Глава 1

Побережье Нормандии, август 1159 года

Занималась заря. Тридцать гребцов, дружно налегая на весла, выводили корабль от причала в открытое море. Стоя на палубе, Мартина Руанская наблюдала за парящей в розовой вышине чайкой. Появившаяся из-за горизонта птица плавно кружила в предрассветном небе над гаванью Фекам, стоящими в ней судами и лодками, будто выбирала место для отдыха. Наконец, описав в воздухе изящную спираль, она опустилась на борт «Дамской туфельки» и села на поручень ограждения совсем рядом с Мартиной.

— Это хорошая примета, миледи, — сказал, улыбаясь, шкипер — коренастый и почти беззубый англичанин, с испещренным морщинами лицом. Он говорил по-французски с режущим слух гортанным акцентом. — Небеса благословляют ваш брак с сыном барона Годфри.

Мартина с детства не верила в приметы, особенно в хорошие. Зачем обманывать себя ожиданиями чего-то лучшего и светлого, когда разум говорит об ином. А разум подсказывал ей, что ничего хорошего это путешествие в далекую и неведомую ей Англию, куда она направлялась, чтобы выйти замуж за Эдмонда Харфордского, ей не принесет. И никакие счастливые предзнаменования не могли убедить ее в обратном.

Ощутив за спиной присутствие брата, она обернулась и взглянула на него. Райнульф ответил ей ободряющим взглядом.

— Вы говорите, это добрый знак? — с улыбкой обратился он к английскому шкиперу. — Почему вы так думаете?

Шкипер показал пальцем на маленькую пернатую гостью, уютно устроившуюся на поручнях возле Мартины:

— Потому, что эта английская чайка, святой отец… то есть милорд.

Он наморщил лоб, беззвучно шевеля губами. Мартина поняла, что он подыскивает в уме правильные слова обращения к человеку, являющемуся не только духовным лицом и сыном норманнского барона, но и родственником самой королевы Алиеноры Английской.

— Святой отец, будет вернее, — поправил его Райнульф. — Моя преданность Господу превосходит даже мою родственную привязанность к кузине. Значит, по-вашему, эта птица прилетела сюда из Англии специально для того, чтобы благословить наше отплытие? — Он кивнул в сторону чайки.

— Верно, милорд. Святой отец. Это счастливое предзнаменование для госпожи. — Он расплылся в беззубой улыбке, обращаясь к Мартине: — Это крохотное создание совершило долгий перелет через Ла-Манш для того, чтобы сопровождать вас на пути к вашему счастью с молодым сэром Эдмондом Харфордским. И если вы соблаговолите бросить ей несколько хлебных крошек, то она скорее всего останется на борту и не покинет нас до завтра, пока корабль не бросит якорь в гавани Балверхайт. Ее присутствие будет служить залогом того, что ваш будущий брак станет истинным союзом любви и что Господь пошлет вам многочисленное потомство.

Ее брак станет истинным союзом любви? Мартину передернуло при одной только мысли об этом. Еще с детских лет она запомнила, сколько несчастий принес такой «союз любви» ее матери. Любовь лишила ее всего — воли, здравого смысла и, наконец, самой жизни. Мартина согласилась выйти замуж, предпочтя замужество заточению в монастырь, но она вовсе не давала согласия любить. И никогда не полюбит, несмотря ни на какие счастливые предзнаменования.

Шкипер замолчал и теперь смотрел на нее, ожидая ответа на свои слова. «Интересно знать, все ли англичане разделяют ваши нелепые предрассудки? — хотелось ей спросить. — Если сэр Эдмонд входит в их число, то вряд ли мне нужны приметы, вроде этой чайки, чтобы предсказать, каким несчастливым будет мое замужество». Ее так и подмывало ответить этому англичанину именно в таком дерзком тоне, ибо страх перед будущим не покидал ее. Но она овладела собой, понимая, что, несмотря на свою бестактность и примитивные суеверия, шкипер не хотел сказать ничего дурного. И, помня настоятельные просьбы Райнульфа быть вежливой, она промолчала и даже попыталась улыбнуться, но не смогла. Извинившись перед братом, Мартина спустилась по узкой лесенке на нижнюю палубу и юркнула в каюту. Не успела она закрыть за собой дверь, как духота маленького помещения сразу же окутала ее. «Дамская туфелька» была торговой гребной галерой с одной-единственной отдельной каютой, притулившейся на корме под верхней палубой. Эта тесная, темная и душная каюта доверху была завалена вещами Мартины и Райнульфа. Но это было единственное на всем корабле место, где они с братом могли уединиться и отдохнуть во время плавания через Ла-Манш.

Мартина пригнула голову, чтобы не задеть низкий потолок, отстегнула золотую брошь, скреплявшую черный плащ с капюшоном, и отшвырнула его в угол. Голова ее была закутана в шафранно-желтую льняную накидку, оставлявшую открытым только лицо, и едва она сняла ее, как длинные волосы рассыпались по плечам струящимся потоком. Достаточно было один раз взглянуть на Мартину и Райнульфа, чтобы определить их родство: оба были высокого роста, стройные, со светлыми волосами с серебристым отливом, как у древних норманнов, от которых они и вели свой род. Брат и сестра были удивительно похожи на своего отца, покойного барона Журдена Руанского, хотя были рождены разными матерями.

Сквозь крохотное отверстие единственного в каюте окошка Мартина наблюдала, как постепенно тает вдали неровная линия нормандского берега. Она почувствовала, что кто-то трется о ее ноги, и вздрогнула, но, взглянув вниз, увидела своего кота, лоснящийся черный комочек с белыми лапками. «Не волнуйся, Локи». Она нагнулась, сбросив маску ледяной неприступности, которой отгораживалась от людей вроде этого англичанина — да и вообще от всех мужчин, кроме своего брата Райнульфа, — и взяла кота на руки. «Говорят, Англия такая… холодная и сырая, — задрожав, она зарылась лицом в теплую пушистую шерсть. — Может быть, там водится много мышей. Я уверена, тебе там будет хорошо».

Тяжелые дубовые доски потолка каюты, служившие одновременно и настилом верхней палубы, жалобно заскрипели под ногами Райнульфа и шкипера, которые подошли к борту и встали на корме прямо над головой Мартины. Разговор двух мужчин был отчетливо слышен через иллюминатор.

— Юная леди, ваша сестра, похоже, не очень-то разговорчива, святой отец.

Райнульф глубоко вздохнул вместо ответа.

— Простите мое любопытство, святой отец, но интересно было бы знать, молодой барон уже имел честь быть представленным миледи?

— Нет. Еще нет, — промолвил священник после долгой паузы.

Шкипер понимающе усмехнулся:

— Да, уж я бы не пожалел месячного жалованья, чтобы хоть одним глазком посмотреть на их встречу.

«Почему она просто не спросит меня, где оно?» — думал Райнульф. Он сидел, скрестив ноги, на полу каюты и, поигрывая своей черной ермолкой, наблюдал за своей сводной сестрой, которая копошилась в его дорожном багаже. Сунув руку под сутану, он извлек из-за пазухи свернутый лист пергамента.

— Джайрс считает, что молодой Эдмонд будет изрядно озадачен твоей холодностью и надменностью и что тебе нужна твердая мужская рука, способная растопить лед твоей неприступности, — с улыбкой произнес Райнульф.

Мартина сосредоточенно молчала, занятая открыванием небольшого деревянного сундучка.

— Кто такой Джайрс? — спросила она.

— Наш шкипер. Тот, чьи слова ты столь презрительно проигнорировала сегодня утром.

Вывалив содержимое сундучка на качающийся пол, Мартина встала на четвереньки и принялась ворошить рассыпанные вещи.

— А откуда ты знаешь его имя? И вообще почему это тебе всегда известно, как кого зовут?

— Потому что я спрашиваю.

Немного помолчав, она пристально взглянула на брата и, уловив в его словах мягкий укор, улыбнулась. Но когда она заметила в его руке свиток, ее синие глаза вдруг заблестели в свете утреннего солнца, проникающего в каюту через иллюминатор.

— Это оно? — спросила она. — Письмо сакса?

— У этого сакса есть имя.

— Ну пожалуйста, Райнульф. Не могу же я помнить имена всех… — с раздражением проговорила Мартина, протягивая руку к письму.

Он отступил, не позволяя ей завладеть письмом.

— Ты даже не можешь запомнить, как зовут моего ближайшего друга?

— Твоего ближайшего друга? Да ведь ты не виделся с ним лет десять — со времен последнего крестового похода.

— И все же он мой лучший друг, и у него есть имя. У всех людей есть имена, Мартина, даже у саксов. И раз уж именно этот сакс приложил столько усилий, чтобы найти тебе мужа, и заметь, не простого дворянина, а сына своего сюзерена, то самое малое, что ты могла бы для него сделать, — это хотя бы постараться запомнить, как его зовут.

— Мне кажется, братец, ты просто дразнишь меня ради развлечения, а так вести себя неподобает духовному лицу.

Она вновь потянулась за письмом, но он спрятал руку за спину. С кошачьей грацией она вдруг прыгнула вперед и повалила его на пол. Он стукнулся головой о край сундука и громко вскрикнул от боли, но Мартина, не обращая внимания на это, выхватила у него письмо и весело расхохоталась.

— Неужели монашки не говорили тебе, что насилие над человеком в сутане — это тяжкий грех? — потирая ушибленное место и оглядываясь в поисках своей ермолки, спросил Райнульф.

— Монашки мне много чего говорили. Только я запомнила лишь то, что показалось мне полезным, а все остальное просто выкинула из головы, — ответила Мартина, разворачивая письмо.

Райнульф наконец нашел шапочку и водрузил ее на голову. Ему казалось странным, что его восемнадцатилетняя сестра, воспитанница монастыря, на редкость непочтительно относилась к религии. И несмотря на все его усилия, ее вера была настолько слаба, что временами он даже опасался за ее бессмертную душу. Впрочем, может, причина в его неспособности наставить Мартину на путь истинный? Может, сначала он сам должен преодолеть гордыню и обрести веру в Бога в своем сердце? Ведь не секрет, что силу своего разума он почитал больше силы Божьей.

— Здесь жарко как в пекле, — сказал Райнульф, поднимаясь на ноги. — Пойду наверх, подышу свежим воздухом на палубе.

Он вышел из каюты и, перемахивая через ступеньки, быстро взобрался на верхнюю палубу. Стоя на корме и держась за поручень, он полной грудью вдыхал свежий морской воздух.

— Торн Фальконер! — донесся до него торжествующий голос Мартины. — Слышишь, Райнульф, сакса зовут Торн Фальконер!

Прилетела чайка, а вслед за ней налетела буря.

Мартина уже который раз перечитывала письмо Торна Фальконера. В нем содержалось описание ее будущего мужа. Наконец она оторвалась от чтения и подняла голову. Вокруг было темно, хотя день еще был в разгаре. Небо, видневшееся в проеме окна, превратилось из лазурно-голубого в свинцово-серое.

Из стоящих в углу корзин раздавалось тявканье щенят и непрерывное щелканье молодого сокола. Черный кот метался по каюте из угла в угол, и когда Мартина, нагнувшись, захотела взять его на руки, он отпрыгнул и яростно зашипел.

На палубе над головой Мартины раздавались резкие крики, встревоженные голоса матросов и топот ног. Она открыла дверь каюты, и налетевший порыв ветра подхватил ее распущенные волосы и разметал их во все стороны, обдавая их солеными брызгами и пеной, срывающейся с громоздящихся за бортом огромных волн. Мартина собрала волосы в тугой узел и, крепко придерживая его, отправилась на поиски Райнульфа.

На нижней палубе царила суматоха. Мартина осторожно пробиралась вперед между сваленными по бокам прохода бочками, ящиками, багажом, шлюпками и прочим морским такелажем. Несколько пассажиров, сгрудившихся в центре палубы возле бочонка с питьевой водой, в недоумении уставились на нее, пока она прокладывала себе дорогу. Единственный еще не убранный парус, огромный холщовый прямоугольник с желтыми и голубыми полосами, злобно хлопал на ветру. Четверо матросов изо всех сил пытались спустить его, напрягая легкие и глотки, чтобы перекричать шум ветра и грохот моря. На другом конце судна гребцы втягивали внутрь весла и спешно задраивали гребные отверстия под ударами налетающих волн. Несколько человек закрепляли стоящие на палубе грузы, другие тянули веревки, натягивая над палубой полотняный навес, и вязали узлы, крепя его к сооруженным распоркам. Мартина внимательно смотрела вниз, стараясь не оступиться и не свалиться под ноги матросам, так как корабль уже начал сильно раскачиваться в такт бурлящей водной стихии.

Когда галера в очередной раз сильно накренилась, задрав нос, и Мартина отлетела в сторону, больно ударившись об одну из распорок, она увидала своего брата, Джайрса и еще двух матросов, стоящих спиной к ней на маленькой носовой палубе. Они пристально всматривались в темную даль.

— Ветер переменился, — заметил Джайрс.

— И что это должно означать? — спросил Райнульф.

Джайрс указал пальцем на небо, затянутое черными тучами.

— Шторм, — сказал он.

— Сильный? — Райнульф озабоченно посмотрел на шкипера сверху вниз. Тот вместо ответа лишь угрюмо перекрестился. Райнульф и два матроса сделали то же самое, Мартина не стала утруждать себя столь бессмысленным жестом. Она крестилась только тогда, когда кто-то был рядом и видел это.

— Когда буря вдруг налетает так неожиданно, при ясном небе, и застает бывалых моряков врасплох, то это очень плохое предзнаменование, уж будьте уверены, — сказал Джайрс. — Если бы леди покормила чайку, как ее об этом просили, то мы сейчас плыли бы себе спокойно под чистыми небесами. Но птица покинула нас, а затем набежали тучи, и вот теперь…

Но слова застряли у него в горле, потому что небо вдруг словно вспыхнуло над горизонтом голубым пламенем, и вдалеке над волнами, словно змейка, извиваясь и пуская огненные отростки, поползла от тучи к туче яркая синяя молния и растворилась в темном безмолвии.

Никто не произнес ни слова. Ветер резко стих, и Мартина крепко ухватилась обеими руками за бортовые поручни, ожидая удара. Однако гром раздался где-то за горизонтом и докатился до них лишь слабым урчанием.

— Буря идет прямо на нас, — проговорил Джайрс, — и все из-за того, что кое-кто поленился бросить несколько крошек маленькой пти…

— Замолчите! — воскликнула Мартина, выходя вперед. Ее голос дрожал от гнева. Джайрс, Райнульф и матросы обернулись и изумленно уставились на нее. Глаза Райнульфа сузились и потемнели.

— Мартина… — Он тронул ее за плечо.

Резким движением отбросив его руку, Мартина подошла вплотную к шкиперу и посмотрела ему в лицо. Раз уж он расценивает ее молчание как надменность, то пусть теперь послушает.

— Вы не смеете говорить обо мне такие вещи. — Она ткнула пальцем в сторону матросов, стоящих рядом с широко раскрытыми глазами. — Они ведь решат, что это я вызвала гром и молнии на их головы.

— Но, сударыня, предзнаменования…

— К черту ваши предзнаменования! — голос ее зазвенел, и она уже не могла остановиться. — Меня тошнит от всех этих разговоров про чаек и бури, которые я, по-вашему, призываю с небес на этот корабль.

Мартину всю трясло от негодования.

— Если бы я обладала такой властью, — продолжала она, — то поверьте мне, уважаемый, я бы первым делом заставила вас прикусить язык и прекратить плести весь этот вздор, потому что мне надоели ваши суеверные бредни.

Ударившая молния вспышкой осветила небо, а раздавшийся прямо над их головами ужасный раскат грома словно расколол небо, и из разверзшихся хлябей сплошной стеной хлынул ливень. Мартине и Райнульфу пришлось вцепиться друг в друга, чтобы устоять на ногах под порывами ветра.

Спотыкаясь и стараясь не упасть, они сошли на нижнюю палубу и через загроможденный проход пробрались в свою каюту. В ней было темно и сыро, пахло мокрой шерстью. Райнульф закрыл иллюминатор, но ветер продувал сквозь щели в обшивке. Мартине стало холодно. Пытаясь согреться, она сгребла в охапку кота, закуталась в тяжелый черный плащ и свернулась калачиком на полу рядом с Райнульфом. В каюте царила полная мгла, и только вспышки молнии время от времени озаряли крохотное помещение призрачным и холодным светом.

Райнульф сидел неподвижно, поглаживая руку сестры, которая судорожно цеплялась за него всякий раз, когда корабль круто наклонялся на волне. Мартина старалась унять дрожь, но не могла с этим справиться, потому что страх полностью овладел ею. Она боялась, что корабль вот-вот расколется пополам и утонет. Погибнуть в морской пучине, отчаянно борясь за жизнь, за глоток воздуха и, погружаясь, чувствовать, как соленая вода заполняет легкие… Это было бы ужасно! Мартина вспомнила свои детские ночные кошмары, в которых ей часто снилась смерть в толще воды, и холодный пот прошиб ее. Она лихорадочно прижала к груди сидящего на руках Локи, но кот вырвался из рук и зашипел, возмущенный таким бесцеремонным обращением.

Возгласы матросов, надрывающих глотки в грохоте стихии, и жалобный вой щенят в углу каюты доносились до нее будто из-под толстого слоя ваты, едва слышные в беспрерывном шуме ветра, грома и бешено молотящего по доскам дождя. Время от времени Мартина вздрагивала от жуткого треска отрывающейся обшивки, грохота падающего груза или рокота катящейся по палубе бочки, которую не успели закрепить.

Наконец где-то ближе к вечеру дождь немного уменьшился, галера перестала крениться и лишь мерно покачивалась на зыби. Серый свет наполнил каюту. Райнульф потянулся, встал и, пригнув голову, чтобы не задеть потолок, подошел к иллюминатору.

Пока он всматривался в темную даль чуть было не поглотившего их моря, Мартина изучала его аристократический профиль. В свои тридцать четыре года он был необычайно красив. У него были светлые льняные волосы и мягкие карие глаза. Мартина знала, что он притягивал к себе женщин, несмотря на свое призвание, а может, даже благодаря ему, и что раньше, до того как двенадцать лет тому назад он принял крест во имя Господа и короля, Райнульф отнюдь не чурался общества многих знатных и красивых дам. Вернувшись из крестового похода, он дал обет и с тех пор, насколько ей было известно, оставался праведником, хотя наверняка много раз подвергался искушению нарушить свою клятву. Он был целомудрен и сострадателен к людям. Все считали его идеальным служителем Господа, и только Мартина догадывалась, как тяжела ему его святая ноша.

— С твоей стороны было очень опрометчиво так разговаривать с Джайрсом, — произнес он, глядя в иллюминатор. — Я видел, как старую женщину, более низкого звания, жестоко избили кнутом за то, что она насылала проклятия на урожай своего соседа.

— Ты мне говоришь это уже не в первый раз. Если я торжественно пообещаю тебе никогда не проклинать ничей урожай, ты перестанешь поучать меня?

Он серьезно посмотрел на нее и выпрямился, упершись головой в потолок.

— Существует много способов заставить людей возненавидеть тебя, Мартина, и не все из них могут быть очевидны даже тебе самой. Ты и не представляешь, какие страшные наказания может понести человек за преступления, которые сам он не считает даже проступками. Вот, например, мэтр Абеляр. Этого величайшего из всех людей, которых я когда-либо знал, за «преступление», заключавшееся лишь в том, что он любил земную женщину, Элоизу, подвергли кастрации. Затем, спустя много лет, когда он снова вернулся к учению, его обвинили в использовании законов логики при изучении богословия — «преступление», которым, к несчастью, грешу и я, но с превеликой осмотрительностью. Так вот, за это «преступление» его не только отлучили от церкви, но и навечно сослали в монастырь Клюни, принудив дать обет молчания. Самый яркий ум нашего времени не имеет права сказать ни одного слова! Неосторожность и безрассудство опасны, Мартина. Тебе необходимо научиться взвешивать свои слова.

— Однако когда я молчу, то кажусь окружающим отрешенной и надменной.

— Все дело в том, как ты молчишь, Мартина. Ты так…

— А ты хотел, чтобы я всем своим видом выражала кротость и покорность помолчала бы, потупив глазки, с покрытыми румянцем щечками? Так держала себя моя мать, а от меня этого не дождутся.

Райнульф хотел было что-то еще сказать, но оставил свои назидательные попытки образумить ее и только укоризненно покачал головой.

— Вероятно, сэр Эдмонд будет встречать нас завтра на пристани. Не мешало бы тебе надеть нечто более… — начал было Райнульф, взглянув на ее невзрачное дорожное платье.

При мысли о встрече со своим женихом внутри нее словно что-то загорелось. Нервы ее не выдержали, и она вспылила:

— Чего ради я должна ублажать мужчину, которого никогда раньше не видела? Я не выбирала сэра Эдмонда. Это ты его выбрал, ты и твой дружок Торн Фальконер. Я вообще не собиралась выходить замуж. Ты все решил за меня сам. И не обольщайся на этот счет: я дала согласие на этот брак только потому, что знала, как тебе не терпится избавиться от меня.

Райнульф, сгорбившись, сел рядом и заглянул ей в глаза.

— Я делаю это не потому, что так хочу, а потому, что так нужно, сестричка. Я должен вновь обрести веру, а в Париже, в окружении учеников, восхищающихся каждым моим словом, это невозможно. Мне просто необходимо это паломничество. Оно требуется моей душе.

Мартина тяжело вздохнула и положила руку ему на плечо:

— Говорят, что ты самый любимый учитель в Париже со времен Абеляра и что тебя давно уже зазывают в Оксфорд. Неужели ты думаешь, что Бог хочет, чтобы ты оставил своих учеников и растрачивал свой дар впустую, бродя по пыльным дорогам между Компостелой и Иерусалимом, падая ниц возле каждой придорожной часовни?

— Да. — Непоколебимая уверенность, сквозившая в его взгляде, поразила ее. — Думаю, Господь хочет, чтобы я преодолел гордыню и смирился. Я уверен, что он хочет именно этого.

Мартина снова вздохнула. Отговаривать или убеждать его было бесполезно.

— И это паломничество продлится год?

— Может быть, и два. — Он накрыл ее руку своей ладонью.

— Целых два года?! — воскликнула Мартина.

— А когда вернусь, то отправлюсь преподавать в Оксфорд, а не в Париж, так что мы будем часто видеться, — продолжал Райнульф.

— Прошу тебя, Райнульф, не уезжай. Не оставляй меня одну на два долгих года. Я не смогу без тебя.

— У тебя будет муж, он позаботится о тебе. Так что одна ты не будешь. — Райнульф погладил ее руку. — И кроме того, может быть, ты действительно полюбишь… — осторожно заметил он.

Она быстро выдернула руку, закрыла ладонями уши и повернулась к нему спиной.

— Мартина, ради Бога. — Он потянулся к ней, но она отстранилась и, обхватив колени руками, уткнулась в них лицом.

Он покачал головой.

— Ты ведешь себя так, будто любовь — это страшное проклятие, — заметил Райнульф.

— А разве нет? — сидя к нему спиной, спросила она. — Вспомни, что любовь сделала с моей матерью. Она отняла у нее силы, она уничтожила ее. Ведь мама так сильно любила Журдена. Просто боготворила его! Надеялась, что он женится на ней, после смерти твоей матери, и он не разубеждал ее. Но теперь-то я знаю, что бароны никогда не женятся на своих любовницах, не так ли?

— Да, не женятся, — согласился Райнульф.

— А мама этого не знала. Она просто верила в силу любви. Она была глупенькая. — Мартина повернулась лицом к брату. — А я нет. Замужество, может быть, и неизбежно, но любовь — это ловушка, и я не попадусь в расставленные ею сети.

— Но любовь ведь не всегда ловушка, сестра. Любовь может принести и счастье, может освободить твою душу, она может…

— Освободить душу?! — Мартина зло рассмеялась. — Душа моей матери принадлежала Журдену. Когда он женился на этой тринадцатилетней наследнице большого состояния и бросил маму, то забрал с собой и ее душу. У мамы ничего не осталось, после того как он отверг ее, кроме одиночества и опустошенности.

К горлу подступил комок. Мартина опустила веки и потерла глаза. Образ, часто являвшийся ей во сне и наяву, опять возник перед ней: роскошное свадебное платье из светло-зеленого шелка с золотыми нитями, украшенное тысячами крохотных блестящих бусинок, плывет по покрытой мелкой рябью поверхности озера. Платье, которое ее мама сшила для своей так и не состоявшейся свадьбы. Платье, в котором она, лишившись надежды, свела счеты с жизнью, в отчаянии бросившись в темную глубокую прохладу озера.

Эти видения доставляли Мартине жгучую боль, которая только росла и росла, превосходя по своей силе чувство одиночества и горе утраты. Эта боль стала для нее чем-то осязаемым, почти живым, темным и тяжелым, что поднималось изнутри, сдавливая ее словно цепями.

Мартина открыла глаза и увидела, что брат смотрит на нее печальным и немного беспомощным взглядом.

Глубоко и прерывисто вздохнув, она сделала слабую попытку улыбнуться.

— Говорят, в Англии не бывает лета. Наверное, это правда, потому что чем ближе мы подплываем к ее берегам, тем становится все холоднее…

Ее голос вдруг прервался. Она больно закусила губу, не позволяя себе расплакаться.

Райнульф придвинулся к ней и, обняв за плечи, стал нежно поглаживать по спине. Знает ли он, что на самом деле творится в ее душе? Знает ли, как она боится этого брака и сколько мужества потребовалось ей, чтобы согласиться ради него на замужество? Он что-то быстро шептал вполголоса. Мартина повернулась к нему, стараясь разобрать его слова.

— Да-да, Мартина. Я знаю теперь. Я постараюсь…

Звуки труб на верхней палубе возвестили о том, что «Дамская туфелька» причаливает к берегу. Мартина вскочила и подбежала к окну, Райнульф последовал за ней. Дождь, который лил непрерывно в течение всего плавания, почти прекратился. В серой пелене Мартина могла различить силуэты многочисленных кораблей, теснящихся на рейде гавани Балверхайт Гастингского порта.

— Помни, Мартина, — предостерег ее Райнульф, — если кто-нибудь в Харфордском замке начнет расспрашивать о твоей семье, родителях или о твоем родстве с королевой…

— Я должна держать язык за зубами, — нетерпеливо перебила она.

Да, она знала, что должна быть осторожной. Ведь Райнульф именно поэтому подыскал ей мужа так далеко от родины, что здесь никто не знал о ее незаконном происхождении. Годфри Харфордский был так обрадован перспективой женить своего сына на родственнице королевы, что не удосужился даже навести справки. Так что никому в Харфорде не было известно о том, что она была всего лишь незаконнорожденной двоюродной сестрой Алиеноры Аквитанской, бывшей королевы Франции, которая, добившись развода с Людовиком, вышла замуж за Генриха Плантагенета и стала английской королевой.

Даже сэр Торн, организовавший эту помолвку, знал только то, что Мартина была сводной сестрой его старого друга и соратника по крестовому походу, — Райнульф никогда не открывал ему обстоятельств ее рождения.

— Смотри же, не проговорись, — сказал Райнульф. — До сих пор мне не приходилось откровенно лгать людям в лицо, потому что законность твоего происхождения подразумевалась сама собой и не вызывала ни у кого подозрений. И пока что нам везет. Но если сэр Годфри что-нибудь разнюхает, о свадьбе можно забыть. Твоя репутация будет подорвана, как, впрочем, и моя, да и Торна…

— Не беспокойся, — резко перебила его Мартина. — Я знаю, что поставлено на карту.

Повернувшись к окну, она снова стала смотреть на гавань. Их корабль подходил к пустому причалу с одинокой фигуркой на нем. Это был мальчик.

— Сэр! «Дамская туфелька»! Она здесь! Сэр! — закричал он и побежал в глубь причала, исчезнув в тумане.

Вскоре показалась другая фигура — высокий мужчина, одетый в черный балахон с капюшоном, шел к концу причала.

Сердце Мартины учащенно забилось. Она знала о сэре Эдмонде только то, что счел нужным сообщить сэр Торн в своем письме: он молод, заядлый охотник, недавно был посвящен своим отцом в рыцари, после свадьбы должен вступить во владение своей вотчиной. Дальше сэр Торн распространялся в подробностях о его охотничьих забавах, не упоминая никаких других его занятий и увлечений.

— Не могут же люди только охотиться, — заметила Мартина.

— Хм-м, да? — Райнульф напряженно всматривался в фигуру человека на пирсе.

— Должен же он заниматься чем-нибудь еще, кроме охоты. Разве нет?

— Думаю, что да, — рассеянно ответил он.

Человек в капюшоне остановился возле самого края причала и стоял под моросящим дождиком в ожидании, пока попрыгавшие с корабля на землю матросы привязывали судно канатами. Он был высок, почти на целую голову выше копошащихся вокруг моряков. Из-за низко надвинутого капюшона Мартина не могла рассмотреть его лица, но все же заметила, что он был чисто выбрит. Черный плащ прямыми складками ниспадал с его широченных плеч до земли, его башмаки и штаны тоже были черного цвета.

— Это он? — спросила Мартина и тут же поняла всю глупость своего вопроса: ведь Райнульф тоже никогда не видел Эдмонда.

— Это он, — сказал Райнульф.

Мартина глубоко вздохнула.

Позади них кто-то кашлянул. Они обернулись и увидели Джайрса, переминавшегося с ноги на ногу, смущенно опустив глаза в пол.

— Прошу прощения, святой отец, но… Я просто подумал, не соизволите ли вы рассчитаться со мной…

— О конечно. Восемнадцать шиллингов, верно?

Райнульф достал свой кошелек. Джайрс жадно уставился на него, нервно облизывая языком губы в предвкушении звонкой монеты.

Мартина застегнула плащ, взяла в руки свой окованный медью сундучок, корзинку с котом и вслед за мужчинами пошла на палубу. Дождь наконец прекратился, но холодный серый туман все еще окутывал гавань. Пока Райнульф расплачивался с Джайрсом, Мартина, наполовину спрятавшись за мачтой, украдкой рассматривала сэра Эдмонда.

Эдмонд, задрав голову кверху, смотрел на небо. И пока Мартина наблюдала за ним, случилось что-то странное: его лицо стало постепенно светлеть и вскоре засияло золотым мерцающим светом. Пораженная, она подняла голову вверх, в направлении его взгляда, и увидела, что прямо над его головой тучи разошлись, и в голубой дымке засияло окутанное мерцающим ореолом солнце. Солнечные лучи, упавшие на его лицо, и были причиной этого неожиданного превращения. Всему и всегда есть простое логическое объяснение, напомнила она себе. И все же искушение считать это счастливым предзнаменованием на этот раз было очень сильно. Ей хотелось, чтобы это действительно был добрый знак.

Он опустил голову и сбросил капюшон. Его каштановые, с золотым блеском волосы рассыпались по плечам. В замешательстве Мартина увидела, что он смотрит прямо на нее и что у него небесно-голубые глаза, словно отражение расширяющегося кусочка лазурного неба над его головой. Черты его лица своей правильностью и благородством линий напоминали портрет какого-нибудь древнего императора на старинной монете, и по его выражению она поняла, что он догадался, кто она. Ведь Райнульф наверняка отослал ему подробное описание ее внешности.

Он смотрел на нее так, что ей казалось, будто он заглядывает прямо в ее душу, туда, где до поры до времени затаились ее страхи и невысказанные надежды. Мартина подумала, что, наверное, невежливо так долго и откровенно пялиться на незнакомого человека. Впрочем, он ведь не совсем незнакомый. Он ее суженый, и по прошествии двух месяцев этот человек будет держать ее в своих объятиях. Да и что зазорного в ее желании получше рассмотреть своего будущего мужа, с которым предстоит провести всю жизнь? Впервые за долгое время она думала о своем будущем замужестве без страха и даже с некоторым любопытством.

Вот тот человек, с которым я должна буду обменяться клятвами в верности, тот, с кем я разделю ложе и который будет отцом моих детей.

Теперь он улыбался ей. Мартина непроизвольно улыбнулась ему в ответ, но тут же потупила взор и отвернулась, осознав, что со стороны могло показаться, будто она кокетничает с ним.

Когда она снова взглянула на него, то он смотрел куда-то мимо нее, за ее спину. На его лице вновь появилась радостная улыбка. Обернувшись, она увидела стоящего позади нее Райнульфа.

— Торн! На этом несчастном острове всегда царит такой чертовский холод или только в августе? — закричал Райнульф, приложив ладони ко рту.

Торн? Торн Фальконер? О Боже! Приоткрыв от удивления рот, Мартина повернулась к незнакомцу, а Райнульф бросился мимо нее и, спрыгнув с палубы на причал, кинулся обниматься с высоким человеком в плаще. Она почувствовала, что краснеет до самых корней волос.

Так это сэр Торн, а вовсе не ее жених! Когда она спросила Райнульфа, кто это, то ее брат, естественно, имел в виду своего друга, которого он не видел больше десяти лет, а не того девятнадцатилетнего мальчика, за которого Мартине предстоит выйти замуж. Человек же, похлопывающий сейчас по плечу ее брата, был лет на десять старше ее нареченного.

— Мартина! — позвал ее Райнульф. — Иди сюда, познакомься с сэром Торном!

Порывисто вздохнув, она сошла с палубы на пристань. Когда Райнульф знакомил их, она не нашла в себе сил посмотреть ему в глаза, боясь, что краска смущения выдаст ее.

— Погода улучшилась, — сказал сэр Торн. У него был глубокий, звучный голос; гортанный акцент выдавал его саксонское происхождение. Но в его устах этот английский акцент не казался грубым, а, наоборот, даже приятным.

Он поклонился Мартине.

— Миледи привезла с собой нормандское солнце на туманные берега Англии. — Он опять улыбнулся своей ясной улыбкой.

И действительно, стало гораздо теплее. Тучи рассеялись, и засияло солнце. Гавань Балверхайт преобразилась, засверкав красками и наполнившись щебетом воробьев на пристани и насмешливыми криками морских чаек. Мартина взглянула на солнце и, к своему стыду, призналась себе, что и вправду считает его появление добрым предзнаменованием…

 

Глава 2

День начался с сюрпризов, а Торн Фальконер сюрпризов не любил.

Началось с того, что из-за шторма галера опоздала. И теперь, если они хотели прибыть в Харфордский замок засветло, им следовало поспешить. До замка полдня пути на север от Гастингса; пора было трогаться в путь, и немедленно.

Он жестом подозвал своего слугу, почтительно стоявшего чуть поодаль:

— Фейн, пойди разыщи Альбина и приведи лошадей.

— Слушаюсь, сэр. Может, мне заодно позвать ваших людей? Я знаю, в какой таверне они сейчас сидят.

— Да, ступай.

Мальчик убежал. Торн и его гости не спеша последовали за ним.

— Твоих людей? — удивленно переспросил Райнульф. — Похоже, что ты стал здесь более важной персоной, чем я себе представлял.

Хотя Торну и было известно, что несколько лет назад его старый друг дал обет и принял духовный сан, ему было непривычно видеть Райнульфа в черной сутане. В его памяти он навсегда оставался таким, каким Торн запомнил его в Леванте, — изможденным, небритым, в рваной одежде, висевшей лохмотьями после долгих месяцев турецкого плена.

Торн улыбнулся:

— Фэйн, конечно, оговорился, но мне надоело все время поправлять его. Сэр Гай и сэр Питер, такие же рыцари, как и я, они люди сэра Годфри.

— А кто такой Альбин?

— Это мой слуга. Он и еще мой помощник-сокольничий — вот единственные, кого я с полным правом могу назвать «своими людьми». Не считая, конечно, Фэйна и мальчиков-посыльных.

Появившиеся вскоре Фэйн и Альбин привели лошадей. Из Харфорда сэр Торн привез с собой два паланкина. Один представлял собой элегантные крытые носилки с занавесками, закрепленные на спинах двух серых в яблоках вьючных лошадей, и предназначался для Мартины, а другой — простой деревянный ящик — для багажа, в который портовые грузчики уже складывали вещи. Мартина осмотрела паланкин и нахмурилась.

Сестра Райнульфа тоже явилась для Торна своеобразным сюрпризом. В неприглядном дорожном наряде, закутанная в желтое покрывало, она выглядела как монашенка. Торн ожидал увидеть нечто совсем иное — блеск шелка и парчи, отделанных дорогим мехом, сверкающие драгоценности, золотые украшения — ведь как-никак она дочь норманнского барона и родственница королевы, пусть и дальняя.

Однако несмотря на столь скромный наряд, он сразу узнал ее. Райнульф упоминал в письме, что они с сестрой очень похожи, и сейчас, увидев ее, Торн тоже отметил их поразительное сходство. Как и ее брат, она была высокая, и волосы у нее, наверно, такие же светлые. Но нет, судя по темным бровям и ресницам, скорее всего нет. А жаль, они бы ей очень подошли. Зато у нее такие же аристократические, аккуратно вылепленные, мягкие черты лица, слегка неправильные — скулы чуть выше, рот чуть больше, чем надо, — словно какой-то неведомый скульптор нарочно старался придать ее облику легкий, но тщательно выполненный оттенок незавершенности. Она бы производила впечатление заурядной и даже некрасивой женщины, если бы в ее глазах не светились ум и темперамент, и Торн не мог не признать, что это делает ее очень привлекательной.

Райнульф заметил, что его сестра с нескрываемым отвращением осматривает паланкин.

— Торн… забыл сразу сказать тебе. Видишь ли, Мартина не любит, когда ее носят. Нет ли у вас, случайно, запасной лошади?

«Она не привыкла к паланкину? Странно», — подумал Торн и сказал:

— К сожалению, только одна, для тебя, Райнульф.

Торн повернулся к даме, чтобы обсудить с ней этот вопрос, но она уже отошла от него и направилась к носилкам. Он облегченно вздохнул, но, видимо, преждевременно, потому что Мартина положила свою корзинку и сундучок на бархатное сиденье и демонстративно задернула занавески, ясно давая понять, что не собирается садиться на носилки. Торн посмотрел на Райнульфа, но тот лишь пожал плечами, добродушно улыбаясь. Ничего смешного Торн во всем этом инциденте не видел. Сначала ее внезапная перемена настроения и необъяснимая холодность по отношению к нему; теперь вот отказ ехать на носилках, а ведь он притащил их из Харфорда специально для нее… Он был сильно озадачен, особенно вспоминая ту застенчивую улыбку, с которой она смотрела на него, стоя на палубе. Однако, поразмыслив, он решил, что именно такого поведения — с резкими переходами от благосклонного к надменному — и следовало ожидать от благородной норманнской дамы. Она, несомненно, настоящая баронесса, хотя по ее одежде этого и не скажешь.

— Пусть миледи возьмет Соломона, сэр Торн. — пришел на выручку Альбин, смущенно улыбаясь и похлопывая своего гнедого жеребца по гладкому боку. — Вы, конечно, предпочли бы кобылу, миледи, но если сумеете справиться с ним, то он ваш.

Мартина молча приняла поводья из его рук, даже не поблагодарив.

— А на чем поедешь ты сам, Альбин? — спросил Торн.

— На одной из вьючных лошадей. Ничего, я не против.

Прибежал Фэйн, за ним сэр Гай и сэр Питер. Альбин и Фэйн сопровождали Торна в его поездках в Гастингс всегда, но на этот раз он захватил с собой еще и двух вооруженных рыцарей, так как в Уилдском лесу, через который лежал их путь, совсем недавно было совершено разбойное нападение. К тому же для молодых рыцарей это было развлечением: когда в округе не было ни рыцарского турнира, ни какой-нибудь междоусобной заварушки, любая возможность выбраться из Харфорда и съездить в город встречалась на ура.

— А я думал, что Эдмонд тоже захочет приехать, чтобы встретить нас, — сказал Райнульф.

— Ну конечно… Боюсь, он задержался где-нибудь вдали от замка. Обидно, ведь он так хотел самолично приветствовать вас, особенно молодую леди, — кивнув в сторону Мартины, ответил Торн.

На мгновение их взгляды пересеклись. Ее темно-синие, как ясная полночь, глаза пытливо скользили по уголкам его глаз, словно отыскивая в их глубине что-то забытое и очень дорогое. Торн стоял как пригвожденнный, вспомнив опять тот первый взгляд, которым она совсем недавно одарила его, и чувствуя возникшую между ними загадочную внутреннюю связь — странное и жутковатое ощущение того, будто каждому из них известно о другом абсолютно все, чего в действительности быть не могло. Он моргнул, она отвела взор, и мгновение кончилось.

Когда Торн, вобрав воздух полной грудью, перевел дух, Мартина уже вскочила на Соломона, отмахнувшись от неловких попыток Альбина поддержать стремя, чтобы помочь ей. Остальные тоже взобрались на лошадей, и все тронулись в путь. К удивлению Торна, Мартина так уверенно и легко управляла норовистым скакуном, что можно было подумать, будто это была смирная и послушная кобыла.

Торн повел группу всадников окружной дорогой, минуя узкие улочки, пользующиеся дурной славой, желая пощадить добрые чувства молодой женщины. При этом в глубине души он подтрунивал над собой за такую ненужную галантность: ведь в Париже она, несомненно, видела немало кабаков и борделей, и его стремление оградить ее от жалкого вида этих заведений было по меньшей мере нелепым; к тому же она не производила впечатления чрезмерно щепетильной особы.

Хотя день был не базарный, улицы города были заполнены толпами простолюдинов. Недавно прошедший дождь вынудил народ все утро просидеть в домах и лавках, и теперь, когда он прекратился, все высыпали на улицы и занялись своими повседневными делами и торговлей.

В воздухе стоял гул голосов, жидкая грязь текла ручьями по сточным канавам. Исходившая от них нестерпимая вонь смешивалась с запахами дыма жаровен, горячего мяса и кипящей рыбной похлебки. Чумазые свиньи с паническим визгом разбегались из-под копыт лошадей. «Не понимаю, как люди, свободные в своем выборе места жительства, поселяются в городах», — думал Торн.

Он быстро вел свой отряд из Гастингса на север, в дремучий Уилдский лес, вступив в который они поскакали по узкой наезженной тропе, разделившись в колонну по два.

Небо прояснилось, и яркое солнце светило вовсю, но сквозь густые кроны деревьев пробивались лишь редкие лучи, падая круглыми золотыми пятнышками на петлявшую между стволов тропинку.

Стоял август, и лес благоухал. Папоротники и мхи боролись за место под солнцем с причудливо искривленными лианами дикого винограда, с зарослями мяты и колониями крохотных небесно-голубых незабудок и лесных фиалок. Отдыхая от городского шума, Торн вслушивался в шелест листвы, стрекот цикад и чириканье невидимых птиц; он с наслаждением вдыхал аромат теплой, насыщенной перегноем влажной земли, терпкий мускусный запах созревших плодов и соцветий.

Впереди него, бок о бок, ехали Мартина и ее брат. Время от времени Райнульф наклонялся к ней и что-то тихо говорил, словно утешая испуганного ребенка. Это показалось Торну немного странным, так как на него девушка произвела впечатление вполне самостоятельной и на редкость самоуверенной особы.

Как только они углубились в лес на несколько сот ярдов, Торн бесшумно вынул из ножен свой меч. Альбин и замыкающий колонну Гай молча последовали его примеру. Едущий впереди всех Питер поднял голову, заслышав свистящий звук трущейся о кожу стали, и тоже извлек свое оружие. Торн увидел, как леди Мартина вопросительно взглянула на брата.

— Готовитесь к неприятностям? — повернувшись, спросил Райнульф, окинув внимательным взглядом плотные заросли по обеим сторонам дороги.

Торн, колеблясь, с сомнением посмотрел на Мартину.

— Не совсем. Просто обычные меры предосторожности в глухом диком лесу, — ответил он, не желая давать ей повода для страхов.

— Сэр Торн, раз уж вы подвергаете мою жизнь опасности, то будьте добры сообщить мне, какого она рода, дабы я была готова к встрече с ней, — ледяным голосом сказала Мартина, даже не обернувшись. — Не пытайтесь решить проблему, умалчивая о ней или делая вид, что ее не существует.

Питер прыснул в кулак, а Райнульф расплылся в улыбке. Торн почувствовал себя полным идиотом. Дамочка, похоже, отличается превосходным самообладанием, так что он напрасно заботится о ее чувствах.

— У миледи, оказывается, есть голосок. Я рад, что мы наконец-то его услышали, — сказал он в ответ.

Мартина напряглась.

«Ей это не по нраву — что ж, отлично. А теперь погладим ее по шерстке парой вежливых фраз, как и подобает галантному кавалеру».

— Опасность не столь велика, как думает миледи. Просто некоторое время назад бандиты ограбили путников, но вряд ли они осмелятся напасть на такой большой и хорошо вооруженный отряд, как наш.

«Это должно ее успокоить», — подумал Торн. Но не успела эта мысль промелькнуть у него в голове, как Мартина спросила:

— И что же случилось с теми, на кого они напали? И кто были эти путники?

— Барон с северо-запада со своей женой. Молодой лорд Ансо и юная леди Айлентина.

— Вы говорите их ограбили и все?

«Дотошная бабенка. А что, если попробовать немного поубавить ее спесь?»

— Да… А затем перерезали обоим глотки.

Райнульф перекрестился, а Мартина только молча кивнула, так и не взглянув на Торна.

— Бароны, конечно, пришли в ярость, а наш граф Оливье поклялся отыскать бандитов и подвергнуть их ужасным пыткам, прежде чем отправить на виселицу.

Девушка молчала.

— И он непременно отыщет их, — продолжал сакс, — если надо, из-под земли достанет. Ведь их скорейшей поимки требует сам королевский лорд-канцлер.

— Сэр Томас Беккет? — спросил Райнульф. — Ему-то что до этих разбойников?

— Дело в том, что леди Айлентина была дочерью его близкого друга и он очень любил ее. Поэтому Беккет не отступится, пока бандитов не поймают и не казнят, в назидание другим сорвиголовам. Оливье поднял на ноги всех в Суссексе и в близлежащих графствах, так что рано или поздно они попадутся и уж тогда — да сжалится над ними Господь!

— Да, Боже, будь к ним милостив, — задумчиво пробормотал Райнульф.

— Вассалы барона Ансо вооружились и рыщут теперь по всей округе, — продолжал Торн. — Они очень уважали его, ведь он был сильным и справедливым сюзереном, а леди Айлентину они просто боготворили. К тому же она была на сносях, так что убив ее, разбойники убили и наследника.

Мартина повернулась и хотела что-то сказать, но передумала и опять отвернулась, глядя прямо перед собой. Торну удалось на секунду перехватить ее взгляд — и в глубине ее глаз он увидел такую всепоглощающую скорбь, что у него сперло дыхание.

Торн сам себе поражался. Он чувствовал, что эта надменная и подчеркнуто отстраненная баронская дочка притягивает его к себе. Вот она сидит в седле, прямая и бесчувственная в своей монашеской одежде, но глаза… Ее глаза, глубокие и неисчерпаемые, как лесные озера, завораживали его.

Он внутренне встряхнулся, сбрасывая с себя это наваждение. Не стоит уделять в своей голове столько места мыслям об этой Мартине Руанской. Ведь для него она всего лишь ценный товар, на который он может выменять… свое будущее. И она нужна ему только в этом качестве, вернее, не ему, а Эдмонду Харфордскому, за которого ее необходимо выдать, потому что тогда Торн наконец получит свое вознаграждение — землю. Землю, которой он добивается вот уже десять лет, которую давно заслужил своей преданностью и верной службой барону. И видит Бог, он наконец получит ее.

Как только они выбрались из леса, едущий во главе отряда всадник вложил свой меч обратно в ножны. Остальные сделали то же самое. Мартина ощутила, что сидит в седле напряженно, неестественно выпрямившись.

— Можешь расслабиться, опасность миновала, — подбодрил ее брат.

Мартина улыбнулась ему в ответ и почувствовала, как с улыбкой растаяло напряжение, и она действительно расслабилась.

В лесу было сыро и прохладно, но теперь она согрелась под теплыми солнечными лучами, и тяжелый плащ стал не нужен. Она сняла его и перекинула через руку.

Путники скакали на запад через редкие рощицы и убранные поля, а выехав на широкую дорогу, двинулись по ней на север. Отряд перестроился, и теперь Торн со своим слугой скакали впереди Мартины и Райнульфа, а остальные — далеко позади.

— Как ты думаешь, сэр Эдмонд умеет читать? — воспользовавшись возможностью поговорить без посторонних, спросила Мартина.

— Нет, — сказал Райнульф. — Иначе Торн обязательно упомянул бы об этом в письме.

Мартина разочарованно простонала, и он улыбнулся, глядя на нее с легким укором.

— Видишь ли, ты провела этот год в обществе моих парижских друзей-филологов, а предыдущие семь лет — в монастыре Святой Терезы, и поэтому тебе кажется, что умение читать нечто само собой разумеющееся. Однако это далеко не так: большинство людей не умеют ни читать, ни писать.

— Но Торн же умеет! А он, между прочим, сакс.

— Верно, умеет. Потому, что это я его научил.

— Ты?! Когда же ты успел?! А, понятно, во время крестового похода, не так ли?

Райнульф утвердительно кивнул.

— Мы просидели вместе целый год, закованные в кандалы, в душном и зловонном подземелье. Надо было чем-то занять свой рассудок, чтобы не сойти с ума.

Он понизил голос. В его глазах Мартина заметила отблеск воспоминаний о чем-то далеком, тяжелом и незабываемом.

— Ты никогда раньше не говорил об этом, — сказала она.

— Мне просто было стыдно. — Он уставился в пространство невидящим взором.

— Ты стыдишься того, что попал в плен?

— Нет, вовсе не этого. На все воля Божья. Я стыжусь тех дел, которые творил до плена. Я стыжусь, что убивал людей.

— Но это же были враги. Неверные.

— Это были просто люди, — резко возразил Райнульф. — Такие же люди, как ты и я, которые тоже слепо верили, что сражаются за правое дело.

— Но ты ведь воевал за веру, во имя Господа нашего Иисуса Христа. Твоя борьба была священна, — настаивала она.

Он горько усмехнулся:

— И я так считал. Я был наивен и легковерен. Как и все те, кто был с нами. А в действительности мы сражались и гибли тысячами не за святую веру, а за богатство и власть, за обладание прибыльными торговыми путями на Восток. И этот поход не дал мне ничего хорошего, не считая того, что я познакомился с Торном, находясь в турецком плену.

— Выходит, из всех крестоносцев только вы двое попали в плен к мусульманам?

— Что ты! Конечно, нет — нас там было несколько десятков. То есть вначале было… — Райнульф сделал паузу и Мартина поняла, что он колеблется, решая, стоит ли рассказывать ей о том, что он сам хотел бы забыть навсегда. — В основном это были французские крестьяне, — наконец сказал он, — попадались и немцы. Торн был единственный англичанин среди нас. Ведь это был не английский, а французский крестовый поход и к нему присоединились лишь самые ревностные и отчаянные из англичан. Он был еще очень молод — лет семнадцати, — но более искусного стрелка из лука я в жизни не встречал. Не каждый воин сумеет хотя бы просто натянуть тетиву длинного боевого лука, для этого надо обладать немалой физической силой, а Торн уже тогда выделялся среди всех своими внушительными размерами. Он почти не говорил по-французски, а я не был силен в английском, но, несмотря на это, мы подружились. Надо признаться, мне повезло обрести в этой мрачной дыре настоящего друга, и тем более такого, который ухитрился остаться в живых. Ведь люди там мерли как мухи. Каждую неделю вместе с нечистотами из каземата убирали несколько трупов.

— О Господи, — прошептала Мартина. Теперь она понимала, почему брат никогда раньше не рассказывал о времени, проведенном в плену.

— Это был ад кромешный, — продолжал он тихим и бесстрастным голосом. — Оставшиеся в живых постепенно сходили с ума. Они выли и рыдали… Некоторые впадали в истерику, хохотали как безумные, по нескольку часов подряд. Их помутившийся рассудок рвался наружу, ища выхода.

— Но ты же не стал сумасшедшим?

— Не стал. Ни я, ни Торн. Мы сумели сохранить душевное здоровье среди этого повального безумия. Благодаря учебе. Мы обучали друг друга своим языкам. Я узнал, что он свободнорожденный сакс, сын охотника, что он последовал за Людовиком, ослепленный юношеским идеализмом, но вскоре утратил иллюзии. Торн попросил меня научить его всему тому, что я усвоил в Клюни и в Париже. И я обучил его основам логики, познакомил с идеями греческих философов, с азами геометрии, арифметики и, конечно, с богословием. Я также научил его читать по-французски и по-латыни, царапая буквы на посыпанном песком каменном полу своим нательным распятием.

— А как вы выбрались оттуда? Вам удалось бежать?

Его глаза помрачнели еще больше.

— Смерть была единственным способом выбраться оттуда. Нет, меня нашла Алиенора. Она сумела разузнать, где я, и заплатила туркам выкуп за мое освобождение. Я сказал, что выйду на свободу только вместе с остальными пленниками. Наверное, мы уже изрядно надоели туркам, так как, недолго поколебавшись, они всех отпустили. Я взял Торна с собой в Париж и представил его Алиеноре. Он довольно быстро освоился с жизнью при дворе, хотя она ему и не очень нравилась. Алиенорой он восхищался, но глубоко презирал всех придворных кавалеров и дам, занятых исключительно интригами и любовными похождениями. Да и внешне он выпадал из общего круга вельмож из-за своего роста. Он не раз говорил мне, что чувствует себя экзотическим животным, этаким слоном, выставленным зевакам напоказ.

Мартина посмотрела на маячившую впереди огромную фигуру сакса, представив, как он возвышается над толпой нарумяненных и разодетых придворных, которые удивленно таращат на него широко раскрытые глаза.

— К тому же, — продолжал Райнульф, — он очень тосковал по своей семье, оставшейся в Суссексе, и хотел поскорее вернуться домой. Я упросил Алиенору дать ему рекомендательное письмо к барону Годфри, с которым я познакомился в Париже еще до крестового похода, и он уехал в Англию. Письмо сослужило ему неплохую службу, так как в скором времени Годфри посвятил его в рыцари и сделал своим старшим сокольничим. И говорят, что лучшего сокольничего не сыскать во всей южной Англии, а может, и во всей стране.

Торн, скачущий впереди, вытянул руку и что-то показывал своему слуге на простиравшейся вокруг них равнине. По обе стороны дороги тянулись узкие лоскутки возделанных полей, отгороженных друг от друга торфяными межами. Согбенные крестьяне трудились на них, убирая урожай пшеницы и ржи. Когда кавалькада путников проезжала мимо, они выпрямлялись и, заслоняя глаза от солнца, старались рассмотреть всадников. Мартина вдруг вспомнила утренний эпизод на пристани — незнакомого сакса, стоявшего на краю пирса, с лицом, озаренным мягким золотым солнечным светом, словно таинственный лик, и улыбающимися ей небесно-голубыми глазами. Она глубоко вздохнула.

— Знаешь, Райнульф, я подумала, что… Вот сэр Торн, он такой близкий и дорогой тебе человек, он рыцарь, дворянин, хотя и не знатного происхождения. То есть я хотела узнать… ну, мне просто любопытно, почему ты не…

— Почему я не сосватал тебя за сэра Торна?

Мартина моргнула и, слегка покраснев, опустила глаза.

— Не то чтобы мне этого хотелось, нет. Но все же интересно…

— У него нет своей земли. В Англии много таких рыцарей, как он — холостых и безземельных, которые живут в замках своих сюзеренов и служат им, в надежде выделиться и получить от них землю. И пока они не обзаведутся собственным домом, в который могли бы привести свою жену, и деньгами, чтобы заплатить выкуп семье невесты, они не женятся.

— Ты хочешь сказать, что даже если бы он захотел жениться, то все равно не смог бы этого сделать?!

— Полагаю, что так, — согласился Райнульф. — Но меня в первую очередь интересует не его, а твое благополучие. Мне было необходимо найти тебе не только знатного, но и состоятельного супруга. Вот если бы ты обладала собственными земельными владениями, тогда другое дело. Тогда ты была бы вправе сама выбирать себе мужа по вкусу. Но, приняв обет, я передал церкви все свои земли, и у меня ничего не осталось для того, чтобы устроить тебе достойное будущее.

— О Райнульф!

Какой-то крестьянин — горбатый седой старик, — сложив руки рупором, прокричал:

— Сэр Фальконер!

Сакс помахал ему рукой, что-то отвечая на их гортанном наречии, казавшемся таким диким и непривычным для слуха Мартины.

Ей доводилось слышать речь датчан и германцев. Английский был очень похож на эти языки, но ударение расставлялось иначе и слова, складываясь во фразы, звучали по-другому — не так певуче и плавно, как датские, и не так отрывисто и грубо, как германские.

— Если уж быть совсем откровенным, — сказал Райнульф, — то я сомневаюсь, что Торн вообще захотел бы жениться на тебе, даже если бы я и предложил ему это. Ведь у тебя нет большого приданого и, скажем так, твоя привлекательность, как выгодной невесты, состоит лишь в твоем общественном положении.

— То есть в моих родственных связях с королевой английской? Несомненно, законных связях, как все здесь полагают?

— Вот именно. Для обладающего значительной собственностью человека ты вполне подходящая партия. Но у Торна ничего нет за душой. И в том случае, если он даже получит в собственность земельный удел и вместе с этим возможность вступить в брак, то он захочет с помощью женитьбы укрепить и расширить свои владения. Он постарается найти себе невесту с землей. В своих письмах ко мне он так и писал.

— Я понимаю. — Голос Мартины стал жестче.

Торн и Альбин возвышались на своих скакунах во главе отряда, оживленно переговариваясь и смеясь.

Что ж, теперь ей все ясно. Предельно ясно.

— А он очень честолюбив, твой старый друг, — тихо произнесла она.

Райнульф укоризненно посмотрел на нее:

— Думаю, тебе прекрасно известно, что благородные знатные люди всегда женятся по расчету, а не по любви.

— Да, мне это известно, как никому другому, — отрезала она. — Этот урок мне преподали самым безжалостным образом еще в детстве.

— Торн — не Журден, — возразил Райнульф. — Он просто старается получше устроить свое будущее.

— Верно. За мой счет.

— Что?

— А как ты думаешь, почему он так старается, устраивая мою свадьбу с сыном своего хозяина? Только ради того, чтобы оказать тебе дружескую услугу?

— Конечно. Почему же еще?

Мартина раздраженно вздохнула.

— Ты сам только что признал, что для человека, обладающего состоянием и землей, я весьма выгодная партия. Так вот, тот факт, что сэр Торн устраивает этот брак, несомненно, увеличивает свои заслуги перед отцом сэра Эдмонда, а следовательно, и шансы получить от барона Годфри в ближайшем будущем земельное владение, которое Торн впоследствии расширит, женившись на богатой наследнице. Когда я понимаю, что меня таким образом просто используют в своих корыстных интересах, то мне становится…

— Торн — человек весьма высоких нравственных принципов, — перебил ее Райнульф. — Он никогда не стал бы использовать мою сестру в неблаговидных целях.

— Вы оба используете меня в своих целях. Мой брак на руку вам обоим. Как этот брак послужит моим интересам, мы увидим по прибытии в Харфорд, после того как я познакомлюсь с сэром Эдмондом.

 

Глава 3

Они молча держали путь на север. Вечерело. Оранжевый шар заходящего солнца опустился низко над горизонтом. Небо приобрело совершенно необыкновенный голубой цвет с невероятно красивым темно-лазоревым оттенком. Во Франции Мартине никогда не доводилось наблюдать таких удивительных закатов. Может, если в этой холодной стране небо бывает таким прекрасным, она все-таки сумеет обрести в ней свое счастье?

Заходящее солнце освещало своими косыми золотыми лучами спелую рожь. Торфяные насыпи отбрасывали на этот золоченый ковер длинные синие тени. Теплый ветерок струился над полями, донося аромат свежескошенной травы. Крестьяне покидали поля, отправляясь по домам, где их ждал ужин.

Наконец, бросив последний багряный луч, солнце исчезло за горизонтом. Небо окрасилось в бархатистый персиковый оттенок, очень красивый, но Мартине все же запал в душу тот особенный, темно-лазоревый цвет.

Похолодало, ветерок уже не был таким ласковым, и Мартина решила накинуть плащ. Чуть натянув поводья, она замедлила ход Соломона и встряхнула перекинутый через локоть левой руки длинный плащ. Но едва она это сделала, как ветер подхватил его и понес по воздуху над ее головой. Мартина чертыхнулась про себя и слегка напряглась, понимая, что конь может испугаться непонятной тени и понести.

И действительно, как только летящий по воздуху плащ попал в поле его зрения, Соломон задрал голову и закосил глазами. Мартина инстинктивно натянула поводья, но по ошибке ухватилась за внутреннюю уздечку, заставив тем самым жеребца попятиться и, фыркая, закружиться на одном месте. Краем глаза она заметила, что Торн предостерегающе протянул руку перед своим слугой, кинувшимся было ей на помощь. «Разумно», — подумала она; помочь ей Альбин все равно не сумел бы, а только подвергся бы опасности оказаться под копытами шарахающегося в стороны коня.

Наконец ей удалось обуздать храпящего Соломона. Описав последний круг по вспаханной копытами земле, конь встал смирно. Облегченно вздохнув, она наклонилась и похлопала его по взмыленной шее. Торн бросил в ее сторону уважительный взгляд. У Альбина был растерянный вид.

Плащ упал на обочину дороги. Мартина стала спешиваться, но, увидев, что Альбин спрыгнул со своей смирной кобылы, осталась в седле. Он так почтительно поднял плащ, словно это была священная реликвия. Тщательно смахнув с него комья земли, он направился к Мартине, но в ту минуту, когда слуга поравнялся с Торном, тот выхватил плащ из его рук.

— Спасибо, Альбин, — сказал он.

Слуге оставалось лишь пробормотать положенное «сэр!» и снова вскарабкаться на свою лошадь. Торн, в свою очередь, несколько раз хорошенько встряхнул плащ, а затем подъехал к Мартине. Делая вид, что не замечает протянутой к нему руки, он осторожно накинул плащ ей на плечи и аккуратно разгладил его на ней. Движения его были уверенными и одновременно почти невесомыми. Мартина опустила глаза, в полном замешательстве рассматривая свои руки, державшие поводья. Обычно она редко краснела, но сегодня уже второй раз за день ее щеки благодаря этому саксу покрылись нежным розовым румянцем!

Ей нечасто приходилось ощущать прикосновение мужских рук. Кодекс рыцарский чести не одобрял фривольного обращения с благородной дамой. Но в поступке сэра Торна не было неуважения, хотя со стороны могло показаться, что он преступил границы дозволенного. После недавней пикировки, которая произошла между ними в Уилдском лесу, такой галантный жест представлялся ей тем более неожиданным. Он немного замешкался, застегивая плащ ее золотой брошью. Прокалывая булавкой плотную шерстяную ткань, его пальцы чуть подрагивали. Он случайно коснулся ее шеи тыльной стороной ладони. Рука его была теплой. От нее исходил терпкий и свежий запах, как от влажной лесной почвы, согретой после дождя солнечными лучами.

Когда он закончил, Мартина подумала, что надо бы поблагодарить его, но промолчала, побоявшись, что дрогнувший голос выдаст то смятение чувств, которое охватило ее. Торн, похоже, и не ждал от нее никакой благодарности. Он пришпорил коня и снова поскакал во главе отряда.

Вскоре темнеющее небо из розового стало фиолетовым. Мартина уже видела вдали очертания Харфордского замка, возвышавшегося на вершине господствующего над местностью холма. Величественные размеры замка производили сильное впечатление. С южной стороны, подле его стен лепилось несколько убогих лачуг. Мартина сумела рассмотреть около дюжины домиков, а также высокий шпиль местной церкви.

Однако когда они подъехали поближе, замок оказался вовсе не таким великолепным, как издалека. Он действительно был огромен, но примитивен своей архитектурой и представлял собой громадную каменную коробку-башню с четырьмя небольшими квадратными башенками по углам, окруженную со всех сторон массивными стенами, без каких-либо декоративных украшений.

Дорога к замку шла вверх по холму мимо крестьянских домиков и часовни, огибая его с запада; с восточной стороны замок обтекала река. Следуя за Торном, отряд миновал частокол из заостренных бревен и проехал по подъемному мосту через ров к внушительной арке входных ворот. Небольшая, но достаточно высокая для всадника дверь в одной из створок окованных железом дубовых ворот была открыта, и, проехав через нее, путники оказались во внешнем дворе замка.

Было уже довольно темно, и в наступивших сумерках можно было различить лишь обширную лужайку и стоящие в тени каменные хозяйственные постройки, прилепившиеся к стенам. В некоторых окошках подрагивал слабый мерцающий свет свечей. Возле построек копошились какие-то люди, слышны были их голоса, и Мартина ощущала на себе их любопытные взгляды. В воздухе пахло готовящейся пищей и ароматами скотного двора: животными, навозом и прелой соломой.

Мартина пожалела, что из-за наступившей темноты не может хорошенько рассмотреть все детали. Ее всегда интересовали старые замки, она читала о них в книгах и слышала в песнях и рассказах трубадуров. Если бы она призналась сейчас сэру Торну, что впервые очутилась в настоящем замке, то он не поверил бы ей, искренне полагая, что она родилась и выросла среди великолепия родового гнезда своего отца. Ничего, у нее в запасе целых два месяца — ведь до первого октября, дня назначенной свадьбы, они с Райнульфом будут жить в Харфордском замке на правах почетных гостей, и этого времени ей вполне хватит, чтобы ознакомиться с замком.

Миновав еще один подъемный мост, они попали теперь во внутренний двор. Здесь, кроме самой коробки центральной башни замка, Мартина увидела пристроенный к южной внутренней стене и крытый соломой каменный дом, из которого доносились душераздирающие вопли.

— Силы небесные, что это там?!

— Полагаю, вам приходилось и раньше слышать крик сокола, миледи, — ответил рыцарь по имени Питер.

Внешне Питер был похож на норманна, и даже больше, чем Райнульф. Он был чисто выбрит, а брови и ресницы были такого же бледно-желтого цвета, как и длинные, волнистые волосы — Мартина никогда раньше не встречала у мужчин таких длинных, до пояса волос. «Так вон оно что, соколы», — подумала она.

— Ах да, ну конечно, — поспешно согласилась она.

— Это птичник сэра Торна.

— Птичник лорда Годфри, — поправил его Торн.

— Ну да, — сказал Питер. — Птицы сэра Торна, то есть птицы нашего господина, конечно, соскучились по своему хозяину и теперь забеспокоились, почувствовав его.

Всадники спешились на вымощенной каменными плитами площадке перед башней, а подоспевшие конюхи увели лошадей. Из птичника вышел рыжеволосый юноша и подошел к Торну.

— Сэр! Азура сломала хвостовое перо, ястреб чихает, а Безумный отказывается принимать пищу.

— Это все может подождать до завтра, Кипп, — отмахнулся Торн. — Там в корзинке молодая соколица. Отнеси ее в птичник и проследи, чтобы ее посадили в удобную клетку. Нужно оставить ее в полной темноте, так что не зажигайте огня и свечей и разговаривайте с ней очень тихо. Накройте ее клетку тряпкой.

— Может, дать ей колокольчики и надеть на нее путы?

— Не надо. И вообще поменьше ее беспокойте. Я буду приучать ее сегодня ночью и все остальное сделаю сам.

— Хорошо, сэр.

Торн повернулся к своему слуге:

— Альбин, ступай сообщи лорду Годфри и Эдмонду, что их гости прибыли в замок.

— Да, сэр! — Альбин взбежал по ступеням и исчез в смутно вырисовывающейся на фоне вечернего неба каменной башне.

У Мартины неожиданно пересохло во рту, живот напрягся и похолодел. «Какой он, этот Эдмонд, похож ли хотя бы немножко на сэра Торна? А где Локи? Ему, наверное, непривычно и страшно на новом месте. Надо бы приласкать его».

Чья-то рука опустилась на ее плечо. Она обернулась, и Райнульф бережно положил кота ей на руки.

— Мне показалось, что Локи нервничает, — улыбнувшись, сказал он.

— Да, — кивнула Мартина. — Немного.

В дверном проеме задрожал свет и появился Альбин, держа в одной руке факел, а другой поддерживая под локоть толстого, с трудом стоявшего на ногах старика с кружкой в руках. Мартина услышала, как Торн сердито выдохнул какие-то английские слова. Альбин взглянул на него и беспомощно пожал плечами вместо ответа.

Старику было на вид не меньше шестидесяти. По его дорогому платью, отделанному мехом, Мартина поняла, что это знатная персона, по-видимому, сам барон Годфри. Он был высок и широк в кости и, наверное, в молодости отличался силой и красотой, но сейчас его огромный, свисающий живот производил отталкивающее впечатление. В мерцающем свете факела его коротко подстриженные волосы и остроконечная бородка отливали серебром. Нос и щеки были покрыты красной сеточкой лопнувших кровяных сосудов. Он нетвердо держался на ногах, и чтобы не упасть, цеплялся за Альбина. Увидев Райнульфа, он расплылся в широкой улыбке и радостно загоготал.

— А-а-а, мой юный друг, оказывается, стал священником! — промычал он, спускаясь к ним по ступенькам с помощью слуги. Язык его от большого количества выпитого сильно заплетался. — Когда я впервые повстречал тебя в Париже, тебе было всего… двадцать, кажется?

— Семнадцать, милорд, — уточнил Райнульф.

— Верно, но на вид тебе было больше, да и держался ты как зрелый мужчина. Подойди ко мне!

Райнульф и Годфри обнялись и расцеловались.

Брат подвел старика к Мартине и представил их друг другу. Барон чуть покачивался, несмотря на все старания Альбина и Райнульфа удержать его, взгляд его блуждал, неспособный задержаться на одной точке. Он уставился на Локи, приблизив лицо почти к самому носу животного, чтобы лучше разглядеть его.

— Кошка? Это ваша? — спросил он у Мартины.

— Да, милорд.

— Хм-м. Однако… то-то будет потеха моим псам. — Теперь он перевел свой мутный и пристальный взгляд на Мартину, разглядывая ее с таким же интересом, с каким только что изучал кота. От него шел сильный запах алкоголя. — Так вот, значит, какая она, наша леди Мартина. Ни дать ни взять сама Пресвятая Дева. Да-а, хорошо…

Сэр Торн на мгновение встретился взглядом с Марти-ной. Она ощутила неясный укол сожаления и что-то еще — печальное, не поддающееся точному определению.

— А где Эдмонд, разве его нет в замке, сэр? — обратилась она к барону.

— Он на охоте вместе с Бернардом и его людьми.

То, что Бернард — старший брат Эдмонда, Мартина уже знала.

— Так поздно?

Годфри пожал плечами.

— Они частенько пропадают на целую неделю. Знаете ли, с охотниками это случается.

— Послезавтра должно состояться обручение, сэр, — напомнил Торн.

— Ничего, я уверен, что к этому времени они вернутся. А пока я еще хозяин в этом замке и прекрасно знаю, как полагается встречать моих дорогих гостей. Вы, наверное, проголодались?!

Он развернулся и с помощью Альбина и Райнульфа направился в замок, приглашая гостей следовать за собой. Они поднялись наверх по винтовой лестнице, расположенной внутри одной из угловых башенок. Узкий лестничный проход освещался закрепленными в каменной кладке факелами, которые нещадно чадили и воняли. Внутри было сыро, сквозняк продувал всю башню сверху донизу. Годфри прошел на второй этаж, и остальные последовали за ним.

Мартина услышала этот звук еще с лестницы — это было низкое, угрожающее глухое рычание. Локи зашипел и, взъерошив шерсть, выпустил когти. Войдя в большой зал, Мартина крепко сжала кота и попятилась, обводя глазами его обитателей — людей и собак.

Это была огромная комната, размерами даже больше, чем аудитория, где читал лекции Райнульф, но, конечно, далеко не такая величественная — просто громадная каменная клетка, напоминающая пещеру, неимоверно высокая, широкая и длинная. Окон в ней было немного и все они были очень маленькие для такого огромного помещения, но зато толщина стен в сводчатых проемах составляла примерно три человеческих роста. Вся мебель состояла из поставленных рядами длинных столов. Возле них сновали слуги, убирая объедки после ужина.

У противоположной стены в низком открытом очаге потрескивал огонь. Над очагом был закреплен конусообразный навес, но дым, минуя дымоход, собирался под закопченным потолком и висел там едким и смрадным слоистым облаком. На стене над очагом висел боевой топор неимоверных размеров, украшенный огромными кабаньими клыками. По всем стенам были развешаны набитые соломой головы лосей и оленей с большими и развесистыми, как деревья, рогами.

Вокруг всего зала, где-то посередине его высоты, между полом и потолком проходила галерея, имеющая выходы в помещения третьего этажа. Сейчас в одном из этих арочных проемов стояла какая-то женщина и с любопытством смотрела вниз на Мартину, будто изучая некоего редкого зверька. «Эта женщина сама похожа на диковинную птичку в ярком оперении, пойманную неизвестно где и запертую в этом то ли хлеву, то ли курятнике, называемом замком», — подумала Мартина.

На вид женщине было около тридцати, она была очень худа и, пожалуй, даже красива, но какой-то неживой, искусственной красотой. Она напоминала какое-то породистое животное. Кожа ее казалась неестественно бледной, а румянец на щеках — слишком ярким, видимо, от чрезмерно большого количества белил и краски. Вся она была увешана драгоценностями, на ней было пурпурное платье, очень узкое в талии и в бедрах. «Наверняка оно стянуто у нее на спине шнурками, — догадалась Мартина, — как это теперь модно в Париже. Очевидно, она замужем, так как голова ее покрыта накидкой». Явно подражая манерой одеваться королеве Алиеноре Аквитанской, женщина надела поверх платья кушак, накинула на лицо прозрачную вуаль и закрыла шею доходящим до подбородка стоячим накрахмаленным кружевным воротничком-барбеткой. Позади нее стояла другая женщина, одетая примерно так же, но в платье розового цвета и без вуали, с простым и невыразительным лицом.

Со стороны очага послышалось ворчанье собак. За одним из столов сидел тощий и лысый монах и, отрезая ножом большие куски мяса от полуобглоданной оленьей ноги, швырял их своре собак. Это были охотничьи собаки — волкодавы, спаниели и один мастифф. И хотя собаки, жадно урча, клацали зубами, ловя куски на лету, они косили в сторону Мартины горящими глазами, очевидно, уже учуяв запах кошки. Мастифф уставился на Локи немигающим взглядом, дрожа от нарастающей злобы.

— Ну вот, сейчас начнется забава, — сказал Лорд Годфри осклабившись.

И словно услышав его слова, все собаки, включая мастиффа, как по команде, разом рванулись через зал, перепрыгивая через столы и скамьи. Они опрокинули один стол, разбив большую суповую миску, и ее содержимое выплеснулось на устланный соломой деревянный пол. Слуги сумели поймать и удержать трех или четырех собак, но одна из них — огромный волкодав — ухитрилась вывернуться из их рук и скачками понеслась прямо на Мартину, обнажив белые клыки.

Торн выступил вперед, схватил Мартину за плечо и оттащил назад, вжав в стену и заслонив своим телом. Волкодав прыгнул прямо на него, но Торн молниеносным и точно рассчитанным ударом кулака сбил его на лету, и огромный пес, скуля и извиваясь, грохнулся на землю. Обернувшись, Торн увидел, что слуги уже привязывают остальных собак, но не отошел от Мартины и крепко стискивал ее плечо своей железной рукой.

Мартина была высокой, можно было сказать, что она даже широка в кости, но рядом с Торном она казалась маленькой девочкой. Он был выше ее, с длинными руками, массивными плечами, а его грудная клетка, вздымавшаяся под туникой, напоминала скалу. Когда он придавил ее к стене всем телом, она почувствовала флюиды тепла, исходящие от его мускулистых бедер. Ей вдруг инстинктивно захотелось обвить его руками, и Мартина поняла, что если бы не Локи, которого она крепко прижимала к груди, она бы так и сделала.

Мартина заерзала, пытаясь отодвинуть Торна от себя. Он посмотрел на нее сверху вниз, и, улыбнувшись, освободил ее, скользнув, словно невзначай, ладонью по ее плечу. Мартина мгновенно отстранилась от него. Слуги уже окружили всех собак, а лорд Годфри катался по полу и оглушительно хохотал.

Женщина в пурпурном платье уже спустилась в зал и теперь приближалась к Мартине; на кожаном ремешке вокруг ее запястья висела какая-то палка с серебряной рукояткой. Женщина была маленького роста и очень худая, но внешность и манеры говорили о том, что это благородная дама.

Собаки, сбившись в кучу, сидели у очага, с напряженным вниманием поедая глазами Мартину и Локи. Один волкодав оказался в нескольких метрах от Мартины, как раз на пути идущей женщины. Она поравнялась с ним и с нескрываемым отвращением занесла руку с палкой над головой. Пес ответил глухим ворчаньем, и тут женщина внезапно с нескрываемой злобой ударила собаку. Пес отвернулся и, съежившись, поплелся прочь.

— Леди Мартина, — сказал Торн. — Позвольте представить вам леди Эструду Фландрскую, жену сэра Бернарда.

— Миледи, — кивнула Мартина.

Эструда изучала ее с явным удивлением.

— Не могу поверить, что она невеста сэра Эдмонда. Судя по внешности, она скорее невеста самого Господа нашего, Иисуса Христа, — повернувшись к присутствующим, громко сказала она.

Лорд Годфри, монах и женщина в розовом платье добродушно рассмеялись, сэр Торн оставался невозмутим.

— Какое у вас мрачное лицо, сэр Торн! — Эструда капризно надула губки. — Не беспокойтесь. Разве я не обещала вам, что буду добра к ней? Я буду обращаться с ней как с родной сестрой.

— Добро пожаловать в Харфорд, сестра Мартина! — сказала Эструда, протянув к Мартине свои костлявые руки и улыбнувшись ярко накрашенными губами.

— Пусть им оторвут руки и ноги! Пусть им выколют глаза! — ревел пьяный Годфри заплетающимся языком, сидя во главе длинного стола.

«Как он вообще способен еще хоть что-то соображать?» — удивлялся Торн.

Незадолго до их прибытия в замок гонец принес весть о поимке троих бандитов, убивших Ансо и Айлентину. Их схватили этим утром спящими в заброшенной мельнице. Сейчас они находились в подземелье замка лорда Оливье, графа и сюзерена барона Годфри. Разумеется, их повесят, но не раньше чем вырвут под пытками признания об остальных сообщниках.

— Пускай их сварят заживо в кипящем котле! — не унимался Годфри. — Пусть их разорвут на кусочки раскаленными докрасна щипцами! Пускай им смочат ноги соляным раствором и бросят голодным козам, чтобы те слизали с них кожу и мясо до самых костей!

О такой изощренной пытке Торн еще ни разу не слышал, и Райнульф тоже, судя по его изумленному лицу.

Торн наблюдал за сидевшей напротив него Мартиной. Она так и не притронулась к мясу на своей тарелке, только отрезала несколько ломтиков коту. Бедное животное, натерпевшееся страху несколько минут назад, сейчас успокоилось и свернулось у нее на коленях, облизывая лапки и умываясь. Собаки, собравшись в кружок за спиной Мартины, как зачарованные наблюдали за этим кошачьим ритуалом, свесив мокрые языки.

Объедки и разбитую посуду убрали. Слуги также разобрали и сложили столы, оставив только один, у очага, на котором накрыли сытный ужин для припозднившихся гостей. Хотя Годфри, Эструда и священник баронского прихода отец Саймон уже поужинали, они снова сели за стол, чтобы составить компанию вновь прибывшим. Остальные домочадцы и обитатели замка либо были с Бернардом на охоте, либо отправились спать.

— Пускай их обольют кипящей смолой, пускай им…

— Сэр, — прервал Годфри Торн, указывая кивком головы на Мартину. — Возможно, леди предпочла бы другую тему для разговора…

— Французы весьма изобретательны по части пыток, — продолжал Годфри, не обращая внимания на замечания Торна. — Отец Саймон как-то путешествовал по Франции два года назад. Вчера вечером он подробно описывал мне некоторые чертовски изощренные способы пыток. Саймон, расскажи-ка всем нам о том, что ты видел в Отане; как они там мастерски используют ремни из сыромятной кожи и расплавленное олово.

Монах поджал губы.

— Сэр, то, что мне довелось наблюдать в Тулузе, безусловно, намного интереснее.

Годфри наморщил лоб.

— Это ты о тех двух еретиках, которых привязали к столбу и подожгли под ними костер? А помнишь Арнольда из Брешии? Четыре года назад я собственными глазами видел, как его сожгли…

— Живьем? — вскрикнула Эструда.

Отец Саймон пожал плечами.

— Они были виновны в ереси. Их и в преисподней будет вечно жечь неугасимый огонь.

Барон взмахнул рукой, расплескивая эль из кубка на стол.

— Все это так, но все-таки сожжение на костре считается не пыткой, а разновидностью казни, а мы говорим о пытках.

— С этим можно не согласиться, — пробормотал Райнульф.

— Райнульф! — воскликнул Годфри. — Ты ведь только что из Парижа. Поведай нам о каких-нибудь новых методах… э-э… вытягивания признаний из осужденных преступников.

Райнульф неторопливо отхлебнул глоток вина.

— Милорд, боюсь, что мой интерес к таким вещам ограничивается только изысканием аргументов для их отмены. Я полностью согласен с точкой зрения папы Николая I, — не обращая внимания на скривившегося в ухмылке отца Саймона, продолжал он, — который считал, что признание лишь тогда может считаться таковым, когда оно сделано добровольно, а не под пытками палача.

— Отец Райнульф — весьма ученый и образованный человек, — вмешался в разговор Саймон, — его имя хорошо знают в Париже, Туре и Лионе, где он распространяет свои знания богословия и логики. Сидеть за одним столом с таким достойным мужем — большая честь. — Он отвесил легкий поклон в сторону Райнульфа. — И наверное, ему хорошо известно то, что еще за триста лет до того, как папа Николай I написал эти слова, церковь уже одобряла и широко применяла такие богоугодные пытки к отступникам веры?

— Пути церкви не всегда совпадают с желаниями Господа, — возразил Райнульф, потянувшись за кубком.

Отец Саймон так и взвился:

— Похоже, что университетское образование открывает его обладателю непосредственное знание о том, что угодно Господу.

— Нет, оно всего лишь делает его обладателя менее подверженным темным человеческим инстинктам, например, таким, как желание причинять боль себе подобным.

Не найдясь что ответить, Саймон зевнул, и Торн увидел, что Мартина с улыбкой смотрит на брата. В конце концов лицо у нее не такое уж некрасивое, решил он. Когда она улыбалась, ее несколько неправильные черты лица приобретали неотразимое обаяние. Ей, кажется, доставило удовольствие это выступление брата на теософскую тему. Должно быть, она частенько слышала подобные ученые споры в Париже.

Райнульф был последователем нового метода обучения, называемого disputatio и построенного на оживленном споре между учителем и учеником, в отличие от традиционного и сухого чтения лекций. Из его писем Торн узнал, что Райнульф обучал Мартину с помощью этого метода, — как когда-то учил и его самого, — и Торн пришел к выводу, что характер Мартины сформировался под влиянием уроков брата.

Вообще-то ему нравились люди, умеющие отстаивать свою точку зрения, возражать, а не принимать вещи такими, какие они есть, считая это признаком ума. Кроме того, вспыльчивость и готовность к спорам были противоположностью кротости и мягкости нрава, а эти черты он презирал как у мужчин, так и у женщин, считая их признаками рабской покорности.

Глядя на улыбающуюся Мартину, Торн вспомнил, как она застенчиво улыбалась ему сегодня утром, стоя на палубе «Дамской туфельки». Но потом почему-то ее поведение резко изменилось. Непонятно. Может, она просто дразнила его или ее что-то возмутило в его обращении? Перебирая в памяти сказанные им слова, он не мог обнаружить в них абсолютно ничего оскорбительного, но кто знает, дамы ее круга обычно такие легкоранимые.

И этот шафранно-желтый платок на ее голове тоже дополнял общее впечатление таинственности. Незамужние женщины если и носили такие платки, то, как правило, потому, что скрывали под ними какие-нибудь изъяны. Возможно, у нее что-то с волосами, может быть, они сальные или ломкие. Скорее всего она перенесла в детстве одну из разновидностей сифилиса, и на ее лбу остались характерные следы. Это заболевание было широко распространено. Когда Торн в первый раз раздевал женщину, такие отметки его не пугали; важно было только, сколько их и где именно.

Да. Это наверняка сифилис. Обидно, что такое лицо не пощадила болезнь. Эдмонд может даже посчитать этот изъян отталкивающим и, возможно, пожелает расторгнуть помолвку. Мысль о таком исходе дела почему-то доставила Торну удовольствие, но он тут же одернул себя. Какого черта? Ведь в таком случае все его планы пойдут прахом.

Леди Эструда, сидящая слева от него, очевидно, заметила, как он нахмурился. Пока отец Саймон углубился в описание казни еретиков, она наклонилась к Торну.

— О чем грустите, сэр Торн? — слышным только ему шепотом спросила она.

Торн понял, что Эструда следила за ним, когда он, погруженный в свои мысли, смотрел на Мартину. Он потянулся к тарелке, отломил кусок хлеба и, обмакнув его в пиво, сказал:

— Неужели я произвожу такое впечатление, миледи?

— Да. Или скорее впечатление человека, находящегося под какими-то чарами. — Она пригубила вино, быстро взглянула на Мартину и опять повернулась к Торну. — Я угадала? Так и есть? Вы, похоже, очарованы? — Она усмехнулась. — Однако смешно. Мне всегда казалось, что вы предпочитаете маленьких саксонских простушек или гастингских шлюшек.

«Несносная баба!» — подумал Торн, невозмутимо очищая свою тарелку.

— Мне кажется, вам стоит быть поосторожнее, — промурлыкала она. Краем глаза Торн увидел, как ее тонкие размалеванные губы скривились в ехидной улыбке. — Этот персик предназначен для Эдмонда. Ему может не понравиться, если вы откусите кусочек этого сочного плода раньше него.

Торн непроизвольно поднял глаза на сидящую через стол Мартину и увидел направленный прямо на него взгляд. Встретившись с ним глазами, она смутилась и резко отвернулась. Два розовых пятнышка расцвели на ее щеках.

Смущение Мартины не ускользнуло от Эструды, и она понимающе ухмыльнулась.

— Похоже, и миледи тоже находится под воздействием чьих-то чар. Правда, поразительно. Вам не кажется, сэр Торн? — склонившись еще ближе к Торну, прошептала она.

Она угадала его мысли. Не подавая виду, он безразлично принялся накладывать мясо в тарелку. Один из спаниелей подскочил к нему и, виляя хвостом, забегал вокруг, прося подачки. Собаки, конечно, глупые животные, но что такое хлыст Эструды, они, похоже, отлично усвоили. И все же спаниелю так хотелось угощения, что он все-таки втиснулся на скамью между ними, поскуливая и молотя хвостом по Эструде. Она занесла руку с палкой, но прежде чем успела ударить, Торн схватил пса за шкирку и отшвырнул от стола.

Эструда была разочарована. Спаниель тоже. Торн коротко свистнул сквозь зубы, собака навострила уши и открыла пасть, готовясь поймать на лету кусок брошенного ей мяса.

Эструда покосилась на него.

— Вот уж не знала, что вы проявляете заботу о псах Бернарда. Или это один из ваших спаниелей?

— Мои сидят в конурах, как им и положено, — ответил Торн. — А собак Бернарда я с удовольствием скормил бы ястребам, но с еще большим удовольствием я сжег бы эту вашу плетку.

Эструда отодвинула свою тарелку и, перегнувшись через стол, обратилась к Мартине:

— Миледи, не могу удержаться, чтобы не спросить, откуда у вас эта кошка?

Мартина не выказала ни малейших признаков недовольства этим явно поддразнивающим вопросом Эструды. Ее лицо сохраняло отрешенное и даже несколько надменное выражение. Торн был восхищен ее самообладанием.

— В монастыре, где я воспитывалась. Там запрещалось иметь домашних животных, за исключением кошек.

— Ах, да, — сказала Эструда. — Я и забыла, что вы прошли монастырскую школу. В монастыре Святой Терезы, так кажется?

Мартина кивнула.

— Я никогда не ходила в школу. — Эструда кивнула в сторону своей служанки в розовом платье. — Как и Клэр сейчас, я провела несколько лет в доме соседа-барона, прислуживая хозяйке. Мои мудрые родители полагали, что именно такая школа пригодится мне больше всего, когда я сама стану баронессой.

— Я думаю, что, когда тесть леди Эструды окончит свой земной путь и она действительно станет баронессой, она сумеет опробовать эту теорию на практике.

Мартина улыбнулась, услышав этот тонкий намек, и Торну это было приятно.

— Мой господин лорд Годфри преисполнен сил и здоровья. Пройдет еще много лет, прежде чем Господь захочет призвать его к себе.

Торн покосился на Эструду. Она угрюмо взглянула на барона Годфри, уткнувшегося лицом в скатерть и громко храпящего с открытым ртом.

— Сколько времени вы провели в монастыре? — вновь повернувшись к Мартине, спросила Эструда.

Мартина слегка заколебалась.

— Семь лет, миледи. С десятилетнего возраста и до прошлого года, когда я приехала в Париж к брату.

— Вы часто виделись со своей семьей в течение этого срока?

Мартина обеспокоенно посмотрела на брата. Что происходит? Ее расспрашивают о семье? Что отвечать?

— Нет, миледи, она не приезжала. Этот монастырь довольно далеко от Парижа, — ответил Райнульф, почувствовав себя не в своей тарелке.

Эструда широко раскрыла глаза, Мартина изумленно обвела их взглядом.

— Вы хотите сказать, что Мартина целых семь лет не виделась со своими родителями? Неужели она не скучала по ним?

Райнульф наконец нашелся и дипломатично заметил:

— Конечно, скучала, впрочем, так же как, я полагаю, и вы, миледи. Ведь вы скучаете по своим близким, оставшимся во Фландрии. Сколько времени прошло с тех пор, как вы прибыли в Англию, моя госпожа? Десять лет или пятнадцать? Должно быть, вы тяжело переносите разлуку с ними, не так ли?

Торн вздохнул. Неудивительно, что Мартина во всем полагалась на брата. Он был ее защитником, ее спасителем. Но почему он решил, что ее надо выручать, спасая от в общем-то невинных и закономерных вопросов Эструды? А может быть, его загадочная сестра скрывает нечто большее, чем оспинки на лице?

Он терпеть не мог сюрпризов, а теперь, когда на карту поставлено так много, неожиданности тем более нежелательны. Ведь при удачном браке леди Мартины и Эдмонда его ставка действительно очень высока — этот брак должен принести ему собственную землю. Так что, если у дамочки есть секреты, то надо все разнюхать, и поскорее. Надо выведать ее тайны раньше других и до обручальной церемонии, пока не поздно. Торн подумал, что, может, завтра ему удастся застать ее одну. Если рядом с ней не будет Райнульфа, всегда готового прийти на помощь, то он сумеет вытянуть из нее то, что она прячет за своим холодным фасадом.

Он поднялся и прошел во главу стола.

— Я помогу его светлости лечь в постель, — сказал Торн, помогая барону подняться. И, взвалив грузную тушу на плечи, потащил к выходу из зала.

Эструда тоже вскочила.

— Я пойду с вами.

Только этого ему не хватало.

— Не стоит утруждаться, миледи. Я сам вполне способен справиться…

— Я и не собираюсь помогать вам укладывать барона в кровать. Я всего лишь хотела осветить вам дорогу.

Она взяла со стола канделябр и вплотную подошла к Торну. Очень тихо, чтобы не услышали остальные, она прошептала, полуприкрыв глаза:

— Я была бы счастлива посветить вам на лестнице, сэр Торн. Прошу вас, позвольте мне.

В дрожащем свете свечей ее лицо было неестественно бледным, а губы — красными, как спелые вишни. Большие карие глаза призывно поблескивали сквозь полуопущенные, густо накрашенные ресницы. Уж не ради ли него она так намазалась сегодня? Но даже сквозь толстый слой белил на скулах и подбородке он мог различить синяки — следы последней вспышки ярости ее мужа.

Может, она решила пофлиртовать с ним, чтобы позлить Бернарда? Торн прекрасно почувствовал резкую перемену в ее отношении к нему после стольких лет взаимной неприязни. Она вдруг стала проявлять к нему назойливый интерес. Что бы ни было, ему на нее наплевать. Он и знать не желает, что она затевает. Пусть опутывает своими интригами кого-нибудь другого, поглупее.

— Если бы я захотел, чтобы мне посветили, — прошептал он ей в ухо, — то я скорее выбрал бы для этой цели маленькую саксонскую простушку или гастингскую шлюшку, как вы считаете?

Настала ее очередь покраснеть. Розовые пятна окрасили ее шею и подбородок и исчезли под толстым слоем краски на лице. Чтобы подчеркнуть свой отказ, он скользнул взглядом по ее мальчишеской фигуре снизу вверх, прежде чем посмотреть прямо в ее сузившиеся от унижения и ярости глаза.

— Как я уже сказал, — громко добавил он, отворачиваясь от нее, — не утруждайте себя.

Мартина исподтишка наблюдала за саксом, идущим обратно к столу. У него были длинные ноги и красивая мужская походка. На нем была красная туника до колен и черные штаны. Несмотря на простоту наряда и незнатное происхождение, от его облика так и веяло благородством.

Когда Торн вернулся на свое место за столом, Рай-нульф поднялся.

— Прошу прощения, — сказал он. — Я хочу покинуть вас, чтобы разобрать наш багаж и устроить тех щенят.

— Щенят? — переспросила Эструда.

— Да. Одним из свадебных подарков леди Мартины сэру Эдмонду является свора великолепных щенков бладхаунда.

Эструда элегантно поднесла ко рту кусочек пирога, намазанного сыром.

— Еще собаки. Это наводит на размышления. — Эструда жеманно откусила крошечный кусочек и, медленно жуя, смотрела, как Райнульф выходит из комнаты.

— Скажите, леди Мартина, ваша семья прибудет на свадьбу? Не думаю, что они станут пересекать океан ради обручальной церемонии, но уж посмотреть, как вы выходите замуж, они наверняка захотят.

Мартина беспомощно взглянула вслед Райнульфу, но он уже вышел.

— Нет, миледи. Боюсь, они не приедут, — придав голосу небрежный тон, ответила она.

— Не приедут? — Эструда изобразила недоумение.

Краем глаза Мартина увидела, что Торн, поднеся кружку к губам, внимательно наблюдает за ней.

— Я знаю, что ваш батюшка умер, — продолжала Эструда, — но ваша мать, она ведь жива, не так ли?

— Моя… Моя мать?

— Ну да, баронесса Руанская, как я понимаю, — настаивала Эструда. — Вторая жена лорда Журдена. Разве не она ваша мать?

Мартина снова взглянула в сторону двери. Помощи ждать было неоткуда. Когда она повернулась к столу, то увидела, что все сидящие за столом внимательно смотрят на нее, ожидая ответа.

 

Глава 4

Торн поднялся и, обойдя вокруг стола, приблизился к Мартине.

— Миледи, — сказал он, садясь верхом на скамью рядом с ней, на то место, где сидел Райнульф, — интересно знать, как зовут вашего кота?

Локи зашипел; Эструда, похоже, готова была сделать то же самое.

— Локи.

— Локи! — Торн восторженно улыбнулся. — Это же замечательно! Локи, этот пройдоха, Локи — хитроумный, Локи — оборотень.

— Вы знаете нормандские легенды?

— Моя матушка часто рассказывала мне их в детстве.

Он позволил Локи обнюхать свою ладонь. К удивлению Мартины, кот начал облизывать его руку.

— И моя мама тоже, — тихо проговорила она.

Торн сидел настолько близко к ней, что его левое колено упиралось в ее бедро, а когда он склонился над котом и его рука слегка коснулась ее руки, Мартина вздрогнула, ощутив крепкие мускулы под мягким шерстяным рукавом, — Значит, мы с вами почти что родственники — нашими предками были норманны. Меня считают саксом, но ни в Англии, ни в Северной Франции уже почти не осталось чистокровных саксов. — Его взгляд скользнул по ее губам. Мартина застыла пораженная, когда он вдруг наклонился к ней: «Боже мой, он собирается меня поцеловать!»

— Какой приятный запах у ваших духов. — Его лицо было совсем близко.

Мартина почувствовала, что не дышит эти несколько секунд.

— Я сама смешиваю эти духи из эссенции ароматических трав и лавандового масла, — глотнув воздуха, ответила она.

— Необычный запах, — пробормотал Торн, медленно отодвинувшись. — Просто прелестный.

— Странно, что он вам так понравился, — сказала Эструда. — Эти травяные композиции всегда казались мне чересчур расплывчатыми. Лично я предпочитаю розовое масло. Ни один аромат не сравнится с его сладостью.

— И его утомительной пресыщенностью, — заметил Торн. — Особенно, если это не свежий бутон, а начинающий увядать цветок.

Эструда выпрямилась, на ее лице застыла маска негодования.

— У них у всех такой шершавый язык? — Торн кивнул на Локи, который продолжал сосредоточенно лизать его руку.

— Да, у всех кошек язык очень жесткий, уверяю вас.

Он ухмыльнулся:

— Думаю, лорд Оливье нашел бы хорошее применение кошачьему языку и соленой воде.

Медленно, стараясь не потревожить кота, Торн передвинул руку ему на спинку и начал ее поглаживать. Локи сначала напрягся, но потом уютно свернулся клубочком и замурлыкал, царапая коготками колени Мартины. Торн ласково гладил его по шерстке от мордочки до хвоста и под его руками Локи вскоре расслабился и довольно заурчал. Вибрирующее тепло его пушистого тельца передавалось Мартине, и ей стало казаться, что это ее, а не кота гладит сильная и мягкая мужская рука.

Ладонь у Торна была большая, но не грубая, как у крестьянина, а очень длинная и изящная. На пальце правой руки он носил кольцо в виде золотой лапы сокола, держащей в когтях, как добычу, крупный темно-красный рубин.

— Какое красивое кольцо, — заметила Мартина.

— Да, мне оно тоже очень нравится. Это кольцо подарил мне лорд Годфри, когда назначил меня своим старшим сокольничим. Для меня это самая ценная вещь на свете. Точнее, была таковой вплоть до сегодняшнего вечера.

Он взглянул на Мартину. Она затаила дыхание.

— Ваш брат чрезвычайно добр к своим друзьям: белый сокол, которого он мне преподнес, — самый удивительный и дорогой подарок, какой я когда-либо получал в своей жизни.

На мгновение Торн задержал на Мартине свой взгляд, а затем, слегка смутившись, опустил глаза.

— Мне надо как-то назвать мою новую птицу. Возможно, вы подскажете мне имя какой-нибудь богини из нормандских преданий, такой, которая умела превращаться в сокола?

Это было легко.

— Фрея.

— Ну конечно, — он счастливо улыбнулся Мартине. — Фрея!

— Помните, у нее было волшебное соколиное оперение? Надев его, она могла летать в подземном царстве и узнавать будущее.

— Да-да, верно! А этот плут Локи частенько брал у нее это оперение без спроса, помните?

— У древних норманнов Фрея считалась богиней красоты и любви.

— И смерти, — сказал Торн. — Красота, любовь и смерть — совсем как сокол.

— Я слышала, как вы говорили, что будете приручать Фрею сегодня ночью. Как это делается?

— Я буду сидеть всю ночь напролет рядом с ней, не засыпая. Таким способом приручают новых охотничьих птиц. Когда вы достаточно долго находитесь с ними рядом, они начинают думать, что вы и они — одно неразделимое целое, понимаете?

— Я бы не смогла так долго не спать. Это, должно быть, так трудно, — сказала Мартина. — Неужели вы сможете просидеть всю ночь не смыкая глаз?

В их разговор вмешалась Эструда:

— Наш Торн отличается необычайной выносливостью. Кроме того, он очень гордится тем, что хорошо умеет контролировать свои чувства и потребности своего тела.

Она бросила на Торна многозначительный косой взгляд.

— Как мило, леди Мартина, что вы столь быстро приобрели в его лице хорошего друга. Думаю, Эдмонд оценит вашу добрую натуру.

Торн подавил желание ответить на этот прозрачный намек какой-нибудь убийственно-вежливой колкостью. Лучше не задевать Эструду, тем более что ее непрошеная проницательность в общем-то имеет под собой основания. Ведь надо признаться, что его действительно тянет к Мартине, несмотря на ее напыщенность и подчеркнутый аристократизм, которые ему всегда претили в женщинах. Однако следует взять себя в руки, в конце концов она скоро станет женой Эдмонда и он сам постарался устроить этот брак.

И все-таки удивительно, как легко он поддался ее чарам. Почему любое прикосновение к ней так возбуждает его? Почему запах ее духов кажется ему таким волнующим? А ответ на самом деле до смешного прост: уже много недель у него не было женщины, и теперь его жаждущая плоть бунтует вопреки рассудку и здравому смыслу, чуя близость женского тела. Целомудрие хорошо для мужчин типа Райнульфа, с высокими помыслами и духовной цельностью, но не для него. Воздержание ослабляет его дух, делает его податливым, как воск, и готовым капитулировать перед любой прелестницей.

Когда Райнульф вернулся в зал, Торн быстро вскочил, уступив ему место подле сестры. Служанки принесли десерт, и Торн весело окликнул одну из них — пухленькую рыжую женщину средних лет:

— Как дела, Фильда?

— Как всегда, сэр Торн. — Она поставила перед ним вазу с засахаренными апельсиновыми корками и цукатами. — Что творится в Гастингсе?

— Ничего особенного.

— Фильда, скажи, как зовут эту новенькую служанку? — спросил Гай.

Торн обернулся вместе со всеми, чтобы взглянуть на красивую девушку, убиравшую со стола кувшины с вином и элем и ставившую вместо них сосуды с бренди и имбирным пивом. Фильда заулыбалась, а девушка невозмутимо продолжала свое дело, будто не слыша этих слов.

— Ее зовут Зельма. Она кухарка, — отвечала Фильда. — Но она говорит только по-английски, так что не старайся зря.

— Для того чтобы объяснить ей, что она мне нравится, вовсе не нужны слова, — сказал Гай. — Зельма!

Когда девушка обернулась, он послал ей воздушный поцелуй. Но она резко отвернулась и пошла прочь, всем своим видом выражая скуку и полнейшее безразличие.

У нее были темные, обрамленные длинными ресницами глаза и круто изогнутые черные брови, но самым примечательным в ее облике была копна густых иссиня-черных волос, прикрытых белым льняным платочком. Выбиваясь из-под него, они падали ей на плечи непокорными волнистыми прядями, придавая ей возбуждающе растрепанный вид. Это впечатление усиливалось еще и тем, что тесемки, зашнуровывающие лиф ее платья, развязались и болтались в такт ее движениям, а большие пышные груди вздымались над кружевными оборками. Казалось, что стоит ей нагнуться чуть глубже или протянуть руку через стол чуть дальше, и они вывалятся из-под ткани во всем своем великолепии.

Торн внимательно наблюдал за ней, держа чашу у рта, и рассмеялся про себя, заметив краем глаза, что Райнульф тоже смотрит на нее поверх своего кубка. Альбин, Питер и Гай уставились на нее во все глаза, напоминая в этот момент свору собак, следящих, разинув рты, за кошкой.

Леди Мартина взглянула на Зельму, потом на Торна, перевела взгляд опять на служанку и опустила глаза, продолжая с невозмутимым видом играть с сидящим на коленях котом. Но что-то в ее облике безошибочно подсказало Торну, что это безразличие было наигранным. Неужели эта немая сценка вызвала у нее ревность? Неужели Эструда с ее откровенными намеками на неравнодушие Мартины к нему права? Похоже, она действительно оказалась проницательнее других и заметила ту загадочную, почти мистическую внутреннюю связь, возникшую между ним и Мартиной сразу же, едва они взглянули друг на друга. Значит, надо признаться себе, что эта девушка сумела очаровать его, и сама тоже бессознательно стремится к нему.

Ну что же, болезнь обнаружена — ведь безотчетная, не поддающаяся рассудку любовная лихорадка сродни болезни — и ее требуется излечить. Он знает отличное средство. Раз причина болезни кроется в длительном воздержании, то все, что ему теперь нужно, — это покувыркаться в постели с какой-нибудь красоткой; выплеснуть свои желания, начинающие уже теснить разум, в объятиях первой подвернувшейся милашки. Кажется, Эструда не прочь оказаться на месте этой первой встречной и нырнуть к нему в постель. Но нет, упаси Боже, от этой утомительной любовной интрижки. Это ему ни к чему. К тому же могут возникнуть осложнения с ее мужем, Бернардом, а его Торн считал самым опасным человеком в округе.

Его размышления прервал отец Саймон, который поднялся из-за стола, громко прощаясь со всеми присутствующими и благословляя их на сон грядущий. Не успел он исчезнуть за дверью, как стайка юнцов, сидевших до того тихо, попрыгала с лавок на пол и сгрудилась в углу комнаты. Мальчишки разгребли солому, обнажив доски, достали кости, и азартная игра закипела.

— Леди Мартина, похоже, у вас нет служанки. Почему вы не привезли ее с собой из Парижа? — спросила Эструда.

— Потому что в Париже у меня ее не было.

— Тогда мы подыщем вам служанку здесь. — Она повернулась к своей девушке: — Клэр, у тебя есть кто-нибудь на примете? Может быть, одна из твоих сестер? Например, та, толстушка. Она ведь сидит дома без дела.

— У нее случаются припадки, миледи, — ответила Клэр.

— Да, но ведь не каждый же день! Так что в промежутке между припадками она вполне может исполнять обязанности служанки. Уверена, она прекрасно справится! — Эструда тряхнула головой, довольная собой. — Решено, завтра я пошлю твоему отцу записку с просьбой прислать ее сюда…

— А почему бы не предоставить леди Мартине возможность самой выбрать себе служанку? Может быть, она захочет взять кого-нибудь из домашней прислуги? — вмешался Торн.

— Из прислуги? — Эструда, казалось, не верила своим ушам.

— Но я просто уверена, что миледи, как дочь барона, предпочтет воспитанную девушку из хорошей семьи, а не одну из этих…

— Давайте позволим леди Мартине самой решить. — Торн обратился к Мартине: — Если вы не возражаете, я бы порекомендовал вам Фильду.

Эструда застыла в изумлении с открытым ртом.

— Я давно ее знаю, — продолжал Торн. — Она надежная, у нее доброе сердце, и поверьте, она будет прислуживать вам не хуже любой другой девушки, более благородного происхождения.

Казалось, Фильда была удивлена не меньше Эструды. Мартина посмотрела на Райнульфа, ища совета, но он только улыбнулся и развел руками, словно говоря: «Решай сама».

— Фильда, скажи, ты хочешь быть моей служанкой? — спросила Мартина.

— Вашей служанкой? — заулыбалась Фильда. — Думаю, что да. Конечно, хочу.

Эструда покачала головой:

— Это абсурд!

— В таком случае мне угодно взять тебя себе в служанки, — сказала Мартина.

Фильда восторженно взвизгнула, затем она наклонилась к Торну, взяла в руки его лицо и смачно поцеловала прямо в губы. Торн ухмыльнулся:

— Фильда, не заставляй меня пожалеть о том, что я порекомендовал тебя миледи.

— Нет-нет, что вы, сэр! Я буду очень стараться! О моя госпожа, благодарю вас. Могу я приступить к своим обязанностям прямо сейчас?

Мартина пожала плечами:

— Почему бы и нет?

Фильда окликнула подростков, играющих в кости на полу:

— Пит! Салли! Брэд! И вы там, остальные! Пойдите вскипятите воду и принесите в спальню миледи! И не забудьте прихватить большую лохань! Давайте пошевеливайтесь!

Мальчишки, разочарованно бурча под нос, поднялись и вышли.

— Ванна! — обрадовалась Мартина. — Я не принимала ванны с тех пор, как выехала из Парижа! Это чудесно, ты молодчина, Фильда!

Обрадованная похвалой, служанка приказала еще двум девушкам, убирающим со стола:

— Беда, ты иди распакуй багаж моей госпожи! А ты, Кэрол, ступай на кухню и принеси свежеиспеченный каравай и большой кусок сыра. Миледи так и не притронулась сегодня к еде. Кроме того, захвати еще кувшин со сливками и немного бренди. Поставишь все это рядом с ее постелью, поняла?

Как только гости встали из-за стола, слуги принялись сгребать солому в кучки, готовясь ко сну. Факелы потушили и оставили гореть только свечи. Огромная комната погрузилась в полумрак.

Торн пожелал всем спокойной ночи и повернулся, чтобы взглянуть еще раз на новую служанку, которая в этот момент шла к выходу, неся в руках два больших кувшина. Остановившись в дверях, она вдруг обернулась и украдкой бросила на Торна беглый, но выразительный взгляд. Улыбнувшись, Торн поспешил за ней на лестницу.

— Зельма! — окликнул он ее.

Девушка уже спускалась по ступенькам, но остановилась и посмотрела наверх. Увидев, кто ее зовет, она прислонилась спиной к каменной стене и слегка улыбнулась.

— Тебя надо привести в порядок, — сказал он ей по-английски и, приблизившись, стал собирать ее рассыпавшиеся волосы и укладывать их под платок. Она лишь спокойно наблюдала за его действиями. Даже когда его руки, будто случайно, коснулись ее груди, она не пошевелилась.

Мимо них вниз по лестнице протрусили два дога. Они остались совершенно одни на полутемной лестничной клетке. Торн взялся за концы развязавшейся тесемки и завязал их бантиком, стянув лиф коричневого платья вокруг ее пышной груди.

— Я тебя знаю. Ты саксонский рыцарь, — сказала она.

— Сокольничий.

У нее был приятный низкий, с хрипотцой, голос. Его тембр почему-то напомнил Торну прикосновение шершавого кошачьего язычка.

Завязав тесемку, он поправил кружева, но не убрал руки, а оставил их на ее груди, следя за реакцией. Она ничего не сказала, только опустила веки и едва заметно улыбнулась. Его пальцы заскользили по ее телу. Он чувствовал жаркое тепло девушки сквозь шерстяную ткань, плотно облегающую стан. Она тихо вздохнула. Скоро, скоро он выпьет ее лекарство и излечит свою бунтующую плоть. Вожделение подобно жажде. Надо просто сделать глоток целительной воды, и не важно, из какого сосуда ты выпьешь. Сегодня этим сосудом будет Зельма.

— Пошли со мной. — Торн обвил руками ее талию.

— Но я замужем, — возразила она.

«Тем лучше, — подумал он. — Замужние женщины, как правило, рассудительны и реально смотрят на вещи, не ожидая ничего сверх того, что им предлагают».

— И где твой муженек?

— В Гастингсе.

Улыбнувшись, Торн наклонился к ней и прижался губами к ее полному рту. Она ответила на его поцелуй, позволяя его языку исследовать ее полуоткрытый рот. Он закрыл глаза. Лицо Зельмы стало таять, вместо него перед его мысленным взором возникло другое, бледное и таинственное, закутанное в шафраново-желтую накидку. Вот накидка спала, и он увидел перед собой бездонные синие очи Мартины Руанской. Сердце бешено заколотилось, его обуревало желание. С глубоким гортанным стоном он жадно впился в ее губы.

Внизу послышались голоса, и Торн нехотя открыл глаза. Трое подростков, посланных за горячей водой, поднимались по лестнице. Они тащили кадки и большую лохань. Торн оторвался от девушки, но ребята уже слышали и видели достаточно, чтобы почувствовать себя неловко. Они засуетились, пытаясь проскользнуть мимо, один из них с легким поклоном промямлил:

— Сэр…

— Ты рискуешь, тиская и целуя меня вот так, на виду у всех, — сказала Зельма. — Мой муж — Ульф Каменотес. Разве ты не слышал о нем?

— Нет, а что?

— А то, что он мужчина весьма крупный. Просто здоровяк.

Торн опустил руки ей на бедра и притянул к себе, чтобы она ощутила силу его желания. Правда, желания, вызванного совсем другой женщиной, но ей-то ведь все равно.

— А я, по-твоему, совсем малыш, так что ли?

Она рассмеялась, но, как ему показалось, в ответ на какие-то свои мысли, а не на его шутливое замечание. У нее был такой вид, словно она что-то задумала и решила привести свою идею в исполнение прямо здесь и немедленно.

— Могу я попросить вас подержать их пока? — указав кивком на кувшины, которые она все это время держала в руках, спросила Зельма.

Торн взял кувшины из ее рук. Они были довольно тяжелые. «А она, должно быть, сильная». Тем временем Зельма быстрым привычно-небрежным движением, будто встряхивая скатерть, задрала полу его туники, развязала пояс на штанах и… запустила в них обе руки. Торн остолбенел, а кухарка, нимало не смущаясь, нащупала его напрягшийся член и принялась беззастенчиво играть с ним.

— Боже милостивый, какой, однако. Ого… — промурлыкала она.

— Зельма!

Он стоял, словно прикованный к этим двум тяжеленным кувшинам, желая освободить от них руки и в то же время опасаясь ставить их на узкие ступеньки, с которых они наверняка свалятся и тогда с грохотом покатятся по винтовой лестнице вниз, до самого двора, извергая шумный пенящийся водопад темного пива. Да, веселенькая перспектива! Похоже, она его поймала.

Торн снова услышал чьи-то голоса: на верхней площадке появились Питер и Гай. Зельма, конечно же, тоже их услышала, но, как видно, и не собиралась прекращать свое занятие. Он затряс головой, возмущенный такой дерзостью, тем, что она так бесцеремонно пользуется его вынужденной беспомощностью, но поделать ничего не мог.

Мужчины не спеша прошли мимо, весело смеясь и подмигивая ему; в руках они держали наполненные вином кубки.

— Смотри, не свались. Лестница очень крутая, можешь ненароком кое-что сломать, — прищурясь, произнес Гай.

От души расхохотавшись, они спустились во двор.

Зельма прямо-таки с дьявольской искушенностью продолжала поглаживать и теребить свою добычу.

— А ты тот еще жеребчик, скажу я тебе. Как бы ты не повредил мне чего этой своей штуковиной.

Мимо них прошмыгнула служанка. Это была Кэрол, которую послали за провизией на кухню. Прыснув в кулачок, она прощебетала:

— Зельма замужем, сэр сокольничий. И муж у нее прямо-таки силач. Он каменотес.

— Твоего Ульфа, кажется, знает вся округа, — сказал Торн.

— Да, он видный мужчина, и я очень люблю его. По этой причине я и питаю слабость к здоровым, высоким и сильным саксам. Но, как видите, я стараюсь не поддаваться искушениям.

— Ну еще бы, это сразу заметно.

Наверху опять раздались шаги.

«Это проходной двор, а не замок…» — Торн раздраженно вздохнул и повернул голову, чтобы взглянуть наверх и… увидел там смотрящую прямо ему в глаза Мартину.

Это был шок. Стыд пригвоздил его к полу, язык присох к небу. Мартина недоуменно свела брови. Ее взгляд сначала скользнул по Зельме, по ее лицу, затем по рукам под полой туники Торна… Глаза Мартины расширились, она попятилась.

В своем невзрачном сером платье, с руками, сцепленными на груди, она в этот момент была похожа на какую-нибудь святую, случайно застукавшую двух грешников за непотребным занятием и терявшуюся в догадках, не зная, что же ей предпринять. Она ведь воспитывалась в монастыре, вспомнил Торн, и, несмотря на свой ум и самообладание, вряд ли привыкла к грубым нравам этого мира, царящим за стенами обители. И если бы она сейчас, застыв в ужасе, залилась густым румянцем, а потом опрометью бросилась вон, он бы ничуть не удивился.

Но ничего подобного не случилось. Она лишь перевела взгляд с рук Зельмы на его лицо и посмотрела прямо ему в глаза. «Не в силах отвести взгляд от ее лица, он стоял и смотрел, в то время как кухарка, целиком поглощенная своим занятием, не обращала ни малейшего внимания на Мартину, продолжая творить с ним что-то невообразимое, бесстыдное и волшебно приятное. Ему было досадно, что Мартина видит это, и в то же время невероятно хорошо и радостно созерцать ее лицо в этот момент.

О чем она сейчас думает? Понимает ли, что все это время, пока умелые ручки дерзкой кухарки скользили по нему, перед его мысленным взором стояла она, Мартина? Догадывается ли, что это ее губы он так жадно целовал несколько минут назад? Что-то промелькнуло в ее глазах… какая-то чуть заметная искорка… искорка понимания, таинственной сопричастности…

Его сердце упало, он едва дышал. Лучше бы она ушла. Он не хочет, не может допустить этого; она не должна догадываться о том, что творится в его душе… Он закрыл глаза.

— С вами все в порядке? — спросила Зельма, прервавшись.

Торн посмотрел вверх. Лестничная площадка была пуста.

— Мне показалось, что вам плохо, — сказала Зельма.

Глубоко вздохнув, усилием воли он выбросил из головы мысли о Мартине.

— Ты просто волшебница. Пойдем со мной.

Его трясло от пробегающих по телу волн сладкой истомы. Он был на грани. Однако нельзя позволить ей опустошить его прямо здесь, на лестнице, словно желторотого юнца, довольствующегося тем, что ему снисходительно позволяет служанка. Надо затащить ее в птичник.

— Пошли в мой домик, радость моя.

Она покачала головой:

— Не думаю, что это стоит делать.

— Не бойся, я не сделаю тебе живот. Я умею предохраняться.

— Я бесплодна, так что дело не в этом.

Как она смеет отказывать ему? Ведь она так нужна ему сейчас. Он хочет испить чудотворный бальзам из ее сосуда… А может, она действительно боится, что он причинит ей боль? Она что-то там говорила о величине… о том, что он слишком большой…

— Я буду очень нежен с тобой, — прошептал он. — Ты даже не почувствуешь, как я войду…

— Да? В самом деле? Ну тогда… — она резко отпустила его, вытащила руки из его штанов, завязала пояс и одернула тунику. — Тогда это вообще не имеет смысла делать, не так ли?

— Что?!

— А то, что если бы мне хотелось просто поспать с раздвинутыми ногами, ничего при этом не чувствуя, то я лучше отдалась бы тому же сэру Гаю или еще кому-нибудь из этих норманнских сосунков. А настоящий саксонский мужчина должен уметь заставить женщину кричать в постели.

— Но Зельма!..

Она развернулась и пошла от него вниз по лестнице.

— Знаете, попытайтесь в другой раз, когда у вас будет не такое нежное настроение.

Он остался стоять на ступеньках, глядя ей вслед, с этими дурацкими кувшинами в руках. В паху нарастала пульсирующая боль. Голова раскалывалась. Обливаясь потом, он закрыл глаза и прислонился пылающим лбом к холодной сырой стене. Тяжкий выдался денек.

Внизу раздался шум — Питер и Гай возвращались обратно, но у Торна не было сил даже повернуться к ним. Громко разговаривая, они поднялись по ступенькам и, поравнявшись с ним, остановились. Несколько секунд они молча смотрели на него. Потом Питер участливо положил руку ему на плечо и тихо окликнул:

— Торн!

Покачнувшись, тот протянул вперед пустой кубок и сказал:

— Налей-ка до краев.

Мартина села в наполненную горячей водой деревянную лохань и блаженно закрыла глаза. Шумно вздохнув, она скользнула под воду, оставив над поверхностью лишь голову и колени.

Фильда присела рядышком на скамью, собрала рассыпавшиеся по полу золотистые волосы и принялась тщательно их расчесывать. Мартина задрожала от наслаждения. Возбуждающие, ритмичные прикосновения жесткой щетки вызвали череду смутных чувственных образов. «Интересно, что испытываешь, когда тебя гладит любовник?» — подумала она, и сразу же в мыслях возникла недавняя сценка — сэр Торн и эта чернобровая кухарка, тесно прижимающаяся к нему. Они делали нечто такое, о чем раньше Мартина только слышала, но никогда и не помышляла испробовать. И тут вдруг образ кухарки растворился и она представила себя на ее месте.

Ее пронзило неведомое пульсирующее чувство внизу живота. Она вдруг ощутила там странную гложущую пустоту. Эта пустота требовала, чтобы Торн вошел и заполнил ее. Никогда еще до этого она не испытывала такого страстного желания быть взятой и наполненной кем-то.

— Как чудесно пахнет вода, — сказала Фильда, вдыхая поднимающийся от лохани ароматный пар. — Вы бросили туда какие-то травы?

— Да, несколько капель розмаринового масла, — промурлыкала Мартина, зажмурясь и тая от удовольствия.

— Я обратила внимание на ваши склянки с маслами и порошки, когда распаковывала багаж. Кажется, их у вас столько, что можно открыть лавку на базарной площади.

Мартина подняла глаза. Ее скудно освещенная одной-единственной масляной лампой комната представляла собой всего-навсего отгороженную кожаным пологом нишу в толстых каменных стенах замка. Она была так мала, что в ней едва помещались маленький сундучок, скамья и узкая занавешенная кровать, на которой в эту минуту спал Локи. Лохань и кадка с водой занимали почти все оставшееся пространство.

Взяв из рук Фильды кусок лавандового мыла, Мартина стала намыливаться.

— Одни травы я собирала в монастырском саду, другие мне давали доктора, преподававшие в Парижском университете. Я частенько прокрадывалась в аудитории, чтобы послушать их лекции. Один знакомый доктор даже позволял мне помогать ему лечить больных.

— Посидите-ка смирно, моя дорогая. Позвольте мне вымыть ваши волосы.

Фильда вылила на голову Мартины кувшин горячей воды и принялась намыливать волосы.

— А теперь встаньте!

Мартина поспешно поднялась, и Фильда опрокинула на нее кувшин воды, смывая пену, а затем начала растирать ее куском чистого белого полотна. Мартина немного смутилась: никто никогда еще не делал с ней ничего подобного. Но смущение ушло, вытесненное новыми, неизведанными и приятными ощущениями от прикосновений прохладной ткани и чужих рук к ее коже.

Закончив, Фильда швырнула полотно в корзину и накинула на хозяйку шелковый халат.

— Ох и повезло же этому глупому молодому лосенку, сэру Эдмонду! Я уверена, что он просто обомлеет от счастья, когда наконец снимет с вас свадебное платье в первую брачную ночь и увидит, что ему досталось!

— Перестань, Фильда! — Слова служанки заставили ее снова вспомнить возбуждающие моменты, случайно подсмотренные на лестнице.

— О, простите, миледи. Меня всегда подводит слишком длинный язык. Обещала сэру Торну быть примерной служанкой, а сама разболталась о таких вещах… Совсем упустила из виду, что вы ведь как-никак воспитывались в монастыре.

Фильда выглянула за кожаные шторы, закрывающие вход в комнату, и окликнула мальчишек, играющих в кости в коридоре. Она поручила им вынести кадки и лохань, и принести свежее полотно, чтобы вытереть волосы Мартины.

— Вы, наверное, проголодались?

Она усадила Мартину на скамью и протянула ей кружку со сливками и кусок хлеба с сыром, а сама занялась укладкой ее влажных длинных волос.

— Ночь сегодня теплая, так что к утру, я думаю, они просохнут.

И хлеб, и сливки были свежими и восхитительно вкусными. А Фильда очень милая и добрая женщина: с ней можно поговорить о том о сем, и ведет она себя просто, отвечает на вопросы не лукавя.

— А какой он из себя? — стараясь придать своему голосу безразличную интонацию, спросила Мартина. — Я имею в виду сэра Эдмонда.

— Он любит охотиться, миледи, — ответила Фильда, подавая ей еще один ломоть хлеба с сыром.

— И это все, что ты можешь о нем сказать? Он что же, ничем больше, кроме охоты, не занимается?

Фильда помолчала, продолжая укладывать ее волосы.

— Видите ли, — начала она, — его так воспитали, после того как умерла его мать, леди Беатрикс, да упокоит Господь ее душу. — Служанка перекрестилась. — Она ушла из жизни одиннадцать лет назад.

Фильда глубоко вздохнула.

— После смерти хозяйки все в замке пошло прахом. Лорд Годфри так и не оправился от потери, но это уже совсем другой разговор. А вашему Эдмонду было всего восемь годков, когда он лишился матери. То есть не то чтобы леди Беатрикс и раньше уделяла ему много внимания, нет, ведь все эти годы она тяжело болела. Но когда ее не стало, его светлость… ну, от него в общем-то было мало проку. Воспитанием ребенка занялся Бернард со своими людьми.

— Со своими людьми?

— Ну да, со своими рыцарями. В нашем замке их четверо, не считая самого Бернарда и сэра Торна. А теперь еще и Эдмонд, с тех пор как его посвятили. Двое рыцарей служат Торну, а двое других — Бернарду.

— Как же так, мне казалось, что все они — слуги лорда Годфри.

— Я рассказываю вам так, как оно есть на самом деле, а не как оно должно быть, миледи. Впрочем, если вам это неинтересно…

— Нет, пожалуйста, продолжай. — Мартина заглянула в ее зеленые глаза. — Ты прекрасно знаешь, что мне интересно. Я хочу все знать, и ты должна всегда все мне рассказывать.

— Да, миледи. — Фильда налила ей щедрую порцию бренди. — Так вот, у Бернарда свои люди, а у Торна — свои. Мы зовем их псами и ястребами, потому что Бернард охотится с собаками, а Торн — с птицами. Но, видит Бог, хорошо, если бы это было единственное различие между ними.

— Расскажи мне про Эдмонда.

— Как я уже сказала, маленького Эдмонда растил Бернард со своими рыцарями. Вы знаете, что он намного старше Эдмонда — ему уже добрых тридцать шесть. Гак вот, они таскали мальчонку за собой повсюду — на охоту, к шлю… ой, то есть я хотела сказать, в Гастингс, в общем, всегда и везде он был с ними. Поначалу Годфри хотел отправить Эдмонда, как в свое время и старшего сына, на службу к графу Оливье, но Бернард воспротивился этому. Он сказал, что мальчик нуждается в его заботе, и поэтому он никуда егр не отпустит. По правде сказать, я-то думаю, что как раз наоборот — это ему самому был нужен Эдмонд.

— Но почему? — сонно спросила Мартина.

Маленькими глоточками она потягивала восхитительный бренди, пока Фильда заботливо укладывала ее волосы и рассказывала ей о других обитателях замка. От бренди по телу разливалось приятное тепло.

— Ну ведь Эдмонд обожает Бернарда, восхищается им и заискивает перед ним. Словом, смотрит на него снизу вверх, как на Бога. Во всем подражает и старается угодить ему. А Бернарду это нравится, ему именно это и нужно. Я даже думаю, что он только тогда и чувствует себя хоть чуточку… когда им восхищаются.

— Хм-м? Что ты говоришь? — Веки Мартины отяжелели, она погрузилась в дрему.

— Да так, ничего. Вы вот уже засыпаете, да и пора, а я и так наболтала тут много лишнего. Придемте, я уложу вас, миледи.

Фильда сняла с хозяйки халат и попыталась надеть на нее ночную сорочку, но Мартина отвела ее руку — она не любила спать одетой. Ведь насколько приятней чувствовать обнаженной кожей прохладу полотняных простынь, постеленных на мягкую пуховую перину. Она блаженно вытянулась под одеялом.

Фильда взбила подушку, подоткнула одеяло и пошла по комнате, собирая разбросанные вещи и развешивая одежду на торчащие из стен крюки. Мартина, полуприкрыв глаза, следила за ее пухлыми, проворными веснушчатыми руками. Копна ее медно-рыжих волос поблескивала в свете лампы. Работая, Фильда тихо напевала старинную балладу — Мартине была знакома эта популярная любовная песенка: ее исполняли все бродячие музыканты.

Она закрыла глаза, и мелодия медленно зазвучала в ее голове, обволакивая и кружась, как птица… как чайка, парящая в нежно-голубом английском небе… Вот она приблизилась к солнцу и, вдруг превратясь в сокола, схватила его в свои когти и потащила, оставляя в небе сверкающий ослепительный след… золотую ленту.

Это лента предзнаменований… счастливых и плохих примет… золотая лента судьбы. Она кружится вокруг Мартины, опутывает ее, все быстрей и быстрей, в такт звучащей мелодии, и вот она уже внутри переливающегося золотого кокона. Таинственный кокон куда-то плывет, увлекая Мартину за собой. Она уже ничего не слышит и не видит, отдавшись на волю судьбы…

 

Глава 5

Вот опять. Какой-то звук, чье-то тихое дыхание.

Мартина открыла глаза. У нее было такое ощущение, что кто-то находится в ее комнате. Солнце уже взошло, и слабый свет пробивался сквозь тонкие белые занавески вокруг ее кровати. А где Локи?

Мягкие шаги. Значит, здесь кто-то чужой. Мартина прислушалась.

— Фильда?

Шорох прекратился, и воцарилась тишина. Мартина села, придерживая простыню. За занавеской раздалось мяуканье, а за ним поспешное, «ш-ш-ш!».

Голос не мужской. Похож на женский или скорее на детский. Мартина осторожно раздвинула занавески, выглянула и рассмеялась.

Посредине комнаты стояла маленькая девочка, лет пяти-шести; она держала на руках Локи и изумленно смотрела на Мартину широко раскрытыми глазенками. Вид у девочки был неопрятный: неумытая, непричесанная, в грязном коричневом платье, надетом наизнанку. Но, несмотря на это, она была очень хорошенькая. Мартина решила, что она дочка одной из служанок и, видимо, забрела сюда, чтобы поглазеть на диковинного зверька, которого привезла с собой невеста хозяйского сына.

— Доброе утро, — сказала Мартина.

Девочка вздрогнула. Она пожалела, что здесь нет Райнульфа, поскольку не знала, что сказать этой крошке, чтобы не испугать ее. А, ну конечно!..

— Как тебя зовут?

Девочка не ответила. Наверное, не понимает по-французски. Саксы, похоже, вообще слабо знают язык своих господ — норманнов. Мартина слышала, как Альбин изъяснялся с конюхами на какой-то смеси английского и французского языков. Она попыталась вспомнить некоторые англосаксонские слова, которыми Торн вчера обменивался с крестьянами по дороге в Харфорд.

— Добрый день, — сказала Мартина по-английски.

Девочка изумилась еще больше.

Мартина поднялась с постели и протянула к ней руку, но та вдруг взвизгнула и отскочила в угол комнаты. Локи спрыгнул на пол, а девочка закрыла личико грязными ладошками и опустила голову.

Кожаные шторы раздвинулись, и вошла Фильда. Она принесла поднос с хлебом и вином. Не заметив девочку, она поставила его на скамью.

— Доброе утро, миледи, — сказала Фильда. — Я забыла вчера спросить вас, будете ли вы завтракать с утра или подождете до обеда?

— Я могу подождать, — сказала Мартина и указала рукой в угол.

— Леди Эйлис! — всплеснула руками Фильда. — Что вы здесь делаете, скажите на милость?

Леди Эйлис? Девчушка что-то неразборчиво промычала сквозь сомкнутые ладошки.

— В чем дело, дорогуша? Что тебя испугало? — спросила Фильда, наклонившись к девочке.

— Она голая!

Фильда взглянула на Мартину и улыбнулась.

— Ну, когда вы без спроса прокрадываетесь в чужую спальню, то уж будьте готовы к тому, чтобы увидеть то, что не предназначено для ваших глаз, не так ли, моя госпожа?

Последовала пауза, затем маленькая головка кивнула, соглашаясь.

— Можешь открыть глаза, — сказала Мартина, закутываясь в халат. — Я оделась.

Эйлис раздвинула пальчики, посмотрела сквозь них одним глазом и, облегченно вздохнув, подняла голову. Фильда представила ее Мартине как племянницу Эдмонда и Бернарда, единственного ребенка их сестры, леди Женивы, супруги графа Киркли. Женива и Эйлис приехали в Харфорд погостить на неопределенный срок.

— Я вижу, миледи уже умеет самостоятельно одеваться? — сказала Мартина.

Эйлис глянула на свое платье, оправила его и гордо заулыбалась.

— Может быть, миледи умеет также и умываться?

Эйлис недовольно скривилась.

— Ее светлость не утруждает себя общением с мылом и щеткой, — пояснила Фильда.

— Я это заметила, — сказала Мартина. — Ее матери следовало бы заняться этим.

— У мамы все время болит голова. — угрюмо промолвила Эйлис.

Мартина вопросительно посмотрела на Фильду.

— Графиня страдает от постоянной головной боли, миледи. И поэтому не покидает своей спальни, — ответила Фильда.

— Понятно, — сказала Мартина. — Но ведь нельзя же вечно ходить немытой. Принеси-ка лохань и горячую воду, Фильда.

— Бесполезно. Она не позволит себя вымыть, миледи. Я уже пыталась.

— А я и не собираюсь спрашивать ее разрешения, — сказала Мартина, хватая в охапку Эйлис, которая попыталась было улизнуть. Девочка завопила, царапаясь и лягаясь, но Мартина крепко держала ее.

— Принеси воду, — спокойно повторила она.

К ее удивлению, ребенок вдруг больно укусил ее за руку. Тогда Мартина слегка зажала голову, лишив ту возможности кусаться, — этому приему она научилась, помогая ухаживать за младшими воспитанницами в монастыре Святой Терезы.

— Поторопись, Фильда!

И прежде чем солнце достигло зенита, маленькая благородная замарашка сияла чистотой, как новенький медный грош.

— А я не хочу, не хочу выходить, — капризничала она теперь, ныряя в воду и с упрямой решимостью цепляясь ручонками за края кадки.

— Ну пожалуйста, миледи, — упрашивала Фильда, склоняясь над ней с сухой простынкой. — Идите же к тетушке Фильде, не упрямьтесь!

Засучив рукава, Мартина опустила руки в воду и без лишних церемоний выудила из лохани брыкающееся дитя.

— Я хочу, чтобы меня вытирала ты, а не Фильда! — потребовала Эйлис.

— Разве хорошие девочки так просят о чем-то?

Но Эйлис, похоже, никак не могла взять в толк, чего от нее требуют.

— Где твое «пожалуйста»?

— Что такое «пожалуйста»?

Мартина покачала головой. Она взяла из рук Фильды простынку, закутала девочку и подняла на руки.

— Покачай меня, как младенца, — попросила Эйлис.

Мартина уложила ее, как новорожденного, и принялась баюкать.

— А теперь ты должна представить, что я твой ребеночек, что ты меня родила и любишь больше всего на свете. Скажи: «Моя любимая деточка… я назову тебя… Роберт!»

— Но это же мальчишеское имя!

— Да, пускай я буду мальчиком. Ну скажи!

— А мне бы хотелось иметь девочку!

— Девочку? Ты что, хочешь, чтобы твой муж бросил тебя? Ну давай назови меня Робертом. — Эйлис лягнула, капризничая. — Ну скажи, скажи!

Так вот, оказывается, в чем дело! Теперь понятно, почему Эйлис и ее мать приехали в Харфорд на «неопределенный срок»! Граф Киркли отверг Жениву из-за ее неспособности родить ему мальчика — расторг брачный договор и отослал жену в родительский дом. Мартина вопросительно взглянула на Фильду, которая печально кивнула в ответ.

Мартина присела на краешек кровати, крепко держа Эйлис в объятиях.

— Знаешь, если бы ты была моей маленькой девочкой, то я не променяла бы тебя на всех мальчиков на свете. И я уверена, что твоя мама думает точно так же.

Эйлис уткнулась лицом в плечо Мартины и грустно пролепетала:

— Нет, мама так не думает. Она меня не любит, потому что я не мальчик.

Подошла Фильда, держа в руках чистое платье для девочки. Мартина расчесала ее мокрые волосы и повязала ей на лоб пурпурную ленточку.

— Именно так меня всегда причесывала моя мама, — сказала она.

— Посмотрите, какая вы теперь красивая, — проговорила Фильда, поднося к лицу девочки зеркальце. Эйлис с любопытством разглядывала себя, явно впервые видя свое отражение.

— А Торну я понравлюсь? — спросила она.

Фильда подмигнула Мартине:

— Леди Эйлис собирается выйти замуж за сэра Торна, когда вырастет.

— К тому времени у него уже будет своя земля, — серьезно пояснила Эйлис.

— Ну, если вы будете этого дожидаться, то рискуете остаться девицей, миледи, — Фильда закатила глаза.

— Что ты хочешь этим сказать? — поинтересовалась Мартина.

— Я хочу сказать, что если бы лорд Годфри был действительно намерен выделить сэру Торну кусок своих владений, то давным-давно сделал бы это. По-моему, Торн уже отчаялся дождаться этого. Он служит у Годфри добрых десять лет и не раз доказал свою преданность. Он считает, что барон не дает ему землю, потому что не хочет потерять такого хорошего сокольничего.

— Откуда известно, что думает сэр Торн?..

— Внимательный слушатель нужен каждому, даже такому человеку, как сэр Торн. Он рассказывает мне многое из того, чем вряд ли поделится с кем-либо еще…

— Так вы с ним… Он твой…

Фильда решительно затрясла головой, возмущенная таким предположением.

— Нет, видит Бог! Что вы! Мы просто давние приятели, только и всего. Мы знакомы уже много лет. А мой миленький — Мат Финч, деревенский кузнец. Он приходит ко мне, когда ему удается улизнуть от жены…

— Он женат?

— Поглядели бы вы на эту бабу, миледи! Руки — как окорок, а ляжки — как у лосихи! Он боится ее до смерти.

— Раз я не могу стать женой сэра Торна, — рассуждала Эйлис, не слыша их беседы, — то тогда я выйду замуж за тебя, тетушка Фильда.

— Спасибо, что не забываете обо мне, миледи, — поклонилась Фильда.

— Я теперь стала красивая, значит, на мне можно жениться, — сказала Эйлис. — А вот если бы я была некрасивой, то никто не захотел бы на мне жениться и пришлось бы идти в монастырь.

— Тогда, пожалуйста, помоги, и мне навести красоту. Ведь сегодня приезжает твой дядя Эдмонд, — сказала Мартина.

Она представила, как Эдмонд въезжает в Харфордский замок па белом коне, точно таком же, на каком приезжал к ней ее отец; на таком же, как у сэра Торна!

— Подбери мне платье получше. Такое, чтобы я не выглядела монашенкой. Я совсем не хочу в монастырь.

Эйлис окинула критическим взглядом развешанные на крюках платья. Все они были темных цветов, довольно унылые и невыразительные, кроме одного, к которому она и подбежала.

Это была туника из атласного египетского шелка, в мелкую складку, очень красивого и необычного небесно-голубого цвета с фиолетовым оттенком.

— Надень вот это! Оно мне так нравится! Синий — мой любимый цвет, а твой?

— И мой тоже, — рассеянно ответила Мартина.

— Синий цвет идет к вашим глазам, миледи, — заметила Фильда.

Интересно, что то же самое сказал Райнульф, когда преподнес ей это платье, — это был его свадебный подарок. Он сказал тогда, что выбрал его именно из-за необычно насыщенного синего цвета, напоминающего цвет ее глаз. Платье было окрашено каким-то новым красителем — индиго, привезенным с Востока.

— Но я хотела приберечь его до обручальной церемонии, — сказала Мартина.

— У леди Эструды есть полный комплект обручальных и свадебных костюмов, который она как раз собирается преподнести вам в подарок, — заметила Фильда.

Мартина потрогала синюю материю, вспомнив вчерашние попытки Эструды задеть ее.

— Хорошо, я надену это платье.

Они подобрали в тон платью шелковые чулки, подвязки и туфельки из мягкой кожи. Эйлис помогала Мартине одеваться, одобрительно отзываясь о каждой вещице.

Когда наконец Мартина была одета и встала во весь рост, Эйлис восхищенно захлопала в ладоши, а Фильда так и замерла, пораженная красотой наряда. Хотя туника не имела модной шнуровки, обтягивающей талию, однако мелкие складки создавали впечатление, что платье очень плотно облегает и подчеркивает изящную фигурку Мартины. Рукава были узкие и резко расширялись от локтя.

Фильда повязала Мартине вокруг бедер» золотой плетеный пояс с кисточками, затем открыла шкатулку с драгоценностями.

— Не скажу, что у вас богатый выбор украшений, миледи. Хотя вот эти ничего… очень миленькие!

Фильда протянула Мартине маленькие золотые сережки, украшенные жемчугом, Мартина надела их, затем достала из шкатулки пригоршню золотых колец и нанизала их на все пальцы обеих рук, включая большие.

Служанка расчесала ее золотые блестящие волосы. Вооружившись шпильками и заколками, она свернула длинные пряди в один тугой тяжелый узел, укрепила его на затылке и в завершение всего украсила лоб девушки узким позолоченным венцом из кованой бронзы; сделав шаг назад, Фильда улыбнулась и одобрительно закивала, довольная делом своих рук.

— Да он просто онемеет от счастья или хлопнется в обморок, когда увидит вас! — восторженно воскликнула она.

— Кто? — не сразу поняла Мартина, слишком поздно осознав глупость такого вопроса.

— Сэр Эдмонд, конечно, кто же еще!

Мартина отвернулась, пожав плечами со всем безразличием, на которое была способна в этот момент. Оставив Фильду убирать комнату, она взяла в одну руку свой сундучок с травами, другой подхватила сияющую Эйлис и отправилась искать кухню. Она хотела объяснить повару, как пользоваться редкостными восточными пряностями, которые собиралась преподнести в дар лорду Годфри.

Едва Мартина показалась на галерее, как все, кто был в этот момент в зале, словно по команде дружно повернулись в ее сторону. Она чуть замешкалась под арочным сводом, в растерянности глядя вниз на десятки изумленных и восхищенных глаз, устремленных на нее. Слуги, на секунду прервавшие свои дела, чтобы взглянуть на очаровательную госпожу, с удвоенной энергией принялись за уборку, благоразумно отвернувшись, но все же искоса бросая на нее восхищенные взгляды. Играющие в шахматы Питер и Гай кивнули ей и заулыбались. Эструда оторопела. Вид у нее был такой, словно ее обвели вокруг пальца самым бессовестным образом. Мартина поспешно миновала галерею и сбежала вниз по ступенькам.

Залитый ярким солнечным светом внутренний двор замка представлял собой большую подстриженную лужайку, окруженную высокими каменными стенами. Единственное, кроме самого замка, находящееся здесь строение было пристроено к южной стене — это был птичник, домик Для охотничьих соколов. В дверях стояли двое мальчишек, выметая из него на траву мусор и старую солому. Рядом золотились на солнце прислоненные к стене связки свежей соломы. В окне виднелась высокая фигура Торна с белым соколом на руке, тренирующего Фрею. Увидав Мартину, он удивленно уставился на нее. Сокольничий был заметно поражен изменениями в ее внешности. Мартина ускорила шаг, поспешив к выходу со двора. Эйлис бежала позади нее, ухватившись за рукава ее туники, и весело хлопала ими, изображая бабочку.

Мартина почти успела дойти до подъемного моста через ров, отделяющий внутренний двор от внешнего, когда услышала за спиной голос Торна. Он раздался совсем рядом.

— Я с трудом узнал вас, миледи! Вы выглядите сегодня такой привлекательной!

Мартина не обернулась, она опустила голову, чтобы скрыть непроизвольно заигравшую на губах улыбку, лихорадочно соображая, что сказать в ответ на его комплимент. Когда она наконец повернулась к нему, то увидала Эйлис, бросившуюся к Торну с радостным воплем: «Спасибо!» Он присел на корточки в нескольких метрах от нее, с улыбкой на лице, приветствуя маленькую даму. Девочка собралась было с разбегу плюхнуться ему на руки, но Торн предостерегающе вытянул правую руку, указывая кивком головы на птицу, которую держал на вытянутой левой. Его комплимент, конечно же, предназначался Эйлис, отмытой до неузнаваемости, с блестевшими под лучами солнца белокурыми кудрями и в чистом белом платье. Мартина подошла к ним, усилием воли стараясь не покраснеть.

— У тебя мокрая голова, и у меня тоже! — сказала Эйлис, дотрагиваясь до влажных зачесанных назад волос Торна. На нем была белая рубашка, надетая поверх теплой фуфайки и шерстяные рейтузы с белыми подвязками. Ноги были обуты в видавшие виды кожаные сапоги с короткими голенищами.

— Это потому, что я искупался, — сказал он. — Я вижу, тебя тоже наконец-то уговорили помыться?

— А сэр Торн купается в реке, — сообщила Эйлис Мартине. — Он умеет плавать. Он научился плавать, когда был в Лиссабоне.

Мартина не знала ни одного человека, кроме самой себя, который умел бы плавать.

— Он обещал и меня научить, когда я вырасту!

— Конечно, миледи, — Торн погладил девочку по головке. — Вы поступили очень разумно, позволив тетушке Фильде искупать вас.

— Но это не тетушка Фильда! — возразила Эйлис. — Меня купала тетушка Мартина.

— Тетушка Мартина? — Торн с любопытством посмотрел на Мартину.

Эйлис горделиво провела рукой по своим кудряшкам.

— Тебе нравятся мои волосы?

— Да, очень, — улыбнулся Торн.

— Она сказала, что мама причесывала ее точно так же. Хочешь, я тебе что-то скажу?

— Да.

— Тетя Мартина не завтракает по утрам. И она умеет говорить по-английски «добрый день». Еще она знает все-все про разные растения и травы. Она держит их вот в этом сундучке. А еще она сказала, что не променяла бы меня на всех мальчиков на свете, вот. Когда я ее укусила, она даже не заплакала и не стала меня наказывать за это!

— Кажется, ты сумела многое разузнать про тетю Мартину за очень короткий срок. — Он посмотрел на Мартину и со вздохом добавил: — Тебе повезло, не то что некоторым!

— А хочешь я скажу тебе, какой ее любимый цвет? — спросила Эйлис.

— Хочу. Скажи, будь добра.

— Синий. Как ее туника. Это цвет ее глаз.

— Ну, теперь мне понятно, почему она отдает предпочтение именно этому цвету.

— А как зовут ее кота, ты знаешь?

Торн улыбнулся:

— Знаю, Локи. Сказочный эльф. Добрый оборотень. Как и его хозяйка.

— Это нечестно. — Эйлис надула губки. — Ты знал! — Она хитро прищурилась. — А спорим, что ты не знаешь, в чем она спит?

— Эйлис… — Мартина предостерегающе повысила голос и, взяв девочку за руку, быстро потащила ее к выходу.

— А я знаю! Ни в чем!

Вырываясь из рук Мартины, пытавшейся побыстрее увести со двора расшалившееся дитя, Эйлис радостно завопила:

— Она спит совсем голая!

Стоявшие у ворот стражники переглянулись, пряча улыбки.

Мартина подхватила брыкающуюся девочку на руки и поспешила мимо них через калитку в воротах. Оглянувшись, она увидела, как Торн изо всех сил старается сохранить серьезное выражение лица.

— Голая! Голая! Она спит совсем голая! — не унималась Эйлис. Она кричала до тех пор, пока они не вышли во внешний двор.

Мартина оставила Эйлис на кухне поиграть с дочкой повара, а сама вышла наружу. Внешний двор замка напоминал небольшую деревушку с каменными и деревянными крытыми соломой домиками. Повсюду суетился народ; куры, собаки и поросята рылись в грязи в поисках объедков. Дети играли незамысловатыми деревянными игрушками.

Возвращаясь обратно и переходя через ров по мосту, Мартина почувствовала неприятный запах гнили от покрытой тиной стоячей воды. Она ускорила шаг. Что-то больно ужалило ее руку. Она инстинктивно хлопнула по руке, раздавив крошечное насекомое — комар! Она глянула вниз — над водой роились целые тучи этих насекомых. «Почему никто не догадается прочистить эту зловонную канаву?» — подумала она.

Да и вообще все в Харфорде свидетельствовало об отсутствии заботливой и твердой хозяйской руки: солома, устилавшая пол главного зала, пахла плесенью и была усеяна костями и объедками; домашние животные и охотничьи псы бродили, где им вздумается. В замке было много слуг, но, похоже, никто не следил за ними и они исполняли свои обязанности кое-как.

Чувствовалось, что замку не хватает хозяйки. После смерти леди Беатрикс лорд Годфри и не помышлял о женитьбе, имея двух наследников и дочь, а на хозяйство он почти не обращал внимания, все дни напролет предаваясь охотничьим забавам и пьянству. Если верить Фильде, то он уже не контролировал даже своих вассалов-рыцарей, чьи симпатии разделили их на два недружественных клана — Торна, сокольничего, и Бернарда, старшего сына барона.

Кто-то окликнул ее по имени, отвлекая от этих невеселых мыслей. Это был Торн. Интересно, что ему нужно? Он подошел к ней с птицей, сидящей на его левой руке. Это была уже не Фрея, а какой-то другой ястреб.

— Леди Мартина.

— Сэр Торн.

— Я хотел бы попросить у вас одну лекарственную траву — стэйвсэйк, разумеется, если она у вас есть. Я узнал, что вы храните много разных трав в этом сундучке. Этот ястреб, — он кивнул на птицу, — простужен, и я хочу приготовить ему лекарство.

— Стэйвсэйк? Да, у меня она есть.

Мартина открыла сундучок и стала рыться в нем, ища необходимую траву.

— А нет ли у вас случайно и кардамона? Он очень полезен птицам для желудка.

— Думаю, что есть, — проговорила она, перебирая склянки и пакетики.

— Мне кажется, вам будет удобнее искать все это, если мы поставим его на мой рабочий стол.

Торн взял сундучок из рук Мартины и, развернувшись, зашагал к своему домику.

 

Глава 6

Мартине ничего не оставалось, как последовать за ним, так как ей вовсе не хотелось, чтобы кто-то посторонний рылся в ее снадобьях, многие из которых были весьма редкими и ценились на вес золота. А сэр Торн, похоже, разбирается в травах и пряностях. Она нагнала его у дверей птичника.

Мальчишки уже закончили уборку и ушли. Торн вошел внутрь, предварительно пригнувшись, чтобы не стукнуться головой о притолоку; Мартина инстинктивно сделала то же самое, хотя проем был для нее достаточно высок. Она огляделась. Комната, в которой они находились, служила одновременно и спальней, судя по стоявшей в углу узенькой кушетке, и рабочим кабинетом, и мастерской. На огромном столе теснились ряды разнообразных баночек, коробочек и фляжек. Здесь же были разбросаны всякие охотничьи принадлежности — свернутые кольцами кожаные поводки и путы для птиц, деревянные подставки с надетыми на них колпачками разных размеров, украшенных перьями и вышивкой.

Торн поставил окованный медью сундучок на стол и, раздвинув кожаный полог, вышел в другую комнату. Mapтина воспользовалась возможностью внимательно изучить комнату, пока его не было.

У стены стояла треногая медная жаровня, над ней на крюках висели в ряд кожаные охотничьи перчатки с широкими раструбами. Возле противоположной стены располагалось очень красивое большое резное кресло и маленький столик, с раскрытой на нем книгой, и миска с чем-то красным, похожим на куски свежего сырого мяса. На книге лежало красивое белое перо.

Мартина взяла перо, но тут же выронила его, вздрогнув от пронзительного клекота, раздавшегося прямо над ее головой.

Это была Фрея, привязанная к насесту под потолком и выражавшая таким образом свое недовольство от близкого соседства с незнакомым существом. Из-за штор мгновенно появился Торн. Он поднял перо и стал поглаживать им птицу, шепча ей что-то успокаивающее на англосаксонском наречии.

— Вы разговариваете со своими птицами по-английски? — удивилась Мартина.

— Да, они понимают этот язык лучше, чем французский. Он простой и бесхитростный, как и они сами.

Торн продолжал что-то нежно шептать соколу. Тембр его голоса был глубоким и мягким, и Мартина почувствовала, что эти звуки расслабляют ее и гипнотизируют, совсем как птицу, заметно успокоившуюся и смотрящую теперь на хозяина желтым немигающим хищным взглядом.

Торн поднес птице кусок мяса из миски. Сокол взял его в клюв и, мотнув головой, отбросил далеко в сторону. Мясо упало на солому. То же повторилось и во второй, и в третий, и в десятый раз, и всякий раз Торн подносил Фрее новый кусок, ласково уговаривая ее. Мартина смотрела и дивилась его терпению и нежности. Он обращался с птицей, как со своенравным и избалованным, но любимым ребенком. Наконец Фрея соизволила проглотить угощение, и Торн тут же похвалил ее. Затем он протолкнул еще несколько кусочков мяса прямо ей в глотку.

Мартина принялась искать в сундучке лекарства, которые попросил у нее Торн, выкладывая на стол пузырьки и коробочки. Торн стал открывать некоторые из них и, опуская палец внутрь, пробовать содержимое на вкус. Но когда он откупорил небольшой флакончик из темно-синего стекла и хотел уже было запустить туда палец, Мартина быстро схватила его запястье.

— Это яд! — строго сказала она.

— Яд?!

Его рука была теплой, шершавой и мускулистой. Мартина на мгновение задержала в своих пальцах его запястье, которое было таким широким, что они едва охватывали его наполовину. Она почувствовала исходившее от него приятное тепло, и ей захотелось подольше подержать его руку в своей. Но, осознав это непроизвольное желание, Мартина резко выпустила его ладонь и, нагнув голову, принялась сосредоточенно копаться в сундучке, чувствуя на себе его ставший вдруг внимательным взгляд.

— Это порошок из сушеного болиголова. — Она кашлянула, словно прочищая горло. — Эту траву используют для приготовления снотворного при ампутациях и других тяжелых операциях. Его добавляют в небольших дозах. Даже несколько лишних крупинок могут оказаться смертельными для человека. Вот то, что вы просили, — сказала Мартина, протягивая Торну пакетик со стэйвсэйком. — Любопытно посмотреть, как вы будете его использовать.

Торн насыпал в каменную ступку щепотку порошка, добавил туда же несколько зернышек черного перца из своих запасов и быстро растолок смесь. Затем он долил туда же какой-то жидкости из кувшинчика — уксус, догадалась Мартина, почуяв резкий запах.

— Теперь лекарство должно настояться, — сказал он. — Потом я смажу им птице ноздри и язык. Через некоторое время дам ей поесть теплого куриного мяса, и все это вместе излечит ее от простуды в два счета.

Торн попросил у нее еще немного травы и несколько зерен кардамона про запас и, закупорив их в склянки, поставил на стол.

— А вы разве никогда не держали в руках сокола? — повернувшись к ней, спросил он.

— Нет.

— Не может быть!

Он был явно удивлен, услышав это. Мартина с опозданием спохватилась, что ответила не подумав, вызвав у него тем самым вполне обоснованное недоумение. Ведь, как правило, благородные дамы умели обращаться с охотничьими птицами, так как имели обыкновение выезжать на соколиную охоту вместе«с мужчинами. Для них даже специально держали небольших птиц, вроде пустельги или кречета. Неужели он задал свой вопрос, внешне вполне естественный, преднамеренно, с целью застать ее врасплох? Может, он уже что-то подозревает? Особенно после того, как все вопросы Эструды о ее семье наткнулись на ледяную стену молчания? Кажется, он догадывается о том, что Мартина что-то скрывает!

Торн снял со стены небольшую рукавицу и подал ее Мартине.

— Идите за мной. — Он раздвинул штору, и Мартина, чуть поколебавшись, вошла за ним в соседнюю комнату.

Там находилось около дюжины охотничьих птиц, которые беспокойно захлопали крыльями при их появлении. Но Торн быстро успокоил их, одних погладив, другим что-то прошептав.

В помещении было прохладно и сумеречно, свет проникал через узкие щели в оконных ставнях. Птицы восседали на насестах, укрепленных на вертикальных металлических прутьях, вделанных в каменный пол. На свисающих с потолка цепях качались бронзовые подсвечники. В воздухе пахло свежей соломой и перьями. Запах был легкий и приятный.

Мартина взяла рукавицу из его рук и начала было надевать ее на правую руку, но Торн остановил ее и помог надеть на левую. Положив ладонь ей на спину, он легонько подтолкнул ее к огромному серому ястребу. Мартина вновь почувствовала тепло, исходящее от его ладони. Когда Торн убрал руку, она ощутила прохладу в этом месте, и ей вдруг захотелось, чтобы он снова дотронулся до нее.

— Это Азура, — сказал он, — любимица лорда Годфри.

Торн развязал путы, продетые сквозь кольцо на птичьей лапе, освобождая ее, и обмотал их вокруг руки Мартины, одетой в рукавицу.

— Я боюсь, — сказала Мартина. — Она такая огромная.

— Зато она ручная и самая спокойная из всех. И очень хорошо выдрессирована. — Торн сжал ее пальцы под перчаткой в кулак и заставил поднести руку к насесту. — Она сама знает, что надо делать. Главное, не дайте ей догадаться, что вы ее боитесь.

Мартина напряженно застыла, когда птица важно шагнула с насеста на ее руку, крепко впившись мощными когтями в толстую кожу рукавицы.

— Не нервничайте, — сказал Торн. — Если вы не успокоитесь, она может заволноваться и тогда держать ее так близко будет опасно.

— У вас просто дар вовлекать меня в опасные ситуации, — пролепетала Мартина, боясь пошевелиться.

— Где ваше самообладание, миледи? — подбодрил ее Торн. — Но все же будьте осторожны и не делайте резких движений.

— А я и так не шелохнусь, — возразила Мартина, начав постепенно привыкать к опасному соседству с ястребом. Она стала с интересом разглядывать Азуру.

— Что у нее с хвостом, — спросила она, указав свободной рукой на взъерошенный в середине хвоста пух.

— У нее сломано там одно перо. Я собирался сегодня наложить ей повязку. Барону не терпится скорее поохотиться, но мой помощник ушел, а один, боюсь, я не справлюсь.

— Вы сказали, наложить повязку? Как это?

— Ну да. Вшить ей новое перо.

— Вы и это умеете делать?

— Конечно, — он помолчал в раздумье. — Хотите посмотреть?

— Но вы же сказали, что без помощника вам не справиться.

— А я попрошу вас помочь мне. Согласны?

Он отвел Мартину обратно в спальню-мастерскую, затем подошел к креслу и придвинул его к кровати.

— Что я должна делать?

Ее левая рука онемела под тяжестью птицы, и она поддерживала ее правой. Только теперь Мартина поняла, каким сильным должен быть сокольничий, чтобы часами, пока идет охота, держать на вытянутой руке тяжелую птицу.

Торн взял со стола кожаную перчатку и какие-то инструменты и положил все это на кровать.

— Садитесь в кресло, — сказал он Мартине.

Постелив ей на колени кусок полотна, Торн снял с ее руки Азуру и посадил птицу на материю, хвостом к кровати. Голову ястреба он закрыл колпачком, чтобы птица не нервничала, а сам уселся на кровать, раздвинув ноги таким образом, что кресло вместе с Мартиной и сидящей у нее на коленях Азурой оказалось между его раздвинутыми ногами.

Мартина почувствовала себя неловко. Во-первых, она никогда раньше не сидела так близко к постороннему мужчине, к тому же еще и в столь двусмысленном положении, буквально стиснутая его ногами. И хотя его бедра не касались ее, она тем не менее явственно ощущала уже знакомое тепло, идущее от него, а также приятный запах кастильского мыла, которым он мылся этим утром. Сердце ее учащенно забилось. Азура вздрогнула, и Мартина, вернувшись мыслями в реальность, поняла, что слишком сильно сжала ее руками, занятая своими ощущениями.

— Расслабьтесь. Держите ее легонько, просто чтобы она чувствовала ваше присутствие, вот и все.

Сначала Торн взял небольшой кусок пергамента и подложил его под сломанное перо, затем, покопавшись в деревянном пенале, извлек из него серое перо, в точности соответствующее по цвету хвостовому оперению Азуры.

— Я собираю перья, когда они линяют, — пояснил он.

Торн примерил его, приложив к старому, ножичком подогнал под нужную длину, затем обрезал край старого пера и наложил новое поверх него. Достав иглу с продетой в ушко шелковой нитью, он начал сшивать их вместе.

До этого Мартине не доводилось наблюдать за мужчиной, орудующим иглой с такой ловкостью. Шитье всегда считалось чисто женским занятием, хотя ей самой никогда не хватало на него терпения. Торн же натренированными точными движениями накладывал стежок за стежком, и она невольно залюбовалась, загипнотизированная его длинными быстрыми пальцами.

— Где вы научились так ловко обращаться с птицами? — спросила она.

— Ну, это неудивительно. Меня больше удивляет то, что вы, похоже, никогда и близко их не видели. Это очень странно для дамы такого знатного происхождения.

Замечание Торна насторожило Мартину. Ей захотелось встать и уйти, чтобы избежать неприятной для нее темы. Но она не могла этого сделать, пока Торн не закончит шить. Мартина пристально посмотрела на него. Склонившись над птицей, он аккуратно сшивал перья. «Он, кажется, хочет потихоньку побольше узнать обо мне», — подумала она.

В воздухе повисло напряженное молчание Торн на минутку оторвался от своего занятия и внимательно посмотрел на Мартину, словно изучая. На его лице отразилась явная тень сомнения.

Он снова наклонился над птицей, продолжив шитье.

— Я держал охотничьих птиц с детских лет. Однажды, играя, я нечаянно подстрелил из лука самку ястреба-воробьятника. Ее птенцы остались без матери. Я вынул их из гнезда, принес домой и выкормил. Потом я приручил и других птиц — пустельгу и кречета. Ну а когда поступил на службу к барону Годфри, то стал работать и с соколами.

— Говорят, что вы весьма искусный стрелок из лука. Этому вы тоже научились в детстве?

— Да. Если постоянно практиковаться в каком-либо деле, то со временем становишься опытным, не так ли? А я вырос в лесу, мой отец был охотником и дровосеком, семья была бедная, и мне с ранних лет приходилось рубить дрова и добывать пропитание охотой на зверей и птиц. Ведь я был единственным сыном у родителей. — Он улыбнулся ей. — Так что я довольно ловко умею валить деревья, если это вам интересно.

Мартина не смогла удержаться, чтобы не улыбнуться в ответ. «Надо продолжать расспрашивать о его жизни, тогда мне не придется отвечать на его вопросы», — подумала она.

— А сестры у вас есть?

Он помолчал.

— Да. Одна. Ее звали Луиза.

— Звали? Вы что, больше не видели ее с тех пор?

Он снова помолчал, накладывая аккуратные стежки.

— Я вижу ее всякий раз, когда смотрю на Эйлис.

— Но она ведь не… я хочу сказать, ваша сестра, она…

— Ну вот и все, — оборвал он ее, закончив свое дело и беря Азуру на руки. — В следующий раз, когда будете купать юную леди, возьмите у меня одну из этих перчаток, пригодится, — сказал Торн, кивнув головой на следы укуса на руке Мартины.

Мартина поняла, что он не хочет больше говорить о своей семье и весьма удачно меняет тему разговора.

— В другой раз она уже не будет кусаться, — ответила она. — Но все равно спасибо за предложение.

Торн понес Азуру обратно на ее место в соседней комнате. На миг задержавшись в проходе, он спросил будто невзначай:

— Интересно, где вы научились так хорошо справляться с маленькими детьми? Ведь, насколько я знаю, вы были единственным ребенком в семье.

Единственным ребенком в семье? На этот раз он явно не оговорился и вопрос задан неслучайно.

Она ответила не сразу, заставив его повторить свои слова.

— У меня есть два брата.

Торн повесил рукавицу на крюк.

— Да, но они намного старше вас, не так ли? И к тому же семь лет вы провели в монастыре. Так что фактически вас можно считать единственным ребенком.

Мартина сняла с руки рукавицу и протянула Торну.

— Вам прекрасно известно, что у меня есть два брата, — ледяным тоном отчеканила она. — Так что вы отлично знаете, что я не единственный ребенок.

Он внимательно оглядел ее.

— Миледи, — начал он после небольшой паузы, взвешивая каждое слово, — я почти ничего о вас не знаю, кроме того что Райнульф называет вас своей сводной сестрой. Теперь я знаю также и то, что вы начинаете волноваться и замыкаетесь в себе, когда вам задают вопросы о вашей семье. Именно я устроил ваш брачный договор, порекомендовав вас барону в качестве подходящей невесты для его сына. Помолвка, как вы знаете, состоится завтра. И поэтому, пока не поздно, я считаю себя вправе задавать вам такие вопросы, дабы удостовериться, что не ввел в заблуждение его светлость. Так можно ли винить меня за это?

«Я была права, — подумала Мартина. — Под видом светской беседы он пытается выведать мои секреты. Но тогда почему он спас меня от назойливых расспросов Эструды, если и сам что-то подозревает? Ну конечно. Как это я сразу не догадалась! Ведь мое замужество в его интересах, и, как сам признался, он приложил немало усилий, чтобы устроить это дело. Если же кто-то узнает правду раньше него, то это может обернуться неприятностями. Вот он и пытается разузнать все потихоньку, а там подумает, стоит ли выдавать меня или нет в зависимости от обстоятельств того, что он узнает. Ведь пока что у него одни догадки. Надо быть с ним очень осторожной. Он, похоже, вовсе не такой бескорыстный и добрый, каким старается казаться. Впрочем, я и сама не та, за кого себя выдаю».

— Райнульф искренне полагает, что вы сосватали меня сыну своего господина для того, чтобы оказать ему дружескую услугу, — сказала она, направляясь к выходу. — Я пыталась убедить его, что это не так, ибо быстро догадалась об истинной цели ваших стараний, но он мне не поверил. Ему приятно думать, что все вокруг такие же хорошие, как и он сам.

— Я не отрицаю этого, и уж тем более не намерен за это извиняться. Да, я делаю все возможное, чтобы занять положение лучше, чем то, которое досталось мне от рождения. Я сделаю все что в моих силах, чтобы мои дети, если они у меня будут, не узнали нищеты и тех несчастий, на которые норманны обрекли людей, подобных мне. Да, ваше замужество послужит моим амбициям, но оно также свидетельствует о моем добром отношении к вашему брату, чье дружеское расположение означает для меня гораздо больше, чем вы можете себе представить.

— Это очень трогательная речь, — произнесла Mapтина, стоя в дверях. — И вы, конечно, тщательно продумали, каким именно образом мое замужество поможет осуществлению ваших планов. Но при этом вы, кажется, совершенно не подумали о том, соответствует ли оно моим планам на будущее.

Она вышла, хлопнув дверью, и направилась в замок.

Обед состоял из мясного пирога и гороховой похлебки с ветчиной. Лорд Годфри, сэр Торн и Альбин отсутствовали за общим столом. Они отправились на охоту и взяли еду с собой. Леди Женива, мать Эйлис, также не спустилась в зал, обедая у себя в комнате, но это никого не удивляло.

Оставшуюся половину дня Мартина бродила по дому вместе с Эйлис, удовлетворяя свой интерес к феодальным замкам.

Весь первый этаж занимала оружейная, такая же огромная, как и зал, расположенный над ней, только без очага и с амбразурами вместо окон, с голым деревянным полом, даже не покрытым как следует соломой, и без малейшего намека на мебель или украшения. Вернее, украшения были, только особого рода: на стенах красовались всех видов и размеров устращающие орудия смерти. Сверкающие мечи и боевые топоры занимали целиком одну стену, другая была, увешана рядами длинных копий, пик и алебард. Здесь были также десятки изящно изогнутых боевых луков и даже запрещенные законом арбалеты. Тысячи стрел и дротиков лежали, связанные в пучки, как щепки для растопки очага. Но наибольшее впечатление на Мартину произвели не эти изощренные изобретения военной мысли, а более примитивные свидетельства человеческой страсти к убийству — тяжелые булавы и окованные железными шипами палицы самых угрожающих размеров.

После осмотра оружейной, прихватив канделябр со свечами, они с Эйлис спустились в подвал — холодную, зловонную пещеру. По каменным стенам сочилась вода, в центре утрамбованного глиняного пола был вырыт колодец. Вокруг лежали сложенные штабелями бочонки и корзины.

Эйлис в восторге вертела головой.

— Тетушка Фильда говорит, что где-то здесь начинается потайной подземный ход! И если я буду вести себя хорошо, она мне его когда-нибудь покажет!

Она подбежала к окованной ржавыми железными полосами тяжелой дубовой двери.

— Там темница для плохих людей. Если я не перестану досаждать маме, она запрет меня туда.

Мартина подошла к двери и отодвинула заржавевшую плашку, закрывающую замочную скважину.

— Подними меня! Я тоже хочу посмотреть! — потребовала Эйлис.

Мартина взяла ее на руки, и они вместе прижались к отверстию, тщетно пытаясь увидеть что-нибудь в кромешной тьме. Из темницы воняло сгнившей соломой, застоялой мочой и сыростью. Что-то противно зашуршало под соломой — наверное, крыса. Должно быть, в замке лорда Оливье есть такая же камера, куда посадили пойманных убийц барона Ансо и Айлентины. Там они и будут сидеть, скованные ржавыми цепями, и молить Бога поскорее послать им смерть как избавление от нечеловеческих пыток.

Капля воды сорвалась с влажного потолка и гулко упала на утрамбованную землю, нарушив гробовую тишину, царящую в подземелье.

Мартина поежилась и повела девочку к лестнице, ведущей из подвала.

— Пойдем-ка отсюда. Найдем моего брата. А потом можешь представить меня твоей маме, я очень хотела бы познакомиться с ней.

— Оставьте меня в покое! — устало простонала Женива. — Мне больше не нужны эти ваши порошки от головной боли.

Райнульф взял из рук сестры чашку с лекарством, подумав про себя, что именно те, кто больше всех нуждается в помощи, почему-то упрямо отвергают ее.

— Это не порошок от головной боли, миледи, — подавая ей чашку, наполненную какой-то коричневой жидкостью, сказал он.

— Это тонизирующий напиток, — подтвердила Мартина. — Настойка валерианы и омелы. Хорошо помогает от меланхолии.

Женива, графиня Киркли, взяла настойку, вылила ее на солому и вернула пустую чашку Райнульфу. Она натянула шерстяное одеяло до подбородка и, откинувшись на подушки, уставилась в пространство немигающими темными глазами.

В ее прямых черных волосах, разметавшихся по простыням, уже появились ниточки серебра, а лицо было бледным и матовым, как воск.

— От меланхолии? — переспросила она. Женива вытянула руку, подзывая дочь, спрятавшуюся за Марти-ной. — Эйлис! Это ты им наговорила о моей якобы меланхолии? Признавайся, что ты им сказала!

— Ничего! Я… я просто… я только сказала, что у тебя болит голова, больше ничего.

— Правильно. Это я предположила, что вы, должно быть, страдаете от депрессии. Ведь вы целыми днями не покидаете спальни и мне известна причина, то есть я знаю, что вас… что вы больше не… — вмешалась Мартина, поглаживая ребенка по голове у себя за спиной.

— Вот как! Значит, вам известно, что мой муж отверг меня и расторг наш брачный договор? Когда человека выбрасывают из дома, как собачьи объедки, то неудивительно, что у него начинается меланхолия, и это естественно, так что оставьте меня в покое, мне не помогут никакие тонизирующие снадобья.

Женива отвернулась к стене. Со двора послышались голоса Торна и лорда Годфри, возвращающихся с охоты. Райнульф выглянул в окно и помахал им рукой.

— Я все же советую вам выпить лекарство, — сказала Мартина Жениве. — Вы должны подняться с постели, одеться и привести себя в порядок. Ведь жизнь не остановилась…

— Мартина… — предостерегающе покачал головой Райнульф.

Но она продолжала говорить, игнорируя его замечание:

— Ваше уныние и печаль, конечно же, вполне естественны. Но вы губите себя, отдаваясь этим вредным чувствам. И не только себя, но и свою дочь. Ведь вы ей так нужны. Ей необходима ваша забота и ласка, а не окрики и угрозы запереть ее в подвал. И если вы способны мыслить здраво, то должны понимать, что вашей дочери нужна мать, так же как и вам самой просто не выжить без вашего ребенка. Она нужна вам, а вы — ей, понимаете?

— Мне нужна Эйлис? — Женива привстала, дрожа от негодования. — А по-вашему, по чьей вине я оказалась здесь? — Она судорожно сжала кулаки и закричала: — Она разрушила всю мою жизнь!

Эйлис зарылась лицом в юбку Мартины. Райнульф взял ребенка на руки и вышел из комнаты. Эструда и Клэр подслушивали снаружи и смеялись, прикрывая ладошками рты. Крики Женивы были слышны даже на галерее.

— Если бы она была мальчиком, я бы и поныне оставалась графиней Киркли! А я здесь, отвергнутая собственным мужем, который теперь разделяет наше ложе со шлюхой! И вы говорите, что мне нужна Эйлис? Да лучше бы она вообще никогда не появлялась на свет!

Издалека послышался звук охотничьего рожка. Эструда и Клэр перестали смеяться, озабоченно переглянувшись. Лицо жены Бернарда приняло выражение усталой покорности. Женива прекратила кричать. Мартина вышла из комнаты.

— О Боже, мальчики возвращаются, — выдавила Эструда.

Послышался лай собак и улюлюканье охотников. Мартина прислушалась, пытаясь отгадать, какой из голосов принадлежал ее жениху. Она вся напряглась от предвкушения встречи с ним.

Появилась Фильда и забрала у Райнульфа девочку.

— Ну вот, святой отец, ястребов вы уже видели, — сказала она. — Теперь познакомьтесь с псами.

Мартина с Райнульфом начали спускаться по винтовой лестнице на первый этаж. Охота приближалась, звуки раздавались все громче и громче.

Когда брат с сестрой вошли в оружейную, охотники уже были там. К удивлению Мартины, они не спешились, а въехали на лошадях по лестнице прямо в комнату. Более того, оказывается, охота еще не закончилась!

Посреди оружейной метался раненый олень — большое великолепное животное с огромными развесистыми рогами, — загнанный собаками в замок. Псы со всех сторон окружили его, яростно лая и кидаясь, норовя вцепиться в глотку, а он, охваченный ужасом и болью, едва успевал отбиваться от них рогами и копытами. Всадники кружили вокруг этой дикой свалки, криками подбадривая собак, безуспешно пытающихся свалить свою жертву. Олень был молодой и очень крупный, и хотя из его боков и шеи торчали пять стрел, раны эти были не смертельны, и он достаточно крепко держался на ногах.

Мартина наблюдала за этой жуткой сценой, не веря своим глазам. Поначалу она сильно удивилась тому, что пятеро опытных охотников и с десяток гончих собак не сумели уложить одно несчастное животное. Но постепенно удивление сменилось презрением и отвращением, когда до нее дошло, что эти люди и не пытались убить оленя. Они нарочно ранили его, загнали и теперь терзали ради развлечения, точно так же, как часто травят собаками привязанного цепями медведя.

Олень издал душераздирающий стон, похожий на плач ребенка. Он истекал кровью, изо рта шла пена, глаза выкатывались из орбит. Он бешено бросался во все стороны, избегая собачьих клыков.

— Прекратите! — закричала Мартина, но ее голос потонул в какофонии диких криков и яростного лая. Надо что-то сделать, она не может спокойно стоять и смотреть на этот ужас. Мартина умоляюще посмотрела на брата, но Райнульф лишь угрюмо покачал головой, признавая свое бессилие остановить это. Не в его силах было отрезвить разгоряченных охотников, которым кровавой пеленой застилало глаза первобытное желание рвать, мучить, убивать…

Мартине стало больно от сознания собственной беспомощности.

Который из них Эдмонд? Неужели он тоже среди них? Но ее взгляд не мог выхватить какого-либо отдельного всадника из общего круговорота, в который сливались кружащие по комнате на взмыленных лошадях охотники.

Только один из них сидел совершенно неподвижно, верхом на пегом жеребце, стоявшем возле стены, увешанной рядами сверкающих мечей. Остальные время от времени посматривали в его сторону, а он отрывистым тоном отдавал команды людям и собакам.

Это был не Эдмонд. На вид человеку было лет тридцать с небольшим. Он был одет в темно-красный, богато отделанный мехом охотничий костюм, на шее висел украшенный золотом и аметистами большой охотничий рог. Маленькими поблескивающими глазками он следил за хрипящим и взбрыкивающим оленем, его губы были растянуты в безжизненной улыбке, улыбке смерти. Он один оставался невозмутимым посреди этого дикого шабаша.

Это был Бернард. Мартина почувствовала на себе его пристальный взгляд и обернулась к нему. Он глянул прямо ей в глаза своими поросячьими глазками и коротко кивнул, злобно улыбаясь одними губами. Не получив в ответ и намека на приветствие, он стер улыбку и пытливо осмотрел ее с ног до головы. Его черные глаза сузились еще больше и стали похожи на глазки ящерицы. Он ухмыльнулся и снова сосредоточил свое внимание на олене.

Животное все еще сопротивлялось. Одна из собак не успела увернуться от удара его мощного копыта и, перекувырнувшись в воздухе, упала на пол, жалобно скуля. Волоча задние лапы, она стала отползать в сторону, но тут Бернард спешился, подошел к ней, быстро замахнулся и одним сильным ударом железной дубинки разнес ее череп на куски. Затем он перекинул дохлого пса через плечо и, подойдя к двери, вышвырнул во двор.

Уворачиваясь от укусов собак, олень в высоком прыжке ударился о деревянные стойки с укрепленными на них арбалетами и, еле устояв на ногах, опять отскочил в центр комнаты. Это навело Бернарда на какую-то мысль.

— Эй, Бойс! Подай-ка один! — крикнул он грузному мужчине с густой рыжей бородой. Тот сошел с коня и, сняв с подставки, подал ему арбалет и короткую стрелу. Применять арбалеты против христиан было запрещено церковью, ибо это оружие обладало огромной убойной силой и было способно пробить любые, самые крепкие доспехи. Но на животных этот закон, похоже, не распространялся.

Всадники придержали коней, глядя на Бернарда, заряжающего свое страшное оружие. Олень метался, шатаясь и увязая копытами в пропитавшейся его кровью соломе.

— Прострели ему нос! — завопил кто-то.

— Да-да, в нос! — хором закричали другие.

— Не сочти за неуважение, Бернард, — сказал Бойс, — но попасть в движущуюся мишень из арбалета почти невозможно. Напрасная затея. Единственный человек, способный на такое, из тех, кого я знаю, — это Торн Фальконер.

— Да? А по-моему, его слава меткого стрелка из лука сильно преувеличена, — возразил Бернард. — Он уже растерял свои навыки, возясь со своими птичками. Я же, наоборот, постоянно практикуюсь в стрельбе.

Он тщательно прицелился и нажал курок. Стрела пролетела мимо и, зацепив руку Бойса, пригвоздила его к стене, вонзившись в щель между двумя каменными блоками. Охотники разразились диким смехом, глядя на искаженное болью лицо Бойса.

— Черт меня побери, Бойс, ты был прав! — хладнокровно воскликнул Бернард, смотря в округлившиеся глаза слуги. — Не стоило тратить стрелу зря.

Бойс поглядел на свою раненую руку, затем на хозяина, выдавил вначале натянутый смешок, а затем разразился хохотом вместе с остальными, наливаясь краской от стыда и боли.

— Да уж, я знаю, что говорю, — просипел он, хлопая себя по ляжкам.

Мартина удивлялась, как он вообще умудряется не потерять сознание, будучи раненным стрелой, пущенной из арбалета. Видимо, стрела лишь задела кожу на руке.

— Попасть в такую движущуюся мишень из арбалета довольно сложно. Гляди-ка, он еще не сдается! — здоровой рукой Бойс указал на оленя.

Мартина услышала шаги на лестнице у себя за спиной. Сильные руки взяли ее за плечи и легонько отодвинули в сторону, освобождая проход. Это был Торн. Едва сакс появился в оружейной, улыбка исчезла с лица Бернарда. Он обратился к нему, прищурив и без того узкие щелочки поросячьих глаз:

— Эй, сокольничий! Ты как раз вовремя, потеха в самом разгаре!

— Сейчас вы увидите, как надо стрелять! — заорал Бойс.

— Бойс считает, что только ты сможешь подстрелить эту бестию прямо в нос. А я вот утверждаю при всех, что твоя хваленая меткость незаслуженно раздута. Не желаешь ли доказать мою неправоту, а, сын дровосека?

— Кто-нибудь, подайте мне лук, — сказал Торн.

Он поймал брошенный ему короткий лук и стрелу. «О Господи, неужели он это сделает?» — подумала Мартина. Когда Торн не спеша стал натягивать тетиву, она выступила вперед, выхватила из его рук стрелу и с треском сломала ее о колено.

— Вы мне отвратительны! — бросила Мартина ему в лицо.

Охотники изумленно затихли, уставившись на Мартину. Торн лишь быстро взглянул на нее, но ничего не сказал. В его взгляде было что-то заставившее ее отступить назад.

— Другую стрелу, — спокойно бросил он через плечо. И, получив ее, посмотрел на Райнульфа.

Тот, поняв его взгляд, крепко взял сестру за руку. Мартина все порывалась встать перед Торном и сказать ему все, что она о нем думает.

Торн натянул тетиву.

— Ну что, дровосек, сумеешь попасть ему в нос? — глумливо спросил Бернард.

Торн молча опустился на одно колено и прицелился. Все замерли. Ослабевший олень дергался, как марионетка, на нетвердых ногах, тряся рогами и вскидывая копыта. Выждав момент, когда животное оказалось грудью к нему, Торн пустил стрелу. Голова оленя дернулась, колени подогнулись и, с грохотом круша рогами доски, он повалился на пол. Глаза закатились, он прерывисто задышал и… вытянувшись, испустил дух. Стрела Торна торчала не из носа, а из груди несчастного животного.

Торн поднялся с колен, отряхнул рейтузы и, отвечая на слова Бернарда, холодно произнес:

— Может, и сумел бы, если бы постарался.

Посланная им стрела пронзила оленя прямо в сердце, мгновенно убив на месте и избавив тем самым от дальнейших мучений. По толпе охотников пронесся вздох разочарования, они недовольно зашушукались, один лишь Бойс хохотал, посчитав это хорошей шуткой.

Бернард смотрел на Торна с ледяной неприязнью.

— Сокольничий не одобряет наши милые забавы, — процедил он сквозь зубы. — К концу долгой охоты страсти накаляются и людям нужно развлечься, чтобы снять усталость и напряжение. Но сэр сокольничий не может этого понять, ведь для него охота — это сюсюканье с его ручными птичками, которых он выпускает поймать пару воробьев, а потом возвращается в замок, гордый своей добычей, которой не хватит даже набить брюхо одной из моих собак! Да, мой младший брат забил своего первого кабана раньше, чем у него появился первый пушок на… — он посмотрел на Мартину, ухмыльнувшись, — на подбородке.

Охотники загоготали.

Торн посмотрел вокруг.

— А где Эдмонд? Он вернулся? — Его глаза остановились на Бойсе, который поддерживал кровоточащую руку. — Или вы его тоже ненароком подстрелили где-нибудь в лесу?

Охотники закрыли рты, с досадой закусив губы, только Бойс опять рассмеялся.

— Мой брат жив и здоров и вскоре присоединится к нам. Он хочет преподнести подарок леди Мартине, — Бернард повернулся к ней лицом. — Ведь это именно она, если я не ошибаюсь?

Торн учтиво представил их друг другу, как того требовал этикет:

— Мартина Руанская и ее брат, отец Райнульф… Бернард Харфордский, миледи.

— Я так и поняла, — бесстрастно ответила Мартина, даже не взглянув в сторону Бернарда.

Охотники зашептались:

— А она своенравная лошадка, мальчишке придется потрудиться, объезжая ее…

Все вдруг замолчали, повернув головы к двери. Посмотрев туда, Мартина увидела юношу, который с интересом разглядывал ее. Она поняла, что это и есть Эдмонд.

 

Глава 7

Ее нареченный был действительно хорош собой, как ей и было обещано. У него были темные глаза и бронзовая от загара кожа, пухлые губы и крепкая мускулистая шея. Синяя шерстяная шапка сбилась набекрень. В отличие от старшего брата он был одет просто. Эдмонд преклонил колено, сжимая в руке край лежащего рядом на полу серого одеяла, в которое было завернуто что-то очень большое. Мартина почувствовала слабый запах дичи, смутно догадываясь о содержимом этого тюка.

Бернард перешагнул через мертвого оленя и, подойдя к брату, снял шапку с его головы. Черные длинные кудри рассыпались по плечам. В своей запачканной грязью одежде, с растрепанными волосами и смуглой кожей, Эдмонд был похож на дикаря или какого-нибудь неверного сарацина.

— Моя дорогая леди Мартина, — произнес Бернард. — Позвольте мне представить вам вашего суженого… моего брата, сэра Эдмонда Харфордского.

Мартина и юноша безмолвно смотрели друг на друга, не трогаясь с места. Воцарилось неловкое молчание. Охотники перешептывались.

— Эдмонд, ваш брат поведал нам, что вы собираетесь вручить леди Мартине свой подарок, — нарушил тишину Торн.

Бернард подтолкнул брата вперед. Эдмонд приблизился к Мартине, волоча за собой тяжелый тюк. Она увидела темные пятна на одеяле и поняла, что это пятна крови, которая сочилась из того, что было внутри. Ее ноздри затрепетали, тошнота подступила к горлу. Мартина ощутила невыносимый запах гниющего мяса, исходивший от него. Посмотрев на руки Эдмонда, который начал развязывать свою ношу, она заметила, что они заляпаны чем-то коричневым. Это не загар, да и на грязь было не похоже. Кровь! — с омерзением догадалась она. Руки ее жениха были по локоть запачканы запекшейся кровью!

Эдмонд распахнул одеяло, не замечая, как Мартина зажала пальцами нос, почувствовав, что по комнате распространилась отвратительная вонь.

— Это для нашего завтрашнего обеда, — вымолвил он наконец, выпрямившись и горделиво поглядывая на окружающих. — Для нашего обручального обеда.

На одеяле лежал огромный вепрь с черной жесткой щетиной, уже окоченевший. Из открытой пасти с торчащими по бокам белыми запятнанными кровью клыками свешивался длинный темно-красный язык, облепленный мухами. Насекомые кишели также вокруг глаз животного, а многочисленные раны на боку представляли собой просто месиво из копошащихся в них жужжащих тварей.

Мартина отшатнулась, попятилась и остановилась, Ударившись пяткой о ступеньку. Эдмонд нервно сжимал и разжимал заляпанные кровью руки и недоуменно посматривал то на нее, то на брата, очевидно, ожидая ее ответа.

Остальные просто молча пялили на нее глаза. Смотрели и смотрели, похоже, тоже ожидая… но чего? Что она должна была им сказать? Спасибо? О да, огромное спасибо. Спасибо за этого великолепного мертвого кабана. За чудесного мертвого оленя. За мертвого пса. За все мертвое, мертвое, мертвое…

А он стоял, измазанный кровью, и ждал, и другие тоже смотрели и ждали, ждали и смотрели…

Мартина резко развернулась и побежала вверх по лестнице. Сердце колотилось в груди, говоря, вопреки ее не признающему суеверий рассудку, что это знак. Да, окровавленные руки ее будущего мужа — это предзнаменование. Предзнаменование грядущего зла. Знак смерти.

— Он ведь охотился. И поэтому испачкал руки в крови, только и всего. Ну же, Мартина, не надо расстраиваться, — успокаивал ее Райнульф.

Мартина шагала по комнате взад и вперед. Она отказалась спуститься к обеду и настояла, чтобы ей принесли еду в спальню.

— Он уже принял ванну и переоделся, — уговаривал ее Райнульф, присаживаясь на край кровати.

— Нет, слишком поздно. Я уже видела его в естественном обличье. Теперь я знаю, что он такое, и ему не обмануть меня блеском шелка и парчи.

— Послушай, Мартина, неужели ты думаешь, что я согласился бы сосватать тебя кому попало? Эдмонд рос на глазах у Торна, и он утверждает, что никогда не замечал у него никаких признаков дурного характера, или…

Она перестала ходить из угла в угол и остановилась перед ним, глядя прямо в лицо.

— Торн скажет все что угодно ради того, чтобы свадьба состоялась. Он сам проговорился, что устроил этот брак из своих корыстных побуждений. Что ты теперь скажешь?

— Он признался в этом и мне, как раз перед ужином. Боялся, что я, как и ты, возненавижу его за это.

— Вот как! И что же, ты, я вижу, все-таки не изменил своего мнения о нем?

— Нет. Торн никогда и не прикидывался ангелом, Мартина… Он всего лишь человек, желающий устроить свою судьбу. Он вырос в обездоленной семье. Нельзя осуждать за стремление сделать свою жизнь лучше. По правде говоря, я считаю, что в глазах Бога такое стремление даже похвально.

— Он говорил мне, что сделает все, что потребуется, для достижения своей цели. Именно так он и сказал. Все, что потребуется, понимаешь? А если для этого потребуется украсть, убить… или совершить другой смертный грех, что тогда?

Райнульф рассмеялся:

— Это хорошая тема для диспута с моими учениками — оправдывает ли благая цель греховные способы ее Достижения?

— Прекрати, Райнульф.

В этих тихо произнесенных Мартиной словах было больше горечи и укора, чем в длинной жалобной тираде.

— Не надо высмеивать мои сомнения и страхи, — продолжала она. — Раньше ты никогда этого не делал. Раньше ты всегда понимал меня. Мне даже не приходилось говорить о самом сокровенном — ты все понимал без слов и приходил на помощь.

«Она права, — подумал Райнульф, — вместо того, чтобы утешить ее, я начал глумиться над ее чувствами. Видимо, чем меньше остается во мне истинной веры, тем труднее мне понять того, кто нуждается в заботе и помощи, даже если это моя любимая сестра».

Мартина распахнула ставни и, стоя у окна, вдыхала теплый ночной воздух, глядя во двор.

— Мартина, — окликнул ее Райнульф, — можешь не выходить замуж за Эдмонда, если не хочешь. Давай уедем отсюда завтра утром, до обручальной церемонии. Я потом уплачу лорду Годфри компенсацию за…

— Я выйду за него замуж, — бесстрастно сказала Мартина.

— Да, я понимаю, но не надо жертвовать собой. Я… Я могу отложить свое паломничество до тех пор, пока ты не устроишься…

— Устроюсь? У меня ведь только два пути на выбор — монастырь или замужество. И мы с тобой оба отлично знаем, что в монашки я не гожусь. То есть я хочу сказать, что больше не могу подчиняться этим примитивным религиозным суевериям и обрядам…

— Мартина! — Райнульф осуждающе покачал головой, но не смог сдержать ласковой понимающей улыбки.

— …так что остается только замужество. И раз уж ты побеспокоился отыскать мне мужа, этого Эдмонда, то почему бы и не выйти за него? Что один, что другой — какая разница? Если повезет, он очень быстро оставит меня в покое, устав от моей хваленой бесстрастности, найдет себе любовницу и не будет мне докучать.

Райнульф понял, что она говорит серьезно.

— И ты даже не дашь ему шанса заслужить твою…

— Я ничего ему не дам! — отрезала Мартина. — Потому что если я позволю себе поделиться с ним хоть крохотным кусочком моей души, то он будет брать и брать все больше и больше, пока не заберет все, пока не вычерпает меня, а потом оставит, ненужную и опустошенную.

Она мрачно скрестила руки и отвернулась.

— Мартина, посмотри на меня.

Она повиновалась.

— Ведь ты не Адела, и ты сама говорила это мне много раз, — продолжил Райнульф.

Услышав имя матери, Мартина снова отвернулась к окну.

— Любовь раздавила ее, мама отдала свое сердце Журдену, и он забрал его все, без остатка, как причитающуюся ему по праву дань, и ничего, ничего не оставил взамен, кроме пустоты и страданий. — Мартина всегда, говоря об отце, называла его по имени, тем самым как бы отрицая сам факт родства. С годами ее неприязнь к нему не проходила, а только усиливалась. — Он воспламенил ее чувства, а затем сам же и уничтожил: как искра, попавшая на солому, разгораясь, пожирает ее.

Райнульф молча подошел к ней и встал рядом, глядя на темный двор за окном. Двор был пуст, только в одном окне горела свеча. Это было окно домика Торна.

— Миледи? — послышалось из-за штор.

Мартина чертыхнулась про себя: «Эструда. Какой дьявол принес ее сюда в такой час?»

Райнульф, словно прочитав ее мысли, тихо сказал:

— Пожалуйста, будь вежливее. — И, подождав, пока Мартина подавит свое недовольство, он отдернул кожаный полог. — Добрый вечер, моя госпожа!

Эструда была в халате и с распущенными мокрыми волосами. Очевидно, она приняла ванну, но ее лицо почему-то было опять накрашено. «Не понимаю, какой смысл краситься перед сном?» — подумала Мартина, неприязненно оглядев ее с головы до ног.

— Святой отец… леди Мартина. Я не помешала? Может быть, мне зайти попозже?

— По правде говоря… — начала Мартина.

— По правде говоря, мы очень рады вам, — не дал ей договорить Райнульф, вежливо улыбаясь Эструде и метнув на Мартину быстрый строгий взгляд. — У нас не было возможности поближе познакомиться с вами.

— Вы очень добры, — ответила Эструда. — Вообще-то я зашла ненадолго, попросить миледи о небольшом одолжении. — Она повернулась к Мартине: — Должна признаться, что меня весьма заинтриговал необычный запах ваших духов, тех, которые вы делаете сами из лаванды и… душистого кервеля, так кажется?

— Душистого ясменника, — поправила Мартина.

— Торну они тоже очень понравились, — заметил Райнульф.

Эструда слегка побледнела и, отвернувшись, стала рассматривать комнату.

— В самом деле? А я и не заметила.

«Лгунья, — подумала Мартина, насторожившись. — Все ты прекрасно заметила. Ты не из тех, от кого может что-либо укрыться».

— Неужели? Не может этого быть, — сказала она вслух, глядя ей прямо в глаза.

— Ну конечно, моя дорогая, — не моргнув глазом ответила Эструда. — И, как я уже сказала, мне самой их запах показался весьма приятным. Не откажите в любезности, позвольте один раз попользоваться ими.

— Вы хотите подушиться моими духами! — Эта внешне невинная просьба вызвала у Мартины резко отрицательную реакцию. Как, эта неприятная ей женщина будет пахнуть ее запахом? Запахом, который она придумала и составила сама, который есть только у нее и ни у кого больше?

— Один-единственный разочек. Просто чтобы получше его почувствовать, — упрашивала Эструда.

Мартина опустила глаза, подбирая слова для вежливого, но решительного отказа, но Райнульф опередил ее:

— Конечно, пожалуйста. Моя сестра благодарит вас за комплимент и готова удовлетворить ваше любопытство. — Открыв сундучок, он достал флакончик с духами и протянул его Эструде. — Думаю, она охотно поделится с вами и рецептом их приготовления.

Эструда хихикнула, откупоривая пузырек.

— Я, знаете ли, совсем не разбираюсь в травах, но все равно огромное спасибо за предложение. — Она понюхала пробку и наморщила лоб. — Да, они действительно очень необычные и, пожав плечами, принялась обильно обрызгивать духами руки и шею.

— Но постойте… зачем так много? — сказала Мартина. — Ведь это очень крепкие духи.

— А я люблю сильные запахи, — ответила Эструда, закупоривая флакон и возвращая его Райнульфу. Она поднесла руку к своему носу, принюхиваясь. Мартина обратила внимание на палку, чтобы отгонять собак, с серебряной рукояткой, висевшую на кожаном ремешке вокруг ее запястья. Видно, она никогда с ней не расстается. — Но все же мне не подходят ваши духи. Они не в моем вкусе. Тем не менее, — сухо добавила она, — благодарю за любезность.

Она откланялась и ушла, пожелав им спокойной ночи. Едва Эструда покинула комнату, Мартина вопросительно посмотрела на Райнульфа:

— И что бы все это значило, как ты думаешь?

Раинульф удивленно поднял бровь.

— Да ничего. По-моему, она просто хотела…

— Просто? Эта женщина ничего не делает просто так, поверь мне!

Брат покачал головой:

— У тебя расшалились нервы и ты становишься чрезмерно подозрительной. Постарайся, пожалуйста, не терять головы и контролировать свои чувства, хотя я понимаю, как тебе все это неприятно…

— Прошу тебя, не надо лекций, Райнульф. — Она закрыла ладонями уши.

Он кивнул:

— Ты права. Тебе тяжело, и я должен бы помочь тебе, а вместо этого…

— Ничто и никто не может мне помочь, — грустно промолвила Мартина.

— Нет, может — сон. Ты все еще не пришла в себя после морского путешествия, так что ляг и поспи. Надо хорошенько отдохнуть, ведь завтра состоится помолвка. Я ухожу, но обещай, что ты немедленно ляжешь в кровать и… пожалуйста, не терзай себя плохими мыслями, хорошо? Я не хочу, чтобы тебе опять снились плавающие свадебные платья и озера крови. Но если кошмары все-таки помешают тебе уснуть, приходи и разбуди меня. Мы поговорим, и я тебя успокою…

— Кошмары посещают меня почти каждую ночь, не могу же я постоянно не давать тебе спать.

— Можешь.

Мартина мягко улыбнулась, тронутая предложением Райнульфа, которым, конечно же, не воспользуется. Она и так доставляет ему слишком много хлопот. К тому же слова утешения — слабая помощь тому, чье сердце разрывается от боли и дрожит от неведомого страха. В такие моменты нужны не слова, а крепкая и нежная рука.

— Спи спокойно, Мартина. — Райнульф вышел из комнаты.

Она подошла к окну и открыла ставни. В птичнике по-прежнему горел свет.

Он дотрагивался до нее. Так естественно, невзначай, словно это само собой разумелось, словно имел на это полное право.

В освещенном окне напротив прошла чья-то тень. Если бы он стал успокаивать ее, как бы он это делал? Шептал бы нежные слова, как своим птицам? Или… Брат говорит, что он далеко не святой и даже не старается скрыть это…

В окне снова возникла темная фигура. Теперь Мартина отчетливо видела Торна, держащего на руке Фрею. Он был без рубашки, голый по пояс. Подняв голову, он посмотрел в сторону замка, на ее окно… Мартина быстро отошла и захлопнула ставни.

Торн судорожно вздрагивал во сне.

Ему снилось, как пламя свечи, освещающей убогую лачугу, колышется от дуновения ветерка. Вот огонь потянулся к пучку соломы, свисавшему с прохудившейся кровли. Торн в отчаянии застонал. Огонь подбирается ближе и ближе… солома вспыхивает, огонь превращается в бушующее пламя. В мгновение ока оно охватило домик, перекинулось на другой, третий… И вот уже горит вся деревня. «Торн! Помоги мне! Умоляю тебя, Торн!» Это Луиза, она кричит из огня. Торн бежит по узкой улочке, тщетно пытаясь разглядеть ее в бушующем пламени.

— Где ты? — кричит он.

— Я здесь, — слышит он шепот, но это не Луиза…

Холодные пальцы коснулись его покрытого испариной лба. Он застыл, чувствуя загадочный, нежный и до боли знакомый аромат…

Душистый ясменник и лаванда…

— Я — здесь, — шепчет она, постепенно выплывая из сна и превращаясь в реальность. Она возникла из полутьмы его комнаты и прилегла рядом на кровать, он видит ее синие, как синяя ночь, глаза, каскад переливающихся в свете свечи серебристых волос. — Тебе приснился плохой сон, — шепчет она.

О Господи. Это Мартина. Она здесь, она пришла к нему. Он пытается протянуть к ней руки, но они отяжелели и не слушаются его. Он борется с ними, но она берет его лицо в свои ладони и шепчет:

— Ш-ш-ш. Лежи спокойно…

Она прижалась к его губам своим теплым сладким ртом. Он хочет поцеловать ее в ответ, но мускулы не подчиняются его воле. Она откинула одеяло. Ощущая кожей прохладный ночной ветерок, он чувствует, что и на ней нет никакой одежды. Она нагая. Неукротимое желание вспыхивает в нем.

Ее руки обвивают его плечи и грудь.

— Мартина, Мартина, — шепчет Торн.

Она ласкает его, он хочет обнять ее, но не может пошевелиться, тело налилось свинцом…

Она села на него верхом, направляя его в себя, нанизываясь на него с тихим стоном. На мгновение замерев, она приподнимается и вновь опускается, и снова вверх, вниз. Ему кажется, что сердце вот-вот выпрыгнет из его груди от этого неземного наслаждения… Он шепчет ее имя, а она, лаская руками его грудь, продолжает свою сладостную скачку на его бедрах, доводя до исступления. Он вскрикнул, чувствуя приближение экстаза; в ответ раздался пронзительный соколиный клекот. Фрея. Они разбудили ее.

Мартина застыла, тревожно озираясь и нащупывая что-то на кровати… хлыст с серебряной рукояткой. Хлыст Эструды для собак.

Он моргнул и очнулся от полудремы, окончательно проснувшись. Эструда — не Мартина, а Эструда — занесла палку над головой и, дрожа от страха, всматривалась в темноту.

Протянув к ней руку, он вырвал у нее хлыст.

— Ты?! Какого черта ты…

— Где она? — нервно спросила Эструда. — Где эта проклятая птица?

Все еще плохо соображая, он невольно кивнул в угол, где сидела привязанная к насесту Фрея.

Увидев, что сокол не сможет причинить ей вреда, Эструда расслабилась. Эти охотничьи птицы еще хуже, чем чертовы собаки. Если собаки могут вцепиться в горло, то эти твари норовят выколоть глаза.

— Слезь, — отрывисто сказал Торн, схватив ее за руки и стараясь ссадить с себя, но Эструда вырвалась, готовая к такому повороту событий.

Она принялась извиваться и с откровенным бесстыдством двигать бедрами, как она делала всегда, когда хотела побыстрее избавиться от Бернарда, и ее тактика увенчалась успехом. Торн впился руками в ее бедра, задрожал и резко приподнялся под ней, выгнув спину, словно пронзая ее всю насквозь. Вдруг он застыл, гримаса отвращения исказила его лицо. Он снова попытался снять ее.

— Пусти меня, я не хочу продолжать, — хрипло произнес он.

— Нет, хочешь, — она с удвоенной энергией возобновила свой развратный танец.

— Убирайся! — но было уже поздно. Он встрепенулся, больно сжав пальцами ее бока. Она ощутила внутри себя плотную горячую струю и, довольная, улыбнулась во тьме. Сакс пробормотал в ее адрес непонятные английские проклятия и затих, закрыв глаза.

Эструда с интересом смотрела на его глянцевое от пота тело, освещенное падающим в окно лунным светом, пользуясь возможностью, не стесняясь, изучить его поближе. Плечи были неимоверно широки, гладкая мускулистая грудь вздымалась в такт дыханию. Левая рука была значительно толще и массивнее правой — это из-за того, что он постоянно держал на ней птиц во время охоты, догадалась Эструда. Ей пришло в голову, что более красивого мужчины она, пожалуй, и не видела, хотя, конечно, вовсе не это побудило ее хитростью забраться к нему в постель.

Но возможно, теперь, после того как он убедился, что она великолепная любовница, он не будет сердиться на нее за этот обман. Все-таки она красивая и привлекательная женщина, и кто знает, может быть, даже он сам станет искать встречи с ней в следующий раз.

Однако когда Торн открыл глаза, она не смогла разглядеть в них и тени признательности.

— Что ты наделала? Ты что, хочешь забеременеть?

— А ты против? — спросила Эструда. — Странно, уверена, что в придорожных тавернах по пути от Англии до Византии бегают десятки твоих отпрысков.

— Ни одного, о котором я бы слышал. И уж тем более совсем не хочу услышать такую новость от тебя.

— Не волнуйся. Я уже четырнадцать лет замужем и давно бы родила, если бы могла зачать ребенка.

Торн немного расслабился, осознав смысл ее слов.

— Так-то лучше, — поощрительно улыбнулась Эструда. — Я знаю, ты любишь контролировать любую ситуацию и сам задавать тон, но, надеюсь, ты признаешь, что со мной тебе было очень хорошо. И может быть, в другой раз ты…

— В другой раз?! Ты спятила? — Торн резко поднялся, сбросив ее на пол. — Убирайся! — Он подобрал халат и швырнул ей.

— Ты еще придешь ко мне, вот увидишь! Придешь, сгорая от желания обладать ею и зная, что она тебе недоступна, ты…

— Для этого есть бордели, — сухо сказал Торн, надевая штаны.

— Ну конечно, как это я не подумала о твоих подружках! Гастингские шлюхи! Интересно, что они умеют такого, чего не умею делать я?

— Ничего, но отличие все же есть. Ты, бесспорно, распутна и обладаешь приемами проститутки, но…

— Что?!

Торн повернулся к ней спиной, чтобы налить себе воды из кувшина.

— …но шлюхи достойны уважения, а ты — нет. Они честнее и не прибегают к гнусным уловкам, чтобы…

— Ты… ублюдок! — Эструда затряслась от негодования. — Я леди! Я почти баронесса! А ты всего лишь дикая саксонская свинья! Твое место — на скотном дворе, рядом с козами и коровами, а не в постели с благородной дамой. Ты даже не имеешь понятия, как надо заниматься любовью с настоящей женщиной, женщиной благородного происхождения.

— А я и не звал тебя в свою постель, — заметил Торн, оторвавшись от кружки.

— Да любой джентльмен почел бы за честь разделить со мной ложе и не стал укорять меня ни за какие уловки, к которым я бы ни прибегла. И он не оттолкнул бы меня, едва получив свое. Нет! Он сначала позаботился бы о том, чтобы доставить мне удовольствие. Так поступил бы настоящий джентльмен.

— Что ж, у тебя всегда есть под рукой твоя собачья плетка. — Торн допил воду и поставил кувшин на место.

Смысл этих слов дошел до Эструды не сразу. Когда она поняла, ее захлестнула ярость. Она посмотрела на плетку, потом на Торна, который невозмутимо приглаживал свои влажные волосы.

Стиснув серебряную рукоятку в кулаке, Эструда вскочила на ноги. Ненависть переполняла все ее существо. Она занесла руку, и когда Торн повернулся к ней, со всей силы ударила его по лицу.

Он согнулся от боли. Эструда увидела кровь.

В углу закричала и захлопала крыльями Фрея. Торн упал на колени, закрывая рукой лоб. Темные пятна окрасили солому под ним. Эструда посмотрела на запачканную кровью плетку, чувствуя, как комната медленно поплыла перед глазами.

Торн поднялся, глаза его недобро сузились, кровь хлестала из раны. Она попятилась.

Он подошел и вырвал плетку у нее из рук. Эструда прижалась к кровати, в голове крутилась одна-единственная мысль. Этот ударит. С него станется!

Торн занес плетку над ее головой.

— Нет!

Эструда соскользнула на солому и съежилась, закрывая голову руками. Раздался треск, она взвизгнула.

Прошло несколько секунд, прежде чем она открыла глаза и подняла голову, все еще прикрывая ее руками. Торн не ударил ее.

Торн стоял над ней, держа в руках обломки хлыста, затем подошел к бронзовой жаровне и швырнул их в огонь. Когда он повернулся и взглянул на нее, в его глазах уже не было злости. Теперь в них осталась только жалость.

Подняв с пола ее плащ, Торн с неожиданной галантностью подал ей руку. Эструда не воспользовалась его помощью, она сама поднялась и выхватила у него плащ. Лучше бы он ударил. Это было бы легче, чем видеть в его глазах жалость.

Пока она одевалась, Торн, склонившись над тазом, смывал с лица кровь.

— Ты сам виноват, — осознав, что он уже не поднимет на нее руку, сказала Эструда.

— Будем считать, что это так, если хочешь. А теперь уходи. Никогда не приходи сюда больше и никогда никому не говори о том, что случилось. Считай, что ничего не было.

Эструда попятилась к двери, не сводя глаз с его спины. Приложив к голове мокрую тряпку, Торн другой рукой зачерпнул воды и, подойдя к возбужденному соколу, побрызгал на него, что явно успокоило нервничающую птицу. Эструда остановилась в дверях, подыскивая слова пообиднее для последней фразы, желая поставить его на место.

— Убирайся, — коротко произнес Торн, не поворачивая головы.

Что Эструда и сделала, закрыв за собой дверь. Выйдя, она остановилась, натянула на голову капюшон и побежала, не останавливаясь, пока не очутилась внутри башни.

 

Глава 8

— …И возьму тебя в мужья, — произнесла Мартина, положив руку на инкрустированную изумрудами золотую шкатулку с лежащей внутри реликвией — пальцем святого Бонифация. Затем сэр Эдмонд вручил ей белую перчатку, символизирующую выкуп за невесту — несколько наиболее значительных и ценных земельных владений его отца, которые он по брачному контракту обязался уплатить ей в течение шести недель после того, как они станут мужем и женой. Наконец они взялись за руки, повторяя вслух клятвенное согласие вскорости сочетаться браком.

Смысл этого ритуала был Мартине малопонятен. Вся церемония обручения, проходившая в баронской часовне, казалась ей бессмысленным повторением клятв, молитв и обещаний. Наконец-то она, слава Богу, завершилась. Несколько раз Мартина была уже близка к тому, чтобы упасть в обморок, настолько стягивал ее подаренный Эструдой наряд.

Подол нижней юбки из розового шелка был оторочен окрашенным в пурпур куньим мехом. Поверх нее — жемчужно-серая туника с вплетенными в ткань серебряными нитями и отделанными серебряной тесьмой воротом и рукавами. Туника была настолько туго зашнурована на спине, что Мартина едва могла дышать, а уж о том, чтобы пошевелиться, не могло быть и речи.

Едва надев этот наряд, она стала задыхаться и хотела немедленно снять его, но не могла самостоятельно развязать тугой узел на спине, тщательно затянутый Эструдой, которая помогала ей одеваться. Фильда отказалась помочь ей в этом, уговорив вначале посмотреть на себя в зеркало. И когда Мартина увидела свое отражение, ее желание снять это платье было уже не таким непоколебимым.

Да, костюм был на редкость неудобным, но невероятно красивым, этого нельзя было не признать. Точнее, Мартина смотрелась в нем просто великолепно. Она напоминала отлитую из сплошного серебра статую богини с царственной осанкой, высокой грудью, узкой талией и стройными округлыми бедрами.

Эструда повязала ей вокруг бедер плетеный серебристый кушак и накинула на нее мантию из серебряной парчи. Наряд был готов и, невольно залюбовавшись своим отражением, Мартина подумала, что ради такой красоты стоит потерпеть неудобства пару часов. Пусть хотя бы раз в жизни она будет похожа на сверкающую воинственную деву — Валькирию.

По окончании церемонии все вышли из церкви и направились на берег реки, где на обширном лугу должны были состояться праздничный пир и соколиная охота. Даже в церкви во время обряда лорды и рыцари держали птиц на руках, вызывая у Мартины удивление.

На церемонии присутствовали все обитатели замка, не исключая и слуг. Леди Женива тоже покинула свою спальню. Болезненная и бледная, она всем своим видом выражала раздражение, будто ее принудили встать с постели, одеться и выйти на люди. Из всех присутствующих женщин только она одна была одета кое-как, в бесцветную тунику и мятый муслиновый тюрбан. Эйлис же была на вершине счастья. Она прыгала вокруг матери, хлопала в ладошки и весело смеялась. Женива, однако, не разделяла восторга девочки.

— Прекрати сейчас же! — шикнула она на нее.

День был теплый. Легкий ветерок гнал по синему небу белые облака. К востоку от Харфордского замка раскинулся цветистый луг, отделенный от него излучиной реки. На нем чуть поодаль от усеянного валунами и покрытого зарослями боярышника берега реки на траве стояли накрытые столы, над ними был натянут белый шелковый навес, трепетавший на ветру. Чтобы перебраться на ту сторону, праздничная процессия должна была пройти по узкому деревянному мостику, перекинутому через реку. Но тут Эдмонд отделился от всех, решив покрасоваться. Спустившись к кромке воды, он приблизился к груде больших камней, образующих гребень водопада, метров семи высотой. Подобрав полы своей темно-бордовой туники и отталкиваясь сильными ногами, он стал перепрыгивать с камня на камень, рискуя свалиться в круто срывающийся вниз бурлящий поток. Все завороженно смотрели на его развевающиеся черные волосы и малиновый плащ. Эйлис кричала и хлопала в ладоши, подбадривая его.

Водопад обрушивался в глубокую запруду, образованную снесенными течением стволами деревьев и корягами. Шипящая, белая от пены вода с низким гулом низвергалась с семиметровой высоты в это темно-зеленое озеро. Мартина представила, что будет, если Эдмонд не удержит равновесия и сорвется, и ей стало жутковато. Несколько раз ей даже казалось, что он вот-вот промахнется в очередном прыжке, и она замирала от страха, но он благополучно приземлялся на следующий камень и прыгал дальше.

Наблюдая за ним с моста, Мартина подумала, что сегодня он меньше похож на дикаря — умытый и причесанный, в дорогой церемониальной одежде, он выглядел вполне цивилизованно и даже привлекательно. Если бы он еще не дергался так в церкви во время обряда… Он весь непрестанно подрагивал от вибрирующей внутри энергии: она чувствовала это, когда он нервно сжимал ее руку, повторяя за священником слова обручальной клятвы. Она знала молодых людей его возраста — студентов Райнульфа, — но ни один из них не был таким дерганным и неспокойным. И неудивительно, они ведь были школярами, воспитанниками академии, а Эдмонд — всего лишь необразованный получеловек-полудикарь, дитя природы, охотник и дикий зверь одновременно.

Когда Эдмонд наконец перебрался на другой берег, Бернард громко похвалил его, и тот гордо заулыбался, с обожанием глядя на брата. За все утро Эдмонд ни разу не взглянул на нее, но Мартина часто чувствовала на себе чей-то пытливый, брошенный украдкой взгляд.

Это был Торн, наблюдавший за ней из-под навеса, в то время как она внимательно следила за Эдмондом, совершавшим свою удальскую переправу. Мартина подумала, что Торн может расценить ее внимание к юноше как чувство восхищения и одобрения, а может быть, даже и нежности и зарождающейся симпатии. Смешно, конечно. Да, Эдмонд, несомненно, хорош собой, но ведь на свете много красивых молодых людей, но полюбить кого-либо за одну лишь внешность она считала глупостью. Нет, Мартина не испытывала к нему ни малейшей симпатии. Все, что она чувствовала, когда Эдмонд держал ее за руку во время обряда, — это легкая неприятная дрожь и судорога в суставах, а также желание, чтобы весь этот спектакль поскорее закончился.

— Отведайте оленины, моя дорогая. Почему вы ничего не едите? — спрашивал лорд Годфри.

Мартина посмотрела на нетронутую тарелку с мясом, аккуратно нарезанным для нее рукой Эдмонда. Перед ее мысленным взором стояли искаженные ужасом и болью глаза оленя, терзаемого Бернардом и его сворой.

— У меня пропал аппетит к оленине, сэр.

— Зато уж следующее блюдо вам наверняка придется по вкусу, — сказал барон, кивая стоящим поодаль наготове слугам.

Они вышли из шатра и вернулись, неся огромное длинное блюдо с запеченным вепрем, которого добыл вчера Эдмонд для этого праздничного пиршества.

Едва сдерживая подступившую тошноту, Мартина отвернулась и, взяв кубок, отпила глоток рейнского вина.

Она сидела за стоящим на помосте столом, между Годфри и Эдмондом, который встал из-за стола и покинул ее, чтобы принять участие в молодецких игрищах на лугу вместе с людьми Бернарда. Рядом с Годфри на большом резном стуле с высокой спинкой восседал граф Оливье. Мартину слегка удивило его дружеское обращение с Бернардом, но Годфри объяснил ей, что его старший сын с малых лет воспитывался в замке графа и был посвящен им в рыцари, поэтому с тех пор они остались очень близкими Друзьями. Такого тучного и краснолицего человека, как лорд Оливье, Мартине еще не доводилось встречать. А его пухленькая, розовенькая женушка являла собой уменьшенную копию мужа. За другим столом, стоящим перпендикулярно главному и ниже него, сидели соседи-бароны — вассалы графа Оливье — с женами и домочадцами.

— Посмотри на Эйлис, — сказал Райнульф, садясь на стул рядом с Мартиной.

Девочка вскарабкалась на пустую скамью и кружилась на ней, раскинув руки.

— Смотрите на меня! Я танцовщица! Мама! — кричала она. Женива с отвращением покачала головой и отвернулась.

— Она изо всех сил старается привлечь к себе внимание матери, — сказал Райнульф, — но только раздражает ее. Больно смотреть на все это.

Торн, тоже наблюдавший за девочкой, подошел к скамье и, сгребя Эйлис в охапку, снял ее оттуда и усадил себе на руки. Она стала лягаться и извиваться, пытаясь выскользнуть.

— Ты можешь упасть и удариться, и станешь тогда похожа на меня, — услышала Мартина слова Торна, обращенные к девочке. Говоря это, он нагнул голову, показывая ей рану на лбу.

— Ты же не хочешь этого, правда?

Эйлис перестала сопротивляться и принялась широко раскрытыми глазенками разглядывать вспухший, синий рубец на голове Торна.

— Она похожа на дикого зверька, эта девчушка, — сказал Годфри. — Для мальчиков это нормально, но не для девочек. Мои сыновья в детстве вечно попадали в переделки. Только Беатрикс могла с ними справиться.

Он улыбнулся и прищурил близорукие старческие глаза, предавшись воспоминаниям. Затем повернулся к Мартине и, глядя на нее серьезно и немного печально, сказал:

— Прошу вас, миледи, наградите меня внуком и как можно скорее. Эдмонду я уже сказал, что через год жду от вас наследника.

Мартина ничего не ответила. Торн задумчиво посмотрел на нее, услышав просьбу барона.

— Обязательно мальчика, слышите? — продолжал барон. — Чтобы было кому передать мой титул. За каждого рожденного мне внука я буду отдавать вам большой кусок земли на выбор, какой захотите. Так что у вас есть шанс через несколько лет удвоить свои владения.

«Вряд ли это предложение можно назвать заманчивым», — подумала Мартина. Ведь все владения жены, включая земли, доставшиеся ей по брачному договору, являются собственностью мужа, который имеет право целиком и полностью распоряжаться ими по своему усмотрению. Жена вступает во владение своим имуществом лишь после его смерти, на что, конечно же, учитывая молодость Эдмонда, смешно надеяться.

Эструда, похоже, не приняла в расчет эти умозаключения, ибо, подавшись вперед, спросила барона:

— Это очень щедрое предложение, милорд. Могу ли и я рассчитывать на вашу благосклонность в случае, если произведу на свет дитя?

— Ты, кажется, чего-то не поняла, моя дорогая, — проворчал сидящий рядом с ней Бернард. — Не смеши людей. Ведь всем давно известно, что ты не способна зачать ребенка. Я уже много лет ожидаю от тебя такой милости, но ты бесплодна, как пустой бочонок из-под вина.

Густо покраснев, Эструда откинулась назад на стуле.

Бернард рассеянно поигрывал своим инкрустированным жемчугом столовым ножом.

— Отчаявшись получить наследника, мой отец теперь предлагает леди Мартине то, что по праву первородства принадлежит мне. А ведь я именно для того и привез тебя сюда из далекой Фландрии четырнадцать лет назад, чтобы ты родила ему внука, Эструда. Но видно, зря. — Он невесело усмехнулся. — Так что если теперь она окажется достаточно плодовитой, дело кончится тем, что мне ничего не останется в наследство и все состояние перейдет к ее отпрыскам.

Как только Бернард заговорил, Торн взял Эйлис и пошел с нею на луг, заранее чувствуя, что его слова не предназначены для детских ушей. Мартина отвернулась, избегая встречаться с Бернардом глазами, и следила за Торном и девочкой, которые удалялись, взявшись за руки. Он показывал ей цветы, а она собирала их. Мартину немного удивляла его нежность к ребенку и забота о ней, особенно учитывая его сдержанный и суровый нрав. Хотя, с другой стороны, что здесь удивительного? Он ведь сам признался, что Эйлис напоминает ему его сестру. Как ее звали? Луиза. Интересно, почему он не захотел говорить о ней?

Остальные гости делали вид, что не слышат слов Бернарда, глумившегося над женой. Они молча ковырялись в своих тарелках, и только Клэр, служанка Эструды, во все глаза смотрела на Бернарда, словно завороженная.

— Мне всего лишь тридцать, — проговорила вдруг Эструда.

Мартина и все сидящие под навесом подняли головы и посмотрели на нее.

— Ты бесплодна и, значит, от тебя нет никакого проку! — воткнув нож в стол, проревел Бернард. — Считай, что тебе повезло, раз я пожалел тебя и не отправил обратно во Фландрию. А мне часто хотелось именно так и поступить. Можешь спросить у моей сестры, каково это — быть отвергнутой мужем. Но ничего, если отец пытается хотя бы подкупом заполучить внука, то, может быть, я сумею добиться того же страхом, а, как ты думаешь?

Мартину шокировала эта яростная вспышка в присутствии многочисленных гостей, но остальных поведение Бернарда, похоже, не удивило. Было очевидно, что они слышат это уже не в первый раз.

Красная от стыда и возмущения, Эструда выпрямилась, смотря прямо перед собой в пространство. Неожиданно увидев что-то вдали за рекой, она громко воскликнула:

— А кто приглашал сюда лорда Невилля?

— Что? — зарычал барон, и все повернули головы в сторону реки.

Через мост ехал верхом высокий, угловатый и пышно разодетый мужчина в сопровождении маленькой женщины в сверкающих на солнце шелках и бархате. Подъехав к шатру, они спешились и подошли сначала к Оливье, затем к Годфри, приветствуя их.

Невилль обвел глазами шатер с гостями, столы с обильным угощением и множеством слуг, снующих вокруг.

— Если бы я знал, что вы веселитесь, то выбрал бы Другое время для визита, — обратился он к Годфри с легким поклоном.

Ему было лет около сорока, он был богато, но безвкусно одет, заостренная реденькая бородка обрамляла подбородок. Услышав эти слова, сидящие за столом закатили глаза. Очевидно, лорда Невилля соседи недолюбливали.

Его жена, бледная и нервная особа, переводила взгляд с Годфри на графа, судорожно сжимая дрожащие пальцы. Она явно была чем-то напугана. Непонятно только чем.

Годфри промямлил какую-то ничего не значащую вежливую фразу и приказал подать вновь прибывшим стулья. Повар поднес барону кабанью голову, предлагая отведать блюдо. Годфри зевнул, кивая, и повар, поставив блюдо перед ним, отошел. Слуги принялись разделывать мясо, предлагая его гостям, но многие из них, уже наевшись досыта, встали из-за стола. Возвратившийся с луга Торн, подойдя к Райнульфу, протянул ему какую-то книгу.

— Спасибо, что дал почитать. Сидеть всю ночь напролет, приручая сокола, намного легче, когда в руках есть хорошая книга.

Торн стоял по другую сторону стола, напротив Мартины, высокий и элегантный в своей желтовато-коричневой тунике, перетянутой витым кожаным ремнем с висящим на нем мечом — символом его рыцарского звания. Рассеянно подняв глаза, Мартина встретилась с ним взглядом, и он поспешил отвернуться.

Отец Саймон зашел за спину Торна и, встав на цыпочки, заглянул через плечо.

— Цицерон, «О дружбе», — ухмыльнулся он, прочитав вслух название книги. — Греческая философия. Скажите, отец Райнульф, неужели в Парижском университете поощряется чтение языческих писателей?

Райнульф откинулся на стуле и скрестил ноги.

— Нет, и это одна из причин, по которой я и хочу, по возвращении из Иерусалима, преподавать в Оксфорде, а не в Париже. А Цицерон, к вашему сведению, не греческий, а римский писатель.

Саймон пропустил замечание мимо ушей.

— У нас здесь поблизости есть один монах, который разделяет ваши взгляды, отец. Вы должны знать его.

Райнульф кивнул:

— Да, вы говорите о брате Мэтью, настоятеле монастыря Святого Дунстана. Мы с ним вместе учились у Абеляра.

Саймон понимающе улыбнулся:

— Это меня не удивляет.

— Брат Мэтью пригласил меня погостить в монастыре, — сказал Райнульф. — Сэр Торн согласился составить мне компанию.

— А леди Мартина? Она разве с вами не поедет? — спросил Бернард, нахмурившись. Райнульф покачал головой:

— Мы подумали, что ей лучше остаться в Харфорде, поближе узнать сэра Эдмонда, посетить их будущий дом и навести там порядок…

— Да, конечно, — перебил Бернард. — Мы будем весьма рады этому. Но мне кажется, что миледи предпочла бы поехать с вами. Ведь вы скоро покинете нас и отправитесь в паломничество. И я думаю, что перед долгой разлукой она хотела бы подольше побыть в вашем обществе.

Райнульф, несколько обеспокоенный, посмотрел на Мартину. Бернард был прав. Ей, конечно, хотелось поехать с братом, но он настаивал, чтобы она осталась в замке.

— Два года — долгий срок, — продолжал Бернард. — Ей, несомненно, будет лучше с вами, чем здесь, одной, среди малознакомых людей.

Хотелось бы знать, почему он так напористо старается Удалить ее из замка до свадьбы? Будто боится, что, оставшись в Харфорде, она ненароком узнает что-то такое, чего ей не следует знать?

Мартина посмотрела на луг, где Эдмонд и другой мужчина из свиты Бернарда боролись и тузили друг друга кулаками, подбадриваемые криками и смехом окруживших их кольцом людей. Ее нареченный скинул куртку и остался в одной рубашке и рейтузах. Растрепавшиеся волосы падали на лицо, на котором застыло выражение звериной решимости. Он нырял, уклоняясь от ударов противника, и сам наносил их с яростным наслаждением. Не потому ли Бернард так упорно старается отделаться от нее? Может, он думает, что чем меньше она будет знать о характере своего суженого до свадьбы, тем меньше вероятность того, что она захочет расторгнуть их брачный контракт? Скорее всего так и есть, но для нее это уже не имеет никакого значения.

Про себя Мартина уже решила, что Эдмонду нет и не может быть места в ее душе. Если она расслабится и начнет питать к нему хоть малейшее чувство симпатии или привязанности, их брак очень скоро превратится в союз страданий и власти. Страданий для нее и власти для него. Нет, этого она не допустит. Да, она выйдет за него замуж, но только из соображений долга. Она сделает это ради Райнульфа. Восемь лет назад он согрел ее — запуганное и одинокое дитя — своей любовью и дал ей будущее. Настало время вернуть ему долг.

— Когда вы отправляетесь в монастырь Святого Дунстана? — спросил Оливье у Райнульфа.

— Завтра, сир.

— Завтра? Но до монастыря полный день пути, и дорога туда лежит через густые леса, — заметил Невилль, присоединившийся к группе лордов, восседающих за главным столом. — Это довольно опасное путешествие, учитывая, что бандиты, убившие Ансо и Айлентину, все еще на свободе.

Все недоуменно замолчали.

— Сэр, — нарушив неловкую паузу, обратился к нему Оливье, — разве вы не знаете, что этих людей схватили два дня назад? Мой палач вытянет из них все жилы, прежде чем вздернуть на виселице. Очень скоро они будут гореть в аду.

Мартина увидела, как краска сошла с лица Невилля. Жена судорожно впилась в рукав его платья, но он раздраженно отмахнулся от нее.

— Схватили?! — воскликнул Невилль. — Нет, мне не сообщили. Это странно, тем более что… — он сделал многозначительную паузу, привлекая к себе внимание всех гостей. — …тем более, что я единственный родственник барона Ансо.

Под навесом воцарилось глубокое молчание. Считалось, что у Ансо нет родственников, по крайней мере в Англии, и Мартина это знала. Оливье и Годфри о чем-то перешептывались, наклонившись друг к другу и нахмурясь.

— Но мне известно, что у барона были только какие-то дальние родственники, — сказал Оливье, несколько озадаченный таким поворотом.

— Может, и так, именно дальние, — согласился Невилль. — Однако его прямым наследником являюсь я. И я считал, что это всем известно.

Все оживленно зашушукались. Так вот, значит, какова настоящая цель приезда Невилля на обручальное празднество — объявить о себе как о наследнике Ансо и, вероятно, заявить о своих правах на оставшееся без владельца баронство.

— Сейчас не время и не место обсуждать этот вопрос, лорд Невилль, — после некоторого раздумья сказал Оливье. — Может, вы и являетесь единственным законным наследником Ансо, а может, и нет.

Невилль попытался возразить, но Оливье резко поднял руку, заставив его замолчать.

— Поймите, это баронство — самое большое и богатое в моем феоде. И вопрос о его наследовании не может быть разрешен столь скоропалительно. Если вы действительно наследник Ансо, то будьте уверены, вы получите то, что принадлежит вам по праву. Теперь же я больше не намерен касаться этой темы.

Невилль снова попытался что-то сказать, но Оливье, отвернувшись от него, обратился к Годфри:

— По-моему, самое время поднести обручальные дары, как вы считаете? Все благородные милорды и дамы в сборе, так что пора начинать.

Охотно согласившись, Годфри послал на луг за Эдмон-дом и рапорядился принести дары. Эдмонд преподнес Мартине связку великолепных мехов горностая — весьма щедрый дар, вызвавший всеобщее восхищение. Эструда пришла в восторг и пожелала украсить ими свадебный наряд Мартины, на что та любезно согласилась.

Мартина же подарила своему суженому, кроме щенков бладхаунда, замечательные шахматы, купленные Райнуль-фом у очень известного датского мастера. Белые фигурки были вырезаны из китового уса, черные — из эбенового дерева. Шахматы были примечательны тем, что короли и королевы были сделаны не как обычно, в виде условных фигурок, а в виде небольших скульптурных бюстов на миниатюрных пьедесталах. Черный король был увенчан короной, а его королева — искусно вырезанным тонким венцом. Оливье заметил, что скульптурные головки разительно напоминают короля Генриха и королеву Алиенору, и Райнульф подтвердил, что это сходство не случайно. Рассмотрев фигурки, граф передал их по кругу, и присутствующие рассыпались в похвалах необычной задумке и редкостному искусству резчика.

— Молодому Эдмонду теперь придется научиться играть в шахматы! А ведь он до сих пор еще не осилил даже игры в шашки! — весело воскликнул Бойс, размахивая кувшином, наполненным элем.

Люди Бернарда громко расхохотались. Эдмонд рассмеялся вместе с ними, но довольно неловко, не зная, принять ли замечание Бойса как дружескую шутку или же обидеться.

«Вот оно что, — подумала Мартина, — оказывается, он не только не умеет читать и писать, но и играть в шахматы, впрочем, как и в шашки. Неудивительно, что ему остается только охота все дни напролет».

Тем временем Торн, незаметно для других, но не для Мартины, взял с доски бюстики белых короля и королевы и стал внимательно рассматривать их. Белого короля — молодого, с длинными волосами и без короны — он сразу же поставил обратно и, держа на ладони королеву, осторожно провел пальцем по ее лицу — высоким скулам, широкому рту и прямому аристократическому носу. На ней была накидка, такая же, как и на Мартине. Значит, она позировала скульптору. Торн улыбнулся, довольный своим открытием.

— Тебе, похоже, очень понравилась эта фигурка, — сказал сидящий с ним рядом Питер.

Торн оглянулся и, встретившись взглядом с Мартиной, смутился, поняв, что она наблюдала за ним.

— Да, она мне понравилась, — согласился Торн, передавая ему фигурку. — Я просто восхищен мастерством скульптора. Взгляни, разве ты никого не узнаешь в ней?

Питер, наморщив лоб, повертел бюстик в руках и передал дальше, но никто не обнаружил сходства. Наконец гости сошлись во мнении, что это, должно быть, изображение Пресвятой Девы.

Торн рассмеялся:

— Нет, это не Пресвятая Дева, а другая, преисполненная такой же небесной красоты и добродетели. Наша Мартина Руанская!

Все заахали, качая головами и принося Мартине извинения за то, что сразу не распознали ее облик в образе шахматной статуэтки. «Забавно, что только сэр Торн сумел обнаружить сходство», — подумала Мартина.

Ближе к вечеру небо затянулось тучами. Прогуливаясь вдоль берега реки, Мартина рвала дикие луговые цветы и заплетала их в венок, предназначенный для Эйлис, а девочка шла рядом и собирала букет для своей мамы. Подняв голову, Мартина заметила вдалеке на дороге к замку крошечную фигурку быстро приближающегося всадника.

Со стороны группы охотников донесся голос Торна. Отсюда она хорошо видела лордов, охотящихся с птицами возле кромки леса, и стала внимательно наблюдать за ними, в надежде узнать побольше об охоте и о птицах — ведь знатной даме полагалось разбираться в этом, и ее полное невежество, будучи обнаруженным, вызовет подозрения.

Вот Торн приблизился к зарослям кустарника, где громким лаем заливался спаниель, почуявший дичь. Торн держал на руке птицу, но не Фрею, еще не выдрессированную для охоты, а другую — хорошо натренированного сокола-сапсана. Похвалив собаку, он снял с головы птицы колпачок. Дав ей немного осмотреться и привыкнуть к свету, он подкинул ее в воздух. Она полетела по спирали, набирая высоту, и едва успела скрыться из виду, как обученный спаниель ринулся в заросли, поднимая в воздух стаю жирных куропаток. Торн мелодично засвистел, подзывая сокола.

Тот показался в вышине и, расправив крылья, стал снижаться. И вдруг, сложив их, он ринулся с высоты, выставив вперед лапы с мощными когтями. Со стороны казалось, что две птицы случайно столкнулись в воздухе: куропатка, кувыркаясь и роняя перья, полетела на землю, сокол резко взмыл вверх. Охотники разразились одобрительными криками, восхваляя грацию и точность великолепной птицы и мастерство обучившего ее хозяина, лучшего сокольничего во всей южной Англии.

Сокол, описав дугу, приземлился на мертвую куропатку, но тут же его внимание отвлек свист Торна, который подзывал птицу, размахивая над головой длинной веревкой с чем-то тяжелым, привязанным на конце. Торн бросил петлю наземь возле птицы, сокол подлетел к ней и принялся энергично клевать. Торн подполз к нему на коленях, протягивая кусок сырого мяса. Птица подпрыгнула, уселась на его кулак и стала есть угощение. Едва она покончила с ним, Торн закрыл ей голову колпаком и, привязав ее лапы к перчатке, зубами затянул путы.

За спиной Мартины раздался цокот копыт по доскам мостика. Она обернулась. Это был тот всадник, которого она видела несколько минут назад на дороге — молодой человек, запорошенный дорожной пылью, верхом на взмыленном сером жеребце с покрытыми пеной удилами Очевидно, он прискакал издалека.

— У меня послание к моему господину лорду Оливье! — придержав лошадь, обратился он к Мартине.

Мартина молча указала на луг, и всадник, повернув коня, поскакал к группе охотников.

Краем глаза Мартина вдруг заметила какую-то суету под навесом — это лорд Невилль с женой поспешно устремились к лошадям. Быстро оседлав их, они поскакали прочь, взяв с места в карьер. Полупьяные гости, занятые выпивкой и едой, не обратили на них никакого внимания. Люди Бернарда увлеченно травили охотничьи байки, размахивая кружками и отчаянно жестикулируя. Они тоже не заметили поспешного отъезда Невиллей. Райнульф стоял со скрещенными на груди руками возле шатра и смотрел на приближающегося гонца.

Соскочив с коня, посланец поклонился Оливье и что-то сказал ему. Сразу же вслед за этим Мартина услышала возглас графа, донесшийся, несмотря на большое расстояние, до нее и до сидящих под навесом.

— Господь Всемогущий! Задержите Невилля!

Слуги и гости забегали взад и вперед, кто-то бросился к конюшням.

— Не дайте ему уйти! Схватить негодяя! — ревел Оливье.

Мартина подбежала к Райнульфу, который невозмутимо стоял, скрестив руки. На его лице застыло выражение отрешенной печали.

— Его уже не поймать. Пока добегут до конюшни, пока оседлают лошадей… Граф будет очень огорчен, — сказал Райнульф.

— Но я ничего не понимаю, — Мартина схватила его за рукав. — Что произошло?

— Невилль убил Ансо и Айлентину, — глядя вслед удаляющимся барону и баронессе, сказал Райнульф.

Мартина застыла, пораженная его словами.

— Как? Откуда тебе известно?

— Едва гонец приблизился к Оливье, они повскакивали с мест и как зайцы кинулись прочь. Видимо, они сразу догадались, как догадался чуть позже и я: бандиты сознались под пытками и указали на Невилля как на своего заказчика. Он заплатил им за убийство Ансо и Айлентины.

— Он хотел заполучить земли Ансо?! — воскликнула она.

— Да, Айлентина должна была скоро родить наследника. В этом случае Невиллю не на что было рассчитывать. А так, убив всех сразу, он становился единственным претендентом на баронство…

— Мама! — донесся со стороны реки пронзительный крик Эйлис. — Мама! Посмотри на меня!

Обернувшись, Мартина увидела Жениву, сидящую на скамье на берегу реки. Женщина смотрела на воду, отрешенное выражение ее лица сменилось сильным испугом, она вскочила на ноги.

— Эйлис! — закричала она.

Мартина кинулась к девочке. Эйлис стояла на одном из больших валунов, образующих гребень водопада и, раскинув руки, чтобы удержать равновесие, весело кричала:

— Я сейчас буду прыгать, как дядя Эдмонд. Смотри, мама!

И, не обращая внимания на предостерегающие крики Женивы, она повернулась к реке, подоткнула свою юбку и прыгнула.

 

Глава 9

Камень, на который нацелилась девочка, был довольно близко от нее, но все же маленькие детские ножки едва допрыгнули до его края. Ребенок, поскользнувшись, приземлился на четвереньки.

— Эйлис! — закричала Женива. — Прекрати сейчас же! Вернись!

Эйлис поднялась с колен и радостно сообщила:

— В следующий раз у меня получится лучше!

Но следующий камень был слишком далеко от нее.

Мартина подхватила полу туники, отбросила плащ и, скинув башмачки, пошла по гребню к девочке, переступая с камня на камень. Она не сводила напряженного взгляда с Эйлис, стоящей всего метрах в двух от нее. Поверхность камней была сырой и холодной, ее сердце застучало сильнее, подступая к горлу.

Райнульф схватил ее за рукав, пытаясь удержать.

— Мартина! Пусти, дай я пойду…

— Нет, я умею плавать, а ты нет. Отпусти, я могу упасть.

Он отпустил ее рукав, и она, сделав шаг, протянула руку к Эйлис.

— Эйлис! Пожалуйста! Возьми меня за руку!

— Нет! Уйди! На меня смотрит мама. Я хочу, чтобы она смотрела на меня все время! — Эйлис затопала ножками, при этом едва не свалившись.

— Эйлис! Не надо! Ты не сумеешь!

Мартина посмотрела вниз на несущийся по камням бурлящий поток и дальше, на кажущийся бездонным темный омут, почти черный под затянутым тучами небом. В ее памяти всплыли незабываемые видения: подернутая рябью и дымкой серая поверхность утреннего озера, светло-зеленое платье, плывущее по ней, и ужас, охвативший ее при виде того, что скрывалось под водой.

Ей стало страшно. Она повернулась к Райнульфу и Жениве, стоявшим возле кромки воды. Мать Эйлис вцепилась в рукав священника, моля о помощи, он что-то беззвучно шептал и крестился.

— Скажи ей что-нибудь, Райнульф! Ты должен знать, что сказать ей, чтобы отговорить ее от этого! Скажи же!

От группы охотников на лугу отделилась чья-то высокая фигура, и человек побежал к ним. Это был Торн.

— Эйлис! — вдруг отчаянно закричали Райнульф и Женива.

Обернувшись, Мартина увидела летящее в воздухе над водой тело девочки. Она все-таки прыгнула. Раскинув руки и зажмурясь, она летела, похожая на светлоголового ангела в белом одеянии, парящего над водой. Это мгновение длилось целую вечность. Все происходило как во сне. Вот ноги ребенка коснулись воды, сначала одна, затем другая, раздался всплеск, и бездушный поток подхватил ее и понес, обрушиваясь вниз вместе со своей жертвой, похожей уже не на ангела, а на куклу, кувыркающуюся в водовороте пенистой стихии.

— Эйлис!

Жуткий вопль Женивы потряс Мартину до самого сердца. Немеющими пальцами она сорвала с себя венец и накидку, попыталась стянуть через голову тунику, но тяжелое платье было слишком туго зашнуровано на спине. Балансируя на краю водопада, Мартина смотрела вниз, в черный омут, в голове мелькали обрывки мыслей. «Я не смогу этого сделать». Закрыв глаза, она увидела широко раскрытые глаза девочки, летящей вниз в вихре водоворота. Она молила о помощи.

И, зажмурив глаза, Мартина прыгнула, в любую секунду ожидая страшного удара о камни. Но нет, она оттолкнулась так сильно, что, пролетев по дуге через низвергающиеся струи водопада, вошла в воду у его основания.

Вода была настолько холодной, что у нее перехватило дыхание. Мартина отчаянно заработала руками и ногами, стремясь на поверхность, к спасительному воздуху. Вынырнув, она судорожно вдохнула. Сквозь шум падающей воды до ее ушей донеслись крики стоявших на берегу людей. Лицо Эйлис вновь возникло перед глазами. «Надо успокоиться, — подумала Мартина, — надо собраться с духом и помочь. Только я могу спасти ее». Несколько взмахов руками — и она выплыла на середину озера, в спокойные воды. Вода должна была отнести тело девочки куда-то сюда. Набрав полные легкие воздуха, она нырнула.

Сразу намокшие парча и бархат, мех и тяжелый шелк тянули ее вниз, ко дну. Сердце бешено колотилось, каждой клеточкой своего тела она ощущала давление водяной толщи, но все же продвигалась вперед сквозь мутно-зеленую стену воды, шаря глазами по дну.

В действительности, озеро оказалось не таким уж глубоким. Его илистое дно было усеяно валунами, гниющими корягами, покрытыми зеленой тиной черепками, ржавыми железяками и прочим мусором. Впереди смутно вырисовывались силуэты естественной плотины — черные стволы деревьев и спутанные ветви колючего боярышника. Мартина увидела там белеющее пятно и изо всех сил поплыла к нему. Одежда сковывала ее движения, дыхание было на исходе, но она упорно продвигалась к этому смутному пятну. «Господи, сделай так, чтобы это была Эйлис!» — молила она.

Это была она. Ее маленькое тельце безжизненно висело в холодной воде, с руками, поднятыми над головой, словно в застывшем танце. Когда Мартина смогла разглядеть черты ее лица, сердце ее оборвалось: глаза девочки были сомкнуты, рот открыт, из глубокой царапины на подбородке и рваной раны на лбу сочилась кровь, клубясь розовым облачком вокруг развевающейся белой материи.

Как правильно предположила Мартина, девочку отнесло течением от водопада на противоположный край запруды, где плотина из спутанных веток и удержала ее тело, не давая потоку унести его вниз по реке. Мартина схватила ребенка и, бешено молотя ногами, попыталась выплыть на поверхность. Но что-то не пускало ее. Глянув вниз, она увидела мириады острых колючек, впившихся мертвой хваткой в платье девочки. Юбка Эйлис запуталась в ветвях боярышника. Мартина дергала из последних сил, пытаясь освободить Эйлис из цепких объятий подводных зарослей, но тщетно…

Мартине казалось, что ее легкие вот-вот разорвутся. Она устремилась наверх и, вырвавшись на поверхность, стала хватать ртом спасительный воздух. Девушка увидела столпившихся вокруг озера людей и Торна, который поспешно раздевался.

— Сэр Торн! — закричала Мартина.

— Миледи! Слава Богу, вы живы! Вы нашли девочку?

Она нетерпеливо кивнула.

— Скорее! Возьмите меч!

Торн понял ее с полуслова и, нагнувшись, мгновенно вытащил из ножен свой меч. Мартина набрала воздух и снова ушла под воду. Эйлис висела там же, где она ее оставила. С содроганием Мартина отметила мертвенную бледность ее лица. «Боже Всемогущий, сделай так, чтобы Эйлис была еще жива», — молила она, обхватив руками бездыханное тело девочки.

Чья-то рука коснулась ее плеча. Торн! В другой руке он держал меч. Мартина указала на ветви боярышника. Он осторожно разрезал ткань, освободив девочку из колючего плена и, схватив ее, поплыл наверх, бросив меч, который, медленно кружась и поблескивая, пошел ко дну. Мартина двинулась за ним. Вернее, попыталась двинуться, но не смогла.

Она из последних сил молотила руками и ногами, но не продвигалась ни на йоту! Стараясь не поддаваться охватившей ее панике, она посмотрела вниз, ожидая худшего. Так и есть! Теперь она стала пленницей — ее длинная туника попала в цепкие объятия боярышника. Мартина начала лихорадочно выдергивать колючки, царапая в кровь руки, извиваясь всем телом, но тщетно — ткань еще больше запутывалась в ветках. Легкие горели, сердце готово было выпрыгнуть из груди.

Это конец. Она это знала. Она всегда это знала, предчувствовала, что умрет такой жуткой смертью — барахтаясь в толще воды, напрасно борясь за жизнь, чувствуя противную холодную воду, заливающую рот, нос и горло…

Мартина попыталась дотянуться до узла на спине и развязать шнуровку, не обращая внимания на давящую боль в груди. Бесполезно. Схватив обеими руками ворот, она попробовала разорвать шелковую тунику, но тяжелая и прочная серебряная тесьма вокруг шеи не поддавалась. Она отчаянно задергалась и, теряя сознание, пускала пузыри и глотала при этом воду. Поперхнувшись, Мартина пришла в себя. «Успокойся… не дыши, не дыши… если вдохнешь, это все. Не дыши…» — повторяла она себе.

Тело обмякло, вода обволакивала ее, руки и ноги безжизненно повисли. Она больше не сопротивлялась…

Что-то белое возникло перед ней. Мартина уже потеряла ощущение времени и пространства, не испытывая ни страха, ни опасности… Пара сильных рук подхватила ее. Торн смотрел ей в лицо. Увидев застывший в его глазах ужас, она вернулась к действительности. Захотелось сделать вдох, но невероятным усилием воли она задержала дыхание. Торн освободил ее от колючек и, обхватив за талию, потащил вверх. Они вынырнули, шумно вдыхая воздух, и поплыли к берегу.

По толпе пронесся вздох облегчения. Райнульф бросился к ней:

— Мартина! Хвала Всевышнему!

Ноги ее подкашивались, и если бы не Торн, она бы упала.

— Где Эйлис? Где она?

Торн и Райнульф обменялись виноватыми взглядами.

— Она ушла от нас! — взяв ее за руку, мягко сказал брат.

До Мартины не сразу дошел смысл этих слов.

— Ушла? Куда? Обратно в замок? — переспросила она.

В воздухе повисла напряженная тишина.

— Миледи… — начал было Торн, взяв ее за плечи, но тут же замолчал не в состоянии вымолвить ни слова. Мартина посмотрела на него. В его глазах было такое невыразимое горе, что она наконец поняла. Ее взгляд проследил за Торном, обернувшимся в сторону навеса, где столпились люди.

Они стояли, сгрудившись вокруг навеса, и, склонив головы, беззвучно шевелили губами. Вот кто-то подвинулся, и в образовавшемся между ними просвете Мартина увидела сначала край лежащей на земле скатерти, потом подол белой юбочки Эйлис и две крохотные ножки, мертвенно-бледные и неподвижные.

— Нет! — она вскочила, сбросив с плеч руки Торна, пытавшегося удержать ее, и побежала к толпе.

— Мартина! — Райнульф с другом бросились за ней.

— Не надо. Ты сделала все, что могла. Господь призвал ее к себе. На все воля Всевышнего…

— К черту Всевышнего! — выпалила Мартина.

Толпа расступилась перед ней, слуги испуганно перекрестились, услышав богохульство.

Эйлис лежала на спине со скрещенными на груди руками, отец Саймон шептал молитвы, совершая последний обряд над телом девочки. Сдавленный стон вырвался у Мартины:

— Она не может умереть!

Женива ползала на коленях возле бездыханной дочери.

— Мое дитя, мое дитя! — тыкаясь лицом в ее ручки, жалобно причитала она. — Боже, прошу тебя, верни мне мою девочку! Я виновата, умоляю тебя, Господи, прости меня! Верни мне мою дочь!

В ее плаче было столько горя и раскаяния, что у всех присутствующих на глаза навернулись слезы. Райнульф опустился на колени и поднял безутешную мать, шепча ей слова сочувствия, но она ничего не слышала и не видела вокруг.

Мартина упала на колени рядом с Эйлис и провела ладонью по ее холодным щекам и синим губам.

— Нет, я не верю. Этого не может быть! — Она раздвинула скрещенные ручки девочки и припала ухом к ее груди, надеясь услышать слабый стук еще живого сердца.

Отец Саймон продолжал уныло бормотать свои молитвы. Слуги зашептались, указывая друг другу на исцарапанные в кровь руки Мартины. Они сильно кровоточили, но Мартина совершенно не чувствовала боли.

Личико Эйлис было бледно-синим. Мартина вдруг вспомнила младенца, которого она помогала спасать в Париже, в университетской больнице. Он задохнулся и его личико было точно такого же мертвенно-голубого цвета. Он не дышал, но доктор нащупал у него пульс и, вдохнув воздуха в безжизненный ротик, спас младенца.

Мартина прижала два пальца к горлу Эйлис, закрыла глаза и задержала дыхание. Она почувствовала один слабый удар, затем второй. Пульс! Значит, девочка еще жива!

Но что надо делать? Тогда, в Париже, доктор накрыл нос и рот ребенка своим ртом и дул в них. Мартина зажала Двумя пальцами нос девочки и, припав к ее рту, дунула в него. Грудь Эйлис поднялась, Мартина приободрилась. Еще не все потеряно! И тут она услышала бульканье, это означало, что легкие ребенка заполнены водой.

Отец Саймон остановился. Окружающие испуганно шушукались, пораженные ее действиями. Женива накину, лась на Мартину, яростно молотя ее кулаками:

— Оставьте мою девочку в покое! Что вы с ней делаете?

Мартина оторвалась от рта ребенка, чтобы набрать грудью побольше воздуха. Райнульф сгреб Жениву в охапку и пытался успокоить ее.

— Прошу вас, не волнуйтесь. Мартина хочет убедиться, что сделала все, что в ее силах. Пускай.

Женива зарыдала, уткнувшись в грудь священника. Он утешал ее, поглаживая содрогавшиеся плечи.

Полностью отрешившись от происходящего вокруг нее, Мартина продолжала вдыхать ртом воздух в легкие Эйлис. Мысль о том, что это не поможет, была невыносима. Она старалась не думать об этом, целиком сосредоточившись на ритме: вдох — выдох, снова вдох — выдох…

— Госпожа! — вскричал отец Саймон. — Что вы делаете? Это отвратительно! Кто-нибудь, остановите ее!

— Не трогайте ее! — Торн выступил вперед, став между разъяренным монахом и Мартиной.

— Нет, — прорычал Саймон, рванувшись к Мартине. Он намеревался стащить ее с тела Эйлис, но прежде чем успел сделать два шага, Торн сбил его с ног.

— Отойдите, святой отец, — приказал он, грубо взяв упавшего Саймона за шиворот, и оттолкнул его. Питер и Гай вышли из толпы и, взявшись за мечи, встали рядом со своим господином.

— Но ребенок мертв! — заверещал монах. Он оглянулся, ища поддержки у Бернарда. Но тот пассивно наблюдал за происходящим, сощурившись в своей змеиной улыбке. Его рыцари, следуя примеру хозяина, не пошевельнулись.

— Нельзя отнимать у Господа того, кого он забирает к себе. Это надругательство над промыслом Божьим. Это сатанинское дело! Дьявольские козни! — не унимался Саймон.

— Вы заблуждаетесь, — возразил Торн. — Если дьявол и находится среди нас, то его орудием являетесь вы, а не леди Мартина. — Правая рука Торна сжалась в кулак. — А теперь уйдите от греха подальше!

Губы Саймона скривились.

— Вы не посмеете ударить человека в сутане священника!

Подняв голову, он шагнул к Мартине. Не оставляя своих настойчивых попыток вдохнуть жизнь в неподвижное тельце, она краем глаза увидела, что огромный кулак просвистел в воздухе и обрушился на монаха. Саймон рухнул как подкошенный и скорчился на земле, прикрывая руками разбитое лицо.

— Вы опять ошиблись, — сухо сказал Торн.

Бернард и его люди громко расхохотались, глядя на утирающего кровь Саймона.

Остановившись, чтобы перевести дыхание, Мартина вдруг услышала клокочущий звук воды, поднимающийся из легких к горлу Эйлис. Она приложила ухо к ее груди. Звук повторился. Это жутковатое бульканье испугало ее, но потом она вспомнила, что точно такой же звук раздавался из груди спасенного в Париже младенца.

Торн склонился к ней.

— Что это?

— Кажется, она пытается дышать, — прошептала Мартина.

Тело девочки начало содрогаться в конвульсиях. Зрители в испуге отшатнулись. Мартина быстро схватила Эйлис и перевернула ее набок, удерживая в этом положении с помощью Торна. По телу девочки пробежали спазмы, и изо рта хлынула вода. Эйлис хрипло закашлялась, Мартина нажала ей на грудь, и вода полилась вновь. Эйлис еще несколько раз кашлянула и наконец прерывисто задышала.

— Эйлис! — закричала Женива. — Эйлис, дитя мое!

Она протянула к дочери руки, но Райнульф удержал ее на месте. Испуг толпы сменился изумлением и радостным возбуждением.

Эйлис подняла веки. Она моргнула отвыкшими от света глазами и слабо кашлянула. Она была жива!

— Слава Богу! — произнес Райнульф, улыбаясь Мартине. Она улыбнулась в ответ, его взгляд, излучавший радость и гордость за сестру, согревал ее.

Женива наконец вырвалась из его рук и кинулась к дочери, осыпая ее поцелуями и бросая полные благодарности взгляды на Мартину. Райнульф перекрестился, произнося благодарственную молитву.

Присутствующие тоже стали креститься, но в их глазах сквозила не столько радость, сколько безграничное удивление, смешанное со страхом перед необъяснимым.

Мартина вдруг услышала, как кто-то произнес:

— Колдовство! — но не придала этому значения.

«Пусть они думают что хотят, эти невежественные людишки, погрязшие в суевериях, — устало решила Мартина. — Главное, что Эйлис жива, а остальное не важно».

Торн закрыл за собой дверь птичника и стал переодеваться. Он скинул мокрую одежду и натянул на себя сухие штаны. Потом подошел к окну и захлопнул ставни. Хотя солнце еще не село, на улице уже было темно. Затянутое тучами небо хмурилось, назревал дождь. «В замке сейчас накрывают ужин», — подумал он. Но есть совсем не хотелось. Он чувствовал себя совершенно разбитым и мечтал только об одном — поскорее добраться до кровати. День выдался очень тяжелым.

Сначала эта обручальная церемония. Когда леди Мартина приняла из рук Эдмонда белую перчатку, символ их помолвки, в груди Торна как-будто что-то перевернулось. Казалось, он должен был радоваться, предчувствуя приближение заветной цели, но нет, вместо радости и удовлетворения он почему-то ощущал лишь непонятную гложущую тоску.

Поразительно, как всего лишь за два дня эта женщина сумела овладеть всеми его помыслами! Это обстоятельство встревожило его, и не только потому, что от ее благополучного брака с Эдмондом зависело его будущее, но и само по себе. Ведь дать волю своим чувствам, позволить им овладеть собой было в его представлении величайшей глупостью. Он отлично знал, что любая привязанность делает человека уязвимым и легкоранимым. Он любил Луизу, любил всем сердцем — и что? Ее гибель чуть не свела его с ума. Смерть сестры преподнесла ему болезненный, но важный урок — за свою любовь человек должен платить! Платить страданиями. И если не хочешь, чтобы страдания разорвали твою душу, стань хозяином своих чувств, держи их в узде!

И все же Мартина не выходила у него из головы. Несмотря ни на что, он так страстно желал ее, как ни разу не желал еще ни одной женщины. О том, чтобы обладать ею, не могло быть и речи, это он понимал. И ему оставалось только молиться, уповая на избавление от любовной напасти. Наверное, со временем он успокоится. Лорд Годфри наверняка вскоре пожалует ему землю, и тогда он, пожав плоды своих усилий, окунется в обустройство своей новой жизни, забыв об этом наваждении.

Да, день сегодня был насыщен многочисленными событиями. Вначале эта помолвка, а затем еще и потрясающая новость о гнусном предательстве Невилля, подославшего убийц к своему родственнику и его беременной жене. Вернувшись в замок, лорды с графом во главе решили пока оставить на свободе кровавого барона, поскольку для обвинения знатного человека требовались веские доказательства. Невилля призовут на королевский суд и, если следствие докажет его вину, сурово покарают.

В этом случае самое лучшее, на что он может рассчи-. тывать, — это искупительное паломничество в Иерусалим. Ему обреют голову, обмотают шею и руки цепями, выкованными из его собственных доспехов, и отправят, босого, в рубище, тащиться по пыльным дорогам от святыни к святыне замаливать свои страшные грехи. И он будет бродить так годы, а может, даже десятки лет.

Если же король Генри будет настроен менее благосклонно, Невилля предадут в руки палача, который сначала будет пытать его, а затем повесит на людной площади в базарный день, что станет величайшим позором для барона и всех его родственников. Но скорее всего Невилля приговорят к менее позорной и мучительной смерти — отрубят голову топором.

Однако явится ли Невилль на королевский суд добровольно? Хорошо зная его, Торн сильно сомневался в этом. Если бы решение по этому делу зависело от него, то он немедленно организовал бы отряд для поимки барона-убийцы. Но, к сожалению, не ему решать. Невилль наверняка окажет сопротивление правосудию и промедление лишь даст ему время собраться с силами и привлечь на свою сторону вассалов и разбойников. Начнется междоусобица, и Торну, как воину лорда Годфри и подданному короля, придется принять в ней участие с оружием в руках. Он не боялся смерти, но в отличие от многих рыцарей не считал войну развлечением и не находил в кровавой бойне никакого удовольствия.

Проведав перед сном своих соколов, он лег на кушетку и закрыл глаза. И мгновенно в его воображении возникло колыхающееся в зеленой воде лицо Мартины. Она была мертва…

Торн вздрогнул, стряхнул наваждение и, перевернувшись на спину, уставился в потолок. Хорошо, что он успел вовремя. Ведь если бы Мартина погибла, то и Эйлис умерла бы. Все уже считали ее мертвой, но молодая леди сумела обнаружить слабые признаки жизни в детском тельце и оказалась достаточно искусной, чтобы победить в борьбе со смертью.

Кто-то постучал в дверь. Пусть себе стучат. Он не станет отзываться. Он спит и не хочет никого видеть.

Торн закрыл лицо ладонями. А если бы Эйлис все же умерла, что тогда? От этой мысли его сердце сжалось от боли. Эйлис была для него Луизой, она согревала ему душу, облегчала горечь утраты.

Стук прекратился. Торн поднялся, плеснул в лицо воды из тазика и протер глаза.

По соломенной кровле зашуршал дождь. Тяжелые капли забарабанили в ставни, и порыв ветра распахнул их створки. Торн подошел к окну. Непрошеный гость удалялся от птичника, направляясь к замку. Его фигура была закутана в черный плащ, голова закрыта капюшоном. «Кто бы это мог быть? На Райнульфа не похоже, он шире в плечах». Торн пристально всматривался сквозь завесу воды в неясную фигуру, стараясь различить обувь незнакомца. Сердце сжалось от смутного предчувствия.

Вдруг очередной порыв ветра сдернул капюшон с человека во дворе, и рассыпавшиеся по плечам длинные золотые волосы не оставили никаких сомнений. Это она…

Секунда — и Торн выскочил в дверь и, как был полуодетый, помчался к Мартине.

 

Глава 10

Торн схватил Мартину за плечи. Она в испуге обернулась. Он молча надел на нее слетевший капюшон, взял за руку и быстро повел к себе в дом. Войдя внутрь, он запер за собой дверь.

Некоторое время они смотрели друг на друга, не говоря ни слова. Торна немного удивила ее нерешительность — обычно Мартина была очень самоуверенна. Она, наверное, хотела объяснить причину своего визита и в то же время колебалась, не зная, с чего начать.

Он невольно залюбовался ее бледным лицом. Оно было очень красивым. И как это он мог когда-то подумать, что у нее заурядная внешность? Мартина первой нарушила молчание:

— Я уже решила, что вас нет дома.

— Я спал.

Она нахмурилась.

— Извините, я не хотела вас потревожить.

— Ничего, все в порядке.

Ее плащ был мокрым. Он шагнул к ней и протянул руку к золотой брошке, скреплявшей плащ на груди, чтобы помочь ей расстегнуть ее. Мартина напряглась, и он быстро опустил руку.

— Я только… я хотел… ваша одежда промокла под дождем и я подумал, что…

— Ах, да. Конечно.

Она попыталась расстегнуть заколку сама, но дрожащие пальцы плохо слушались. Исцарапанные руки были перебинтованы полосками белой ткани.

— Позвольте мне, — сказал Торн. Он галантно дождался разрешающего кивка, ловко расстегнул застежку, снял плащ с ее плеч и повесил его на крючок. Вместо безвозвратно загубленного водой обручального костюма на ней была невзрачная темная туника.

Скользнув взглядом по его обнаженному торсу, она слегка покраснела и быстро отвела глаза. Торн уже успел полюбить эти мгновенные вспышки, окрашивающие ее щеки в розовый цвет и являющиеся единственным несомненным свидетельством ее истинных чувств.

Взяв со стула рубашку, он надел ее и зажег свечи.

Мартина поежилась от холода. Торн указал на кресло и, налив крепкого бренди, протянул ей чашу. Она взяла ее и сделала глоток.

— Можно разжечь огонь, — предложил он.

Она помотала головой.

— Не стоит. Я сейчас согреюсь.

— Больно? — кивнув на ее руки, спросил Торн.

— Чуть-чуть.

— Тогда допейте бренди, оно снимет боль.

Мартина посмотрела на чашу, словно раздумывая, а затем приложила ее к губам и быстро осушила до дна. Торн дотянулся до кувшина, взял у нее чашу и хотел было налить еще, но она остановила его.

— Нет, я засну, если выпью еще.

Торн на мгновение представил ее спящей в его постели, потом вспомнил, как Эйлис кричала, что Мартина спит голой, и закашлялся, прочищая горло.

— Как себя чувствует Эйлис? — присев на кровать, спросил он.

— Спит у матери на руках, — устало улыбнувшись, ответила она.

Торн кивнул.

— Если бы не вы, она погибла. Вы проявили удивительное мужество. Эта девочка значит для меня очень многое, и я хотел сказать… я хотел сказать вам спасибо.

Она подняла на него глаза.

— Я тоже хотела вам что-то сказать. Я понимаю, что вы обо мне думаете. Знаю, вы считаете меня высокомерной, испорченной и… и своенравной, и…

— Нет-нет, миледи.

— Пожалуйста, не отрицайте этого. Все так считают, и вы не исключение. Наверное, я действительно такая и есть. И мне очень трудно сейчас сказать вам то, что я хочу сказать. Особенно после…

Она почувствовала себя неловко и, быстро взглянув на него, опустила глаза.

«Особенно после того, как догадалась, что я чувствую к ней», — подумал Торн.

Мартина тряхнула головой.

— Я была несправедлива к вам. Честно говоря, вы… вы мне не нравились, и я вам не доверяла. Но сейчас… я отношусь к вам совсем иначе. Я очень надеюсь, что вы сможете простить мою грубость и мы станем друзьями.

Торн глубоко вздохнул и, стараясь скрыть радостные нотки, спокойно сказал:

— Я был бы очень рад этому.

Она серьезно посмотрела на него.

— Спасибо, что спасли мне жизнь.

— Не стоит.

«Ну вот и все. Сейчас она встанет и уйдет к себе», — подумал Торн, но она осталась сидеть и закусила губу, будто хотела, но не решалась сказать что-то еще. Очевидно, ей было действительно трудно сделать это.

Она вообще производила впечатление человека, говорящего то, что думает. Можно даже сказать, что она слишком прямолинейна и недипломатична. Многие мужчины, включая Бернарда и Эдмонда, сочли бы эту черту характера непристойной для знатной дамы. Но Торн мало общался с женщинами благородного происхождения, и ее искренность ему нравилась.

— Где вы научились плавать? — выдержав паузу, спросил он.

— Я выросла возле маленького озера, — глядя на колеблющееся на ветру пламя свечи, сказала она.

— Это озеро было рядом с замком вашего отца? Или около монастыря?

Мартина опять напряглась, и Торн тут же пожалел, что задал этот вопрос. Он хотел всего лишь поддержать беседу, прервать неловкое молчание, но она, должно быть, решила, что он снова пытается разнюхать о ее прошлом.

— Ни там и ни там, — ответила Мартина.

Он поднялся с кровати.

— Я вовсе не имел в виду…

— Нет.

Подойдя к ее креслу, он опустился перед ней на колени и, накрыв ее руки своими ладонями, заглянул в глаза.

— Вы можете ничего не говорить мне. Вы ничем мне не обязаны. Я спросил просто так, без всякой задней мысли…

— Вы считаете, что я ничем вам не обязана?! — Она покачала головой. — Но вы спасли мне жизнь.

Он поднес руку к ее лицу и поправил выбившуюся прядь волос. Волосы были прохладными, гладкими на ощупь и тяжелыми.

— Решайте сами, что стоит говорить, а что нет, — тихо произнес он, проведя ладонью по ее щеке. — Я не собираюсь выуживать из вас ваши секреты. А то, что вы ничего не должны мне, — истинная правда. Так что то, что произошло на реке, не имеет никакого отношения к тому, что вы хотите мне сказать.

Мартина отвернулась.

— Но вы ведь не знаете, что именно я хочу вам сказать.

Он взял ее подбородок и повернул лицом к себе.

— Вы незаконнорожденная дочь барона Журдена.

Ее задрожавшие руки и остановившееся дыхание подтвердили его догадку.

— Вы знали?!

— Не наверняка. Но это было наиболее вероятное предположение. Ведь вы именно это хотели мне сказать? Именно поэтому пришли ко мне?

Она кивнула.

— Да, и еще затем, чтобы поблагодарить вас. Я решила, что вы должны это знать. Было бы нечестно держать вас в неведении, особенно после того, что случилось днем. Ведь если бы правда обнаружилась после свадьбы, барон остался бы недоволен вами, а это означало бы отплатить вам неблагодарностью за спасение моей жизни.

Упоминание о свадьбе вернуло Торна в реальность. Они не имеют права сидеть вот так, наедине, касаясь друг друга. Но он не сделал попытки отодвинуться. Он просто не мог отпустить ее — ему было необходимо сидеть с нею рядом, дотрагиваться до нее. Да и она очень расстроена и нуждается в его утешении, убеждал он себя.

Торн вспомнил, как тогда у реки, когда все было позади, Мартина вдруг вся съежилась и нервно задрожала. Она искала глазами Райнульфа, но тот был слишком занят лишившейся чувств Женивой, чтобы успокоить собственную сестру. Тогда он осознал, что ей пришлось выдержать, и захотел обнять ее, успокоить, согреть своим теплом.

Его остановило от этого шага только понимание того, что такое поведение вызовет всеобщее неодобрение, несмотря на его лучшие порывы.

И если ее сегодняшнее ночное посещение станет известно, это вызовет скандал. И все же он был глубоко тронут ее признанием.

— А Райнульф знает, что вы собрались рассказать мне вашу тайну? — спросил он. Мартина кивнула.

— Он и сам не хотел скрывать от вас правду, хотя скрыть ее от всех остальных не составило труда, потому что я много лет провела в монастыре, и лишь немногие вообще знали о моем существовании. А потом, когда брат забрал меня в Париж, то просто-напросто представил как свою сестру, и все.

— И все решили, что вы ребенок от второго брака Журдена.

— Совершенно верно. И никто даже не задумался над тем, что это невозможно, так как вдове Журдена — его второй жене, леди Бланш, — всего двадцать один год.

— На три года больше, чем вам, — хмыкнул Торн, чувствуя себя неловко от того, что она рассказывает ему свою тайну, хотя он и не просил ее об этом. — Как все славно сложилось.

На ее лице отразилась внутренняя боль.

— Райнульф боится, что вы сочтете себя обманутым и возненавидите его за это.

Он взял в руки ее ладони и нежно стиснул их.

— Я даже не могу себе представить ничего такого, что он мог бы сделать, за что я бы возненавидел его. Это не в его характере, он не способен на хитрость. И я не считаю себя обманутым. Если он и ввел меня в заблуждение, то сделал это из любви к вам, и это полностью оправдывает его в моих глазах.

Она посмотрела на него с интересом, в его темных глазах отражалось пламя свечей.

— Вы такой же великодушный, как и мой брат.

— Это удивляет вас?

— Меня все в вас удивляет, — быстро проговорила Мартина.

Она вдруг потупила взор, и ее шеки в который раз покрыл знакомый и милый его сердцу румянец. Она взволнованно смотрела на его ладони, накрывшие ее руки.

Торн встал, чтобы разрядить возникшую неловкость, и взялся за кувшин с бренди.

— Еще глоточек? Я прослежу, чтобы вы не заснули.

Она согласилась, и он налил обоим.

— Значит, ваша мать была…

Он не договорил, рассчитывая, что Мартина закончит его фразу своими, наиболее подходящими, на ее взгляд, словами. Но она молчала, задумчиво глядя в огонь. И хотя любопытство побуждало его задать еще один вопрос, он сдержался, не желая принуждать ее.

Торн осушил свою чашу, Мартина сделала то же самое. Она выпила бренди одним глотком, затем протянула ему чашу, чтобы он наполнил ее. Когда он налил ей бренди, Мартина взяла ее обеими руками и сказала:

— Моя мать…

— Вы можете ничего не говорить мне, если не хотите…

— Моя мать была любовницей Журдена.

Торн понял, как ей тяжело произносить эти слова. Неудивительно, что ей понадобилась изрядная порция бренди, чтобы собраться с духом. Ведь он наверняка первый человек, которому она решилась доверить свою тайну.

— Ее звали Адела, — сказала Мартина. — Ее отец, парижский виноторговец, продал ее Журдену за пригоршню серебра, когда она была совсем еще ребенком. — Она отхлебнула бренди. — Теперь я это знаю. Теперь я знаю все о ее несчастной, загубленной жизни… все… — Мартина осушила чашу. — Когда я оглядываюсь назад и вспоминаю свое детство, точнее, первые десять лет моей жизни, то задаю себе вопрос: неужели это я была такой наивной?.. — Она поднесла чашу ко рту, но там было уже пусто. — …и такой счастливой? Да, я была счастлива. Жизнь казалась мне такой простой и безоблачной… до тех пор, пока я не узнала правды.

Однажды летом, когда ей уже исполнилось десять лет, Мартина заметила, что мать в своих молитвах часто упоминает одно и то же имя.

— Мама, — решилась она как-то спросить, — а кто такая Оделина?

Адела стояла на коленях перед деревянным сундуком, на крышке которого горели расставленные в шесть рядов чадящие сальные свечи. Она подняла глаза к потолку и сказала:

— Оделина — это одна дама, которая уже давно и тяжко больна.

У Аделы был высокий голос, как у девочки-подростка. Да она и походила на подростка в свои двадцать пять лет — тонкие руки, маленькая грудь и огромные глаза на худеньком лице. Мартина, унаследовавшая ее прекрасные светлые волосы, ростом и телосложением пошла в отца — была крупнее и казалась старше своих лет.

— Значит, ты молишься, чтобы она поправилась?

Адела мрачно покачала головой.

— Я молюсь, чтобы она умерла.

Мартина в изумлении застыла с открытым ртом.

— Мамочка, но почему? Ты, наверное, просишь Господа прекратить ее страдания, потому что она мучается от боли?

— Нет, — ответила Адела, поправляя оплывающие свечи. — Мне безразличны ее страдания.

И тут она произнесла слова, которые перевернули безмятежный мир, окружавший Мартину.

— Я прошу Бога послать ей смерть, чтобы я смогла стать женой ее мужа, — сказала Адела. — Леди Оделина — жена твоего отца.

Мартина смотрела на мать, ничего не понимая. Она была в растерянности.

— Как же так, мама? Разве не ты его жена?!

Адела с сомнением посмотрела на дочь.

— Если бы я была его законной женой, то не жила бы здесь, вдали от него. Бароны не держат своих жен в маленьких глинобитных хижинах посреди глухого леса. Их жены живут с ними в замках. Ты что, не знала об этом?

Мартина только отрицательно покачала головой, не в силах вымолвить ни слова. Для нее отец был прекрасным рыцарем, золотоволосым гигантом в мехах и шелке, который приезжал к ним на своем белоснежном коне всякий раз неожиданно и неизвестно откуда.

Он спешивался, Мартина подбегала к нему, сияя от радости. Он брал ее на руки и подбрасывал в воздух, потом крепко прижимал к своей груди и клал ей в руку какую-нибудь чудесную безделушку. Журден Руанский никогда не появлялся без подарков для своей дочурки и ее молодой мамы. Шелковые ленты, крохотные золотые колечки, флаконы с ароматическими маслами, полированные стальные зеркальца в рамочках из слоновой кости, серебряные гребни, расшитые тесьмой туфельки… Их убогий домишко с годами наполнился множеством подобных изысканных и дорогих вещичек.

Мартина душой и сердцем любила отца и восхищалась им. Он приносил с собой в их однообразную серую жизнь смех, радость и счастье. Он был таким замечательным. Он был ее папой!

А как преображалась мама с приездом отца! Ее огромные и обычно грустные глаза наполнялись лучезарным сиянием, она буквально летала по воздуху как на крыльях, ухаживая за ним: снимала его плащ, развязывала башмаки, накрывала на стол.

Отдохнув и поев, он начинал обнимать и целовать Аделу, и Мартину обычно в эти минуты отсылали в лес за хворостом, или поплавать в озере, или, если шел дождь, отправляли наверх, в ее маленькую комнатку на чердаке, в которой она спала по ночам. Там она садилась на свою постель и сидела, прислушиваясь к шуму дождя и странным звукам, доносившимся снизу, — скрипу соломенного матраца Аделы, ее прерывистому дыханию, приглушенным вскрикам и к хриплым стонам отца. Эти звуки смущали ее и немного пугали.

— Нет-нет, Мартина, папочка не делает мне больно, — говорила ей Адела после его ухода. — Он просто наполняет меня, понимаешь? Делает меня целой. Кто я без него — всего лишь пустая оболочка.

Мартина смотрела, как мать зажигает свечи и шепчет свои непонятные молитвы. Всякий раз, слыша из ее уст имя Оделины, она внутренне вздрагивала.

— Мама! Нельзя желать смерти другому человеку. Это почти убийство. Бог может наказать тебя за это! — однажды сказала ей Мартина.

Адела поднялась с колен и строго посмотрела на дочь.

— Я с радостью соглашусь гореть в аду, лишь бы Господь внял моим молитвам. — Дрожащей рукой Адела скинула на земляной пол догорающие свечи, и они, зашипев, погасли. — За один день, прожитый в качестве законной жены моего господина Журдена, я готова заплатить вечными загробными муками.

Мартина в отчаянии выбежала из дома и дотемна бродила по лесу и плавала в озере.

В конце лета Адела заказала материал для свадебного платья — много метров роскошного шелка цвета кислых хрустящих яблок, начинающих поспевать поздним летом. Она Долго шила пышную тунику с длинными ниспадающими рукавами. Недели ушли на вышивку и отделку платья бисером. Мартина никогда еще не видела платья, подобного этому.

Как-то ранним утром, когда платье было уже почти готово, от Журдена прискакал слуга, привезший запас дров. Он и сообщил им, что леди Оделина скончалась этой ночью, да упокоит Господь ее душу.

Когда он уехал, Адела сказала дочери:

— Он принес эту весть в тот самый момент, когда я пришила последнюю бусинку на платье. Это хороший знак, счастливое предзнаменование. Оно предсказывает скорую свадьбу, тебе не кажется?

Сгорая от нетерпения, Мартина помчалась к озеру умываться и причесываться. Ведь вот-вот приедет отец и увезет их с собой в свой замок.

Но прошел день, за ним другой, третий, а он все не приезжал. И его слуги, привозившие им еду, дрова, одежду и прочие необходимые вещи, больше не появлялись.

Прошли недели. Мартина чувствовала себя забытой и испуганной. Она так восхищалась отцом, так любила его. В недоумении бродила она вокруг озера. Почему он не приезжает? Почему не присылает своих слуг? Ведь он знает, что им нужна его забота, нужны пища и дрова.

Наступила осень. В тот год она была сырая и дождливая. У них кончались запасы продуктов. Мартина ходила в лес собирать коренья, грибы и ягоды. Адела все дни проводила в слезах и молитвах. Было ясно, что эту зиму без посторонней помощи они не переживут.

В один из таких осенних дней Адела сходила в ближайшую деревню; вернувшись поздно вечером, она села у окна, забыв о своих обычных молитвах, и долго молча смотрела в темнеющий лес.

— Поговори со мной, мама, — взмолилась Мартина. — Что случилось? Что-то с папой? Тебе что-нибудь рассказали о нем? Он болен? Он… он умер? Ну пожалуйста, мама!

Но Адела не отвечала. Она безмолвно и неподвижно сидела и смотрела в окно.

Когда стемнело, Мартина пошла спать наверх в свою комнатку. Адела так и осталась сидеть у окна, не изменив позы.

Спустившись утром вниз, Мартина обнаружила, что матери нигде нет. Ее одежда висела на месте, не хватало только новой светло-зеленой свадебной туники.

Мартина обшарила дом и все вокруг, но матери не нашла. Она сходила в деревню, расспросила там об Аделе, но никто из крестьян не видел ее. Возвращаясь домой, она шла мимо озера и вот тогда-то и заметила плавающее на подернутой рябью поверхности воды яблочно-зеленое свадебное платье.

Почему мама бросила его в озеро? Оно теперь, наверное, испорчено, а ведь было такое красивое, и мама так долго трудилась над ним. Она вошла в воду и попыталась палкой притянуть платье к берегу, но не смогла. Ее руки ослабли от голода, к тому же казалось, что платье за что-то зацепилось. Услышав за спиной чей-то свист, она оглянулась. Знакомый крестьянин вел в сторону леса быка, запряженного в двуколку.

— Помогите мне, пожалуйста, — обратилась к нему Мартина. — Я не могу достать из озера мамино свадебное платье.

— Ее свадебное платье? — удивился он. — Интересно, за кого это она собирается замуж?

— За моего отца. Барона Журдена Руанского.

 

Глава 11

У Райнульфа от голода засосало под ложечкой. Он натянул удила, придерживая своего коня, и оглянулся на скачущих позади Мартину и Торна, собираясь предложить им отдохнуть и подкрепиться.

Яркий день позднего лета был в разгаре. Солнце пробивалось сквозь плотную листву. Они уже проделали добрую половину пути и рассчитывали прибыть в монастырь Святого Дунстана дотемна.

Его сестра и друг весело переговаривались. Повернув голову в сторону Райнульфа, Мартина помахала ему рукой.

В последнее время, да и раньше, Райнульф не видел свою сестру такой оживленной, полной радости и веселья. Общество Торна явно нравилось ей — очевидно, они сумели преодолеть возникшие поначалу между ними недоразумения и взаимную неприязнь. Жаль, однако, что его друг безземельный. Райнульф инстинктивно чувствовал, что Торн был бы хорошим мужем для Мартины, несмотря на значительную разницу в происхождении: они были схожи характерами и взглядами на жизнь.

Райнульф пришпорил коня, отъезжая подальше, чтобы не нарушать их оживленной беседы. Желудок может подождать. Пускай посмеются вволю. Ему было приятно смотреть на Мартину и Торна, скачущих вместе, бок о бок, радостных и счастливых.

Скоро дорога сделала крутой поворот, огибая большой, выше человеческого роста валун, из-под которого прорастал искривленный ствол какого-то неизвестного дерева. Его причудливо переплетающиеся корни обхватывали камень, намертво сросшись с ним.

Райнульф остановился возле камня, поджидая своих спутников. Если бы их сейчас видел какой-нибудь посторонний человек, он бы не заметил разницы в их общественном положении, так как оба были одеты весьма скромно, в грубую дорожную одежду. На Мартине была неопределенного цвета туника, непокрытые золотые волосы были заплетены в одну толстую косу, уложенную узлом на затылке. Торн, в его потертых кожаных штанах и грубой шерстяной тунике, скорее напоминал лесника или дровосека, каковым он, собственно, и был по происхождению, нежели благородного рыцаря.

Мартина пришла в восхищение от живописного утеса. Она провела рукой по отполированной поверхности камня и по извилистым корням, прилепившимся к нему.

— Как вы полагаете, сколько лет этому дереву? — спросила она.

Торн тоже провел рукой по дереву, коснувшись при этом ладони Мартины — отнюдь не случайно, заподозрила она. Едва она ощутила тепло его шершавой кожи, как внизу ее живота разлилась приятная истома.

— Оно росло здесь с тех пор, как я себя помню, — немного помолчав, задумчиво ответил он. — В детстве я любил забираться по этому дереву на вершину утеса.

— Так вы выросли в этой местности? — спросила Мартина.

Он медленно кивнул, указывая рукой на север.

— Да. Наш домик находился в той стороне, в шести-семи милях отсюда.

А ведь ей ничего не известно о его жизни до крестового похода и встречи с Райнульфом, затем знакомства с Алиенорой и последующей службы у Годфри. Раньше ее это, разумеется, и не интересовало, но теперь она почувствовала острое любопытство. Ей вдруг захотелось побольше узнать о его прошлом.

— А ваша семья до сих пор живет там?

— Нет. Они… они уехали. Там уже давно никто не живет. Эту землю у нас отняли по Лесному Закону около двенадцати лет назад.

— По Лесному Закону? — удивилась Мартина.

Перехватив ее взгляд, Райнульф запрещающе покачал головой.

— Может быть, устроимся где-нибудь на опушке и поедим? — предложил он.

— Постыдись, Райнульф, — пренебрегая его предостережением и не давая переменить тему, сказала Мартина. — Я стараюсь разузнать что-нибудь новенькое из прошлой жизни сэра Торна, а ты думаешь только о своем желудке.

Райнульф смутился и хотел что-то возразить, но Торн перебил его.

— Ничего, Райнульф, все в порядке.

— Лесной Закон — это изобретение норманнов, — сказал он, обращаясь к Мартине. — Они придумали его, чтобы отнимать леса у простых саксов, которые испокон веку жили на этой земле, охотились в лесах и добывали себе пропитание. Это было сделано для того, чтобы король и бароны могли беспрепятственно охотиться в них в свое удовольствие.

Мартина окинула взглядом окружающую их плотную стену деревьев.

— Значит, этот лес — тоже охотничьи угодья какого-нибудь барона?

— Вся земля, все поля и леса, по которым мы сегодня проезжали с самого утра являются охотничьими угодьями, миледи. Лесной Закон сейчас распространился почти на всю Англию. Ни один человек, живущий на этой земле, не имеет права забить оленя, кабана и даже зайца. Закон оберегает зверей исключительно для охотничьих забав людей, подобных Бернарду. Нельзя также срубить дерево или расчистить поле под посевы. Как видите, никто не имеет права жить здесь и добывать себе пищу. Но даже если бы вы ухитрились раздобыть еду не охотясь, вы все равно не смогли бы приготовить ее, потому что разводить огонь в лесу, охраняемом Лесным Законом, также строго запрещено.

— Это же ужасно, — сказала Мартина.

— Я что, самый голодный из всех? Давайте наконец поедим, — напомнил о себе Райнульф.

— Здесь? — наморщила лоб Мартина. Вдруг ее осенила какая-то мысль: — А что, если мы отправимся к домику, в котором жила семья сэра Торна?

— Я не был там больше десяти лет, — сказал Торн. — Наверное, от дома уже ничего не осталось.

Райнульф неодобрительно посмотрел на Мартину.

— Нет, сестра. Лучше остановимся здесь. Торн не хочет видеть…

— Конечно же, хочет, — настаивала Мартина. — В конце концов это дом, где прошло его детство.

Торн поднял руку, успокаивая назревающий спор.

— Следуйте за мной, — чуть помедлив, сказал он ц повернул своего коня на север.

Мартина торжествующе посмотрела на брата, но тот только покачал головой и пришпорил лошадь.

Однако уже очень скоро она пожалела о своей настойчивости. Им пришлось продираться сквозь густые заросли сначала по тропинке, затем по руслу высохшего ручья, а потом и вовсе без дороги. В этой части леса не было видно следов крестьян или охотников.

Наконец деревья расступились, и они оказались на краю поросшей высокой травой опушки. Под огромным старым разлапистым деревом притулились крытая соломой глинобитная хижина и небольшая каменная пристройка, вся увитая диким виноградом. Мартина посмотрела на Торна, но по выражению лица было невозможно догадаться о его чувствах. Он спешился и повел коня к пристройке.

Райнульф достал сумку с провизией, расстелил на земле плащ и выложил на него сыр, хлеб и вино. Рядом он поставил две плетеные клетки с сидящими в них Фреей и Локи. Мартина вынула из клетки кота и взяла на руки, но тот резво спрыгнул на землю, задрав хвост, помчался к дому и мгновенно исчез за дверью.

— Локи! — Мартина последовала за котом в домик, отодвинув прикрывающую вход медвежью шкуру.

В домике было две комнаты. Одна, наполненная соломой, когда-то служила сараем и, возможно, конюшней. Оттуда доносилось энергичное, яростное шуршание — ну конечно, Локи в своей стихии, ведь там наверняка полным-полно мышей.

Мартина вошла в соседнюю комнату, отгороженную пологом из оленьей шкуры, и осмотрелась.

В помещении было относительно светло — прикрывающие окно занавески практически истлели. Возле стола стояли две скамьи, покрытые толстым слоем пыли. Три соломенных матраца, накрытые волчьими шкурами, лежали в углу.

Домашняя утварь валялась возле глиняного очага в центре земляного пола: топор со сломанной рукояткой, потрескавшаяся деревянная посуда и огромный, покрытый ржавчиной котел…

В противоположном углу, в стороне от этого беспорядка, стояло нечто совершенно необычайное. Мартина подошла поближе, чтобы лучше рассмотреть этот предмет. Это была резная деревянная детская колыбелька, потемневшая и отполированная временем. На доске, образующей изголовье, был вырезан крест. Со спинки, словно защищая от пыли находящегося внутри младенца, свисало шерстяное выцветшее покрывало. Мартина протянула руку, чтобы отдернуть его, но остановилась на полпути. Что может лежать там, в люльке? Она немного побаивалась отодвинуть полог. Наконец любопытство взяло верх, и она, сдернув покров, заглянула в колыбельку и, пораженная, застыла на месте.

Из кроватки на нее немигающими голубыми глазками смотрел младенец. Она невольно попятилась, прежде чем поняла, что головка младенца, такая круглая и гладкая, вырезана из какой-то бледно-розовой древесины, а глаза и губки нарисованы краской. Это была всего лишь кукла.

Мартина опустилась перед кроваткой на колени и стала разглядывать куклу, изумляясь и восхищаясь искусной резьбой. Личико с пухлыми щечками и складочками на подбородке, как у настоящего новорожденного, казалось живым. На головке куклы был белый полотняный чепчик, из-под которого высовывались светлые волосики, очевидно, отрезанные у настоящего младенца и приклеенные. Кукла была одета в костюм из домотканой материи, богато расшитый наподобие королевской туники. Подол нижней белой юбочки был оторочен кружевами. На повязанном вокруг шеи кожаном шнурке висел деревянный крестик, ножки куклы были обуты в туфельки из мягкой оленьей кожи.

Мартина сняла перчатки и потрогала подушку, на которой покоилась головка куклы. Подушка оказалась очень мягкой — пуховой, а не соломенной, в отличие от остальных спальных принадлежностей в доме. Она провела рукой по гладким щечкам, по отороченным мехом рукавам, по крохотным пальчикам и уже потянулась, чтобы взять куклу на руки.

— Не делайте этого! — услышала она резкий возглас Торна.

Отпрянув от колыбели, Мартина обернулась. Он стоял у двери, придерживая рукой отодвинутый полог. Поднятое ногами Мартины густое облако пыли колыхалось в воздухе.

Торн подошел, взглянул на куклу и присел на корточки рядом с Мартиной.

— Она очень старая, — мягко сказал он. — Я просто боюсь, что вы случайно сломаете ее.

Он поправил куклу, одернул ее расшитую тунику и положил на грудь сбившийся набок крестик. В каждом его движении сквозила нежность. Мартине вдруг захотелось знать, что происходит сейчас в его душе.

— Это очень необычная кукла. Она была игрушкой вашей сестры?

— Это она сама. — Я вырезал эту куклу сразу после того, как появилась на свет Луиза. — Глядя на круглое личико младенца, пояснил он. — Это ее точная копия.

— Вы вырезали ее сами?

Он кивнул.

— И кроватку тоже?

— Да. — Он потер большим пальцем покрытую пылью поверхность дерева. — Это была кроватка Луизы, а потом, когда она выросла, здесь поселилась Батильда.

Мартина улыбнулась:

— Батильда. Никак не привыкну к этим саксонским именам. А одежда… одежду ей вы тоже сшили сами?

— Нет, мои способности в области шитья ограничиваются пришиванием перьев к хвостам моих питомцев. Наряд для нее шила мама. Помню, что я просил одеть ее, как принцессу.

— И она постаралась на славу, — сказала Мартина. — Когда я была маленькой, я просто мечтала о таком платье, как у королевы, с длинными, отороченными мехом рукавами. Должно быть, вы очень любили Луизу, раз не пожалели столько сил и времени на эту игрушку.

— Мне было десять лет, когда она родилась. У нас в семье и раньше рождались дети, но Луиза была единственным ребенком, который не умер в первый же год жизни. С самого начала она отличалась от остальных детей. Была такая здоровенькая, цветущая, пухленькая и счастливая. Энергия у нее била через край, совсем как у Эйлис. Родители не могли справиться с ней, она слушалась только меня. Ходила за мной повсюду как тень. Молясь каждый вечер перед сном, я благодарил Господа за то, что он не забрал ее от нас, как всех остальных детей. И я дал клятву, что если Бог не даст ей умереть в раннем детстве, то я всегда буду заботиться о ней и оберегать ее.

Торн мрачно покачал головой, голос стал жестким.

— Но я не сдержал своего слова. Я нарушил клятву, данную перед лицом Господа, и за это Луиза заплатила своей жизнью, как и мои несчастные родители.

Его прозрачные голубые глаза наполнились болью.

— Я не понимаю, как… — прошептала она.

Он поправил чепчик на Батильде и заговорил отрешенным глухим голосом:

— В семнадцать лет я нашил крест на свою одежду. И хотя понимал, что нужен своей семье, но был слишком молод, глуп. И вместо того чтобы оставаться дома, помогать родителям добывать хлеб насущный и защищать мою Луизу, как обещал Господу, я отправился за моря, с чужим королем, в этот проклятый крестовый поход. Да, я был невероятно глуп в то время…

Мартина была тронута его горем и раскаянием, ей почему-то захотелось утешить его.

— Но ведь вы отправились освобождать Гроб Господа нашего Иисуса Христа. Ведь вы…

— Какая чушь, — резко прервал он ее. — Вернувшись через два года домой, я нашел домик, но в нем не было ни души. Мне сказали, что Лесной Закон забрал эти земли в собственность баронов и что моя семья была вынуждена перебраться в расположенную поблизости деревню. — На скулах Торна заиграли желваки. — Мои родители не любили города и поселки. Должно быть, им было тяжело жить в той деревне. Если бы я был с ними, я бы нашел другое место, где можно охотиться и рубить лес, построил бы там новый дом, но меня не было с ними, а отец был уже слишком стар, чтобы сделать это в одиночку. Я покинул их, бросил и тем самым обрек на гибель.

— Но что… что с ними случилось?

— Пожар. — Он встряхнул одеяльце, подняв в воздух тучу пыли.

Мартина закрыла лицо руками.

— В одну ветреную ночь загорелась чья-то прохудившаяся соломенная крыша, — продолжал он, — вспыхнула от зажженной свечи, и в считанные минуты огонь охватил весь поселок. За десять лет существования этой деревни это был семнадцатый пожар. Все выгорело дотла. Жители собрали все обугленные кости и похоронили их в общей могиле.

Торн нежно расправил одеяльце, словно это была на самом деле его маленькая сестра, а не похожая на нее кукла.

Его глубокое горе и скорбь поразили Мартину, но что она могла сказать ему, как утешить? Он всегда казался таким сдержанным, контролирующим свои мысли и чувства. Теперь же она узнала, что есть чувства, с которыми он не в силах совладать. На самом деле он просто отгородился от причиняющих боль уколов раскаяния щитом своей хваленой сдержанности.

— Я нашел Батильду здесь, точно в таком виде, тщательно одетую и уложенную в колыбельку, с этим вот покровом над ней, защищающим ее от пыли.

— Почему ее оставили здесь? — спросила Мартина. — Ведь ваши родители, похоже, забрали с собой все сколько-нибудь ценное.

— Я и сам поначалу задумался над этим, а потом понял. Наверное, Луиза решила, что Батильде будет лучше в ее родном доме, а не в чужом поселке. А может, она неосознанно хотела уберечь ее от той страшной участи, которой не смогла избежать сама?

— И вы оставили ее здесь, не тронув?

Он пожал плечами.

— Так хотела Луиза. Ей лучше было знать. Ведь для Батильды этот дом родной.

Он поднялся и, взяв Мартину за руку, помог ей встать. Когда она поднялась, он не отнял своей руки, продолжая крепко держать ее руку в ладонях. Она с радостным трепетом ощущала прикосновение его теплой, шершавой кожи.

— Я никому и никогда не рассказывал об этом, — сказал он. — И не потому, что это грустно вспоминать, а потому, что мне становится до боли стыдно за себя. Не знаю, почему я рассказал это вам… надеюсь, вы не станете винить меня за это.

Она заглянула ему в глаза. Она знала, что и боль, и горе часто проистекают из чувства собственной вины.

— Конечно, нет. Но вы не должны чувствовать себя виноватым. Вам не за что казнить себя.

— Нет, есть за что. Если я стану врать сам себе, оправдывая себя лживыми увертками, это не поможет, а только усугубит мою вину.

— Но…

— Я бросил свою семью на произвол судьбы, потому что был молод, глуп и ослеплен фанатизмом. Теперь я стал старше и уже не так наивен. Богатство и власть, собственность на землю — благодаря этому норманны сумели поставить на колени саксов. И для меня единственный способ побеждать — это бороться их собственным оружием, властью собственности. Стать богатым, а значит, могущественным. Вот почему я так хочу получить свою землю.

«Наверное, поэтому он и решил рассказать мне о Луизе, — подумала Мартина, — чтобы мне стали понятны причины, побудившие его сыграть свою роль в моей судьбе, устроив этот брак с сэром Эдмондом».

Он выглядел очень усталым, словно рассказ о семье утомил и опустошил его.

— Ваш брат уже заждался нас, наверное. Пойдемте перекусим. Нам надо поспешить, чтобы добраться до монастыря до полуночи.

Не выпуская ее руки, он повел Мартину к выходу. Отодвинув входной полог, они увидели Райнульфа, который сидел на лужайке, потягивая из фляжки припасенное вино. Торн тут же отдернул свою руку. Он не должен прикасаться к ней, его прикосновения смущают ее. Да он и не позволял себе откровенных вольностей в общении с нею. А если бы позволил, интересно, как бы она себя повела? Он призадумался, но ответ оказалось найти непросто, потому что сердце говорило одно, а разум подсказывал совсем другое. И он не мог сразу разобрать, что ближе к истине — разум и осторожность или сердце и чувства. Ох, лучше бы ему никогда не пришлось выбирать между ними!

Как только они выехали из лесу и перед их взорами предстал возвышающийся посреди зеленой долины монастырь Святого Дунстана, в душе Мартины воцарились умиротворение и покой, которые она не испытывала с тех пор, как год назад покинула обитель Святой Терезы в Бордо. Глядя на аккуратные и изящные каменные строения монастыря, она восхищалась их успокаивающей гармонией. В отличие от похожего на каменную гробницу Харфордского замка, монастырь Святого Дунстана был таким открытым и гостеприимным. Вокруг него не было стен, рвов и частоколов. Он был окружен садами, пастбищами и тщательно возделанными лоскутками полей. Спускаясь в долину, путники повсюду встречали упорно трудившихся монахов и послушников, которые собирали урожай или пасли стада. Монастырь стоял на берегу реки, протекающей по долине. Вода в ней была чистая, прозрачная и голубая, как небо над монастырем. Вдалеке, на холме, виднелся необычайно красивый замок — как сказал ей Торн, это и был дом барона Ансо, который он так и не успел достроить. Окружающие замок и монастырь земли принадлежали баронству Блэкберн.

Все монастыри строились по единым неизменным правилам, поэтому Мартине не составило труда опознать все строения. На востоке, вокруг центральной башни, находились жилища монахов, входить в которые посторонним, конечно же, запрещено. Свобода передвижений гостей по обители будет ограничена покоями настоятеля, конюшней, гостевыми покоями, кухней и другими общественными строениями, расположенными на западе. Церковь стояла посреди монастырского двора и имела по отдельному входу с каждой стороны.

Монастырь Святого Дунстана являлся не аббатством, а приоратом, то есть маленьким филиалом большого бене-диктинского аббатства, расположенного далеко на юге. Настоятелем приората был брат Мэтью, он являлся здесь полновластным хозяином, согласовывая с верховным аббатом только наиболее важные решения.

Мартине понравилось, что монастырь маленький и уединенный. В любой другой, более крупной и многолюдной обители, ей вряд ли бы разрешили, несмотря на ее положение почетной и благородной гостьи, оставаться в стенах монастыря после захода солнца. Но брат Мэтью вопреки уставу согласился приютить ее, если она пожелает остаться погостить.

Проезжая через главные ворота, они услышали доносящееся из церкви пение, прекрасное и завораживающее.

Райнульф улыбнулся:

— Поют вечерю — значит, уже довольно поздно.

— Похоже, что вам обоим это пение доставляет удовольствие, — сказал Торн. — А я не понимаю, что особенного в этой вечере?

Священник с шутливым негодованием посмотрел на друга:

— Каждая церковная служба — особенная, ты, нечестивый язычник!

Мартина заговорщицки склонилась к Торну и прошептала достаточно громко, чтобы брат услышал ее слова:

— Да, но эта вечеря все-таки особенная, она приятней остальных служб, потому что ее звуки означают, что ужин не за горами!

Райнульф негодующе застонал, а Торн усмехнулся. У него была такая щедрая, такая открытая улыбка, что, когда он заглянул ей в глаза, она почувствовала такое же странное и приятное волнение, которое испытала, впервые встретившись с ним взглядами на причале гавани Балверхайт… ощущение того, что он смотрит не на нее, а внутрь нее, в самую глубь ее души и сердца.

— Вы оба еретики! — сказал Райнульф. — Один хуже другого.

Мартина улыбнулась. Ее радовало, что ей предстоит прожить целый месяц в этом чудесном месте, так похожем на обитель Святой Терезы. И хотя она не разделяла религиозного рвения воспитавших ее монашек, но сама жизнь в монастыре, с ее гармонией и строгим укладом, ей нравилась.

Она глубоко вздохнула, словно вбирая в себя волшебное пение, и несмотря на то что голоса были мужские, а не женские, сами звуки молитвы были ей знакомы и близки. Она почувствовала какую-то правильность, сопричастность к этой жизни, будто вернулась домой.

— Я заметила, что сегодня днем вы читали «Молитвы к Богородице», это так? — спросила Мартина, опуская руку с кубком на обеденный стол.

— Да, — ответил Торн.

Он мысленно улыбнулся, чувствуя, что Мартина намеревается затеять очередную застольную дискуссию. Ее любовь к спорам удивляла и восхищала его — так же как и ее умение их выигрывать. Со дня их прибытия в монастырь прошла неделя, и почти из всех случившихся за это время диспутов она выходила победительницей.

Саксу нравилось, что его не заставляют обедать вместе с молчаливыми монахами в трапезной, разделяя с ними их постную пищу, в отличие от Райнульфа, который, казалось, чувствовал себя здесь как дома, растворившись в повседневной жизни обитателей монастыря. Торн и Мартина обедали вместе в центральном зале настоятельских покоев, сидя друг против друга за маленьким столом. Их обычная молчаливость и сдержанность постепенно растаяла, уступив место дружескому расположению, неизбежно возникающему между двумя людьми, оказавшимися в незнакомом месте и предоставленными самим себе.

Днем они отправлялись на совместные прогулки, исследуя окрестности монастыря. Их любимым местом была излучина реки Блэкберн, там, где она круто поворачивала на север, вдаваясь в густой лес. Воды реки подточили берег в этом месте, а течение нанесло большие валуны, поросшие со временем мхом. Здесь они и бродили часами, спускаясь иногда к воде, чтобы, расположившись на камнях, подолгу беседовать. При этом Торн всегда брал ее за руку, помогая удерживать равновесие при спуске по крутому берегу, но в остальных случаях никогда не позволял себе какого-либо физического контакта с ней. Ему было очень трудно оставаться для Мартины только другом и не более, он хотел так много сказать ей, но предпочитал не делать этого, проявляя столь мучительное для него благоразумие.

Оба они были удивлены, обнаружив, что похожи друг на друга — не столько в интеллектуальном плане, сколько по темпераменту. Им были свойственны гордость и упрямство, и нечто другое, трудно объяснимое словами…

— Вас удивляет мой выбор? — спросил Торн. Они оба активно пользовались монастырской библиотекой, часто читая по очереди одни и те же книги — в основном греческих и латинских авторов, — чтобы затем спорить и обсуждать их, как ученые церковники.

Она удивленно взглянула на него.

— Еще бы, учитывая, что вы никогда не посещаете мессу.

— Но у каждого человека вера может принимать различные формы, миледи.

Мартина помолчала, задумавшись над его словами, ее синие глаза поблескивали в свете свечей. Ее красота, когда он смотрел на нее, иногда доставляла Торну мучительно сладкую боль.

— А вы действительно верующий человек, сэр Торн? — спросила она.

Он пожал плечами.

— Я принял крещение Матери нашей, святой церкви.

Она недоверчиво улыбнулась, а он остановил свой взгляд на ее губах — ярких, немного припухлых, словно их только что поцеловали. Эта мысль отдалась напряжением в чреслах, он мысленно стиснул зубы, проклиная свое необузданное воображение.

— Думаю, то, что вы принимали участие в крестовом походе, еще ни о чем не говорит, — сказала она. — Райнульф рассказывал, что многие весьма далекие от веры люди, в том числе разное отребье, нашили на одежды кресты и отправились с рыцарями-крестоносцами в надежде на богатую добычу. Другие присоединялись к походу, чтобы замолить свои грехи, и нимало не интересовались его целью — освобождением Гроба Господня в Иерусалиме.

Торн кивнул и откинулся на спинку стула. Тем временем Клева, кухарка брата Мэтью, убирала со стола пустые тарелки.

— К сожалению, должен сказать, что я не искал в походе ни добычи, ни прощения грехов, миледи. Я принадлежал к третьему типу крестоносцев — беднякам Божьим, как называл нас Людовик, — потому что мы были преисполнены веры и религиозного рвения. Я действительно стремился освободить Святую Землю и был даже готов пожертвовать ради этой цели своей жизнью.

Торн говорил спокойно, но Мартина уловила в его голосе горькие нотки сожаления, раскаяния, оставившего шрам в его душе.

Он вздохнул и отхлебнул добрый глоток вина.

— По крайней мере те из нас, кто остался лежать в земле Палестины, умирали с мыслью о том, что мы победим, что мы освободим Иерусалим и вернемся героями. Они так и не узнали, что крестоносцы потерпели страшное поражение и что на родине тех, кто вернулся, встречали отнюдь не как героев.

Клева поставила на стол вазу с ароматным анисовым печеньем. Мартина взяла один темно-коричневый кусочек и стала задумчиво жевать, размышляя о годах ранней юности Торна — о его первоначальной набожности, о пленении в Леванте и, наконец, о долгожданном возвращении домой, где он узнал о жестокой участи, постигшей его семью.

— Удивительно, что вы вообще сохранили хоть какую-то веру, — сказала она.

— О, я еще продолжаю верить, — тихо сказал он, глядя ей в глаза. — Правда, не так, как в юности. Будучи ребенком, я был, — он печально улыбнулся, — очень наивным. Я верил во всепрощающего Бога, в Бога любви, — сказал он.

— А теперь?

Он встал и подошел к стоящему в углу сундуку, в котором хранились шахматы.

— А теперь я знаю больше. Я знаю, что у Бога тоже есть что-то вроде характера и что лучше не становиться у него на пути, если он решил покарать кого-то.

— Звучит так, будто вы определяете веру как страх перед Богом.

Он поставил шахматную доску на стол и начал доставать фигурки из двух зеленых бархатных мешочков и расставлять их.

— А у вас есть иное, лучшее определение веры?

— Оно было у Питера Абеляра, — сказала она. — Он утверждал, что вера — это личное дело каждого.

Торн спрятал руки за спиной, затем выставил вперед сжатые кулаки, предлагая Мартине выбрать пешку. Она потянулась к правой руке, затем, подумав немного, указала на левую. Он открыл ладонь, на которой лежала белая пешка. Губы его скривились в сардонической усмешке, смысл которой был Мартине хорошо понятен — она постоянно угадывала, в какой руке зажата белая фигура. Она со смехом схватила белую пешку и принялась расставлять свои фигуры.

— Абеляр, — сказал Торн, усаживаясь и расставляя шахматы, — написал много умных и рассудительных книжек, но не написал ни одной проповеди. Я знаю, что ваша собственная теология несколько… расплывчата и учение Абеляра, несомненно, вполне вас устраивает, но мне оно совершенно не подходит.

Мартина привела в порядок свои фигуры.

— Но ведь он великолепен!

— Да, очень. У него был необыкновенно светлый ум. Однако он всего лишь человек, со многими недостатками, надо сказать.

Она с треском поставила своего офицера, делая ход.

— Но Абеляр не был еретиком. Он считал, что если человек пострадал за свои грехи, то тем самым он искупил их.

— Я говорю не о том, что он считал или во что он верил, — сказал Торн. Он помолчал, делая ответный ход и с некотороым сомнением посмотрел на Мартину. — Я говорю об Элоизе.

— А! Ну, любовь — это великая сила. — Она почувствовала, что краснеет. — По крайней мере так говорят. И всегда найдутся люди, готовые спорить, что противостоять ей невозможно.

Торн выстроил свои пешки в боевом порядке.

— Верно, если кто-то недостаточно силен для этого. Будучи служителем церкви, Абеляр должен был оставаться холостым и целомудренным. Но он оказался слаб и в результате пострадал от этого. Любовь к Элоизе была ошибкой, и он, несомненно, осознал это со всей ясностью в тот момент, когда слуги ее дяди ворвались в его комнату и… — он быстро взглянул на Мартину и сделал новый ход, — …и оскопили его.

— Кастрировали, — поправила его Мартина. — Лучше называйте вещи их собственными именами. Кажется, будто вы даже одобряете такое ужасное наказание, которое он понес всего лишь за то, что просто имел несчастье влюбиться.

Торн откинулся назад и пристально смотрел на Мартину, задумавшуюся над очередным ходом.

— Иногда влюбиться — это не просто так, — тихо сказал он. — Потому что могут возникнуть последствия. И Абеляр прекрасно понимал это, но потерял самоконтроль и не смог удержаться от того, чтобы не влюбиться… Я не повторю его ошибки, — задумчиво помолчав, уверенно добавил он.

Лицо Мартины вспыхнуло. Она подняла на него глаза и, глубоко вздохнув, быстро сказала:

— И я тоже.

Со всем самообладанием, на которое была способна, она решительно двинула вперед ферзя и хладнокровно кивнула на доску;

— Ваш ход, сэр Торн.

 

Глава 12

Как-то погожим теплым вечером, когда солнце уже клонилось к закату, окрашивая золотом окрестные поля, Мартине довелось увидеть, как Фрея убила свою первую жертву — маленькую толстую куропатку. Торн объяснил, что позволит птице съесть свой первый трофей, хотя в будущем, конечно же, отучит ее от этого.

— Смотрите, — сказал он, указывая на сокола, который приземлился возле своей добычи. — Вначале она ощиплет куропатку, а затем станет клевать, начав с левого крыла.

Мартина изумленно взглянула на него.

— Да-да, она сначала выдернет все перья, а потом съест ее.

Когда Фрея сделала все в точности так, как он и сказал, Мартина с удивлением спросила:

— Но откуда вы это знаете?

— Не существует почти ничего такого, чего бы я не знал об охотничьих птицах, Мартина, — рассмеялся Торн.

С опозданием спохватившись, он понял, что случайно назвал ее по имени, вместо обычного «миледи». Мартина была поражена не меньше его. Он стиснул зубы и отвернулся. Мартина поняла, что он злится на себя за эту оговорку, но все же слышать из его уст свое имя, произнесенное с приятным ее уху английским акцентом, ей было почему-то очень приятно.

Глядя на Фрею, терзавшую куропатку, он нахмурился.

— А вы успеете ее выдрессировать к нашему отъезду домой? — спросила Мартина, тронутая его смущением.

— Домой? — по его лицу скользнула тень. — О, вы имеете в виду Харфорд. Да, в основном, конечно, успею.

— Само собой, что я имела в виду Харфорд. Ведь это же и ваш дом, не так ли?

— Это дом сэра Годфри.

Торн извлек из ножен кинжал с серебряной рукояткой. Стараясь случайно не задеть возбужденно бившую крыльями Фрею, он стал на колени, склонился над куропаткой и вскрыл кинжалом ей череп, обнажая мозги. Фрея тут же принялась энергично клевать белую мякоть. И хотя Мартина понимала, что в этом нет никакой жестокости и что хозяин всего лишь поощряет отличившуюся птицу, все же она поспешно отвернулась от неприятного зрелища.

— У меня нет дома, — произнес Торн, втыкая в землю кинжал. — Я лишился его с тех пор, как покинул родительский кров много лет назад.

— И у меня тоже, — немного помолчав, ответила Мартина.

Он бросил на нее быстрый взгляд и поднялся на ноги, вытирая кинжал о кожаные штаны.

— Но он у вас будет через несколько недель, как только вы выйдете замуж.

Она кивнула.

— И у вас тоже, вскоре после этого события.

По лицу Торна проскользнула тень беспокойства. Он отвернулся, молча смотря на Фрею, которая расправлялась со своей первой добычей.

«Он наблюдает за мной!» — почувствовала Мартина.

Боковым зрением она могла видеть Торна, который стоял рядом с ее братом на лугу, неподалеку от нее. На его одетой в кожаную перчатку левой руке сидела Фрея, а пара повизгивающих спаниелей вертелись возле ног. Торн надел на голову сокола колпачок, заканчивая сегодняшнюю тренировку. Все это время, разговаривая с Райнульфом, он определенно следил за ней, пока она ходила по монастырскому саду, осматривая растущие там целебные травы.

Мартина присела возле невзрачного растеньица с большими пушистыми листьями. Ослиное ухо, так его обычно называют. А еще комфри. Но монашки всегда называли его нитбон, то есть «трава, сращивающая сломанные кости», и Мартина хорошо знала это растение. Трава эта была довольно редкая и очень ценная из-за своего сильного лечебного свойства, кроме того, вырастить ее из семян было сложной задачей. А поскольку Мартина хотела обязательно иметь ее в саду, который она собиралась разбить в своем новом доме, то она решила срезать несколько отростков, чтобы посадить их в Харфорде. Достав из футляра острый столовый ножик, она выбрала веточку, быстро освободила ее от нижних листьев и аккуратно, под углом, отрезала от основного стебля.

«И все-таки он наблюдает за мной. И уже давно».

Всякий раз, когда она чувствовала на себе его взгляд, по телу пробегала легкая, приятная и согревающая дрожь, ощущение было точно такое, которое она испытала, сидя в горячей ванне и потягивая бренди, в то время как Фильда расчесывала ей волосы жесткой щеткой… будто чьи-то быстрые и нежные пальцы скользят по ее коже.

Всякий раз при мысли о Торне на нее нападало что-то вроде лихорадки. Она не признавалась себе в этом безотчетном чувстве увлеченности и девического восхищения, уже переросшем в безрассудную и страстную влюбленность, целиком овладевшем ею. Оно наполняло ее восхитительным, удивительным ощущением полноты жизни, целостности, давало небывалый прилив сил и энергии.

В действительности, конечно, далеко не все было так просто. В ее положении предаваться мыслям о Торне было по меньшей мере неумно и, пожалуй, даже опасно. Ведь она помолвлена с Эдмондом. Раз Райнульфу надо выдать ее замуж, то она и выйдет замуж. И если она позволит чувству, испытываемому к Торну, расцвести в ее сердце, то это не принесет ей ничего, кроме боли.

Усилием воли она приказала себе не думать о нем. Аккуратно уложив срезанный отросток в корзину, она пошла дальше по саду в поисках других целебных трав.

В монастырском саду, за которым ухаживал брат Поль, местный лекарь, произрастало огромное количество разнообразных лекарственных растений: ромашка, пиретрум девичий, наперстянка, валериана, тысячелистник…

А еще здесь росли анжелика, или дудник, известная также Как корень Святого Духа, укроп и рута душистая, избавлявшие от порчи и колдовства, трава Святого Иоанна, которая, по словам брата Поля, помогала не только при легочных недугах, но и изгоняла бесов. Что она помогает при болезнях легких, Мартина знала и сама, что же касается изгнания бесов и прочей ерунды… что ж, может, она и смогла бы поверить в такие сверхъестественные свойства этой травки, но только для начала ей надо было бы поверить в само существование злых духов и всякой нечисти. Ну а пока что она предпочитала сосредоточиться на давно известных и действительно целебных свойствах этих растений.

Мартина опять обратила внимание на траву нитбон, сращивающую кости. Известно было, что если приложить подогретую мазь, приготовленную из ее размятых стеблей и листьев, к месту перелома и перевязать, то очень скоро кости срастаются, не оставляя следа. Однажды ей довелось наблюдать в Париже, в университетской больнице, как с помощью этой мази врач просто-напросто сотворил чудо, вылечив сломанную ногу у маленькой девочки, попавшей под телегу. Говорили даже, что если бросить корень нитбона в горшок с варящимся в нем свежим мясом, то отдельные куски срастутся в один.

Мартина решила проверить это. Откопав толстый белый корень, она вытянула его из земли. Осталось найти куски свежего мяса… Может, Клева пожертвует одну курочку для научных изысканий? В конце концов, если опыт и не удастся, останется отличный куриный бульон с кореньями. Мартина отряхнула корешок от грязи и положила в корзинку вместе с остальными находками.

Интересно, он все еще смотрит на нее? Как можно более естественно и небрежно она обернулась, будто невзначай, и посмотрела на луг.

Торн смотрел прямо на нее. Встретившись с ней взглядом, он растерялся, резко отвел глаза и повернулся к Райнульфу, который наклонился к сидящему спаниелю и почесывал ему брюхо.

— Как ты узнал о ее существовании? — спросил его Торн.

Этот вопрос озадачил его друга, видно, он не сразу его понял.

— Я хочу сказать… когда ты обнаружил, что у тебя есть сводная сестра?

— А, ты вот о чем!

Райнульф выпрямился и посмотрел в сторону сада. Теперь они вместе наблюдали за Мартиной, которая в этот момент сорвала какой-то листик, растерла его между пальцами и поднесла к носу. Улыбнувшись, она вдохнула его терпкий аромат.

— Мне было шестнадцать, — начал Райнульф. — Я приехал домой, в Париж, на рождественские каникулы. Однажды мой старший брат Этьен и я отправились на верховую прогулку. Ему в то время было девятнадцать и он был большой щеголь. В отличие от меня он был очень светским, любил мирские удовольствия. Ну вот, приехали мы в какую-то деревушку, не очень далеко от нашего замка. Отец дал нам какое-то поручение, уж не помню теперь какое. Этьен вдруг вытянул руку и сказал: «Посмотри туда!» Я взглянул и увидел выходившую из церкви светловолосую девочку с маленьким ребенком на руках. Когда я спросил у брата, знает ли он ее, он ответил, что никогда не видел ее раньше, но знает, что о ней тут говорят, будто У нее есть богатый любовник, который намного старше ее и живет где-то далеко отсюда, и что ребенок, которого она держит на руках, — это ее незаконнорожденная дочь от этого человека.

— Это была Адела? — пробормотал Торн.

— Да, — кивнул Райнульф. — Однако в то время ни я, ни мой брат ничего не знали об Аделе. Ей, наверное, было лет пятнадцать, но выглядела она еще моложе. Она казалась слишком юной, чтобы быть чьей-то любовницей, и уж тем более чтобы иметь ребенка. — Он вздохнул и продолжал: — Этьен сказал, что пора бы мне уже познать женщину. Когда ему самому было четырнадцать, отец купил ему женщину и вот теперь он собирался сделать то же самое для меня. И посчитал, что эта девочка вполне подходит для этой цели. Мужчина, который содержал ее, часто отсутствовал, и она почти все время была одна…

Я тогда действительно хотел женщину и постоянно думал об этом, но в моих мыслях была именно женщина, старше и опытнее меня, из плоти и крови, а тут худенькое дитя, кожа да кости, которую я даже не воспринимал как женщину.

— И ты отказался.

— Да, но Этьен не стал меня слушать. Он уже все решил за меня. Нагнав ее за углом, он предложил ей при-грошню монет за то, чтобы она отвела меня в свой дом. Это было ужасно. Она испугалась, а ребенок расплакался. Потом я узнал, что ей было известно, кто мы такие. Представляешь, каково было ей? Получить такое предложение от сыновей человека, являющегося отцом ее ребенка. Она убежала, и я еле удержал брата от погони.

— Он, должно быть, разозлился на тебя за то, что ты нарушил его планы?

— Да, и даже пожаловался на меня отцу. Рассказал ему все, как было.

— И отец сказал вам, кто была эта девушка?

— Нет. На следующее утро он приказал нам оседлать лошадей и следовать за ним. Мы прискакали в маленькую глинобитную хижину, недалеко от той деревушки, где мы повстречались со светловолосой девушкой. Он завел нас внутрь, и там мы увидели ее с ребенком на руках. Этьен обрадовался, ткнул меня в бок и сказал на ухо: «Видишь? Что я тебе говорил? Он купил ее для нас обоих!». А отец, положив руку ей на плечо, сказал: «Наступило время представить вас друг другу. Это Адела». Моему братцу не терпелось и он не слушал, что говорит отец. Отшвырнув свой плащ, Этьен принялся расстегивать пояс на штанах.

— А твой отец? Что сделал он?

— Он взял ребенка из рук девушки, поднес его к нам и сказал: «А это ваша сестричка. Ее зовут Мартина». Сначала мы ничего не поняли, а когда до нас дошел смысл сказанного, то Этьен… он просто пришел в бешенство. Весь покраснел от ярости и ужасно кричал на отца, даже обвинял его в том, что он подсыпает яд матери в пищу, чтобы извести ее и жениться на этой девке. Потом обратил свой гнев на девушку, назвал ее шлюхой и сказал, что ребенка надо бросить в лесу на съедение диким зверям. Затем он схватил свой плащ, вскочил на лошадь и ускакал.

— А ты? Ты тоже уехал?

— О Господи, нет. Я остался… я был… как будто загипнотизирован. Стоял и смотрел на ребенка, которого держал на руках мой отец, на мою сестру. Надо же, у меня есть сестра! Она была такая розовенькая, такая крохотная. Крики Этьена напугали ее, и она расплакалась. Отец смотрел на Аделу. Я раньше никогда не видел, чтобы у него было такое беспомощное выражение лица. Он протянул ей Ребенка, а я шагнул вперед и взял младенца из его рук. Она была легонькая, как пушинка, и теплая, от нее пахло молоком. Я начал баюкать ее, успокаивать, говорил ей: «Ну, ну успокойся. Успокойся крошка». И она заснула у меня на руках. Я почувствовал… ну, в общем, это чувство трудно описать словами.

— Можешь не объяснять. Мне оно знакомо, — сказал Торн, его голос слегка задрожал. — У меня тоже была сестра.

Мартина срезала красивый розовый цветок и воткнула его в заплетенную косу. Торну было приятно видеть, как она украшает себя, раньше он не замечал, чтобы она уделяла внимание своей внешности.

Райнульф кивнул.

— После этого я целых десять лет не видел свою сестру, — немного помолчав, продолжал он. — Вернувшись из крестового похода, я преподавал в университете, когда из Руана прибыл гонец. Наша мать умирала. Я вернулся домой, ну а что было потом, ты уже знаешь. Матушка умерла, отец женился на леди Бланш, а Адела, — он медленно покачал головой, — Адела обвязала шею веревкой с камнем и утопилась.

Торн повернул голову вслед за ним и посмотрел на Мартину, которая перебиралась через низкую живую изгородь, отделяющую луг от монастырского сада.

— А Мартина, — добавил Торн, — осталась одна в лесу погибать от голода.

Райнульф опять покачал головой, по его лицу пробежала тень.

— Когда я нашел ее, она была еле жива; вся мокрая, дрожащий скелетик в юбке. Хотя, по правде говоря, она была не такая уж маленькая. Для своих десяти лет она была очень крупная, с длинными руками и ногами. Уже тогда было заметно, что она будет высокой. Я бы узнал ее в любом случае, ведь она была удивительно похожа на отца. Мартина никогда не была красавицей, думаю, что и сейчас о ней этого не скажешь, но в ней всегда было что-то особенное. Этот свет в глазах, эти искорки, говорящие о незаурядном уме и темпераменте. Наверное, это звучит странно.

— Нет-нет, — заметил Торн. — Я прекрасно понимаю, что ты имеешь в виду.

Он не сказал только о том, что, по его мнению, Райнульф не прав, считая свою сестру некрасивой. Мартина шла к ним по лугу, держа в одной руке корзинку с травами, а другой приподнимая платье над высокой травой. Ее светлые шелковистые волосы разметались по ветру. Она чему-то улыбалась, и ему вдруг отчаянно захотелось разделить ее неведомую радость, приобщиться к ее душе. Ее щеки разрумянились от работы и яркого солнца, в глазах поблескивали знакомые и делающие ее такой привлекательной искорки.

Мартина была не просто красива, она была утонченно красива. Она была изысканная, непредсказуемая и единственная. Одновременно нежная и резкая, теплая и холодная… и бесконечно желанная.

И она должна принадлежать Эдмонду.

Отдаленный звон колоколов вывел Торна из темных глубин сна. Он открыл глаза и лежал в темноте прислушиваясь. Была полночь, ризничий звал братьев к заутрене. За окном слышался шорох накрапывающего дождя.

Из соседней спальни доносилась возня одевающегося Райнульфа. Он собирался присоединиться к полуночной молитве монахов. Торн не понимал, зачем Райнульф мучает себя, ведь он гость и не обязан подчиняться монастырскому уставу. С его точки зрения, было неумно так истязать себя, особенно накануне возвращения. Ведь завтра им предстоит долгая дорога обратно, в Харфорд, и Райнульфу следовало бы хорошенько выспаться перед путешествием, а не стоять всю ночь в церкви, распевая латинские гимны. И ведь он наверняка останется там, в капелле, до первых лучей солнца, чтобы принять участие в утреннем панегирике.

Торн услышал, как Райнульф приветствовал брата Мэтью и они вместе вышли из покоев. Опять воцарилась тишина. Он повернулся на бок и закрыл глаза, но уснуть уже не мог. В последнее время это с ним стало часто случаться. Его собственное тело отказывалось повиноваться разуму, говорящему: «Спи, ты должен набраться сил».

Торн поднялся, зажег светильник и натянул штаны. Сходив на кухню, он налил себе кубок вина и, вернувшись в центральный зал, сел за стол. Томик «Элементов» Евклида, который он недавно закончил читать, лежал рядом, и он взял его в руки.

Настоятельские покои, в которых их поселили, представляли собой большой каменный дом с залом на втором этаже. К залу примыкали четыре спальни. Одна принадлежала брату Мэтью, три другие предназначались для знатных гостей. Слуги ночевали где-то вне покоев, так что сейчас в доме никого не было, кроме Торна… и, конечно, леди Мартины, спящей в своей келье. Оттуда не доносилось ни звука, видимо, она крепко спит и звон колоколов не потревожил ее.

Торн открыл книгу и стал перелистывать пожелтевшие страницы, густо исписанные мелким латинским шрифтом, но слова расплывались перед глазами. Перед его мысленным взором стояли ее глаза, освещенные изнутри синим сиянием… он слышал ее переливчатый, музыкальный смех… чувствовал ее ладонь, такую прохладную и маленькую. Он не мог отогнать от себя ее образ, не мог заставить себя не думать о ней.

Таким беспомощным он еще никогда себя не чувствовал. О Боже, как же ему будет не хватать ее после того, как они уедут отсюда! Они больше никогда не будут вместе. В течение всего этого месяца в монастыре он каждое утро просыпался с мыслью о ней. Одеваясь и умываясь, он говорил себе: «Скоро я увижу ее». Каждый день он находил повод, чтобы оказаться возле нее, быть рядом. Он вдыхал ее аромат, напоминающий цветущие дикие луга, с напоенными солнцем теплой землей, травами и душистыми цветами.

А когда ее не было рядом, как сейчас, у него болело сердце, разрываясь от желания видеть и чувствовать ее. Как оно болело! Никогда еще он не испытывал такой боли, не чувствовал себя настолько зависимым от другого человека, от женщины.

Он поневоле даже восхищался хитросплетениями судьбы, сыгравшей с ним эту шутку. Впервые за двадцать девять лет жизни он познал ощущение полноты, целостности. Его душевную пустоту заполнила женщина… а обладать ею ему не дано. И вернется он в Харфорд еще более опустошенным, познав лишь горький вкус недостижимости счастья.

Наверное, Бог все еще не простил его за то, что он оставил свою семью перед лицом злого рока. Но неужели он не заплатил сполна за свою ошибку? А они? Разве они не поплатились за его неверность слову? А маленькая Луиза? Пробормотав проклятие, он отшвырнул книгу в сторону. В густой тишине ему вдруг почудился какой-то звук — какое-то хныканье. Ребенок? Здесь?

Торн прислушался. Нет. Показалось. Просто он думал о Луизе и… Но вот опять! Запинающийся, мучительный стон.

Звук шел из спальни леди Мартины.

Немного поколебавшись, Торн все-таки поднялся, взял светильник и, подойдя к закрытому пологом проему, прислушался. И вдруг раздался тихий сдавленный крик. Может быть, ее мучают кошмары?

— Миледи? — Он кашлянул.

Вместо ответа раздалось невнятное и отчаянное бормотание.

— Миледи! — повторил он уже громче.

Мартина что-то взволнованно заговорила во сне, быстро глотая слова, так что он ничего не мог разобрать. Раздвинув штору, Торн заглянул внутрь. Ее узкая кровать стояла справа, возле стены, настолько близко к нему, что он мог бы, протянув руку, дотронуться до ее лица. Но он подавил в себе это желание.

Мартина лежала на животе, коса свисала с кровати. Полотняные простыни сползли и обвились вокруг бедер, обнажив спину. Торн мог видеть мягкие плавные изгибы, узкую талию. Бледная кожа отливала золотом в мерцающем свете свечей, она была необычайно гладкая и прекрасная, Торна охватило неодолимое желание дотронуться до нее, погладить шелковистое тело, отбросить простыни и обнять его. Но нет…

Он уже повернулся, чтобы уйти, когда она снова заговорила. На этот раз он сумел расслышать невнятные, наполненные ужасом слова:

— Мамино свадебное платье в озере.

Они были произнесены голосом какой-то маленькой испуганной девочки, а не самоуверенной и владеющей собой женщины, какой он ее считал.

Ее дыхание участилось, она напряглась, руки конвульсивно дергались. Из груди вылетел сдавленный стон, она повернулась на кровати, и он увидел, что ее пылающее лицо покрыто испариной, несмотря на ночную прохладу.

Торн вошел в комнату, задернув за собой штору, и поставил светильник на пол. Взяв скомканную простыню, он накрыл ей спину и плечи. Ее руки судорожно сжимались.

— Миледи.

— М-мамино… свадебное платье…

— Проснитесь, миледи, — он присел на краешек кровати и нежно потряс ее за плечи. — Очнитесь.

Она открыла глаза и с криком «Мама! Мама!» проснулась. Лицо Мартины было искажено ужасом, ее всю трясло. И, забыв обо всем, чувствуя только инстинктивное желание защитить, утешить, он лег рядом на узкую кровать и крепко сжал ее в своих объятиях.

 

Глава 13

Очутившись в его руках, она задрожала, как птенец, выпавший из гнезда. Он не разжимал объятия, крепко стискивая ее и шепча ласковые слова:

— Ш-ш-ш, это всего лишь сон…

— Т-торн? Сэр Торн?

— Да. — Он убрал с ее влажного лба спутанные пряди волос. — Вам приснился кошмарный сон.

Она застонала и склонила голову ему на грудь. Торн приложился губами к ее волосам, окунаясь в запах солнечного тепла и душистой лаванды. Ее тело было таким желанным, что ему захотелось обвиться вокруг нее, спрятать лицо в ее роскошных волосах. Усилием воли он отбросил эти мысли, напоминая себе, что пришел только затем, чтобы успокоить ее.

Когда она наконец окончательно проснулась, Торн почувствовал, как участилось ее дыхание — двусмысленность их позы привела ее в сильное смущение. И в самом деле, сейчас глубокая ночь, они лежат вдвоем на одной кровати, он сжимает ее в объятиях, она обнажена и лишь тонкое полотно простыни разделяет их тела.

Приняв в расчет эти обстоятельства, он счел необходимым сказать ей:

— Мне лучше сходить за вашим братом. Он в церкви.

Она отрицательно покачала головой:

— Нет, не надо. Я… я не могу всякий раз беспокоить его. Ничего, это всего лишь плохой сон.

Он нежно провел рукой по ее спине.

— Вы вся дрожите из-за этого «ничего», миледи. Вас часто посещают такие кошмары?

— Один кошмар. Всегда один и тот же.

— Это происходит с вами каждую ночь?

— Почти, особенно в последнее время. Чем ближе день предстоящей свадьбы, тем чаще я его вижу.

— Расскажите мне об этом. — Торн еще крепче прижал ее.

Ему остается только утешать ее, раз он не может стать для нее более близким, таким, каким бы ему хотелось. Если она позволит, он разделит с ней ее боль, попытается облегчить ее.

— Мне снится всегда одно и то же. Снится, как я нахожу в озере свадебное платье моей матери. Она была такой красивой и вдруг… вдруг вместо ее лица я увидела в воде эту жуткую маску смерти…

— О миледи, — прошептал он.

— Если бы не Райнульф, то я бы тоже погибла. Он спас меня. И больше того: он сделал так, что мне захотелось жить дальше. Он научил меня всему, дал образование. Только благодаря ему я стала такой, какая есть. И поэтому ради него я сделаю все на свете.

— И даже выйдете замуж за сэра Эдмонда.

— Да, — еле слышно проговорила Мартина.

— Хотя одна только мысль о замужестве приводит вас в содрогание. Она кивнула.

— Может быть… может быть, вам понравится замужем. Эдмонд не такой уж плохой, он просто слишком молод. — Даже ему самому эти слова показались пустыми, ничего не значащими. — Может, даже случится так, что вы сумеете полюбить его.

— Ради всего святого! Надеюсь, что нет! — Ее порывистый возглас встревожил и в то же время обрадовал его.

— Вы предпочли бы брачный союз без любви?

— Я бы предпочла вообще обойтись без брачного союза. Сама мысль об этом мне неприятна. Но поскольку мои пожелания не принимаются в расчет, я соглашусь на этот брак без каких-либо чувств, не говоря уже о любви. Мужчины всегда используют любовь, чтобы завладеть сердцем женщины, держать ее в узде и даже уничтожить, если им это выгодно.

До него не сразу дошел глубинный смысл этих горьких слов.

— Когда мне нужна была помощь, — продолжала она, — Райнульф пожертвовал собой ради меня и теперь я собираюсь сделать для него то же самое.

— И даже готовы ради него загубить свою дальнейшую жизнь?

— Я уже решила. Никакой «дальнейшей жизни» для меня не существует. До сих пор я жила, была счастлива и все это благодаря Райнульфу. Настала моя очередь пожертвовать собой.

Что он мог ей сказать? Что лучше расторгнуть брачный договор, чем идти на ненавистный ей союз? Тот самый брачный союз, который он же сам и устроил и от которого зависело его будущее? Поскольку в обычной жизни Торн не был склонен к самокопанию и сомнениям, то сейчас он почувствовал сильное смущение, впервые со всей откровенностью осознав свою истинную роль в ее судьбе. Одно дело Райнульф. Его выгоды от этого брака оправданы хотя бы тем, что Мартина сама чувствует себя обязанной вернуть ему его свободу. Но ему, Торну, она ничем не обязана и тем не менее он, ни секунды не колеблясь, готов обменять ее руку на свое благополучное будущее.

И что же теперь?.. А теперь он не может перестать думать о ней, не может перестать желать ее, тосковать по ней…

То, что раньше казалось таким простым, стало вдруг невероятно сложным и запутанным. Даже все его самообладание не помогало. Чувства и желания, всегда сдерживаемые и находящиеся под контролем, вдруг взбунтовались. То, что творилось внутри него, напоминало ему скованного цепью дикого медведя, который яростно кидается на свои путы, стараясь разорвать их и освободиться…

Сквозь шум дождя за окном до них донеслось отдаленное полуночное пение, фантастическое и завораживающее.

Торн посмотрел на лежащую в его объятиях женщину, такую теплую и желанную. Он чувствовал сквозь тонкую ткань простыни ее обнаженную грудь, прижатую к его груди, слышал биение ее сердца… Она все еще беспокойно подрагивала.

Находиться здесь, в такой час в ее постели! Это же почти святотатство, преступление! Он понимал, что должен немедленно покинуть комнату, но не мог; не мог оставить ее одну, испуганную и дрожащую, — это было выше его сил.

Сейчас, сейчас он поможет ей успокоиться, подождет, пока она не уснет, а потом, конечно же, уйдет. Он поднял ее тяжелую косу, снял скреплявшую ее ленточку и начал аккуратно расплетать ее волосы. Скоро она расслабилась, перестала вздрагивать, и ее дыхание стало ровным.

— Вы когда-нибудь думали о том, что такое судьба? — спросила Мартина.

— Судьба? — Его пальцы скользили по мягкому золотому шелку ее волос. Торн не нашелся что ответить.

— Вот. А я думала, — прошептала она. — Мне кажется, что судьба — это лента, длинная-предлинная золотая лента. Она вьется по нашей жизни, проходя сквозь нее, и мы поначалу даже не замечаем ее, лишь изредка видим ее отблеск то там, то здесь. И вовсе не думаем о ней, пока вдруг не обнаруживаем, что она уже обвилась вокруг нас, опутала так, что мы не в силах освободиться.

«Для столь рассудительной и рациональной женщины сказанные слова звучат чересчур образно и даже фантастически», — с улыбкой подумал Торн.

— А разве Райнульф не говорил вам о свободе воли? Кажется, это была самая первая лекция, которую он прочел мне.

Она усмехнулась:

— И мне тоже. Конечно, свобода воли существует, и поэтому тем более обидно вдруг обнаружить, что ты всего лишь пленница своей судьбы.

— Мне хочется верить, что я все-таки еще способен сам направлять свою жизнь и свою судьбу в нужное мне русло.

— Всем хочется в это верить. Но не кажется ли вам иногда, что есть какие-то другие, несоизмеримо более могущественные силы, которых вы даже не можете осмыслить, и они незаметно управляют вами?

Торн ярко представил сидящего внутри него медведя, рвущегося с цепи.

— Нет, — солгал он. Это была не совсем ложь, а скорее полуправда. Да, неодолимое чувство, которое он испытывает к Мартине, увлекает его за собой, и он не может справиться с ним. Но он не допустит, чтобы медведь вырвался на свободу, у него должно хватить сил удержать его на привязи.

— Моя мать была жертвой своей судьбы, — сказала Мартина. — Долгие годы она была пленницей своей любви к Журдену. И только смерть освободила ее. Она наложила на себя руки, и это было первое и последнее проявление ее свободной воли.

Рука Торна замерла в ее волосах, — Вы расцениваете ее самоубийство как акт свободной воли?

— Нет, я не одобряю ее. Я хочу сказать, что понимаю ее. И даже в некотором роде восхищаюсь ею. Это был для нее единственный способ освободиться от пут, и она воспользовалась им.

— В том, что она с собой сделала, нет и не может быть ничего достойного восхищения, Map… миледи. Я понимаю, что она считала себя крайне несчастной, но вы ошибаетесь, обясняя ее слабость как силу духа. Она просто сдалась, не подумав о том, что тем самым обрекает свое дитя на неизбежную гибель.

— Значит, по-вашему, это не было бы так ужасно, если бы она не несла ответственности за меня? Если бы у нее не было ребенка?

— Послушайте, ведь это не научный диспут, миледи. Не надо строить предположений. Правда заключается в том, что у нее был ребенок и она даже не задумалась о его судьбе, когда решила свести счеты с жизнью.

— Но я выжила.

— Благодаря Райнульфу. Но в вашем сердце остались глубокие, незаживающие шрамы, разве не так? Эти кошмарные сны, в которых вы находите ее мертвое тело… хорошо еще, что вы оказались достаточно сильной, чтобы не сойти с ума от всего этого.

— Самое страшное в моих снах — это даже не то, как я обнаруживаю ее мертвой, — помолчав, сказала Мартина. — Иногда мне это даже и не снится. Самое страшное — это вода. Во сне она превращается в кровь. В озеро крови… — Она вздрогнула и обвила его руками. — С того момента вода приводит меня в ужас, я боюсь ее. Будучи ребенком, я плавала постоянно, но теперь уже много лет ни разу не входила в воду.

— И все же вы прыгнули в воду, когда это потребовалось для того, чтобы спасти Эйлис.

— У меня просто не было выбора.

— Нет, у вас был выбор. Вы могли отступить, поддаться сидящему в вас страху и позволить ей погибнуть, но вы не сделали этого. Вы призвали на помощь всю свою волю, преодолели страх и спасли ее.

Она задумалась над его словами и глубоко вздохнула.

— Вам надо снова поплавать, — сказал Торн, — просто так, ради удовольствия.

— Я боюсь, — прошептала она.

— Страх для того и существует, чтобы побеждать его. — Он гладил ее по голове, массируя пальцами ее кожу. — Вы должны поплавать.

— М-м-м.

— Вы должны.

— М-м-м, — она слегка напряглась под его рукой.

— Обещайте мне, что вы сделаете это.

— Хм-м?

— Скажите, что как-нибудь пойдете и поплаваете. Это важно. Преодолев страх один раз, вы сможете и дальше поступать в соответствии с вашей волей. Обещайте мне!

— Да-да, обещаю, — пробормотала Мартина.

— Вы просто соглашаетесь, чтобы отделаться от меня. — Торн недоверчиво усмехнулся.

Она не ответила, уютно сворачиваясь подле него клубочком, теплая и полусонная.

Сквозь сон она услышала чей-то смех. Мартина открыла глаза. Кто-то лежал в кровати рядом с нею. Она вдохнула знакомый и терпкий мужской запах.

Торн!

Голоса приближались. Кто-то оживленно переговаривался, смеясь.

— Что там… — начала было она.

Торн зажал ей рот рукой. Она увидела его глаза в призрачном свете догорающего светильника, в них было предостережение. Она кивнула, и он убрал руку.

— Это Райнульф и Мэтью, — наклонившись к ее уху, фошептал он. — Они вернулись, когда вы спали. Они идят там, в зале, и беседуют. Поэтому я не мог уйти из вашей спальни незамеченным.

Мартина кивнула.

Была глубокая ночь, дождь за окном усилился. Она лежала в объятиях Торна, свернувшись клубочком, ее рука покоилась на его талии. На нем не было рубашки, и они лежали, тесно прижавшись друг к другу на узкой кровати, как любовники. На мгновение ее охватил страх, прежде чем она вспомнила, что между ними ничего не было. Он просто слушал ее, отгонял прочь ее страхи и держал в своих объятиях, пока она не заснула. Он не целовал ее, это точно. Она была в этом уверена, потому что, если бы целовал, она бы помнила об этом.

А ведь ему ничего не стоило воспользоваться ее полусонным состоянием и овладеть ею. Достаточно было лишь захотеть, отдернуть простыню, и вот она вся в его власти. Он не святой, а обычный мужчина, с нормальными мужскими потребностями. К тому же он сильный. Она чувствовала его крепкие, гладкие мышцы ног и бугры на груди. Он без труда мог бы овладеть ею, если бы только захотел. И ему даже не пришлось бы принуждать ее! Ведь такой искушенный человек, как Торн, наверняка знает, как разжечь в женщине огонь. Знает, как дотрагиваться до нее, как ласкать тайные местечки, пока она сама не раскроется и не станет умолять его взять ее сейчас же. При мысли о том, что он мог бы с ней сделать, ей стало тепло и приятно. Ее волосы колыхались от его дыхания. Он держал ее так крепко, что она не могла различить, стук чьего сердца она слышит — Торна или своего. Она чувствовала его каждой клеточкой, и это наполняло ее необычайной трепетной радостью.

Мартина посмотрела на Торна. Увидев его глаза, она прочла в них отражение своего горячего желания. «Он знает, что я сейчас чувствую, — подумала она. — Знает, потому что чувствует то же самое».

Его рука сжала ее еще крепче, и возле живота она ощутила какое-то движение, что-то теплое, поднимаясь, упиралось в нее. Ее тело затрепетало в ответ, требуя его прямо сейчас, зовя его войти и наполнить ее.

Она замерла, мысли спутались в беспорядке. Ее охватило смущение, и тут он резко отодвинулся от нее.

Господи, она не должна желать этого. Ведь если он не справится с собой, то она-то уж точно не сможет противиться овладевшей ими страстью!

Из-за штор, закрывающих вход в ее комнату, снова раздался смех. Торн приподнялся на локте и, протянув руку, слегка раздвинул занавеску. Выглянув наружу, он тут же задернул ее.

Он сел, потирая затекшие мышцы. Порывисто вздохнув, запустил пальцы в свои длинные волосы. Глядя на него, она думала о его всем известной сдержанности. Он только что продемонстрировал ее; его умение контролировать себя сейчас спасло их обоих от непоправимого шага. С одной стороны, она была разочарована этим, с другой — вздохнула с облегчением.

Он был и остается ее другом. Но сейчас эта дружба стала опасной. И то, что едва не случилось этой ночью, надо поскорее забыть, забыть до того, как они вернутся в Харфорд. Ей захотелось поблагодарить его, сказать, как ей будет не хватать его и что она никогда не забудет эти минуты, проведенные с ним.

— Торн… — Прежде чем он успел закрыть ладонью ее рот, Мартина поняла, что сказала это слишком громко. Разговор в зале оборвался, послышался скрип отодвигаемого стула.

Торн прижался губами к ее уху.

— Ради Бога, сделайте так, чтобы он не вошел сюда!

— Р-райнульф? — позвала она.

— Мартина? — В голосе брата слышались нотки беспокойства. — С тобой все в порядке? Тебе снился плохой сон?

Голос Райнульфа раздался совсем рядом со шторой. Она глубоко вздохнула и ответила, стараясь оставаться спокойной:

— Все в порядке, Райнульф. Видно, я во сне разговаривала сама с собой.

Торн одобрительно кивнул, и она улыбнулась.

— Я иду спать, — помолчав, проговорил Райнульф. — И ты тоже постарайся уснуть. Нам предстоит долгое путешествие.

— Хорошо, спокойной ночи.

Торн с Мартиной напряженно вслушивались в звуки удаляющихся шагов. Когда они стихли, Мартина посмотрела в голубые глаза Торна. Мысль о том, что через две недели она станет женой Эдмонда, болью отозвалась в сердце. Ее чувство к Торну обречено, и надо смириться с этим. И все же она испытывала непреодолимое желание разделить с ним эту боль и эту радость, даже несмотря на возможные последствия.

— Торн, — прошептала она.

Он опять провел пальцами по ее губам, но на этот раз она прочла в его глазах не предостережение, а сожаление. Он как будто хотел что-то сказать, но в последний момент передумал. Торн нагнулся, взял с пола светильник и встал.

На мгновение, показавшееся ей бесконечным, он застыл в дверном проеме.

— Спокойной ночи, леди Мартина, — обернувшись через плечо, сказал он и вышел из комнаты.

Сон никак не шел к Мартине, лишь на короткое время ей удавалось забыться в полудреме. Длинные золотые ленты и куски яблочно-зеленого шелка кружились вокруг нее, смешанный хор голосов что-то шептал о судьбе и свободе воли, о страхе и мужестве.

Ей вспомнилось детство. Синее озеро в Нормандии. Бездонная голубизна тихой воды с отражающимися в ней барашками облаков. Вода казалась такой приветливой, ласково манила ее к себе. Мартина всегда любила воду, с удовольстием плескалась в ней и ныряла в теплую глубину.

Когда-то ее мама тоже послушалась манящего зова воды и нырнула. Только для нее глубина стала темной и бесконечной. Вода стала ее проводником в бесстрастную вечность и забвение.

Мартина представила, как она войдет в воду, сделает первый шаг. Страх холодными липкими пальцами сдавит ее грудь, но она разожмет его хватку и сделает еще один шаг. Она вспомнит слова Торна и воспрянет духом. Она знала, что должна сделать это. Если она уступит сейчас, то потом будет вечно сожалеть о своей трусости.

Приняв такое решение, она спокойно пролежала остаток ночи с открытыми глазами, ожидая рассвета.

Лежа на спине с закинутыми за голову руками, Торн смотрел, как первые бледные проблески рассвета смывают тьму с небосклона. Заслышав приглушенные шаги, он Удивленно свел брови. Рановато кто-то поднялся сегодня. Еще даже не зазвонили первые утренние колокола. Он отдернул штору и выглянул наружу, успев заметить сбегавшую по лестнице фигуру, закутанную в черный плащ.

Вскоре шаги раздались во дворе. Он встал с кровати и посмотрел в окно.

Снаружи было еще темно, но дождь уже прекратился, и он отчетливо различил внизу Мартину, в черном плаще с капюшоном, входящую в конюшню. Через некоторое время она вышла, ведя под уздцы своего оседланного пегого жеребца. Интересно, куда это она направляется в такую рань? Мартина вскочила на коня, выехала через центральные ворота и поскакала на север. В той стороне не было ничего примечательного, разве только река. А может, она к ней и поехала?

Торн надел штаны, присел на краешек кровати и задумчиво почесал подбородок. К реке они обычно ездили вместе, и Мартина никогда не бывала там без него. Почему же сейчас она поехала одна, да еще в столь ранний час? А ведь сегодня ей надо готовиться к отъезду в Харфорд.

Через две недели состоится свадьба. Как, однако, странно получается. Адела жаждала стать законной женой своего господина, а Мартина считает замужество каким-то проклятием. То, что казалось ее матери раем и пределом мечтаний, дочери кажется адом, на который она тем не менее все же обрекает себя.

«Для меня не существует никакой дальнейшей жизни» — так она, кажется, сказала? «Я уже приняла решение».

Решение. Торн вспомнил, что это же слово она употребила, говоря об Аделе. «Она приняла решение и исполнила его. Я даже в некотором роде восхищаюсь ею». Ужасная догадка шевельнулась в его мозгу. «Это был для нее единственный способ освободиться. Она приняла решение и исполнила его».

«Я уже решила. Нет для меня никаких оставшихся лет жизни».

Он вскочил и заметался по комнате.

«Я приняла решение…»

— Господи Иисусе, — пробормотал Торн. Он схватил рубашку и вылетел из комнаты.

Торн бросил неоседланного жеребца на крутом берегу и побежал по склону вниз к реке. Заря едва занялась, густой туман лежал над рекой. Дальше вытянутой руки он ничего не видел.

— Миледи, — закричал он и прислушался. Неужели он опоздал? Неужели она успела сделать это? Его сердце застучало, как испанский барабан.

Он сорвал рубашку и вошел в воду по пояс, лихорадочно оглядываясь вокруг. Куда идти? В какой стороне искать? — он не знал.

— Миледи! Миледи!

«Боже милостивый, не дай этому случиться! — взмолился он. — Ты и так уже достаточно наказал меня. Не забирай у меня и ее».

Торн представил ее бездыханное, холодное тело, и отчаянный крик вылетел из его груди:

— Мартина!

Сзади раздался всплеск. Торн обернулся и увидел почти рядом с собой белое, светящееся в тумане пятно.

Он сделал шаг, и его глаза встретились с огромными и глубокими, как озера, глазами Мартины. Она стояла по пояс в воде, закрывая скрещенными руками обнаженную грудь, золотые пряди волос рассыпались по ее плечам.

— Мартина! Слава Богу! — В два больших прыжка он преодолел разделявшее их расстояние и со вздохом радостного облегчения заключил ее в объятия. — Я уж было решил, что ты погибла.

Он крепко прижал ее к себе и поцеловал в макушку.

— Погибла? — Она подняла на него изумленный взгляд и тут все поняла. — Вы подумали, что я… вы решили, что…

Все внутри него перевернулось. Она поднесла руку к его щеке и успокаивающе погладила ее. Торн закрыл глаза, умоляя себя сдержаться. Сначала страх, теперь граничащая со счастьем радость — все это было выше его сил!

— Я просто решила поплавать, — спокойно сказала она.

Он открыл глаза. Мартина была так близко, ее лицо всего в дюйме от его лица.

— Вы же сказали, что я должна поплавать, что мне надо преодолеть свой страх. Вот я и решилась. Это было так здорово. Теперь я чувствую себя такой сильной.

Он молча обвил ее руками.

С облегчением рассмеявшись, Торн притянул Мартину к своей груди. «Она просто плавала. Ну конечно, что же еще. Она просто решила поплавать».

Он поцеловал ее в лоб, потом в макушку. Одной рукой он гладил ее мокрые волосы, положив другую ей на спину и прижимая ее к себе.

Торн чувствовал на своей груди ее упругие округлости. Внутренний голос подсказывал ему отойти от нее. «Сейчас, — думал он, — сейчас, только немножко подержу ее в руках, всего минуту».

Он взял ее лицо в ладони и прижался губами к ее глазам, целуя веки. Потом опустился ниже, скользя ртом по высоким скулам, нежным щекам и подбородку. Ее глаза закрылись, полуоткрытые губы призывно розовели в окружавшем их тумане. Нет, он не посмеет поцеловать их, нет. Если он сделает это, все погибнет, все будет потеряно.

«Я не должен, не имею права целовать ее, — убеждал он себя, ища губами ее рот. — Только один раз…» Он нашел ее губы и припал к ним. Мартина издала слабый стон. Голова его закружилась. «Вот она в моих объятиях, это ее губы я сейчас пью, — думал он, скользя губами по ее лицу, губам, носу. — Я ведь не целую ее, нет. Я просто ласкаю ее своими губами, только и всего».

Сквозь прерывистое дыхание он слышал биение своего сердца и ощущал дрожь в паху. Он раздвинул языком ее губы. Она мелко задрожала, он почувствовал, как набухли и затвердели ее соски.

Они не издавали ни звука. Было слышно его учащенное дыхание и ее слабое постанывание. Но внутри себя Торн ясно слышал рев, яростный рев рвущегося с цепи медведя.

Он почувствовал неодолимое желание ласкать и гладить ее. Не отрываясь от губ Мартины, Торн свободной рукой откинул назад ее мокрые волосы, обнажая груди, а затем положил на них обе руки. Она замерла. Он взял их в ладони, лаская и сжимая, чувствуя ответную дрожь ее теплой плоти; он гладил ее упругие соски, пока она не застонала, подаваясь вперед, навстречу ему.

Его плоть ответила на ее порыв, напрягаясь и упираясь в нее. Но Мартина не отодвинулась, почувствовав это; он опустил руку под воду и, нащупав ее живот, прижался к нему. Она обвила руками его спину, потом опустила их ниже, заставляя его плотнее прижиматься к ней. Торн запустил одну руку в ее спутанные волосы, другой обвил ее стан и припал к ней в жадном, долгом и счастливом поцелуе. Она ответила ему. И, ощутив ее страсть, он понял, что она испытывает такое же непреодолимое, всепожирающее желание, как и он.

Торн услышал, как где-то в глубине, внутри него, под натиском яростной, животной страсти с треском лопаются цепи. Он подхватил Мартину и понес к берегу, в его голове стоял дикий рев вырвавшегося на свободу медведя.

 

Глава 14

«Это сон, — подумала Мартина, когда Торн опустил ее на прохладный мягкий мох. — Это только сон, и я скоро проснусь». А потом он накрыл ее своим мощным телом, обнял, и она поняла, что это не сон что она действительно здесь, наяву, на речном берегу, покрытом влажным от предрассветного тумана мхом. Она здесь вместе с Торном. Это его губы она чувствует на своем лице, это его небритая шершавая щека прижимается к ее щеке. И руки, жадно исследующие ее тело, и что-то твердое и горячее, упирающееся в ее живот, тоже принадлежит ему. Он гладил ее укромные местечки, исторгая из нее вздохи наслаждения, его ласки становились все настойчивее и смелее. Он опустил голову на ее грудь, вобрав губами сначала один, потом Другой сосок, посасывая и покусывая их. Затем он продолжил эту сладкую пытку серией поцелуев и касаний языком, скользя губами вниз по животу, все ниже и ниже…

Мартина задрожала, ощутив влажное тепло его губ между ногами. Положив руки ей на бедра, он целовал ее там, лаская языком ее плоть изнутри. Он творил с нею какое-то неведомое ей до этого волшебство, его руки и язык скользили по ней нежно и настойчиво. Она была словно палочка, которую трут пальцами, вызывая поначалу ярко-красное слабое мерцание, и вот уже язычок яркого пламени вырывается наружу, охватывая ее всю, доставляя невыразимое счастье и радость. Трепеща от желания, слыша лишь только стук бешено колотящегося сердца, она впилась пальцами в его волосы.

— Пожалуйста… прошу тебя.

Торн покрыл ее горящую, требующую плоть нежными поцелуями и, приподнявшись, опустился на нее. Она открылась навстречу, притягивая его к себе. И тогда он вошел в нее. Мартина знала, что это случится, и ждала этого, но, когда она ощутила его внутри себя, ее на мгновение охватил панический страх.

Теперь она будет принадлежать ему?! Он получит власть над ней?!

Торн взял ее лицо в ладони. Она заглянула в его глаза, такие бездонные и синие, как небо. Он шептал ей какие-то слова, она едва могла различить их сквозь звенящий шум, стоящий в ушах, какие-то нежные обещания…

Она могла видеть в его глазах отражение своего лица, пылающего страстью, истосковавшегося по ласке, и поняла, что все это рано иди поздно должно было случиться. Они бы все равно оказались вместе, она смутно сознавала это с самого начала, еще в гавани, впервые увидев его на пристани.

Он что-то сказал, она разобрала лишь несколько последних слов.

— …Но если ты против, то я…

Мартина упрямо потрясла головой. Ну как он только мог подумать такое?

Торн закрыл ей рот серией благодарных, мучительно сладких поцелуев. Когда он снова устремился внутрь нее, настойчиво и в то же время нежно, она замерла с открытым ртом. Она почувствовала, как напряжены все его мускулы, и поняла, что он сдерживается, не позволяя себе полностью войти в нее, боясь причинить ей боль.

Он сделал паузу. Оставаясь наполовину внутри нее, он привстал, лаская ее снова там, где ее плоть соединялась с его плотью. Восхитительный огонь снова искрами вспыхнул в ней, она изогнулась навстречу Торну, ища его ласки, умоляя на этот раз не только телом, но и голосом.

— Пожалуйста, пожалуйста… о, прошу тебя…

Мартина впилась пальцами в его плечи, шепча его имя. Пламя пожирало ее, растекаясь по всем клеточкам. Она сотрясалась от этих пробегающих по телу волн. Наконец он приподнял ее за бедра и, застонав, с усилием подался вперед. Одним сильным рывком он полностью углубился в нее, а потом заключил в крепкие объятия и держал, пока она содрогалась в его руках.

— Тебе больно? — тихо и нежно спросил он.

Мартина глубоко вздохнула и качнула головой. Ей было больно, но какой сладкой и желанной была эта боль! Она почти не чувствовала ее, отдавшись переполнявшему ее наслаждению. И он, конечно же, знал это заранее. Торн ласково коснулся пальцами ее мокрой головы, и она закрыла глаза от наслаждения.

Итак, он заполнил ее, он взял ее, стал ее обладателем. Ей было невероятно жарко, по всему телу горячей волной Разлилась истома, и словно какая-то сила растянула ее, она чувствовала, что, войдя, он разорвал что-то внутри нее. И вдруг она вспомнила, что утром должна вернуться в Харфорд и готовиться к свадьбе с Эдмондом.

Мартина открыла глаза.

— Мы, должно быть, сошли с ума.

Он задумчиво поцеловал ее в лоб.

— Однажды я жил среди сумасшедших, в той земляной дыре в Леванте. Все, кто там был, кроме твоего брата и меня, потеряли рассудок. Им было так гораздо лучше. Они просто забыли о кандалах, в которые были закованы их ноги, и о стенах своей темницы. Можно сказать, что некоторые из них даже были по-своему счастливы.

Торн провел пальцем по ее лицу. Когда он остановился на губах, она дотронулась до него кончиком языка.

— Так что если мы и сошли с ума, — прошептал он, склоняясь над ней и ища ртом ее губы, — то пусть так оно и будет.

И он покрыл ее множеством едва ощутимых, невероятно нежных и благоговейных поцелуев. Он словно поклонялся, совершая какой-то особый обряд, поклонялся ее щекам, носу, векам, мочкам ушей и нежной шее, он лелеял их так, будто это были бесконечно дорогие святыни.

— Тебе было очень больно? — хрипло спросил он снова.

Она обняла его за плечи, притягивая к себе.

— Нет.

Мартина почувствовала, как при этом чаще и сильнее забилось его сердце.

«Он постарался доставить мне наивысшее наслаждение, — подумала она. — А теперь, наверное, захочет получить его и сам».

То, что она испытала, было исполнено новизны, и она внезапно поймала себя на мысли, что ей приятно осознавать — это наслаждение может повториться. Когда он опять вошел в нее энергичными рывками, она почувствовала, как волшебные искорки постепенно зажигают огонь в крови и пламя начинает опять пожирать ее. Желание с новой силой охватило ее, словно дразня и мучая. Он распалял в ней этот огонь все сильнее и сильнее, с каждым ударом учащая ритм, а она, снова охваченная огнем, не чувствовала ничего, кроме огненного урагана в крови, и, когда этот неистовый шторм вытеснил из ее сознания ощущение времени и пространства, она словно растворилась в море наслаждения.

Торн изогнулся над ней, дрожа от напряжения, его волосы, спутанные и мокрые, касались ее лица. Едва она ощутила волшебный экстаз, он резко вышел и упал на нее. Восторженный стон вырвался из его груди, когда он прижался к ней, и она почувствовала, что он достиг вершины блаженства. Потом он затих, мокрый от пота, вздрагивая от пробегающих по телу судорог.

Она крепко обнимала его, гладя по голове, покоящейся на ее плече, и замирая от удовольствия чувствовать на себе его большое, сильное и теплое тело. Мартина, конечно, понимала, почему он вышел из нее перед оргазмом, и была благодарна ему за это, но, с другой стороны, испытывала легкое сожаление от того, что он не остался в ней и они больше не соединены друг с другом этой восхитительной связью.

Он потянулся к ней, целуя вначале в губы, а потом опускаясь ниже и покрывая поцелуями всю ее.

— Ты прекрасна, — пробормотал он. — Ты само совершенство.

Встав на колени, он дотронулся до нее там, где ныла только что разбуженная плоть.

— У тебя идет кровь, — сказал он и наклонился, покрывая это место нежными врачующими поцелуями.

Туман почти рассеялся, и мягкий солнечный свет пробивался сквозь деревья. Торн взял ее за руку и повел к реке. Там, в воде, они и оставались некоторе время, крепко обнявшись в молчании, пока прохладная чистая вода смывала с них все следы его семени и ее девственной крови.

Путь назад показался Мартине бесконечным. За всю дорогу они с Торном почти не разговаривали, сознавая, что лишние слова или жесты могут их выдать. И когда они наконец поздно вечером добрались до Харфорда, Мартина чувствовала себя совершенно разбитой, не столько физически, сколько морально.

«Что я наделала? — корила она себя. — И куда я теперь пойду отсюда?»

Когда она спускалась в зал к ужину, на лестнице ее поджидал Торн. Она испуганно застыла, почувствовав, что он обвил ее своими огромными руками, прижимая к каменной стене и настойчиво ища ее губы.

— Сегодня ночью приходи ко мне, — выдохнул он. Его глаза молили, а руки жадно скользили по лицу, по шее и груди.

— Торн… — Она застонала, когда он нащупал пальцами ее напрягшийся сосок и сжал его сквозь платье. — Нам надо…

Он вжался в нее бедрами, и она почувствовала, как он жаждет ее.

— О Боже, Торн…

Он куснул ее за мочку уха.

— Приходи.

— Нам надо поговорить, — с трудом произнесла она.

— Боже, как я хочу тебя. Да, мы непременно поговорим. Ты только приходи.

Шаги на лестнице! Прежде чем Бернард показался за поворотом лестницы, Торн успел отпрянуть от нее.

— Миледи, — вкрадчиво сказал Бернард, кивая Мартине. — Сокольничий, — добавил он, подозрительно переводя взгляд на Торна. — Ужин на столе, если вы оба соизволите присоединиться к нам.

— Довольно говорить об этом чертовом Невилле, — заорал Годфри, поднимаясь из-за стола на нетвердых ногах. — Я не хочу больше слышать имя этого ублюдка!

«И я тоже!» — подумала Мартина. Весь вечер все только и делали, что говорили о бароне-убийце, который исчез из Суссекса, и с ним большая часть его слуг и рыцарей. Его жена попросила убежища в местной обители, но о самом Невилле ничего не было слышно. Поговаривали, что он уплыл на континент, но более достоверными были слухи, утверждающие, что он отправился на север страны, чтобы собрать там армию наемных солдат. Ничего не зная о его намерениях, Оливье повелел всем своим вассалам готовиться к войне.

— Замолчите все! — скомандовал Годфри. — Ты, Торн! Встань!

Сакс поднялся, слегка обеспокоенный.

— Я должен тебе кое-что сказать.

«Господи Боже, значит, Бернард все-таки успел увидеть нас вместе на лестнице и сказал Годфри. Все погибло».

Разговоры прекратились. Присутствующие опустили свои кубки и ножи, за исключением Эдмонда, который продолжал есть. Стало так тихо, что слышно было потрескивание и шипение дров в очаге.

Барон вперил в Торна пристальный взор мутных глаз. Сакс стоял за столом как раз напротив Мартины.

— Десять лет ты служил мне, Торн Фальконер, и, надо признать, служил хорошо. Ты непревзойденный солдат, тебе нет равных, но все, кто знает меня, знают и то, что именно твое мастерское обращение с охотничьими птицами — даже более мастерское, чем твое искусство в стрельбе из лука, в котором ты тоже не имеешь соперников, — сделало тебя столь незаменимым для меня.

— Слушайте, слушайте, — хором воскликнули Питер и Гай.

— Слишком незаменимым, — добавил Годфри немного более грустным голосом. — Да, я признаю это. И то, что я делаю сейчас, я должен был бы сделать много лет назад, но не делал по причине своей жадности. Я хотел видеть тебя здесь, в Харфорде, тренирующим моих птиц, а не в милях отсюда в твоем владении тренирующим своих.

Он вздохнул.

— Но время пришло. Помолвив моего мальчика Эдмонда с прелестной Мартиной Руанской, — он поклонился Мартине, которая поклонилась в ответ и с облегчением вздохнула, поняв, какой оборот принимает дело, — ты породнил мой род с родом королевы Алиеноры. Сослужив мне такую службу, ты заработал награду, лишить тебя которой было бы крайне несправедливо.

Годфри сделал знак слуге, который подошел к Торну и вручил ему что-то длинное, завернутое в пурпурный шелк.

— Разверни его, — приказал барон.

Торн развернул сверток, оказавшийся мечом в дорогих ножнах. Он вынул клинок, взявшись за усыпанную алмазами рукоятку.

Перекрывая восхищенные возгласы присутствующих, Годфри сказал:

— В эфесе этого меча заделан лоскут пеленальных одежд Господа нашего Иисуса Христа!

Возгласы усилились, переходя в одобрительные крики. Торн невозмутимо стоял посреди общего гвалта.

— А теперь о твоей земле.

Тишина воцарилась в зале. Все, включая Мартину, смотрели на Торна, который терпеливо ожидал продолжения речи. Казалось, происходящее не производит на него никакого впечатления, но побелевшие костяшки пальцев, сжимающих эфес меча, выдавали его напряжение.

Мартина вспомнила все, что было утром, его ласки, свою боль, волшебное чувство божественного единения, его тепло, и ей стало жарко. Она ощутила каждую клеточку своего тела, вновь переживая все восхитительные моменты их близости. И, несмотря на ноющую боль, которая еще усилилась из-за долгой поездки верхом, ей с непреодолимой силой захотелось вновь почувствовать его прикосновения, ощутить его внутри себя, быть с ним рядом, соединиться с ним в единое целое. Она вспомнила, как он выглядел, когда изогнулся над ней в момент наивысшего экстаза, будто большой английский лук, сгибаемый твердой рукой и звенящий от напряжения; как он стонал, вторгаясь в ее лоно… Неужели человек, который стоит сейчас перед ней, принимая награду за то, что помолвил ее с другим, и есть он?

— И как принято, сразу же после свадьбы, — продолжал Годфри, — я намерен выделить тебе земельные владения, дабы ты владел ими под моим покровительством; а именно те тридцать семь десятин угодий, что расположены к югу и западу от реки Харфорд, и на восток от камня, отделяющего мои владения от… — последующие слова потонули в реве одобрительных криков, что свидетельствовало о том, что присутствующие хорошо поняли, о каких именно угодьях шла речь, и оценили щедрость своего сюзерена.

Ошеломленный, Торн непроизвольно посмотрел на Мартину.

— Ты невероятно добр ко мне. Это исключительно щедрый дар, мой господин, — тихо промолвил он и сел на место.

— Ты заслужил его, — сказал Годфри. — А теперь, если моя дорогая Эструда соблаговолит подняться и предстать перед присутствующими, я с превеликой радостью…

Сияющая Эструда поднялась со своего места.

— …я с превеликой радостью в сердце сообщаю всем, что наконец свершилось то, чего я ожидал долгие годы, четырнадцать лет, если быть точным. Дорогие друзья и домочадцы, сообщаю вам счастливую весть — Эструда Фландрская, моя невестка, понесла под сердцем ребенка, моего наследника.

Радостный рев наполнил зал. Эструда поклонилась. На плечи Бернарда обрушился шквал дружеских хлопков.

— Ребенок! Ребенок! — вопила маленькая Эйлис, сидя на материнских коленях.

Одна только Клэр, похоже, не разделяла всеобщего ликования. Краснея, с дрожащим подбородком, она украдкой утирала жгучие слезы, искоса бросая мученические взгляды на мужа своей госпожи.

Сидящий рядом с Мартиной Райнульф так и застыл на месте с приоткрытым ртом.

— Торн!

Головы всех присутствующих повернулись в сторону сакса. Он сидел, выпрямившись, сжимая в правой руке меч, левая лежала на столе, рядом с тарелкой. Из глубокой раны на ладони текла кровь.

— Какой я неуклюжий, — сказал он сквозь зубы.

Мартина хотела было встать и подойти к нему, чтобы оказать помощь, но вскочившая быстрее Фильда удержала ее на месте. Служанка развязала свой передник и склонилась над саксом.

— Сидите спокойно, сэр Торн, — приказала она, когда он попытался подняться.

В его лице не было ни кровинки.

— Все в порядке, — прохрипел он.

Мартина старалась встретиться с ним взглядом, но он отводил от нее глаза.

Фильда обмотала передник вокруг его ладони. Торн поднялся из-за стола и пошел в сторону лестницы. Фильда бросилась за ним.

— Позвольте мне перевязать вас…

— Оставь меня. Со мной все в порядке.

— Торн, но дайте я хотя бы…

Он круто развернулся.

— Оставь меня!

Эта неожиданная и необъяснимая вспышка вызвала у служанки испуганный возглас. На мгновение Торн закрыл глаза, играя желваками, потом, подняв руки, извиняющимся тоном тихо произнес:

— Просто дай мне побыть одному, хорошо? Пожалуйста.

Присутствующие молча смотрели, как он выходит в дверь, пригибая голову в недостаточно высоком для его роста проеме.

«Приходи ко мне вечером», — так он сказал. Мартина смотрела на освещенные окна птичьего домика. Во дворе было темно и ни души. Может, все-таки еще слишком рано идти туда? Вдруг кто-нибудь увидит ее?

Фильда ходила по комнате за ее спиной, обсуждая вслух новость о беременности леди Эструды.

— Ей повезло, скажу я вам. После четырнадцати лет без ребенка. Мы все уже решили, что она бесплодна.

В окне напротив показалась тень Торна, на руке он держал птицу.

— В ее-то возрасте? Ей ведь всего тридцать, — возразила Мартина.

— Верно, но ее месячные в последнее время стали нерегулярными.

— А ты откуда знаешь?

— В этом замке все знают всё о каждом, миледи. Она говорит, что чувствует, как малыш шевелится внутри.

— Но это смешно, — сказала Мартина. — Она сказала, что беременна всего месяц. Может, это даже и не ребенок. В Париже я однажды помогала лечить одну женщину, которая так отчаянно хотела ребенка, что убедила себя в том, что беременна, и знаешь, у нее прекратились месячные и даже стал расти живот…

Внизу показалась женская фигура. Она быстро шла через двор по направлению к домику Торна, опасливо оглядываясь через плечо.

Это была Эструда.

Она открыла дверь, не постучавшись и проскользнула внутрь. Мартина вдруг почувствовала, как по спине пробежал противный холодок.

Фильда, которая в этот момент тоже смотрела в окно через плечо своей хозяйки, прошипела англосаксонское проклятие. Мартина обернулась к ней. Женщина сокрушенно качала головой.

— Ты дурак, сэр Торн, — пробормотала Фильда.

Мартина пристально посмотрела на служанку.

— Что ты имеешь в виду. Ну-ка говори.

Фильда опять покачала головой.

— Я и сама ничего толком не знаю, но почему-то мне кажется, что Торн наделал глупостей.

— Что? Что ты говоришь?

— А то, что, по-моему, леди Эструде не просто повезло. Что, может быть, она оказалась гораздо умнее. Может, она поняла, что бесплодна-то не она, а Бернард.

Несколько секунд Мартина осмысливала услышанное.

— Так ты, значит, считаешь… ты думаешь, что отец ее ребенка — сэр Торн?

Фильда пожала плечами. Вихрь противоречивых чувств охватил Мартину, ей пришлось сделать усилие, чтобы собраться с мыслями.

— Так они с Эструдой… Он что, ее любовник?

Фильда выпучила глаза.

— Ее любовник? Ну нет, что вы! Торну не надо любить женщину, чтобы лечь с ней в постель, миледи. Даже необязательно, чтобы она ему хотя бы нравилась. Если женщина просто хочет провести с ним ночь, то для него этого уже достаточно. Он любит женщин, но никогда не влюбляется. Он мне сам говорил, что не верит в эту чушь Говорил, что любовь — это такая штука, которую придумали трубадуры, чтобы не остаться без заработка.

Мартина поежилась.

— Теперь я поняла.

— Самое интересное, — продолжала Фильда, — что в общем-то его не интересуют благородные дамы, хотя, конечно, когда-нибудь он женится на одной из них. Слишком уж он озабочен тем, чтобы обзавестись землей, чтобы жениться по любви на какой-нибудь девушке без приданого. Так что он вряд ли женится на какой-нибудь из тех женщин, с которыми спит. А пока что он отдает предпочтение простым деревенским девушкам или кухаркам. Он говорит, что все, что нужно от него шлюхам, — это его серебро, а высокородным особам подавай сказочки о любви, чего он терпеть не может. Говорит, что это выводит его из равновесия. Хотя, однако, с его аппетитом, не думаю, что он стал бы отнекиваться, если бы какая-нибудь из них пожелала познакомиться с его достоинствами, учитывая, что никого подходящего вокруг больше нет.

В окне птичника теперь появились уже две тени, стоявшие так близко, что почти сливались в одну.

Мартина обхватила себя руками, согреваясь и унимая дрожь.

— Теперь я поняла.

Торн продел длинную иглу в ноздрю связанного ястреба. Работал он медленно и аккуратно, держа птицу левой, перевязанной рукой, а правой ловко манипулировал иглой. Даже когда вошла Эструда и, обойдя его, стала за спиной, он не оторвал глаз от работы и продолжал очень осторожно делать свое дело. Любое неловкое движение могло причинить птице непоправимый вред.

Эструда опустила руку ему на плечо и слегка похлопала по нему.

— Чем это ты занят?

— Стараюсь сдерживаться, чтобы не дрогнула рука, — медленно и не сразу ответил Торн.

Она снова обошла вокруг и встала перед ним, глядя на птицу.

— Никогда не видела более неприятного зрелища. Ради Бога, что это ты все-таки с ней вытворяешь?

Он вздохнул.

— Делаю прокол, чтобы избавить этого ястреба от дурного характера.

Она усмехнулась:

— Да? А как думаешь, не мог бы ты таким же способом исправить и Бернарда?

«Умная сука», — подумал Торн.

— Тут одной иглой не обойдешься. Для этого понадобится что-нибудь покрупнее — например, мой новый меч.

Она снова усмехнулась и стала молча наблюдать за его Движениями.

— Как неприятно, что ты порезался за ужином, — указав кивком на его перевязанную ладонь, сказала Эструда.

— Как неприятно ты меня удивила, вот что. Терпеть не могу сюрпризов.

Торн медленно вынул иглу и посмотрел ей в глаза:

— Хотелось бы спросить тебя, как это ты догадалась, что бесплодна не ты, а именно Бернард?

Эструда отвернулась, машинально перебирая вещи на его рабочем столе.

— Ладно, думаю, уж тебе-то я могу сказать, — помолчав, проговорила она. — Когда мне было пятнадцать у меня был мужчина. Сюзерен моего отца. Я жила в его замке, прислуживала его жене.

Торн смазал птице ноздрю каплей целебного масла.

— И ты от него забеременела?

— Именно. — Она взяла со стола скульптурку, изображавшую голову белого сокола, которую Торн вырезал с Фреи и на которой он держал ее кожаный колпачок.

— Я была молоденькая и глупая, просто обожала его — совсем как эта дурочка Клэр, влюбленная по уши в Бернарда.

Торн метнул на нее внимательный взгляд, она улыбнулась.

— Да, я догадывалась о ее чувствах к моему мужу с самого начала. Но ничего из этого, конечно же, не выйдет. Она совершенно не в его вкусе — слишком простовата. Я же, напротив, была привлекательна и… ну, я сама этого хотела, так что была легкой добычей для моего хозяина. Когда он узнал, что у меня будет ребенок, то велел повитухе дать мне средство, вызывающее выкидыш.

— А потом ты вышла за Бернарда. — Торн надел перчатку на руку.

— И никто никогда ничего не узнал, — закончила она, поворачиваясь к нему лицом.

— Почему все-таки ты выбрала именно меня, чтобы зачать ребенка?

— Сказать тебе прямо как есть?

— Да, я простой человек.

— Мне показалось, что ты отличный племенной бычок.

— Черт тебя возьми.

— Крупный и здоровый, — продолжала она. — И к тому же очень неплох в постели, если верить слухам. Должна сказать, что я была несколько выбита из равновесия тем, что пришлось постараться, чтобы заполучить немного саксонского семени.

— Я простой, но не глупый. На самом деле ты выбрала меня по другой причине. Ты была абсолютно уверена, что я буду держать язык за зубами. И сегодня ты пришла ко мне, чтобы убедиться в этом.

— Угадал.

— У меня ведь нет выбора, не так ли? Если я выдам тебя, то погибну и сам. Ты прекрасно знала, что я буду вынужден молчать, и это была часть твоего плана. Ты очень хитрая женщина.

— Спасибо.

— Я не собирался делать тебе комплимент.

— Нет? А что еще остается женщинам в этом мире, как не добиваться своего с помощью хитроумных манипуляций? Так что если ты признаешь, что у меня это хорошо получается, то считаю это комплиментом.

Она несносна, но все же в ее словах есть доля правды. В лоб Бернарда не прошибить, единственное, что ей оставалось, это провести его.

Но Торн все же был несколько обеспокоен.

— Однако одна вещь меня очень тревожит. Я могу пережить то, что должен помалкивать, могу даже переварить то, что мой ребенок не будет знать, кто его настоящий отец, но смириться с тем, что моего отпрыска будет растить и воспитывать Бернард, я не смогу никак…

— Нет, он не будет! — яростно выкрикнула Эструда. — Уж об этом-то я позабочусь. Пока я жива, этого не случится.

От ее крика ястреб забился на привязи, взмахивая крыльями, и Торну пришлось успокоить его.

— Надо же, ты рассуждаешь почти как мать.

— А я и чувствую себя матерью. В конце концов я просто женщина.

Она приложила руку к животу, натягивая платье, и Торн заметил, что он уже слегка выпирает под туникой. Да нет, еще слишком рано, зря она красуется, это просто-напросто обильный ужин округлил ее пузо.

— Я отдам ребенка на воспитание в знатную семью. В хорошую семью. Далеко отсюда. Подальше от Бернарда.

— Ты можешь в этом мне поклясться? Ее глаза стали серьезными.

— Бернард во многом похож на моего отца. Я не позволю, чтобы он и близко подошел к моему ребенку.

Представив Эструду маленькой девочкой, которая, видимо, сильно страдала от крутого нрава своего отца, Торн смягчился. Он даже испытывал что-то вроде жалости к этой женщине. Должно быть, это отразилось на его лице, потому что Эструда выпрямилась и отчеканила:

— Мне не нужна твоя жалость, побереги ее для кого-нибудь другого. Все, что мне нужно от тебя, это твое молчание.

— Даю тебе слово, — медленно проговорил Торн.

Оставшись одна в своей спальне, Мартина продолжала наблюдать за птичником. Вскоре в дверях показалась леди Эструда. Накинув капюшон, она заспешила к замку. Мартина подождала, пока она войдет в свою комнату, затем спустилась в холл. Она накинула плащ поверх рубашки и, как была босиком, пошла по тому же пути, который только что проделала Эструда, — к птичнику.

Торн открыл ей дверь сразу же, едва она постучала, втянул ее внутрь и, захлопнув дверь, прижался к ней. Он впился в ее губы горячим, требовательным поцелуем. Больной рукой он расстегивал застежку ее плаща, другая заскользила по ее груди под шелковой рубашкой. Застонав, он наконец сорвал с нее плащ и, прежде чем она сумела остановить его, поднял рубашку и прижался к ней, обвив ее ноги вокруг себя.

Он жадно целовал ее шею, ласкал ее напрягшиеся соски, отчего желание пронзило ее, будто вспышка молнии. Мартина изогнулась в его руках, чувствуя, как напряжен каждый его мускул, как его бедра прижимаются к ней все сильнее.

«Нет, не позволяй ему делать это!» — кричал внутренний голос. Мартина уперлась руками в его плечи, отталкивая от себя, и он опустил ее на пол, но едва она попыталась что-то сказать, как он прильнул губами к ее рту, не давая произнести ни слова. Расстегнув ворот ее рубашки нетерпеливыми пальцами, он скользнул под шелк. Она почувствовала его ладони на своей груди, они ласкали, гладили и сжимали ее, льняная повязка терлась о ее нежную кожу.

Она на секунду сумела отстраниться.

— Торн…

Он вновь закрыл ей рот поцелуем и еще крепче обнял ее. Она коснулась натянутой ткани его шерстяных штанов и его восставшей плоти. Почувствовав ее прикосновение, Торн рванулся вверх, из его груди вырвался хриплый возглас. Схватив ее ладонь, он обвил ее пальцы вокруг него, и она ощутила его жар, трепетание, его пугающую и в то же время восхитительную величину.

Мартина еще раз попыталась отодвинуться.

— Торн, пожалуйста…

— Да-да, я знаю. Нам надо поговорить, — прохрипел он. — Но я так хочу тебя. Я ждал тебя весь день, места себе не находил. Я изнываю по тебе.

«По мне или просто по женскому телу? — с горечью подумала Мартина, уверенная, что теперь знает ответ: — Как там говорила Фильда, с его аппетитом он не станет чураться даже благородной дамы, если поблизости не окажется никакой другой, более в его вкусе».

Вспомнив эти слова служанки, она нашла в себе силы вырваться из его цепких объятий. Но он продолжал тянуться к ней.

— Знаю, тебе не нравится, что я так нетерпелив, — задыхаясь, проговорил он, — но я безумно хочу тебя. Прямо сейчас.

Торн снова обнял ее, Мартина почувствовала, как он поднимает ее длинную рубашку.

Она закрыла глаза, глубоко вздохнула и с силой толкнула его.

— Так это твоим ребенком беременна Эструда?

Его словно ударили обухом по голове, мир закружился перед глазами. Несколько мгновений он стоял неподвижно, будто оглушенный, продолжая стискивать в кулаке ее шелковую рубашку.

 

Глава 15

Сидя верхом на своем коне, Торн издали наблюдал за свадебной процессией, которая двигалась по дороге к приходской церкви под громкие радостные возгласы многочисленных зрителей. Впереди шли нанятые бродячие музыканты, их разноцветные одеяния казались особенно пестрыми в лучах яркого полуденного солнца.

За ними ехала Мартина. Она сидела верхом на празднично украшенном муле, которого вел под уздцы ее брат. У входа в церковь Райнульф снял ее с седла и передал отцу Саймону. Эдмонд, его семья, рыцари и остальные обитатели Харфорда тоже спешились, но Торн не смотрел на них. Все его внимание было приковано к невесте.

В платье из золотой парчи, отделанном мехом горностая, с волосами, заплетенными в две длинные косы с золотыми нитями, она напоминала богиню из норманнских преданий. Вокруг ее головы развевался на ветру прозрачный шелковый платок, который удерживал на лбу тонкий, украшенный жемчугом венец. Она была такая воздушная, такая царственная… и в то же время такая земная и желанная.

В ее глазах сквозила какая-то грустная отрешенность словно она изгнала из своей жизни все радости и удовольствия и сознательно обрекла себя на страдания.

И пока Эдмонд не подошел к ней и не взял за руку, Торн стоял на дороге и смотрел на Мартину, не в силах отвести глаз от ее лица. Затем яростно дернув поводья, он развернул коня и бешеным галопом поскакал прочь от Харфорда.

Он поедет сейчас в Гастингс, вот что он сделает. Да, поедет в Гастингс и там забудет обо всем.

Когда Торн вошел в бордель, все шлюхи радостно засуетились. Те, кто был свободен, и даже некоторые из уже выбранных посетителями девушек, облепили его как пчелы. Они кинулись стаскивать с него плащ, предлагали хмельной мед и себя, громкими зазывными возгласами привлекая к себе его внимание.

Хозяйка заведения, толстуха Нэн, приблизилась к Торну, бесцеремонно оттаскивая за волосы стоящих у нее на пути девушек.

— Посторонитесь, вы, глупые курицы! — бранилась она по-английски. — Он сам выберет себе подружку, когда захочет. Дайте же человеку вздохнуть!

Слащаво улыбаясь, она подала Торну свою пухлую руку и тот приложился к ней губами.

— Давненько не заходили к нам, сэр Фальконер, — сказала она. — Я всегда рада вам, но странно, что вы пришли именно сегодня. Ведь в Харфорде сейчас праздник. Если я не ошибаюсь, свадьба?

— Терпеть не могу свадеб, — резко проговорил Торн, осушив поднесенный ему кубок. — Они наводят на меня скуку.

Нэн взяла его под руку.

— Что ж, мы сумеем вас развеселить. Верно, девочки?

— Да! Да! — заголосили ее подопечные, снова сгрудившись вокруг Торна и наперебой предлагая свои услуги.

Одна из них, по имени Тильда, с покрытым веснушками лицом, окликнула его, сидя на коленях у клиента. Торн вспомнил ее. Прошлым летом он пользовался ее услугами.

— Возьмите меня, сэр Фальконер, — сказала она Торну. — Я вывела клопов в своей постели.

— А мне они нравились, эти клопы, — вмешался ее клиент, краснорожий шерстобит, один из завсегдатаев. — Они заставляли тебя быть темпераментней! С ними ты не валялась на постели как мешок со свеклой.

Тильда приняла оскорбленный вид.

— Вот именно, когда женщина имеет дело с тобой, единственной причиной ее темперамента могут быть только насекомые!

Черноволосая девушка запустила пальцы в шевелюру Торна.

— Этому стоит только глянуть на меня, и я уже таю.

Чашу Торна снова наполнили, и он быстро опрокинул ее.

— А где Эмилин? — спросил он.

Воцарилась тяжелая тишина.

— Он не знает, — зашептались девушки.

— Нэн? — обратился Торн к хозяйке.

Нэн скрестила свои толстые руки.

— Эмилин свернула шею.

— Господи Боже.

Кто-то подлил ему еще эля в чашу, и он механически выпил.

— Как это случилось? — спросил он.

Опять повисла неловкая тишина, наконец Тильда открыла рот:

— Это был один из этих харфордских псов.

— Тильда! — зашипела Нэн.

— Что? Я же не говорю, кто именно.

— Да уж, лучше попридержи язычок, — предостерегла ее Нэн. — Это может стоить тебе жизни, сама знаешь.

— Вам пригрозили, чтобы вы не болтали? — спросил Торн у Тильды.

— Да, сказали, что с той, которая не станет держать рот на замке, случится то же, что и с Эмилин. Проклятый ублюдок дал всем нам по шестипенсовой монете, чтобы мы молчали. — Она с неприязнью сплюнула на грязный пол.

«Скорее всего это Бернард», — подумал Торн. Ходили слухи, что лет двадцать назад он убил одну девицу, но тогда дело замяли благодаря вмешательству лорда Оливье, который был неравнодушен к своему бывшему оруженосцу. И хотя Бернарда не привлекли к суду за убийство, этот случай все же получил огласку и стал широко известен во всех знатных домах южной Англии. Поэтому Бернарду и пришлось отправляться за невестой во Фландрию — ни один барон или рыцарь не соглашался выдать за него своих дочерей после этого. Да, вероятнее всего, что это Бернард, но зачем? Зачем он, после того как столько лет сдерживал свои гнусные наклонности, снова стал пачкать руки в крови? Конечно, он злобная тварь, но ведь не дурак?

— Знаю, тебе нравилась Эмилин. — Нэн потерла руки. — Но на ее место я взяла новую девочку и могу поспорить, тебе она тоже придется по вкусу.

Она обернулась и помахала рукой, подзывая стоящую поодаль девушку:

— Вилона!

Молодая женщина в розовом халате вышла вперед. Она была светловолосая, с красивыми ровными зубами, белокурые волосы были заплетены в две косы, скрученные узлом на затылке. Именно они и решили дело.

— Я возьму ее, — сказал Торн.

Девушка повела его наверх, в отгороженный занавесками альков, где он уже бывал и раньше, но всегда ночью. Сейчас, в мутном свете серого дня, пробивавшегося сквозь ставни, комнатка предстала во всем своем убожестве: грязная солома валялась на полу, пахло плесенью и характерным запахом порока.

Вилона скинула халат и, не церемонясь, легла на покрытое пятнами одеяло, лежавшее поверх соломенного матраца.

— Распусти волосы, — приказал он.

Она сначала заколебалась, а затем села и сделала так, как он просил. Распущенные волосы доставали лишь до середины ее спины и оказались жидкими и прямыми.

— Они тебе нравятся? — спросила она. — Они похожи на ее волосы?

Торн молча смотрел на нее.

— Я сразу поняла. Можешь называть меня ее именем, если хочешь. Я не против.

О Господи! Он подошел к окну и распахнул ставни. День был прохладный, и легкий ветерок приятно овевал его лицо. С улицы доносился запах нечистот и пива. За стоящими вдоль узенькой улочки низкими домами виднелась Балверхайтская гавань, на море теснились вышедшие с утра на промысел лодки, на причалах громоздились тюки с товарами, прибывшими из северной Франции.

Торн вспомнил, как Мартина, стоя наполовину скрытая за мачтой «Дамской туфельки», улыбалась ему застенчивой, таинственной улыбкой.

Сзади раздался голос Вилоны:

— Ну иди ко мне, что же ты стоишь. Как, говоришь, ее зовут?

«Ее зовут Мартина Руанская, — чуть не сказал он вслух, устремив невидящий взор на горизонт. — Мартина Руанская. И волосы у нее совсем не такие, как у тебя, и она вовсе не похожа на тебя. Она вообще не похожа ни на одну женщину на свете, она особенная. И она никогда не будет моей. Никогда.

Боже, помоги мне пережить этот день, и следующий, и все остальные дни моей жизни, которые пройдут без нее. Сделай так, чтобы я не сошел с ума, чтобы не тосковал ежеминутно, чтобы не желал ее каждой клеточкой моего тела. Господи, помоги мне совладать с собой, не дай мне забыть обо всем, ради нее. Ведь я готов плюнуть на свою жизнь и украсть ее средь бела дня и увезти… но куда? Да что будет потом?»

Торн оперся руками о подоконник и обхватил голову руками. Действительно, что потом? После той ночи в его домике, воспоминания о которой отдаются такой болью в его сердце, Мартина старательно избегала его общества. Она, наверное, сердилась на него и даже чувствовала себя оскорбленной, но он знал, что в глубине души она думает о нем, что она, как и он сам, понимает, что эта их последняя ночь любви была чем-то большим, чем зов жаждущей плоти. Тысячи раз в течение последних двух недель он искал ее общества, старался застать ее одну, обнять… и каждый раз в отчаянии понимал, что все напрасно.

Все дело в собственности, конечно. Сейчас у него ничего нет за душой: ни дома, ни состояния, ни земли. Даже если он тайком женится на Мартине, Годфри проклянет и отвергнет его, и лишит всего того, что он заслужил в течение долгих лет верной службы, — положения, любимых соколов, рыцарского звания и обещанной бароном земли. Может ли он пожертвовать всем этим? Он боялся ответить на этот вопрос. Что бы ни значила для него Мартина, как бы он ни любил ее, он не решится даже ради нее перечеркнуть десятилетия своей жизни, борьбы, труда и надежд.

Да и в любом случае вопрос этот чисто риторический. Ведь если он бросит все, то что будет потом с ними? Куда они пойдут? Что будут делать? Они останутся нищими, без средств к существованию, без дома. Конечно, он смог бы прокормиться в лесу, построить там дом, но даже это маловероятно, учитывая, что все больше лесных угодий забирают корона и феодалы, пользуясь проклятым Лесным Законом. Он мог бы пойти в наемники, но тогда придется расстаться с Мартиной. А Мартина? Разве он рискнет предложить ей разделить с ним полную испытаний жизнь взамен благополучного существования в качестве законной жены Эдмонда?

Вилона нетерпеливо вздохнула:

— Ну что же вы, сэр, давайте поразвлечемся. Снимайте скорее свою одежду и идите ко мне.

Жена Эдмонда. Он яростно потер лоб. Церемония уже, наверное, закончилась, они произнесли положенные клятвы, обменялись кольцами, скоро в замке начнется пышное пиршество. После праздника отправятся в их новый дом, дом сэра Эдмонда, где отец Саймон торжественно освятит супружеское ложе молодых. А потом все уйдут, и Мартина и Эдмонд останутся одни…

— Господи, помоги мне, — пробормотал он.

— В чем дело, любовь моя, — спросила, зевая, Вилона.

Торн тряхнул головой. «Ради всего святого, просто забудь, не думай о ней. Все кончено. Теперь она уже жена Эдмонда. Пути назад нет, тебе надо просто смириться с этим. Преодолеть это. Давай, ты сумеешь. Потихоньку, капля за каплей, выдавить грусть и воспоминания. Время все лечит».

Он не должен был с самого начала позволять чувству взять верх над собой. Он забылся, потерял самообладание, его глупое поведение привело к помутнению рассудка и случилось то, что случилось тогда, на мшистом речном берегу. Но какие это были мгновения! Он будет помнить о них до конца жизни. «Я жил среди сумасшедших, — сказал он ей тогда, — и некоторые из них были даже по-своему счастливы». Никогда раньше он не испытывал такого всепоглощающего счастья, такого экстаза, не догадывался, что, соединяясь телом с женщиной, можно слить воедино и души. В те минуты он был охвачен не просто желанием, а каким-то благоговейным трепетом, проникающим в самую суть его существа. Да, в тот момент он действительно был счастлив, как были счастливы те сумасшедшие, забывшие об окружающем мире.

Но за счастье надо платить, всему есть своя цена. И сейчас он расплачивается за это душевной болью и муками.

— Сэр? Воспользуетесь вы мною или нет, это все равно стоит денег, так что лучше поторопитесь. Ваше время уже истекает.

Торн обернулся. Девушка лежала, разведя ноги и раскинув руки. Он подошел, сунул руку за пазуху и достал кошелек. Она села, в глазах отразилась обида отвергнутой женщины. Но когда он вытряс из мешочка щедрую пригоршню монет, намного превышающую ее обычный заработок, она, забыв обо всем, алчно уставилась на кучку серебра.

Торн взял ее за руку, ссыпал монеты ей в ладонь и сомкнул пальцы.

— Ты очень хорошенькая, — сказал он. — И твои волосы тоже очень красивые. Но дело во мне, а не в тебе. Я сегодня не в духе. — И вышел, услышав, как она пересыпает свое богатство из руки в руку.

— Неудивительно, что все девчонки так любят вас! — крикнула она вдогонку. — Вы можете рассчитывать на меня в любое время!

Стоя на коленях позади Эдмонда, Мартина отрешенно смотрела в окно спальни, пока отец Саймон бормотал свою латынь и махал кадилом над усыпанной цветами розмарина кроватью, распространяя тонкий аромат благовоний.

Ее новый дом был очень похож на покои настоятеля монастыря Святого Дунстана: большой, каменный, с кухней на первом этаже и жилыми помещениями на втором, правда, спальня была только одна, все остальное пространство занимал огромный зал. Дом находился недалеко от Харфордского замка, он стоял посреди густого леса, вокруг была расчищена большая красивая лужайка.

Окно было непривычно большим, из него открывался вид на двор. Мартина смотрела на освещенную лунным светом траву, мысленно прикидывая месторасположение будущего сада, который она собиралась распланировать зимой и засадить по весне на следующий год. Весь день она старалась думать только об этом, даже во время свадебного обряда, отгоняя от себя мысли о том непоправимом шаге, на который она решилась… и о Торне.

Она мысленно представляла свой сад: здесь огуречник, там ромашка, тут клумба с полынью, — планируя места для лекарственных растений и цветов, все то время, пока они находились в церкви, произносили клятвы, раздавали крестьянам монетки, слушали свадебную мессу и выходили из церкви рука об руку с Эдмондом, осыпаемые приветствиями восторженных зрителей и пригоршнями зерен. Эд-монд, одетый в длинную элегантную тунику, держал ее руку в своей. У него были неровные грязные ногти, изо рта пахло гнилью…

Сейчас он стоял впереди нее на коленях, пьяный в стельку, и покачивался, ожидая конца последнего ритуала.

— Все будет хорошо, вот увидишь, — прошептал Райнульф, поцеловав ее в щеку, и вышел вместе со всеми.

Фильда отвела ее в зал, надела на нее ночную рубашку и халат и подушила ароматическими маслами.

Мартина прерывисто вздохнула.

— Не надо так переживать, миледи, — успокоила ее Фильда. Не стоит нервничать, во всяком случае, не тогда, когда жених и сам так напуган.

— Напуган?

— Конечно, иначе почему бы он так накачался, как вы думаете? Если не знаете, спросите меня, и я отвечу: потому что он до смерти боится вас. Всякий раз, когда ему приходилось смотреть на вас, в его глазах появлялся страх.

— Но почему?

Фильда пожала плечами:

— Думаю потому, что вы с ним принадлежите к совершенно разным мирам. Вы умеете читать и писать, можете поддержать светскую беседу, а не только болтать об охоте и походах к шлю… — Она закусила губу и виновато взглянула на Мартину. — Пойду-ка я лучше спать, миледи.

Она протянула руки к Мартине и несколько раз ущипнула ее за щеки, чтобы они зарумянились, и одобрительно кивнула.

— Да и вам советую отправляться в постельку, — она подмигнула Мартине и ушла.

Мартине все же понадобилось несколько минут, чтобы собраться с духом, прежде чем переступить порог спальни. Войдя туда, она обнаружила Эдмонда, который лежал лицом вниз в куче соломы и храпел. Мысленно поблагодарив Господа за такой подарок, она смахнула с покрывала лепестки розмарина и, забравшись в одежде под одеяло, забылась целительным сном.

— Думаете, он умер, миледи? — спросила Фильда.

Обе женщины стояли над лежащим в куче соломы Эдмондом, который крепко спал, несмотря на то что утро уже давно наступило и солнечный свет пробивался сквозь окно спальни.

— Вряд ли. — Мартина вздохнула.

Фильда метнула на нее любопытный взгляд и склонилась над ее неподвижным мужем.

— Просыпайтесь, сэр Эдмонд! Сегодня днем мы должны вернуться в замок вашего отца! Вас там ждут к обеду.

Но Эдмонд не пошевелился.

— Пожалуйста, сэр. Брат миледи сегодня уезжает. Она хочет с ним попрощаться.

Качая головой, Мартина присела на корточки рядом.

— Дай руку, Фильда. Давай перевернем его.

Вдвоем они ухитрились перевернуть его лицом вверх. Эдмонд хрюкнул, но глаз не открыл. Его обычно здоровый цвет лица был сейчас серым, рот открыт, соломинки прилипли ко лбу и щеке. Мартина сняла их, и на коже остались красные полосы.

— Пойдем, Фильда.

— Но, миледи, нельзя же идти без…

— Что же мы должны делать, тащить его на себе?

— Нет, конечно, но…

— Тогда пошли.

«Почему всегда получается так, что я сижу как раз напротив Торна?» — думала Мартина, рассматривая лежащего перед ней на блюде политого глазурью зайца. Она раньше не пробовала зайчатины и не была уверена, что ей хочется сделать это сейчас.

Сидящий во главе стола Годфри нахмурился.

— Почему я не вижу Эдмонда? Он обязан находиться за столом.

— Мартина не смогла разбудить его, — напомнил ему Райнульф.

Люди Бернарда захихикали, все, кроме Бойса, который залился громким, раскатистым хохотом.

— Если позволите мне сказать, милорд, вы же сами хотели внуков. Похоже, мальчонка так усердно старался, что переутомился и нуждается в отдыхе.

Мартина вспыхнула, Торн с силой сжал кружку в руке. Кажется, саксу очень неприятна мысль о том, что теперь Эдмонд пользуется теми удовольствиями, которые она разделяла с ним на берегу реки. Но какое он имеет право ревновать ее? Эдмонд — ее муж, а сэр Торн Фальконер всего лишь самовлюбленный болван, который воспользовался ее минутной слабостью, а потом отверг.

Однако она не собиралась терпеть грубые насмешки этих неотесанных пьяниц.

— Единственное, что усердна старался сделать весь вечер мой муж, так это опорожнить как можно больше кружек с бренди, которые не оставили ему сил на что-либо еще, — не обращая внимания на предостерегающие взгляды Райнульфа, сказала Мартина, глядя прямо в лицо рыжему здоровяку.

Бойс, конечно, опять расхохотался, а остальные переглянулись с уже хорошо знакомым ей неодобрением. Все, кроме Торна, который впервые за весь обед посмотрел на нее. Их глаза встретились, и ее сердце предательски заколотилось.

— А вот и он! — прогремел Годфри, указывая в глубь комнаты.

Все обернулись посмотреть на немытого и непричесанного Эдмонда, который шел к столу через зал.

Бойс фыркнул:

— Гляньте-ка на его физиономию. Будь я проклят, если мальчишка не провалялся всю ночь на соломе.

Его товарищи сочувственно рассмеялись, но Эдмонд, похоже, не разделял на этот раз их веселья. Бледно-розовый румянец вспыхнул на его щеках.

— Твоя жена поведала нам, что ты прошлой ночью пренебрег своими супружескими обязанностями, — не обращая внимания на его вид, продолжал Бойс. — Но она не сказала нам, что в наказание за это заставила тебя спать на соломе.

Эдмонд остановился как вкопанный посреди комнаты, его взгляд наполнился стыдом и смущением. Мартине стало даже немного жаль его. Но ее жалость тут же исчезла, когда он посмотрел на нее. В его глазах было что-то, отчего по ее телу прошел леденящий холод. Такой взгляд она видела однажды в детстве, так смотрел дикий щенок, яростно метавшийся взад и вперед в слишком маленькой для него клетке. «Бедняжка», — подумала она тогда и протянула руку, но щенок зарычал и укусил ее.

Свирепо глядя на нее, Эдмонд развернулся и пошел прочь.

Над столом нависло напряженное молчание. Торн разрядил его, начав расспрашивать Райнульфа о предстоящем паломничестве, и постепенно все втянулись в застольную беседу. Однако Мартина заметила, что Бернард не принимал участия в разговоре. Он резал мясо и отправлял его в рот, кусок за куском, прерываясь лишь затем, чтобы бросить на нее змеиный взгляд своих прищуренных холодных глаз.

— Я этого не вынесу. — Мартина плакала на плече Райнульфа, когда они прощались, стоя на подъемном мосту через внешний ров замка. Она обещала себе, что не будет плакать, но слезы лились сами собой. — Я не переживу эти два года без тебя.

— У тебя теперь есть… — начал было Райнульф.

— Нет-нет, — она подняла на него глаза. — Не говори мне опять, что у меня теперь есть Эдмонд, что он позаботится обо мне. Он не способен позаботиться даже о себе.

— Я хотел сказать не это, — Райнульф ласково потрепал ее по руке. — Я хотел сказать, что есть Торн, и он будет заботиться о тебе.

На минуту потеряв дар речи, Мартина посмотрела на сакса, который уже попрощался с другом и теперь стоял у ворот замка, издалека наблюдая за ними.

— Что ты хочешь этим сказать?

Райнульф поколебался.

— Эдмонд еще… очень молод. Я уверен, что со временем он возмужает, но пока что, в мое отсутствие… в общем, я подумал, что пока меня не будет рядом, лучше, если о тебе позаботится кто-то… более надежный и сильный.

Мартина отступила назад и смахнула слезы.

— Ты попросил сэра Торна заботиться обо мне?

— Да. Твой несдержанный характер беспокоит меня теперь больше, чем когда-либо. Ты всего день, как замужем, а уже начала с того, что публично выставила на посмешище своего му…

— Это меня выставили на посмешище, — резко оборвала она его. — И я имела полное право…

— Но я говорю не о правах, а о благоразумии. Если хочешь знать, Бернард был очень недоволен твоим поведением. Ты не задумываешься над тем, что думают о тебе другие, — продолжал он. — Но другие располагают способами заставить тебя пожалеть о своей несдержанности. Вот почему я и попросил Торна и даже вынудил его поклясться мне на эфесе меча, в котором находится священный кусок пеленок Иисуса Христа, что он будет защищать и оберегать тебя, а если потребуется, то и с оружием в руках.

Мартина рассмеялась.

— Он поклялся тебе на этом никчемном кусочке обмотанной кожей стали? Да он не больше моего верит, что в этот негодный кусок истлевшей материи когда-нибудь заворачивали божественного младенца. Так что его клятва ничего не стоит.

Райнульф стал очень серьезным.

— Торн благородный человек и держит свое слово. Он заверил меня, что ни один волос не упадет с твоей головы. Но все же, мало ли что тебе может понадобиться, и вот это…

Он извлек из-под сутаны кошелек и сунул его ей в руку. Кошелек был очень тяжелым, развязав его и заглянув внутрь, она увидела поблескивающее в нем золото.

— Церковь получила все мои земли, — сказал Райнульф, — но я оставил себе определенное количество… движимого имущества.

Мартина понимающе улыбнулась:

— Имущества, которое можно спрятать от посторонних глаз.

Он нахмурился:

— Имущества, которое однажды может пригодиться тебе больше, чем церкви. Но ты права, его, несомненно, следует спрятать.

Мартина опустила кошелек в карманчик под кушаком. Райнульф подозвал мальчика, держащего под уздцы его коня.

— И никто, даже Эдмонд, не должен знать о существовании этого кошелька, — добавил он.

«Особенно Эдмонд», — подумала Мартина. Она не была глупой. Имущество, данное ей как свадебный выкуп, все равно являлось собственностью мужа до конца его жизни. Золото в этом кошельке было ее единственной настоящей собственностью, и она не позволит ему наложить на него лапу.

Брат забрался на лошадь, и Мартина снова залилась слезами. Как и восемь лет назад, когда он уезжал, оставляя ее в обители Святой Терезы. Воспоминания о той разлуке и о том, как долго и тяжело она переживала потом отсутствие брата, только усилили ее грусть и сделали сегодняшнее расставание еще больнее.

Она взяла его руку, а он склонился в седле, целуя ее мокрую щеку.

— Ты глупенькая и упрямая, сестричка, но я все равно очень люблю тебя.

— Я тоже люблю тебя. Прошу, пожалуйста, береги себя.

— Постараюсь.

Райнульф помахал рукой Торну, повернул коня и тронулся в путь. Мартина стояла и сквозь слезы, текущие из глаз ручьем, смотрела и смотрела, пока он не превратился в маленькую точку на горизонте.

«Ну вот, теперь я совсем одна, — подумала она. — Совершенно одна».

В этот день Эдмонд появился дома очень поздно. Мартина уже спала — в рубашке и халате, оставив свою привычку спать обнаженной. Она проснулась, заслышав его шаги, но осталась лежать, не открывая глаз, притворяясь спящей, пока он ходил по комнате. Она со страхом ожидала того момента, когда он ляжет к ней в постель, но страх прошел, едва она поняла, что он не собирается ее тревожить.

Эдмонд откинул край одеяла и улегся рядом с ней. Даже лежа спиной к нему Мартина чувствовала исходящий от него характерный отвратительный сладковатый запах, напоминающий запах перебродившего вина. Он мгновенно уснул, и, облегченно вздохнув, она сделала то же самое.

Стоя у окна спальни и причесываясь, Мартина наблюдала, как внизу во дворе Эдмонд натаскивал подаренных ею щенков бладхаунда. Он бросал им палку и учил приносить ее. Смеркалось, она уже переоделась в ночную рубашку, взяв в привычку ложиться спать рано, с тем чтобы к приходу Эдмонда уже крепко спать или иметь возможность притвориться таковой.

Со дня свадьбы прошла неделя, но Эдмонд до сих пор, слава Богу, и не пытался исполнить свой супружеский долг. Ей придется притвориться девственницей, и она сильно сомневалась в своих актерских способностях, тем более что с каждым днем она испытывала к нему все большее и большее отвращение. Ее раздражало в нем все: запах его грязного тела, манера поведения.

Мартина догадывалась, что он тоже не считает ее привлекательной, но знала и то, что причина его нерешительности была не в этом. Она чем-то смущала его, он даже побаивался ее, что было довольно странно, учитывая его физическую силу. Было очевидно, что он робеет в ее присутствии.

И конечно же, он считал, что она намеренно выставила его на посмешище перед всеми обитателями замка, специально дала повод усомниться в его мужской силе. Мартина не разубеждала его в этом: во-первых, потому, что за все это время они едва обменялись парой фраз, а во-вторых, потому, что раз он из-за этого держится от нее подальше, то и хорошо, пусть думает что хочет, лишь бы не трогал ее. В свою очередь, она старалась держаться с ним как можно прохладнее и отстраненнее. Может быть, если он и дальше будет так робеть в ее присутствии, то со временем вообще оставит ее в покое.

Эдмонд бросил палочку через двор и влил в рот вина из висящей на груди кожаной фляжки. Щенки бросились за палкой и возились вокруг нее. Он свистнул, и щенок-победитель вырвался из кучи извивающихся тел с палкой в зубах и положил ее у ног хозяина. Эдмонд бросал и бросал палку почти до самой темноты. Один маленький щенок завладел ею, но вместо того чтобы принести обратно, убежал с нею в лес.

— Назад! — завопил Эдмонд. Он засвистел и захлопал по ногам. — Ко мне! — Наконец щенок появился, но без палки. — Где палка? Принеси! Щенок стоял и преданными глазами смотрел на него, навострив уши. Эдмонд присел на корточки и позвал его: — Иди сюда. Иди ко мне. Молодец. — Щенок, радостно виляя, подбежал к нему. Эдмонд взял его на руки и поднес его морду к лицу. — Ну какая от тебя польза, если ты даже и палочки не можешь принести? — И привычным небрежным движением, словно отламывая краюху хлеба, он сомкнул руки вокруг головы щенка и свернул ему шею.

Мартина застыла на месте, пораженная. Обернувшись, он посмотрел на нее; дохлый щенок безжизненно свисал с его руки. Эдмонд, казалось, удивился тому, что она наблюдала за ним. Или его удивило выражение ужаса на ее лице. Никогда раньше он не видел ее такой, не подозревал, что ее можно уязвить, и мысль о том, что она тоже ранима, очень ему понравилась. Теперь он смотрел на нее с интересом, словно увидел в первый раз.

Нет, это было нечто большее, чем простой интерес, поняла она, чувствуя, как под его взглядом холод запускает свои липкие пальцы в ее душу. Это было радостное возбуждение, его темные глаза поблескивали и, казалось, проникали через рубашку, через распущенные волосы внутрь, обнажая ее внезапный страх. Она медленно отступила от окна, не сводя с него глаз, а он все смотрел на нее.

Наконец Эдмонд улыбнулся. Это была безжизненная улыбка Бернарда, улыбка человека, предвкушающего что-то. Он отшвырнул тело щенка в заросли и, круто развернувшись, решительно зашагал к дому.

Мартина выронила расческу и кинулась вниз, на кухню. Дрожащими пальцами она раскрыла свой сундучок и лихорадочно шарила внутри него, ища маленький синий флакон.

— Миледи? — Фильда, стоявшая у плиты, повернулась к ней. — Что это вы…

— Кувшин бренди и кубок. Живо!

Пока Фильда ходила за бренди, Мартина всыпала в ступку добрую щепотку порошка болиголова из флакона, добавила с полдюжины других успокоительных трав и быстро растолкла их, перемешав.

— Что это за средство? — спросила Фильда, когда ее госпожа высыпала эту смесь в принесенный кувшин с бренди.

— Это сильнодействующее снотворное, им пользуются хирурги при операциях.

Она встряхнула кувшин, выхватила из рук изумленной служанки кубок и вернулась в спальню.

Эдмонд, стоя у окна, мочился во двор. Услышав звук ее шагов, он обернулся через плечо. Мартина вошла в комнату, держа кувшин с бренди в руках. Как она ни старалась скрыть свои истинные чувства, от него не ускользнуло выражение крайнего презрения на ее лице. Он заметил, что тонкая рубашка едва прикрывает ее тело. Он обратил внимание на то, как дрожат ее руки, прежде чем она успела поставить на стол кувшин и кубок.

«Какой же я болван, что так трясся перед ней», — мысленно выругал он себя.

— Снимай рубашку! — приказал он, снова поворачиваясь к окну.

Мартина не двигалась.

— Не хочешь ли сначала сделать глоточек бренди?

— Ты знаешь, чего я хочу. — Он закончил оправляться и повернулся к ней. Мартина старалась выглядеть безразличной, но Эдмонд прекрасно видел страх, сквозивший в ее глазах. И это придавало ему сил.

— Я подумала, что немного бренди поможет тебе расслабиться… — снова начала было она.

— А я и так спокоен.

Если он выпьет еще, то, может, и в самом деле «расслабится», как в день свадьбы, и не сумеет должным образом сделать свое дело. Бойс каждое утро интересовался, не оседлал ли он еще новенькую строптивую кобылицу, Эдмонд отмалчивался, хотя ответ был известен и так. Бойс, как и другие, постоянно смеялся над ним. Она наложила на него заклятие, говорили они. В шутку, конечно, но через некоторое время ему стало казаться, что так оно и есть на самом деле. В конце концов все знают и помнят, что она сделала с Эйлис, тогда, у реки, в день их обручения.

Все к черту. Сегодня ей не удастся остановить его. Сегодня он оседлает эту ведьму, как и положено, и после этого она перестанет быть такой неприступной. И он сделает это так, что она хорошенько его почувствует, он сделает ей больно. Он заставит ее понять, в чьих руках поводья и кнут.

— Снимай рубашку, — повторил он. Мартина неподвижно стояла перед ним, но, глядя в ее глаза, он догадался, что сейчас ее мозг лихорадочно работает, ища спасительный выход, какой-нибудь хитрый способ избавиться от него. Эдмонд сделал шаг вперед, она отступила назад.

Перед Богом и людьми она его жена! Она обязана служить ему, так же как его собаки и лошади. А она обращается с ним самим, как с собакой, заставляя его чувствовать себя каким-то зверем, унижает его точно так же, как Бойс и остальные. Только от нее он этого не потерпит. Он не бессловесная тварь. Он теперь ее хозяин, и ей следует хорошенько это запомнить.

Мартина повернулась к выходу, но он преградил ей дорогу, не давая ускользнуть. Схватив ее за рубашку, он резко разорвал ее до пояса. Мартина отступила. Эдмонд прижал ее к стене и удерживал за плечи. Взглянув на ее грудь, он увидел, что оцарапал ее своими ногтями. Вид этих ярко-красных царапин на белой коже привел его в сильное возбуждение.

Чертова ведьма подняла подбородок и вызывающе посмотрела прямо ему в глаза.

— Ты грязное животное, — бросила она ему в лицо.

Теперь Эдмонд уже не мог остановиться, даже если бы захотел. Он отпустил ее плечи и с размаху ударил ладонью по лицу. Раздался треск, когда ее голова ударилась о стену, и Мартина сползла вниз. Он схватил ее и швырнул на большую кровать. На ее лице отразилось крайнее изумление. Свежая царапина пересекала ее щеку, из носа шла кровь.

Он расстегнул пояс, снял тунику и отшвырнул ее в сторону.

— Снимай свою рубашку!

Мгновение поколебавшись, Мартина тупо кивнула и потянулась к подолу рубашки. «Так-то, — подумал он, — все, что было тебе нужно, оказывается, это познакомиться с моими кулаками. И прежде чем возьму тебя, я угощу еще».

Эдмонд встал.

И тут Мартина толкнула его ногами в живот. Он хрюкнул и опрокинулся навзничь.

— Сука! — завизжал Эдмонд, вскакивая на ноги.

Он схватил ее у самой двери и со всей силы швырнул обратно на кровать. Видно, он не рассчитал броска: Мартина налетела на массивный деревянный столб, послышался хруст ломающихся костей. На какое-то мгновение она застыла у колонны, словно обнимая ее. Поверхность дерева окрасилась кровью, Эдмонд ощутил дрожь во всем теле, острое чувственное наслаждение.

«Я ее прикончил, — подумал он, глядя, как она сползает на пол, заваливаясь на бок. — Я избавился от нее».

Он дотронулся до нее йогой и перевернул на спину. Половина лица Мартины была залита кровью. «Сама виновата. Черт возьми, она должна была сразу лечь, а не злить меня». Он раздвинул ей ноги и опустился на колени между ними. В этот момент он заметил, что она еще дышит. «Не повезло», — подумал он.

И вдруг ему вспомнилась Эмилин — Эмилин, самая веселая и дерзкая из девочек толстухи Нэн. Эмилин… Эд-монд посмотрел на избитое в кровь, безжизненное лицо жены. Глаза его сузились, улыбка сошла с лица. Эмилин тоже насмехалась над ним, называла его лесным зверем.

Он прикоснулся к шее Мартины, слегка погладил, чувствуя, как бьется слабый пульс под нежной кожей. Его пальцы сомкнулись вокруг ее горла, он надавил на него обеими руками, сжимая так же, как сжимал тогда Эмилин. Вначале у него не было желания задушить девушку, но по мере того как сжимались его пальцы и она конвульсивно билась в его руках, возбуждение нарастало, он уже не контролировал себя. Он давил все сильнее и сильнее, чувствуя, как наслаждение приближается к своему пику. Вскоре наступил оргазм, и в ту же секунду он понял, что сломал ей шею.

Когда он рассказывал об этом Бернарду, ужас душил его, но Бернард успокоил, посоветовав не волноваться. Бернард сам позаботился обо всем, и это обошлось всего лишь в несколько пенсов. Брат и сейчас все устроит. В конце концов пусть она и благородная, но разница невелика. Бернард всегда говорил ему: «Не позволяй им насмехаться над собой, а если они позволят себе лишнее, проучи их».

Вот и у этой ведьмы лицо синеет точно так же, как и у той шлюхи. Осталось недолго… и скоро он будет свободен от нее.

— Сэр Эдмонд? — Голос Фильды, раздавшийся снаружи, за занавеской, прервал ход его мыслей.

Он отпустил Мартину и поднялся на ноги.

— В чем дело?

— Просто я… я услышала шум. Все в порядке?..

— Все в порядке. Я поскользнулся и упал. Отправляйся вниз.

Эдмонд подождал, пока Фильда ушла. Вытерев рукавом пот со лба, он потянулся к кувшину, стоящему на сундуке, откупорил его, сделал несколько больших глотков и снова посмотрел на лежащую неподвижно жену. Вот он и проучил ее. Он поступит с нею так же, как и с Эмилин: будет душить и душить ее, одновременно овладевая ее теряющим жизнь телом. Он ухмыльнулся и одним глотком осушил добрую половину кувшина, ничуть не думая о последствиях. Воспоминаний об Эмилин было достаточно, чтобы держать его в крайней степени возбуждения.

Он закрыл кувшин и хотел поставить его обратно, но почему-то пошатнулся и упал на пол.

Чертово бренди что-то слишком быстро ударило в голову. Надо поторопиться. Опустившись на колени над Мартиной, он снял штаны. Пальцы казались большими и неуклюжими, они с трудом повиновались ему. Он склонился над ней, и тут комната вдруг поплыла. На секунду Эдмонд закрыл глаза и больше не смог открыть их, погружаясь в ватную тьму забытья.

Мартина с трудом разомкнула глаза. Боль пульсировала в голове. Вокруг было темно, она не знала, где находится. В ушах звенело; этот звон отдавался в каждом уголке ее мозга. Что-то большое и дурно пахнувшее лежало на ней, прижимая ее к земле. Сухие соломинки кололи через рубашку. Стояла ночь. Где она? В лесу, распростертая под мертвым зверем?

Постепенно глаза привыкли к темноте. Мартина смогла различить стены и потолок своей спальни, поняла, что лежит на полу, на куче соломы. Она услышала храп своего мужа, узнала его запах и вспомнила все.

— О Господи, — еле слышно вздохнула она и попыталась столкнуть с себя тяжелое тело. Наконец ей удалось освободиться от него. Штаны Эдмонда были спущены, а ее разорванная рубашка задрана к груди. «Боже, он все-таки сделал со мной это», — подумала она. Она провела рукой между ног, но ничего не обнаружила, очевидно, он не успел войти в нее. Увидев полупустой кувшин бренди на полу возле сундука, она слабо улыбнулась: «Моя хитрость все-таки сработала».

Мартина села, и мгновенно острая боль отдалась в голове. Она обхватила ее руками. Лицо онемело и распухло с одной стороны. Она осторожно провела рукой по щеке и вздрогнула, почувствовав открытую рану.

Что произошло? Где она была? Она что, ранена? Мартина огляделась, мысли путались. Она в спальне, вспомнила Мартина, и ей показалась, что эта мысль уже приходила ей в голову. Взглянув вниз, она увидела Эдмонда, его разбросанную одежду, и все снова стало ясно. «Я не могу контролировать свои мысли, память изменяет мне, — в отчаянии подумала Мартина. — Я теряю рассудок».

С огромным трудом ей удалось подняться на ноги. «Мне надо уйти отсюда, — подумала она. — Надо бежать, найти Торна. Он защитит меня. Он поклялся Райнульфу, что будет защищать меня».

В полной темноте она спустилась во двор, на ощупь прокладывая дорогу. Звон в ушах становился все сильнее, пока мысли опять не смешались в голове. «Наверное, звонят к заутрене», — решила Мартина. Она остановилась посреди лужайки и обвела взглядом высящийся над нею каменный дом и темный лес впереди.

«Он придет за мной к реке, как и раньше. Он придет к реке, где мы занимались любовью». Но в какую сторону надо идти? Звон путал мысли, мешая сосредоточиться. Наконец она пошла наугад, углубляясь в чащу.

Что-то пощекотало ее по лицу. Мартина открыла глаза и увидела тень над собой — это «что-то» лизнуло ее. Она вздохнула, тень повернулась и, шурша сухими листьями, ринулась прочь.

Было темно. Где она? В лесу? Что она делает здесь среди ночи?

Мартина села. «Я должна найти Райнульфа. Райнульф мне поможет. Но где он может быть? В университете? Нет, сейчас ночь. И… и они ведь уже не в Париже. Значит, в Харфордском замке. Надо идти туда». Не зная, в какой стороне замок, она встала и, несколько раз повернувшись на месте, пошла наугад.

Ее разбудил отдаленный детский голосок. Мартина открыла глаза и прищурилась от яркого дневного света. Она лежала на животе на краю леса, у кромки поля. Вдалеке какой-то крестьянин и его жена сеяли, на спине женщины был привязан узел с ребенком.

Мартина попыталась встать, но нестерпимая боль мгновенно отдалась во всем теле. Что она здесь делает? Мама будет беспокоиться. Мама не любит, когда она уходила далеко от дома.

Чуть погодя Мартина снова услышала голос ребенка, но на этот раз намного ближе. Открыв глаза, она увидела прямо перед собой пару грязных детских босых ножек. Ребенок стоял над ее головой и что-то кричал на непонятном ей языке. Это была девочка, лет девяти-десяти. Повернувшись к крестьянам, она кричала им и подзывала их.

— Пожалуйста, скажите маме, что я здесь, — шепотом выдавила из себя Мартина, когда они подошли. Но они не слышали ее, возбужденно переговариваясь. Мужчина несколько раз произнес имя Эдмонд, но оно ничего ей не сказало. Женщина, кажется, спорила с ним. Мартина расслышала: Харфорд и Фальконер. Наконец крестьянин указал девочке на тропинку, и та побежала по ней.

«Он послал ее за моей мамой?»

— Пожалуйста, приведите ее поскорее! — прошептала Мартина и снова впала в забытье.

 

Глава 16

Торн обмакнул перо в чашку со смесью из яичного белка и масла.

— Держи ее покрепче, Кипп, — напомнил он помощнику, аккуратно смазывая целебной мазью рану на птичьей лапе. В дверь постучали.

— Войдите.

Это был Питер. Рядом с ним стояла маленькая растрепанная девчушка с темными волосами и большими глазами.

— Она заявилась в зал, когда мы завтракали, — сказал Питер, указывая на девочку. — Все время твердила твое имя.

Он подтолкнул девочку вперед.

Торна не удивило это посещение: очевидно, кто-то из крестьян прислал за ним ребенка. Окрестные жители часто обращались к нему с просьбами разрешить их споры и конфликты, так как во всей округе он был единственным авторитетным человеком, знающим английский.

Эта девочка уже приходила к нему и раньше.

— Как тебя зовут, дитя? — спросил он на древнем наречии.

— Хэйзел, господин.

Она запыхалась, видимо, ей велели бежать. Значит, случилось нечто более важное, чем обычная ссора.

Он снова макнул перо в чашку и нанес еще немного мази на рану.

— Кто послал тебя за мной?

— Моя мама, сэр. — Она поколебалась. — То есть папа, но на самом деле мама. Папа хотел послать за сэром Эдмондом, но мама подумала, что, наверное, именно он и сделала ней это, и сказала, что надо звать вас, и они начали спорить, ну и наконец папа…

— Помедленнее, малютка, я не поспеваю за твоими словами, — прервал ее Торн. — Кто-то ранен?

— Похоже, умирает. Так мама сказала. Мы нашли ее на краю леса. Мы думали, на нее напал волк, но мама сказала, что, вероятно, это сам сэр Эдмонд.

Торн уронил перо. Несколько мгновений он молча смотрел на девочку.

— В чем дело, Торн? — спросил Питер, который не понимал ни единого слова.

Сакс поднялся со стула. Его руки сжались в кулаки.

— А кто эта женщина, на которую напали? Мама не сказала тебе?

— Ей и не надо было мне говорить, я знаю ее. Я стояла на церковном дворе, когда они женились. Она дала мне серебряную монетку… Сэр?!

В два прыжка Торн выскочил во двор. С его губ срывались саксонские проклятия.

Питер выбежал вслед и схватил его за рукав.

— Что случилось, Торн?

— Это Мартина, — сказал он. — Возьми девочку и поехали со мной.

Питер усадил девочку на круп своего коня и догнал Торна. Ребенок привел их к крошечному домику во владениях Эдмонда. Подошедший крестьянин взял под уздцы лошадь Торна.

— Она внутри, — сказал он. — Я не хотел беспокоить вас, сэр Фальконер, хотел послать за ее мужем, но…

Торн ворвался в хижину, быстро отдернул полог, всматриваясь в темноту. Это была убогая, закопченная лачуга.

— Там, — указала рукой женщина.

Мартина лежала на охапке соломы в углу, бледная как смерть.

Нет, Господи, нет! Сначала Луиза, теперь Мартина! И все из-за его непомерного себялюбия… Он непроизвольно перекрестился дрожащими пальцами.

— Она еще жива, — сказала крестьянка.

Издав душераздирающий стон, он приблизился к Мартине и опустился на колени.

Она лежала на спине, лицом к глиняной стене, в волосах запутались сухие листья и веточки, кожа была невероятно белой, такой же белой, как и ее изорванная рубашка. Вер нее, не изорванная, а разодранная чьей-то грубой рукой, заметил он. Осторожно убрав висящую лохмотьями ткань с ее груди, он увидел глубокие царапины и фиолетовые следы пальцев на горле.

— О Мартина… Господи, что же он с тобой сделал?

— Я промыла раны, как могла, — сказала крестьянка. — Ее ноги тоже изранены. Она, видно, провела в лесу всю ночь. И эти раны на груди… Но хуже всего лицо…

Торн убрал спутанные волосы с лица Мартины. Щека была в ссадинах, губа рассечена, на лбу синяки; слава Богу, могло быть и хуже.

— Посмотрите, что с другой стороны, — сказала женщина. Она взяла голову Мартины и осторожно повернула.

— Боже! — не удержался Торн.

Вся другая половина представляла собой одну большую кровоточащую рану. Его сердце готово было выпрыгнуть из груди. Ярость, сострадание, нежность, сожаление, чувство вины нахлынули на него.

Несомненно, это работа Эдмонда. Человек, которому он ее отдал, напал на нее, терзал, как дикий зверь. Судя по отметинам на горле, он пытался задушить ее. Ему ничего не стоило сломать ей шею.

«Эмилин свернули шею, — вспомнил он слова толстухи Нэн. — Один из этих харфордских псов». Тогда Торн решил, что это сделал Бернард, зная его гнусные привычки, но сейчас до него дошло, что это был Эдмонд, такой же кровожадный, как и его братец. Эдмонд восхищается Бернардом, старается во всем подражать ему. А Торн, ослепленный жаждой получить землю, закрывал глаза на зловещие признаки. И в том, что Эдмонд сотворил сейчас с Мартиной, виноват он, Торн. Он ответственен за случившееся, он должен был предвидеть это, зная о дурном воспитании юнца. Он старался не замечать факты, которые должны были настораживать его потому, что это помешало бы осуществлению его планов.

— Господи Иисусе, — прошептал он, охватив голову руками. Он же поклялся Райнульфу защищать эту женщину — женщину, которая верила ему, полюбила его, отдалась ему. Она жила в его мыслях… его сердце…

Мартина слабо застонала.

— Мартина, я здесь, — Торн взял ее за руку.

Ее веки дрогнули.

— Это ты, — прошептала она, приоткрыв глаза. — Ты пришел.

— Да. Я позабочусь о тебе. Отныне и навсегда.

Она слабо улыбнулась.

— Голова болит. Что со мной стряслось?

«Она ничего не помнит. — Он беспомощно покачал головой. — Какой смысл говорить ей правду — что ее собственный муж избил ее, овладел ею с помощью грубой силы и чуть было не убил?»

— Я, наверное, упала с кровати?

Он кивнул, в горле стоял ком.

— Скажи маме, чтобы она поцеловала меня там, где болит.

Некоторое время он смотрел на ее израненное лицо, в по-детски молящие глаза.

— Я сам поцелую тебя. Где болит? — хриплым, прерывающимся шепотом ответил он.

Наклонившись к ней, он нежно прижался губами к ее здоровой щеке.

Она схватила его за руки.

— Я знала, что ты придешь, папа. Я всегда верила, что ты вернешься к нам.

«Папа». Торн видел, что она старается не впасть в забытье.

— Спи, родная, — мягко и настойчиво приказал он.

Послушно кивнув, Мартина закрыла глаза и тут же уснула. Она была очень бледна, и если бы не ровное тихое Дыхание, можно было усомниться в том, что она жива. Слава Богу, что ее раны, какими бы ужасными они ни были, все-таки несмертельны. Он взял в руку ее ладонь и, прижав к губам, поцеловал.

Закрыв глаза, он вдруг представил Эдмонда… Эдмонда, склонившегося над ней… Эдмонда, державшего ее за горло… Эдмонда, лежавшего на ней…

Нельзя позволить ему уйти от возмездия за то, что он сделал с ней. По закону и обычаю она целиком во власти своего мужа. И он имеет полное право поучать ее так, как ему заблагорассудится, даже избивать, не неся за это никакого наказания. Случаи жестокости по отношению к женам считались частным делом семьи. Что ж, значит, и наказание тоже будет частным делом — его, Торна, личным делом.

Но сначала надо подумать о Мартине. Он должен спрятать ее в безопасном месте и приставить кого-то ухаживать за ней. Торн позвал Питера.

Увидев Мартину, его друг побледнел.

— Эдмонд? — спросил он, глядя Торну в глаза.

Торн кивнул.

— Можешь рассчитывать на меня, — сказал Питер, сжав руки в кулаки. Жест был непроизвольный, но Торн понял, что он означает: Питер славился как непревзойденный кулачный боец.

Да, Питер действительно верный и преданный друг, ведь только что он предложил свою помощь в деле мести, мести не кому-нибудь, а сыну его сюзерена. Это ли не проявление настоящей дружбы? Но Торн не может воспользоваться услугами Питера. Он сам должен отомстить, иначе до конца жизни ему не будет покоя.

Он встал.

— Я займусь Эдмондом. А ты приведи сюда Фильду. Пусть она соберет вещи леди Мартины, потом отвезешь ее в Харфорд. Если Эдмонд дома, постарайся не сталкиваться с ним. Если его там нет, узнай, где он.

— Ты хочешь отвезти леди Мартину в Харфорд? — спросил Питер.

— Да.

— Но ведь это небезопасно, учитывая, что там Бернард и его люди…

— Не в замок — в мой дом, в птичник.

Питер ушел. Торн поблагодарил крестьян и дал им несколько монет. Затем он завернул Мартину в свой плащ, сел на коня, с помощью мужчины посадив спящую Мартину рядом, и направился к Харфорду.

Она что-то встревоженно пробормотала.

— Все хорошо, — прошептал он. — Спи.

Вначале надо позаботиться о Мартине. Потом он займется Эдмондом.

Мысли и образы, как тени облаков, проплывали в воспаленном сознании Мартины. Она ощущала тепло чьих-то сильных рук, слышала цокот копыт по настилу подъемного моста, какие-то возгласы…

Она проснулась, лежа на пуховом матраце.

— Сейчас я вас обмою, миледи… — услышала она знакомый и подбадривающий женский голос. — Вот так, посидите спокойно… Теперь проденьте руки в рукава… Все, спите, миледи. Вам необходимо поспать. Об остальном позаботится сэр Торн.

Во сне Мартина металась и стонала, и Торн, сидевший возле ее кровати, постоянно вскакивал со стула. Он смачивал полотняную ткань и вытирал ее горячий лоб.

Все утро он просидел подле нее в птичнике, молясь и строя планы. Большую часть ночи она спала спокойно, но иногда, как сейчас, ее преследовали кошмары и тогда она беспокойно вздрагивала.

Торн приложил ладонь к ее голове.

— Нет! — дико вскрикнула Мартина, отмахиваясь слабыми руками.

Он встал со стула и присел на кровать.

— Миледи… Мартина!

— Нет! Не трогай меня! — Она ударила Торна кулаком в нос, на секунду боль ослепила его.

Он схватил ее за руки, она вырывалась. Глаза ее были открыты, и их переполнял страх.

— Мартина! Это я! Торн!

Он шептал ей в ухо нежные слова, целовал ее. Какое-то время она еще извивалась в его руках, но постепенно расслабилась и успокоилась.

— Отдыхай. — Он поправил подушку и убрал с лица разметавшиеся волосы.

— Торн, — прошептала Мартина, не открывая глаз.

Он вытер ей влажной тряпкой пот со лба.

— Я здесь. Я позабочусь о тебе. Никто больше не посмеет тронуть тебя.

Она наморщила лоб, что-то вспоминая.

— Эдмонд… О Боже!

Торн приблизился к ее лицу.

— Эдмонд больше не причинит тебе вреда, пока я здесь, — твердо сказал он, глядя в ее глаза.

Он приложился губами к ее лбу, нежно поцеловал веки.

— Спи спокойно.

Мартина кивнула и что-то неразборчиво пробормотала. Торн развязал ее рубашку, чтобы взглянуть на раны на груди. «Будто следы от когтей, — подумал он, протирая их мокрым полотенцем. — Будто на нее напал дикий зверь. В общем-то так оно и есть, ведь Эдмонд — это дикое животное, опасное и непредсказуемое». Но почему надо было случиться такому, чтобы он окончательно понял это?

Потому, что он ничего не хотел видеть из-за своей жадности, вот почему. Он отказывался замечать то, что не соответствовало его намерениям: ему надо было женить Эдмонда на Мартине и получить за это свою землю. Теперь ему не видать ее — лорд Годфри вряд ли будет благодарен за такой неудачный брак. И это еще слабое наказание за то, на что он обрек Мартину. Преисполненный стыда и сожаления, Торн поклялся сделать все возможное, чтобы исправить положение. Он обещал Райнульфу защищать сестру и с этого момента так и будет поступать.

После обеда Торн, Питер и Гай стояли в сарае позади птичника, в то время как Фильда ухаживала за своей госпожой.

— Парнишка в конюшне сообщил, что Эдмонд оседлал коня и отправился в Гастингс рано утром, — сказал Питер. Он снова сжал кулак и ударил им по ладони. — Разреши мне заняться им.

— Нет, — возразил Торн. — Это мое дело. Вы вдвоем оставайтесь здесь и охраняйте Мартину. Она ни на секунду не должна оставаться одна.

Мужчины кивнули. Когда Торн развернулся, чтобы уйти, Питер тронул его за руку.

— Только не убивай его.

— Почему? — спросил Торн. — Разве он не…

— Он заслужил смерть, без сомнения, но если ты убьешь его, Бернард убьет тебя.

— Я еще могу…

— Постоять за себя, я знаю. Но леди Мартина не может, по крайней мере пока. А ты поклялся защищать ее. И если ты намерен сдержать слово, то должен оставаться в живых, чтобы выполнять клятву. И поэтому Эдмонд тоже должен пока жить.

В этом простом рассуждении была жестокая логика, Питер прав.

— Проследи, чтобы леди Мартине не было нанесено никакого вреда, — произнес Торн. — А я прослежу, чтобы Эдмонду досталось ровно столько, сколько надо, чтобы он не подох.

Приехав в Гастингс, Торн направился в гавань Балвер-хайт. В четвертой по счету таверне он наконец встретил того, кого искал — одного оборванца, которого Эдмонд угощал выпивкой сегодня около полудня.

— Он сказал, куда отправился? — спросил Торн, сунув в его единственную руку несколько пенсов, — вторую этому типу отрубили несколько лет назад в наказание за воровство.

Человечек кивнул, с жадностью потирая пальцами монеты.

— Сказал, что хочет поразвлечься, но пожаловался, что все городские шлюхи последнее время воротят от него нос.

«Слухами земля полнится», — подумал Торн.

Его собеседник криво усмехнулся, обнажая гнилые пеньки, бывшие когда-то зубами.

— Сказал, что есть тут одна девка, в Рыбном ряду, с которой он обычно проводит время. Дочь торговца угрями.

Рыбный ряд представлял собой узкую и грязную кривую улочку. Прохожие, затыкая носы платками, подходили к выставленному на лотках сегодняшнему улову, хозяйки зазывали покупателей, громко расхваливая товар и выкрикивая цены.

Торн увидел, как лысый, тучный мужчина вышел из ворот дома с тачкой. Он остановился, чтобы пнуть стоящую у него на пути козу, потом подошел к сточной канаве и опрокинул в нее содержимое тачки. Блестящие черные змеи высыпались в жидкую грязь, извиваясь и расползаясь в стороны.

Человек посмотрел на Торна.

— Большинство из них дохлые, — сказал он по-французски, коверкая слова. — Мне только что доставили свежих. Вы хотите купить угрей?

— Мне нужен Эдмонд Харфордский, — ответил Торн по-английски.

Торговец угрями сделал слишком длинную паузу, прежде чем ответить:

— Не знаю такого.

Торн двинулся мимо него по направлению к его замызганному дому.

— Эй!

Человек бросил повозку и побежал вслед. На заднем дворе лавки стоял кудрявый подросток и ворошил кучу скользкого живого товара в большой деревянной бочке.

— Где Эдмонд Харфордский? — спросил его Торн.

Торговец угрями выразительно посмотрел на мальчика.

— Я уже сказал этому человеку, что мы никогда не слыхали о нем.

На лице мальчика появилось отвращение.

— Он наверху, с Юдиль, — сказал подросток, кивнув головой в сторону лестницы.

Торн кинулся вверх по лестнице, но хозяин ухватился за край его туники, пытаясь удержать.

— Не надо вам тревожить сейчас сэра Эдмонда. Он платит мне за Юдиль хорошие деньги.

Мальчик схватил отца и оторвал от Торна.

— Оставь, папа. Тебе не следует торговать ее телом.

В два прыжка Торн преодолел последние шесть ступенек и распахнул полог, закрывающий вход в комнату наверху. В убогой каморке царила полутьма, валялись разбросанная посуда, связки соломы и прочий хлам. На куче соломы стояла на четвереньках пухлая девушка с заплаканным лицом и разбитым носом. Эдмонд пристроился сзади на коленях, задрав ей юбку.

— Что за… — успел вскрикнуть он, в то время как Торн пересек комнату, схватил его за шиворот и рывком поставил на ноги. — Эй!

Торн приподнял его и прижал к стене, Эдмонд болтал ногами, как кукла-марионетка.

— Юдиль! Позови на помощь! Позови своего отца! — заявил Эдмонд.

Юдиль вскочила с колен.

— Ты свинья, — закричала она Эдмонду в лицо, коверкая французские слова, — я буду только рада, если этот человек размажет тебя по стенке. Не желаю больше видеть тебя, с твоими мерзкими замашками! Чтоб ты сгорел в аду!

— Я тебе покажу мерзкие замашки! — вопил Эдмонд, пытаясь обрести точку опоры. — Ты еще не знаешь, что такое настоящая мерзость, ты, сука!

Осмелевшая в присутствии Торна, девушка приблизилась вплотную к Эдмонду и, глядя ему в лицо, с издевкой сказала:

— Большие слова для такого ма-аленького человека.

— Что это ты несешь, а?

— У тебя же такой ма-аленький, крохотный, малюсенький…

Эдмонд размахнулся, но Юдиль успела присесть, а затем выпрямилась и плюнула ему в лицо. Она занесла кулак, намереваясь ударить сама, но Торн перехватил ее руку и сказал по-английски:

— Если ты разделаешься с ним, мне ничего не достанется. Почему бы тебе не подождать внизу?

— А вы обещаете задать ему хорошую трепку?

— Обещаю.

Уважительно взглянув на его мощную фигуру, широкие плечи и огромные кулаки, она довольно улыбнулась.

— Я буду внизу.

Торн отпустил Эдмонда, сдернул с себя плащ, затем отстегнул пояс с мечом и отшвырнул в угол, туда, где лежал и меч Эдмонда.

— Это ты из-за той ведьмы, на которой сам же и женил меня?

— Ведьмы? — переспросил Торн, бросая в угол и кинжал.

— Она наслала на меня порчу.

Прежде чем Торн успел подумать, что он не видел, где лежит кинжал Эдмонда, как тот выхватил его из-за пояса. Сверкнуло длинное лезвие. Эдмонд сделал выпад. Торн увернулся, схватил противника за запястье и хрястнул его руку об стену. Кинжал упал на землю, Торн отпихнул его ногой.

Боковым зрением он увидел колено Эдмонда, направленное прямо ему в лицо, и успел отскочить в сторону, приняв удар бедром. Торн ткнул Эдмонда кулаком в живот, и тот согнулся пополам, хватая ртом воздух. Торн выпрямился и потер ногу.

— Ты меня удивляешь, мальчик, — сказал он. — Не думал, что ты дерешься, как женщина. А она правду сказала, что у тебя малюсенький, крохотный?..

С яростным ревом Эдмонд поднялся и ринулся на него. Торн отступил и, схватив его за одежду, отбросил к противоположной стене. Эдмонд с чавкающим звуком стукнулся об нее и пошатнулся, закрывая руками нос. Кровь закапала между пальцами.

— Ты сломал мне нос, ты, саксонский негодяй, — загнусавил он. — Я не сделал ничего такого, чтобы так обращаться со мной.

— Ты избил ни в чем не повинную женщину.

— Ни в чем не повинную? — Эдмонд стоял покачиваясь, дико вытаращив глаза. — Она наслала на меня порчу. Я же сказал тебе! Она отняла у меня мою мужскую силу!

— Начнем с того, что ты никогда и не был мужчиной. И это не ее вина.

— Она заколдовала меня, и я не смог… не смог выполнить свои супружеские обязанности. Просто не мог заставить себя залезть на нее. Все смеялись надо мной, но я не виноват. Это она, эта ведьма, сделала со мной такое.

Торн вспомнил избитое, все в синяках лицо Мартины, ее царапины, следы его пальцев на шее и весь сжался от негодования.

— И поэтому ты решил, что, если будешь обращаться с ней, как со шлюхой, избивая и насилуя ее, у тебя что-то получится?

Эдмонд шмыгнул носом, размазывая кровь рукавом.

— Я попытался, — буднично сказал он, не придавая значения тому, что говорил, — и почти сумел, клянусь. Но она опять что-то сотворила со мной. Единственное, что я помню, так это то, что проснулся поутру, а ее и след простыл.

— Что ты сказал? Так ты не успел?.. Ты так и не закрепил действием брачный обряд?

Эдмонд нахмурился.

— Если ты имеешь в виду, что я не трахнул эту чертову суку, то да, это верно. Но я же говорю, в этом нет моей вины. Я пытался… да что тебе в этом кажется смешным?

Гак он, значит, не закрепил брачные узы супружеским действием. Торн не смог скрыть довольной улыбки. Он облегченно вздохнул. Мартина не спала с ним. Значит, она все еще принадлежит ему, и только ему.

— Что в этом смешного, черт тебя возьми?! — Эдмонд с досадой стукнул кулаком по стене. — Говорю тебе, она ведьма! Ее надо бы вздернуть за то, что она сотворила со мной! Я ни в чем не виноват!

Он снова бросился на Торна, но тот был готов к нападению и встретил его градом ударов. Он молотил его по груди и по голове. Эдмонд отступил, затем ринулся вновь, размахивая руками. Торн пропустил удар в лицо, но сумел отразить следующие, нанося в ответ еще более мощные. Эдмонд упрямо шел вперед, но у него плыло перед глазами и он теперь лягался, как здоровенное дитя, у которого разболелась голова. Он был крупный и сильный юноша, но Торн был гораздо мощнее и сильнее… и кроме того, он хорошо знал, куда надо бить, чтобы причинить противнику как можно больше вреда.

Торн снова представил израненную Мартину и решил, что сделает с Эдмондом то же самое, что тот сделал с ней. Его охватила какая-то небывалая ярость, желание отомстить. Это уже не походило на обычную драку или на кулачный поединок. Это была месть, ненависть, он вершил правосудие.

«Не убивай его», — сказал Питер. Торн на секунду закрыл глаза, вспоминая, почему он не должен убивать негодяя. Да, конечно, из-за Мартины. Он должен защищать ее.

Эдмонд корчился на полу. Извиваясь и кашляя, он обеими руками держался за солнечное сплетение. Торн не сомневался, что сломал ему по меньшей мере одно ребро и отбил почки. Теперь этот ублюдок с неделю будет мочиться кровью. И каждый раз, отправляя нужду, будет волей-неволей вспоминать преподанный ему сегодня урок.

Торн поднял свой меч и кинжал, затем взял Эдмонда за волосы и поднял голову вверх. Его губы и нос распухли; одна бровь была рассечена, и завтра все лицо будет покрыто синяками. Торн увидел в его глазах страх, но одновременно и вызов.

— Мой брат заставит тебя пожалеть об этом, дровосек.

— Твой брат никогда не узнает об этом. Потому что, если он узнает, ты умрешь.

— Вряд ли, потому что он убьет тебя раньше, — Эдмонд криво ухмыльнулся.

— Если он сделает это со мной, то один из моих людей сделает то же самое с тобой. Я клянусь на святыне, заключенной в рукояти этого меча, что ты будешь наказан смертью, если кто-нибудь узнает о том, что произошло здесь сейчас, — произнес Торн, положив руку на эфес меча.

Глаза Эдмонда расширились: от невежества он был очень подвержен суевериям.

— Но как я все это объясню? — Он беспомощно развел руками. — Ты только взгляни на меня!

— Скажешь, что на тебя напали разбойники, что они избили тебя и отняли все деньги. — Торн протянул руку. — Твой кошелек.

— Что? Уж не думаешь ли ты, что я отдам тебе…

Торн схватил его за волосы, и юноша завопил.

— Твой кошелек, — повторил Торн.

— Вор, свинья саксонская! — орал Эдмонд, вкладывая в его руку свой кошелек.

Торн отошел от него и надел плащ.

— И вот еще что. Слушай меня внимательно. Ты умрешь также в том случае… — Он опять торжественно положил руку на эфес, — но более медленной и мучительной смертью, если когда-нибудь еще посмеешь дотронуться до леди Мартины. Ты не должен даже заговаривать с ней. Всякий раз, когда она будет входить в комнату, ты должен выходить. Надеюсь, ты хорошо меня понял?

— Но она моя жена! Мне придется провести вместе с ней всю мою чертову жизнь!

— А это мы еще посмотрим.

— Что ты хочешь этим сказать?!

Торн проигнорировал недоуменное восклицание Эдмонда. Выйдя на улицу, он вложил кошелек в руку ошеломленному торговцу угрями.

— Вы никогда меня не видели, я здесь не был.

Мартина проснулась в птичнике, на узкой кровати. Торн сидел рядом на стуле, глядя в окно на занимающуюся зарю. Первые лучи утреннего солнца освещали комнату. Он не видел, что она проснулась. Его лицо казалось очень бледным, на одной щеке красовался синяк; прозрачные голубые глаза, освещенные рассветом, были отрешенными и печальными.

Она вспомнила, что Торн вернулся на закате и всю ночь просидел возле нее. Время от времени она просыпалась, встревоженная и не понимающая, где находится, и тогда он склонялся над ней, гладя ее, ободряя и утешая. Она заметила лежащий на его коленях меч и вспомнила о клятве, данной им Райнульфу. Он обещал защищать ее и вот теперь выполнял свою клятву. В конце концов он действительно человек чести, по крайней мере в отношении данного им слова.

Фильда тоже провела ночь здесь, меняла повязки, приносила ей бульон и вино. Мартина облизнула потрескавшиеся губы.

— А где Фильда? — спросила она хриплым голосом.

Торн поднялся и подошел к кровати.

— Она вернется, — сказал он, нежно кладя руку на здоровую щеку. — Ты знаешь, где ты?

Мартина кивнула, поморщившись от резкой боли в шее.

— Ты помнишь, что с тобой случилось?

— Эдмонд, — прошептала она.

Он взял ее руку.

— Эдмонд больше не потревожит тебя.

Некоторое время она вопросительно смотрела на него.

— Что ты сделал с ним? — спросила она, заметив свежий синяк на его щеке.

Торн убрал ее волосы с лица.

— К сожалению, меньше, чем он того заслуживает. Он жив.

Мартина заглянула ему в глаза.

— Наверное, я должна поблагодарить тебя.

Торн покачал головой.

— Я не заслужил твоей благодарности. Ведь если бы не я, ты бы никогда не вышла за Эдмонда. И то, что я сделал с ним, это слишком мало и слишком поздно, но кое-что я еще могу сделать, — добавил он, пожимая ее руку, — или постараюсь сделать. Например, защитить тебя и освободить от него навсегда.

Ее сердце бешено стучало.

— Разве это возможно?

— Не знаю, может быть. Правда ли, что он… что ваш брачный договор не был закреплен супружескими действиями с его стороны?

Мартина увидела в его глазах лучик надежды.

— Да, это правда.

Торн глубоко вздохнул, глаза его засветились, ей показалось, что он даже улыбнулся.

— Если мне удастся добиться расторжения брачного договора, ты не будешь…

— Расторжения брачного договора? Но как? — Мартина попыталась сесть, но боль пронзила ее, и она откинулась на подушки.

— Легко. — Он придвинулся ближе, взяв ее голову в ладони. — Я смогу устроить это, но ты этого хочешь?

— О Боже, и ты еще спрашиваешь?

Он хмыкнул.

— Я просто должен был убедиться, прежде чем начать действовать. Думаю, что расторгнуть брак, не закрепленный должным образом на супружеском ложе, будет легко. Брат Мэтью — специалист по каноническому праву. Сегодня вечером мы поговорим с ним об этом.

— Сегодня вечером? — Она нахмурилась. — Мы что, едем в монастырь Святого Дунстана?

Торн кивнул:

— Тебе небезопасно здесь оставаться. Эдмонд, несомненно, еще в Гастингсе — вряд ли он в состоянии скакать верхом. Но Бернард и его люди здесь. Я отправил Питера и Фильду собрать твои вещи и одежду…

— А Локи? И мой сундучок с лекарственными травами?

— И их тоже. Мы отправимся, как только они вернутся.

— Сожалею, — повторил брат Мэтью. Его терпение восхищало Мартину, хотя смысл сказанных им слов не оставлял надежд. — Но нельзя расторгнуть брак на том лишь основании, что он не был подтвержден совершением брачных отношений. Это не сработает.

— Ужасно, — сказал Торн, поднимаясь.

— Ужасно это или нет, но таков закон церкви, — сказал Мэтью.

Его пронзительные черные глаза и копна густых черных волос с тонзурой на макушке являли разительный контраст с его тихим и рассудительным нравом.

— Черт. — Торн подошел к окну и, опершись на подоконник, уставился в ночное небо, качая головой. Мартина и Мэтью сидели за столом в центральном зале настоятельских покоев и наблюдали за ним.

Мартина подняла с пола Локи и крепко прижала к груди. С того момента как они прибыли в монастырь Святого Дунстана, она не произнесла почти ни слова. Ей пришлось совершить эту поездку в носилках, потому что она была слишком слаба, чтобы ехать верхом. И хотя всю дорогу она проспала, положив голову на колени Фильде, сейчас она чувствовала себя совершенно разбитой и была не в состоянии говорить о своих бедах. К счастью, Торн охотно взял на себя эту функцию.

— Несправедливо, что ей придется остаться женой этого… животного, лишь только потому, что церковные законы так негибки… — Торн с силой стукнул кулаком по подоконнику.

— У церкви есть другие способы, — тихо сказал Мэтью. — Существует гораздо больше законных причин для развода, нежели те, о которых знают законники, — произнес он и многозначительно помолчал. — Наиболее подходящий в вашем случае — это мужское бессилие.

Торн посмотрел на Мартину.

— Мужское бессилие? — переспросил он, будто пробуя эти слова на вкус.

— Такое обвинение часто проходит успешно, — объяснил Мэтью. — И по моему мнению, это самый лучший способ добиться расторжения брака на законных основаниях. И в общем-то единственный.

Некоторое время Торн и Мэтью молча смотрели друг на друга, затем одновременно повернулись и посмотрели на Мартину, словно прося ее разрешения начать бракоразводный процесс.

«Мужское бессилие». Нехорошие, постыдные слова, слова, которые непременно породят разные слухи и скрытые насмешки. Мартину отталкивала сама мысль о том, чтобы требовать развод на этом основании. Она закрыла глаза, почувствовав вдруг навалившуюся усталость, — кровь стучала в голове. Она представила лицо Эдмонда, склоняющегося над ней: желтые зубы обнажены в смертельной улыбке, его запах лезет в ноздри, его мясистые руки хватают ее, бросая на кровать, в боль и темноту.

Вздрогнув, Мартина открыла глаза, встретившись взглядом с Торном.

— Делайте то, что считаете необходимым, — сказала она и, поднявшись, вышла из комнаты.

Сидя рядом с Мартиной на скамье в углу кабинета брата Мэтью, Торн молча смотрел, как настоятель протягивает через стол сидящему напротив отцу Саймону требование о расторжении брачного договора. Священник поднес документ к носу и стал читать, недовольно щурясь. В противоположном углу сидели Бернард и Эдмонд; они перешептывались. Точнее, Бернард шептал что-то на ухо брату, который слушал, тупо уперев взгляд в пол. Лицо Эдмонда все еще было расцвечено синяками. Закончив читать, отец Саймон присоединился к братьям, наклонился и что-то прошептал в ухо Бернарду.

— Мужское бессилие?! — воскликнул Бернард.

— Что это такое? — пробурчал Эдмонд.

Отец Саймон что-то сказал вполголоса.

Эдмонд вскочил как ужаленный.

— Что?!

Бернард встал и схватил брата за руку.

— Эдмонд, я же велел тебе держать язык за зубами…

— Ты, чертова сука! — заорал Эдмонд в лицо Мартине, размахивая кулаками. Бернард и Саймон с трудом удерживали его. — Это все твои делишки! — не унимался он.

— Заткнись, Эдмонд, — зашипел Бернард, принуждая брата сесть. — Дай я сам займусь этим. Я же говорил тебе.

Положив руки брату на плечи, он что-то зашептал ему на ухо.

— Хорошо, — сказал Эдмонд, понурив голову.

— Хорошо? — повторил Бернард.

Эдмонд кивнул, не поднимая головы.

Бернард выпрямился и оправил тунику.

— Мы не согласны расторгнуть этот брак. Эдмонд и леди Мартина должны остаться супругами.

Эдмонд закрыл лицо руками.

— О Боже, — прошептала Мартина.

Торн погладил ей руку, желая сделать нечто другое — взять ее руки в свои, обнять, — но понимал, что малейшая неосторожность с его стороны погубит ее. Он старался даже не смотреть на нее, боясь выдать свои истинные чувства.

Мэтью встал.

— Если Эдмонд согласится на расторжение брака мы устроим все тихо, по-семейному, — сказал он, обращаясь к Бернарду. — Обвинение в неспособности исполнять супружеские обязанности останется в тайне. Но если он будет возражать, мы без колебаний предадим дело огласке и направим прошение папе Александру, и тогда, смею вас заверить, об этом будут говорить не только в Англии.

— Твои угрозы ничего не изменят, монах, — сказал Бернард. — Мы категорически отказываемся дать развод.

— Вам известно, что все владения, полученные леди Мартиной в качестве свадебных даров, по расторжении брачного контракта переходят обратно в собственность барона Годфри? — спросил Мэтью.

— Разумеется.

— Тогда почему же вы не соглашаетесь дать ей развод? — продолжал настоятель.

Торн поднялся и вышел на середину комнаты.

— Я скажу вам почему. Потому, что эта тварь… — он указал на Эдмонда, который, подняв голову, пожирал его глазами, — никогда не сможет снова жениться, после того, что сделал с леди Мартиной. Когда я привез ее тем утром, ее видели все в замке. Она выглядела так, будто на нее напала свора одичавших собак. Теперь об этом, должно быть, знает весь Суссекс.

Отец Саймон выступил вперед.

— Никому нет дела до того, каким способом сэр Эдмонд считает нужным поучать свою собственную жену. Брак не может быть расторгнут по той простой причине, что он был освящен перед лицом Божьим и может быть расторгнут лишь по воле Господа, а именно в том случае, когда Бог призовет к себе их обоих, не раньше.

Торн невесело рассмеялся:

— С каких это пор Эдмонд стал задумываться о Боге?

Бернард скрестил руки.

— Мы готовы предложить компромисс, если леди согласна выслушать.

Все посмотрели на Мартину, которая после минутного колебания кивнула.

— Как я уже сказал, вопрос о разводе не подлежит обсуждению, — бесстрастно сказал Бернард. — Поймите, миледи, что, не имея на руках нашего согласия, вы будете добиваться развода годы. Начнется расследование, во время которого совершенно посторонние люди станут совать свои носы в самые интимные вопросы вашей жизни. Я думаю, это будет не очень приятно для вас, к тому же вы уверены, что выйдете из этого процесса победительницей?..

— Что ты предлагаешь? — нетерпеливо оборвал его Торн.

— Если вы оставите попытки добиться развода, миле-Ди, вы можете оставаться здесь, в монастыре, и в свое время вернуться назад к Эдмонду, который готов простить вам отсутствие покорности, подобающей хорошей жене, и принять обратно в свой дом.

— Вернуться? — Она энергично затрясла головой. — Никогда!

— Это ваше последнее слово?

Мартина поднялась.

— Я буду добиваться развода.

Бернард покачал головой.

— Предупреждаю, миледи, вы встретите значи тельное противодействие, в том числе со стороны многих влиятельных людей. Мой брат будет категорически отрицать обвинение в неспособности исполнять супружеские обязанности.

— Леди утверждает, что брачный союз так и не был закреплен брачными отношениями, — напомнил Мэтью.

— Эдмонд станет утверждать, что это не так, — сказал Бернард. Торн видел, как Эдмонд с сомнением посмотрел на брата, затем покорно кивнул, опустив глаза. — Ваше слово против нашего, вот и все. Посмотрим, чья возьмет.

— Не совсем так, — возразил Мэтью. — Во власти леди Мартины представить доказательства того, что супружеский акт так и не был совершен. Для этого нужно всего лишь подвергнуться обследованию медицинских экспертов.

Мэтью повернулся к Мартине.

— Я уверен, что вы не будете возражать против этой процедуры?

Мартина беспомощно взглянула на Торна, который быстро тряхнул головой. «О Боже, что же теперь делать?»

— Миледи? — Мэтью ждал ответа.

— Можно вас на минутку, брат? — попросила Мартина.

Мэтью и Мартина вышли из комнаты. Когда они вернулись через несколько минут, настоятель бросил на Торна пристальный понимающий взгляд.

— Похоже, что чувствительная натура леди Мартины действительно противится подобному испытанию. — сказал Мэтью Бернарду. — И к тому же, будучи дамой благородного происхождения, она не приветствует разглашения интимных подробностей бракоразводного процесса.

Торн тяжко вздохнул и покачал головой. Отказ для него был равен поражению.

Бернард саркастически усмехнулся.

— Могу ли я считать, что вы принимаете наше предложение?

— Да, — сказал Мэтью, — подразумевая, что леди Мартина вольна оставаться в Сент-Дунстане столько, сколько ей будет угодно, и не будет подвергаться насилию и принуждению к возвращению в дом мужа.

— Разумеется, — кивнул Бернард. — Даю слово. И, — добавил он, взглянув на Эдмонда, — мой брат тоже.

Мартина печально смотрела, как Торн седлает своего коня, готовясь к возвращению в Харфорд. Они договорились, что она будет жить в монастыре Святого Дунстана год-два, до тех пор, пока не вернется Раинульф и не заберет ее с собой в Оксфорд. Сложности возникли при получении на это согласия аббата, начальника Мэтью, но его удалось склонить к нарушению правил, пожертвовав его аббатству несколько золотых монет из тех, что ей дал Райнульф. Тем не менее аббат велел брату Мэтью составить для Мартины строгий свод правил поведения в монастыре, которому она должна была следовать неукоснительно: носить монашескую одежду, посещать утреннюю службу, стараться избегать встреч с монахами и вообще держаться как можно скромнее и незаметнее. Малейшее нарушение этих правил влекло за собой немедленное изгнание из обители. Брат Мэтью объяснил ей, что монастырь является прибежищем Для мужчин, отказавшихся от всяких мирских искушений, и что поэтому было бы жестоко вынуждать их лицезреть то, что им недоступно.

Торн позаботился о том, чтобы устроить ее здесь получше, и Мартина была ему очень благодарна, хотя и знала, что он делает это, выполняя обещание, данное им Райнульфу. Ей трудно было представить или догадаться о его истинных чувствах к ней. Если он и был к ней неравнодушен, то все же, несомненно, не любил ее так сильно, как она его. Ей было стыдно признаваться себе самой в этом чувстве, признаваться, что любит его, несмотря на то, как он поступил с нею. И она знала, что будет очень скучать без него.

Торн закончил свои приготовления и, подойдя к ней, взял за руки. Несколько долгих мгновений он просто смотрел на нее печальными, сияющими в полутьме конюшни глазами. Мартина молчала, боясь, чтобы он по голосу не догадался о ее грусти и нежелании расставаться с ним.

— Я приеду навестить тебя весной, — он выпустил ее руки.

Мартина сглотнула комок в горле и кивнула. Весной? Значит, пройдет целых полгода, прежде чем она вновь увидит его?

— Ты будешь здесь в безопасности, — тихо сказал он. — А может быть, даже и счастлива. Фильда останется с тобой в монастыре.

— Да, — прошептала она.

Он нежно провел ладонью по ее больной щеке и губе, избегая касаться ран.

— Все еще болит? — спросил он.

Она кивнула:

— Немножко.

— Скоро ты будешь совсем здорова. И тогда станешь еще красивее, чем раньше.

Должно быть, сомнение отразилось на ее лице, потому что он хмыкнул и добавил:

— Страдания обогащают душу, но только люди с богатой и наполненной душой по-настоящему красивы.

Торн поднес ее руку к губам и поцеловал. Затем осторожно провел ладонью по ее щеке и закрыл глаза.

— Я не хочу покидать тебя, — отрывисто и хрипло произнес он.

Забыв обо всем, Мартина потянулась к нему губами. Он взял ее пальцы свободной рукой и поцеловал их. Она отняла руку и положила ему на грудь, думая о своих больных, потрескавшихся и, наверное, уродливых сейчас губах.

— Я осторожно, — пообещал он, обнимая ее.

Мартина закрыла глаза, и его рот накрыл ее губы. Торн на самом деле был очень осторожен. Поцелуй был теплый и удивительно нежный, будто прикосновение птичьего крылышка, одного, потом другого, и еще… и вот он полностью вобрал в себя ее нижнюю губу, и она, истомившаяся по ласкам, почувствовала восхитительное прикосновение упругого языка.

— Мартина, — шептал он, крепче сжимая ее в объятиях. Едва она выпростала руки, чтобы тоже обнять его, как дверь в конюшню заскрипела и на пороге возник брат Мэтью. Они резко отпрянули друг от друга, затаив дыхание.

Монах остановился в лучах солнечного света, падающего с улицы на устланный соломой пол.

— Не хотел мешать вам… я пришел только попрощаться.

— Нет, брат, вы не помешали, — поспешно сказала Мартина, отходя от Торна.

Мэтью, конечно, знал об их отношениях, ведь она сама ему рассказала. Но когда он знакомил ее с правилами поведения в монастыре, он напомнил ей, что она по-прежнему считается замужней женщиной и должна вести себя соответственно. И вот, не успев дать обещание, она уже нарушила его!

— Я… мы всего лишь…

— Вы всего лишь прощались, я понимаю, — тихо промолвил Мэтью.

Мартина кивнула, чувствуя себя очень неловко и, кажется, готова была расплакаться.

— Значит, увидимся весной, — проговорила она.

Торн грустно улыбнулся:

— Да, весной.

Мартина повернулась и вышла из конюшни. Слезы застилали глаза.

 

Глава 17

Мартина обмакнула гусиное перо в чернильницу и склонилась над небольшим листом пергамента, на котором она писала рецепт эликсира из вытяжки розмарина. Поселившись в монастыре Святого Дунстана, она начала писать медицинский трактат о лечебных свойствах растений — Herbarium Medlca, и это занятие отчасти скрашивало ей длинные зимние ночи, делая их если не одинокими, то хотя бы менее томительными. Ей запрещалось выходить за пределы гостевых покоев монастыря и видеться и разговаривать с кем-либо из его обитателей, за исключением настоятеля брата Мэтью и монастырского лекаря брата Поля. Все ее общество составляли лишь Фильда и несколько других прислужников, так что у нее было очень мало общения и избыток свободного времени, который она и решила занять написанием книги.

Келья была холодная. Натянутая на окно промасленная ткань плохо защищала помещение от ледяного январского ветра. Мэтью поставил в ее комнату небольшой столик с сиденьем — такими столиками пользовались монахи-переписчики, — и она работала за ним, поставив его, несмотря на жуткий холод, поближе к окну, чтобы лучше видеть. Закутавшись в плащ, Мартина старательно выводила аккуратным красивым почерком, которому ее научили монашенки, латинские слова, но получалось это с трудом, потому что пальцы коченели на пронизывающем келью сквозняке и плохо слушались ее.

И все же в этот зимний день, сидя за маленьким неудобным столиком, она упорно писала, стараясь сконцентрироваться на своей работе и не отвлекаться на доносившиеся со стороны замка Блэкберн звуки сражения.

Отложив перо, она приложила руки к мешочку с горячей золой, прикрепленному на поясе, согревая пальцы, и почувствовала, как приятное тепло поднимается по закоченевшим рукам к груди. Ей вспомнилось другое тепло, там, на предрассветном берегу реки, которое завладело тогда всем ее существом, пожирало ее огненными языками страсти.

Мартина подумала о Торне. Она не видела его уже три месяца, и его образ — голос, небесно-голубые глаза, улыбка и ямочки на щеках — неотступно преследовал ее.

Она спрятала лицо в ладонях и закрыла глаза. Интересно, Торн тоже там, среди воинов, осаждающих замок Блэкберн? Конечно, он должен быть среди них. Когда Невилль вернулся в Суссекс в канун праздника всех вятых во главе войска дикарей-наемников из Уэльса и захватил Блэкберн, объявив его своей законной вотчиной, Оливье созвал всех вассалов и тех, кто присягнул им на верность, чтобы изгнать Невилля оттуда и наказать. И, будучи самым опытным воином барона Годфри, Торн наверняка сейчас находится на переднем крае сражения. По словам брата Мэтью, он командует лучниками.

Осада замка шла уже несколько недель. Слабо разбираясь в реалиях войны, Мартина тревожно прислушивалась К отчетливо доносившимся в морозном воздухе звукам битвы — ржанию лошадей, звукам труб и барабанов, яростным крикам командиров и воплям раненых. Однажды Мартина услышала жуткие крики множества голосов и поежилась от охватившего ее страха. Вскоре после этого в монастырь на трех повозках привезли раненых людей лорда Оливье, которые, стеная от боли, рассказывали, что уэльсцы Невилля сбросили на атакующих град горящих кувшинов со смолой.

Брат Поль с помощниками ухаживали за ранеными, размещенными в монастырском лазарете. Мартина хорошо умела врачевать раны и знала об этом больше, чем монастырский лекарь, область познаний которого распространялась в основном на обычные, мирные болезни. Она неоднократно предлагала свою помощь, но каждый раз получала решительный отказ, потому что ей просто было запрещено заходить в ту часть монастыря, где находился лазарет. Брат Поль советовал ей лишь молиться за облегчение участи раненых солдат.

Несмолкаемый шум битвы время от времени прерывался другими, гулкими, загадочными звуками. Эти повторяющиеся тяжелые удары, по словам Мэтью, свидетельствовали о том, что осаждающие пытаются проломить тараном внешние стены замка. Иногда раздавался жуткий треск, это означало, что выпущенные из катапульт огромные каменные глыбы достигали своей цели.

От брата Поля Мартина узнала, что больные в лазарете считали эту осаду очень трудной. Замок, хоть и недостроенный, был возведен на совесть и казался неприступным. И хотя им удалось пробить брешь в стене и попасть во внешний двор, все же внутренние стены оказались еще более толстыми и прочными. А уэльсцы Невилля — несколько сотен воинственных варваров, вооруженных мощными арбалетами и неиссякаемым запасом стрел к ним — сражались с дикой яростью. У них, несомненно, имелся годовой запас провианта, так что они могли продержаться очень долго, нанося при этом большой урон войску графа Оливье. И могло случиться так, что король, узнав о безуспешных попытках победить Невилля, будет вынужден уступить и признать его права на баронство Блэкберн, несмотря на гнусные методы, с помощью которых тот завладел им, дабы положить конец кровопролитию.

Мартина снова взяла в руку перо и продолжала писать вплоть до вечерней службы. Сделав короткий перерыв на ужин, она запалила масляную лампадку и работала до тех пор, пока стройное хоровое пение не возвестило о наступлении ночи.

Раскладывая по местам свои письменные принадлежности, она почувствовала запах гари, но не костра, а опаленного мяса и какой-то еще, неизвестный ей, терпкий и едкий.

Схватив плащ, она выбежала из покоев и помчалась к воротам, наткнувшись на собравшихся там монахов и брата Мэтью, которые вглядывались в темноту в направлении замка Блэкберн. Она не увидела никакого пламени, только точечки факелов на стенах и все.

— Что происходит? Что горит? — спросила она у настоятеля.

— Точно не знаю, — пробормотал он, всматриваясь вдаль. Он положил руку ей на плечо. — Пойдемте, бессмысленно стоять здесь на ветру. Завтра мы в любом случае узнаем, что произошло.

Мартина едва успела заснуть, как брат Мэтью разбудил ее.

— Прибыл сэр Питер, миледи, — сказал он ей, оставаясь снаружи, за занавеской. — Он хочет видеть вас.

Она накинула тунику поверх ночной рубашки и вышла к Питеру, который ждал ее в зале, в кольчуге и со шлемом в руках.

— Сэр Питер?

— Я к вам по делу, насчет Торна, — мрачно сказал он.

— Что с ним… он… он ведь не…

— Нет, но он…

Застывшее на его лице выражение суровой печали сказало ей все.

— Я подумал, что, может быть, у вас есть какое-нибудь средство, чтобы облегчить его боль.

— О Боже! Где он?

— В лазарете.

— Но брат Поль не позволяет мне заходить туда. — Она вопросительно посмотрела на Мэтью. Пронзительный взгляд темных глаз настоятеля, казалось, проникал в самую глубь ее души.

— Брат Поль спит, и я не вижу необходимости будить его, чтобы спрашивать разрешения на посещение вами сэра Торна, то есть, если вы, конечно, хотите, навестить его.

— О, спасибо.

Схватив свой сундучок, Мартина последовала за мужчинами через темный двор, к расположенной в дальней восточной оконечности монастыря больнице. Войдя внутрь, она увидела, что лазарет занимает всего одну просторную комнату, уставленную рядами кроватей, на которых лежали раненые. Большинство из них спали. Худой молодой монах почтительно приветствовал Мэтью и Питера, но с недоумением уставился на Мартину, его изумленный взгляд скользил по ее неприкрытым золотым косам.

— Все в порядке, брат Лука, — сказал Мэтью. — Мы пришли навестить того рыцаря, которого привезли недавно.

Брат Лука указал на отгороженный занавесками дальний угол, возле потрескивающего очага.

— Мы поместили его там, где потеплее.

— Матерь Божья, — прошептала Мартина, когда отодвинула штору и взглянула на лежащего Торна. На нем были доспехи, включая страшно искореженный шлем, лицо было мертвенно-бледным, лоб покрывала испарина. Он тяжело дышал, глаза блуждали. Из стыка лат на правом плече торчали арбалетные стрелы, а его правая нога была неестественно вывернута.

— Торн, — тихо окликнула его Мартина.

Торн остановил на ней взгляд, на мгновение лицо его расслабилось и он едва улыбнулся. Губы беззвучно произнесли ее имя, но когда он потянулся к ней больной рукой, улыбка превратилась в гримасу боли и он застонал, сомкнув веки.

Подошел брат Лука. Он принес тазик с водой, кусок мыла, связку бинтов, набор хирургических инструментов и кувшин с бренди, поставив все это на столик рядом с кроватью. Отодвинув Мартину, он проворно расстегнул шлем Торна, снял его и принялся развязывать сложную систему креплений и застежек, удерживающих его латы, налокотники, наколенники и остальные доспехи.

Мартина знала, что бренди — единственное обезболивающее, имеющееся под рукой у монастырских лекарей; оно было менее эффективно, нежели имеющийся у нее порошок болиголова. Раскрыв сундучок, она достала ступку и принялась растирать травы для своего снадобья.

— Осада завершилась успехом, — тихо сказал Питер, глядя на своего друга, который совершенно не слышал их, погруженный в забытье. — Мы захватили замок.

— Как вам это удалось? — спросил Мэтью. — Я был уверен, что Блэкберн неприступен.

— Так оно и есть. Когда мы поняли, что никогда не сумеем преодолеть его стены, Оливье начал переговоры с Невиллем, но Торн убедил его, что мир с убийцей Ансо и Айлентины недопустим, это будет страшной ошибкой. Он выдвинул свой план, и Оливье согласился с ним.

Монах освободил Торна от тяжелой стальной брони и кожаных доспехов, сбросив их на пол. Каждый раз, когда он нечаянно задевал две стрелы, торчащие из плеча, Торн судорожно вздрагивал.

— Первая часть его плана представляла собой классическую осадную стратегию, — продолжал Питер, — подкоп под стены. Мы установили под ними навес, и команда землекопов начала рыть туннель. Они подперли его бревнами, смазанными салом, а когда он был готов, набили туннель соломой, тушами дохлых свиней и подожгли. В жизни не видел такого огня и дыма, вы и представить себе не можете, какая вонь стояла вокруг!

— В нашу сторону тогда как раз дул ветер, — проговорил Мэтью, — так что нам и не надо представлять. Целью этого пожара было, как я полагаю, обрушить стены туннеля, а следовательно, и стены замка над ним.

— Да, но стены оказались такими толстыми, что это не сработало. Впрочем, Торн и не рассчитывал, что они рухнут.

— Так он знал, что они не упадут в результате подкопа?

— Да, это был всего лишь отвлекающий маневр, — подтвердил Питер. — Мы дождались темноты, пока огонь не утих, чтобы привести в действие наш настоящий план под покровом ночи. Пока все уэльсцы собрались у стены, под которой был подкоп, поливая ее сверху водой из бочек, Торн, Гай и я взяли приставную лестницу и, обойдя вокруг замка, стали забираться па оставленную без охраны стену с противоположной стороны.

Сняв с Торна все доспехи, брат Лука взял острый маленький ножик и принялся разрезать прилипшую к телу, мокрую от крови одежду рыцаря.

Питер покачал головой, с грустью глядя на сакса.

— Торн считал, что замок совершенно неприступен, чтобы взять его силой или разрушить. Поэтому надо было найти более слабое звено в обороне Невилля, и этим слабым звеном были сами защитники, солдаты-уэльсцы. При всей их силе и боевой выучке они оставались всего лишь наемниками, сражаясь за Невилля не из личной преданности, а за деньги. Отнимите у них это серебро, и они перестанут сражаться, потеряв стимул. План Торна заключался в том, чтобы, проникнув в замок, добраться до центральной башни и захватить Невилля.

— И быть убитыми в ходе этой вылазки, — мрачно заметил Мэтью. — Как только вы могли подумать, что сумеете незамеченными проникнуть в замок, битком набитый уэльскими солдатами? Это же самоубийство, неужели вы не отдавали себе в этом отчета?

— Конечно. Мы все причастились и получили отпущение грехов утром перед вылазкой. Мы знали, что не вернемся живыми. Торн настаивал, чтобы мы с Гаем не ходили с ним, но не смог отговорить нас. Когда мы приставили лестницу, он настоял на том, чтобы лезть первым, забравшись наверх, втянул лестницу за собой, и мы уже не могли последовать за ним.

Питер покачал головой, в его глазах стояли предательские слезинки.

— А потом он весело посмотрел на нас сверху, будто это была лучшая шутка в его жизни, а не подписанный добровольно смертный приговор.

— Тем самым он спас ваши жизни, — тихо сказал Мэтью.

Питер прерывисто вздохнул.

— Он повернулся к нам и затем исчез за стеной. Мы остались ждать. Уэльсцы потушили огонь, и вскоре мы услышали голоса во внутреннем дворе и страшный шум. В конце концов флаг Невилля на башне упал, и защитники замка заявили о готовности сдаться, если им пообещают сохранить жизнь и не предадут правосудию. Оливье согласился с их условиями, и они подняли ворота. Мы собрали их оружие и окружили под башней. Невилль был мертв, а Торн — в таком состоянии, в котором вы сейчас его видите. Капеллан немедленно произнес над ним последнюю молитву. Уэльсцы рассказали, что Торн пробрался в башню, получив по дороге эти две стрелы из арбалета, и нашел Невилля. Приставив меч к его спине, он выволок негодяя во двор, заставив во всеуслышание объявить, что у него нет денег, чтобы расплатиться с наемниками.

— Это была правда? — спросил Мэтью.

— Не думаю. Невилль был не настолько глуп, чтобы связаться с кровожадными дикарями, не имея средств рассчитаться с ними.

— И как же Невилль умер?

— Они набросились на него и буквально разорвали в клочья. Когда мы нашли его… вернее, то, что осталось от него… в общем, — Питер взглянул на Мартину, сосредоточенно размешивающую свои травы в чаше с бренди, — я, наверное, никогда в жизни не забуду этого зрелища. Ногу Торну сломали в рукопашной схватке, в суматохе, но это было ненароком. Если бы они хотели убить его, то я уверен, что сейчас он был бы мертв. Думаю, они были восхищены его мужеством, а может, просто побоялись. Они никак не могли поверить, что человек, получив две стрелы, выпущенные из арбалета, еще способен стоять на ногах и сражаться. Они даже придумали ему какое-то уэльское прозвище что-то вроде Английский Великан, Не Желающий Умирать.

В этот момент Торн вряд ли напоминал Английского Великана: весь израненный, мечущийся в полубреду. У Мартины сердце обливалось кровью, глядя на него.

— Что станет с Блэкберном? — спросил настоятель у Питера.

Рыцарь пожал плечами.

— Никто пока не знает, но Оливье теперь не оставит замок без присмотра. Он вместе с семьей перебрался в него до принятия решения о наследовании баронства.

Мартина поморщилась, когда Торн вздрогнул от прикосновения брата Луки, который дотронулся до кости, торчащей наружу в области колена.

— Боюсь, что придется ампутировать ногу, — сказал он.

Мартина повернула голову вслед за Торном, который посмотрел на сложенные на столике ножи, повязки и костяные пилы. Ни один мускул не дрогнул на его лице, но она заметила, что дыхание его участилось.

— Пойду разбужу брата Поля, — сказал молодой монах, повернувшись к Мэтью. — Нам также понадобятся еще четыре человека, чтобы держать его. — Посмотрев на сакса, он добавил: — Четыре сильных человека.

— Позвольте сначала мне попытаться, — вмешалась Мартина, прежде чем Мэтью успел ответить. — Я могу сложить кость и вправить сустав, я уверена, что у меня это получится.

— Вам приходилось делать это раньше? — спросил настоятель.

— Я помогала врачу. И не один раз. Пожалуйста. Я уверена, что мне удастся спасти ему ногу с помощью тугой повязки и мази из травы-костоправа.

— А если рана загноится? — спросил Мэтью. — Тогда ему придется гораздо хуже, чем если мы отнимем ногу прямо сейчас.

— Я знаю, как избежать загноения, — настаивала Мартина. — И кроме того, я сумею вытащить стрелы. Разрешите мне попытаться, пожалуйста.

— Чтобы выправить перелом и извлечь стрелы, вам понадобится помощь, — сказал Мэтью.

— Я готов помочь, — вызвался Питер, снимая свой шлем.

Мэтью повернулся к Торну:

— Сэр Торн, вы позволите леди Мартине заняться вашими ранами?

Торн посмотрел на Мартину; вера, светившаяся в его взгляде, наполнила ее гордостью и страхом. «Я не имею права ошибиться, он не должен умереть», — подумала она.

— Да, — прохрипел он. — Я разрешаю ей лечить меня.

— И все же нам понадобятся крепкие руки, чтобы держать его, пока миледи будет работать, — сказал брат Лука.

Мартина поднесла к губам Торна чашу с бренди и приподняла голову.

— Выпейте это, и нам никто не понадобится.

Он посмотрел ей в глаза.

— Что здесь помимо болиголова?

Молодой монах раскрыл рот и застыл в изумлении. Торн ухмыльнулся, затем быстро выпил содержимое чаши. Когда Мартина отпустила его, он протянул левую руку и с необычайной нежностью провел костяшками пальцев по ее щеке, вниз по скуле до подбородка и шеи, внимательно следя за движениями своих пальцев, будто вспоминая очертания ее лица. На какое-то мгновение Мартина забыла разделяющую их пропасть, забыла причиненную им боль, ощущая лишь реальность происходящего, от которой замирало сердце.

Мэтью закашлялся, и она, взяв руку Торна, опустила ее. Питер не заметил этой сценки, занятый своими доспехами, которые он снова натягивал на себя. Брат Мэтью знал, что отношения Мартины с Торном не были невинными, но совершенно не обязательно, чтобы об этом стало известно всем окружающим.

Она опустила ладонь на влажный и горячий лоб Торна.

— Закрой глаза, — прошептала она.

Он качнул головой.

— Нет, я хочу смотреть на тебя.

Но его веки уже отяжелели.

— Ты очень упрямый. — Она улыбнулась.

Торн тоже улыбнулся в ответ, не сводя с нее глаз, в которых уже начало расплываться окружающее.

— Да, я именно такой, — проговорил он слегка заплетающимся языком.

И когда его веки закрылись, она нежно прошептала:

— Спи.

Торн беззвучно прошептал слово «нет», а затем его голова склонилась набок, левая рука соскользнула с кровати, что-то выпало из нее и покатилось по полу.

Питер нагнулся и подобрал упавшую вещь.

«А-а-а, — подумал он, покачивая маленькую изящную вещицу на ладони, — мне бы следовало давно догадаться».

В последние три месяца Торн постоянно носил с собой какую-то вещицу, часто доставал ее из-за пазухи и в одиночестве любовался, не показывая ее Питеру и не отвечая на его расспросы о том, что это за вещь. Когда они подобрали его после взятия Блэкберна, он сжимал ее в кулаке.

— Что это? Что он держал в руке? — спросила Мартина, опуская руки в тазик с горячей водой и намыливая их.

Питер заколебался. Это была белая королева из шахматного набора, подаренного ею Эдмонду на свадьбу, — фигурка, таинственным образом исчезнувшая оттуда сразу после свадьбы. Поскольку Эдмонд не играл в шахматы, ему, наверное, было безразлично, а остальные тоже не придали значения пропаже.

Так вот, значит, что Торн носил у себя на груди, у сердца, на что любовался подолгу и что ласкал пальцами — скульптурный портрет леди Мартины Руанской. Слабая замена реальной женщины, но это единственное, что ему осталось. Знает ли она о его чувствах? Наверное, нет. Д если нет, то и не в его, Питера, праве, раскрывать ей секреты своего друга и господина.

— Что это было? Камешек? — вытирая руки, спросила Мартина.

— Ага, — сказал Питер, пряча белую королеву в карман нижней рубашки. — Просто какой-то камешек.

Кивнув, она указала ему на тазик:

— Могу я попросить вас вымыть руки?..

Мартина убрала со лба Торна непослушную прядь каштановых волос, ее взгляд скользнул по его длинному телу, остановившись на торчащих из плеча стрелах и совершенно ужасной ране на ноге. Глубоко вздохнув, она несколько взволнованным, но решительным голосом сказала:

— Ну что ж, можем приступать.

 

Глава 18

Торн открыл глаза. Была полночь. Из-за занавесок, закрывающих его койку, доносилось мерное дыхание спящих раненых. Справа от него слабо мерцал огонек ночного светильника. В лазарете было тихо. Краем глаза он заметил что-то светящееся слева от себя. Даже не пытаясь привстать, хорошо зная, что без посторонней помощи это не получится, Торн повернул голову на свет, моля Бога, чтобы это была она…

Она сидела, подобрав ноги, в огромном специально для нее принесенном кресле и крепко спала. Свет исходил от масляной лампады, стоящей на прикроватном столике рядом с батареей ее пузырьков и флаконов с порошками, стопкой свежих бинтов, кувшином для воды и чашей. Значит, она здесь, сидит подле него дни и ночи, ухаживая за ним… интересно, сколько дней он уже в лазарете?

Он совершенно не помнил, как его привезли в монастырь Святого Дунстана. В памяти остались лишь смутные и болезненные обрывки воспоминаний о первом дне. Наверное, прошло дней пять или около того. Пять дней и пять ночей, и все это время Мартина находилась рядом, только ненадолго отходя от него, чтобы поспать и привести себя в порядок. Брат Мэтью пытался запретить ей приходить сюда, настаивая на том, что монастырская больница не место для женщины, но она отчаянно спорила, доказывая, что нужна Торну.

И несомненно, так оно и было. Он чувствовал ее присутствие, даже лежа без сознания. Конечно, она была ему нужна. В доказательство этого он мог бы привести миллион причин.

Например, сейчас ему нужно было просто видеть ее. Соблюдая монастырские правила, предписывающие ей носить самую скромную одежду, она была одета в простую темную тунику и закутана в белую накидку, полностью скрывающую ее роскошные волосы. Лицо и руки мягко сияли в свете ночной лампы, проникающем сквозь полупрозрачные занавески. Брови и ресницы казались черными, как сажа, на матово-белой коже. Припухлые губы слегка приоткрылись во сне, обнажая край безупречно белых зубов.

На коленях Мартины лежала открытая книга. Торн попытался протянуть к ней правую руку, но едва приподнялся и сделал одно движение, как боль пронзила плечо, и он откинулся на подушку, хватая воздух открытым ртом. Подождав, пока утихнет боль, он повторил попытку уже другой, здоровой рукой, но не дотянулся и столкнул книгу с ее колен.

Стук упавшей книги разбудил ее, она резко вскинула голову, осматриваясь.

— Что такое… — прошептала она, жмурясь от света. — Торн, ты в порядке?

Увидев, что его рука беспомощно свешивается с кровати, она аккуратно вернула ее на место и, наклонившись, подняла книгу.

— Извини, что разбудил тебя, — тихо сказал он, стараясь не потревожить спящих товарищей. — Просто хотел посмотреть, что ты читаешь.

Она повернула книгу обложкой к нему.

— Amores Овидия.

— Почитаешь мне немного вслух?

Мартина взглянула на книжку, на губах появилась застенчивая улыбка.

— Ты уверен, что хочешь, чтобы я почитала именно эту книгу? Может, ты предпочел бы Heroides? Могу сходить за ней в библиотеку, я видела, там она есть.

Торн тихонько рассмеялся.

— Нет, думается, сегодня я в настроении послушать именно Amores.

Мартина раскрыла книгу и начала читать лирические стихи. Полузакрыв глаза, Торн наблюдал за ней, наслаждаясь ее голосом, купаясь в его мелодичных звуках. Закончив читать, она налила себе воды и не спеша выпила.

— Можно и мне? — попросил он.

— Конечно. — Она налила ему чашу и присела на край постели, осторожно просунув руку ему под спину и приподнимая его. Торн вцепился ей в плечо левой рукой и задержал дыхание. — Полегче, не спеши, — терпеливо и ласково сказала она, помогая ему сесть. Он скривился, превозмогая острую боль, и сел на подушке, спохватившись, что изо всех сил сжимает ее хрупкое плечо.

— Прости, — пробормотал он, убирая руку. — Теперь, наверное, останется синяк.

Она улыбнулась.

— Я и так уже вся в синяках. Ничего не поделаешь, приходится мириться с этим, ухаживая за Английским Великаном, Который Не Желает Умирать.

— Мириться с синяками, ухаживая за мной? Ты хочешь сказать, что это все я? И много синяков я уже тебе наставил, пока был без сознания?

Торн перехватил ее взгляд. Мартина посмотрела на его обнаженную грудь, не прикрытую рубашкой, и поспешно отвела глаза.

— Нет, не очень.

Она взяла чашу и поднесла к его губам. Он поймал ее руку своей, ощущая ее легкое подрагивание. Интересно, она слегка дрожит из-за того, что ее смущает их близость или же просто от усталости и недосыпания? Вид его обнаженного тела ничуть не смущал ее в процессе лечения, перемены повязок и кормления с ложечки — ведь тогда он был просто беспомощным пациентом, но сейчас она чувствовала себя несколько неловко, потому что именно в такие моменты вся двусмысленность ситуации становилась очевидной. Да и как могло быть иначе, учитывая то, что произошло между ними?

— Спасибо, — сказал он, выпив одну за другой две чаши воды.

Мартина поставила пустую чашу на столик. Он подумал, что теперь она встанет, но, к его удивлению и радости, она не ушла, а, протянув ладонь к его лицу, стала нежно гладить поросшую пятидневной щетиной щеку. Он закрыл глаза, предаваясь огромному наслаждению от прикосновений ее прохладных пальцев.

— Надо бы тебе побриться, — сказала она.

— Я не умею бриться левой рукой. — Ему пришла в голову замечательная мысль: — Может, ты согласишься помочь мне?

Она поспешно убрала свою руку, явно раздумывая над его просьбой.

— Ну хорошо, утром я побрею тебя, — пожав плечами, произнесла Мартина.

Торн чуть не подпрыгнул, весь так и засветившись от радости. Некоторое время она, потупив взор, разглядывала свои руки, похожая в эту минуту на скромную, чопорную монашенку. Ему хотелось увидеть ее волосы, шею, все, все, все… Но этот проклятый платок закрывал почти все лицо, даже лоб. Он улыбнулся, вспомнив их первую встречу, и как он тогда подумал, что под платком она скрывает рябинки, или сальные волосы, или какой-либо другой изъян, и как он остолбенел, пригвожденный к месту ее красотой, когда она вышла на второй день во двор в своей тунике цвета индиго и он увидел ее совершенно безупречное, божественно прекрасное лицо.

— Я хочу кое-что спросить у тебя, — начала она. — Я бы сказала, что это довольно личный вопрос.

Торн улыбнулся.

— А у меня тоже есть к тебе одна просьба. Я отвечу на твой вопрос, если ты пообещаешь мне исполнить ее.

Она наморщила лоб.

— Какая просьба?

Он покачал головой, продолжая улыбаться.

— Я не могу сказать заранее. Так будет неинтересно.

Мартина закатила глаза.

— Ну ладно. Но сперва ты ответишь на мой вопрос.

— Само собой, — согласился Торн.

Она сделала глубокий вздох.

— В тот день, когда ты обманул Питера и Гая, втянув лестницу, чтобы они не могли последовать за тобой в замок, ты… — она тряхнула головой, тень пробежала по ее лицу, — ты ведь прекрасно понимал, что умрешь. То есть я хочу сказать, ты сознательно шел на смерть. То, что ты выжил, просто чудо Господне.

Он накрыл ладонью ее сомкнутые на коленях руки.

— В том, что я жив, есть и твоя заслуга и, я бы сказал, она не меньше Божьей. Ты тоже сотворила чудо.

— И все-таки, — с серьезным видом продолжала она, — ты должен был наверняка погибнуть, никто просто не предполагал, что ты сумеешь выкарабкаться. И ты знал это, когда…

Он нежно сжал ее руки.

— О чем ты хотела спросить меня, Мартина?

Она обескураженно помотала головой, явно чего-то не понимая.

— Но почему? Почему ты пошел на это? Почему ты сознательно обрекал себя на смерть?

— Кто-то же должен был сделать это…

— Нет, — сказала она твердо, чуть ли не с ненавистью посмотрев прямо в его глаза, — почему именно ты? И почему ты один, ведь у тебя было бы больше шансов выжить, если бы Питер и Гай пошли с тобой? И я думаю, — добавила она, зазвеневшим от переполнявших ее чувств голосом, — что ты сделал это специально, ты, наверное, хотел умереть.

Ее слова на какое-то время повисли в сразу сгустившемся воздухе.

— И все же это не совсем так, — чуть помедлив, ответил Торн. — Это разные вещи — желать смерти и не особо заботиться о своей жизни.

Она нахмурилась.

— Каждый человек хочет жить.

Он посмотрел на свои руки, лежащие на ладонях Мартины.

— Но только не тогда, когда ему незачем жить. Не тогда, когда то, чего он хочет больше всего на свете, ему недоступно.

Их взгляды встретились, казалось, их души потянулись друг к другу, но уже через мгновение в глазах Мартины что-то вспыхнуло и она резко отвела взгляд.

— Ну да, твоя земля, — сказала она.

— Нет, я имел в виду…

«Что? Что он имел в виду? О чем он думал, произнося эти слова, почти признание… признание в чем? В любви? Но ведь он прекрасно знает, что любовь не для него!»

В тот вечер, перед отъездом в Харфорд, Питер вручил ему шахматную фигурку белой королевы, скульптурную миниатюру Мартины, со словами: «Ты обронил это».

Торн молча взял фигурку из его рук и быстро запихнул поглубже под соломенный матрац, пряча от Мартины. «Ты любишь ее?» — спросил тогда Питер.

«Нет, — резко ответил Торн. — Я просто… просто она мне необходима. Это не одно и то же». Питер усмехнулся: «Ты считаешь?»

Конечно же, он сам так не думал.

— Не мучайся, ты наконец уже скоро получишь свою землю, — сказала Мартина, каким-то отчужденным тоном, просто чтобы поддержать оборвавшийся вдруг разговор.

— Да, — согласился Торн, убрав руку с ее колен, и вновь ухватился за ее плечо. — Помоги мне снова лечь, пожалуйста.

Мартина обхватила его и придерживала, помогая принять горизонтальное положение. Забыв о боли, он думал только о ее руках, обнимавших его сейчас, представляя, что она обнимает его как любимого, а не как беспомощного больного. Голова упала на подушку, глаза закрылись, боль была так сильна, что он стал мысленно молить Бога ниспослать ему облегчение. Когда боль немного отступила и он открыл глаза, то увидел, что она склонилась над ним, ее огромные синие глаза смотрели на него с печалью и состраданием.

— Ты просил меня о какой-то услуге, помнишь? Я обещала ее выполнить, — еле слышно сказала Мартина.

Эти совершенно невинные слова вызвали в нем вихрь радостного возбуждения. Он сейчас может попросить ее о чем угодно, обо всем на свете, и она должна сделать это, чтобы сдержать слово! Торн нервно сглотнул, напоминая себе, что последние пять дней и ночей она бессменно провела у его постели, ухаживая за ним. И было бы нечестно теперь воспользоваться ее обещанием выполнить любую его просьбу. Он решил, что попросит только о том, о чем хотел попросить изначально.

— Сними его, — протянув руку к ее платку, сказал он.

Если эта просьба и удивила ее, то она не подала виду. Секунду поколебавшись, Мартина расстегнула скреплявшую платок застежку и, сняв его, тряхнула головой. Он чуть не поперхнулся, увидев, как ее роскошные волосы, освобожденные из заточения под тяжелой материей, упали вниз прямо на него и рассыпались по его груди.

Ее запах — запах ее лавандовых духов и теплой кожи, запах солнца и летнего луга — окутал его, проникая во все поры его тела. Взяв в ладонь одну прядь, он поднес ее к лицу и с наслаждением глубоко вдохнул этот волшебный аромат. Мартина склонилась над ним, опираясь руками на подушку по обе стороны от его лица; ее лицо было так близко, ее глаза смотрели прямо в его глаза, ее волосы ниспадали на него, образуя над ним как бы золотой шатер, скрывающий их обоих от остального мира. Это было так упоительно чувствовать себя полностью окруженным ею, быть словно внутри нее, окутанным ее запахом, душистым, загадочным и таким волнующим. Он почувствовал, что все поплыло перед глазами; сердце бешено застучало, ему стало трудно дышать…

Позабыв обо всем, Торн поднял руки и нежно коснулся ее лица. Мартина зажмурилась, пытаясь противостоять ему, а затем вздохнула, сдаваясь, и прильнула губами к его ладони.

— Мартина, — хрипло выдохнул Торн, обвивая ее шею и нежно притягивая к себе, все ближе и ближе…

Прежде чем ее губы коснулись его губ, она на мгновение задержала свое лицо над ним, и ему показалось, что в ее глазах светится понимание. А потом она закрыла их и поцеловала его, поцеловала по-настоящему, с такой страстью и настойчивостью, что Торн невольно издал стон, идущий из самой глубины груди. Он запустил пальцы ей в волосы и с силой прижал ее лицо к своему, уже не отдавая себе отчета в том, что, может быть, делает ей больно, наслаждаясь теплом и ароматом ее рта.

Торн уже не мог себя контролировать. Его пальцы заскользили по нежной шее, опускаясь на округлые груди, такие восхитительно теплые под шерстяной туникой. Он почувствовал, как она слегка задрожала в ответ на это прикосновение, и его тело отозвалось мгновенно…

— Ляг возле меня, — хрипло прошептал он.

Мартина скинула туфли и прилегла рядом, опираясь на локоть, ища ртом его губы, снова и снова гладя его волосы, лаская грудь легкими прикосновениями пальцев… С бездумной, почти яростной, не терпящей возражений требовательностью он потянул ее за платье, приподнял подол и начал ласкать круглые, нежные бедра. Сначала он легонько погладил их, а затем раздвинул тесно сомкнутые ноги и стал ласкать ее изнутри.

Мартина замерла. Торн почувствовал, что она готова принять его, что хочет его. Он продолжал исследовать ее, с замиранием сердца чувствуя приглашающее, влажное тепло средоточия ее чувственности. Затем он провел пальцем по самой чувствительной, трепещущей от ожидания точке, и Мартина задрожала.

— О! О Боже!

Он продолжал ласкать ее, целуя в шею, в лоб, в глаза.

— Да, — прошептал он, когда она приоткрыла рот, извиваясь в такт движениям его руки. Мартина часто и прерывисто задышала и вдруг, содрогнувшись, как отпущенная тетива большого лука, впилась ногтями в его грудь и сдавленно вскрикнула, уткнувшись лицом в подушку, чтобы заглушить стоны экстаза.

Торн держал ее за руки, пока она не успокоилась и не задышала ровнее, а потом провел ее рукой по льняной простыне в том месте, где ее приподнимала его возбужденная плоть.

— Скажи мне, что я должна сделать? — прошептала она.

— Тебе придется сесть на меня сверху.

Глаза Мартины изумленно расширились, но уже через минуту она понимающе кивнула. Убедившись, что занавески плотно закрыты, она сдернула с Торна простыню.

— Я постараюсь не шуметь, — пообещал он и почти тут же нарушил это обещание, вскрикнув от боли, когда Мартина, пытаясь сесть на него, слегка задела коленом его забинтованную ногу.

— О Господи… Торн! — Мартина опустилась на колени перед кроватью, беспомощно заглядывая в глаза и гладя его, пока он метался и скрипел зубами, словно волк, попавший в капкан. — Прости меня.

— Это не твоя вина, — проскрипел он сквозь стиснутые зубы.

Она склонилась над ним, нежно целуя его в макушку.

— Не надо было этого делать… так глупо. Ничего у нас не получится. Малейшее движение причиняет тебе адскую боль.

Он попытался улыбнуться.

— Некоторые вещи стоят того, чтобы потерпеть. Но вот только… слишком уж больно. — Он прислушался к мерному посапыванию спящих за занавеской. — Я никого не разбудил, но думаю, еще один такой крик, и кто-нибудь да проснется.

Она участливо посмотрела на него:

— Ты… ты разочарован?

Торн улыбнулся.

— Не имею ни малейшего желания остаться разочарованным. — Взяв ее руку, он прижал ее к острию своей страсти. — Существуют другие способы.

Некоторое время она молча наблюдала за тем, как он направлял ее руку вверх и вниз по нему, а потом продолжила ласкать его самостоятельно.

— Это то, чего ты хочешь? — спросила Мартина. — То есть я хочу сказать, это все или… — она сделала паузу, смущенно смотря на него, — или что-то еще?

Взгляд остановился на ее губах. Да, было что-то еще, конечно, чего он страстно желал сейчас, но сомневался, можно ли просить ее об этом. Ведь, несмотря на свой ум и познания, в том числе и в медицине, она все же была неопытной девушкой, лишь недавно потерявшей невинность и ставшей женщиной. Его просьба могла быть ей неприятна, может, даже могла обидеть ее.

Мартина перехватила его взгляд. Неосознанно, с очаровательной невинностью и поэтому еще более искушающе для него, она провела языком по губам. Торн закрыл глаза, призывая всю свою силу воли справиться с этим искушением.

— Помнишь, прошлым летом, — сказала Мартина, — там у реки, когда мы… с тобой вместе, ты… ты тогда поцеловал меня?

Торн, конечно, понял, о каком поцелуе она говорит.

— Да.

Мартина опустила глаза, украдкой взглянув на свою руку, ласкающую его, потом посмотрела ему в глаза:

— Ты хотел бы, чтобы я сейчас сделала это?

Вопрос прозвучал так трогательно-наивно, что Торн не смог сдержать улыбку.

— Да, очень.

— Скажи, что мне надо делать.

Он нежно провел пальцами по ее губам.

— Я… не знаю. Просто делай, как тебе представляется нужным, чтобы доставить мне удовольствие. Все, что ты сделаешь, будет мне приятно.

Она склонила голову, и ее пышные волосы, упав на его лицо, скрыли ее от его взора. Ему подумалось, что, может, она таким образом пытается скрыть свое смущение.

Торн закрыл глаза, ожидая ее, и через минуту, показавшуюся ему вечностью, ощутил первые, осторожные, восхитительные прикосновения ее губ. Они мягко заскользили по нему, а затем он почувствовал нежные удары ее влажного язычка. И то, как нерешительно она это делала, будто исследуя его, возбуждало еще сильнее, и вскоре, забыв обо всем на свете, думая только о ней и о том, что она с ним сейчас делает, Торн полностью отдался наслаждению. Мысль о том, что она старается сделать ему приятное, заставляла его сердце трепетать от восторга. Он был до глубины души тронут ее великодушием, тем, что она согласилась на это ради него. И раз так, то, значит, где-то, в самых укромных уголках ее сердца, все же живет любовь, любовь к нему, Торну, первому и единственному мужчине в ее жизни.

Когда она целиком обхватила ртом его страждущую плоть, он застонал по-звериному, вцепившись рукой в ее волосы.

— О Боже, Мартина! Да-да!

Он был на грани.

— Мартина, я сейчас…

Торн обхватил руками ее голову. Она не поняла значения этих слов, продолжая эту сладостную пытку.

— Мартина, — прошептал он, тряся ее за плечи.

— Я что-то делаю не так?

— Нет, ты чудо, но… — Торн обнял ее, принуждая лечь рядом с собой, — но сейчас просто гладь меня там рукой… как раньше, хорошо? Вот так… да!

Сердце готово было выпрыгнуть из его груди, он с силой прижал ее к себе, и в этот момент наступил оргазм. Торн сотрясался от пробегающих по телу волн экстаза, рыча как дикое животное. Потеряв представление о времени и пространстве, он чувствовал, как извергается его семя в руки любимой, и весь мир перестал существовать для него в этот момент.

Ничего, кроме них. Только Мартина и он. Только они вдвоем.

 

Глава 19

— А может быть, в ее утробе сидит дьявол? — высказал предположение отец Саймон, кивая на раздувшийся до невероятных размеров живот Эструды, которая металась на постели и стонала.

Бернард посмотрел на священника и подумал: «А ведь этот червяк в сутане не шутит». Даже Годфри, кажется, воспринял слова монаха всерьез. Его челюсть отвисла, он тупо уставился на невестку, тряся головой. Впрочем, он был в таком состоянии, что, похоже, готов был поверить в любую глубокомысленную религиозную чушь — алкоголь совершенно размягчил его мозги. В эту минуту барон был больше похож на деревенского идиота.

«Да, сдает старик, — подумал Бернард. — Недолго ему осталось. Похоже, что скоро его рассудок откажет окончательно. Как только я пойму, что ты уже не в состоянии контролировать себя, старый пьяница, я придушу тебя во время сна, видит Бог».

— Убей меня, — взмолилась Эструда, в который уже раз за этот день.

«А сейчас, если кого и надо придавить подушкой, так это ее», — подумал Бернард, но вовсе не потому, что хотел бы облегчить ее мучения. Просто вид собственной жены раздражал его сверх всякой меры. За последний месяц она страшно исхудала, ее кожа пожелтела, покрылась отвратительными язвами и обтягивала кости, как ссохшаяся рогожа. Она напоминала покойника — оскаленные зубы и дико вытаращенные глаза изменили ее лицо до неузнаваемости, а огромный вздувшийся живот рос и рос, словно перезрелый и готовый вот-вот лопнуть арбуз.

«Интересно, а что, если он действительно лопнет до того, как она успеет отдать Богу душу? — рассеянно подумал Бернард. — И что тогда окажется там внутри — рогатый дьявол, как считает этот дурак отец Саймон?»

Бернард посмотрел на жену, мечущуюся на скомканных простынях, и попытался представить себе эту картину. Очевидная глупость и примитивность этого предположения вызвали у него презрительную усмешку.

Ясно, что никакой это не дьявол, а отец Саймон просто-напросто суеверный болван. Но то, что это и не ребенок, тоже было совершенно очевидно. Повивальная бабка уверяла его, что даже двойня на шестом месяце беременности не может до такой степени раздуть материнский живот. Нет, это явно какая-то неведомая болезнь, а вовсе не беременность, будь она нормальной или вызванной нечистой силой. В конце концов, кому как не ему прекрасно известно, что эта чертова баба бесплодна, как пустой котелок.

К счастью, она скоро умрет. И тогда он сможет обзавестись новой женой, молодой и здоровой, такой, которая сумеет родить ему наследников. Только надо будет с самого начала держать ее в ежовых рукавицах, а еще лучше сразу же дать ей отведать мужниного ремня, еще до того, как она захочет своевольничать и дерзить, как Эструда. «Да, именно так, я буду держать ее взаперти в спальне. Только надо будет сделать там дверь с замком. На этот раз я не допущу ошибки», — подумал Бернард.

Правда, планируя вторую женитьбу, ему придется опять столкнуться с той же самой досадной проблемой, которая вынудила его отправиться за невестой в далекую Фландрию. Ведь хотя с той поры и прошло целых двадцать лет, тот случай так и не был предан забвению, несмотря на то что это была всего лишь дешевая шлюха и получила она по заслугам. Он совершил тогда огромную, непростительную ошибку, просто потерял голову — прикончил ее прямо в борделе и оставил лежать на соломенной подстилке, в то время как все видели, что он выходил от нее последним. Дав волю своей ярости, он поступил крайне глупо.

— Убей меня, — взмолилась Эструда, когда он опустил руку ей на голову и потянул за волосы. — Убей меня. Прошу тебя.

Бернард испытывал огромное желание придавить ее подушкой, но это было бы опять же неумно. В стенах замка сохранить что-либо в тайне было просто невозможно. Конечно, ему давно уже хотелось облегчить ей переход в мир иной, но риск разоблачения был слишком велик, а кроме того, в этом не было сейчас необходимости — все равно она не протянет и несколько дней.

Со двора раздался голос Эдмонда. Годфри высунулся в окно и позвал его.

После того как его младший братишка отведал вкус крови, вонзив свои молодые зубы в шею той шлюшки Эмилин из борделя толстой Нэп, он стал очень гордиться собой. По правде говоря, Бернард тоже испытывал некоторую гордость за братца, понимая, что тот идет по его стопам. Но затем мальчишка попробовал проделать то же самое с леди Мартиной, а это уже оказалось не столь забавно. Он взялся за дело с детским энтузиазмом, не утруждая себя осмотрительностью, а это всегда опасно, потому что влечет за собой разоблачение. Кому-кому, а Бернарду это было очень хорошо известно. На его месте если бы он захотел избавиться от своей жены, то вначале тщательно продумал бы план действий, так, чтобы все выглядело как несчастный случай и никто бы не мог подкопаться.

— Убей меня. О Господи, ну убей же…

И хотя его самого частенько так и подмывало устроить Эструде такой правдоподобный несчастный случай, все же в последний момент удерживала призрачная надежда на то, что, может быть, вдруг все же его семя пустит ростки в ее бесплодной утробе. В следующий раз он не должен так ошибиться. В его тридцать шесть лет давно уже пора обзавестись сыновьями. И если его следующая жена в течение первого года не разродится, он знает, как поступить с ней: так, как ему давным-давно следовало поступить с Эструдой, — он велит ей собрать провизию в корзинку и повезет на пикник в дальний лес, без слуг, только он и она. Он дотронулся пальцами до рукоятки своего инкрустированного жемчугом ножа и задумчиво усмехнулся, представляя те наказания, на которые обречет себя его будущая супруга, если окажется, к ее несчастью, столь же бесплодной, как и Эструда. Можно будет даже и не хоронить ее. Да что там, можно даже будет вызвать к себе сочувствие, объявив, что на его глазах ее изнасиловали и замучили до смерти лесные бандиты.

— Ах, Эдмонд, — промолвил Годфри.

Обернувшись, Бернард увидел брата, который застыл в дверях с выражением испуга и отвращения на лице. Он умоляюще посмотрел на отца, словно говоря: «Я не могу на это смотреть». Годфри вышел вслед за ним в коридор. Сквозь отделявшую комнату кожаную штору до уха Бернарда с трудом долетало его неразборчивое полупьяное бормотание.

— Она умирает, сынок.

— Пускай бы уж поскорее, Господи Иисусе!

— Мне очень тяжко на душе, сын мой. Посуди сам и пойми меня — у меня нет не только внуков, но и малейшей надежды на то, что они когда-нибудь появятся. С Женивой ее муж развелся, Бернард вот-вот овдовеет. Остаешься только ты.

— Нет, только не это! — помолчав, простонал Эдмонд. — Она же ведьма, па! Чертова ведьма!

— Завтра ты отправишься в монастырь Святого Дунстана и привезешь ее назад.

Отец Саймон взглянул на Годфри и поднял брови.

— Нет, я не поеду, — сказал Эдмонд.

— Поедешь! Ты мой вассал и должен повиноваться моим приказам так же, как и все живущие в моих владениях, поэтому ты или сделаешь так, как я велю, или я отправлю тебя в монастырь до конца дней твоих. Ты слышишь, что я говорю, сын мой?

Старик говорил с непривычной для его возраста и состояния силой, делая ударение на каждом слове. Такая страстная речь казалась странной в его устах, но, с другой стороны, тема наследников всегда была для него самой болезненной. Эдмонд долго молчал.

— Я поеду, — наконец промямлил он.

— И ты будешь жить с ней, — продолжал Годфри, — как муж с женой до тех пор, пока она не принесет тебе сына. Потом можешь поступать как тебе заблагорассудится.

«Боже, — подумал Бернард, — это может кончиться тем, что Эдмонд обзаведется наследником раньше меня».

А он-то уже решил, что окончательно избавился от нее. Думал, что больше и не увидит ее, не говоря уже о супружеской жизни с этой ведьмой.

Сделав очередной глоток вина, Эдмонд со злостью вонзил шпоры в бока своего гнедого жеребца — просто так, чтобы выместить свою досаду. Конь рванулся вперед, взбрыкнув и подбросив его в воздух на целый фут. Эдмонд едва успел ухватиться за поводья, чтобы удержаться в седле. Он резко дернул за уздечку и гнедой негодующе заржал.

«Теперь придется не только жить с ней под одной крышей, но и спать с ней — или хотя бы попытаться сделать это. А где гарантия, что она снова не начнет вытворять со мной свои колдовские штучки? Или не попытается отравить меня? Раз она смогла наложить заклятие на мою мужскую силу, то в следующий раз вполне сможет и убить меня!»

Эдмонд обвел мутным взглядом окружающий пейзаж, чтобы убедиться, что по-прежнему держит путь на запад, в сторону монастыря Святого Дунстана. Солнце стояло в зените, поэтому он не мог по нему сориентироваться. Местность вокруг казалась незнакомой. Слева от запорошенной снегом тропинки круто обрывался почти отвесный овраг. Когда он посмотрел вниз, голова слегка закружилась и содержимое желудка подступило к горлу. Кожаная фляга выскользнула из его ослабевших пальцев, покатилась вниз по склону, подпрыгивая и ударяясь о камни, и исчезла в густом кустарнике на дне оврага. «И черт с ней, все равно она уже почти пустая», — подумал Эдмонд, доставая другую. Он откупорил ее и припал к горлышку. «По мне, так лучше помереть, чем опять связываться с этой ведьмой». И ведь не он один так считает. Бернард рассказал ему, что в Гастингсе ходят слухи о том, что она наслала проклятие на шкипера «Дамской туфельки», а еще раньше пыталась потопить эту галеру, вызвав шторм во время плавания.

Эдмонд пустил коня рысью и откинулся в седле, потягивая вино из фляги. Дорога и деревья стали двоиться в глазах, но это его не насторожило. Во-первых, вино согревало, а во-вторых, притупляло страх и отвлекало от мыслей о жене.

Если она и не убьет его, то так или иначе это сделает сакс. Ведь он торжественно поклялся на святыне, что убьет его медленно и мучительно, если только он осмелится дотронуться до леди Мартины! Да кто он вообще такой, этот выскочка-лесоруб, чтобы указывать ему, сыну барона, как ему обращаться с собственной женой! Плевать на него! Его хозяин и отец повелел ему жить с ней и родить от нее наследника и, видит Бог, он так и поступит, даже если придется привязать эту строптивую ведьму к кровати!

Эдмонд снова пришпорил коня, и снова бедное животное заржало и устремилось вперед, разбрасывая копытами придорожный гравий. Уронив флягу, Эдмонд ухватился за поводья и потянул их на себя. Жеребец дико заржал и взвился на дыбы. Чувствуя, что теряет равновесие, Эдмонд попытался удержаться, но было слишком поздно — он вылетел из седла и кубарем покатился вниз по склону, ударяясь о валуны и коряги, пока наконец с жутким треском не стукнулся головой об острый выступ камня на дне оврага.

Он открыл глаза, прищурясь от бьющих в лицо солнечных лучей, и услышал гулкие удары копыт убегающего прочь коня. «Черт, ведь я лежу на спине с запрокинутой головой», — сообразил он. И тут красная пелена поплыла перед глазами, рот наполнился кровью и он перестал ощущать свое тело.

«Она оказалась еще более могущественной ведьмой, чем я полагал. Она прикончила меня даже прежде, чем я успел до нее добраться», — подумал Эдмонд, и это была последняя мысль в его жизни.

Мартина достала из кармана своей туники свернутый лист пергамента, подошла к окну, выходящему в монастырский сад, и стала перечитывать послание.

«5 марта 1160 года

От Бернарда Харфордского к его невестке, Мартине Руанской.

С превеликой тяжестью в сердце сообщаю тебе, миледи, о постигшем нас горе. Сим посланием извещаю тебя, что Эдмонд, возлюбленный брат мой и твой муж, покинул наш бренный мир. Но несчастья наши не закончатся на этом, ибо моя дорогая жена леди Эструда, которая уже многие месяцы тяжело и неизлечимо больна, очевидно, вскорости последует за ним в небесную обитель».

— Мартина!

Она обернулась, услышав голос Торна. Он стоял в дверях. На нем была та же домашняя туника, что и две недели назад, когда она видела его в церкви. Однако в это утро он был чисто выбрит. Повязки с него уже сняли, но он все еще опирался на костыль.

— Сэр Торн, — ответила она, отметив промелькнувшее в его взгляде разочарование сухостью этого обращения.

— Брат Мэтью рассказал мне об Эдмонде.

Она кивнула и посмотрела на письмо.

— Не стану притворяться и говорить, что соболезную вам, — продолжал он.

Их взгляды встретились. «Каждый раз ему известно, что творится в моем сердце, — подумала Мартина. — Именно поэтому он имеет надо мной такую власть. Именно поэтому я всегда готова подчиниться его воле. Но я должна быть сильнее. Должна закрыть для него свое сердце и не поддаваться его влиянию».

— Брат Мэтью сообщил мне, что вы собираетесь в Харфорд на похороны Эдмонда, — нахмурившись, сказал Торн.

— Да, я только что закончила собираться. — Она указала кивком головы на дорожный мешок, в котором была уложена смена одежды и кувшин со смесью кларета и снотворного порошка. С помощью этого средства Мартина надеялась облегчить страдания Эструды.

— Меня не будет всего день или два. Локи я оставляю здесь.

Торн приблизился к ней.

— Не думаю, что вам стоит ехать.

Мартина сделала шаг назад и, подняв голову, взглянула на Торна.

— Эдмонд мертв. Больше нет необходимости прятаться за монастырскими стенами. Мы с Фильдой отправляемся сегодня.

— Без сопровождения?

— Но ведь нам ничто не грозит.

Он вздохнул.

— Раз уж вы все-таки настаиваете на том, чтобы ехать, то я поеду с вами.

— Но вы не в состоянии сейчас ехать верхом. И потом, в этом нет никакой необходимости.

— В состоянии или нет, это не имеет значения. Я должен ехать с вами.

Мартина стиснула кулаки и выпрямилась.

— Вы, наверное, не понимаете. Я не хочу, чтобы вы ехали.

— Нет, понимаю, — сухо сказал он. — Я знаю, что вы желаете, чтобы я оставил вас в покое. Что мое общество вам… в тягость и что Мэтью настоял, чтобы вы сторонились меня. Но путешествие в Харфордский замок небезопасно, как, впрочем, небезопасен для вас и сам Харфорд.

Торн опустил руку на рукоять своего меча.

— Я дал вашему брату клятву, что буду оберегать вас, по душе вам это или нет, и собираюсь держать свое слово.

«А он неплохой актер», — подумал Торн, когда Бернард, с приличествующим моменту выражением скорби вышел приветствовать их у входа в замок.

Мартина поручила Фильде пойти проведать леди Эструду. Бернард повернулся и повел свою невестку и Торна по винтовой лестнице, ведущей в замок. Торн, все еще не оправившийся от ран и измученный длительной скачкой, вскоре отстал. Он остановился, чтобы отдохнуть и перевести дух. Тяжело опершись на костыль, он прикрыл веки, ожидая, пока утихнет ноющая боль в правой ноге и перед глазами перестанут плыть красные круги.

Пока никто не мог его видеть, он достал из кармана белую шахматную фигурку и сжал ее в ладони, как бы прося ее унять боль. Он провел большим пальцем по маленькому и такому дорогому образу, вырезанному из драгоценной слоновой кости, по высоким скулам и полным губам, и, казалось, боль отступила. С того момента, когда они познали друг друга туманным утром на берегу реки, он еще не разделял своего ложа ни с одной женщиной; такого длительного периода воздержания у него не было со времен крестового похода. И совсем не потому, что он стал менее чувствительным к потребностям своего тела, наоборот, желание переполняло его больше чем когда-либо. Но ни одна служанка, ни одна доступная женщина уже не могла доставить ему облегчение, унять это жгучее желание, потому что теперь оно имело имя, и имя это — Мартина Руанская.

«Боже, дай мне сил, помоги не приближаться к ней, не искать ее близости», — молил он Господа. Потому что было совершенно очевидно, что она отстранялась от него, избегая даже мимолетных контактов. У нее были на это причины, он сознавал это и даже не пытался переубедить ее ни словом, ни действием. Однако ее стремление отгородиться от него все же не должно было мешать ему исполнять данную Райнульфу клятву оберегать и защищать ее; по правде говоря, он заботился бы о ней и помимо этого обещания. А теперь, когда она покинула монастырь, он должен стать ее тенью, ее личным солдатом, в то же время не надеясь на возобновление их близости. Его страсть пугала ее, а ему больше всего на свете хотелось, чтобы она чувствовала себя в безопасности рядом с ним, тем более что теперь он будет постоянно возле нее. Поэтому он принял решение быть с ней прохладно-вежливым, и это решение доставляло его душе не меньшую боль, чем та, которую причиняли его телу незалеченные раны.

Когда Торн наконец вошел в комнату леди Эструды, Мартина уже закончила осмотр больной и поправляла одеяла и подушки.

Мартина, а также Бернард, стоявший неподвижно в углу со скрещенными на груди руками, одновременно посмотрели на него и тут же опустили глаза на больную. Взглянув на постель, Торн непроизвольно перекрестился. Последний раз он видел Эструду четыре месяца назад, перед осадой Блэкберна. Она уже тогда выглядела больной, но сейчас… Торн не представлял, что болезнь может так иссушить человека. Судя по ее тихим стонам и судорожно вцепившимся в простыни пальцам, наступила агония. Вид ее раздувшегося живота заставил его содрогнуться. Это его ребенок, ребенок, который умрет вместе с Эструдой.

Мартина намочила полотенце в воде, отжала его и обтерла лицо Эструды, затем открыла свой сундучок и извлекла из него закупоренный кувшин. Умирающая посмотрела на Мартину, с трудом удерживая мутнеющий взгляд в одной точке. Бернарда и Торна она даже не заметила.

— Что это? — выдохнула она.

— Немного кларета, который я привезла с собой из монастыря, миледи, — сказала Мартина, присаживаясь на краешек ее узкой кровати и беря ее скрюченные пальцы в свои. — Это поможет вам заснуть.

Торн смотрел, как Мартина искренне стремится облегчить страдания женщине, которая всегда относилась к ней с презрением, не помня зла и желая лишь помочь несчастной, и это наполняло его чувством благоговения перед этой женщиной.

— Не надо, я не заслуживаю такого обращения, — с трудом проговорила Эструда. — Господь хочет, чтобы я в полной мере испытала страдания. Он карает меня.

— Нет, миледи, это не так, — склонившись к ней, возразила Мартина.

Эструда тряхнула головой.

— Нет, это так. Это все за то, что я слишком хотела иметь ребенка. Я согрешила, и вот Он наказывает меня.

Предостерегающие колокольчики зашумели у Торна в голове. Он взглянул на насупившегося в углу Бернарда, а затем на Мартину, которая ответила на его взгляд понимающим взором.

— Сэр Бернард, — обратилась к нему Мартина, — не будете ли вы столь любезны сходить за отцом Саймоном.

— Ее уже причастили, — сказал он.

— Тогда, возможно, вы выполните мою просьбу и принесете кубок для вина?

Бернард секунду колебался: он не привык, чтобы его просили принести что-либо. Затем, решив, что роли скорбящего супруга это вполне соответствует, он кивнул и вышел из спальни. Торн с облегчением вздохнул и благодарно улыбнулся Мартине.

— Бог не наказывает вас, — сказала Мартина несчастной женщине.

— Наказывает, — убежденно настаивала Эструда. — За то, что я сделала, ради того, чтобы заполучить это дитя. Это… это ребенок не Бернарда. Я согрешила, чтобы зачать, и поэтому Бог послал мне ребенка, который высосал жизнь из моего тела. Ребенок растет, а я таю. Я скоро умру и буду вечно гореть в аду. На мне лежит проклятие.

Эти слова утомили ее, она откинулась на подушки, тяжело дыша.

— Бог милостив, — сказала Мартина. — Он не стал бы наказывать вас столь жестоко за супружескую измену.

— Это не только измена, — прошептала Эструда с закрытыми глазами, будучи не в силах даже приподнять веки. — Я схитрила, чтобы достичь своей цели. Сэр Торн не желал меня, поэтому я пошла на обман.

Мартина недоуменно взглянула на Торна, который коротко кивнул в ответ.

— Я воспользовалась вашими духами. В полночь я вошла к нему, а он решил, что это были вы. Когда он обнаружил обман, то пришел в ярость, и я силой принудила его извергнуть в меня свое семя. Это большой грех. И Бог позволил ребенку сэра Торна вырасти в моем чреве, с тем чтобы он убил меня и я отправилась в ад на вечные муки.

Последние слова она произнесла едва слышно, слабеющим голосом.

Мартина почти с нежностью взяла ее лицо в свои руки и сказала:

— Откройте глаза, миледи. Посмотрите на меня. Вот так. А теперь внимательно послушайте, что я скажу. Вы не беременны.

Эструда пытливо скользила взглядом по лицу Мартины, пытаясь уловить смысл сказанного.

«Возможно ли такое?» — подумал Торн.

— Но мой живот… — простонала Эструда.

— Я же осмотрела вас, — напомнила ей Мартина. — И могу вас заверить, что это не ребенок. Вы не были беременны с самого начала. Вы страдаете от болезни, которую я однажды наблюдала в Париже. При ней живот вздувается и растет не переставая. Вы больны уже, наверное, с год, просто раньше не ощущали этой болезни.

— Месячные… но они прекращались у меня и раньше…

— Вот видите? — сказала Мартина. — Это болезнь.

— Я умру?

— Да, — тихо произнесла Мартина, помолчав.

Эструда кивнула.

— Скоро?

— Да, — помедлив, ответила Мартина.

— Слава Богу.

— И тогда вы будете вместе с ангелами, — заверила ее Мартина.

— Вместе с ангелами, — прошептала Эструда, улыбнувшись.

Торн заметил, что ее глаза наполнились слезами.

— Я попаду на небо…

Вернулся Бернард с кубком, в который Мартина налила вино. Она приподняла голову Эструды и поднесла к ее губам питье.

— Постарайтесь уснуть, — шепнула она ей.

Через несколько секунд скрюченное тело Эструды заметно расслабилось. Пальцы разжались, конечности перестали судорожно сжиматься, а с лица сошла гримаса боли и страданий. Глаза закрылись, и дыхание стало ровным и спокойным. А через час, когда солнце коснулось горизонта, ее грудь перестала мерно подниматься и опускаться. Смерть, которую так долго ожидала Эструда Фландрская, наконец-то пришла к ней.

Часом позже Бернард, Годфри и отец Саймон совещались, сидя за круглым столом в спальне барона.

— Но она его невестка, — заметил Годфри, отвечая на слова Саймона, в то время как Бернард думал, наполняя свою чашу вином: «Просто согласись на это прежде, чем ты тоже уйдешь из жизни, это все, о чем я прошу».

Отец Саймон скрестил пальцы.

— Да, но ведь они все же не кровные родственники. Так что это не преступление, к тому же небольшое пожертвование в пользу епископа Ламбертского, и у церкви не будет никаких возражений против этого брака. — Он пожал плечами.

Бернард поднес отцу кружку. Старик выпил ее, затем медленно утер губы рукавом и уставился в пустой сосуд, открыв рот и нахмурясь, словно пытаясь постичь суть этого дела.

«Да не задумывайся ты над этим, лучше пей», — думал про себя Бернард. Он обнял отца за плечи одной рукой, а другой поднес к его губам полный кубок. Но Годфри не стал пить.

— А почему именно завтра? — спросил он. — Почему? Ведь еще не успело остыть тело Эструды.

«А ее тело никогда и не было теплым», — подумал Бернард.

Барон в сомнении покачал головой.

— Ни разу еще не слышал, чтобы вторая свадьба происходила на следующий же день после смерти первой жены, это…

— Слушай, отец, — зарычал Бернард, теряя терпение, — ты хочешь внуков в конце концов или нет?

Годфри медленно поставил кружку на стол, его глаза покраснели и подернулись влагой.

— Больше всего на свете. Да, ты должен вновь жениться. Я хочу этого. Но только почему именно на леди Мартине? Ведь вокруг столько подходящих невест…

— Но не для меня, — сухо сказал Бернард. — Ты помнишь, что мне пришлось отправиться за границу, когда я в первый раз захотел жениться? — Он налил себе еще. — И сейчас мне опять придется ехать за невестой куда-нибудь в Бретань, или Аквитанию, или во Фландрию, в общем, туда, где не знают… о том, что произошло двадцать лет назад. Вспомнил?

— Ах да, — пробормотал барон. — Та несчастная девушка.

— О Господи, — прохрипел Бернард. «Нет, это просто какое-то несчастье, что такой человек правит нами». — Я не хочу снова ехать за границу, — пояснил он этому тупому барану, своему отцу. — Слишком много времени будет потеряно зря. И кроме того, Эдмонд мертв, так что леди Мартина вступила во владение своими свадебными дарами. А эти земли принадлежат нашему роду со времен завоевания Англии. Так неужели тебе не хотелось бы, чтобы они остались у нас, а не у какой-то восемнадцатилетней чужачки, о которой мы ничего и не слышали вплоть до этого лета?

— Мне все равно, — сказал Годфри. — Все, чего я хочу, это внуков.

Бернард порывисто склонился к нему.

— А я как раз и хочу подарить их тебе. Леди Мартина молода и здорова. И она наполнит этот замок маленькими мальчиками.

Старческие глаза барона заблестели, уголки рта изогнулись в улыбке.

— Мальчиками… — мечтательно проговорил Годфри.

— Вот именно. Много мальчиков. Скажи только «да», и отец Саймон обвенчает нас завтра же.

— Что касается меня, то твое желание будет исполнено, — проговорил Саймон, отвечая на острый пытливый взгляд Бернарда.

— Дело лишь за тобой, отец. — «Черт возьми, утомительное это дело, уговаривать старика». — Так ты велишь мне сделать это? — спросил Бернард.

— Да будет посему, — вздохнул тот.

Бернард, в свою очередь, тоже облегченно вздохнул. «Ну наконец-то». Однако не успел он подняться из-за стола, как старик сказал:

— И все же меня удивляет твое желание взять в жены Мартину, хотя бы даже и из-за земли. Ведь ты сам всегда говорил, что она своенравна и непокорна. И кроме того, ты винишь в смерти Эдмонда именно ее.

— Я просто погорячился. Горе затуманило мой разум, — сказал Бернард. — А что касается ее своенравного характера, то это исправимо. Не волнуйся на этот счет. Ты думай только о наследниках, которых вскоре увидишь.

— Но что, если она бесплодна, как и Эструда? — поинтересовался Годфри. — Что, если она не сможет родить сыновей?

Рука Бернарда непроизвольно потянулась к ножу. Он провел пальцем по инкрустированной жемчугом рукоятке и острому лезвию.

— Об этом тоже не думай. Я сумею решить эту проблему, если она возникнет.

— Не нравится мне здесь. Плохо, что рядом нет моих людей, — сказал Торн, когда они с Мартиной стояли у очага в большом зале, отогреваясь после похорон. — Годфри отослал Питера, Гая и Альбина во Францию. Король Генрих все еще ведет эти мелкие войны на континенте, и барон, чтобы доказать свою преданность, счел себя обязанным предоставить своих людей в его распоряжение. И я не удивлюсь, если именно Бернард подал ему эту мысль.

«Он ни разу не посмотрел на меня во время разговора, — подумала Мартина. — Он явно старается казаться безразличным, и все, что его держит подле меня, так это данная им клятва защищать мою жизнь».

— Вовсе не обязательно, — заметила она вслух. — Может, просто без вас вашим рыцарям было нечем заняться.

— Возможно, — пробормотал Торн. Он вдруг поднял голову и нахмурился. — А может, и нет, — добавил он.

Обернувшись, Мартина увидела Бернарда и его свиту, приближавшихся к ним. На лице Бернарда застыла его обычная злорадная улыбка, но у слуг было выражение солдат, исполняющих приказ. Женива, которая до этого играла в шашки с Эйлис в углу комнаты, завидя их, быстро подхватила дочку на руки и поспешно вышла.

Мартина взглянула на Торна. Его правая рука покоилась на эфесе меча, но она прекрасно знала, что рана еще не зажила и он пока слишком слаб.

Бернард молча оглядел ее с головы до ног.

— Миледи.

Он посмотрел на Торна и одобрительно покосился на его костыль.

— Сокольничий.

— Что тебе нужно, Бернард? — спросил Торн, перехватив его взгляд.

— Мне нужно жениться снова. И как можно быстрее.

— В таком случае, должен заметить, что тебе придется совершить долгое путешествие, — ответил сакс. — На этот раз попытай счастья в Италии, а может, тебе повезет где-нибудь в Рейнланде. Там наверняка еще не слышали о тебе.

Глаза Бернарда сузились, и рука потянулась к мечу.

— В этом нет необходимости на этот раз, — сказал он, обернувшись к Мартине и окинув ее таким взглядом, что у нее холодок пробежал по коже. — Мой родитель взял это дело в свои руки и решил его так, что мне не придется далеко ездить.

Страшная догадка пронзила Мартину: «Нет… это невозможно…»

Она услышала лязг извлекаемого из ножен меча, и тут же блеснули четыре клинка, приставленные к горлу Торна.

«О Боже! Торн оказался прав. Мы попали в ловушку. Бернард заманил меня сюда, чтобы…»

Даже мысленно она не могла произнести этих слов, таким чудовищным был их смысл. Если замужество с Эдмондом было ужасным, то с Бернардом… это будет кошмар.

— Нет, — сказала она вслух. — Я никогда не буду вашей женой.

— А никто и не спрашивает вашего согласия, — спокойно отозвался Бернард. — Мой господин вручил мне вашу руку. И этим все сказано.

Она глотнула воздух, пряча за спину задрожавшие руки, чтобы скрыть страх, охвативший ее. Глянув мельком на Торна, который застыл на костыле под направленными на него мечами, она произнесла:

— Я возвращаюсь назад, в монастырь Святого Дунстана.

Бернард усмехнулся:

— Ну конечно. И обещаете мне вернуться сюда как можно скорее, не так ли, если я отпущу вас? Так вот, свадьба состоится завтра утром.

— Завтра?! Завтра утром?!

Мартина не верила своим ушам. Она обернулась к саксу:

— Сэр Торн, сделайте же что-нибудь! Молю вас!

Он поглядел на мечи, на свою больную руку и поднял бровь, словно говоря: «А что я могу сделать?»

— Хотя бы скажите что-нибудь! — возмущенно воскликнула Мартина. — Хоть что-нибудь! Ведь вы должны защищать меня!

— Верно, — сказал Бернард. — Я слышал о твоей клятве, Торн, отцу Райнульфу. Хочу сказать, если позволишь, утомительное это, должно быть, занятие, целыми днями плестись за своенравной и острой на язычок бабенкой. Не думаю, что ты от этого в восторге. Мне искренне жаль видеть, что такой достойный рыцарь посвятил себя столь неблагодарному занятию. Неужели это не уязвляет твою гордость, а?

Торн без всякого выражения посмотрел на него.

— Если это и так, тебе-то что за дело?

Эти слова резанули Мартину ножом по сердцу. Конечно, она подозревала, что он, должно быть, уже проклинает тот час, когда дал слово ее брату и связался с ней. Но слышать об этом из его собственных уст было невыносимо…

Бернард улыбнулся.

— Ну почему же, мне есть до этого дело. Может, я хочу предложить тебе кое-что получше, что-нибудь более подходящее твоему званию и способностям, чем роль сторожевой собаки при вздорной бабе. А пока что ты попался, как жук, свалившийся в кружку, и я должен был бы… — он указал на своих вооруженных людей, — просто раздавить тебя. Тем не менее хорошие воины всегда пригодятся. Будет жалко и обидно уничтожить такую силу и опыт, когда можно обратить их во благо.

— А почему ты решил, что это будет легко? — поинтересовался Торн.

— Давай не будем хитрить друг с другом. Я знаю, тебе нужна собственность. А мне, — он указал на Мартину, — нужна моя земля. Я хочу вернуть ее себе. И если ты откажешься от клятвы, данной отцу Райнульфу, и примешь мою сторону, то я обещаю, что пожалую тебе одно из тех владений, которые составляют свадебный подарок леди Мартины, в знак благодарности за помощь и дальнейшую верную службу.

К ужасу Мартины, Торн ответил не сразу. Он задумался. Неужели он взвешивает это предложение?

— Нет, — ответил он наконец.

Она вздохнула с облегчением.

Торн помолчал и добавил:

— Я хочу получить ту землю, которую мне первоначально собирался преподнести сэр Годфри. Это владение гораздо обширнее и богаче.

«Нет!» — Мартина смотрела на Торна, не веря глазам своим. Он невозмутимо стоял у камина как ни в чем не бывало и старался не встречаться с ней взглядом.

Бернард медленно кивнул.

— А ты жадный. Я догадывался об этом. И меня это восхищает. Ну что же, тогда решено. Завтра эти земли станут твоими.

Он сделал знак слугам, и те опустили клинки.

— А сейчас, в качестве жеста преданности, ты отведешь леди Мартину наверх, в ее спальню. Бойс останется сторожить ее до утра, а завтра… — он взял Мартину за кончики пальцев и поднял ее руку вверх, — завтра мы сочетаемся священными брачными узами.

Она резко вырвала руку.

— Я скорее покончу с собой, чем выйду за вас замуж.

— Спасибо, что предупредили, — осклабился Бернард. Он глянул на кушак, за которым она носила свой нож. С ловкостью и стремительностью ящерицы он дотянулся до ее пояса и выхватил нож. — Бойс, обыщи всю спальню и забери все, чем она могла бы убить себя… ножи, веревки…

— А не лучше ли запереть ее внизу, в погребе? — вмешался Торн.

Мартина онемела от ярости. Бернард обернулся к саксу — эти слова произвели на него благоприятное впечатление.

— Какая замечательная мысль. Я немного сомневался в тебе, сокольничий, но теперь я доволен, потому что вижу: ты понимаешь, что для тебя лучше и в чем твоя выгода.

— Сэр Торн всегда отлично знал, где его выгода, — с трудом, стараясь говорить спокойно, произнесла Мартина. — Не так ли, Торн?

— Не совсем, миледи.

Он взял ее за руку, но она вырвалась, когда он попытался повести ее вслед за Бойсом к лестнице.

— Не заставляйте меня направлять на вас мой меч. Я сделаю это, если придется, — тихо, но твердо сказал Торн.

Он снова взял ее запястье правой, больной рукой. Она резко ударила по ней. Он поморщился и скрипнул зубами от боли. Отступив назад, он достал меч, и Мартина почувствовала спиной острое лезвие. Он слегка надавил, она подалась вперед и пошла вниз.

 

Глава 20

Весь первый час своего заточения Мартина простояла посередине тесной и зловонной темницы, закрыв глаза и стараясь не касаться стен. Она подняла подол своей туники и держала его в руках, чтобы клопы и сороконожки, обитающие в гнилой соломе, не забрались на нее. Поначалу она пробовала молиться, но у нее это не получалось, слова путались. Тогда она оставила молитвы и стала рисовать в воображении сад лекарственных трав, который она планировала на листе пергамента долгими зимними ночами в монастыре Святого Дунстана.

Мысли о саде несколько успокоили ее, и вскоре она смогла спокойно обдумать свое будущее. Предательство Торна в общем-то можно было предсказать заранее. У него было два выбора: или умереть, защищая ее, или же переметнуться к Бернарду и получить за это солидное вознаграждение. А как бы она сама поступила на его месте? Нет, не надо оправдывать его. Ведь он дал клятву хранить ее от бед. Она ждала от него поддержки, отваги наконец. Он мог бы постараться придумать хоть что-нибудь. Что поделать, его коварство отрезвило ее, хотя и доставило страшную боль ее чувствам. Во всяком случае, теперь она снова сама по себе. И если ей суждено спастись, то надеяться она может только на себя.

За дверью ее темницы, у стены, сидел на табурете Бойс и распевал застольные песенки. Он был не такой, как все остальные, и при других обстоятельствах мог бы даже вызывать симпатию. Мартина услышала поскрипывание и поняла, что здоровяк раскачивается на хлипкой табуретке в такт своей развеселой мелодии. Ключи, один из которых был от ее темницы, позвякивали у него на поясе.

Она приблизилась к двери и заглянула в замочную скважину.

— Сэр Бойс?

Он встал, и вдруг на его лице появилось простодушное и довольное выражение.

— Просто Бойс, миледи. Я не рыцарь, а всего лишь охотник. Но должен заметить, что очень приятно, когда тебя называют «сэр». Я польщен.

Как она и ожидала.

— Я ужасно хочу пить, Бойс. Не могли бы вы принести мне немного вина?

Он нахмурился.

— Нет, миледи. Я не могу оставить свой пост.

Она облизнула губы и провела рукой по горлу, стараясь успокоиться и не спугнуть его.

Он подергал себя за бороду.

— Но я мог бы послать за ним кого-нибудь.

— Правда?

— Откровенно говоря, я и сам не прочь бы выпить чего-нибудь.

Мартина на это и рассчитывала, так как постоянно видела его с чашей в руках.

— Я привезла с собой из монастыря превосходное красное вино. Фильда знает, где оно.

Рыжий здоровяк, грузно ступая, поднялся по ступенькам и окликнул Фильду, велев ей принести красного вина для леди Мартины.

— И два кубка, — добавила она.

— И два кубка, — заорал верзила.

Скоро появилась Фильда с вином. Она сокрушалась и недовольно бормотала о неподобающем обращении с ее госпожой, тем временем незаметно обменявшись с ней заговорщицким взглядом. Фильда налила немного кларета Мартине и до краев наполнила огромный кубок ее тюремщика. Бойс одним махом опрокинул его, Мартина делала вид, что медленно потягивает напиток.

— Ну как, хорошее вино? — спросила Мартина.

Он озадаченно посмотрел на нее.

— Какое-то оно… странное на вкус.

— Это из-за пряностей, — объяснила Мартина. — Ведь это вино с пряностями, разве я не сказала вам?

— Может быть, и говорили. А что это за пряности? У них такой непривычный вкус…

— Попробуйте отгадать, — сказала она, делая знак Фильде снова наполнить его кубок. — Как вы думаете?

Он вновь быстро опрокинул содержимое кубка.

— Это не корица, — произнес он, зевая и присаживаясь на табурет. — И не гвоздика.

Он с сонным видом уставился в пустой кубок, и тут вдруг его осенила догадка. Он попытался разглядеть Мартину сквозь замочную скважину.

— Погодите-ка.

Он встал, уперся руками в стену, чтобы не упасть. Кубок выпал из его рук и покатился по полу.

— Ах ты, хитрая баба, — пробормотал он заплетающимся языком и припал лицом к двери, кося мутным глазом в замочную скважину; Мартина отпрянула вглубь темницы. Он неожиданно расплылся в улыбке и громко, раскатисто хохотнул.

— Чертовски хитрая!

Тут он засмеялся во все горло, на глазах выступили слезы.

— Хорошую шутку ты со мной сыграла, — промычал он, отталкиваясь от стены и падая на Фильду, которая поспешно отскочила в сторону. Он просто сотрясался от хохота. Из покрасневших глаз градом катились слезы.

Вдруг он затих, глаза закатились, и стражник, словно подрубленное дерево, с глухим ударом рухнул на земляной пол лицом вниз.

Женщины обменялись торжествующими взглядами. Фильда оглянулась на лестницу и пнула спящего носком туфли.

— Ключи, — шепнула Мартина. Служанка приблизилась к поясу Бойса. С третьей попытки дверь отворилась. Мартина выпорхнула из темницы и обняла Фильду.

— Спасибо тебе. Какая же ты молодчина, Фильда. Я знала, что могу рассчитывать на тебя.

— Что теперь, миледи?

— Эйлис мне как-то говорила, что где-то здесь есть никому не известный потайной ход.

Фильда всплеснула руками и закатила глаза, у Мартины упало сердце.

— Это ни для кого не является тайной, миледи. Об этом ходе знает здесь каждая собака, во всяком случае, вся прислуга, это уж точно.

Слава Богу, все-таки он существует — это главное.

— И где же он?

Они бесконечно долго, как показалось Мартине, пробирались через сваленные у стены погреба пустые бочки и корзины, прежде чем добрались до потайной двери в каменной стене.

— Вот здесь начинается туннель, который ведет в церковь, — сказала Фильда, толкая скрипящую на ржавых петлях тяжелую дверь. — Его вырыли на случай осады. Такие ходы есть во многих замках.

Она сняла со стены факел, запалила его, потом подхватила подол своей юбки и нырнула в открытый проход.

— Идите за мной.

Потайной ход представлял собой ведущий вниз туннель, укрепленный деревянными распорками. Идти приходилось постоянно согнувшись, так как высота туннеля не позволяла выпрямиться. Они шли и шли, и Мартина уже начала сомневаться в том, что они когда-нибудь выберутся отсюда. Однако постепенно пол под ногами начал выравниваться и пошел вверх. Они уперлись в каменную лестницу, над которой в дубовом потолке виднелся деревянный люк. Фильда поднялась по ступенькам, поднажала, и люк со скрипом открылся. Женщины выбрались на поверхность и огляделись.

Они находились возле баронской церкви, позади алтарной пристройки. Силуэт Харфордского замка смутно возвышался вдалеке над деревней.

— Хорошо, что у нас долгая зима, — сказала Фильда. Она сунула горящий факел в снег. — Белый снег и полная луна — светло, почти как днем.

И действительно, было так светло, что Мартине показалось, что сейчас не поздняя ночь, а день. Но было очень холодно. Она поежилась и обхватила себя руками, стараясь согреться.

— Без лошадей мы далеко не уйдем. И хорошо бы раздобыть теплую одежду.

Фильда кивнула:

— У кузнеца Финча есть лошадь. И уверена, что его жена одолжит вам теплую накидку.

— Его жена! Она знает о твоих отношениях с ее мужем?

— Конечно, нет, — сказала Фильда, двинувшись вперед. — И если Финч не хочет, чтобы она узнала, он не осмелится отказать нам.

Мартина спряталась в тени маленького домика, а Фильда подошла к окошку и тихо постучала.

— Финч!

Появился заспанный кузнец. Они вполголоса быстро заговорили по-английски. Финч ворчал и тряс головой. Он несколько раз назвал Фильду знакомым Мартине словом, которое означало по-английски собаку женского рода. Но когда Фильда решительно двинулась к двери с явным намерением разбудить весь дом, он поспешно исчез и вскоре привел оседланную лошадь. В руке он держал шерстяной плащ.

— И куда вы поедете? — спросила Фильда, когда Мартина взобралась на лошадь. — В монастырь Святого Дунстана вам нельзя — они первым делом начнут искать вас именно там.

— Знаю, мне надо где-нибудь спрятаться на пару дней, чтобы обдумать свои дальнейшие действия. В лесу есть один заброшенный домик, наверное, я отправлюсь туда.

— Я могу чем-нибудь помочь вам?

— Ты и так сделала для меня очень много. Не хочу, чтобы ты из-за меня попала в беду. Если они станут расспрашивать тебя, просто скажи, что ты принесла Бойсу вино, потому что он попросил, а о том, что в него было подмешано снотворное ты и знать не знала. Скажешь, что принесла кувшин и вернулась в свою комнату, прежде чем он выпил его.

Фильда вздохнула и взяла руку Мартины в свою.

— Берегите себя, миледи.

— Постараюсь.

Луна еще не скрылась с ночного неба, и Мартина легко нашла знакомый утес с обвившим его деревом, стоявший посреди дороги. Затем оставалось лишь следовать на север вдоль русла высохшего ручья и двигаться дальше в этом же направлении после того, как ручей повернет на восток. И вот она оказалась на поляне, посреди которой стоял занесенный снегом дом.

Было уже далеко за полночь, и она очень устала после полного волнений дня. Мартина открыла дверь и пнула ногой ворох соломы в углу комнаты. Оттуда выскочили две мышки. Она пнула еще раз, но больше никакая живность не показалась.

Мартина постелила на солому плащ и прилегла. Несмотря на страшную усталость, сон никак не шел к ней. Предательство Торна жгло ее сильнее, чем морозный воздух, попадающий в легкие. И когда она наконец погрузилась в полудрему, перед глазами всплыло озеро и мамино зеленое платье, плывущее по покрытой мелкой рябью воде.

Посреди ночи она проснулась от ощущения, что в доме не одна. Кто-то стоял над ней, чьи-то руки прикасались к ней. Вскрикнув, она шарахнулась в сторону, но, попытавшись выбросить кулак в пугающую темноту, почувствовалa, что плотно закутана в плащ и не может высвободиться.

— Спокойно.

Мартина узнала этот голос. Это был Торн. Она облегченно расслабилась… и тут же опять напряглась. Торн! Он обнаружил ее!

Она попыталась привстать.

— Я не позволю вам увезти меня обратно. Я не дамся.

Он не ответил, укрывая ее чем-то — своим плащом, догадалась она, — а потом присел рядом. Его глаза светились отраженным лунным светом и казались огромными.

— Увезти вас обратно! Бог мой! Вы действительно думаете, что я приехал, чтобы насильно доставить вас в замок?

— Вы заодно с Бернардом! Вы предали меня!

Торн протянул к ней руку, но она оттолкнула ее.

— Не трогайте меня!

Мартина попыталась встать, но он взял ее за плечи и удержал на импровизированной соломенной постели. Она попыталась ударить его по лицу, но он перехватил ее кулаки.

— Выслушайте меня, — прохрипел он.

— Нет!

— Вы не хотите выслушать меня, потому что тогда у вас будет меньше причин ненавидеть меня.

Мартина закрыла глаза.

— Я мог помочь вам лишь одним-единственным способом — притвориться, что перехожу на сторону Бернарда, и тем самым выиграть время, чтобы спланировать ваш побег. Иначе он убил бы меня на месте, и этим бы все и кончилось.

— Притвориться? Как бы не так! Еще одна гнусная ложь.

— Мартина! Взгляните на меня.

Он сжал ее еще крепче и хорошенько встряхнул.

— Посмотрите на меня, черт возьми!

Она открыла глаза. Он склонился над ней.

— Я не в состоянии держать в руках меч или лук. Я даже не могу ходить без этого проклятого костыля. И если бы дело дошло до драки, то я просто не сумел бы защитить вас. Бернард понимал это. Он именно на это и рассчитывал.

— Вы… вы сказали ему, что вас раздражало то, что вы были вынуждены заботиться обо мне.

— И вы в это поверили?

— Вы торговались с ним из-за куска земли — из-за цены за ваше предательство, — резко выговаривала она ему.

— Если бы я сразу поддался, Бернард бы заподозрил меня в неискренности. Похоже, что мои актерские способности выше, чем я полагал, — даже вы поверили в мое перевоплощение. Неужели вы действительно так плохо думаете обо мне?! — с обидой воскликнул он.

Она отвернулась.

— Вы заперли меня в этом ужасном подвале… даже не дали мне провести ночь в моей спальне.

Он отпустил ее сжатые кулаки, взял ее лицо в ладони и повернул к себе, заставляя смотреть себе в глаза.

— Но именно из подвала начинается туннель, Мартина. А если бы вас держали на третьем этаже, то у вас не было бы никакой возможности незаметно выбраться из замка.

Некоторое время она осмысливала его слова.

— Вы хотите сказать, что предложили поместить меня в подвал специально, поскольку знали, что оттуда мне будет легче убежать?

— Ну, в общем-то не совсем так. Я полагал, что это мне будет легче увести вас оттуда. Я не думал, что вы сумеете ускользнуть сами, и был сильно удивлен, когда, спустившись туда ночью, увидел спящего беспробудным сном Бойса, пустой кубок на полу, распахнутую дверь темницы и зияющее отверстие подземного хода… Я, конечно, сразу сообразил, что произошло и кто вам помог. Это могла быть только Фильда. Я разбудил ее, и она рассказала мне, куда вы отправились.

— Но ведь я ей не говорила!

— Она сказала, что вы упоминали какой-то заброшенный домик. Так что догадаться не составило труда.

Торн провел ладонью по ее щеке, она ощутила знакомый запах его кожи. Его пальцы коснулись ее губ, нежно щекоча их.

— Мартина…

Она отвернулась, отстраняясь. Он отпустил ее.

— Пойду раздобуду дров и разведу огонь, — сказал Торн, вставая. — Нам надо согреться и постараться поспать хотя бы пару часов до рассвета.

Опершись на костыль, он нагнулся, подобрал с пола топор с расщепленной рукояткой и вышел во двор. Мартина села, прислонившись к стене и прислушиваясь к мерным ударам топора. Войдя в дом, он сложил очаг на глиняном полу, разжег костер и подошел к ней. Прежде чем она успела спросить, где он будет спать, он приподнял край плаща и улегся подле нее, прижавшись к ней своим большим сильным телом.

— Что это вы делаете?

— Так нам будет теплее, — ответил он, обхватывая ее рукой и притягивая к себе.

— Торн, я не думаю, что…

— Спокойной ночи, миледи, — промурлыкал он.

Действительно, Мартина вскоре согрелась, ощущая исходящее от него знакомое тепло. Ей было хорошо и уютно в его объятиях — вполне невинных, потому что он не делал никаких попыток воспользоваться этой ситуацией. Мартина ощущала его дыхание на затылке, вскоре оно стало ровным и глубоким, его рука, лежащая на ней, заметно потяжелела, и она поняла, что Торн спит глубоким сном. Мартина закрыла глаза и скоро заснула спокойно и безмятежно.

Когда она проснулась, было еще темно. Костер потух, и Торн возился с ним, подкидывая дрова и раздувая огонь. Когда он вернулся и устроился подле нее на покрытой плащом соломе, она почувствовала, как нагрелась от огня его туника. Приятное тепло доходило до нее даже сквозь тунику и юбку. Мартина непроизвольно придвинулась к нему и прижалась теснее. Она сделала это совершенно бездумно, не осознавая, какое воздействие может это движение оказать на Торна, и поняла это, лишь когда ощутила, как напряглось его тело и лежащая на ней его рука. Что-то крепкое и горячее набухло и упиралось в нее, и тут она поняла, что неосознанно стремилась именно к такому эффекту.

Она замерла, думая о том, что надо бы отодвинуться от него, но была совершенно не в силах нарушить их непроизвольный контакт. Его грудь вздымалась в такт участившемуся дыханию. Некоторое время они лежали неподвижно, как две статуи, но затем потихоньку его рука заскользила вдоль ее плеча.

Торн поглаживал ее очень нежно, даже нерешительно, словно в любую минуту ожидая, что она оттолкнет его. Мартина знала, что должна, обязана именно так и поступить, но чувствовала, что не может пошевельнуться, с замиранием сердца предвкушая его ласки. Взяв в руку ее ладонь, он начал гладить ее с внутренней стороны большим пальцем, и возникшее при этом ощущение было настолько возбуждающим, что Мартина задрожала, как листок на ветру.

Он ласкал ее округлые бедра и талию, затем перевел руку на живот и легонько стиснул его, в то же время нежно целуя в затылок. Он делал все осторожно, словно испрашивая ее разрешения, словно боясь спугнуть, показаться настойчивым. Переведя свою ладонь выше, он положил ее ей на грудь и тут же почувствовал, как затвердели ее соски. И когда он сжал их пальцами, Мартина затряслась в экстазе, желание горячей волной отозвалось во всем теле.

Снова и снова с завораживающей медлительностью Торн проводил рукой по ее телу, и ей казалось, что всю ее охватывает сладкий, нестерпимый огонь. Он не делал попыток раздеть ее. От его ласк она поднималась на вершину невыразимого блаженства, сердце подступило к горлу — ощущение было настолько сильным, что, казалось, все ее чувства обострены до предела, она сотрясалась, словно в лихорадке, всем своим существом умоляя его довести эти ласки до логического конца.

Наконец Мартина почувствовала, как он поднимает подол ее платья, обнажая ноги в чулках и оголенные бедра. Его рука, гладящая ее живот, стала горячей, и, когда он опустил ее ниже, Мартина услышала свое прерывистое дыхание. Когда она наконец ощутила его пальцы, ласкающие волосы и бархатную плоть между бедер, то издала тихий стон, исполненный мольбы. Торн прикасался к ней ласково и нежно, с трогательным любопытством. Мартина задрожала и изогнулась, прижимаясь теснее и думая, что сейчас умрет, если он не прекратит эту сладкую пытку. И когда он это сделал, когда наконец нашел и стал ласкать самый корень ее желания — неожиданный, конвульсивный возглас удовлетворения вырвался у нее и на какие-то ослепительные мгновения она лишилась чувств.

Очнувшись через несколько секунд, Мартина почувствовала, что Торн приподнялся на локте и покрывает ее ухо, губы и щеку теплыми поцелуями, затем он потянулся вниз, развязывая свои штаны. Мартина подумала, что он хочет, чтобы она повернулась к нему лицом, и сделала попытку перевернуться, но он удержал ее.

— Не надо, оставайся лежать так, — хрипло прошептал он, и она поняла, что ему, наверное, легче лежать на левом, здоровом боку, ведь опираться на раненую правую руку он не мог.

Торн придвинулся ближе, и Мартина ощутила, как нечто горячее и твердое вошло в нее. Обхватив руками ее бедра, он наполнял ее постепенно, делая паузы, чтобы дать ей возможность раскрыться ему навстречу. И когда он наконец полностью углубился в нее, то обвил ее руками, положив ладони на грудь. Потом он медленно стал выходить из нее и снова входить, и снова, и снова. Мартина чувствовала спиной бешеное биение его сердца в прижатой к ней и колышущейся в такт учащенному дыханию широкой груди; ее собственное сердце, казалось, готово вот-вот выскочить. Раз за разом он увеличивал темп и силу своих движений и вскоре, казалось, уже совсем не контролировал их — его тело двигалось само по себе, неподвластное мозгу. Торн вонзался в нее с неистовой страстью, держа ее за плечи, чтобы крепче прижимать к себе и полнее входить в нее с каждым яростным рывком своего мощного тела.

Он заполонил ее, завладел всем ее существом. Мартина полностью отдавалась этому чувству, желая раствориться в нем, отчаянно и бездумно. И это казалось ей правильным, естественно необходимым, и в то же время где-то в глубине души она сознавала, что не права. Неужели она должна была допустить, чтобы это случилось, неужели она настолько глупа, что позволила ему овладеть ею?

Торн словно догадался о ее сомнениях, несмотря на то что полностью отдался своим чувствам; она слегка напряглась, и он понял, что что-то не так. Но он уже был близок… слишком близок к концу, чтобы остановиться. Просто она утомилась, только и всего; ведь она пережила такой волнительный день.

— Все хорошо, — прошептал он, начиная ласкать ее с новой силой там, где кончался округлый живот, и вызывая в ней этим новую волну наслаждения. — Не волнуйся.

Замедлив свои настойчивые движения, чтобы оттянуть последний, завершающий момент своего экстаза и тем самым доставить ей всю полноту наслаждений, на которую был способен, чтобы она забылась и все переживания этого дня исчезли из памяти. Он ласкал и гладил самые чувствительные, самые сокровенные уголки ее тела. И постепенно ее мышцы расслабились, и она застонала от наслаждения, вцепившись пальцами в шерстяную накидку. «Подожди, — скомандовал он себе, — подожди, дай ей ощутить себя на вершине блаженства».

Торн почувствовал, как она содрогнулась, и сейчас же мощные спазмы, сжимающие его тисками невероятного наслаждения, выплеснули семя из его тела. С животным рыком он вжался в нее еще теснее, сотрясаясь от пульсирующих толчков. И ощущение было так прекрасно, что на некоторое время он отдался этому чувству первобытной радости и совершенства, забыв о том, что должен был бы предотвратить это.

Наконец со стоном удовлетворения он рухнул на подстилку, изо всех сил прижав к себе Мартину. Он так и не вышел из нее, и ей хотелось, чтобы это прекрасное ощущение первобытного единства продолжалось целую вечность. Прижавшись губами к ее шее, он почти не дышал, она тоже не могла вздохнуть или пошевельнуться, боясь нарушить эти волшебные минуты.

— Мартина, я… я был неосторожен. Прости меня.

Он потянулся, чтобы погладить ее по щеке, и почувствовал, что она мокрая от слез.

— Мартина? — приподнявшись на локте, он убрал волосы с ее щеки, но она отвернулась и зарылась лицом в плащ. Он почувствовал, как рыдания сотрясают ее тело. — Все хорошо, Мартина, не надо плакать. — Крепко обняв ее, он прошептал ей на ухо: — Все волнения позади. Спи спокойно. Все будет хорошо.

Видимо, слишком много энергии забрали у нее переживания прошедшего дня и эти слезы, потому что очень скоро она успокоилась и мирно заснула в его руках.

— Мартина, — шепнул Торн, но она не отвечала, мерно посапывая во сне.

Она так и заснула, ощущая в себе его плоть. Осторожно, чтобы не разбудить ее, он отстранился, поправил ее одежду, а затем, обняв ее, закрыл глаза и уснул.

Мартина проснулась поздним утром одна. Солнце освещало маленький домик, огонь весело потрескивал в очаге, снаружи доносилось постукивание топора. Она поднялась, наскоро привела себя в порядок и подошла к окну, чтобы понаблюдать за саксом.

Торн колол дрова, стоя спиной к ней. На нем была беленая льняная рубашка и грубые шерстяные рейтузы; тунику он снял и отбросил в сторону — колка дров согревала его. Больной правой рукой он опирался на свой костыль, а левой с силой опускал топор на поставленные стоймя поленья, расщепляя их одним ударом и отбрасывая чурки в кучу. Он работал быстро и споро, несмотря на свои раны и расколотую ручку топора. С непроизвольным восхищением Мартина некоторое время смотрела на бугры мышц на его спине и плечах, проступающие сквозь рубашку, а затем отвернулась и тряхнула головой, недовольная собой.

Вот она стоит у окна, в точности как ее мать, наблюдая за мужчиной, который владеет ее душой. Она так же глупа и слаба, как и Адела. Торн получил над нею сверхъестественную власть, власть, которой она подчиняется всякий раз, когда жаждет его поцелуев, когда с трепетом чувствует прикосновение его рук. Неужели она не научится противостоять ему, не найдет в себе силы закрыть перед ним свое сердце?

Вонзив топор в полено, Торн собрал с земли несколько чурок, вошел в дом и подбросил их в костер.

— Как долго вы намереваетесь оставаться здесь? — спросила Мартина.

— Нисколько, — он натянул на себя тунику. — Мы уйдем отсюда сегодня же.

Она посмотрела в окно.

— Той кучи дров хватит до весны.

Он провел пальцами по влажным от пота волосам.

— Я отлично отдохнул. Рубка дров так хорошо расслабляет.

— Расслабляет?

— Ну да. Я хочу сказать — морально. Помогает собраться с мыслями. Я тут поразмыслил кое о чем.

— О чем же?

Глубоко вздохнув, он отвернулся, потом снова посмотрел на нее.

— О том, как просить вас стать моей женой.

Мартина изумленно ахнула и уставилась на него, пытаясь сообразить, правильно ли она поняла его слова. Он хочет жениться на ней?! Торн Фальконер хочет взять ее в жены!

— Знаю, — продолжал он, — что у меня нет земли и, следовательно, нет права просить вас об этом. И все же я прошу вас.

Мартина вдруг ощутила то же необычайное, щемящее душу чувство, которое она испытала, когда впервые увидела Торна на пристани и по ошибке приняла его за своего нареченного.

«Вот тот мужчина, — вспомнились ей мысли, промелькнувшие тогда в ее голове, — тот самый мужчина, с внешностью рыцаря и небесно-голубыми глазами, который признает меня своей женой перед Богом и людьми, который возляжет со мной на супружеское ложе и станет отцом моих детей…»

Но сэр Торн Фальконер, к сожалению, вовсе не был ее нареченным. Земельной собственности у него не было, а если бы даже и была, то он все равно не взял бы Мартину э жены.

«Он намерен подыскать себе невесту с приданым в виде земельных угодий», — пояснил ей тогда Райнульф. И как там говорила Фильда: «Самое смешное, что его совсем не интересуют благородные дамы, хотя, несомненно, когда-нибудь он женится на одной из них. Ведь он слишком озабочен тем, чтобы стать наконец землевладельцем, и не может позволить себе роскошь жениться по любви на женщине без приданого».

Но земли-то у него по-прежнему нет, и тем не менее он делает ей предложение. Что же изменилось, что такого произошло, что он хочет жениться на ней?

Ну конечно, ведь она стала вдовой. Вдобавок у нее теперь есть собственность. Со смертью Эдмонда все земельные владения, дарованные ей в качестве свадебного подарка, перешли в ее распоряжение.

— Почему? — задала она вопрос, желая знать и в то же время боясь услышать правду. — Почему вы просите меня выйти за вас?

Он заколебался.

— А почему вообще мужчина просит женщину стать его женой?

Увертки. А чего она могла ожидать?

— Некоторые потому, что любят.

Он молчал, колеблясь, зачем-то устремив взгляд на колыбельку Батильды в углу комнаты. Молчание затянулось.

Ей стало вдруг зябко.

— Но я не стану притворяться и говорить, что верю в ваши чувства. Вы не способны любить кого бы то ни было. — Ее руки непроизвольно сжались в кулаки. — А кроме того, вы сами говорили, что женитесь лишь по расчету, на женщине с землей. Если мы поженимся, то мои владения по закону станут вашими.

Его глаза вспыхнули.

— Единственная причина, по которой я хочу жениться на вас, это мое стремление сдержать обещание, данное Райнульфу, и защитить вас. — Торн беспомощно взмахнул руками. — Господи Иисусе, Мартина, неужели вы до сих пор не осознали, какой страшной опасности вы подвергаетесь? Лорд Годфри приказал, — понимаете? — приказал вам выйти замуж за Бернарда.

Он рывком взял ее за плечи.

— Бернард совершенно такое же бездушное и жестокое животное, как и его брат, но только гораздо умнее и поэтому еще опаснее. Вы что, хотите связать свою жизнь с этим чудовищем? Ведь это же западня, как вы не поймете.

— Конечно же, не хочу.

Он сжал ее еще сильнее, буравя взглядом своих потемневших глаз.

— Но именно это и случится, если только в тот момент, когда он найдет вас, вы уже не окажетесь чьей-либо законной супругой.

— Может, он не найдет меня. Может, мне удастся скрыться где-нибудь, далеко, где…

— Бога ради, Мартина! — Торн резко отпустил ее и посмотрел вокруг, проведя ладонью по волосам. — Не имеет значения, как далеко вы спрячетесь. Бернард настроен весьма решительно, и он невероятно хитер и изобретателен, он пустит в ход все свое влияние и воспользуется любыми средствами. Он отыщет вас повсюду и заставит выйти за него, — повернувшись к ней, Торн добавил, уже мягче: — Если только к тому времени вы не будете замужем. Подумайте об этом, Мартина. Единственный для вас способ оградить себя от посягательств Бернарда — это выйти замуж за другого человека. Я предлагаю себя. Не потому, что хочу заполучить ваши земли, а только лишь потому, что хочу защитить вас от него.

— Но земли тоже окажутся кстати, не так ли?

С усталым видом он разочарованно пожал плечами.

— Что я должен сказать? Что я недоволен тем, что мы не будем бедными и бездомными? Я не собираюсь лгать вам, Мартина. Но если бы я думал только о том, как разжиться землей, то, наверное, принял бы предложение Бернарда служить ему в обмен на щедрое вознаграждение.

— У вас просто был более изощренный план — увезти меня из Харфорда и манипулировать мной, играя на моих чувствах и моей беззащитности…

— Манипулировать вами?

— Прошлой ночью вы воспользовались тем, что я устала, была слабой, ранимой и нуждалась в утешении, — продолжала Мартина. — Теперь-то я понимаю, почему вы сделали это, почему вы обольстили меня. Вы хотели, чтобы я решила, что вы действительно заботитесь обо мне и поэтому легче и охотнее согласилась бы стать вашей женой. Ведь этот брак принесет вам контроль над всеми моими владениями, тогда как Бернард предлагал вам лишь одно из них.

Торн шагнул к ней.

— Вы считаете меня способным на такую расчетливую, хладнокровную… низость?

— Абсолютно.

Он сел на скамью и спрятал лицо в ладонях. Где-то в глубине души Мартина почувствовала укол раскаяния и тень сомнений в справедливости своих слов. Не может быть, чтобы он действительно не был искренним, когда уверял ее, что хочет обезопасить ее жизнь, что земля не играет теперь для него такого значения…

Но конечно, это смешно. Все, о чем он мечтал всю свою жизнь, — это собственность, земельные владения. И эта страсть перекрывает в нем все остальное. И если она позволила себе на минуту усомниться в его жадном стремлении завладеть ее приданым, то лишь потому, что хотела, да, хотела, чтобы это оказалось не так. Хотела верить, что он не играет ею, что он ее… Мэтью, помнится, как-то говорил ей: «Некоторые мужчины имеют богатый арсенал уловок и хитростей, чтобы заставить женщину подчиняться своей воле».

А Торн Фальконер, несомненно, один из них.

Нет уж. На этот раз она не позволит обойтись с собой как с маленькой глупой влюбленной девочкой. Ему больше не удастся использовать ее. Все, что ему нужно, — это земля, какие бы хитроумные и правдоподобные доказательства своего бескорыстия он ни приводил. Не она сама, а ее земля! Он даже не притворяется, что любит ее!

Торн беспомощно уронил руки и взглянул на нее. В его глазах читалась покорность судьбе.

— Как я понимаю, вы не хотите стать моей женой.

Мартина мысленно представила, что ее может ожидать. Исчезнуть бог весть куда, испариться… но Бернард все равно отыщет ее, в этом Торн прав. Он принудит ее стать своей женой, да еще и отомстит ей за то, что она попыталась скрыться.

И потом, Мартина вовсе не была категорически против брака с Торном: по правде говоря, даже отдавая себе отчет в его корыстных побуждениях, она была заинтригована его предложением и… даже рада. Ну и кроме того, уж он-то сумеет защитить ее от Бернарда. Но вместе с тем она не позволит Торну думать, что он обвел ее вокруг пальца, и не станет послушной игрушкой в его руках.

— Я не сказала, что не хочу быть вашей женой.

В его глазах промелькнуло удивление, сменившееся чувством радостного облегчения.

— Точнее говоря, я не имею ничего против тщательно взвешенного и продуманного обоюдовыгодного брака… если вы окажетесь достаточно честны, чтобы признать это. Вы получаете заветную землю, а я — защиту от Бернарда. Все, о чем я прошу, — это чтобы между нами не было лжи и недомолвок… и чтобы вы не обманывали ни меня, ни себя потугами на чувства, которых у вас нет и в помине.

— Мартина… — В его глазах стояла грусть.

— Только на таких условиях я согласна выйти за вас.

— Что ж, очень хорошо. — Он глубоко вздохнул. — Но тогда нам лучше сделать это поскорее, до того как Бернард обнаружит вас. Мы можем отправиться в монастырь Святого Дунстана. Полагаю, что брат Мэтью обладает законными полномочиями, чтобы сочетать нас узами брака.

Он поколебался, словно желая сказать что-то еще, но промолчал и лишь покачал головой.

— Пойду оседлаю лошадей.

Мартина наблюдала за ним в окно. Хорошо, она станет его женой, но сердце останется при ней. И она не позволит себе и ему нарушить невидимую грань, за которой лежат привязанность, любовь… страдания и несчастья. Она не будет такой глупой и слабой, как ее мать. Адела любила Журдена и жила ради него.

Мартина же будет жить ради себя.

 

Глава 21

— У вас есть кольца? — спросил брат Мэтью у Торна и Мартины, стоящих на коленях перед алтарем в полутемной, освещенной лишь несколькими свечами церкви. Кроме них, на церемонии венчания в качестве свидетелей присутствовали два монаха.

«Ну вот, свершилось, — радостно подумал Торн. — Я женюсь на Мартине». Он снял свое рубиновое кольцо и взял ее руку. Она была холодная, как ледышка, и слегка дрожала. Он нежно, легонько стиснул ее, пытаясь одновременно поймать взгляд своей невесты, но она упорно отворачивалась.

Мэтью прокашлялся.

— Именем Отца…

Торн стал надевать Мартине кольцо на указательный палец, но оно оказалось слишком большим для ее тонких пальчиков.

— …и Сына…

Он попробовал надеть его на средний палец.

— …и Святого Духа…

С безымянного пальца оно тоже соскользнуло. Тогда Торн взял ее большой палец и надел кольцо на него.

— …нарекаю вас мужем и женой. Аминь.

— Эта спальня у нас самая большая, и здесь самая широкая кровать, — пояснил брат Мэтью, откидывая кожаный полог, закрывающий вход в лучшую гостевую келью настоятельских покоев.

Торн отметил про себя, что эта кровать лишь ненамного шире остальных, напоминающих больше скамьи, и явно маловата для двоих. Но тут же мысленно отверг идею пожертвовать своим комфортом и сказать Мартине, что может спать и на полу. В конце концов, ведь давая согласие стать его женой, она тем самым дала согласие и делить с ним одну постель.

— Мы так благодарны вам за любезное позволение остаться здесь, — сказала настоятелю Мартина, поглаживая сидящего на руках Локи. — Мы постараемся побыстрее уладить вопрос с нашим жильем, насколько это будет возможно.

— Вам нет нужды волноваться об этом. Я нисколько не тороплю вас, — доброжелательно ответил Мэтью. — Ваше общество доставляет мне истинное удовольствие.

«Райнульф продолжает опекать ее, даже будучи так далеко», — подумал Торн. Несомненно, что именно его дружбе с Мэтью они обязаны таким радушным гостеприимством, идущим вразрез с монастырским уставом.

Вечером, когда Мэтью трапезничал с братьями и занимался повседневными монастырскими делами, Торн с Мартиной ужинали без него, молча сидя друг против друга за маленьким столом в большом зале. После ужина они по очереди вымылись в своей скромной комнатке. Наконец слуги унесли лохань и кадки с водой, и в первый раз за весь день они остались одни.

— Мартина, нам с тобой надо кое-что обсудить, — первым прервал молчание Торн.

— Я знаю, — сказала она. — Надо решить, где мы будем жить.

— Да. И кроме того, мы должны…

— Да, конечно. Но только не сегодня. — Она поднялась. — Я слишком устала, чтобы думать о чем бы то ни было, и уж тем более не в состоянии сейчас принимать какие-либо решения. Я иду спать. Поговорим утром.

С этими словами она повернулась и направилась в спальню. Торн остался сидеть за столом, поглаживая кувшин с бренди и задумчиво щурясь на мерцающие в жаровне угольки.

Как это она сказала: «Ты не способен испытывать любовь». Неужели это действительно так? Много лет назад он решил, что никогда не позволит себе попасться в сети этого мучительного чувства, вызывающего боль и страдания у тех, кто его испытывает, и которое остальные, более слабые люди, именуют любовью. И что же, в результате этого оно у него полностью атрофировалось? И значит, Мартина права, обвиняя его в черствости и расчетливости?

Торн всегда считал, что брак по любви — это ошибка, непозволительная роскошь. Мудрые люди женятся, чтобы умножить свои владения. Ведь любовь рано или поздно проходит; она или умирает сразу, быстро и болезненно, или увядает постепенно, под тяжестью выстроенных ею же лживых заверений, но так или иначе со временем от нее не остается и следа. Между тем как земля и собственность существуют вечно. Так что он должен быть счастлив, по крайней мере доволен. Некоторым образом он и чувствовал удовлетворение: как-никак Мартина стала его женой!

Но женой, которая не верит ему и думает, что он использовал ее чувство для достижения своих целей. И несмотря на это, согласилась выйти за него. Что означает также, что она согласилась спать с ним, делить с ним супружеское ложе и исполнять свои супружеские обязанности по его первому требованию. Эта мысль радостным возбуждением отозвалась в его душе. Но с другой стороны, как он может сейчас думать об этом, зная, насколько ранимой и беззащитной перед ним чувствует она себя? Он вспомнил, как она плакала вчера в лесном домике. Близость должна доставлять обоюдную радость, но для нее она будет сейчас пыткой, унизительным актом попрания ее воли и только отдалит ее от него. Нет, он не может сделать этого, зная, что трещина в их отношениях только увеличится. Надо приложить все усилия, чтобы заделать эту трещину недоверия, и единственный способ — дать ей почувствовать, что он не такой, каким был Журден. Хотя Журден и действовал без злого умысла, но как только Адела стала обузой его планам, он тут же бросил ее и тем самым нанес неизгладимые раны хрупкой душе маленькой Мартины. И если он сам своим поведением напомнит ей отца, эти раны откроются вновь и трещина между ними превратится в пропасть. Надо хотя бы на время обуздать свои инстинкты, действуя мягко и постепенно, чтобы вернуть ее любовь и восстановить доверие.

Вошел брат Мэтью, и если он даже и удивился тому, что молодожены не легли спать вместе, то виду не подал. Он предложил Торну сыграть партию в шахматы, и тот согласился.

— Я получил очень интересное письмо от Оливье сегодня вечером. Королева Алиенора весьма скоро собирается быть его гостьей в Блэкберне, — сказал Мэтью, расставляя фигурки на шахматной доске.

— Правда? — спросил Торн, садясь напротив настоятеля. — А я-то думал, что она во Франции вместе с королем Генрихом.

— Да, она была там, но вернулась в Англию без него вскоре после рождественского поста. В соответствии с королевским повелением она разъезжала по стране, верша правосудие.

— Разве королевское правосудие не в ведении лорда-канцлера Беккета?

— Верно, но лорд-канцлер за границей вместе с королем Генрихом. Оливье сообщил, что королева, узнав об осаде Блэкберна и о том, что баронство осталось без владельца, весьма заинтересовалась этим делом. Она отписала ему, что хочет лично взглянуть на неприступную крепость, взятую лишь благодаря геройству Торна Фальконера. Не знал, что вы с ней знакомы.

— Райнульф представил меня ей, когда мы прибыли в Париж после плена. Не знаю, почему, но я ей понравился. Мы много и часто беседовали с ней.

— Говорят, что в ней поразительным образом сочетаются божественная красота и острый, не женский ум. Это правда?

— Да. Она удивительно красива, — сказал Торн, — и очень умна и образованна. Правда, когда я познакомился с ней, она пребывала в меланхолии. Она в то время ждала ребенка, но уже подала папе петицию с просьбой о разводе с Людовиком. Мне она сказала, что когда выходила за него замуж, то думала, что будет женой короля, а вместо этого обнаружила, что стала женой монаха. Думаю, сейчас она чувствует себя более счастливой, чем тогда.

— В этом у вас будет возможность убедиться самому, — заметил Мэтью, делая первый ход. — Оливье написал, что Алиенора попросила его устроить праздничный ужин в вашу честь.

Торн в изумлении уставился на хитро улыбающегося настоятеля.

— В мою честь?!

— Ну да. Вы ведь герой, освободитель Блэкберна.

— О Боже, вот так дела! — пробормотал Торн.

Мэтью хохотнул, указывая пальцем на доску:

— Ваш ход.

Естественно, сосредоточиться на игре после этого Торн уже не мог, и поэтому Мэтью легко обыграл его. Настоятель отказался сыграть реванш, сославшись на то, что устал и хочет поспать до заутрени.

Чтобы не будить Мартину, Торн разделся в зале и, взяв одежду в охапку, тихонько проскользнул в спальню. Он постоял над кроватью с чувством удивления, смешанным с восхищением, глядя на спящую жену. «Мы теперь муж и жена! — подумал он. — Надо же, Мартина моя жена!»

Она лежала на боку, сложив ладони вместе перед собой, словно в молитве. Сбившаяся ночная рубашка обнажала прелестные плечи и идеальной формы длинные руки. Под ее складками угадывались груди, такие круглые и упругие. Он вспомнил, как держал их в своих ладонях, какие они были на вкус, когда он касался ртом ее сосков. Сердце его учащенно забилось, живот напрягся.

«Мы женаты, но это ничего не значит. Пока что». Он нырнул под одеяло, призывая на помощь всю свою выдержку и самообладание.

Ночь была прохладной, но от тела Мартины, укрытого тонкой льняной простыней, исходило ароматное тепло. Она лежала спиной к нему, и он очень осторожно дотронулся до ее затылка, повыше ворота рубашки, почувствовав, как ее тепло растекается по всему его телу. В горле встал комок, и Торн поймал себя на том, что вот-вот расплачется. В последний раз в своей жизни он плакал, когда, обезумевший от горя, узнал, как погибли его сестра Луиза и его дорогие родители. А когда он плакал до этого несчастья, не помнил и вовсе — должно быть, это было в самом раннем детстве. Он сделал глубокий вдох и мысленно упрекнул себя за проявление слабости: вот что бывает, когда даешь волю чувствам, — становишься похожим на ребенка.

Торн перевернулся на другой бок и закрыл глаза, но заснул далеко не сразу.

Стоя у окна спальни, Бернард Харфордский трясся от злобы и досады, глядя, как его отец выходит из птичника с Азурой в левой руке. «А ведь он может прожить еще не один десяток лет. К тому времени, когда он помрет, я сам уже стану стариком. Даже может случится такое, что я умру раньше него, и Харфорд так никогда и не будет моим».

Черт побери, ну кто бы мог предположить, что проклятый сын дровосека, этот низкородный саксонский выскочка осмелится жениться на Мартине Руанской — двоюродной сестре самой королевы? На Мартине Руанской, предназначенной в жены ему, Бернарду? На Мартине, которая должна была греть его, Бернарда, постель и рожать ему наследников. Наглость сакса не знает границ. Он просто украл ее у него, а теперь, наверное, смеется над ним. Да, они оба сейчас смеются над ним, радуясь, что провели его. Посмотрим!

«Да черт бы его побрал! Его и эту ведьму с холодным гордым взглядом, которую он взял в жены! Чтобы они оба сгорели в преисподней!» А ведь он-то думал, что Мартина у него в руках, она и все ее земли, бывшие когда-то частью Харфорда. Теперь ему не видеть ее как своих ушей, а главное — не вернуть обратно утерянных владений…

Хотя… Не все еще потеряно. Если он проявит изобретательность, то… У него возникла одна мысль, просто замечательная мысль, настоящий план. Прекрасный и многообещающий план, как отомстить Мартине Руанской и Торну Фальконеру и вернуть свои земли обратно под покровительство Харфорда. Но чтобы осуществить его, придется подождать. Подождать, пока королева Алиенора не уедет из страны; и не только потому, что они с Мартиной близкие родственницы, но и потому, что, как выяснилось, Торн Фальконер тоже не последний человек в глазах королевы. Дошли слухи, что она знакома с сокольничим и что он даже ее любимчик. И если она протянет над ними свою королевскую длань, то все его усилия пойдут прахом, ему не помогут все его влияние и связи.

Так что придется запастись терпением и выждать, пока Генрих не призовет супругу к себе, что бывало довольно часто. И вот тогда-то, едва королева взойдет на корабль, отплывающий на континент, он, Бернард, начнет действовать.

— Сэр? — раздался робкий голосок из коридора.

Это маленькая служанка Эструды, безнадежно глупая Клэр. Вместо того чтобы после смерти госпожи вернуться в дом своего отца, она непонятно почему продолжает жить здесь, в Харфорде. Она вечно пялит на него свои заплаканные овечьи глаза и непрестанно кстати и некстати попадается на его пути.

Он вздохнул.

— Ну что там еще?

Она раздвинула перегородку и вошла в комнату, держа в протянутых руках наполненный кубок.

— Я принесла вам бренди.

Он резко вскинул руку — кубок выпал из ее руки. Бренди пролилось ей на платье.

— Разве я просил тебя об этом, а? Разве я звал тебя?

— Н-нет, — пролепетала она, заламывая руки. — Простите меня.

Она была похожа на маленького дрожащего кролика с красными мокрыми глазами.

— Мне не следовало беспокоить вас после постигшего вас горя. Вам, наверное, очень тоскливо и одиноко. Сначала ваш брат, а затем… затем моя госпожа, леди Эструда.

Она перекрестилась.

— Тогда зачем же ты явилась?

— Я хотела просто… сама не знаю. Хотела… выразить вам сочувствие, утешить вас. Чтобы вы не чувствовали себя одиноким.

— Надо же! А тебе не приходило в голову, что, может быть, я хочу побыть один? Что, может, мне так лучше?

— Нет, сэр. Простите меня.

Ее глаза наполнились слезами, подбородок задрожал.

— Мне бы следовало знать вас лучше. Я глупая. Это все потому, что… о Господи!

Она упала перед ним на колени, хватая его за руки. Он с отвращением выдернул их.

— Я знаю, мне не надо быть здесь. Я поняла это сразу же… после смерти госпожи Эструды, но… я ничего не могу с собой поделать. У меня уже нет сил скрывать от вас свои чувства.

— Боже мой, поднимись сейчас же. Это отвратительно.

Клэр, всхлипывая, схватилась за край его туники и уткнулась в нее лицом.

— Пожалуйста, не прогоняйте меня. Прошу вас! Я… люблю вас! Это сильнее меня. Я чуть не умерла, когда узнала, что вы собираетесь жениться на леди Мартине. Она совсем не любит вас! Вы не будете с ней счастливы. Женитесь на мне, пожалуйста!

Бернард рассмеялся, не веря своим ушам. Жениться на этой невзрачной, дрожащей маленькой мышке. Но вдруг какая-то мысль пришла ему в голову.

— За тебя дают в приданое какие-либо земли? — спросил он.

Она подняла на него заплаканное красное лицо.

— Н-нет… наследница отца моя старшая сестра…

— Она замужем?

Клэр заколебалась, в глазах отразилась боль.

— Не замужем, но… но она толстая.

Бернард пожал плечами.

— А может, мне надоели костлявые женщины.

— И к тому же у нее случаются припадки, — с надеждой в голосе сказала Клэр.

— Припадки? — Он поморщился, мысленно взвесив плюсы и минусы. Толстая и с припадками, но наследница земельных владений. Нет, он еще не настолько отчаялся. А кроме того, кто сказал, что ее вообще согласятся отдать за него? Его, Бернарда, репутация в их округе, да и во всем графстве, известна каждой собаке.

— Но вы не понимаете! — взволнованно залопотала Клэр, дергая его за подол. — Вы для меня все — и солнце, и луна, и сама жизнь! Все! Мое сердце разрывается от любви к вам. Я буду такой, какой вы захотите. Если вы только позволите, я стану вашей рабыней. Ради вас я сделаю все на свете!

— Все? — переспросил он, несколько озадаченно, прикидывая, каким образом ее рабская преданность может ему пригодиться. Она с надеждой подняла на него свою заплаканную мордашку.

— Все!

Клэр сделала движение, чтобы встать с колен, но он удержал ее, положив ладонь ей на голову и пригибая вниз.

— Нет, — сказал он, поднимая край своей туники и начиная расстегивать ремень на штанах, — не вставай.

Морозным мартовским утром кавалькада королевских всадников появилась на дороге, ведущей в монастырь Святого Дунстана — здесь их должны были разместить и поставить на монастырское довольствие на то время, пока сама королева со всей своей свитой будет пребывать в замке Блэкберн в гостях у лорда Оливье.

Слуги и монахи, захлебываясь, наперебой рассказывали Мартине и Торну, как происходила встреча ее величества. Сначала через мост проехала королевская стража, за ними шли повозки с шелковыми занавесками, в которых ехали сама королева, ее дамы, королевские отпрыски и их няньки. Затем скакали рыцари верхом, в сопровождении оруженосцев, егерей, сокольничьих и тягловых лошадей, везущих доспехи и вооружение, затем группа скромно одетых писарей, а за ними пешком передвигалась странная толпа каких-то разодетых в пестрые одежды и галдящих как сороки людей — очевидно, трубадуры, жонглеры и шуты. Процессию замыкали обозы — целая вереница телег, груженных пивом, вином, провиантом, кухонной утварью и постельными принадлежностями. На одной телеге везли походный алтарь, на другой — огромную, разобранную кровать, скорее всего кровать самой королевы.

На следующий день, королевский гонец доставил послание Торну, в котором королева официально приглашала его с женой и настоятелем Мэтью прибыть следующим вечером в замок Блэкберн на королевский ужин, устраиваемый в его честь.

— Но мне совершенно нечего надеть, — всполошилась Мартина.

— Надень ту голубую тунику, — сказал Торн, — которая была на тебе на второй день по прибытии в Харфорд, — он улыбнулся, — ту самую, которая подходит под цвет твоих глаз.

На другой день, одеваясь для приема у королевы, Мартина размышляла о тех странных отношениях, которые сложились у них с Торном. Ни разу со времени их женитьбы он не сделал ни одной попытки воспользоваться своим правом супруга. Это до странности напоминало ей отношения с Эдмондом, хотя, конечно же, в случае с Торном причина была совсем иная. Эдмонд сторонился ее поначалу — из страха. Торн же, видимо, просто-напросто совершенно к ней безразличен.

Хотя он всегда добр к ней. А время от времени смотрит на нее или дотрагивается до нее так, как это бывало в первые дни их проявляющейся взаимной симпатии, но потом вдруг отворачивается и отходит от нее с раздосадованным видом. Скорее всего он просто соблюдает их соглашение — не обманывать друг друга по поводу несуществующих чувств. Что ж, он поймал ее на слове. Будучи безразличным к ней, он не особо и рвется лечь с ней в постель. Ведь кто она такая — баронесса, благородная и утонченная, а следовательно, совершенно не в его вкусе. Несомненно, он скоро возобновит свои похождения со шлюхами и кухарками.

Мартина почувствовала приступ ревности и упрекнула себя за это. Какое ей дело до него? Их брак заключен по взаимному расчету — он получил свои земли, а она — защиту от Бернарда, и теперь ему нет до нее никакого дела, кроме необходимости соблюдать приличия и делать вид, что они любящие муж и жена. То же самое должна бы испытывать и она, но почему-то по ночам, подсознательно ожидая его, она прислушивалась к своему телу с надеждой, что под сердцем зашевелится дитя, ее с Торном дитя, зачатое той зимней ночью в маленькой заброшенной хижине, но тщетно. Дело даже не в том, что ей очень хотелось стать матерью, нет, ей хотелось иметь ребенка от Торна, потому что она живо рисовала в воображении, как скажет ему об этом, представляла, как озарится его лицо от нежданной радости и как, возможно, изменится его отношение к ней: он будет ласков и благодарен ей за наследника.

Мартина вздохнула и принялась заплетать в косу свои тяжелые волосы. Что толку желать неосуществимого? Судьба крепко опутала ее своими сетями и бесполезно теперь пытаться что-либо изменить.

Проезжая в сопровождении Торна и Мэтью по подъемному мосту Блэкбернского замка, Мартина затаила дыхание. Стены величественного сооружения, которые до этого она видела только издалека, возвышались над их головами. К приезду королевы их побелили известковым раствором, и теперь они сияли под лучами яркого солнца. Замок был действительно необычным — идеально круглый, за исключением квадратной входной пристройки, двух больших боевых башен и маленькой башенки наверху, над которой развевался королевский флаг. На башенке не было крыши, и пустоты в каменной кладке, зияющие то здесь, то там, напоминали о том, что замок так и остался недостроенным с тех пор, как Невилль убил его владельца Ансо и его беременную супругу.

Во дворе их встретил королевский писарь — длинный, с вытянутым лицом — и провел через входную пристройку по лестнице прямо в большой зал. Войдя в огромную и ярко освещенную комнату, Мартина едва не открыла рот от изумления. Помещение было занавешено шелковыми портьерами, по стенам висели сарацинские ковры, повсюду кишели люди — жонглеры, шуты, музыканты, слуги и маленькие дети. Зал был идеально круглой формы, на уровне второго этажа его опоясывал нависающий резной балкон, высокие сводчатые потолки, казалось, упирались в самое небо. Правда, полы были такие же, как и везде — деревянные, устланные соломой. В дальнем конце комнаты, в массивном очаге, встроенном прямо в каменную стену, горел огонь. Мартине еще не приходилось видеть такую конструкцию очага Рядом с камином стоял огромный резной стул, покрытый богатой материей, и на нем-то, играя с младенцем, восседала королева Алиенора Английская.

Она выглядела гораздо моложе своих тридцати восьми лет и была еще красивее, чем представляла себе Мартина. У нее было круглое лицо и блестящие выразительные глаза. Ее туника цвета слоновой кости была отделана дорогими мехами, а голову прикрывала прозрачная вуаль.

Остановив взгляд смеющихся глаз на Мартине, королева улыбнулась, затем кивнула Торну и поманила его пальцем. Сакс взял жену под руку и двинулся к ней, брат Мэтью шел рядом.

Мартина лишилась дара речи и, когда Торн представил ее королеве, с большим усилием сумела сделать реверанс. Торн с неожиданным изяществом преклонил колено и поцеловал протянутую ему руку Алиеноры. Мартина с удивлением заметила, что ее муж, несмотря на низкое происхождение, чувствует себя здесь намного раскованнее, чем она сама. Торн выразил королеве свою преданность и уважение, но не раболепно, а с достоинством и, судя по взгляду и теплому приветствию Алиеноры, она явно симпатизировала ему.

«А ведь он действительно немного напоминает Шарле-манского слона», — подумала Мартина, сравнивая Торна с десятками придворных, запрудивших комнату. Он казался среди всех этих изнеженных, напомаженных и сладкоречивых дворян этаким колоссом, возвышаясь над расфранченной толпой в своей простой, без украшений одежде.

Алиенора передала ребенка на руки нянькам, велела уложить спать, а слугам приказала собрать столы и накрыть ужин. Поднявшись со стула, она протянула руку и мягко дотронулась до щеки Мартины.

— Так ты, значит, маленькая дочка Журдена.

Мартина испугалась. Но королева, которая, несомненно, знала о ее незаконном происхождении, воздержалась от каких-либо дальнейших комментариев.

— Я очень рада, что наконец-то познакомилась с тобой, моя дорогая.

— И я тоже, моя госпожа, — неуклюже произнесла Мартина.

Торн легонько провел рукой по ее спине, и она улыбнулась ему в ответ, благодарная за этот жест ободрения и поддержки.

К удивлению Мартины, еда, поданная за королевским ужином, оказалась довольно-таки простой, хотя сама церемония была обставлена с истинно королевской пышностью.

Мартина, Торн и Мэтью сидели у камина за высоким столом в одном ряду с Алиенорой, графом Оливье, его женой и другими приближенными рыцарями. Остальные сидели за столами, стоящими вдоль стен, а в центре комнаты давали представление жонглеры и музыканты.

Когда подали десерт, королева сделала музыкантам и шутам знак удалиться из зала и кивнула лорду Оливье. Тот поднялся с кубком в руке и начал произносить тост, восхваляя мужество и отвагу сэра Торна, проявленные им при освобождении замка Блэкберн. Затем королева поднялась сама и также воздала хвалу храбрости спасителя Блэкберна. Она отметила не только его военный талант и искусство владения оружием, но и мастерство сокольничего и ум образованного человека.

— Король высоко ценит умение обращаться с охотничьими птицами наравне с познаниями в науках и теологии, — сказала она. — Он много раз говорил мне, что благородного человека должно отличать от других умение воспитывать и оттачивать свой ум наравне с умением обращаться с ястребами.

Позже, размышляя над словами королевы, Мартина пришла к выводу, что они были сказаны не просто ради похвалы Намеренно подчеркивая соответствие качеств сэра Торна королевскому представлению об идеальном рыцаре, несмотря на его низкое происхождение, Алиенора тем самым заранее как бы отметала все возможные возражения против того, что было сказано сразу же вслед за этим.

Указывая рукой на сакса, она сказала:

— Я пригласила вас на этот ужин не только затем, чтобы воздать вам хвалу. Я считаю, что немного еды с королевского стола, пение и гримасы моих шутов недостаточная награда человеку, в одиночку освободившему замок Блэкберн. Ваша отвага спасла множество жизней. Король Генрих и лорд Оливье бесконечно благодарны вам за это. Блэкберн — очень большое и богатое баронство в нашем королевстве, которое теперь осталось без владельца. Озабоченный судьбой этого владения, лорд Оливье просил короля решить вопрос о его наследовании, король же передал это дело в мои руки. И вот после долгих и серьезных раздумий я с огромным удовольствием награждаю этим баронством, а также титулом барона, человека, освободившего его… Торна Фальконера.

Оглушительный рев одобрения потряс стены зала. Торн взглянул на Мартину, которая только с немым удивлением смотрела на королеву. Когда шум утих, он просто сказал:

— Я безмерно благодарен вам, ваше величество.

— Мои писари уже составили акт о передаче права владения, — сказала королева, — и если вы соизволите вернуться сюда завтра поутру, — она кивнула в сторону Мартины, — вместе с моей дорогой кузиной, вашей супругой, то мы совершим все необходимые формальности и, возможно, даже устроим праздник по этому поводу.

Торн почтительно поклонился.

— Конечно. Благодарю вас, моя госпожа.

Встретившись взглядом с Мартиной, он улыбнулся. Она улыбнулась в ответ, думая о странных и неожиданных поворотах судьбы.

— Мой господин, принимая твою милость и становясь твоим вассалом, — сказал Торн, преклоняя колени перед графом Оливье под раскидистыми деревьями посреди двора Блэкбернского замка, — клянусь служить тебе верой и правдой и по первому твоему приказу выступать на защиту нашей святой веры, моего короля Генриха Английского и его наследников, не щадя живота своего.

Он поднялся, поцеловал левую руку Оливье, который, положив правую ему на плечо, объявил его новый титул — лорд Фальконер, барон Блэкбернский.

 

Глава 22

Через неделю королева Алиенора и ее окружение покинули замок Блэкберн в сопровождении вооруженного эскорта рыцарей графа Оливье. Когда на следующее утро после Пасхи Мартина и Торн прибыли в замок, чтобы вступить во владение, во дворе их встретила толпа слуг, собравшихся там, чтобы приветствовать своих новых хозяев. Их было много, несколько дюжин мужчин и женщин, старых и молодых. Все они невероятно нервничают, подумала Мартина, хотя никто из них в этот момент не волновался больше ее самой. Ведь кто она такая? Восемнадцатилетняя девушка, не имеющая никакого опыта и ни малейшего понятия о том, как должна держаться хозяйка огромного поместья, одного из крупнейших баронств страны. Ей было страшновато, она чувствовала себя как маленькая девочка, нарядившаяся в мамино платье и изображающая из себя принцессу.

Один из слуг — пожилой представительный мужчина с величественной осанкой — выступил вперед из толпы.

— Милорд, миледи, — обратился он к ним по-французски с сильным английским акцентом, — добро пожаловать в замок Блэкберн. Меня зовут Джон Берджесс. Я был вплоть до настоящего момента управляющим владениями моего господина, покойного лорда Ансо. Если вам будет угодно, я останусь им и впредь, будучи вашим покорным слугой.

Торн кивнул и ответил управляющему по-английски. Мартина увидела, что глаза престарелого слуги удивленно блеснули, остальные тоже обменялись изумленными взглядами. Им, конечно же, наверняка говорили, что их новый хозяин — сакс по происхождению, но слышать родную речь из уст знатного человека — это было в их понимании чем-то из ряда вон выходящим. Никто из них о таком и не слыхивал.

Дружелюбный ответ Торна снял витающее в воздухе напряжение, все заметно расслабились. А когда Торн, улыбнувшись, похлопал старика по спине, то все широко заулыбались и принялись наперебой кланяться новым хозяевам, приглашая их следовать за ними в замок. Торн взял Мартину за руку и, видимо, почувствовав ее неуверенность, слегка погладил.

Вообще в последнее время он стал оказывать ей больше таких мимолетных знаков внимания, не возобновляя при этом попыток заняться с ней любовью. Это были короткие пожатия руки или поглаживания по спине, очень нежные и легкие, которые он допускал, лишь когда они оставались одни. И, по правде говоря, в эти моменты она замирала от каждого его прикосновения, укоряя себя за то, с какой легкостью ее гордость уступает малейшему проявлению внимания и нежности с его стороны.

Она терялась в догадках, почему он делает это сейчас, после очевидного безразличия к ней, проявленного им сразу после их свадьбы. Он дает ей понять, что не прочь возобновить интимные отношения? Да, скорее всего именно так, ведь он мужчина, с обычными мужскими потребностями. Иногда в последнее время, просыпаясь вдруг среди ночи, она замечала, что он смотрит на нее, чувствовала его дыхание на своей коже, его тепло и переполняющее его, подавляемое им желание. Она знала, что скоро он устанет ждать и в одну из таких ночей попытается овладеть ею. По закону она не может отказать ему в этом, она должна уступить, но никакой закон не обязывает ее изображать наслаждение от этого. Ему нравилось лишать ее самоконтроля своими ласками, и надо признать, что несколько раз это получилось у него превосходно. Мартина вспомнила, как она корчилась и стонала в его руках, как извивалась под ним и впивалась в него ногтями в животном экстазе, и ей стало стыдно. Она не позволит этому повториться. Никогда. Да, она уступит ему, когда он наконец устанет играть в благородство и потребует от нее исполнения супружеских обязанностей, но не будет испытывать при этом и тени удовольствия и, уж конечно, не станет притворяться, что ей приятно то, что он с ней делает. Она даст ему понять, что отдается ему не потому, что и сама хочет этого, а потому, что он не оставляет ей выбора.

А может, его проявление нежности является частью какого-то хитрого плана? В любом случае ей надо быть с ним настороже, не поддаваться его расслабляющим поползновениям, надо наглухо закрыть перед ним свое сердце.

Когда они вошли в большой зал, она почувствовала себя беспомощной мышкой. Комната казалась огромной и пустой. Солнечный свет заливал зал через множество высоких арочных окон, отбрасывая золотые солнечные зайчики на драгоценные сарацинские ковры, висящие на стене.

— Я думала, что эти ковры принадлежат королеве, — сказала Мартина, отпуская кота поиграть на покрытый соломой пол. — Почему они остались здесь?

— Королева Алиенора оставила их здесь в дар барону и баронессе Блэкбернским, с наилучшими пожеланиями, — ответил Берджесс по-французски. — Оставить их на стенах или вы хотите, чтобы я убрал их?

— Уберите солому с пола и постелите ковры, — сказал Торн.

Мартина в недоумении посмотрела на него:

— На пол? Ты с ума сошел?

Торн снисходительно усмехнулся:

— Помнится, я как-то говорил тебе — если я и сумасшедший, то так тому и быть.

Она невольно улыбнулась, вспомнив их счастливые минуты на мшистом берегу реки.

— Нет, в самом деле, сэр Торн… — взглянув на Берджесса, сказала она.

— И не называй меня сэр Торн, — сказал он. — Отныне зови меня просто по имени.

— Правильнее будет обращаться к вам «господин муж мой», разве нет?

Он скривился.

— Ковры, госпожа жена моя, будут лежать на полу. Мне так нравится. Будучи в Испании и Португалии по дороге в Святую Землю, я видел, что в тамошних замках полы застелены коврами. А если вы боитесь сквозняков, то мы подберем какие-нибудь другие портьеры для стен и окон.

— Солому прикажете настелить поверх ковров, сэр? — наморщив лоб, спросил Берджесс.

— Никакой соломы, Берджесс, — терпеливо повторил Торн. — Просто ковры и все.

Старик заколебался, размышляя о душевном здоровье своего господина.

— Как вам будет угодно, мой господин барон, — с легким поклоном сказал он. — Я веду записи в доходных книгах баронства, мой господин, и каждый год в день Святого Михаила представлял отчет моему хозяину. Готов показать их вам в любой момент, когда пожелаете.

— Благодарю вас, Берджесс, но думается, что в данную минуту нам бы хотелось совершить обход владений и своего нового дома.

— Разумеется, милорд. Соизвольте следовать за мной…

Мартина заметила, что Блэкбернский замок был гораздо больше и просторнее Харфордского. Он был выстроен в соответствии с последними веяниями в архитектуре и зарождавшейся инженерной мысли. В замке имелся водопровод, и в каждую комнату по системе труб из цистерны, расположенной на крыше, поступала вода. Помимо огромного зала, в замке было множество комнат, запутанных проходов, винтовых лестниц. Во входной пристройке была двухъярусная церковь, попасть в которую можно было как из самой пристройки, так и из огромной господской спальни, через балкон. Спальня походила скорее на королевские апартаменты, с анфиладой из трех комнат, одна из которых была отделана изразцами и имела уборную, умывальник с медными кранами и канализацией и вмонтированную в пол ванну! Как и во всех остальных спальнях замка, в ней имелся камин и тяжелая деревянная дверь. Кроме того, в замке было множество других спален и кладовых. Под большим залом на первом этаже располагался другой, поменьше, караульное помещение, оружейная и помещения для прислуги. Мартина пришла в восторг от всего этого великолепия, ей было жутковато и в то же время смешно при мысли о том, что она может заблудиться и потеряться в собственном доме.

После осмотра замка Берджесс повел их обозревать хозяйство. Во внутреннем дворе был огорожен участок для сада и огорода, который так и не успели возделать. В центре внешнего двора, окруженного кухонными постройками, амбарами, конюшней, собачьими конурами и сараями, находился большой и ухоженный пруд для разведения рыбы. Проведя их через внешний подъемный мост, Берджесс указал на расположенную внизу долину, посреди которой стоял монастырь Святого Дунстана, окруженный виноградниками, фруктовыми садами и пастбищами, которые простирались по всей пойме реки, подступая вплотную к стенам замка.

Как сказал управляющий, владения и деревни, принадлежащие лорду Фальконеру, обширны и многочисленны и приносят ежегодно огромный доход. Со дня смерти барона Ансо он не переставал собирать пошлины, налоги, оброк и другие разнообразные платежи с крестьян и вассалов, из которых складывается доход его господина, исчисляемый тысячами фунтов в год.

— Тысячами? — переспросил Торн.

Берджесс извлек лист пергамента и протянул его молодому барону.

— Вот здесь указана сумма, которую я собрал после смерти моего прежнего господина и которую я готов незамедлительно вручить вам. А ниже — сумма, которую, по моим подсчетам, принесет ваше баронство к концу сентября.

Мартина наблюдала за Торном, который внимательно изучал цифры.

— Эти деньги будут весьма кстати. Надо многое сделать в замке, — сказал он, возвращая Берджессу список. — Достаточно на сегодня, Берджесс. Благодарю вас.

Берджесс двинулся обратно по мосту, но когда Мартина повернулась, чтобы последовать за ним, Торн взял ее за руку и удержал подле себя. Он повел ее к персиковому саду, с высаженными аккуратными рядами деревцами. Сад, как, впрочем, и все остальное в баронском хозяйстве, несмотря на недавнее несчастье, содержался тщательно и с любовью.

— Итак, вы теперь очень богаты? — спросила Мартина, идя рядом с Торном по зеленому тенистому коридору между рядами персиковых деревьев.

— Нет. — Он улыбнулся и пожал ее руку. — Мы теперь богаты.

Мартина невольно улыбнулась в ответ. Некоторое время они шли молча, рука об руку, прислушиваясь к шелесту листьев и пению птиц в ветвях, вдыхая ароматный ветерок с запахом весенних цветов.

Мартина постепенно расслабилась и даже почувствовала себя уютно в обществе Торна. «Странно, — подумала она, — вот мы идем по саду, мило беседуем, будто любовники или влюбленные молодожены, а не просто двое людей, оказавшихся мужем и женой в силу обстоятельств».

А ведь очень умно с его стороны, подумалось ей, привести ее сюда, в этот темно-зеленый уютный уголок, навевая на нее этим приятные воспоминания. Молчание вскоре стало тягостным.

— Разве тебе обязательно говорить по-английски со слугами? Я не понимаю ни единого слова из того, что ты говоришь им, — сказала она.

Торн усмехнулся:

— Вижу, что мне придется начать учить тебя языку моих предков.

— А не лучше ли просто говорить по-французски, как все нормальные люди?

На его лицо набежала мрачная тень.

— Как говорят все знатные люди. Пока что.

— Пока что? Что ты имеешь в виду?

— Знать продолжает разговаривать по-французски, но простолюдины отказываются принимать этот язык. Они бедны, безземельны, унижены, но когда дело касается их культуры, родного языка, они проявляют завидное упорство. И думается мне, что в один прекрасный день вся знать Англии будет вынуждена сдаться и начнет говорить по-английски.

Мартина рассмеялась:

— Да ты просто су…

Она прикусила язык, но было уже поздно.

Улыбнувшись в ответ, он схватил ее за плечи и прижал к стволу дерева, шутливо махая пальцем перед носом.

— Ты не должна больше так говорить — если не хочешь, чтобы я и вправду стал им.

Он взял ее лицо в ладони.

— Торн…

Он прильнул губами к ее рту. Мартина застыла, опустив руки по швам, чувствуя его теплое дыхание. Это был первый поцелуй с момента их свадьбы. Торн целовал ее нежно и в то же время настойчиво, словно понимая, что она будет противиться, и не давая ей возможности увильнуть. Его язык мягко скользил по ее твердо сжатым губам.

Она попыталась отодвинуться.

— Не надо, Мартина, — прерывисто зашептал он. — Пожалуйста, я так соскучился по тебе. Просто дай мне поцеловать тебя, больше ничего.

Его глаза пытливо скользили по ее лицу. Большим пальцем он коснулся уголка ее рта, провел по губам и, легонько нажав, раздвинул их.

Мартина стояла неподвижно, Торн с новой силой принялся покрывать ее лицо и губы поцелуями, придерживая левой рукой ее затылок, чтобы она не могла отвернуться. Она чувствовала спиной шершавый ствол дерева, к которому он прижимал ее своим сильным телом.

Ее голова закружилась, мир вокруг нее завертелся, она проваливалась куда-то в пустоту, не чувствуя уже ничего кроме его горячего, требовательного рта на своих губах и шее. Мартина не помнила, в какой именно момент рухнула возведенная ею стена, и она стала отвечать на его поцелуи, ища его губы и глаза, чтобы впиться в них с жадностью и неосознанной страстью. Она только помнила, что, когда это кончилось, она крепко прижимала его к себе обеими руками, обняв его за талию и чувствуя совместное биение их сердец. Сквозь гул, стоявший в ушах, она слышала не только свое, но и его прерывистое дыхание.

С видимым усилием Торн отстранился от нее. Мартина опустила руки, обнимавшие его, сожалея, что все кончилось, что он сумел удержаться и не нарушить данное им слово, не позволять себе ничего по отношению к ней против ее воли. Как глупо с ее стороны! Желать его поцелуев, ожидать замирая, надеяться, что вот сейчас его рука скользнет ниже, поднимая край ее юбки, представлять, как он прижмет ее опять к стволу дерева, приподнимет за бедра и возьмет прямо здесь, посреди персикового сада. Да, это глупо и тем не менее именно этого ей хотелось в этот момент больше всего на свете.

— Теперь мы можем идти назад? — тихо спросила она.

Его взгляд остановился на ее губах. Он помолчал, потом нежно провел по ним ладонью, они были такие восхитительно мягкие, нежные под его шершавой, задубелой от солнца и ветра кожей.

Торн кивнул.

— Как пожелаешь. — Он взял ее за руку и повел прочь из полумрака аллеи навстречу солнечному свету.

— Вам нравится, миледи? — крикнул стекольщик через весь зал, указывая на только что установленное им окно. Мартина подошла, аккуратно перешагивая через валяющиеся на полу инструменты и осколки, обходя стороной штукатуров с их корзинами с известью и мастерками и плотников с пилами и досками.

— По-моему, мой муж просто сумасшедший, — пробормотала она, трогая рукой толстое зеленоватое в пузырьках стекло.

Все окна зала уже были закрыты такими же стеклами, тщательно подогнанными по размеру под высокие стрельчатые проемы. Торн приказал застеклить все окна в замке, а в окнах церкви еще раньше были установлены витражи из цветного стекла. Такого никто еще здесь не видел, это казалось чудом.

— А вы уверены, что они будут держать тепло в холодные зимы?

— Конечно, миледи. И кроме того, они будут пропускать весь солнечный свет, попадающий в них. И они открываются… — он повернул ручку, показывая ей, как действует механизм замка, — так что в теплые погожие дни, такие как сегодняшний, вы сможете наслаждаться свежим воздухом.

За месяц, что они уже прожили в Блэкберне, зима закончилась, уступив место весне. С раннего утра и до заката Мартина работала в саду — сажала лекарственные растения, занималась огородом, высаживая овощи и цветы, постоянно требуя от Торна выделить ей в помощь слуг, отрывая их от затеянного им грандиозного переустройства замка. Работы было много, а людей не хватало, особенно ощущалась нехватка в тех, кому можно было бы доверить присматривать за ходом работ.

Питер, Гай и Альбин были во Франции, сражаясь в войске короля Генриха. Два дня назад Торн через Алиенору, которая как раз сегодня должна была отплыть в Нормандию к своему супругу, передал для них письмо, в котором сообщал о происшедших изменениях и предлагал им службу по возвращении в Англию. Правда, дойдет оно до них не скоро, а если они находятся сейчас в войсках, то и вовсе через месяц.

Кроме того, надо было подумать и о Фильде, которую Мартина не видела с тех пор, как совершила побег из Харфорда. И она, и Торн теперь хотели видеть ее здесь, у себя. Вчера Торн отправил в Харфорд двух вооруженных крестьян, рослых мужчин, имеющих опыт ратного дела, поручив им забрать оттуда Фильду и его драгоценную Фрею. Он наказал им сделать это по возможности тихо, избегая встречи с Бернардом. И если даже их вынудят защищаться, постараться избежать стычки, применить оружие лишь в случае неотвратимой угрозы их жизням. Они еще не вернулись, но беспокоиться было пока рано.

Мартина высунулась из окна, наслаждаясь теплым ароматным ветерком. На противоположной стороне внутреннего двора не покладая рук трудились каменщики — они возводили стены птичника. Судя по виденному ею плану, он должен быть очень большим и высоким. Торн сказал, что хочет, чтобы его соколы и ястребы могли размять крылья, сидя зимой на своих насестах.

Торн стоял во дворе, прислонясь к дубу, со скрещенными на груди руками, и молча наблюдал, как Берджесс ведет собрание блэкбернской общины. Шло, видимо, судебное разбирательство — двенадцать свободных крестьян молча слушали тучного человека, который с пеной у рта что-то яростно выкрикивал по-английски.

— Что он такое говорит? — поинтересовалась Мартина у сакса-стекольщика. Поскольку почти никто в Блэкберне не понимал по-французски, ей не оставалось ничего другого, как постараться выучить английский, и она уже могла понимать его, если только говорили не так быстро. Но человек во дворе говорил очень быстро, кричал, плевался, и она ничего не могла разобрать.

— Это мельник, миледи, — пояснил стекольщик. — Его обвинили в обвешивании клиентов, и он оправдывается.

Мельник закончил свою эмоциональную речь, присяжные проголосовали, предварительно пошептавшись. Берджесс поднялся с места и что-то сказал. Мельник протестующе замычал.

— Они признали его виновным, миледи, и теперь он должен будет уплатить штраф своему барону.

Торн тоже сказал несколько фраз, в ответ на которые все присутствующие одобрительно закричали. Мартина вопросительно посмотрела на стекольщика, который недоуменно хихикнул.

— Да, ваш муженек действительно сумасшедший, при всем моем уважении к его милости, миледи. Он сказал, что штраф мельник уплатит в пользу тех, кого он обжулил, и что если он посмеет еще раз пользоваться утяжеленными гирями или еще как-то обманывать крестьян, то лишится своей мельницы.

Мартине подумалось, что все-таки, несмотря на все свои недостатки, ее муж необычный и, пожалуй, даже замечательный человек. Только эта мысль успела промелькнуть в ее голове, как Торн поднял голову и улыбнулся ей. Даже на расстоянии ей было видно, какого небесного цвета у него глаза и как хороши ямочки на щеках, когда он улыбается. После ранения Торн немного исхудал, но сейчас уже набрал вес и от него исходило привычное, характерное для него ощущение силы и уверенности. В качестве хозяина Блэкберна он, несомненно, на своем месте и в своей стихии. Он сильный, решительный, сострадательный к другим… но и преисполненный непомерных амбиций. И у нее не было сомнений, что если ему придется выбирать между нею и его обожаемым Блэкберном, каков будет его выбор.

Честно говоря, Мартина и сама очень полюбила этот замок. Ведь для каждого из них это был первый в их жизни дом, не считая родительского. У нее появилось чувство общности с Блэкберном, какого она не испытывала даже по отношению к монастырю Святой Терезы, где выросла. Все было замечательно, если бы не их подчеркнуто вежливые и холодные отношения. О, если бы она только могла заставить себя не думать тайком о его руках и ласках, если бы могла… но она вынуждена признаться себе, что его место в ее сердце так и осталось за ним, несмотря ни на что.

Вдалеке показались два всадника, направляющиеся к замку. Мартина вскочила.

— Слава Богу, — облегченно выдохнула она, когда узнала тех двоих солдат, посланных Торном за Фильдой и Фреей, и увидела свою любимую служанку, сидящую на лошади позади всадника, скакавшего впереди. Но кто это там еще… какая-то женщина за спиной другого солдата. Мартина нахмурилась. Кажется, это Клэр. Интересно, что ей здесь надо?

Мартина вышла из зала и спустилась во двор. Торн также покинул место сборища крестьянской общины и подошел к прибывшим. Взяв из рук Фильды корзинку с Фреей, он ласково обнял верную служанку и похлопал по плечу. Мартина подошла к ней, и они обнялись.

— Клэр, — сказала Мартина, — чем вызван твой нежданный визит?

Слезы брызнули из глаз девушки, она закрыла лицо руками.

— О миледи! Вы должны мне помочь! Мне некуда больше идти! — Она упала на колени. — Предаю себя на вашу милость!

Мартина взяла под руки всхлипывающую Клэр и поставила на ноги.

— Что с тобой случилось?

Клэр припала к ее плечу, уткнувшись мокрым носом ей в шею.

— Ох, миледи, я такая дурочка! Я сама во всем виновата. Да простит меня Господь!

Мартина взяла ее за плечи и хорошенько тряхнула.

— Может, ты скажешь толком, что произошло?

Клэр подняла на нее красные, опухшие от слез глазки.

— Это… это все из-за Бернарда, миледи.

Торн и Мартина обменялись взглядами. Фильда, скрестив на груди пухлые ручки, недоверчиво щурилась на Клэр.

— Ну ладно, — сказала Мартина, — давай-ка расскажи нам все по порядку.

Клэр скользнула вокруг себя затравленными глазами и, запинаясь, пролепетала:

— Мне… стыдно говорить, миледи.

Торн кашлянул.

— Пойду присмотрю за птицей. А Клэр не помешал бы добрый глоточек бренди.

После того как они расположились в малом зале и Клэр осушила подряд две чаши с бренди, Мартина настояла, чтобы она наконец начала свой рассказ.

Клэр помолчала, глядя на дно пустой чаши остекленевшими глазами, а затем вымолвила резко и хрипло:

— Я отдалась ему. Господи, какая же я дура! Все всегда считали меня недалекой, видно, так оно и есть на самом деле.

— Нет, в этом нет твоей вины, — возразила Мартина. Уж кому как не ей знать, что такое мужчины, как они способны манипулировать женщинами, пользуясь их слабостями.

Клэр сокрушенно затрясла головой.

— А я-то думала, что он не такой. А он оказался… — Она прикусила губу. — Он обманул меня. Он… — Она нервно покосилась на Мартину и Фильду, стоявшую в дверях. — Я больше не девственница.

— О, Клэр, не надо винить себя. Мужчины умеют играть нашими чувствами. Ты ни в чем не виновата, — пыталась успокоить ее Мартина.

— Да, но мой отец вряд ли согласится с этим. Он… о Боже, я боюсь подумать, что он со мной сделает, когда узнает. Он, наверное, убьет меня. Точно, он меня просто убьет.

— Ты преувеличиваешь.

— О, вы его не знаете, миледи. — Ее глаза вновь наполнились слезами. — Мне нельзя теперь показываться дома. После того что со мной сделал Бернард… после того что я… нет, я не могу!

Клэр уронила голову на стол и залилась горючими слезами, причитая.

Мартина посмотрела на Фильду. Та, нахмурившись, неодобрительно и с сомнением качала головой. По правде говоря, ей никогда не нравилась Клэр. Мартина и сама недолюбливала маленькую служанку леди Эструды, но она просто не могла позволить этому чувству стать на пути обычного человеческого сострадания к несчастной.

Мартина погладила Клэр по голове.

— Ты можешь остаться здесь, если хочешь…

Клэр схватила ее руку и прижалась к ней щекой.

— О, спасибо, благодарю вас, моя госпожа.

— На некоторое время, конечно, — поправилась Мартина, — пока мы не сможем тебя…

— Все что захотите! — взволнованно выпалила Клэр. — Как скажете, так и будет! О, миледи, я сделаю все, что вы прикажете! Я стану вашей рабыней!

Фильда закатила глаза.

— В этом нет необходимости, — промолвила Мартина. — Я рада, что могу чем-то помочь тебе.

— А ты знаешь, какой сегодня день? — спросил ее Торн по-английски, садясь на их громадной постели и раздвигая полог, чтобы посмотреть на Мартину, которая сидела перед окном в алькове, расчесывая волосы.

Мартина на секунду опустила руку со щеткой. Он понял, что она пытается уловить смысл его вопроса и перевести свой ответ на английский.

— Сегодня… первое мая? — наконец сказала она.

У нее был такой милый акцент, что Торн невольно расхохотался.

— Верно, первое мая, — сказал он, свешивая с кровати свои длинные ноги. — Скоро лето.

Он встал и потянулся, потирая суставы и приглаживая рукой растрепавшиеся волосы. Мартина посмотрела на него через плечо и покраснела, увидев, что он по пояс голый. Она отвернулась к окну, продолжая причесываться.

Торн нагнулся было к полу, поднимая с ковра рубашку, но вдруг остановился. Черт возьми, а ведь он слишком долго проявляет терпение. Они женаты уже два месяца, а он еще ни разу так и не воспользовался своим правом супруга. Он терпеливо ждал, стараясь вернуть ее утраченное доверие, а может, даже и любовь, надеясь, что она перестанет чувствовать себя жертвой, игрушкой в его руках и что тогда, когда он сделает первый шаг, она ответит ему не потому, что подчинится его праву на ее тело, а потому, что будет хотеть этого сама и… Но она продолжает оставаться замкнутой, не показывая своих чувств, и он даже не знает, как она на самом деле к нему относится сейчас и продвинулся ли он хоть немного в своем стремлении снять напряженность в их отношениях. Пожалуй, сегодняшнее утро самый подходящий момент, чтобы наконец это выяснить.

— А тебе известно, как празднуют первое мая саксонские крестьяне? — спросил он, входя в ее альков. Локи, свернувшись клубочком, лежал на шелковой подушке подле своей хозяйки. Торн согнал его и сел на согретое им местечко на кушетке. Он потянулся к Мартине и взял щетку у нее из рук.

— Что-что?

Интересно, что ее так смутило: вопрос или его близость, подумалось Торну.

Он провел по ее волосам щеткой и повторил вопрос по-французски:

— Ты знаешь, как празднует мой народ первое мая?

— Нет, — пробормотала Мартина, полузакрыв глаза и откинув голову назад, пока он расчесывал ей волосы, другой рукой нежно массируя затылок.

— Они проводят ночь в лесу. — Не переставая причесывать ее, он другой рукой обнял ее за талию. — Занимаются любовью всю ночь напролет.

Мартина вскинула голову. Торн отложил щетку и, притянув ее к себе, поцеловал в макушку. Она сидела неподвижно, не пытаясь вырваться, но и не подавая признаков ответного чувства. Торн вдыхал ее запах, чувствуя, как напрягается его утомленная долгим воздержанием плоть. Продолжая обнимать ее одной рукой, он положил другую ей на грудь и легонько сжал ее. Сердце его бешено заколотилось, дыхание стало прерывистым. Он медленно опустил руку в вырез ее рубашки…

— Мартина… — горячо шепнул он ей на ухо.

Она встала, повернулась и пошла к кровати.

— Я буду очень тебе признательна, если это не займет много времени, — холодно произнесла она, снимая халат и садясь на край кровати в одной рубашке.

Что это? Она дает ему понять, что уступает его желанию, но вовсе не хочет этого сама, считая это досадной необходимостью? Дает понять, что готова выполнить свой супружеский долг, и просит лишь о том, чтобы он сделал свое дело поскорее? Это больно и обидно. Похоже, он перегнул палку со своим терпением. Его тактика не сработала, наверное, он был слишком снисходителен к ее чувствам. Но все равно, он не может принуждать ее — ведь он не животное, как Эдмонд.

Торн поднялся и подошел к ней. Мартина легла на спину, но едва она начала сама приподнимать подол своей рубашки, как он остановил ее руку.

— Не так сразу. — Он лег и вытянулся на кровати рядом с ней, провел пальцами по носу и щекам, коснулся нежной шеи. — Дай мне сначала налюбоваться тобой.

Она вздрогнула.

— Я действительно хотела бы, чтобы это не заняло много времени…

— Ты хочешь, чтобы я поторопился, но я не собираюсь выполнять твою просьбу. Я слишком долго ждал этого момента и теперь собираюсь насладиться тобой сполна.

Он сжал пальцами ее набухший сосок, она шумно выдохнула, слегка задрожав.

— Я могу продержать тебя в этой постели хоть весь день, и всю ночь, и все следующее утро. — Он улыбался, гладя ее плоский живот и опускаясь ниже, к заветному бугорку, покрытому золотистой порослью. — Сегодня первое мая, Мартина, и я намерен отпраздновать этот день и показать тебе, как хорошо нам может быть с тобой вдвоем. Позволь мне сделать это. Скажи, что ты хочешь, чтобы я сделал это.

Она зажмурилась и стиснула кулаки.

— Я не хочу этого. Все, чего мне сейчас хочется, это чтобы ты побыстрее получил то, что тебе положено, и дал мне заняться моими делами.

Торн навис над ней, опираясь на локти.

— Быстро не получится. Мне понадобится день, а то и два, — нежно прошептал он. — И я обещаю, что после этого ты будешь чувствовать себя великолепно. Будешь чувствовать себя удовлетворенной и счастливой. И самое главное, ты перестанешь думать, что ты игрушка в моих руках.

Он приблизил рот к ее губам и крепко поцеловал их, упиваясь и наслаждаясь их мягкостью и теплотой, затем дотронулся до них кончиком языка, скользнул внутрь, между ними, чувствуя их сладкий вкус, и быстро убрал его, зная, что не должен спешить.

Потихоньку он приблизился к ней, как бы подгоняя себя к изгибам ее тела. Ощутив своей грудью ее упругую и теплую грудь, он чуть не вскрикнул от переполнявшего его желания. Раздвинув коленом ее сомкнутые ноги, он вжался в нее, чувствуя, как она задрожала в ответ. Мускулы его непроизвольно сжались, потом расслабились, и вскоре все тело конвульсивно содрогалось, словно в экстазе. Торн понял, что если не совладает с собой, то не сумеет сдержать обещание доставить ей все возможные наслаждения, и мысленно приказал остановиться. Прижавшись к ее губам, он ожидал почувствовать ответный поцелуй, но она лежала напряженная, отвернув лицо и сжимая руками простыню.

— Расслабься, — мягко приказал он.

— Не могу, потому что я чувствую себя загнанной в ловушку, — дрожащим голосом, но твердо сказала она. — У меня нет другого выбора. Я совершенно беспомощна.

— Беспомощна?! — Торн взял ее руку, разжал пальцы и дотронулся ими до своей пульсирующей плоти. От этого прикосновения он чуть было не взорвался, но сдержался из последних сил, стиснув зубы. — Ты имеешь власть делать со мной такое и говоришь, что ты беспомощна?!

Мартина попыталась вырвать руку, но он удержал ее.

— Почувствуй меня, — тяжело дыша, сказал он. — Почувствуй, что ты со мной делаешь. Почувствуй, как я готов войти в тебя. Я так хочу тебя и знаю, что ты тоже хочешь меня.

— Нет, я не хочу тебя!

— Я не верю тебе. — Торн позволил ей убрать руку. Задрав подол ее рубашки, он лег на нее. Мартина попыталась увернуться, оттолкнуть его, но он схватил ее руки в один огромный железный кулак. Другой рукой Торн гладил набухшую и уже влажную плоть ее лона. — Твое тело говорит само за себя. Оно хочет меня.

— Да, мое тело, но не мое сердце. Теперь я чувствую себя не просто игрушкой в твоих руках. Я чувствую себя униженной, будто меня берут насильно и против моей воли.

— Насильно?!

— Да ты взгляни на нас! — закричала Мартина сорвавшимся голосом. — Как еще я могу себя чувствовать, скажи?..

О Боже, подумал он, глядя сверху вниз на плачущую в его руках женщину. А ведь он хотел быть нежным, хотел покорить ее своей мягкостью, дать ей почувствовать себя хозяйкой его тела, и что же… вместо этого он потерял контроль над собой и сделал только хуже.

Торн отпустил ее, встал с кровати и поправил ее рубашку.

— Я не хотел этого, Мартина. Все, что я хотел…

— Ты хотел соблазнить меня, понимаю. — Она села, потирая затекшие после его кулаков запястья. — Но ты совершенно напрасно придавал этому такое значение, ведь я твоя жена и по закону не имею права отказать тебе, так что было бы намного проще, если бы ты не стал ничего выдумывать, а просто быстренько сделал свое дело и освободил меня от этой пытки.

— Но я не хочу, как ты говоришь, быстро, я хочу любить тебя долго и нежно.

— Почему именно меня? А не какую-нибудь из кухарок? Ведь именно такие женщины в твоем вкусе, разве нет?

— Теперь у меня есть ты, и только тебя я хочу любить, неужели ты не понимаешь?!

Мартина внимательно, испытующе посмотрела ему в глаза, и в какой-то момент ему показалось, что он прочел в них понимание… но тут они сузились в щелки, а потом резко расширились, словно ее осенила какая-то мысль.

— Ты хочешь от меня ребенка! — сказала она. — Теперь я наконец действительно поняла, в чем тут дело. Эти твои знаки нежного внимания, эти поцелуйчики… это все было частью твоего плана постепенно соблазнить меня. Я для тебя всего лишь инструмент.

— Мартина, как ты только можешь…

— Ты ведь теперь барон, — продолжала она, — а баронам нужны наследники, законные сыновья. Удовлетворить тебя может любая, но вот родить тебе законных детей, наследников, могу только я.

— Наследников? — Он стал натягивать штаны, в сильнейшем замешательстве глядя на жену. — Так ты думаешь, что я… — Торн потряс головой, не веря в происходящее. — О Господи, Мартина, да я и в мыслях этого не имел. Я хотел тебя, тебя одну, вот и все.

— Нет, и вовсе не меня, — обхватив руками согнутые колени, возразила Мартина. — И если даже дело не в наследниках, то значит, ты просто нуждаешься в разрядке, только и всего. А для этого годится любая.

— Если бы это было так, то я уж, наверное, не стал бы досаждать тебе, а отправился бы прямиком к толстухе Нэн.

Она, казалось, не понимала.

— К хозяйке борделя в гавани, — пояснил Торн. — И ни одна шлюха не стала бы обвинять меня в том, что я, видите ли, играю ее чувствами.

— Ну так иди же, — с нарочитым безразличием сказала Мартина. — Я прекрасно тебя понимаю, понимаю, что у тебя есть потребности, которые должны быть удовлетворены. И если ты пришел ко мне сегодня утром именно за этим и я не сумела, как подобает супруге, приласкать тебя, то я не против, иди себе, пожалуйста…

— Но я этого не говорил! — «О Боже, она становится невыносимой!»

— Я прекрасно тебя понимаю…

— Да ни черта ты не понимаешь! — Торн шагнул к ней, пытаясь обнять, но она увернулась и толкнула его.

У него вдруг все вскипело. Резко развернувшись, он увидел большое окно и не думая тут же обрушил на него свой кулак. Стекло разбилось. Он услышал, как охнула Мартина, когда из разрезанной руки ручьем хлынула кровь. Она подбежала к шкафу и вернулась с полотняной рубашкой. Разорвав ее на две части, она принялась перевязывать его рану. У него вдруг закружилась голова, он перестал ощущать свою руку.

Несколько минут они молча стояли друг против друга, потом он тихо сказал:

— Наверное, ты права, мне действительно надо съездить в Гастингс. Так будет лучше для нас обоих.

Она хотела было что-то сказать и уже открыла рот, и по выражению ее глаз он подумал, что она сейчас попросит его остаться. Но тут она прикусила губу и отвернулась от него, обхватив себя руками.

Он схватил свой плащ и снял меч со стены.

— Я вернусь завтра утром.

Она кивнула, не глядя на него. Он открыл дверь и столкнулся нос к носу с Клэр, выронившей из рук поднос с вином и хлебом.

— О, простите меня, мой господин! — заверещала она, падая на колени и бросаясь суетливо подбирать осколки.

«Вечно она путается под ногами и почему-то в самые неподходящие моменты оказывается где-нибудь поблизости с вином или едой, которые никто и не просил ее приносить», — подумал Торн. Боясь, что не сдержится и ответит ей какой-нибудь резкостью, он круто развернулся и молча пошел прочь.

Ночью Мартина проснулась от яростного стука в дверь ее спальни. Она инстинктивно повернулась на постели, шаря рукой на соседней половине, прежде чем вспомнила, что Торна здесь нет: он уехал в Гастингс. Было уже далеко за полночь. Кто это может быть в столь поздний час?

— Миледи! Миледи! — Дверь распахнулась, и в комнату влетела Фильда, в ночной рубашке, с фонарем в руках. — Миледи, это Бернард, он здесь!

— Бернард?! — Мартина откинула покрывало и спрыгнула с кровати, подбегая к окну.

Она глянула вниз и ахнула. Десятки вооруженных всадников толпились вокруг входа в замок, некоторые из них спешивались и бежали внутрь с факелами в руках. Она услышала топот ног на лестнице и знакомый голос, отдающий отрывистые команды, — голос Бернарда.

Подскочив к двери, она заперла ее, потом вспомнила о двери, ведущей в церковь, и заперла ее тоже.

— Что происходит, миледи? — закричала Фильда, слыша приближающиеся шаги. — Что ему нужно?

— Думаю, ему нужна я, — дрогнувшим шепотом произнесла Мартина.

— Матерь Божья, сохрани нас, — запричитала служанка. — Ах, если бы сэр Торн был сейчас дома.

Мартина услышала голос Бернарда за дверью: «Вот эта дверь» — и увидела, как поворачивается дверная ручка.

— Отоприте, миледи! — заорал он.

Фильда перекрестилась.

— Что нам делать, что делать, госпожа?!

— Ему нужна я, — хладнокровно повторила она, почувствовав, как с этими словами на нее нисходит спокойствие и возвращается присутствие духа. — Ты можешь ускользнуть, Фильда, не привлекая к себе внимания…

— Нет! — вскричала служанка. Снаружи принялись колотить в дверь сапогами. — Я не стану убегать. Вам нужно, чтобы я была рядом с вами.

— Мне нужно, чтобы ты добралась до Гастингса и привела Торна.

Ломиться в дверь перестали, но это была зловещая пауза, потому что удары вскоре возобновились, теперь уже с помощью чего-то твердого, и дверь затрещала.

Мартина схватила Фильду за плечи.

— Садись на лошадь и мчись в Гастингс. В гавани есть одна женщина по имени… кажется, Нэн…

Фильда охнула и раскрыла рот от изумления:

— Толстуха Нэн?

Мартина кивнула.

— Так он оставил вас тут одну, а сам отправился к…

Мартина повернула ее, толкая ко второй двери. Под очередным сильным ударом на входной двери появилась трещина.

— Найди его, Фильда, и приведи сюда! Скажи ему, что происходит!

Еще один оглушительный удар, и дверь слетела с петель. Темные тени с оружием в руках показались в проеме.

 

Глава 23

— Беги! — закричала Мартина своей служанке, и в этот момент солдаты схватили ее и швырнули лицом вниз на кровать. Кто-то придавил ее спину коленом в железном наколеннике с такой силой, что она еле дышала, в то время как кто-то другой завел руки за спину и туго связал толстой веревкой, впившейся в кожу. Одновременно кто-то третий свел вместе ее колени и связал их. Теперь она даже не могла шевельнуться.

«Не может этого быть! — Ее била крупная дрожь, глаза были крепко закрыты. — Не может быть, чтобы они осмелились на такое». Ее ноздри затрепетали, чуя запах смазанной маслом стали, кожи, пропитанной потом, и немытых тел. Она могла лишь негодующе, яростно кричать, чувствуя на себе грубые руки и тычки в спину.

«Не плачь! — приказала она себе. — Нельзя терять своего достоинства перед этими скотами. Не доставляй им такого удовольствия».

Двое подскочили к ней, рывком поставили на ноги и придержали, чтобы она не упала.

В свете факела перед ней возник Бернард, со своей обычной холодной змеиной улыбкой. Он один из всех не был вооружен, на нем была черная парчовая туника с золотой тесьмой.

— Леди Фальконер, — как ни в чем не бывало произнес он.

— Что вам надо? — стараясь придать голосу твердость, спросила Мартина.

— По-моему, это ясно и очевидно, миледи. Мне нужны вы.

— Вы опоздали. Я уже замужем.

Бернард расхохотался, солдаты загоготали, вторя ему.

— Не думайте, что я стану просить вашей руки, миледи. — Он сделал кому-то знак рукой, и в проеме появилась фигура отца Саймона с куском пергамента в руках.

— Прочтите, — приказал Бернард.

Священник поднес бумагу к носу и забубнил:

— «Да будет известно, что, пока не доказана ее невиновность, леди Мартина Руанская, или Мартина Фальконер, баронесса Блэкбернская, считается виновной в том, что с помощью заклятий, чар и прочих дьявольских ухищрений совершила следующие вредные, нечестивые и богопротивные деяния, а именно: первое, дышала в рот умершей девочки Эйлис Киркли и тем способом оживила покойную…»

— Что? — воскликнула Мартина.

— «…Второе, — продолжал Саймон, не обращая на нее внимания, словно ее тут и не было, — лишила мужской силы своих обоих мужей как первого, так и второго, подсыпая им яд в питье и иными способами. Третье, подобным же образом, дала отравленное питье леди Эструде Фландрской и тем лишила ее жизни…»

— Это смешно, — возмутилась Мартина.

Священник глянул на нее и кашлянул:

— «…А также, да будет всем известно, что все эти деяния она совершила по поручительству того, кто именуется Сатаной, или же Люцифером, или Вельзевулом. И что колдунья Мартина Фальконер, прислуживая этому повелителю нечистой силы, отвергла Господа Иисуса Христа, всех святых и саму священную римскую церковь».

Мартина смотрела на Саймона, Бернарда, на стоящих вокруг солдат и не верила своим ушам. На всех лицах было выражение серьезности и торжественности. Ее снова заколотило в ознобе.

— Я хочу видеть своего мужа.

Бернард улыбнулся:

— Насколько мне известно, ваш муж сейчас в Гастингсе, и, следовательно, мы не можем исполнить вашу просьбу.

— Конечно, — до нее наконец дошло. — Вы знали, что его здесь нет. Знали заранее. А иначе не осмелились бы сунуться сюда…

— Совершенно верно, миледи. Мы были в курсе дел в вашем замке. Об этом позаботилась моя добрая леди Клэр. Мартина с отвращением вздохнула.

— Клэр! Мне бы следовало сразу догадаться. — Она кивнула на лист пергамента в руках Саймона. — И что же все это означает? Что меня ждет?

Отец Саймон свернул документ в трубочку и спрятал под рясой.

— Вам помогут признаться в ваших грехах.

Спазмы перехватили горло. И когда Мартина заговорила, голос ее дрогнул:

— То есть меня подвергнут пыткам?

— К сожалению, нет, — ответил монах, — увы, у нас в Англии почему-то не одобряют этот весьма прогрессивный метод, применяемый повсюду на континенте. Но вас допросят, зададут вам несколько вопросов, потом будут судить и признают виновной.

Будут судить и признают виновной.

— И какое наказание ждет виновного в колдовстве? — спросила она.

— Не очень суровое, — небрежно ответил Саймон. — Штраф, может, несколько ударов кнутом… в самом худшем случае изгнание из страны.

Она вздохнула с облегчением.

— Слава Богу, — вырвался у нее непроизвольный возглас.

— Но конечно же, — продолжал Саймон, — к вам это не имеет никакого отношения, потому что вас обвиняют не в колдовстве, вас обвиняют в еретическом колдовстве, в колдовстве с помощью самого дьявола. А наказание за такой огромный грех предусмотрено куда более страшное, чем за простое колдовство, — смертная казнь.

— Меня повесят! — выдохнула Мартина.

Саймон шагнул к ней, улыбаясь; Бернард сделал то же самое. Оба явно наслаждались ситуацией и ее беспомощностью, играя с ней, как два довольных кота с маленькой мышкой.

— Вовсе не обязательно, — сказал Бернард. — Хотя вам, конечно, может повезти и вы будете приговорены к повешению. Но в Англии сейчас есть священники, и отец Саймон один из них, которые требуют, чтобы еретиков сжигали на костре.

— Как это принято в более цивилизованных странах Европы, — добавил Саймон.

Мартина медленно покачала головой.

— Нет, не может быть…

— О да, миледи. — Бернард приблизился к ней и взял ее за подбородок, вынуждая смотреть в глаза. — Вам не по душе было стать моей женой, не так ли? И вы решили, что вместе с сокольничим сумели перехитрить меня? Но на этот раз я своего не упущу, так что не стройте иллюзий. Вас признают виновной, а потом вы умрете на костре, медленно и мучительно. Никакая агония не сравнится со смертью в огне, вы уж мне поверьте.

— За исключением замужества с вами, конечно же. — Мартина мотнула головой, вырываясь из его липких пальцев.

Кто-то из солдат за его спиной весело хохотнул. Бернард обернулся с отвисшей от ярости челюстью, смех оборвался.

— Кажется, вы забыли, кто здесь хозяин положения, миледи, — приблизив к ней лицо, прошипел он. — Ну так я вам сейчас напомню.

Резко взмахнув рукой, он ударил ее в перносицу эфесом меча. Кровавая пелена поплыла перед ее глазами, боль ослепила Мартину, и она рухнула на колени.

— Заткните ей рот кляпом, — приказал Бернард и вышел из комнаты.

Мартина потеряла сознание и больше ничего не чувствовала. Она не помнила, как ее выволокли из замка и погрузили, словно мешок с овсом, на чью-то лошадь.

— Проснитесь, милорд! — Голос был женский. Торн почувствовал, что кто-то трясет его, отчего к горлу подступила тошнота.

Он повернулся на бок, щуря глаза от света. Он лежал на покрытом одеялом соломенном матраце, упираясь грудью во что-то жесткое… кувшин. Он был в одежде и даже при мече.

— Проваливай! — Во рту был такой вкус, словно это и не рот, а пустая гниющая винная бочка.

Женщина что-то зашептала. Несколько рук ухватили его и повернули лицом вверх.

— Милорд, проснитесь. Это я, Нэн.

— Нэн? — промычал Торн. Нэн. Толстуха Нэн. Так, значит, он в ее борделе. Эта мысль вызвала новый приступ тошноты.

— Оставь меня в покое.

— Оставить вас?! После того, что вы сделали? После того, как любили меня всю ночь напролет? Девочки говорили, что вы еще тот жеребец, но представить такое я даже и не…

— Что?! — Торн привстал на локтях, оглядываясь вокруг. Он находился в одной из комнат борделя, грязной и пропитанной запахом греха и пота. Толстуха Нэн и стайка ее полуодетых девиц склонились над ним.

Нэн обернулась к остальным:

— Что я вам говорила? Уж от таких-то слов он вмиг очухается.

Девушки понимающе рассмеялись. Сообразив, что над ним подшутили, Торн немного расслабился. Он молча сел, морщась от жуткой головной боли, и осмотрел девиц, стараясь припомнить, с которой же из них он…

— Вы заказали три штуки, и всех их, так сказать, употребили, — сказала Нэн.

Девицы захихикали, наблюдая за реакцией Торна, который не знал, то ли гордиться, то ли стыдиться таких подвигов. Но что-то в голосе толстухи заставило его насторожиться.

— Так вот, вы заказали еще, но… — Нэн пнула ногой пустой кувшин и рассмеялась, — но успели сделать лишь один глоток и тут же свалились мертвецки пьяным.

Шлюхи разразились веселым смехом. У Торна застучало в висках.

— Так ты хочешь сказать, что все, что я сделал, это…

— А вы сами ничего не помните? — спросила Нэн. — Да, неудивительно. Вы заявились вчера, ревели тут, как медведь, выкуренный из берлоги, велели мне принести побольше бренди и пили, пока не упились в стельку.

Рябая Тильда поправила одеяло и положила голову ему на колени.

— Да, уснули, как младенец на руках у матери, — мечтательно сказала она. — Это было такое трогательное зрелище.

Торну вновь стало плохо, и он подумал, как растрогается эта Тильда, если его сейчас вырвет прямо на нее.

— Я хотела дать вам выспаться, но тут заявилась эта баба и…

Женщины зашушукались и заохали.

— Ну надо же! Они уже дошли до того, что бегают за ним в бордели! Какой мужчина, какая любовь!

Мартина? Здесь? Нет, Боже, только не это! Торн попытался подняться на ноги, оттолкнув бросившуюся помогать Тильду. Шлюхи расступились, и он, шатаясь, побрел вниз по лестнице, думая, что скажет ей. И что скажет она, когда увидит его в таком жалком виде.

— Фильда, ты? — удивленно воскликнул он.

Она быстро подскочила и со всей силы влепила ему пощечину.

— Ты негодяй! — В ее глазах стояли слезы. — Ты оставил ее, чтобы прийти к этим… этим…

— Все, что он сделал, это напился, — возразила Нэн, спускаясь с лестницы. — А теперь у него жуткое похмелье, так что ты лучше была бы с ним по…

— Очень хорошо! Я рада, что ты мучаешься, Торн, — сказала Фильда. — Ты оставил ее одну. Оставил одну!

Она принялась колотить его в грудь, заливаясь слезами. Он схватил ее за руки.

— Да что все-таки стряслось? Ответь мне! Что-нибудь случилось с Мартиной?

Фильда кивнула.

— Что?! Что с ней?!

Нэн взяла ее за плечо и протянула ей чашу с какой-то жидкостью. Выпив ее, Фильда заметно успокоилась и смогла говорить.

— Это все эта сука, Клэр. Не зря она мне так не нравилась. Вечно она путалась под ногами. Как только ты уехал, она тоже куда-то испарилась. Я тогда не догадалась, но теперь понимаю, что она отправилась в Харфорд, чтобы сообщить Бернарду…

— Что такое?! Что ты говоришь, повтори!

— Миледи… ее забрали. Они примчались ночью, Бернард и его солдаты. Я видела, как они выволокли ее без сознания и уложили на коня. Ее лицо было в крови.

— Что-о?!

— Она велела мне отыскать тебя и все рассказать.

— О Боже! — Он упал на колени, держась за живот.

Кто-то поставил перед ним вазу, он схватил ее обеими руками и опорожнил в нее содержимое своего желудка. Заботливые руки убрали вазу и вытерли ему рот мокрым полотенцем. Поднявшись, Торн развязал кошель, высыпал горсть монет в ладонь хозяйке притона и вывалился на залитую полуденным солнцем улицу в сопровождении Фильды.

— Я поеду в Харфорд! Сейчас же соберу своих людей и поеду в Харфорд!

Она тряхнула его за плечо.

— Нет! Она не в Харфорде! Я слышала, как солдаты говорили, что ее повезут сюда, в Гастингс, и будут держать под стражей в Бэттлском аббатстве до суда.

— До какого суда? — Он догадался об ответе, прежде чем эти слова слетели с его губ. Конечно, он должен был это предвидеть, зная Бернарда.

— Ересь, — сказала Фильда. — Бернард обвинил ее в ереси. Говорят, что епископ решил устроить показательный процесс и наказать ее сурово, чтобы другим было неповадно… О Господи, Торн, они хотят сжечь ее на костре. Сжечь заживо!

— Я побывал в Бэттлском аббатстве, — говорил Торн Мэтью тем же вечером. — Но мне не дали повидаться с ней.

— Конечно, а ты чего ждал? — буднично сказал Мэтью. Казалось, он не ведает вообще никаких чувств. — Ты не увидишь ее до суда. Сядь и попробуй собраться с мыслями.

Торн покачал головой, продолжая метаться по комнате.

— Каково ей сейчас? Ей плохо, она знает, что они собираются казнить ее, сжечь на костре. Господи, Мэтью, неужели они и вправду способны на такое?

— В Италии и Франции еретиков сжигали еще сто лет назад. Их имущество при этом конфискуется, часто в пользу обвинителя. Вот почему обвинения в еретическом колдовстве следовало бы тщательно проверять, ведь если люди, подобные отцу Саймону и этому жадному чудовищу Бернарду, получат возможность безнаказанно предъявлять такие необоснованные обвинения, то можешь себе представить, сколько невинных жизней они загубят.

Торн перестал мерить шагами комнату.

— Сейчас меня интересует только одна невинная жизнь — Мартины. Нам надо выработать линию поведения на суде. Я не могу позволить, чтобы ее признали виновной.

— Но она уже считается виновной, понимаешь. И теперь ты должен доказывать ее невиновность перед судьями.

Торн уселся верхом на скамью и недоуменно посмотрел на настоятеля.

— Но суд работает совсем не так. В моем общинном собрании…

— Твой общинный суд, — терпеливо, будто ребенку, принялся объяснять ему Мэтью, — действует на основе древней англосаксонской правовой традиции, согласно которой любой обвиняемый считается невиновным до тех пор, пока его вина не будет доказана. Церковные же суды действуют совсем по другому принципу. Они будут исходить из того, что Мартина виновна, то есть что она колдунья и еретичка…

— И что, если мы не сумеем доказать ее невиновность? Ее сожгут?

— Несомненно, — коротко сказал Мэтью. — Ее поместья конфискуют. Оливье получит право передать их в другие руки, на свое усмотрение, а он, несомненно, пожалует их Бернарду. Кроме того, какая-то часть перепадет церкви, и, хорошо зная епископа Ламберта, могу с уверенностью сказать, что уж он-то не преминет погреть на этом деле руки. Так что можешь считать, что он лично заинтересован в том, чтобы Мартину признали виновной. Нам будет очень трудно вытащить ее.

Из церкви донеслось стройное пение.

— Я должен идти, — сказал Мэтью. — И ты тоже отправляйся пока домой и молись.

Оставшись один, Торн уставился в темноту невидящим взором, прислушиваясь к службе. Да, надо идти домой и молиться. Он проведет на коленях в часовне всю ночь, как он делал это накануне посвящения в рыцари. Он будет молить Господа указать ему путь к спасению Мартины. Она не может умереть; он не допустит этого. Ведь она теперь частичка его самого, его крови и плоти, их души навек соединены пред Господом. И он любит ее.

Торн вдруг разразился смехом, словно сделал открытие. Ну да, так и есть. Только сейчас он понял, что любит ее. Господи, как он был глуп, отрицая это, делая вид, что это не любовь ведет его по жизни, а что-то другое.

— Я спасу ее. Бог мне поможет! — прошептал он.

На рассвете Торн поднялся с каменного пола, потирая затекшие колени. Теперь он твердо знал, что будет делать.

— Оседлай моего коня, парень, и приведи его сюда, — выйдя на крыльцо, приказал он конюху. — И заодно собери мне чего-нибудь поесть и попить в дорогу. Мне сегодня далеко ехать.

Когда Торн спешился во дворе Харфорда, день уже клонился к закату. Бойс приветствовал его, вынув свой меч из ножен и пожимая при этом плечами, будто извиняясь за вынужденную враждебность.

Торн не стал дожидаться, пока его попросят, и сам сдал оружие.

— Отведи меня к сукину сыну, — сказал он.

Бойс провел его в большой зал и оставил ждать, отправившись на поиски Бернарда.

— Торн! Торн! — Эйлис спрыгнула с колен матери и подбежала к нему. Он подхватил ее на руки, прижал к себе, а затем опустил на пол. Эйлис взяла его за руку и подвела к столу, за которым сидели ее мать и дед.

— Миледи.

Женива кивнула в ответ.

— Сэр.

Годфри не ответил. Подойдя ближе, Торн увидел, что старик сидит на своем высоком стуле, обложенный со всех сторон подушками. Голова его была откинута назад, и Торн не сразу понял, почему он так хмуро глядит на него, прежде чем догадался, что хмурится лишь одна половина его лица, разбитая параличом, а другая была вполне нормальной, и его голубые поблескивающие глаза свидетельствовали о том, что Годфри еще жив. В них сквозила печаль.

— Что с ним? — спросил Торн у Женивы.

Качая головой, она поднесла ложку с кашей ко рту своего немощного отца.

— Уже неделя, как его хватил удар. Ему два раза пускали кровь, но это не помогло.

— Бедный дедушка, — сказала Эйлис, обнимая старика за шею. — Пожалуйста, выздоравливай поскорее.

Глаза барона беспомощно смотрели на внучку.

— Очень трогательно, правда? — загрохотал Бернард, появившись за его спиной.

Торн повернулся, непроизвольно потянувшись правой рукой к поясу, где обычно висел меч. Женива велела Эйлис пойти поиграть, и та убежала вприпрыжку.

Вместе с Бернардом в зал вошли и несколько его людей.

— Обыщи его, — приказал он Бойсу.

— Но он уже отдал мне свой меч…

— Все равно обыщи. Проверь в сапогах. Эти саксонские ублюдки большие хитрецы.

Торн позволил Бойсу ощупать себя, потом сам снял сапоги, показывая, что ничего в них не прячет. Искушение принести с собой кинжал и перерезать Бернарду горло, кинувшись на него с быстротой молнии, было очень велико, но он отдавал себе отчет, что этим не поможет, а только навредит Мартине, так как ее дело уже предано огласке и смерть главного обвинителя от руки ее мужа не принесет ей спасения.

— Эй, женщина! Принеси-ка мне бренди! — заорал Бернард, усаживаясь во главе стола.

Клэр принесла и поставила перед своим хозяином кувшин и кубок. Он грубо притянул ее к себе и похлопал по заду. Она старалась отвести взгляд от Торна, но Бернард взял ее за подбородок двумя пальцами и повернул ее голову так, чтобы она встретилась глазами с Торном.

— Конечно, она не красавица, но бывает иногда очень полезна. — Он положил ладонь на ее маленькую грудь и сжал так, что Клэр поморщилась от боли. — Ты не поверишь, Торн, но она сделает для меня все, о чем ни попросишь. Абсолютно все, без исключения, понимаешь? — Он укусил ее за мочку уха, и слезы брызнули из ее глаз. — Ведь правда, мой зайчик?

— Да, господин, — прошептала она, опустив глаза.

Бернард посмотрел на Торна своими змеиными глазками.

— Но думается, ты уже знаешь о ее безграничной преданности мне, не так ли?

— Вполне, — сухо ответил Торн.

Бернард улыбнулся своей ледяной улыбкой, а затем резко столкнул Клэр с колен, да так сильно, что она упала. Пока она отряхивалась и забивалась обратно в свой уголок, он сказал, не скрывая злорадства:

— Она утверждает, что любит меня. Ты когда-нибудь слышал подобную глупость?

— Вынужден признать, что никогда.

Улыбка Бернарда исчезла так же внезапно, как и появилась. Он налил себе бренди из кувшина и уставился на Торна.

— Так чему я обязан, что ты посетил мой замок, сэр сокольничий?

— Я пришел, чтобы отдать тебе Блэкберн, — с максимальным спокойствием и хладнокровием сказал Торн.

Женива ойкнула. Все — даже парализованный Годфри — повернули головы и смотрели теперь на Торна. Бернард оглядел его, сощурив глаза:

— В обмен на снятие обвинения с твоей жены-ведьмы, как я полагаю… я прав?

— Да.

Бернард опрокинул в рот содержимое чаши и, откинувшись на стуле, заулыбался.

— Твое предложение — пустой звук. Ты вассал графа Оливье, как и я, и владеешь Блэкберном под его патронажем. Ты не можешь сам передавать его кому вздумается.

— Да, но зато я могу просто покинуть его, и все, — сказал Торн. — Просто уехать и никогда не возвращаться, понимаешь? Наследников у меня нет, и поэтому замок опять перейдет к Оливье, который, я думаю, охотно пожалует его тебе. Ведь Оливье, кажется, единственный во всей Англии человек, который еще относится к тебе хорошо. Так что я предлагаю тебе гораздо больше, чем ты можешь получить в случае, если Мартину признают виновной и конфискуют ее земли в твою пользу. Подумай, одно из величайших баронств в Суссексе против горстки земельных наделов.

— А что, если я рассчитываю получить и то и другое? И Блэкберн, и эти, как ты говоришь, крохотные наделы?

— Ты их получишь, — сказал Торн. — Все до единого, только сделай так, чтобы Мартину освободили, и, клянусь всеми святыми, что мы тут же оставим наш дом и уедем во Францию. И ты никогда нас больше не увидишь.

— Я получу все… — проговорил Бернард. — Хорошо, а что же останется у тебя, а? Я не могу взять в толк, где тут твоя выгода, и это меня настораживает.

— Он получает Мартину, — тихо вставила Женива. Она улыбнулась Торну. Раньше он ни разу не видел, чтобы она улыбалась, и теперь подивился, каким красивым и молодым сделала улыбка ее лицо.

Бернард недоверчиво хмыкнул:

— Сестрица, ты просто не знаешь сэра Торна Фальконера так же хорошо, как и я! В его жизни нет места таким глупостям. Любовь! Это для него меньше, чем ничего.

Он разговаривал с Женивой, словно сакса и не было в комнате.

— Вот, кстати, одно из немногих качеств, которые меня в нем восхищают, — продолжал Бернард. — Нет, он явно что-то замыслил. Чтобы он отдал Блэкберн просто так, за здорово живешь? Никогда не поверю! Он хочет, чтобы я расслабился, поверил, а потом обманет меня. Такое уже было.

— Никакого обмана, — поклялся Торн. — Я ничего не замышляю, поверь. Твоя сестра права. Все, что мне нужно, — это жизнь Мартины.

Бернард покачал головой.

— Нет, ты уже обманул меня однажды, сакс. Такие, как ты, только так и действуют. Ты сам постоянно твердил, что любовь — это ловушка для слабаков, а уж ты-то не слабак, это точно. Ты не такой, как это несчастное существо в углу. — Он кивнул на Клэр. — Она готова стать рабыней, унизиться, попрать свою гордость и честь, и все это ради того, что она считает любовью. Но ты ведь не такой. Я хорошо тебя знаю, а, сакс?

— Любовь, которую я испытываю к моей жене, есть нечто такое, чего ты никогда не сможешь понять. Это просто не дано таким животным, как ты. Любовь и отличает человека от животного, и именно поэтому ты и не в состоянии ее постичь. Да, я тоже когда-то не верил в нее, но теперь все обстоит по-другому, за что я так благодарен Всевышнему, который открыл мне глаза на суть вещей.

— О-о! Какая трогательная речь! — Бернард лениво поерзал на стуле. — Но зачем ты так распаляешься, ведь на меня твои слова не производят никакого впечатления. Так вот слушай, сокольничий. Мне не нужно твоего разрешения, чтобы забрать себе Блэкберн. Ты уйдешь из своих владений, верно, но не потому, что я верну тебе жену, нет. У тебя просто не будет другого выхода. Если ты останешься в Англии, то тебя тоже арестуют как отъявленного еретика.

— Меня?! Это глупо.

— Глупо, — согласился Бернард. — Это невероятно глупо, и ты даже не представляешь, как невероятно легко. Ты критикуешь церковь, не посещаешь службы, читаешь языческих авторов… если я выдвину против тебя обвинения, любой суд признает тебя виновным в ереси, и тогда тебя тоже поджарят, как и твою женушку, которой ты уже ничем не поможешь. Но ты еще можешь подумать о себе. А Мартина, считай, приговорена. Ты не представляешь, как я жду этого момента, — проговорил он, — я хочу посмотреть, как она будет корчиться на костре, когда огонь станет пожирать ее мясо!

Одним прыжком Торн перемахнул через стол и бросился на Бернарда, но Бойс и двое других схватили его и оттащили назад.

— Я хочу услышать, как она завоет от боли и будет молить о пощаде! — с истерическим хохотом закричал Бернард. — Вот зачем мне это нужно, ты понял?

Три пары мощных рук крепко держали Торна.

— Она хотела сделать из меня дурака! — Голос Бернарда сорвался на визг. — И ты тоже, — прошипел он, подходя к Торну. — Но теперь ты узнаешь, что со мной не так просто разделаться. Я надеюсь, ты не уедешь из Англии. Я хочу отправить на костер и тебя. Ведь это самая мучительная смерть, не так ли? И смею заметить, самое чудесное зрелище. Выведи его отсюда, — он обратился к Бойсу, — за подъемным мостом можешь вернуть ему оружие.

 

Глава 24

Стражник распахнул дверь тесной, лишенной окон темницы.

— Пора, миледи.

— Подождите, я почти готова, — ответила Мартина.

Она перевязала куском простой бечевки туго заплетенную косу, натянула на голову белый полотняный чепец, который ей дали здесь, оставив его концы незавязанными. Длинная серая роба, как мешок, свободно висела на ее исхудалых плечах. Все время, проведенное в заключении, ей давали только по куску черного хлеба в день. Она знала, что прошел месяц, потому что охранники всегда отвечали, какое было число, если она спрашивала. Сегодня, в первый день суда над ней, было второе июня.

Ее одели почти так же, как одевали девочек в обители Святой Терезы, — в смиренное платье послушницы. Так было лучше. Это больше подходило к нужному ей теперь выражению раскаяния, которое еще недавно было бы полным притворством, но сейчас стало уже почти настоящим. Кое-что изменилось в ней за этот долгий тяжелый месяц непрерывных допросов, голода, бессонницы и мыслей не только об адском пламени, но и о пламени позорного костра. Она научилась молиться. Не изображать, потому что так надо делать, когда на тебя смотрят, но изо всех сил собрать всю веру в душе, может быть, и не так, как должно, и просить Бога о том, чтобы он указал ей путь к спасению.

— Это необходимо? — спросила она, когда стражник взял ее руки, чтобы связать их спереди.

— Такой приказ, миледи, — ответил он и пропустил ее вперед, в первый раз за все время заточения выводя из темницы. Еще несколько стражников окружили ее и повели по темным каменным коридорам аббатства Бэттл в зал, где должен был состояться суд.

В просторном помещении Мартина увидела не менее дюжины вооруженных стражников по сторонам и на скамейках, стоящих по периметру, и множество людей, которые смотрели на нее. Мартина зажмурила глаза, ослепленная яркими лучами утреннего солнца, которого так не хватало в ее каменном мешке.

Стражники оттеснили ее вперед, и чьи-то руки усадили на жесткий, узкий стул посередине зала.

Ее сиденье оказалось в самом центре солнечного столба, солнце било в глаза так сильно, что поначалу Мартина ничего не могла видеть. Она подняла связанные руки, чтобы прикрыть лицо от слепящего света. И тут же услышала окрик: «Опустите руки!» Она повиновалась. Еще какие-то голоса отдавались гулом в ушах. Зачитали обвинения, теперь уже хорошо ей знакомые. Мартина не могла сосредоточиться на том, что еще говорилось, стараясь притерпеться к немилосердно яркому солнцу.

Наконец она стала различать окружающие предметы. Скамьи для публики находились большей частью у нее за спиной. Прямо напротив, на возвышении в дальнем конце зала, под балдахином размещался трон более роскошный, чем трон королевы Алиеноры, покрытый пологом из алого шелка, а на троне восседал тучный епископ Ламбертский. Самоцветные камни в перстнях вспыхивали при каждом жесте его коротких мясистых рук. Над его головой на стене сияло украшенное изысканными орнаментами и драгоценной позолотой распятие.

По правую руку от епископа писарь царапал пером по маленькой дощечке вроде той, на которой сама Мартина когда-то писала в монастыре Святого Дунстана. По левую руку на длинной скамье сидели судьи, в своих черных одеяниях очень похожие на стаю воронов, рассевшихся в ряд на ветке. Один из них поднялся и приблизился к ней. Это был отец Саймон.

— Леди Фальконер…

— Я слушаю, отец Саймон.

— Миледи баронесса, — резким тоном заговорил епископ. — Вы должны отвечать ясно и по существу дела. Вы поняли меня?

— Да, милорд епископ.

«Если покорность может спасти от костра, выжми из себя свою гордость и будь покорной. — Ее тело было натянуто как струна, все чувства напряжены. — Нельзя допустить ошибки, надо говорить только то, что убедит епископа в моей невиновности».

— Продолжайте, святой отец, — сказал епископ Ламбертский, кивнув писарю, который обмакнул перо в чернила.

— Миледи, — начал отец Саймон, — как давно вы получили соответствующего вам демона, обычно принимающего облик кота?

Глухой ропот пронесся у нее за спиной, епископ мановением руки остановил возгласы присутствующих. Писарь, изогнувшись над своей дощечкой, яростно заскрипел пером.

Мартина была поражена.

— Я получила… что?

— Полагаю, что вы слышали вопрос. Когда вы получили то существо, которое называете Локи?

— Три года назад.

— В каком облике явился ваш хозяин, чтобы передать вам это существо?

Она глубоко вздохнула, надеясь придать своему голосу твердость.

— Локи дал мне человек по имени Биел. Он служил скотником в монастыре Святой Терезы.

Отец Саймон повернулся к писарю.

— Запишите, что упомянутый Локи не что иное, как мелкий демон-оборотень. — Тот кивнул, шевеля губами, и продолжал писать по-прежнему быстро. — Ее хозяин, приняв вид человека, передал ей демона-компаньона три года назад в монастыре Святой Терезы в Бордо. Очевидно, что Биел — это сокращенно от Вельзевул.

— Силы небесные! — раздалось за спиной Мартины.

Торн! Она обернулась и увидела его у стены справа, а рядом с ним сидели брат Мэтью, Фильда и Женива. Он порывался вскочить на ноги, но Мэтью схватил его за рукав, что-то быстро проговорил ему возбужденным шепотом, в то время как четверо стражников по сторонам одновременно преградили ему путь.

— Леди Фальконер, повернитесь! — прогремел епископ.

Теперь Торн смотрел ей в глаза, его губы произнесли ее имя. Мартина не могла оторвать от него взгляда.

— Лорд Фальконер, вы покинете зал, если позволите себе еще раз вмешаться в процесс! Вам понятно?

На лице ее мужа мелькнуло страшное выражение, но Мэтью, вновь сжав его руку, что-то яростно зашипел на ухо Торна, и тот медленно опустил глаза.

— Да, милорд епископ, — отчетливо выговорил он.

По знаку епископа стоявший подле стражник взял Мартину за плечи и силой усадил на стул, развернув лицом к судьям. В этот момент краем глаза она успела увидеть на скамье у соседней стены Бернарда. Он сидел свободно развалившись, закинув ногу на ногу, и улыбался. Рядом с ним была Клэр.

Епископ Ламбертский кивнул отцу Саймону.

Не оборачиваясь к Мартине, монах громко произнес:

— Для совокупления с вами принимал ли ваш хозяин тот же облик скотника или являлся в какой-либо иной личине?

— Для совокупления?!

— Отвечайте!

— Как я должна отвечать? Я не понимаю вашего вопроса. У меня нет хозяина!

— Еретичка! — взвыл отец Саймон, широким жестом простирая в ее сторону негодующий перст. — У нее нет хозяина! У всех у нас один владыка, и это — Господь. С такой дерзостью отвергать его власть…

— Это неправда!

— Вы сказали это.

— Нет! Вы извратили мои слова!

— Прекратите! — прорычал епископ Ламбертский. — Леди Фальконер, я приказываю вам следовать порядку судебного заседания, в противном случае вы отправитесь на костер немедленно. Вы поняли меня?

Потрясенная, Мартина опустилась на стул и растерянно взглянула в сторону Торна. Он сидел прямо и неподвижно, с видом холодного бешенства, не предвещавшим ничего хорошего. Мэтью, напряженно глядя ей в лицо, кивнул, показывая глазами на епископа.

— Да… милорд епископ, — запинаясь, пробормотала она. — Я поняла.

— Леди Фальконер высказала свое пренебрежение к Богу публично и открыто, — в наступившем молчании сказал отец Саймон. — Пусть введут первого свидетеля.

Одного за другим в зал суда ввели дворовых слуг замка Харфорд. Все они поклялись перед епископом в том, что Мартина, отказавшись признать Эйлис мертвой, во всеуслышание сказала: «Ко всем чертям волю Господа». Они показали также, что Мартина чародейством оживила умершую девочку и что Торн Фальконер напал на отца Саймона, который хотел воспрепятствовать ей.

Около полудня епископ объявил перерыв в заседании. Мартину препроводили обратно в камеру, где она как обычно получила свой ломоть хлеба и кружку разбавленного эля. Во второй половине дня перед судом предстали люди Бернарда, которые свидетельствовали о том, что Эдмонд Харфордский был, очевидно, неспособен вступить с ней в брачные отношения. Сам Бернард рассказал о том, что в спальне его брата нашли кувшин бренди с подмешанным зельем. Она не только отравила Эдмонда, объяснил он, но и его собственную жену, когда та заболела, принудив ее выпить чашу кларета, в котором тоже был впоследствии найден подозрительный осадок. Горестно склонив голову и перекрестившись, он сказал, что леди Эструда упала без чувств всего через несколько минут после того, как отведала напиток, и вскоре скончалась.

Последним свидетелем в этот день была Клэр.

— Миледи, — обратился к ней отец Саймон, — при расследовании этого дела, к несчастью, необходимо коснуться тех обстоятельств, которые могут оскорбить вашу невинность. Я говорю об обстоятельствах, связанных как с отношениями в законном браке, так и с самим актом супружества. Я глубоко сожалею, что вынужден затронуть эту тему в своих вопросах, но прошу вас понять, что все это служит во исполнение воли Господа.

— Я понимаю, святой отец, — ответила Клэр мелодичным голосом.

— Очень хорошо. Итак, скажите мне, за то время, которое вы служили леди Фальконер в замке Блэкберн, показалось ли вам что-либо необычное в ее отношениях с супругом?

Томительная и зловещая тишина.

— Кое о чем говорили слуги. Я слышала, будто бы любви между ними вовсе нет. И что, хотя они делят ложе, лорд Фальконер… не вступает в свои брачные права.

— Как вы можете объяснить это? — спросил один из судей.

— Ну, было известно, что она ведьма, — сказала Клэр. — Все это знали, в Харфорде по крайней мере. Поэтому я думаю, что она что-то сделала, чтобы он не мог осуществить свою власть над ней так же, как и сэр Эдмонд, упокой, Господи, его душу. — Она набожно перекрестилась.

Отец Саймон также осенил себя крестным знамением.

— Этого достаточно. Мы благодарим вас за показания, миледи, — сказал судья.

В эту ночь Мартина видела сон, очень яркий и подробный. Она вновь была дома. Теплый весенний свет струился через витражные окна ее спальни, через узкие стеклышки цвета морской воды, с пузырьками внутри, и лазурные солнечные квадратики сияли на разноцветном сарацинском ковре. На ложе, под белым узорчатым пологом, спал ее муж. Неожиданно он проснулся и посмотрел на нее. Его глаза светились глубокой синевой, страстный взор, обращенный к ней, был полон необыкновенной тоски. Ее сердце сжалось, и она бросилась к нему.

— Торн! — закричала Мартина и очнулась с его именем на устах.

Это уже не было сном. Она была не дома, а в Бэттлском аббатстве, в заключении и под судом по обвинению в ереси. Может быть, она никогда больше не увидит замок Блэкберн, и ей уже не придется ни разу быть рядом с Торном, коснуться его или поговорить с ним. Он дал ей дом, где было тепло и уютно, украсил для нее их жилище, защищал ее…

Мартина почувствовала боль при мысли о том, что она уже не сможет сказать ему о своей благодарности. Она не успела сказать те слова, которые должна была произнести давным-давно. Ей было все равно теперь, что он не любил ее и сильнее всего в нем было желание быть владельцем этой земли; такова его природа, и винить его в этом бессмысленно. Главное, что она заставила мужа расплачиваться за грехи своего отца Журдена.

Отчаяние жгло ей грудь так же невыносимо, как однажды в детстве, когда она в последний раз перед разлукой смотрела на Райнульфа, уезжавшего из монастыря Святой Терезы, и слова, которые бились в ее сердце и душили ее, не шли с языка. Но теперь это чувство стало сильнее. Оно было отравлено горечью вины за то, что слишком долго она оставалась в плену своих болезненных фантазий и возвела из них крепость, неприступную, как стены замка Блэкберн, крепость, которую Торн так и не смог разрушить.

Ее привели в зал. Начался второй день процесса. Торн сидел на том же месте, что и накануне. Он улыбнулся. Ей показалось, что его глаза осветились надеждой, похоже, он хотел придать ей уверенности. Он кивнул в сторону судей. Обернувшись, Мартина увидела, что брат Мэтью в сопровождении какого-то незнакомца стоял перед епископом Ламбертским.

— Что опасного находит милорд епископ в том, чтобы выслушать показания этого человека? — спрашивал приор, пока Мартина шла к своему месту в центре зала и усаживалась на узенький стул.

Гневным жестом епископ стиснул подлокотники своего трона. Драгоценные перстни блеснули разноцветным огнем.

— Разве я сказал, что нахожу это опасным? Вы очень самонадеянны, брат.

— Значит, вы даете мне разрешение опросить свидетеля?

— Нет! — выкрикнул отец Саймон, вскакивая со своего места. — Это против правил! Я не позволю вам!

— Вот как, — сказал Мэтью. — Прошу прощения, милорд епископ. Я, право, не знал, что должен сперва обратиться к отцу Саймону. — В публике послышались смешки. — Я лишь простой священник и не думал, что право принимать решения в этом случае принадлежит…

— Что такое?! — взревел епископ Ламбертский.

— Милорд епископ, — начал отец Саймон, подобострастно сгибаясь в поклоне, — я всего лишь имел в виду…

— Займите свое место, отче! И не смейте впредь возлагать на себя мои обязанности. Если я намерен выслушать свидетеля, я его выслушаю. — Он махнул пухлой рукой в сторону Мэтью. — Приступайте, брат. Да покороче.

— Благодарю вас, милорд епископ.

По знаку монаха его спутник, высокий седеющий человек в серой одежде академика, шагнул вперед, дабы судьи могли рассмотреть его.

— Вы Джонн Рэнкин из Оксфорда, магистр медицины?

— Да, это я.

— Прошу вас записать, — сказал Мэтью, повернувшись к секретарю, — что магистр Рэнкин — врач и преподаватель, получивший образование в Салерно и в Париже, он имеет безупречную репутацию у своих коллег в Главном колледже Оксфорда. Доктор Рэнкин лечил короля Людовика Французского и короля Генриха Плантаге-нета, а также многих их родичей из обоих королевских домов. Мой первый вопрос, — продолжал Мэтью, обращаясь к Рэнкину, — о тех напитках с травами, которые, как мы слышали, леди Фальконер давала Эдмонду Харфордскому и леди Эструде Фландрской. Отец Саймон утверждает, что эти напитки она получала от сатаны, чтобы их действием вызвать импотенцию и смерть. Но сама леди заявила, что в обоих случаях она приготовила всего лишь успокоительные и снотворные снадобья. Известны ли вам такие напитки и их свойства?

— Есть несколько рецептов для подобных напитков, — подумав, сказал врач. — Как правило, берется смесь разных трав болеутоляющего и снотворного действия, некоторые из них оказывают достаточно сильный эффект. При правильно подобранной дозе они дают очень глубокий сон.

— Можно ли считать, что эти рецепты от дьявола и в них есть что-либо сверхъестественное?

— О нет, — ответил Рэнкин, улыбаясь, — это обычные укрепляющие средства, как и многие другие. Парижским медикам они хорошо известны. Я полагаю, что леди именно там приобрела свои познания.

Гул пронесся по залу. Отец Саймон сидел, злобно сдвинув брови.

— Пойдем дальше, — сказал Мэтью. — Скажите, магистр Рэнкин, можно ли каким-либо известным вам способом оживить ребенка, если он умер?

— Нет, — ответил врач. Мартина замерла. — Нет никаких способов, если ребенок действительно мертв. Но если сохраняется пульс, как и было, насколько я понял, в случае с этой девочкой, то есть если ребенок еще жив, хотя и кажется мертвым, то можно восстановить дыхание, вдыхая воздух в ее рот…

Его последние слова потонули в поднявшемся шуме и удивленных возгласах присутствующих. Епископ вновь потребовал тишины, а затем заявил, что опрос свидетеля окончен и суд желает выслушать, что имеет возразить отец Саймон против показаний врача.

— Милорд епископ, — сказал монах, — то, что леди Фальконер искусна во врачевании или приготовлении травяных настоек, никак не связано с обвинением в привороте и порче, вызывающих половое бессилие, наложенных на ее второго мужа, лорда Фальконера. Мы ни разу не утверждали, что для этого она использовала зелье.

— В таком случае, как она навела порчу?

Вопрос будто бы выражал сомнение, но несколько преувеличенное, и по тону в голосе епископа Мартина поняла, что ответ ему заранее известен. Он, безусловно, уже подробно обсуждал эту тему с отцом Саймоном.

Ответ действительно не заставил себя долго ждать.

— Сведущая ведьма может завязать узлы на куске веревки или ремня, спрятать их и таким способом закрыть приток жизненной энергии к половым органам того мужчины, против которого направлено колдовство. Также хорошо известно, что демоны, в том числе и мелкие, например, тот, который сопровождает леди Фальконер, — могут вызвать в мужчине столь сильное отвращение к женщине, что это затрудняет его плотское сношение с ней. Нет никаких сомнений в том, что именно этот второй способ леди-Фальконер применила против лорда, ее мужа.

Краем глаза Мартина заметила, что брат Мэтью оживленно шептался с Торном и Женивой.

Епископ Ламбертский продолжал изображать удивление.

— На чем вы основываете это предположение?

— Поскольку, по всеобщему мнению, этот брак был неестественным союзом, без всяких признаков взаимного влечения…

— По всеобщему мнению? — крикнул брат Мэтью со своего места. — По мнению одной женщины! — сказал он, выходя вперед и указывая на Клэр. — Позвольте мне спросить у самого Торна Фальконера, что связывает его…

— Нет! — вмешался отец Саймон. — Ведь она могла навести на него чары своим дьявольским взглядом и вложить в его уста лживое свидетельство. Мы не можем принять его показания.

— Отец Саймон прав, — объявил епископ. — Мы не можем положиться на показания лорда.

— Хорошо, — быстро сказал Мэтью, — тогда я вызываю в качестве свидетеля леди Жениву, графиню Киркли.

— Она ничего не знает об этом деле! — не унимался отец Саймон.

— Может, — вкрадчиво возразил Мэтью, — епископ Ламбертский сам захочет принять решение по этому вопросу.

— Возможно, да, — сказал епископ, метнув тяжелый взгляд в сторону отца Саймона. — Вызывайте, да не канительтесь.

Леди Женива прошла на свидетельское место.

— Миледи графиня, — обратился к ней брат Мэтью, — вы были в замке Харфорд в тот день, когда была арестована леди Фальконер, и присутствовали при том, как лорд Фальконер пришел обсудить происшедшее с вашим братом Бернардом?

— Да, я была там.

— Итак, вы можете описать нам, какой разговор состоялся между ними в большом зале замка?

— Лорд Фальконер предложил Бернарду все, чем владеет, в обмен на отказ от обвинений в адрес леди Фальконер.

Раздались изумленные восклицания присутствующих. Мартина, как ужаленная, подскочила на своем стуле и повернулась спиной к суду, чтобы увидеть Торна. Глаза их встретились, и она поняла, что сказанное было правдой. Он хотел отдать Блэкберн, чтобы спасти ее. Его губы тронула улыбка, по-видимому, его забавляло удивление, написанное на ее лице.

— Тишина в зале! — крикнул епископ Ламберт-ский. — Леди Фальконер, сядьте на место, — устало добавил он.

Брат Мэтью, бросив взгляд в сторону Мартины, вновь обратился к свидетельнице.

— Сказал ли лорд Фальконер, почему он намерен пожертвовать столь многим ради избавления своей жены от опасности?

Леди Женива утвердительно кивнула.

— Он сказал, что любит ее, — ответила она, глядя на Мартину. В ее глазах блеснули слезы. — Любит ее всем сердцем.

Новая волна шума прокатилась по залу, но Мартина уже не слышала возбужденных голосов. Торн смотрел на нее в точности так, как приснилось ей сегодня: с нежностью и тоской. Епископ что-то прорычал. Руки стражей повернули ее и подняли на ноги.

— Все кончилось? — спросила Мартина у стражника, который выводил ее из зала суда.

— Остается официальный вердикт, миледи. Епископ объявил, что огласит решение завтра утром. — Офицер улыбнулся. — Ничего не бойтесь. Похоже, что они не много извлекли из этих обвинений. Завтра днем вы уже будете свободны, попомните мои слова.

На следующее утро едва Мартина заняла свое место на узеньком стуле, епископ Ламбертский, указав на нее пухлым пальцем, провозгласил:

— Леди Фальконер, встаньте и подойдите ко мне.

На негнущихся ногах она вышла вперед и встала перед внушающим страх епископским троном.

Епископ выглядел недовольным и утомленным. Мартина не могла понять, хорошо это или плохо. Он откашлялся, прочищая глотку, служка обмакнул перо в чернила.

— Рассмотрев обвинения в привороте и порче, повлекших смерть, и в убийстве путем отравления, суд счел, что представленные доказательства демонического воздействия недостаточны. Исходя из этого, я объявляю вас невиновной в ереси.

Мартина закрыла глаза и неслышным шепотом произнесла слова благодарственной молитвы.

Многие присутствующие в зале вздохнули с облегчением, их лица посветлели. Торн смотрел на нее с улыбкой, брат Мэтью радостно похлопал его по спине.

— Милорд епископ! — раздалось посреди ровного гула голосов.

Отец Саймон пронесся от дверей в середину зала, к возвышению перед епископским троном, его черная ряса развевалась, как крылья ворона.

Вслед за ним в дверях появился Бернард, который, напротив, шел не спеша. Он мельком глянул на Мартину и кивнул ей.

Холодок пополз у нее по спине.

— Милорд епископ, — проговорил отец Саймон, задыхаясь, — с вашего соизволения, мы хотим представить еще одного свидетеля.

— Вы опоздали, святой отец, — хмуро сказал епископ. — Я только что объявил леди невиновной по всем предъявленным обвинениям.

— У нас есть новое обвинение. Этот свидетель…

— Да это переходит все границы! — закричал Торн.

— Новое обвинение? — вмешался Мэтью, поднимаясь на ноги. — Но до сих пор и речи не было…

— Всем молчать! — гаркнул епископ. — Сядь, монах, и смотри, чтобы лорд Фальконер вел себя пристойно. Сэр Бернард и отец Саймон, изложите мне дело.

Несколько минут все трое раздраженно шептались. Наконец епископ взмахом руки отпустил их прочь от себя и объявил:

— Интересы Господа и церкви требуют, чтобы суд выслушал показания свидетеля.

Отец Саймон скрылся в дверях. Он вернулся в сопровождении троих мужчин, указал двоим из них место на передней скамье, а третьего провел в центр зала к епископскому трону. Этот третий был высокий и грузный мужлан. Его физиономию украшали нарывы, в слюнявом рту не хватало доброй половины зубов. Мартина мгновенно узнала его.

— Имя этого человека Джайрс, милорд епископ, — сказал отец Саймон. — Он шкипер торгового судна под названием «Дамская туфелька». На этом корабле под его командой в августе прошлого года леди Фальконер и ее брат проделали путь из Нормандии.

— Вы можете задавать ему вопросы, — кивнув, сказал епископ.

— К несчастью, милорд, он не способен отвечать и может только показать знаками «да» или «нет».

— Хорошо. Продолжайте.

Отец Саймон приступил к допросу:

— Ты не можешь говорить?

Утвердительный кивок.

— Ты немой от рождения?

Шкипер помотал головой, что означало «нет».

— Верно ли, что ты лишился речи после того, как прошлым летом перевозил леди Фальконер в Англию через пролив?

Новый кивок.

— Верно ли также, что во время путешествия леди наслала на тебя проклятие в ответ на твои слова о том, что она вызвала бурю, а также заявила, что своей властью заставит тебя замолчать?

Шкипер несколько раз поднял и опустил голову, подтверждая слова монаха.

Отец Саймон обратился к двум спутникам Джайрса. Когда они вышли вперед — один верзила, второй щуплый коротышка, — Мартина поняла, что это были те самые два матроса, которые оказались свидетелями ее злосчастной вспышки гнева на палубе «Дамской туфельки». Судья поочередно спросил у каждого из них:

— Вы оба присутствовали при том, как леди Фальконер поклялась заткнуть глотку этому человеку?

И тот и другой выглядели смущенными, но, поколебавшись, оба сказали, что слышали это.

Рослый моряк посмотрел в сторону Мартины, затем обменялся взглядом с товарищем и, видно, на что-то решился.

— Святой отец, — произнес он, — ежели вы дозволите…

— Это еще что? — рявкнул епископ. — Помолчите, вам разрешается отвечать только на вопросы суда!

— Да я вот…

— Я имею право наказать вас за неуважение к суду. Закрой свой рот, если не хочешь сам лишиться языка!

— Слушаю, милорд, — опустив голову, пробормотал моряк.

— Милорд епископ, я хотел бы также опросить этих людей, — заговорил брат Мэтью, поднимаясь со своего места и видя, как епископ Ламбертский жестом указывает страже на Джайрса и двух матросов, чтобы тех вывели из зала.

— Не сомневаюсь, брат Мэтью, но суд окончен. — И, не обращая больше внимания на Мэтью, епископ Ламберт продолжил: — Итак, суд установил, что человек по имени Джайрс был лишен дара речи посредством колдовства, что леди Фальконер виновна в этом колдовстве и что такое колдовство следует признать видом ереси. Мужчина или женщина, которые общаются с духами или занимаются чародейством, должны быть преданы смерти, равно как и смерть через сожжение подобает еретикам, коим уготовано гореть вечно, и посему приговариваю казнить ее на костре завтра на рассвете, четвертого июня…

Кровь ударила в голову Мартине, у нее зазвенело в ушах. Как сквозь сон, она слышала раздавшиеся в зале крики ужаса и возмущения. Все сорвались с мест и толпой стали тесниться к осужденной. Стража окружила ее, преграждая им путь. Руки стражников повернули Мартину по направлению к выходу. Точно окаменевшая, она сделала шаг, не чувствуя под ногами пол, не ощущая жесткие толчки в спину. Двое солдат перед ней расталкивали людей, прокладывая дорогу конвою. Мэтью, вскочив на скамью, кричал:

— Так нельзя! Это противозаконно! У нее есть право обратиться к папе Александру!

Мартина услышала свое имя. Торн! Двое или трое воинов наседали на него, выдворяя из зала в двери с противоположной стороны. Отбиваясь от них, он простирал к ней огромные руки и, задыхаясь, снова прокричал: «Мартина! Мартина!»

Кто-то тронул ее за плечо. Обернувшись, Мартина оказалась лицом к лицу с Бернардом, который один стоял спокойно среди этой сутолоки.

— Знаешь, твой костер уже сложен за городом, перед пустошью? Наш милый отец Саймон позаботился о том, чтобы в него положили побольше зеленых веток. — Бернард широко улыбнулся, обратив к ней мертвенно-пустые глаза. — Зелень плохо горит, очень медленно. Возможно, ты будешь умирать до полудня. Подумай об этом сегодня ночью.

С какой-то из неведомых ей раньше глубин души возникшей силой Мартина вскинула голову и, заглянув прямо в глаза Бернарду, проговорила:

— Даже если пытка будет длиться несколько часов, то потом я умру, и боли придет конец. Ты тоже умрешь однажды, но для тебя пытка тогда только и начнется, потому что ты будешь гореть вечно. Подумай и ты об этом сегодня ночью.

Бернард отшатнулся, увидев улыбку на ее губах.

Она уже не улыбалась, когда преклонила колени на соломе в своем углу, изо всех сил обращая мысли к молитве в ожидании священника, которого ей должны были прислать в темницу.

— Вы желаете какого-то особого исповедника? — спросил ее стражник.

— Кого угодно, кроме отца Саймона.

Она была довольна разыгранной перед Бернардом сценой — что ни говори, это все-таки заставило мерзавца лишиться дара речи. Конечно, все было лишь пустой бравадой. В ней не было ни спокойствия, ни отваги. Напротив, с каждым часом все больший ужас охватывал ее. Единственным способом можно было попытаться сохранить рассудок: не думать о своем положении, не представлять, что ее ожидало, как того хотел Бернард, а вспоминать о других вещах… О возлюбленном брате Райнульфе, который в тысяче миль отсюда скитался в поисках веры среди неверных. «Господи, облегчи его страдания, когда он узнает, что стало со мной. Дай ему силы. Пошли ему утешение».

Мартина стала думать и о своем доме, о доме, который первый раз в жизни могла назвать своим. Она полюбила его, но никогда больше не сможет увидеть. И она подумала о Торне, чьи руки никогда уже не соприкоснутся с ее руками, чьих ушей уже никогда не достигнут слова, которые она должна была сказать ему раньше, очень давно, и теперь уже никогда не скажет.

Наконец она услышала, как повернулся ключ в замке, и дверь распахнулась. В камере горела лишь одна масляная лампа и было намного темней, чем в освещенном факелами коридоре. В их колеблющемся свете Мартина различила приземистый силуэт своего стражника и рядом с ним высокого человека в монашеском плаще, с закрывающим лицо капюшоном. Но странно, монах достал и развязал кошель, стражник протянул руку. В его ладони блеснуло золото. Мартина замерла. Неужели судьба сжалилась над ней?

— Я могу вам дать не больше часа, и это все, — прошептал стражник, пряча монеты.

Он захлопнул дверь за спиной священника и закрыл замок. Монах сбросил на плечи капюшон, и она увидела лицо мужа. Расширенные глаза его сверкали в сумраке. Ее губы шевельнулись, чтобы произнести его имя, но с них слетел только слабый изумленный крик радости. Руки, сложенные для молитвы, распахнулись и сами собой упали ему на плечи, когда он бросился на колени и схватил ее в объятия.

— Торн! Торн! — повторяла Мартина, уткнувшись лицом в его плечо. Он прижимал ее к себе, целовал ее волосы, шепотом повторял ее имя. — Торн… слава Богу, ты пришел. Господи, благодарю тебя, теперь я успею сказать… мне надо сказать тебе…

— Не надо. Твое сердце открыто мне. Ничего не надо говорить…

— Но я так хочу. — Откинув голову, она посмотрела ему в глаза. — Другого случая не будет, и я должна была сказать это раньше, но я… я люблю тебя. Я так сильно тебя люблю и любила всегда, но была слишком глупа. Прости меня.

— Это я должен молить о прощении. Ведь я оставил тебя. Если бы я не сделал этого, они не получили бы тебя.

— Но я же сама вынудила тебя. Я была бесчувственной, я… довела тебя до того, что ты оказался… в том месте…

Он усмехнулся.

— Ту ночь я провел в обнимку с кувшином бренди. Ни с одной женщиной я не был близок, после того как узнал тебя. Ни одной, кроме тебя, я с тех пор не желал. И никогда этого не будет.

Торн наклонился и поцеловал ее. Его губы с жадностью впились в ее рот, и Мартина ответила ему таким же страстным поцелуем. Ее руки сами поднялись к волосам Торна, чтобы еще ближе склонить его голову. Они оторвались друг от друга, лишь когда у обоих перехватило дыхание.

— Что ж, теперь я могу умереть, — прошептала она. — Я вынесу это, раз я успела сказать…

— Ты не умрешь, — возразил Торн. — Я не допущу этого. Теперь я тебя уже не отдам. Я так люблю тебя, что не могу потерять.

Надежда заставила сильнее забиться ее сердце.

— Можно как-то выйти отсюда? Ты поможешь мне выйти?

Он печально покачал головой.

— Везде полно стражи. Во всех коридорах, и все с оружием. Бернард рассказал им, как тебе удалось бежать из замка Харфорд, так что они приняли все меры, чтобы ты не могла вырваться отсюда.

— Значит, надежды нет. — Она помолчала. — Передай мою благодарность брату Мэтью за то, что он защищал меня. Если бы он успел допросить тех двух матросов…

— Они свидетельствовали без особой охоты.

— Мало сказать, без охоты! Они ведь хотели что-то сказать, но епископ им не позволил. Они что-то знают, что доказывает мою невиновность. Я совершенно уверена.

— Я согласен, — сказал Торн задумчиво, — но и епископ, к несчастью, это понял. Ты же слышала — он им пообещал отрезать язык, если они скажут хоть слово.

— Из-за того, что они промолчали, меня завтра сожгут.

— Нет! — воскликнул он, стискивая своими ручищами ее плечи. — Не думай об этом. Я спасу тебя. На рассвете они выведут тебя из аббатства, чтобы везти…

— На костер, — докончила она.

Торн опустил глову.

— Да. Но в городе, на улицах будет проще.

— Но что ты можешь сделать?

— Еще не знаю, там будет видно, какой дорогой повезут, сколько человек охраны…

— Нет, милый. Ты и сам знаешь, что я буду окружена воинами. Тебе не удастся спасти меня, Торн. Не рискуй своей жизнью ради бесполезной попытки. Уезжай из Англии, этой ночью, сейчас, пока они не схватили тебя..

— Бежать ночью, как вор, и оставить тебя!

— Отправляйся в гавань. Взойди на корабль. Мне уже ничто не поможет. Но ты спасешься. Пожалуйста, Торн…

Он прервал ее бессвязную речь, прильнув к ее губам, страстным поцелуем.

— Нет! — сказал Торн, выпуская ее из объятий. — Мягким движением он приложил пальцы к ее губам, останавливая готовый сорваться с них упрек. — Нет, любимая. Я не оставлю тебя и больше не говори об этом. — Он поцеловал ее в лоб.

— Тогда сделай кое-что для меня, — тихо попросила Мартина. — Завтра, когда меня привяжут к столбу…

Он попытался прервать ее.

— О Торн! Дай мне сказать! Я боюсь. — Она взглянула на него. — Я боюсь, милый. Я не хочу… так умереть, на костре.

Он закрыл глаза и стиснул зубы. Она знала, что Торн в этот момент подумал о Луизе, его обожаемой маленькой сестре, погибшей в огне.

— Не дай им сжечь меня, это все, что мне нужно. Ты можешь покончить с этим сразу. Одной стрелой.

Его глаза потемнели от боли.

— Мартина… — Торн отвел взгляд и покачал головой.

— Умоляю тебя! — Она придвинулась, взяла обеими руками его за голову и повернула к себе. — Сделай это, как ты сделал тогда с оленем. Ты помнишь оленя, которого Бернард со своими людьми загнал в оружейный зал? Ты избавил его от мучений. Избавь и меня. Убей меня раньше, чем моего тела коснется огонь. Это будет милосердно.

— Лишить жизни — не милосердие.

— Нет, именно так. Обещай мне!

— Я люблю тебя. Я не могу.

— Если любишь, сжалься надо мной. Сделай это, найди в себе силы. Обещай! Обещай, что не дашь мне сгореть.

Его глаза снова закрылись, лицо исказилось мукой.

— Обещаю, — едва выговорил он.

Ее руки разжались. Торн поднял голову.

— Этого не понадобится, — сказал он глухо. — Я сумею спасти тебя. Если бы это можно было сделать скорее! Если бы можно было сейчас увести тебя отсюда!

— Но ты можешь, — сказала она, нежно целуя его в губы, — хотя бы ненадолго.

Взяв Торна за плечи, Мартина легла на спину, на соломенную подстилку, увлекая его за собой. Она прильнула к его губам, медленно и страстно целуя их. На мгновение Торн оцепенел, но потом вернул ей поцелуй, с глухим, похожим на рычание стоном. Его дыхание стало тяжелым.

Выгнувшись, как кошка, она откинулась на солому.

— Ты уверена? — отстраняясь, прошептал он.

— Да, конечно. Я хочу забыть, где я. Хоть на короткое время забудем все.

Торн осторожно обнял ее. Легкими движениями его руки ласкали ее сквозь грубое платье. Он развязал бечевку в косе и расплел ее, пропуская сквозь пальцы каскадом рассыпавшиеся волосы. В молчании они разделись и легли рядом, глядя друг другу в лицо, завороженные и прикованные бессловесным разговором глаз, пока лишь едва соприкасаясь телами. Кончиками пальцев он гладил ее лицо, шею, касался ее сосков. Руки Мартины ласкали могучие плечи Торна. Она дотронулась до его широкой груди и ощутила под своей ладонью частые удары его сердца, почувствовала, как с опаляющим жаром желание повлекло ее к нему.

Мартина провела рукой вниз и коснулась кончиками пальцев его плоти, дыхание Торна на миг пресеклось. Она осторожно погладила его, с трепетом ощутив, как он вздрогнул под ее рукой. Рука мужа скользнула к ее лону. Его глаза осветила улыбка. Он понял, что она готова была принять его.

По-прежнему лежа на боку, он мягко согнул ей ногу в колене, приподнял ее, заводя за свое бедро. Не отрывая взгляда от глаз Мартины, он передвинулся, вытянувшись всем телом, крепко обхватил ее за бедра и вошел в ее лоно одним мощным рывком. Стон вырвался из ее груди. Он закрыл ее рот поцелуем, и их вздохи смешались, в то время как ее плоть раскрывалась навстречу ему. Бессознательно улавливая ритм, они передавали друг другу свое движение, точно став одним существом.

Торн оторвался от ее губ и, с трудом переводя дыхание, прошептал:

— Смотри на меня… Прошу тебя, смотри на меня…

Его глаза горели как в лихорадке. Мартина чувствовала его внутри себя. Она заметалась, охваченная нараставшим возбуждением, едва удерживаясь от криков. Когда ее исступление достигло высшей точки, он одним движением перевернул ее на спину и стиснул в могучих руках, приподнимая ее. Через мгновение ее тело затрепетало от яростных глубоких толчков, которые проходили, казалось, через все ее существо, каждым ударом отдаваясь в сердце.

Замирая от сладкой боли, она вцепилась в Торна, рванула его к себе. Рыдание клокотало в ее горле, и горячие слезы хлынули из глаз. «Я люблю тебя», — услышала она хриплый шепот. Тела их замерли в судороге оргазма, а два одновременно восхищенных крика поглотила мгла под сводчатым потолком темницы.

С последним блаженным содроганием он припал к ней, накрыв своим огромным телом, и спрятал лицо в ложбинке у ее шеи. Оно было мокрым. Широкие плечи Торна дрожали.

Из Бэттлского аббатства Торн направился прямо в гавань Балверхайт. Черный монашеский плащ он еще по дороге зашвырнул в угол на какой-то пустой лестнице. Под плащом на нем была неприметная темная туника. Этой ночью лучше было выглядеть простым горожанином, а не знатным бароном. Если все будет удачно, никто не узнает его.

Когда стражник вернулся за ним в темницу, расстаться с Мартиной показалось Торну самым тяжелым испытанием за всю его жизнь. Но спасти ее, возможно, было еще тяжелее.

Для начала он выбрал самую большую таверну. Заказал пинту эля, занял стол в дальнем углу и осмотрелся. Посетители были по большей части рыбаки, несколько матросов; как водится, пара забулдыг, несколько уличных воров. Он расплатился и, оставив свою кружку нетронутой, пошел в кабак напротив. Здесь была публика того же рода, может, только с большим числом головорезов. Он насчитал по крайней мере три отсутствующие руки и столько же выбитых глаз.

В восьмом кабаке Торн почувствовал, что начинает терять терпение, а вместе с ним и уверенность. На этот раз он выпил свой эль, осушив пинту одним глотком, и заказал вторую. В гавани оставалось не больше трех или четырех питейных заведений, где он еще не побывал. Когда он обойдет все, надо ли начинать сначала или прямо перейти к борделям? Он допил вторую пинту и швырнул пинту на стол… А может быть, напиться прямо здесь и разнести к чертовой матери этот кабак — перевернуть столы, покру-шить скамейки, сломать ставни и свернуть пару-другую челюстей?..

И в эту самую минуту Торн увидел двух матросов — одного верзилу, другого щуплого коротышку, — которые вошли с улицы и уселись за стол возле дверей. Благодарю тебя, Господи. Он неспешно поднялся и вразвалочку подошел к ним. По выражению их лиц он понял, что его не узнали. Он произнес несколько приличествующих случаю приветственных слов на староанглийском, и они вежливо ответили ему с некоторой осторожностью. Торн показал три пальца кабатчице, она налила три новые пинты и поставила перед ними.

— Спасибо, добрый человек, — сказал рослый матрос, взявшись за свою пинту. — Но только ежели у тебя к нам какое-то дело, то лучше говори сразу.

Торн пожал плечами и подсел к ним за стол.

— Я видел вас сегодня на суде, где приговорили за ересь леди Фальконер.

Низенький матрос полез в карман и извлек оттуда живую мышку. Он усадил ее на ладонь и нежно погладил.

— А ты, значит, там тоже был?

— Точно. Больно неучтиво с вами обошлись. Ей-богу, я даже пожалел вас.

Верзила отхлебнул из пинты и со стуком поставил ее на стол.

— О ком стоит пожалеть, — проговорил он, — так это о молодой баронессе, которую завтра сожгут.

Его спутник досадливо крякнул, покачав головой. Он поднес сидевшую в горсти мышку к лицу и поцеловал, вытянув губы трубочкой. Затем обмакнул палец в эль и протянул мышке, которая принялась его облизывать.

— Но вроде бы, раз она еретичка… — осторожно сказал Торн.

Коротышка кончиком пальца пощекотал мордочку зверька.

— Она такая же еретичка, как моя малютка Розамунда, — сказал он. — И никогда она не делала того, что на нее наговорили.

Торн наблюдал, как эти двое тянут свой эль. «Теперь будь начеку, — подумал он. — Не наседай на них, иначе ничего не добьешься. Подожди, пока у них развяжутся языки. И больше не пей».

— Да ну? — сказал он и, встретившись глазами с кабатчицей, молча показал ей два пальца. — Почему ты так думаешь? — самым безразличным тоном спросил Торн, глядя в лицо коротышке.

 

Глава 25

Стражник отворил дверь темницы. В руках у него была веревка.

— Готовы ли вы, миледи?

«Кто может быть готовым к тому, чтобы умереть на костре?» — подумала Мартина. Она в последний раз оправила на голове свой белый чепец и подошла к воину, протянув перед собой дрогнувшие руки.

— Сегодня за спиной, миледи, — сказал стражник, избегая ее взгляда. — Так приказано.

Мартина, поколебавшись, молча сомкнула сзади руки и повернулась к нему спиной. Стражник обмотал ее запястья веревкой и затянул узел.

«Я не унижусь перед ними. Я не заплачу и не стану молить о пощаде. Я не доставлю им этого удовольствия».

Еще больше стражников, чем во время суда, ждали в коридоре. Во внутреннем дворе, где она впервые за столько дней оказалась под открытым небом, ее окружил уже целый эскорт. Еще не рассвело, и многие в толпе держали зажженные факелы. Солдаты подняли ее на повозку, несколько из них остались стоять рядом. Лошади тронулись. Впереди верхом ехал шериф со своими людьми в сопровождении еще дюжины вооруженных всадников. Несколько монахов, в их числе отец Саймон, следовали за процессией. Второй раз в жизни Мартина ехала не верхом, а в повозке — в первый раз это было, когда ее увезли из замка Блэкберн. Телега тряслась и скрипела, лошади с трудом волокли ее через полные грязи мостовые Гастингса. Мартина едва не падала на руки стражей, которые придерживали ее, следя, чтобы она оставалась на ногах.

Несмотря на ранний час, на улицах были видны вереницы горожан. Эти люди вышли из домов пораньше, чтобы посмотреть, как ее повезут на костер. Публичная казнь всегда собирает толпы зевак. Но эта толпа не походила на ту, которую ей приходилось видеть раньше. В ожидании казни народ обычно шумел, лица выглядели разгоряченными, даже радостными. Вслед осужденному неслись крики брани, в него даже швыряли тухлые овощи. Ничего этого не было теперь. Из сотен людей на улицах никто не вымолвил ни слова, только один раз она услышала возглас: «Господь с тобой, леди!» Люди мрачно крестились. Многие плакали. Похоже, горожане совсем не были уверены в ее виновности; кроме того, они были поражены жестокостью приговора. К виселицам здесь привыкли, им приходилось видеть, как отсекали головы благородным дворянам.

Но костер…

Только не думать об этом. Не думать. Может быть, Торн спасет ее, хотя это кажется невероятным, если нет, то он обещал прекратить ее страдания своей милосердной стрелой раньше, чем пламя охватит ее. Он обещал. Надо верить, что он сделает это. Только так она продержится до конца.

Костер был сложен на вершине пологого холма за городом, среди пустоши, за которой начинались болота. Над высокой кучей хвороста возвышался позорный столб. Вокруг уже стояла толпа, но, как и в городе, Мартина не услышала ни брани, ни криков. Повозка подъехала ближе. Мартина лихорадочно вглядывалась в десятки обращенных к ней лиц. Нигде в толпе не было видно Торна. Сердце ее упало.

Если он опоздает, они привяжут ее к столбу и зажгут костер. Нет, не думать, только не думать об этом!

На руках стражей она спустилась с повозки и ступила в грязь. Толпа раздвинулась, образовав перед солдатами проход. Горожане крестились, бормоча молитвы. Она увидела рыдающую Фильду. Служанка бросилась вперед, чтобы прикоснуться к Мартине, но двое солдат схватили ее и грубо отшвырнули обратно в толпу. Появился брат Мэтью и, протиснувшись между людьми, решительно шагнул к осужденной. Он поднял перед собой небольшое деревянное распятие, и стражники отступили, не тронув его. Они даже минуту помедлили, ожидая, пока приор вложил крест в одну из связанных рук Мартины, поцеловал ее в щеку и прошептал:

— Да пребудет с тобой Господь.

Шериф вышел перед сложенным костром и зачитал акт, подготовленный епископом, где было сказано, что церковь осудила ее на смерть за преступную ересь и для исполнения приговора передала в руки светских властей. Он быстро повернулся в сторону Мартины. Ей показалось, что в его взгляде были печаль и сожаление. Шериф кивнул дюжему палачу, и тот, взяв Мартину за плечи, подвел к костру. Ее руки были по-прежнему связаны сзади. На куче зеленых, совсем свежих веток перед столбом был закреплен бочонок, и палач, подхватив Мартину на руки, поставил ее на него. В ноздри ударил резкий запах. Опустив глаза, она увидела, что сквозь щели в бочонке сочится деготь. Поодаль были сложены два мешка угля и небольшая куча торфа. Они явно подготовились к тому, чтобы поддерживать медленный огонь.

«Может статься, ты будешь умирать до полудня», — прозвучал в ушах Мартины голос Бернарда.

Ее охватила дрожь. Режущей болью свело внутренности, и она несколько раз судорожно, во всю силу легких глотнула воздух. Нет, ради Господа Бога, не думай!

Служка бросил палачу моток толстой веревки. Тот накинул свободный конец на шею Мартины. Затем, намотав веревку на столб, затянул и завязал первый узел. Жесткий канат сдавил ей горло, голова запрокинулась, и она затряслась всем телом. Мартина не подумала о том, что ее привяжут за шею, это наполнило ее ужасом. Она не могла пошевелиться, не могла даже сглотнуть мерзостный комок желчи во рту.

— Пожалуйста… не надо за шею, — прохрипела она.

— Мне очень жаль, миледи, — негромко ответил палач. — Но выбирать не приходится. Я только исполняю указания отца Саймона.

Сердце редкими болезненными ударами колотилось в груди. Мартина в отчаянии всматривалась в чужие лица толпы. Где же Торн? Торн! Они сделали это со мной! Веревка кольцами сжала ей грудь, талию и бедра. Палач затянул ее, крепко прижав все ее тело к столбу. И тогда Мартина увидела отца Саймона, который вышел на место экзекуции с горящим факелом в руках. С ним были Бернард и Джайрс. У Мартины остановилось дыхание, в глазах закипели слезы. Она закрыла их, желая молиться, и открыла опять в безумной надежде увидеть Торна. Господи, скорее пошли ко мне Торна!

Палач шагнул вперед, чтобы взять факел у монаха, но отец Саймон отвел его руку и объявил:

— По соизволению епископа Ламбертского право поджечь костер мы предоставляем тому, кто стал жертвой ксаней этой колдуньи и еретички.

Он передал факел Джайрсу.

Палач оглянулся на шерифа.

— А по моему разумению, — хмуро сказал шериф, — к вящему благу церкви будет не вмешиваться в дела мирской власти, святой отец. Леди Фальконер более не в руках епископа, она отдана мне и будет казнена публичным палачом, как и положено.

— Права епископа как духовного владыки, — ответил отец Саймон, возвысив голос, — распространяются на любые общественные дела. И особенно если дело касается изгнания из общества тех, кто противится воле церкви. Не сомневайтесь, что отступников он покарает без колебаний.

Шериф выглядел обескураженным. «Он явно воспротивился бы такому наглому попранию его полномочий, — подумала Мартина, — если бы не намек монаха на отлучение от церкви».

— С вашего позволения, милорд шериф, — сказал палач, — для меня не будет большим почетом поджечь этот костер. Пусть ублюдки исполнят мою работу, если они этого добиваются, — и сплюнул на землю перед собой.

Шериф угрюмо кивнул и отступил прочь от монаха.

— Я думаю, самое время, — сказал Бернард, с оскаленной ухмылкой повернувшись к Мартине. — Начинай, добрый человек.

С чадящим факелом в вытянутой руке грузный моряк неуклюжей походкой направился к костру. Дым пахнул Мартине в лицо. От огня повеяло жаром, и она содрогнулась, точно пламя уже лизнуло ей кожу. В последний раз, дико озираясь, как затравленный зверь, Мартина обвела глазами толпу. Что-то мелькнуло за их спинами, раздались возгласы стражников, и на стоявшую в стороне повозку вскочил человек.

Это был Торн. Он держал короткий лук. Сбоку был виден колчан со стрелами.

Мартина из последних сил попыталась смотреть ему в лицо, ее губы шептали: «Прошу тебя».

Он вынул стрелу, наложил ее и отвел локоть, согнув лук. Мартина закрыла глаза. Смерть придет сразу. Спасибо тебе.

В последний миг вновь дохнуло жаром от факела. С гудящим звоном стрела пронзила воздух.

В толпе закричали. Она слышала крики и поняла, что даже не ранена. Он промахнулся! Как же он мог промах-нуться! Раздались возбужденные восклицания, послышался смех. Она открыла глаза. Джайрс стоял подле костра, разинув рот, по-прежнему с вытянутой рукой, но факела в ней не было. Шкипер с ошалелым видом смотрел куда-то вбок. Бернард метнулся вперед, отпихнув по дороге Джайрса. На его лице была написана злоба. Секунды две Мартина не могла его видеть, а затем он вернулся с факелом в руках. Факел все еще чадил, надвое расщепленный вошедшей в него стрелой Торна.

— Эй, Джайрс! — крикнул Торн с повозки. — Ну-ка поговори со мной!

— Приди в себя, безумец! — заорал отец Саймон. — Этот человек нем!

Торн покачал головой.

— Неправда, он не немой. Говори, мерзавец!

Джайрс таращил на него глаза, набычившись.

По знаку Торна два человека вскарабкались вслед за ним на повозку. Это были те самые два матроса, что свидетельствовали с Джайрсом на суде.

— Вот твои люди, не так ли?

— Суд окончен! — крикнул отец Саймон. — Приговор уже вынесен. Я приказываю вам, шериф, арестовать лорда Фальконера и этих двух…

— Я не из ваших слуг, отче, — грубо оборвал его шериф. Он повернулся к Джайрсу: — Ну, отвечай, коли тебя спрашивают. Твои это люди?

Джайрс кивнул.

— Эти двое сказали мне, — продолжал Торн, — что ты вовсе не был немым до самого недавнего времени, до тех пор, пока не был вызван свидетелем в суд! Выходит, проклятие моей жены подействовало на тебя спустя десять месяцев? А может, и не было никакого проклятия? Отвечай мне!

Но Джайрс лишь отрицательно помотал головой.

— Ты не подумал, как тебя могут наказать за лжесвидетельство на суде церкви? Если я докажу, что ты лгал, — поверь мне, что я докажу, — как думаешь, что с тобой сделают? Может, отрежут язык? Или отлучат от церкви? Может быть, это тебя поставят к столбу и сожгут! Мне сдается, это было бы по заслугам.

Джайрс молчал. Мартина вдруг поняла, что он со всем упорством будет и дальше отстаивать свою очевидную ложь, хотя на него сыпались самые страшные угрозы.

«Какие бы ни были причины, — промелькнуло у нее в голове, — для этой лжи насчет проклятия, прежде всего он ненавидит меня всеми силами души».

— Я хочу сказать тебе перед всеми, — произнесла Мартина, напрягая слабеющий голос. Лица толпы обратились к ней. Пламя факела плясало и чадило в руках Бернарда. Она смотрела прямо в угрюмые глаза Джайрса. — Я знаю, — продолжила она, — мне кажется, я знаю, почему ты ненавидишь меня. С одной стороны, просто за то, что я норманнка. Мой муж сакс, и он рассказывал мне об этом. Он рассказал мне, что наши люди сделали с твоим народом, и теперь я понимаю, почему твой народ ненавидит мой. — Она коротко взглянула на Торна, читая в его глазах поддержку. — Я поняла и другое. Тогда на корабле я вела себя с бездумным высокомерием. Я унизила тебя перед твоими людьми. Я поступила непростительно. Все, что ты говорил о приметах, казалось мне признаком грубости и невежества. Но мой муж рассказал мне многое о вашей вере и обычаях. Теперь я знаю, что сама была невеждой. Вот и все, что я хотела сказать. Я сожалею о нанесенном тебе оскорблении и понимаю, почему ты сделал со мной… то, что ты сделал. Я прощаю тебя. Но прошу всем сердцем, прости и ты меня.

Никто не проронил ни слова. Джайрс молчал, уставившись в землю, его грубые мясистые руки заметно дрожали. Когда он поднял голову, в глазах его стояли слезы.

— Господи, прости мне мой грех, — сказал он. Изумленный вздох пробежал по толпе. Джайрс сокрушенно покачал головой. — Сам не знаю, что хотел совершить.

Он полез в карман и выбросил на землю пригоршню серебра.

— Вот ваши шесть шиллингов, — сказал он Бернарду. — Мне не нужно этих денег.

— Он заплатил тебе за лжесвидетельство?! — крикнул Торн.

— Да, милорд, заплатил, — шкипер повернулся и побрел прочь, еще раз пробормотав: — Прости меня, Господи.

— Бернард Харфордский, я арестую вас! — воскликнул шериф, выступая вперед.

— Не сразу, милейший, — хищно оскалившись, возразил Бернард. Он выдернул стрелу Торна из горящего факела. — Я пришел, чтобы насладиться зрелищем, и не хочу отказывать себе в этом.

Пятясь от шерифа, он спиной приблизился к костру, с последними словами внезапно повернулся к Мартине и протянул факел не к уложенному под бочонком хворосту, а к ее ногам. Он знал, что льняная роба на ней вспыхнет мгновенно. Она превратится в пылающий столб раньше, чем кто-либо успеет двинуться с места.

— Что, сокольничий, — проскрежетал Бернард, обращая к Торну лицо, искаженное гримасой дикой радости, — ты наловчился выбивать стрелой из рук факел? А еще раз сможешь?

Раньше чем Мартина успела перевести дух, в руках у Торна мелькнула новая стрела, он поднял лук и спустил тетиву.

Она услышала крик толпы… увидела, что Бернард повалился навзничь и, корчась, рухнул на землю. Стрела сакса торчала в его груди.

— Не стану рисковать, — сказал ему Торн.

Бернард упал лицом вверх, его глаза остановились на Мартине. Она видела, как удивление в них в последний раз сменилось бешенством. Он рванулся раз-другой, его лицо посерело, из легких с хрипом вырвался воздух. Полузакрытые глаза закатились, и тело замерло.

Дрожь пробежала по спине Мартины, страшно заломило виски, кровь отхлынула от головы. Шум толпы стал отдаляться, свет померк. Потом все исчезло…

Сознание вернулось вместе со звуком голоса. Мартина услышала шепот:

— Пей, милая. Ну же, выпей немного, любовь моя…

Она разомкнула губы и сделала большой глоток вина из меха, поднесенного ко рту. Вино было сладким. Но еще слаще было чувствовать сильные руки Торна, тепло его тела. Ее голова лежала на его широкой груди. Он сидел, опершись спиной о ствол дерева, и крепко держал ее в объятиях. Было так уютно, так хорошо. Ей захотелось, чтобы это длилось вечно.

Вдалеке эа деревьями она увидела тот самый холм и сложенный костер со столбом посередине. Там толпился народ, мелькали воины и черные рясы монахов, но звук голосов не долетал до нее.

Все кончилось, подумала она сонно и свернулась поудобнее, пряча лицо на груди мужа, вдыхая его запах. Она приложила ухо, чтобы слушать ровные удары его сердца. С каждым ударом боль и страх, так долго терзавшие ее душу, уходили все дальше и таяли, превращаясь в бесплотные и бессильные призраки прошлого. Закрывая глаза, она, казалось, слышала неуловимый легчайший шелест, с которым ткались, незаметно оплетая их, незримые узы, соединявшие навечно. Торн поцеловал ее волосы, затем щеку и висок. Щекоча ей ухо губами, он прошептал:

— Ты сможешь идти?

Мартина попробовала согнуть ступню и поморщилась от боли.

— Не стану рисковать, — сказала она, улыбаясь.

Он подхватил ее на руки и гибким движением поднялся в полный рост.

— Значит, придется нести тебя до Блэкберна. Нам здесь больше нечего делать. Пора домой.

Она обхватила его за шею и заглянула в сияющие глаза, синие, как ясное летнее небо.

— Домой. Да, конечно. Я хочу домой.