День начался с сюрпризов, а Торн Фальконер сюрпризов не любил.

Началось с того, что из-за шторма галера опоздала. И теперь, если они хотели прибыть в Харфордский замок засветло, им следовало поспешить. До замка полдня пути на север от Гастингса; пора было трогаться в путь, и немедленно.

Он жестом подозвал своего слугу, почтительно стоявшего чуть поодаль:

— Фейн, пойди разыщи Альбина и приведи лошадей.

— Слушаюсь, сэр. Может, мне заодно позвать ваших людей? Я знаю, в какой таверне они сейчас сидят.

— Да, ступай.

Мальчик убежал. Торн и его гости не спеша последовали за ним.

— Твоих людей? — удивленно переспросил Райнульф. — Похоже, что ты стал здесь более важной персоной, чем я себе представлял.

Хотя Торну и было известно, что несколько лет назад его старый друг дал обет и принял духовный сан, ему было непривычно видеть Райнульфа в черной сутане. В его памяти он навсегда оставался таким, каким Торн запомнил его в Леванте, — изможденным, небритым, в рваной одежде, висевшей лохмотьями после долгих месяцев турецкого плена.

Торн улыбнулся:

— Фэйн, конечно, оговорился, но мне надоело все время поправлять его. Сэр Гай и сэр Питер, такие же рыцари, как и я, они люди сэра Годфри.

— А кто такой Альбин?

— Это мой слуга. Он и еще мой помощник-сокольничий — вот единственные, кого я с полным правом могу назвать «своими людьми». Не считая, конечно, Фэйна и мальчиков-посыльных.

Появившиеся вскоре Фэйн и Альбин привели лошадей. Из Харфорда сэр Торн привез с собой два паланкина. Один представлял собой элегантные крытые носилки с занавесками, закрепленные на спинах двух серых в яблоках вьючных лошадей, и предназначался для Мартины, а другой — простой деревянный ящик — для багажа, в который портовые грузчики уже складывали вещи. Мартина осмотрела паланкин и нахмурилась.

Сестра Райнульфа тоже явилась для Торна своеобразным сюрпризом. В неприглядном дорожном наряде, закутанная в желтое покрывало, она выглядела как монашенка. Торн ожидал увидеть нечто совсем иное — блеск шелка и парчи, отделанных дорогим мехом, сверкающие драгоценности, золотые украшения — ведь как-никак она дочь норманнского барона и родственница королевы, пусть и дальняя.

Однако несмотря на столь скромный наряд, он сразу узнал ее. Райнульф упоминал в письме, что они с сестрой очень похожи, и сейчас, увидев ее, Торн тоже отметил их поразительное сходство. Как и ее брат, она была высокая, и волосы у нее, наверно, такие же светлые. Но нет, судя по темным бровям и ресницам, скорее всего нет. А жаль, они бы ей очень подошли. Зато у нее такие же аристократические, аккуратно вылепленные, мягкие черты лица, слегка неправильные — скулы чуть выше, рот чуть больше, чем надо, — словно какой-то неведомый скульптор нарочно старался придать ее облику легкий, но тщательно выполненный оттенок незавершенности. Она бы производила впечатление заурядной и даже некрасивой женщины, если бы в ее глазах не светились ум и темперамент, и Торн не мог не признать, что это делает ее очень привлекательной.

Райнульф заметил, что его сестра с нескрываемым отвращением осматривает паланкин.

— Торн… забыл сразу сказать тебе. Видишь ли, Мартина не любит, когда ее носят. Нет ли у вас, случайно, запасной лошади?

«Она не привыкла к паланкину? Странно», — подумал Торн и сказал:

— К сожалению, только одна, для тебя, Райнульф.

Торн повернулся к даме, чтобы обсудить с ней этот вопрос, но она уже отошла от него и направилась к носилкам. Он облегченно вздохнул, но, видимо, преждевременно, потому что Мартина положила свою корзинку и сундучок на бархатное сиденье и демонстративно задернула занавески, ясно давая понять, что не собирается садиться на носилки. Торн посмотрел на Райнульфа, но тот лишь пожал плечами, добродушно улыбаясь. Ничего смешного Торн во всем этом инциденте не видел. Сначала ее внезапная перемена настроения и необъяснимая холодность по отношению к нему; теперь вот отказ ехать на носилках, а ведь он притащил их из Харфорда специально для нее… Он был сильно озадачен, особенно вспоминая ту застенчивую улыбку, с которой она смотрела на него, стоя на палубе. Однако, поразмыслив, он решил, что именно такого поведения — с резкими переходами от благосклонного к надменному — и следовало ожидать от благородной норманнской дамы. Она, несомненно, настоящая баронесса, хотя по ее одежде этого и не скажешь.

— Пусть миледи возьмет Соломона, сэр Торн. — пришел на выручку Альбин, смущенно улыбаясь и похлопывая своего гнедого жеребца по гладкому боку. — Вы, конечно, предпочли бы кобылу, миледи, но если сумеете справиться с ним, то он ваш.

Мартина молча приняла поводья из его рук, даже не поблагодарив.

— А на чем поедешь ты сам, Альбин? — спросил Торн.

— На одной из вьючных лошадей. Ничего, я не против.

Прибежал Фэйн, за ним сэр Гай и сэр Питер. Альбин и Фэйн сопровождали Торна в его поездках в Гастингс всегда, но на этот раз он захватил с собой еще и двух вооруженных рыцарей, так как в Уилдском лесу, через который лежал их путь, совсем недавно было совершено разбойное нападение. К тому же для молодых рыцарей это было развлечением: когда в округе не было ни рыцарского турнира, ни какой-нибудь междоусобной заварушки, любая возможность выбраться из Харфорда и съездить в город встречалась на ура.

— А я думал, что Эдмонд тоже захочет приехать, чтобы встретить нас, — сказал Райнульф.

— Ну конечно… Боюсь, он задержался где-нибудь вдали от замка. Обидно, ведь он так хотел самолично приветствовать вас, особенно молодую леди, — кивнув в сторону Мартины, ответил Торн.

На мгновение их взгляды пересеклись. Ее темно-синие, как ясная полночь, глаза пытливо скользили по уголкам его глаз, словно отыскивая в их глубине что-то забытое и очень дорогое. Торн стоял как пригвожденнный, вспомнив опять тот первый взгляд, которым она совсем недавно одарила его, и чувствуя возникшую между ними загадочную внутреннюю связь — странное и жутковатое ощущение того, будто каждому из них известно о другом абсолютно все, чего в действительности быть не могло. Он моргнул, она отвела взор, и мгновение кончилось.

Когда Торн, вобрав воздух полной грудью, перевел дух, Мартина уже вскочила на Соломона, отмахнувшись от неловких попыток Альбина поддержать стремя, чтобы помочь ей. Остальные тоже взобрались на лошадей, и все тронулись в путь. К удивлению Торна, Мартина так уверенно и легко управляла норовистым скакуном, что можно было подумать, будто это была смирная и послушная кобыла.

Торн повел группу всадников окружной дорогой, минуя узкие улочки, пользующиеся дурной славой, желая пощадить добрые чувства молодой женщины. При этом в глубине души он подтрунивал над собой за такую ненужную галантность: ведь в Париже она, несомненно, видела немало кабаков и борделей, и его стремление оградить ее от жалкого вида этих заведений было по меньшей мере нелепым; к тому же она не производила впечатления чрезмерно щепетильной особы.

Хотя день был не базарный, улицы города были заполнены толпами простолюдинов. Недавно прошедший дождь вынудил народ все утро просидеть в домах и лавках, и теперь, когда он прекратился, все высыпали на улицы и занялись своими повседневными делами и торговлей.

В воздухе стоял гул голосов, жидкая грязь текла ручьями по сточным канавам. Исходившая от них нестерпимая вонь смешивалась с запахами дыма жаровен, горячего мяса и кипящей рыбной похлебки. Чумазые свиньи с паническим визгом разбегались из-под копыт лошадей. «Не понимаю, как люди, свободные в своем выборе места жительства, поселяются в городах», — думал Торн.

Он быстро вел свой отряд из Гастингса на север, в дремучий Уилдский лес, вступив в который они поскакали по узкой наезженной тропе, разделившись в колонну по два.

Небо прояснилось, и яркое солнце светило вовсю, но сквозь густые кроны деревьев пробивались лишь редкие лучи, падая круглыми золотыми пятнышками на петлявшую между стволов тропинку.

Стоял август, и лес благоухал. Папоротники и мхи боролись за место под солнцем с причудливо искривленными лианами дикого винограда, с зарослями мяты и колониями крохотных небесно-голубых незабудок и лесных фиалок. Отдыхая от городского шума, Торн вслушивался в шелест листвы, стрекот цикад и чириканье невидимых птиц; он с наслаждением вдыхал аромат теплой, насыщенной перегноем влажной земли, терпкий мускусный запах созревших плодов и соцветий.

Впереди него, бок о бок, ехали Мартина и ее брат. Время от времени Райнульф наклонялся к ней и что-то тихо говорил, словно утешая испуганного ребенка. Это показалось Торну немного странным, так как на него девушка произвела впечатление вполне самостоятельной и на редкость самоуверенной особы.

Как только они углубились в лес на несколько сот ярдов, Торн бесшумно вынул из ножен свой меч. Альбин и замыкающий колонну Гай молча последовали его примеру. Едущий впереди всех Питер поднял голову, заслышав свистящий звук трущейся о кожу стали, и тоже извлек свое оружие. Торн увидел, как леди Мартина вопросительно взглянула на брата.

— Готовитесь к неприятностям? — повернувшись, спросил Райнульф, окинув внимательным взглядом плотные заросли по обеим сторонам дороги.

Торн, колеблясь, с сомнением посмотрел на Мартину.

— Не совсем. Просто обычные меры предосторожности в глухом диком лесу, — ответил он, не желая давать ей повода для страхов.

— Сэр Торн, раз уж вы подвергаете мою жизнь опасности, то будьте добры сообщить мне, какого она рода, дабы я была готова к встрече с ней, — ледяным голосом сказала Мартина, даже не обернувшись. — Не пытайтесь решить проблему, умалчивая о ней или делая вид, что ее не существует.

Питер прыснул в кулак, а Райнульф расплылся в улыбке. Торн почувствовал себя полным идиотом. Дамочка, похоже, отличается превосходным самообладанием, так что он напрасно заботится о ее чувствах.

— У миледи, оказывается, есть голосок. Я рад, что мы наконец-то его услышали, — сказал он в ответ.

Мартина напряглась.

«Ей это не по нраву — что ж, отлично. А теперь погладим ее по шерстке парой вежливых фраз, как и подобает галантному кавалеру».

— Опасность не столь велика, как думает миледи. Просто некоторое время назад бандиты ограбили путников, но вряд ли они осмелятся напасть на такой большой и хорошо вооруженный отряд, как наш.

«Это должно ее успокоить», — подумал Торн. Но не успела эта мысль промелькнуть у него в голове, как Мартина спросила:

— И что же случилось с теми, на кого они напали? И кто были эти путники?

— Барон с северо-запада со своей женой. Молодой лорд Ансо и юная леди Айлентина.

— Вы говорите их ограбили и все?

«Дотошная бабенка. А что, если попробовать немного поубавить ее спесь?»

— Да… А затем перерезали обоим глотки.

Райнульф перекрестился, а Мартина только молча кивнула, так и не взглянув на Торна.

— Бароны, конечно, пришли в ярость, а наш граф Оливье поклялся отыскать бандитов и подвергнуть их ужасным пыткам, прежде чем отправить на виселицу.

Девушка молчала.

— И он непременно отыщет их, — продолжал сакс, — если надо, из-под земли достанет. Ведь их скорейшей поимки требует сам королевский лорд-канцлер.

— Сэр Томас Беккет? — спросил Райнульф. — Ему-то что до этих разбойников?

— Дело в том, что леди Айлентина была дочерью его близкого друга и он очень любил ее. Поэтому Беккет не отступится, пока бандитов не поймают и не казнят, в назидание другим сорвиголовам. Оливье поднял на ноги всех в Суссексе и в близлежащих графствах, так что рано или поздно они попадутся и уж тогда — да сжалится над ними Господь!

— Да, Боже, будь к ним милостив, — задумчиво пробормотал Райнульф.

— Вассалы барона Ансо вооружились и рыщут теперь по всей округе, — продолжал Торн. — Они очень уважали его, ведь он был сильным и справедливым сюзереном, а леди Айлентину они просто боготворили. К тому же она была на сносях, так что убив ее, разбойники убили и наследника.

Мартина повернулась и хотела что-то сказать, но передумала и опять отвернулась, глядя прямо перед собой. Торну удалось на секунду перехватить ее взгляд — и в глубине ее глаз он увидел такую всепоглощающую скорбь, что у него сперло дыхание.

Торн сам себе поражался. Он чувствовал, что эта надменная и подчеркнуто отстраненная баронская дочка притягивает его к себе. Вот она сидит в седле, прямая и бесчувственная в своей монашеской одежде, но глаза… Ее глаза, глубокие и неисчерпаемые, как лесные озера, завораживали его.

Он внутренне встряхнулся, сбрасывая с себя это наваждение. Не стоит уделять в своей голове столько места мыслям об этой Мартине Руанской. Ведь для него она всего лишь ценный товар, на который он может выменять… свое будущее. И она нужна ему только в этом качестве, вернее, не ему, а Эдмонду Харфордскому, за которого ее необходимо выдать, потому что тогда Торн наконец получит свое вознаграждение — землю. Землю, которой он добивается вот уже десять лет, которую давно заслужил своей преданностью и верной службой барону. И видит Бог, он наконец получит ее.

Как только они выбрались из леса, едущий во главе отряда всадник вложил свой меч обратно в ножны. Остальные сделали то же самое. Мартина ощутила, что сидит в седле напряженно, неестественно выпрямившись.

— Можешь расслабиться, опасность миновала, — подбодрил ее брат.

Мартина улыбнулась ему в ответ и почувствовала, как с улыбкой растаяло напряжение, и она действительно расслабилась.

В лесу было сыро и прохладно, но теперь она согрелась под теплыми солнечными лучами, и тяжелый плащ стал не нужен. Она сняла его и перекинула через руку.

Путники скакали на запад через редкие рощицы и убранные поля, а выехав на широкую дорогу, двинулись по ней на север. Отряд перестроился, и теперь Торн со своим слугой скакали впереди Мартины и Райнульфа, а остальные — далеко позади.

— Как ты думаешь, сэр Эдмонд умеет читать? — воспользовавшись возможностью поговорить без посторонних, спросила Мартина.

— Нет, — сказал Райнульф. — Иначе Торн обязательно упомянул бы об этом в письме.

Мартина разочарованно простонала, и он улыбнулся, глядя на нее с легким укором.

— Видишь ли, ты провела этот год в обществе моих парижских друзей-филологов, а предыдущие семь лет — в монастыре Святой Терезы, и поэтому тебе кажется, что умение читать нечто само собой разумеющееся. Однако это далеко не так: большинство людей не умеют ни читать, ни писать.

— Но Торн же умеет! А он, между прочим, сакс.

— Верно, умеет. Потому, что это я его научил.

— Ты?! Когда же ты успел?! А, понятно, во время крестового похода, не так ли?

Райнульф утвердительно кивнул.

— Мы просидели вместе целый год, закованные в кандалы, в душном и зловонном подземелье. Надо было чем-то занять свой рассудок, чтобы не сойти с ума.

Он понизил голос. В его глазах Мартина заметила отблеск воспоминаний о чем-то далеком, тяжелом и незабываемом.

— Ты никогда раньше не говорил об этом, — сказала она.

— Мне просто было стыдно. — Он уставился в пространство невидящим взором.

— Ты стыдишься того, что попал в плен?

— Нет, вовсе не этого. На все воля Божья. Я стыжусь тех дел, которые творил до плена. Я стыжусь, что убивал людей.

— Но это же были враги. Неверные.

— Это были просто люди, — резко возразил Райнульф. — Такие же люди, как ты и я, которые тоже слепо верили, что сражаются за правое дело.

— Но ты ведь воевал за веру, во имя Господа нашего Иисуса Христа. Твоя борьба была священна, — настаивала она.

Он горько усмехнулся:

— И я так считал. Я был наивен и легковерен. Как и все те, кто был с нами. А в действительности мы сражались и гибли тысячами не за святую веру, а за богатство и власть, за обладание прибыльными торговыми путями на Восток. И этот поход не дал мне ничего хорошего, не считая того, что я познакомился с Торном, находясь в турецком плену.

— Выходит, из всех крестоносцев только вы двое попали в плен к мусульманам?

— Что ты! Конечно, нет — нас там было несколько десятков. То есть вначале было… — Райнульф сделал паузу и Мартина поняла, что он колеблется, решая, стоит ли рассказывать ей о том, что он сам хотел бы забыть навсегда. — В основном это были французские крестьяне, — наконец сказал он, — попадались и немцы. Торн был единственный англичанин среди нас. Ведь это был не английский, а французский крестовый поход и к нему присоединились лишь самые ревностные и отчаянные из англичан. Он был еще очень молод — лет семнадцати, — но более искусного стрелка из лука я в жизни не встречал. Не каждый воин сумеет хотя бы просто натянуть тетиву длинного боевого лука, для этого надо обладать немалой физической силой, а Торн уже тогда выделялся среди всех своими внушительными размерами. Он почти не говорил по-французски, а я не был силен в английском, но, несмотря на это, мы подружились. Надо признаться, мне повезло обрести в этой мрачной дыре настоящего друга, и тем более такого, который ухитрился остаться в живых. Ведь люди там мерли как мухи. Каждую неделю вместе с нечистотами из каземата убирали несколько трупов.

— О Господи, — прошептала Мартина. Теперь она понимала, почему брат никогда раньше не рассказывал о времени, проведенном в плену.

— Это был ад кромешный, — продолжал он тихим и бесстрастным голосом. — Оставшиеся в живых постепенно сходили с ума. Они выли и рыдали… Некоторые впадали в истерику, хохотали как безумные, по нескольку часов подряд. Их помутившийся рассудок рвался наружу, ища выхода.

— Но ты же не стал сумасшедшим?

— Не стал. Ни я, ни Торн. Мы сумели сохранить душевное здоровье среди этого повального безумия. Благодаря учебе. Мы обучали друг друга своим языкам. Я узнал, что он свободнорожденный сакс, сын охотника, что он последовал за Людовиком, ослепленный юношеским идеализмом, но вскоре утратил иллюзии. Торн попросил меня научить его всему тому, что я усвоил в Клюни и в Париже. И я обучил его основам логики, познакомил с идеями греческих философов, с азами геометрии, арифметики и, конечно, с богословием. Я также научил его читать по-французски и по-латыни, царапая буквы на посыпанном песком каменном полу своим нательным распятием.

— А как вы выбрались оттуда? Вам удалось бежать?

Его глаза помрачнели еще больше.

— Смерть была единственным способом выбраться оттуда. Нет, меня нашла Алиенора. Она сумела разузнать, где я, и заплатила туркам выкуп за мое освобождение. Я сказал, что выйду на свободу только вместе с остальными пленниками. Наверное, мы уже изрядно надоели туркам, так как, недолго поколебавшись, они всех отпустили. Я взял Торна с собой в Париж и представил его Алиеноре. Он довольно быстро освоился с жизнью при дворе, хотя она ему и не очень нравилась. Алиенорой он восхищался, но глубоко презирал всех придворных кавалеров и дам, занятых исключительно интригами и любовными похождениями. Да и внешне он выпадал из общего круга вельмож из-за своего роста. Он не раз говорил мне, что чувствует себя экзотическим животным, этаким слоном, выставленным зевакам напоказ.

Мартина посмотрела на маячившую впереди огромную фигуру сакса, представив, как он возвышается над толпой нарумяненных и разодетых придворных, которые удивленно таращат на него широко раскрытые глаза.

— К тому же, — продолжал Райнульф, — он очень тосковал по своей семье, оставшейся в Суссексе, и хотел поскорее вернуться домой. Я упросил Алиенору дать ему рекомендательное письмо к барону Годфри, с которым я познакомился в Париже еще до крестового похода, и он уехал в Англию. Письмо сослужило ему неплохую службу, так как в скором времени Годфри посвятил его в рыцари и сделал своим старшим сокольничим. И говорят, что лучшего сокольничего не сыскать во всей южной Англии, а может, и во всей стране.

Торн, скачущий впереди, вытянул руку и что-то показывал своему слуге на простиравшейся вокруг них равнине. По обе стороны дороги тянулись узкие лоскутки возделанных полей, отгороженных друг от друга торфяными межами. Согбенные крестьяне трудились на них, убирая урожай пшеницы и ржи. Когда кавалькада путников проезжала мимо, они выпрямлялись и, заслоняя глаза от солнца, старались рассмотреть всадников. Мартина вдруг вспомнила утренний эпизод на пристани — незнакомого сакса, стоявшего на краю пирса, с лицом, озаренным мягким золотым солнечным светом, словно таинственный лик, и улыбающимися ей небесно-голубыми глазами. Она глубоко вздохнула.

— Знаешь, Райнульф, я подумала, что… Вот сэр Торн, он такой близкий и дорогой тебе человек, он рыцарь, дворянин, хотя и не знатного происхождения. То есть я хотела узнать… ну, мне просто любопытно, почему ты не…

— Почему я не сосватал тебя за сэра Торна?

Мартина моргнула и, слегка покраснев, опустила глаза.

— Не то чтобы мне этого хотелось, нет. Но все же интересно…

— У него нет своей земли. В Англии много таких рыцарей, как он — холостых и безземельных, которые живут в замках своих сюзеренов и служат им, в надежде выделиться и получить от них землю. И пока они не обзаведутся собственным домом, в который могли бы привести свою жену, и деньгами, чтобы заплатить выкуп семье невесты, они не женятся.

— Ты хочешь сказать, что даже если бы он захотел жениться, то все равно не смог бы этого сделать?!

— Полагаю, что так, — согласился Райнульф. — Но меня в первую очередь интересует не его, а твое благополучие. Мне было необходимо найти тебе не только знатного, но и состоятельного супруга. Вот если бы ты обладала собственными земельными владениями, тогда другое дело. Тогда ты была бы вправе сама выбирать себе мужа по вкусу. Но, приняв обет, я передал церкви все свои земли, и у меня ничего не осталось для того, чтобы устроить тебе достойное будущее.

— О Райнульф!

Какой-то крестьянин — горбатый седой старик, — сложив руки рупором, прокричал:

— Сэр Фальконер!

Сакс помахал ему рукой, что-то отвечая на их гортанном наречии, казавшемся таким диким и непривычным для слуха Мартины.

Ей доводилось слышать речь датчан и германцев. Английский был очень похож на эти языки, но ударение расставлялось иначе и слова, складываясь во фразы, звучали по-другому — не так певуче и плавно, как датские, и не так отрывисто и грубо, как германские.

— Если уж быть совсем откровенным, — сказал Райнульф, — то я сомневаюсь, что Торн вообще захотел бы жениться на тебе, даже если бы я и предложил ему это. Ведь у тебя нет большого приданого и, скажем так, твоя привлекательность, как выгодной невесты, состоит лишь в твоем общественном положении.

— То есть в моих родственных связях с королевой английской? Несомненно, законных связях, как все здесь полагают?

— Вот именно. Для обладающего значительной собственностью человека ты вполне подходящая партия. Но у Торна ничего нет за душой. И в том случае, если он даже получит в собственность земельный удел и вместе с этим возможность вступить в брак, то он захочет с помощью женитьбы укрепить и расширить свои владения. Он постарается найти себе невесту с землей. В своих письмах ко мне он так и писал.

— Я понимаю. — Голос Мартины стал жестче.

Торн и Альбин возвышались на своих скакунах во главе отряда, оживленно переговариваясь и смеясь.

Что ж, теперь ей все ясно. Предельно ясно.

— А он очень честолюбив, твой старый друг, — тихо произнесла она.

Райнульф укоризненно посмотрел на нее:

— Думаю, тебе прекрасно известно, что благородные знатные люди всегда женятся по расчету, а не по любви.

— Да, мне это известно, как никому другому, — отрезала она. — Этот урок мне преподали самым безжалостным образом еще в детстве.

— Торн — не Журден, — возразил Райнульф. — Он просто старается получше устроить свое будущее.

— Верно. За мой счет.

— Что?

— А как ты думаешь, почему он так старается, устраивая мою свадьбу с сыном своего хозяина? Только ради того, чтобы оказать тебе дружескую услугу?

— Конечно. Почему же еще?

Мартина раздраженно вздохнула.

— Ты сам только что признал, что для человека, обладающего состоянием и землей, я весьма выгодная партия. Так вот, тот факт, что сэр Торн устраивает этот брак, несомненно, увеличивает свои заслуги перед отцом сэра Эдмонда, а следовательно, и шансы получить от барона Годфри в ближайшем будущем земельное владение, которое Торн впоследствии расширит, женившись на богатой наследнице. Когда я понимаю, что меня таким образом просто используют в своих корыстных интересах, то мне становится…

— Торн — человек весьма высоких нравственных принципов, — перебил ее Райнульф. — Он никогда не стал бы использовать мою сестру в неблаговидных целях.

— Вы оба используете меня в своих целях. Мой брак на руку вам обоим. Как этот брак послужит моим интересам, мы увидим по прибытии в Харфорд, после того как я познакомлюсь с сэром Эдмондом.