Стражник распахнул дверь тесной, лишенной окон темницы.

— Пора, миледи.

— Подождите, я почти готова, — ответила Мартина.

Она перевязала куском простой бечевки туго заплетенную косу, натянула на голову белый полотняный чепец, который ей дали здесь, оставив его концы незавязанными. Длинная серая роба, как мешок, свободно висела на ее исхудалых плечах. Все время, проведенное в заключении, ей давали только по куску черного хлеба в день. Она знала, что прошел месяц, потому что охранники всегда отвечали, какое было число, если она спрашивала. Сегодня, в первый день суда над ней, было второе июня.

Ее одели почти так же, как одевали девочек в обители Святой Терезы, — в смиренное платье послушницы. Так было лучше. Это больше подходило к нужному ей теперь выражению раскаяния, которое еще недавно было бы полным притворством, но сейчас стало уже почти настоящим. Кое-что изменилось в ней за этот долгий тяжелый месяц непрерывных допросов, голода, бессонницы и мыслей не только об адском пламени, но и о пламени позорного костра. Она научилась молиться. Не изображать, потому что так надо делать, когда на тебя смотрят, но изо всех сил собрать всю веру в душе, может быть, и не так, как должно, и просить Бога о том, чтобы он указал ей путь к спасению.

— Это необходимо? — спросила она, когда стражник взял ее руки, чтобы связать их спереди.

— Такой приказ, миледи, — ответил он и пропустил ее вперед, в первый раз за все время заточения выводя из темницы. Еще несколько стражников окружили ее и повели по темным каменным коридорам аббатства Бэттл в зал, где должен был состояться суд.

В просторном помещении Мартина увидела не менее дюжины вооруженных стражников по сторонам и на скамейках, стоящих по периметру, и множество людей, которые смотрели на нее. Мартина зажмурила глаза, ослепленная яркими лучами утреннего солнца, которого так не хватало в ее каменном мешке.

Стражники оттеснили ее вперед, и чьи-то руки усадили на жесткий, узкий стул посередине зала.

Ее сиденье оказалось в самом центре солнечного столба, солнце било в глаза так сильно, что поначалу Мартина ничего не могла видеть. Она подняла связанные руки, чтобы прикрыть лицо от слепящего света. И тут же услышала окрик: «Опустите руки!» Она повиновалась. Еще какие-то голоса отдавались гулом в ушах. Зачитали обвинения, теперь уже хорошо ей знакомые. Мартина не могла сосредоточиться на том, что еще говорилось, стараясь притерпеться к немилосердно яркому солнцу.

Наконец она стала различать окружающие предметы. Скамьи для публики находились большей частью у нее за спиной. Прямо напротив, на возвышении в дальнем конце зала, под балдахином размещался трон более роскошный, чем трон королевы Алиеноры, покрытый пологом из алого шелка, а на троне восседал тучный епископ Ламбертский. Самоцветные камни в перстнях вспыхивали при каждом жесте его коротких мясистых рук. Над его головой на стене сияло украшенное изысканными орнаментами и драгоценной позолотой распятие.

По правую руку от епископа писарь царапал пером по маленькой дощечке вроде той, на которой сама Мартина когда-то писала в монастыре Святого Дунстана. По левую руку на длинной скамье сидели судьи, в своих черных одеяниях очень похожие на стаю воронов, рассевшихся в ряд на ветке. Один из них поднялся и приблизился к ней. Это был отец Саймон.

— Леди Фальконер…

— Я слушаю, отец Саймон.

— Миледи баронесса, — резким тоном заговорил епископ. — Вы должны отвечать ясно и по существу дела. Вы поняли меня?

— Да, милорд епископ.

«Если покорность может спасти от костра, выжми из себя свою гордость и будь покорной. — Ее тело было натянуто как струна, все чувства напряжены. — Нельзя допустить ошибки, надо говорить только то, что убедит епископа в моей невиновности».

— Продолжайте, святой отец, — сказал епископ Ламбертский, кивнув писарю, который обмакнул перо в чернила.

— Миледи, — начал отец Саймон, — как давно вы получили соответствующего вам демона, обычно принимающего облик кота?

Глухой ропот пронесся у нее за спиной, епископ мановением руки остановил возгласы присутствующих. Писарь, изогнувшись над своей дощечкой, яростно заскрипел пером.

Мартина была поражена.

— Я получила… что?

— Полагаю, что вы слышали вопрос. Когда вы получили то существо, которое называете Локи?

— Три года назад.

— В каком облике явился ваш хозяин, чтобы передать вам это существо?

Она глубоко вздохнула, надеясь придать своему голосу твердость.

— Локи дал мне человек по имени Биел. Он служил скотником в монастыре Святой Терезы.

Отец Саймон повернулся к писарю.

— Запишите, что упомянутый Локи не что иное, как мелкий демон-оборотень. — Тот кивнул, шевеля губами, и продолжал писать по-прежнему быстро. — Ее хозяин, приняв вид человека, передал ей демона-компаньона три года назад в монастыре Святой Терезы в Бордо. Очевидно, что Биел — это сокращенно от Вельзевул.

— Силы небесные! — раздалось за спиной Мартины.

Торн! Она обернулась и увидела его у стены справа, а рядом с ним сидели брат Мэтью, Фильда и Женива. Он порывался вскочить на ноги, но Мэтью схватил его за рукав, что-то быстро проговорил ему возбужденным шепотом, в то время как четверо стражников по сторонам одновременно преградили ему путь.

— Леди Фальконер, повернитесь! — прогремел епископ.

Теперь Торн смотрел ей в глаза, его губы произнесли ее имя. Мартина не могла оторвать от него взгляда.

— Лорд Фальконер, вы покинете зал, если позволите себе еще раз вмешаться в процесс! Вам понятно?

На лице ее мужа мелькнуло страшное выражение, но Мэтью, вновь сжав его руку, что-то яростно зашипел на ухо Торна, и тот медленно опустил глаза.

— Да, милорд епископ, — отчетливо выговорил он.

По знаку епископа стоявший подле стражник взял Мартину за плечи и силой усадил на стул, развернув лицом к судьям. В этот момент краем глаза она успела увидеть на скамье у соседней стены Бернарда. Он сидел свободно развалившись, закинув ногу на ногу, и улыбался. Рядом с ним была Клэр.

Епископ Ламбертский кивнул отцу Саймону.

Не оборачиваясь к Мартине, монах громко произнес:

— Для совокупления с вами принимал ли ваш хозяин тот же облик скотника или являлся в какой-либо иной личине?

— Для совокупления?!

— Отвечайте!

— Как я должна отвечать? Я не понимаю вашего вопроса. У меня нет хозяина!

— Еретичка! — взвыл отец Саймон, широким жестом простирая в ее сторону негодующий перст. — У нее нет хозяина! У всех у нас один владыка, и это — Господь. С такой дерзостью отвергать его власть…

— Это неправда!

— Вы сказали это.

— Нет! Вы извратили мои слова!

— Прекратите! — прорычал епископ Ламбертский. — Леди Фальконер, я приказываю вам следовать порядку судебного заседания, в противном случае вы отправитесь на костер немедленно. Вы поняли меня?

Потрясенная, Мартина опустилась на стул и растерянно взглянула в сторону Торна. Он сидел прямо и неподвижно, с видом холодного бешенства, не предвещавшим ничего хорошего. Мэтью, напряженно глядя ей в лицо, кивнул, показывая глазами на епископа.

— Да… милорд епископ, — запинаясь, пробормотала она. — Я поняла.

— Леди Фальконер высказала свое пренебрежение к Богу публично и открыто, — в наступившем молчании сказал отец Саймон. — Пусть введут первого свидетеля.

Одного за другим в зал суда ввели дворовых слуг замка Харфорд. Все они поклялись перед епископом в том, что Мартина, отказавшись признать Эйлис мертвой, во всеуслышание сказала: «Ко всем чертям волю Господа». Они показали также, что Мартина чародейством оживила умершую девочку и что Торн Фальконер напал на отца Саймона, который хотел воспрепятствовать ей.

Около полудня епископ объявил перерыв в заседании. Мартину препроводили обратно в камеру, где она как обычно получила свой ломоть хлеба и кружку разбавленного эля. Во второй половине дня перед судом предстали люди Бернарда, которые свидетельствовали о том, что Эдмонд Харфордский был, очевидно, неспособен вступить с ней в брачные отношения. Сам Бернард рассказал о том, что в спальне его брата нашли кувшин бренди с подмешанным зельем. Она не только отравила Эдмонда, объяснил он, но и его собственную жену, когда та заболела, принудив ее выпить чашу кларета, в котором тоже был впоследствии найден подозрительный осадок. Горестно склонив голову и перекрестившись, он сказал, что леди Эструда упала без чувств всего через несколько минут после того, как отведала напиток, и вскоре скончалась.

Последним свидетелем в этот день была Клэр.

— Миледи, — обратился к ней отец Саймон, — при расследовании этого дела, к несчастью, необходимо коснуться тех обстоятельств, которые могут оскорбить вашу невинность. Я говорю об обстоятельствах, связанных как с отношениями в законном браке, так и с самим актом супружества. Я глубоко сожалею, что вынужден затронуть эту тему в своих вопросах, но прошу вас понять, что все это служит во исполнение воли Господа.

— Я понимаю, святой отец, — ответила Клэр мелодичным голосом.

— Очень хорошо. Итак, скажите мне, за то время, которое вы служили леди Фальконер в замке Блэкберн, показалось ли вам что-либо необычное в ее отношениях с супругом?

Томительная и зловещая тишина.

— Кое о чем говорили слуги. Я слышала, будто бы любви между ними вовсе нет. И что, хотя они делят ложе, лорд Фальконер… не вступает в свои брачные права.

— Как вы можете объяснить это? — спросил один из судей.

— Ну, было известно, что она ведьма, — сказала Клэр. — Все это знали, в Харфорде по крайней мере. Поэтому я думаю, что она что-то сделала, чтобы он не мог осуществить свою власть над ней так же, как и сэр Эдмонд, упокой, Господи, его душу. — Она набожно перекрестилась.

Отец Саймон также осенил себя крестным знамением.

— Этого достаточно. Мы благодарим вас за показания, миледи, — сказал судья.

В эту ночь Мартина видела сон, очень яркий и подробный. Она вновь была дома. Теплый весенний свет струился через витражные окна ее спальни, через узкие стеклышки цвета морской воды, с пузырьками внутри, и лазурные солнечные квадратики сияли на разноцветном сарацинском ковре. На ложе, под белым узорчатым пологом, спал ее муж. Неожиданно он проснулся и посмотрел на нее. Его глаза светились глубокой синевой, страстный взор, обращенный к ней, был полон необыкновенной тоски. Ее сердце сжалось, и она бросилась к нему.

— Торн! — закричала Мартина и очнулась с его именем на устах.

Это уже не было сном. Она была не дома, а в Бэттлском аббатстве, в заключении и под судом по обвинению в ереси. Может быть, она никогда больше не увидит замок Блэкберн, и ей уже не придется ни разу быть рядом с Торном, коснуться его или поговорить с ним. Он дал ей дом, где было тепло и уютно, украсил для нее их жилище, защищал ее…

Мартина почувствовала боль при мысли о том, что она уже не сможет сказать ему о своей благодарности. Она не успела сказать те слова, которые должна была произнести давным-давно. Ей было все равно теперь, что он не любил ее и сильнее всего в нем было желание быть владельцем этой земли; такова его природа, и винить его в этом бессмысленно. Главное, что она заставила мужа расплачиваться за грехи своего отца Журдена.

Отчаяние жгло ей грудь так же невыносимо, как однажды в детстве, когда она в последний раз перед разлукой смотрела на Райнульфа, уезжавшего из монастыря Святой Терезы, и слова, которые бились в ее сердце и душили ее, не шли с языка. Но теперь это чувство стало сильнее. Оно было отравлено горечью вины за то, что слишком долго она оставалась в плену своих болезненных фантазий и возвела из них крепость, неприступную, как стены замка Блэкберн, крепость, которую Торн так и не смог разрушить.

Ее привели в зал. Начался второй день процесса. Торн сидел на том же месте, что и накануне. Он улыбнулся. Ей показалось, что его глаза осветились надеждой, похоже, он хотел придать ей уверенности. Он кивнул в сторону судей. Обернувшись, Мартина увидела, что брат Мэтью в сопровождении какого-то незнакомца стоял перед епископом Ламбертским.

— Что опасного находит милорд епископ в том, чтобы выслушать показания этого человека? — спрашивал приор, пока Мартина шла к своему месту в центре зала и усаживалась на узенький стул.

Гневным жестом епископ стиснул подлокотники своего трона. Драгоценные перстни блеснули разноцветным огнем.

— Разве я сказал, что нахожу это опасным? Вы очень самонадеянны, брат.

— Значит, вы даете мне разрешение опросить свидетеля?

— Нет! — выкрикнул отец Саймон, вскакивая со своего места. — Это против правил! Я не позволю вам!

— Вот как, — сказал Мэтью. — Прошу прощения, милорд епископ. Я, право, не знал, что должен сперва обратиться к отцу Саймону. — В публике послышались смешки. — Я лишь простой священник и не думал, что право принимать решения в этом случае принадлежит…

— Что такое?! — взревел епископ Ламбертский.

— Милорд епископ, — начал отец Саймон, подобострастно сгибаясь в поклоне, — я всего лишь имел в виду…

— Займите свое место, отче! И не смейте впредь возлагать на себя мои обязанности. Если я намерен выслушать свидетеля, я его выслушаю. — Он махнул пухлой рукой в сторону Мэтью. — Приступайте, брат. Да покороче.

— Благодарю вас, милорд епископ.

По знаку монаха его спутник, высокий седеющий человек в серой одежде академика, шагнул вперед, дабы судьи могли рассмотреть его.

— Вы Джонн Рэнкин из Оксфорда, магистр медицины?

— Да, это я.

— Прошу вас записать, — сказал Мэтью, повернувшись к секретарю, — что магистр Рэнкин — врач и преподаватель, получивший образование в Салерно и в Париже, он имеет безупречную репутацию у своих коллег в Главном колледже Оксфорда. Доктор Рэнкин лечил короля Людовика Французского и короля Генриха Плантаге-нета, а также многих их родичей из обоих королевских домов. Мой первый вопрос, — продолжал Мэтью, обращаясь к Рэнкину, — о тех напитках с травами, которые, как мы слышали, леди Фальконер давала Эдмонду Харфордскому и леди Эструде Фландрской. Отец Саймон утверждает, что эти напитки она получала от сатаны, чтобы их действием вызвать импотенцию и смерть. Но сама леди заявила, что в обоих случаях она приготовила всего лишь успокоительные и снотворные снадобья. Известны ли вам такие напитки и их свойства?

— Есть несколько рецептов для подобных напитков, — подумав, сказал врач. — Как правило, берется смесь разных трав болеутоляющего и снотворного действия, некоторые из них оказывают достаточно сильный эффект. При правильно подобранной дозе они дают очень глубокий сон.

— Можно ли считать, что эти рецепты от дьявола и в них есть что-либо сверхъестественное?

— О нет, — ответил Рэнкин, улыбаясь, — это обычные укрепляющие средства, как и многие другие. Парижским медикам они хорошо известны. Я полагаю, что леди именно там приобрела свои познания.

Гул пронесся по залу. Отец Саймон сидел, злобно сдвинув брови.

— Пойдем дальше, — сказал Мэтью. — Скажите, магистр Рэнкин, можно ли каким-либо известным вам способом оживить ребенка, если он умер?

— Нет, — ответил врач. Мартина замерла. — Нет никаких способов, если ребенок действительно мертв. Но если сохраняется пульс, как и было, насколько я понял, в случае с этой девочкой, то есть если ребенок еще жив, хотя и кажется мертвым, то можно восстановить дыхание, вдыхая воздух в ее рот…

Его последние слова потонули в поднявшемся шуме и удивленных возгласах присутствующих. Епископ вновь потребовал тишины, а затем заявил, что опрос свидетеля окончен и суд желает выслушать, что имеет возразить отец Саймон против показаний врача.

— Милорд епископ, — сказал монах, — то, что леди Фальконер искусна во врачевании или приготовлении травяных настоек, никак не связано с обвинением в привороте и порче, вызывающих половое бессилие, наложенных на ее второго мужа, лорда Фальконера. Мы ни разу не утверждали, что для этого она использовала зелье.

— В таком случае, как она навела порчу?

Вопрос будто бы выражал сомнение, но несколько преувеличенное, и по тону в голосе епископа Мартина поняла, что ответ ему заранее известен. Он, безусловно, уже подробно обсуждал эту тему с отцом Саймоном.

Ответ действительно не заставил себя долго ждать.

— Сведущая ведьма может завязать узлы на куске веревки или ремня, спрятать их и таким способом закрыть приток жизненной энергии к половым органам того мужчины, против которого направлено колдовство. Также хорошо известно, что демоны, в том числе и мелкие, например, тот, который сопровождает леди Фальконер, — могут вызвать в мужчине столь сильное отвращение к женщине, что это затрудняет его плотское сношение с ней. Нет никаких сомнений в том, что именно этот второй способ леди-Фальконер применила против лорда, ее мужа.

Краем глаза Мартина заметила, что брат Мэтью оживленно шептался с Торном и Женивой.

Епископ Ламбертский продолжал изображать удивление.

— На чем вы основываете это предположение?

— Поскольку, по всеобщему мнению, этот брак был неестественным союзом, без всяких признаков взаимного влечения…

— По всеобщему мнению? — крикнул брат Мэтью со своего места. — По мнению одной женщины! — сказал он, выходя вперед и указывая на Клэр. — Позвольте мне спросить у самого Торна Фальконера, что связывает его…

— Нет! — вмешался отец Саймон. — Ведь она могла навести на него чары своим дьявольским взглядом и вложить в его уста лживое свидетельство. Мы не можем принять его показания.

— Отец Саймон прав, — объявил епископ. — Мы не можем положиться на показания лорда.

— Хорошо, — быстро сказал Мэтью, — тогда я вызываю в качестве свидетеля леди Жениву, графиню Киркли.

— Она ничего не знает об этом деле! — не унимался отец Саймон.

— Может, — вкрадчиво возразил Мэтью, — епископ Ламбертский сам захочет принять решение по этому вопросу.

— Возможно, да, — сказал епископ, метнув тяжелый взгляд в сторону отца Саймона. — Вызывайте, да не канительтесь.

Леди Женива прошла на свидетельское место.

— Миледи графиня, — обратился к ней брат Мэтью, — вы были в замке Харфорд в тот день, когда была арестована леди Фальконер, и присутствовали при том, как лорд Фальконер пришел обсудить происшедшее с вашим братом Бернардом?

— Да, я была там.

— Итак, вы можете описать нам, какой разговор состоялся между ними в большом зале замка?

— Лорд Фальконер предложил Бернарду все, чем владеет, в обмен на отказ от обвинений в адрес леди Фальконер.

Раздались изумленные восклицания присутствующих. Мартина, как ужаленная, подскочила на своем стуле и повернулась спиной к суду, чтобы увидеть Торна. Глаза их встретились, и она поняла, что сказанное было правдой. Он хотел отдать Блэкберн, чтобы спасти ее. Его губы тронула улыбка, по-видимому, его забавляло удивление, написанное на ее лице.

— Тишина в зале! — крикнул епископ Ламберт-ский. — Леди Фальконер, сядьте на место, — устало добавил он.

Брат Мэтью, бросив взгляд в сторону Мартины, вновь обратился к свидетельнице.

— Сказал ли лорд Фальконер, почему он намерен пожертвовать столь многим ради избавления своей жены от опасности?

Леди Женива утвердительно кивнула.

— Он сказал, что любит ее, — ответила она, глядя на Мартину. В ее глазах блеснули слезы. — Любит ее всем сердцем.

Новая волна шума прокатилась по залу, но Мартина уже не слышала возбужденных голосов. Торн смотрел на нее в точности так, как приснилось ей сегодня: с нежностью и тоской. Епископ что-то прорычал. Руки стражей повернули ее и подняли на ноги.

— Все кончилось? — спросила Мартина у стражника, который выводил ее из зала суда.

— Остается официальный вердикт, миледи. Епископ объявил, что огласит решение завтра утром. — Офицер улыбнулся. — Ничего не бойтесь. Похоже, что они не много извлекли из этих обвинений. Завтра днем вы уже будете свободны, попомните мои слова.

На следующее утро едва Мартина заняла свое место на узеньком стуле, епископ Ламбертский, указав на нее пухлым пальцем, провозгласил:

— Леди Фальконер, встаньте и подойдите ко мне.

На негнущихся ногах она вышла вперед и встала перед внушающим страх епископским троном.

Епископ выглядел недовольным и утомленным. Мартина не могла понять, хорошо это или плохо. Он откашлялся, прочищая глотку, служка обмакнул перо в чернила.

— Рассмотрев обвинения в привороте и порче, повлекших смерть, и в убийстве путем отравления, суд счел, что представленные доказательства демонического воздействия недостаточны. Исходя из этого, я объявляю вас невиновной в ереси.

Мартина закрыла глаза и неслышным шепотом произнесла слова благодарственной молитвы.

Многие присутствующие в зале вздохнули с облегчением, их лица посветлели. Торн смотрел на нее с улыбкой, брат Мэтью радостно похлопал его по спине.

— Милорд епископ! — раздалось посреди ровного гула голосов.

Отец Саймон пронесся от дверей в середину зала, к возвышению перед епископским троном, его черная ряса развевалась, как крылья ворона.

Вслед за ним в дверях появился Бернард, который, напротив, шел не спеша. Он мельком глянул на Мартину и кивнул ей.

Холодок пополз у нее по спине.

— Милорд епископ, — проговорил отец Саймон, задыхаясь, — с вашего соизволения, мы хотим представить еще одного свидетеля.

— Вы опоздали, святой отец, — хмуро сказал епископ. — Я только что объявил леди невиновной по всем предъявленным обвинениям.

— У нас есть новое обвинение. Этот свидетель…

— Да это переходит все границы! — закричал Торн.

— Новое обвинение? — вмешался Мэтью, поднимаясь на ноги. — Но до сих пор и речи не было…

— Всем молчать! — гаркнул епископ. — Сядь, монах, и смотри, чтобы лорд Фальконер вел себя пристойно. Сэр Бернард и отец Саймон, изложите мне дело.

Несколько минут все трое раздраженно шептались. Наконец епископ взмахом руки отпустил их прочь от себя и объявил:

— Интересы Господа и церкви требуют, чтобы суд выслушал показания свидетеля.

Отец Саймон скрылся в дверях. Он вернулся в сопровождении троих мужчин, указал двоим из них место на передней скамье, а третьего провел в центр зала к епископскому трону. Этот третий был высокий и грузный мужлан. Его физиономию украшали нарывы, в слюнявом рту не хватало доброй половины зубов. Мартина мгновенно узнала его.

— Имя этого человека Джайрс, милорд епископ, — сказал отец Саймон. — Он шкипер торгового судна под названием «Дамская туфелька». На этом корабле под его командой в августе прошлого года леди Фальконер и ее брат проделали путь из Нормандии.

— Вы можете задавать ему вопросы, — кивнув, сказал епископ.

— К несчастью, милорд, он не способен отвечать и может только показать знаками «да» или «нет».

— Хорошо. Продолжайте.

Отец Саймон приступил к допросу:

— Ты не можешь говорить?

Утвердительный кивок.

— Ты немой от рождения?

Шкипер помотал головой, что означало «нет».

— Верно ли, что ты лишился речи после того, как прошлым летом перевозил леди Фальконер в Англию через пролив?

Новый кивок.

— Верно ли также, что во время путешествия леди наслала на тебя проклятие в ответ на твои слова о том, что она вызвала бурю, а также заявила, что своей властью заставит тебя замолчать?

Шкипер несколько раз поднял и опустил голову, подтверждая слова монаха.

Отец Саймон обратился к двум спутникам Джайрса. Когда они вышли вперед — один верзила, второй щуплый коротышка, — Мартина поняла, что это были те самые два матроса, которые оказались свидетелями ее злосчастной вспышки гнева на палубе «Дамской туфельки». Судья поочередно спросил у каждого из них:

— Вы оба присутствовали при том, как леди Фальконер поклялась заткнуть глотку этому человеку?

И тот и другой выглядели смущенными, но, поколебавшись, оба сказали, что слышали это.

Рослый моряк посмотрел в сторону Мартины, затем обменялся взглядом с товарищем и, видно, на что-то решился.

— Святой отец, — произнес он, — ежели вы дозволите…

— Это еще что? — рявкнул епископ. — Помолчите, вам разрешается отвечать только на вопросы суда!

— Да я вот…

— Я имею право наказать вас за неуважение к суду. Закрой свой рот, если не хочешь сам лишиться языка!

— Слушаю, милорд, — опустив голову, пробормотал моряк.

— Милорд епископ, я хотел бы также опросить этих людей, — заговорил брат Мэтью, поднимаясь со своего места и видя, как епископ Ламбертский жестом указывает страже на Джайрса и двух матросов, чтобы тех вывели из зала.

— Не сомневаюсь, брат Мэтью, но суд окончен. — И, не обращая больше внимания на Мэтью, епископ Ламберт продолжил: — Итак, суд установил, что человек по имени Джайрс был лишен дара речи посредством колдовства, что леди Фальконер виновна в этом колдовстве и что такое колдовство следует признать видом ереси. Мужчина или женщина, которые общаются с духами или занимаются чародейством, должны быть преданы смерти, равно как и смерть через сожжение подобает еретикам, коим уготовано гореть вечно, и посему приговариваю казнить ее на костре завтра на рассвете, четвертого июня…

Кровь ударила в голову Мартине, у нее зазвенело в ушах. Как сквозь сон, она слышала раздавшиеся в зале крики ужаса и возмущения. Все сорвались с мест и толпой стали тесниться к осужденной. Стража окружила ее, преграждая им путь. Руки стражников повернули Мартину по направлению к выходу. Точно окаменевшая, она сделала шаг, не чувствуя под ногами пол, не ощущая жесткие толчки в спину. Двое солдат перед ней расталкивали людей, прокладывая дорогу конвою. Мэтью, вскочив на скамью, кричал:

— Так нельзя! Это противозаконно! У нее есть право обратиться к папе Александру!

Мартина услышала свое имя. Торн! Двое или трое воинов наседали на него, выдворяя из зала в двери с противоположной стороны. Отбиваясь от них, он простирал к ней огромные руки и, задыхаясь, снова прокричал: «Мартина! Мартина!»

Кто-то тронул ее за плечо. Обернувшись, Мартина оказалась лицом к лицу с Бернардом, который один стоял спокойно среди этой сутолоки.

— Знаешь, твой костер уже сложен за городом, перед пустошью? Наш милый отец Саймон позаботился о том, чтобы в него положили побольше зеленых веток. — Бернард широко улыбнулся, обратив к ней мертвенно-пустые глаза. — Зелень плохо горит, очень медленно. Возможно, ты будешь умирать до полудня. Подумай об этом сегодня ночью.

С какой-то из неведомых ей раньше глубин души возникшей силой Мартина вскинула голову и, заглянув прямо в глаза Бернарду, проговорила:

— Даже если пытка будет длиться несколько часов, то потом я умру, и боли придет конец. Ты тоже умрешь однажды, но для тебя пытка тогда только и начнется, потому что ты будешь гореть вечно. Подумай и ты об этом сегодня ночью.

Бернард отшатнулся, увидев улыбку на ее губах.

Она уже не улыбалась, когда преклонила колени на соломе в своем углу, изо всех сил обращая мысли к молитве в ожидании священника, которого ей должны были прислать в темницу.

— Вы желаете какого-то особого исповедника? — спросил ее стражник.

— Кого угодно, кроме отца Саймона.

Она была довольна разыгранной перед Бернардом сценой — что ни говори, это все-таки заставило мерзавца лишиться дара речи. Конечно, все было лишь пустой бравадой. В ней не было ни спокойствия, ни отваги. Напротив, с каждым часом все больший ужас охватывал ее. Единственным способом можно было попытаться сохранить рассудок: не думать о своем положении, не представлять, что ее ожидало, как того хотел Бернард, а вспоминать о других вещах… О возлюбленном брате Райнульфе, который в тысяче миль отсюда скитался в поисках веры среди неверных. «Господи, облегчи его страдания, когда он узнает, что стало со мной. Дай ему силы. Пошли ему утешение».

Мартина стала думать и о своем доме, о доме, который первый раз в жизни могла назвать своим. Она полюбила его, но никогда больше не сможет увидеть. И она подумала о Торне, чьи руки никогда уже не соприкоснутся с ее руками, чьих ушей уже никогда не достигнут слова, которые она должна была сказать ему раньше, очень давно, и теперь уже никогда не скажет.

Наконец она услышала, как повернулся ключ в замке, и дверь распахнулась. В камере горела лишь одна масляная лампа и было намного темней, чем в освещенном факелами коридоре. В их колеблющемся свете Мартина различила приземистый силуэт своего стражника и рядом с ним высокого человека в монашеском плаще, с закрывающим лицо капюшоном. Но странно, монах достал и развязал кошель, стражник протянул руку. В его ладони блеснуло золото. Мартина замерла. Неужели судьба сжалилась над ней?

— Я могу вам дать не больше часа, и это все, — прошептал стражник, пряча монеты.

Он захлопнул дверь за спиной священника и закрыл замок. Монах сбросил на плечи капюшон, и она увидела лицо мужа. Расширенные глаза его сверкали в сумраке. Ее губы шевельнулись, чтобы произнести его имя, но с них слетел только слабый изумленный крик радости. Руки, сложенные для молитвы, распахнулись и сами собой упали ему на плечи, когда он бросился на колени и схватил ее в объятия.

— Торн! Торн! — повторяла Мартина, уткнувшись лицом в его плечо. Он прижимал ее к себе, целовал ее волосы, шепотом повторял ее имя. — Торн… слава Богу, ты пришел. Господи, благодарю тебя, теперь я успею сказать… мне надо сказать тебе…

— Не надо. Твое сердце открыто мне. Ничего не надо говорить…

— Но я так хочу. — Откинув голову, она посмотрела ему в глаза. — Другого случая не будет, и я должна была сказать это раньше, но я… я люблю тебя. Я так сильно тебя люблю и любила всегда, но была слишком глупа. Прости меня.

— Это я должен молить о прощении. Ведь я оставил тебя. Если бы я не сделал этого, они не получили бы тебя.

— Но я же сама вынудила тебя. Я была бесчувственной, я… довела тебя до того, что ты оказался… в том месте…

Он усмехнулся.

— Ту ночь я провел в обнимку с кувшином бренди. Ни с одной женщиной я не был близок, после того как узнал тебя. Ни одной, кроме тебя, я с тех пор не желал. И никогда этого не будет.

Торн наклонился и поцеловал ее. Его губы с жадностью впились в ее рот, и Мартина ответила ему таким же страстным поцелуем. Ее руки сами поднялись к волосам Торна, чтобы еще ближе склонить его голову. Они оторвались друг от друга, лишь когда у обоих перехватило дыхание.

— Что ж, теперь я могу умереть, — прошептала она. — Я вынесу это, раз я успела сказать…

— Ты не умрешь, — возразил Торн. — Я не допущу этого. Теперь я тебя уже не отдам. Я так люблю тебя, что не могу потерять.

Надежда заставила сильнее забиться ее сердце.

— Можно как-то выйти отсюда? Ты поможешь мне выйти?

Он печально покачал головой.

— Везде полно стражи. Во всех коридорах, и все с оружием. Бернард рассказал им, как тебе удалось бежать из замка Харфорд, так что они приняли все меры, чтобы ты не могла вырваться отсюда.

— Значит, надежды нет. — Она помолчала. — Передай мою благодарность брату Мэтью за то, что он защищал меня. Если бы он успел допросить тех двух матросов…

— Они свидетельствовали без особой охоты.

— Мало сказать, без охоты! Они ведь хотели что-то сказать, но епископ им не позволил. Они что-то знают, что доказывает мою невиновность. Я совершенно уверена.

— Я согласен, — сказал Торн задумчиво, — но и епископ, к несчастью, это понял. Ты же слышала — он им пообещал отрезать язык, если они скажут хоть слово.

— Из-за того, что они промолчали, меня завтра сожгут.

— Нет! — воскликнул он, стискивая своими ручищами ее плечи. — Не думай об этом. Я спасу тебя. На рассвете они выведут тебя из аббатства, чтобы везти…

— На костер, — докончила она.

Торн опустил глову.

— Да. Но в городе, на улицах будет проще.

— Но что ты можешь сделать?

— Еще не знаю, там будет видно, какой дорогой повезут, сколько человек охраны…

— Нет, милый. Ты и сам знаешь, что я буду окружена воинами. Тебе не удастся спасти меня, Торн. Не рискуй своей жизнью ради бесполезной попытки. Уезжай из Англии, этой ночью, сейчас, пока они не схватили тебя..

— Бежать ночью, как вор, и оставить тебя!

— Отправляйся в гавань. Взойди на корабль. Мне уже ничто не поможет. Но ты спасешься. Пожалуйста, Торн…

Он прервал ее бессвязную речь, прильнув к ее губам, страстным поцелуем.

— Нет! — сказал Торн, выпуская ее из объятий. — Мягким движением он приложил пальцы к ее губам, останавливая готовый сорваться с них упрек. — Нет, любимая. Я не оставлю тебя и больше не говори об этом. — Он поцеловал ее в лоб.

— Тогда сделай кое-что для меня, — тихо попросила Мартина. — Завтра, когда меня привяжут к столбу…

Он попытался прервать ее.

— О Торн! Дай мне сказать! Я боюсь. — Она взглянула на него. — Я боюсь, милый. Я не хочу… так умереть, на костре.

Он закрыл глаза и стиснул зубы. Она знала, что Торн в этот момент подумал о Луизе, его обожаемой маленькой сестре, погибшей в огне.

— Не дай им сжечь меня, это все, что мне нужно. Ты можешь покончить с этим сразу. Одной стрелой.

Его глаза потемнели от боли.

— Мартина… — Торн отвел взгляд и покачал головой.

— Умоляю тебя! — Она придвинулась, взяла обеими руками его за голову и повернула к себе. — Сделай это, как ты сделал тогда с оленем. Ты помнишь оленя, которого Бернард со своими людьми загнал в оружейный зал? Ты избавил его от мучений. Избавь и меня. Убей меня раньше, чем моего тела коснется огонь. Это будет милосердно.

— Лишить жизни — не милосердие.

— Нет, именно так. Обещай мне!

— Я люблю тебя. Я не могу.

— Если любишь, сжалься надо мной. Сделай это, найди в себе силы. Обещай! Обещай, что не дашь мне сгореть.

Его глаза снова закрылись, лицо исказилось мукой.

— Обещаю, — едва выговорил он.

Ее руки разжались. Торн поднял голову.

— Этого не понадобится, — сказал он глухо. — Я сумею спасти тебя. Если бы это можно было сделать скорее! Если бы можно было сейчас увести тебя отсюда!

— Но ты можешь, — сказала она, нежно целуя его в губы, — хотя бы ненадолго.

Взяв Торна за плечи, Мартина легла на спину, на соломенную подстилку, увлекая его за собой. Она прильнула к его губам, медленно и страстно целуя их. На мгновение Торн оцепенел, но потом вернул ей поцелуй, с глухим, похожим на рычание стоном. Его дыхание стало тяжелым.

Выгнувшись, как кошка, она откинулась на солому.

— Ты уверена? — отстраняясь, прошептал он.

— Да, конечно. Я хочу забыть, где я. Хоть на короткое время забудем все.

Торн осторожно обнял ее. Легкими движениями его руки ласкали ее сквозь грубое платье. Он развязал бечевку в косе и расплел ее, пропуская сквозь пальцы каскадом рассыпавшиеся волосы. В молчании они разделись и легли рядом, глядя друг другу в лицо, завороженные и прикованные бессловесным разговором глаз, пока лишь едва соприкасаясь телами. Кончиками пальцев он гладил ее лицо, шею, касался ее сосков. Руки Мартины ласкали могучие плечи Торна. Она дотронулась до его широкой груди и ощутила под своей ладонью частые удары его сердца, почувствовала, как с опаляющим жаром желание повлекло ее к нему.

Мартина провела рукой вниз и коснулась кончиками пальцев его плоти, дыхание Торна на миг пресеклось. Она осторожно погладила его, с трепетом ощутив, как он вздрогнул под ее рукой. Рука мужа скользнула к ее лону. Его глаза осветила улыбка. Он понял, что она готова была принять его.

По-прежнему лежа на боку, он мягко согнул ей ногу в колене, приподнял ее, заводя за свое бедро. Не отрывая взгляда от глаз Мартины, он передвинулся, вытянувшись всем телом, крепко обхватил ее за бедра и вошел в ее лоно одним мощным рывком. Стон вырвался из ее груди. Он закрыл ее рот поцелуем, и их вздохи смешались, в то время как ее плоть раскрывалась навстречу ему. Бессознательно улавливая ритм, они передавали друг другу свое движение, точно став одним существом.

Торн оторвался от ее губ и, с трудом переводя дыхание, прошептал:

— Смотри на меня… Прошу тебя, смотри на меня…

Его глаза горели как в лихорадке. Мартина чувствовала его внутри себя. Она заметалась, охваченная нараставшим возбуждением, едва удерживаясь от криков. Когда ее исступление достигло высшей точки, он одним движением перевернул ее на спину и стиснул в могучих руках, приподнимая ее. Через мгновение ее тело затрепетало от яростных глубоких толчков, которые проходили, казалось, через все ее существо, каждым ударом отдаваясь в сердце.

Замирая от сладкой боли, она вцепилась в Торна, рванула его к себе. Рыдание клокотало в ее горле, и горячие слезы хлынули из глаз. «Я люблю тебя», — услышала она хриплый шепот. Тела их замерли в судороге оргазма, а два одновременно восхищенных крика поглотила мгла под сводчатым потолком темницы.

С последним блаженным содроганием он припал к ней, накрыв своим огромным телом, и спрятал лицо в ложбинке у ее шеи. Оно было мокрым. Широкие плечи Торна дрожали.

Из Бэттлского аббатства Торн направился прямо в гавань Балверхайт. Черный монашеский плащ он еще по дороге зашвырнул в угол на какой-то пустой лестнице. Под плащом на нем была неприметная темная туника. Этой ночью лучше было выглядеть простым горожанином, а не знатным бароном. Если все будет удачно, никто не узнает его.

Когда стражник вернулся за ним в темницу, расстаться с Мартиной показалось Торну самым тяжелым испытанием за всю его жизнь. Но спасти ее, возможно, было еще тяжелее.

Для начала он выбрал самую большую таверну. Заказал пинту эля, занял стол в дальнем углу и осмотрелся. Посетители были по большей части рыбаки, несколько матросов; как водится, пара забулдыг, несколько уличных воров. Он расплатился и, оставив свою кружку нетронутой, пошел в кабак напротив. Здесь была публика того же рода, может, только с большим числом головорезов. Он насчитал по крайней мере три отсутствующие руки и столько же выбитых глаз.

В восьмом кабаке Торн почувствовал, что начинает терять терпение, а вместе с ним и уверенность. На этот раз он выпил свой эль, осушив пинту одним глотком, и заказал вторую. В гавани оставалось не больше трех или четырех питейных заведений, где он еще не побывал. Когда он обойдет все, надо ли начинать сначала или прямо перейти к борделям? Он допил вторую пинту и швырнул пинту на стол… А может быть, напиться прямо здесь и разнести к чертовой матери этот кабак — перевернуть столы, покру-шить скамейки, сломать ставни и свернуть пару-другую челюстей?..

И в эту самую минуту Торн увидел двух матросов — одного верзилу, другого щуплого коротышку, — которые вошли с улицы и уселись за стол возле дверей. Благодарю тебя, Господи. Он неспешно поднялся и вразвалочку подошел к ним. По выражению их лиц он понял, что его не узнали. Он произнес несколько приличествующих случаю приветственных слов на староанглийском, и они вежливо ответили ему с некоторой осторожностью. Торн показал три пальца кабатчице, она налила три новые пинты и поставила перед ними.

— Спасибо, добрый человек, — сказал рослый матрос, взявшись за свою пинту. — Но только ежели у тебя к нам какое-то дело, то лучше говори сразу.

Торн пожал плечами и подсел к ним за стол.

— Я видел вас сегодня на суде, где приговорили за ересь леди Фальконер.

Низенький матрос полез в карман и извлек оттуда живую мышку. Он усадил ее на ладонь и нежно погладил.

— А ты, значит, там тоже был?

— Точно. Больно неучтиво с вами обошлись. Ей-богу, я даже пожалел вас.

Верзила отхлебнул из пинты и со стуком поставил ее на стол.

— О ком стоит пожалеть, — проговорил он, — так это о молодой баронессе, которую завтра сожгут.

Его спутник досадливо крякнул, покачав головой. Он поднес сидевшую в горсти мышку к лицу и поцеловал, вытянув губы трубочкой. Затем обмакнул палец в эль и протянул мышке, которая принялась его облизывать.

— Но вроде бы, раз она еретичка… — осторожно сказал Торн.

Коротышка кончиком пальца пощекотал мордочку зверька.

— Она такая же еретичка, как моя малютка Розамунда, — сказал он. — И никогда она не делала того, что на нее наговорили.

Торн наблюдал, как эти двое тянут свой эль. «Теперь будь начеку, — подумал он. — Не наседай на них, иначе ничего не добьешься. Подожди, пока у них развяжутся языки. И больше не пей».

— Да ну? — сказал он и, встретившись глазами с кабатчицей, молча показал ей два пальца. — Почему ты так думаешь? — самым безразличным тоном спросил Торн, глядя в лицо коротышке.