Эсперанса почти не отходила от маминой постели. Она протирала ее холодной водой и поила мясным бульоном из чайной ложечки. Мигель предложил подметать помост вместо нее, но Эсперанса ему не позволила. Ирен и Мелина приходили каждый день, чтобы узнать, как себя чувствует мама, и взять малышей. Альфонсо и Хуан обклеили спальню дополнительными слоями газет и картона, чтобы защитить маму от ноябрьских холодов, а Исабель нарисовала картинки и развесила их на стенах. Она подумала, что маме будет неприятно смотреть на эти газеты.

Через несколько недель приехал доктор с новыми лекарствами.

— Ей не становится хуже, — сказал он, покачав головой, — но и лучше тоже не становится.

Мама почти все время спала, но ее сон был прерывистым. Просыпаясь, она звала Абуэлиту. Эсперансе с трудом удавалось сидеть спокойно. Часто она вставала и ходила взад и вперед по маленькой комнате.

Как-то утром мама слабо позвала:

— Эсперанса…

Эсперанса подбежала к ней и взяла ее за руку.

— Одеяло Абуэлиты, — прошептала мама. Эсперанса вытащила чемодан из-под кровати.

Она не открывала его со дня пыльной бури и обнаружила, что пыль проникла даже внутрь. Как и в мамины легкие.

Она достала вязание, которое начала Абуэлита той ночью, когда умер папа. Ей казалось, что это происходило совсем в другой жизни. Неужели прошло всего несколько месяцев? Девочка развернула вязание: это была полоса шириной в несколько ладоней, которая скорее напоминала длинный шарф, чем неоконченное одеяло. Эсперанса видела вплетенные в одеяло волосы Абуэлиты — ее добрые пожелания, ее любовь к ней и маме. Она поднесла вязание к лицу и вновь почувствовала запах дыма от огня в камине и чудесный аромат перечной мяты.

Эсперанса посмотрела на маму. Она закрыла глаза и с трудом дышала. Было ясно, что ей нужна Абуэлита. Она была нужна им обеим. Но что могла сделать Эсперанса? Она взяла мамину слабую руку и поцеловала ее. Потом протянула вязание. Мама прижала его к груди.

Что сказала Абуэлита, когда давала ей это одеяло? Она вспомнила. Абуэлита сказала: «Закончи это для меня, Эсперанса… и пообещай, что позаботишься о маме».

Когда мама заснула, Эсперанса взяла вязание и начала с того места, где остановилась Абуэлита. Десять петель до верхушек гор. Добавить одну. Теперь девять вниз до долины. Пропустить одну. Ее пальцы стали более ловкими, а петли ложились ровнее. Она легко справлялась с горами и долинами на одеяле. Но в жизни стоило ей взобраться на гору, как она снова возвращалась в долину. Удастся ли ей когда-нибудь выбраться из долины, в которой она живет сейчас? Долины маминой болезни?

Что еще говорила Абуэлита? Когда она преодолеет множество гор и долин, они снова будут вместе. Эсперанса сосредоточенно склонилась над своей работой, а когда волос падал ей на колени, она поднимала его и вплетала в одеяло. Она плакала, когда думала о пожеланиях, которые навсегда останутся в этом вязанье.

У нее было одно желание — чтобы мама не умерла.

Одеяло становилось длиннее, а мама становилась бледнее. Женщины из лагеря приносили Эсперансе клубки пряжи, и ее вовсе не волновало, что они не сочетались друг с другом. Каждую ночь, перед тем как лечь спать, она накрывала маму этим одеялом, одеялом цвета надежды.

Потом Эсперансе стало казаться, что мама потеряла всякий интерес к окружающему.

— Пожалуйста, мама, — умоляла она, — ты должна есть больше супа. Мама, ты должна пить больше сока. Мама, позволь, я расчешу тебе волосы. Ты почувствуешь себя лучше.

Но мама оставалась безразличной. Часто Эсперанса слышала, как она плачет в тишине. Неужели после всех трудностей, которые им пришлось преодолеть, чтобы они здесь очутились, ее сильная, ее решительная мама сдалась?

Поля покрылись инеем, и мама начала задыхаться. Снова пришел доктор и сообщил им плохие новости:

— Ее нужно положить в больницу. Она очень слаба, но что еще хуже — она находится в депрессии, и ей необходим постоянный врачебный присмотр. Это окружная больница, поэтому вам придется платить только за лекарства.

Эсперанса покачала головой:

— Больница — это место, куда люди попадают, чтобы умереть. — Она заплакала.

К ней тотчас подбежала плачущая Исабель. Гортензия заключила обеих девочек в объятия:

— Нет, нет, маму положат в больницу, чтобы ей стало лучше.

Гортензия завернула маму в одеяла, и Альфонсо отвез их в Бейкерсфилд в окружную больницу. Там Эсперансе позволили побыть с мамой всего несколько минут. Эсперанса поцеловала ее на прощание, но мама не сказала ни слова, только закрыла глаза и погрузилась в сон.

Возвращаясь вечером домой в грузовике, Эсперанса, не отрываясь, смотрела на освещенную фарами дорогу.

— Гортензия, что имел в виду врач, когда сказал, что у мамы депрессия?

— Всего за несколько месяцев она потеряла мужа, дом, все деньги. Ее разлучили с матерью. Это очень тяжелая нагрузка — пережить такое за короткое время. Иногда печаль и волнения бывают причиной серьезной болезни. Твоя мама была очень сильной, она стойко перенесла смерть твоего отца и переезд сюда. Ради тебя. Но когда она заболела, все эти несчастья разом обрушились на нее. Подумай, какой беспомощной она себя чувствует.

Эсперанса почувствовала, что отчасти мама заболела из-за нее, и теперь она должна ей помочь. Мама была сильной ради Эсперансы. Теперь настал ее черед стать сильной ради мамы. Она должна показать маме, что ей больше не о чем беспокоиться. Но как это сделать?

— Абуэлита. Я должна написать Абуэлите.

Гортензия покачала головой:

— Я уверена, что твои дяди все еще следят за всеми, кто уезжает и приезжает в монастырь. Возможно, они проверяют и почту. Лучше всего найти кого-нибудь, кто мог бы отвезти письмо Абуэлите.

— Я не могу сидеть сложа руки, — сказала Эсперанса, сдерживая слезы.

Гортензия обняла девочку.

— Не беспокойся, — успокоила она Эсперансу, — врачи и медсестры знают, что ей сейчас нужно, а мы позаботимся друг о друге.

Эсперанса не сказала это вслух, но подумала, что на самом деле маме была нужна Абуэлита. Если печаль осложняла ее состояние, то немного радости должно его улучшить. Надо только придумать, как привезти сюда Абуэлиту.

Вернувшись в лагерь Эсперанса пошла за дом, чтобы помолиться перед гротом. Кто-то связал шаль и накинул ее на плечи Богоматери — этот жест растрогал Эсперансу до слез.

— Пожалуйста, — сказала она, — я пообещала Абуэлите, что позабочусь о маме. Научи меня, как я могу ей помочь.

На следующий день Эсперанса завернулась в тяжелую шаль и стала ждать, когда Мигель вернется с виноградника. Девочка ходила взад-вперед около того места, где обычно разгружались машины. Наступили ранние зимние холода, и она поплотнее закуталась в шаль. Она весь день ломала голову, что ей следует предпринять. Мама болела уже больше месяца, и у них не было денег. Почти все сбережения ушли на оплату врачей и лекарств. А теперь счетов стало больше. Альфонсо и Гортензия предложили помочь, но они уже так много для них сделали да и сами нуждались в деньгах. Кроме того, не могла же она вечно пользоваться их помощью.

Скорее всего, лодыжка Абуэлиты уже зажила. Но если ей не удалось взять деньги из банка дяди Луиса, она не сможет оплатить проезд. Если бы Эсперансе удалось каким-то образом передать Абуэлите деньги, она смогла бы приехать быстрее.

Когда Мигель выпрыгнул из грузовика, Эсперанса его позвала.

— Чем я заслужил такую честь, моя королева? — спросил он, подходя к ней с улыбкой.

— Пожалуйста, Мигель, не дразни меня. Мне нужна помощь. Я должна пойти работать, чтобы Абуэлита смогла приехать к маме.

Мигель молчал, и Эсперанса видела, что он размышляет.

— Но что ты можешь делать? И кто будет смотреть за детьми?

— Я могу работать в поле или под навесами, а Мелина и Ирен уже предложили смотреть за Пепе и Лупе.

— Сейчас в поле работают мужчины, и ты слишком мала, чтобы работать под навесами.

— Я высокая. Могу сделать высокую прическу. Они не поймут, сколько мне лет на самом деле.

— Дело в том, что сейчас неподходящее время года. Сейчас ничего не пакуют и не раскладывают по ящикам. Только весной пойдет спаржа. Моя мать и Жозефина будут следующие три недели срезать глазки картофеля. Сможешь пойти с ними?

— Но это всего три недели! — сказала Эсперанса. — Мне нужна работа надолго!

— Анса, если у тебя получится с картошкой, они наймут тебя подвязывать виноград, если у тебя и это получится, то тебя возьмут на спаржу. Так всегда и происходит. Если у тебя получается одно, потом тебя нанимают делать другое.

Она кивнула.

— А ты можешь сказать мне еще одну вещь?

— Кларо. Ну конечно.

— Что такое глазки картофеля?

Эсперанса стояла с Жозефиной, Гортензией и небольшой группой женщин. Они ждали, когда за ними приедет грузовик и отвезет их к навесам. Густой туман окутал долину. Они словно стояли в сером облаке. Ветра не было — только тишина и пронизывающий холод.

Эсперанса надела на себя все, что могла: старые шерстяные штаны, свитер, рваную куртку, вязаную шапку, две пары перчаток — толстую на тонкую. Все это она взяла у друзей в лагере. Гортензия показала ей, как нагреть кирпич в духовке и завернуть в газету. Она прижала его к себе, чтобы не замерзнуть в грузовике.

Из-за плохой видимости машина медленно громыхала по грязным дорогам. Они миновали опустевшие виноградники. Исчезающие в тумане коричневые извивающиеся стволики казались холодными и одинокими.

Грузовик остановился у большого навеса, в котором упаковывали виноград. Это было длиннющее сооружение без стен, разделенное на несколько участков. В длину оно было как шесть вагонов. С одной стороны вдоль навеса шли рельсы, а с другой находились разгрузочные платформы для грузовиков. Эсперанса слышала, что мама и остальные рассказывали об этих навесах, о том, как там идет работа. Женщины стоят за длинными столами и упаковывают собранные плоды, грузовики подвозят с поля урожай, а рабочие перетаскивают полные ящики в железнодорожные вагоны, которые потом прицепляют к паровозу, чтобы развезти готовую продукцию по всей стране.

Но срезать картофельные глазки было совсем другой работой. Поскольку упаковывать было нечего, то под навесом не наблюдалось обычного оживления. Только около двадцати женщин сидели на перевернутых и расставленных по кругу ящиках, защищаясь от ветра штабелями пустых коробок.

Мексиканский управляющий назвал их имена. На лица приехавших он едва взглянул. Жозефина сказала Эсперансе, что, если она будет хорошо работать, хозяева не обратят внимания на ее возраст, а потому девочка понимала: стараться надо изо всех сил.

Эсперанса повторяла все, что делали Гортензия и Жозефина. Когда женщины подкладывали под ноги горячие кирпичи, чтобы согреться, она делала то же самое. Когда они снимали верхнюю пару перчаток и работали в тонких перчатках из хлопка, она поступала так же. За спиной каждой женщины стоял металлический бак. Рабочие приносили картошку и вываливали ее в эти баки. Гортензия брала картофелину и острым ножом разрезала ее на кусочки с отростками. Постучав ножом по отростку, она шепнула Эсперансе:

— Это называется глазок. Оставляй по два на каждом кусочке, чтобы у него было два шанса пустить корень. — И бросила кусочки в мешок.

Когда мешок наполнился доверху, рабочие унесли его.

— Куда они их относят? — спросила Эсперанса у Гортензии.

— В поле. Они сажают кусочки с глазками, а потом из них вырастает картошка.

Эсперанса взяла нож. Теперь она знала, откуда берется картофель.

Женщины начали болтать. Некоторые знали друг с друга, потому что общались в лагере. Одна из них оказалась теткой Марты.

— Говорят ли еще о забастовке? — спросила Жозефина.

— Сейчас все тихо, но они не унялись, — сказала женщина. — Вроде бы хотят устроить забастовку весной, когда придет время собирать урожай. Боимся, будет много неприятностей. Если они откажутся работать, то потеряют дома в лагерях. И где они станут жить? А еще хуже, если их всех отправят назад в Мексику.

— Как же можно отправить всех назад?

— Это называется репатриацией, — сказала тетка Марты. — Иммиграционные власти собирают тех людей, которые создают проблемы, и проверяют их документы. Если документы не в порядке или если кто-то забыл взять их с собой, этих людей высылают назад в Мексику. Были случаи, когда высылали людей, чьи семьи жили здесь уже несколько поколений, имели гражданство и вообще никогда не были в Мексике.

Эсперанса вспомнила поезд на границе и людей, которых в него загоняли. Она с благодарностью думала о документах, которые сделали для них сестры Абуэлиты.

Тетка Марты продолжала:

— Ходят слухи, что эти забастовщики хотят чем-то навредить тем мексиканцам, которые продолжают работать.

Другие женщины, сидящие в круге, делали вид, что сосредоточены на картошке, но Эсперанса заметила их обеспокоенные взгляды.

Гортензия откашлялась и спросила:

— Ты хочешь сказать, что, если мы продолжим работать весной, твоя племянница и ее друзья станут нам вредить?

— Мы молимся, чтобы этого не произошло. Муж говорит, что мы к ним не присоединимся. У нас слишком много голодных ртов. Он сказал Марте, что она не может оставаться у нас. Нам нельзя рисковать своим жильем или работой из-за племянницы.

Все закивали головами, выражая согласие. Стояла тишина. Был слышен только хрустящий звук, когда ножи разрезали картофель.

— Кто-нибудь поедет в Мексику на Рождество? — спросила какая-то женщина, мудро меняя тему. Эсперанса продолжала вырезать кусочки картофеля, но внимательно слушала — вдруг найдется человек, который поедет на Рождество в Агуаскальентес. Но туда никто не собирался.

Рабочий высыпал в бак Эсперансы новую порцию картошки. Грохот заставил ее вспомнить о словах тетки Марты. Если забастовщики и в самом деле станут угрожать тем, кто продолжит работу, они могут попытаться остановить и ее. Эсперанса подумала о маме в больнице и Абуэлите в Мексике — так много теперь зависело от того, что у нее есть работа. И если уж ей удастся получить работу весной, она никому не позволит встать на своем пути.

Как-то вечером за несколько дней до Рождества все пошли на собрание лагеря, а Эсперанса помогала Исабель сделать куклу из пряжи для Сильвии. С тех пор как Эсперанса научила Исабель этому искусству, казалось, что новая кукла появлялась в доме каждый день, и теперь эти красавицы всех цветов радуги сидели на всех подушках.

— Сильвия так удивится, — сказала Исабель, — у нее никогда не было кукол.

— Мы еще ее кукле и одежду сделаем, — сказала Эсперанса.

— Как проходило Рождество на Ранчо де лас Росас? — Исабель не уставала слушать рассказы Эсперансы о ее прежней жизни.

Эсперанса уставилась в потолок, вспоминая:

— Мама украшала дом рождественскими венками и свечами. Папа устанавливал кукольный вертеп на подстилку из мха в прихожей. А Гортензия целыми днями готовила. Там были различные пироги с мясом, эмпанадас и тамалес, и сладкие булочки с изюмом. А как Абуэлита украшала подарки! Тебе бы понравилось. Вместо лент она брала сухие виноградные лозы и цветы. В рождественскую ночь дом был всегда наполнен смехом и людьми, криками: «Счастливого Рождества!» Потом мы шли в церковь, там были сотни людей, все держали свечки во время службы. Потом, уже ночью, мы возвращались домой, все еще чувствуя запах ладана, и пили теплый шоколад, и открывали подарки.

Исабель выдохнула и спросила:

— А какие были подарки?

— Я… я не могу вспомнить, — сказала Эсперанса, сплетая кукле ноги. — Помню только, что была счастлива. — Она оглядела комнату, словно видела ее в первый раз. Одна из ножек стола подкосилась, и ее подпирал кусок дерева, чтобы стол не шатался. Стены были залатанными и облезлыми. Дощатый пол рассохся, и, как его ни подметай, он никогда не выглядел чистым. Посуда потрескалась, одеяла вытерлись, и хотя их часто выбивали, от них всегда шел затхлый запах. Теперь ее другая жизнь казалась ей волшебной сказкой, прочитанной когда-то давным-давно в какой-то книжке. Она в мыслях видела иллюстрации к этой сказке: Сьерра-Мадре, Ранчо де лас Росас, беззаботную маленькую девочку, бегущую по виноградникам. Но сейчас, когда она жила в этом доме, ей казалось, что в этой сказке говорится о какой-то другой девочке, которую она никогда не знала.

— Что ты хочешь получить на Рождество в этом году? — спросила Исабель.

— Хочу, чтобы мама поправилась. Хочу больше работы. И… — Она посмотрела на свои руки и глубоко вздохнула. После трех недель работы с картофелем они высохли и потрескались от крахмала, протекавшего сквозь перчатки. — Я хочу мягкие руки. А ты чего бы хотела, Исабель?

Исабель посмотрела на нее большими ланьими глазами и сказала:

— Это просто. Я хочу хоть чего-нибудь!

Эсперанса кивнула и улыбнулась. Она посмотрела на законченную куклу и протянула ее Исабель. Глаза Исабель, как обычно, сияли от восхищения.

Они легли спать, Исабель — в детскую кроватку, а Эсперанса в кровать, где они спали вместе с мамой. Она отвернулась к стене, тоскуя по праздникам, которые у нее были в прошлом, и заплакала, как плакала каждую ночь. Она думала, что никто не знает об этих ее ночных слезах, но почувствовала, как Исабель гладит ее по спине.

— Эсперанса, ты опять плачешь. Мы будем спать с тобой, если хочешь.

Мы? Она повернулась к Исабель и увидела, что та держит в руках целую семью кукол.

Эсперанса улыбнулась и подняла одеяло. Исабель растянулась рядом и устроила кукол между ними.

Эсперанса уставилась в темноту. У Исабель не было ничего — и было все. Эсперансе хотелось обладать тем, чем владела Исабель. Ей хотелось иметь так мало забот, чтобы такой пустяк, как кукла из пряжи, мог сделать ее счастливой.

В Рождество Эсперанса поднялась на крыльцо больницы. Альфонсо ждал ее в грузовике. Мимо нее прошла пара с подарками, завернутыми в блестящую бумагу. Потом пробежала женщина с цветком пуансеттии в горшке. На ней было элегантное красное шерстяное пальто с хрустальной елочкой, приколотой к отвороту. Глаза Эсперансы были прикованы к пальто и к украшению. Как жаль, что она не может подарить маме теплое красное пальто с такой сверкающей брошью. Она подумала о подарке, лежащем в ее кармане. Это был маленький гладкий камень, который она нашла в поле, когда пропалывала картофель.

Доктор перевел маму в палату, где лежали люди с хроническими заболеваниями. На этаже было всего четыре других пациента. Их постели были разбросаны между рядами голых матрасов в большой комнате. Мама спала и не проснулась, даже чтобы поздороваться. Все же Эсперанса села рядом с ней, связала несколько рядов одеяла и рассказала маме о работе под навесами, и о планах забастовщиков, и об Исабель. Она рассказала, что Лупе и Пепе почти научились ходить и что, по мнению Мигеля, папины розы начинают расти.

Настало время прощаться, но мама так и не проснулась. Эсперанса подоткнула одеяло, веря, что яркий цвет постепенно перейдет с него на мамино лицо.

Она положила камешек на ночной столик и поцеловала маму на прощание:

— Не беспокойся. Я обо всем позабочусь. Теперь я буду ла патрона, хозяйкой в семье.