Теперь у грота Богоматери Гваделупской за их домом Эсперанса молилась не только за Абуэлиту и маму, но и за Марту и ее мать. На папиных розах, все еще невысоких и припадающих к земле, появились бутоны, но они были не единственными цветами у грота. Эсперанса часто находила перед статуэткой Богоматери то ветку с кустика лобулярии, то цветок ирис, то ветку жимолости. Потом она увидела, что каждый вечер после ужина туда приходит Исабель и опускается на колени.

— Исабель, ты что, произносишь новену? — спросила Эсперанса, когда как-то вечером застала ее перед статуэткой. — Кажется, ты уже девять дней молишься?

Исабель встала с колен и посмотрела на Эсперансу:

— Я могу стать Королевой Мая. Через две недели, первого мая, в моей школе будет праздник с танцами вокруг столба, украшенного цветными лентами. Учитель выберет в королевы лучшую ученицу третьего класса. Сейчас я единственная, у кого «отлично» по английскому языку.

— Тогда ты можешь стать королевой! — воскликнула Эсперанса.

— Друзья сказали мне, что обычно выбирают девочку, говорящую по-английски. И у которой красивые платья. Поэтому я молюсь каждый день.

Эсперанса подумала о всех тех прекрасных платьях в Мексике, из которых она уже выросла. Как бы ей хотелось передать их Исабель. Эсперанса испугалась, что девочка может расстроиться.

— Но даже если ты не станешь королевой, ты все равно будешь красавицей, которая прекрасно танцует, правда?

— О, Эсперанса! Мне так хочется стать королевой! Я тоже хочу быть ла реина, как ты!

Эсперанса рассмеялась:

— Что бы ни случилось, ты всегда будешь нашей королевой!

Эсперанса оставила Исабель, которая продолжила благочестиво молиться, и вошла в дом.

— Скажи, мексиканскую девочку когда-нибудь выбирали Королевой Мая? — спросила она Жозефину.

Жозефина с грустью посмотрела на нее и отрицательно покачала головой:

— Нет, я уже выясняла. Они всегда выбирают голубоглазую девочку со светлыми волосами.

— Но это неправильно, — возмутилась Эсперанса. — Они же сами говорят, что главное — хорошо учиться!

— Ну, объяснение-то они найдут всегда и всему. Так уж это устроено, — сказала Жозефина. — Мелина рассказывала, что в прошлом году самые лучшие отметки были у японской девочки. Но ее все равно не выбрали.

— Тогда зачем они твердят, что главное — успеваемость! — воскликнула Эсперанса, понимая, что ни у кого нет ответа на этот вопрос. Ее сердце уже болело за Исабель.

Неделю спустя, закончив работу, Эсперанса, положила пучок спаржи на стол. Эти стебли казались такими же сильными, как и желание Исабель стать королевой. Рабочие не успевали собрать спаржу, как буквально через несколько дней им приходилось снова возвращаться на поля, потому что показались новые ростки. А Исабель говорила только об одном — сможет ли она заслужить цветочную корону победительницы.

— Я ненавижу спаржу, — сказала Исабель, едва подняв глаза от домашнего задания.

— Во время сбора винограда ты ненавидишь виноград, когда мы собираем картошку, ты терпеть не можешь картошку, а в сезон спаржи ты ненавидишь спаржу. Думаю, когда будет урожай персиков, ты возненавидишь персики.

Исабель рассмеялась:

— Нет, персики я люблю.

Гортензия помешивала бобы в кастрюле. Эсперанса сняла грязный фартук, в котором работала под навесом, и надела другой. Она начала отмерять муку, чтобы испечь тортильяс. Через несколько минут она раскатала свежее тесто и обваляла его в муке, после чего ее руки выглядели так, как будто на них были белые перчатки.

— Моя учительница выберет Королеву Мая на этой неделе, — сказала Исабель. Она была очень возбуждена.

— Да, ты уже говорила, — сказала Эсперанса. — А есть ли еще какие-нибудь новости?

— Строят новый лагерь для приехавших из Оклахомы, — сказала Исабель.

Эсперанса посмотрела на Гортензию:

— Это правда?

Гортензия кивнула:

— Об этом объявили на собрании лагеря. Владелец фермы купил несколько армейских бараков, и их поселят туда, поближе к нам.

— У них будут туалеты в домах и горячая вода! А еще — бассейн! — воскликнула Исабель. — Наша учительница все нам рассказала. И мы все сможем в нем плавать!

— Раз в неделю, — сказала Гортензия, глядя на Эсперансу. — Мексиканцы смогут плавать в этом бассейне только по пятницам днем, а утром в субботу бассейн будут чистить.

Эсперанса слишком сильно надавила на скалку.

— Они думают, что мы грязнее других?

Гортензия не ответила. Она отвернулась к плите, чтобы заняться лепешками, но перед этим многозначительно посмотрела на Эсперансу и поднесла палец к губам — мол, не стоит обсуждать это в присутствии Исабель.

Вошел Мигель, поцеловал мать, взял тарелку с горячей лепешкой и повернулся к кастрюле с бобами. Его одежда была покрыта грязью.

— Как ты умудрился так испачкаться? — спросила Гортензия.

Мигель сел за стол.

— У нас объявилось несколько человек из Оклахомы. Они согласились работать за полцены, и хозяева наняли всех. — Он посмотрел в тарелку и покачал головой. — А ведь кое-кто из них никогда не работал с такими механизмами. Начальник объявил, что я ему больше не нужен. Они собираются обучить новичков. Сказал, что я могу рыть канавы или класть рельсы, если хочу.

Эсперанса уставилась на него. Ее белые от муки руки повисли в воздухе.

— И что ты сделал?

— А ты не видишь по моей одежде? Рыл канавы. — Его голос прозвучал резко, но он продолжил есть, как будто ничего не произошло.

— Мигель, как ты мог на это согласиться? — спросила Эсперанса.

Мигель повысил на нее голос:

— А что мне еще, по-твоему, оставалось?! Я мог уйти. Но тогда мне не заплатили бы за сегодняшний день! У людей из Оклахомы тоже есть семьи. Мы все должны работать, если не хотим умереть с голоду!

Эсперанса неожиданно потеряла самообладание. Ее гнев вырвался, как вырывается под давлением вода из труб для орошения полей.

— Почему твой начальник не послал рыть канавы других? — Она посмотрела на тесто, которое держала в руке, и швырнула его в стену. На секунду оно прилипло, а потом медленно сползло вниз, оставляя темный след.

Исабель серьезно посмотрела сначала на Мигеля, потом на Эсперансу и Гортензию:

— Мы умрем с голоду?

— Нет! — ответили они хором.

Глаза Эсперансы вспыхнули. Она выбежала из дома, хлопнув дверью, и пошла мимо тутовых деревьев и персидской сирени в виноградники.

— Эсперанса! — Она слышала голос Мигеля, но не ответила. Дойдя до конца одного ряда лоз, она пошла вдоль другого.

— Анса! — Мигель ее догонял. Не сводя глаз с деревьев тамариска, растущих вдали, она ускорила шаг.

В конце концов Мигель настиг ее, схватил за руку и притянул к себе:

— Да что это с тобой?

— Неужели это и есть лучшая жизнь, ради которой ты оставил Мексику?! Здесь все не так! Исабель ни за что не стать королевой, как бы она ни старалась, потому что она — мексиканка! Ты не можешь быть здесь механиком, потому что ты — мексиканец! Мы шли работать, продираясь сквозь толпы наших соотечественников, которые бросали в нас камни, и я боюсь, что они были правы! Этих людей отправили в Мексику, хотя они никогда там не были! И только за то, что они открыли рты. Мы живем, как в конюшне! Все это тебе безразлично? Ты слышал, что для приезжающих из Оклахомы они строят новый лагерь с бассейном? Мексиканцы смогут плавать в нем только раз в неделю, перед тем как его будут чистить! Ты слышал, что у них в домах будут туалеты и горячая вода? Почему так, Мигель?! Не потому ли, что у них здесь самая светлая кожа? Скажи мне! Неужели такая жизнь лучше, чем жизнь слуг в Мексике?

Мигель посмотрел на заходящее солнце. На землю ложились длинные тени. Потом он снова повернулся лицом к Эсперансе:

— В Мексике я был гражданином второго сорта. Я стоял на другом берегу реки, помнишь? И остался бы там до конца жизни. А здесь у меня, по крайней мере, есть шанс, хоть он и невелик, стать чем-то большим, чем я был в прошлом. Тебе этого никогда не понять, потому что ты никогда не жила без надежды!

Она стиснула кулаки и в гневе закрыла глаза:

— Мигель, неужели ты не понимаешь? Ты все еще гражданин второго сорта, потому что ты ведешь себя так робко! Ты позволяешь им пользоваться собой и чувствовать свое превосходство. Почему ты не пойдешь к своему начальнику и не выскажешь ему все, глядя в глаза? Почему ты не защищаешь себя и не говоришь о своих способностях?

— Так же говорят забастовщики, Эсперанса, — холодно сказал Мигель. — В этой стране добиваются желаемого разными путями. Может быть, я и должен быть решительнее, но я уверен, что однажды добьюсь успеха! Агуантате тантито и ла фрута каэра эн ту мано.

Его слова причинили ей боль, как будто кто-то дал ей пощечину. Ведь это были папины слова: «Подожди немного, и плод сам упадет тебе в руку». Но она устала ждать. Она устала от того, что мама больна, что Абуэлита далеко и что папа умер. Когда она подумала о папе, из ее глаз полились слезы. Эсперанса внезапно почувствовала усталость — будто она висит, вцепившись в канат, но силы уже на исходе. Она рыдала с закрытыми глазами и представляла, как падает вниз, в пропасть, ветер свистит в ушах, а под ней — черная бездна.

— Анса.

Если я никогда больше не открою глаза, смогу ли я, падая вот так, вернуться назад в Мексику?

Она почувствовала, как Мигель дотронулся до ее руки.

— Анса, все будет хорошо, — сказал он.

Эсперанса отпрянула от него и покачала головой:

— Откуда тебе знать, Мигель? У тебя что, появился пророческий дар? Я потеряла все. Ты видишь эти ровные ряды лоз, Мигель? Такой должна была быть моя жизнь. Они, эти ряды, знают свое направление. Прямо и прямо. А моя жизнь похожа на зигзаги на мамином одеяле! Мне нужно привезти сюда Абуэлиту. Но я даже не могу послать туда мои жалкие сбережения, потому что мои дяди узнают об этом и ни за что не выпустят ее из страны! Я оплачиваю мамины медицинские счета, но в следующем месяце придут новые. Мне невыносима твоя слепая надежда! И я не хочу слушать твои оптимистические рассуждения об этой «стране возможностей», когда я не вижу ни одного доказательства!

— Как бы плохо нам ни было, но мы не должны опускать руки.

— Но наши усилия ни к чему не приводят! Посмотри на себя. Ты теперь стоишь на том же краю, что и я? Нет! Ты так и остался крестьянином!

Мигель посмотрел на нее тяжелым взглядом. Гримаса исказила его лицо.

— А ты все еще считаешь себя королевой.

На следующее утро Мигель уехал.

Он сказал отцу, что отправится на север Калифорнии, чтобы найти там работу на железной дороге. Гортензия была растеряна и встревожена его внезапным отъездом, но Альфонсо успокоил ее:

— Он поставил перед собой цель, и ему уже семнадцать. Он сам может о себе позаботиться.

Эсперанса не решилась признаться остальным, о чем они говорили в винограднике, — ей было стыдно. Она знала, что виновата в его отъезде. Увидев, как переживает за сына Гортензия, Эсперанса почувствовала свою ответственность за то, что с ним может случиться.

Она пошла к папиным розам и увидела, что первый бутон распустился. Ее сердце кольнуло — ей страшно захотелось побежать и рассказать об этом Мигелю. «Пожалуйста, Святая Дева, — молилась она, — пусть с ним ничего не случится, иначе я никогда не смогу простить себе того, что ему наговорила».

Эсперанса старалась не думать о Мигеле, много работала и сосредоточила все свое внимание на Исабель. Когда к навесу подвезли первый урожай персиков, она набрала их, чтобы отнести Исабель. Она непременно должна их получить, особенно сегодня.

Когда Эсперанса шла мимо домов, стоявших в ряд, то еще издали увидела ожидавшую ее Исабель. Девочка сидела прямо и чопорно, ее маленькие руки лежали на коленях, а глаза были устремлены на дорогу. Увидев Эсперансу, она вскочила и побежала к ней. Когда она подбежала, Эсперанса заметила следы от слез у нее на щеках.

Исабель обхватила Эсперансу руками и прижалась к ней.

— Я не стала Королевой Мая, — сказала она, рыдая и зарываясь лицом в складки ее юбки. — У меня лучшие оценки, но учительница сказала, что она выбирала не только по оценкам.

Эсперансе страшно захотелось утешить девочку. Она обняла ее и взяла на руки:

— Мне жаль, Исабель. Мне так жаль, что они не выбрали тебя. — Она поставила ее на землю, взяла за руку, и они пошли к дому. — Ты уже рассказала остальным? Своей маме?

— Нет, — она шмыгнула носом. — Их еще нет дома. Мне надо было сходить к Ирен и Мелине, но я хотела дождаться тебя.

Эсперанса вошла с Исабель в дом и села рядом с ней на кровать.

— Знаешь, Исабель, не важно, кто выиграл. Да, ты была бы очень красивой королевой, но это длится всего один день. День проходит быстро, Исабель. Он уже почти закончился.

Эсперанса наклонилась, вытащила из-под кровати свой чемодан и открыла его. В нем осталась только одна вещь — фарфоровая кукла. Она много раз показывала ее Исабель и рассказывала, как папа подарил ей эту игрушку. Кукла немного запылилась, но все равно выглядела замечательно, и глаза ее светились надеждой — так же обычно светились глаза Исабель.

— Пусть у тебя будет что-нибудь более долговечное, чем корона на один день, — сказала Эсперанса. Она достала куклу из чемодана и протянула ее Исабель. — Пусть она будет твоей.

Глаза Исабель округлились.

— О, нет… нет, Эсперанса, — сказала девочка. Ее голос все еще дрожал, а в глазах застыли слезы. — Ведь это подарок твоего папы.

Эсперанса погладила Исабель по голове:

— Думаешь, моему папе хотелось бы, чтобы она все время пылилась в чемодане и никто с ней не играл? Посмотри на нее. Ей должно быть очень одиноко. Она даже запылилась! И посмотри на меня. Я уже слишком взрослая, чтобы играть в куклы! Люди станут смеяться надо мной, если увидят меня с куклой. А ты знаешь, как я ненавижу, когда надо мной смеются. Исабель, ты окажешь мне и моему папе услугу, если будешь ее любить.

— Правда? — спросила Исабель.

— Да, — сказала Эсперанса. — И я думаю, что тебе стоит брать ее с собой в школу, чтобы показывать друзьям. Я уверена, что ни у кого из них, даже у Королевы Мая, нет ничего красивее.

Исабель укачивала куклу. Ее слезы высохли.

— Эсперанса, я столько молилась, чтобы стать Королевой Мая.

— Божья Матерь знает, что королевой ты бы стала только на один день, а кукла будет твоей всегда.

Исабель кивнула и слабо улыбнулась:

— А что скажет твоя мама?

Эсперанса обняла ее:

— На этой неделе я встречаюсь с врачом. Если он мне разрешит, то я спрошу у нее сама. Но я знаю — мама будет очень гордиться тем, что кукла принадлежит тебе. — Улыбнувшись, она достала сумку с персиками. — Я тоже терпеть не могу спаржу!

Эсперанса и Гортензия ждали в кабинете доктора. Гортензия сидела, постукивая ногами по полу, а Эсперанса ходила взад-вперед, рассматривая дипломы, висевшие на стенах.

Наконец дверь распахнулась, и появился врач. Он быстро подошел к своему письменному столу и сел.

— Эсперанса, у меня хорошие новости, — сказал он. — Здоровье твоей мамы улучшилось. Через неделю она сможет покинуть больницу. Она еще немного страдает от депрессии, но, думаю, ей поможет твое присутствие рядом. Ты должна помнить, что, когда она вернется домой, ей нельзя будет ничего делать. Понадобится время, чтобы восстановить здоровье и набраться сил. Все еще есть возможность рецидива.

Эсперанса одновременно засмеялась и заплакала. Мама вернется домой! В первый раз за пять месяцев — столько времени прошло с тех пор, как она попала в больницу. Эсперанса вздохнула с облегчением.

Доктор улыбнулся:

— Она спрашивала о своих спицах для вязания и пряже. Если хочешь, можешь сейчас с ней посидеть несколько минут.

Эсперанса побежала по коридору в мамину палату. За ней едва поспевала Гортензия. Они нашли маму сидящей в постели. Эсперанса обвила ее шею руками:

— Мама!

Мама обняла ее, а потом посмотрела на дочку:

— Ах, Эсперанса, как же ты выросла! Как ты повзрослела!

Мама все еще была очень худой, но уже не выглядела такой слабой. Эсперанса потрогала ее лоб — жара не было.

Мама засмеялась. И хотя смех этот еще не был прежним маминым смехом, Эсперанса обрадовалась.

Гортензия сказала, что цвет ее лица стал лучше, и пообещала купить еще пряжи, которая будет лежать дома и ждать маминого приезда.

— Твою дочь не узнать, Рамона. Ее все время зовут работать под навесом, теперь она умеет готовить и ухаживает за малышами, как родная мать.

Мама улыбнулась, прижала Эсперансу к груди и обняла:

— Я так тобой горжусь!

Эсперанса тоже обняла маму. Когда время посещения подошло к концу, ей страшно не хотелось уходить, но она поцеловала маму и попрощалась с ней, пообещав все ей рассказать, когда та вернется домой.

Всю неделю они готовились к маминому возвращению. Гортензия и Жозефина убирались в доме, отмыв его так, что все сверкало — ни одного микроба не осталось. Эсперанса постирала все одеяла и выбила подушки. Хуан и Альфонсо поставили в тень дерева стул, положив на него подушки, и придвинули к нему несколько ящиков, чтобы мама смогла полежать на воздухе, когда наступят жаркие дни и в доме будет душно.

В субботу, как только мама с помощью Эсперансы вышла из машины, ей захотелось взглянуть на папины розы. Она заплакала, когда увидела, что те уже расцвели. Весь день приходили гости, но Гортензия позволяла им посидеть не больше нескольких минут, а потом прогоняла — она боялась, что мама быстро устанет.

Той ночью Исабель показала маме куклу и как она о ней заботится, а мама сказала, что кукла и Исабель словно созданы друг для друга. Когда настало время ложиться спать, Эсперанса осторожно легла рядом с мамой. Ей не хотелось ее тревожить, но мама придвинулась ближе и крепко ее обняла.

— Мама, Мигель уехал, — прошептала она.

— Я знаю, доченька. Мне сказала Гортензия.

— Но в этом моя вина. Я разозлилась и сказала ему, что он как был крестьянином, так им и остался. И он уехал.

— Это не может быть только твоей виной. Я уверена, что ты этого не хотела. Он скоро вернется. Он не сможет так долго быть вдали от семьи.

Они лежали в тишине.

— Мама, мы почти год не видели Абуэлиту, — сказала Эсперанса.

— Знаю, — тихо сказала мама. — Пока у нас нет такой возможности.

— Но я накопила денег. Мы можем ее привезти. Хочешь узнать сколько?

Не успела мама ответить, как Эсперанса включила свет и проверила, не разбудила ли она Исабель. Потом она на цыпочках подошла к шкафу и достала чемодан. Эсперанса улыбнулась маме, зная, как та обрадуется и будет гордиться этими почтовыми переводами. Она открыла чемодан и застыла, не в силах поверить своим глазам. Она перевернула чемодан и хорошенько его потрясла.

Он был пуст. Бланки почтовых переводов исчезли.