#_1.jpg

Я хожу кругами по гостиной, отчаянно пытаясь разыскать неоновый синий рюкзак. Как может что-то столь яркое просто исчезнуть? Боже, она опоздает на свой первый день. Учебный год еще не начался, а я уже облажался.

— Олив? — зову я. — Ты видела свой рюкзак?

Я хватаю и поднимаю диванные подушки одну за другой, зная, что рюкзака точно не может быть здесь, но я все равно бегаю от одного места к другому в его поисках. Я чертовски волнуюсь. Вот, что это такое. Я, определенно, волнуюсь, потому что не готов отправить ее в школу. Она слишком мала. Она не готова. Она не захочет отпустить меня. Я должен был оставить ее на домашнем обучении, возможно, так было бы лучше, но тогда мне нужно было бы бросить работу с ЭйДжеем, а он убил бы меня, если бы я это сделал. Не говоря уже о том, что мы с Оливией остались бы без средств к существованию.

— Папа, что ты делаешь? — спрашивает Олив своим кристальным голоском. Я оборачиваюсь, уронив подушку вниз. — Ты потерял что-нибудь?

Она подходит ко мне с рюкзаком, закинутым на плечо. В ее руке пакет с обедом, а на прекрасном личике улыбка, которая говорит мне, что она совсем не переживает, что расстанется со мной, пусть даже и ненадолго. Это я не хочу отпускать ее, а не наоборот. Она была моим спасательным кругом эти последние пять лет... мой способ удержать частичку Элли рядом с собой. На минуту боль проходит через мое сердце, когда я смотрю как бы сквозь нее, представляя себе, каким был бы этот момент, если бы Элли была здесь. Плакала бы она? Возможно, но она также бы радовалась за Олив. Элли помогла бы мне быть более храбрым в этот день, когда мы отправляем нашу маленькую девочку впервые в школу. По крайней мере, я знаю, что она одобрила бы яркий синий рюкзак. Это был и ее любимый цвет.

— Нет, я ничего не потерял. Я просто убирался.

— Нее-е-т, — тянет она с широкой улыбкой. — Ты искал мой рюкзак, — клянусь, эта маленькая девочка умна не по годам. — Не волнуйся, папа. Все будет хорошо сегодня. И у тебя тоже. Я сделала тебе обед и завтрак. И подключила твой телефон к зарядке, потому что батарейка на нем уже почти села.

Я встаю на колени, поднимаю свои руки вверх и жду, пока она прибежит ко мне, что она и делает.

— Ты сделала мне обед и завтрак? — спрашиваю я, когда обнимаю ее маленькое тельце.

— Ага. Я сделала тебе кашу на завтрак и хлеб с майонезом на обед. Теперь тебе не придется готовить обед сегодня, — крошечный вздох срывается с ее губ, а глаза смотрят на меня с такой серьезностью, на какую только может быть способен пятилетний ребенок. — Ты мне сказал вчера, что тебе грустно, потому что у тебя никого нет, кто помог бы приготовить обед в то время, пока я в школе, а я не хочу, чтобы тебе было грустно.

Мою грудь сдавливает еще сильнее.

— Ты самая заботливая маленькая девочка в мире, Олив. Спасибо тебе за обед.

Влажными губками она с силой прижимается к моей щеке, а ручками крепко сжимает мою спину.

— Мы пропустим наш автобус, — говорит она.

Я смотрю на часы. У нас есть пять минут, чтобы добраться до автобусной остановки, так что я поднимаю ее на руки и иду к двери. Я не хочу отпускать ее. Я держал ее на руках в течение пяти лет. Едва вспоминаю о том, что она, вероятно, единственный на свете пятилетний ребенок, способный разложить большой ковер с закрытыми глазами. Я каждый день брал ее с собой на работу, и мне это действительно нравилось. Сегодня будет первый за пять лет рабочий день без нее.

Когда мы подходим к проезжей части, подъезжает ЭйДжей. Он опускает окно и высовывает из машины голову.

— Моя большая девочка, наконец-то, пойдет в школу сегодня? — кричит он.

— Дядя ЭйДжей! — вопит она, высвобождаясь из моих рук, чтобы подбежать к его грузовику. — Я иду в школу!

ЭйДжей ставит грузовик на парковку, выпрыгивает из него и приглашающее разводит руки. Достаточно одной секунды, чтобы Олив уже оказалась на его плечах.

— Это будет самый лучший день, малышка, — он щекочет ее, в то время как Олив висит вниз головой, уже задыхаясь от смеха.

— Мы сейчас опоздаем на автобус, — говорю я ему.

— Ну, мистер Серьезные штаны попросил меня спустить тебя вниз, — говорит ЭйДжей наигранно грустным голосом. — Ты не можешь опоздать на автобус в первый день, Олли-Лолли.

Насмеявшись вдоволь, Олив бежит обратно ко мне, проскальзывая рукой в мою ладонь.

— Пошли, папа, — тянет меня она.

— Вернусь минут через двадцать, — говорю я ЭйДжею.

— Я поеду сразу на участок. Просто подъезжай туда, когда освободишься, — говорит он. Я быстро киваю и продолжаю идти в сторону автобусной остановки.

— Эй, Хант.

Я оглядываюсь на ЭйДжея.

— Да?

— Она будет лучшей ученицей, братан. Не волнуйся.

ЭйДжей всегда был болтливым, но, как правило, его речь наполнена шутками, сарказмом или вещами, которые я не хочу слышать, что часто отталкивает меня от него. Но когда он говорит что-то от всего сердца, это очень много значит.

— Спасибо, — отвечаю я, оборачиваясь обратно к Олив.

— Я так рада, — говорит Олив по мере приближения к автобусной остановке.

— Я буду скучать по тебе сегодня, — говорю я ей, приближаясь к группе с полудюжиной мам и, должно быть, десятью малышами. Что делать, если водитель автобуса не увидит, зашла ли она в автобус?

— Это просто школа, — шепчет она мне на ухо.

Я смеюсь напротив ее щеки и опускаю ее вниз. Она быстро спрыгивает, бросив свой рюкзак на землю, чтобы присоединиться к другим детям, играющим на газоне. Она не знает ни одного из них, но ее это не волнует. Олив может подружиться с любым ребенком, так же, как это умела делать Элли в свое время. Я мог бы научиться одной или двум способностям у моей дочери.

— Привет, — говорит одна из мам, подходя ко мне с протянутой рукой. — Ты новичок в этом районе?

Я прочищаю горло, чувствуя, будто смолистое вещество застряло между языком и миндалинами. Держи себя в руках, Хантер.

— О, ах, да, Олив и я только несколько недель назад переехали сюда, — мне удалось встать и пожать ее теплую и удивительно сильную руку.

— О, так это вы новые соседи в желтом доме? — говорит она, указывая в направлении, откуда мы пришли. Я не смотрю туда, куда она показывает, потому что мое внимание привлекает то, как ветер обдувает ее длинные каштановые волосы.

— Да, мэм, все верно.

Мэм? В самом деле? Боже, ее волосы, словно шелк.

Она тихо посмеивается.

— Я — Шарлотта Дрейк. Добро пожаловать!

Наступает неловкая пауза, потому что я не могу сообразить, как мне представиться, а она продолжает:

— Ну, я уверена, что ты и твоя жена будете счастливы здесь. Это замечательный район для семейных пар, как вы заметили.

Она подчеркивает свое наблюдение, оглядываясь назад на всех детей.

Моя жена... моя жена, которая должна быть сегодня здесь с нами, но ее нет. И точно так же, как это, я вспоминаю, что в этот день все идет не так. Я ощущаю боль при одной только мысли, что всего этого могло и не быть в моей жизни. Я не знаю, как много важных событий в жизни Олив будут украдены из-за отсутствия Элли... нас, как семьи, но, сколько бы я не думал и не вспоминал об этом, каждое новое событие мы переживаем очень тяжело потому, что мы не об этом мечтали. Элли гордилась бы Олив сегодня... если бы увидела, каким удивительным ребенком она растет.

Слова Шарлотты невинны, но они бьют сильнее той боли, которую я чувствую уже давно. Не то чтобы меня раньше об этом не спрашивали, но сегодня я не готов вспоминать о том, что наша мечта о семье была разрушена пять лет назад. Я так надеялся, что новый район поможет начать нам с чистого листа, вроде нового старта — жизнь без жалости, утешений и предложений о помощи. Хотя понятно, я хочу, чтобы все поняли, что я могу справляться с этим один. По крайней мере, я делаю все, что могу, и даже больше, но есть вещи, в которых я до сих пор не силен.

— На самом деле, мы живем с Оливией вдвоем, — говорю я, давая ей пищу для размышлений — информацию, которая рано или поздно станет всем известна, ибо, так или иначе, мы не сможем скрывать это здесь. Мой ответ заставляет ее ослабить хватку и освободить свою руку из моей ладони.

— О, — протягивает она, ее пленительные, словно озера, голубые глаза прищуриваются так, будто она хочет наказать себя за то, что раскрыла тайну моей неполноценной семьи. — Развод. Это ужасно. Я только что сама прошла через такое. По крайней мере, этот мудак оставил мне дом, — она испускает громкий вздох и закрывает лицо руками. — Извини, я позволила себе сказать лишнее, ― женщина закрывает на некоторое время глаза и опускает руки вдоль тела. — Во всяком случае, это было долгое лето, и я понимаю, что единственная в этом районе среди пятидесяти других счастливых семей. Ты знаешь, мы должны здесь открыть клуб для разведенных. Да? А это идея. Нужно подумать об этом.

Ее хаотичная речь звучит так же смешно, как и предположение, что я разведен. Я, на самом деле, пытался убедить себя в течение последних пяти лет, что прохожу через ужасный развод. Я даже пытался заставить себя поверить, что ненавижу Элли, и это был единственный вариант. Но эта идея с треском провалилась, потому что никогда и нигде я не смог бы ненавидеть ее.

— На самом деле, я не разведен, — говорю я. — У нас с женой был замечательный брак.

Шарлотта выглядит ошеломленной лишь секунду, прежде чем ее красивые глаза начинают округляться. Смысл моих слов постепенно доходит до нее.

— Боже мой, — шепчет она. Положив руку мне на плечо, она делает резкий вдох и спрашивает: — Ваша жена, она?..

Не стоит ходить вокруг да около.

И все-таки я быстро киваю, сжимая губы в тонкую прямую линию, и надеясь, что она не попросит никаких дальнейших подробностей. Я не уверен, нормально ли это или нет, но даже если прошло целых пять лет, это не имеет значения, сколько раз этот вопрос был задан. Все внутри меня до сих пор болит так же, как и в ту ночь, когда меня попросили попрощаться с Элли. После этого, я думаю, можно с уверенностью сказать, что эта боль никогда не уйдет, но я надеюсь, что когда-нибудь она все-таки утихнет, хотя и не уверен, хочу ли этого. Элли ушла из жизни, когда мы должны были прожить ее вместе. Я живу, а она нет. Я должен чувствовать эту боль ради нее.

— Ее больше нет с нами, — говорю я, глядя мимо Шарлотты, засмотревшись на прекрасную улыбку Олив, как она держит невидимый микрофон у губ и поет новую песню Тейлор Свифт, которую всегда заставляла меня ставить на повтор для нее.

Когда возвращаю свое внимание к Шарлотте, оставляя момент отчаяния позади, я вижу, что она прижимает руки к груди.

— Этой малышке повезло с тобой, — говорит она. — Ты хороший человек. Я надеюсь, ты знаешь это.

Я хороший человек, потому что забочусь о своей дочери? Она оборачивается и зовет свою дочь, а потом и Олив тоже. Ее дочь выглядит немного старше, чем Олив, но, наверно, между ними разница не больше года. Обе девочки подбегают к нам, и Шарлотта приседает перед ними.

— Лана, сегодня у Олив первый день в школе. Ты сядешь с ней рядом в автобусе?

— Мам, — говорит Лана раздраженно. — Мы уже и так подружились, — Лана хихикает и хватает руку Олив. — Олив такая смешная.

— Да, мы уже друзья, и вы знаете, что? — щебечет Олив с восторгом. — Мы живем прямо через дорогу друг от друга. Разве это не здорово, папа?

Я смотрю на Шарлотту, задаваясь вопросом, почему она не сказала, что живет через дорогу от «новых соседей». Я думаю, может быть, это потому, что мы были отшельниками, когда переехали. Автомобиль всегда был в гараже, перед домом мы много не гуляли.

— Это здорово, девочки. Я так рада, — говорит Шарлотта.

Подъезжает желтое чудовище, чтобы украсть мою дочь, и теперь я понимаю, что должен согласиться с тем, чтобы отпустить ее.

— Автобус едет, — говорю я. В нижней части моего живота образуется комок, когда автобус останавливается. Я должен позволить Олив подняться на эту штуковину, за рулем которой сидит незнакомый человек, и позволить ей уйти в одиночку Бог знает куда. Я не могу этого сделать. Я хватаю Олив на руки и прижимаю к себе, пробегаясь пальцами по ее белокурым локонам. Требуется найти в себе все мужество, чтобы сказать ей:

— Хорошего дня, моя малышка, буду ждать тебя здесь, когда ты вернешься. Хорошо? — я оставляю поцелуй на ее щеке и прижимаю к себе немного крепче.

Она целует меня в ответ и натягивает рюкзак на плечи.

— Не забудь съесть свой завтрак, — это последнее, что она говорит перед тем, как подняться в автобус. Горло сжимается, а сердце учащенно бьется, но я должен контролировать себя, если не ради Олив, то хотя бы потому, что нахожусь в окружении шести улыбающихся женщин. Почему все они смотрят на меня так? И почему я чувствую себя, как маленькая девочка, которая случайно отпустила свой воздушный шар и он улетел безвозвратно в небо?

Я смотрю через окна автобуса, как Олив шлепается на второе сиденье. Она такая маленькая, что видно только макушку ее головки в окне. Я не могу видеть ее лица, поэтому не знаю, боится она или, наоборот, выглядит счастливой. Она должна быть счастлива. Должна быть. Когда закрывается дверь автобуса, она медленно поднимает руку вверх над головой и машет — это медленный, неуверенный жест. Черт... хватит. Я задолбался. Я оборачиваюсь, избегая прощаний, а также глазеющих на меня лиц всех мам, и, наверно, думающих, что я ненормальный, и бегу вниз по склону к дому.

Когда я возвращаюсь домой, то сразу же запираю ее на замки и прислоняюсь к двери. Мне нужно что-то разрушить. Я беру всю стопку почты на кофейном столике и бросаю ее об стену. Этого мало. Рядом стоят проклятые подстаканники, которые мама вручила мне в качестве подарка на новоселье — я швыряю каждый из них в стену по очереди, чувствуя лишь легкое облегчение. Это просто школа, она всего лишь поехала в школу, но отпустить ее очень тяжело для меня. Это как чертов ад, и я не должен переживать это в одиночку, иначе сойду с ума. Самое удивительное, если бы я увидел кого-нибудь, кто вел бы себя точно так же, как я сейчас, я бы подумал, что этот человек явно неадекватен. Но сам я не готов понять это, во всяком случае, не сегодня.

Стук в дверь вырывает меня из этого состояния. Состояния, похожего на те, которые накрывают меня довольно часто. Я вскакиваю, разволновавшись, что это может быть Олив... или еще кто-нибудь — даже если это не имеет никакого смысла. Она в автобусе. В школе. В нормальной реальности жизни.

Открыв дверь, я нахожу Шарлотту на моем пороге. Ее руки засунуты в карманы джинсов, а выражение на лице говорит мне, что она не особо уверена в себе, стоя на моем крыльце, то же самое чувствую и я прямо сейчас.

— Ты в порядке? — спрашивает она искренне. Есть тип искренности, когда тебя понимают, а есть такой, с каким она сейчас со мной говорит — как с ребенком. Не давая мне ответить, она продолжает: — Мы все через это прошли. Ты просто единственный родитель, кто отводил сегодня своего ребенка в школу в первый раз. Остальные из нас прошли через эту боль в прошлом году. Шестеро мамочек вообще стояли в слезах на обочине у остановки, когда автобус увез их деток в первый раз в школу, — она делает паузу, чтобы перевести дыхание, а затем издает мягкий смех. — По крайней мере, Олив пошла охотно. Ты не поверишь, что мне пришлось сделать в прошлом году, чтобы отправить Лану в школу. Я тащила ее к автобусу, пока она вырывалась и громко кричала на всю улицу. Это было похоже на фильм ужасов. Ты бы подумал, что я готова была бросить ее прямо на проезжую часть.

— Ужас, — подмечаю я, соболезнуя ей.

— Да, знаю, представляешь? После того, как она все-таки оказалась в автобусе, она встала на сиденье и прижалась руками к окну, громко плача. Я чувствовала себя худшей матерью во всем мире в течение всех шести часов, пока ее не было дома. Как ты, наверное, заметил, в этом году все прошло намного легче.

Я смотрю на нее на протяжении долгого времени, не зная, что сказать, так как я уже использовал мое замечание в виде слова «ужас». Что тут еще можно сказать? Я рад, что сегодня все прошло лучше? Это, наверно, звучит так, будто меня в принципе не волнуют проблемы других, или мне стоит казаться более заинтересованным и быть благодарным за попытку заставить меня чувствовать себя лучше? Каждый день я говорю себе, что мне пора уже прекращать образ жизни отшельника и вести себя как нормальный человек, но внутри у меня тьма и холод. Моего тепла хватает только для Оливии. Из меня постоянно льется горечь, и она гонит всех прочь.

— Ну, если ты захочешь поговорить, я... — она указывает через дорогу на свой дом. — Я живу через улицу.

С глубоким вздохом Шарлотта разворачивается на своих каблуках.

— Я правильно причесал ее? — слова соскальзывают с моего языка, прежде чем я понимаю, что прошу о помощи. Какого черта я делаю? Я не прошу о помощи, не ищу поддержки или сочувствия. Я закрываю двери перед лицами людей и вешаю трубки, обрывая звонки, заполненные вопросами, на которые я не хочу отвечать. Я закрытый человек и не беспокоюсь о том, кто и что думает о моей жизни или обо мне.

С искренним смехом Шарлотта поворачивается ко мне.

— У нее прекрасные длинные волосы и очаровательный ободок. Ты отлично справился с ее волосами.

— Я вырос с братом. Имея дочь, я иногда чувствую, что живу в чужой стране, где никто не говорит по-английски.

Это именно то, что я чувствовал с того дня, как Олив исполнилось два, и она схватила свою первую куклу из коллекции «Принцессы Диснея» с прилавка.

С озорным блеском в глазах Шарлотта возвращается к моей двери.

— У тебя есть кофе? — спрашивает она.

Что за вопрос? Разве есть хоть один родитель, который не пьет кофе, чтобы проснуться в столь ранний час?

— Как бы я смог выжить без него? — смеюсь я.

— У тебя есть больше, чем на одну чашку?

Она напрашивается сама? Это то, что делают родители, когда их дети уходят в школу на весь день? Тусят и пьют кофе, пока делятся секретами о том, как не испортить жизнь своих детей?

— Хочешь — верь, а хочешь не верь, но у меня их четыре. И все они были в одной коробке, так что особого выбора у меня не было, — отвечаю я, слегка, ухмыляясь. Из моего рта так просто льется остроумие, что я чувствую себя немного непривычно, словно с губ срываются иностранные слова, но когда стоишь перед кем-то, кто понимает твои переживания, дух товарищества очень кстати. На самом деле, я с удивлением понимаю, что чувствую себя в какой-то степени хорошо.

— У тебя хватит кофе, чтобы наполнить больше одной чашки? — Шарлотта искоса поглядывает на меня, как будто ждет, что я скажу «нет».

— Хочешь зайти на чашечку кофе? — наконец, предлагаю я. Не то чтобы я был загнан в угол, но я могу сделать кофе. Я могу побыть нормальным человеком сегодня, хотя бы несколько минут. Плюс ко всему, отвлекает то, что она невероятно великолепна. Полагаю, отвлечение, выглядящее, как она, совсем не лишнее.

— Ох, черт возьми, огромное спасибо! — говорит она, как будто это было неожиданным приглашением. — Я выбежала из дома сегодня утром, не выпив кофе, поэтому мой мозг все еще дремлет. Если бы ты не пригласил меня, то я все равно бы попросила немного кофейных зерен. У меня даже нет кофемолки, но я была в таком отчаянии, что попыталась бы стучаться даже в ад за этими зернами, только бы получить свою дозу.

Ее шутка вызывает у меня смех — мой настоящий смех, не тот, который слышит ЭйДжей, когда я пытаюсь заставить его прекратить рассказывать плохую шутку, прежде чем он наговорит кучу дерьма.

Я приглашаю Шарлотту в дом и провожаю через гостиную на кухню. Интересно, что она думает о диванных подушках, подставках и разбросанной почте на полу после моего недавнего выступления в образе Тасманского дьявола.

— Keurig (Примеч.: капсульная кофемашина популярного бренда), — говорит она, глядя на кофеварку. — Мне нравится твой выбор, — я отодвигаю стул из-за стола и предлагаю ей присесть. — Вы обжились довольно хорошо для тех, кто переехал сюда совсем недавно.

— Не люблю чувствовать себя переселенцем, — говорю я, вытаскивая пару кружек из шкафа.

— Понимаю, — бормочет она в ответ, глядя на свои ногти и проверяя каждый из них, как будто используя этот жест, чтобы отвлечься от чего-то. Меня заинтересовало ее внезапное изменение в настроении, я, наверное, сказал что-то не то.

Я беру сахар и сливки и ставлю их перед ней.

— Ты в порядке? — спрашиваю я.

— Я прошу прощения за грубость, — отвечает она, не сбиваясь с ритма. — Я не должна была быть такой навязчивой, заставив пригласить меня в дом, зная тебя всего лишь двадцать минут. Я действительно просто хотела попросить немного кофе, но... это странно. Спрашивать, есть ли у тебя кофе больше, чем для одной чашки. Учитывая обстоятельства, это было не смешно. Прости. Я не знаю точно, есть ли кто-нибудь еще другой на нашей улице, ну, пары с детьми, к кому можно постучаться и не попасть в неловкую ситуацию. Все мамы с автобусной остановки живут на других улицах, — она испускает громкий стон. — Привет, я Шарлотта и мне нравится бродить и делать из себя дурочку при первом же знакомстве с хорошим человеком.

Ее нервный смех на самом деле успокаивает меня.

— Я пригласил тебя, так что все в порядке, — отвечаю я, усмехаясь. Я улыбаюсь, осознавая, что почти забыл, что отправил своего ребенка на войну.

Когда чашки наполнены, Шарлотта тянется за салфеткой к середине стола и вытирает просыпавшийся сахар. Я ловлю себя на том, что, наблюдая за ее руками, вспоминаю, как выглядели руки Элли, когда она протирала обеденный стол. Наши столы всегда были очень чистыми. Все и всегда было очень чисто. Элли называла себя чистоплотной маньячкой. Я думаю, что она просто была зациклена на этом, но она предпочитала называть себя именно так.

Звонкий стук двух кружек друг об друга вытягивает меня из моих мыслей об Элли, заставляя сфокусировать свое внимание на незнакомке, сидящей передо мной. Если бы мы были в старом доме, я, наверное, вырвал бы глаза Шарлотте за то, что другая женщина касается своими руками тех мест, которых касались руки Элли. Это как раз и было одной из многих причин, из-за которых я продал наш дом. Фактически, я жил с Элли в ее гробу. Если не считать того, что я все еще жив.

Шарлотта протягивает мне одну из кружек, когда я сажусь напротив нее. Это так странно. Я ее не знаю вообще, а она сидит за моим кухонным столом.

— Я не могу даже представить себе, что ты пережил, — говорит она.

Я ненавижу сочувствие. Действительно ненавижу. Когда в твоей жизни слишком много какой-то одной вещи, она, так или иначе, становится наименее желательной.

— Это было тяжелое время, — говорю я, проводя пальцами по своим волосам.

— Одна из моих самых близких подруг потеряла мужа, — говорит она, поставив свою кружку. — Я видела, что ей потребовались целые годы, чтобы собрать осколки своей жизни. Никто и ничто не смогло облегчить ее жизнь тогда, но каждый из нас мог попытаться хотя бы быть рядом, когда она нуждалась в нас.

Я знаю, что не облегчал эту сторону моей жизни ни для ЭйДжея, ни для родителей. На самом деле, я был еще той занозой в заднице. Они все пытались собрать кусочки меня и сложить их обратно вместе таким образом, как они думали, я теперь должен был жить, но Шарлотта права, никто и ничто не сможет помочь человеку, потерявшему половину своего сердца.

— Это ужасно, — все, что я могу ответить.

Ее взгляд смещается с меня на пустое место рядом со мной, на фоторамку, которую я поставил на столе. Элли. Улыбаясь, Шарлотта проводит пальцем вниз по рамке.

— Она прекрасна. Олив выглядит точно так же, как она, — Шарлотта убирает руку от рамки и с сочувствием прикасается к моей руке. От ощущения ее прикосновения все у меня внутри застывает. Тяжелое дыхание застревает в горле, и я опускаю глаза на наши руки. — Она ушла недавно?

Я киваю головой, чувствуя некоторую злость внутри себя. Почему она заставляет меня отвечать на все эти вопросы? Большинство людей, которых я не знаю, будут на цыпочках обходить эту тему. Обычно они просто бросают сочувствующий взгляд, но не Шарлотта. Она умудряется приоткрыть эту запертую дверь, которую я изо всех сил старался держать закрытой.

— Она умерла пять лет, восемь месяцев и двадцать семь дней назад, рожая Олив.

Мне было интересно, когда Шарлотта сломается, и предполагаю, что этот момент наступил. Она по-прежнему глядит на меня широко раскрытыми глазами, но теперь они наполняются слезами. Я не хочу, чтобы кто-то плакал из-за меня или передо мной. Я не хочу, чтобы кто-то говорил со мной, смотрел на меня или был рядом со мной. Я хочу чувствовать, что тоже умер, потому что мне так намного проще жить. Я не могу этого вынести, поэтому отдергиваю свою руку подальше от нее и встаю. Обдумывая вариант спасения из этой ситуации, я напоминаю себе, что не могу сбежать из своего дома. Поэтому просто убираю со стола сливки и сахар прочь, делая все возможное, чтобы как-нибудь намекнуть, что наше кофепитие подошло к концу, иначе я могу испортить все.

Время остановилось, только тишина и до сих пор слезы в ее глазах, поэтому я выхожу из комнаты. Я оставляю ее там плачущей, потому что… потому что я не знаю, как перестать вести себя как мудак по отношению к любому, кто посмеет ступить в мою жизнь.

Я нарезаю круги по гостиной, пытаясь выровнять дыхание, ожидая пока мое сердце откажется от матча по боксу с моими ребрами. Но оно никогда не уступает. Сердце всегда побеждает над всем остальным. Что бы я ни хотел почувствовать — именно за ним всегда последнее слово.

Я падаю на диван, выпуская весь воздух из легких. Боль снова обострилась и ощущается так же, как это было пять лет назад. Это как осколок в ране. Если рана закрывается вокруг того, что вызывает боль, то боль навсегда останется. Я почти свыкся с этим.

— Я даже не знаю твоего имени, — говорит Шарлотта, выходя из кухни и потирая запястья.

— Хантер, — бормочу я тихо.

— Я прошу прощения за то, что была такой навязчивой и не в меру любопытной, но ты выглядишь так, будто тебе нужен друг. Мы соседи, поэтому я подумала... — я мог бы быть отличным лотом для благотворительности или жалости, чтобы заставить ее почувствовать себя лучше.

— Спасибо, — говорю я грубовато. — Я, как правило, веду нормальный образ жизни. Просто бывают дни, как сегодня, — когда что-то впервые происходит в жизни Олив. И тогда многое приходит в голову, гораздо проще перенести все это, когда у тебя уже был похожий опыт в жизни. Я обычно не веду себя так.

— Я ходила на терапию с моей подругой после того, как ее муж умер, это был единственный способ, чтобы заставить ее двигаться дальше. Врач всегда говорил ей, что боль никогда не уйдет, но, в конце концов, после черной полосы наступает белая. Он также сказал ей, что трудные дни в жизни будут всегда, они будут тяжелыми, независимо от того, сколько времени пройдет. Скорбь, как шрам, — ты можешь прикрыть его, как захочешь, но он всегда будет там.

Она говорит то, о чем я всегда думал. Каждый говорил, что со временем боль уменьшится, в конечном итоге мне станет легче, я буду двигаться дальше и забуду о ней. Но на самом деле, боль напоминает о себе, и я не хочу ее забыть, так что я просто терплю боль и ношу ее, как тяжелый мешок на спине. Иногда я ношу его с гордостью, а иногда позволяю ему накрыть меня, например, как сейчас.

Шарлотта громко выдыхает и оглядывает комнату, сосредоточив внимание на том беспорядке, в котором валяются мои подушки от дивана.

— Кем ты работаешь, Хантер? — спрашивает она нерешительно, садясь в кресло напротив меня.

И я открылся. Пришло время. Неужели она только что стала моим терапевтом? Потому что, да, я готов к этому.

— Я плотник. Мы с братом руководим компанией.

Как, черт возьми, мне заставить эту женщину уйти? Мне было нужно время, чтобы подготовить Олив к школе, прежде чем я с головой окунусь в работу, а вместо этого у меня есть Шарлотта, которая вытягивает каждую деталь моей жизни. Больше, чем я хочу поделиться за один день.

— Ты, случаем, не из «Гарольд и сыновья»? — спрашивает она, поправляя подушку позади себя, укладывая ее удобнее. Я не хочу, чтобы ты устраивалась поудобнее в кресле, за которое мы боролись с Элли целых две расточительные недели. Я ненавидел его, и я выиграл в споре. После того, как она умерла, я купил его. Теперь это мое любимое кресло.

— Да, мы из «Гарольд и сыновья».

Есть только три деревообрабатывающих компании здесь, в Сейдж. И только одна из них является семейной.

— Да ладно? — визжит она. — Мои родители работали с вами, ребята, несколько месяцев назад, чтобы отполировать их древесину.

Я думаю минуту, вспоминая несколько рабочих участков твердых пород дерева, с которыми мы работали. Только один из двух был в старой части города.

— В Олсенс? — спрашиваю я.

— Да, — усмехается она. — Это они. Как тесен мир.

— Твои родители ― замечательные люди. Они были очень добры, — мой голос становится монотонным. Зачем кому-то сидеть здесь и продолжать разговаривать со мной? Я сам пригласил ее, но это было до того, как я узнал, что она самка богомола, или, в данном случае, «охотящийся» богомол. — Чем ты занимаешься?

Почему я спрашиваю? Меня не волнует, чем ты занимаешься. Но я должен. Поэтому я спрашиваю. Я должен приложить усилия, чтобы поговорить с красивой женщиной, особенно когда пригласил ее в свой дом. Мои мысли должны быть непристойными в данный момент, и я надеюсь на то, что она мыслит так же. Вместо этого я смотрю на фото Элли, которое висит на стене позади Шарлотты.

— Я инженер-программист, — отвечает она. Этот ответ заставляет меня отвлечься от фотографии Элли и перевести взгляд на лицо Шарлотты, но я вовремя осознаю, что это было бы невероятно грубо с моей стороны ― выглядеть таким шокированным — так что я делаю все возможное, чтобы сдержать свою реакцию. Внешне она не похожа на инженера-программиста, и все-таки… Я просто не уверен, что видел когда-либо женщину ее типа, увлеченную такой напряженной профессией. Ничего себе, я реально женофоб.

— Очень круто. Ты работаешь на дому?

Она одета хорошо для восьми утра, но точно не в корпоративной одежде. Джинсы, кеды и белая футболка с длинным рукавом были бы неприемлемы в любой компании «белых воротничков» из всех, что я когда-либо видел. Но, я полагаю, времена изменились. Этот дресс-код был одной из причин, по которой я принял решение взяться за строительство вместо финансов, когда закончил школу. Застрять в костюме, работая по десять часов в день, и приходить домой с головной болью — это никогда не привлекало меня. Хотя теперь, когда мне скоро стукнет тридцатник, мое тело, ноющее от работы в костюме, чувствовалось бы очень даже привлекательно.

— Да. Я управляю собственной компанией, — говорит она немного с гордостью. — Когда-нибудь слышал о TheLWord.com?

Сайт знакомств. О, черт. Внутренне я усмехаюсь при его упоминании. Эти вещи считаются воплощением любви. Знакомство незнакомых людей только потому, что их интересы совпадают, не является для меня нормальной формой общения, но, эй, кому-то это подходит. Безусловно, это не мое дело. Конечно, ЭйДжей полностью не согласился бы, так как TheLWord.com — то место, где он встретил Алексу, женщину-диктатора его мечты.

— Конечно, слышал. Это твоя компания?

— Мне нравится помогать людям влюбляться. Что еще могу сказать? — она выглядит застенчивой или сдержанной, честно говоря, это немного шокирует, учитывая ее недавнюю напористость. — Какая ирония, что в итоге я развелась, да?

Верно. Думаю, это как быть врачом с неизлечимой болезнью.

— Мы живем и учимся. Держу пари, твой развод поможет расти компании таким образом, чтобы помочь другим избежать пути, которым прошла ты.

Возможно, это и не так. На самом деле, я надеюсь, что это не так, мы в любом случае приходим к логическому завершению любых отношений — без разницы, каким будем этот конец. Это не лишено смысла, если кто-то захотел остаться один прямо сейчас. Я имею в виду, я просто позволил Олив уйти из поля моего зрения первый раз в жизни за последние пять лет, и вот я здесь с женщиной, которую встретил час назад. Я обычно не веду себя так. На самом деле, я избегал людей и мыслей о приобретении новых друзей именно по этой причине. Шарлотта смотрит на часы и ее глаза округляются.

— О, ничего себе, целый час прошел так быстро, — она смотрит на меня. — Ты ведь будешь в порядке до трех?

Я такой жалкий? Да. Да, я такой.

— Все будет хорошо. Я должен быть на работе в течение часа, и Олив была достаточно любезна, чтобы оставить мне тарелку с кашей на завтрак, который я должен обязательно съесть.

Воздух снова начинает просачиваться в мои легкие, когда я чувствую, что эта встреча подходит к концу.

— Что ж, мне было интересно поговорить о переполненной чаше талисманов, но я предполагала, что ты либо голодаешь, либо ищешь горшок с золотом, — с хитрой усмешкой она вспыхивает, быстро подмигнув мне, и уходит. — Ну, Хантер, было очень приятно, наконец, встретиться с моим новым соседом. Если тебе нужен кто-то, чтобы поговорить, мой дверной звонок находится всего в тридцати метрах от тебя.

— И тебе того же. Родители-одиночки держатся рядом, не так ли?

Я только что это сказал? Это был я. Она смотрит на меня тем же взглядом, которым бы я тоже смотрел, если бы мне кто-то сказал нечто подобное.

— Верно. Мы пройдем через это, — тихо говорит она. — Спасибо за кофе.

Мы. Нет такого понятия, как «мы». Только Олив и я. Я встаю и провожаю Шарлотту к входной двери, открыв ее и отойдя в сторону, когда она проходит мимо.

— Я рада, что мы встретились, — говорит она.

Я не отвечаю. Ничего хорошего не выйдет из моего рта, чтобы я ни сделал. Это никогда не было моим намерением — закрыться от всего мира после ухода Элли из жизни, но я воспринимаю это как неофициальное обязательство. Если Элли не смогла двигаться дальше, то почему я должен? Я знаю, что это иррационально, как и большинство обычных решений, которые я принимаю, но это имеет смысл в моей голове. Я надеюсь.

Я смотрю, как Шарлотта идет по моей дорожке и пересекает улицу, но теперь я закрываю глаза, чтобы не пялиться на ее зад, потому что... почему я хочу пялиться на ее задницу? «Потому что у нее классная задница, вот, вероятно, поэтому». Я реально стараюсь держать глаза закрытыми, но явно не обладаю такой силой воли, как думал раньше. Никто бы не смог устоять на моем месте. Поэтому я отказываюсь от этой идеи и даю себе несколько последних минут посмотреть на нее, прежде чем она исчезает внутри своего дома. Я мудак-мудаком, чей день сегодня стал немного лучше, несмотря на все мои усилия избежать того, что могло бы быть талисманом в моей жизни — той, у кого нет кофемолки.