23:30

Мне приходится прикрывать глаза от света фонарика полицейского, который в темноте парка больше похож на прожектор.

Меня арестуют! Боже мой! Боже мой! Меня арестуют и депортируют, и я больше никогда не смогу вернуться в Нью-Йорк… Даже если все-таки я захочу учиться в Колумбийском университете, меня не пропустят на таможенном контроле! Я протяну какому-нибудь мужчине с усами – понятия не имею, почему именно с усами – свой паспорт, а он проверит мое имя по компьютеру, а затем посмотрит на меня и скажет:

– Постой-ка, милая… Разве не тебя арестовали за катание на ледянке в Центральном парке?

И тогда мой левый глаз начнет дергаться, потому что он всегда дергается, когда я собираюсь соврать… Я попытаюсь ответить полицейскому «нет», но он остановит меня, покачав головой. Он вернет мне мой паспорт, а затем откуда ни возьмись у меня за спиной обнаружатся два огромных парня.

– Мисс, пожалуйста, пройдемте с нами.

Даже прежде чем я пойму, что происходит, я буду сидеть в самолете, направляясь домой. И конечно же они забудут выслать мой багаж!

Я слышу, как недовольно лает Мистейк, бешено извиваясь в руках Энтони, который пытается хоть как-то успокоить собачку. Затем раздается звук хруста обледеневшей травы под чьими-то ботинками, и я начинаю убеждать себя в том, что проникновение в Центральный парк не самое страшное преступление на свете, так ведь? Я же не пропущу свой полет домой, застряв в тюремной камере? И за такое на самом деле не депортируют, не так ли?

– Только не это, только не это, только не это, – бормочу я, и Энтони снова берет меня за руку, сжимая мою ладонь своей.

Я наконец осмеливаюсь открыть глаза и вижу, что Энтони смотрит прямо на меня. Он ни капли не волнуется. Точнее, он выглядит абсолютно спокойным, словно то, что происходит с нами, полнейшая ерунда. Энтони отдает мне Мистейк, а затем подходит к полицейскому с поднятыми вверх руками. Но не так, словно он сдается, а так, как будто уверяет его: «Да все путем».

– Нам очень жаль, офицер.

Полицейский оказался невысоким мужчиной с гладко выбритой головой. В ширину он почти точно такой же, как в высоту, и настолько мускулистый, что кажется, будто форма на нем вот-вот треснет.

– Вы нарушили границы, – говорит полицейский, переводя взгляд с Энтони на меня. – Видите тот огромный железный забор? Он здесь для того, чтобы не пускать всех подряд на территорию парка. Мне придется отвезти вас в участок.

Энтони поднимает руки в жесте, который, видимо, означает: «Вот черт, простите, это все моя вина».

– Мне так жаль, – говорит Энтони. – Мне следовало догадаться… Мой старший брат – полицейский. Я просто… Просто очень хотел познакомить туристку из Англии с секретными местами Нью-Йорка, вот и все. Полагаю, мы немного увлеклись. – Он сокрушенно качает головой.

Полицейский смотрит на Энтони, направляя фонарь поверх наших голов – освещая, но не ослепляя нас:

– Так твой брат – коп?

Энтони вежливо кивает:

– Да… Люк Монтелеоне. Он работает на Семьдесят четвертой улице, в Бруклине.

Офицер хмурится и отходит от нас на несколько шагов. Он обращается к кому-то по своей рации (называясь Маркесом) и просит подтвердить, что Люк Монтелеоне – полицейский на Семьдесят четвертой улице. Когда хриплый женский голос отвечает ему, что все верно, Маркес подзывает нас к себе.

– Ладно, слушайте, – говорит полицейский, вешая фонарик обратно на пояс. – Я не собираюсь оформлять ваше задание. – Он отворачивается от нас на секунду, глядя на заснеженные холмы и улыбаясь. – Я понимаю… Такое место, вы вдвоем… Вы молоды и хотите наслаждаться ночью. Хотите наслаждаться друг другом…

Я прячу свое лицо в шерстке Мистейк, на случай, если мое смущение слишком очевидно.

Маркес улыбается нам:

– Это все, ребята, конечно, круто. Но вы все-таки должны играть по правилам, понимаете? Вы не сможете наслаждаться друг другом… – Да почему он продолжает говорить об этом? – Если будете заперты в тюрьме.

Офицер снова обращается к кому-то по рации, спрашивая, есть ли где-нибудь близости патрульные машины, и в следующее мгновение я понимаю, что он ведет нас к Пятой авеню, где нас ждет полицейский автомобиль. Офицер Маркес подходит к окну со стороны водителя. Я вижу в машине коротко стриженную женщину и кудрявого парня, оба они одеты в полицейскую форму.

– Привет, Лейни. – Я предполагаю, что полное имя женщины Элейн. – Спасибо за помощь.

– Подождите, что? – вскрикиваю я. – Вы на самом деле собираетесь арестовать нас?

Я уже всерьез думаю о побеге, но сомневаюсь, что убегу далеко с Мистейк на руках.

Энтони вновь берет меня за руку.

– Они просто хотят отвезти нас домой, – шепчет мне он, а затем обращается к Маркесу: – Я очень ценю ваши старания, офицер, но все в порядке.

Офицер Маркес качает головой:

– Сынок, я не знаю, почему вы предпочли оказаться в парке сегодняшним вечером, но вам стоит вернуться домой. Рождество на дворе. Поверь человеку, который не может быть сегодня с семьей: ты хочешь провести Рождество дома, с близкими людьми.

Энтони некоторое время просто смотрит на полицейского, и я понимаю, что он больше не собирается протестовать. Парень опускает взгляд на землю, а потом переводит его на меня:

– Я так понимаю, мне не уйти от восьмого шага?

Со скоростью, с которой Лейни ведет машину, я, наверное, могла бы оказаться у себя дома в Лондоне – если не к полуночи, то уж точно к завтраку. Помогает еще и то, что на дорогах практически нет машин: улицы Нью-Йорка словно погрузились в спячку в ночь, когда сочельник перетекает в Рождество. Вокруг так тихо и пустынно, что звук двигателя автомобиля Лейни практически оглушает нас. Мистейк, явно переживая из-за этого, лаем и поскуливанием умоляет нас с Энтони прекратить шум.

Я поворачиваюсь к Энтони:

– Значит, твой брат стал полицейским?

Парень, поджав губы, уставился на свои колени. Похоже, это не самая любимая его тема для разговора.

– Угу, – бурчит Энтони, взглянув на Лейни, которая разговаривает со своим напарником. Ни один из них не обращает на нас внимания. – В такие моменты это очень полезно.

Я шутливо толкаю его в плечо:

– Правда? И часто ты протаскиваешь девчонок в парк? – Энтони не отвечает, только качает головой, как бы говоря: «А… неважно». – Тем не менее, наверное, круто, когда твой брат – полицейский.

Энтони не просто смеется, он практически взрывается смехом:

– Быть младшим братом патрульного… Ну, скажем так, когда твой старший брат занимается тем, чем занимается Люк, вряд ли кто-нибудь одобрит то, что ты постоянно сидишь в своей комнате и пишешь что-то в блокноте.

– Что ты имеешь в виду? – Я ничего не могу понять.

– Я имею в виду… – Энтони делает паузу на секунду, усмехаясь, а затем вздыхает, как бы говоря: «Ну ладно, я расскажу тебе, почему бы и нет?» – Мой старик не учился в колледже, поэтому не понимает, зачем он нужен. Там, откуда мы родом, люди знают, как выживать, но понятия не имеют, как планировать будущее. Понимаешь, о чем я? Во всяком случае, так отец всегда говорил мне… – Энтони продолжает более низким и грубым голосом: – «Энтони, сынок, какой смысл думать о завтрашнем дне, если сегодня может прийти и… бум… просто ударить тебя в лицо?»

– Но ты поступил в Колумбийский университет, – возражаю я. – Так что твой отец, наверняка, гордится тем, что у тебя есть талант, что ты не просто балду пинаешь.

– Ну, он понимает, что это неплохо, – говорит Энтони, забирая у меня из рук Мистейк. – И не пойми неправильно, он конечно же гордится мной. Он не знает, почему я хочу это сделать, но говорит, что я могу писать истории, что у меня есть воображение. Но… – Парень снова заговаривает голосом своего отца: – «Ты не можешь навоображать себе будущее и оживить его, малыш. Если бы это было возможно, я бы давно играл за „Метс“».

Нет, я все понимаю, но эта последняя фраза!

Энтони улыбается, потирая шею, словно от передразнивания голоса отца у него разболелось горло.

– Он каждую неделю подсовывает под мою дверь брошюры о поступлении в полицейскую академию. Ты знала, что их зарплата может доходить до тридцати штук в год?

– Нет, не знала, – отвечаю я, стараясь говорить спокойно, чтобы злость на отца Энтони, которая кипит внутри меня, не превратилась в настоящий гнев.

Лейни завозит нас в тоннель «Баттери», который, как утверждает знак на въезде, приведет нас в Бруклин. Когда мы оказываемся внутри, тишина становится столь оглушительной, что я на мгновение даже опасаюсь, не оглохла ли я на самом деле.

– Уверена, он сменит пластинку, когда ты издашь свой первый бестселлер или получишь какую-нибудь литературную награду, – улыбаюсь я.

– Сомневаюсь, что отец когда-нибудь поймет мои пристрастия. Зато моя мама… Ей всегда нравились мои истории. – Энтони грустно улыбается, и я смотрю на его лицо, чтобы убедиться, что он не заплачет. Я уже готова протянуть к нему руку, когда парень, помотав головой, переводит взгляд на меня: – Ты говорила про Колумбийский университет, но я так и не спросил, что ты собираешься изучать.

– Журналистику. Я всегда мечтала об этом. – Я внезапно ощущаю себя очень неловко: никогда не умела говорить с людьми о своих мечтах и надеждах. Я стараюсь никому не показывать, насколько это важно для меня.

– Круто, – говорит Энтони. – Факультет журналистики в Колумбийском университете – один из лучших на северо-востоке. А может, даже во всей стране.

– Да, так мне говорили. Но…

Я чувствую на себе взгляд Энтони.

– Но что?

Давай, Шарлотта, раз уж Энтони смог поделиться с тобой историей о своей маме, то ты уж точно сможешь рассказать ему о своих планах.

– Честно говоря, я сомневаюсь, что буду тут учиться.

– Ты серьезно? Ты разве только что не слышала, что я назвал Колумбийский…

– Я слышала… – Я хочу взглянуть на Энтони, но появляется ощущение, что невидимая и очень сильная рука удерживает мою голову на месте, и мне приходится продолжать смотреть на собственные колени. – Я и раньше это знала…

Энтони издает насмешливый стон.

– Это все из-за Ко… из-за него? Какого-то придурка из Уэстчестера? Но почему? Его тоже зачислили раньше срока и ты не хочешь с ним там столкнуться?

Хотела бы я, чтобы все было так просто. Так понятно.

Я протягиваю руку и чешу Мистейк за ухом, как будто мне требуется зарядиться от нее смелостью, чтобы продолжить говорить.

– Нет… Нет, Колин решил отложить поступление в колледж на год, чтобы попутешествовать. Но я… Не знаю… Нью-Йорк теперь кажется совсем другим. Я не уверена, что хочу сюда переехать.

Энтони ничего не говорит в ответ, и я понимаю, что он ждет, когда я посмотрю на него. Я заставляю себя повернуться. Свет от огней тоннеля мелькает на лице парня, от чего его глаза будто мерцают. Как и тогда, перед зеркалом в «Мэйсис», наш зрительный контакт кажется каким-то особенным.

– Это же твоя мечта, – наконец говорит Энтони. – Город кажется другим? Ну и что? Смирись. Это же твоя мечта. – Он снова сжимает мою руку. – У тебя все получится.

Лейни вырывается из тоннеля, волшебные огоньки пропадают, и очарование момента исчезает. Секунду спустя Энтони не выдерживает и отводит взгляд.

– Смотри-ка, – говорит он, указывая на часы на приборной панели. Я опускаю глаза на время. Без одной минуты двенадцать. – Уже почти…

Часы показывают полночь. Мы поворачиваемся друг к другу, и я поражаюсь тому, каким… нормальным кажется то, что я сижу в чужой машине в чужом городе… с каким-то парнем, которого я знаю около десяти часов. Я понятия не имею, что делать или говорить в данной ситуации, но почему-то – уж не знаю почему – мне это нравится. Может, потому что с Энтони мне не нужно притворяться кем-то, кем, как мне кажется, он хотел бы меня видеть. Сегодня я продемонстрировала ему все свои хорошие стороны и некоторые… не такие уж хорошие, но Энтони все еще здесь, он не сбежал. Поэтому… да, нет ничего страшного в том, что сейчас нам нечего сказать друг другу и мы просто молчим.

– С Рождеством.

Я едва разбираю шепот Энтони за грохотом двигателя автомобиля Лейни. Я рада, что она хотя бы не включила сирену. Более того, я рада, что я не там, где должна была быть сейчас: вероятно, дремать в самолете, совершающем посадку в лондонском Хитроу. Я больше не сожалею о том, что не попала на свой рейс.

Ну да, молодец, Шарлотта, сейчас самое время думать об этом. Ответь Энтони!

Но, прежде чем я успеваю это сделать, парень отворачивается от меня, чтобы посмотреть в окно. Моя ладонь все еще находится в его руке, и я крепко ее сжимаю.

В течение нескольких минут мы сидим молча, пока Лейни, чей голос легко перекрывает грохот двигателя, спрашивает, где именно нас высадить. Энтони объясняет ей путь к своему дому, и примерно через пять минут после того, как мы выехали из тоннеля, мы прибываем на место. Мы благодарим Лейни, которая советует нам больше не попадать в неприятности, а также просит Энтони передать привет брату, а затем прощаемся. Когда патрульная машина скрывается за углом, мы поворачиваемся к простенькому двухквартирному дому с небольшим садовым участком перед ним. Трава немного неухоженная и заросшая, но растения в горшках на крыльце говорят о том, что когда-то за этим садиком тщательно ухаживали. Интересно, любила ли мама Энтони заниматься растениями? Парень еще сильнее сжимает мою руку, и я, повернувшись к нему лицом, вижу, как крепко он стиснул зубы.

– Не забывай, – говорю я ему, – если будет совсем тяжело, просто выстави перед своими родственниками девушку в качестве развлечения. – Мистейк лает, извиваясь в руках Энтони. Мы оба смеемся. – Ну, или кинь в самого ближайшего родственника щенком.

Энтони улыбается, наверное, впервые с тех пор, как мы катались на ледянках.

– Мне кажется, с моей семьей даже Мистейк справиться не сможет.

Но парень держит щенка перед с собой, словно щит, пока мы поднимаемся по ступенькам к входной двери. Он поворачивает ключ в замке и в следующую секунду меня окружают запах фрикаделек и гомон голосов. Звуки и ароматы похожи – как ни странно – на уютное объятие, которое искренне радует меня после мороза. Энтони ведет меня по коридору, обшитому деревянными панелями, которые кажутся довольно старомодными, как и мягкий узорчатый ковер. Мы сворачиваем направо, обходя вешалку, полностью завешанную куртками и пальто.

Я захожу вслед за Энтони на кухню в задней части дома, где за столом с пустыми тарелками, бокалами вина и кружками пива сидят пять человек.

– Вы только посмотрите на это, – с наигранным возмущением заявляет Энтони. – Вся семья ужинает вместе!

Во главе стола расположилась пожилая женщина в темно-зеленом кардигане, ее невысокая приземистая фигура кажется мощной, несмотря на то что она сидит между двумя плотными мужчинами, которые оба выглядят так, словно когда-то носили полицейскую форму. Женщина указывает Энтони на свободное место за столом и говорит таким голосом, словно никогда в жизни не покидала Италию:

– Осталось еще много, Антонио. – И указывает рукой в сторону горшочков и различных блюд, стоящих в центре стола. – Ты, должно быть, голоден. Тебя не было целый день.

– Да, где ты был? – спрашивает мужчина справа от нее.

Энтони изображал отца ужасно похоже. Я замечаю, что вся семья смотрит на него с беспокойством: высокий широкоплечий парень в простой белой рубашке на пуговицах (самый молодой, не считая нас, на этой кухне, поэтому я решаю, что это брат Энтони – полицейский по имени Люк), другой плотный мужчина, сидящий слева от пожилой дамы, и стройная невысокая женщина в коричневом кардигане и клетчатой юбке.

– Все в порядке? – спрашивает Люк, допивая остатки пива из своего стакана.

– Да-да, – кивает Энтони, – все хорошо.

Он быстро представляет мне всю свою семью. Пожилая женщина – его бабушка Фиорелла, справа от нее сидит его отец Вито, слева – дядя Фрэнк, женщина в коричневом кардигане – его тетя Карла, которую, как я понимаю, и нужно благодарить за весь этот праздник, который мы пропустили. Энтони представляет мне Люка как своего «старшего брата-полицейского», из-за чего все, особенно Вито, бросают на него неодобрительные взгляды.

Когда Энтони заканчивает с представлениями, Люк указывает на Мистейк:

– А что это за собака?

– Длинная история, – машет рукой Энтони. Это на самом деле преувеличение, но я не собираюсь спорить.

Бабушка Энтони протягивает нам стаканы с кока-колой, склоняясь через весь стол.

– Это твоя новая девушка? – спрашивает она Энтони.

– Нет, nonna, Шарлотта – новый друг, которого я завел сегодня вечером, – объясняет Энтони. Немного слишком поспешно.

Пожилая женщина поворачивается ко мне:

– Ты больна?

Думаю, это все-таки вопрос. Хотя она выдает его скорее как диагноз.

– Нет-нет, – убеждаю ее я. – Со мной все хорошо.

– Но ты такая бледная, cara, – говорит бабушка Энтони, указывая на еду на столе. – Ешь все что пожелаешь. Не стесняйся!

Ничего не могу с собой поделать и касаюсь рукой своего лица. Своего очень бледного лица. Я только бормочу слова благодарности, когда Эн-тони садится на единственный свободный стул за столом, а Люк встает у раковины, освобождая для меня место рядом с Карлой, которая накладывает две большие тарелки лингуини. Она ставит одну тарелку передо мной, а другую – перед Энтони, который все еще держит на руках весьма заинтересовавшуюся происходящим Мистейк.

– Давай ее мне, – предлагает Вито. – Поешь спокойно.

Энтони встает, чтобы передать щенка отцу. Ми-стейк забавно дергает лапками все время, пока ее несут от одного представителя семьи к другому. Все смеются… Кроме бабушки Энтони, которая ударяет ладонью по столу, веля кому-нибудь дать бедному псу хоть какую-нибудь еду!

Карла тут же бросается исполнять приказ, накладывая маленькие колбаски на блюдце для Мистейк, которое она ставит под стол. Мы с Энтони посыпаем пармезаном нашу пасту. Я стараюсь скрыть свою реакцию, попробовав получившееся блюдо, но это непросто.

– Ой, остыло, да? – огорченно спрашивает Карла. – Давайте подогрею.

– Нет-нет, все в порядке, – говорю я ей. – Правда.

Энтони рядом со мной кивает и шутит, что любит, когда макароны «холодные, как покойники».

На секунду Карла кажется обиженной, но затем она начинает громко смеяться, как и все остальные, и я понимаю, что семья Энтони разрушает еще один стереотип, в который мы, англичане, привыкли верить: американцы не демонстрируют своей привязанности.

Смех длится на протяжении нескольких секунд, а затем «ха-ха», превращается в «хм-хм», которое, в свою очередь, переходит в простое «м-м-м». Затем все замолкают.

Я смотрю в свою тарелку, опасаясь, что если я подниму взгляд, то собравшиеся за столом поймут, что я гадаю, как долго они сидят здесь сегодня вечером. Что они поймут, что я знаю достаточно о том, почему они молчат. Я не знакома с этими людьми, но точно могу сказать, что они не хотят говорить о своем горе, которое сейчас ощущается особенно остро, потому что пятнадцать минут назад настала первая годовщина смерти их матери, жены, сестры…

Я предпринимаю попытку вернуть веселье в эту комнату:

– Вот это вы отмочили!

Со всех сторон стола на меня уставилось шесть человек. Я прямо чувствую, как Мистейк под столом прекращает есть и смотрит на меня точно так же. Ну конечно, американцы так не говорят. Наверное, всем за столом кажется, что я только что назвала их катетерами или чем-то в этом роде.

– Думаю, это самая странная девушка, которую ты когда-либо приводил домой, чувак, – говорит Люк, направляясь к холодильнику и указывая пальцем на своего отца. Тот кивает, и Люк достает для них обоих пиво. Затем он вновь поворачивается к Энтони: – Так что, могу я спросить?

– Я бы предпочел, чтобы ты этого не делал, – вздыхает Энтони, засасывая губами макароны.

Я чувствую, как моих ног касается что-то мягкое. Я опускаю взгляд и вижу облизывающуюся Мистейк, довольную, словно Оливер Твист, которая явно просит у меня добавки.

– Да ладно тебе, – улыбается Люк между глотками. – Ты был в полном восторге от того, что Майя сегодня возвращается из колледжа. И сегодня же вечером ты приходишь домой с другой девушкой?

– Шарлотта – просто друг, – повторяет Энтони. Как будто они с первого раза не поняли!

– Но что-то произошло, – возражает Люк. Он хмурится, как и все остальные представители этой семьи. – Что именно? Майя вернулась из Кали с каким-то новым чуваком?

Энтони не отвечает, но его напряженные плечи говорят сами за себя.

– Да ты, должно быть, шутишь, – стонет Люк, в то время как nonna Фиорелла взмахивает рукой:

– Ох, я должна преподать этой девчонке урок! – Ее голос подобен рычанию, и я смотрю в сторону, чтобы скрыть свою усмешку. Мне нравится бабушка Энтони.

Вся семья издает сочувствующие звуки, от которых Энтони только отмахивается.

– Я в порядке, правда, – говорит он, возвращаясь к еде.

Вито качает головой:

– Так поступить с парнем… да еще именно сегодня…

Тишина опускается на стол, словно гигантское одеяло, и мне необязательно смотреть на остальных, чтобы знать, что никто не смотрит друг другу в глаза. Мое сердце сжимается, когда я думаю, как эти люди пытаются пережить горе – сегодня, в такой особенно тяжелый день, – не обсуждая причин своей скорби.

Но затем Люк фыркает, и все, включая меня, удивленно смотрят на него.

– Ну, посмотри на это с другой стороны. Сохрани, что ты купил ей на это Рождество, и сможешь подарить все это новой девушке на следующее. Экономия!

Энтони закатывает глаза:

– Хватит пытаться сделать из меня жмота. Я не собираюсь присоединяться к твоему клубу скряг.

Люк, как бы сдаваясь, поднимает перед собой руки и смеется. Но затем вновь становится серьезным:

– Но с тобой все в порядке?

Сначала Энтони улыбается своей холодной пасте, а затем поднимает голову и кивает:

– Да. Со мной все в порядке.

– А вот с ней все будет совсем не в порядке, – бормочет себе под нос Фиорелла. – Если я однажды столкнусь с ней на улице.

Энтони наклоняется вперед и сжимает руку бабушки:

– Успокойся, nonna. Со мной все хорошо. Честное слово!

Тишина вновь воцаряется в комнате.

Наконец Карла нарушает тишину бормотанием:

– Ну и где эта девчонка? Ей следовало выйти и поздороваться. Диана! – Голос Карлы внезапно становится таким громким, что мне приходится отшатнуться от нее, чтобы спасти свои ушные перепонки.

Я слышу, как испуганно скулит под столом Мистейк. Вито тянется к собачке, чтобы погладить ее и успокоить.

На кухню заходит девочка-подросток, явно тот еще сорванец, в футболке болельщицы «Метс». Ее глаза широко распахнуты, а губы сжаты в тонкую полоску, словно девчонка задается вопросом, как она могла попасть в неприятности, находясь в другой комнате.

– Поздоровайся с Шарлоттой, – говорит ей Фиорелла, – новой бледнолицей подружкой Эн-тони.

– Да не подружкой, – возражает Энтони.

Как всегда, слишком поспешно, и я вновь задаюсь вопросом: неужели даже мысль об отношениях со мной так пугает? И я не хочу этого признавать, но мне очень интересно: неужели, в отличие от меня, парню не понравился наш поцелуй в «Поцелуйчиках».

– Привет, – говорит мне Диана.

– Здравствуй, – отвечаю я.

Диана уже собирается уходить, но останавливается на середине пути:

– Ух ты, круто, ты англичанка.

Вито усмехается, глядя на меня:

– Да, ты говоришь, как персонаж того сериала, как там его… – Он щелкает пальцами, пытаясь вспомнить. – Ну, о семье, где все женились на своих кузинах.

– «Аббатство Даунтон», – улыбается Фиорелла, снова взмахивая рукой, когда Диана исчезает, – кажется, это ее универсальный жест для всего.

– Точно, «Аббатство Даунтон», – соглашается Вито, поднимая Мистейк и усаживая ее себе на колени. – Ты похожа на героев сериала.

Видимо, Энтони вовсе не шутил о том, что ему трудно заметить отличия в акцентах разных регионов Англии. У меня нет ничего общего с «Аббатством Даунтон»! Я из Хампстеда, а он на «лестнице роскоши» располагается как минимум на пять ступеней ниже!

Мистейк выворачивается из рук Вито, пытаясь дотянуться до стола.

– Фу, Мистейк, нельзя, – говорю я ей. – Тебя же уже покормили.

Собачка смотрит на меня… ну, щенячьими глазками, как бы говоря: «Но, мамочка, там столько еды. Почему она не для меня?»

Карла, улыбаясь, наклоняется, чтобы поднять блюдце Мистейк.

– Я дам тебе еще немного, – говорит она. – А потом все, ты меня поняла?

Карла кладет на блюдце еще несколько колбасок и ставит его обратно под стол. Если бы Вито не держал Мистейк достаточно крепко, собачка, скорее всего, получила бы сотрясение мозга, срываясь вниз. Секунду спустя щенок уже у тарелки, носится по полу туда-сюда, стуча миской о ножки стола.

– Боже, надеюсь, она скоро станет поспокойнее, – бормочет Энтони себе под нос. – Трудно будет найти ей новый дом, если она все время будет так себя вести.

Люк, в этот момент склонившийся, чтобы погладить Мистейк, резко поднимает голову:

– Ты не можешь отдать ее! Ты что, шутишь?

– Ты собираешься выгуливать ее дважды в день? – спрашивает Энтони. – У тебя будет время между сменами?

Я смотрю на Энтони, пытаясь понять, о чем он говорит. Он считает, что Мистейк будет обузой? Неудобством? Понимаю, она у нас не так уж и давно, но я ожидала, что она будет значить для Энтони столько же, сколько для меня… Потому что я начинаю думать, что этот щенок был одной из причин, по которой я вынуждена была остаться здесь сегодня и отложить свой полет. Этот щенок… наш щенок.

А Энтони хочет его отдать, и я больше никогда не смогу ее увидеть.

Если я вернусь, конечно.

Но, может быть, на самом деле он этого не хочет?

– Изабелла… – по тому, с каким грустным вздохом nonna Фиорелла произносит это имя, я понимаю, что она говорит о маме Энтони, – дала бы тебе хорошую оплеуху за то, что ты хочешь отказаться от того, кто нуждается в тебе. Разве так тебя воспитывали, Антонио?

Кухню вновь заполняет гробовая тишина, и я понимаю, что все здесь ждали какого-нибудь сигнала, чтобы задуматься о том, кого с ними сегодня нет. И теперь наконец Фиорелла дала им такую возможность. Все, кроме меня, уставились на стол; Люк уселся на корточках над Мистейк.

Вито откашливается, опираясь на стол:

– Мы что-нибудь придумаем.

Карла кивает:

– Как и всегда.

Я изо всех сил стараюсь не начать всхлипывать, игнорируя покалывание в моих глазах. Энтони был не прав там, в парке. Никто здесь не притворяется, что это Рождество ничем не отличается от других. Все сидящие здесь люди – раздавленные, грустные, несчастные – ощущают отсутствие миссис Монтелеоне (черт возьми, даже я ощущаю его, хотя никогда ее не встречала) и вовсе не притворяются, что это Рождество точно такое же, как и всегда… без нее. Они просто пытаются понять, что же им теперь делать.

Я опасаюсь, что если буду рассматривать родных Энтони слишком долго, то они поймут, о чем я думаю. Я также не осмеливаюсь взглянуть на Эн-тони, потому что боюсь, что расплачусь из-за жалости к нему. Поэтому я просто сосредоточиваюсь на своей тарелке.

– А у нее хороший аппетит. – Я замечаю, как nonna Фиорелла кивает Энтони, как бы одобряя его выбор.

Я чувствую руку на своем плече и, обернувшись, вижу Карлу. Ее темно-карие глаза блестят от невыплаканных слез, и я понимаю, что она просто пытается сдержаться.

– Итак, Шарлотта, ты теперь живешь в Нью-Йорке? – спрашивает Карла.

– Пока еще нет, – говорит Энтони, и я отправляю ему многозначительный взгляд: «Во-первых, не отвечай за меня; во-вторых, мы много говорили сегодня об этом, но я еще не приняла окончательного решения».

– В этом семестре я участвовала в программе по обмену студентами, – объясняю я. – Хотела узнать, на что похож Нью-Йорк, прежде чем начать учиться здесь в университете в следующем году.

Карла встает и подходит к буфету, чтобы достать бутылку вина.

– Значит, ты собираешься в один из нью-йоркских университетов в следующем году? – Она поднимает бутылку, как бы спрашивая, хочу ли я вина.

Я качаю головой.

– Я пока не уверена, – отвечаю я. – Это серьезный шаг.

– Но это твое образование, – говорит Карла, наливая большой бокал вина для Фрэнка. То, как она это делает – автоматически, словно запрограммировано, как будто она делает это по несколько раз в день, ежедневно, – и то, что у нее точно такой же острый нос, смещенный немного влево, как у отца Энтони, подсказывает мне, что Карла замужем за Фрэнком и является сестрой Вито.

Женщина замечает, что я ее разглядываю:

– Что такое?

– Да нет, ничего. Я просто пыталась понять, кто из вас с кем в каком родстве. Но уже догадалась, что вы с Вито – брат и сестра.

– А ее не проведешь, – шутит Вито.

Карла садится за стол и наливает себе вина.

– Ты должна рискнуть, – говорит она мне. – И Колумбийский – отличный университет, правда, Энтони?

– Мне нравится, – отвечает парень.

Карла снова обращается ко мне:

– Ты должна использовать свою молодость на всю катушку. Следуй за своими мечтами, пока у тебя еще есть для этого силы.

– Ты вот следовала за своими мечтами, – бормочет Вито, – из-за чего в итоге в старости ходить толком не сможешь. Если она не хочет рисковать, не надо наседать на девочку.

Карла закатывает глаза:

– Старость настигает тебя независимо от того, что ты делал в молодости. Большинство из того, о чем ты мечтаешь, трудно реализовать, но нельзя не попробовать. Изабелла, она… она это понимала.

И вновь тишина опускается на нас. Это очень удручает.

Негромкий голос Вито раздается очень кстати:

– Да, да. Так и есть.

Я вспоминаю, каким Энтони был, когда мы только познакомились… Ему было больно, и на самом деле не столько из-за поступка Майи. Он не хотел идти домой. Парень не хотел скрывать свои переживания, просто боялся говорить об этом. Потому что разговор равноценен столкновению с ситуацией лицом к лицу, а столкновение лицом к лицу означает боль от потери матери, жены, сестры… Цель любой скорби – это в конце концов возвращение к нормальной жизни. Но Изабелла была такой значимой частью жизни всех этих людей, что они теперь просто не знают, что такое «нормально».

– Я искренне сочувствую вашей потере, – понурившись, тихо говорю я.

Родственники Энтони поднимают головы, их лица грустны, и они смотрят в разные стороны. Губы у всех крепко сжаты, словно они опасаются, что вот-вот заплачут. Вито и Люк кивают мне. Фрэнк уставился в потолок, качая головой. Энтони молча смотрит на меня, и я вынуждена заставлять себя не отводить от него взгляда, потому что внезапно начинаю переживать, не сказала ли я чего-нибудь лишнего.

– Ты хорошая девочка, – говорит Карла. Она посылает мне слабую, но искреннюю улыбку. А затем качает головой: – Рак – страшная вещь. Но с этим ничего нельзя поделать. Так что расскажи-ка нам, Шарлотта, что с тобой не так? – Женщина улыбается мне, как бы говоря, что прямо сейчас лучше обсудить этот вопрос, а не другие. Ох уж эта упрямая семейка! – Тебе предлагают отличную возможность, а ты не желаешь ею воспользоваться?

– Дело не в этом, – отвечаю я. – Мне просто… есть о чем подумать.

Фиорелла фыркает:

– По мне, так тут попахивает проблемами с мальчиком.

Я ничего не отвечаю, молча смотря на свои холодные макароны и удивляясь, как мне уже удалось съесть бо́льшую их часть.

– Позволь мне дать тебе совет, который я бы хотела получить от кого-нибудь в твоем возрасте. – Я поднимаю взгляд на Карлу и понимаю, что все, что она собирается сказать мне дальше, очень серьезно, ведь она положила нож и вилку! – Никогда не принимай важное решение, если оно, так или иначе, связано с мужчиной. Женщина должна оставаться женщиной, всегда думая о себе. В любом случае, большинство мужчин вообще не стоят твоих слез.

Я пытаюсь справиться с собой и не отводить взгляда от Карлы. Но все же проваливаю попытку и всего лишь на секунду бросаю взгляд на Эн-тони.

– Ну, – говорит Карла, возвращаясь к еде. Понимающая улыбка играет на ее губах. – Возможно, за исключением некоторых. – Затем она переводит взгляд на Энтони: – Я рада, что ты привел Шарлотту к нам вместо той, другой. Она была хорошенькая, но чересчур самовлюбленная.

Поев, я вывожу Мистейк на задний двор, чтобы она побегала и сделала другие важные дела, пока семейство Монтелеоне убирает со стола. Свет из кухни немного освещает задний двор – как и передний, он неухожен и немного запущен, – и я машу Энтони рукой. Он стоит рядом со своей тетей, моя тарелки, которые Карла затем вытирает. Когда все наелись, женщина спросила, кто хочет помочь ей убрать со стола. Все согласились, но Карла выбрала Энтони, потому что он единственный «моет посуду нормально».

– Привет! – Люк выходит на задний двор с новой банкой пива в руке.

Я здесь меньше получаса, но мне кажется, это уже третья бутылка, которую я у него вижу.

Надеюсь, у него завтра нет дежурства.

Глаза у Люка такие же широкие, как и улыбка.

– Ну и как тебе первое впечатление от американского Рождества?

Я смотрю на Люка и замечаю фигуру Энтони в кухонном окне, и почему-то это заставляет меня задуматься о том, как я на самом деле отношусь к его старшему брату.

– Было здорово, – отвечаю я. – Только я не представляю, как вы все сегодня будете спать, съев столько спагетти.

Люк улыбается мне, поднимая банку с пивом в качестве ответа. Я тоже улыбаюсь ему, но не слишком долго.

– Что ж, – говорит он. – Думаю, ты быстро привыкнешь. Ты все равно выберешь Нью-Йорк.

– Ну, только если я решу учиться в Колумбийском университете, – возражаю я.

Люк внимательно меня рассматривает:

– Ты не сможешь отказаться от него, милая. Это слишком хорошая возможность. Кроме того, Нью-Йорк только выиграет, если сюда будет приезжать учиться как можно больше классных английских девчонок.

– Нам не пора?

Энтони стоит в дверном проеме заднего входа, и, хотя выражение его лица не похоже на то пугающее, которым он одарил «как-там-его-зовут» на вечеринке, но я все равно понимаю, что ему не нравится то, что он видит. Люк повернулся к своему брату, поэтому я спокойно могу одарить Энтони взглядом из серии «О чем это ты?». Уже за полночь, и на улице ужасно холодно. Честно говоря, я была бы счастлива остаться в теплом доме Монте-леоне, чтобы поболтать с родными Энтони, попробовать еще несколько вкусных блюд Карлы и не спать вплоть до своего отъезда в аэропорт.

Но Энтони, похоже, в самом деле решил идти куда-то, поэтому я поворачиваюсь и подзываю к себе Мистейк, выходящую к нам из тени.

Эта собака может быть шумной, непослушной и вечно голодной, но свое имя она запомнила моментально. Может, она какой-нибудь собачий гений? Я беру Мистейк на руки и шагаю в дом за Энтони, который, просунув голову в дверной проем гостиной, объявляет всем, что мы уходим.

Как только я слышу недовольные охи и стоны, я понимаю, что клан Монтелеоне полностью разрушил все стереотипы об американских семьях, которым я привыкла доверять. Вито спрашивает, кто, черт возьми, захочет бродить по городу в час ночи.

Энтони поднимает руки, делая вид, что это все не его вина:

– Шарлотте нужно обратно в аэропорт.

Правда?

– Ах, Энтони. – Карла встает с дивана, вынимая свою руку из ладони Фрэнка. – У меня есть кое-что для тебя. Пойдем со мной.

Они на пару минут исчезают где-то наверху, и, когда спускаются обратно, Энтони несет плетеную сумку с толстым фланелевым одеялом в ней.

– Это была любимая переноска его старой собаки, – объясняет мне Карла.

– Да, Макс ее обожал, – говорит Энтони, и я думаю, что его усмешка – реакция на воспоминания, возникшие в его голове. – Я и забыл, что она здесь.

Мы сажаем Мистейк в ее новую переноску и прощаемся со всеми. Я беру свою сумку, накручивая ручки на запястье, а Энтони достается переноска Мистейк. Мы выходим на улицу и почти за секунду превращаемся в ледяные скульптуры.

– Так куда мы идем? – спрашиваю я, тут же крепко сжимая зубы, чтобы те перестали стучать. – Не в аэропорт же? До моего полета еще несколько часов.

Я не спрашиваю, хочет ли Энтони, чтобы я уже поскорее улетела.

Энтони указывает на мою сумку:

– Ты мне скажи.

Точно. Последний шаг!

Я достаю книгу и открываю ее на нужной главе:

– Ну, если верить доктору Линч, нам осталось только «помочь себе узреть наши дальнейшие перспективы», а затем мы преодолеем их.

Я посмеиваюсь, но Энтони столь же серьезен, как и минуту назад:

– Довольно расплывчато, не считаешь?

Парень прав. Перспективы. И как нам их найти?

Прежде чем я сама могу осознать, что именно пришло мне в голову, я хватаю Энтони за руку.

Я чувствую возбуждение, когда парень сжимает мою ладонь в ответ. В этот раз наши пальцы переплетаются мгновенно.

– Ближайшая станция метро, скорее!

8. Сделайте что-нибудь пугающее вас