1

Трудно идти легко и непринужденно, если у тебя к животу примотаны скотчем пятьсот тысяч долларов. И еще труднее, когда вокруг шныряют подозрительные типы, готовые вцепиться в горло, заподозри они, какую огромную сумму ты несешь.

Человек, выбравший для себя боевое имя Абу Саид, пробирался по закоулкам «рынка контрабандистов», изо всех сил стараясь не ускорять шаг. Он уже почти добрался до места, но торопиться было нельзя. Торопиться — значит привлечь внимание. А внимание — это неприятности, чего он никак не мог себе позволить.

Владельцы магазинчиков стояли в дверях, прислонясь к косяку, курили, маленькими глотками пили чай. Он чувствовал на себе их взгляды, словно они изучали его ношу, оценивали его силу, решая, кто он — охотник или жертва. Инстинктивно он расправил плечи и поднял подбородок. Все это время его походка оставалась непринужденной, а лицо — спокойным, и ничего не изменилось бы, даже если бы они все вцепились в него.

Деньги были разделены на пятьдесят пачек — каждая по десять тысяч долларов — и тщательно упакованы в пленку. Острые углы пачек натирали и царапали кожу. Он находился в пути уже тридцать шесть часов. Грудь и спина болели, словно его хорошенько отходили плеткой. Только усилием воли, думая об операции, он заставлял себя двигаться дальше. Мысль о смерти неверных удваивала силы.

В четыре часа дня летнее солнце припекало в полную силу. На дороге ветер то поднимал, лениво закручивая, облака пыли, то снова отпускал их, и они тихо оседали. После короткой передышки базар потихоньку оживал. Под заметными издалека светящимися вывесками полки ломились от блоков сигарет «Данхилл», ноутбуков «Тошиба» и коробок с одеколоном от Пако Рабана — все это доставляли сушей из Афганистана, чтобы не платить налоги и пошлину. В других витринах были выставлены менее мирные товары — снайперские винтовки Калашникова, пистолеты кольт и мины «Клеймор». Если знать где, можно было раздобыть и гашиш, и героин, и даже рабов. «Если в мире и есть свободный рынок, — думал Саид, — то он здесь, на западной окраине Пешавара, через который проходит путь к перевалу Хайбер».

Остановившись купить кусочек стебля сахарного тростника, он незаметно оглянулся. Взгляд его бездонных темных глаз скользнул по улице, проверяя, нет ли кого подозрительного. Теперь, почти достигнув цели, он тем более не мог позволить себе расслабиться. Вряд ли «крестоносцам» известно, как он выглядит. И все же осторожность не помешает. В Пешаваре американского спецназа — как блох у бродячей собаки. Их легко узнать по солнцезащитным очкам «Окли», часам «Касио» и армейским ботинкам. Иногда они рискуют заходить даже сюда, на забытый пакистанским законом базар, где иностранцев не жалуют.

При мысли об американцах он презрительно ухмыльнулся. Скоро они поймут: им не скрыться от возмездия, которое испепелит их в самом сердце их же страны, ошпарит изнутри.

И на мгновение ему стало легче: боль ослабила хватку, когда он отдался сладкой страсти предвкушения мучительной гибели врага.

Довольный, что никто не висит на хвосте, он выплюнул изжеванный кусочек тростника и перешел неширокую дорогу. Со стороны Саид ничем не отличался от тысяч других местных жителей, которые зарабатывают себе на жизнь, курсируя между Пешаваром и афгано-пакистанской границей. Его шальвары и камиз — традиционные широченные штаны и длинная рубаха — от засохшего пота стали грязными и заскорузлыми. Черную чалму припорошила красноватая пыль пустыни. Борода причисляла его к самым что ни на есть правоверным, как, впрочем, и висевший на плече автомат Калашникова, и украшенный драгоценными камнями кинжал на поясе. Но Саид не был ни пакистанцем, ни пуштуном из южных провинций Афганистана, ни узбеком — из северных. Урожденный Майкл Кристиан Монтгомери из Лондона, Саид был внебрачным отпрыском больного раком британского офицера и малолетней египетской проститутки. Отец умер, когда Саид был совсем мальчишкой, оставив ему в наследство только изысканное английское произношение, и не более того. Не в силах заботиться о сыне, мать вернулась в Каир и отдала его в медресе, религиозную школу, где он получил мусульманское образование. Детство Саида было безжалостным и коротким. Естественным продолжением стали военные лагеря, там он усваивал веру оружия, заучивал поэзию жестокости и приносил жертвы на алтарь повстанческого движения. А оттуда он попал в районы боевых действий в Палестине, Чечне и Сербии.

Когда ему исполнилось двадцать, его подобрал Шейх.

В двадцать один Майкл Кристиан Монтгомери исчез. Вместо него появился принесший клятву верности Абу Мохаммед Саид, член экстремистской группировки «Аль-Хиджра».

Обойдя обоз из тележек, нагруженных корейскими тканями, тибетскими коврами и телевизорами «Панасоник» в заводской упаковке, он добрался до мечети Тикрам. Двери были открыты, внутри, в полутемном зале, несколько мужчин распростерлись на ковриках для молитвы. Он перевел взгляд на улицу. Боль снова хлестнула его. Однако теперь не от тяжелой и неудобной ноши. Ее породил страх: Саид не увидел нужный ему магазин. Наверное, где-то он все-таки свернул не туда. Заблудился.

Саид неистово вертел головой по сторонам. Не может быть. Он же у мечети Тикрам. При подготовке он смотрел фотографии, изучал карты. Отчаяние нахлынуло на него. Его ждут. Отсчет времени уже начался. Семь дней назад. От мысли о провале сводило живот.

В ужасе он пошел по улице. Прямо в ухо загудел автомобиль — громко, очень громко, но ему казалось, будто звук доносится из другой вселенной. Саид отпрыгнул в сторону, и мимо него прогрохотал старый автобус, драндулет, битком набитый людьми, — пассажиры свешивались из дверей, цеплялись даже за приваренное к крыше ограждение для багажа. Дальше идти нельзя. Но и вернуться тоже нельзя. Проклятье, что же делать?!

Неимоверная усталость немного отпустила, и он вдруг увидел: на черном фоне вывески ярко горели золотые буквы: «Ювелирный магазин Бхатии». Отчаяние испарилось, уступив место радости, засиявшей светом тысячи солнц.

— Слава Аллаху, Бог велик! — прошептал он с благоговением в сердце.

По обеим сторонам от двери стояло по охраннику с автоматом Калашникова наготове. Саид прошел мимо, даже не удостоив их взглядом. Охранники находились здесь не для защиты ювелирных изделий, но для защиты наличных — в основном долларов США — и золотых слитков. Подозрение могла вызвать репутация Бхатии как ювелира, но не как хаваладара. Файшан Бхатия уже давно служил местному контрабандистскому сообществу как агент по переводу денег. В этом регионе только у него можно было найти такую огромную сумму, какая требовалась Абу Саиду.

По-арабски «хавала» значит «переводить (деньги)». А на хинди — «доверять». Иными словами, в работу брокера-хаваладара входила доставка наличных из одного города в другой. Среди его клиентов были торговцы, желавшие переправить выручку от продажи товара на «рынке контрабандистов». Кому-то просто нужно было послать деньги домой, своим близким в Карачи, Дели или Дубай. И те и другие не желали связываться с бумажной волокитой и доверять свои кровные сомнительным пакистанским банкам. Хавала стала для них лучшей альтернативой. Скрытая от любопытных посторонних глаз, эта система отношений строилась на доверии и сложилась сотни лет назад — еще в те времена, когда арабские купцы шли Шелковым путем.

Бхатия, толстый индус с проседью в волосах, с хозяйским видом стоял за прилавком. Его откровенно презрительный взгляд скользнул по грязной одежде и немытому лицу Саида.

— Мне нужно переправить некоторую сумму, — прошептал Саид, приблизившись настолько, что почувствовал дыхание другого человека. — Дело срочное.

Индус даже не шелохнулся.

— Я от Шейха.

В глазах Файшана Бхатии проскочила искорка.

— Проходи туда.

 

2

Ей, пожалуй, еще не доводилось бывать в таком отвратительном месте. Джакарта, с ее пестрыми трущобами, удручающей грязью и стайками гнусно хихикающей вслед малолетней шантрапы, иногда до тошноты действовала на нервы. Конечно, в Макао тоже имеются темные закоулки, где появляться небезопасно. И все знают про Рио, где подонки на мотоциклах проносятся мимо вас с бритвой наготове. Но здесь — немилосердная жара, враждебные взгляды и, что хуже всего, закрывающая голову и плечи паранджа, в которой она уже почти спеклась, как рождественская индейка.

Ее звали Сара Черчилль, кодовое имя Эмеральда — «Изумруд». Сквозь черную полупрозрачную сетку она не спускала глаз со своего подопечного, переходившего перекресток. Она заметила, что он чем-то расстроен, старается не хромать и держаться прямо, отчего немного неестественно выпячивает грудь. Два дня, преодолев без малого шестьдесят миль, она шла по его следу горными перевалами. Ей тоже было больно, но она, сцепив зубы, терпела и виду не подавала. Кожаные сандалии до волдырей натерли ее голые ступни, ноги гудели от усталости. Нижняя губа потрескалась, и она чувствовала во рту привкус крови: солоноватый, он странным образом успокаивал.

Мимо прошли три индианки в красно-оранжевых сари, и она подстроилась под их походку — «шарканье людей второго сорта», как она ее называла: голова опущена, плечи ссутулены, взгляд уперт в землю, как у собаки, которую часто били.

Опустив плечи, Сара словно сжалась под длиннополой — до самой земли — одеждой. Горизонт впереди чуть сузился, и она только фыркнула, вспомнив, чему ее учили. «Вы должны слиться с окружением» — гласило первое правило профессии, которую она осваивала в Форт-Монктоне, куда съезжаются примерные английские мальчики и девочки, чтобы выучиться на шпионов. Она всегда была отличницей и сейчас тащилась по улице, старательно сутулясь.

Сара была слишком высокой, и это усложняло ее задачу. Не часто встретишь в Пакистане женщину ростом под два метра без каблуков. Такой рост ей достался от отца, уроженца Уэльса. А обрезанные по плечи волосы — черные как вороново крыло — были даром матери, так же как и ее восточные карие глаза. Но жизненная позиция у нее была собственная, и Сара не собиралась ни менять ее, ни пересматривать. Решительная и прямолинейная, она обладала тем опасным темпераментом, который не всегда удавалось держать под контролем. Пять лет назад она лучше всех сдала зачет по марш-броску на пятьдесят миль для женщин, но, когда на выпускной церемонии инструкторы назвали ее самым необучаемым курсантом, сорвалась и разревелась как ребенок.

В наушнике потрескивали радиопомехи:

— Объект в поле зрения?

— Зашел в магазин, — шепотом ответила она. — Ювелирный магазин Бхатии. — Сара медленно произнесла имя по буквам, тщательно выговаривая каждую, как ее учили в Роудине, элитной частной школе для девочек. — Наверняка к хаваладару. Пора вызывать спецназ.

— Дай нам свои джи-пи-эс-координаты.

— Ловите. — Она нашла у себя на поясе передатчик и нажала кнопку «Определить/передать координаты».

В течение секунды стационарные спутники Центрального разведывательного управления установили с точностью до шести дюймов координаты того места, где она сейчас стояла, и с точностью до четырех дюймов его высоту над уровнем моря. Сара передавала свои координаты через каждые сто метров, с тех пор как вошла на территорию «рынка контрабандистов». Вместе эти точки складывались в некий маршрут для конной полиции или для нее самой, если при неблагоприятном исходе ей придется срочно уносить ноги.

— Эмеральда, мы засекли твои координаты. Спецназ для проведения захвата и зачистки уже в пути. Расчетное время — двенадцать минут.

— Двенадцать минут? Да он будет уже на полпути к Пешавару! Проклятье! Скажите там, пусть поторопятся.

«Рынок контрабандистов» занимал примерно такую же территорию, как Сити в Лондоне, и отличался таким же хитросплетением переулков, проездов и подворотен. Но из них лишь немногие были отмечены на карте. И уж конечно, никаких адресов. Получался один большой подпольный «серый рынок», открыто торгующий товарами, которые контрабандой доставляли через афганскую границу. Тележки направлялись к крепким бетонным одноэтажным баракам, в которых размещалось большинство складов. Разнокалиберные сомнительного вида вывески объявляли о товарах: «Маркс и Спенсер», «Мэйтаг», «Прингл оф Скотланд», «Сони». Среди них был даже ее самый любимый бренд — «Сакс Пятая авеню». Несмотря на то что «рынок контрабандистов» находился на территории Пакистана, он рассматривался как совершенно автономный район. Преступность здесь процветала. Крупные воры и мелкие карманные воришки шныряли повсюду, оттачивая свое мастерство на слабых и зазевавшихся. Пострадавший мог рассчитывать только на себя. И если ему удавалось поймать преступника, то расправу над ним он вершил по своему усмотрению. Если здесь и придерживались каких-то правил, так только сурового кодекса чести пуштунских племен, прочно обосновавшихся в этой местности.

— Продолжай передавать видео, — защелкал голос в наушнике.

— Как картинка? — спросила она. — Нормальная?

— Небольшие помехи при приеме. Остановись на секунду. Перенастрою цветовой баланс.

Сара остановилась, оглядывая шумную суетливую улицу. В семи тысячах миль отсюда какой-то техник добивался идеальной настройки изображения — чтобы оно не было слишком красное или слишком зеленое. Цифровая микрокамера «Сони», вмонтированная в ее солнцезащитные очки, была подарком от ребят из Лэнгли, когда она приехала в «учебную командировку» из МИ-6. Ей нравилось думать об этом подарке как знаке признания, — дескать, добро пожаловать на наш берег. У этих янки игрушки всегда были классные. Изображение с камеры поступало на передатчик у нее на поясе, который, синхронизируя аудио- и видеосигналы, передавал их на ближайшую станцию, а оттуда сигнал уходил в Лэнгли. Там же, в Лэнгли, ей выдали автоматический пистолет, три магазина к нему и таблетку цианида, спрятанную в аккуратном маленьком тайнике, устроенном там, где раньше у нее был зуб мудрости.

— Дай медленно панораму слева направо.

Сара повернула голову в указанном направлении, и камера передала тот же самый экзотический вид, что видели ее глаза: мечеть с красивыми резными дверями, мясник развешивает в витрине свой товар, оружейник работает с ружейным стволом прямо на тротуаре и, наконец, ювелирный магазин Бхатии, где у дальнего прилавка виднелась высокая сухощавая фигура Абу Мохаммеда Саида. Кодовое имя — Омар.

Но техники не чувствовали запах. Едкий запах костра, пряный аромат жареной баранины и вонь, от которой у нее слезились глаза, — запах мужчин, много и долго работавших, насквозь пропотевших на этой несусветной жаре и неделями не мывшихся.

— Достаточно близко? — спросила она. — Или джентльмены желают, чтобы я заглянула внутрь и сказала «привет»?

— Нет, джентльмены не желают. Просто пройдись мимо. Просто пройдись. Пока мы тут настроимся.

Увернувшись от проревевшего мимо мотороллера, Сара перешла на другую сторону улицы. Собрав остатки сил, она заставляла себя идти. Где-то в Коране вроде бы есть хадис, запрещающий «правоверным женщинам» бегать: одно из священных правил, запрещающих им делать и все остальное, если это не исполнение желаний и прихотей «правоверных мужчин».

Сара медленно пошла мимо ювелирного магазина, разглядывая выставленные в витрине золотые цепочки. По обе стороны от двери стояли два охранника, вооруженные автоматами Калашникова. За входом следили камеры наблюдения. Тучный индус разговаривал с Саидом. Больше никого не было видно.

— Подтверждаю. В помещении — Омар, — раздался голос в наушнике. — Похоже, ему пришлось попотеть, чтобы добраться до места. Продолжай снимать.

Она задержалась еще на четверть секунды, затем двинулась дальше. Но в это мгновение в магазине возникло какое-то движение, и Сара остановилась. Резко и неуклюже, полностью выдавая себя, на секунду-другую она замерла у дверного прохода.

— Он уходит в заднюю комнату, — прошептала Сара. — То есть они оба идут туда. И с ними один из охранников. Где этот долбаный спецназ? — не выдержала она.

— Расчетное время — девять минут. Не рискуй. Иди к мечети Тикрам и продолжай наблюдение оттуда.

— Девять мин… — С трудом она подавила поднимавшийся в ней протест: внутри все кричало от отчаяния.

В конце переулка Сара сошла с тротуара и остановилась. Двор справа от нее был заполнен автомобильными шинами. Сотни и сотни новеньких шин, аккуратно сложенных рядами одна на другую, образовывали высокую стену. Обернувшись, она бросила взгляд на мечеть. Да, наблюдать оттуда будет, пожалуй, безопаснее. Любая группа захвата имела сверхполномочия. Сара знала, что это значит: пули, много пуль. Вряд ли Абу Саид относится к тому типу бойцов, кто сдается властям со словами: «Ладно, ребята, я сам пойду с вами».

— Эмеральда, это Рейнджер, — раздался в наушнике новый спокойный властный голос. Рейнджер. Сам заместитель директора ЦРУ по оперативной работе. — Зайди внутрь. Осмотрись там.

— Внутрь?

— Мы же не хотим, чтобы он улизнул, или как? Обидно будет с ним разминуться. Это же ювелирный магазин — пригляди себе какое-нибудь колье. Покупай все, что хочешь. Угощаю.

— Не уверена, что они принимают «Американ экспресс», — язвительно ответила она, понимая, что он пошутил только для того, чтобы она расслабилась и не зациклилась на опасности.

Можно не сомневаться, это именно приказ. Она должна одна войти в магазин, где сейчас находятся самый крупный подпольный финансист в приграничной северо-западной области и закоренелый террорист, связанный с группировкой такой секретной и окутанной таким количеством всяческих слухов, что никто не осмеливается даже шепотом произнести ее название — если оно вообще имеется, — потому что до сих пор никто не признал ее существования. Одного верховного командующего-злодея на сегодняшний день миру вполне достаточно.

С другой стороны улицы на нее уставился свирепого вида мужчина в черной чалме и черной длинной рубахе дишдаше. Его борода, похоже, не подстригалась годами. «Наверное, имам, — догадалась Сара. — Местный священник». Мужчина не сводил с нее горящих глаз, губы у него дрожали. Весь его вид выражал ненависть. Сквозь сетку паранджи она встретилась с его испепеляющим взглядом, и его ожесточенное, злобное, дикое презрение к слабому полу вдруг придало ей мужества.

— Ладно, — проговорила она. — Пожалуй, я взгляну на побрякушки Бхатии.

— Вот и умница, — отозвался Рейнджер.

И Сара подумала, что, если он когда-нибудь еще назовет ее так, она заедет ему в челюсть, даром что увечных бить нехорошо. Но это потом. Сейчас она, отбросив все мысли и сомнения, направилась в сторону магазина. Осторожно обойдя оружейника с его наковальней, от которой разлетались снопы искр, Сара поморщилась при виде бараньих внутренностей, свисавших с крюка у мясной лавки. Наконец, оказавшись в ювелирном магазине, она принялась разглядывать довольно средненький товар господина Бхатии с таким восхищением, словно перед ней были сокровища Британской короны.

Деньги кучей лежали на столе в личном кабинете Бхатии. Каждую пачку индус вскрывал острым лезвием опасной бритвы, после чего передавал банкноты своему помощнику, чтобы тот их пересчитал. Покончив с этим, он проворчал:

— Пятьсот тысяч долларов, как ты и говорил.

— Шейх не станет обманывать, — произнес Абу Саид.

Благодатный дождь удвоил урожай мака. Аллах подарил «Хиджре» дополнительную тонну опиума-сырца: это его благословение на грядущее уничтожение неверных.

— Такую сумму нелегко переправить, — заметил Бхатия. — Как скоро она понадобится?

— Немедленно.

— Сегодня?

— Сейчас.

Суровые черты Бхатии выдали заинтересованность.

— И куда надо отправить деньги?

— В Париж.

— Гм… — Прищурив глаза, Бхатия что-то забормотал себе под нос, покачивая головой. Саид знал этот фокус: индус высчитывал, какие комиссионные можно получить со сделки. — Ладно, пойдет. Два процента.

— Один процент.

— Но это невозможно! Никто не хранит у себя дома столько денег наличными. Придется брать ссуду в банке, а это дополнительные расходы. Как минимум, на сутки. Это если повезет. Ну и конечно, риск. Полтора.

Саид не любил торговаться, но иногда приходилось. Пять тысяч долларов — не большая комиссия за то, что деньги надежно и быстро доставят в Париж. Совсем небольшая по сравнению с тем ущербом, который они причинят.

— Один, — повторил он. У него был приказ. — Шейх это оценит.

— Каким образом?

Абу Мохаммед Саид похлопал индуса по руке, и его глаза недобро блеснули.

На высоте четыреста семьдесят миль над Индийским океаном спутник радиоэлектронной разведки, через который соответствующая секретная служба США отслеживала переговоры по мобильным телефонам в треугольнике Пакистан — Северная Индия — Афганистан, получил команду «чрезвычайная ситуация». В леденящей бесконечности космоса направляющие двигатели полсекунды плевались огнем. Через минуту прямоугольные электромагнитные панели перестроили боевой порядок. Тут же зона наблюдения спутника, или «картинка», сдвинулась на сорок миль к северу и на двадцать две мили к востоку и перенастроилась на последние джи-пи-эс-координаты, посланные с кодового имени «Эмеральда».

Прошло несколько минут, и спутник перехватил разговор по сотовому телефону между Пешаваром и Парижем. Вместе с попутно захваченными 2329 другими телефонными разговорами он передал сигнал на наземную военную базу США на острове Диего-Гарсия. Прослушивающая станция тут же перенаправила эти сигналы в реальном времени в Агентство национальной безопасности в Форт-Мид, штат Мэриленд, где разговор прогнали через суперкомпьютер на предмет любого из тысячи ключевых слов в сотне языков и диалектов. За тысячные доли секунды суперкомпьютер определил, что этот телефонный разговор подпадает под категорию «стратегический, или военный», присвоил ему гриф «срочно» и переслал цифровую копию разговора аналитику в штаб ЦРУ в Лэнгли.

Аналитик, понимая, что имеет дело с «разведкой в режиме реального времени» и что это информация стратегического значения, позвонил заместителю директора ЦРУ по оперативной работе и потребовал срочной встречи.

— Шестой этаж. Антитеррористический центр, — ответил адмирал Оуэн Гленденнинг. — Поднимайтесь сюда и захватите с собой распечатку звонка.

— Я все устроил, — сообщил Файшан Бхатия, вернувшись в офис через четверть часа. — Деньги можно забрать в бутике «Королевские ювелиры» на Вандомской площади. Точный адрес нужен?

— Конечно, — загадочно улыбнулся Абу Саид.

От Шейха он уже знал, что обычно Бхатия пользуется услугами этого ювелирного салона. Бутик претендовал на «высокую моду в мире драгоценностей», а это означало, что каждое изделие, упакованное в их фирменные коробки с атласной отделкой, стоило не меньше десяти тысяч долларов. Картели — колумбийские, мексиканские, русские — были их постоянными клиентами, поэтому невероятные суммы наличными под рукой никого не удивляли. Пока Саид записывал адрес, Бхатия спросил, кто будет получателем.

— Это необязательно знать, — ответил Саид.

— Ну и отлично. Получатель должен воспользоваться паролем. И для этого как нельзя лучше подходит банкнота. — Бхатия пододвинул к нему старую долларовую купюру. — Забирай ее и сообщи получателю вот этот серийный номер. Когда он придет в магазин «Королевские ювелиры», пусть назовет эти цифры по порядку, одну за другой. Только в этом случае ему отдадут деньги. Ошибаться нельзя. Идет?

Саид хорошо знал правила хавалы. Шейх уже много лет пользовался этой неформальной финансово-расчетной системой, чтобы переправлять деньги своим людям.

— Идет, — ответил он.

— Хотите воспользоваться моим телефоном?

— У меня есть свой.

— Вот и хорошо. Пообедаете со мной? Насколько могу судить, вы давно не ели.

Бхатия хлопнул в ладоши и отрывисто произнес несколько фраз своей невидимой супруге. Буквально в следующее мгновение она вошла в комнату. В руках она держала поднос с фарфоровым чайником и двумя чашками. За ней следовала женщина помоложе, с серебряным блюдом, на котором лежала козья голова. На этой невыносимой жаре мухи облепили поднос, стараясь добраться до студенистых глаз.

— Не стесняйтесь, — пригласил Бхатия, делая жест в сторону пакистанского деликатеса.

Но Саида сейчас интересовала не еда. Он уставился на монитор: у витрины с ювелирными украшениями женщина, одетая в мусульманское платье до пят, рассматривала драгоценности. Она пробыла в магазине все время, пока он разговаривал с Бхатией. Изображение расплылось, будто волна ушла, затем снова внезапно стало четким. Где-то в области желудка шевельнулось неприятное предчувствие. Часы показывали четыре сорок пять. Значит, в Париже сейчас двенадцать сорок пять. Нужно идти. Нужно позвонить. Собрат по общему делу ждет его звонка.

Он резко поднялся.

— Этот монитор… — Саид указал на экран, — это система с замкнутым контуром?

— Нет, беспроводная, — гордо ответил Бхатия. — Новинка из Японии.

Не говоря больше ни слова, Саид вышел из кабинета.

 

3

Кабинет адмирала Оуэна Гленденнинга располагался в дальней части Антитеррористического центра на шестом этаже штаб-квартиры ЦРУ в Лэнгли. Адмирал просматривал последние сообщения. Надеяться было еще слишком рано, но он не собирался игнорировать первые проблески оптимизма — у него даже раскраснелся затылок, и от нетерпения он постукивал тростью по полу.

— Ну же, девочка, еще немного продержись там, мы скоро будем, — пробормотал он сам себе. — Еще чуть-чуть.

Из Пакистана камера передавала в реальном времени на трехметровый экран все, что видела Сара Черчилль, внимательно изучавшая золотые цепочки. Вот она подняла голову, и Гленденнинг оказался лицом к лицу с продавцом ювелирного магазина, который, как и положено в таких случаях, нес всякую чепуху о бесподобном качестве и выгодной цене. Внизу экрана бегущей строкой давался синхронный английский перевод.

На другом экране, на политической карте мира, отображались проекции местонахождения спутников-шпионов ЦРУ. Заштрихованная зона показывала территорию охвата каждого спутника. Некоторые зоны оставались неподвижными, другие ползли по карте по мере вращения планеты.

Третий экран, сейчас выключенный, полностью занимала эмблема ЦРУ на синем фоне.

В семь часов утра в Антитеррористическом центре было многолюдно и стоял деловой гул. Три ряда аналитиков занимали галерею по периметру помещения размером с хороший актовый зал. Все с удовольствием работали на местах, оборудованных по последнему слову техники, перед плазменными дисплеями и в современных эргономичных креслах стоимостью тысяча двести долларов за штуку. Прошло уже довольно много времени с тех пор, как «Контора» могла радоваться щедрому финансированию, но сейчас, когда война с терроризмом набирала обороты, кран финансового потока снова был открыт на полную. Гленденнинг любил пошутить со своими частыми гостями с Капитолийского холма, что его оперативный центр похож на киношный голливудский павильон в фильмах про шпионов. В последнее время, однако, его слушатели были не столь очаровательно любезны, как когда-то. Брифинги, которые раньше походили скорее на формальные церемонии подписания чеков в узком кругу, теперь все чаще носили характер придирчивого инспектирования. «Где обещанные Гленденнингом результаты? — все чаще спрашивали осмелевшие сенаторы. — Несколько сотен миллионов долларов с конфискованных счетов — это, конечно, замечательно, но как насчет террористов, которым эти деньги предназначались?» Не замороженные счета, а остывающие тела — вот что стояло на повестке дня.

«Получите вы своих террористов, потерпите немного», — мысленно пообещал Гленденнинг.

Еле сдержавшись, чтобы не застонать от боли, он заставил себя подняться на ноги и, опираясь на две одинаковые бамбуковые трости, направился через оперативный центр к «аквариуму», служившему ему кабинетом. Оуэну Гленденнингу исполнился шестьдесят один год. Он был худощавого телосложения и уже начал лысеть. Считалось, что он похож на Франклина Рузвельта. Осанка римского патриция, обаяние и неотразимая улыбка великого политика. Он знал, что льстецы лгут и в его присутствии нервничают. Участвуя во вьетнамской войне молодым лейтенантом морской пехоты, он получил тяжелое ранение во время ночной вылазки на территорию врага для захвата шишки из высшего командного состава. Мина, искалечившая его ноги, также обезобразила и его лицо. Правая щека и челюсть запали, словно кто-то со всей силы ударил по ним лопатой. Та вылазка, однако, прошла успешно, и за участие в ней Гленденнинг получил медаль Почета. Когда-то его действительно можно было принять за Франклина Рузвельта, но сейчас единственное сходство с великим человеком заключалось в несгибаемой вере в собственные силы, в ненависти к любому проявлению жалости и попыткам ему покровительствовать.

Сняв трубку, он набрал номер Центра по отслеживанию зарубежных террористических счетов (ЦОЗТС), расположенного двумя этажами ниже:

— Холси, пожалуйста.

Строго говоря, ЦОЗТС находился в ведении Казначейства. Казна его финансировала. Казна за ним надзирала. Но когда выяснились масштабы финансирования мирового терроризма, все причастные к расследованию стороны решили передать операции ЦОЗТС Лэнгли.

А ведь не так давно сама идея о сотрудничестве ЦРУ и Казначейства, об обмене информацией между ними казалась практически бессмысленной и даже оскорбительной. Есть правоохранительная структура и есть разведка, и они не могут подменять друг друга. Но события 11 сентября 2001 года все изменили. После принятия Патриотического акта сотрудничество между различными многочисленными силовыми структурами США и их же разведывательными агентствами было не только разрешено, но и всячески поощрялось. Старый принцип хранения информации исключительно внутри отдельно взятого агентства или, как это было в случае с ФБР, внутри отдельно взятого департамента (который, собственно, эту информацию и раздобыл) теперь выброшен на свалку. Забота о ненарушении гражданских прав и невмешательстве в частную жизнь граждан снята с повестки дня. «Если мы не нарушаем чьи-то права, значит, плохо работаем», — любил повторять Гленденнинг. Наипервейшей заботой стала теперь внешняя угроза — она была намного серьезнее, чем об этом говорили вслух.

— Холси слушает, — раздался густой мрачный голос.

— У тебя что, тоже дома нет?

Алан Холси, шеф ЦОЗТС, только усмехнулся:

— Похоже, нет, вот и жена так считает.

— Мы перехватили звонок, — сообщил Гленденнинг. — В эту самую минуту происходит переправка денег. Поднимайся ко мне — посмотрим здесь.

— Сколько?

— Пятьсот тысяч, но, может быть, и пять миллионов. В любом случае неплохая сделка.

— Не нравится мне это, — ответил Холси. — Рискованно проводить такую сумму.

— Полностью с тобой согласен. Что-то назревает. Кто там у тебя в Париже?

— Адам Чапел.

— Не знаю такого. Новенький?

— Казначейство прислало после одиннадцатого сентября.

— Военный?

— Нет, что вы, — отозвался Холси, — математик, финансовый аналитик. Начинал в «Прайс Уотерхаус». В двадцать девять стал партнером. Специалист по финансовым расследованиям.

— Ну, с таким героем мы не пропадем, — усмехнулся Гленденнинг. — Любого в дрожь вгонит.

— Да будет вам, Глен. Это, как теперь говорят, воин нового типа. Мозги вместо мускулов. И война у нас сейчас другая, не как раньше.

— Именно так все и говорят, только рано или поздно все равно приходится стрелять в плохих парней.

— Насчет Чапела можете не беспокоиться. — Холси перешел на более тихий и доверительный тон, будто посвящая собеседника в тайну. — Он сумеет за себя постоять.

В полдень движение было не сильным. Ярко-желтый фургончик пересек площадь Согласия. Адам Чапел с сосредоточенным видом сидел, подавшись вперед почти к самому ветровому стеклу, словно желая, чтобы фургончик ехал быстрее. «Наконец, — звучал у него в голове нетерпеливый голос. — Наконец».

Колеса задели поребрик тротуара, и Чапела в тесной кабине мотнуло из стороны в сторону. В боковом окне проносились Елисейские Поля. Ряды деревьев уступили место широким тротуарам и бесконечной череде магазинов и ресторанов. В конце бульвара возвышалась величественная Триумфальная арка. Из-за туч выглянуло солнце, и арка, этот памятник французским победам и павшим героям, засияла, словно башня из слоновой кости.

— Можно еще быстрее? — поторопил Чапел грузного чернокожего мужчину, сидевшего за рулем.

— Быстрее никак, друг, — ответил младший следователь Сантос Бабтист из французской криминальной полиции «Сюртэ». — Если быстрее, мы без шин останемся. Так что будь доволен — сейчас средняя скорость по городу десять километров в час. Надежнее добираться на метро, даже полицейскому. — Он осторожно поцеловал сложенные вместе два пальца правой руки и коснулся ими приклеенных на приборной панели фотографий своих детей. — Бог нас благословляет. Сегодня нам везет.

— Посмотрим.

Чапел переменил позу и теперь сидел, глядя прямо перед собой. Удача пугала его. Только работа приводит к желаемым результатам.

Адам Чапел был не таким крупным, как Бабтист, но, казалось, и ему в тесной кабине тоже неудобно: его будто в клетку заперли. Ссутуленные плечи, напряженные мышцы шеи выдавали скрытое беспокойство и болезненное, взрывное честолюбие. Черные вьющиеся волосы подстрижены совсем коротко. Бледная кожа, на щеках заметно пробивается щетина. Одет он был как всегда: белая рубашка поло, джинсы «Ливайс» и туфли-лоферы ручной работы от Джона Лобба с Джермин-стрит. Сейчас он напоминал слишком долго пробывшего в море шкипера, одинокий взгляд карих глаз которого блуждает вдоль горизонта, словно сила желания способна явить полоску земли.

За окном промелькнул знаменитый египетский обелиск. Он с огорчением отметил про себя, что прославленные памятники его почти не трогают. Он слишком нервничал, чтобы на них отвлекаться. Чапел впервые руководил группой и собирался сделать все возможное, чтобы оправдать оказанное ему доверие. Достопримечательности подождут. Мысленно он снова и снова просчитывал каждый шаг, повторяя свои обязанности и стараясь учесть любое отклонение, какое может возникнуть при захвате его самого первого террориста.

Две недели назад пара агентов Казначейства, с которыми он проходил обучение на военной базе Квантико, получила назначение в Лагос, в Нигерию. Продажа бриллиантов в старом городе. Всегда за наличные. Шестизначные цифры. Скорее всего, продавец был «в игре». Задача агентов «выжидать и наблюдать», совсем как сегодня. Их тела обнаружили через пять часов после того, как они не вышли на связь. Обоих убили выстрелом в голову с близкого расстояния. Похоже, не только они выжидали и наблюдали.

Тогда-то Адам Чапел и услышал впервые название «Аль-Хиджра».

Сегодня настала его очередь. В Париж переводилась огромная сумма — то ли пятьсот тысяч, то ли пять миллионов долларов. Сейчас. В эту самую минуту. Интересно, этим переводом занималась та же группировка, что убила их агентов в Лагосе?

Оперативная группа прибыла в Париж три дня назад. Как и другие команды, десантированные во Франкфурт, Гамбург, Рим, Милан, Мадрид и Лондон, парижская группа имела полномочия войти в контакт с местной полицией, просчитать, где могут всплыть деньги, и постараться установить в указанных местах визуальное и электронное наблюдение. В Париже огромная арабская диаспора — только французов алжирского происхождения проживает в столице более пятидесяти тысяч. Учитывая малочисленность опергруппы, организовать засады в наиболее вероятных местах было попросту невозможно. Да оно и к лучшему. Несмотря на то что зарегистрированных фирм, занимающихся переводом денег по системе хавала, насчитывалось больше сотни, «Королевские ювелиры» среди них не значились.

— Идиот! — взревел Сантос Бабтист, шмякнув огромной ручищей по клаксону, и резко вывернул руль вправо.

Подрезавший их старенький «ситроен» промелькнул перед лобовым стеклом и исчез. У Чапела перехватило дыхание, когда их фургончик резко затормозил, а затем дернулся вперед, стараясь снова встроиться в пятиполосное движение.

— Поаккуратнее там! — раздался голос сзади.

— Сантини, тебя что, укачало? — поинтересовался Чапел. — В чем проблема? Слабый желудок?

Через плечо он бросил взгляд на четырех мужчин: подтянув колени к груди, они сидели на металлическом полу. У всех на лицах было одно и то же напряженное выражение — ни дать ни взять отряд парашютистов, который с минуты на минуту десантируется в районе боевых действий. Рэй Гомес и Кармине Сантини из Таможенной службы США. Мистер Кек из ЦРУ. И очень маленький неразговорчивый француз по имени Леклерк, вроде бы имевший какое-то отношение к местным спецслужбам.

Время от времени Леклерк поглаживал зажатый между коленями тонкий деревянный чемоданчик, словно успокаивал своего любимца.

Чапел даже не сомневался насчет того, что там внутри.

— Слабый желудок? — отозвался Сантини. — Не ту часть тела выбрали, мистер. Нужно срочно потребовать от властей города содержать дороги в порядке. — Нахмурившись, он посмотрел на сидевшего рядом с ним Леклерка. — Вам никто не рассказывал про такую штуку, как амортизатор? Теперь понятно, почему французские машины в Штатах не продаются. Ни «пежо», ни «ситроен». Да на них за день всю задницу отобьешь.

Леклерк секунду смотрел на него, затем чуть заметно улыбнулся и закурил.

— Неженка, — пробормотал он сквозь облако сизого дыма.

— Что ты сказал? — потребовал ответа Сантини, а затем обратился к остальным: — Что сказал этот прыщ?

— Неженка, — ответил Кек. — Ты же слышал.

— Кармине, он назвал тебя неженкой, — прогудел Гомес. — Нравится?

Сантини обдумал эту реплику, выпрямил спину и расправил плечи, словно собираясь хорошенько вмазать обидчику. Он превосходил французишку и по росту, и по весу. Но, скользнув взглядом по чемоданчику, по невыразительным, тусклым, как у акулы, глазам Леклерка, он снова прислонился к стенке.

— Да пошли вы все, — беззлобно пробурчал он.

Леклерк выпустил кольцо дыма, которое расплылось по всей кабине. Покачивая головой, он снова принялся поглаживать деревянный чемоданчик.

— Долго еще? — спросил Чапел Бабтиста.

— Две минуты. Нет, это просто чудо. Знак. Вот увидите, мы его возьмем.

Полуобернувшись, Чапел спросил:

— Ну, что там с ювелирами? Есть у нас на них что-нибудь?

Рэй Гомес не теряя времени работал с компьютерной базой данных Казначейства США — наводил справки по «Королевским ювелирам».

— Когда-то они проходили по делу об отмывании денег, когда мы копали под картели, — сказал он, не отрывая взгляда от экрана ноутбука. — Но обвинение им предъявлено не было. Владелец — Рафи Бубилас. Ливанец.

— За ним водятся грязные делишки, — заметил Леклерк. У него были длинные, как у музыканта, темные прилизанные волосы и трехдневная щетина того же цвета. — У этого Бубиласа в городе целая сеть по продаже кокаина. А знаете, как он вывозит денежки? Его подельники в Боготе разбивают использованные бутылки из-под «Севен-апа», измельчают осколки — зеленое стекло, понимаете? — и затем ввозят к нам под видом необработанных изумрудов. У него много друзей, у этого Бубиласа. Он очень богат. Большие связи. Сколько там? Пять миллионов? Для него это не вопрос. Он же получает наличными всю выручку от торговли кокаином — отсылает своим хозяевам в уплату за якобы драгоценные камни.

— И чего ж вы его к ногтю не прижмете? — проворчал Чапел.

Леклерк не ответил. Он вдруг сосредоточенно уставился в окно задней дверцы, что-то без слов напевая себе под нос.

Их почтовый фургончик с трудом вписался в левый поворот. Теперь по обеим сторонам возвышались здания. На рю де Кастильон в салоне машины стало темно, но впереди дома расступались — там была просторная Вандомская площадь.

Еще поворот налево. Поток солнечного света. Скорость снижена. Круг почета по площади, в центре которой, как гигантская римская свеча, возвышается памятник битве при Аустерлице, сооруженный из тысячи двухсот переплавленных пушек, захваченных у врага Наполеоном. Разноцветные маркизы над витринами с самыми роскошными в мире товарами. «Шанель». «Репосси». «Ван Клиф и Арпелс». А слева за окнами гостеприимный голубой ковер отеля «Ритц» — конечного пункта их путешествия.

Свернув в переулок, Бабтист припарковал фургончик у служебного входа.

Закинув руку за спинку сиденья, Чапел обернулся и обвел взглядом свою команду. Он хотел было сказать напутственное слово, мол, не подкачайте, ребята, смотрите в оба, но передумал: на всех вместе у них набралось уже с полвека расследований, засад, облав и настоящих боевых операций с пальбой из пистолетов и щитами от пуль. Если кто и был новичком, так это он сам. Они лучше его знали, что да как.

Представители службы безопасности отеля уже ждали их и тихо провели Гомеса, Сантини и Кека к служебному лифту. Бабтист пошел за ними, слегка помахивая, словно корзинкой для пикников, чемоданчиком из нержавеющей стали, в котором находилось довольно увесистое аудио- и видеооборудование. Леклерк и Чапел отправились наверх по лестнице. Входя в шикарный номер, Леклерк бросил на американца насмешливый взгляд:

— Нервничаешь?

— Немного, — признался Чапел.

Шесть месяцев Сара гонялась за тенью. Шесть месяцев она моталась между Кабулом, Кандагаром и Хайберским проходом, выслеживая и вынюхивая как заведенная. Одну неделю она была сотрудницей ЮНИСЕФ, другую — врачом-клиницистом из организации «Врачи без границ», а третью — администратором из Всемирного банка. На разработку легенд она тратила времени не меньше, чем на отработку своих источников информации.

Первые отголоски доносились до нее еще в Лондоне, хотя и из самых разрозненных источников. В рапорте одного из старших армейских офицеров вскользь упоминались слухи, о которых он узнал на приеме у индийского консула в Кабуле — традиционном неформальном собрании для сотрудников консульства, дипломатов и местной знати, в данном случае представленной несколькими старейшинами наиболее лояльных пуштунских племен. Затем обрывочные сведения с ланча в лондонском «Фортнуме»: один человек, связанный с поставками сельскохозяйственной продукции, только что вернулся из командировки в этот регион и несколько сумбурно рассказывал о новом владельце маковых плантаций к юго-востоку от Джелалабада. Когда талибы ушли, местные афганцы сделали все возможное, чтобы сменить их в качестве крупнейших в мире поставщиков опиума-сырца. Однако поговаривали, что продавец был не из местных, он якобы «афганский араб», как бен Ладен, — правоверный мусульманин, сражавшийся на стороне моджахедов во время советского вторжения в Афганистан. Поговаривали о крупной сделке — на рынок должно было поступить несколько тонн продукта.

И оба раза всплывало слово «хиджра».

Хиджра — так называют вынужденное переселение из Мекки в Медину спасавшегося от преследований пророка Мухаммеда в 622 году. И что особенно важно, хиджра — это начало отсчета мусульманского летоисчисления.

Для Сары, имевшей уже определенный опыт, это не могло быть простым совпадением.

Пытаясь на ходу упорядочить имеющиеся у нее обрывочные сведения, она спустилась в офис Питера Коллана и потребовала немедленную командировку. Когда он начал возражать, она выложила ему свои доводы. Разве антитерроризм сейчас не на повестке дня? Разведке как воздух нужна реальная зацепка, и чем скорее, тем лучше. Коллан все еще колебался, и она решила зайти с другого конца. Говорящих по-арабски агентов отчаянно не хватает. А те, кто знает пушту, вообще на вес золота. Сара, изучавшая в Кембридже восточные языки, свободно владела ими всеми, в том числе и урду, не говоря про французский и немецкий. По сути, вопрос не в том, почему она должна отправиться в Афганистан, но в том, почему она до сих пор еще не там! Что-то пробурчав насчет бюджета, Коллан позвонил в Лэнгли.

Через четыре дня она уже летела коммерческим рейсом в Даллас — для прохождения месячных курсов в американском разведывательном центре. Оттуда она отправится в Карачи, а затем — наземным транспортом — в Кабул.

Инструкция была краткой: выслеживай плохих парней — «игроков», как их называли янки, — разрабатывай источники, вербуй на агентов и создавай собственную сеть.

Сара действовала по принципу «Следуй за деньгами!», и он заводил ее на золотой рынок Гилгита, в подземные хранилища Афганского центрального банка и на многолюдный черный рынок медицинских препаратов в Кабуле.

На след «афганского араба» она не напала, но ей попался некий Абу Мохаммед Саид, которого за зверские расправы, такие многочисленные, что всех и не упомнишь, разыскивали практически все западные разведки. Он то и дело появлялся в ее поле зрения, пытаясь сбыть очередную партию опиума.

Следуй за деньгами! — мысленно повторяла она, не сводя глаз с золотой цепочки, которую держала в руке. Она и следовала, и деньги привели ее сюда, в ювелирный магазинчик Файшана Бхатии, в самый центр этого контрабандистского базара.

— Нет, это никуда не годится, — упрекнула она продавца. — Да вы взгляните, как ужасно скреплены звенья. И потом, это же не золото, а позолота. Гальваника.

— Двадцать микрон.

— От силы десять, — возразила Сара. — Ваше золото можно ногтем соскрести.

Она находилась в магазине уже двадцать минут. Внутренний голос надрывно кричал, чтобы она поскорее убиралась отсюда куда подальше. Одна из камер наблюдения была нацелена прямо на нее. Вот сейчас в дальней комнате Саид посмотрит на экран и скажет: «Она все еще здесь? Не слишком долго?»

Небрежно положив цепочку на прилавок, Сара притворилась, что рассматривает понравившийся браслет.

— Непредвиденная задержка, — раздалось у нее прямо в ухе. — Затор на дороге. — Голос Рейнджера звучал уже не так спокойно и властно. — Группа захвата будет на месте через пять минут. Если Омар выйдет, тебе придется его задержать: если он окажется на базаре, мы его упустим. Нельзя выпускать его на улицу.

Задержать его?.. Она поперхнулась от возмущения. Проклятье! Так и знала, что они не успеют вовремя!

— Ты меня слышишь? — спросил Рейнджер. — Просто кивни.

«Итак. Вот мы и пришли к тому, от чего ушли, — пронеслась у Сары мысль. — Со всеми их спутниками, сетями и джи-пи-эс-навигаторами. Подставляйся под пули…»

Она и подставлялась. Ей и в голову никогда не приходило сказать «нет». Как и ее отцу, участнику десантной операции 2-го батальона Парашютного полка в Гуз-Грине, на Фолклендских островах. И ее брату, выполнившему десятка три заданий в Багдаде. Сражаться на передовой было у Черчиллей в крови.

Правда, она не думала, что придется сражаться в одиночку. Сара сглотнула, в горле пересохло. От жары, не иначе.

Сара кивнула:

— Я бы хотела посмотреть вот этот, красный. — Она вдруг с удивлением заметила, что уже второй раз просит продавца показать ей браслет, а он ничего не отвечает.

Позади раздался шорох, скрипнула открывающаяся дверь и послышались приглушенные голоса. Взгляд продавца был прикован к людям, выходившим из задней комнаты. Наперекор инстинкту самосохранения Сара развернулась так, чтобы наблюдатели в Лэнгли увидели все своими глазами, чтобы знали: их хваленая группа захвата, их супермачо опоздали и Омар вот-вот ускользнет, если она не придумает, как его задержать.

Саид что-то быстро и отрывисто говорил по сотовому телефону. Она разобрала несколько чисел, затем последовала пауза, и его губы сложились в надменную усмешку. Когда он проходил мимо, до нее донесся его мерзкий запах.

Задержать его, приказал Гленденнинг.

Сара сделала шаг назад. Столкновение выглядело неестественным и подстроенным. Саид что-то недовольно буркнул и быстро обернулся, словно ждал нападения. Рассыпаясь в извинениях и понимая всю обреченность своих усилий, она все же сознавала, что пусть только на краткий миг, но она выполнила приказ, и ее отец, сам в чине генерала, мог бы гордиться ею.

Абу Саид поднял руку, чтобы отпихнуть женщину, и его взгляд не предвещал ничего хорошего. Пока она не столкнулась с ним, как неуклюжая корова, он думал, что ошибается в своих подозрениях. Ее паранджа была безупречна, сама она держалась почтительно и в то же время с нужной долей собственного достоинства. Никакая часть ее тела не выглядывала из-под одежды. Правоверная женщина, а не какая-нибудь уличная шлюха, готовая клянчить деньги у любого прохожего.

Абу Саид верил в закон хиджаба, или «сокрытия», считая, что женщинам нечего делать в общественных местах. Они должны находиться дома, воспитывать детей, заниматься хозяйством. Только в этом случае их достоинство будет неколебимым, а чистота незапятнанной. Если же необходимо выйти из дому, они обязаны скрывать свое тело, как велел Пророк. Самый крохотный оголенный участок тела для мужчины провокация, как женское срамное место.

Но теперь он не сомневался, что она только притворяется. Ее покорность хиджабу — ложь, уловка, чтобы выудить несколько долларов у простодушного мужчины. Такое случается на каждом шагу. У дверей ювелирных лавок вечно, как шакалы, поджидают женщины: если у мужчины есть несколько сотен долларов на драгоценный камень, то, может, у него найдется и небольшая сумма, чтобы утолить свои низменные желания. Да, он в ней ошибся. Помехи на мониторе в кабинете Бхатии были от ее пейджера. Они все носят пейджеры, боятся упустить клиента. Гиены. Трупоеды. И наверняка с кучей болезней.

И все-таки Саид не смог отвести взгляд. В солнечном свете, проникавшем в окно, ясно были видны очертания ее груди. Воображение тут же дорисовало ее восхитительные формы, спрятанные под длинной одеждой. Захотелось развлечься с ней в своей потайной квартире, но наплывшую похоть тут же смыли волны собственной высоко им чтимой добродетельности. Годы самовоспитания давали о себе знать. Он уже произносил слова, еще не успев осознать это, — так, будто его устами говорил сам Пророк.

— Блудница! — гневно произнес он. — По-твоему, ни один мужчина не устоит перед тобой? Не воображай, что хоть на миг соблазнила меня. Ты порочишь ислам и Пророка! Как ты смеешь идти против священного учения?

Женщина не отвечала.

— Говори, когда к тебе обращаются! — взревел он.

— Простите меня, я нечаянно столкнулась с вами, — раздался полный раскаяния, робкий голос. — Случайно. Сама не понимаю, как такое получилось.

— Все ты понимаешь! Никакая это не случайность. С какой стати ты топчешься тут столько времени? По-твоему, я не понимаю, чего ты хочешь от меня? — Саид схватил женщину за руку и потащил ее за собой. — Вон на улицу, где тебе и место. А еще лучше — возвращайся в публичный дом.

Ее рука была мускулистой и сильной. Таких женщин он встречал в учебных лагерях и в Америке.

Он вытолкал ее на тротуар.

— Пусти, — вскрикнула женщина, вырываясь. — Ты не имеешь права.

— Я — мужчина. Я имею право.

Он услышал, как она резко выдохнула. В следующий миг она набросилась на него, как разъяренная тигрица, и чуть не заехала ему кулаком в лицо. Саид отпрянул, блокируя удар, но руку ее не выпустил.

— Ах, ты еще и драться умеешь, да? Вот почему у тебя такие сильные руки. Сначала бьешь мужчину, а потом чистишь его карманы, пока он не пришел в себя.

Вокруг них собралось поглазеть на драку около дюжины мужчин. Скоро Саид и женщина оказались в кольце зевак, дававших на разные голоса советы, среди которых было несколько совершенно бесценных — отпустить ее.

— Пусти! — только и вскрикивала женщина. От страха ее голос стал похож на визг. — Отпусти меня! Я позову полицию!

— Давай зови, зови кого хочешь, — отвечал он. — Здесь только Аллах судья. И другой власти нам не надо.

Он попробовал заломить ей руку, но женщина вдруг оказалась ближе, чем он рассчитывал. И тут его челюсть содрогнулась и рот наполнился теплой солоноватой жидкостью. Саид догадался, что это кровь. Но его удивило другое: она ударила его. Эта шлюха ударила его. Сжав кулак, он со всей силы двинул в закрытое чадрой лицо. Раздался крик, и женщина опустилась на одно колено.

Толпа вокруг взорвалась смехом. Кольцо зевак сужалось, теперь их было около полусотни. И с каждой секундой они распалялись все больше и больше. В их охрипших голосах теперь звучала злость, драка разбудила в них первобытную свирепость. Саид заставил женщину подняться на ноги. Ее одежда запачкалась в пыли. На земле, рядом с ней, виднелись капли крови — некоторые черные, некоторые отчаянно-красные. Когда она поднималась, Саид почувствовал, как по его боку скользнуло что-то твердое, правильной геометрической формы. Что-то очень похожее на пистолет.

— Кто ты? — Он сдернул с плеча автомат, снял его с предохранителя и положил палец на курок.

— Я знаю, кто она, — раздался резкий голос. — Я видел, как она шпионит.

Из кольца зевак вперед выступил одетый во все черное старик.

— Слушаю тебя, имам, — обратился Саид к мулле, — скажи мне, кто она. Скажи нам всем.

Мусульманский священник поднял вверх узловатый палец, и от ненависти, скопившейся за тысячу лет, его голос стал пронзительно-высоким:

— Она — христианка! Шпионка крестоносцев!

 

4

Адам Чапел чуть отогнул край шторы из фламандского кружева и выглянул на Вандомскую площадь. По кругу равномерно двигался поток машин, прогуливались стайки туристов. Одни рука под руку переходили от витрины к витрине, другие, не глядя по сторонам, шли куда-то деловым шагом. В бинокль он увидел Кармине Сантини, как раз проходившего мимо бутика «Армани». На плече у него висел рюкзак, на шее — фотоаппарат и сумочка для документов. Шорты, нездорово-бледные ноги и поношенные кроссовки — типичный долговязый американский турист. В сотне ярдов от него Рэй Гомес, одетый более традиционно, в блейзер и слаксы, стоял в очереди к банкомату.

Взгляд Чапела перескакивал с одного объекта на другой, выбирая, оценивая, анализируя. Может, та хорошенькая блондинка в цветастом платье? Или водитель такси: плату получил, но не торопится ехать дальше? Или вон тот чиновник, что куда-то спешит, прижимая к уху сотовый телефон? Чапел не имел ни малейшего представления, кого и когда пошлют забрать деньги. Нервы его были на пределе. Радовало только одно: в старинном пассаже постройки семнадцатого века интересующий их ювелирный магазин один мог похвастаться отдельным входом, и вход этот находился прямо у него перед глазами.

Рядом, на ковре, прикусив сигарету, по-турецки сидел Леклерк: он тщательно собирал блестевшую смазкой винтовку.

— Видел такую? — спросил он, не отрываясь от своего занятия. — Французская снайперская, ФР-Ф-два, калибр семь и шестьдесят две сотых миллиметра, полуавтомат.

— Конечно, — солгал Чапел, — отличная штука. Настоящее оружие. Серьезное.

При этих словах француз вставил магазин и передернул затвор.

— А у тебя что? — спросил Леклерк, поднимая приклад к щеке, будто прицеливаясь.

— У меня?

— Да, у тебя. — Опустив винтовку на колени, Леклерк уставился на своего собеседника.

Чапел заморгал, соображая, что ответить. Правда заключалась в том, что оружие полностью выбивало его из колеи. При виде холодного увесистого пистолета, манящего изгиба его спускового крючка у него начинала кружиться голова — от ужаса и предчувствия опасности. На зачетных стрельбах в Федеральном правоохранительном учебном центре в Глинко, штат Джорджия, ему удалось выбить только восемнадцать очков из пятидесяти, причем две пули и вовсе ушли в «молоко». Чапел убеждал себя, что он бухгалтер не только по профессии, но и по природе. Жестокому, не подлежащему обжалованию приговору такого судии, как пуля с полым наконечником, он предпочитал бескомпромиссную точность бухгалтерского регистра — гарантированную фискальную прозрачность, понятный мир, где действуют общепринятые принципы бухучета. Чапел знал главное правило относительно оружия: если у тебя есть оружие, рано или поздно ты захочешь пустить его в ход. Об этом правиле он знал не понаслышке. В их группе только он не носил оружие.

— В общем-то, меня вполне устраивает диплом магистра делового администрирования Гарвардской бизнес-школы (калибра четыре-ноль), — сказал он. — Ну и для подстраховки держу под рукой аудиторские корочки и диплом финансового аналитика — так, на всякий случай. Ах да, еще в носке у меня припрятана компактная магистерская по консалтингу и внешнему аудиту. Незаменимая вещь, если попал в заваруху.

Леклерк поднял винтовку к подоконнику и в шутку прицелился.

— Забавный ты парень, — сказал он.

Чапел положил руку на ствол.

— Господин Леклерк, он нам нужен живым. Его смерть ничего не даст. Вы находитесь здесь на случай самой крайней необходимости.

— Бах! — произнес Леклерк, нажав на спусковой крючок незаряженной винтовки и краем глаза подметил, как Чапел чуть не подскочил на месте. — Видишь, я тоже забавный.

— Скопище клоунов.

Чапел прошел в центр номера, где Кек разместил на лакированном столике красного дерева мониторы видеонаблюдения. Один из экранов показывал фасад магазина «Королевские ювелиры». Два других давали панорамные обзоры справа и слева от него.

— Пока все по плану, — заметил Кек. — Передача звука в порядке. Изображения лиц тоже. Все нормально.

Изображение со всех трех видеокамер тут же передавалось в Лэнгли, в Центр по отслеживанию зарубежных террористических счетов. Там специальная, постоянно обновляющаяся биометрическая идентификационная программа вынимала из картинки все лица, попавшие в поле зрения видеокамер, и сопоставляла их по пятидесяти трем параметрам с базой данных ФБР, в которой хранились фотографии и фотороботы нескольких тысяч террористов, а также подозреваемых в причастности к террористической деятельности.

— Это записывается на кассету?

— Не на кассету, а на диск, — раздраженно поправил его Кек.

— Мне без разницы, хоть на киноленту, лишь бы записалось. — Чапел надел наушники. — Бабтист, слышите меня? — спросил он, придвигая ко рту маленький микрофон.

— Так точно. — Бабтист в роли швейцара временно занимал пост внизу у парадной двери отеля. Одетый в фирменную куртку персонала отеля «Ритц», он приветствовал прибывающих постояльцев, поднося руку к козырьку фуражки и ослепительно улыбаясь. — Я уже получил приличные чаевые. Если наш объект не покажется до полудня, смогу оплатить обед на двоих у Максима.

— Ловлю на слове, — подыграл ему Чапел.

Но не успел он улыбнуться, как в наушниках раздался резкий голос, от которого у Адама по спине побежали мурашки. Это был Холси.

— Адам, мы перехватили еще один разговор. Там не все ясно, но могу поспорить, Омар передавал пароль своему сообщнику в Париже, — номер, по которому он звонил, парижский. Дело, похоже, идет к развязке. Твоя команда на месте?

— Так точно, — ответил Чапел, перекатываясь с пятки на носок.

— Хорошо. Будем наблюдать вместе.

Хавала.

Два года назад Адам Чапел даже не слышал такого слова и уж тем более не знал, что это подпольная банковская сеть, через которую ежегодно переводится более пятидесяти миллиардов долларов. Китайцы называют ее «фэй чьен», или «летящие деньги», хотя на самом деле сами деньги никуда не перемещаются. Скажем, сегодня какой-нибудь хавала-брокер в Нью-Йорке просит своего коллегу в Дели доставить по назначению пятьсот долларов. А завтра то же самое проделывается в обратном направлении. Когда же этим двоим хаваладарам нужно свести баланс, взаимозачет производится с помощью золота. Но никто не ведет никаких записей, не выписывает счетов — никаких бумаг. В спорных случаях хаваладары обращаются к людям, работающим «мнемониками», которые состоят в штате и специально обучены тому, чтобы хранить в памяти все операции и служить посредниками в подобных делах.

Хавала — не только средство пересылки денег от одного лица другому, но и удобный механизм, позволяющий избежать уплаты налогов и пошлин. В конце шестидесятых первая крупная сеть хавалы появилась при введении официальных ограничений на ввоз золота в Юго-Восточную Азию. Как только подпольные торговцы золотом усовершенствовали эту систему, другие преступные элементы не заставили себя долго ждать, и ею стали пользоваться наркодельцы, затем те, кто отмывал «грязные» деньги, а в последнее время — террористы.

— Внимание! Появился объект, — сообщил Кармине Сантини со своего наблюдательного поста у очередного модного бутика, — мужчина, на вид от двадцати пяти до тридцати пяти лет, подходит к ювелирному магазину, одет в темно-синий пиджак, светло-коричневые брюки и… вы только гляньте на его рубашку! Итальянец, не иначе. Стопроцентный средиземноморский тип. Любит вкусно поесть, потанцевать и прогуляться под луной вдоль моря. Крескин, видишь его? Вон он, синьор Ромео, уткнулся носом в витрину.

Сантини — шутник: у него для любого найдется прозвище. Чапел заработал кличку Крескин (в честь знаменитого экстрасенса), когда однажды, поговорив всего пять минут с одним вертлявым ливанским бизнесменом о денежных делах компании, вычислил, что тот отщипывает десять процентов от прибыли и отправляет плохим парням наличными. Чапел объяснил, что это несложный бухгалтерский трюк: в бухгалтерских ведомостях были оприходованы некие суммы наличными, якобы пожертвования на благотворительность, однако они не фигурировали для списания в налоговых декларациях. Триста тысяч за год — многовато, чтобы объяснить это простой забывчивостью. Дальше — больше. Проверь баланс компании — и увидишь, что́ у человека за душой. По тому, как ведутся бухгалтерские книги — то вдруг раздуваются расходы, приписываются доходы, берутся авансы в счет жалованья… а то вдруг ничего подобного, — можно узнать о хозяине все, что нужно. Экстрасенсом для этого быть не требуется. Просто Чапел умел за цифрами разглядеть человека.

— Да, вижу его. — Чапел тихонько подтолкнул Кека. — Дай крупнее.

Камера зажужжала, и голова мужчины заняла весь монитор. Коротко подстриженные темные волосы слегка напомажены и блестят. Розовая рубашка в клетку. Обернись, мысленно приказал ему Чапел, дай-ка тебя рассмотреть. Мужчина повернул голову, но только на долю секунды, затем снова принялся усердно разглядывать кольца в витрине.

— Портрет получился?

— Нет, к сожалению, — отозвался Кек, — нужен снимок анфас.

— Оставайтесь на месте, — приказал Чапел Сантини и Гомесу. — Кармине, задержись на минутку у Бушрона, затем — у Факонабля. Рэй, выйди из очереди и пройди немного вперед.

— Молодец, Крескин! — шутливо похвалил его Сантини. — Делаешь успехи. Скоро совсем забросишь свой письменный стол и будешь с нами выходить на задания.

— Сомневаюсь, — ответил Чапел, но впервые эта идея ему понравилась.

Сантини перешел к следующему бутику и теперь внимательно изучал витрину. Гомес, посмотрев на часы, расстроенно покачал головой и направился к ювелирному магазину. Оба тут же затерялись в царящем на площади человеческом разноцветье и сделались невидимками для любого возможного наблюдателя.

Просунув ствол винтовки между шторами, Леклерк опустил его на подоконник и, бесшумный, словно кот, припал к деревянному прикладу.

— М-да, либо колечко ему не по карману, либо в девушке разочаровался, — заметил Кек, разглядывая человека на экране монитора. — Ну же, парень, давай решайся на что-нибудь — либо внутрь заходи, либо двигай дальше.

В конце концов Ромео отлип от витрины и пошел дальше по улице.

— Ложная тревога, — подвел итог Сантини.

— Терпение, — ответил Бабтист.

— Вот дьявол! — не выдержал Чапел.

— Шпионка! Крестоносцы!

Сара Черчилль в ужасе озиралась на бурлящую вокруг толпу. В лицах ненависть и жажда крови. Крестоносцами здесь обзывали любых представителей Запада, гражданских или военных, осквернявших землю ислама. Голоса стали громче, толпа заводилась. Теперь это не было просто сборище любопытных зевак. Толпа превратилась в агрессивную силу. Единая воля. Единый порыв. Единая неправедная цель.

— Смерть крестоносцам!

Средневековье какое-то, думала Сара. В любую минуту из толпы выйдет имам, объявит меня неверной, и меня сожгут на костре. Новая Жанна д'Арк. История повторяется. Нет, это же Пакистан, поправила она себя. Горы Гиндукуша, пристанище талибов. Эти придумают кое-что похуже, чем смерть на костре. Забьют камнями. Отрубят руки и ноги, а культи обмажут дегтем. Потом проедутся по телу бульдозером, а если и этого покажется мало, то возведут над тобой курган из камней.

Ну уж нет, ее снабдили ампулой с цианистым калием, чтобы, в случае чего, она не проболталась. Чтобы смогла избежать вот этого, самого худшего. Потому что, по местным понятиям, «сионисты-крестоносцы» заслуживают самой мучительной смерти.

Она изо всех сил старалась удержаться на ногах. Удар пришелся прямо в скулу и сбил с лица солнечные очки. Во рту появился привкус крови, зрение расплылось. То ли от удара, то ли от жары весь мир вокруг потускнел и закружился, хотя она дала себе команду устоять.

Господи, какая жара!

— У меня неприятности, ребята, — произнесла она в микрофон. — Обещанный спецназ когда-нибудь появится?

И тут ей стало понятно, что микрофона больше нет на месте: в наушнике раздавалось только шипение. Нащупав передатчик, спрятанный под просторной одеждой, она нажала кнопку перезагрузки, но все без толку. Наверное, проклятый прибор сломался, когда Саид сбил ее с ног.

Неважные новости, милочка, сказала себе Сара тоном тетушки Герти. Боюсь, сегодня мы спецназа не дождемся. Ни через пять минут, ни через пятьдесят. Можно не тешить себя напрасной надеждой. По таким узким улочкам никакой армейский транспорт не пройдет. Мулы-то с повозками едва пробираются.

Вот тебе и группа захвата.

В Кабуле, Джелалабаде, Пешаваре ребята из спецназа постоянно попадались ей на глаза. Как ей тогда хотелось перекинуться с ними парой слов, хотя бы только для того, чтобы вспомнить, как это — говорить с мужчиной, который не ценит осла или яка (какие там еще у них бывают вьючные животные?) выше женщины.

— Шпионка! Смерть крестоносцам!

Какие у них глаза! Огнем горят. Сара обвела взглядом обступивших ее мужчин. Ну и пекло. Проклятая паранджа. Надо бы сбросить ее. Хотя бы немного воздуха. Нечем дышать.

Левой рукой она сдернула с головы покрывало и отшвырнула в сторону.

Теперь в ее руке был автоматический пистолет «Глок-18» с магазином на тридцать три девятимиллиметровых патрона. Еще три магазина наготове. Она держала пистолет, как учили, — двумя руками, одна на казенной части, другая на спусковом крючке.

Задержать его, приказал ей Гленденнинг, и его голос до сих пор звучал у нее в ушах как боевой призыв.

— Именем Соединенных Штатов и правительства Пакистана я беру вас под арест за содействие террористам.

Абу Саид жестом указал на автоматы, нацеленные на нее, и навел свой автомат:

— Под арест? Думаю, дело обстоит иначе.

Какой-то человек в коричневом тюрбане заулюлюкал, издав жуткий крик, которым с незапамятных времен поддерживали в себе мужество воины в афганском племени патанов. Другие тут же подхватили его. Воинственный клич заполнил ее рассудок. Этот неземной вопль становился все громче. Словно сирена пела песню смерти. Но Саре не было страшно. Она находилась за пределами этого состояния. Она потерпела поражение. Полное, сокрушительное поражение. Медленно поворачиваясь вокруг, она подсчитала, сколько автоматов Калашникова нацелено ей в сердце. Получалось тринадцать, несчастливое число, и она отыскала взглядом еще один.

— Вы позволите? — произнес Саид, и его аристократический английский, который был бы весьма уместен в фешенебельном лондонском районе Мейфер, поразил ее не меньше, чем его удар в челюсть несколько минут назад.

Почти ласково он вынул из ее рук пистолет. Сара не сопротивлялась. Да и скольких она успела бы уложить? И успела бы убить хотя бы Саида? Половина мужчин в толпе — закаленные в битвах бойцы. Стоило ей шевельнуться, чтобы выстрелить, и в ту же секунду сам Саид или кто другой искрошил бы ее автоматными очередями.

Задержать его!

Видит бог, она сделала все, что могла.

Саид сменил автомат на кинжал. Большой, изогнутый, как серп. С чарующей улыбкой Джоконды он медленно приблизился к ней. Руки Сары налились свинцом. И ноги тоже. С губ слетели слова молитвы:

— Отче… В руки Твои отдаю дух мой… Прости меня, грешную рабу Твою…

Она нащупала языком фарфоровый тайник с цианистым калием и, как учили, открыла его. Круглая сухая капсула вывалилась на язык. Аккуратно поместив ее между коренными зубами, она поздравила себя с принятым решением. Яд все-таки лучше, чем смерть от этого жуткого кинжала.

Саид что-то говорил ей, но она его не слышала. Странно, но вокруг все стало безмолвно. Она чувствовала только жару: горячий воздух, волнами поднимаясь от земли, словно окунал ее в безводный, знойный поток, погружал в гипнотический транс. Кинжал описал в воздухе широкую дугу. И Сара встретилась взглядом с Саидом: как же молод он был под окладистой бородой и слоем грязи! Под лютой ненавистью.

Она приготовилась раскусить капсулу.

Струя крови хлестнула ей в лицо, и Саида перед ней вдруг не стало. Он лежал на земле с широко открытыми глазами, его взгляд в ужасе застыл на обломке кости с обрывками мышц там, где только что была его рука. До Сары донесся крик: пули, оторвавшие руку Саиду, пролетев насквозь, попали прямо в голову мужчине, который стоял в нескольких шагах за ним.

Та-та-та.

Воздух прорезали автоматные очереди. Сухой механический кашель. Громкий, неправдоподобно громкий. Усиленный громкоговорителем голос прокричал на урду:

— Немедленно разойдитесь. Покиньте эту зону, в противном случае вы будете арестованы.

Капот «доджа» разорвал человеческий круг, разбрасывая людей, как кегли. Над кабиной торчал двуствольный пулемет тридцатого калибра. Пара предупредительных выстрелов в воздух. Кто-то выстрелил в ответ по армейскому грузовику. Пули с мерзким визгом отрикошетили, и Сара поморщилась. Пулеметы открыли огонь, звук был такой, словно кто-то бил крикетной битой по пустым тыквам. Сразу несколько человек повалились друг на друга, их вывороченные внутренности блестели, как спелые фрукты.

Выплюнув капсулу с ядом на землю, Сара согнулась пополам и стала отплевываться. Слава богу, она не успела раскусить капсулу.

Около нее стоял солдат. Его можно было принять за одного из пакистанцев, которые чуть не растерзали ее, — грязный, бородатый, загорелый. При его прикосновении Сара вздрогнула. Как во сне она заметила его голубые глаза и поняла, что у нее, наверное, шок.

— Помогите мне затащить его в грузовик, — произнес солдат. — У нас на все про все секунд тридцать, пока здешний Итан Аллен и его горные стрелки собираются с духом. Они тут устроят такое, что чертям станет жарко.

«Куда уж жарче!» — изумилась про себя Сара. Как в дурном сне она видела разбегавшихся во все стороны мужчин и женщин. Каждые несколько секунд крупнокалиберные пулеметы выдавали новую очередь. Пороховые газы, пыль, навоз и вездесущая туча оводов перемешались и закружились, скрывая все вокруг в плотном желтоватом тумане. И все это время, без умолку, словно голос Данте, направляющий грешников, из громкоговорителя раздавался приказ местным жителям покинуть территорию рынка.

Мимо процокал испуганный ослик, впряженный в тележку с компакт-дисками и видеокассетами.

Саид скорчился на земле, его взгляд был по-прежнему прикован к тому, что остаюсь от его руки. Время от времени он принимался орать от боли, но его вопли Сару совсем не трогали.

— Куда ты послал деньги? — спросила она, наклонившись к нему. — С какой целью?

— Моя рука, — вскричал Саид. — Где моя рука?

— Дайте жгут, — приказала она солдату.

На земле, рядом с Саидом, валялись долларовая банкнота, сотовый телефон и коробочка мятных драже «Тик-Так», в которой, как подозревала Сара, скорее всего, был амфетамин. Забери телефон, приказала она себе и уже протянула к нему руку, когда двое солдат вытолкнули из магазина Бхатию.

— Деньги пропали, — произнес один из них, обращаясь, очевидно, к Саре. — Как сквозь землю провалились.

Сара перевела взгляд: у входа лежали мертвые охранники и продавец, так и не сумевший продать ей цепочку.

— Это не важ…

Она не успела закончить фразу: Саид подтянул ноги к груди и лягнул ее в живот, так что она упала ничком прямо в грязь.

— Эй, ты! — закричал американский солдат, сдернув с плеча автомат и нацелив его Саиду прямо в грудь.

— Нет! — едва слышно запротестовала Сара. — Надо его допросить.

Слишком поздно. Саид дотянулся до кинжала и едва заметным быстрым движением перерезал себе горло.

— Не-е-ет! — закричала Сара, когда кровь забила фонтаном, а голова его дернулась и ударилась о землю.

Когда после зачистки базара она ехала в машине, скользя невидящим взглядом по серо-синему каракорумскому пейзажу, до нее вдруг дошло, что она забыла забрать сотовый телефон. Сара рванулась приказать водителю поворачивать обратно, но сообразила, что слишком поздно: телефон наверняка давно исчез.

Все, что можно подобрать, уже подобрали.

 

5

— Ромео вернулся, — зазвучал в наушниках хриплый голос Сантини.

Чапел застыл у окна, прижимая к глазам бинокль. Тот же щеголевато одетый тип, которого они видели полчаса назад, возвращался к сверкающей витрине «Королевских ювелиров». Поначалу, глядя на его целеустремленную походку, Чапел решил, что он пройдет мимо: обычный человек возвращается на работу после обеда в кафе, одна рука в кармане брюк, другой поправляет волосы. Какой-нибудь брокер — собирается с силами перед новым обзвоном клиентов — или продавец, который воспользовался перерывом, чтобы отдохнуть от своей безупречной улыбки.

Вдруг Ромео остановился, и сердце Чапела замерло вместе с ним. Перед входом в магазин «Королевские ювелиры» он словно запнулся. Целую долгую секунду он оборачивался, пока наконец не оказался лицом к команде, засевшей в номере на третьем этаже отеля «Ритц». Время прекратило свой бег.

— Ну, есть у тебя его башка? — шепотом произнес Чапел.

— Есть, — отозвался Леклерк со своего места у окна.

— Да я не вам.

— Есть. — Кек сделал стоп-кадр с лицом Ромео крупным планом и передал картинку в Лэнгли для идентификации.

С тех пор как они засели в «Ритце», в поле зрения их камеры наблюдения попала уже добрая дюжина людей. В основном это были женщины: они просто не могли пройти мимо и не задержаться на минутку у витрины, в которой выставлялись кольца с бриллиантами в пять каратов, — вполне достаточно, чтобы заглянуть в другую жизнь, прежде чем снова окунуться в круговорот повседневных забот. Еще был пожилой человек с собакой, собиравшийся вроде бы войти в магазин. И молодая пара: они подталкивали друг друга к дверям, но внутрь ни один из них так и не вошел.

Не сводя глаз с экрана, Чапел мысленно подгонял Ромео: ну давай входи.

И в следующую секунду тот и вправду открыл дверь и скрылся из виду.

— Он внутри, — проговорил Чапел, но легче ему не стало. От напряжения желудок сжался в комок и сердце екнуло. — Рэй, ты его разглядел?

— Прошел совсем рядом, — ответил Гомес. — Похоже, ливанец, но, может быть, и нет, откуда-то оттуда, из района Персидского залива. К тому же он не мелкая сошка — часы «Ролекс Дайтона», восемнадцатикаратные, и отличный маникюр. — Гомес, сын одного из служащих нефтяной компании «Арамко», вырос в закрытом поселке, какие устраиваются нефтяными компаниями в Саудовской Аравии. Жилистый и смуглокожий, с густой шапкой волос, он говорил на фарси, словно это был его родной язык. — Это наш клиент, — уверенно подтвердил Гомес. — Глаза огнем горят, прямо дыры взглядом прожигает. Я пока снаружи. Слушайте, этот Ромео так посмотрел на меня — я под его взглядом чуть не оплавился.

— Ладно, давай действуй. Зайди внутрь, но без суеты.

— Адам, «Контора» подтвердила вашего человека, — раздался взволнованный голос Алана Холси. — Мохаммед аль-Талил, уроженец Саудовской Аравии, с тысяча девятьсот девяноста третьего года гражданин США. Объявлен в международный розыск в связи со взрывом автомобиля в Лондоне в девяносто шестом и жилого комплекса «Хобар-тауэрс» в том же году, а также в связи с убийством двух русских физиков-ядерщиков в Дамаске в девяносто седьмом. Забавно, по нашим сведениям, он утонул при крушении парома на озере Виктория в Кении в девяносто девятом году.

— Значит, в магазин только что зашел его призрак.

— Наш клиент. Задержите его.

Чапел бросил взгляд на входную дверь магазина, затем на толпы туристов, запрудивших тротуары.

— Не сейчас, — возразил он. — Давайте посмотрим, куда он понесет деньги.

— А если упустим? — не согласился Холси. — Нельзя так рисковать. Мы силовая структура, и нам платят за то, чтобы мы арестовывали плохих парней. А у вас под боком, считай что в ловушке, очень крупный игрок. Я сказал, возьмите его.

Приказ был не по душе Чапелу. Но он подумал про «Хобар-тауэрс» в Саудовской Аравии, где начиненный взрывчаткой грузовик унес жизни девятнадцати американских солдат и еще несколько сотен ранил, и про теракт в Лондоне, и про убийство русских. Ему совсем не хотелось, чтобы Талил избежал заслуженного возмездия. Тот еще фрукт этот Талил.

— А как дела у Гленденнинга?

— Завершил операцию на том конце цепочки. Все, хватит, делай, как я говорю.

— Вы того взяли?

— Адам, делай, как я…

— Взяли?

— Нет, никого не взяли, — признался Холси.

Чапел еле сдержал разочарование. Вот это обидно. Особенно после того, как он столько горбатился, чтобы распутать клубок подпольной исламской платежной системы. А в Штатах проследил движение всех сколько-нибудь подозрительных средств, выделенных якобы на благотворительность. «Всех вывести на чистую воду» — вот девиз их группы. Они арестовали дюжину финансистов и заморозили на сомнительных счетах больше сотни миллионов долларов. Безусловно, проделана приличная работа, но пока нет уверенности, что они полностью перекрыли клапан действующей террористической группы. И вот наконец в их поле зрения попадает игрок, точно имевший ко всему этому непосредственное отношение. А им приказывают брать его прежде, чем будут выявлены его соучастники.

— Следуйте за деньгами. Таково правило, мистер Холси. Возьмете его сейчас, и мы останемся ни с чем. Ну, будет у нас очередной умник, который ничего нам не скажет.

— Адам, лучше синица в руке. Если найти подход, уверен: мистер Талил станет разговорчивее.

— Арестуете его, и мы никогда не узнаем, что он замышляет. Разведка донесла, что он должен получить пятьсот тысяч долларов, если не больше. Неспроста же они рискуют, когда идут на такой крупный трансфер! Разрешите проследить за ним. Обложим его со всех сторон. Он от нас не уйдет.

— Чтобы за ним следить, нужны три машины и пять-шесть оперативников на улице. Как ты собираешься вести его в шестимиллионном городе? Да ему достаточно скинуть пиджак, и он уже исчез. Мне не улыбается докладывать потом Глену — Гленденнингу, — что мы упустили крупного игрока.

— Да арестуйте вы его сейчас, — произнес Леклерк замогильным голосом. — У меня он вам скажет все, что вы захотите узнать, обещаю.

Чапел бросил на него свирепый взгляд:

— Мы такими методами не пользуемся.

Леклерк посмотрел на него не менее выразительно:

— Придется, мон ами, придется, дружок.

— Зачем ему такие деньги? — потребовал Чапел ответа у Холси. — Скажите, и я его арестую. Это как с одиннадцатым сентября. По-вашему, если бы мы взяли Атту накануне теракта, он рассказал бы нам о своих планах? Или отменил их? Да он послал бы нас к чертовой бабушке, а у нас не было бы никакого выбора, кроме как уважать его права, предоставить ему адвоката и ждать, пока эти проклятые башни не рухнут. И только после этого мы могли бы что-то ему предъявить. Говорю же, давайте выждем и посмотрим, кому Талил передаст деньги. Нельзя сейчас ставить точку.

Внезапно номер отеля сделался тесным. От роскошной обстановки голову сжимало, как при мигрени. Гостиная таких размеров — хоть в футбол играй, но здесь не сделаешь и двух шагов, чтобы не наткнуться на кресло Людовика XV, козетку или антикварный дубовый секретер. В нишах китайские вазы, на полках — позолоченные часы, на стенах — сельские пейзажи маслом. Одна люстра у входа, другая прямо над обеденным столом. И все это: диваны, ковры, пепельницы, произведения искусства — было выдержано в единой цветовой гамме с преобладанием темно-синего и кремового и небольшими вкраплениями королевского бордового, — знать, французы все-таки питают слабость к особам королевской крови, хотя порой сажали их на повозку для смертников и препровождали к эшафоту.

— Мистер Чапел? — послышался новый голос, и Адам узнал Оуэна Гленденнинга. — Вы говорите, что не упустите Талила в толпе?

— Так точно, сэр.

— Не слишком ли самоуверенно сказано для первого в вашей карьере оперативного задания?

— У меня отличная команда, сэр.

— И они верят в успех под вашим началом?

Чапел посмотрел на Кека, который слышал весь их диалог. Тот поднял большой палец и кивнул:

— Мы с вами, шеф.

— Так точно, сэр, — ответил Чапел. — Верят.

— Ладно. Сегодня мы уже потеряли одного игрока. Не упустите этого. У призраков нет привычки возвращаться на одно и то же место дважды.

— Так точно, сэр.

Чапел немедленно принялся за дело, вернее, за пять дел разом.

— Давай-ка подгони фургончик, — приказал он Сантосу Бабтисту. — И вызови еще одну машину для наружного наблюдения. Бегом к служебному входу, — скомандовал он Рэю Гомесу. — Кармине, ты обойдешь с другой стороны. И спокойно, только спокойно.

— Сделаем, Крескин, — бодро отозвался Кармине Сантини.

— Кек, поставь свою систему на автопилот. Поедешь во второй машине. Будь готов по моему знаку засечь улицу. И к вашему сведению, — очень тихо произнес Чапел, обращаясь к Леклерку из «Сюртэ», которого знал только по фамилии, — там, откуда я родом, преступника принято брать живым, поэтому, пожалуйста, убирайте свою пушку. Идем.

Но последнее слово осталось за Кеком.

— Эй, начальник, — сказал маленький, щуплый, с вечно взъерошенными светлыми волосами Кек, когда они вышли из номера отеля, — можно на пару слов?

— Слушаю?

— Не выделывайся.

Мохаммед аль-Талил, он же Ромео, показался из-за тонированной двери ювелирного магазина через пятнадцать минут. В руке у него был потертый кожаный кейс, испытанный спутник адвокатов и ученых по всему миру. С площади он ушел тем же путем, каким и пришел сюда, той же энергичной походкой, что привлекла внимание Чапела раньше. Обычный деловитый горожанин в одном из самых многонациональных городов мира.

— Давай, Кармине, твой выход. Иди пометь его. Сейчас или никогда. Другого шанса не будет.

«Пометить» означало нанести на одежду того, за кем вели наблюдение, немного трития. Не видимое невооруженным глазом, это слаборадиоактивное вещество чувствительный счетчик Гейгера обнаруживал на расстоянии до пятисот ярдов.

Сантини приблизился к Талилу и, когда тот проходил мимо, лишь слегка задел его, бросив взгляд через плечо. Талил даже не почувствовал, как аппликатор коснулся его брюк. Есть, подумал Чапел, теперь не уйдешь.

С Вандомской площади Талил вышел на рю де ла Пэ, затем свернул на рю Дону, миновал бар «У Гарри», где в двадцатых годах прошлого века любил бывать Эрнест Хемингуэй, когда жил в Париже. Кек отставал от него ярдов на двадцать, а Леклерк, держась еще дальше, шел по противоположной стороне улицы.

К тому времени, когда они добрались до площади Мадлен, Чапел решил, что синие пиджаки и слаксы песочного цвета — это прямо какая-то национальная униформа французов. Сидя в почтовом фургончике рядом с водителем, он насчитал только на бульваре Капуцинов семь мужчин, одетых таким образом. На коленях у него лежал небольшой прибор в металлическом корпусе, похожий на джи-пи-эс-навигатор «Магеллан». На дисплее, на карте Парижа, мигающая красная точка чуть выше станции метро «Мадлен» обозначала место, где находился Мохаммед Талил.

— В метро направляется, — заметил Сантос Бабтист. — Вот дерьмо.

— Двенадцатая линия. До «Мэрии д'Исси», — ответил Леклерк, уже спустившийся под землю.

— Кек, сдай назад, — приказал Чапел. — Леклерк, твоя очередь опекать его.

— Хорошо, — ответил француз.

— Я тоже пойду, — сказал Чапел, откладывая на сиденье устройство слежения.

Перейдя улицу, он по ступенькам бегом спустился в метро. Под землей было многолюдно и жарко. Выложенные кафельной плиткой туннели расходились в четырех направлениях и напоминали парилку-лабиринт. Стрелка, обозначавшая проход к линии двенадцать, указывала направо. Не задерживаясь, чтобы купить билет, он махнул через турникет и бросился по туннелю к платформе. Хоть чему-то полезному научился в детстве в Бруклине. Выбежав на платформу, он обнаружил, что там никого нет и двери поезда закрываются.

— Эх, чтоб тебя! — выругался он на ходу, бросившись к поезду.

Но тут случилось чудо: двери снова раздвинулись и он успел заскочить в вагон. У следующей двери Леклерк убрал ногу с полоза на полу, и двери закрылись. Талил сидел в десяти шагах и на чемоданчик, стоявший на полу у его ног, не обращал, казалось, ни малейшего внимания.

Профи, подумал Чапел, усаживаясь так, чтобы не терять Талила из виду.

«Площадь Согласия». «Национальная ассамблея». «Сольферино».

Станция за станцией. Чапел покачивался в такт поезду. Не смотри на него, снова и снова напоминал он себе, словно цитируя параграф инструкции. Не выходи из роли. Ты турист из Нью-Йорка. Было бы кого тебе тут разглядывать.

Пассажиры входили и выходили, и в вагонах было по-прежнему не очень многолюдно. Несколько раз он почувствовал, как по нему скользнул взгляд Талила. Когда поезд прибыл на станцию «Севр-Вавилон», Талил встал и пошел к двери. Чапел тоже поднялся и встал сразу за ним. Он отчетливо чувствовал запах арабского одеколона и еще отметил, что Талил недавно подстригся. Кроме того, Гомес оказался прав: маникюр у Талила был безупречный.

Двери с лязгом открылись, и Талил пошел по платформе в сторону выхода. Чапел за ним. Краем глаза он заметил, что малорослый Леклерк, проскользнув мимо них, уже поднимается по лестнице. И вдруг Талил сделал нечто непредвиденное: он остановился. Замер как вкопанный в самом центре платформы. Скала посреди обтекающего его стремительного потока пассажиров. Чапел не успел среагировать, и ему ничего не оставалось, как только продолжать идти в потоке. Через несколько секунд он уже поднимался по эскалатору, уверенный, что провалил задание, и, когда он вышел на яркий дневной свет, его терзания только усилились.

— Он остался стоять на платформе, — обескураженно сказал он Бабтисту.

— Залезайте к нам. Сигнал четкий.

Фургончик ждал их на углу. Чапел забрался внутрь, и тут же за ним последовал Леклерк. Все трое сгрудились у экрана, глядя на мигающую точку. Прошла минута-другая. Вдруг фургончик задрожал. Прямо под ними на станцию прибыл новый поезд.

— В какую сторону? — спросил Чапел, переводя взгляд с Бабтиста на Леклерка, а затем снова на светящийся экран.

Внезапно красная точка начала двигаться.

— Вот мерзавец! — не сдержался Леклерк. — Всего-то дождался следующего поезда в том же направлении.

Они поехали. Здесь город был уже далеко не парадный — ни памятников, ни величественных бульваров, ни шикарных бутиков и дорогих кафе. Старый Париж художников, иммигрантов и безнадежной нищеты. Узкие, неухоженные улочки, дома, почерневшие от сажи и копоти. Время от времени взгляд Чапела цеплялся за небоскреб Монпарнасская башня — маячившее перед ними самое высокое здание в городе, похожее на таинственный стеклянный замок.

— Здесь конечная станция линии, — сказал Леклерк, когда они остановились на красный свет.

Из остановившегося рядом с ними старенького синего «рено» им помахали Кек и Гомес. Толпа мужчин и женщин появлялась из метро каждый раз, когда на станцию приходил поезд. Красная точка замерла на месте. Поезд Талила уже прибыл. Основная масса народу прошла, и теперь на поверхность вытекал только небольшой ручеек. В конце концов показался Талил. Не глядя по сторонам, он спокойно перешел на другую сторону улицы, чуть помахивая чемоданчиком. Чапел догадался, что Талил, поздравив себя с хорошо проделанной работой, расслабился и теперь идет домой.

— Мы почти у цели, — произнес он. — Сейчас важно не спугнуть его. Подождем, пока не придет домой. Пусть устроится поудобнее, пересчитает деньги.

— Если он идет домой, — уточнил Бабтист.

Леклерк был уже на улице, Сантини его подстраховывал. Гомес и Кек следовали в квартале до и после. Чапел и Бабтист держались позади. Город снова переменил свой облик, закопченные улочки уступили место тенистым аллеям, вдоль которых тянулись радующие глаз особняки. Эта часть Парижа называлась Университетский городок, и, как следовало из названия, здесь проживали тысячи студентов из самых разных учебных заведений французской столицы. Талил свернул на широкую аллею. Бабтист остановился на углу, и Чапелу была хорошо видна вся дорога.

Пейзаж был достоин кисти Ренуара. Улицу обрамляли столетние вязы. Их толстые ветви переплетались, образуя навес, через который проникали только отдельные солнечные лучи, и каждый из них чудесным образом приобретал свой собственный оттенок — оранжевый, желтый или золотистый. Чуть дальше начинался парк. На пологом травяном склоне расположился фонтан, струя которого била высоко в небо. Где-то лаяла собака. И на мгновение показалось, что все слилось в один огромный коллаж красоты, надежды и бесконечных возможностей замечательного летнего дня. Чапел понял, что он правильно сделал, последовав за Мохаммедом Талилом: игра стоила свеч. Они возьмут Талила, а может, и его сообщников. И под этим «они» подразумевались правоохранительные службы западных стран, объединившиеся против новой угрозы — исламского экстремизма. Неплохой шанс узнать, что замышляет Талил, и помешать его планам здесь и сейчас.

Пронзительно завыла сирена. Чапел не сразу понял, в чем дело. Сначала подумал, что где-то сзади, в нескольких кварталах от них, мчится «скорая помощь». Талил нервно оглянулся. Но акустика и эффект Доплера сыграли свои шутки с ними обоими. Звук раздавался не позади, а впереди. Немелодичное завывание становилось все громче. В конце улицы показалась французская полицейская машина. Она резко затормозила у следующего перекрестка. Затем — вторая, третья. Машины едва успевали остановиться, как дверцы тут же открывались и оттуда выскакивали полицейские в форме и строились в боевом порядке с оружием наготове. Невероятно, но Талил побежал в их сторону.

Распахнув дверцу, Чапел спрыгнул на землю, бросив напоследок недоуменный взгляд на Сантоса Бабтиста:

— Ну ты и скотина! Предал меня.

— Да нет же, нет! — возразил Бабтист. — Клянусь. Я ни слова никому не сказал!

Чапел бежал рядом с Сантини, за ними Гомес и Бабтист. В двадцати ярдах впереди Талил, зажав чемоданчик под мышкой, с сосредоточенным видом несся прямо по газону. Перепрыгнув невысокую ограду, он бросился к главному входу многоквартирного дома. Старенький «рено», обогнав их, вырулил на тротуар и остановился у самой двери. Кек почти выпал наружу, но удержался на ногах и кинулся к двери наперерез Талилу. Напуганный прохожий, гулявший с шотландским терьером, заспешил прочь. Терьер заливисто лаял и упирался.

— Кек! — крикнул Чапел. — Осторожно!

— Что?

Одной рукой Кек уже доставал из кармана куртки пистолет, но в этот момент столкнулся с владельцем собаки, да так, что оба полетели на землю. Терьер с ворчанием вцепился Кеку в руку.

Второпях перепрыгивая через мужчин на земле, Талил зацепил ботинком плечо Кека и, приземлившись, чуть не упал и потерял несколько драгоценных секунд, прежде чем вернул равновесие и снова побежал.

Огибая Кека, Чапел видел, что еще не все потеряно. Теперь от Талила его отделяло только пять футов. Хорошо бы араб остался на улице, где с ним можно справиться, не применяя оружия. Собравшись с силами, Чапел сделал последний рывок и уже протянул руку, чтобы схватить его, но пальцы, сомкнувшись слишком рано, только скользнули по ноге. Талил оглянулся на бегу, выругался, дрыгнул ногой, отбиваясь от Чапела, и тот с туфлей в руке секунду-другую балансировал, чтобы не упасть.

Рывком распахнув дверь в общежитие, Талил исчез в полумраке подъезда.

В следующую секунду Чапел тоже был у двери, но чуть-чуть замешкался, проверяя, кто следует за ним. Его отпихнули от двери к стене.

— Не суйся, Крескин, — выдохнул Кармине Сантини. — Это настоящее дело. Надо действовать наверняка.

— Черт, он был у тебя в руках, — выругался Гомес, проскальзывая в подъезд.

Бабтист и Кек вбежали следом. Раздался выстрел. Ошеломленный Чапел затаил дыхание. Лишь мгновение потребовалось ему, чтобы решить: Сантини не прав и он, Чапел, тоже готов к настоящему делу, каким бы трудным оно ни было. И вот он уже несся вверх по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки.

— Стоять! Полиция! — гулко разнесся по подъезду голос Бабтиста.

Послышался треск ломающегося дерева и оглушительный грохот. Вышибли дверь. Добежав до верхней ступени, Чапел ринулся в коридор:

— Стоять! Не двигаться!

Господи, они взяли его, пронеслось в голове у Чапела.

— Да стреляй же давай! Пристрели этого засранца! — закричал Рэй Гомес.

— Не делай этого, парень! — вступил баритон Бабтиста. — Не надо.

Добравшись до нужной двери, Чапел увидел, что в центре аккуратно прибранной жилой комнаты в конце небольшого коридора стоит Мохаммед Талил. Рядом на лакированном столике — ноутбук. Легкий ветерок колышет шторы сквозь открытое окно. На экране включенного телевизора у дальней стены репортаж с велогонки. Кто же оставляет телевизор включенным, когда уходит? Справа взгляд наткнулся на плакат с Мадонной и французским певцом Жан-Жаком Гольдманом.

Все это он окинул беглым взглядом, прежде чем заметил витую проволоку, свисающую из чемоданчика Талила, который тот держал за ручку одной рукой. В другой он сжимал пистолет.

Тут же, взяв Талила в кольцо, стояли Бабтист, Сантини, Гомес и Кек.

— Спокойно, спокойно, — подняв руки и сверкая белоснежной улыбкой, увещевал Талила Сантос Бабтист.

Обернувшись, Сантини увидел Чапела:

— Уходи, Крескин. Убирайся отсюда ко всем чертям!

Талил посмотрел мимо него и встретился взглядом с Чапелом. На лице араба ничего не отразилось — ни страха, ни удивления, ни злости. Как если бы он был уже мертв.

Адам Чапел сделал шаг назад.

И вспыхнул свет. Много света. Он никогда не видел столько света и даже не знал, что его может быть столько. Потом словно великан ударил его прямо в грудь. Он чувствовал, что летит вверх тормашками, затем ударяется головой и на него падает что-то невероятно тяжелое.

И темнота.

 

6

Грязь разлеталась во все стороны из-под колес «фиата», который несся по окраинам Тель-Авива. Водитель, пригнувшись, судорожно сжимал руль — верный признак, что он не очень уверенно водит машину. Ему было пятьдесят семь, но выглядел он лет на десять старше: уставший, невзрачный на вид человек с коротко подстриженными седыми волосами и бородкой. Его печальные карие глаза видели слишком много для того, кто прожил всего одну жизнь. Слишком много ненависти. Слишком много горя. Слишком много смерти.

День выдался жаркий даже для израильского лета. В машине не было кондиционера, поэтому он ехал с опущенными стеклами. Ветер, врывавшийся в салон, приносил запахи вяленой рыбы и жареной баранины и трепал его светло-голубую рубашку, словно та была парусом. Но водитель все равно был весь мокрый от пота, струйками сбегавшего по щекам в бороду. Он всю жизнь жил в Израиле и привык к знойному лету. В пот его бросало не от жары.

Он посмотрел в зеркало заднего вида.

Там, на оптимальной дистанции для слежки, по-прежнему маячило такси. Сто метров, или половина городского квартала, — все как в инструкции. «Ребята из „Сайерет“ знают свое дело, — оценил он ситуацию. — В чем в чем, а в усердии им не откажешь». Он уже привык, что за ним следят. Человеку его профессии «охрана» положена, таковы правила. Его взгляд упал на солдатский рюкзак на полу у пассажирского сиденья. В рюкзаке находилась одна-единственная вещь. Сегодня ему не до правил.

Он поехал в объезд, чтобы усыпить их бдительность. Вообще-то, до старого порта сколько угодно способов добраться быстрее и проще. Ехать, к примеру, по дороге на Петах-Тикву, а дальше по автостраде на Яффу. Или сразу спуститься к морю и двигаться по улице Хаяркон мимо всех крупнейших отелей Тель-Авива — мимо «Хилтона», «Карлтона» и «Шератона» — вдоль израильского аналога набережной Круазет в Каннах. Но ехать через старый город, где царит извечная анархия, — значит самому облегчать им задачу. Ни пробок тебе на дорогах, ни объездов, просто медленная методичная игра в кошки-мышки.

Он уже успел забыть, какие никудышные теперь дороги в городской черте. Хотя он и старался ехать аккуратно, все равно время от времени колесо попадало в выбоину. Вот опять! Попав в одну из таких ям, он выругался. У него в голове не укладывалось, почему такая технологически и промышленно развитая страна, как Израиль, не может содержать свои дороги в порядке. Или, коли на то уж пошло, не укладывать в землю многие мили никому не нужного оптоволоконного кабеля, как на том настаивали телекоммуникационые компании. Сейчас он практически не отрывал взгляда от видов за окном, словно хотел в последний раз наглядеться — на прощание.

Тель-Авив — это одно живое, кипучее, неистовое противоречие. Небоскребы и лачуги, дискотеки и магазины, шаверма и ракия, синагоги и мечети, старое и новое — все перемешалось в этом городе, словно в блендере. И эта пестрая смесь в изобилии выплескивалась на выбеленный солнцем город — картина получалась довольно-таки хаотичная.

За перекрестком он выехал на улицу Шальма и двинулся в старый город. Уже почти четыре. Он в пути три часа двадцать семь минут. Теперь-то кражу наверняка обнаружили и оповестили пограничную службу, аэропорты и милицию. Сообщили премьер-министру и созвали военный совет. Все указывает на то, что преступление мог совершить только Мордехай Кан. Ни у кого другого не было доступа. Так же как и возможности. Хуже обстоит дело с мотивом. Как-никак, Кан всегда был патриотом, верным членом партии «Ликуд», ветераном Шестидневной войны, имевшим награды, потерявшим сына и дочь при защите страны. Рано или поздно они решат, что все это не имеет значения. И отдадут приказ.

Кан грустно улыбнулся. В сущности, это танец. Безукоризненно поставленный балет, па-де-де: солисты тысячу раз репетировали каждый шаг.

Повернув налево, он миновал площадь Часовой башни, где в небо вонзался стройный минарет мечети Махмуда. На тротуарах было полно народу. За низкими столиками на железных ножках сидели старики и, попивая кофе, играли в шахматы и мечтали о мире. Яффа считается одним из древнейших портов мира, и в разное время она находилась под властью греков, римлян, турок, христиан и арабов. Теперь очередь евреев.

Здесь апостол Петр воскресил Тавифу, а затем ушел жить к Симону-кожевнику. Ричард Львиное Сердце водрузил знамя крестоносцев на скале Андромеды в пятидесяти ярдах от берега. Но куда более поразительной Кан считал современную историю города. В первой половине прошлого столетия порт Яффы принимал съезжавшихся сюда со всего света, много испытавших, но несломленных переселенцев, которые поклялись преобразить Святую землю по своему разумению. В 1946 году и он — еще совсем мальчишка, — спасаясь от фашистского режима, сошел по деревянному трапу на этот берег.

Сегодня он снова ступит на старый пирс — морем он прибыл в эту страну, морем он ее и покинет.

У знака «стоп» он переключился на первую скорость и выглянул в окно. Рядом двое мужчин — араб и еврей — смотрели в небо. Один прикрывал глаза рукой, а другой покачал головой и отвел взгляд.

Кан знал, что его догоняет вертолет: он уже дважды уловил шум мотора. Это был «Апачи», и летел он сегодня низко. Если приказ поразить его автомобиль ракетой «Хеллфайр» отдан, то пилот уж постарается не промазать. Рация, настроенная на частоту военных, была засунута в бардачок. Кан считал, что осторожность всегда не помешает.

Рация громко заверещала: командование передавало свои бесполезные приказы.

— Выполняйте! — прокаркал голос, прорываясь через помехи.

Кан выпрямился на сиденье, охваченный сомнением. Годы прошли с тех пор, как он в последний раз надевал солдатскую форму. И уж конечно, ни к чему подобному его не готовили. И определенно, он никогда не брался за такие опасные и сомнительные предприятия.

Но ты же человек, вразумлял его внутренний голос. И ты еврей. У кого есть право, как не у тебя!

В двух кварталах впереди две машины, вылетев на перекресток с противоположных сторон, врезались друг в друга. Осколки стекла. Покореженный металл. Выскочив из машин, водители сердито размахивали руками. Кан прищурился: представление началось. Надеются взять его по-тихому, без шума. Не хотят никому объяснять, почему мишенью для «спецоперации по уничтожению особо опасного госпреступника» стал один из их же узкого круга или какие такие обстоятельства потребовали проводить задержание в одном из самых исторически значимых районов города.

Он не оставил им выбора.

Преследовавшее его такси приближалось.

Пора.

Вывернув руль вправо, Кан нажал на педаль газа. Старенький «фиат» уткнулся в поребрик тротуара. Какое-то мгновение задние колеса прокручивались в воздухе, а затем с визгом снова коснулись асфальта. Только один квартал проскочить, и дело в шляпе. Мимо, слившись в одно туманное пятно, проносились расплывчатые силуэты — мальчишка на велосипеде, копающие канаву рабочие, продавец, выхватывающий из корзины апельсины.

В рации по-собачьи лаяли неистовые голоса: Вы его видите? Сокращайте расстояние. Запрашиваю разрешение открыть огонь. Отказано. Держите в поле зрения. Мы сможем взять его на суше. Второй, подключайтесь. Четвертый, выезжайте на Эль-Ашрам, два квартала к югу от цели. Суматоха. Паника. Затем тактика изменилась. Ракеты к бою! Навести на цель.

Вертолет висел у него на хвосте. В зеркале заднего вида он заметил снайпера, сидящего на специальной платформе для прицельной стрельбы. Его ноги болтались прямо в воздухе, винтовка поднята, приклад прижат к щеке.

Быстрее. Надо ехать быстрее.

Он обогнул главную площадь Яффы, где велись археологические раскопки. Три уровня вниз, останки греческих, римских и мавританских построек, самые древние датируются третьим веком до нашей эры. В 231 году до нашей эры селевкидский царь разместил здесь свой гарнизон. Опасаясь нападения с суши, он приказал проложить туннель длиной девяносто метров прямо через известняковые скалы к бухте, чтобы обеспечить себе путь к отступлению.

На другой стороне улицы стоял туристский автобус. Ученики, одетые в чистенькую сине-белую форму, строем направлялись к руинам. Выскочив на встречную полосу, Кан пронесся мимо них. На углу он резко нажал на тормоз и вывернул руль влево. Машину занесло, и она остановилась. Тент над витриной сувенирного магазинчика закрыл капот и кабину машины для обзора сверху.

Кан схватил рюкзак.

— Огонь! — рявкнул он в рацию. — Отдайте наконец приказ!

Они там были слишком напуганы. Слишком уверены в том, что он взялся не за свое дело. Он проклинал их за нерешительность.

Схватив свой офицерский револьвер, он высунулся из окна и сделал несколько выстрелов в воздух. Торговец тут же заскочил в магазинчик. Ученики на той стороне улицы бросились врассыпную. Слава богу, навыки самосохранения у его соплеменников на высоте.

— Третья ракета, огонь! — произнес голос в рации.

Алая полоса прорезала небо: это ракета «Хеллфайр», покинув свое гнездо, устремилась к машине Мордехая Кана. Ракета влетела через заднее стекло и при ударе о панель управления взорвалась. Автомобиль, превратившись в огненный шар, в центре которого температура достигала тысячи шестисот градусов по Цельсию, подлетел в воздух на три метра.

Тут же откуда-то набежала толпа зевак. Некоторые попытались было приблизиться к пылающему адским огнем шару — убедиться, что убийство свершилось. Но невыносимо жаркий огонь заставил их отступить.

Из рыбацкой лодки, покачивавшейся на искристых волнах Средиземного моря, Мордехай Кан смотрел, как клубы дыма уносятся в белесое небо. Только бы ракета не повредила раскоп: археология была его первой любовью, еще до того, как он открыл для себя цифры. До того, как цифры ополчились на него, сделав своим заложником. Порывистый ветер наполнил парус, и лодка пошла быстрее. Он опустил взгляд — на рюкзак у его ног. Открыв застежку-молнию, он достал бутылку с водой, пакет с жевательными конфетами и бейсболку. Забросив в рот несколько конфет, он перевел взгляд на море.

У него в запасе три часа, и ни минуты больше. Для того, кто живет точнейшими расчетами, этого времени более чем достаточно.

 

7

На тенистой окраине Парижа теплый ветер залетал в выжженную взрывом квартиру Мохаммеда аль-Талила, вздымая в воздух клубы мельчайшей пыли. Поднявшись с корточек, сержант Рене Монбюсон из отдела сбора вещдоков французской криминальной полиции «Сюртэ» подставил лицо ветру и глубоко вдохнул. Сразу стало легче. После взрыва прошло уже восемь часов, но здесь все еще тошнотворно пахло жженой человеческой плотью и вывороченными внутренностями. Взгляд скользнул по тому, что осталось от жилой комнаты: казалось, каждый квадратный дюйм покрывали ошметки человеческих тел. Наиболее крупные куски медэксперты убрали, но небольшие обрывки мяса, сухожилий и неизвестно чего еще — Монбюсон понятия не имел, чего именно, — прятались за каждым обломком бетона и свисали со стен, словно потрепанные вымпелы.

Кровь — она повсюду.

Монбюсон вздохнул. За двадцать лет службы в полиции он так и не смог привыкнуть к виду и запаху смерти. В глубине души он надеялся, что никогда не привыкнет. Каждое воскресенье во время мессы он благодарил Бога за то, что тот послал ему любящую жену и двух дочек, просил прощения за грехи и молил даровать ему сил для работы на следующую неделю. Однако сегодня работа выдалась особенно мрачная, и он понял, что если так будет продолжаться и дальше, то он рискует утратить способность нормально, по-человечески на все реагировать.

Пятеро погибли при взрыве в небольшом замкнутом пространстве. Описать словами это невозможно. В голове вертелся один-единственный вопрос: а где же был Бог? И хотя Рене Монбюсон считал себя верующим человеком, он не находил ответа.

Взгляд зацепился за что-то белое под ногами. Клочок бумаги, чуть больше блока почтовых марок. Присев, Монбюсон достал из кармана пинцет и склонился над своей находкой. Пинцет выскользнул из пальцев — не удержался в мокрых от крови перчатках. Переменив перчатки, он попробовал еще раз и наконец поднял обрывок. Одна сторона была белая, другая — на первый взгляд — разноцветная. Края обуглились, но в целом клочок сохранился неплохо.

Чего нельзя было сказать о квартире. В жилой комнате взрыв уничтожил всю мебель, вынес окна и карнизы со шторами. В полу образовалась дыра, так же как и в стене, разделявшей гостиную и спальню. Первыми на место преступления, кроме бригады медиков, пустили инженеров коммунальной службы. Осмотр подтвердил, что зданию ничего не угрожает, но на всякий случай в квартире установили восемь подпорок — от пола до потолка.

Эксперты-взрывотехники уехали еще несколько часов назад. Образцы, взятые со стен и изученные на спектрометре, подтвердили наличие гексагена и пентрита, двух главных составляющих пластиковой взрывчатки. Анализатор пара также обнаружил присутствие этиленгликольдинитрата — химического вещества, однозначно определявшего взрывчатку как семтекс чешского производства. В экспертном заключении говорилось, что Талил использовал около половины килограмма пластиковой взрывчатки, изготовленной заводским путем и, увы, легкодоступной.

Распрямившись, Монбюсон поднял листок под свет одного из четырех прожекторов, установленных на месте преступления. Карта. По крайней мере это он определил сразу. Можно было разобрать горизонтальные линии улиц, какую-то зеленую кляксу, похоже обозначавшую парк, и красно-белую полосу, которая, возможно, показывала участок скоростной дороги — фривея. Буквы были почти неразборчивы. Пошарив в кармане пиджака, инспектор выудил оттуда очки и водрузил их на нос. «…н Сен-Де» — на этом запись заканчивалась. В левом нижнем углу листка извивалась узкая голубая полоска, прямо посреди которой отчетливо читались буквы «М» и «А».

Осторожно ступая, Монбюсон прошел к поддону, на который складывались улики, и положил на него пронумерованный полиэтиленовый пакет с найденным листком, затем внес его в опись в своей записной книжке как «Фрагмент: городская карта. Америка???». На нарисованном от руки плане квартиры он отметил точку, где нашел этот обрывок, и поставил рядом соответствующий номер.

Часы показывали одиннадцать. Монбюсон сел. Он чувствовал себя усталым и разбитым. В окне, вернее, в зияющей на его месте дыре — по улице двигалась цепочка огоньков: сине-белые мигалки на крышах машин были включены, но сирены милосердно молчали. Наверняка это подъезжали те самые специалисты-взрывотехники из ФБР, которые должны были прибыть с минуты на минуту. Ему велели оказывать им всяческое содействие.

Монбюсон встал и отряхнул пыль с пиджака. Подумать только, американцы называют французов заносчивыми! А ФБР ведет себя так, будто в мире, кроме них, нет других спецслужб! В порыве внезапно вспыхнувшего желания не ударить в грязь лицом — называйте это как хотите: гордость, патриотизм, здоровое соревнование, — он еще раз тщательно осмотрел каждый уголок, но ничего интересного не обнаружил: во встроенных шкафах не было одежды, на столах — никаких бумаг, в холодильнике пусто. Террорист или собирался в ближайшем будущем съехать с квартиры, или использовал ее как явочную. Единственное, что заинтересовало Монбюсона, — это компьютер, выглядевший так, словно по нему проехался грузовик, а также сплющенный мобильный телефон, больше похожий теперь на большую пластинку жвачки, и несколько фрагментов блокнота.

Он методично обошел всю квартиру, аккуратно поднимая погнутую и поломанную мебель и счищая с нее мусор. Снаружи захлопали дверцы автомобилей. До него долетели громкие, бодрые голоса американцев. Посчитав, что лучше встретить заокеанских коллег в прихожей, он постарался придать лицу приветливое выражение, разгладил усы и расправил плечи. У американцев выправка всегда отличная.

И в этот момент он заметил нечто странное. Серебристый треугольник блеснул в комнате этажом ниже. С любопытством он приблизился к недавнему эпицентру взрыва — тому самому месту, где стоял террорист Талил, когда взорвалась бомба, — и заглянул через дыру в квартиру внизу. Там провели только поверхностный осмотр, и всю мебель покрывал толстый слой белой пыли. Прищурившись, Монбюсон снова заметил привлекший его внимание блеск чего-то металлического. Предмет напоминал старый транзисторный радиоприемник, впечатавшийся в стену. Поспешно выйдя на лестницу, он спустился этажом ниже и вошел в нижнюю квартиру. Забравшись на диван, встал на цыпочки. Это была видеокамера. Миниатюрная цифровая «Сони». Наружный видоискатель был разбит, объектив треснул, и от жуткого жара корпус изогнулся, как банан.

— Жан-Поль! — крикнул он и, сунув пальцы в рот, свистнул своему помощнику, чтобы тот спускался к нему.

Через нескольку минут они аккуратно извлекли камеру из стены. Монбюсон покрутил ее в руках, стараясь отыскать, где она включается. Подключив камеру к видеомагнитофону, он с удивлением услышал, что она работает. Наклонившись к разбитому видоискателю, он нажал кнопку «воспроизведение». На экране появилась цветная рябь, и хотя ничего нельзя было разобрать, все равно от такой находки захватило дух.

С камерой в руках он направился к выходу из квартиры и тут же столкнулся с Фрэнком Неффом, официальным представителем ФБР при американском посольстве.

— Здравствуйте, Рене. Есть что-нибудь? — поинтересовался Нефф.

Монбюсон показал ему камеру:

— Представьте, работает. Даже какая-то запись сохранилась.

Нефф бросил на камеру отсутствующий взгляд.

— Все это, конечно, здорово, — заметил он, — но где деньги? Пятьсот тысяч?

Рене Монбюсон перевел взгляд с Неффа на бледные лица за ним, ожидающие ответа. У него было жуткое ощущение, что все, кроме него, что-то знают. Что-то очень-очень важное.

— Какие деньги? — спросил он.

 

8

Приглушенный голубоватый свет мерцал в кабинете генерала Ги Гадбуа, главы военной разведки, или, официально, Генеральной дирекции внешней безопасности (ГДВБ). Гадбуа, бравый десантник, сорок лет провоевавший в Алжире, Конго и других горячих точках, все и не упомнишь, закурил очередную сигарету и уперся взглядом в серо-белое мельтешение на экране. Запись закончилась еще четверть минуты назад, но он не мог отвести взгляд.

— Еще раз, — ровным голосом произнес он, потирая переносицу.

— Да, господин генерал.

Гадбуа вздохнул, пока его помощник переключал запись на начало. Было два часа ночи, и нормальный рабочий день давным-давно закончился, но в кабинете присутствовали три других офицера французской разведки. Двое были из арабского отдела, известного среди своих как «Южный клуб», так как они работали по Испании, Марокко и бывшим французским колониям — Алжиру и Тунису, а также по Ближнему Востоку. Здесь они находились, чтобы обеспечить перевод и высказать свои точки зрения, с которыми — Гадбуа знал это заранее — он не согласится.

Третий офицер был из контрразведки, или ДСТ. Пятнадцать лет назад умники из спецслужб отличились, взорвав на рейде порта Окленд гринписовский корабль «Воин Радуги». Но именно этот парень обнаружил цифровой видеофильм среди улик, хранящихся в предназначенном для них шкафу в штабе «Сюртэ». Худощавый, невысокого роста, он выглядел щуплым. Однако малый с характером, что, по мнению Гадбуа, означало высшую похвалу. Любой, кто после такого взрыва остался на ногах, а тем более сохранил работоспособность, должен иметь, как минимум, чугунный лоб. Если бы он еще и волосы подстриг, как подобает всякому уважающему себя бойцу…

Темный экран неожиданно ожил. Оцифрованная информация замелькала беспорядочными цветными пятнами, и через пятнадцать секунд появился первый четкий образ.

— Стоп! — стукнул увесистым кулаком по столу Гадбуа.

Изображение замерло. На экране, на фоне общеисламского флага (звезда и полумесяц на зеленом полотнище), застыл мужчина, одетый как боец Организации освобождения Палестины — в форменной военной рубашке оливкового цвета, на голове красно-белая клетчатая куфия. Нетипичным в его облике были только зеркальные солнцезащитные очки.

— Распечатайте, — приказал Гадбуа. Видеомагнитофон зажужжал, и буквально через секунду перед ним лежал снимок этого борца за свободу. — Дальше.

Картинка оставалась четкой. Человек начал говорить:

— Американцы, сионисты и все их прихвостни! Я обращаюсь к вам от имени пророка Мухаммеда, да благословит его Аллах и приветствует, и во имя вечного мира между всеми народами. Сегодня священная битва достигла ваших берегов…

Картинка снова распалась на беспорядочно мельтешащие фрагменты, затем опять стала четкой. Гадбуа смотрел еще три минуты, занося в блокнот отдельные слова, которые удавалось разобрать, дважды приказывал остановить запись и распечатать очередной кадр. В конце концов изображение совсем пропало.

— Там еще что-нибудь есть? — проворчал Гадбуа.

— Нет, сэр.

— Ну и?.. — спросил он. — Что все это значит? Очередное послание мученика за веру?

— Ни в коем случае, — объявил Берри, один из арабистов. — Он ни разу не предложил себя Аллаху, как это у них принято. По крайней мере в той части записи, которую мы видели. Просто взял на себя ответственность.

Гадбуа согласился. Эта запись выделялась в потоке всякой ерунды, валом валившей с Ближнего Востока в последние несколько лет. В середине семидесятых подобные послания поступали чуть ли не каждую неделю от «Фракции Красной армии», известной также как «банда Баадера-Майнхоф», и «Черного сентября». Но это… Гадбуа поморщился от начавшейся изжоги. Это вам не единичное похищение заложника или заминированный автомобиль. Он взглянул на контрразведчика:

— Тогда что это?

— Они планируют масштабную террористическую акцию, — сказал Леклерк, сидевший прямо перед Гадбуа. — Это почти очевидно. У нас есть соображения относительно того, где именно это произойдет, и можно предположить, что дело касается ближайшего будущего. Такая запись обычно делается незадолго до теракта. Больше сказать нечего, за исключением одной маленькой детали.

— Продолжайте, капитан.

— Они определенно уверены, что операция пройдет успешно.

Генерал Гадбуа поднялся, давая понять, что совещание окончено. На данный момент он знал достаточно. Оставшись в кабинете один, он снял трубку телефона.

— Соедините меня с Лэнгли, — приказал он.

Ожидая ответа, он закурил и выпустил в потолок густой клуб сизого дыма. На том конце провода послышался знакомый голос, и Гадбуа произнес:

— Привет, Глен. У меня есть новости, и, вероятно, придется потревожить вашего президента.

Ему требовалось полное и безраздельное внимание коллеги.

Но когда он рассказывал о найденной записи, в голове у него пронеслась чрезвычайно немилосердная и непрофессиональная мысль: «Слава богу, что это не случится во Франции».

 

9

— Просыпаемся!

В больнице Сальпетриер, в палате интенсивной терапии, Адам Чапел вздрогнул, будто через его тело пропустили разряд в десять тысяч вольт. Голос долетал через провалы в памяти, насильно выталкивая его, словно заключенного, из темноты в камеру смертников. Чапел хотел пошевелить руками и ногами, поднять голову от подушки, но под действием лекарств он застыл, как это случалось от страха когда-то давно, лет двадцать назад. Он лежал, замерев от ужаса, а до него доносился жестоко-насмешливый голос отца из далекого детства:

— Просыпаемся!

Голос не обращался именно к нему, но Чапел все равно вздрагивал. В голове расплавились и перемешались образы ранней юности. Вот он, бледный круглолицый мальчишка десяти лет, со взъерошенными темными волосами, сидит за письменным столом в своей крохотной, тесной спаленке. Из кухни вкусно пахнет мясом, которое мать готовит на обед, и он знает, что еще на десерт будут груши в шоколадном сиропе «Хершис», — а в лавке у мистера Паркса груши совершенно особенные.

Дверь в комнату закрыта, и он видит свое отражение в большом зеркале на двери. Поднимайся, говорит он себе. Иди помоги маме. Несколько раз он порывается встать, но каждый раз падает обратно на стул. Он хочет пойти к ней, но не может. Он слишком напуган. Хуже страха только стыд, мертвым грузом давящий на его плечи, — стыд, от которого он чувствует себя совсем маленьким.

— Не связывайся с ним, — шепчет он ей. — Не связывайся, и он отстанет от тебя.

Но его мать упрямая женщина. Через тонкие стены он слышит, как ножки стула скребут по линолеуму, пока она пытается встать на ноги.

— Ну наконец-то! — раздается рев отца. — Ты сына-то обедом кормить собираешься?

— Роберт, не надо… Адам услышит…

— Пусть слышит! Пусть не думает, что я позволю женщине разговаривать со мной как угодно.

— Я же твоя жена. Раз ты теперь получаешь меньше, я имею право спросить почему. И если у тебя что-то не ладится с новой линией, давай поговорим. Может, я чем помогу?

— Поможешь? Дела идут хуже некуда. Я ж говорил тебе и сейчас повторю: людям подавай лоферы, а мы продаем ботинки на шнурках. Хочешь, чтоб Адам и это слышал? Или чтоб он узнал, что его отцу ну никак не нашить башмаков, чтоб хватило оплатить счета жены? Пусть слышит. Мальчишка — чокнутый гений. Думаешь, он сам не смекает, что к чему? Когда-нибудь будет зарабатывать кучу денег. Чем больше он слышит, тем лучше, а то свяжется еще с какой-нибудь клячей, которая только и знает, что ныть. Да и кто другой его жизни научит?..

Адам поспешно переворачивает страницу учебника и старается с головой окунуться в домашнее задание. Числа — его убежище. Среди цифр, уравнений и теорем он растворяется, как тень в ночи. Положив голову на тетрадку, он придумывает пример за примером, и, кажется, решения сами срываются с кончика карандаша: 4(Х-2) = 8. Ответ: 4. 3Х+8Х =? Ответ: 11Х.

— Отпусти меня, негодяй, отпусти!

Отпусти ее! Адам зажмуривает глаза до боли в скулах. Сердито размазывая по лицу слезы, он не перестает повторять квадратные уравнения, числа Фибоначчи до тысячи, число пи до двадцать второго знака, до которого он уже выучил его, но обещает себе выучить и дальше — до тридцатого или даже до пятидесятого знака. Все, что угодно, только бы забыть, как отец, схватив мать за длинные с проседью волосы, таскает ее по полу, чтобы немного «поучить жизни». Адам столько раз слышал этот пьяный монолог, что запомнил его слово в слово: «Американские товары больше не покупают. Всякие пакистанцы режут нас без ножа: у них любой товар по доллару за пару. Устраивают демпинг, лишь бы пролезть на рынок, сбрасывают цену ниже некуда. Это незаконно, только всем плевать, Хелен. Нужно биться за каждый цент. Экономить каждый доллар. — Дальше рассуждения о жизни становились шире. — Деньги — вот главное в жизни. Слышишь, Хелен? Деньги купят тебе уважение, положение в обществе, респектабельных друзей. Если у тебя нет денег, ты не живешь. И чем скорее Адам усвоит это, тем лучше».

Позже мать, как всегда, приходит к нему.

— Твой отец не плохой человек. Ты понимаешь это? — спрашивает она, вытирая красные кровоподтеки в уголках губ.

— Да, мама.

— Просто он в отчаянии. Дела идут совсем не так, как ему хотелось бы.

— Мам, но он бьет тебя, будто он Джимми Коннорс, а ты — теннисный мячик. Посмотри на свое лицо! Давай уедем, а?

Мать берет его за плечи и хорошенько встряхивает, словно он барахлящий телевизор:

— Не говори так о своем отце. — (Трусость делает его сообщником отца: любое неуважение по отношению к отцу воспринимается у них дома как пренебрежение к себе самому.) — Сейчас надо думать о твоем образовании. Ты учишься в отличной школе, и хорошо учишься. Мы не можем рисковать. Отец прав: значение имеет только твое будущее. С твоим умом ты сможешь заработать кучу денег.

— Да ладно тебе, мам. Устроилась бы на работу. У тебя же диплом бухгалтера.

— Сейчас важно только одно — ты, наша звездочка. Ты завоюешь этот мир, заработаешь свой первый миллион еще до тридцати. Уж я-то знаю. Так что давай заканчивай свои уроки. А после обеда все вместе пойдем есть мороженое.

— И папа тоже?

— Конечно. Отец обожает ореховое. — Она притягивает его к себе и, требуя согласия и поддержки, старается заглянуть ему в глаза. — А ты знаешь, что в клубах Гарварда каждый вечер подают мороженое?

Свет тускнеет. Звуки с Атлантик-авеню уносят его в летнюю ночь. Из музыкального автомата доносится «Билли Джин» Майкла Джексона. На улице, с криками и визгом, дети играют в уличный бейсбол. Где-то вдали раздается рев сирены. На экране разгораются страсти сериала «Даллас».

— Кем ты хочешь быть, сынок? — спрашивает его отец. — Ну, когда школу закончишь.

— В полицию пойду.

— Что? Полицейским? Издеваешься?

Эту мысль Чапел вынашивал уже около года.

— Да, буду детективом. Хочу помогать людям.

Утешительная улыбка заблудшему.

— Знаешь, сколько коп зарабатывает в год? Двадцать пять тысяч долларов. Как ты собираешься содержать семью на такие деньги? На что ты будешь покупать своему сыну крутые бейсбольные перчатки фирмы «Роллинг-Рэгги-Джексон»? Или плеер фирмы «Сони»? А рубашку поло?.. Всякие шмотки от Ральфа Лорана, которые мать пытается покупать тебе на распродажах?

— Я справлюсь. Кроме того, я не собираюсь жениться. А работа в полиции мне нравится: там интересно. Служишь обществу, распутываешь преступления, убийства и все такое. У меня это здорово получится.

— Не пойдет. Это дурацкая затея. Никаких денег. Живут подачками да смотрят, как бы подработать на стороне. Шпана…

— Но, пап…

— Адам, ты когда-нибудь видел, какую обувь носит полицейский? В лучшем случае «Флоршейм». Грубые башмаки на резиновом ходу, со стельками доктора Шолла, которые окончательно загубят твои ноги. Нет, так не пойдет. Это не для тебя. Твой удел — носить обувь от Лобба. От Джона Лобба с Джермин-стрит в Лондоне. На всей планете ты не сыщешь ничего лучше: и на ноге сидят идеально, и кожа самая качественная. Везде прошиты. Мягкие, как попка младенца. В них хоть кто будет выглядеть на миллион баксов.

— Пап, полицейским нужна практичная обувь, они же все время на ногах. Башмаки от Лобба — это, конечно, классно, но они враз износятся. Полицейским нужны…

— Ну, все, хватит! — Отец, брызгая слюной, переходит на крик. От него разит сигаретами «Мальборо» и маалоксом от изжоги. — Ты… ты должен заниматься бизнесом. Слышишь? Не как я — жить на крохи с продаж. Нет уж, Уолл-стрит, и не меньше! С твоими-то мозгами… да ты сразу пойдешь вверх. Не успеешь оглянуться, как станешь легко зарабатывать миллион в год, легко! Твое место рядом с такими, как банкир Феликс Рохатин.

— Деньги еще не всё. Есть и другие…

Словно ниоткуда он получает затрещину в ухо.

— Что ты можешь знать о деньгах? Ничего. Просто ни-че-го. Слушай меня. Деньги в жизни — это всё. Ничего важнее нет. Жена, семья, друзья — потом. Правильно расставляй приоритеты. Мой сын не станет полицейским. Усвоил?

— Да, сэр.

— Ну вот и молодец. Так кем ты хочешь быть?

— Бизнесменом. — Адам тут же быстро поправляется: — То есть банкиром.

— А каким банкиром?

— По инвестициям.

— Вот правильный выбор. Это твое. — Роберт Чапел нежно дотрагивается до красного пятна, полыхающего на месте, куда пришлась затрещина. — Тебе бы еще вес немного сбросить. Много ты видел толстомясых среди преуспевающих молодых людей в дорогих костюмах? То-то. Неудивительно, что твои дружки постоянно насмехаются над тобой. — Он потрепал сына по щеке. — Кто знает? Может, и на свидание надо бы сходить.

Образ отца исчезает. Звуки затихают.

В сознании Адама возникает новый образ… Одиночный выстрел пронзает темноту.

Адам видит развалившегося в кресле человека: ноги расставлены, лоферы от Лобба начищены до блеска, и сквозь запах пороха и крови он чувствует, как воняет кремом для обуви «Киви», которым пользовался его отец.

Это день, когда Адам Чапел стал партнером в «Прайс Уотерхаус».

Воспоминания улетучились. Прошлое исчезло.

С ненавистью к себе за то, что всегда старался быть таким, каким его хотел видеть отец, Чапел позволил себе плыть к исцеляющему свету.

Теперь было только настоящее.

— Месье Чапел, просыпайтесь, пожалуйста. Просыпайтесь. Пора проверить, как у вас дела. — Чья-то рука легко касается его щеки. — Как вы себя чувствуете?

Адам открыл глаза и увидел женщину-врача.

— Да вроде ничего, — ответил он, пытаясь сесть.

— Нет-нет, лучше еще немного полежите. Меня зовут доктор Бак. Я обрабатывала ваши раны, когда вы поступили вчера днем. Ваши ребра, там сплошные гематомы. Если бы были переломы, вы бы чувствовали боль, даже несмотря на лекарства.

Пытаясь вернуться в реальность, он обратил внимание, что доктор Бак хорошенькая, хотя больше похожа на сотрудницу научной лаборатории: никакой косметики, очки без оправы, бледная кожа и, если с больничными врачами здесь дело обстоит так же, как в Америке, уставшая от сверхурочной работы. На ней были синие джинсы и фиолетовая блузка, на ногах — белые босоножки. Если бы не стетоскоп на шее, он бы принял ее за активистку какой-нибудь политической группы, но никак не за своего лечащего врача.

Наклонившись над ним, она нажала на кнопку, и изголовье кровати немного приподнялось. В ожидании боли Адам затаил дыхание, но, к счастью, почувствовал только общую разбитость, будто накануне много и тяжело работал.

— Если не возражаете… — Доктор Бак раскрыла у него на груди халат и приложила стетоскоп к груди. — Хорошо, — негромко проговорила она и взяла его запястье. — Пульс у вас сорок четыре. Занимаетесь спортом?

— Бегаю немножко. Плаваю. Ну, еще велосипед. Все как у всех.

— Занимаетесь триатлоном? Неделю назад в Ницце проходили соревнования.

— Да так, для себя. Не слишком много свободного времени. А почему спрашиваете? Тоже бегаете?

В ответ доктор Бак лишь сдержанно улыбнулась:

— Я бегаю от пациента к пациенту. Удивительно, но форму это поддерживает просто отлично.

Чапел хотел рассмеяться, но заметил в ее взгляде облачко тревоги.

— Как у вас со слухом? — спросила она. — Звон в ушах есть?

— Больше похоже на сирену.

— У вас повреждена барабанная перепонка. Повезло, что вообще слышите. Еще сильный ожог плеча, в основном второй степени, но есть небольшой участок в очень плачевном состоянии.

Адам пришел в себя, когда его везли на каталке в палату интенсивной терапии. Приподняв голову, он, с удивлением пьяного, заметил, что взрывом с него сорвало почти всю одежду. Одна штанина его джинсов попросту исчезла, другая превратилась в лохмотья, словно кто-то старательно разрезал ее ножом на тонкие горизонтальные полоски. Рубашки на нем не было, за исключением одной манжеты — на правой руке. С трудом он опустил руку ниже пояса, проверяя, все ли там цело, и только тогда заметил, что плечо превратилось в один сплошной красный волдырь. В следующую секунду кто-то — может, и доктор Бак — сделал ему укол, и больше он ничего не помнил. Сейчас часы на стене показывали 9.15. Прошло уже часов восемнадцать.

— Простите, — задержал ее руку Чапел.

— Что такое?

— А как остальные? Кек? Гомес? Бабтист? Это люди, с которыми я был там. Они тоже в этой больнице?

Придвинув к кровати табурет, доктор Бак села.

— Мистер Чапел, вы находились в одном помещении с человеком, взорвавшим на себе около половины килограмма пластиковой взрывчатки. Вы же полицейский? Наверняка знаете, что при этом происходит. Если такой взрыв ограничен четырьмя стенами, то его сила увеличивается в десять раз.

— А Кармине Сантини? Такой здоровяк… лысина уже появилась… да и похудеть ему не мешало бы… — Она ничего не ответила, и он продолжил: — А Кек? Худощавый, светловолосый, совсем как мальчишка на вид.

— Простите.

— Ну хоть один из них должен же был выжить…

— К сожалению… — Доктор Бак не закончила фразу, и губы ее сложились в бесконечно грустную улыбку.

— Нет, не может быть, — не в силах поверить, не унимался Чапел, — они не могли… Боже, как же так… Ну, хоть бы один… Не может быть, что выжил только я.

— Вы остались живы только потому, что другой человек закрыл вас от взрыва собой.

— Кто? Кто спас меня?

— Не знаю. Мне сказали, что вас вытащили из-под какого-то тела. И вообще, мне не положено разговаривать с вами на такие темы, но я понимаю, вы… — она помолчала, чуть прищурив умные глаза, словно рассматривая что-то странное или таинственное, — вы не такой, как все. — Она вдруг поднялась, заправила за ухо выбившуюся прядь и как-то суетливо убрала стетоскоп обратно в карман. — В коридоре вас ждут люди из ФБР. Видела их удостоверения. Впечатляет. Сказала им, что вы еще очень слабы и должны оставаться под моим присмотром дня два как минимум, а затем неделю отдыхать дома. Но они хотят забрать вас сейчас. Решайте сами.

— Значит, никто больше не выжил? — Чапел попытался перехватить ее взгляд в надежде на новый ответ. Хороший ответ.

Доктор Бак медленно покачала головой:

— Завтра утром придете на прием. Ровно в десять. Нужно сделать перевязку. Я скажу агентам ФБР, чтобы приходили через час: по-моему, вам нужно немного времени…

— Нет, я готов. Зовите их сюда.

— Вы уверены?

Чапел кивнул, а ее лицо как-то помрачнело. Отведя взгляд, она снова покачала головой, словно говоря: «Ну конечно он уверен». Она была разочарована. Она в нем ошиблась.

 

10

Стояло раннее утро. Сара Черчилль шла по лужайке неподалеку от берега Бенгальского залива. Она удивленно смотрела то на сапфировую синеву неба, то на изумрудные воды моря, где, как жемчужины, покачивались на волнах возвращавшиеся в порт крошечные рыбачьи лодки. Красиво. Все без исключения. Странноватая улыбка не сходила с ее лица, иногда Сара даже тихонько прыскала. Естественная реакция на события вчерашнего дня на «рынке контрабандистов». И улыбка, и смех возникали сами собой, и с ними ничего нельзя было поделать — даже если бы она захотела.

Покидая отель «Мидуэй-хаус» на территории Международного аэропорта Карачи, она решила, что сегодня будет превосходный день. Ей еще никогда не приходилось гулять под таким синим небом в такой изумительный день в таком красивом городе. Мимо проносились шумные тук-туки — трехколесные крытые мотороллеры, окатывая ее волной пыли и выхлопных газов, но даже они не могли испортить ее настроение: Сара предпочитала не видеть и не слышать их. В ее мире звучала «Маленькая ночная серенада» Моцарта и все выглядело как на картинах Моне. Всего на несколько часов она хотела напрочь забыть о ЦРУ, о разведке вообще, об их борьбе за искоренение такого, казалось бы неискоренимого, зла, как терроризм.

Свой первый отчет она закончила в полночь. Она подробно изложила события последних трех дней, шаг за шагом описывая предпринятые ею действия, чтобы наилучшим образом реализовать имевшиеся у нее возможности, вжиться в образ, понять психологию своего подопечного и посмотреть на мир его глазами. Неотвеченным оставался только один вопрос, и никто не осмелился задать его: почему она не предположила, что Саид скорее умрет, чем сдастся? Но ее главная цель — установить, что деньги переводятся в Париж, — была выполнена. И если начальство улыбалось не так широко, как хотелось бы, то в этом нет ее вины. События во Франции ее не касались. Печально? Да. Трагедия? Конечно. Но за ту часть операции отвечало Казначейство США, и если их провал задевал ее за живое, то виду она не подавала. Сарина часть операции была признана успешной. Положительный результат. Минимальное число невинно пострадавших в ходе выполнения задания. Ущерб в пределах допустимого. Документы на представление ее к награде уже готовились, и по возвращении в Англию можно было рассчитывать на теплый прием, но это еще не скоро. ЦРУ признало Сару своей и желало, чтобы она вернулась к оперативной работе в течение месяца.

Ее поездка в Вашингтон (и еще более подробный отчет, предстоявший ей сразу по прибытии в Лэнгли) несколько откладывалась, и Сара получила выходной. В ее распоряжении оказался целый день и почти вся ночь — гуляй себе по городу, осматривай достопримечательности и не влезай ни в какие истории.

От синевы океана Сара повернулась к залитому солнцем белому городу, выстроенному из известняка. Паранджа давно уже была снята, и, будь на то ее воля, это мерзкое женское одеяние следовало бы просто сжечь. Его место заняли потертые классические «ливайсы», бледно-розовая рубашка поло и пара удобных, как вторая кожа, мокасин итальянской фирмы «Тод». Солнцезащитные очки модели «авиатор» фирмы «Рей Бан» заменили ее решительно немодные окуляры с вмонтированной камерой. Правда, волосы не помешало бы подрезать и уложить, но и так они выглядели неплохо благодаря шампуню, фену и муссу «Себастьян». Америка могла по праву считать ее еще одной жертвой в войне культур, но сейчас ее это вполне устраивало. Сейчас она одинокая туристка, которая бродит по Карачи в последние часы перед отлетом домой. Если у нее хватит духу, она бы даже не прочь перекусить в местном «Макдоналдсе».

Какое-то время Карачи был столицей Пакистана, но в ее глазах он и до сих пор хранил печать колониального прошлого: многочисленные памятники времен правления Британии, широкие, обрамленные газоном бульвары, построенные в викторианском стиле здания Высшего суда провинции Синд и Провинциального законодательного собрания, вежливо изъясняющееся на хорошем английском местное население. Сорок лет назад столицу перенесли вглубь страны, в Исламабад, откуда удобнее управлять дальними приграничными районами. На этом переносе настояли военные: они хотели, чтобы выборные чиновники были поближе к центральному военному командованию, — наверное, рассчитывали, что так их зычные голоса будут еще слышнее. Три военных переворота, и сейчас страной вновь управляет генерал.

Из порта Сара направилась в центр города. Свернув на Клаб-роуд, она оказалась перед высоким, ослепительно-белым современным отелем. По большому логотипу на его стене она узнала «Шератон», где в мае две тысячи второго года в результате взрыва автомобиля погибли пятнадцать французских инженеров, прибывших в Пакистан, чтобы помочь этой стране развивать подводный флот. Она тут же свернула на другую улицу и направилась в «дипломатический» квартал.

Прогулки пешком всегда были для нее лучшим лекарством. Сара выросла к северу от Лондона в небольшом родовом поместье, которое с каждым уходившим поколением становилось все меньше. Когда-то во времена герцога Веллингтона один из генералов кавалерии, ее предок по линии отца, получил в награду недурное земельное владение в графстве Шропшир — в благодарность за свои доблестные и (как позже она узнала в Кембридже) весьма нелицеприятные действия в отношении армии Наполеона в битве при Ватерлоо. К тому времени, когда родилась Сара, поместье Медоуз занимало всего-навсего сорок акров земли. Там они держали лошадей, которыми за плату могли воспользоваться наезжавшие из города дамы, которым, по определению ее отца, нравится ездить верхом так, чтобы сапожки оставались чистыми.

Однако Саре всегда больше нравились одинокие пешие прогулки по окрестным холмам, чем все сопутствующие верховой езде хлопоты: лошадей нужно чистить, седлать, и так без конца! Едва проснувшись на рассвете, она сразу надевала резиновые сапоги, дождевик и уходила на «разведку»: часами бродила в окрестных лугах, увязала в болотах, карабкалась на холмы, пробиралась через чащи и заросли чертополоха. Возвратившись вечером домой, она сидела за столом, тихо пила чай и ничего не отвечала на расспросы матери и братьев о том, где была. «Гуляла», — единственное, что им удавалось от нее добиться.

Но когда ее спрашивал о том же отец, приезжавший домой в очередной краткосрочный отпуск, она подробно описывала ему все свои приключения, начиная с первого шага за безукоризненно белую ограду Медоуза. Ее рассказы изобиловали весьма пикантными подробностями из жизни соседей. Именно она первой узнала, что Бен Битмид тайком выращивает коноплю посреди кукурузного ноля. (Полиция узнала об этом гораздо позже, и не от нее, и Бен, как выразился отец, получил возможность полгодика «отдохнуть».) Пару раз она застукала Олли Робсона, когда тот воровал газ из резервуара миссис Макмертри, и тут уж она не смолчала и позвонила Мэри Макмертри, вернее, отец позвонил. О случае с миссис Миллиган и о том, почему ее «мини-купер» в шесть утра три дня кряду стоял за домом преподобного Джилла, отец просил ее помалкивать. «Каждому требуется немного любви, — сказал он. — Давай, котенок, не будем никому говорить». И, потрепав ее широкой мозолистой рукой по голове, он посадил ее на плечи и унес в кухню, напевая гимн Королевской морской пехоты.

Уже тогда Сара ощущала себя тайным агентом и жила словно в двух мирах.

Также она узнала, что молчание часто приводит к трагедии и что самое трудное — это не собрать информацию, а проанализировать, что за ней стоит, и понять, кому следует ее доверить.

Ей вспомнился мистер Фенвик, деревенский бакалейщик. День за днем она исподтишка заставала его за тем, что он мерил у себя в спальне расстояние от комода до кресла-качалки, в котором любила сидеть миссис Фенвик, умершая месяц назад. Он ходил от комода до кресла, садился, долго смотрел прямо перед собой, затем вставал и с помощью рулетки измерял это расстояние. Затем однажды на дорожке, ведущей к его дому, Сара увидела карету «скорой помощи», а позже узнала, что он пристроил на комоде ружье, привязал бечевку к спусковому крючку, сел в любимое кресло жены и, уладив дела с Богом, отправил себя на тот свет.

Едва ли стоило удивляться, что, с отличием закончив Кембридж, где она изучала восточные языки, Сара сразу же поступила на службу в МИ-6. У нее было то, что им нужно: и мозги, и мускулы, да и честолюбия, слава богу, хватало — уж очень ей хотелось обойти братьев, двое из которых уже стали военными, и занять в сердце отца место любимицы.

Вот уже шесть лет, подумала она, дожидаясь зеленого света на перекрестке, как они вчетвером остались без отца. Ее накрыла волна легкой грусти, и она вдруг заметила, что насвистывает любимую папину мелодию — гимн Королевской морской пехоты. Больше всего на свете ей хотелось сейчас поделиться с ним своим последним и самым опасным приключением. Это, конечно, не Гуз-Грин, но близко к тому. И она пролила свою кровь. «Неплохо, котенок», — сказал бы он кратко, но его едва заметная улыбка стала бы лучшей наградой, какую только могла пожелать любящая дочь.

Стало удушливо-жарко. Небо над городом теряло свою синеву, наливаясь свинцом. Моцарт умолк, и единственной музыкой, которая теперь звучала в ее мире, был отрывистый, совсем немелодичный марш ее собственного сочинения, помогавший ей не упасть духом. Эйфория улетучилась так же быстро, как и появилась. Темное, почти осязаемое чувство тревоги захватило все ее мысли. И от этого она принялась напевать еще громче.

Именно в этот момент она вдруг решила, что во рту возник странный привкус. Панический страх захлестнул ее с головой. Цианид. У нее при себе имелся флакон с перекисью, которой она сразу хорошенько промыла рот, но все же была уверена, что какая-то толика яда осталась в слюне. Поспешно отойдя на обочину дороги, она резко нагнулась и принялась сплевывать, пока во рту не стало совсем сухо. Дыхание участилось, сердце колотилось как бешеное. Опустившись на одно колено, она изо всех сил старалась успокоиться. Просто шок еще не прошел, попыталась урезонить она себя, нормальная реакция после «психологической травмы». Как будто двумя казенными словами можно описать, что испытываешь, когда на твоих глазах кто-то перерезает себе горло от уха до уха, а еще шестерых изрешечивают пулеметной очередью.

В таком положении они ее и нашли: она стояла на одном колене, пытаясь восстановить дыхание, и краска только начала возвращаться на ее щеки. Рядом остановился черный консульский «крайслер».

— Мисс Черчилль, с вами все в порядке? — спросил гладко выбритый мужчина, в котором она узнала одного из советников. Его звали Билл, или Боб, или Брайен.

— Привет, — ответила она, вяло махнув рукой. Но на лице тут же появилась улыбка, словно говорившая: Вы же знаете нас, британцев, мы никогда не сдаемся, никогда не жалуемся. Выше нос и прочая мура. — Вас, кажется, зовут Брайен? Не беспокойтесь, со мной все в порядке. Просто съела что-то не то.

— Брэд, — с невозмутимым видом поправил он ее. — Простите, но нам велено доставить вас в консульство.

Поднявшись на ноги, она уже не сомневалась, что Брэд и водитель из местных следовали за ней всю дорогу. Qui custodiet custodian. Кто шпионит за шпионами? Теперь она знала ответ: другие шпионы. Только она не ожидала, что они окажутся из ее же лагеря.

— Но мой рейс только в два ночи, — немного неуверенно заметила она.

— Простите, планы изменились. Самолет уже ждет вас.

— Рейс на Вашингтон?

— Нет, мэм. На Париж. Приказ адмирала Гленденнинга.

 

11

— Ты просто не можешь сейчас взять и закрыть позицию. Это самоубийство. Ты хоть понимаешь, сколько можно выиграть при продаже такого блока акций? Пункт, а то и побольше. Сто тысяч все-таки деньги, как ни крути. Какое там у тебя падение? Тридцать процентов. Не суетись. Дай мне время прощупать рынок. Не надо спешить. Дождемся следующего ралли акций, тогда и продадим. Оно уже на подходе. Наберись терпения и выбери нужный момент. Я продаю и покупаю акции уже двадцать шесть лет и знаю, когда пора, а когда не пора. Говорю тебе, момент на подходе. Рынок перевернется со дня на день. Слишком долго трейдеры отсиживаются на обочине. Ликвидность падает. Пенсионные планы, все как один, с избыточным финансированием. Основные индикаторы идут вверх: доверие потребителя, индекс деловой активности. Индекс промышленных цен устойчив. Инфляция под контролем. Процентные ставки в ближайшее время меняться не должны. Такой рынок не может не взорваться в любую минуту. Мы сидим на пороховой бочке. Слышишь? На пороховой бочке. Поверь, не пройдет и года, как мы станем штурмовать новые высоты. Забудь об одиннадцати тысячах. Думай о двенадцати. Даже о двенадцати с половиной. Теперь не время становиться зрителем. Ты понял? Нельзя сейчас закрывать позицию.

В офисе с видом на Эйфелеву башню Марк Габриэль отодвинул от уха телефонную трубку. «Беда с этими частными банкирами, — подумал он, — вечно они путают собственное благосостояние с благосостоянием клиентов». Его брокера вовсе не волнует, что в результате продажи более четырехсот тысяч голубых фишек — акций известных, благонадежных компаний — его самый крупный клиент теряет более десяти миллионов долларов. Его пугает только то, что его собственная карьера может оказаться в полной заднице, если Марк Габриэль со своей компанией покинет корабль.

— Питер, я не нуждаюсь в лекциях по биржевой игре в неблагоприятный период на рынке ценных бумаг, — сказал он, похлопывая по колену серебряным ножиком для бумаг. — Акции не приносят дохода, поэтому мы выходим из игры. Это же так просто.

— Выбросить на рынок такое количество акций — это не выход. Это бегство с корабля. Ну потерпи ты, скоро все будет!

— Да, Санта-Клаус, мир во всем мире и рай на земле. Слушай, решение принято, поэтому не трать понапрасну силы.

В свои сорок пять Габриэль был президентом «Ричмонд холдингс», международной инвестиционной компании: акционерный капитал, драгоценные металлы и стратегические пакеты акций разнообразных компаний. Он не любил, когда на него давили. Проведя рукой по затылку, он заставил себя сохранить спокойствие. Как обычно, система кондиционирования не работала — и в кабинете было жарко и душно. Но, несмотря на жару и докучливость собеседника, Габриэль выглядел невозмутимым.

— Господи, Марк, ты принимаешь все так близко к сердцу, — говорил между тем человек в Нью-Йорке. — То есть, конечно, я понимаю, такая кровавая баня… Продержись еще месяц-другой. Звезды обещают все уладить.

— Жду деньги до конца сегодняшнего рабочего дня. Франкфуртское время. Мой счет в «Дойче интернационал».

Но банкир не сдавался.

— В чем дело? — потребовал он ответа с плохо скрываемым раздражением. — Тебе известно что-то, чего не знаю я? Вы там решили устроить генеральную уборку? Имей в виду: у многих возникнут вопросы.

Улыбка на лице сохраняет улыбку в голосе, напомнил себе Габриэль. Меньше всего ему хотелось сейчас привлекать внимание к своим делам.

— Реструктуризация, не более того. Но и не менее, — произнес он почти нараспев. От окаменевшей улыбки уже болели щеки. — Дела на рынках бумаг идут не так, как нам хотелось бы. Собираемся заняться недвижимостью и товарами: может, удастся повысить доходность.

— Товарами?

— Да я понимаю, затея рискованная, — начал Габриэль таким тоном, словно спрашивая разрешение.

— Не то чтобы рискованная, только…

— Выясни, что там у нас на товарной бирже с беконом, — перебил его Габриэль, — но это не срочно. На следующей неделе я буду в Нью-Йорке, тогда и обсудим. Как насчет обеда в «Ле Сирк»? Предупреди Сирио о моем приезде.

Габриэль повесил трубку. Больше не нужно было играть, и на его лице застыла маска ненависти. От бессмысленной болтовни тошнило. Если все получится, ему никогда больше не придется разговаривать с этим дураком. А все его врожденная вежливость, будь она неладна! Иногда не помешало бы плюнуть на свою воспитанность, особенно когда дел невпроворот.

Картонные коробки, неизбежные при переезде, загромождали просторный офис. Они стояли у его письменного стола, у стеллажей и антикварного индонезийского столика с его личными вещицами. Габриэль переходил от одной коробки к другой. Убедившись, что коробка заполнена, он запечатывал ее скотчем и надписывал на двух языках адрес. Некрупный, но ладный, спортивного телосложения, в движениях он был несуетлив и точен. Даже сейчас, с закатанными рукавами и ослабленным галстуком, он не производил впечатления человека, охваченного поспешными сборами или треволнениями. Слово «паника» в его лексиконе отсутствовало. Дисциплина, самообладание, собранность — вот его главные принципы.

Копна темных волнистых волос обрамляла его смуглое угловатое лицо. Даже при работе едва заметная улыбка не покидала уголки его губ. И эта улыбка вместе с живыми карими глазами придавала ему хитровато-загадочный вид. Глядя на него, всякий думал: да, вот человек, который кое-что понимает в жизни. Человек, который не боится темных закоулков мира. Человек, который умеет надежно хранить тайну.

Поднявшись с кресла, Марк Габриэль бросил взгляд на часы. Было уже три, а ему еще требовалось позвонить своим банкирам в Милане, Цюрихе и Франкфурте и распорядиться об экстренной ликвидации портфелей акций. Он продавал все свои акции — «Фиат», «Оливетти», «Фининвест», «Бенеттон», «АББ», «Юлиус Баер», «Нестле», «Кредит Свисс», «Байер», «Даймлер», «БАСФ» и «Дрезднер». Его снова будут уговаривать оставить капиталы на рынке. И снова Габриэль будет объяснять свое решение реструктуризацией компании и назначать встречи, на которые он не собирается являться. Конечно, он оставит на каждом счете миллион-другой, а вот доходы от продажи акций попросит переводить на многочисленные номерные счета в Дублине, Панаме, Вадуце и Люксембурге.

Потом снова продаст.

Он будет продавать так, как никогда раньше.

Чувствуя необходимость размяться, Габриэль сделал несколько кругов по кабинету, по привычке задержавшись у окна. На другом берегу в высь безоблачно-синего неба уносилась Эйфелева башня. Вид из окна на миллион долларов, и Габриэль знал, что будет скучать по нему. Башня находилась в полумиле, но казалось, что до нее рукой подать. Его взгляд зацепился за лифт, поднимавшийся в стальном кружеве, и Габриэль подумал, что эта башня не подвластна времени: она и сегодня современна, и сегодня поражает не меньше, чем в те дни, более сотни лет назад, когда ее построили для украшения Всемирной выставки в Париже в 1889 году.

Однако сейчас его больше интересовали пешеходы внизу. Высунувшись из окна, он неторопливо скользил взглядом по улице. Через два дома от него шофер в ливрее наводил глянец на автомобиль посла Катара — «Порше-ГТ-турбо» стоимостью триста тысяч долларов, однако он не был настолько поглощен своим занятием, чтобы не заметить длинные красивые ножки двух молодых женщин, проходивших мимо. Несколько ребятишек с криками и визгом гонялись друг за другом. Месье Гальени, владелец кафе на углу, прохаживался перед своим заведением, дымя сигарой и тщетно высматривая хоть кого-нибудь, с кем можно было бы поспорить о последних шагах, предпринятых правительством. Больше на тротуарах никого не было. Как всегда в послеобеденное время.

Габриэль задумался о событиях последних дней. Он знал, что, когда незваные гости придут, они будут невидимы.

Он вернулся за свой письменный стол.

Да, он будет скучать по Эйфелевой башне. Но больше в Париже нет ничего, с чем ему было бы жалко расстаться. Он спокойно оставит всю эту богемную ночную жизнь и уличные кафе, богомерзкие потоки машин и загаженный воздух, сырую осень и скучную зиму и, уж конечно, страстную самовлюбленность Парижа. Здесь все насквозь прогнило.

Сняв трубку, он набрал номер и начал второй раунд звонков:

— Привет, Жан-Жак. Продавай. Мы выходим из «Ситроена», «Сен-Габена» и «Л'Ореаля». Да, продавай все. До последней акции.

 

12

«Форд-мондео» провез Адама Чапела и адмирала Оуэна Гленденнинга через три пропускных пункта и въехал во двор американского посольства. Бетонные надолбы, отстоящие одна от другой на полтора метра, составляли первую линию защиты. За ними, под прикрытием полицейских машин, поставленных точно перед воротами посольства, расположились три пары французских полицейских. В небесно-голубых рубашках и темно-синих брюках, в форменных фуражках и с автоматами на груди они выглядели безупречно. Последнюю линию защиты составляли морские пехотинцы. Их пост находился у пропускного пункта в канцелярию, и они тоже были начеку в связи с принятыми дополнительными мерами.

— Можно подумать, что мы в зоне боевых действий, — заметил Гленденнинг, открывая дверцу, когда машина плавно остановилась. — Посты по всей улице, на четыре квартала в каждую сторону, на крышах снайперы. Мы уже раскрыли два заговора — а не то это заведение взлетело бы на воздух. Бог знает, сколько их еще замышляется прямо сейчас. — Немного неуклюже он вытащил из машины одну за другой ноги, достал костыли и с трудом выпрямился, не обращая внимания на водителя, бросившегося ему помогать. — Вам помочь выбраться? — не оборачиваясь, спросил он Чапела.

— Спасибо, сэр, я справлюсь, — ответил тронутый участием Чапел.

Сейчас его онемевшее плечо не болело: перед выпиской из больницы доктор Бак настояла на уколе обезболивающего. За время поездки последние следы контузии прошли окончательно: слова Гленденнинга, как своевременная пощечина, мгновенно привели его в чувство.

— Значит, так: Талил не забрал деньги в «Королевских ювелирах», — сообщил без всякого вступления адмирал, как только они покинули территорию больницы.

— Как так? — спросил Чапел. — Мы же видели, как он вошел в ювелирный магазин с пустыми руками и через две минуты вышел с саквояжем.

— Допустим, но во взорванной квартире мы не нашли ни одного американского доллара. Не говоря уж о пятистах тысячах или больше, которые, как предполагалось, находились в сумке, взятой в ювелирном магазине. Так вот, бомба может уничтожить много чего, но не столько тысяч долларовых банкнот. Зеленые бумажки должны были разлететься, как конфетти в Новый год. В саквояже была только взрывчатка семтекс.

— Тогда как…

— Помнится, вы на минуту-другую потеряли его из виду.

В метро, понял Чапел, когда Талил как вкопанный застыл на платформе. Он чуть дольше принятого задержал взгляд на Гленденнинге, пытаясь понять, обвиняют его или нет. Цвет лица у того был серый. Глаза спрятаны за толстыми линзами очков. Какой-то прямо филин, и не скажешь, что адмирал. Адам подумал, что он намеренно создает такое впечатление, словно это его униформа, которую, как и офицерский китель, всегда надо держать в надлежащем виде. Внешняя невыразительность была для него эмоциональным бронежилетом. Сейчас он не был мужчиной, переживающим скандальный развод, отцом, у которого один сын лечится от алкоголизма, а другой учится на юридическом факультете в Гарварде. Сейчас он был орудием своего правительства: объективный, беспристрастный, не позволяющий, как представлял себе Чапел, личным обстоятельствам влиять на принимаемые решения.

— А что говорит Бубилас? — поинтересовался Чапел. — Владелец ювелирного магазина. Вы его задержали?

— Он у генерала Гадбуа в Казармах Мортье.

— Гадбуа? Он же из военной разведки? Я считал, что мы сотрудничаем с криминальной полицией «Сюртэ».

— Ребята, с которыми вы были вчера, служили в спецподразделении, приписанном к разведке, а не к полиции. Бабтист возглавлял там антитеррористическую группу. Леклерк специализируется на поручениях погрязнее. Гадбуа не любит без особой необходимости афишировать причастность своего ведомства к внутренним делам страны.

— Так получается, не я отвечал за проведение операции?

— А вы полагали иначе? — Гленденнинг нахмурился, будто не желая тратить время на детские обиды. — Вы отвечали за эту операцию так же, как и любой другой. Бабтист был там, чтобы одернуть вас, если посчитает, что где-то вы промахнулись. Да, так вот Бубилас клянется, что ему никто не звонил. «Хавала? А что это такое? — спросил он. — Какой-то новый танец?» Заверяет, что в жизни Талила не видел.

— Врет.

— Естественно, врет. Насколько нам известно, деньги из Пакистана переведены. Нас как детей обвели вокруг пальца: пока мы следили за Талилом, кто-то другой забрал деньги… или в магазине, или в метро. Собственно, поэтому мы снова к вам обращаемся. Вы должны выяснить, кто забрал деньги. Видите ли, мистер Чапел, нельзя сказать, что мы остались совсем с пустыми руками. Кое-что обнаружить все-таки удалось, а именно видеозапись, сделанную Талилом и его сообщниками.

— Видео?

— Да, видео. Очень интересное кино.

Затем до конца поездки Гленденнинг не проронил ни слова. Через полчаса, проходя через черные железные ворота и поднимаясь по лестнице в здании посольства, Чапел чувствовал, как от нетерпения у него по спине бегут мурашки: что такое важное заставило заместителя директора ЦРУ прилететь сюда из-за океана в три часа ночи за три тысячи миль?

Комната называлась «Тихий кабинет» и располагалась на втором этаже посольства почти в самом сердце здания. Стены, в толще которых на всем их протяжении были скрыты свинцовые листы, не пропускали внутрь ни единого шороха. Подавляющие звук электронные устройства также обеспечивали секретность. Дважды в день комната проверялась на наличие в ней подслушивающих устройств. Ни крик, ни шепот не должны были покинуть ее пределы. Пусть Франция и старейший союзник Америки, но в свете последних событий ей нельзя доверять, как и любой другой стране.

В конце «холодной войны» стало понятно, что французская разведка, ГДВБ, переключилась на промышленные цели. Ее агенты путешествовали по миру, выискивая, где бы разнюхать промышленные секреты, умыкнуть интеллектуальную собственность и «позаимствовать» запатентованную технологию. «Главным противником» Франции теперь был не СССР, а США. И ничто не могло об этом свидетельствовать красноречивее, чем заголовки на первых страницах газет, кричащие об аресте французских шпионов, пойманных при попытке промышленного шпионажа в компаниях «Майкрософт» и «Боинг». Однако в это жаркое солнечное августовское утро все взаимные обиды забылись. Приоритеты снова были отданы миру, а не выгоде. Перед лицом общего врага две страны объединились, и все их разногласия отошли в прошлое.

Бо́льшую часть узкого кабинета занимал длинный стеклянный стол, на котором через равные промежутки стояли графины с водой, стаканы и вазочки с печеньем. Единственным украшением можно было считать фотографию сидящих рядом президента США и американского посла во Франции.

Гленденнинг протянул руку по направлению к коренастому, с военной выправкой мужчине с седеющими волосами, одетому в плохо сидящий на нем синий костюм.

— Знакомьтесь — Ги Гадбуа, глава Генеральной дирекции внешней безопасности.

Не сделав ни малейшей попытки подняться или обменяться рукопожатиями, Гадбуа негромко поприветствовал вошедших.

— С капитаном Леклерком вы знакомы, — продолжил Гленденнинг.

Небольшой марлевый квадратик на щеке француза — вот и все, что свидетельствовало о взрыве злополучной бомбы. Одет он был в серый костюм. Белая рубашка у ворота расстегнута. Волосы аккуратно причесаны и заправлены за уши. Леклерк смотрел на всех так, словно был подозреваемым, и в его взгляде читалось недоверие.

— Рад, что с вами все в порядке, — произнес Чапел.

Интересно, где он был, когда Талил взорвал бомбу? Чапел смутно помнил, что Леклерк поднимался за ним по лестнице и шел по коридору, но что было дальше, он точно не помнил. Из-за контузии все события смешались в некий бессвязный психоделический клубок. Перед его внутренним взором промелькнули Бабтист, Гомес, Кек и, конечно, Сантини. Только Леклерка он не видел в квартире Талила.

— А как вы? С вами все в порядке? Быстро поправились? — поинтересовался Леклерк. — Тем лучше, — добавил он по-французски и отвел глаза, но Адам успел перехватить в его взгляде завуалированный намек на то, что задание осталось невыполненным или, пожалуй, еще того хуже.

Прежде чем он успел ответить, Гленденнинг сделал жест в сторону единственной в кабинете женщины. Живо поднявшись, та с сочувственной улыбкой протянула ему руку.

— Сара Черчилль, — представилась она. — Я слышала о вчерашнем. Мне искренне жаль, мистер Чапел.

Примерно того же роста, что и он, Сара была одета в темные брюки и шелковый топ цвета слоновой кости, выгодно оттенявший ее загорелые руки и лицо. Зачесанные назад темные волосы, оставляя открытым лоб, собраны на затылке в густой длинный хвост, который переливался в свете флуоресцентных ламп, словно покрытый китайским лаком. На лице никакой косметики — ни подводки, ни туши, ни помады. Густые брови, карие, с золотистыми искорками, глаза недоверчиво прищурены. «Может, несмотря на британское произношение, она вовсе и не англичанка, а откуда-нибудь с Ближнего Востока — из Египта, Ливана или даже из Турции?» — подумал Чапел.

— Мисс Черчилль представляет здесь дружественную нам британскую разведку, — произнес Гленденнинг, словно отвечая на вопрос Чапела. — Мы с ней коллеги. Именно Сара была в самом центре событий в Пакистане.

— У нас обоих был тяжелый день, — заметил Чапел, пожимая ей руку и про себя отмечая, что ее рука прохладна и тверда.

— Можно сказать и так, — ответила она, улыбнувшись на этот раз несколько раздраженно, и этого было достаточно, чтобы Чапел успел усомниться в ее расположении.

— Итак, перейдем к делу, — объявил Гленденнинг. — Все присутствующие здесь должны считать себя членами объединенной антитеррористической группы «Кровавые деньги». Любой информации, которая будет обсуждаться в этом кабинете, присваивается гриф «совершенно секретно». Надеюсь, вам достаточно того, что я вам сказал, или мне представить все это в письменном виде? Мистер Чапел, мистер Леклерк, — продолжил он, — джентльмены, хочу выразить вам свою признательность за то, что вы сегодня с нами. И вам, мисс Черчилль, тоже. Если перелет доставил какие-либо неудобства, обещаю, что запись, которую вы сейчас увидите, заставит вас о них забыть.

Свет погас. В комнате воцарилась напряженная тишина. С потолка опустился экран размером примерно метр двадцать на метр двадцать. Чапел, чувствуя, как к горлу подкатывает горький комок и бешено стучит сердце, подался в кресле вперед. Пошла запись. На экране появился мужчина в зеркальных солнечных очках, одетый в военную форменную куртку и красно-белый клетчатый, как у Арафата, головной платок.

— Американцы, сионисты и все их прихвостни, я обращаюсь к вам от имени пророка Мухаммеда, да благословит его Аллах и приветствует, и во имя вечного мира между всеми народами…

По-английски он говорил с американским разговорным акцентом — либо прирожденный лингвист, либо это его родной язык. Бросив украдкой взгляд по сторонам, Адам заметил, что лица всех присутствующих, как и его собственное, выражали явную неприязнь. Только Леклерк смотрел на экран с нескрываемым безразличием.

— В вашей священной книге Давид восстает против Голиафа и камнем убивает его. Так и мы убиваем тех, кто угнетает нас, кто насаждает неправедный мир на земле Авраама и оскверняет своим присутствием землю двух святынь. Время унижения и покорности прошло. Сегодня началась новая история. И ее первая страница написана кровью новоявленных крестоносцев и сионистов. Почувствуйте нашу ненависть — она предназначена для вас. Познайте отчаяние — оно также для вас. Задыхайтесь от нашего гнева — он тоже для вас. Пришло время всем лицемерам со всеми своими фальшивыми ценностями убраться восвояси. Свет ислама выжжет самый след западной корруп…

Внезапно изображение стало нечетким, по экрану пошли черно-белые линии, прерываемые темными полосами.

— С этого места качество изображения очень низкое, — пояснил, складывая на груди мускулистые руки, генерал Гадбуа. — Оригинал находится у нас в лаборатории. Мне доложили, что восстановить поврежденный участок записи, скорее всего, не удастся.

Изображение снова стало четким, но запись явно пострадала от взрыва: говорящий двигался рывками и слова звучали неразборчиво. В течение следующей минуты Чапел улавливал только обрывки фраз, а иногда и просто отдельные слоги.

— Пришло время битвы… земли… атаку… 'тябрьским утром… умрут…

Звук пропал, изображение стало ухудшаться. Фигуры на экране поблекли. Экран потемнел. Изображение мужчины стало совсем размытым, и Гленденнинг остановил запись.

— Полюбуйтесь на него, — проговорил адмирал, и Чапелу послышалась в его голосе угроза. — Вот негодяй. Еще улыбается. Думает, что провел нас.

Чапел наклонился чуть вперед. Да, негодяй на экране улыбался и, странно, на какое-то мгновение напомнил ему Леклерка — тот же самодовольный вид всезнайки, убежденного, что справится с целым миром одной левой. Вдруг его внимание привлекло кое-что другое.

— Подождите, не выключайте! — произнес он, чуть не вскрикнув. — Остановите кадр. — Чапел подошел к экрану. — Вот! — объявил он, коснувшись указательным пальцем зеркальных очков террориста. — Видите отражение? В комнате есть кто-то еще.

— Может, Талил? — предположил Леклерк.

Несмотря на вроде бы безразличный тон, он даже сел прямее и вытянул шею по направлению к экрану.

— Очень может быть, — согласился Чапел. — Хотя кто знает… По очертаниям похоже, что человек стоит сбоку у стены.

Пятно едва ли напоминало человеческую фигуру, скорее всего, то были просто красно-синие блики на зеркальных линзах очков.

— Я согласна с мистером Чапелом: там что-то интересное, — сказала Сара Черчилль. Встав с кресла, она подошла к экрану, с невозмутимой голливудской улыбкой потеснила Адама в сторону и принялась внимательно рассматривать изображение. — Похоже, это все-таки человеческая фигура, — объявила она через несколько секунд.

Гленденнинг бросил на Гадбуа усталый, разочарованный взгляд, как бы подводя итог истории сотрудничества двух наций. Сотрудничества без доверия. Дружбы без любви.

— Давайте пошлем копию нашим ребятам в Вашингтон. Они увеличат изображение хоть в сто раз и поработают с каждым пикселем. Если там кто-то есть, они скажут его рост, вес и что он ел на завтрак.

— Мы тоже так можем, — ответил Леклерк.

— Ну так делайте! — проворчал Гленденнинг, сердито дернув головой.

Включили верхний свет.

— У нас нет ни малейшего представления, кто этот мужчина, — с явным раздражением объявил Гадбуа. — И мы не знаем, кто сделал запись, хотя, раз она из квартиры Талила, можно допустить, что он и был оператором. Надеюсь, нашим фотолабораториям удастся совместными усилиями пролить свет на этот вопрос. До тех пор будем совместно с криминальной полицией работать на прилегающей территории — обходить с вашими ребятами из ФБР квартиру за квартирой и показывать жильцам фотографию Талила. Дайте нам несколько дней, и мы обязательно узнаем что-нибудь о нем и его сообщниках.

— Простите, это все? — неуверенно спросил Чапел. — Все, что есть на пленке? — С его точки зрения, речь обрывалась на полуслове. И это вызывало некоторое недоумение. Да, угроза была серьезная, но не настолько, чтобы оправдать срочное появление во Франции заместителя директора ЦРУ по оперативной работе. Явно есть что-то еще. — У меня такое ощущение, что террорист не договорил. Это действительно конец речи или просто дальше запись повреждена?

— Нет, это вся речь, — ответил Гадбуа, грузно поворачиваясь к Чапелу. Его сверкающие глаза навыкате и упрекающее выражение лица безмолвно приказывали тому заткнуться и не мутить воду. — Нам еще повезло, что хоть это-то получили.

— Да, разумеется, — с горечью пробормотал Чапел, усаживаясь обратно в кресло.

— Мисс Черчилль имеет отношение к этому делу больше, чем кто-либо другой, — заметил Гленденнинг. — Именно она первая вычислила существование этой группы. Кстати, почему вы называете их «Хиджра»?

— Исходя из собранной информации, они сами так себя называют, — ответила Сара. — Хиджра — переселение пророка Мухаммеда из Мекки в Медину, когда он спасался от своих гонителей, — отмечает начало мусульманского календаря.

Ей казалось, что она снова в дискуссионном зале Кембриджского университета — приводит аргументы, отстаивая точку зрения своей команды. И опять нервничает, как тогда, и не понимает почему. То же самое она частенько испытывала с аналитиками в «Леголенде», как многие называли новый модернистский штаб МИ-6, расположившийся на южном берегу Темзы. Всегда готовая подарить улыбку, Сара следила, чтобы голос оставался ровным, а взгляд в поисках поддержки переходил с одного слушателя на другого.

— Кто такие «они»? Почему до недавнего времени мы о них ничего не слышали? И не возражаете, если я спрошу прямо: в какое такое новое летоисчисление они намерены войти?

За внешней вежливостью вопросов, которые задавал Чапел, ей почудился вызов. Еще один новичок, недовольный местом, которое занимает.

— «Они» — это панарабские националисты, — объяснила Сара. — Еще одна группа борцов с западной культурной и политической экспансией. Вы же слышали его заявление про свет ислама, который «выжжет самый след западной коррупции». Они хотят решения палестинского вопроса и чтобы янки убрались из Саудовской Аравии. Именно последнюю этот террорист назвал «землей двух святынь». Он имел в виду Мекку и Медину — два самых святых города мусульманского мира. Как уже упомянул адмирал Гленденнинг, еще несколько дней назад мы знали о «Хиджре» только на уровне предположения, если не просто домыслов. Их главное назначение — обеспечивать постоянный доход для финансирования операций. Они участвуют в наркобизнесе — кокаин, героин. Это не ново. «Аль-Каида» по самые уши в торговле опиумным маком. У бен Ладена нет и половины тех денег, которые все ему приписывают. Он еще десять лет назад потратил все, что у него было. «Хиджра» — это следующий шаг. Не один раз мы перехватывали обрывки разговоров, которые подтверждают их вовлеченность в более «интеллектуальные» предприятия: контрабанда золота, доходы от пиратской торговли компьютерными программами, продажа контрабандных алмазов.

— И какая цель? — спросил Чапел. — Вы представляете, что за операцию они готовят? Кто их главный враг?

— До сегодняшнего дня не представляли. Знали только, что они действуют в Афганистане, Пакистане и в Арабских Эмиратах, — Сара выдержала паузу, и по ее лицу пробежала тень, — а теперь и в Европе. Раз они есть в Париже, значит, можно допустить, что у них ячейки и в других городах. Штаб-квартира, скорее всего, на Ближнем Востоке — в Йемене, в горах Омана или в саудовской части пустыни Руб-эль-Хали. Группа, похоже, сплоченная, но небольшая. Судя по тому, как они общаются, мы считаем, что у них от шести до восьми ключевых фигур.

— Одного вчера убили, — вмешался Гленденнинг, — Абу Саида. В свое время он был связан с «Хезболлой», «Исламским джихадом» и «Аль-Каидой». Почему и когда он перешел в «Хиджру», нам неизвестно.

— Так убитый вчера — Саид? — покачав головой, переспросил Леклерк, словно сожалея об этой смерти.

— От него осталось одно кровавое месиво. Наши ребята немного опоздали. Сара отлично сработала, удерживала Саида до последнего, чтобы отдать его нам в руки.

— Еще один труп, допрашивай сколько влезет, — подвел итог Леклерк. — Супер. Просто супер.

Сдержавшись, чтобы не показать презрения, Сара придвинула к себе блокнот и провела по строчке сломанным ногтем:

— По-моему, мы все согласились, что мужчина, которого мы видели на экране, — вовсе не рядовой игрок. Он слишком гладко говорит. Это кто-то влиятельный. И очень опасный. Образование, скорее всего, получил на Западе. Не похож он на провинциала, этот не какой-нибудь рядовой джихадист. Те обычно моложе, беднее и, по большей части, безграмотны. Что касается конкретных фактов, могу предложить только то, что он сам сказал. «Пришло время битвы». Поскольку свое обращение он адресует «американцам и их прихвостням», можно, по-моему, сделать вывод, что теракт планируется провести на территории США. Еще два момента, и я закончу. Первое — он упоминает «'тябрьское утро». Мне слышится как сентябрьское. Кто-нибудь считает, что, может быть, он сказал ноябрьское или декабрьское?

— Сентябрьское, — уверенно подтвердил Леклерк. — Я смотрел эту запись раз десять. — Неопределенно махнув рукой, он наградил Сару улыбкой. — Продолжайте, пожалуйста.

Сара дипломатично кивнула, обдав его ледяным взглядом. Напыщенный женоненавистник.

— Хотелось бы думать, что это дата намечаемого теракта, но здесь нельзя сказать уверенно. Меня смущает обрывок слова «'щина». Годовщина? Если да, то надо искать годовщину в сентябре как возможную дату атаки.

— Крупная годовщина — одиннадцатое сентября, — заметил Гленденнинг.

— Согласна, — ответила Сара, — но в сентябре много и других значительных дат, связанных с ближневосточными делами. К примеру, в конце сентября семьдесят третьего года началась Йом-Кипурская война.

— Двадцать восьмого сентября, — уточнил, немного слишком самоуверенно с ее точки зрения, Чапел. — Но ее чаще называют «Октябрьская война». И вряд ли это то событие, которое они хотели бы увековечить. Для арабских стран эта война стала сокрушительным поражением. Израиль отобрал Голанские высоты у Сирии, некоторые территории у Египта и уничтожил вооруженные силы трех соседних с собой государств. Вероятно, именно за эти «унижение и поражение» и хочет взять реванш наш борец за свободу?

— Может быть. — Сара внимательно посмотрела на представителя Казначейства.

Она знала, что это какой-то специалист в финансовой сфере, Гленденнинг предупредил ее, что им предстоит работать вместе. На лощеного финансового аналитика мало похож, уж больно ершист. Скорее нахрапист, чем обходителен. И вообще, сейчас только полдень, а ему уже не мешало бы побриться. Он напомнил ей одного из отцовских солдат, который сумел выслужиться в офицеры — исключительно благодаря своей настойчивости и усердию. Но теперь, когда он своего добился, не дай вам бог перейти ему дорогу…

— У меня вопрос, — не унимался Чапел, и у Сары возникло жгучее неприязненное чувство. — Вы сказали, что, когда наш друг на записи использовал выражение «земля двух святынь», он имел в виду Саудовскую Аравию, правильно? Мекку и Медину?

— Да, — подтвердила она, — это высказывание очень в духе бен Ладена. Правда, бен Ладен говорил всего лишь о присутствии американских солдат на территории Саудовской Аравии. Этот же, похоже, имеет в виду и влияние США. Ну не нравится ему телеканал Эм-ти-ви!

По мнению Сары, Королевство Саудовская Аравия — одно из самых репрессивных государств в мире: одна телестанция, две газеты, несколько государственных радиосетей, и все это под контролем железной руки правительства. Менее десяти процентов женского населения когда-либо посещало школу. Для въезда в страну или выезда из нее необходимо пройти сложнейшую процедуру. Рабочие, занятые в нефтедобывающей промышленности, жили в закрытых городках. Династия Саудитов делала все, чтобы накрепко запечатать границы и не пустить в страну западную заразу, о которой только что вещал с экрана этот безумец.

— Итак, раз он называет свою группу «Хиджрой», можно ли сделать вывод, что он имеет отношение к Саудовской Аравии? — спросил Чапел. — Ведь знаменитое переселение Мухаммеда произошло на этой территории. Не может ли оказаться, так сказать, ближе к дому?

Сара решила, что с нее хватит. Пора поставить практиканта на место.

— У нас есть все основания полагать, что это обычная антизападная группа — еще одна организация мусульман-салафитов, которая считает своим священным долгом истреблять христианство в сообществе стран, объединенных под знаменем ислама. Боюсь, мистер Чапел, в этом случае совершенно не важно, является ли он гражданином Саудовской Аравии, или Палестины, или Франции. Он мусульманин, и любое его дело будет связано с его верой и исламским миром. Поэтому я не склонна думать, что цель нужно искать ближе к его дому.

Чапел недовольно поджал губы и откинулся в кресле. В его глазах сверкала настоящая злость. Сара даже спросила себя: не пытается ли он запугать ее? Еще один косноязычный задира? Может, ей стоило обойтись с ним помягче? Ну нет, решила она, не стоило. Какой смысл позволять увести расследование в сторону еще до того, как оно, в сущности, началось? «Хиджра» — ее детище. Указывать тут будет она, а он пусть копает.

В комнате повисла тишина. Гленденнинг прошел к месту во главе стола.

— На сегодняшний день мы имеем угрозу безопасности Соединенных Штатов Америки, — негромко произнес он. — Не больше и не меньше. Мы все собрались здесь, чтобы совместными усилиями найти человека, выступившего с заявлением, и остановить как его, так и его сообщников, прежде чем они совершат задуманное преступление. Больше нельзя допустить ничего подобного тому, что произошло вчера. Никаких осечек. — Помолчав, он обратился к Гадбуа и Леклерку: — Необходимо засекретить это расследование и сосредоточиться на его единственном фокусе, известном только членам нашей группы. Никакой утечки информации. Никакого обсуждения настоящей цели расследования ни с кем из тех, кто сейчас не присутствует здесь. Для общественности, прессы и полиции — это уголовное дело об убийстве с ближневосточной окраской. Подозреваемый террорист при аресте оказал сопротивление, убил четырех агентов. Все, конец истории. Никаких упоминаний о записи и заговоре. Министр обороны согласился предоставить спецполномочия всем членам группы «Кровавые деньги». Учитывая вашу подготовку и опыт, при поиске этого человека вам разрешается применять любые методы. — Гленденнинг выдержал более продолжительную паузу, чтобы его слова дошли до всех присутствующих. — И если я недостаточно ясно выразился, позвольте передать вам то напутствие президента Соединенных Штатов, а также его близкого друга и союзника — президента Франции: сначала стрелять, потом задавать вопросы.

 

13

— Как задолго? — спросил Адам Чапел, поворачиваясь к Саре. — Как задолго до операции такие типы обычно делают запись с угрозой?

— За несколько часов, — ответила она. — За несколько дней. Бывает, что еще раньше, если им далеко добираться до цели. Хоть это нам на руку. Если они планируют нанести удар в Америке, им потребуется некоторое время, чтобы добраться туда.

— Почему? — тут же заинтересовался Леклерк. — Они могли вылететь сегодня утренним рейсом. Пока мы тут с вами рассуждаем, они, возможно, уже гуляют по Манхэттену. Откуда нам знать, что они еще не там? Из того, что запись сделана в Париже, еще не следует, что и исполнители планируемого теракта тоже здесь.

— Сомневаюсь, — ответила Сара. — Им зачем-то нужны были деньги. И именно в Париже. Они пошли на риск переправить такую сумму через хавалу, даже ценой жизни одного из своих людей, — могу поспорить, для них было чертовски важно, чтобы деньги оказались в Париже, и я полагаю, что операция не начнется, пока эта сумма не будет истрачена по назначению.

Теперь их осталось только трое. Они сидели у одного конца стола, то покачивая головами, то неутешительно улыбаясь, глядя в потолок и молча уповая на удачу, словно группа студентов, которая только что получила каверзное задание. Несмотря на протесты Сары и отчетливую надпись на стене напротив, Леклерк курил, выпуская вверх кольца дыма. Гленденнинг сказал, что теперь этот капитан — их «нянька»: в его обязанности входит прикрывать их тылы, освещать им темные закоулки и смазывать там, где заржавевшие колеса французских правоохранительных органов потребуют смазки.

Да, задали им задачу, размышлял Чапел: определить личность неизвестного лица, выследить и арестовать подозреваемого, о котором известно только то, что он сообщник Мохаммеда аль-Талила и, следовательно, член «Хиджры».

Минуту назад Ги Гадбуа, о чем-то спешно переговорив с Гленденнингом, вышел из кабинета. Французские ГДВБ и «Сюртэ» договорились с ФБР хорошенько потрясти все деревья, какие только возможно, и в Париже, и в Штатах. Пока же в их распоряжении была единственная фотография Талила пятилетней давности, где он ни капли не был похож на человека, которого преследовал Чапел на парижских улицах. И больше ничего.

Леклерк наклонился через стол, убрав с глаз упавшую на лоб прядь волос.

— Сегодня я встречаюсь с месье Бубиласом. Может, он прольет какой-то свет на ситуацию.

— Насколько я понимаю, он не говорит, — заметил Чапел.

— Капитану Леклерку скажет.

Взгляд Сары выразил удивление, а Чапел сказал:

— Только не уничтожайте его окончательно, оставьте хотя бы кусочек и для других, если не добьетесь результата, на который надеетесь. А пока, для начала, необходимо узнать, кто сдавал Талилу квартиру.

— Агентство недвижимости «Азема», — отозвался Леклерк, — улица Георга Пятого, дом сто восемьдесят пять. Он воспользовался вымышленным именем — Бертран Ру. В Париже еще семь человек с таким именем. Сейчас мы проверяем, какие документы, удостоверяющие личность, Талил мог получить на это имя — водительское удостоверение, паспорт, разрешение на работу.

— Посмотрите и кредитные карты, — добавил Чапел. — Чем больше узнаем о нем, тем легче будет составить представление и о его соучастниках.

— Делается.

— А его квартира? — напомнила Сара. — Нашли там что-нибудь из личных вещей? Хоть что-нибудь?

— Почти ничего, — ответил Леклерк. — Ни еды, ни одежды, ни книг. В квартире либо не жили, либо с нее собирались вот-вот съехать.

— Не совсем так, — недовольно заметил Чапел. — Я видел там телевизор, на письменном столе стоял персональный компьютер.

— Боюсь, все уничтожено. Может, что-то и удастся восстановить с жесткого диска. На месте все еще работает бригада криминалистов. Но потребуются недели, прежде чем можно будет сказать, что точно имеется в нашем распоряжении. После разговора с Рафи Бубиласом я собираюсь заглянуть в Управление криминальной полиции — посмотрю, что они накопали.

Каждый преступник оставляет свой особый запах; каждая организация имеет свой характерный почерк. И эта группа, как понял Чапел, действовала изворотливо, хитро и умело. Уже два года он расследовал дела, по которым проходили группы и организации, подозреваемые, пусть даже отдаленно, в финансировании террористов и террористической деятельности. Он собаку съел на хавалах, посылающих деньги в Ирак в нарушение эмбарго США. Оттуда под видом гуманитарной помощи они перенаправлялись в ХАМАС и «Хезболлу», а затем через законный бизнес поступали повстанцам на Филиппины и в Индонезию. Не так давно, этим летом, он разоблачил шестнадцатилетнего саудовского принца, который втайне от папаши продавал его американские акции, а вырученные деньги отправлял в банк в городе Грозном, чтобы поддерживать борцов за независимость Чечни. Но ближе подобраться к врагу Чапелу не удавалось.

Ощущение, что он обречен находиться на периферии борьбы с терроризмом, все больше и больше удручало его. В его ведении находилась бюрократическая игра, включающая бесконечные походы в суд, запросы на выдачу судебных повесток и ордеров на обыск, несчетные часы изучения бухгалтерской отчетности, книг прихода и расхода, скучные мелкие факты ежемесячных выписок по счетам.

В правоохранительных структурах существует миф, что и один человек может что-то изменить и что все зависит только от количества приложенных усилий. И однажды Чапел решил стать таким человеком. Как змея, сбрасывающая кожу, он слой за слоем стаскивал с себя личную жизнь, чтобы больше времени оставалось для работы. Он отказался от велосипедных поездок в Аннаполис на выходных и от вечерних походов в бассейн. Он урезал утренние пробежки с шести дней до четырех, затем — до двух и теперь был вполне доволен, если удавалось потоптать дорожки хотя бы раз в неделю. Он забыл о любимой передаче «Футбольное обозрение по понедельникам» и окончательно бросил перечитывать шпионские романы Джона Ле Карре. Его отношения с женщинами, которые и без того завязывались не легко, теперь свелись к ужину раз в месяц с кем-нибудь из сотрудниц, а потом и вовсе заглохли. Рубашки он отдавал в химчистку, махнув рукой на траты. Кровать по утрам не застилал. По пути в Лэнгли он покупал черный кофе со вчерашней датской слойкой, забыв про нормальный домашний завтрак из овсяных хлопьев и свежевыжатого апельсинового сока. Вместо того чтобы в обеденный перерыв выйти и поесть по-человечески, подкрепиться, скажем, куриной грудкой и капустой брокколи под чесночным соусом, он стал довольствоваться куском пиццы и кока-колой прямо на рабочем месте.

И все это во имя мифа.

Адам Чапел докажет, что способен что-то изменить.

Однако в последнее время он начал сомневаться в результатах своих усилий. Нередко после двадцатичасового сидения за компьютером он рассматривал в зеркало свои глаза с красными прожилками и спрашивал себя: «Зачем?» Сможет ли он остановить кого-то, не дать совершиться теракту? Кто он, солдат на линии огня или резервист, который пытается остановить бурю при помощи зонтика? Эгоистично он спрашивал себя, не слишком ли самозабвенно отдается он призрачному делу и не стоит ли поискать ответы для своего беспокойного сердца где-нибудь еще?

А затем в течение одного дня все изменилось. Враг перестал быть маячившим на горизонте фантомом. Враг оказался рядом, здесь, в Париже. Чапел смотрел ему прямо в глаза и только по милости Божией избежал ужасного конца. Пораженный смертью трех своих товарищей и еще одного человека, с которым едва успел познакомиться, он понял, что его усилия не напрасны и в награду за верную службу ему выпала задача потруднее прежних.

— Агентство недвижимости «Азема», — повторил Леклерк и, записав адрес на листке, передал его Саре. — Это недалеко от Елисейских Полей, — любезно сообщил он ей, словно они находились в комнате одни. — Мистеру Чапелу будет приятно узнать, что почти рядом есть станция метро. Ему не придется много ходить, хотя, увы, придется преодолеть несколько лестничных пролетов.

— Что вы сказали? — спросил Чапел.

— Вам не придется много ходить.

— Нет-нет, что вы хотите этим сказать? — повторил он.

Лицо Леклерка выразило смущение, печальный взгляд его карих глаз метнулся от Сары к Чапелу. Он гадал, насколько далеко можно зайти. Чапел видел, как подрагивают его губы, а пальцы выбивают на подлокотнике кресла барабанную дробь.

— Вы слышали мой вопрос, — еле сдерживаясь, почти шепотом повторил Чапел, — так отвечайте же.

— Я сказал, что вам не придется много ходить, — невесело усмехнулся Леклерк. — Подумал о вашей ноге. Она же у вас болит, разве нет? Сначала вы упускаете Талила. Затем оказываетесь последним в подъезде. А я слышал, вы бегаете марафонские дистанции. Уж могли бы и нагнать его. Вот и все. Что случилось-то? Ногу растянули или еще что?

— Ничего не случилось, — ответил Чапел, — просто упустил его. Вот и все. Надеялся, что смогу задержать, был близок уже, но… — Он замолчал и отвел взгляд. С какой стати объяснять все это Леклерку? И в то же время он не мог остановиться. Ему самому было необходимо выговориться, хотя бы только для того, чтобы простить себя. — Они были моими друзьями. Последние два года мы бок о бок работали вместе каждый день. Сын Рэя Гомеса — мой крестник. Я перетащил Кека из ЦРУ и проводил с ним двадцать четыре часа семь дней в неделю, пока он не стал таким же, как все. Мы были командой. Отрядом. Я бежал изо всех сил… Вы слышите? — Давление в затылке усилилось. С каждой секундой ему становилось все труднее спокойно сидеть на месте. — Я задал вам вопрос.

Чапел даже не заметил, когда Сара Черчилль подошла к нему, но вдруг почувствовал ее руку на своем здоровом плече.

— Мистер Чапел, — негромко произнесла она, — я уверена, что мистер Леклерк ничего не имел в виду.

— Он капитан Леклерк, вы что, забыли? — не унимался Чапел. — И кстати, где были вы? — обратился он к французу.

— Впереди вас, — ответил Леклерк, глядя в упор на Чапела. — В дальней спальне. Думаю, мне просто повезло.

— Вам обоим повезло, — сказала Сара Черчилль, — несказанно. Итак, агентство недвижимости «Азема», правильно? — спросила она, читая написанное на листке. — Они нас ждут?

Леклерк дипломатично улыбнулся:

— Я нисколько не сомневаюсь, что они готовы к любому сотрудничеству.

Чувствуя, что ему надо на свежий воздух, Адам Чапел встал с кресла и вдоль стола направился к двери.

— Вы правда думаете, что выйдете на них таким способом?

Леклерк остался сидеть, усердно делая вид, что собирает свои бумаги. Он так и не поднял взгляда от стола:

— Каким способом?

— Идя по следу денег. Говорят, индеец может увидеть следы лошади даже на камне. Что до меня, я никогда не верил этому. — Чапел задержался у двери, опершись рукой о косяк. — Открою вам одну тайну, капитан Леклерк, — весь материал, который поставляют вам информаторы, по определению подозрительный. Сами подумайте. Это же продукт предательства, обмана, подкупа и допросов. Деньги неподкупны. Аудит не врет. В конце концов, бухгалтерская отчетность — это тот самый дневник, который, даже не подозревая об этом, ведут все террористы.

— Поверю вам на слово, — снизошел Леклерк, но Чапелу в его словах почудился вызов.

Докажи это. И поскорее.

 

14

Адмирал Оуэн Гленденнинг расплатился с таксистом и прошел в прохладный вестибюль отеля «Плаза Атене». Это был настоящий мраморный оазис. Мраморный пол. Мраморные колонны. Мраморные стойки. Журчание фонтана приглушало шум автомобилей на авеню Монтень. Огромный букет из гладиолусов и белой герани украшал стол в центре вестибюля. Если бы не стройная, шикарно одетая женщина, медленно прошествовавшая мимо, Гленденнинг, пожалуй, подумал бы, что попал в морг, а не в пятизвездочный отель. В последнее время мысли о смерти часто посещали его.

Подойдя к стойке портье, он поинтересовался, где можно воспользоваться телефоном.

— До конца коридора и налево, сэр, — ответил клерк.

— Спасибо, — поблагодарил Гленденнинг по-французски, хотя портье говорил с ним на хорошем английском языке.

По пути к телефонным кабинкам он зацепился за что-то палкой, оступился, но удержал равновесие. Все из-за того, что он спешил… Вспыхнув от стыда, он разозлился на свое тщеславие: за тридцать пять лет передвижения с помощью двух проклятых палок он мог бы уже привыкнуть к жалостливым взглядам и внезапно наступающей тишине, которые теперь вечно преследовали его. К тому, что он никогда не перестанет быть инвалидом. Его лицо выражало достоинство, ведь испытание боем он в свое время выдержал с честью, но покрытые шрамами бесполезные ноги никуда не спрячешь. Признак слабости. Чего он только ни делал, чтобы заставить их слушаться, — выполнял упражнения, проходил курсы лечения, ложился на операционный стол, но ничего не помогло. В конце концов он решил, что это от недостаточной силы воли, и принялся изводить себя самобичеванием.

В телефонной кабинке он сел, пристроив рядом трости, а ноги с помощью рук подобрал, чтобы можно было закрыть дверь. Через окошко он увидел мальчика, смотревшего на него во все глаза. Гленденнинг улыбнулся ему, но мальчишка убежал, будто испугался. Улыбка Гленденнинга потухла. Отнюдь не физическое неудобство или постоянная боль доставляли ему больше всего неприятностей.

Повернувшись спиной к окну, он снял трубку.

— Да? — ответил оператор гостиничного коммутатора.

— Международный, пожалуйста, — заказал он, назвал номер и подождал, пока его соединяли.

Сердце бешено колотилось. Может, он потерял вкус к секретным операциям?

— Алло.

— Здравствуй, — произнес он, стараясь сохранить голос спокойным. — Это я.

— Ты где? — спросил на другом конце провода встревоженный женский голос. — Такое ощущение, что совсем рядом.

— В Париже.

— Может быть, тебе не стоило звонить?

— Может, и не стоило, но мне надо поговорить с тобой.

— Слишком рискованно. Сейчас же повесь трубку.

— Не беспокойся, — ответил Гленденнинг и, чуть повернув голову, бросил взгляд в коридор. — За мной никто не следил. Первый раз за несколько дней я совершенно один.

— Ты во Франции? Неужели нельзя было предупредить меня?

— Не мог. Пришлось действовать быстро. Прямо из офиса на самолет. За мной все время присматривают, отслеживают каждый шаг. Еле сумел улизнуть, чтобы позвонить тебе. Сказал, надо купить сувенир для племянника.

— Все так жестко?

— Да. А как ты? Готова? Билет? Паспорт? Прочие документы?

— Полный порядок. Я же профи, в конце концов.

— Так, на всякий случай напомнил. Проверять будут очень тщательно. Время мы выбрали — хуже не придумаешь. Мы же не хотим, чтобы что-то пошло не так? И без того будет большой переполох. Так ты готова?

— Я же сказала, что да. Ты заставляешь меня нервничать.

— Не стоит. Единственный способ это пережить — держать себя в руках. Ну ладно, поговорим потом.

— Только, Глен…

— Да?

— Не рискуй больше. Мы почти у цели.

 

15

— Ру Бертран. Да, есть такой. Оплата чеком второго числа каждого месяца. — Жюль Рикар, менеджер агентства «Азема», просматривал записи по аренде интересующей их квартиры. Внезапно он остановился, подавшись к экрану. — Слушайте, невероятно: шестнадцать месяцев — и всегда второго. «Как часы» — кажется, по-английски говорят так, да?

— Да, — подтвердил Чапел без особого энтузиазма. — Как часы.

В комнате без окон было тесно от мебели. И, как в большинстве офисов, расположенных в зданиях постройки девятнадцатого века, хозяева не могли позволить себе такую роскошь, как кондиционер. Не обращая внимания на жару, Рикар выключил свет, и в помещении, хотя было всего три часа дня, воцарился полумрак, какой бывает в опустевшей классной комнате. Расстегнув ворот рубашки, Адам немного оттопырил его, чтобы дать доступ воздуху.

Офис представлял собой настоящий хлев. Весь корпус монитора был облеплен стикерами с памятками: сплошь сокращения и восклицательные знаки. «Позв. П.!!», «20.00 у Ф.Б.!!!», «Заплатить С.!!!» Письменный стол и тумбу украшали переполненные пепельницы, журналы кучей валялись на полу. Чапел содрогнулся при виде всего этого. Он был в высшей степени «чистюлей». Его письменный стол всегда содержался в образцовом порядке: только все необходимое для текущей работы. Он был из тех, кто регулярно проверяет, аккуратно ли стоят книги на полке, все ли корешки на одной линии. Он просто обожал порядок в кабинете. И сам процесс наведения порядка возвращал ему душевное равновесие. У него не укладывалось в голове, как можно работать в таком бардаке.

— С ним были проблемы? — поинтересовалась Сара. — Соседи не жаловались? Шум? Вечеринки?

— Нет, — ответил Рикар.

Одет риелтор был очень опрятно, в легкий летний костюм, жидкие рыжие волосы аккуратно причесаны.

— Может, гостей принимал в неурочное время?

— Мне об этом ничего не известно.

— Он один снимал квартиру? — спросил Чапел.

— Да.

— Вы уверены?

Мысленно он вернулся в квартиру Талила, где по телевизору показывали велогонку. Кто же уходит из дома, не выключив телевизор?

— Абсолютно уверен. — Рикар чуть откатил кресло от стола и выпятил челюсть с таким видом, будто этот вопрос задевал его честь. — В квартире одна спальня. У нас с этим строго. Но иначе нельзя, а не то студентов в каждой квартире поселится человек пять минимум. Особенно если это африканцы. Вы даже не представляете! С господином Ру у нас проблем не было.

— Вот если б все ваши жильцы отличались такой добропорядочностью! — заметила Сара Черчилль.

— Как раз хотел сказать то же самое… — Рикар запнулся, его голос потускнел, как и его лицо. — Простите, я и понятия не имел, что это за человек, — произнес он. — В газетах писали, он террорист. Просто ужас. Араб. Талил?

— Вы никогда не встречались с ним лично? — спросил Чапел.

Отодвинув огромный старомодный гроссбух, он расчистил местечко, чтобы опереться на невысокий конторский шкаф.

— Я? Нет, никогда. — Бросив взгляд на монитор, Рикар указал карандашом на соответствующую строчку. — Его арендой занимался Антуан Рибо. Он и показывал квартиру господину Ру.

— А как нам связаться с господином Рибо? — поинтересовалась Сара, обмахиваясь, словно веером, сложенной в несколько раз газетой «Ле Монд».

— Он в отпуске. Париж в августе, знаете ли… все спешат, отсюда разъезжаются. В городе одни туристы. Ну и еще я.

— И где он сейчас?

Чапел надеялся, что недалеко: Ницца, Сардиния, Рим. Звонок от Леклерка, сорок пять минут полета, и к утру Рибо уже будет отвечать на их вопросы.

— В Гватемале. Чичикастенанго. Хотел посмотреть руины майя. Или это в Гондурасе?

— Да нет, в Гватемале, — сказала Сара, бросив взгляд на Чапела, и он понял, что они подумали об одном и том же: знай Рибо, что им заинтересуется полиция, он не сумел бы удрать еще дальше.

Рикар, словно почувствовав их замешательство, поторопился исправить ситуацию:

— Да это не важно. У нашей компании тридцать семь зданий в Париже, более четырехсот квартир. Мы помним только о тех жильцах, кто опаздывает с оплатой или не платит совсем или о проблемных. Но господин Ру был безупречен. — И снова Рикар испугался, что сказал что-то не то.

Но Адам ничуть не удивился. Именно такое, безоговорочно благоприятное отношение к себе Талил, несомненно, и пытался вызвать.

— У вас есть номер его банковского счета? — спросил он.

— Да, конечно. Месье Крисье позвонил перед вашим приходом.

Они знали, что под именем Крисье работает Леклерк. Несколько нажатий клавиш, и Адам и Сара получили то, за чем пришли, — счет Талила. Рикар быстро написал на блокнотном листке девятизначный номер и вручил его Чапелу.

— Вот его счет в банке «Лондон–Париж». Месье, вам плохо? — участливо спросил он. — Я могу предложить вам стакан воды? Садитесь, пожалуйста.

Чапел посмотрел в висевшее на стене зеркало в позолоченной раме. Бледный и измученный, он выглядел совсем больным. Один глаз заплыл. «Это от жары», — подумал Чапел, чувствуя, что пора выбираться на свежий воздух.

— Все нормально, — произнес он вслух, быстро отодвигаясь от шкафа и расправляя плечи. Слишком поздно вспомнил он о своем незажившем ожоге. От внезапно нахлынувшей боли перед глазами поплыли темные круги, будто он смотрел на гигантское солнце. — Ничего, — пробормотал он, — просто немного… — Выдавив эти слова, он выпрямился более осторожно и перевел дух. — Можем идти?

Сара взяла листок с номером банковского счета, поблагодарила Жюля Рикара и попросила его позвонить, если он что-нибудь вспомнит о так называемом Бертране Ру или о его сообщниках. Спускаясь по лестнице, Чапел не думал ни о Рикаре, ни о Талиле, ни о расследовании вообще. Он подсчитывал часы до утренней встречи с доктором Бак. Сможет ли он дотерпеть?

«Рено» несся через мост, под которым лениво поблескивала в лучах полуденного солнца изумрудная Сена. Окно с его стороны было открыто, и Чапел с жадностью глотал прохладный ветерок с запахом речной воды. Сейчас он чувствовал себя лучше. Виды, звуки, запахи города помогали забыть про недомогание. Более того, стремительная поездка по парижским улицам привела его в хорошее расположение духа. Двигаться — значит действовать, а действовать — значит добиваться успеха. Сколько бы ни длились неприятности, какими бы недостижимыми ни казались поставленные цели, пока он в движении, все возможно.

Выйдя из офиса Рикара, Чапел позвонил Леклерку, чтобы тот связался с банком «Лондон–Париж» и, употребив свое влияние, запросил выписку по счету Ру. Леклерк пообещал выполнить его просьбу и добавил, что у него тоже есть новость: Мохаммед аль-Талил получил на имя Ру водительское удостоверение, где в качестве адреса указана взорванная квартира в Университетском городке. Записывая номер к себе в блокнот, Чапел порадовался первым слабым признакам того, что их расследование продвигается. Выданные государственными органами удостоверения личности, как и адрес постоянного места жительства, обязательно указываются при получении кредитной карты, открытии банковского счета, оплате коммунальных платежей, телефона, оформлении ссуды. По собственному опыту он знал, что те, кто занимается отмыванием денег, располагают «чистыми» документами на два или три имени. Номер водительского удостоверения Талила давал им дополнительную неоценимую возможность проследить его финансовые операции.

Впереди вспыхнул желтый свет, затем — зеленый. Перестроившись в левый ряд, Сара свернула на набережную д'Орсэ. Перейдя на третью скорость, она слегка вдавила педаль газа, и «рено» рванул вперед.

— С вами точно все в порядке? — участливо и в то же время чуть раздраженно спросила она. Ей не хотелось, чтобы из-за Чапела работа замедлилась. — В офисе мне на секунду показалось, что вы собрались упасть в обморок.

— У меня сильный ожог плеча. Просто надо аккуратнее двигаться.

— Может, лучше было остаться в больнице?

Чапел внимательно посмотрел на нее, но промолчал. Остаться для чего? — чуть не спросил он. Чтобы вместо него кто-то другой выслеживал Талила? Чтобы обещание, которое он дал своим погибшим товарищам, вместо него взялся выполнять кто-то, кого они знать не знали? Кто-то, для кого поквитаться с убийцей не будет, как для него, делом чести? Кто-то заведомо менее компетентный в его профессиональной области?

— Нет, не лучше, — в конце концов произнес Адам и сел прямее, чтобы показать, что с ним все в порядке и беспокоиться на его счет не стоит. Даже если плечо жжет адским огнем.

Они подъезжали к собору Парижской Богоматери. Уединенный в своей средневековой вотчине на островке Сите посреди Сены, серый, строгий и мужественный, с двумя массивными башнями, он словно не желал поддаваться очарованию летнего дня. Кому-то пришла идея превратить берег Сены в городской пляж, и вдоль реки на забетонированной дорожке выстроились рядами топчаны и шезлонги. Еще ближе к воде на песчаной площадке азартно сражались друг с другом две команды волейболистов. Взрывы их веселого хохота придавали этому дню ощущение нереальности.

— Так, значит, вы у нас счетовод? — спросила Сара, не отрывая взгляда от дороги.

— Это адмирал Гленденнинг так выразился?

— Почему вы не зовете его, как все, просто Глен? Или вы из тех американцев, кто любит соблюдать проформу? В таком случае не знаю, можно ли вам доверять. — Она саркастично усмехнулась и добавила: — Вы ведь бухгалтер, да?

— Да. Работал в «Прайс Уотерхаус».

— Долго?

— Шесть лет.

— И как высоко поднялись по служебной лестнице?

Чапел скосил на нее глаза, ему не нравились эти вопросы: она словно выискивала, к чему придраться.

— До партнера.

— Невероятно! — искренне изумилась Сара. — Вы, должно быть, трудились не покладая рук. Я немножко разбираюсь в этом. Мой старший брат работает в Сити в одном из самых престижных инвестиционных банков. Он тоже партнер, так что я знаю, чего это стоит. Я годами не получала от него никакой весточки, кроме жутких рождественских открыток. Он их даже не подписывает. Но кого мне искренне жаль, так это его жену: трое детей, а растут считай без отца. Вместо мужа — солидный чек. Он зарабатывает кучу денег. Практически печатает их. Но банкноту ведь не обнимешь, верно? Хотя, конечно, мы все чем-то жертвуем. И тем не менее, мистер Чапел, я под впечатлением: вы ушли с такого поста, а работать все равно приходится по восемнадцать часов в сутки. Вот только зарплата, увы, стала у вас меньше. Жалко, наверное?

— Нисколько, — ответил Чапел. — Деньги…

— Еще скажите, что вы патриот!

С каких пор это слово стало у нас чуть ли не бранным?

— А вы нет?

— Я-то?.. Такая работа позволяет вволю путешествовать. Мне нравятся поездки в дальние страны, люблю встречаться с необычными людьми, а еще…

— …а еще убивать их, — закончил Чапел ее фразу, вспомнив популярную после вьетнамской войны наклейку на бампер автомобиля.

— Нет, я предпочитаю разговаривать с ними. Хочу, чтобы они увидели ситуацию нашими глазами. Стараюсь перетянуть их на свою сторону. Мне нравится считать себя проводником внешней политики своей страны.

— И патриотом?

Сара на секунду задумалась.

— Бывает и такое, — медленно, отчетливо выговаривая каждое слово, произнесла она, будто Адам увидел ту сторону ее жизни, которую ей не хотелось открывать. — Ну а как дела в ЦОЗТС? Вы же сейчас там? В Центре по отслеживанию чего-то за рубежом?

— Да, название то еще, — уклончиво ответил Чапел.

— Не важно, продолжайте, — помолчав, сказала Сара.

— У нас уже есть несколько значительных побед на этом фронте: крупные агенты по переводу денег и хаваладары, цепочки хавалы: благотворительные организации, созданные для перевода денег на Ближний Восток как будто бы для помощи школам, закупки продуктов и медикаментов. В общем, только за первые полтора года работы мы заморозили на счетах добрую сотню миллионов.

— Сотня миллионов — это неплохо.

— И да и нет. Говорят, операция одиннадцатого сентября обошлась террористам в пятьсот тысяч долларов. Может, так оно и есть, но, чтобы финансировать систему, которая взрастила этих террористов, требуются миллионы. Школы, лагеря, пропагандистская система — все это должно работать двадцать четыре часа в сутки. Некоторым наиболее крупным медресе, чтобы продолжать работать, в год требуется поддержка в размере сотни штук баксов. А таких школ только в Пакистане пруд пруди.

— Промыть мозги целому поколению — дело затратное.

— Самое неприятное, что при проверке бухгалтерской отчетности этих организаций видно, что существенная часть денег — от пяти до десяти миллионов долларов — идет на медицину, помощь бедным, строительство больниц. Абсолютно законная деятельность. Но остальные суммы направляются в региональные отделения ХАМАС или «Бригад мучеников аль-Аксы» на покупку тротила, чтобы делать бомбы для смертников, или автоматов АК-сорок семь для следующего поколения моджахедов. И у нас не остается выбора, как только заморозить счета полностью.

Сара как-то странно смотрела на него — склонив голову набок, прищурившись и плотно сжав губы. Она напоминала кошку, которая загнала мышь в угол и сейчас решала, стоит ли ее съесть.

— Что-то не так? — спросил он.

— Вас послушать, мистер Чапел, так можно подумать, будто у вас есть совесть.

— И что? Сегодня это противозаконно?

— В нашей профессии — да.

Машина была переоборудована с учетом специфики их работы — рация, пистолет-пулемет «Хеклер-и-Кох», спрятанный под пассажирским сиденьем, и мигалка с сиреной, сейчас убранная в отделение для перчаток. Сара вела машину уверенно — вся внимание и точный расчет, — словно вождение было ее работой и она старалась выполнить ее наилучшим образом. Она не сводила глаз с дороги, и Чапел воспользовался ее сосредоточенностью, чтобы получше рассмотреть напарницу. В резком солнечном свете хорошо были заметны усталые морщинки вокруг глаз и рта, выдававшие внутреннее напряжение. Нервы были на пределе, и ее хладнокровные и уверенные действия ни на миг не одурачили Адама. Он видел, как она сидела: спина едва касается спинки сиденья, нижняя челюсть немного выдвинута вперед, взгляд — прямо перед собой. Когда она говорила в посольстве, в ее голосе была не просто деловитость, в нем явственно звучали командные нотки. Даже сидя за рулем, она время от времени сопровождала свои слова коротким взмахом руки — ни дать ни взять генерал, отдающий приказы командирам подразделений. Зато когда какое-то время назад она спросила, чем он занимается в свободное время, и он ответил, что бегает на длинные дистанции, она громко рассмеялась. Свободной рукой чуть ослабив собранные в хвост волосы, она взглянула на него, в первый раз по-настоящему на него посмотрела, — и в ее глазах заплясали озорные искорки, выдававшие целую гамму чувств, которые она, как сотрудник британской разведки, не позволила бы себе выказать открыто.

Только теперь он понял, что ее поведение имело целью завуалировать то, что сама она расценивала как свой профессиональный недостаток. От природы она была красавица, однако прекрасно знала — как знал и Чапел, изнутри наблюдая за миром бизнеса, — что красота далеко не всегда идет рука об руку со смекалкой, здравомыслием и прочими полезными качествами, необходимыми для успешной карьеры. Характер у нее определенно был бойцовский, и ее тщательно скрываемое честолюбие пугало его.

— А как вы добрались до своего террориста? — спросил Чапел. — Я имею в виду Саида. Или об этом нельзя говорить?

Сара чуть задумалась над вопросом:

— Почти так же, как вы добираетесь до своих плохих парней. Отслеживала денежные потоки, хотя и с трудом, — в Афганистане нет банковской системы в нашем понимании. Там еще девятнадцатый век — конторские книги, деревянные счеты и все такое. Вполне возможно, что аудит и не врет, только какой аудит, когда концов не найти. Поэтому приходится задавать вопросы. Полагаться на всегда ненадежный человеческий фактор. Если кого-то надо срочно разыскать, я расспрашиваю людей.

Настроившись выслушать лекцию, Чапел поинтересовался:

— И кто были ваши информаторы?

— Лучше спросите, кто не был, — ответила она, словно он задал глупый вопрос. — В тех краях информация — что-то вроде национальной валюты. Ни у кого нет денег, но у всех есть что рассказать по интересующему вас поводу. В случае с Саидом мы получили достоверные сведения, что большая группа сезонных рабочих направляется в Джелалабад на уборку урожая опийного мака на плантациях какого-то иностранца, «афганский араб» наподобие бен Ладена. Когда девяносто девять процентов населения живет за чертой бедности, любой, кто сорит деньгами, выделяется как белая ворона. И еще нам просто повезло. Мы узнали о пакистанском банкире, который в прошлом занимал высокий пост в финансовой империи «Би-Си-Си-Ай», а тут как раз прилетел из Южной Америки в родные края и тоже двинулся в сторону Джелалабада. Он попросту не мог проехать через город и не намекнуть своим старым дружкам, что замышляет какое-то крупное дело. Многие бойцы «Аль-Каиды» оскорбились, когда он заявил, что у них сбит прицел. Говорят, что он дважды употребил слово «мазилы» и назвал их атаки бессмысленными.

— А как вы узнали, что он связан с «Хиджрой»?

— Мы проследили его до предместья Джелалабада, где жил Саид. Таких совпадений не бывает, мистер Чапел. Не та игра.

— Его взяли?

Сара покачала головой, и Адам заметил, как она стиснула зубы.

— Ночью мы его упустили, — чуть прикрыв глаза, ответила она с нескрываемой досадой. — Как сквозь землю провалился.

Остановив машину на красный свет, она хлопнула ладонью по рулю:

— В любом случае, на сегодняшний день нам известно, что «Хиджра» — это деньги. Деньги и цель. Конечно, теперь мы усвоили урок: живыми они не сдаются. — Она посмотрела на Чапела, и, когда заговорила снова, ее голос стал глуше, но искреннее. — Ответьте же мне, мистер Чапел, что такое они задумали, ради чего готовы идти на смерть, лишь бы не проговориться?

 

16

Баснословное богатство. Двести семьдесят один миллион четыреста пятьдесят девять тысяч долларов и три цента. Он продал последнюю партию акций и закрыл последний опцион. Впервые за двадцать лет в портфеле ценных бумаг было пусто. Три монитора на его рабочем столе, передающие в реальном времени информацию с торгов, мигали, словно бессодержательный триптих в духе эзотерического искусства под модным названием «нью-эйдж». Всего на несколько минут полная сумма, подводящая итог его двадцатилетней деятельности, оказалась на его расчетном счете. Вся до последнего цента.

Марк Габриэль смотрел на цифры и ничего не чувствовал — ни удовлетворения, ни гордости, ни жадности. Он уже давно усвоил хладнокровную объективность профессионального трейдера. Он с радостью предвкушал грядущее испытание сил, и в глазах его светилось бесстрашие воина. Деньги — абсолютное оружие, остальное — всего лишь прелюдия.

Двести семьдесят миллионов долларов.

Он мог бы купить яхту в Антибе на Лазурном Берегу — какой-нибудь «Санкрузер» длиной шестьдесят метров, с вертолетной палубой и командой из десяти человек, виллу на Ибице, шале в Церматте и поместье в окрестностях замка Шенонсо, и еще хватило бы на роскошные вечеринки, дорогую одежду и веселое времяпрепровождение до конца дней. Ничего этого Габриэлю не было нужно. У него уже имелось нечто куда более ценное. Дело жизни.

Отодвинув в сторону большой ниццкий сэндвич, он снова надел наушник и пробормотал себе под нос: «Двести семьдесят. Так, посмотрим, что можно с этим сделать».

— Привет, Хайни, — обратился он к своему банкиру в Цюрихе на почти безупречном швейцарском немецком. — Новая стратегия. Только не падай в обморок и не спрашивай почему. «Ричмонд холдингс» играет на понижение по-крупному. Записываешь? Зашорти мне десять тысяч акций «Ай-Би-Эм», десять тысяч компании «Три-Эм», десять тысяч «Мерк», десять тысяч «Майкрософт»…

Он принялся перечислять промышленные гиганты Соединенных Штатов, после чего отправился в кругосветное путешествие, следуя логике своей карающей доктрины Судного дня, — в Великобританию, Францию, Германию, Японию и Гонконг. В каждой стране он выбирал только акции фирм, выпускающих самые продаваемые товары. В его список входили производители электроники, лекарств, канцелярских принадлежностей, а также поставщики услуг в сфере финансов, страхования, недвижимости и индустрии развлечений. Он обошел вниманием только один сектор — оборонную промышленность.

Закончив разговор с Цюрихом, он позвонил в Мадрид и проделал то же самое. Затем, закончив разговор с Мадридом, он позвонил в Дублин, Франкфурт, Мехико и Йоханесбург.

— Торгуем в шорт, — говорил он снова и снова.

Но когда от него требовали объяснения такой пессимистичной оценки грядущей ситуации в данном секторе рынка, он ничего не желал объяснять и лишь твердил, что «котировки завышены».

«Торговать в шорт (в короткую)», или продавать ценные бумаги без покрытия, означает продавать товар, который тебе не принадлежит, в надежде, что акции соответствующих компаний упадут в цене и можно будет выкупить их значительно дешевле. Идея в том, чтобы продать по сотне, дождаться плохих новостей, сбить цену, а затем выкупить акции обратно по пятьдесят, таким образом «наваривая» по пятьдесят долларов сверху. В сущности, все сводится к продаже и последующей покупке тех же акций.

Но на деле все не так легко, как кажется. Официально вы должны взять эти акции взаймы. Если они растут в цене, то есть «цены идут против вас», спекулянта-неудачника могут заставить выкупить их у настоящего владельца по этой более высокой цене. (Но только если он действительно намеревался продать их именно тогда и если нет других выставленных на продажу акций, которыми можно было бы их заменить.) Кроме того, за пользование займом вы обязаны выплачивать определенный процент. Но это уже техническая сторона дела. Важно понять то, что, даже не являясь официально владельцем акций, вы все равно получаете деньги от их продажи.

По большому счету, чтобы продавать ценные бумаги в кредит, без покрытия, нужны три вещи: характер, хороший кредит и владение информацией. Первое у трейдера либо есть, либо нет. Что до второго, то брокерские фирмы охотно дают в долг. Финансовые компании, как и вообще весь западный бизнес, жадны до барышей и с удовольствием предоставляют своим клиентам веревку, чтобы повеситься. Такому солидному клиенту, как Марк Габриэль с его «Ричмонд холдингс», позволялось продать акций на сто долларов против каждых двадцати пяти на его личном счете. Таким образом, уровень маржи (так называемое кредитное плечо) составлял в его случае двадцать пять процентов. Что же касается информации, в запасе у Габриэля не имелось никаких грязных секретов об этих компаниях — ни предстоящего судебного процесса, ни сведений о нечистой сделке, ни подозрений о серьезных технологических нарушениях. Он владел информацией куда менее безобидного свойства. Скоро грянет новость, которая больно ударит по всем акциям на всех рынках мира.

Через час после того, как он начал продавать, экраны ожили, показывая его счета, на которых общая сумма немного превысила миллиард долларов.

Девять нулей.

Габриэль задумчиво сцепил пальцы.

Он начал в тысяча девятьсот восьмидесятом году. Ему был двадцать один год, и он только что закончил Лондонскую школу экономики с дипломом по специальности «Финансы». Помимо диплома, у него было рвение неофита и собранные в складчину четыре миллиона долларов, из которых половину составляли пенсионные сбережения его отца, а другую половину — взносы друзей-единомышленников. Несколько раз он терял почти все, и одного воспоминания о тех первых отчаянных, до побелевших костяшек на сжатых кулаках, сделках, о невыносимо долгих уик-эндах, когда ему случалось оставить рискованную «открытую» позицию до понедельника, о бесконечных ночах с нависшим над ним банкротством было достаточно, чтобы прошиб холодный пот.

Затем наступили девяностые с растущим «бычьим» рынком на Западе и обвалом индекса Никкей на Востоке. Вместе с Соросом он играл против британского фунта и вовремя оседлал японский рынок, вплоть до его самоубийственного падения с рекордной высоты 36 000 пунктов до жалкой четверти этого уровня. Тогда же он покупал акции «Ай-Би-Эм» по пятьдесят, а после продал по двести, причем после так называемого дробления акций, когда их количество у него удвоилось.

Бум интернет-торгов был самой трудной задачей, и, с его благочестивой точки зрения, все указывало на то, что Бог его действительно не покинул. «Яху!», «Нетскейп», «Инктоми» и «Акамаи». По ним он поднимался все выше, выше и выше. Если острый глаз сидевшего в нем аналитика говорил, что котировки завышены, на помощь спешила логика трейдера, призывавшая сохранять спокойствие. «Следуй за трендом» — гласило правило тех дней, и он следовал общей тенденции рынка так же преданно, как выполнял религиозные обряды. Хорошо усвоил он и что такое «стоп-лосс» — когда и как выставлять ограничитель убытков.

Были и другие сделки — и в легальном бизнесе, и в полулегальном: «Интелтек» в Парагвае, «Гропиус джемс» в Нигерии, «Аллен Виктор металл» в Казахстане. В какой-то момент он дал себе клятву никогда не ставить свой капитал под удар, а стабильные доходы, обеспеченные его неусыпной заботой, лучше употребить на более важные побочные интересы.

Покончив со звонками, Габриэль прошел в небольшую кухоньку и налил кофе в щербатую фарфоровую чашку. Отхлебывая маленькими глотками крепкий ароматный напиток и закурив сигарету, он переводил взгляд то на мигающие экраны, то на потертый портфель около письменного стола — на всю обстановку своего офиса, в который он уже вряд ли вернется. Выдвинутые ящики картотеки из полированного тика. Картины маслом в позолоченных рамах на стенах, обшитых деревянными панелями. В основном натюрморты. Ничего не говорящие изображения фруктов, дичи, рыбы, специально подобранные так, чтобы ничем не выдать его вкусы и предпочтения, не выдать его прошлое. Они останутся здесь. Он не любил их. Фотографии улыбающихся детей, миловидной женщины со светлыми волосами и пары йоркширских терьеров украшали низкий сервант и журнальный столик для посетителей. Они тоже останутся здесь. Они все ему совершенно чужие: он не знал никого с этих фотографий. Кроме собак.

Отставив чашку с кофе, он прошел к принтеру у письменного стола и достал пачку распечатанных листов. Верхняя страница показывала план здания. Не обращая внимания на планы первого и второго этажа, он нашел страницу с планом третьего и, переложив ее наверх, сел. Проведя ногтем по чертежу, он быстро отыскал ожоговое отделение. Сверившись с записями по какому-то своему предыдущему разговору, он написал на плане несколько имен и добавил самую важную информацию: «Кабинет 310, в 10.00».

Немного сбитый с толку скоростью, с какой развивались события, он только покачал головой.

Ну и темпы!

В то утро телефон зазвонил в четыре тридцать. Габриэль уже проснулся, принял душ и, одетый в деловой костюм, сидел в кабинете у себя дома в Нейи, зеленом элитном квартале Парижа. Он слушал передачу службы новостей Би-би-си, где сообщали о смерти некоего Абу Саида, высокопоставленного члена «Хиджры», до этого момента никому не известной исламской экстремистской группировки. И его мучил вопрос: кто навел американцев?

— Да? — ответил он на звонок.

— Буду в Париже послезавтра. Где-то после полудня. Наличные готовы?

Габриэль поморщился, услышав сильный еврейский акцент.

— Конечно. Посылка с вами?

— Да.

Габриэль проглотил застрявший в горле ком. Мир начинал вращаться вокруг новой оси.

— Вам есть где здесь остановиться? Могу что-нибудь подыскать.

— Спасибо, я сам справлюсь.

— Мы сможем встретиться?

— Это было бы нецелесообразно.

В утреннюю тишину ворвался плач младенца. Габриэль повернулся в сторону шума: плакал Фаез, его седьмой сын, которому исполнилось всего несколько недель. Отчего-то вдруг захотелось сесть в полумраке рядом с женой и смотреть, как она укачивает мальчика.

— Я свяжусь с вами в течение сорока восьми часов, — сказал звонивший. — Если за это время от меня не будет вестей, считайте, что меня поймали. Я не герой и молчать не буду. Ваше настоящее имя мне, к счастью, неизвестно, но, пожалуй, лучше примите какие-нибудь меры предосторожности.

— Удачи, — произнес Габриэль и повесил трубку.

Итак, профессор в пути.

В пять часов утра у Габриэля оставалось только одно дело, о котором нужно было позаботиться. Он сидел за своим письменным столом, как на командном посту. Взгляд упал на страницу блокнота, где несколько раз было жирно обведено имя «Грегорио», выдавая его недовольство происходящим. Сняв трубку, Габриэль набрал десятизначный номер. На том конце по-испански ответил жизнерадостный женский голос:

— «Интелтек», буэнос диас.

— Буэнос диас, Глория, — ответил Габриэль на хорошем, но не беглом испанском. — Я хотел бы поговорить с сеньором Грегорио, будьте любезны.

— Сеньора Грегорио нет на…

— Глория, — перебил ее Габриэль, и в его голосе зазвучали металлические нотки, — соедините меня с сеньором Грегорио. И немедленно.

— Слушаюсь, шеф.

В трубке послышалось негромкое жужжание латиноамериканской мелодии, из тех, которые используют в качестве фоновой музыки в больших магазинах, и у него возник вопрос, почему никто не подумает передавать по радио что-нибудь более жизнерадостное вместо этой вялой дребедени. Прошла минута, и, к своему ужасу, Габриэль заметил, что насвистывает привязчивую мелодию. Он с отвращением закусил губу. Коварная гниль распространилась повсюду. Даже в такой тихой заводи, как Сьюдад-дель-Эсте.

— Грегорио слушает.

Подавшись вперед, Марк Габриэль произнес:

— Педро, хорошо, что я до тебя дозвонился. Произошло небольшое недоразумение.

— Привет, Марк. Недоразумение? О чем, бога ради, ты говоришь?

— Я говорю о сумме в двенадцать миллионов долларов. Ты обещал перевести ее на счет нашего партнера еще на прошлой неделе. Уверен, это просто оплошность.

С ежегодной прибылью около семидесяти миллионов долларов компания «Интелтек» стала лидером продаж, поставляя легальные компьютерные программы на стремительно развивающиеся рынки Юго-Восточной Азии, Южной Америки и Восточной Европы. В прошлом году компания отгрузила более миллиона экземпляров таких программ, как «Майкрософт офис», «Лотус девелопмент», «Корел уорлдперфект». Отличный бизнес. Коэффициент валовой маржи — восемьдесят процентов. Никаких маркетинговых затрат. Никаких расходов на рекламу. После издержек на производство товара самую большую статью расхода составляли «официальные благодарности», или попросту взятки правительственным чиновникам. Все копии, что продавала фирма «Интелтек», были пиратскими, записанными на оборудовании компании. Девяносто процентов ее акций принадлежали «Ричмонд холдингс» и составляли одно из самых крупных капиталовложений этой холдинговой компании.

— Это оплошность банка, — оправдывался Грегорио. — Клянусь, я сидел на телефоне и орал как резаный. Просто кошмар, ты себе не представляешь. У них тут совсем другое представление о времени.

— Сочувствую, — дружелюбно заметил Габриэль, поигрывая с ножом для бумаг.

Он-то знал, что проблема не в ком-нибудь и не в чем-нибудь, а в самом Грегорио, у которого каждый раз находилась уважительная причина. Грегорио отлично научился врать еще в бытность свою сотрудником пакистанского банка «Би-Си-Си-Ай», скандальный крах которого в начале девяностых годов заработал ему репутацию банка воров и мошенников, которым место в тюрьме.

— Так или иначе, твоя главная обязанность — следить, чтобы деньги переводились вовремя.

— Я очень извиняюсь, шеф. Немедленно позвоню в банк и прослежу, чтобы вся сумма была переведена как можно скорее.

— Не как можно скорее, — перебил его Габриэль, чуть не вдавив в ногу острие ножа для бумаг, — а прямо сейчас. Сию секунду. У нас больше нет времени ждать. Эти средства нужны дома. Твои документы для поездки за границу у тебя в порядке?

Грегорио, как всегда, заверил его, что все в порядке.

— Очень хорошо. Тогда иди с миром.

Повесив трубку, Габриэль не смог отделаться от мучительного подозрения. «Сеньору Грегорио» верить нельзя. Он слишком долго пробыл в тлетворных джунглях, слишком отдалился от своего народа. Гниль разъедала и его.

Габриэль встал, поправил манжеты и потуже затянул галстук. Он считал дни, когда сможет освободиться от этой неудобной одежды. Двенадцать миллионов долларов — необходимый, чрезвычайно важный компонент задуманного им маскарада. И эта сумма должна прийти из Южной Америки. Чтобы принять решение, потребовалось всего несколько секунд.

Профессор прибудет через сорок восемь часов.

Время еще есть.

По пути домой он заказал билет на вечерний рейс в Буэнос-Айрес с последующей пересадкой на самолет, следующий до Фос-ду-Игуасу, и обратный билет на следующий день, а также оформил аренду мотоцикла — наилучшего транспортного средства для передвижения по забитым транспортом улицам.

С небрежным видом он шел по рю Клебер, стараясь держаться тенистых вязов, небрежно помахивая портфелем. Налетел порыв ветра — женщины пытались придерживать подолы платьев и спасти прически. Габриэль посмотрел на небо. С севера надвигались темные тучи. Почти машинально он бросил взгляд через плечо. Никого подозрительного там он не увидел. Его беспокоил Саид. Уж не проговорился ли он перед смертью? И вообще, когда именно он умер? Сведения оставались по-прежнему скудными. В этом регионе у Габриэля своих людей было слишком мало, а на телевизионные новости полагаться нельзя.

Чтобы отвлечься, он принялся насвистывать мелодию. Буквально в следующую секунду до него дошло, что это та самая противная привязчивая песенка, которую он слушал, пока ждал соединения с Грегорио. Габриэль остановился, достал из кармана пиджака солнечные очки и надел их. Теперь за зеркальными линзами никто не увидит тревогу в его глазах.

 

17

Быть одиночкой — значит выделяться.

Быть одиночкой — значит быть уязвимым.

Быть одиночкой — значит быть мишенью.

Он выехал из Афин час назад. Суетливый хаотичный город остался позади как воспоминание о теплой постели. Прибрежное шоссе сузилось до двух полос. Он следовал по его изящным изгибам, поднимавшимся по горному склону. Слева от него белые деревушки распластывались по земле меж сосновых рощиц. Справа простиралось Эгейское море. Вода кипела от человеческой деятельности — паромы, буксиры, рыбачьи лодки то и дело вспенивали лазурную поверхность. Более крупные суда — круизные лайнеры, набитые поджаренными на солнце туристами, супертанкеры, принадлежавшие империям Онассиса и Ниархоса, грузовые корабли километровой длины, с восточным размахом доставляющие сюда горы машин, телевизоров, стереосистем, компьютеров, — стояли у причалов в Пире, главной афинской гавани. Он мчался через старую Грецию — по территории, которую во время Второй мировой контролировали партизаны, через холмы Пана и Аполлона, по земле, которая помнила вторжение гуннов.

Сейчас на шоссе никаких других машин он не видел. В зеркале заднего вида было пусто. Дорога впереди манила — беспрепятственный путь в славное будущее. За рулем своего новенького золотистого «БМВ-750» он был всего лишь еще одним туристом-иностранцем, обследующим непревзойденные европейские трассы. Он вел машину на пределе разрешенной скорости — ни быстрее, ни медленнее, хотя мощный автомобиль, словно беговая лошадь на утренней пробежке, казалось, так и просил чуть отпустить поводья.

К этому моменту энергичные попытки выследить его достигли, вероятно, критической точки. Он не сомневался, что их рабочая версия его побега была весьма правдоподобна и предусматривала довольно срочные меры — срочные, но не чрезвычайные. Что-нибудь по линии палестинского шпиона, который сбежал с не самыми важными сведениями о войсках, дислоцированных на Западном берегу реки Иордан. Они ограничатся расследованием на местном уровне: предпочитают работать по-тихому и вряд ли захотят привлекать лишнее внимание. Если бы они связались с полицией и дело вышло на государственный уровень, американцы начали бы задавать вопросы уже через нескольких часов.

Америка… Мировой жандарм.

Мордехай Кан позволил себе редкую для него улыбку и даже скупой недоброжелательный смех.

Нет, американцам тут ничего не светит. Ничего они не узнают.

Его поимку поручат Подразделению. Им всегда доставались или самые щекотливые с точки зрения политики, или самые трудные операции, которые были не по зубам никому другому. Официально оно называлось Подразделение 269 «Сайерет Маткаль», или Спецподразделение Генерального штаба Армии обороны Израиля. Имя себе они сделали на операциях в Энтеббе и Бейруте. Их история была окрашена кровью противников, реже — собственной.

Сейчас они уже наверняка допросили его жену, обыскали его кабинеты в университете и в лаборатории, устроили допрос с пристрастием всем его сотрудникам, секретарям, преподавателям. Наверняка уже взяли за горло местного офицера службы безопасности, полковника Эфраима Бар-Гера: как могла случиться кража такого масштаба? Не видать теперь Эфраиму генеральских звезд. Они уже проверили и перепроверили свои датчики. Они уже поставили новые коды. Они уже убедили себя, что такое никогда больше не повторится.

Кан от природы был осторожным человеком, работа сделала его чуть ли не параноиком. Ему совсем не хотелось, чтобы его поймали или даже просто снова услышали о нем. Он предусмотрительно изменил свою внешность: кожа стала на три тона темнее, волосы приобрели неприметный, русый цвет, а бороду он попросту сбрил. Одет он был в аккуратный деловой костюм. Он не упустил из виду ни малейшей детали, даже распорол стежки на зашитых карманах нового, с иголочки, пиджака. Он вообще имел привычку зацикливаться на деталях. Больше всего ему нравились очки в роговой оправе от парижского дизайнера Алена Микли, тонкие, стильные, изысканные. Он так до конца и не решил, то ли выглядит в них на десять лет моложе, то ли смахивает на клерка нетрадиционной сексуальной ориентации. Единственное, в чем он был уверен, — теперь его внешность не имела ничего общего с доктором Мордехаем Каном, в недавнем прошлом известным профессором физики в университете имени Давида бен-Гуриона, директором отдела исследований в области квантовой физики в национальных лабораториях «Гаарец» и консультантом неких израильских подразделений особого назначения, до того засекреченных, что у них не было даже названия, они как бы вовсе не существовали. Камуфляж завершала пара туфель от Бруно Мальи.

Частично он следил за дорогой, а частично пытался реконструировать расследование с точки зрения его преследователей. Его измененная внешность вряд ли обманет их надолго. Это лишь временное прикрытие. Разыскивающие его люди настроены решительно и отлично знают свое дело. И ему неизвестны все их секреты.

К этому моменту они уже, наверное, нашли брошенную им лодку и установили его присутствие на пароме, следовавшем на Кипр. Им трудно будет вычислить, с каким судном он отправился из Ларнаки. Но с их настойчивостью и, возможно, в силу какого-то допущенного им прокола они могут узнать, что он отплыл на борту парохода «Элени» в Афины. Количество мест, куда он мог поехать, все время увеличивалось. Куда он направится из Афин? Поездом в Берлин? В Будапешт? Автобусом в Софию? Другим паромом на Крит или в Италию? В каждом из последующих пунктов его маршрута количество мест, в которые он мог направиться дальше, возрастало в геометрической прогрессии. Вычислить истинную точку назначения становилось все более сложно.

Единственное, что им было доподлинно известно, — с его грузом он не воспользуется самолетом.

Практически бесконечное множество возможных решений, из которых он мог выбирать, успокаивало его. Если он станет придерживаться плана, того самого генерального плана, который тщательно разрабатывал в последние полгода, он станет для них просто невидимым. Им не поймать его: числа не позволят. Европа слишком большая, а в Подразделении не так уж много сотрудников.

Однако даже теперь, за рулем автомобиля, он не мог отделаться от подозрения, что где-то — еще на этапе тщательнейшей подготовки операции — он ошибся. Оставил какую-то улику. И именно эта мысль заставляла его с опаской поглядывать в зеркало заднего вида, когда ему следовало смотреть вперед, и не дала сомкнуть глаз ночью, пока он плыл в Афины, и даже сейчас, когда он летним солнечным днем ехал на скорости сто километров в час, бросала его в дрожь, так что руки у него покрывались гусиной кожей.

В безопасности он будет, лишь когда доберется до Вены и там закончится эта двадцатичасовая поездка по «мягкому подбрюшью Европы» — через Болгарию, Венгрию, Югославию. По пустынным дорогам и безлюдной сельской местности.

До тех пор он был одиночкой.

Он был уязвим.

Он был мишенью.

 

18

Прошло несколько лет с тех пор, как Адам Чапел в последний раз сидел в одном из небольших уютных конференц-залов, где банкиры и менеджеры проводят встречи со своими клиентами. Знакомое чувство все больше заполняло его по мере того, как он узнавал непременные символы финансового благополучия и привилегированности. Окна в обрамлении бархатных штор; легкие тюлевые занавеси под ними задернуты — пропуская дневной свет, они оставляли от изумительного вида за окном лишь расплывчатый силуэт. Поверх обычного однотонного паласа расстелен неброский, но оттого не менее великолепный персидский ковер. На стенах — гравюры со сценами охоты. Из мебели в зале имелись только антикварный стол для переговоров, с когтистыми лапами вместо ножек, и вокруг него четыре кресла в стиле Людовика XV. Оглядываясь по сторонам, Чапел вспоминал, с какой гордостью он когда-то принимал в подобном зале своих клиентов. Ее можно было сравнить с восторгом ребенка, которому позволили сесть за стол вместе со взрослыми, или с гордостью рабочего, допущенного в элитный клуб.

Дверь отворилась, и в зал вошла с папкой в руках сотрудница банка — миниатюрная неулыбчивая женщина с кичкой на затылке. Она молча подошла к Адаму и Саре и поприветствовала каждого из них скупым официальным рукопожатием.

— Добрый день. Меня зовут Мари-Жози Пьюдо. В банке я занимаю должность консультанта по вопросам соблюдения правовых норм. Здесь в папке находятся все выписки по интересующему вас счету. Естественно, мы в «БЛП» осуждаем терроризм и насилие в любых проявлениях. Мы и понятия не имели, что месье Ру, как он себя называл, только прикрывается личиной добропорядочного клиента.

Короче говоря, банк без всяких колебаний этического порядка готов был предоставить выписки по счету одного из своих клиентов при отсутствии соответствующего постановления суда. Клиент ведь мертв. И оказывается, он был террористом. Но что самое важное, в случае оперативного и всестороннего сотрудничества французское правительство гарантировало банку полное молчание о том, что месье Ру имел какие-то дела с данным учреждением.

— Естественно, — проговорил Чапел. — Мы благодарны вам за помощь. Много времени мы у вас не отнимем.

Мадам Пьюдо положила папку на стол:

— Что-нибудь еще?

— Только одно, — сказал Чапел. — Недавно к нам в руки попал номер водительского удостоверения мистера Ру. Если можно, проверьте по вашей базе данных, указывался ли этот номер, или адрес, или телефонный номер месье Ру при открытии счета?

— Разумеется, — ответила представитель банка. — Дайте мне этот номер, и я прослежу, чтобы сделали все возможное.

Коротко улыбнувшись напоследок, она вышла за дверь.

Чапел потянулся было к папке, но понял, что напрасно, и обессиленно опустился в кресло.

— Сара, вы не поможете?

Взяв папку, она раскрыла ее и вытащила пачку листов.

— Не много для двух лет, — заметила она, кладя бумаги справа от себя.

— Нам много не надо. Хватит и одной его ошибки.

Выписки были сложены в обратном хронологическом порядке — самые свежие находились сверху. Чапел обвел помещение взглядом спринтера перед стартом. Он нервничал. От напряжения подводило живот и немножко дрожали ноги. Вот оно, начало. Ход всего расследования зависит от того, что они обнаружат в финансовых документах Талила.

— Начнем, — произнес он, взяв самую верхнюю страницу. — Итак, что тут у нас? Июль этого года. Входящий баланс — тысяча пятьсот евро… это будет примерно столько же в долларах США. Взнос наличными: пять тысяч евро через банкомат первого июля. На следующий день он выписывает чек агентству недвижимости «Азема» на тысячу пятьсот евро. — Адам провел ногтем по странице. — Этот чек оприходован другим банком восьмого. Что еще? Банкомат, банкомат, банкомат. Снял семьсот евро. Снова семьсот евро. — Он просмотрел страницу. — Судя по всему, мистер Талил каждые пять дней пополнял запасы своего бумажника, всякий раз на семьсот евро. Может, это его пятидневный лимит? Итоговая сумма за пять операций — три тысячи пятьсот евро. Исходящий баланс, мисс Черчилль?

— Тысяча пятьсот евро.

— Все точно, как в аптеке. — Их взгляды встретились. — Профессионально. Никакой путаницы. Следующий месяц, пожалуйста. — И он снова начал читать: — Июнь. Входящий баланс — тысяча пятьсот евро. Взнос наличными: пять тысяч евро через банкомат первого числа месяца… — Тут он прервался. — Сара, попросите у мадам Пьюдо карту города и список всех банкоматов их банка. И выясните, можно ли узнать, в какое время Талил снимал деньги.

Сара вышла из комнаты, а Чапел снова принялся изучать документы. Каждая выписка была похожа на предыдущую. Внесение денег на счет, чек, пять снятий наличными, каждый раз по семьсот евро. Не человек, а машина.

— Она сейчас принесет карту, — сказала, вернувшись, Сара. — Мы составим список всех номеров банкоматов, которые нам нужны, и она даст их адреса. В данный момент она выясняет, в какое время он снимал деньги, но говорит, что сведения будут, вероятно, только за последний год. Есть что-то новое?

— Пока нет. Вот, полюбуйтесь. — Чапел вручил ей пачку выписок. — Может, вы заметите что-то необычное. Боже упаси, чтобы наш педант выписал два чека за месяц или, еще того лучше, получил откуда-нибудь перевод.

— Чистая работа, а? — сказала она с огорчением.

— Никогда не заступает за черту, живет только на наличные, полностью самодостаточен. След начинается и заканчивается на этом счете. Как там говорил Рикар? Он безупречен.

— Клиент-невидимка.

У Чапела сверкнули глаза, словно ему бросили вызов. Он резко повернулся к Саре:

— Невидимок не бывает.

Через полчаса они просмотрели все выписки по счету Талила. За двадцать четыре месяца он только дважды изменил своей обычной практике: в марте предыдущего года, вместо того чтобы выжидать положенные пять дней между изъятиями наличных, он заспешил и снял все три тысячи пятьсот евро в первые пять дней месяца. Сара предположила, что он уезжал из города и вместо него деньги снимал кто-то другой. Но никто не рискнул выдвинуть догадку, для чего предназначались эти деньги. Чапел аккуратно отметил номера банкоматов, где в том марте снимались деньги.

Второе отклонение от привычного порядка случилось совсем недавно. Месяц назад он дважды снимал по тысяче евро.

Если Чапел и надеялся на какой-то сюрприз, то он рассчитывал обнаружить его в самой первой выписке по счету Талила. Если бы открытие счета было сделано через перевод, он смог бы проследить, откуда пришли деньги. Заглянуть за кулисы. Он бы выстроил цепочку от банка к банку, протянул золотую нить, образно выражаясь. И вновь его ждало разочарование: счет открыли по заявлению, без посредников. Хуже того, срок хранения банковских квитанций — два года, так что за тридцать дней до их визита соответствующая бумага была уничтожена.

— Ничего себе средства на жизнь, — усмехнулся Чапел, собирая выписки и складывая их обратно в папку. — Пять тонн в месяц минус полторы за жилье. На три пятьсот не очень-то разгуляешься в большом городе. Только-только на химчистку и прачечную. — Чуть раньше на этой неделе он обнаружил, что почистить костюм в парижской химчистке стоит около двадцати долларов, рубашки — по три за штуку, а брюки — пять. — На маникюр за сотню долларов этих средств явно не хватило бы. Нет, господин хороший. Тому, кто носит восемнадцатикаратные часы «Ролекс Дайтона», нужно денег побольше, и я на такое не куплюсь.

На самом деле Чапел и наполовину не был так разочарован, как можно было подумать по его тону. Он и не ждал, что Талил оставит какую-либо улику. Кто угодно, но только не его потенциальная жертва. Странное дело, по-своему дисциплинированность Талила ему даже нравилась. Ему важно было знать, что его друзей убил не какой-то там замызганный дурень с незавязанными шнурками. В то же время он начинал «чувствовать» Талила, чувствовать характер всей их организации. Иногда о человеке больше говорит то, чего он не делает.

— Это не те деньги, на которые он жил, — объявила Сара. — Держу пари, это его деловые расходы. Сумма, которую он получал на поддержание их ячейки в рабочем состоянии. Строго по расписанию он назначает встречи своим агентам и выдает им денежное содержание.

Ячейки, агенты, встречи — слова из лексикона Сары, но не Чапела.

— Может быть, — ответил он, — хотя это не по моей части. В итоге все равно приходим к выводу, что он должен иметь доступ к дополнительным суммам. И значит, в этом городе у него должны быть другие счета.

На столе лежала карта — множество красных, зеленых и синих точек на ней обозначали банкоматы, которыми пользовался Талил. Зеленые точки показывали, где он ежемесячно вносил деньги на счет, синие — где снимал, а красные — их было всего пять — где он снял деньги в марте прошлого года, выпадающем из общего порядка. Синие точки (там, где он снимал деньги) распределялись по всему Парижу, зеленые (там, где вносил на счет) сбились в небольшую кучку: их имелось около двадцати в Шестнадцатом и Семнадцатом округах — к северо-западу от Триумфальной арки. Остальные четыре — около Латинского квартала, далеко на западе.

Пять красных точек, где Талил — или, по версии Сары, кто-то вместо него — пользовался банкоматом, также образовывали отдельную группу. Все они располагались в радиусе десяти кварталов в Шестнадцатом округе. Одним из этих банкоматов он не только воспользовался для внесения наличных, но и трижды до того марта снимал там деньги.

С точки зрения Чапела, это была зацепка.

Оставалось нанести на карту последний фрагмент информации. Чапел ногтем снял колпачок с черного фломастера и быстрым движением поставил точку на углу улицы Сен-Поль и бульвара Виктора Гюго, где находился филиал банка «БЛП» в Нейи. Точка оказалась в центре все тех же десяти кварталов в Шестнадцатом округе, где двадцать девятого июня два года назад Мохаммед аль-Талил, он же Бертран Ру, открыл счет. Склонившись к столу, Чапел обвел все точки в Шестнадцатом округе общей окружностью.

— Кто бы ни платил деньги Талилу, он живет или работает где-то внутри этого круга, — заметил Чапел. — Именно этот человек вносил деньги на счет Талила в марте прошлого года.

— Зачем класть деньги на счет, если все равно придется снимать их через несколько дней?

Сара встала с кресла и подошла совсем близко к Чапелу, так что он почувствовал ее запах. Никаких духов — она их не признавала, — но едва уловимый аромат французского мыла, а от волос — ванили. Заметил он и маленький шрам у глаза. Выходит, она тоже не всегда выигрывала битвы.

— Пока не знаю, — ответил он. — Но это неспроста, можете не сомневаться.

Опершись о его плечо, она склонилась над картой. В вырезе блузки без рукавов виднелась ее тугая грудь. Он попробовал отвести взгляд, но у него уже год не было женщины. Помедлив, он почувствовал, как внутри теплой волной поднимается возбуждение.

— Нейи. Получается, он здесь живет? — спросила Сара. — Хороший район. Один из самых престижных. Вам приходилось бывать там? Кошелек Талила быстро пустеет, поэтому он предпочитает по возможности поскорее его наполнить. В один месяц он проходит до банкомата восемь кварталов на север. В следующий — на восток. Затем на запад. Думает, он самый умный и всех запутает. Чтобы увидеть весь рисунок его маршрутов, нужно потратить немало времени и смотреть лучше с высоты птичьего полета. — Выпрямившись, она тяжело вздохнула. — Теперь нам остается только составить список всех семей выходцев с Ближнего Востока, проживающих в Нейи, и пригласить их в полицейский участок для беседы. Даже если бы этот план был законным, он неосуществим.

Едва Сара успела договорить, как дверь бесшумно отворилась и в конференц-зал энергичной походкой вошла мадам Пьюдо. Она вручила Чапелу лист бумаги:

— Боюсь, у нас нет счетов, где было бы указано то, что вам нужно. Однако мы установили, в какой день и час и каким именно банкоматом пользовался месье Ру. Правда, только за последний год, но, согласитесь, это лучше, чем ничего. Взгляните сами.

Она ждала его реакции — плечи развернуты, спина прямая, подбородок приподнят, как будто ей скомандовали «Смирно!». Улыбка победительницы напоминала, скорее, высокомерную гримасу, но, наверное, у французов это одно и то же.

Просматривая документ, Чапел был приятно удивлен. Картина сразу стала яснее.

— Он вносил деньги между семнадцатью и восемнадцатью часами, — подвел итог Чапел, — а снимал утром между семью и восьмью. В обоих случаях это час пик. Обычно банкоматом пользуются по пути на работу или домой. Похоже, с девяти до семнадцати Талил был на службе.

Но и тут тоже имелись отступления от общего правила. Так, Чапел указал на запись, где говорилось, что один раз тысяча евро была снята в два часа ночи — тринадцатого июня текущего года.

— Мадам Пьюдо, вы можете сказать, где находится этот банкомат?

— В районе Гутт-д'Ор, около Монмартра.

— А этот, где Талил снимал тысячу евро в другой раз?

— Тоже в районе Гутт-д'Ор.

Чапел слышал, что этот район связан с теневым переводом денег. Сущий рай для хавалы, по словам Бабтиста.

— Вряд ли это то место, в котором мне хотелось бы оказаться в два часа ночи, — заметила Сара. — Рабочий район, живут в основном выходцы из Западной Африки и арабы. На каждом шагу магазины одежды и ювелирные лавки. Сходить туда днем все равно что прогуляться по центру Лагоса.

Чапел потер висок.

— Лагос, — повторил он. — Там в июне убили двоих наших. Они работали по делу о покупке крупной партии алмазов. До сих пор точно не известно, что же там произошло.

— Мы в курсе: приказы поступали отсюда.

— Вот, значит, где они базируются, — сказал он.

— Похоже, что так.

— И это не простое совпадение?

— Нет, Адам. Не та игра. — Ее взгляд, властный и вопрошающий, задержался на нем.

Что это, она бросала ему вызов? Оценивала его? На какое-то безумное мгновение он подумал, что она соблазняет его, но тут же понял, что все это его фантазии.

Поблагодарив мадам Пьюдо, они собрали документы и через несколько минут уже стояли на улице, на краю гигантской автостоянки, в которую превращался весь Париж в часы пик. Они прошли до конца улицы. В обоих направлениях машины вытянулись в бесконечную цепочку. Впритык, бампер к бамперу, моторы жалобно кряхтят и ворчат, выхлопные газы заполняют узкие каньоны улиц, погружая все вокруг в желтоватые облака выхлопного дыма.

— Такое впечатление, будто они ждали нас и замели все следы, — сказала Сара, когда они подходили к их автомобилю.

— А вы чего хотели? Неоновых надписей, указывающих стрелочкой путь к его счетам?

— Можете считать меня оптимисткой, но я бы не возражала против девятизначной суммы на счете в любом добропорядочном банке на любом из семи континентов. По крайней мере, тогда бы у нас была хоть какая-то ниточка.

Но вместо того чтобы вновь огорчиться, Чапел неожиданно воспрянул от одного предвкушения подобной удачи. На сей раз он наслаждался бы неограниченным доступом к счету подозреваемого. Не думать о судебной волоките, о постоянных препирательствах с полицейскими чиновниками и судьями! Забыть про кошмар «двустороннего договора о правовой помощи», по которому истребовалась информация у дружественных правительств: ответы на соответствующие запросы приходили не раньше чем через десять дней, а во многих случаях и через все тридцать. Французское же правительство не только обещало сотрудничество, но и реально его предоставило.

— Мы узнали, что каждую неделю Талил кому-то платил деньги, — сказал Чапел, — вероятно, другим членам своей ячейки. У нас есть карта, где указаны банкоматы, которыми он пользовался. Вы говорили, что ключевых фигур в «Хиджре» от шести до восьми.

— Двое из которых мертвы.

— Допустим. Но кто-то же забрал деньги из «Королевских ювелиров». Спорим, это тот, с кем он вместе снимал квартиру. Сара, проклятье, кто-то же смотрел телевизор перед самым возвращением Талила к себе домой! Скажите Леклерку, чтобы его ребята установили круглосуточное наблюдение за банкоматами в этом округе. И пусть здесь, в банке, оставят человека, на случай если кто-нибудь попытается добраться до счета. Тогда мы сможем узнать об этом немедленно и арестуем его.

— Думаете? Они не глупее нас. Во всяком случае, хватило же им ума вычислить, что ваша команда висит у них на хвосте. Если они способны разгадать ваш план, то уж точно не притронутся к скомпрометированному счету. Это все равно что добровольно сдаться властям.

— Сара, послушайте, они здесь, — продолжил Чапел. — Они действуют в этом городе. Рискну выдвинуть версию, что тот, кто им платит, окопался где-то в Нейи и, кажется, он чересчур высокого о себе мнения.

— Ну, это вряд ли. Какое там мнение, если он потерял двух командиров и знает, что ЦРУ практически идет по его следу и американские агенты проникли в саму их организацию. Нет, Адам, теперь он о себе уже не такого высокого мнения.

— Даже если так, — не сдавался Чапел, — у Талила в Париже должен быть хотя бы еще один счет. Если кому-то интересно мое мнение, то я считаю, что их не меньше десяти в разных банках. Может, больше. Вряд ли у него имелось десять псевдонимов, десять разных адресов и десять водительских удостоверений. Я никогда с таким не сталкивался. У нас есть его адрес, водительское удостоверение и домашний телефон. Где-то он должен был наследить.

— Нашли дурака!

— Спорим?

— Да если и так, что тогда? — всплеснула руками Сара. — Вся эта информация о движении его денежных средств продвинет наше расследование, когда мы найдем того, кто объяснит нам, зачем он все это делает. Адам, нужен живой человек. Такой, на кого мы сможем опереться. Цифры хороши, чтобы выстроить некую модель образа действия, возможно даже, прогнозирующую модель. Но этот этап мы уже прошли. Игра вступила в завершающую фазу. Они сделали запись. И они больше не планируют. Они действуют.

— Люди врут, — сердито сказал Чапел. — Они лукавят, вводят тебя в заблуждение. По мне, так цифры всегда надежнее человека.

— Да вы просто глупец.

Ее слова задели его так, будто она дала ему пощечину.

— Я докажу, что вы не правы.

Сара явно сомневалась, что ему удастся выполнить обещание. Поигрывая ключами от машины, она быстро взглянула на него:

— И каковы шансы?

— Шансы? — Он кивнул в сторону моря еле движущихся машин. — Примерно такие же, как шансы выбраться из этого хаоса и доставить нас в Министерство финансов. Ну, скажем, за час.

— Адрес?

— Университетская, двадцать три.

Она прикусила губу.

— Едем.

 

19

Поездка заняла у них пятьдесят семь минут.

Сара вела машину с ожесточенной сосредоточенностью, лишь иногда отдавая короткие команды. Дважды они на полной скорости влетали на улицу с односторонним движением. Однажды пришлось, распугивая голубей, но не пешеходов, выехать на тротуар, чтобы обогнуть заглохший «ситроен». Раз шесть, не меньше, она проехала на красный свет. Чапел не протестовал, а Сара была слишком занята, чтобы объяснять. В этой битве она сражалась не только против времени.

— Позвоните Леклерку, — сказала она, когда они проехали по Новому мосту. — Наверное, он уже разыскал кого-нибудь, кто знал этого Талила. Небось теперь добрая сотня агентов ФБР и «Сюртэ» постоянно утюжат его район.

— Будь это так, мы бы наверняка уже знали, — ответил Чапел, удивляясь ее раздражению.

— Почему вы всё делаете мне наперекор? — огрызнулась Сара. — Хотите, чтобы друзья Талила ушли от ответа? Или для вас принципиально, чтобы все делалось, как вам угодно? Через цифры? — Она бросила ему сотовый телефон. — Звоните.

Теперь ее волосы были заколоты высоко на затылке. Поднимая их, она вслух обронила, что шее жарко. Щеки у нее раскраснелись, но взгляд оставался холодным и крайне настороженным. В какой-то момент Чапелу показалось, что ее окутала пелена, и у него возникло ощущение, что она отчасти где-то витает. Он был знаком с ней всего лишь полдня, но за несколько минут научился чувствовать силу ее присутствия. Когда она находилась рядом, она находилась рядом. Такая сила заставила бы вертеться стрелку любого компаса.

— Проклятье, должен же быть хоть кто-нибудь, кто знал его! — пробормотала Сара.

Позвонив Леклерку, Чапел узнал, что ни одной души, знавшей Талила ближе, чем его знал случайный знакомый, они не нашли. Чапел сообщил ему, что Талил снимал деньги в банкоматах в Шестнадцатом и Семнадцатом округах, и Леклерк пообещал поставить там людей уже к полуночи.

Наконец они прибыли на место: визг тормозов, резкий поворот руля и сильный толчок, когда колеса ткнулись в поребрик тротуара. Латунная табличка у начала широкой каменной лестницы гласила: «Министерство экономики, финансов и промышленности». Худощавый, серьезного вида мужчина в полосатом костюме прохаживался по тротуару. Порывы ветра ерошили его волосы, но он не вынимал руки из карманов, только временами морщил нос, стараясь удержать на месте очки в металлической оправе. Увидев выходящего из машины Чапела, он поспешил к нему:

— Привет, Адам. Читал в газете о взрыве. Слава богу, с тобой все в порядке.

— Да, слава богу, — ответил Чапел, обменявшись с мужчиной рукопожатиями. — Это мисс Черчилль. Она в нашей команде. Сара, разрешите вам представить Жиля Боннара. Он главный в этой лавочке.

Лавочка называлась «Центр по анализу финансовых операций и отчетов и отслеживанию нелегальных финансовых потоков (Анафин)». Если быть уж совсем точным, то эта структура относилась не столько к правоохранительным органам, сколько к финансовой разведке. Центр был организован для борьбы с отмыванием денег, полученных от наркобизнеса и криминальной деятельности, а в последнее время занимался также средствами, предназначавшимися для финансирования деятельности террористических организаций. С этой целью Анафин сотрудничал с различными финансовыми учреждениями по всей стране — банками, брокерскими домами, фирмами, занимавшимися переводом денег, — присматривал за тем, чтобы не нарушались строгие французские законы об отмывании денег, и собирал всю возможную информацию о подозрительном поведении клиентов.

— По-моему, мы знакомы. — Сара приветливо протянула руку Боннару. — Как дела, Жиль?

— Работы выше крыши. — У Боннара не получилось скрыть удивление. — И давно вы работаете с американцами?

— Это временно. — Сара подкрепила свой ответ властным взглядом, словно говорившим: Заткнись, Жиль! В прошлом ты вел себя опрометчиво. Так не повторяй ту же ошибку сейчас.

И снова у Чапела возникло ощущение, что нет такого места, куда бы он пришел, а Сара там уже не побывала. Ему хватило ума не спрашивать, по какому делу они работали вместе в прошлом. Но почему она хотя бы не упомянула, что знакома с Боннаром или что раньше сотрудничала с Анафином?

Потому что шпионка, мысленно ответил Чапел на свой вопрос. Она умеет хранить тайны. Чапел не хотел допускать мысль, что могла быть и другая причина. Потому что она не доверяет тебе.

— Итак, Адам, чем могу помочь? — поинтересовался Жиль Боннар, когда они проходили через черные двойные двери, ведущие в министерство.

— У террориста, убившего наших ребят, есть счет в банке «Лондон–Париж». Мы просмотрели выписки, но мало что нашли.

Его слова произвели на Боннара впечатление.

— Вам в «БЛП» уже показали выписки? Обычно требуется один ордер, чтобы просто заставить их говорить, другой — чтобы попасть в банк, и поддержка в виде полиции для гарантии, что банк не передумает.

— Все проще, — ответил Чапел. — Им совсем не нужно, чтобы о них пошла дурная слава как о банке, где свили гнездо террористы. Нам потребуется ваша база данных, — добавил он, похлопывая Боннара по спине. — Наконец-то у вас появился шанс доказать, что ты не зря мне ее нахваливал.

— Докажу, докажу. Наши офисы наверху. Идемте, я вас провожу.

В этом лучшем из всех возможных миров Чапелу всего и надо-то было ввести псевдоним Талила — Бертран Ру, адрес Ру в Университетском городке, номер его водительского удостоверения или номер телефона в базу данных Анафина, чтобы узнать, проходят ли эти данные по документам в любом французском банке или его филиале во Франции или за границей. Тем не менее Франция, как демократическая страна, соблюдала права частных лиц, в том числе и право на неприкосновенность личной информации. Мысль о том, чтобы допустить Чапела к централизованной базе данных, открывающей ему доступ для запросов в четырех тысячах финансовых учреждений страны, была воспринята как святотатство. Об этом не могло быть и речи.

Ему разрешалось использовать базу только для поиска счета, содержащего псевдоним Талила, или личную информацию, которая проходила бы как часть «отчета о подозрительной деятельности», известного в их среде просто как ОПД, или «отчета о сделке за наличный расчет», сокращенно ОСНР. Какие бы крупные суммы денег ни перемещались со счета на счет, рано или поздно — не важно, сколь тщательные меры предосторожности террорист предпринял бы, — он все равно не мог не попасть в поле зрения Анафина. Если Мохаммед аль-Талил хоть раз оступился в этой стране, отчет о его оплошности непременно окажется в базе данных Центра.

Пока они петляли по коридорам, Чапел не без удовольствия отметил, что Боннар подстроился под его торопливый шаг. Лампы дневного света были ужасны: половина из них мигала, другая половина не работала. Двери со стеклянными врезками хлопали так, что стекла дребезжали. Рыжий ковролин был протерт до дыр, так что сразу и не поймешь, что снизу, что сверху — то ли ковролин, то ли черно-белый кафель. Под отколотым куском кафельной плитки он заметил еще какое-то непонятное покрытие. Здание напоминало руины: только копни, и найдешь остатки древних цивилизаций.

Краем глаза Чапел заметил справа небольшое просторное помещение, поделенное на кабинки, в которых за компьютерами работали люди. Он догадался, что это французские полицейские, приехавшие в столицу, чтобы прокачать базу данных Анафина в надежде собрать улики против подозреваемых. В общем-то, и он пришел сюда за тем же. Но у Чапела было одно преимущество перед полицейскими: ему не требовалось выстраивать версию, достаточно было просто найти имя.

Еще раз повернув налево, Боннар толкнул плечом дверь и пропустил Чапела и Сару в свой личный кабинет.

— Сделаем все отсюда, идет? — спросил Боннар. Его стремительность сразу же улетучилась, как только он снял пиджак, повесил его на плечики, предварительно протерев их тряпочкой, и убрал в шкаф. Покончив с этим, он сел в свое кресло за письменным столом, жестом предложив Чапелу и Саре придвинуть кресла для себя. Несколько ударов по клавишам, и он вошел в базу данных. — Давайте, что там у вас есть.

Сара назвала имя — Бертран Ру — и начала называть адрес, но Боннар жестом остановил ее:

— Давайте по порядку. Начнем с имени. Ждем результата, затем переходим к следующему фрагменту информации. Ру Бертран, — повторил он и нажал клавишу ввода. — Он гражданин Франции?

— Мы предполагаем, что да, — ответила Сара.

Боннар достал из ящика стола пачку сигарет и предложил им.

— Придется подождать несколько минут, — объяснил он, прикуривая сигарету, после того как Чапел и Сара отказались. — Центральную базу данных обновили в девяносто седьмом, используя технологию, которую мы по дешевке купили несколькими годами раньше. Память все разбухает, но процессор старенький.

Отмывание денег как инструмент организованной преступности впервые привлек к себе внимание международной общественности в конце семидесятых. Наводнив американский и европейский рынки колумбийским и перуанским кокаином, наркодельцы и их подельники были вынуждены искать способы размещения (в том числе в прямом, физическом смысле слова!) огромной денежной массы — американских долларов, французских франков, немецких марок и испанских песет, которые приносил их прибыльный бизнес. В Майами и Марселе не так уж редко можно было видеть смуглокожих джентльменов, которые у входа в банк выгружали из машины пухлые мешки с наличными для немедленного размещения их содержимого на счетах. В документах, которые они заполняли, открывая счета, в графе «род занятий» они указывали «предприниматель», «игрок», «джентльмен».

Первый закон, направленный на борьбу с таким вопиющим отмыванием нелегальных доходов, потребовал от клиентов банка заполнять заявку на сделку с наличными при размещении или снятии суммы, превышающей десять тысяч долларов. Кокаиновые ковбои быстро отыскали в этом механизме лазейку. Суть «смерфинга», или «структурирования», как он сейчас называется, заключалась в том, что несколько верных сподвижников отправлялись в большое количество банков и каждый размещал на счете сумму в девять тысяч девятьсот долларов. Чтобы не привлекать к себе, так сказать, ненужного внимания.

Впоследствии закон возложил на банк обязанность знать своих клиентов. Были предприняты успешные попытки обучить персонал, работающий непосредственно с клиентами, замечать такие нюансы, которые могли бы подсказать им, что клиент связан с преступным миром. Далее постоянно изобретались все более эффективные правоохранительные меры. В случаях, когда вспышки противозаконной деятельности замечались в каких-то специфических местах, представители правоохранительных органов могли выписать географически обусловленные предписания, согласно которым письменная заявка требовалась уже для операций с суммой от семисот долларов.

Но Чапел отдавал себе отчет в том, что наркоторговцы и их курьеры являются легкой добычей. С ними все понятно: кто такие, когда и что делают. Известно и то, что в большинстве случаев они рано или поздно должны будут воспользоваться услугами финансового учреждения, чтобы получить свой навар.

Найти террористов намного труднее по одной простой причине: движение их денежных средств происходит до того, как они совершают преступление. И пока гром не грянул, они остаются невидимыми.

— Запрос по Бертрану Ру ничего не дал, — объявил Боннар через две минуты, хотя казалось, что прошла целая вечность.

Сара зачитала вслух адрес Ру, номер его водительского удостоверения и телефон. И каждый раз ответ был отрицательным.

— Переверни телефонный номер, — посоветовал Чапел, — введи его задом наперед.

— То есть? — удивился Боннар.

— Старый трюк. Им пользуются сплошь и рядом, когда нужен фальшивый номер. Ну пожалуйста, попробуй.

Сара отвела взгляд, на губах играла невеселая усмешка. Он читал ее мысли как свои: Числа не приведут нас к цели. Нам нужны люди, живые люди. В этот миг Чапел почувствовал, как у него по спине пробежал холодок. Вряд ли он мог с уверенностью сказать, что его беспокоило больше: ее расхолаживающее презрение, невозмутимый пессимизм или то, как она отстранялась от событий, в то время как он, наоборот, жадно цеплялся за каждое слово.

— Есть! — закричал Боннар.

Чапел вскочил с кресла, но Сара его опередила и оказалась возле Боннара на секунду раньше:

— Шутить изволите?

— Нисколько. Вот, посмотрите сами. — Боннар указал на экран. — Отчет о подозрительной деятельности (ОПД) от шестнадцатого июня прошлого года в отделении банка «Монпарнас» в округе Сен-Жермен-де-Пре. Счет принадлежит господину Альберу Додену. Телефон указан тот, который вы только что мне продиктовали. Читаю дословно: «Между девятью ноль-ноль и девятью тридцатью утра в четверг шестнадцатого июня мистер Доден посещал банк три раза. В первый раз он был клиентом в моем окне и снял четыре тысячи пятьсот евро. Во второй раз я не видела его, но позже узнала от Женевьев Дроз, моей коллеги, что он снял еще четыре тысячи евро. В третий раз он подходил к окну Иветт (Иветт Пресен работает рядом со мной) и снова снял четыре тысячи евро. Когда я поговорила с коллегами, выяснилось, что все три операции проходили по одному и тому же счету». Это все.

— Каков порог, при котором пишутся отчеты во Франции?

— Пять тысяч евро, — ответил Боннар. — Ясно, что ваш человек не хотел привлекать к себе внимания.

— А баланс счета нам известен?

Боннар просмотрел информацию на экране:

— Не указано. Вам придется связаться с банком.

Чапел почесал подбородок. С одной стороны, находка радовала, с другой — эти действия как-то не вязались с прежней дисциплиной Талила. Так рисковать мог только непрофессионал — обратиться в течение получаса в одно и то же отделение банка. У «Монпарнаса» отделений в городе много. От Талила требовалось лишь поймать такси и проехать десяток кварталов, и все было бы шито-крыто.

— Шестнадцатого июня, — произнес он. — А что произошло в тот день? Что-нибудь необычное?

— В прошлом году? В июне? — Боннар досадливо покачал головой. — Разумеется, вы не помните. Вы же не парижане. А я помню. Я живу в пригороде, и у меня нет машины, и добраться домой не было никакой возможности. Мне пришлось три ночи подряд спать в офисе.

— Как так — не добраться домой? — спросила Сара, но, когда Боннар начал объяснять, глаза у нее загорелись и она начала поддакивать: — Ах вот как, понятно, понятно.

— Забастовка работников общественного транспорта, — говорил Боннар. — Весь город встал: не работали ни метро, ни автобусы. А в тот день еще и таксисты из солидарности к ним присоединились. Вы никогда не видели такого уличного движения. Ваш друг месье Доден, или месье Ру, или месье Талил, как бы он себя ни называл, спешил, а идти пешком ему было лень. Дело закрыто. Задержитесь, пока я проверю имя Доден. Может, найдем его еще где-нибудь.

Набрав имя, Боннар откинулся на спинку кресла и заложил руки за голову.

Две минуты прошли в мучительном молчании. Все были буквально на взводе.

— Ничего, — объявил Боннар под вздохи разочарования. Распечатав ОПД, он передал его Чапелу. — Это вам поможет?

Чапел пробежал страницу взглядом, фиксируя в памяти имя — Альбер Доден — и номер счета — 788-87677G в банке «Монпарнас». Еще один тупик? Еще одна искусно сооруженная Талилом ловушка? Вряд ли. Это было то, чего никто никогда не должен был обнаружить. Ошибка, допущенная от отчаяния. Вот она, их золотая нить. Теперь им оставалось только потянуть за нее и наблюдать, как происходит разоблачение «Хиджры».

— Да, Жиль, это нам поможет, — ответил он. — Еще как поможет!

 

20

Дверь Генеральной дирекции внешней безопасности хлопнула за Леклерком, и он вслух выругался, даже пнул в сердцах поребрик тротуара. «Merde!» — снова повторил он, адресуя этот эпитет массивной дубовой двери.

Рафи Бубилас отказался говорить. Адвокат владельца «Королевских ювелиров» пообещала защищать своего клиента, пока тому не предъявят обвинение или не освободят его. Когда Леклерк сказал ей, чтобы отвалила и что она останется с Бубиласом ровно столько, сколько ей позволят, и ни минутой дольше, она вылила на него целый поток оскорблений. Весь разговор напоминал кухонную ссору, и, как водится в таких случаях, женщина одержала верх. «Я обвиняю!» — верещала эта дамочка в модном красном берете, с сумочкой от «Шанель» в руках и с сотовым телефоном наготове. Правозащитница выискалась, ну прямо Эмиль Золя в юбке!

Было почти семь часов. Леклерк шел по тротуару, вдоль которого выстроились в ряд вековые вязы. Вечернее солнце согревало зеленый полог и придавало воздуху успокаивающий, дремотный оттенок, но мало чем могло помочь его настроению. Будь его воля, эта крикливая бабенка вместе со своим клиентом отправилась бы в тюрьму Санте и изведала бы там вкус настоящей тюремной жизни — камера два на три метра, сырые стены, металлический унитаз, который засоряется всякий раз, как им воспользуются, еда, от которой стошнило бы даже таракана. Тогда бы уж Леклерк поговорил бы с Бубиласом так, как он считает нужным, будьте уверены.

Его мотоцикл стоял в нескольких метрах от входа. Застегнув кожаную куртку, Леклерк оседлал своего черного «дукати-монстра». Он взялся за руль, и на руке осталась грязь. Пора помыть мотоцикл. И тут его осенило — он даже удивился, как не додумался до этого раньше. «Сначала стрелять, затем задавать вопросы», — распорядился адмирал Оуэн Гленденнинг. Что ж, прекрасно. Леклерк прислушается к авторитетному мнению. Цель номер один — господин Рафи Бубилас, владелец «Королевских ювелиров», наркоторговец, участник террористического заговора и дерьмо мирового класса. Эта сучка хотела, чтобы его освободили. Ладно. Леклерк достал сотовый телефон:

— Эдмон, выпускай нашего гостя.

— Бубиласа? — спросил полковник Эдмон Куртуа, комендант ГДВБ. — Смеешься? Оставь его мне на вечер. Адвокатша скоро уберется. Она брякнула, что останется здесь ночевать, только чтобы тебя позлить.

— Доверься мне, старина. Выпусти его. Обещаю, завтра он сам пожалеет, что не остался у тебя в гостях.

— Разве это можно? Уверен?

— Хочешь, позвони Гадбуа.

Куртуа мрачно усмехнулся. Упоминания имени шефа разведки оказалось достаточно.

— Помощь нужна?

— Пусть Шмид и Гийо ждут меня в полночь здесь, у Казарм Мортье.

— Спецснаряжение с собой брать?

— Нет, их самих вполне хватит.

Леклерк надел шлем, опустил зеркальное забрало и завел мотоцикл. «Дукати» изумительно заворчал, и Леклерк направился в центр города. Движение стало уже не таким интенсивным. Через пятнадцать минут он добрался до штаб-квартиры «Сюртэ» на рю Ламартин.

— Как это я не могу попасть в банк? — всплеснул руками Адам Чапел, сидя на краю стола Жиля Боннара. — Сейчас около девяти часов. Кто-то же должен там быть!

— Дело не в позднем часе, — объяснил Боннар. — База данных по ночам недоступна. Начальник тамошнего техотдела объяснил мне, что каждый день центральная база данных с восьми вечера до трех ночи резервируется. И никакие запросы в это время не проходят. Прервать резервирование базы он, конечно, может, но это займет больше времени, чем дождаться, пока завершится процесс.

Час назад Чапел позвонил Леклерку, и, как он понял, Леклерк позвонил Гадбуа, а Гадбуа — министру обороны, и так далее по цепочке, пока кто-то не позвонил президенту банка «Монпарнас» с известием, что его банк «приютил» известного террориста, накануне убившего трех американских спецагентов и одного представителя разведки их собственной страны. В ответ президент банка немедленно предложил всестороннее сотрудничество. Цепь инстанций, не особо надежная, так как расследование велось международное, на сей раз сработала безупречно. И теперь все рушилось из-за той самой технологии, на которую они возлагали такие большие надежды.

— Тебе надо явиться в компьютерный центр банка в шесть утра, — продолжил Боннар. — Мне обещали, что к этому времени для тебя подготовят полную подборку по Додену. — Когда Чапел даже не шелохнулся, Боннар вышел из себя: — Ну, знаешь! Скажи спасибо, что хоть так. Раздобыл серьезную зацепку, шутка ли сказать! А что «Монпарнас» сотрудничает с вами, так это, ей-богу, просто чудо. Адам, они буквально открывают перед тобой двери. Заметь: на три часа раньше, чем начинается их рабочий день! — Жиль откатился в кресле от стола и встал. — Сара, ну хоть вы скажите ему, что выглядит он дерьмово. Адам, тебе надо поспать.

С этими словами Боннар вышел из кабинета.

Чапел только покачал головой:

— Нас же еще и отчитывают!

— Жиль сделал все, что мог, а вы даже спасибо ему не сказали.

— Спасибо? Я должен говорить ему спасибо? А, ну да, я же в Европе. Простите, оплошал, забыл про политес.

Сара направилась к двери.

— Дело не в политесе, а в элементарном воспитании. Идемте, надо где-нибудь перекусить. Я умираю с голоду. — Уже в коридоре она оглянулась. — Вы идете?

— Да, — ответил Чапел, не слезая со стола Боннара.

Сара подняла указательный палец и бросила на своего напарника предупреждающий взгляд:

— Это Париж. Не вздумайте сказать, что вам хочется съесть гамбургер, иначе я вас придушу.

На третьем этаже в штаб-квартире «Сюртэ» Леклерк буквально налетел на Франка Буркхардта, эльзасца с пивным животом, который удивительным образом умудрялся, словно это входило в его обязанности, никогда ничего не класть на место, наклеивать неверные ярлыки и непременно терять найденную полицией ценную улику. Леклерк знал Буркхардта уже лет десять, но все равно махнул перед ним раскрытым удостоверением. Так полагалось, иначе пройдоха Буркхардт не упустил бы случая над ним поизмываться.

— Мне надо посмотреть улики, собранные в Университетском городке.

— Уже отправили в лабораторию для анализа.

— Знаю, но, как я слышал, компьютер еще не забрали.

— Груда мусора. Один каркас, половина начинки расплавилась. Дохлый номер. — Буркхардт выплевывал слова, как скорлупу от фисташковых орешков.

В «Сюртэ» была одна бригада компьютерщиков, в префектуре полиции — другая, а в ГДВБ — третья. И каждый считал свою бригаду самой компетентной. Леклерк же всех их скопом почитал сборищем любителей. У него были свои ресурсы и был именно тот человек, кого можно подпускать к этому компьютеру. Он предложил Буркхардту сигарету, но тот отказался, давая понять, что его так задешево не купишь.

— Я заберу комп с собой? У ребят в Гендирекции прямо слюнки текут, так им хочется в нем поковыряться.

— Без проблем, — ответил Буркхардт. — Давайте форму четыреста три и забирайте.

Четыреста три был номер шифра официального документа, по которому улики выдавались на руки.

— У меня есть кое-что получше.

Леклерк вручил Буркхардту бумагу от шефа парижской полиции, в которой всем представителям правоохранительных органов предписывалось оказывать полное и безоговорочное содействие лицам, привлеченным к расследованию взрыва в Университетском городке.

— Впечатляет, — читая бумагу, процедил сквозь зубы Буркхардт. — Не хватает только одного: формы четыреста три. Так что извините, дружище. Без формы никаких вещдоков навынос.

— Позвони Гадбуа.

— Сами звоните. А я позвоню президенту Франции господину Шираку, и вы все равно не посмеете подойти к компьютеру, чтобы его вынести. Так что помните: четыреста три. Магическое число. Не хочу, чтобы меня понизили в звании только потому, что какой-то ухарь из спецподразделения просит оказать ему услугу. Уж не обессудьте, капитан.

Леклерк прекрасно знал, что давать волю эмоциям нельзя. Жестокое соперничество, в том числе на уровне бюрократических препон, между разными правоохранительными структурами страны ни для кого не новость, хотя говорить о нем вслух и не принято. Если общественность узнает об этих разногласиях, многих уволят — полицейских, детективов, агентов — хорошенько почистят ряды. Конечно, форму четыреста три можно было и получить. Но сначала ему пришлось бы найти бланк, затем подписать его у руководителя следственной группы, затем подписать у шефа полиции, который сидит на другом конце города, и только после этого принести Буркхардту — на все уйдет не меньше суток. У Леклерка был план получше.

— Можно, я хотя бы просто взгляну на него?

— Сам?

Похоже, Буркхардта эта идея развеселила. Пожав плечами, он отпер решетчатую дверь и прошел в камеру хранения вещдоков.

Останки персонального компьютера «Делл», принадлежавшего Мохаммеду аль-Талилу, покоились на серебристой тележке на колесиках. Обуглившийся и покоробленный, компьютер выглядел так, точно кто-то очень сильный и очень злой кувалдой выбил из него дух. Леклерк обошел тележку вокруг, словно осматривая место аварии. Из корпуса торчал выдвинутый дисковод для компакт-дисков — будто наглый подросток показывал язык. Сам корпус потрескался, его внутренности превратились в сплошное месиво — ну просто доисторический череп из Олдувайского ущелья, усилиями палеоантропологов извлеченный на свет божий.

— Можно? — спросил он Буркхардта, показывая, что хочет взять компьютер и осмотреть его. Необходимость испрашивать разрешение сводила его с ума.

— Чувствуйте себя как дома.

Звякнул звонок, давший знать, что кто-то пришел.

Расставив локти, Буркхардт подтянул брюки и бросил на Леклерка предостерегающий взгляд:

— Но компьютер должен остаться здесь. Ясно? Я вернусь и проверю.

Леклерк покорно кивнул. Отвернув при помощи отвертки болты, он снял крышку корпуса и поставил ее на пол. Винчестер был уничтожен — согнут пополам, платы памяти упали ему в руку и, отскочив, рассыпались по полу. Он собрал их себе в карман, затем попробовал туда же засунуть жесткий диск, проверяя, очень ли будет заметно. Справа… Слева… Все равно диск сильно выпирал.

Леклерк записал серийный номер: компьютер мог оказаться краденым или купленным с рук. В любом случае надо позвонить в «Делл-Европа» и получить у них информацию по продаже именно этого компьютера. Компьютеры «Делл» покупались через Интернет или по телефону, и покупка оплачивалась только кредитной картой. Ему достаточно знать, кто купил.

Оставив компьютер, Леклерк вышел из камеры хранения вещдоков с недовольным видом и вместо «до свидания» только махнул Буркхардту рукой.

Но себе под нос он чуть слышно прошептал: «Я вернусь».

Хотелось пива.

Спустившись по лестнице, Леклерк вышел из управления «Сюртэ» и, перейдя на другую сторону улицы, вошел в кафе «Сен-Мартен». Ему не нравилось, что в этом заведении единственными клиентами были полицейские, которых Леклерк и так недолюбливал. Но другого кафе поблизости не было, и голова болела сильно.

— Одно разливное, — заказал он, усаживаясь за стойку бара и закуривая.

Бармен поставил перед ним пиво, и Леклерк залпом выпил полкружки. Затем, позвонив Гадбуа, он поговорил с заместителем генерала — попросил его связаться с «Делл» и узнать, кому продали тот компьютер. «Да, — говорил Леклерк по телефону, — я знаю, что главный офис „Делл“ находится в Ирландии, но разве теперь мы все не одна большая счастливая семья? Единый хваленый ЕС?» Леклерк подавил смешок. Отстойные ирландцы должны почитать за счастье помогать своим французским «соотечественникам». Если нет, то он позвонит в ФБР, и уж эти-то ребята быстро вытащат Майкла Делла из его теплой постельки в Остине, в штате Техас. Так или иначе, но он намерен узнать, кто покупал компьютер Талила. И узнать это в течение двенадцати часов. Так что никаких отговорок.

— Еще одно пиво, — сделал знак бармену Леклерк. — И один кальвадос. Надо как-то поправить голову.

Его беспокоил только Гадбуа. Не взрыв, не жуткий недостаток сна. Выйдя из американского посольства, старик-генерал завел его за угол и заставил войти в один из полицейских служебных автобусов на стоянке перед зданием архива.

— Тебе подвернулся редкостный случай, — сказал он.

Леклерк вовремя прикусил язык. Когда Гадбуа надо было что-то сказать, он всегда делал это без свидетелей.

— Да, попал ты вчера в переплет. Жуткая история. Тебе крупно повезло, что остался в живых. Ну да ты ведь и сам знаешь? — Он похлопал Леклерка по плечу и бросил на него одобрительный взгляд. — Нравишься ты мне, Леклерк. Несгибаемый, железный. Гм? Настоящий сукин сын. Эх, побольше бы нам в Алжире таких чертяк, как ты, — таких, кто готов прыгнуть в огонь, когда другие разбегаются в разные стороны! Мы ведь были почти у цели, понимаешь? Еще бы чуть-чуть, вот столько! — Старикан все никак не мог успокоиться, что его вышибли из Северной Африки. Сорок лет прошло, а он весь трясется. — Да, повезло тебе. Такой взрыв… Бабтист, американцы. Знатная заварушка!

Все это чушь собачья, думал Леклерк, только подготовка.

Гадбуа наклонился ближе и дыхнул чесноком. Он всегда заедал выпивку чесноком, женьшенем или гингко, чтобы от него не пахло утренним бренди с черным кофе.

— Леклерк, ты мои глаза и уши. Делай, что я говорю, и все будет как надо. Я хочу, чтобы ты помог американцам. Достань все, что им нужно. Гленденнинг мне друг. Один из нас. Понял?

Леклерк кивнул, не в силах спрятать усмешку.

— Не вздумай их отшить, — продолжил Гадбуа. — Это их шоу. Страна наша, но шоу их. — Гадбуа, прищурившись, придвинулся совсем близко, и на мгновение Леклерк увидел, что да, когда-то и он был «настоящий сукин сын». — Твое дело помогать, — прошептал Гадбуа, — но не более того.

— Простите?..

— Когда я скажу «стоп», ты остановишься. И чтоб ни шага без моего ведома! Понял? А теперь кыш отсюда! Найди уродов, которые убили Сантоса Бабтиста.

Уставший и расстроенный, Леклерк потягивал пиво и разглядывал свое отражение в зеркале. Выглядел он паршиво, даже по его собственным невысоким меркам. А чего он хотел через двадцать лет службы своей стране? Двадцать лет он таился в тени, изобретая всякие грязные трюки, чтобы помешать социалистам сделать из Франции второсортное государство. Катанга, Сенегал, Берег Слоновой Кости. Сколько политиков пришло к власти при его поддержке? А сколько сошли с политической арены, и тоже не без его помощи? И почему? Нефть. Алмазы. Природный газ. Национальная безопасность. Большая политика. Всегда находилась причина, но в последнее время эти причины его мало беспокоили. Так или иначе, от него почти ничего не зависело: он был всего лишь солдатом-шпионом. Кинжалом, который вонзится в чей-то живот. У него возник вопрос: всегда ли взгляд этих глаз, что смотрели сейчас на него, был таким пустым и не пора ли спросить, почему он стал таким?

Забудь, сказал он себе, развернувшись на барном табурете и рассматривая первых подошедших клиентов. Как всегда страдающие излишком веса, плохо выбритые, полицейские собирались у столиков, расставленных вдоль стен и по углам. Кто-то опустил одноевровую монетку в музыкальный автомат, и Жак Брель запел: «Не уходи, нужно все забыть, можно все забыть». Несколько полицейских подхватили песню, кстати, не так уж и плохо, но у Леклерка из головы не шли другие слова.

Твое дело помогать. Но не более того.

Не затушив сигарету, он прикурил от окурка следующую. В висках не переставал стучать маленький, но неугомонный молоточек, доводивший его до исступления. Перед ним поставили кальвадос. Взяв рюмку, Леклерк пригубил обжигающую жидкость, понюхал, а затем выпил все залпом.

А если бы вчера он помог больше? Если бы он был чуть расторопнее, как Чапел, этот чудо-бухгалтер, у которого еще молоко на губах не обсохло? Свою нерешительность Леклерк не мог объяснить ничем. Ни нервозностью в связи с новым заданием, ни болезнью, которая лечится чесноком, гингко и изрядным количеством коньяка в течение дня. На Леклерке лежало проклятие. Он меченый.

Как раз в этот момент пухлый, взъерошенный сержант Франк Буркхардт, отдавший службе двадцать два года жизни, незаменимая в борьбе с преступностью мелкая сошка, спустился, переваливаясь с боку на бок, по лестнице в штаб-квартире «Сюртэ» и, выйдя за дверь, затерялся среди прохожих на улице.

Леклерк расплатился и вышел из кафе.

Замок был опечатан. Аккуратно сняв клейкую ленту, Леклерк прошел в камеру хранения вещдоков, затем по лабиринту между стеллажами — к тележке, на которой, словно сломанная игрушка, стоял компьютер Талила. Вам не хватает храбрости? Выпейте пару кружек пива, сверху заполируйте кальвадосом, и храбрости у вас будет хоть отбавляй. Нужен доброволец? Капитан Леклерк к вашим услугам.

За час, что прошел с прошлого посещения, жесткий диск малоприметнее не стал. Расстегнув куртку, Леклерк запихнул его во внутренний карман и снова застегнул молнию. Если его спросят, что он прячет под курткой, сделает удивленное лицо и ответит что-нибудь про автомат «Узи», мол, не хочет ли кто взглянуть.

Но до этого дело не дошло. К девяти часам вечера в штаб-квартире «Сюртэ» было так же пустынно, как и в любом другом офисе — не важно, правительственном или нет, — в любой стране, где принята тридцатипятичасовая рабочая неделя. Даже если Буркхардт обнаружит, что жесткий диск исчез, он вряд ли кому-нибудь про это расскажет. Буркхардт поднаторел в науке выживания, и можно было рассчитывать, что он всеми силами постарается избежать любых неприятностей.

Леклерк остановился у стойки и вытащил из верхнего ящика журнал, куда записывались сданные на хранение вещдоки. Облизнув большой палец, он пролистал несколько страниц, просматривая записи за последние сутки. Его внимание привлекло имя Рене Монбюсона — эксперта, работавшего на месте взрыва в Университетском городке. Скользя пальцем по странице, Леклерк задержался на слове «карта». Черт! Ему никто не сказал, что в квартире Талила нашли какую-то карту. Через минуту он уже отыскал полку, куда Буркхардт определил эту улику. Но там оказалось пусто. Леклерк посмотрел на полках сверху и снизу, справа и слева. Карта лежала бы или в запечатанном конверте, или в самозакрывающемся пластиковом пакете. Ничего подходящего под такое описание он не нашел. Вернувшись к стойке, он тщательно проверил по журналу, не брал ли кто-нибудь эту карту. Но никакой отметки на этот счет не было.

Кто-то опередил Леклерка.

Проехав в Клиши, Леклерк подошел к двери многоквартирного дома и позвонил в звонок рядом с табличкой «Дюпюи Этьен».

— Кто там? — спросил нетрезвый голос.

— Слуга вашего правительства. Во имя безопасности нации нам необходимо призвать вас обратно на службу.

— Да пошел ты!

Раздался звук открываемого замка, и Леклерк вошел в подъезд.

Дюпюи внимательно осмотрел поврежденный диск:

— Господи, где он побывал? Граната, что ли, рядом разорвалась?

Леклерк пропустил его замечание мимо ушей:

— Можешь с ним что-нибудь сделать?

— Что сделать? От него же ничего не осталось.

— Не смеши меня, — сказал Леклерк, хотя при этом даже не улыбнулся. — Или делаешь, или я говорю генералу, что ты опять запил. Сам знаешь, что тебе за это будет. Для начала можешь рассчитывать, что урежут пенсию. Кстати, сейчас у него препаршивое настроение. Но он никогда не напивается, как ты. Он не потерпит этого от своих подчиненных. Гляди, пришлет кого-нибудь вроде меня полечить тебя более действенным способом.

Дюпюи поскреб трехдневную щетину.

— Смотрю, твой шарм все еще при тебе.

— Как тебя увижу, так во мне джентльмен просыпается.

Дюпюи подцепил пальцем крышку винчестера и заглянул внутрь:

— Ничего не обещаю. Не жди ничего сверхъестественного.

— Я просто хочу знать, есть на этом диске информация или нет.

— Яволь, майн командант! — выбросил руку вверх в нацистском приветствии Дюпюи. — Какой вы мне даете срок?

Прикинув, сколько может понадобиться времени, Леклерк сократил его вдвое:

— Двадцать четыре часа.

— Отлично, — выдохнул Дюпюи, — а то я уж было подумал, что дело срочное.

 

21

В полумраке своего кабинета Марк Габриэль, дожидаясь сына, присел на край стеклянного столика. Он поднял руки к подбородку и поправил галстук от «Гермеса» (привычка, от которой он пытался себя отучить, так как на тонком шелке вскоре появлялись жирные затертости), а затем пригладил волосы. Два последних дня были насыщены событиями и тревогами, но Габриэль еще раньше успел узнать, каково терять близких и каждую минуту ждать, что тебя вот-вот раскроют. Для разнообразия новости сегодняшнего дня скорее ободряли, нежели вызывали беспокойство. Профессор вышел на связь. В течение сорока восьми часов он прибудет в Париж. Рафи Бубиласа выпустили, так ничего и не узнав о его связи с Габриэлем. По поводу Грегорио решение принято. Оставалось только упаковать чемоданы, рассортировать свои паспорта и до полета в Южную Америку сделать несколько звонков в Сьюдад-дель-Эсте, но это сущие пустяки. Когда вечером солнце зайдет за горизонт, дело их семьи настолько приблизится к осуществлению, как никто из них не смел и мечтать еще год назад.

В шесть часов двухэтажный городской дом ходил ходуном от трех его умненьких и подвижных деток, его французской семьи. Наверху из гостиной слышались звуки музыки: Женевьев играла ноктюрн Шопена. Потоки грустной музыки набирали силу, затем ослабевали… ни одной фальшивой ноты. Его двенадцатилетняя дочь была необычайно одаренной, и он знал, хотя она и боялась ему признаться, что ее мечта — сделать музыкальную карьеру. Через две недели запланировано ее участие в концерте самых ярких молодых дарований Парижа в концертном зале «Плейель». Жаль, что к этому времени в Париже ее уже не будет.

Из кухни доносился голос семилетнего Артура, требовавшего до обеда конфету. Мысленно Габриэль пожелал жене не поддаваться, в то же время прекрасно понимая, что она, как и всякая настоящая мать, ни в чем не может отказать своему сыну. Певучий голос Амины был едва слышен среди веселого позвякивания кастрюль и сковородок. Если нос не обманывал, то на ужин ожидалась ягнятина. В этом звуковом фоне отсутствовал один звук — противное бормотание телевизора. В доме Габриэля телевидение было под запретом.

— Амина сказала, ты хотел меня видеть.

Габриэль встал и радушно раскинул руки:

— Заходи, заходи, Жорж.

Жорж Габриэль нерешительно вошел в комнату, держа руки в задних карманах джинсов. Волевое красивое лицо. Внимательный взгляд темных глаз скользнул по комнате. Рослый молодой человек с плечами, которым позавидовал бы сам Атлант, и с простыми, искренними манерами. Как обычно, на нем была голубая футболка французской национальной сборной. Но необычно было видеть его наголо обритую голову. «Как у Зидана, — предупредила жена. — Для мальчика важно, чтобы ты одобрил».

— Проходи-ка и дай на тебя посмотреть, — произнес Габриэль, усмиряя свой гнев. — Да, так ты выглядишь старше и ответственнее. — На самом деле выглядел он в точности как безмозглый качок-хулиган. Недоверчивый, злой и даже опасный. — Садись. У меня такое чувство, будто сто лет тебя не видел. Как дела в гимназии? Освоил производные? Если хочешь стать доктором, математику надо хорошенько подтянуть.

— Все в порядке. Уже биномы проходим. И у меня куча времени, чтобы справиться с ними. «Бак» только в июне.

Жаргонное словечко «бак» означало экзамен на бакалавриат — государственный экзамен, определяющий, кто из детей продолжит обучение в университете. Жорж Габриэль учился в последнем классе гимназии, был отличником и капитаном футбольной команды, центрфорвардом. Он играл с такой азартной яростью, что его отца бросало в дрожь.

— Не сомневаюсь, ты отлично справишься. Вот я в свое время был никудышным учеником. Ты уже десять раз обошел меня.

Габриэль провел сына в комнату и закрыл за ним дверь. Этот кабинет был частным владением отца, и никому не разрешалось заходить туда без приглашения, поэтому-то Жорж и озирался по сторонам с видом восхищенного взломщика. Обстановка в кабинете была в духе французского минимализма: узкие легкие книжные полки и лакированный комод «Рош Бобуа».

— Играешь на выходных?

— Нет, только тренировка. Тренер заболел, и проводить ее буду я.

— Надеюсь, ты не забываешь и про свои другие занятия.

Габриэль пожалел о сказанном в ту же секунду, когда слова слетели с губ: читать проповеди было не в его правилах. Никаких наставлений со стороны отца. Это было его твердое правило. Он не брал в рот спиртного. Не сквернословил. Нигде не болтался допоздна. Он жил так, как, надеялся, будут жить его дети, и ожидал, что его примера достаточно.

— Нет, не забываю, — ответил Жорж, усаживаясь в кресло перед письменным столом, но не основательно, а на самый краешек: похоже, он надеялся на непродолжительную беседу.

Разговор по душам между отцом и сыном всегда проходил непросто. Обычно Габриэль возвращался домой после работы около восьми часов. В это время дети или выполняли домашние задания, или готовились ко сну. Наверное, воспитывать детей — материнское дело. Но грусть, возникающая оттого, что он их почти не знает, не проходила. И нечего твердить самому себе, что все это легко поправимо. Себя не обманешь. А скоро хлопот у него станет еще больше.

Усевшись в кресло напротив сына, Габриэль в последний раз окинул его оценивающим взглядом. У него не было сомнений, что молодой человек готов для выполнения задания. Еще бы не готов! Прошлым летом Жорж провел шесть недель в лагере в долине Бекаа, осваивая основы солдатской профессии. Перед выпуском он сломал своему инструктору по рукопашному бою руку и челюсть. Мальчик был сильным и способным. Но лагерь — всего лишь репетиция.

Была и другая причина, как теперь он мог признаться, для его беспокойства. С тех пор как мальчик вернулся с Ближнего Востока, в его поведении стало проскальзывать легкое, но несомненное сопротивление. Не то чтобы бунт, скорее сдержанная критика всего, что его окружало. Габриэль замечал ее даже во взгляде Жоржа. По-другому он стал вести себя и дома: совсем недавно у него появилась привычка — занимать во время споров сторону Амины. Гниль начала просачиваться и в него.

— Меня беспокоит один американец, — сказал Габриэль. — Он может навредить нам. Помешать нашим планам.

— Он в Париже?

— Да, один из виновников смерти Талила. Нам надо принять меры. Он подобрался слишком близко, чтобы и дальше закрывать на него глаза.

Габриэль достал из кармана авиабилет компании «Эйр Франс» и положил его на стол перед сыном. Жорж внимательно рассмотрел билет. Поездка туда и обратно, экономкласс, Париж — Дубай. Его глаза загорелись.

— Нам… то есть ты имеешь в виду меня?

— Ты уже не ребенок. Пора и тебе потрудиться на благо семьи.

Жорж кивнул. Он почувствовал боевой задор, и взгляд сразу сфокусировался.

— Я готов, — произнес он.

И Габриэль заметил, как сын едва заметно склонил голову набок с немного самодовольным видом, будто он только что забил гол. Никакой самоуверенности, просто уверенность в себе, как любил повторять Жорж.

— Тебя не пугает, что придется убить?

— Да… я хотел сказать «нет». Я уже научился блокировать эту часть сердца. Немножко страшно, но справлюсь. — Чуть помедлив, он добавил: — Получается, я не просто уезжаю… Скоро все, над чем ты работал все эти годы, останется позади.

— Мы все скоро уедем.

Жорж удивленно покачал головой:

— Ух ты, это, выходит, и вправду произойдет. Даже не верится, что все совершится прямо сейчас.

— На этой неделе.

— Так скоро?

У Габриэля возникло сомнение, не слишком ли он много сказал. Сдержанно он объяснил:

— Абу Саида убили. Неизвестно, заговорил он перед смертью или нет. Теперь настал наш черед. Для нашей семьи тоже пришло время действовать. — Он поднялся с кресла и, когда сын встал тоже, обнял его. — Ты не раз давал мне повод гордиться тобой. Я хочу дать тебе шанс сделать себе имя: проявить себя с самого начата пути, чтобы все поняли, какую службу ты сослужил нашему делу.

— Спасибо, отец, я благодарен тебе.

— Про «бак» я договорился: будешь сдавать его в следующем мае во французской школе в Джидде. Как меня заверили, в тот же день, что и в Париже. Разница только в месте, где состоится экзамен.

Жорж Габриэль снова развернул билет и еще раз внимательно прочитал, что в нем написано. Его крепкие плечи вздрогнули, а вырвавшийся вздох несколько испугал отца.

— Завтра?

— Да, — ответил Габриэль. — Извини, но по-другому никак. Понимаешь, сын, я бы все сделал сам, если бы имелась такая возможность. К сожалению, мне самому нужно кое-что уладить в другом месте. Улетаю сегодня вечером. В такой решающий момент можно полагаться только на родную кровь. — Он похлопал Жоржа по руке. — Я же могу на тебя положиться?

— Да, отец.

Он расцеловал сына в обе щеки и, когда обнял его, с радостью почувствовал, как сильные руки обняли его в ответ. Он вдруг весь задрожал и сделал глубокий вдох, не в силах сдержать волнение. В конце концов, он требовал от мальчика слишком многого.

Габриэль подробно объяснил, что надо сделать, рассказал, где находится больница, как зовут врача, и описал расположение ожогового отделения.

— К обеду ты уже со всем покончишь. Твой рейс в девять пятнадцать вечера. В Дубайском аэропорту тебя встретят и отвезут в пустыню. — Он похлопал Жоржа по плечу. — Твой дед будет тобой гордиться.

— Отец, можно один вопрос?

— Конечно, сынок.

Жорж Габриэль прищурил глаза, и отец понял, что он уже настраивает себя на задание.

— С дальнего расстояния или с ближнего?

Обняв сына за шею, Габриэль притянул его к себе:

— С ближнего. Ты испытаешь радость, когда увидишь, как душа кафира покидает тело.

 

22

К одиннадцати часам наступила ночь и небо потемнело почти до черноты. Оно легло на крыши домов фиолетовым бархатным плащом, едва колеблемым прямо-таки субтропическим бризом. «Слишком теплый для Парижа ветер», — подумал Чапел, устало шагая по бульвару Сен-Жермен. Тяжелый влажный воздух был густо приправлен запахами чеснока, выхлопных газов и сигаретного дыма. Он будил где-то глубоко внутри ощущение беспокойства, предчувствие жестокой расправы, страх перед неведомым. А может, это просто уверенность, что он еще на шаг приблизился к своему врагу.

Талил прокололся по-крупному: трижды снял деньги в одном и том же отделении банка и течение часа. Что заставило его так рисковать? Что убедило его в отсутствии выбора? Чапел сомневался, что ему удастся это выяснить, впрочем, сейчас ему было важно действие, а не мотивация.

— Вот она, золотая нить, — сказал Адам Саре за ужином. — Если он снимает двенадцать тысяч евро в день, то можно себе представить, сколько он отложил на черный день? На счете в «БЛП» никогда не лежало больше семи тысяч евро, за этим он следил строго.

Она выбрала ресторан — небольшую пиццерию на тихой улочке, где часто бывала, пока училась по обмену в Сорбонне. Сара настояла, чтобы они попробовали пиццу «Путтанеска», в состав которой входит итальянская колбаса, сладкий перец и лук. Порция была немаленькая, но мисс Черчилль смела ее, будто не ела несколько дней. Чапел не стал указывать ей, что эта пицца не идет ни в какое сравнение с той, которая подается в знаменитой нью-йоркской пиццерии «Пэтси», — очень надо, после ее насмешек над ним, «неотесанным американцем»!

— Отдаю вам должное, мы продвинулись в нашем расследовании еще на одну ступеньку. — Сара закурила сигарету, позаимствованную за соседним столиком, и, закинув руку на спинку кресла, посмотрела сквозь облачко дыма на Чапела. — Адам, в Париже все курят, — сказала она, хотя он не просил никаких объяснений.

Он и сам уже понял. Она хамелеон — у нее в природе подстраиваться под окружающую обстановку.

— На ступеньку? Да это новый лестничный пролет, леди! Этот счет он пополнял по безналу. Разве вы не видите? Боннар не нашел ни одного взноса наличными. Любой взнос свыше пяти тысяч евро привлек бы внимание. Если у Талила не было резервного фонда, значит, ему приходилось переводить деньги из другого банка.

— Или банков.

— Одного нам пока достаточно. Давайте не будем жадничать. — Хотя для Чапела обнаружить след было только половиной дела. — Он не ожидал, что мы доберемся до этого счета. В «БЛП» счет слишком чистенький. Просто стерильный. Он поддерживал его в полном порядке, словно ждал, что его обнаружат. Но вот второй… тут совсем другой разговор. Для начала слишком много денег. Этот второй — его личный тайник.

Сара затушила окурок и, перегнувшись через стол, чуть сжала пальцами его руку повыше запястья, одарив заботливым взглядом любящей сестры:

— Спокойнее, Адам, спокойнее. У вас глаза горят, будто сейчас ляжете грудью на амбразуру. Помните, побеждает не тот, кто выиграл битву, а тот, кто выиграл войну.

— Что ж, такой вот я, — ответил Чапел, чувствуя, что его прижали к креслу, когда он готов был из него выпрыгнуть.

— Я бы так не смогла. Глупо так выкладываться по каждому поводу. Я это к тому, что придется сбавить обороты.

Сбавить обороты… Ни за что. Даже если бы он мог, он бы отказался. Обязательства. Долг. Дружба. Месть. Любовь. Тяжесть этих слов будет давить на него каждую минуту каждого дня, пока банду Талила — «Хиджру» — не сотрут с лица земли.

— Не беспокойтесь, — ответил он, — я не перегорю.

— Сил-то хватит?

— Хватит.

— А запаса прочности? — Сестринский взгляд давно исчез. Глаза прищурены, брови приподняты, на губах ироничная улыбка…

— Не сомневайтесь.

— Ну что же, мистер Чапел…

Он вдруг понял, что она просто дразнит его.

— Пора идти, — сказал он, отодвигая свой стул и высвобождая руку из-под ее ладони.

Сара засмеялась.

Прошел час, но он по-прежнему не мог избавиться от смущения.

Впереди, в полсотне ярдов, Чапел заметил вывеску своего отеля, которая веселыми изогнутыми буквами гласила: «Сплендид». Три звездочки со всеми вытекающими последствиями. Он представил свой номер: кафельный пол, просевшая кровать и душ с напором, как для полива комнатных растений. Зато мини-бар первоклассный: американское виски «Джек Дэниэлс», кока-кола, драже «Эм-энд-Эмс» и чипсы «Принглс» по заоблачным ценам. Клиенты ворчали, но все равно платили. Никто так не страдал от тоски по дому, как американцы. Он представил, как за ним закрывается дверь, лязгает защелка и он ложится на жалкую гостиничную односпальную кровать.

Сара, сложив руки на груди, брела рядом с ним и с отсутствующим, блуждающим взглядом думала о чем-то своем. Между ними, улыбаясь оживленным голосам, доносящимся из ближайшего бистро, прошла, держась за руки, парочка. В их улыбках отразились бегущие по вывеске ресторана огоньки, и Чапелу вдруг очень захотелось подойти к Саре поближе и дальше тоже идти с ней рука об руку. «Ради прикрытия», — сказала бы она. А что бы сказал он?

В вестибюле отеля приглушенный свет люстры показался слишком ярким.

— Номер пятьдесят два, — сказал он администратору на вполне сносном французском.

— Шестьдесят девятый, — произнесла в следующую секунду Сара, встав рядом с ним.

Администратор повернулся и снял ключи от их номеров. Дама получила свой ключ первой, с вежливым «доброй ночи».

— Вы, должно быть, очень устали, — сказала она, когда они направились к лестнице. — Как плечо?

— При мне, — сказал Чапел, стараясь не замечать неумолимую, постоянно напоминающую о себе пульсирующую боль. Его номер находился на втором этаже. — Встречаемся завтра в холле в пять тридцать, — добавил он, выходя в коридор своего этажа.

— В пять сорок пять, — поправила Сара, — в такую рань мы доедем до банка за пять минут.

Чапел открывал ключом дверь, а образ Сары все стоял у него перед глазами: удивленно вскинутые брови, насмешливая улыбка… как она на носках поднималась по лестнице, как помахала ему на прощание, не то застенчиво, не то кокетливо… Решительно развернувшись, он окинул взглядом гостиничный коридор, надеясь, что она все еще там. Не для того, чтобы пригласить ее к себе в номер. Ни даже для того, чтобы пожелать спокойной ночи. Ему просто захотелось еще раз проверить выражение ее лица.

Марк Габриэль сидел один в третьем ряду в салоне первого класса и, глядя на бесконечное черное небо за окном, небольшими глотками пил минеральную воду. Полет расслаблял его, как ничто другое. Чуть заметная вибрация от работающих моторов приятно убаюкивала, позволяя мысленно блуждать среди нерешенных проблем, скользя от одной к другой, объективно оценивая и анализируя каждую без страха, ненависти или сумасшедшей поспешности, продиктованных сложившимися обстоятельства.

Прикрыв глаза, он видел неасфальтированные, грязные улицы Сьюдад-дель-Эсте, пробовал на вкус адскую, влажную, обожаемую им жару, вдыхал удушающие выхлопные газы, ставшие проклятием каждого третьего города в мире. Его не беспокоило, что́ он обнаружит по приезде, как не мучила и тревога относительно того, сможет ли он исправить ситуацию. Он знал всех игроков и понимал, на что они способны. Так или иначе он получит свои деньги. Машинально рука потянулась к карману пиджака, где лежал его паспорт — настоящий бельгийский паспорт на имя Клода Франсуа, сорокапятилетнего жителя Брюсселя. Его волновало скорее то, насколько гладко пойдут дела потом. Мысли забегали вперед: он думал о полете обратно, о том, скоро ли появятся новости об убийстве агента Казначейства США. А на следующий день он встретится с израильским профессором и настанет божественный момент, когда он получит то, что этот ученый ему привез.

Под одеялом он нащупал запонки — золотые, от Бушрона. В них можно было менять маленькие аккуратные вставки — гематитовые, ониксовые или лазуритовые. Он осторожно играл с ними, понимая, что всегда любил их по одной-единственной причине: они казались ему шедевром западной моды. Через несколько дней они больше не понадобятся. Его отец ненавидел западную одежду. Как и его мертвый вот уже четверть века старший брат, который и направил всех их на этот путь. Тот был настоящий фанатик и даже в своей семье выделялся пуританским образом жизни.

Так много смерти. Так много печали.

Марк Габриэль позволил себе оплакать Талила. Его смерть стала трагедией, но переправка денег была важнее. Снять полмиллиона долларов со счета в каком-нибудь местном банке не представлялось возможным. Такую сумму пришлось бы заказывать за несколько дней, и деньги переводились бы в американской валюте с одного из резервных счетов компании. Естественно, управляющий банком настоял бы на том, чтобы встретиться с ним лично. Габриэль вздрогнул при мысли, какой след остался бы в этом случае. Все равно что послать американцам телеграмму с просьбой встретить его в банке и захватить на встречу самые удобные наручники.

«Нет, Талил, — объяснял он отлетевшей душе своего соратника, — по-другому было никак. Твоя смерть необходима и даже судьбоносна. Твои действия приблизили нас еще на один шаг к цели, и теперь мы стоим у самого порога успеха».

Он печально улыбнулся. Не стоит оплакивать его смерть. Каждый солдат знает, что когда-нибудь наступит день — и придет его срок. Это цена долга, знак отличия. Даже наоборот, напомнил он себе, это повод для оптимизма. Двадцать лет подготовки подошли к концу. Приближался день праздника.

— Месье, с вами все в порядке? — Миловидная стюардесса с темно-карими глазами опустилась на соседнее сиденье. Ее рука коснулась его плеча. — Можно предложить вам что-нибудь выпить?

Габриэль вдруг понял, что плачет. Сев прямо, он вытер катившуюся по щеке слезу.

— Благодарю, — ответил он, — но я лучше немного вздремну. Завтра тяжелый день.

Чапел знал, что не сможет уснуть. Он ходил по номеру, выполняя привычные действия: снял ботинки и носки, вымыл руки и почистил зубы. Чтобы утереть нос Жилю Боннару и даже, пожалуй, Саре, которая вечно прохаживалась по поводу американского бескультурья, он аккуратно, точно по стрелкам, сложил брюки и повесил их на вешалку. Его рубашка могла бы многое рассказать о сегодняшнем дне: два пятна от кетчупа, брызги жира и — ужас, ужас — даже прилипший кусочек лука. Ну какой же он невежа, просто смешно! Нет, бери выше — он записной неряха. «Не надевай всуе свою белую рубашку в итальянский ресторан!» — это следовало бы сделать одиннадцатой заповедью. Он осторожно снял рубашку, стараясь не слишком задевать плечо. Край марлевой повязки съехал, и он быстрым взглядом окинул лунный ландшафт своего ожога. Плечо выглядело как чужое: изуродованное, пугающе красное и покрытое студенистыми выделениями. Отведя взгляд в сторону, он поправил повязку и решительно прижал ее ладонью. На него тут же накатили одна за другой несколько волн боли, и в конце концов он не выдержал — упал на постель и застонал. Как видно, предстояло переплыть еще целый океан боли, прежде чем плечо заживет.

На ночном столике, выстроившись в ряд, стояли лекарства. Доктор Бак выписала ему ампициллин, чтобы предотвратить возможность инфекции, гидрокортизон как противовоспалительное и викодин в качестве анальгетика. Сильнее обезболивающего практически нет, подумал Чапел, вытряхивая на ладонь несколько таблеток. Задумчиво посмотрев на них, он ссыпал их обратно в пузырек.

Через пять минут он уже был на улице, одетый в джинсы и футболку, из-под которой, правда, виднелась повязка, но никто не обращал на нее никакого внимания. Он направился к Сене, постепенно ускоряя шаг, пока не зашагал в маршевом темпе и не понял, что это то, что ему сейчас надо. Он прошел мимо кафе «Два маго», любимого местечка «потеряного поколения». За столиками было полно народу. Официантки в белых фартуках сновали с заказами, держа подносы высоко над головами. На другой стороне улицы в небо вонзался четырехгранный шпиль церкви Сен-Женевьев-дю-Мон. Мемориальная доска на стене сообщала, что здесь похоронен Рене Декарт. Cogito ergo sum. Мыслю, следовательно, существую. Нет, братец, тут ты ошибся. Действую, значит, существую.

Перейдя площадь, он задержался, засмотревшись на шпиль, на узкие стрельчатые окна рефектория, на крепкие деревянные двери здания, которые, с точки зрения Чапела, скорее были созданы, чтобы не допускать внутрь, чем чтобы приглашать войти. Утром гробы с телами его погибших товарищей погрузят на борт военного американского самолета, который доставит их на базу ВВС США «Эндрюс», а оттуда их отправят уже к семьям: Кека — в Фоллс-Черч, Гомеса — в Трентон, Сантини — в Буффало. Какому богу станут молиться их близкие? Великодушному божеству, которое обещало бесконечную любовь? Часовщику, который запустил механизм этого мира, но затем отвлекся на более важную игру? Или кровожадному немому истукану, требующему веры, несмотря на всю свою сверхъестественную дикость?

Взгляд на небо, где мерцала одинокая звезда, помог Чапелу обрести столь необходимое душевное спокойствие. Кто бы и что бы ни сотворил все это — а что-то, бесспорно, было в начале начал, — позаботится о нем, когда придет его время. Но вообще человеку надо бы перестать рассчитывать только на Бога и начать делать хоть что-то самому.

Улицы сузились, стало тише, словно он попал в безмолвный каньон. Ему эта тишина подходила. На протяжении целого квартала он оставался в мрачном одиночестве. Затем позади послышалось эхо чужих шагов, и он инстинктивно бросил взгляд через плечо. Какая-то тень исчезла в подворотне. Еще один любитель прогуляться ночью. Пройдя мимо комиссариата полиции, Адам через два квартала вышел на набережную д'Орсэ. Стало чуть более шумно, но это его уже не беспокоило: он прислушивался к тому, что происходит в нем, слушал, как ворочается его собственная растревоженная совесть. В Париже пешеходные переходы могут находиться в полумиле один от другого. Чапел перебежал через шестиполосную дорогу и попал на обзорную площадку, с которой открывался вид на Сену. Мимо прошел ярко освещенный речной трамвайчик, с которого оживленные разговоры и смех доносились сквозь шум проносящихся у него за спиной машин. И сквозь звук глухих ударов его сердца. Он с силой хлопнул себя по ноге. Офис — недалеко от метро. Вам не придется много ходить, мистер Чапел. «А чтоб тебя, Леклерк!» — процедил он сквозь зубы.

Адам пошел вдоль реки на север, избрав своей путеводной звездой Эйфелеву башню. В сотый раз при виде ее у него перехватывало дыхание: залитая сверху донизу светом, она озаряла ночь теплым праздничным сиянием. Он пересек мост Альма и пошел вдоль правого берега Сены, а затем у дворца Шайо повернул обратно и углубился в городские кварталы. Шестнадцатый округ Парижа относился скорее к деловым районам города. Несколько попавшихся по пути ресторанов были закрыты. Магазины смотрели на него темными витринами, в отражениях которых он видел лица своих ушедших из жизни товарищей, какими он их запомнил. Вот Кек собирает систему видеонаблюдения. Гомес стучит кулаком по столу и громко смеется, после того как судья выдает ордер на обыск. Сантини, не отрываясь от «Спортинг ньюс», отпускает какое-то мудреное замечание. И наконец, Бабтист — великан с нежной душой, искавший благословения не у Бога, а у своих двоих детишек. Мальчики, как теперь знал Чапел, семи и четырех лет, остались сиротами — их мать умерла от рака еще раньше отца. Кто расскажет им, что он мертв? Кто лишит надежды их жизни?

Волна ненависти захлестнула его. Он взыщет за смерть своих друзей по полной. Он будет беспощаден. Он станет убивать без сожаления. Он начнет мстить. Чапел рассмеялся над собой. Это он-то, единственный среди агентов, кто не носит оружия. Никогда не стать ему ангелом смерти. Он вырос в доме, где насилие было повседневной нормой, и получил прививку от него на всю жизнь. Он физически не мог быть жестоким. И тем не менее где-то в глубине души он знал, что настанет день, и ему придется пройти подобное испытание. Он попробовал представить себе, как нажимает на спусковой крючок и стреляет, чтобы убить. Бесполезно. У него не получалось вообразить себя в такой ситуации. Тогда он представил, что загораживает собой ребенка, и на этот раз получилось. Он почувствовал спусковой крючок, подавшийся назад под его пальцем, и отдачу при выстреле. И он сказал себе, что если ему придется убить, то именно для этого. Чтобы меньше мальчишек оставалось без отцов, меньше детей бесцельно тратило свои жизни, стараясь заполнить пустоту, образованную внезапной смертью родителя.

То здесь, то там на верхних этажах в окнах появлялся свет. Сара говорила, что Нейи — фешенебельный район, один из самых престижных в Париже. Мало что подтверждало этот факт. На улицах он встретил всего несколько прохожих, хотя для этого часа их можно было ожидать и больше. Машин на дороге почти не было. Одним словом, идеальная улица в идеальном городе.

В конце концов он остановился, и, хотя его дыхание оставалось ровным, пульс бешено стучал, отдавая приказ уходить отсюда. На бело-голубой вывеске было написано «Банкомат», а рядом на табличке с названием улицы — «Сен-Поль, 16-й округ». В этой части города он отметил на карте три красные и две синие точки. Здесь находился эпицентр деятельности Талила. Медленно Чапел повернулся, оглядывая здания вокруг.

«Ты здесь», — прошептал он молчаливым фасадам.

«Я найду тебя», — пообещал он задернутым шторам.

«И тогда, видит бог…» — и здесь ему не хватило слов.

Он не знал, что сделает тогда. Глаза его смотрели обвиняюще, но где-то в глубине души целый хор внутренних голосов требовал ответов на вопросы, которые он никогда не осмелился бы задать вслух. Действительно ли открытый ими след Талила приведет к его сообщникам? Есть ли у него время выследить их? Окажется ли этого достаточно, чтобы предотвратить теракт на американской земле, о котором говорил человек на видеозаписи? Были и более сокровенные вопросы. Готов ли он к тому, чтобы принять брошенный ему вызов? Хватит ли у него опыта, чтобы вести такое расследование?

И снова в который раз в голове складывался ответ — да. Он был уверен, что счет в банке «Монпарнас» поможет им выйти на подручных Талила. И от них удастся получить информацию о месте и времени намеченного теракта. И ему хватит времени остановить их.

Верю, значит, могу.

Для Адама Чапела вера была всепобеждающей силой. Сомнения, колебания, неуверенность — эти слова вели человека к неудаче, поражению и позору. И сегодня, когда он одиноко стоял под мерцающим светом в той части города, в которой никогда раньше не был, он понял, что нужно полагаться только на свою волю к победе, чтобы найти сообщников Талила, помешать им претворить в жизнь их смертоносные планы и не упустить свой единственный шанс прожить жизнь без угрызений совести.

 

23

Около часа ночи, падая от усталости, Чапел вышел из метро. Сознание утратило ясность. Зато о своих правах настойчиво заявило тело: ему требовался викодин, и срочно. На бульваре Сен-Жермен движения почти не было, и он не торопясь перешел улицу. Глубокой ночью большой город окутывают спокойствие и тишина, и тогда малейший шум становится во сто крат сильнее. Прислушавшись, он уловил какой-то знакомый звук метущей метлы, а может, это шаркали по мостовой кожаные подошвы. Сегодня он уже не раз его слышал. Завернув за угол, он нырнул в подворотню и замер, прижавшись к стене. Потом сосчитал до десяти. Тень на тротуаре стала длиннее. Человек приближался, походка раскованная, но уверенная. В арке показалась грива темных волос. Адам узнал белый топик и облегающие брюки.

— Вам не следует носить туфли фирмы «Тодс», — произнес он, выходя на улицу. — И вообще «туфли автомобилиста». Шишечки на подошве при ходьбе издают характерный звук. Я уже раза три обратил на него внимание.

Сара Черчилль резко повернулась к нему, удивленная и, пожалуй, немного испуганная. И хотя уже через секунду она полностью владела собой, Чапел не сомневался, что не забудет этот взгляд ее широко открытых глаз.

— Признаю свою ошибку, — как-то слишком буднично сказала она. — Но они удобные, а я устала.

— Смертельно устали — по-моему, так вы сказали мне некоторое время назад. Может, объяснитесь?

Вздохнув, Сара откинула с плеч волосы и бросила на него неподдельно усталый взгляд:

— Выпьем чего-нибудь?

Он налил ей виски «Джек Дэниэлс» в пластиковый стаканчик из ванной, а сам проглотил викодин и запил его глотком воды из-под крана.

— Я не враг, — сказал он, выходя из ванной и вручая Саре стаканчик. Он слишком устал, чтобы сердиться, и был слишком подозрительным, чтобы просто удивиться. — Почему вы следили за мной? Вам так приказал Гленденнинг? Подлая гадина.

— Ну что вы, инициатива полностью моя. Это у меня в крови, — сказала она так буднично, словно призналась, что любит поиграть в крестики-нолики. Она подняла стаканчик и сказала: — За ваше здоровье!

«Джек Дэниэлс» вмиг исчез, а она даже не поперхнулась.

— Странно, вам не кажется? — спросил он, усаживаясь на край кровати. — В час ночи таскаться по Парижу и играть в прятки.

— Привычка, — ответила она. — Но если вам интересно, то знайте: я так поступаю, только когда мне кто-то нравится.

— Я польщен. И что дальше? Бьете их по голове где-нибудь в темном переулке? Чтоб уж наверняка?

— Вы ничего не понимаете.

— Куда уж мне! Что я вообще способен понять, если не имею ни малейшего представления, кто вы? Сара Черчилль, это ваше настоящее имя? Что касается меня, то я перед вами как на ладони. Меня зовут Адам Алонсо Чапел. Родился двенадцатого ноября тысяча девятьсот семидесятого года в больнице Святого Винсента на Манхэттене. Номер страховки нужен? Могу сообщить.

— Я Сара, — тихо произнесла она. — Сара Анна Черчилль. Родилась второго августа тысяча девятьсот семьдесят пятого года. Я лев, поэтому у нас ничего не получится. Скорпионы и львы не ладят друг с другом. Мой отец, генерал, был десантником. Мама тоже уже умерла. Несчастный случай. Заснула за рулем на шоссе. К счастью, никто больше не пострадал. У меня три старших брата. Двое из них военные. О Фредди я вам уже рассказывала. В МИ-шесть поступила еще в университете, шесть лет назад.

— Заметно, — произнес Чапел. — Пора брать годичный творческий отпуск.

— Нет, я и раньше была такой, — ответила она. — Вечно совала нос куда не просят. В детстве любила бродить по окрестностям деревни, где мы жили. «Шпионить», так я это называла. Никогда не узнаешь человека по-настоящему, пока не увидишь его в тот момент, когда он считает, что его никто не видит. Это затягивает. — Она подошла к окну, отдернула штору и окинула взглядом улицу. — Насколько я могла заметить, вы были слишком возбуждены, чтобы пойти спать. Вот и подумала, пойду прогуляюсь немножко и посмотрю, чем вы станете заниматься.

— Ну и куда, по-вашему, я направлялся?

— Не знаю. Хотя у меня возникал вопрос, не из ребят ли вы старины Гадбуа?

— По-моему, мы сотрудничаем с французами.

— Да, конечно. По правде говоря, я еще никогда не видела такого сотрудничества. Это и заставляет меня нервничать. Они прямо из кожи лезут, чтобы помочь. Чудеса, да и только, это же Гендирекция! Обычно у них снега зимой не выпросишь. Чтобы они встречали кого-то с распростертыми объятиями, да никогда, уж поверьте! А тут вдруг сама любезность, прямо лучшие друзья!.

— Так я, по-вашему, из команды Леклерка? Погодите минутку, дайте переварить.

— Да нет, конечно! Леклерку не обязательно знать, что генерал Гадбуа вас завербовал. Думаете, только террористы используют сетевую организацию практически не связанных между собой групп? — Она пододвинула стул, развернула его и села верхом, сложив руки на спинке. С ее вопросами к ней они разобрались. Но у нее были и свои вопросы. — И, кроме того, почему бы вам не работать на французскую внешнюю разведку? — поинтересовалась она. — Промышленный шпионаж как раз их область. А у вас опыт работы на самом высоком уровне в частном секторе. Наверняка знаете, как подступиться к тем, кто представляет интересы пятисот самых прибыльных компаний Америки. У вас серьезные контакты с правительством. Вы можете задавать вопросы и получать на них ответы. Но помогите же мне, Адам. Видите ли, в этой мозаике мне не хватает одного звена. Почему вы ушли из «Прайс Уотерхаус»? Вы не любите деньги? Вам мало восьмисот тысяч в год? Или у вас жажда власти? Должно же что-то быть. Расскажите, Адам. Никто не уходит просто так, став партнером в двадцать восемь лет. Это все равно что выиграть Олимпийские игры и начисто забыть о славе. Так не делается. У вас был полный набор: внешность, ум, настойчивость. Вас пестовали, готовили к тому, чтобы вы дошли до самого верха карьерной лестницы. А вы в один прекрасный день взяли и все обрубили: «До свидания, я пошел. Заберите себе мое парковочное место, пенсию и все остальное. Пока, ребята. Было здорово». Так, что ли?

— Зарплата составляла восемьсот пятьдесят тысяч, — мрачно усмехнулся Чапел. — Факты лучше не искажать.

Разумеется, они знали о нем все. И было бы странно, если бы Сару не ввели в курс дела. Ведь им предстояло вместе работать.

— Так что же? — спросила она.

— Продолжайте. Горю нетерпением услышать остальное.

— Отлично. — Сара пожала плечами. — Итак, вы вышли из «Прайс Уотерхаус» и побежали куда глаза глядят. Буквально, судя по тому, что мне известно. Следующие два года вы день-деньской только и делали, что в свободную минуту плавали, ездили на велосипеде или бегали. Мало кто может пройти все три этапа марафонского триатлона за десять часов пять минут: это же заплыв на две мили в океане, потом сто десять миль велогонки и потом еще беговой марафон, если вам никак не угомониться. Я сама однажды пробовала. Сошла с дистанции на марафоне: разумом хотелось дойти до финиша, а ноги отказывались нести. Одолела всего шестнадцать миль. А попытаться еще раз духу не хватило. От чего вы убегали, Адам? Это вопрос, который задает себе каждый. Никогда не встречала настолько загнанного человека.

Он не нашелся что сказать в ответ. Ему никогда не удавался самоанализ. И ему не нравилось, что она сидит здесь перед ним и задает вопросы, ответов на которые он старательно избегал всю жизнь. Он видел ее совсем близко, разгоряченную от ходьбы. Пряди волос прилипли ко лбу. Щеки раскраснелись. Топ обтягивал грудь, и сквозь влажную тонкую ткань темнели соски, и он понимал, что на самом деле разговор ее заводит, а знание его подноготной для нее вроде инъекции наркотика.

— Теперь всё? — спросил он.

— Почти, — ответила она, склонив голову набок. — Помогите мне самую малость, и мы покончим с этим. Осталась небольшая, но важная деталь. Ваш отец умер примерно в то же время, так? Застрелился, если не ошибаюсь. Простите за прямоту, но наша профессия не поощряет всякие там деликатности. Почему вы уволились? Вы один из тех бедолаг, которые тратят свою жизнь, пытаясь воплотить чужие ожидания? Когда его не стало, вы решили, что свободны. Угадала? Странно, что вы тоже не покончили жизнь самоубийством. Такое нередко случается и с людьми посильнее вас.

— Думаете, открыли для меня что-то новое? — спросил он, пытаясь говорить непринужденно и не обращать внимания на пульсацию в висках. — Передохните, а еще лучше припасите свой блицанализ для кого-нибудь другого.

— Адам, мне вы можете рассказать, — продолжила она вкрадчивым голосом, который, как ледоруб, вонзался в его сознание. — Уж я-то знаю, что такое требовательный отец. У самой такой был. Любое дело должно быть выполнено наилучшим образом. Высшие баллы в школе. Лучше всех в спорте. Либо победить, либо не браться совсем. Угадала? Приходилось оправдывать ожидания отца. Делать, как он сказал. Быть таким, каким он хотел вас видеть.

— Хватит! — выкрикнул Чапел с такой силой, что боль огнем обдала плечо.

— Так скажите мне!

— Сказать что? Что он был неудачником? Что вечно жаловался? Что злился на весь белый свет? Что, по его мнению, все против него ополчились? Вы это хотите услышать? Вы хотите услышать, что я жил, пытаясь соответствовать его ожиданиям? Чего спрашивать! У вас и так уже есть на все ответы. — Чапел горько усмехнулся. Он терпеть не мог обсуждать свое прошлое, свою семью и вообще ненавидел плакаться в жилетку. Прошлое — мишура. Жизнь здесь и сейчас, а не где-то когда-то. — Ну, теперь-то всё?

Вздохнув, Сара покачала головой и внимательно посмотрела на него:

— Затем наступило одиннадцатое сентября, и это вас спасло. Ваши метания закончились. Вот оно, дело жизни. Смысл существования. Вы нашли свой Грааль. Вас тут же подобрало Казначейство. Не так уж много специалистов с вашим опытом и вашими мозгами. И вот вы занимаетесь тем, чем хотели. Вам так это виделось? Или вы просто искали замену — кого-то, кто вновь потребует от вас невозможного?

— Боюсь, это не ваше дело, — произнес Чапел, обретая спокойствие.

— Позволю себе не согласиться, — ответила Сара. — Вполне вероятно, что однажды наступит день, когда мне придется на вас рассчитывать. Поэтому замечу, что все ваше прошлое — это очень даже мое дело. Если вы слабак с неустойчивой психикой, я хочу узнать об этом сейчас, а не когда будет поздно. Проснитесь же! Вы больше не живете в реальном мире. Теперь вы в мире, который для других не существует. Никто из нас не является здесь тем, за кого себя выдает. Если хотите знать, Жиль Боннар один из наших, из МИ-шесть. Удивлены? Сейчас вы шпион, нечто вроде привидения, нравится вам это или нет. Вы в нашем мире.

Ее слова разносились гулко, словно ему зачитывали обвинительный приговор.

— Вы закончили?

— Не совсем. — С этими словами она подошла к нему и опустилась перед ним на колени. — И вот после всего этого я должна сказать, что до сегодняшнего вечера не знала о вас ничего. Ни кто вы были. Ни что заставило вас уйти с прежней работы. Мне казалось, что все эти разговоры о долге и родине во многом всего лишь бравада, обычное пускание пыли в глаза. Размахивание флагом. Я ошибалась, Адам. И я это поняла. Ошибалась, посчитав вас одним из ребят Гленденнинга. И ошибалась, наверное, решив, что мы с вами похожи. — Она ласково провела пальцем по его щеке. — Посмотрите на себя. Уставший до изнеможения, обожженный, потерявший троих лучших товарищей. И все равно в строю, вкалываете в две смены, а могли бы еще три недели отсыпаться в больнице, получать свои обезболивающие. Выходите из игры, пока можно. Это настоящее дело. Вы не созданы для этого.

Он поймал ее взгляд:

— То же самое мне сказал Кармине Сантини. Вы оба не правы.

Ее руки соскользнули на его грудь и начали нежно растирать ее.

— Как плечо?

— Болит убийственно, — признался он.

Она целовала его в шею, в подбородок, в щеки.

— Что же нам с вами делать?

Ее губы коснулись его губ. Он ответил на их прикосновение и почувствовал их вкус. Происходило ли все это на самом деле? Нравится ли он ей? Хочет ли она его? Или это всего лишь один из ее приемов и сейчас он у нее в руках как пешка, участвующая в какой-то более крупной игре? Вопросы растворились в потоке удовольствия. Он провел пальцами по ее щеке. При его прикосновении она закрыла глаза, поднесла его пальцы ко рту и поцеловала. Он задрожал, тело его расслабилось. Так хорошо. Знала ли она, что у него уже год не было женщины? Конечно знала. Она знала о нем все, так почему бы ей не знать и об этом?

Он был в смятении, он досадовал на себя, неизвестно, чего в нем было больше, только Чапел оттолкнул Сару и встал. Она не соблазняла, она уничтожала его.

— Вам лучше уйти, — произнес он.

Сара пристально смотрела на него снизу вверх. Протянув руку, она провела рукой вверх по его ноге.

У него кружилась голова, он терял сопротивление.

— Сара, нет.

— Адам, я же вижу по вашим глазам, чего вам не хватает.

— Может быть, — ответил он. — Но я сам выберу, кто мне нужен.

Она поднялась на ноги и снова поцеловала его в губы.

— Мы нужны друг другу.

Он решительно отстранил ее руки и отступил на шаг.

— Уходите, — произнес он, открывая дверь в коридор.

— Не лезьте вы в эту кашу, вы не продержитесь и минуты, — почти шепотом сказала она.

— Почему?

— Вы слишком честный. Неужели вы сами не понимаете? Вы последний порядочный человек.

Не оглядываясь, Сара пошла по коридору.

 

24

В просторной гостиной в доме номер шесть на рю де ля Виктуар владелец «Королевских ювелиров» Рафи Бубилас вместе с лучшими друзьями отмечал свое освобождение из застенков Казарм Мортье. Они пили шампанское, закусывали канапе и сердечно похлопывали его по спине. В свете изумительной хрустальной люстры, на фоне высоких, от пола до потолка, окон, собравшиеся выглядели как актеры на сцене. Пригнувшись за стеной, окружающей сад, Леклерк видел особняк восемнадцатого века словно на ладони.

Двери на террасу открылись, в сад вышли мужчина и женщина, вслед им доносились стремительные ритмы бразильской самбы. Чиркнула спичка, и от сигареты поплыл в ночь горьковато-сладкий запах марихуаны.

Подождав, пока парочка уйдет, Леклерк щелкнул пальцами. Тут же на землю рядом с ним упал одетый во все черное человек, затем — другой. Агентов звали Гийо и Шмид.

— Их шестеро, — сказал Леклерк. — Вместе с адвокатшей. И пора бы уже им расходиться.

Достав сотовый телефон, Гийо набрал домашний номер Бубиласа. Молодая женщина прошла через гостиную и сняла трубку.

— Мадам, вас беспокоят из полиции. От ваших соседей к нам поступила жалоба на шум. И уже не в первый раз. Наверное, пора закончить вечеринку. Или предпочитаете, чтобы к вам выслали наряд полиции?

На вежливый вопрос женщина ответила не очень учтиво, но послушно передала сообщение Бубиласу, живо описав, как она отшила этих легавых. Даже с расстояния двадцати метров было ясно, что Бубилас не оценил ее чувство юмора. Отставив бокал, он подошел к своей адвокатше и что-то шепнул ей на ухо. Через несколько минут гости начали расходиться. Когда колокола собора Сен-Мишель звонили полночь, адвокатша, надев берет, чмокнула Бубиласа в щеку и тоже ушла. В доме остались только он и молодая женщина — его подруга.

— Наш выход, — мрачно произнес Леклерк.

Натянув маску, он пересек лужайку. Все трое двигались бесшумно, словно тени в непроглядной ночи. Добравшись до террасы, они упали в траву и перекатились к стене. Леклерк поднял голову и быстро осмотрел гостиную: уставленные бокалами столы, переполненные пепельницы. Зеркальце на кофейном столике украшала миниатюрная горка кокаина. Людей он не видел.

Жестом указав на соседнюю комнату, Леклерк по-пластунски прополз вдоль стены до следующего окна и снова приподнял голову. Это был кабинет Бубиласа, и сам виновник торжества только что вошел туда. Пройдя прямо к массивному письменному столу, он взял серебряную трубочку и, запрокидывая голову, втянул дорожку кокаина, ворча от удовольствия, как нажравшаяся свинья. В комнату вошла та самая женщина, слишком молодая, слишком светловолосая и слишком красивая для такого тучного борова, как Бубилас. Ее взгляд упал на кокаин, и на лице появилась целлулоидная улыбка. Без всякой видимой радости она, последовав его примеру, собрала на палец остатки белого порошка и втерла в десны. Скользящей походкой она подошла к Бубиласу, прижалась к нему.

Леклерк повел своих людей обратно к террасе. Перепрыгнув каменное ограждение, он добрался до двери и дернул ручку. Заперто. С помощью складного ножа он вскрыл замок, похоже такой же древний, как и сам особняк. Одно движение руки, и замок сдался.

Продвигаясь по дому бесшумно, как привидение, Леклерк, сжимая в руке беретту с глушителем, втайне надеялся, что его обнаружат и дадут повод применить оружие. Из едва освещенного кабинета доносились стоны. Еще шаг, и он остановился около двери. Женщина стояла на коленях, ее голова дергалась, как отбойный молоток, но требуемого результата не получалось. Время от времени она останавливалась и спрашивала:

— Так хорошо?

Леклерк поднял руку и стал отсчитывать, разгибая пальцы: «Три… два… один…»

Они набросились на Бубиласа прежде, чем он сообразил, что происходит. Женщина лежала на полу с мягкими наручниками на руках и с кляпом во рту, для верности заклеенным поверх еще и скотчем.

— Выведите ее отсюда, — приказал Леклерк.

Бубилас по-прежнему не шевелился: ему в челюсть уперся глушитель. Его брюки сползли до самого пола и лежали комом вокруг лодыжек. Леклерк бросил взгляд на его пах:

— Мне говорили, что от кокаина потенция ухудшается, но не знал, что она пропадает совсем.

С этими словами он ударил Бубиласа в живот. Просто потому, что захотелось. Потому, что требовалось сорвать злость. Зато немного позже, когда эта тварь его доведет, он сможет сдержаться и не убить его.

— Добрый вечер, Рафи. Помнишь меня?

— Да, добрый вечер, капитан.

Бубилас сел на кожаный диван. Гийо встал у него за спиной, опустив руку на плечо ювелиру.

— Пришло время поговорить по душам, — произнес Леклерк, придвигаясь так, чтобы смотреть Бубиласу прямо в лицо. — Скажу откровенно, меня нисколько не беспокоят такие вещи, как суд и всякие там заявления и показания. Мне на них начхать. Я здесь не для того, чтобы искать справедливость, с меня хватит честных ответов. Я здесь для того, чтобы кое-что не случилось в другом месте. Это ясно? Кое-что нехорошее. Ты отвечаешь на вопросы, и я со своими друзьями ухожу. И все довольны. Но если вздумаешь строить из себя крутого парня, все пройдет не так гладко. Во-первых, вон там у тебя кокаин. Сколько тут? Граммов тридцать, наверное, будет? Я уж не говорю о той горке на столике. Что случилось: гости не заслужили хорошую дозу? А если я поищу, наверняка ведь найду и больше? — Бубилас промолчал, и Леклерк похлопал его по щеке. — Ладно, начнем с более простого. Что скажешь? Да? Нет?

И снова ответа не последовало.

Бубиласу было лет пятьдесят. Болезненный цвет лица. Несколько жидких длинных прядей собраны на затылке в хвост. От бедняги исходили волны страха, по лбу градом катился пот.

— Сколько денег ты вчера передал Талилу?

— Пять тысяч долларов, — ответил Бубилас.

— Да ну? — Поднявшись, Леклерк подошел к письменному столу и взял открытую бутылку шампанского «Тэтэнжэ». Сделав глоток и пробормотав «неплохо», он вернулся на прежнее место и встал перед Бубиласом. Он хотел дать тому несколько секунд здраво подумать над ответом. — Сегодня это твоя первая и последняя ложь, лады? Давай представим, что я твой старый друг. Никаких секретов. Поехали сначала. Так сколько?

— Пятьдесят тысяч.

Он опустил взгляд вниз и метнул его влево — мимолетное движение, словно моргнул, но Леклерка специально учили подмечать такое. Это была ложь.

Быстро и очень умело, одним толчком в лоб, он запрокинул голову Бубиласа на спинку дивана. Хорошенько взболтав шампанское и положив большой палец на рот, он приставил бутылку к задранному вверх носу, и струйка шампанского полилась прямо в носовую полость. Бубилас завопил, и Гийо тут же запихал ему в рот кляп из полотенца. Тело конвульсивно задергалось, когда жидкость попала в дыхательное горло и потекла в легкие. Леклерку дали понять, что захлебнуться шампанским не слишком приятно.

В гостиной все еще играла музыка. Леклерк прислушался к жизнерадостной мелодии самбы. На стене над фиолетовой кушеткой висела абстрактная картина. Сколько же стоит содержать такой дом, покупать наркотики, женщин, произведения искусства и почему все эти бешеные деньги не прибавили Бубиласу ни капельки здравого смысла?

— Вытащи кляп, — приказал Леклерк Гийо. Тот извлек полотенце. Леклерк отставил бутылку с шампанским. — Так сколько?

Бубилас судорожно хватал ртом воздух:

— Пятьсот тысяч.

Вскочив на ноги, Леклерк схватил Бубиласа за волосы и с силой дернул:

— Пятьсот тысяч чего? Евро? Долларов? Фунтов?

— Долларов.

— На кого работал Талил?

— Не знаю.

Леклерк взялся за бутылку:

— На кого работал Талил?

— Правда не знаю: это была обычная сделка между агентами — господином Бхатией и мной, — залепетал Бубилас с перекошенным от страха и мокрым от шампанского лицом. — Я не знаю его клиентов.

— Когда тебе поручают передать другому пятьсот тысяч долларов, надо спрашивать. — Леклерк потряс бутылкой. — Итак, на кого он работал?

Закрыв глаза, Бубилас покачал головой:

— Я не…

Леклерк снова с силой запрокинул ему голову и принялся лить в нос шампанское. Стоя над Бубиласом, он попеременно то встряхивал бутылку, то вливал шампанское, встряхивал и вливал, встряхивал и вливал, пока в бутылке ничего не осталось. Тогда он отбросил ее на пол.

— Пожалуйста, — еле выдавил Бубилас, хватая ртом воздух, — пожалуйста… не заставляйте меня… не надо… я не скажу…

Леклерк ударил его по лицу, и Бубилас замолчал.

— Никто не знает, что я здесь, — произнес Леклерк. — Советую тебе держать язык за зубами, пока твоя адвокатша не добилась освобождения. Ты у нас крепкий орешек. Можешь говорить все, что угодно. Но не смей говорить, что ты не скажешь. Если не скажешь мне, обещаю: ты никому и никогда ничего не скажешь. На кого работал Талил?

Страх, тревога, стыд, надежда — все отразилось в лице Бубиласа: он судорожно искал уважительную причину, которая позволила бы ему заговорить. Немного отдернув рукав, Леклерк посмотрел на часы: 00.07. Впереди еще вся ночь.

— На кого? — заорал он, наклонившись к самому лицу ювелира.

— Это только бизнес. Я имею в виду Мишеля. Газеты называли его Талилом. Несколько раз я помогал ему с камешками из Сьерра-Леоне, Нигерии и всяких таких мест. Помог продать ребятам из Антверпена. Все, что не идет через картели, уходит туда.

Картели. В данном случае, конечно, имелись в виду «Де Бирс» и «Русдиамант», а не колумбийские наркокартели Медельина и Кали. Камешки, которые он продавал с такой беспечностью, были известны как «спорные алмазы». Их добывали местные главари, а на вырученные от продажи деньги творили всякие ужасы. Леклерк достаточно знал Африку. Двойная ампутация с помощью тупого мачете. Надругательства над девочками-подростками. Принудительная вербовка детей до пятнадцати лет в частные армии. И конечно, убийства. Убийства, убийства и убийства. Головная боль вернулась и теперь пульсировала где-то глубоко за глазами.

— Так это Талил поставлял камешки? — спросил он.

— Я знал его как Мишеля. Мишель Фуке. Клянусь вам.

— Сколько раз?

— Раз десять, наверное. Обычно он приносил несколько сотен каратов необработанных алмазов. Какие-то были хороши, а какие-то просто мусор.

Леклерк вспомнил свой разговор с Чапелом в начале этого вечера. Тот высказал ему предположение, что Талил на какое-то время уезжал из города.

— Их всегда приносил Мишель?

— Да.

Леклерк приказал Гийо найти еще шампанского. Желательно большую бутылку.

— Твой последний шанс.

— Однажды приходил другой человек. Я встретился с ним поздно ночью. В баре «Будда». Там внутри очень темно. Я и видел-то его всего минуты две. Он передал мне контейнер с камнями, и я сразу ушел. Но даже тогда я понял, что ему это не нравится. Красивый мужчина. Коротко подстриженные волосы. Серьезный. Чувствуется, что не простой.

— Сколько ему было лет?

— От сорока до сорока пяти.

— Когда это случилось?

— Год назад. По-моему, в апреле.

— Имя?

— Анж, — чуть слышно произнес Бубилас. — Месье Анж.

— И как ты с ним расплатился? Только правду!

— Перевел деньги в Германию, в Объединенный банк Дрездена. На счет Благотворительного фонда Святой земли. Мой банк может подтвердить. Банк «Лионский кредит». Спросите господина Монако. Я не вру. Вот увидите.

— А этот месье Анж, он связан с «Хиджрой»? — Леклерк выпалил название организации, но по лицу Бубиласа стало ясно, что ему ничего о ней не известно: взгляд оставался безнадежно направленным вниз.

— Он… месье Анж…

Если бы Леклерк взял ордер на арест Бубиласа, он посадил бы того составить фоторобот, но к тому времени, когда он этот ордер получит, желание сотрудничать у Бубиласа пропадет. Ордер. Леклерк усмехнулся: как ему могла прийти такая странная мысль? Вот что значит наведаться в «Сюртэ». В Управлении криминальной полиции он провел всего лишь час и уже начал думать как полицейский. Правда заключалась в том, что завтра утром, в девять часов, Бубилас будет изо всех сил кричать у своей адвокатши о жестоком обращении, которому его подвергла французская спецслужба. А эта дамочка, в свою очередь, проест плешь старине Гадбуа, и тогда Гадбуа позвонит Леклерку. И единственный ордер, который увидит Леклерк, будет выписан уже на его собственный арест. И кому все это дерьмо нужно? Поднимаясь, он бросил последний презрительный взгляд на Бубиласа. Вот гнида!

— Ладно, ребята, подождите снаружи.

Шмид и Гийо вышли из комнаты. Леклерк подошел к двери. Боль, пульсирующая в голове, усиливалась.

— Это все? — спросил Бубилас, с хныканьем пытаясь натянуть брюки. — Вы закончили со мной?

— Что-то не так? Тебе мало?

Бубилас замотал головой, сжимаясь, словно в ожидании удара.

— Леклерк, я же знаю, это ты. Узнал по голосу. Нельзя так поступать с людьми. Мучить, заставлять отвечать на твои вопросы. Ты же понимаешь, это не пройдет ни в одном суде.

— Да и ладно. До суда дело не дойдет.

— Нет уж, дойдет, — сквозь слезы настаивал Бубилас. — Врываешься в дом порядочного человека, издеваешься над ним. До суда дойдет обязательно. Где твои друзья? Отправились наверх к Лизетте? Ну так догоняй их, чего уж. К обвинениям я добавлю еще и изнасилование.

— К обвинениям? — Что-то щелкнуло внутри Леклерка. Секунду он сохранял спокойствие, уже решив поставить точку, хоть Бубилас и был ему противен. Но в следующее мгновение у него вдруг возникло ощущение, что это его мучили и теперь его очередь требовать возмездия. Бросившись через комнату, он прижал дуло пистолета к шее ювелира. — Советую тебе не болтать о твоих сегодняшних ночных гостях. Куда бы ты ни сбежал, я все равно тебя найду. Сегодня ты немножко искупался в шампанском. Считай, тебя предупредили, чтобы вел порядочную жизнь. Если вынудишь меня вернуться, я сверну тебе шею. И знаешь, что самое ужасное? Я сделаю это, когда ты будешь спать. Ты даже не узнаешь о моем появлении. Понял?

Бубилас задрожал и кивнул.

— Ну вот и молодец, — сказал Леклерк. — В таком случае спокойной ночи.

 

25

Закрыв дверь в свою комнату, Жорж Габриэль сбросил кроссовки и упал на кровать.

— Нет! — закричал он, зарывшись лицом в подушку и стуча кулаком по постели.

Завтра он покидает Париж. Навсегда. После того, что приказал ему сделать отец, он никогда не сможет сюда вернуться. Мысль о побеге приводила в ужас. Он чувствовал себя маленьким мальчиком. Хотелось спрятаться и плакать. Хотелось кому-нибудь пожаловаться, что так не честно, но рядом не было никого, кто бы выслушал. Ни Амины, третьей жены его отца. Ни его настоящей мамы… где бы она ни была. Ни его младших братьев и сестер. Была только Клодин. Но она не член семьи.

Клодин. Когда он мысленно произнес это имя, по спине пробежал легкий приятный холодок. «Я не оставлю тебя», — пообещал он со всей страстью, на какую только способен юноша его лет.

Сев на кровати, он подтянул колени к груди и обвел взглядом заставленную мебелью комнату, в которой провел двенадцать лет. С плакатов на одной стене на него смотрели Бэкхем, Роналдо, Луиш Фигу и несравненный Зидан. На противоположной, в рамке, висело лишь изображение Каабы с тысячами поломников вокруг. Компакт-диски были убраны в две хромированные башни, в которых записи групп «Перл Джем» и «Крид» соседствовали с записями Нусрата Фатеха Али Хана и Салифа Кейты. У этой же стены стоял аккуратно скатанный личный коврик для молитвы. Украшенная автографами фотография команды, выигравшей Кубок мира в 1998 году, висела на самом почетном месте, на шкафу, рядом с письменным столом, за которым он провел бесчисленные часы, добиваясь успехов в учебе, чтобы оправдать отцовские ожидания. Когда он три года подряд получал только отличные оценки, отец наградил его, подарив стереосистему фирмы «Банг энд Олуфсен». Но куда больше значило для него то, что отец притянул его к груди и не отпускал несколько секунд, а затем расцеловал в обе щеки. Жорж никогда не забудет, каким огнем горели глаза отца, как его буквально распирало от гордости за сына.

Спрыгнув на пол, Жорж Габриэль схватил две гири по пятнадцати килограммов каждая и сделал несколько упражнений. Он чувствовал на себе отцовский взгляд — в нем, как и прежде, была гордость за сына, но появилась и настороженность. Непререкаемость. Из сына Жорж превратился в бойца. С той же ответственностью и тем же наказанием за провал, как для всех. Дышать стало тяжелее, руки налились усталостью. Что бы ни было, он не подведет отца. Он даже мысли такой не допускал.

Подняв гири тридцать раз, он отставил их в сторону и посмотрел на себя в зеркало. Бицепсы чуть заметно подрагивали. Проверив, что дверь надежно заперта, он покопался в платяном шкафу. Тайником служил носок в глубине второй полки. Он достал трубку и набил ее. Окно было приоткрыто, и в щель проникал прохладный ночной ветерок. Он сделал затяжку и надолго задержал дыхание. Когда выдохнул, изо рта почти не вышло дыма. Убрав в носок остатки травы, он улыбнулся. Амина наверняка знает, но не скажет отцу ни слова. Они делились секретами, как друзья. Амина знала и о Клодин. Она спрашивала, как отец Клодин позволяет дочери встречаться с молодым человеком, за которого она никогда не выйдет замуж, и с замиранием сердца слушала рассказы Жоржа о планах подружки изучать медицину и стать кардиохирургом. Он даже показывал Амине фотографию Клодин.

Пошарив рукой под полкой, он отклеил скотч и высвободил фотографию. Снова бросив взгляд на дверь, он извлек фото на свет. Светловолосая умница с зелеными кошачьими глазами. По рождению она была католичкой, но к девятнадцати годам превратилась в законченную атеистку. На обороте фотографии она написала: «От всего сердца моему навеки любимому».

Более опасной контрабанды в этом доме представить было нельзя.

Жорж горько улыбнулся. Ее «навеки любимый» меньше чем через двадцать четыре часа навсегда улетает в Дубай. Безутешный, он вернул фотографию на место. Не про все он рассказывал Амине: так, он не открыл ей, что одно только прикосновение руки Клодин делает его счастливым на неделю, а одна ее слабая улыбка заставляет бешено биться его сердце. Он не говорил, что иногда они занимаются любовью и он хочет на ней жениться. Такое не поняла бы даже Амина.

Недавно он говорил с ней о правах женщин. Он сказал ей, что она не обязана оставаться весь день дома, смотреть за детьми и постоянно готовить еду. Не обязана соглашаться с каждым словом его отца. Позже, в тот же вечер, он слышал, как она сказала отцу, что завтра собирается за покупками с подругой, с которой здесь познакомилась, с такой же кафиркой, как и Клодин. Ласково и взволнованно она сообщила мужу, что ее не будет дома почти до вечера, и попросила его вернуться домой пораньше, чтобы присмотреть за детьми и покормить их ужином. И тогда послышался безобразный смех и ужасный удар, от которого Жорж вздрогнул, словно его хлестнули кнутом. Ему показалось, что весь первый этаж их дома содрогнулся, когда Амина упада на пол.

От страха Жорж не решился спуститься вниз и посмотреть, как она там. Странно, но на следующий день Амина поблагодарила его, сказав, что ей лучше знать свое место. С тех пор она не спрашивала про Клодин.

В комнате вдруг стало очень тихо, и он отчетливо слышал, как стучит сердце. Домашние все спали. До него не долетало ни звука. Во рту пересохло, и он знал, что не от жажды.

— «Хиджра», — прошептал он. Начало новой жизни.

Жорж Габриэль ущипнул себя, чтобы убедиться, что все это ему не снится.

Это слово будоражило его. А как могло быть иначе, если он слышал его всю жизнь? С него день начинался и им заканчивался. Жорж ел с ним, дышал с ним, спал с ним. Он вдруг ясно осознал предназначение своей семьи. И вместе с тем ответственность, возложенную на него отцом.

На письменном столе билет на самолет лежал рядом с кинжалом — по словам отца, итальянской работы. Он был сделан специально, чтобы убивать с близкого расстояния. Вытащив клинок из ножен, Жорж коснулся острия. На пальце выступила капелька крови. Слизнув ее, он развернул план больницы Сальпетриер и кинжалом провел путь от парковки до ожогового отделения на третьем этаже. Он нашел входы и постарался хорошенько запомнить их местоположение. Затем он определил, где находятся лестницы, где охрана, а где сестринские посты. Пробраться внутрь было нетрудно. Больница представляла собой обширный комплекс, занимающий три городских квартала. Входов имелось с десяток, но все охранялись обыкновенным дежурным. Никаких металлоискателей. Никаких специальных камер наблюдения. Проблема заключалась в его решимости: хватит ли ему мужества выполнить задание и убраться быстро и по-тихому?

Отодвинув карту, он открыл билет и достал оттуда фотографию человека, которого должен убить. Скорее всего, это была копия фотографии на паспорт. Довольно молодой мужчина, но в нем уже ничего мальчишеского. Изучающий взгляд. Волевые губы. Нижняя челюсть немного выдается вперед. Мускулистая шея. Не хотелось бы драться с ним, хотя от бомбы Талила у него обширный ожог. Если что, удар по плечу вызовет сильнейшую боль, которая временно выведет его из строя. Но беспокоиться не о чем. Американец ничего не заподозрит, и Жорж легко справится с ним, если будет действовать быстро и решительно.

С кинжалом в руке Жорж встал из-за стола. Приняв боевую стойку, он выполнил несколько контрольных движений, как его учили в лагере в долине Бекаа: упреждение, выпад, блок, удар и выдох со звуком при нанесении смертельного удара. Было жарко, его обнаженное тело блестело от пота.

— Я Утайби, — пробормотал он своему отражению, убирая кинжал в ножны, — «Хиджра», это моя судьба. Я Утайби. Пустыня мой дом.

Он произносил эти слова, а его убежденность слабела и исчезала от греховной улыбки страстной молодой женщины с золотистыми волосами и изящной фигуркой. Безвольно уронив руки, он замер, в первый раз осознав, что больше ни в чем не уверен — ни в своем имени, ни в своем предназначении, ни даже в своей семье.

 

26

Тяжелые вирджинские сумерки обрушили свой бархатный молот на Гленденнинга, едва он, пригнув голову, ступил из самолета на трап. Было только начало девятого. Вдали, над армией дубов с переплетенными ветвями и почетным караулом из плакучих ив, солнце отступало за горизонт. Самолет стоял у самого конца взлетно-посадочной полосы Международного аэропорта Далласа. Когда рев очередного улетающего самолета растаял вдали, лягушки вновь вплели довольное бойкое кваканье в монотонную песню одинокой цикады.

Алан Холси ждал у трапа:

— С возвращением, Оуэн. Как вы себя чувствуете?

— Путешествия становятся длиннее, а дни короче. Если это слишком витиевато, выражусь иначе: дерьмово.

Холси повел Гленденнинга к автомобилю и распахнул перед ним заднюю дверцу.

— Могу представить. В штабном кабинете для вас накрыт ужин. Сейчас там Сайкс из ФБР — хочет взглянуть на доставленный вещдок.

— Если стейк, то пусть хорошенько прожарят, — сказал Гленденнинг. — Проклятые лягушатники подали мне на ланч антрекот, который, ей-богу, был еще живой, аж подрагивал. Они называют его «блё», синий то бишь, и презирают всех, кто не признает, что после беарнского соуса, изобретенного Эскофье, человечество ничего лучшего не придумало.

— Как насчет куриного стейка по-деревенски, с тушеной морковью и картофельным пюре?

— Если к этому полагается добрая чашка кофе, то отлично.

— Чашка? Да хоть ведро! Моя кофеварка «Мистер Кофе» к вашим услугам.

— Какой кофе? Надеюсь, «Максвелл Хаус»?

— Или ничего, или самое лучшее.

В первый раз за сегодняшний день Гленденнинг усмехнулся.

— Теперь я понимаю, зачем надо было забирать у Казначейства ЦОЗСТ.

Поездка в Лэнгли заняла пятнадцать минут. Пройдя досмотр, Гленденнинг и Холси поднялись на служебном лифте на шестой этаж и прошли прямо в штабной кабинет в конце восточного крыла. На столе лежали сервировочные коврики с салфетками и серебряными столовыми приборами. На буфете серебряные подносы. За столом сидел человек и кусочком хлеба подбирал с тарелки остатки пюре. Увидев вошедших, он вскочил с кресла и вытер рот рукавом.

— Привет, Глен, — поздоровался Шелдон Сайкс, приветствуя коллегу. — Не знал, когда ты приедешь, поэтому похозяйничал тут.

Наполовину ученый, наполовину чиновник, этот фэбээровец был техническим посредником между ФБР и ЦРУ. Видеть его постоянно улыбающуюся физиономию Гленденнингу не очень хотелось.

— Ничего страшного, — ответил Гленденнинг. Хотя он и не подал виду, беспардонность этого типа его покоробила. — Тем более что тебе надо поторапливаться. Я вот что привез. — Открыв чемоданчик, он достал компакт-диск и объяснил, что это копия видеозаписи, найденной в квартире Мохаммеда аль-Талила. — Предположительно в самом конце эти весельчаки случайно запечатлели лицо еще одного человека, находившегося в комнате. Возможно, сообщника. Когда говорящий подойдет к камере, посмотри на его солнечные очки. Мы практически уверены, что в них отражается кто-то, при сем присутствовавший. Увеличивай изображение, колдуй как хочешь, но скажи мне, кто это или что это.

Сайкс протянул руку, но Гленденнинг еще на пару секунд задержал диск в руке:

— Это сверхсрочно и сверхсекретно. Ты лично отвечаешь за тех, кто будет иметь к нему доступ. Ни слова из этой записи не должно просочиться наружу.

— Так точно, сэр.

— И еще вот что, Сайкс. Нехорошо заставлять президента ждать.

Когда Сайкс, накинув плащ, выбежал из штабного кабинета, Гленденнинг задумался над тем, каким чудом этот человек оказался в Лэнгли. Давно прошли те времена, когда два агентства работали рука об руку. После выводов сенатского комитета Черча, который в середине семидесятых годов расследовал случаи превышения Федеральным бюро своих полномочий, после бесконечных скандальных провокаций со стороны ЦРУ за пределами Соединенных Штатов — после всего этого были приняты законы, удерживающие эти две организации на уровне номинального сотрудничества. ФБР занималось внутренними проблемами, ЦРУ — внешними. И вместе, как говорится, им не сойтись. Патриотический акт все изменил, и с созданием Департамента безопасности США стало казаться, что их сотрудничество может получить новый импульс в рамках некой единой структуры, агентства внутренней разведки наподобие британской МИ-5.

Холси присел на край стола:

— Вы долго здесь пробудете?

— Час или около того. Завтра утром у меня встреча с шишками из сенатского банковского комитета. Добрый сенатор Лич хочет, видишь ли, урезать наш бюджет в обмен на одноразовые вливания в виде госфинансирования отдельных проектов, о чем нам в последнее время постоянно талдычат его благодетели-банкиры. Ха! Старика удар может хватить, когда он узнает, во сколько нам обходится операция «Кровавые деньги».

— Насчет сократить, это он серьезно?

— Серьезно? Да он хочет наш бюджет ополовинить! Говорит, эти деньги лучше отдать действующей армии. Пентагон или Департамент безопасности его и иже с ним более чем устраивает. А вот все, что мы делаем, им явно не по нутру. Вопят про конфиденциальность вкладов, про избыточный надзор. Права их клиентов нарушаются! Да плевать они хотели на права своих клиентов. Просто не хотят раскошеливаться — мы требуем от них отчетности по вкладам, отчетов о подозрительной деятельности, а для них это дополнительные расходы, вот и все. Не желают согласиться с тем, что вычислять плохих парней не только наше дело, но и их тоже.

— Вы их там приструните. Скажите, чтобы оставили наш бюджет в покое. Если «Хиджра» станет для всех геморроем, а я чую, что может стать, то важным банкирам старины Лича это обойдется гораздо дороже. — Холси пошел к выходу, но задержался в дверях. — Слушайте, Глен, не возражаете, если я кое-что спрошу? Ну, так, без протокола.

— Валяй.

— Что за ерунда все-таки там произошла?

Гленденнинг взглянул на него с беспокойством:

— Пока не знаю. На поверхности дело выглядит так, будто французы промахнулись и предприняли кавалерийский наскок, вместо того чтобы подождать, когда мышеловка захлопнется. Только есть одна неувязка…

— Какая?

— Непонятно, почему у Талила не нашли деньги.

Если подозрения Гленденнинга и передались Холси, то виду он не подал:

— М-да, ушлые черти засели в этой «Хиджре».

Заместитель директора ЦРУ по оперативной работе чувствовал себя так, будто плывет по течению, и в то же время ему было как-то не по себе. Его взгляд блуждал по кабинету, ни на чем не задерживаясь дольше секунды.

— Может быть, — ответил он, — а может, все гораздо серьезнее.

Наконец дома, в тепле, уютно устроившись у себя в кабинете и уже со вторым бокалом бренди, Оуэн Гленденнинг снял трубку телефона и набрал номер в Женеве. Его мысли занимали не Адам Чапел, не Сара Черчилль и не кто-то еще из группы «Кровавые деньги», разыскивающей боевиков «Хиджры». Был час ночи. Личное время.

— Алло, — ответил красивый женский голос.

— Доброе утро, любимая. Надеюсь, не разбудил тебя?

— Глен… Ты уже вернулся? Я же просила тебя не звонить. Это слишком опасно. Давай не сейчас.

— Да гори оно все белым пламенем, Клэр! Если юристы Мегги хотят прослушивать мой телефон, пусть слушают. Что нового они откроют?

— Но у тебя же скоро суд. И этот звонок может все усложнить.

— Вряд ли. Она и так уже получает все мои деньги, по крайней мере те, до которых сумела добраться. Я решил, пусть подавится. Если президент не захочет меня понять, что ж, подам заявление об отставке.

Гленденнинг прикрыл глаза, и образ Клэр Шарис проник ему в душу и согрел тело так, как не согрело бы никакое количество бренди. Она была француженка, миниатюрная брюнетка тридцати пяти лет, с гибкой фигуркой танцовщицы, черными глазами и саркастической улыбкой. Упрямая как осел, ругаться умела, как заправский морской пехотинец. Она вязала ему шерстяные свитеры, которые всякий раз получались слишком большими, и готовила ему деликатесы, которых хватило бы на целую армию. «Покушай, малыш», — уговаривала она его по-французски, придвинув поближе стул и наблюдая с видом обожающей матери, как он ест. Однажды Гленденнинг поинтересовался, зачем такой красивой девушке, как она, такая кляча, как он. Она буквально вставала на дыбы: «У меня лучший мужчина в мире, и никто другой мне не нужен».

— Как продвинулись твои дела, пока был в Париже? — спросила Клэр.

— Не особо, но кое-что интересное нашли.

— Вся Европа в страхе. Служба безопасности в нашем офисе ужас что устроила. В ООН я проработала семь лет, но такого не помню. Сегодня утром на входе с людьми обращались так, словно они террористы. «Опять угроза теракта», — сказали охранники. «Видите ли, — говорю я им, — у меня есть неотложные дела. Лекарства, которые надо срочно отгрузить. Дети ждут. Сегодня. Сегодня утром». Но никого это не волнует. «Безопасность», — говорят. Очередь перед дверью была такая, что мне пришлось ждать час, пока я смогла войти в здание. — Она вдруг прервала свой монолог. — Ой, Глен, прости, думаю только о себе. Ты узнал, что это за люди?

— Не совсем, но такое впечатление, что… — Он осекся на полуслове. — Я бы с радостью рассказал тебе больше, но ты же понимаешь, нельзя. — Приподнявшись, он поменял позу и сел в кожаном кресле более прямо. Рядом горела лампа, остальная комната оставалась в темноте. Чтобы согреться, Гленденнинг натянул на ноги одеяло. — Ты себе не представляешь, как трудно было находиться совсем рядом с тобой и не иметь возможности повидаться.

— Я скучаю по тебе, мой милый.

Гленденнинг вздохнул от тоски по ней:

— И я скучаю по тебе. Как ты себя чувствуешь?

— Неплохо. В понедельник начали второй курс терапии. Рвоты пока нет, по-моему, это хороший признак.

— А боли?

— На этой неделе я иду на прием к доктору бен-Ами. Он обещал мне чудо.

— Три дня, — прошептал он, считая дни до той минуты, когда сможет наконец заключить ее в объятия.

— Да, мой дорогой. Три дня.

— Ты уже выбрала платье? Только что-нибудь не слишком сексуальное. Нельзя шокировать наших уважаемых гостей.

— Любая юбка выше щиколоток их шокирует. Они дикари.

— Да ладно тебе, Клэр, — нежно пожурил он ее, но в глубине души согласился с ней.

— Это же правда. Они обращаются с женщинами несносно… это просто бессовестно.

— Но они гости президента, поэтому придется отнестись к ним с должным уважением.

— Надо мне явиться на прием топлес — голой по пояс. «Ах, как это по-французски!» — скажут они. — Клэр восхитительно рассмеялась собственной шутке. — Как по-твоему, пустят меня в таком виде?

Представив ее обнаженной, он сдержался, чтобы не ответить ей совсем не по-джентльменски.

— В дипломатическом мире случится, мягко говоря, переполох.

— Но это был бы для них хороший урок.

— Несомненно, моя дорогая.

— Жаль, что ты не сумел заглянуть.

На мгновение они оба замолчали, и это молчание было до краев наполнено радостями и разочарованиями непростых отношений, когда двое разделены огромным расстоянием.

— Три дня, моя любимая, — произнес Оуэн Гленденнинг. — Держись.

— Держусь. До встречи, моя любовь.

 

27

Электронные часы показывали 8.45, когда Адам Чапел и Сара Черчилль закончили изучать финансовую историю Альбера Додена (он же Мохаммед аль-Талил) в банке «Монпарнас».

— Два шага вперед, шаг назад, — сказал Чапел, отодвигаясь от стола.

— Что вы имеете в виду? — спросила Сара. — Хотели зацепку и получили. По-моему, вам следует быть на седьмом небе от счастья: бумаги победили людей. Даже я признаю. Браво, Адам. Вы были правы.

— Германия. — Он произнес это слово с нескрываемым отвращением. — Деньги были переведены из Германии.

— И что?

— Вы не понимаете. — Чапел покачал головой, вспоминая возникшие в десятке предыдущих расследований проблемы, связанные с запросами, обещаниями сотрудничества, письмами, оставленными без внимания, гнусными последующими отписками и возведенным в принцип враньем. — Германия — самый неразговорчивый союзник Америки: мы не разговариваем с ними, а они не разговаривают с нами. Идеальные взаимоотношения.

— Да ладно вам, не такие уж они страшные. Мне приходилось несколько раз работать с немецкой полицией.

— Сейчас все изменилось.

Потирая лоб, он смотрел на кучу выписок, разбросанных по стеклянному столу. Хотя этот счет и не оказался той золотой жилой, найти которую он так надеялся, он все-таки однозначно указывал правильное направление и еще на шаг приближал их к тому, кто платил Талилу.

Каждый месяц первого числа с номерного счета во Франкфуртском отделении банка «Дойче интернационал», финансового монстра мирового класса с капиталом более трехсот миллиардов долларов, мистеру Додену переводились ровно сто тысяч евро. Выписки за последние три года походили одна на другую, как две капли воды. Всегда первого числа. Всегда сто тысяч евро.

Как и в случае со счетом Талила в «БЛП», деньги в банке «Монпарнас» снимались со счета в основном через банкомат и в строго определенные дни. Однако максимальная разовая сумма на сей раз была выше и составляла две тысячи евро. Еще два дня назад на этом счете лежали ни много ни мало семьдесят девять тысяч пятьсот евро. Сегодня там остались всего лишь жалкие пятьсот евро. Остальную сумму перевели обратно в банк «Дойче интернационал». Эту лавочку «Хиджра» прикрыла. Игра подходила к концу, как и предрекала Сара.

На самом верху стопки бумаг лежали оригиналы документов, заполненных при открытии счета. Два из них привлекли внимание Чапела. В первом указывалось, что Доден по национальности бельгиец, уроженец города Брюгге, а далее следовали номер его паспорта и дата рождения, 13 марта 1962 года. Однако Талилу было двадцать девять лет, и выглядел он на свой возраст. Его никак нельзя было бы принять за сорокалетнего. Вывод напрашивался сам собой: Тагил и Доден — разные люди и, значит, на «Хиджру» в Париже работали как минимум двое. Не Доден ли был тем, кто оставил включенным телевизор в квартире Талила и уж не он ли забрал деньги из ювелирного магазина? Эти вопросы придали Чапелу сил. Он тут же позвонил Мари-Жози Пьюдо в «БЛП» и поинтересовался, был ли Ру бельгийцем и известна ли дата его рождения.

— Надо подключать Холси, — сказал он Саре.

— Не глупи. Позвони в Берлин коллеге Жиля Боннара. Кто там у них занимает аналогичную должность?

— Германия не входит в Эгмонтскую группу. У них в разведке нет структуры, которая проводит финансовый мониторинг. И они очень не любят, когда кто-то заглядывает им через плечо.

В начале девяностых годов, несмотря на создание многих национальных структур, занимающихся финансовым мониторингом, стало ясно, что деньги теперь отмывают и в бо́льших масштабах, и более хитроумными способами. Чтобы переправлять награбленное из одного уголка земного шара в другой, преступники нередко прибегают к заграничным переводам. Слишком часто страна, работающая в одиночку, обнаруживала, что не может заморозить преступный счет из-за препятствий, ограничивающих обмен информацией между правоохранительными агентствами различных государств. В 1995 году главы структур, занимающихся финансовым мониторингом и представляющих пять разных стран, встретились в Брюсселе, во дворце Эгмонт-Аренберг, чтобы создать единый механизм для обмена информацией между их государствами, то есть, попросту говоря, убрать бюрократические препоны, позволявшие преступникам с выгодой для себя манипулировать законом.

Чапел набрал номер шефа Центра по отслеживанию зарубежных террористических счетов. Ожидая ответа, он поймал взгляд Сары и сам пристально на нее посмотрел, словно побуждал ее открыть ему истинные мысли и чувства. Сейчас она была одета в синий деловой костюм и кремовую шелковую блузку. Волосы обрамляли лицо, и время от времени она их поправляла. Ее можно было принять за порядком заработавшегося редактора модного журнала или любительницу ночной жизни, которой не мешало бы хорошенько выспаться.

Состоявшийся обмен взглядами пробудил в нем чувство неудовлетворенности тем, что их отношения, как ему показалось, встали на скользкий путь. По-настоящему он совершенно не знал, кто она, чего можно от нее ожидать или даже как ему вести себя с ней. Кто она — коллега, соперник, будущая любовница или просто агент, выполняющий свою работу?

— Адам, это ты? — раздался в трубке усталый голос Холси.

— Простите, сэр, что разбудил. Мы тут кое-что нашли, и требуется ваше веское вмешательство.

— Это сколько угодно, кувалда у меня всегда наготове. Что у вас там?

— Мы продвинулись в расследовании еще на одну ступеньку: выяснили, кто второй игрок в Париже. У него счет в банке «Монпарнас» на имя Альбера Додена. Похоже, не только Талил пользовался этим псевдонимом, чтобы снимать деньги со счета.

— Доден. Я проверю это имя. От меня что-нибудь нужно?

— Этот Доден получал со счета в банке «Дойче интернационал» каждый месяц по сто тысяч евро. У нас есть номер счета, даты денежных переводов и все такое. Вы уж там замолвите словечко, чтобы наши друзья в Берлине без лишнего шума переговорили с банком.

Чапел не успел еще закончить разговор, как дверь в комнату открылась и внутрь проскользнул Леклерк: ни привета, ни кивка — вообще ничего. Сев на стул напротив, он закинул ногу на стол и вытряс из пачки сигарету. Чапел отвернулся к стене, прикрыв ухо рукой, хотя связь была отличной, словно Холси находился в соседнем кабинете.

— Немцам это не понравится, — между тем говорил ему Холси. — Они помешаны на конфиденциальности и даже собственные службы не подпускают к счетам своих граждан. Ферботен, и всё тут. Не знаю, что из этого получится, но я поговорю с Гансом Шумахером: может, он как-то поможет.

Шумахер был большой шишкой в Министерстве финансов. Бывший спецназовец из Девятой группы охраны границ, он умел правильно выстраивать свои приоритеты. В переводе на обычный язык это значило, что он придерживался проамериканских взглядов.

Холси кашлянул, и Чапел представил, как тот тихонько выходит из спальни, чтобы не разбудить жену.

— Еще что-нибудь? Давай уж, проси, раз не постеснялся разбудить меня в три часа ночи. А что там ФБР поделывает?

— Обходят жителей квартала в поисках свидетелей, но пока безрезультатно. Этот парень как привидение, никто ничего о нем не знает. Короче, мне нужно еще хоть что-нибудь. — Чапел повесил трубку.

— Одно слово, боши, — проворчал Леклерк, глядя на горящий кончик своей сигареты. Его влажные волосы прилипли к лицу, отчего кожа казалась еще бледнее, под глазами отчетливо виднелись темные круги. — Слишком мы с ними миндальничали в конце войны. Надо было сделать из них крестьянское государство. Аграрная экономика. Никаких фабрик. Никакой армии. Только коровы, колбаса и пиво. — Он злорадно захихикал, выдыхая через нос клубы дыма. — Значит, тебе нужно что-нибудь еще, Чапел? У меня тут есть одна наводка: Благотворительный фонд Святой земли. Находится в Германии. Если не ошибаюсь, в Берлине.

— Кто такие?

— Дружки Талила. Возможно, у них есть общие дела.

— Подкидывают деньжат для «Хиджры»? — спросила Сара.

— Так тоже можно сказать.

— Отличная работа, капитан Леклерк, — похвалила она. — Слава богу, хоть что-то, кроме этого вшивого банковского счета. Кто там у них главный, известно?

«Переигрывает, — сердито подумал Чапел о Саре. — Прямо готова облизать французского коллегу, а ведь не меньше меня терпеть не может эту заносчивую вонючку».

— Больше ничего не известно, мисс Черчилль, — с отсутствующим видом сообщил Леклерк. — Насколько я знаю, у нас ничего на них нет. Просто имя, и все. Как я сказал, у них какие-то дела с «Хиджрой».

— Откуда такая информация? — поинтересовался Чапел.

— Сорока на хвосте принесла, — ответил Леклерк.

— Что за сорока? Мы в одной команде. Можно, я тоже задам ей несколько вопросов? Сам.

Леклерк даже не взглянул на него:

— Сара, будьте любезны, объясните мистеру Чапелу, что мы тут в полицейских и грабителей не играем и потому не приглашаем своих информаторов в участок.

— Каким образом я могу повредить вашему источнику? — резко возразил Чапел. — Вы вваливаетесь сюда и, словно бомбу взрываете, выдаете, что обнаружили организацию, которая сотрудничает с «Хиджрой» и в какой-то степени ее финансирует. И хотите, чтобы я на этом остановился? — Еще не сообразив, что делает, Чапел вдруг обнаружил, что вскочил со стула и направляется к Леклерку. — Ну, так давайте, продолжайте, мы ждем. Что за Благотворительный фонд Святой земли? Как именно он связан с «Хиджрой»? И в особенности мне интересно знать, откуда такая информация.

Леклерк продолжал курить, словно не слышал ни слова.

— Вы обязаны рассказать!

Чапел в ярости выхватил у него сигарету, но бросить ее в пепельницу не успел: Леклерк тут же вскочил и, оттолкнув стул, прижал Чапела к стене:

— Не лезь. Понял?

— Я жду ответа, — произнес Чапел, морщась от невыносимой боли в плече. Внезапно до него дошло, откуда Леклерк узнал про фонд. — Ведь, кажется, Бубилас так и не заговорил?

Леклерк только едко усмехнулся.

— Что еще он сказал? — не сдавался Чапел. — По-вашему, я поверю, что вы вытащили из него лишь этот фонд? Как он был связан с Талилом? Продавал для него драгоценные камни? Наверняка алмазы, — размышлял он, припоминая убийство агентов Казначейства США в прошлом месяце в Нигерии. — Что еще он знает о «Хиджре»? Были у Талила сообщники? Друзья? Расскажите же нам.

У Леклерка потемнело лицо. Схватив со стола пачку сигарет, он пошел к двери:

— Просто проверьте этот фонд. У них счет в Объединенном банке Дрездена. Больше я ничего не знаю. Как и мой источник. И кстати, по-моему, вы зря беспокоитесь насчет немецких властей, что придется силой заставлять их показать финансовую историю фонда. Год назад этот банк купила финансовая группа «Торнхилл гаранти». Так что теперь это американская компания. — После этих слов он указал на часы. — Мон ами, вам лучше пошевелиться, если намерены успеть к доктору. Почти десять часов. А больница Сальпетриер на другом конце города. Вы же не хотите опоздать?

Не говоря больше ни слова, он вышел в коридор, оставив дверь открытой.

Оседлав своего «дукати», Леклерк застегнул молнию на куртке и вставил ключ в замок зажигания. «Пора бы тебе, Чапел, научиться держать язык за зубами», — думал он, в то же время понимая, что глупо было бы от него этого ожидать. Американцы вообще народ напористый, даже когда говорят шепотом. И тем не менее было бы неплохо, если бы иногда их посещала мысль, что необязательно делиться с остальным миром всем, что приходит тебе в голову. Повернув ключ в замке зажигания, Леклерк завел мотоцикл и тут же снова выключил. Он не мог объяснить почему, но чувствовал себя пригвожденным к месту.

Ты поступил неправильно, в который уж раз возвестил голос, доносящийся откуда-то из дальнего уголка его души.

Леклерк усмехнулся: «Я солдат и выполняю приказ. Вот и все».

Солдат, который трусливо отсиживается на лестнице, когда другие идут вперед.

«Просто я умный солдат, — ответил он, удивленный небывалой смелостью своей совести. — Солдат, который выполняет приказ. И вот я живой. А они мертвые. И не надо путать глупость с храбростью. Кроме того, кто другой смог бы узнать о существовании фонда и месье Анжа?»

Тогда почему ты не рассказал о нем? Наверняка их бы это заинтересовало.

В конце концов у Леклерка не осталось ответов. Он что-то невнятно пробормотал о неблагодарности Чапела, но его словам не хватало убедительности. Он пытался найти, за что бы ему возненавидеть этого американца, лишь бы не возненавидеть себя. Ох уж этот Чапел, очертя голову рванувший навстречу опасности, и ведь даже ни разу не оглянулся назад. Чапел, у которого имелось полное право спросить, что сказал Бубилас. Счетовод Чапел, который оказался солдатом до мозга костей, именно таким, каким следовало бы быть Леклерку. Внезапно он сжал кулак и с силой ударил себя по ноге. Желанная боль отвлекла от горящего у него на спине отпечатка огромной ладони Гадбуа. Похлопать по спине было самым большим комплиментом со стороны генерала.

«Сдашь им только Фонд Святой земли, — велел генерал, когда Леклерк тем же утром, в пять тридцать, явился к нему с докладом о допросе Бубиласа. — Но ничего больше».

«Но этого недостаточно, — возразил Леклерк. — Они должны знать про того, другого человека „Хиджры“. Вдруг у ЦРУ что-нибудь на него есть? Он не мелкая сошка. Им следует знать».

«Нет, Анж только наш», — сказал Гадбуа.

«Вы его знаете?»

«Знаю кого? — Гадбуа помотал головой — точь-в-точь старый лев. — Такого человека не существует».

Это было не много, но хоть что-то. Когда вы, как Чапел, томимы жаждой найти хоть какую-нибудь зацепку, такая информация подобна полному до краев стакану воды. Благотворительный фонд Святой земли. Объединенный банк Дрездена. Еще один счет. Еще один шанс. Он чувствовал, как финансовый поток тащит его на восток. И все-таки он какое-то мгновение сопротивлялся, может, потому, что ему так не нравился Леклерк. Его наглая самоуверенность. Его вопиющее неуважение к правилам цивилизованного поведения.

Сара вела «рено» в южную часть города. Движение было несильное, и солнце весело светило им в спину. Они пересекли квартал Сен-Жермен-де-Пре и пронеслись по острову Сите. Между их сиденьями стоял пакет с круассанами, от которых машина наполнялась аппетитным запахом свежей выпечки. Всплывший дрезденский банк не был случайностью. Сначала банк «Дойче интернационал», затем Объединенный банк Дрездена. «Хиджра» свила гнездо в Германии. Они не просто знали правила, они знали больше — о взаимном недовольстве между правительствами двух стран. Об их мелком пакостничестве и детском нежелании цивилизованно сотрудничать. Откуда-то террористы знали такие кулуарные тайны, о которых даже не принято говорить.

Чапел снова позвонил по телефону, на этот раз в ничем не примечательный офис во Вьенне, штат Вирджиния, где находилась штаб-квартира Управления по борьбе с финансовыми преступлениями, еще одного недремлющего крестоносца в этой войне, когда дремать нельзя.

— Привет, Бобби, это Адам. Проверь для меня Фонд Святой земли, ладно? Счет в Объединенном банке Дрездена.

— Я отлично их знаю, — ответил Роберт Фридман, двадцатипятилетний аналитик, полный бодрости и желчи уже с полчетвертого утра. — Год и месяц назад их на корню скупила фингруппа «Торнхилл гаранти». В основном чтобы расширить свой сектор частных банковских операций в Европе. Сделка чистая. Наичистейшая, я бы сказал.

— Но сам фонд не так уж чист: поставляет средства «Хиджре». Найди мне все по нему. Даже если поиск ничего не даст, выйди на «Торнхилл гаранти»: пусть они приготовят выписки по операциям фонда и его учредительные документы. Мне нужно все, что только можно собрать. Если возникнет какая-то заминка, звони адмиралу Гленденнингу, он быстро им вправит мозги.

— Есть.

Не успел Чапел повесить трубку, как телефон зазвонил снова. Это был Холси.

— Я тут переговорил с Шумахером. Ничего не получится. Без резолюции судьи президент совета директоров и слышать не желает о допуске к финансовой истории счета в банке «Дойче интернационал». У нас никаких шансов. Судья из левых, как минимум из «зеленых», и ему за каждым министром мерещатся фашисты.

— А ты сказал ему про видео? Он что, не понимает, для чего нам нужна эта информация?

— Сам ему скажешь. Он соизволил вписать тебя в свое деловое расписание на сегодня, на три часа дня. Рейс из аэропорта «Шарль де Голль» в одиннадцать часов. Фрэнк Нефф, фэбээровец, встретит вас и передаст диск с видеозаписью.

Бросив взгляд на часы, Чапел подумал, не передвинуть ли ему встречу с доктором Бак. Утром он проснулся с сильной головной болью. Плечо окаменело. Малейшее движение отдавалось мучительной болью. Но он все равно заставил себя отказаться от викодина. Ему было важнее, чтобы для работы в банке голова оставалась ясной.

— В одиннадцать не могу, — ответил он. — Надо показать доктору плечо. Меня там здорово поджарило.

— Точно не можешь?

Да чтоб тебя!

— Точно.

— Ладно. Подожди, посмотрим, что тут есть еще. Рейс в час у «Люфтганзы», в Берлине будете в два тридцать. Там вас встретит машина. Молись, чтобы рейс не задержали. К судье нельзя опаздывать.

Чапел повесил трубку.

— Можно чуть побыстрее? — обратился он к Саре. — Нам необходимо попасть в больницу до одиннадцати.

Сара вдавила в пол педаль газа.

— А что такое?

— Доставайте свой паспорт, нам надо успеть на самолет.

 

28

На мосту Дружбы народов, соединяющем бразильский город Фос-ду-Игуасу с парагвайским Сьюдад-дель-Эсте, образовалась пробка. Марк Габриэль терпеливо ждал на готовом в любой момент сорваться с места мотоцикле «Хонда-125». Справа по узкой пешеходной дорожке тянулась цепочка рабочих, торговцев и индейцев-гуарани. Большинство из них сгибались под огромными, завернутыми в газеты тюками. Один за другим они проходили мимо него. Пограничный пропускной пункт представлял собой одинокую металлическую будку посреди дороги. Снаружи расхаживали три пограничника, время от времени подававшие машинам знак проезжать. Каждый день этот старый железный мост пересекало двадцать тысяч человек. Некоторых останавливали. О безопасности никто и не думал. В Сьюдад-дель-Эсте закон стоял на втором месте. На первом — экономика. Люди устремлялись в Сьюдад, чтобы заработать денег, и правительство не особо интересовалось, каким образом они это делают.

Машины продвигались вперед очень медленно. На четыре полосы, ведущие к пропускному пункту, пытались въехать сразу по восемь автомобилей. Но вот в скоплении машин образовался просвет совсем недалеко от пропускного пункта. Одним движением опустив солнцезащитное стекло, Габриэль поехал через мост и при пересечении границы прибавил скорость. Пограничники на него даже не взглянули. Впереди простирался задымленный городской ландшафт, посреди которого, на фоне мозаики из красных черепичных крыш и сумбура разношерстных вывесок, высились небоскребы из стекла и стали, зачастую отстроенные лишь наполовину и давно заброшенные. И все это обрамляли неуступчивые джунгли.

Расположенный в самом сердце зоны Тройного пограничного стыка — территории, где сходятся границы Аргентины, Бразилии и Парагвая, — Сьюдад-дель-Эсте, этот «Город Востока», вот уже тридцать лет как являлся меккой для контрабандистов, фальшивомонетчиков, неплательщиков и гангстеров. Город грязный и подлый. Многолюдные улицы переходили в не менее многолюдные переулки с крошечными лавками, некоторые размером всего два на два метра, в которых продавалось все, что только можно себе представить: начиная от автомагнитол и однорядных роликовых коньков и заканчивая игровыми приставками «Иксбокс», не говоря уже о виагре. Продавцы часов, менялы, уличные торговцы и коробейники всех мастей кишмя кишели в этих проулках.

Габриэль ездил в Парагвай уже десять лет. Ни головокружительная жара, ни постоянный смог не досаждали ему. Десятиминутная поездка завершилась у офиса «Интелтек» в районе Лас-Паломас. Невысокий склад недавно побелили, и теперь он весело сверкал под лучами утреннего солнца. На парковке стояли три машины с бразильскими номерами. Номера все незнакомые, — правда, со времени его последнего визита прошло уже полгода. Семьдесят процентов автомобилей в Сьюдад-дель-Эсте были ворованными, угнанными из Бразилии, Аргентины и Уругвая. Поэтому местные жители меняли их часто. Хотя это правило вряд ли применимо к серебристому шестисотому «мерседесу».

Поставив мотоцикл за складом, он прошел через конвейерный цех, приветствуя по пути знакомых. На ленту конвейера ставились коробка за коробкой, в большинстве своем с легко узнаваемыми логотипами: «Майкрософт», «Корел», «Электроник артс», «Оракл».

Заглянув в туалет, Габриэль последним бумажным полотенцем для рук вытер пот с лица, затем проверил, чисто ли на полу и слито ли в унитазе. Подняв руку к вентиляционной решетке, убедился, что вытяжка работает хорошо. Рабочим он платил по местным меркам, но старался следить, чтобы они работали в нормальных условиях. Своим ключом он отпер служебный вход в административную часть здания и пошел дальше, заглядывая в кабинеты, расположенные по обеим сторонам коридора. Несколько человек вскочили на ноги. В основном это были программисты, занятые взломом новых и самых популярных программ. «Буэнос диас, хозяин», — повторяли они один за другим. Со словами «не беспокойтесь» он, улыбаясь, махал им рукой, чтобы продолжали работать дальше.

— Как дела, Глория? — поинтересовался он, дойдя до приемной.

Глория, хорошенькая молодая женщина двадцати лет, замужем и с двумя детьми, неизменно вежливая, но не слишком смышленая, была одета в розовый брючный костюм из искусственного шелка, невыгодно подчеркивающий ее широкие бедра.

— Сеньор Габриэль, какой сюрприз! Что для вас приготовить? Кофе? Чай? Может, добавить немного качаки? — спросила она, прикладывая руку к груди и поднимаясь с кресла.

В телефоне в режиме громкой связи заиграла музыка. Габриэль сразу узнал жуткую мелодию, которую слушал накануне, пока дожидался соединения.

— Меня вполне устроит минеральная вода.

Глория с самой широкой своей улыбкой поднялась. Когда она обходила стол, он взял ее за руку:

— Где сеньор Грегорио?

Ее живые карие глаза метнулись в сторону.

— Его еще нет на месте.

— Уверен, он позвонил и сообщил тебе, что задерживается.

— Он сказал, что сегодня его не будет. Собирался куда-то ехать. — И тут же она поспешно добавила: — Но куда, не сказал.

— Принеси воду в его кабинет, — распорядился Габриэль, отпуская ее руку и улыбаясь. — Ты же не станешь звонить ему?

Когда они с Грегорио обедали в кафе «Игуана» в прошлый его приезд, тот хвастался, что затащил свою секретаршу в постель.

Глория покачала головой, давая понять, что не станет, и вышла в коридор. Когда через две минуты она поставила бутылку «Сан-Пеллегрино» на стол сеньора Грегорио, Габриэль уже нашел файл с финансовыми записями компании. С удивлением он отметил, что фирма «Интелтек» недавно сменила банк — открыла счет в «Банко мундиаль де Монтевидео». В среднем фирма «Интелтек» приближалась к продаже тридцати тысяч единиц товара ежемесячно оптовикам в Панаме, Боготе и Марселе. Банковские выписки показывали стабильный ручеек дохода примерно в девятьсот тысяч долларов. Компания могла похвастаться, что валовая прибыль составила семьдесят четыре процента и чистая прибыль равнялась пятистам тысячам долларов в месяц. Но эти цифры не совсем точно отражали положение дел. Обычно Габриэль выставлял счет с искусственно завышенной ценой на компакт-диски и наваривал на этом ежемесячно дополнительные пятнадцать тысяч. Эти деньги он посылал прямо на счет в Германии.

Выбрав самую последнюю выписку, Габриэль набрал телефонный номер, указанный вверху страницы, и, выдавая себя за Грегорио, попросил соединить с вице-президентом банка, в ведении которого находился счет компании «Интелтек». После короткого разговора выяснилось, что двенадцать миллионов долларов больше не находились в закромах «Банко мундиаль де Монтевидео». Сделав вид, что пытается разобраться в оплошности, допущенной подчиненными, Габриэль поинтересовался, куда ушли деньги. Он надеялся, что услышит в ответ про Банк Дублина, в который он приказал Грегорио перевести деньги, но его ждало разочарование. Грегорио сделал перевод на именной счет в швейцарский Банк Моора. Когда Габриэль поднес ко рту стакан с водой, рука у него дрожала.

Направляясь в полицейский участок, он на пару секунд задержался в приемной.

— Я знаю, что вы не станете звонить сеньору Грегорио, — сказал он Глории. — Ведь у вас двое детей, Педро и Мария.

Патрульным катером служил старый бостонский китобой со следами ржавчины и с пробоинами от пуль в левом борту. На носу катера сидели четыре человека. Все в джинсах, черных футболках, новых бронежилетах и солнечных очках. На коленях у каждого автомат Калашникова, а на поясе в кобуре пистолет. Все они служили в Парагвайской федеральной полиции. Полковник Альберто Баумгартнер стоял у штурвала, направляя катер по спокойным грязным водам Параны. Примерно через час после того, как они отправились в путь, река начала сужаться. Берега стали ближе. Повсюду, куда ни бросишь взгляд, джунгли. Открыв кожух, под которым находились два мотора «Судзуки», Баумгартнер, перекрикивая их шум, пояснил Габриэлю:

— Снайперы! Любят пальнуть в нашу сторону пару раз, чтобы мы не расслаблялись.

Габриэль не ответил. Он не сводил взгляда с зеленой массы лиан, деревьев и кустарников и был слишком разгневан, чтобы обращать внимание на что-то еще. Над деревьями поднимался дым от костра. Баумгартнер указал на несколько ступенек, высеченных в крутом берегу.

— Контрабандисты, — объяснил он, — сплавляют тюки с марихуаной по реке на бразильскую территорию.

Высокий и светловолосый, с не самым волевым подбородком, Баумгартнер уже обзавелся небольшим брюшком. Его отец, Йозеф, штандартенфюрер СС, улизнул из фашистской Германии в Парагвай в последние дни войны и поступил на службу в качестве шефа федеральной полиции к Альфредо Стресснеру — генералу, управлявшему этой страной в течение тридцати лет. Считалось, что очень скоро этот пост перейдет от Йозефа к его сыну.

Десятиминутный разговор и взятка в пятьдесят тысяч долларов обеспечили Габриэлю всестороннюю поддержку.

— Сколько этот человек у вас украл? — поинтересовался Баумгартнер. Он говорил без всяких эмоций на специфической смеси испанского, английского и немецкого.

— Слишком много, — ответил Габриэль.

— Ясно.

Парана сузилась до ширины небольшой речки. Теперь ветви опускались до самой мутной воды, и Габриэль не раз замечал тонких, извивающихся змей, свисающих к самой поверхности реки. Он не любил змей. Наконец у излучины он увидел пристань и на ней двоих мужчин. Катер замедлил ход, и Баумгартнер крикнул по-немецки:

— Бросьте нам канат!

Два внедорожника «тойота» ждали на берегу реки.

— Мы взяли дом под наблюдение, — объяснил Баумгартнер, когда они садились в машины. — «Мерседес» во дворе, мой человек говорит, что Грегорио в доме, с ним две женщины. Может быть, решил устроить праздник. — Баумгартнер протянул Габриэлю пистолет. Это оказалась беретта калибра девять миллиметров. Странно, что не немецкий люгер. — На тот случай, — пояснил шеф полиции, — если ваш управляющий не очень обрадуется встрече. Боюсь, сами мы убить его для вас не сможем.

Сначала Габриэль хотел было отклонить предложение самому поквитаться с обидчиком, но передумал.

Узнать про загородный дом Грегорио не составило труда. Записка, найденная на столе у него в столовой, сообщала некой женщине по имени Елена, что они встретятся на ранчо. А строка в ней, где этот мерзавец напоминал, чтобы она не забыла прихватить с собой паспорт, красноречиво намекнула Габриэлю на то, что именно задумал его топ-менеджер.

Дорога оказалась идеальной, асфальтовая полоса без единой щербинки вела в дремучую лесную глушь. Еще одно свидетельство благотворного присутствия немцев. Наконец джунгли исчезли, и машины понеслись мимо участков осушенных болот и вечнозеленых кустарников. Эта область называлась Чако и простиралась на сотни миль на север и запад. Через пятнадцать минут машины свернули на неприметный грязный проселок и подъехали к группе таких же «тойот»-внедорожников. Габриэль не понимал, как Баумгартнеру удалось собрать людей так быстро. Полицейские переговорили друг с другом, затем Баумгартнер обратился к Габриэлю:

— Вы сказали, что он не склонен к насилию. Поверим на слово. Он все еще в доме. Там играет музыка. Подъедем к входной двери, и вы вдвоем потолкуете. Ин орднунг?

— Ин орднунг, — согласился Габриэль, — идет.

Грегорио жил в просторном доме в конце дороги, построенном в стиле ранчо. Это был оазис цивилизации в бесплодной местности. Пальмы, ухоженная лужайка перед домом, бассейн и, совсем уж неожиданно, баскетбольный щит с корзиной. Их автоотряд насчитывал шесть машин. Баумгартнер медленно подъехал к дому и остановился у выложенного плиткой фонтана. Выйдя из головного автомобиля, он надел шляпу, подошел к двери и постучал. Дверь открыл сам Грегорио. На его физиономии сияла широкая улыбка, и он олицетворял само гостеприимство. Когда из машины вышел Габриэль, лицо Грегорио изменилось, словно он увидел привидение.

— Привет, Педро, — сказал Габриэль, когда Баумгартнер отошел. — Я немного спешу, поэтому давай сделаем все по-быстрому, ладно? Мне известно, что ты перевел деньги в Швейцарию. Я никогда даже не слышал о таком банке. Что это за Банк Моора? Может, просветишь меня на досуге? А сейчас все, что от тебя требуется, — это позвонить в банк и перевести деньги в более понятное место. В Цюрихе сейчас только три часа, так что времени достаточно.

У Грегорио был небогатый выбор: или он отказывается и прикидывается дурачком и после многих неприятностей все равно признает ошибку и переводит деньги, или делает вид, что произошло ужасное недоразумение, изображает растерянность и переводит деньги незамедлительно. В обоих случаях его смерть была предрешена.

— Отпусти женщин, — попросил он.

— Разумеется.

Грегорио исчез в доме. Через несколько минут две местные женщины, одетые, словно для шопинга в наимоднейших парижских магазинах, вышли из дома. Каждая тащила тяжеленный чемодан от Луи Вуиттона — подделка, конечно, как и все остальное в Сьюдад-дель-Эсте. Пройдя мимо группы полицейских, они двинулись куда-то по проселочной дороге. Габриэль посмотрел им вслед. До ближайшей деревни было миль тридцать. Далеко ли, интересно, они уйдут на каблуках и в модных платьях? Обняв Грегорио за шею, он увлек его в дом.

— Так вот, Ахмед, я уверен, что произошло недоразумение. Давай все расставим по своим местам и забудем об этом. Меня не интересует, кто виноват или почему так получилось. Сначала давай приведем в порядок дела. А затем можем обсудить твои планы насчет корректировок в политике нашего центрального банка — более свободные условия кредита, о которых я уже говорил.

Я оказываю ему услугу, думал Габриэль, спасаю его от гнили. Позволяю ему воспользоваться последним шансом увидеть рай.

Грегорио, чье настоящее имя было Ахмед Хаддад, неуверенно улыбнулся:

— Я подготовил свои предложения, думаю, ты будешь доволен.

— Отлично.

Они прошли в кабинет, и Грегорио тут же позвонил в Банк Моора.

— Куда перевести деньги? — спросил он.

Над этим вопросом Габриэль много думал, пока они плыли по реке. Обычно он переводил деньги в несколько банков, затем рассылал их еще более мелкими суммами по другим счетам, прежде чем объединить в общий фонд. Эти меры требовали нескольких дней, если не недель. А сейчас время играло не в его пользу. Завтра у Габриэля встреча с профессором. Все завертится с такой скоростью, что у него не останется ни времени, ни сил проследить, чтобы эти двенадцать миллионов долларов попали на нужный счет.

— Объединенный банк Дрездена. Счет — сорок семь двести восемь тридцать три эс. Получатель — Благотворительный фонд Святой земли.

В этот фонд стекались пожертвования со всего мира, и двенадцать миллионов долларов из Швейцарии вряд ли вызвали бы подозрение.

Грегорио все слово в слово повторил по телефону.

— Готово, — сказал он и повесил трубку. Повернувшись к Габриэлю, он поднял руки и принялся молить о прощении. — Я объясню, — говорил он. — Да, я пожад…

— Сядь! — приказал Габриэль.

Грегорио сел на тахту.

— В последние два дня я постоянно задавал себе вопрос: как американцы выследили нашего брата в Афганистане? — произнес Габриэль. — Саид действовал там много лет, и не было никаких проблем. Ни британцы, хвала Аллаху, ни кто-либо из местных ни словом не проговорились о нем властям. И вдруг Саида выслеживают и даже арестовывают. Что, спрашивал я себя, изменилось за прошедшее время. Ты знаешь?

Грегорио покачал головой. Он был худощав, с несуразно большой бритой головой и некрасивыми глазами, за что подчиненные прозвали его Богомолом.

— А я знаю, — продолжил Габриэль, — и теперь понимаю, что это моя ошибка. Ты ездил к Саиду. А у тебя болтливый рот. И неуемная жадность. И слабая вера в планы моей семьи. Где-то тебя на этом поймали. Как я понял, у них в команде есть женщина. Два дня она выслеживала Саида. Я не осуждаю его за то, что он этого не заметил. Она профессионалка. А вот тебя я осуждаю.

— Но я ничего не говорил… Я…

Габриэль отмахнулся от его оправданий:

— Ты собрался сбежать. Какое еще нужно доказательство? Где, по-твоему, ты можешь спрятаться так, чтобы я тебя не нашел? Под каким камешком? Через неделю у меня денег будет как у Крёза. Думал, я забуду про тебя?

Грегорио на секунду задумался.

— Я сомневался, что у тебя все получится.

Злость поднималась темной волной в Габриэле: смертельная ярость плавилась у него в голове, словно в домне. Достав пистолет, он бросил его Грегорио:

— Давай сам!

— Я не могу.

— Можешь! — сквозь зубы процедил Габриэль, его щеки пылали. Подойдя ближе, он ударил Грегорио по голове. — Ты один из нас. Ты поклялся. Ты знаешь кодекс чести. Давай!

— Я не могу. — Грегорио посмотрел на пистолет, потом на Габриэля. — Пожалуйста, — умолял он, — лучше ты…

Но в планы Габриэля не входило облегчать его бремя. Опустившись перед Грегорио на колено, он взял его за подбородок и заглянул в глаза.

— Стреляй! Я приказываю тебе! — заорал он так, что слюна обрызгала щеки Грегорио. — Живо!

С поразительной ловкостью Грегорио схватил пистолет и прижал его дуло к груди Габриэля:

— Уходи. Ты получил свои деньги обратно, все до последнего цента. А теперь иди с миром.

Габриэль рассмеялся:

— Убей меня, и другие займут мое место.

— Убирайся! Я сам решу, что мне делать. Уходи сейчас же!

Габриэль придвинулся к его лицу еще ближе — теперь их лбы почти соприкасались — и заглянул ему в душу.

— Ты уже мертвец, — прошептал он.

Грегорио заморгал и сдался. Пистолетный выстрел оглушил Габриэля, и щеку обожгло жаром. Поднявшись на ноги, он достал носовой платок и обтер лицо, затем посмотрел на часы. Если поторопиться, вполне можно успеть на самолет в Париж.

 

29

Когда во Вьенне, штат Вирджиния, в штаб-квартире Управления по борьбе с финансовыми преступлениями, прогнали через свою базу данных запрос относительно Благотворительного фонда Святой земли, обосновавшегося в Германии, поступило сразу несколько тревожных сигналов. База выдала более десяти миллионов отчетов о подозрительной деятельности и отчетов об операциях с наличными, поступивших за последние десять лет от различных американских финансовых структур, включая и все донесения банков, сберегательных и кредитных учреждений, брокерских фирм, агентств по переводу денег, а в последнее время и казино. В довершение всего, система «прочесала» базу данных Министерства финансов.

Программа искусственного интеллекта, обрабатывавшая базу данных, обладала способностью осуществлять поиск не только по точно заданным ключевым словам, таким как Благотворительный фонд Святой земли или Объединенный банк Дрездена, но также просеивать и оценивать описательную часть каждого отчета — два-три параграфа, написанные сотрудником, ставшим непосредственным свидетелем криминальной деятельности, — на предмет ключевых фраз, неполных имен и возможных ссылок на счета или людей, связанных с проводившимся когда-либо расследованием.

Прошло всего полсекунды, и на экране компьютера Бобби Фридмана уже появилось первое сногсшибательное известие: в двухтысячном году Таможенной службой США проводилось расследование по факту распространения пиратских компьютерных программ. Благотворительный фонд Святой земли был связан с зарегистрированной в Парагвае корпорацией «Интелтек», которая подозревалась в незаконном копировании и распространении компьютерных программ, запатентованных американскими концернами. Фонд получал щедрые отчисления с некоего немецкого счета, на котором аккумулировались поступления от деятельности компании «Интелтек». Парагвайское правительство не пожелало сотрудничать, и расследование отложили на неопределенное время.

Вторая сенсационная информация пришла через секунду. Название фонда фигурировало в докладе, поступившем из Объединенного банка Дрездена, где черным по белому было написано, что на этот счет поступают многомиллионные долларовые переводы из разных точек планеты с повышенным уровнем преступности, в том числе из Бразилии, Колумбии, Панамы, Дубая и Пакистана. И вновь никаких мер не последовало.

Фридман внимательно изучил эти отчеты. Помня про слова Чапела, он в шестом часу позвонил на манхэттенский, домашний номер шефа отдела жалоб клиентов в «Торнхилл гаранти». Сообщив, что террорист, два дня назад подорвавший вместе с собой троих американских агентов, имел отношение к счету Благотворительного фонда Святой земли, который обслуживался Объединенным банком, входящим в корпорацию «Торнхилл гаранти», он попросил предоставить — разумеется, на добровольной основе — все имеющие отношение к делу выписки по этому счету.

Уже в семь часов на его почтовый ящик пришел электронный отчет на сорока шести страницах, содержащий в хронологическом порядке полную банковскую историю Фонда Святой земли в Объединенном банке. В семь с небольшим Фридман позвонил Алану Холси в ЦОЗТС и предложил ему сесть к компьютеру и заправить принтер бумагой — придется распечатать большой объем документов.

На обнаружение той самой неопровержимой улики, о которой просил Чапел, у Алана Холси ушел час. Когда он увидел похожие числа и сравнил их с теми, что пять часов назад предоставил ему Чапел, он только и выдохнул: «Боже, это то самое» — и почувствовал себя так, словно его ударили под дых. В течение последних полутора лет Благотворительный фонд Святой земли в Германии регулярно получал деньги с того же счета в банке «Дойче интернационал», с которого переводились деньги Альберу Додену в банк «Монпарнас» в Париже.

Холси немедленно связался с УКИА — Управлением по контролю за иностранными активами — и распорядился, чтобы счет фонда заморозили на основании закона «О международных чрезвычайных экономических полномочиях». Это и была та самая обещанная Холси кувалда. «Зеленый коридор», предусмотренный для исполнительной власти правительством США на случай, если придется иметь дело с необычными или экстраординарными угрозами национальной безопасности, внешней политике или экономике страны.

Затем последовал шквал телефонных звонков.

Из УКИА позвонили в Белый дом. Белый дом связался с Центром по отслеживанию зарубежных террористических счетов, дабы убедиться, что запрос УКИА о применении закона «О международных чрезвычайных экономических полномочиях» является лигитимным, а затем последовал звонок еще и заместителю министра финансов, чтобы лишний раз подстраховаться. Заместитель министра позвонил самому министру финансов и предложил поставить в известность президента корпорации «Торнхилл гаранти» о том, что его банк напрямую связан с деятельностью опасного террориста. Затем он набрал номер адмирала Оуэна Гленденнинга и сказал: «Ну, не отличный ли закон этот Патриотический акт? И с вами тоже приятно сотрудничать».

Однако президент «Торнхилл гаранти» не испытал такого же восторга. Щедрый спонсор правящей партии, он позвонил в Белый дом и потребовал, чтобы название его корпорации нигде не звучало, а упоминали только Объединенный банк Дрездена. Ему сообщили, что в данный момент президент занят, и заверили, что его просьбу обязательно передадут при первой же возможности. Это была чистая правда. Президент заперся со своим пресс-секретарем, главой отдела по связям с общественностью и шефом внешнеполитического ведомства, чтобы решить, как лучше обнародовать эти новости в ходе завтрашних публичных мероприятий: ввернув их в речь на открытии ралли в Сагино, штат Мичиган (что было проще), или на обеде в честь делегации Национальной ассоциации акушерок в Ганнибале, штат Миссури (что было сложнее). В конце концов они сошлись на том, что эта тема как нельзя более подходит для того, чтобы положить ее в основу речи на званом ужине, устраиваемом в субботу вечером в честь короля Бандара, нового правителя Саудовской Аравии.

Приняв решение, из Белого дома снова позвонили в УКИА и дали окончательное добро.

В восемь часов двадцать одну минуту все счета Благотворительного фонда Святой земли в Германии, в Объединенном банке Дрездена, были заморожены.

 

30

Грязный белый «Пежо-504» стоял припаркованным напротив его дома, на другой стороне улицы. Это был десятилетний седан с вмятиной на переднем крыле и парижскими номерами, какие во французской столице каждый день встречаются тысячами. Отперев дверь, он вставил ключ в замок зажигания. Усевшись на переднее сиденье, Жорж Габриэль отрегулировал его положение под себя и проверил зеркала заднего и бокового вида. На нем были брюки защитного цвета, белая рубашка и свободный черный джемпер. Кожаные туфли на резиновом ходу гарантировали тихую походку и были удобными — на тот случай, если придется долго бежать. Хотя ночью Жорж почти не сомкнул глаз, он чувствовал себя бодрым, как никогда в жизни.

Жорж Габриэль завел двигатель, и на секунду звук мотора и привычное движение ноги, нажавшей на педаль газа, уменьшили его тревогу. Он все еще не утратил подросткового восторга от сознания, что сидишь за рулем собственного автомобиля. «Вот оно! — пробормотал он, посмотрев на свое отражение в зеркале заднего вида. — Это твой шанс». Но из зеркала на него вдруг глянули отцовские глаза, и весь кураж пропал.

Жорж аккуратно вывел машину на дорогу и двинулся в самый юго-западный район Парижа, в больницу Сальпетриер. Включив радио и кондиционер, он уверенно управлялся с рулем. Поездка заняла двадцать минут. В девять тридцать он уже въехал в общественный подземный паркинг на рю Дантон и поставил машину в последнем ряду на четвертом уровне, между «рено» и другим «пежо». Носовым платком он протер приборную доску и руль, затем, закрыв и заперев дверцу, протер и ручку на ней.

У лифта он придержал дверь, пропуская в кабину пожилую женщину и ее крошечного пуделя. Если у него и были сомнения насчет своей внешности, их не осталось после ее умильной улыбки и бесконечных выражений благодарности. Что ж, удалось сойти за доброго самаритянина в полумраке гаража, получится и в свете флуоресцентных больничных ламп.

Снаружи на улице движение было оживленным. Казалось, солнце светило ярче, чем обычно, и шум проносящихся машин стал громче. Жорж Габриэль приказал себе идти медленно, хотя его мышцы были напряжены почти до судорог.

В девять сорок у входа в травматологическое отделение, расположенное в восточном крыле больницы, было практически безлюдно. Возле приемного покоя стояла одинокая машина «скорой помощи». Скользящие стеклянные двери оставались открытыми, пропуская прохладный ветерок. Он прошел мимо регистратуры, старательно не обращая внимания на вопросительную улыбку постовой медсестры, и направился по длинным коридорам, пахнущим свежей побелкой и олифой, выложенным белым кафелем, украшенным детскими карандашными рисунками. Доктора, пациенты, их родственники, уборщицы — никто не обратил внимания на рослого посетителя с застенчивым взглядом и расслабленной походкой. Ему потребовалось пять минут, чтобы найти коридор «Б7».

На двери хирургической раздевалки висела табличка: «Только для медперсонала». Из замка торчала деревянная щепка. Кто-то его опередил. Жорж Габриэль толкнул дверь и вошел внутрь. На полке лежал аккуратно сложенный белый халат. Сняв джемпер, он запихнул его в самый низ корзины для грязного белья, затем надел белый медицинский халат. Обнаружив в кармане свернутый кольцами стетоскоп, он достал его и повесил на шею. Главные атрибуты врача-ординатора, проходящего стажировку в больнице, — авторучки, блокнот, лопаточка для осмотра горла и ручка-фонарик — умещались в нагрудном кармане. Пальцы инстинктивно нырнули в рукав. Кинжал в ножнах был надежно привязан к его левому предплечью.

Из лифта он вышел на третьем этаже. На перекрестке, где соединялись два главных корпуса больницы, он задержался, чтобы разобраться, куда идти дальше. Коридор справа вел в онкологическое отделение, слева — в радиологию. Значит, ему прямо. Он напомнил себе, что главный выход находится двумя этажами ниже и ведет на рю Пуатье. Оттуда можно либо проехать на метро до «Площади Италии» (пятая, шестая, седьмая линии), либо пройти два квартала до стоянки такси. К своему «пежо» он не вернется ни при каких обстоятельствах.

Трудно было смотреть все время прямо перед собой и не оглядываться по сторонам, словно ты беглый заключенный, не соображающий, куда попал. Никоим образом нельзя показывать, что плохо ориентируешься здесь. Нужно слиться с окружением. Так он шел, пока не увидел табличку «Ожоговое отделение / Интенсивная терапия» и стрелку под ней, указывающую, куда идти.

Было девять пятьдесят.

Остановившись у фонтанчика, он, склонившись к воде, осмелился бросить взгляд назад, в коридор. В этой части больницы народу было больше. В холлах то и дело появлялись доктора, медсестры и санитары. Большинство с серьезными, мрачными лицами. Они куда-то спешили. Казалось, каждый второй был уроженцем Западной Африки или Алжира.

Набрав побольше воздуху в легкие, он выпрямился и приготовился действовать.

Тяжелая рука опустилась ему на плечо.

— Молодой человек, не могли бы вы мне помочь? Боюсь, я заблудился.

Это был седовласый доктор с бледной кожей, любезными манерами и твердым как кремень взглядом. Жорж Габриэль проглотил воду, что была у него во рту, но осадок тревоги остался.

— Конечно, сэр. Куда вам нужно?

— Я приехал на лекцию по интервенционной радиологии. Мне нужно попасть в Пастеровскую операционную. Там доктор Дидро делает доклад о стентировании.

Габриэль кивнул, выдавив слабую улыбку. Изучая план больницы, он где-то видел операционную имени Пастера… но где точно? Панический страх вгрызался в его внутренности, словно голодная крыса.

— Это… гм… — Он заморгал и вдруг почувствовал, что у него дрожит рука. Он хотел пошевелиться, но не мог: тело не слушалось. Он замер, словно окаменевший. Но потом вдруг сообразил. — Вы не в том корпусе, — сказал он с таким напором, что заезжий доктор на шаг отступил. — Вам надо подняться на лифте на четвертый этаж и найти коридор «Д», там везде указатели, в крайнем случае кого-нибудь спросите. Мы все страшно рады, что доктор Дидро приехал к нам.

Доктор нахмурился.

— А вы не идете?

— Нет, я не могу — у меня сегодня по плану кардиология. Но в любом случае спасибо за приглашение.

— Так ведь Дидро как раз кардиолог! — воскликнул доктор. Он подошел ближе и, уперев руки в бока, внимательно посмотрел на Жоржа, словно генерал на рядового. — А для чего, по-вашему, стенты? Ну-ка, расскажите мне! Они и называются «стенты Дидро», он их изобрел. Не может быть, что за время обучения вы ни разу об этом не слышали.

Габриэль посмотрел доктору прямо в глаза, и у него мелькнула шальная мысль убить его недолго думая, убить — и бежать. Забыть о Чапеле. Забыть об отце. Забыть о «Хиджре». Убежать к Клодин, спрятаться у нее и переждать, пока все не утихнет. Рука потянулась к рукаву с кинжалом, и пальцы коснулись его. «Клодин все поймет, — убеждал он себя. — Обязательно поймет». Мысль о подружке успокоила его, и он вдруг вспомнил, для чего предназначены стенты. Однажды, когда они занимались вместе, Клодин о них рассказывала. Еще одно из медицинских чудес, которые продлят их совместную жизнь.

— Стент Дидро используется как средство, представляющее собой альтернативу операции коронарного шунтирования, позволяет расширить просвет ведущих к сердцу артерий, — выпалил он, убирая пальцы от холодного кинжала. — Существует два вида стентов. Обычные, без покрытия, и покрытые специальным полимером. Оба типа…

— Все верно. Достаточно, — остановил его доктор, — но вам, право, не стоит пропускать такую лекцию. Не так уж часто Дидро их читает. Иначе зачем бы я, по-вашему, приехал сюда из Лиона?

— Еще раз спасибо, но мне на обход. — Габриэль указал на коридор. — Четвертый этаж, коридор «Д». Заблудиться невозможно. Спасибо.

— Спасибо вам, — сказал доктор, удаляясь в указанном направлении. — Молодой человек?..

Габриэль оглянулся:

— Да?

— Вы…

Габриэль едва сдержатся, чтобы не посмотреть, на месте ли его бейджик.

— Простите, спешу, — спокойно произнес он. — Всего вам доброго.

Доктор рассеянно махнул ему рукой на прощание. Жорж Габриэль готов был лопнуть от досады. Он привлек к себе внимание.

— Не выключайте мотор, — сказал Адам Чапел, открывая дверцу и вылезая из машины. — Я быстро.

— Вы точно не хотите, чтобы я с вами пошла? — Сара наклонилась к нему через пассажирское сиденье и выжидающе на него посмотрела.

Чапел не был уверен. Все утро они притворялись, что прошлой ночью ничего не произошло. Два профессионала, честно выполняющие свою работу, — оба настолько поглощены ею, что друг друга просто не замечают. Но когда они ехали из банка «Монпарнас», он все-таки почувствовал какую-то перемену в их общем настроении. Атмосфера стала, так сказать, более теплой. Может, это выражалось в том, что его спутница теперь изредка улыбалась и порой начинала подпевать, когда по радио звучала знакомая мелодия. Каждый раз, когда это происходило, он был уверен, что сейчас ее рука опустится ему на колено. Сначала это держало его в напряжении: он не знал, как отреагирует на такую вольность. Но, привыкнув к мысли, что ему самому хочется, чтобы она его коснулась, он расслабился и даже немного подвинулся в ее сторону.

Как в глупой школьной игре, в которую играли в старших классах: ты проводишь рукой сквозь пламя свечи, проверяя, обожжешься или нет, и продолжаешь так делать все медленнее и медленнее, пока наконец и в самом деле не обожжешься. Сейчас Сара казалась ему тем самым пламенем. Она манила. От нее исходила опасность. Ей невозможно было сопротивляться. Хотя он уже понял, что в конце концов она сжигает все, чего касается.

— Нет, — ответил он, — ждите здесь. Вы же не хотите слышать, как рыдает от боли взрослый мужчина.

— Мужайтесь, — сказала она, — и не заигрывайте с докторшей! В полдень мы должны быть в аэропорту.

Ожоговое отделение занимало самую западную секцию третьего этажа. Сестринский пост на входе, строго расписанные часы посещений. Опасность инфекции требовала, чтобы рядом с пациентами находилось как можно меньше людей. Жорж Габриэль обратился к дежурной медсестре:

— Мне надо увидеть доктора Бак. Я занес в карту клинические данные ее пациента, мистера Чапела, американца, получившего позавчера ожоги в результате взрыва.

— Да, конечно, кабинет триста двадцать три.

— Он там?

Медсестра подняла взгляд от бумаг:

— Нет.

Жорж с деловым видом направился по коридору. Четные номера по правой стороне, нечетные — по левой. Несколько пациентов в поле зрения. В воздухе странная тишина. Никаких рисунков с ярким солнцем и радостными детишками. В воздухе едкий запах нашатыря. Он оглянулся. Еще можно уйти. Он пока не нарушил никаких законов и правил. Новая и неизведанная жизнь манила его. Но он продолжал идти, движимый горделивым отцовским взглядом, его безжалостными надеждами.

Остановившись перед дверью в кабинет 323, он протянул руку к дверной ручке и нажал на нее. Затем, покачав головой, отступил на шаг. В этот момент дверь открылась. Из кабинета шаркающей походкой вышел пожилой человек с полностью забинтованными руками. Внезапно поняв, что ему делать, Жорж проскользнул в кабинет, прикрыв за собой дверь.

Жанет Бак стояла к нему спиной, наклонившись над столом, и что-то энергично записывала в историю болезни. У нее были длинные волнистые каштановые волосы и стройная фигура. Он видел треугольник ее бледной щеки и уголок ее очков. Он сделал к ней шаг и уловил едва заметный запах сирени и ванили. Под прядями волос, выше ворота бледно-розовой блузки, он заметил застежку от золотой цепочки.

— Вот так, — сказала она, поставив внизу страницы замысловатую подпись. Внезапно резко обернувшись, она чуть не столкнулась с Габриэлем. — Боже, как вы меня напугали! — воскликнула она, поднимая руку ко рту. — Думала, я тут одна.

Он уже вытащил кинжал из ножен и теперь держал его у ноги.

— Простите, — произнес Жорж Габриэль, на этот раз непринужденно улыбаясь и чувствуя в груди прилив сил, — вам нечего бояться.

В центральной регистратуре Чапел спросил, как ему попасть в ожоговое отделение. Медсестра на хорошем английском объяснила, что надо пройти по коридору, подняться на лифте на третий этаж и дальше следовать указателям. Лифт ждал с открытыми дверями. Он поднимался один, не сводя взгляда с панели, на которой мигали номера этажей. Несмотря на все случившиеся неприятности, дела шли не так уж и плохо. Большие надежды он возлагал на Управление по борьбе с финансовыми преступлениями — на то, что ребята соберут информацию на Благотворительный фонд Святой земли, которая поможет ему еще ближе подобраться к Альберу Додену или к человеку, скрывающемуся под этим именем. Хорошо, конечно, что мяч вернулся на поле американцев, но у него из памяти не шла видеозапись, найденная во взорванной квартире. В любой момент он ожидал получить известие о каком-нибудь новом ужасном взрыве, многочисленных жертвах. Или о чем-нибудь еще того хуже.

Лифт приближался к третьему этажу, и Чапел встал у выхода. Дверь открылась. Оказавшись в холле, он услышал надрывный крик, гулко разнесшийся по коридору. Кто-то кричал по-французски:

— Прекратите! Вы! Прекратите немедленно!

Где-то на пол с грохотом упал поднос с инструментами. Послышался звук бьющегося стекла.

Чапел бросился на шум. Завернув за угол, он выскочил в главный коридор и со всего маху столкнулся с бегущим ему навстречу молодым человеком. Они оба повалились на пол. Тот упал на него, но тут же вскочил на ноги, оттолкнувшись от груди Чапела.

— Вы! — воскликнул незнакомец.

Он был молодой и крепкий, в темных глазах горел страх. Приоткрыв рот, он судорожно хватал воздух, чтобы восстановить дыхание, сверкая идеальными белыми зубами. Их взгляды встретились, и за долю секунды Чапел понял, что этот человек пытается принять решение. Но в следующее мгновение ему на плечо опустился кулак — раз, затем второй. От ослепляющей боли Чапел закричал, в глазах потемнело, посыпались искры. Его обидчик был уже на ногах и по-спринтерски бежал через холл.

— Охрана! — позвал кто-то, пока Чапел с трудом поднимался на ноги.

Покачиваясь от боли, он секунду стоял, согнувшись пополам. Голова кружилась. К нему подбежал санитар.

— Что случилось? — спросил Чапел на ломаном французском.

— Он… этот сумасшедший… он напал на доктора.

В голове что-то щелкнуло.

— На доктора Бак?

— Да, на доктора Бак.

— Срочно на пост, — приказал Чапел, — сообщите охране, скажите, чтобы перекрыли все выходы из больницы. Закрыть все двери. Быстро!

Сам он тоже побежал по коридору с максимальной скоростью, на какую только был способен в свои тридцать лет. Парень напал на доктора Бак.

Значит, он собирался напасть на меня, подумал Чапел.

Мимо мелькали изумленные лица и испуганные взгляды. Завернув за угол, Чапел подбежал к трем прижавшимся друг к дружке медсестрам: они сгрудились возле открытой двери на внутреннюю лестницу и вглядывались в полумрак.

— Он побежал туда? — спросил Чапел, стараясь не сбиться с дыхания.

Все три дружно кивнули.

Он бросился вниз по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, и снова события, происшедшие в Университетском городке, всплыли у него в памяти. Сантини, пробегающий мимо, Леклерк, помогающий ему подняться на ноги, исчезающий в глубине парадной Талил… Он снова почувствовал, как огненный шар опаляет лицо, и невольно содрогнулся всем телом… На каждой площадке он ненадолго останавливался. Снизу доносился быстрый топот ног по бетонным ступеням. Заглянув через перила, он мельком заметил убегающего человека. Двумя этажами ниже дверь открылась, на лестнице показалось пятно света. Меньше чем через минуту Чапел оказался на площадке первого этажа. Здесь был главный вход, и отсюда на улицу вели створчатые застекленные двойные двери. На полу комом валялся смятый белый халат. Изумленных лиц, по которым можно было бы определить, куда побежал террорист, не наблюдалось. Только спокойный поток пациентов и докторов в обычное утро среды.

На тротуаре Чапел приподнялся на цыпочки, стараясь разглядеть бритую голову и широкие плечи. Пробежав несколько шагов по улице в одну сторону, он вернулся и так же немного пробежал в другую. Пешеходов было довольно много, но никого подозрительного он не заметил.

Сообщник Талила исчез.

Когда Чапел вошел в кабинет, Жанет Бак сидела на смотровом столе, а ее коллега-терапевт обрабатывал ей рану.

— Вы поймали его?

Чапел отрицательно покачал головой:

— Слишком резвый. Он выскочил через главный вход прежде, чем его успели задержать.

Она горько улыбнулась.

— Как вы? — спросил он.

— Он приходил за вами.

— Я уже догадался. — Чапел смотрел на жуткий порез, выделявшийся на молочно-белой коже женщины. — Что случилось?

— Он не смог, — сказала она.

— Что вы имеете в виду?

— Я только отпустила пациента, повернулась, а тут он. Сразу бросился на меня. Он улыбался, но, когда ударил меня ножом, его лицо изменилось. Он испугался. — Она отвела руку врача и показала Чапелу рану. — Обратите внимание, куда он нанес удар — между вторым и третьим ребрами. Место выбрано идеально. Все, что требовалось, — это надавить чуть посильнее. Лезвие вошло бы прямо в сердце. И я умерла бы, не успев даже вскрикнуть. Чтобы так точно попасть, надо иметь определенную практику.

— Думаю, практики у него было достаточно, — сказал Чапел.

— Тогда объясните мне, что его остановило?

 

31

Мордехай Кан ехал на север по двухполосной щебеночной дороге через опаленные войной поля Боснии. Какое-то время назад он обогнул Сребреницу, где за одну только неделю были убиты семь тысяч мусульман. Их тела похоронили в неглубоких общих могилах, засыпали негашеной известью и сверху прикрыли землей ровно настолько, чтобы ее не смыл летний ливень. Где-то там среди пологих холмов и распаханных лугов, а может, в густом сосновом подлеске остались и другие тела — сотни, тысячи, может, бог весть сколько.

Отвлекшись от дороги, он провел рукой по пассажирскому сиденью в поисках чего-нибудь съестного. На нем валялись фантики от конфет и банки из-под лимонада. Пошарив среди них, он нашел начатый пакет с жевательными мармеладками в форме медвежат Гамми. Он проворно высыпал его содержимое на ладонь и одним махом забросил конфеты в рот. Терпкий вкус вишни заставил улыбнуться — любимые конфеты его детства.

Кан устал свыше всякой меры. С тех пор как он в последний раз полноценно спал, прошло уже двое суток. Такой усталости он еще не знал. Нет, это были не те болевшие суставы, покрасневшие глаза, затекшая шея, как у всех, кто работал по ночам в лаборатории или на полигоне. Это была новая, жгучая усталость, несущая с собой ясность цели, горячее желание поскорее выполнить поставленную задачу, ощущение своей моральной правоты.

— Мы должны положить конец их негодующим воплям, — говорил ему человек из Парижа. — Мы должны дискредитировать их в глазах всего мира.

Кан помнил горящие глаза, полную боли улыбку и целеустремленность, которая, как нефтяной факел, пылала в этом человеке. Они встретились на собрании «Кахане Хай» в Вифлееме. «Кахане Хай» — мессианская группа, основанная последователями раввина Меира Кахане, божьего человека, который проповедовал изгнание всех палестинцев с израильской земли и предсказал, что перед пришествием мессии будет пролито много крови.

— Пора вспомнить, что написано в Торе, — прошептал он. — Как мы все знаем, в Торе гоям не дается никаких человеческих прав. Поэтому с палестинцами мы можем поступить так же, как поступил с их предками Иисус Навин.

— Убить их? — спросил тогда Кан, разделяя энтузиазм своего собеседника и заражаясь его ненавистью.

— Убить их всех. Но сначала мы должны дискредитировать их.

— Как?

— Всего лишь один варварский акт.

Эти слова ласкали слух Кана, как любовный поцелуй. Прошло три года, как он потерял сына, погибшего при взрыве шахидской бомбы. Его мальчик, в то время призывник второго года срочной службы, находился на пропускном пункте около Рамаллы. Позже он видел запись того нападения. Безумно ухмыляясь, палестинский шахид поднял оба больших пальца вверх, а затем позволил своей машине врезаться в металлическую будку, взорвав при этом сто фунтов пластиковой взрывчатки с гвоздями, болтами и шайбами. И не стало на земле капрала Давида Кана.

Один варварский акт.

Его дочь Рахиль умерла от снайперской пули, когда несла медикаменты для какой-то семьи в одном спорном израильском поселении на Западном берегу. Рахиль, игравшая на скрипке как ангел и готовившая для своего отца колбаски кишкес и суп чолнт. Рахиль, его доченька.

Один варварский акт.

Мордехай Кан знал точное значение этих слов, и тем не менее что-то беспокоило его. Не надо больше невинных смертей, сказал он тогда. Я отстрадал достаточно за все семьи.

Погибнут лишь те, кто этого заслуживает. Ты не прольешь ни единой слезы. Можешь помочь?

Могу, сказал Кан и с тех пор вспоминал эту минуту как начало своей свободы. Но у меня уже не будет дороги назад. Мне придется назначить свою цену.

Никакая цена не может быть слишком высокой за такой самоотверженный поступок.

Кану нравилось это воспоминать. Он всего лишь выполнял долг гражданина. Кан и его отец превратили пустыню в чудо: сельскохозяйственное, экономическое, военное. Да, у них все получилось, и тот факт, что Израиль почти все время находился под угрозой вражеского нападения, делал это достижение еще более удивительным. Войны сотрясали страну в сорок восьмом, шестьдесят седьмом и семьдесят третьем годах. Казалось, последние четыре года она находилась в постоянной осаде, и все-таки каждый раз Израиль отбивался от агрессоров. Если его государство расширило при этом свои границы, то оно и к лучшему. Это не что иное, как свидетельство Божьего благоволения.

Кан размышлял о справедливости, когда заметил позади машину: черный «мерседес», сильно заляпанный грязью, держался на одном и том же расстоянии в сотне метров от него. Передние фары у машины были разные: одна желтая, а другая белая. Из окна с правой стороны торчало дуло автомата.

Он немедленно отыскал через джи-пи-эс-навигатор ближайший город. Им оказался Пале, в пятнадцати километрах отсюда.

— Пале, — проворчал Кан.

Население — две с половиной тысячи жителей. Миротворческих сил нет, только местная полиция для разрешения местных споров. Сам собой напрашивался вопрос: было ли мудрым его решение променять безопасность шоссе на безлюдье захолустных сельских дорог?

В следующую секунду в поле зрения показался легкий грузовичок. Он двигался прямо по курсу слева направо и резко затормозил посреди перекрестка в нескольких ярдах впереди него.

Снова повторялся Тель-Авив, и на мгновение он даже усомнился, уж не ребята ли это из «Сайерет». Однако взгляд, брошенный на «мерседес» в зеркало заднего вида, отмел это предположение. Спецназовцы из «Сайерета» передвигались быстро и бесшумно, как змея в траве. Невозможно заметить их приближение. И они уж точно не стали бы привлекать к себе внимание потрепанным седаном и торчащим из окна дулом автомата Калашникова.

Взгляд Кана скользнул по окружающему ландшафту. Луга, покрытые летней травой, перетекали в невысокие холмы и пустоши. Других машин поблизости не было.

— Через двести метров поверните направо, — произнес приятный баритон навигатора, и Кан вздрогнул.

Открыв отделение для перчаток, он вытащил пистолет девятимиллиметрового калибра, свое личное оружие, побывавшее с ним на Синае в шестьдесят седьмом. Подумать только, тогда он так и не выстрелил из него! Он был слишком занят, инструктируя солдат и направляя контратаку против египетских танков, прорвавших израильскую линию обороны. Кан прикинул свои возможности. Если ему удастся проскочить перекресток, он легко оторвется от преследующих его машин. А потом? Скорее всего, рано или поздно дорогу снова перекроют, может быть, даже полицейские из Пале. Найти золотистый «БМВ» не трудно. Он недооценил бедность этого региона.

Кан запросил у навигатора альтернативный маршрут.

Такового не имелось.

Ну что ж. Он положил пистолет на колени и огляделся по сторонам.

Двое мужчин выбрались из грузовика впереди и принялись размахивать руками, подавая ему сигнал остановиться. Притормаживая, Кан съехал на обочину и, остановившись в ста метрах от перекрестка, подождал, пока «мерседес» подползет и встанет за ним. Стиснув зубы, чтобы не стучали, он не сводил взгляда с зеркала заднего вида.

Дверцы «мерседеса» неторопливо открылись.

Кан переключил рычаг коробки передач на задний ход.

На землю опустились ноги в армейских ботинках. Ну конечно!

Он с силой вдавил педаль газа. Шины завизжали. Его «БМВ» рванулся назад. Металл покорежился, и машину сильно тряхнуло. Двое мужчин, бросившись на землю, чтобы увернуться от колес «БМВ», скатились на обочину дороги.

Напуганный до полусмерти, но действующий хладнокровно, как солдат, Мордехай Кан вышел из машины, поднял пистолет и дважды выстрелил в грудь одному из мужчин.

Подойдя к скрюченному телу, он заметил, что второй, ругаясь, лихорадочно возился со штурмовой винтовкой, пытаясь вставить магазин. Взгляд его темных глаз отчаянно метался между винтовкой и Каном.

Кан снова выстрелил дважды. Босниец скрючился пополам, словно его ноги прибили к дороге гвоздями.

Один варварский акт.

Когда он садился обратно в «БМВ», эти слова снова и снова крутились у него в голове — жестокая, режущая ухо симфония. Он поехал к грузовику. Будет им сейчас варварский акт.

Прямо впереди один из мужчин что-то лихорадочно искал на переднем сиденье грузовика. Второй принялся стрелять в Кана, но то ли он был неважный стрелок, то ли пистолет оказался слабоват: ни одна из пуль не попала в цель.

Спидометр показывал тридцать километров в час.

Теперь на машину обрушился железный град. Через секунду до него дошло, что водитель грузовика с бедра стреляет по нему из автомата. Но тут передние и задние стекла его машины исчезли, осыпавшись ливнем осколков, и больше он ничего не видел.

Стрелка спидометра миновала отметку пятидесяти километров в час. Кан врезался в автоматчика, сбил его и протаранил грузовик. От удара грузовик снесло с дороги, и он, кувыркаясь и переворачиваясь, покатился под откос, пока не очутился на поле. Передняя ось «БМВ» глухо стукнула, как только автомобиль переехал автоматчика, и машина тут же остановилась. Сработали подушки безопасности. Освободившись от них, Кан открыл дверцу. Из мотора с шипением выходил пар. Весь капот оказался смят. Открыв заднюю дверцу, он достал рюкзак. Не было необходимости проверять его содержимое: все в полном порядке и рабочем состоянии благодаря упаковке, разработанной таким образом, чтобы выдержать удары и перегрузки до трех тысяч g.

Забравшись на переднее сиденье «мерседеса», он посмотрел на часы.

У него оставалось двадцать четыре часа, чтобы добраться до Парижа.

Он поедет в Белград и купит там новую машину. Оттуда десять часов до Франкфурта и еще пять часов до французской столицы. Время поджимало.

 

32

Под ними проплывали поля Франции — лоскутное одеяло из золотистых и зеленых квадратов. Они летели на восток. Солнце замешкалось над их головами. Тень самолета МД-80 напоминала пулю, пронзающую реки, долины и пшеничные поля. В салоне весь ряд был в их распоряжении. Чапел занял кресло около окна, Сара около прохода. После взлета они то и дело склонялись над сиденьем между ними и перешептывались, словно воры, которые опасаются за свою жизнь.

— Он знал, что я буду там. Он ждал.

— Мы не можем быть уверены.

— Сара, он ударил меня в плечо. Он знал, где у меня ожог. Какие еще основания нужны для уверенности? Сопоставьте факты. Мне было назначено на десять часов, и они знали это время, как и то, что я пойду к доктору Бак. Господи, Сара, да им даже известно, как я выгляжу. Он видел мою фотографию. Где, черт побери, он мог ее достать? На обложке журнала «Пипл» она не печаталась.

Сара все равно никак не хотела уступать:

— Почему тогда он убежал? Почему не убил доктора Бак? Если бы он подождал еще минуту, вы были бы в полном его распоряжении.

— Я не знаю. Может, что-то спугнуло. Он совсем молодой, лет двадцать. Я чувствовал, как он боится. А может, просто не смог убить. Да и вообще, какая разница — почему.

Сара на секунду задумалась. Морщинки в уголках ее глаз исчезли.

— Пожалуй.

— Они внутри, Сара. «Хиджра» проникла в группу. Они внутри «Кровавых денег».

— Кто? — раздраженно спросила она. — Имя?

Но высказать догадку никто не рискнул.

В берлинском аэропорту Тегель их встречал целый почетный караул.

Наряд местной полиции, в красивой летней униформе с короткими рукавами и в бледно-зеленых беретах, ждал их у входа в пассажирский терминал. В группе полицейских стоял и приземистый американец, назвавшийся Лейном. Официальный представитель ФБР при посольстве в Берлине. Он передал им официальное предписание, запрашивающее у Германии предоставление Адаму Чапелу, уполномоченному представителю Казначейства США, полной информации об операциях по счету 222.818В в банке «Дойче интернационал». Затем Лейн провел их через паспортный контроль и зал получения багажа к ожидающему их «Мерседесу-600». Светловолосый водитель вежливо кивнул и захлопнул за ними дверцы. Лейн сел спереди.

— Суд находится в новом правительственном квартале около Потсдамской площади, — объяснил он. — Наш водитель, Герман, из местных полицейских. Он говорит, что доставит нас на место за семнадцать минут.

«Мерседес» отъехал от тротуара, словно космический корабль, покидающий стартовую площадку. Удобно устроившись на сиденье, Чапел с надеждой подумал, что гостеприимство немецких властей не ограничится эффективной транспортной службой.

Немецкая столица — оживленный растущий город, в котором постоянно что-то возводится. Строительные краны делили горизонт на сотни вертикальных полос. Любое здание, сооруженное не в последние два года, было, по крайней мере, отремонтировано и заново покрашено.

Внезапно городской пейзаж резко закончился и их обступил обширный лесопарк, прорезанный дорожками и усеянный лотками мороженщиков. Тиргартен был берлинским подобием нью-йоркского Центрального парка, а вернее, если уж быть исторически точным, его предшественником, возникшим на триста лет раньше своего американского собрата. Машина летела на полной скорости по улице Семнадцатого июня. Мимо промелькнула воздвигнутая в центре Тиргартена триумфальная колонна, на вершине которой парила золоченая статуя богини победы Виктории. Впереди виднелись Бранденбургские ворота, украшенные квадригой. Объезжая их, машина замедлила ход, и Чапел заметил отель «Адлон» — излюбленное место богатых и знаменитых представителей Третьего рейха, — сейчас восстановленный и превращенный в пятизвездочную гостиницу. Снова прибавив газу, шофер понесся по Унтер-ден-Линден, некогда самому фешенебельному бульвару Берлина, где по приказу Геббельса срубили знаменитые липы, а вместо них установили крылатые свастики на каменных постаментах.

Здание федерального суда возвышалось над площадью Александерплац. Огромное правительственное здание, один из неоклассических шедевров Шинкеля, украшали впечатляющие дорические колонны, монументальный цоколь и эспланада, в точности копирующие Парфенон. Лейн провел их внутрь. На лифте они поднялись на второй этаж. Пол, облицованный каррарским мрамором, был отполирован до блеска. Гулко разносящийся стук их каблуков словно служил предупреждением всем честолюбивым ревнителям закона. Лейн открыл какую-то дверь без таблички и, придерживая ее, пропустил вперед Чапела и Сару.

— Этот судья крепкий орешек, — предупредил он. — Удачи.

Не говоря больше ни слова, он жестом предложил им пройти через приемную в кабинет судьи.

— Ганс Шумахер говорил мне о записи, — огорченно произнес судья Манфред Визель, выключая видеоплеер, — но не предупредил, что все так скверно.

— Рад, что вы тоже видите здесь угрозу, — заметил, приободрившись, Чапел. — Ясно, что этот тип в кадре имеет в виду…

— Угрозу? — прервал его Визель. — Да нет же, я имел в виду вовсе не угрозу. Я о качестве записи. Она даже хуже, чем ее описал мой эмоциональный коллега.

Визель являлся председателем федерального суда, и поэтому с официальными межправительственными запросами, связанными с нарушениями закона, следовало обращаться именно к нему. Его кабинет был в точности кабинет Фауста — гнетущее сочетание полированного дерева, темных бархатных штор и оконных витражей.

— Дайте мне посмотреть ходатайство по этому счету, — произнес он, разве что не прищелкнув пальцами.

Чапел вручил ему бумаги:

— Могу сообщить, что правительство США приняло решение заморозить счета Благотворительного фонда Святой земли.

— Вот как? — Откуда-то из рыжей шевелюры Визель извлек очки и погрузился в изучение ходатайства. Ему было пятьдесят, худощавый человек с раздражающим фырканьем. Закончив чтение, он проворчал: — Это все?

— Да, — ответил Чапел.

— И больше ничего нет?

Чапел снова кивнул.

Визель покачал головой, словно был не только огорчен, но и разочарован.

— В мои обязанности входит определить законность ваших требований с точки зрения германского права, — произнес он. — Я не ясновидящий и не предсказатель. Суду требуются факты, и только факты. — Он бросил бумаги на стол перед Чапелом. — Вы говорите мне, что человек на записи угрожает. Лично я считаю, что это просто разглагольствование. А вдруг это не что иное, как запись программы телеканала «Аль-Джазира»? Да, кого-то она может обеспокоить, но я не вижу оснований трактовать это как угрозу и тем более не вижу связи с Фондом Святой земли. Факты. Дайте мне факты!

Сара подошла ближе к Манфреду Визелю и улыбнулась ему. Согласно его краткой характеристике, полученной из ЦРУ, он питал слабость к женскому полу: в его суде успешность действий женщин-прокуроров почти в три раза превышала аналогичный показатель среди мужчин.

— Из выписок по счету из банка «Монпарнас» видно, что Фонд Святой земли получал деньги с того же счета в банке «Дойче интернационал», что и Альбер Доден. А Доден — это псевдоним террориста Мохаммеда аль-Талила, убившего два дня назад одного французского и трех американских сотрудников спецслужб.

— Почему вы так уверены, что Доден и Талил одно лицо?

Чапел не был в этом уверен, но он не собирался посвящать судью в свою версию, согласно которой Талил и второй человек — тот самый, кого они всё еще ищут, — оба пользовались этим именем. Сейчас было важно убедить Визеля в том, что Талил и Доден суть одно.

— При открытии счета на имя Бертрана Ру, которое является еще одним псевдонимом Талила, Доден указал тот же номер телефона, — объяснила Сара. — Оба счета демонстрируют поразительное сходство в расписании внесения денег и их снятия. И видеокассету мы обнаружили именно в квартире Талила.

— Поправьте меня, дорогая фройляйн, если я ошибаюсь, но здесь говорится, что пленку с цифровой записью обнаружили в стене квартиры этажом ниже.

— В стену ее впечатало взрывом, — вмешался Чапел, и Сара бросила на него убийственный взгляд.

— Это вы так говорите.

Чапел даже привстал на цыпочки:

— Ваша честь…

И снова Визель оборвал его:

— Здесь не принято обращаться «ваша честь», это немецкий суд. Говорите «господин», этого вполне достаточно.

— Уважаемый судья… — снова начал Чапел, стараясь загладить свою неудачную попытку проявить почтительность, — квартиру этажом ниже занимают две студентки богословского факультета. Обе они гражданки Франции и сейчас находятся на летних каникулах в паломнической поездке в Сантьяго-де-Компостела, в Испании.

— А Доден не мог снимать квартиру вместе с Талилом? — не сдавался Визель. — Разве не обычное дело, что у таких съемщиков один телефон на двоих?

Сара махнула Чапелу, чтобы он сел.

— Талил снимал квартиру один. Но даже если и так и у Додена был жилец, он, следовательно, свидетель преступления, — настаивала Сара. — Если он чист, у нас все равно остается право задержать и допросить его. Учитывая природу преступления и зная, как действуют террористы, его можно рассматривать как соучастника.

— Да, но о каком преступлении мы говорим?

Это было уже слишком. Какое-то намеренное помрачение сознания, упрямое нежелание видеть факты такими, каковы они есть!

— Об убийстве четырех очень хороших людей, вот о каком! — заорал, всплеснув руками, Чапел. — О соучастии в планируемом теракте на территории США. О чем еще, по-вашему, мы тут толкуем?

— Это всё предположения! — крикнул в ответ Визель. На его бледном лице проступили красные пятна, но в глазах читалась не злость, а скорее мольба. — Я прошу факты, а вы мне даете теории. Я не полный дурак. И прекрасно понимаю, что к чему. И вижу, какую картинку вы пытаетесь нарисовать. Вы что, действительно думаете, что я намеренно чиню вам препятствия?

— Нет, — сказал Чапел.

— Но нельзя явиться в мой кабинет и на основании таких скудных и косвенных улик требовать, чтобы я приказал банку «Дойче интернационал» открыть для вас двери и предоставить в ваше распоряжение финансовую историю одного из клиентов. Это Германия! В нашей истории уже были прецеденты государственного вмешательства в частную сферу. И я даже не имею в виду Третий рейх. Вы слишком молоды, чтобы помнить семидесятые, а я помню. Я тогда жил. И пережил их. До «Аль-Каиды» и этой вашей «Хиджры» уже были и наша «Фракция Красной армии», которую немецкие средства информации окрестили «бандой Баадера-Майнхоф», и итальянские «Красные бригады». Они взрывали универмаги, грабили банки, похищали промышленников и банкиров, требовали выкуп, а затем убивали своих заложников еще до получения денег, просто чтобы показать, на что способны. Как террористы, они преуспели только в одном — в терроризировании населения. Правительство мобилизовало все силы, чтобы их поймать. Оно поставило своей целью создать такую прогнозирующую модель, которая помогла бы вычислять террористов. Сейчас эта методика известна как «моделирование личности», а разработал ее человек по имени Хорст Херольд. Он попросил компании открыть для него их базы данных. Он изучал записи туристических агентств, счета за отопление, телефонные счета, оплату бензина на заправочных станциях. Он установил на дорогах камеры, фиксирующие номера машин, и заносил каждый проданный проездной билет по всей стране в свой всевидящий компьютер. Он хотел знать, как террористы передвигаются, где останавливаются, какую модель машины предпочитают угонять. Кстати, если вам интересно, таковой оказалась четырехдверная «БМВ». В общем, делалось все, что необходимо для воссоздания картины их передвижения. До какого-то момента эта модель работала. Хорст Херольд действительно поймал и посадил лидеров тех движений, которые я только что перечислил. Но люди чувствовали себя неуютно. Херольд слишком много знал о нас, я имею в виду всех нас. Граждан превратили в прозрачных людей: государство могло заглядывать в них и узнавать все их секреты. Все это дело здорово отдавало нацизмом. Гестапо. В руках государства оказалось слишком много власти.

Визель помолчал и, обойдя стол, вернулся в свое кресло. Он молча вздохнул, не сводя взгляда с Чапела и Сары. Затем снова обрел спокойствие, но его тон оставался воинственным.

— Я не позволю, чтобы эти дни вернулись. У нас больше не должно быть прозрачных людей. Если хотите увидеть финансовую историю частного лица, дайте мне конкретное обоснование. Докажите, что совершается преступление.

Чапел сел в кресло и положил копию отчета на стол. Он чувствовал себя раздавленным теми самыми принципами, которым он и сам пытался следовать. О каком невмешательстве в личную сферу может идти речь, когда на кону жизни людей? Почему одно исключение угрожает всему правилу? Если вы невиновны, то вам не о чем беспокоиться. Он упрямо перебирал бумаги. Визелю подавай преступление? Отлично. Раз оказывать финансовую поддержку закоренелому террористу можно безнаказанно, Чапел найдет другое правонарушение. Он переворачивал страницу за страницей, его терпение лопалось. Внезапно взгляд зацепился за одно слово, и он опять вернулся к этой странице, прочитал абзац-другой и понял, что вот он, аргумент, прямо перед ним.

— Пиратские компьютерные программы, — произнес он.

— Что вы имеете в виду? — Подперев подбородок, Визель сидел, глядя на Чапела в упор.

И тот почувствовал, что в глубине души судья только и ждет, чтобы ему дали наконец бесспорное преступление.

— Впервые имя этого фонда оказалось в поле нашего зрения в связи с расследованием по парагвайской компании «Интелтек». Она подозревалась в незаконном копировании, производстве и распространении компьютерных программ. Финансовая документация этой компании подтвердила, что доходы от ее деятельности поступали на счет этого фонда.

— Парагвай, Соединенные Штаты… когда я наконец услышу хоть одно немецкое имя?

— Наше внимание к этому делу привлекла компания «Майкрософт», но ее поддержала «САП», которая, насколько я помню, является крупнейшим производителем компьютерных программ в Германии.

Визель сдержанно кивнул.

— Помогая производителям пиратских компьютерных программ, законное право на которые принадлежит «САП», Благотворительный фонд Святой земли совершает преступление против немецкой компании. По сути, у немецких рабочих отбирается их хлеб. Пиратство достаточно тяжкое преступление?

— Достаточно.

— Вот и отлично. Тогда распорядитесь, чтобы банк «Дойче интернационал» предоставил нам информацию, кто из их клиентов сотрудничает с Фондом Святой земли.

— Давайте бумаги.

Чапел выбрал из стопки листов необходимые страницы. Визель тщательно их просмотрел. Вытащив из кармана мантии ручку, он поставил размашистую подпись на ходатайстве и передал его своему помощнику.

— Согласен, — произнес он. — Кража интеллектуальной собственности является преступлением, которое в Германии сходить с рук не должно.

 

33

— Когда отправляется этот рейс? — снова спросила Клэр Шарис.

Прижав телефонную трубку к груди, она свободной рукой сделала энергичный знак своему помощнику, призывая того поторопиться.

— В два, так я думаю, — ответил он, отшатываясь от нее, словно уклонялся от удара, который она собиралась ему нанести.

Помощник ее был робкий, неуклюжий либериец, по имени Сэмьюэл, с совершенно непроизносимой фамилией. Она совсем не собиралась его пугать, но по-другому не получалось: с ним можно было общаться либо выразительными жестами, либо посредством ругани, но последнее не годилось, ибо Сэмьюэл был новообращенным христианином.

— Меня не интересует, что ты думаешь, — отрезала она. — Мне нужен простой факт. Посмотри расписание и скажи, когда улетает этот рейс. У «Глобал транс» не так уж много грузовых рейсов из Женевы в Анголу по пятницам.

Обиженно поджав губы, Сэмьюэл принялся листать брошюру авиакомпании. Ее прислали вместе с бланками, которые Всемирная организация здравоохранения должна была заполнить для отправки медикаментов за границу.

— Это здесь, мадам Шарис, я уверен.

— Посмотри в Интернете, черт бы тебя побрал!

Сэмьюэл замер, словно получил пощечину, и Клэр пожалела, что не сдержалась. Это было на нее совсем непохоже, но ведь и ситуация необычная.

— В два сорок пять, — последовал горделивый ответ через полминуты после того, как Сэмьюэл сел за компьютер и нашел в Интернете расписание рейсов «Глобал транс».

— Вот так-то лучше.

Клэр отняла трубку от своей алой кашемировой шали и поднесла к уху. Миниатюрная брюнетка хрупкого телосложения, с белоснежной кожей и черными как вороново крыло волосами, красиво ниспадающими на плечи. Она отлично знала, когда и как показать характер. Но она обладала и шармом — и также знала, когда им воспользоваться. И то и другое было необходимо при ее работе.

— Хуго, — промурлыкнула она в трубку, накручивая локон на палец, — у нас масса времени. Если бы ты доставил коробки в офис «Глобал транс» в Международном аэропорту Женева-Куантрен к часу, было бы просто отлично. Право, даже и не знаю, как тебя благодарить. Тебя или «Новартифам». Вас обоих. Вы спасаете жизни. Во имя этого все и делается, ведь так?

Клэр повесила трубку. Широко раскинув руки, словно желая обнять весь мир, она повернулась и увидела Сэмьюэла и еще трех секретарей, собравшихся в приемной.

— Мистер Хуго Люйтенс из «Новартифама» великодушно пожертвовал две тысячи единиц коартема для сегодняшнего рейса с гуманитарной помощью. Кто теперь скажет, что швейцарцы не заботятся ни о ком, кроме себя? Трижды ура Гельвеции! Да здравствует победа над малярией!

Сэмьюэл с воодушевлением захлопал в ладоши, и секретари тоже принялись аплодировать с неменьшим энтузиазмом. Коартем — новейший и наиболее эффективный препарат против малярии, представляющий собой комбинированное лекарственное средство, основанное на действии артемизинина, — был совсем недавно добавлен в список жизненно необходимых медикаментов, составленный ВОЗ. Он способствовал локализации и уничтожению малярийного паразита, обеспечивая быстрое выздоровление без каких-либо осложнений. Если повезет, лекарство благополучно преодолеет долгий путь и сохранит жизни восьмистам тысячам детей — столько их каждый год умирало от малярии в странах так называемой Черной Африки, к югу от Сахары.

Клэр театрально поклонилась, будто изображая сорвавшую бурные овации Сару Бернар.

— Впечатляет, а? — Она громко закашлялась и сделала вид, что не замечает встревоженных взглядов. Открыв ящик стола, она достала сигарету и закурила. — Девочка заслужила награду, — пояснила она.

Но Сэмьюэл на это не купился.

— Клэр, вам нельзя курить, — сказал он, выхватив сигарету у нее изо рта длинными, как у пианиста, пальцами. — Надо выполнять указания доктора.

— Да чтоб тебя черти… — Клэр Шарис тут же осеклась. — Ой, прости, Сэмми, чтобы тебя разорвало, — произнесла она с тем же шутливым отчаянием. — Я так не люблю, когда ты оказываешься прав. — С этими словами она вручила ему свою щербатую кофейную чашку с изображением здания конгресса США на Капитолийском холме, из числа сувениров, подаренных ее бойфрендом. — Тогда еще чашечку, пожалуйста. Ведь пока еще не доказано, что кофеин понижает уровень лейкоцитов.

Похлопав Сэмьюэла по плечу, Клэр вернулась в свой кабинет, где плюхнулась в кресло. Работы было выше крыши. Где-то среди всех этих записок, папок и конвертов, приготовленных для отправки, затерялась табличка с ее именем и должностью — «директор Программы медикаментозной помощи». Ее работа заключалась в том, чтобы поддерживать контакт с гуманитарными организациями в развивающихся странах по всему миру и делать все необходимое, чтобы они могли предоставлять населению жизненно необходимые лекарства, входящие в список ВОЗ. Сегодня это означало, что надо отреагировать на вспышку малярии в Анголе и постоянно поддерживать связь с крупными фармацевтическими компаниями, чтобы раздобыть тысячи единиц лекарств, необходимых для борьбы с эпидемией.

Благодаря пожертвованиям, сделанным в последнюю минуту Хуго Люйтенсом, она успешно справится с поставленной задачей.

Придвинув кресло ближе к столу, она принялась перебирать бумаги, пока не нашла ту, которую искала. Да, новости невеселые, ситуация ухудшается день ото дня. В Африке, Юго-Восточной Азии и многих странах Южной Америки возникло множество очагов лесных пожаров, слишком много, чтобы сохранять спокойствие. Заставить ВОЗ реагировать быстро представлялось делом крайне затруднительным. С ее точки зрения, тамошние чиновники затрачивали неоправданно много времени, инструктируя местные отделения по поводу того, какие лекарства им необходимы, как их распределять, как контролировать их расход и так далее, и слишком мало занимались поставками самих лекарств.

Развернувшись в кресле, она стала смотреть в окно. Вид просторной лужайки, протянувшейся до самого Женевского озера, действовал на нее умиротворяюще. Волны набегали на песчаный берег. На озере виднелось несколько яхт, и она пожалела, что не может выкроить время, чтобы съездить на ланч в Уши, старый рыбацкий порт близ Лозанны, и там, на террасе кафе, маленькими глотками пить из шаровидной рюмки местное красное вино, закусывая салатом нисуаз с анчоусами. Аппетит у нее был отличный, но много есть ей не разрешали. Нельзя прибавлять в весе. В дверь просунулась лысая голова Сэмьюэла.

— Мадам Шарис, звонят из «Глобал транс». Говорят, проблема с документами на лекарства: на ларитомин и эритронекс. Нужна ваша подпись.

— В аэропорту?

— Да.

Клэр поморщилась. С паллиативными лекарственными препаратами нового поколения часто возникали проблемы, а между тем многие из них применяются при радиактивно-изотопной терапии для облегчения боли, вызванной быстро развивающимися опухолями. Эти лекарства не лечат, но делают вполне сносными последние месяцы жизни смертельно больных пациентов. Однако все, связанное с изотопной медициной, вечно вызывает подозрение и привлекает к себе пристальное внимание.

— Скажи им, сейчас приеду. А в следующий раз будем посылать через «Ди-эйч-эль».

Помедлив ровно столько, чтобы открыть ящик стола и достать несколько сигарет, Клэр Шарис быстро убрала их в сумочку. «Кэмел» без фильтра. Предполагалось, что она умрет от рака костей, а не легких. Затем она энергично пошла по коридору. Размерами штаб-квартира ВОЗ не уступает Лувру. Клэр потребовалось десять минут, чтобы пройти по коридорам, стерильностью похожим на больничные, и, перейдя парковку, добраться до своего старенького «форда». Она хотела купить «ауди», но Глен настоял, чтобы она ездила на американской машине.

К аэропорту вело прямое шоссе, транспорта на нем в середине дня было мало, так что она добралась быстро. Еще десять минут, и ее машина уже затормозила перед въездом на грузовой терминал. Клэр опустила стекло и предъявила охраннику свой пропуск. Узнав ее, он дал знак проезжать, но тем не менее не забыл позвонить в «Глобал транс» и предупредить о ее приезде. С некоторых пор она старалась подмечать подобные вещи.

Поставив «форд» перед офисом, она сдержанно кивнула в знак приветствия и прошла внутрь.

— Джентльмены, полагаю, проблема выросла до гигантских размеров, если потребовалось мое личное присутствие.

— Мы не сможем пропустить ларитомин и эритронекс, — с совершенно серьезным видом ответил менеджер Билл Мастерс.

— То есть?

— Новые правила. Простите.

Клэр присела на край стола.

— Простите, новые правила? — закипая, повторила она вслед за ним. — Речь идет о лекарствах, которые продлят жизнь сотням мальчишек и девчонок, страдающих лейкемией, миелогенной миеломой, болезнью Ходжкина и еще бог знает какими заболеваниями, названия которых я не в силах даже выговорить!

— Да, ужасно, я с вами согласен. Но вот, почитайте сами.

Клэр взяла в руки приказ и бегло просмотрела его:

— Чушь собачья. Лекарства есть лекарства. Что случилось? Кто-то посчитал эти препараты взрывоопасными?

Мастерс пожал плечами:

— Не знаю, мэм.

— Не хочу сгущать краски, но на кону жизни людей.

Мастерс отвел взгляд:

— Послушайте, Клэр, мы же просто перевозчики, доставляем ваш груз. Мы и так во всем идем вам навстречу, но от нас требуют, чтобы представитель местных властей осмотрел груз и поставил свою подпись.

— Я представитель ВОЗ. Это всемирная организация, а мир гораздо больше, чем Швейцария. Полагаю, моя подпись достаточно весома.

— Боюсь, что нет. Нам нужна подпись представителя швейцарских властей.

— Где бумаги?

Мастерс передал ей планшет с прикрепленными бланками документов. Клэр, послюнив палец, пролистала страницы, а затем схватила со стола ручку и расписалась.

— Эй! — возмутился Мастерс, вскакивая с кресла и выхватывая у нее планшет. Он прочитал подпись. — Вы же не доктор Роберт Хелфер!

— Хотели подпись — вот вам подпись. Хелфер как раз и есть представитель местных властей по всем таким вопросам. Кто будет выяснять, его это подпись или нет? — Она подошла к Мастерсу так близко, что разглядела его пробивающуюся щетину и унюхала, что за завтраком он пил не только апельсиновый сок. — Гори они огнем, все эти правила! — прошептала она с заговорщицкой улыбкой.

Покачав головой, Мастерс рассмеялся и, повернувшись, крикнул:

— Загружайте, ребята. В этом городе теперь новый босс, и имя ему Клэр!

Привстав на цыпочки, Клэр Шарис поцеловала Мастерса в обе щеки:

— Ну, разве не здорово сделать что-то правильно, хоть и не по правилам?

 

34

Жорж Габриэль быстрой походкой прошел мимо жилого дома номер двадцать три по рю Клемансо. Это было современное здание со сплошь застекленным первым этажом — окна от пола до потолка. Здесь проживали юристы, врачи — сливки парижской профессиональной элиты. Вместо консьержки тут был портье, который весь день просиживал за своей конторкой, почитывая спортивную газету, время от времени исчезая, чтобы незаметно выкурить сигаретку. Его звали Анри, и он был сенегалец — мечтал перевезти свою семью в Париж, как только скопит достаточно денег. Заслонив рукой глаза от яркого света, Жорж взглянул на прорези протянувшихся рядами почтовых ящиков. Ящик квартиры 3Б по-прежнему оставался полон.

Он уже около часа бродил по округе, стараясь делать это максимально скрытно. В одном кафе поел ванильного мороженого со взбитыми сливками и заказал итальянский омлет в другом. На противоположной стороне улицы находился какой-то сомнительный бар, в котором он еще не побывал, но от одной мысли о том, чтобы съесть или выпить что-нибудь еще, его начинало мутить так сильно, как никогда прежде. Не желая навлечь на себя подозрения, он нырнул в газетный киоск на углу и принялся бегло перелистывать свежие футбольные журналы. Затем, постоянно косясь одним глазом в подъезд дома, он стал просматривать статьи о Райане Гиггсе и Оливере Кане. «Мне теперь уже никогда не стать настоящим профи, — с горечью подумал он. — Глупо было надеяться».

Уличные часы за перекрестком показывали три сорок пять. Оставалось подождать пятнадцать минут. Когда киоскер метнул в него гневный взгляд, он купил пачку сигарет и вновь принялся за журналы.

Пятнадцать минут. Время тянулось, как уходящая вдаль пустынная лента нескончаемого шоссе.

Едва ли можно было признать в Жорже Габриэле того молодого ординатора, который утром чуть не отправил на тот свет женщину-врача в больнице Сальпетриер. Сбежав оттуда, он пересек весь центр города на метро, вышел на Монмартре и затерялся на вымощенных булыжником людных аллеях квартала Гутт-д'Ор, прозванного Малой Африкой из-за большого количества проживающих здесь арабов и негров. Там он проскользнул в один из дешевых базарчиков и купил мешковатые джинсы, белую футболку большого размера, пару найковских кроссовок, изогнутые полусферические солнечные очки и кепку-бейсболку с надписью «Нью-Йорк янкиз», которую тут же надел козырьком назад. Теперь он выглядел еще одним рэпером, каких в Париже тысячи. Уроки, полученные им в тренировочном лагере, где учили, как сделать так, чтобы оставаться неопознанным, увы, пригодились. От квартала Гутт-д'Ор он пошел к Гранд-опера, а затем к саду Тюильри. Аллеи сада кишели туристами. В течение часа он тщательно старался смешаться с толпой, раствориться в ней. Купил сладкого попкорна. Сел у одного из прудов и смотрел, как маленький мальчик пускает в нем парусный кораблик. Затем впервые в жизни прокатился на колесе обозрения.

Несмотря на леденящий страх, что его могут схватить, он сумел сохранить ясное сознание и сфокусировать его на том, что́ ему более всего было нужно. Где спрятаться? Куда податься? Как уйти от погони? У него имелись паспорт и авиабилет. При желании он мог сразу направиться в аэропорт и сесть на самолет, вылетающий в Дубай. Но что потом? Кто его станет там ждать? Жорж попытался представить себе возможные действия полиции, шаг за шагом. Хорошенькая докторша и американский коп видели его достаточно близко. Можно было не сомневаться в том, что достаточно точное описание его внешности уже передается в жандармерию. Верно, уже отдан приказ искать человека ростом примерно метр восемьдесят — метр девяносто, со средиземноморской внешностью, смертельно напуганного.

Никто не станет сомневаться, что целью нападения был Чапел. Покушение на жизнь американца после вчерашнего взрыва бомбы должно было сделать поиски предполагаемого убийцы делом первостепенной важности. Даже притом, что полицейские наверняка чешут в затылках, удивляясь, зачем это он устроил такую заваруху и что могло ему помешать убить докторшу.

Однако его беспокоила не столько полиция, сколько мысль об отце. Тот имел слишком большие связи в верхах и слишком много друзей в низах общества. Город с населением четыре миллиона тем не менее представлялся ему небезопасным местом. Отец ему этого не простит. И не успокоится, пока его не найдет. Жорж Габриэль совершил наистрашнейший грех. Он подвел отца. Подвел семью. Худшего предательства нельзя себе представить.

Влекомый толпой туристов, Жорж постепенно добрался до Лувра. В музее он прошел по длинному темному туннелю в корпус Ришелье и поднялся по мраморной лестнице, миновав Венеру Милосскую и Нику Самофракийскую. Неспешно прогуливаясь по залам, он чувствовал себя в безопасности. Здесь, под охраной Рембрандта и Рубенса, Вермеера и Ван Дейка, он чувствовал себя в безопасности. Его особой любовью всегда пользовались художники эпохи романтизма, и спустя полчаса он уже прирос к полу перед гигантским полотном Делакруа «Вход крестоносцев в Константинополь». В центре полотна изображена группа всадников в шлемах и развевающихся одеяниях, их стяги полощет ветер. Крестоносцы только что взяли штурмом городские стены, но битва, изображенная на заднем плане, еще в разгаре. Жители города, мужчины и женщины, лежали распростертыми на земле и молили о пощаде. Один из пленных со стянутыми ремнем руками привязан к седлу главного из воинов. Что произойдет в следующий момент? Убьют ли крестоносцы всех уцелевших, в том числе женщин? Или освободят их? Эта недосказанность всегда распаляла его воображение.

Однако сегодня перед Жоржем стоял более насущный вопрос. Более личный. К какому стану принадлежит он сам? К торжествующим победу и (как он был уверен) великодушным крестоносцам, лица которых говорят о разуме, благородстве и силе? Или к побежденным, чьи длинные бороды и тусклые глаза словно кричат о страхе, доктринерстве и фанатизме?

Ответ пришел к нему сразу. Для этого не потребовалось ни самоанализа, ни мучительных раздумий, кому присягнуть на верность. По крови он, может, и был арабом. Но по натуре, по характеру, по разуму, он был человеком Запада. Он не хотел отвергнуть ислам. В глубине души он был ему предан. Он верил в Пророка. Он принимал его учение сердцем. Но не головой. Тут-то и была неувязка. Взгляд исламистов на женщину как низшее существо, их невыносимая лицемерная болтовня о том, что ей следует оказывать высшее уважение, заключая в домашнее рабство, возмущали его до глубины души. Равно как и устаревшие идеи о наказании, отмщении и «правильном» образовании. Мир двигался вперед, но ислам прочно укоренится в прошлом.

Это было три часа назад.

Когда знакомый красный «мерседес» обогнул угол и, проехав по улице еще метров пятьдесят, остановился, Габриэль вернул журнал на место. Дверца открылась. Вспышка белокурых волос и синее джинсовое пятно. Девушка пересекла тротуар и скрылась за дверями подъезда. Жорж подождал, пока машина отъедет, и отошел от киоска. Обогнув дом, он подошел к нему сзади, пройдя по небольшой дорожке, которая вела на внутренний двор, вполне соответствующий высокому уровню благосостояния жильцов. Ключ у него имелся. Он открыл калитку в сад и проскользнул на лестницу черного хода. Поднявшись на четвертый этаж, он приоткрыл дверь и просунул голову в коридор, ведущий к дверям квартир. Там было тихо.

— Кто там? — раздался певучий голос, когда он постучал.

— Это я. Открой.

Клодин Козэ отворила дверь. Ее ослепительная улыбка поблекла, когда Габриэль прошел мимо нее, не сказав ни слова.

— В чем дело? — спросила она.

— Я в беде.

Он рассказал ей все, по крайней мере все, что знал о планах отца и о той роли, которая ему в них отводилась. Он единым духом выпалил все про «Хиджру», про американских агентов, преследовавших его двоюродного дядю Мохаммеда аль-Талила, про его злоключения в больнице и про неудачную попытку убить Адама Чапела. Он ничего не утаил. Был час ночи. Он лежал рядом с Клодин в постели, серебристый лунный свет освещал их лица и казался чем-то сродни легкому ветерку, шевелящему занавеси.

— Теперь ты знаешь, каково быть таким, как я, — проговорил он, испытывая жалость к самому себе. — Не могу поверить, что все это происходит на самом деле.

— Ты поступил правильно, Жорж. Я горжусь тобой.

— Я его подвел.

— Подвел? — эхом отозвалась Клодин, и в голосе ее прозвучали ноты сарказма. — По-моему, он должен гордиться тем, что у него такой сын, который способен идти ему наперекор и принимать самостоятельные решения.

— Мой отец совсем не похож на твоего.

— Да уж.

Родители Клодин, оба врачи, могли служить образцом прогрессивного мышления. Вот уже неделя, как они отдыхали в своем летнем доме на испанском острове Ибица, предоставив ей самой заботиться о себе. Такого его отец не позволил бы никогда.

Жорж приподнялся на локте, желая, чтобы она поняла то, что он собирался ей сказать:

— У нас семья всегда стоит на первом месте. Она для нас все: и то, кем мы были, и то, кто мы есть, и то, кем мы должны стать. В исламе семья служит центром всей нашей жизни.

— У христиан то же самое, — отозвалась Клодин. — Однако это не значит, что можно попросить сына стать убийцей ради тебя. Что, если бы тебя поймали? Что, если бы тебя убили? Или это сделало бы тебя кем-то вроде мученика, который попадет на небо, где героя ждет несметное количество райских дев, и тогда все было бы хорошо?

— Нет, я не стал бы мучеником. Просто хорошим сыном. Этого было бы достаточно.

— Ты и так хороший сын. Вот увидишь, он тебя простит.

— Нет, никогда. Он планировал это двадцать лет. С тех пор, как убили его брата.

Клодин села в кровати, положив подушку себе на колени и обняв ее.

— Его брат этого заслуживал, — заявила она твердо. — Нельзя взять в заложники столько людей и ожидать, что тебе позво…

— Большинству из них он позволил уйти, — перебил ее Жорж. — Под конец там остались только он и повстанцы.

— Их всех убили?

— Да, либо во время захвата мечети, либо после.

— Но… — Казалось, Клодин начинала осознавать всю тщетность подобной затеи, как некогда осознал и сам Жорж. — Неужели он и в самом деле надеялся, что все может пойти, как он задумал?

— Не думаю, что это имело для него большое значение. Кажется, он был по горло сыт всем этим двуличием и лицемерием. Пьянством, блудом и жизнью в грехе тех, кто называет себя приверженцами ислама. Он считал это ложью. Просто хотел, чтобы люди остановились и прислушались к тому, что он желал им сказать. Тогда, возможно, у них открылись бы глаза и они увидели бы себя самих в истинном свете.

— Увидели?

— Пожалуй, нет, — согласился Жорж. — Думаю, он выбрал не то место, где можно поделиться своими взглядами. Кроме того, это было до наступления эры Си-эн-эн. Никаких телерепортажей с места событий. Никто не видел, что происходит.

— Но ты мне говорил, что вся затея с «Хиджрой» даже и не связана с религией.

— Не знаю, так ли это… пожалуй… нет…

Все зависит от точки зрения. Частично это связано с религией. Но также и с властью… с тем, чтобы контролировать ход вещей. Все, что знал Жорж, — это что ему больше не хотелось ничего этого.

— Итак, ты со мной?

Клодин улыбнулась и прижала его руку к своей груди:

— Я же сказала, что да. Но мне кажется, будет лучше, если мы сядем на поезд пораньше. Сам знаешь, час пик и все такое. Кроме того, это даст нам больше времени погулять по Брюсселю перед посадкой на самолет. На Ибицу оттуда отправляется всего один рейс в день.

— Там хорошо?

— На Ибице? — Ее глаза загорелись. — Там красиво. Вода голубая и теплая. Там бриз, который овевает остров ночью и пахнет глициниями и полынью. Там восхитительно. Хотя не уверена, понравилось ли бы на острове твоему отцу. Там иногда устраиваются отвязные вечеринки. Можешь не пить, однако без танцев не обойтись.

— Мне нравится танцевать.

— И еще я знаю, что тебе нравятся девушки, — проговорила она, проводя рукой по его обнаженной груди.

— Только одна, — возразил он, внезапно почувствовав смущение. — И очень сильно.

— Ты можешь оставаться там, сколько захочешь, даже после того, как мама с папой вернутся домой.

— Не знаю… У меня не так много денег.

— Родители оставили мне на эту неделю шестьсот евро. Авиабилеты обойдутся в сумму немногим большую. Но я не смогу их купить по моей кредитной карте.

— Не тревожься, — успокоил ее Жорж, вспомнив о лежащей в его бумажнике банковской карточке для получения наличных денег из банкомата, о вкладах, которые он в этом году делал по просьбе отца, равно как и о снятии денег с его счета. — До того как мы отправимся в путешествие, я добуду еще.

Клодин бросила свою подушку на кровать и прижалась к нему:

— Могу я спросить тебя еще об одной вещи?

— Конечно.

— Ты и правда вспомнил про стенты Дидро?

 

35

Полночь, автобан.

Сара Черчилль вдавила педаль газа в пол, взгляд то перескакивал на стрелку спидометра, то возвращался к дорожному полотну. Мир с тихим рычанием уносился вдаль со скоростью двести километров в час. Дорожные знаки возникали в зоне видимости, стремительно увеличивались и исчезали с быстротой вспышки. Где-то впереди таилась в засаде опасная бесконечность, прячась за жутковатым белесым пятном на дороге, образуемым светом ксеноновых фар их «мерседеса». Так они мчались уже около часа. Позади остался Берлин. Остались Кёльн и Ганновер. Они неслись точно на юг. К Рейну. К Цюриху. К тому, что скрывалось за словом «Хиджра».

— Надо кому-нибудь сообщить, — проговорила Сара, упрямо тряхнув головой, потому что уже не в первый раз пыталась доказать необходимость поступить именно так. — Глен ждет от нас новых сведений. Мы не можем просто исчезнуть.

— А почему бы и нет? — возразил Чапел. — Пожалуй, это безопасней всего.

— Просто мы зашли чересчур далеко, вот почему. Все имена. Счета. Это же настоящий клад. Как ты назвал это прошлой ночью? Золотая нить. Мы не можем просто усесться на золотую жилу, и всё. Господи, да этого хватит, чтобы задать работы Глену и ребятам из ЦОЗТС на целую неделю. Пускай начнут копать со своего конца.

— А что потом? Адмирал Гленденнинг передаст все нити, ведущие во Францию, в руки Гадбуа и попросит проследить их именно его.

— Почему Гадбуа тебя так тревожит? — Сара метнула в сторону Чапела вопросительный взгляд. — Думаешь, Гадбуа — это как раз то звено, где происходит утечка?

— Слушай, они целый год мирились с тем, что аятолла Хомейни разбил во Франции свой лагерь, разве не так?

Сара ответила ему сухим смешком:

— Не будь ребенком. Ты его просто не знаешь.

— А ты знаешь?

— Достаточно хорошо, чтобы понимать: последнее, на что он пойдет, — это на сделку с арабами, к тому же радикальными исламистами. Будь на то его воля, французы до сих пор не ушли бы из Алжира. И вообще, никто не станет шефом Секретной службы, если не умеет держать язык за зубами. Успокойся, Адам, ты перегибаешь палку.

— Это ведь не тебя подкарауливали, чтобы убить, — возразил он, хорошо понимая, что это звучит слишком мелодраматично. Пережить взрыв бомбы — это одно дело, а знать, что на тебя объявили охоту хорошо подготовленные террористы — совсем другое. Он никогда не испытывал подобного страха и не знал, как с ним бороться. — Слушай, если кто-то сует нос в мой ежедневник и сообщает мое расписание «Хиджре», то почему не предположить, что этот кто-то сообщает им и все остальное? Сколько людей знали, что я должен был встретиться с доктором Бак в десять утра? А, Сара? Ну-ка, попробуем сосчитать, — Чапел поднял руку и принялся загибать пальцы. — Во-первых, это ты, я и доктор Бак. Думаю, можно утверждать, что ни на кого из нас подозрение не падает. Знал еще адмирал Гленденнинг, и, поскольку Леклерк этим утром так старался спровадить меня в больницу, можно догадаться, что Гленденнинг рассказал о визите к врачу Гадбуа, а уже от него информация пошла дальше. Я упомянул о намеченной встрече с врачом Алану Холси, но ему потребовалось бы действовать невероятно быстро, чтобы его подручные успели загодя прибыть на место. Чтобы все провернуть, у него оставался какой-то час, не больше.

— Это весь твой список подозреваемых?

— Да, если только у тебя на примете нет кого-то, кого ты захотела бы в него добавить.

Сара покачала головой, давая понять, что подобных кандидатур у нее не имеется:

— Но ведь кому-то надо верить, Адам.

Да, только кому можно довериться? Адам оказался в мире, где ложь, обман и предательство доведены до уровня искусства и пускаются в ход при первой же возможности. У него не было надежного критерия для оценки тех, кого он включил в «список подозреваемых». Оставалось полагаться на интуицию.

Он протянул ей открытую ладонь:

— Я верю тебе.

Сара взглянула на руку, затем на Чапела.

— Безумие какое-то, — прошептала она.

Но секундой позже она взяла его ладонь в свою и ответила легким, но долгим рукопожатием.

Все началось восемь часов назад, когда, вооружившись предписанием, выданным Манфредом Визелем, они получили неограниченный доступ к бухгалтерским записям и платежным ведомостям, в которых имелась информация по счету 222.818В в банке «Дойче интернационал», принадлежащему Клоду Франсуа, бельгийскому подданному, тысяча девятьсот шестьдесят первого года рождения, фотография которого отсутствовала. Усевшись в очередном уютно-респектабельном конференц-зале, они ожидали очередного служащего и очередного сухого рукопожатия, а также очередной папки, полной выписок о состоянии счета и записей о совершенных операциях, в которых им самим прошлось бы копаться, чтобы как-то их рассортировать. Вместо этого они столкнулись с полной готовностью к добросовестному сотрудничеству со стороны исполнительного вице-президента, отвечающего за обслуживание физических лиц, его заместителя и сотрудника, который лично работал со счетом 222.818В. Их провели в операционный отдел, где в течение шести с половиной часов они изучили около двух сотен страниц документов (сохраненных на микропленке, а затем скопированных на цифровой носитель) за последние двадцать лет.

Количество банковских трансфертов, так называемых ваеров, представляющих собой переводы денег между счетами в банках, в результате которых деньги то снимались со счета, то зачислялись на него, достигало нескольких тысяч. Операции совершались чуть ли не каждую неделю, а иногда и чаще. Деньги приходили из других банков и брокерских контор самого разного сорта, находящихся как в Европе, так и в Америке. Общая приблизительная сумма поступивших на счет средств составляла более восьмидесяти миллионов долларов; со счета деньги, в свою очередь, переводились в ряд самых различных банков, находящихся преимущественно на Ближнем Востоке: в Арабских Эмиратах, Саудовской Аравии, Иордании, Ливане, даже в Израиле. Благотворительный фонд Святой земли мог рассматриваться в качестве исключения. На его счет в Объединенном банке Дрездена поступило более пяти миллионов долларов.

Если информация, относящаяся к поступающим средствам, заключалась только в названии банка и номере счета, то почти все исходящие переводы включали также имя получателя. Еще недавно Сара сетовала на недостаток имен реальных людей. Теперь она могла быть довольна. Пожалуйста: господин Абдул аль-Хак из Джидды, Саудовская Аравия; господин Хассан Дахер из Абу-Даби; господин Али Мустафа аль-Фарух из Каира, Египет. Список оказался большой — восемьдесят семь человек. Если предположить, что все эти лица считали себя членами «Хиджры», то Сара сильно ошиблась, полагая, будто в организации всего шесть-восемь активных участников. Последний перевод состоялся всего через несколько часов после взрыва бомбы в Париже. Два миллиона долларов поступили на счет брокерской фирмы, открытый на имя Альбера Додена в Банке Ротшильда в Йоханнесбурге, в Южно-Африканской Республике.

Альбер Доден, «тезка» владельца счета в банке «Монпарнас», тысяча девятьсот шестьдесят первого года рождения, бельгийский подданный. Не вызывало сомнений, что это один и тот же человек.

Добытых ими сведений было достаточно для того, чтобы задать работы следователям из ЦОЗТС и Управления по борьбе с финансовыми преступлениями Казначейства США на целый месяц. У Чапела же имелось в запасе всего несколько дней, а возможно, даже часов. Поэтому он принял решение заняться группой ваеров, которая возвышалась над морем финансовых данных, словно торчащий из воды шест. Имелись в виду пять переводов по пятьсот тысяч долларов каждый, которые Франсуа осуществил за последние полгода на номерной счет в Банке Менца в Цюрихе. Внимание Чапела привлекли три особенности, связанные с этими переводами. Во-первых, это был единственный случай, когда деньги переводились в швейцарский банк. Во-вторых, платежи осуществлялись через регулярные интервалы времени, а значит, это, скорее всего, были выплаты по некоему контракту. И наконец, настораживала сама сумма: пятьсот тысяч долларов. Именно столько Абу Саид перевел тремя днями ранее «Королевским ювелирам».

Таких совпадений не бывает.

Но когда Чапел попробовал узнать, знаком ли кто из работников банка с Клодом Франсуа, он попал в какой-то непонятный для него тупик. Никто из нынешних сотрудников банка «Дойче интернационал» никогда не имел с ним дела и даже в глаза его не видел. Счет был открыт давно, неким уже не работающим у них сотрудником. Увы, бедняга погиб в автокатастрофе, когда ехал домой после ужина, где-то на бульваре Курфюрстендамм. Хозяева, однако, были настолько любезны, что сообщили не только имя главы Банка Менца, коим оказался доктор Отто Менц, в честь которого, собственно, банк и был назван, но и его домашний номер телефона.

Чапел не замедлил им тут же воспользоваться и позвонил в Цюрих. Менц снял трубку почти сразу. Представившись и извинившись за поздний звонок, Чапел сообщил банкиру о том, что правительство США очень интересует некий счет в его банке.

— Дайте мне номер, — с раздражением ответил Менц. — И не вешайте трубку. Спрошу сейчас у коллеги, может, он что-то вспомнит.

Чапел продиктовал номер, и спустя минуту Менц перезвонил:

— Мистер Чапел, мы будем рады обсудить с вами все, что касается ваших претензий относительно данного счета.

— Рады?

Чапел не смог скрыть своего удивления. Оказывается, даже крепость под названием «швейцарский банк», может иметь брешь в своей обороне.

— Да, но дело крайне деликатное. Мы предпочли бы поговорить о нем в нашем офисе. Вы не возражаете против того, чтобы приехать в Цюрих?

— Вовсе нет.

— Хорошо. Давайте договоримся о встрече в нашем офисе на завтрашнее утро. Годится? В семь утра. Мы любим начинать работу в подходящее для этого время. И можно еще вопрос, мистер Чапел?

— Я вас слушаю.

— Почему вы обратились к нам только сейчас?

Зал ожидания первого класса в Международном аэропорту Буэнос-Айрес-Эсейса был отделан в темных тонах — синий, черный и фиолетовый. Мягкие кожаные кресла, стоящие по два и по три, манили к себе усталых путников. Приглушенный свет вносил свою лепту в общую атмосферу уединенного пристанища. Выстроившиеся в шеренгу телевизоры показывали вечернюю новостную программу. Рядом с ними находилась барная стойка, за которой предлагались лучшие сорта привезенных со всех концов мира водки, рома и шотландского виски. Тут же на низком полированном буфете были расставлены всевозможные орешки и оливки, а также тарелочки с аргентинской телятиной.

Хотя его желудок едва ли не стонал от голода, Марк Габриэль не обратил никакого внимания на соблазнительные запахи, исходящие от столь богатого буфета. Остановившись лишь для того, чтобы налить себе стакан воды, он прошел к свободному столику, где небольшая табличка предлагала услуги Интернета. Он вынул мобильный телефон и просмотрел голосовую почту. Уезжая, он попросил Жоржа оставить кодовое сообщение, подтверждающее, что Адам Чапел мертв. Всего четыре слова — «Я люблю тебя, папа» — должны были закрепить союз между отцом и сыном и обеспечить успех «Хиджры». Сегодня он уже несколько раз проверял, не пришло ли сообщение, но напрасно — его почтовый ящик оставался пуст. Вот и теперь механический голос оператора проинформировал, что сообщений не имеется.

Расстегнув небольшую дорожную сумку, Габриэль вынул ноутбук фирмы «Эппл» и поставил его на столик. Менее чем через шесть секунд он уже был в Сети. Просмотрев последние новости, он не нашел ничего, что смогло бы снять его беспокойство. Никаких сообщений о том, что в ходе второго теракта в Париже погиб сотрудник Казначейства США, не было. Он просмотрел ленты новостей «Ассошиэйтед пресс», «Монд» и «Фигаро». Ничего. В Буэнос-Айресе было шесть часов дня. Одиннадцать дома. Габриэль позвонил жене.

— Ушел, — ответила Амина.

— К девушке?

— Не знаю. Его нет весь день. Когда выходил, выглядел очень импозантно. Когда ты вернешься? Может, приготовить тебе что-ни…

Габриэль прервал разговор. Не ее ума это дело, когда он вернется! Снова переключив внимание на ноутбук, он ввел адрес своего личного сервера и вошел в веб-портфель, чтобы произвести, исходя из текущего уровня рыночной стоимости, обычную ежедневную переоценку акций, которые он зашортил тремя днями ранее. Теперешний индекс Доу-Джонса снизился по сравнению со вчерашним на три процента, а лондонский фондовый индекс, рассчитываемый агентством «Файнэншл таймс», упал на три с половиной. День для мировых рынков сегодня выдался плохой. Затяжная рецессия, политическая нестабильность на Ближнем Востоке, рост цен на нефть, продолжающаяся эпидемия в Азии — в общем, неважное время для игры на повышение. За прошедшие несколько дней его акции в среднем потеряли пять процентов стоимости, что принесло Габриэлю лишние сорок миллионов долларов. Так называемый нереализованный доход. Недурной барыш, но совсем не то, что требуется для успеха «Хиджры». Применив программу финансового моделирования, он получил сценарии, предсказывающие доходы от спекуляций с его акциями в результате двадцати- или даже сорокапроцентного обвала цен на основных мировых финансовых рынках. Наиболее благоприятный сценарий обещал ему прибыль в размере четырехсот миллионов долларов. Наименее благоприятный вариант развития событий оставлял ему лишь около двухсот сорока миллионов. Этого хотя и в обрез, но все-таки вполне хватало для достижения его целей. Куда и на что пойдут эти суммы, было заранее четко расписано. Ваеры уже заготовлены, и банковские переводы можно осуществить одним нажатием клавиши. Один миллион предназначался Банку Эр-Рияда. Шестьдесят миллионов — банку «Эмиратс интернэшнл». Пятьдесят пять миллионов — Иорданскому коммерческому. Каждая сумма затем должна была быть раздроблена и направлена для покрытия самых неотложных расходов.

То были основные получатели вклада в дело «Хиджры». Но на них список далеко не заканчивался. Закрыв программу, он соединился с неким известным американским инвестиционным банком, ввел номер счета и пароль. Секундой позже на дисплее отобразился новый веб-портфель. Хоть этот счет принадлежал не ему, он отличался удивительной схожестью с его собственным. Кредит для продажи без покрытия тех же самых акций, хоть и оформленный днем позже, и в гораздо меньших количествах. И это не было простым совпадением. Он уже многие годы знал, что кто-то воспроизводит все его действия — каждый шаг. Собственно, он сам же это и поощрял.

Западные разведки стали присматривать за ним вскоре после того, как он двадцать лет назад приехал в Париж. Он проследил, откуда исходит слежка, и поставил у норки мышки ловушку — столь же уверенно, как рыбак ставит свою сеть. Вражеские агенты были смышлеными, амбициозными и… малооплачиваемыми. Габриэль решил, что если они достаточно смекалисты, чтобы следить за ним, то вполне способны догадаться, как на этом можно заработать. Когда он почувствовал первую робкую поклевку, он отпустил лесу и потом не забывал щедро подкармливать свою жертву. Своевременные подсказки по спекуляциям на английском фунте стерлингов по приобретению акций медиакорпорации «АОЛ» и поисковой системы «Яху!». Подсказки настолько беспроигрышные, что их просто невозможно было проигнорировать. Жертва села на крючок, и Габриэль позволил ей уйти на глубину, не забывая вести педантичный учет всех своих сделок. Когда пришло время, он принялся клюнувшую рыбку вываживать. Представил неопровержимые доказательства. И как следствие — заключил сделку.

То была весьма изысканная разновидность шантажа. Марк Габриэль вел свои дела так, как хотел. Компания «Ричмонд холдингс» процветала. Его жертва росла в чинах и богатела. Все, что этому человеку оставалось делать, — это тактично закрывать глаза и время от времени снабжать своего благодетеля кое-какой информацией. В последнее время та оказалась особенно полезной.

«Приглашаются на посадку пассажиры, вылетающие рейсом триста восемьдесят два в Париж. Просьба проследовать к выходу шестьдесят шесть».

Габриэль выключил ноутбук и засунул его в сумку. Выходя из зала ожидания, он еще раз проверил голосовую почту. Опять ничего. Он почувствовал разочарование.

«Жорж, — прошептал он в тихой ярости, — неужели ты меня подвел?»

У него уже начал созревать план мести.

Они ехали по шоссе.

Чапел из-под полуприкрытых век исподтишка наблюдал за Сарой, изучая каждый сантиметр ее лица, от беззаботно выпяченной нижней губы до напряженно вглядывающихся в даль глаз, от изящного подбородка до неровного шрама, полумесяцем пересекающего ее скулу и выдающего в ней истинного воина. Он не умел обращаться с женщинами и мало что в них понимал: никогда не был дамским угодником, хотя когда-то у него и водились подружки. Однако почему-то всегда так выходило, что на поверку они оказывались вовсе не такими, какими он воображал их при первой встрече. Скромницы вдруг оборачивались болтушками. Разговорчивые словно набирали в рот воды. Спортсменки — зацикленные на себе эгоистки. Любительницы книг — надоедливые проныры с замашками старых дев. Неужели женщины способны так быстро меняться? Или, может, он просто ничего не понимает в людях и совершенно не способен разгадать их истинную натуру?

Машина пронеслась мимо уличного фонаря. Галогеновое сияние на миг выхватило из полумрака лицо Сары и оставило у него в памяти ее живой образ.

Кто ты? — мысленно спрашивал он. Кто ты, когда не на службе? Кто ты, если отбросить показную самоуверенность и верность долгу? Кем ты становишься, когда принимаешь ванну и смываешь с себя все дневные заботы? Неужели твой истинный, тайный мир запрятан так глубоко, что тебе потребовалась твоя нынешняя работа, чтобы знать, как себя вести, что следует чувствовать и кого нужно любить?

Однако в конечном счете остался лишь один вопрос, и только он имел значение. Не ты ли та самая, единственная? Неужели именно так я должен чувствовать, когда влюблен?

— Послушай, Адам, уже поздно. Давай-ка поищем, где можно остановиться и немного отдохнуть.

— Едем, едем. Я не хочу опоздать на встречу.

Спустя минут сорок их машина съехала с дороги на стоянку для дальнобойных фур рядом с автозаправочной станцией итальянской топливной компании «АГИП», перед самой швейцарской границей, на другой стороне которой уже находился Базель. Сворачивая, Сара оглянулась на автобан. Мимо проехал раскрашенный в цвета немецкой полиции автомобиль «БМВ-535» — медленно, словно акула.

— Наш эскорт? — спросил Чапел.

— Ты знал?

— Попробуй тут держать что-то в тайне! На границе нас, вероятно, уже поджидают швейцарцы. Глен следит за нами, не спуская глаз.

— Если и так, то для нашей же безопасности. Отчасти в этом и состоит его работа — присматривать за своими агентами.

Если только это и впрямь Глен, добавила она мысленно. Ее мучили сомнения. Выйдя, словно по надобности, из комнаты для деловых встреч, она тайком позвонила Оуэну Гленденнингу и рассказала, хотя и без подробностей, о том, насколько важной оказалась их находка, а также о предстоящей поездке в Цюрих. У него не было нужды устраивать за ними слежку. Нет, это кто-то другой жаждал узнать, куда они едут. Так кто же поднял на ноги полицию? ФБР? Судья Визель? Гадбуа? Сара пребывала в растерянности. Она и представить себе не могла, кто из них лукавил.

Парковка была наполовину заполнена огромными фурами, эдакими восемнадцатиколесными мастодонтами, а также автодачами, на которых путешествуют любители экотуризма. Сара вырулила в дальний угол площадки, переехала через поребрик и на самой малой скорости пересекла широкую лужайку, поросшую высокой, по пояс, травой.

— Где мы…

— Терпение, мистер Чапел. Терпение… а то нас разбудят уже через час, как только фуры начнут выезжать на дорогу.

Огоньки фар на автостраде помигивали за деревьями метрах в пятидесяти от них. Опустив стекло, Сара вдохнула свежий прохладный воздух. Она выключила двигатель, и в течение какого-то времени они тихо сидели, слушая приглушенный плеск воды в быстрой реке, протекающей неподалеку.

— Не стану даже спрашивать, откуда та знаешь это место.

— Я о нем и не знала. Просто на карте в этом месте обозначена река. И мне пришло в голову, что было бы неплохо отдохнуть в каком-нибудь более уединенном месте, чем стоянка грузовых фур. Можешь меня за это обвинить в снобизме.

Она вышла из автомобиля. Ночь была теплой и тихой. Усердно трещали кузнечики, а где-то на далеком проселке тарахтел мотоцикл. Сара вышла на берег реки и принялась рассматривать на темной водной поверхности зыбкое отражение луны. Спустя минуту к ней присоединился Адам. Она подняла на него взгляд. И хотя он смотрел на небо, она почувствовала его напряженное ожидание, уловила его зов.

— Как плечо? — Она осторожно провела рукой по контурам его ожога.

— Ничего, — произнес он, вздрогнув. — Хотя, если честно признаться, чертовски болит.

— Я только чуть прикоснулась.

— Собственно, я не против, — ответил он быстро.

— Мочить ожог можно?

— Не уверен.

— У тебя, кажется, есть запас лекарств?

— Да. В машине.

— Это хорошо. Не можем же мы появиться в Цюрихе вонючими, как свиньи. — Сара сделала шаг в сторону и подняла руки, стягивая с себя безрукавку. Ей понравилось, как он скользнул взглядом по ее груди, почувствовав в нем неистовое желание. Не прикасаться к женщине целый год. Бедный мальчик. Наклонившись, она сняла брюки и трусики. Затем помедлила какое-то мгновение, уверенная, что справится с любым его возражением. — Ну, идем?

Не имея полотенец, они вытирали друг друга ладонями. Сара целовала его в лоб, щеки, шею и только затем позволила себе поцеловать его в губы. Он целовал ее мягко и нежно, и ей нравилась его сдержанность, ведь она понимала, что он желает ее так же страстно, как и она его. Тело Адама оказалось именно таким, каким она себе его и представляла: с рельефными мускулами, с бледной и упругой кожей, все выпуклости его торса были скульптурно обозначены. Она взглянула на плечо, и ее захлестнула волна неподдельной жалости.

— Ой-ой-ой, — проговорила она. — Да ты храбрей, чем я думала. Ожог третьей степени?

— Только небольшой участок.

— Придется с вами поосторожней, мистер Чапел.

— Слишком осторожничать не стоит, — ответил он.

Обхватив его руками, она увлекла его на траву, шепотом велев лечь на спину. Она водила кончиками пальцев по его телу, пока оно не напряглось и не выгнулось в порыве страсти, и только потом опустилась на него сверху.

— Сара Анна Черчилль, если не ошибаюсь?

— Она самая, — ответила она, слабо охнув, когда он в нее вошел.

Закрывая глаза, она гнала от себя жгучее чувство вины. У нее не оставалось иного выбора, кроме как солгать. Она должна была сделать все для того, чтобы Адам ей доверял. Как бы там ни было, такова ее работа.

 

36

Банк Менца укромно устроился на втором этаже построенного в шестнадцатом веке здания в извилистом и мощенном булыжником переулке Аугустинергассе, неподалеку от улицы Банхофштрассе в деловой части города. Но если снаружи этот дом не претерпел никаких изменений со времен Цвингли, знаменитого цюрихского реформатора Церкви и современника Лютера, — разве что фасад немного подновляли, — его интерьер представлял собой образец ультрасовременного дизайна, модерновую смесь галогенных светильников, плазменных экранов и нержавеющей стали. В семь утра офис банка напоминал палубу следующего полным ходом военного корабля после команды «свистать всех наверх». Весь штат находился на своих местах, коридоры были ярко освещены и буквально гудели от напряжения, которое Чапел назвал бы «истинно швейцарской эффективностью», а в воздухе витал запах свежесваренного кофе.

— Надеюсь, чересчур раннее время встречи не причинило вам неудобств, — проговорил доктор Отто Менц, проводя Чапела и Сару Черчилль по густонаселенному офисному лабиринту. — Мы любим начинать заниматься делами спозаранку.

— Что вы, — успокоил его Чапел, — наоборот, мы рады, что вы согласились так скоро с нами встретиться.

— Скоро? Да мы уже полгода ждем, когда вы наконец откликнетесь.

Менц был деятельный, подвижный старичок лет семидесяти, с загорелым лицом — очевидно, любитель альпийских уик-эндов. Его гладко зачесанные волосы были обильно покрыты бриллиантином, а голубые глаза поблескивали решительностью.

Ведя гостей офисными коридорами, он все время подталкивал Чапела вперед, практически не убирая руку с его спины и то и дело похлопывая по ней, словно приветствуя возвратившегося наконец домой блудного сына.

— Вот сюда, — проговорил Менц, направляясь к открытой двери, за которой находился конференц-зал.

Внутри ждал еще один человек, держа наготове свою визитную карточку. Тот был высок, черноволос и мрачен, в очень больших очках в роговой оправе.

— Здравствуйте, — сказал он. — Меня зовут доктор Ирвин Сенн, я юрисконсульт.

Чапел взял визитку и обменялся с ним крепким рукопожатием. Дух отточенного профессионализма, царящий в этом месте, определенно заставлял его чувствовать себя одетым чуть ли не затрапезно. Брюки защитного цвета и рубашка поло выглядели неважно по сравнению со сшитым на заказ костюмом-тройкой в тонкую светлую полоску на директоре банка. Даже дорогие туфли пресловутой фирмы «Лоббс» не выдерживали никакого сравнения с туфлями из страусовой кожи за тысячу долларов, которые были на докторе Менце.

— Здравствуйте, — поприветствовала Сара хозяев. — Рада с вами познакомиться.

— Доктор Ирвин Сенн, — повторил юрист, выуживая из бумажника еще одну визитную карточку и протягивая ее через стол. — Юрисконсульт.

— Давайте-ка присядем. Прошу вас, — произнес Менц, и они тут же расселись вокруг квадратного стеклянного стола. — Ну наконец-то вы здесь. Прошлым вечером вы выражались довольно туманно. Американская служба безопасности — это звучит слишком уж неопределенно.

— Мы приехали в связи со взрывом бомбы в Париже на прошлой неделе, — пояснила Сара. — Расследование, связанное с установлением личности виновных в нем лиц, привлекло наше внимание к переводам, осуществленным на счет в вашем банке.

— Если быть точным, то их было ровно пять, — подхватил Чапел, — всего на сумму два с половиной миллиона долларов, и совершены они были в течение последних шести месяцев.

— Да, да, пришли из банка «Дойче интернационал», — подтвердил Отто Менц. — Я хорошо осведомлен о том, про что вы говорите. Мы представили всю информацию о данном счете вашим сотрудникам уже несколько месяцев назад.

— Вот как?

Чапел до предыдущего дня никогда не слышал о Банке Менца. Все материалы, касающиеся подозрительных счетов — а в особенности о связанной с ними деятельности в подобных масштабах, — должны были незамедлительно попадать на его рабочий стол. Почему, интересно, никто во всем ЦОЗТС: ни Гленденнинг, ни Холси, ни кто-либо еще — не обратил внимания на подобную информацию и не принял никаких мер?

— Вы работаете в Центре по отслеживанию зарубежных террористических счетов? — задал вопрос Менц.

Чапел и его спутница подтвердили, что так оно и есть.

— Адмирал Гленденнинг просил передать, что весьма благодарен за оказанную вами помощь, — добавила Сара, солгав с таким изяществом и с такой искренностью, что на какое-то мгновение Чапел ей даже поверил. — К сожалению, когда расследование движется так быстро, нам бывает трудновато сразу разобраться во всех поступавших прежде сигналах.

— Их так много?

— Не так много, как хотелось бы, — уклончиво произнесла Сара.

Менц поднял бровь:

— А было что-нибудь о некоем физике-ядерщике? — Когда ни Чапел, ни Сара ничего не ответили, он продолжил: — Как я подозреваю, это дело может иметь первостепенное значение. Вопрос, как вы бы сами сказали, национальной безопасности.

— Абсолютно верно, — подтвердил Чапел.

— Ну что ж… — Скрестив руки, Менц взглянул на доктора Сенна, который коротко кивнул, словно подтверждая, что этими словами Менц освободил его от обязанности соблюдать конфиденциальность в отношении клиента их банка. — В таком случае поговорим об этом более подробно. Получателем этих переводов является доктор Мордехай Кан. Говорит ли вам что-нибудь это имя?

Сара и Чапел, отрицательно покачав головами, дали понять, что нет.

— Это израильтянин. Физик-ядерщик. Во всяком случае, он так написал в наших документах при открытии счета. Вдобавок профессор. Пришел к нам девять месяцев назад и попросил открыть номерной счет. Как мне сказали, очень тревожился по поводу конфиденциальности. Он сразу сказал нам, что намеревается получать значительные суммы из-за рубежа.

— Это показалось вам необычным?

— Вовсе нет. Большинство наших клиентов получают переводы из иностранных банков. Мы встревожились гораздо позже, когда деньги начали поступать. Два с половиной миллиона долларов профессору? А внешне выглядел человеком с весьма скромными средствами. Что это мог быть за платеж? Гонорар за публикацию? Плата за чтение лекций? Возможно, наследство, но не пятью же совершенно одинаковыми взносами! Очень сомнительно.

— Вы с ним встречались?

— Конечно нет! — Менц отмел вероятность этого со всей решительностью, на которую был способен, словно его обвинили в краже туалетной бумаги в общественном туалете. — С ним общался наш служащий, ответственный за его счет. Он и сделал о нем соответствующие записи. — Менц заглянул в некую бумагу. — «Клиент одет бедно. Часы электронные. Теннисные туфли. Нервничает. Давно не мылся». Мы предпочитаем знать о таких вещах.

— Конечно, — согласился Чапел, но произнес это таким тоном, который рассердил его немолодого собеседника.

— Видите ли, мистер Чапел, приходится выбирать: либо не задавать никаких вопросов вообще, либо интересоваться всем подряд, — возразил Менц. — Середины тут нет. Сознательного желания ничего не знать мы более позволить себе не можем.

— Что же толкнуло вас на то, чтобы связаться с нами? — спросила Сара, касаясь руки Менца. — Кстати, позвольте вас заверить, что мы вам за это чрезвычайно признательны.

— Это случилось позже, — проговорил Менц, на сей раз гораздо более спокойно, — когда мы обратили внимание на то, что переводы поступают с сомнительного счета. Скажу лишь, что в прошлом в связи с этим Клодом Франсуа возникали кое-какие вопросы. Мы, банкиры, общаемся друг с другом. Ну и конечно, сам клиент: израильский ученый, получающий деньги с пользующегося плохой репутацией счета в Берлине. Почему? По какой причине? Какие такие услуги он мог оказать? Мне было страшно даже попробовать себе представить возможные ответы. Вот я вам и позвонил.

Выходит, Швейцария теперь не та, что прежде, подумалось Чапелу.

За последние шесть лет финансовый мир этой страны действительно претерпел кардинальные изменения. Из неприступного бастиона банковской секретности она превратилась в заинтересованного, активного и охотно идущего на сотрудничество партнера по международной борьбе с отмыванием денег и финансированием терроризма. Эти сдвиги объяснялись несколькими факторами. Во-первых, швейцарцы решили, что имиджу их страны вредит репутация кубышки жуликов и преступников. Во-вторых, многие другие страны все равно бросили вызов позиции Швейцарии как цитадели секретности. Люксембург, Каймановы острова и немалое количество крошечных республик в южной части Тихого океана с территорией не больше почтовой марки — все они обещали защищать конфиденциальность клиентов от всевозможных посягательств. Банковская тайна больше не относилась к числу основных преимуществ, которые привлекали клиентов швейцарских банков. Времена изменились, и это сыграло решающую роль. Банковская тайна просто перестала приносить дивиденды. Скорее наоборот, она приносила убытки.

— Доводилось ли доктору Кану снимать какие-либо суммы со своего счета? — спросил Чапел.

— Семьдесят семь тысяч долларов было переведено на счет венского дилера фирмы «БМВ». Это все. Ни центом больше.

— А нет ли у вас, случайно, его адреса?

— Естественно, есть. Вот здесь записаны все относящиеся к нему данные.

Он подал знак доктору Сенну, и тот вручил Чапелу с Сарой копии соответствующих документов. Как выяснилось, Кан официально проживал в Тель-Авиве, на улице Жаботинского. Профессия была указана как «профессор-исследователь». Имелись также номера домашнего и рабочего телефонов. В качестве лица, имеющего доступ к его счету, он указал жену. Все выглядело благопристойно. За исключением того, что банкир с сорокалетним опытом работы учуял, что тут что-то не так, и решил, что еврейский физик, носящий дешевую одежду и электронные часы, который давно не мылся и к тому же страшно нервничал, мог получать крупные суммы только за что-то незаконное.

Ну, что же, как сказал бы Менц. Так, в сущности, и должна работать эта система. Почему же тогда происшедшее показалось Чапелу таким удивительным чудом?

— Можно, я задам вам обоим один вопрос?

— Конечно, — ответил Чапел.

Отто Менц слегка приподнялся со своего кресла и облокотился на стол:

— Что же Кан дал им в обмен на такие деньги?

Сара стояла у берега озера и смотрела, как допотопный колесный пароход подплывает к пристани. Освежающий ветерок рябил воду. На ее поверхности тут и там ныряли лебеди и утки. Вдали виднелись призрачные контуры Гларнских Альп.

— Привет, Йосси, — сказала она в трубку мобильного телефона. — Это Мег из Лондона.

— Привет, Мег из Лондона.

— Нужна небольшая помощь. Есть минутка?

— Минутка для Мег из Лондона всегда найдется, — ответил Йосси, который сам был из Иерусалима и работал в «Моссаде», израильской разведывательной службе.

— Я тут наткнулась на одного из ваших, проходящего по одному дельцу, которое мы расследуем. Мордехай Кан. Физик. Это имя вам о чем-то говорит?

— Так говоришь, Кан… Не могу сказать, что это имя вертится у меня на языке, но ты погоди, сейчас я его пробью.

— Конечно.

Сара посмотрела на Чапела, который разговаривал по своему телефону, заказывая им билеты обратно в Париж. Он все усложнял. То, что он в нее влюбился, она понимала прекрасно. Собственно, она сама же его к этому и подтолкнула. А как насчет нее? Ей стоило лишь встретиться с ним взглядом, чтобы почувствовать, как его к ней тянет. Вот и теперь он уставился на нее в упор. В его карих глазах читалось нечто такое, что ее волновало, и она буквально разрывалась, причем сразу на три части. Она приписала это одной из сторон своей многогранной натуры, а именно иногда свойственной ей сентиментальности. Мужчины в беде всегда были ее слабостью. Но любовь? Она решительно отмахнулась от такого предположения.

— Эй, Мег…

— Да?

— Никаких сведений.

— Плохо, — ответила она, не слишком торопясь испытать разочарование. — Все равно спасибо, что проверил. За мною должок.

— Ты мне, я тебе, — заметил он. — На всякий случай, если я что-то узнаю, где ты будешь?

На всякий случай? С минуту Сара колебалась. Где бы ей находиться? Ну, рядом со своим мобильником, где же еще. Йосси, поди, сам догадался.

— Ну, ты понимаешь, на тот случай, если нам понадобится с тобой связаться?

О боже, подумала Сара. Не может быть. Неужто дошло аж до этого? Предназначение денег, переведенных Кану, не вызывало никаких сомнений. В наше время заплатить два миллиона долларов физику-ядерщику можно только за одну вещь. И уж ясное дело, не за усовершенствованную мышеловку.

— Париж, — сказала она. — Отель «Сплендид». На этот раз я даже разрешу тебе заплатить за выпивку.

Но Йосси ничего не ответил, он не только не рассмеялся, а даже не попрощался. Линия оказалась разъединенной без единого лишнего слова.

 

37

Марк Габриэль шел по залу прибытия аэропорта «Шарль де Голль», рука его была засунута в карман пиджака, где он нащупывал паспорт. Он шел быстро, как человек, которому есть куда идти. Человек, которого ничто не остановит. Его сын оплошал. Нужно было срочно принимать меры. Ему было трудно отделить отцовское разочарование от гнева командира. То и дело обходя стоящих людей, увертываясь от идущих и проталкиваясь сквозь бескрайнее море туристов, он прибыл наконец к пункту иммиграционного контроля. Марк невесело улыбнулся просматривающему паспорта пограничнику, и его пальцы забарабанили по стойке: ему не терпелось получить документы обратно.

— Добро пожаловать домой, месье Франсуа.

— Спасибо, — ответил он, уже отходя от стойки, и направился прямиком к остановке такси.

Полет из Буэнос-Айреса тянулся, как никогда, долго. Кинофильмы и приемы пищи не слишком-то помогали скоротать время. Погруженный в свои мысли, он перебирал в уме всевозможные сценарии развития событий. Например, Жоржа могли арестовать. Или убили… Но в конце концов он остановился на одной-единственной версии: парень сдрейфил. И теперь хочет улизнуть. Нужно срочно принимать меры.

На улице он поднял руку и громко свистнул. У поребрика тут же притормозил серебряный «ситроен». Габриэль забрался на заднее сиденье:

— Рю Клемансо.

— А точнее?

— Пересечение с авеню Марсель, остановитесь сразу за углом. Покажу, когда будем на месте. Плачу двадцать евро сверху, если доедем за час.

Габриэль уставился в окно стеклянным, невидящим взглядом. Это могло случиться лишь из-за недостатка внутренней убежденности, говорил он самому себе, пытаясь понять, что и почему пошло не так. Всепроникающая гниль разъела моральные ценности сына. И он сам в этом виноват. Ему пришлось продержать семью в Париже слишком долго. Так много лет, проведенных среди неверных, — что ж, этого следовало ожидать.

Основа его религии — добродетель. И само слово «ислам» означает «подчинение». Это не просто конфессия, не просто набор верований, а целый жизненный путь. Коран не просто направляет каждодневное поведение человека, он гораздо шире и касается всех аспектов жизни общества. Он охватывает закон и торговлю, войну и мир, образование и семью. Шариат, этот свод мусульманских норм, стоит над всем и правит всем.

Создав внутри своего дома заповедный мир, в котором чтились устои и вера, он надеялся сдержать действие гнили. Но та оказалась сильнее. Искушения были постоянны и пропитывали все вокруг — эта ухающая аморальная музыка, распутные фильмы и постоянный, непрекращающийся упор на секс, секс и снова секс. Это не что иное, как форма интеллектуального колонизаторства. Подобно сифилису, она проникает в мозг, медленно его разрушая, сводя с ума, кусочек за кусочком, доля за долей, пока от него ничего не останется, кроме выеденной пустой оболочки. Не может существовать такой вещи, как частичное усвоение западных идеалов и норм. Ты соглашаешься с ними всеми разом или не воспринимаешь вообще. Когда Запад отделил Царство Божие от царства земного, он тем самым встал на путь противостояния исламу. Это война, и победить в ней в конечном счете должна либо одна сторона, либо другая. Он был уверен, что Жорж знает все это, что вера проникла в его плоть и в его кровь. Но, видно, ошибался.

Конечно, всему виной та девушка. Он знал, что его сын уже какое-то время с ней встречается. Как мог отец не заметить, что мальчик вырос и стал мужчиной? В этом есть и его вина. Он слишком долго медлил и не вмешивался. Слишком стал мягкий. Сентиментальный. Он выяснил все про ее семью, узнал, где она живет, как учится в школе. Кафирка, но все-таки приличная девочка. Хорошо училась. Достаточно взрослая, чтобы не оказаться подверженной ребяческой дури. Ясно, что он упустил нечто важное, и даже знал, в чем это «важное» заключается. Он совершил обычный для всех отцов грех: возомнил, что его сын особенный, не такой, как все. А кроме того, Марк Габриэль знал, что и он сам тоже стал жертвой все той же гнили.

Его такси клюнуло носом, притормаживая, чтобы съехать с шоссе у станции метро «Порт-де-Клиньянкур». Габриэль смотрел на проплывающие мимо знакомые картины и чувствовал, что понемногу успокаивается при виде города, в который совсем не желал приехать опять. Два дня, мысленно сказал он самому себе. Еще два дня, и он от всего этого избавится. И тогда долгожданный ветер пустыни наконец обожжет его щеки.

— Рю Клемансо! — выкрикнул через плечо таксист, когда их машина завернула за угол. — У какого дома?

— У следующего. Вон там. — И Габриэль указал на современный жилой дом из стекла и металла невдалеке от них.

Когда водитель нажал на тормоз, он прикрыл глаза и почувствовал, словно какая-то рука обхватила его сердце, сжимая его в кулаке и подавляя любые эмоции. Жорж был его старшим, первородным, но у него имелось еще шестеро мальчиков помладше от других жен. Ничего, он выберет наследника из их числа.

Расплатившись с таксистом, он взял сумку и направился к входу.

— Ну что, Анри, — сказал он, сияя дружелюбием и приятно улыбаясь, — не видел моего сына?

— Я? — откликнулся портье-сенегалец. — Нет, месье.

Габриэля некоторая неуверенность в голосе негра слегка ободрила. Либо Анри был прирожденный лжец, либо первостатейный мошенник. Вынув сотенную купюру из бумажника, он впечатал ее в руку портье:

— Помнишь наш уговор? Кое-что для тебя и твоей семьи, кое-что для меня. Мы с мальчишкой немного повздорили. Жена до смерти встревожена. Понимаешь?

Анри расцвел скромной улыбкой:

— Они вдвоем вышли с полчаса назад.

— Вот как? И куда направились? Есть какие-нибудь соображения?

— Не знаю, месье. Но девушка была с сумкой.

— Дамской сумочкой?

— Нет, с большой, дорожной. Больше вашей…

— Этого хватит? — Габриэль вытащил еще одну купюру, и всякая лояльность Анри по отношению к жильцам охраняемого дома — весьма шаткая, надо признать, — окончательно рухнула.

— Они перешли через Йенский мост, месье. Наверное, направлялись на остановку шестнадцатого маршрута. — Внезапно он засмеялся, и зубы его засияли, словно слоновая кость. — Я ей сказал, что с такой сумкой лучше ехать на такси. А Клодин ответила, что у нее нет денег. Спросила, может, я ей одолжу. Она такая, любит пошутить.

— Забавная, должно быть, девчушка, — произнес Габриэль, перед тем как уйти. — Надо бы с ней познакомиться.

— Скорей, скорей, — подгоняла Клодин Жоржа Габриэля. — Ты ведь можешь идти быстрее, если захочешь.

— Могу, но не хочу. Ведь у нас еще уйма времени. Нечего зря привлекать к себе внимание.

— Но все кругом идут быстро… — Клодин вдруг умолкла. — Наверное, думаешь об отце? Ты сказал, он должен прилететь сегодня утром?

— Его самолет приземлился в семь пятнадцать. Час назад.

— Ты проверил?

— Конечно.

Клодин метнула на него взгляд, говорящий, что он просто смешон.

— Теперь он уже знает.

— И что же?

Жорж прикинул в уме версии того, что может произойти. Ни один из вариантов не был благоприятным.

— Не знаю. — Он взял ее руку в свою, поднес к губам и поцеловал.

— Не привлекай к нам внимание, — упрекнула его она.

— Он не знает, что у меня есть девушка. Ты мое прикрытие.

Жорж Габриэль прищурился, глядя на утреннее солнце. Он еще никогда не проводил с Клодин всю ночь. При пробуждении, держа ее в объятиях, он ощутил, хоть и всего на несколько минут, какой могла стать вся его последующая жизнь. Он с нетерпением ожидал приезда на Ибицу. Она рассказывала ему о простом сельском домике, о пруде, у которого тот стоял, и о теплых водах Средиземного моря. Он в точности знал, где желал бы очутиться завтрашним утром и в чьи глаза ему хотелось бы посмотреть, когда он проснется. Увидев впереди банкомат, он слегка подтолкнул локтем Клодин, и они остановились.

— Номер кода — восемь два один девять восемь пять, — произнес он, вручая ей банковскую карточку.

— День твоего рождения?

— Просто возьми деньги и возвращайся.

— Слушаюсь, мой повелитель. — Клодин встала на цыпочки и поцеловала его. — Ты не хочешь пожелать мне удачи?

Марк Габриэль знал, куда отправится его сын. Причем телепатия, предчувствие и случайное совпадение были тут ни при чем. Все было просто: он, как отец, слишком хорошо знал своего сына.

Дойдя до ближайшего угла, Габриэль попытался поймать такси. Но в следующий момент он увидел неподалеку банкомат, врезанный в стену дома у отделения банка «БЛП» в Нейи. В апреле, год назад, он дал сыну карточку, когда тот ездил в Израиль, чтобы завербовать профессора, и ему там постоянно нужны были деньги. Тогда мальчик хорошо справился с работой. Так что впоследствии он разрешил сыну оставить карточку у себя, порекомендовав использовать ее только в случае крайней необходимости. Он никогда не давал парню на расходы слишком больших денег. Если Жоржу что-либо требовалось, тот обычно приходил к нему в офис, они вместе обсуждали предстоящие расходы, и, как правило, он одобрял их, давая свое согласие. За последние шестнадцать месяцев мальчик вообще не позволял себе никаких особенных трат, тем более без его на то разрешения, и Габриэль привык видеть в этом успех своей финансовой политики в отношении сына и признак его зрелости. Заняв позицию в нише, образуемой витриной бутика мужской одежды, Габриэль мог беспрепятственно наблюдать за банкоматом. Сейчас из него брал деньги старичок в черном берете и с палочкой. Габриэль упорно высматривал сына. Ведь парня ростом под метр девяносто можно легко заметить в любой толпе.

Этим утром на улице было оживленно. Автомобили сновали туда и сюда в обоих направлениях. Среди них было немало фургонов, доставляющих товары либо услуги на дом. Мелькали надписи: «химчистка», «клининг», «цветы», «продукты». Бронированная инкассаторская машина остановилась перед банком, закрывая ему обзор. Задние дверцы открылись. Двое инкассаторов, держа в руках серые саржевые сумки, вошли в здание.

Габриэль покинул свой наблюдательный пункт и прошел несколько метров вперед по тротуару. Теперь у банкомата старичка сменила женщина. Он скользнул по ней глазами и стал смотреть вокруг, переводя взгляд с одного мужчины на другого, выискивая в людской массе бритую голову сына, его широкие плечи, горящие темные глаза. Ему пришло в голову, что Жорж мог пойти к другому банкомату. Второй такой же стоял совсем недалеко отсюда, но это было менее вероятно: напротив находилась полицейская префектура, и он вряд ли решился бы там появиться. Кроме того, тот банкомат все-таки был дальше от дома, где жила Клодин.

Клодин.

Габриэль снова взглянул на женщину у банкомата. Как-то так вышло, что на какое-то время он совершенно забыл, что его сын вышел на улицу вместе с девушкой. Он получше пригляделся к стоящей, обратил внимание на мелкую дробь, выбиваемую ее каблучками, заметил бросаемые ею направо и налево быстрые взгляды. Хотя он постарался выведать о Клодин все, что можно, он никогда ее не видел. Неужто это та самая Клодин, с которой встречается его сын? Эту мысль он тут же отбросил. Он привык думать о Клодин как о девочке, но там стояла женщина с полной грудью, широкими бедрами, готовая к деторождению, исполненная чувством собственного достоинства. Она казалась чересчур взрослой для его сына… хотя эти западные тинейджеры любят выглядеть старше своих лет. Они даже гордятся этим. В наши дни девочки-переростки начинают открыто и непристойно соблазнять парней уже лет с двенадцати. Голые животы и спины, огромные груди, косметика, как у опытной потаскухи.

Затем он наконец увидел…

Девушка… женщина… одним словом, Клодин, ибо это, конечно, была она, посмотрела налево, переглянулась с кем-то и сделала тому ладошкой знак, словно хотела сказать: «Успокойся, сейчас вернусь».

Габриэль тоже повернул голову влево, пытаясь высмотреть, кому она там подает сигналы, но никого не заметил. Как можно более неприметно он развернулся и пошел по тротуару. Он только что не прижимался к стенам домов и замедлял шаг у всякой витрины, проводя рукой по волосам, приглаживая виски, — все для того, чтобы скрыть лицо. И все время его взгляд неотвязно следил за противоположной стороной улицы, фиксируя то, что видит. Кафе. Киоск. Бутик. Булочная… Клодин отошла от банкомата и теперь складывала пачку купюр, готовясь засунуть их в карман. Все, что ему оставалось делать, — это следовать за ней, пока она не приведет его к сыну. Вот она слегка помахала рукой и кивнула. Ох, конспираторы.

Взгляд Габриэля рванулся вперед и остановился на высоком худом парне, выходящем из общественного туалета. На нем были мешковатые джинсы, кепка-бейсболка с повернутым назад козырьком и слишком большая, не по размеру, футболка, на которой было изображено хмурое лицо молодого негра и надпись «ПЯТЬДЕСЯТ ЦЕНТОВ». Глаза парня скрывали темные очки, но все равно он узнал бы это лицо из тысячи. Ошибки быть не могло.

Сын нашелся.

 

38

— Мадемуазель Шарис, пожалуйста, заходите. Я доктор Бен-Ами.

Клэр Шарис перешла из холла во врачебный кабинет.

— Спасибо, что согласились меня принять, — произнесла она очень любезно. — Знаю, нехорошо вот так врываться, не предупредив заранее.

— Ах, что вы, — возразил Морис Бен-Ами, жестом приглашая ее перейти в смотровую комнату, где никого не было. — Всегда к вашим услугам. Я разговаривал с Хуго Люйтенсом из «Новартифама». Говорит, вы преуспеваете в ВОЗ. Прием — это такая мелочь: ради вас я готов и на большее.

Клэр положила сумочку и села на высокое кресло, нервно поправляя юбку.

— Это последние? — спросил он, принимая от нее большой конверт из грубой бумаги желтоватого цвета. Он бросил рентгеновские снимки на проектор, словно игральные карты на стол. — Ну-ка, давайте посмотрим, что там такое.

Шестидесятилетний, с болезненным желтоватым цветом лица, с большими темными мешками под глазами, с нарушенной осанкой, Морис Бен-Ами выглядел так, словно не покидал своего кабинета годами. Его специальностью была онкология — отрасль медицины, связанная с изучением и лечением злокачественных опухолей. Глядя на снимки, он увидел три узловатых образования, прикрепившиеся к локтевому суставу.

— Мм, — промычал он. — Сразу и не подумаешь, что случай такой непростой. Хуго не упоминал ни о чем подобном…

— Хуго не в курсе. Мы знакомы лишь по работе. Я заставляю его доставлять лекарства моим пациентам. Он же гоняет меня по врачам.

— Я имел в виду, что у вас очень здоровый вид.

— Готова принять это за комплимент.

— Вы знакомы с прогнозом течения вашей болезни?

— Вполне.

— И как вы себя чувствуете? — спросил он, садясь на вращающийся стул на колесиках.

— Не слишком хорошо, иначе бы не пришла. — Клэр коснулась своего локтя и поморщилась от боли.

— Так-так. — Бен-Ами взял ее локоть в свои ладони, и его умелые пальцы принялись осторожно сгибать и разгибать руку, в то же время исследуя больное место. — Вы уже приступили ко второй стадии лечения?

— Во вторник.

— Не подташнивает?

Клэр взглянула на него и стоически улыбнулась:

— Нет ничего, чего не вылечила бы хорошая сигарета.

Сильные искусные руки скользили по руке, массируя бицепсы, трицепсы.

— А волосы-то остались при вас.

Она стащила с головы трехтысячедолларовый парик, обнажая прилипшие к черепу редкие пучки безжизненных седых волос.

— Провела вас, да? — спросила она, прежде чем водрузить его на прежнее место.

Бен-Ами улыбнулся быстрой улыбкой, такой скупой, словно запас улыбок у него был ограничен.

— Потеря аппетита?

— Я никогда много не ела.

Закончив осмотр, Морис Бен-Ами нахмурился:

— Странно. Обычно опухоли хорошо пальпируются. Ваши руки кажутся такими сильными. Мускулы в полном порядке. Похоже, опухоль уменьшилась в размерах. — Он сильно согнул руку Клэр, практически прижав ее к плечу, и его пациентка издала стон. — Прошу прощения.

— Ничего, — сказала она, вытирая слезу.

Когда они снова встретились взглядом, бедняжка явно ощущала стыд из-за своего неумения терпеть боль.

— Так мы из числа храбрых, да? Это для вас хорошо. Вам еще предстоит немало побороться. Слишком многие после того, как рак даст метастазы… ну костные, как у вас… сдаются из-за боли. А зря. Наша воля к жизни — самое сильное оружие, какое у нас есть.

Вздохнув, Бен-Ами поднялся с кресла и, тяжело ступая, пошел к шкафу. Вернулся он, держа в руках две бутылочки с прозрачной жидкостью.

— Это может помочь. Метастрон. Новейший препарат.

— Он может ослабить боль?

— Потребуется несколько дней, чтобы он начал действовать, но в конце концов, думаю, вы останетесь довольны. Треть моих пациентов говорит, что они вообще ничего не чувствуют. Конечно, это всего лишь паллиатив. Он избавляет от боли, а не от опухоли, но это как раз то, что сможет существенно повысить качество вашей жизни. Аппетит улучшится. Вы опять сможете порадоваться бокалу вина. Мне лично в это время года всегда хочется выпить фендан или, пожалуй, эгльское, сорт «Ле Мюрей». — Тут он предостерегающе поднял указательный палец. — Но не более одного бокала за обедом. И кстати, курите поменьше. Табак расшатывает иммунную систему.

— А как насчет движения?

— Ваша двигательная активность повысится. Не вижу причины, по которой вы не смогли бы играть, например, в теннис. А что важнее всего, вы сможете спокойно спать ночью.

— Звучит заманчиво, — вежливо сказала Клэр.

Смазав ей локоть спиртом, Бен-Ами открыл бутылочку и набрал жидкость в шприц. Причем не в маленький, каким делают прививку от гриппа или столбняка. Это был большой металлический шприц с иглой длинною в добрых семь или восемь сантиметров и диаметром с наконечник стержня для шариковой ручки.

— Вы испытаете некоторый дискомфорт, — предупредил он. — Необходимо вводить лекарство очень медленно.

Клэр вздрогнула, когда игла проколола ей кожу.

— Это займет минуту или две.

— Как это лекарство действует?

Она и без того знала, но ей требовалось, чтобы он продолжал с ней разговаривать, отвлекая ее таким образом от мыслей об игле, проникающей в мускул.

— Метастрон? Он обманывает кость, заставляя ее принимать себя за кальций и впитывать его в костную опухоль. Активным агентом является стронций. Этот радиоактивный изотоп соединяется с опухолью и уменьшает трение о кость. Отсюда и уменьшение боли.

— Стронций? — На ее лице отразился страх. — Боже, неужто я стану светиться в темноте?

— Вы имеете в виду стронций девяносто, который действительно является побочным продуктом ядерного распада, ведь данное вещество получают из отработавших топливных стержней атомных реакторов, что-то вроде этого. В метастроне же используется хлорид стронция восемьдесят девять. Совсем другая молекула.

— Но ведь она же радиоактивная?

— В очень умеренной степени. Вам остается беспокоиться лишь о том, чтобы в пятидневный срок вся ваша боль ушла.

Однако Клэр интересовало нечто другое:

— Как долго он будет оставаться в моем организме?

— Период полураспада этого радиоактивного изотопа составляет пятьдесят один день. Он превратится в уран, самое главное достоинство которого заключается в том, что он не вызывает побочных эффектов. И вы заново вернетесь к жизни. — Бен-Ами вынул иглу и приложил к руке ватный тампон. — Доктор Розенблюм сказал мне, что вы скоро отправляетесь в путешествие?

— Да, в конце этой недели. Лечу в Соединенные Штаты.

— Мне хотелось бы попросить вас сделать еще несколько рентгеновских снимков. Собственно, это можно устроить прямо сейчас. Буквально в соседнем кабинете.

— Боюсь, что сегодня я не могу.

— Тогда, может, завтра? — Это прозвучало как приказ. — Утром я смогу уделить вам немного времени. Скажем, в девять. Годится? Надеюсь, у вас все будет хорошо.

— А можно перенести это на самое начало следующей недели? Скажем, на понедельник?

— Разумеется. А кроме того, вам еще понадобится вот это. — И Бен-Ами принялся что-то строчить на бланке для рецептов. Как и следовало ожидать, совершенно нечитаемым почерком.

— Спасибо, — проговорила Клэр Шарис, вставая. — Вы очень мне помогли.

 

39

Леклерк пил кофе в операционном отделе банка «Лондон–Париж».

— Сколько у нас человек на улице?

— Двадцать шесть, — ответил Доминик Мезон, лохматый, плохо выбритый человечек, прослуживший в «Сюртэ» уже лет двадцать.

— А где еще четверо? Что с ними приключилось?

— Отправлены на другое задание. Минувшей ночью в Булонском лесу произошло двойное убийство. — Мезон пожал плечами, словно извиняясь. — Сейчас они снимают показания.

На какой-то миг Леклерк даже решил, что ослышался.

— Но нам они нужны, чтобы следить за банкоматами, — заявил он. — Эти парни сейчас в бегах. В любой момент им могут понадобиться наличные.

Вот уже два дня они шли по следу. Информация Рафи Бубиласа касательно Благотворительного фонда Святой земли не дала того, на что Леклерк надеялся. Ему было наплевать на то, что их счета заморозили. Ему были нужны имена. Требовалось взять кого-то за жабры. Выследить и допросить. Он никак не мог забыть той видеозаписи, она все время стояла у него перед глазами, в том числе тот кусок, который Гадбуа и Гленденнинг приказали вырезать на том основании, что он спровоцирует панику и помешает вести следствие. Звуковое сопровождение сохранилось лучше картинки, и после того места, где видеозапись уже заканчивалась, речь еще звучала добрых четверть минуты. «Вас захлестнет кровавый потоп, — говорил человек в красной клетчатой куфие и зеркальных солнцезащитных очках. — Тела заполнят улицы. Всем станет править хаос».

Что касается Дюпюи, хваленый компьютерный гуру так и не сумел достичь какого-либо существенного прогресса, и единственное, что ему удалось вытащить с жесткого диска Талила, — это пару страниц совершенной белиберды, хотя он продолжал надеяться на лучшее и попросил дать ему еще немного времени, чтобы попробовать разобраться в некоем зашифрованном файле, который только что обнаружил. При всей вере Чапела в банковские счета, тому тоже не удалось сделать ничего, что помогло бы им хоть на шаг продвинуться в поисках убийцы Сантоса Бабтиста и узнать, что именно затевает эта «Хиджра».

Расстроенный Леклерк вытряхнул сигарету из мятой пачки с надписью «Галуаз».

— Ну, хорошо, по крайней мере проверь и убедись, что ребята на месте и заняты делом.

Карта, на которой были отмечены места, где находились наиболее часто используемые банкоматы, лежала на столе в центре комнаты. Закурив сигарету, Леклерк принялся водить пальцем от одной точки к другой, проверяя, поставила ли полиция по человеку на каждую из них.

— Нам нужно больше людей в Шестнадцатом округе. Мистер Чапел убежден, что там их главная база.

— Чапел? Тот американец? Да он даже не настоящий полицейский, — хмыкнул Мезон, и Леклерк в шутку ударил его кулаком в ухо.

— Помолчал бы, — буркнул он. — Парень будет покруче тебя, а уже про его физическую форму и говорить нечего. Лучше скажи мне, на кого мы можем рассчитывать.

Мезон ткнул пальцем в карту:

— Сержант де Кастилья и агент Перес находятся в нескольких кварталах отсюда.

— А что здесь? — спросил Леклерк, указывая на угол бульвара Виктора Гюго и рю Сен-Поль, где находился филиал банка «БЛП» в Нейи.

— Никого.

— Как никого? Немедленно отправь туда хоть кого-нибудь.

Раздался гудок зуммера, и Леклерк произнес:

— Какого черта?

Все повернули голову в сторону техника, сидящего за консолью, на которой имелось множество маленьких видеоэкранов.

— Это тот, кого вы ищете, — сказал начальник технической службы банка, который в данный момент не отрываясь смотрел в сторону стоящих рядами экранов.

Большинство из них не светилось. На нескольких виднелись только одна-две строки, написанные зелеными светящимися буквами: «Банкомат 212: отключен для ремонта»; «Банкомат 9: закончились наличные деньги».

— Кто-то пытается получить доступ к интересующему вас ограниченному счету. Банкомат номер пятьдесят семь.

— Где?! — воскликнул Леклерк, бросаясь к консоли. — Покажите где!

— В нашем филиале на рю Сен-Поль. — Техник нажал какую-то кнопку, и один из экранов засветился. — Вот он, ваш подопечный, — произнес он, входя в программу банкомата, чтобы посмотреть, что сейчас делает этот «подопечный». — Снимает семьсот евро. Операция завершена. Хотя нет, пытается взять побольше наличных. Извини, дружище, семь сотен — это максимум для данного счета. — Он покрутил рукоятку настройки, и камера наблюдения дала изображение более крупным планом, однако на экране вместо мужчины появилась привлекательная женщина со светлыми волосами, собранными сзади в «конский хвост», и в солнцезащитных очках известной марки «Рей Бан». — Однако я не знал, что вы ищете девушку.

— Тут что-то не так. — Леклерк схватил рацию и связался с сержантом де Кастилья, который находился в трех кварталах от банкомата, и приказал срочно брать ноги в руки и дуть к рю Сен-Поль, чтобы установить наблюдение за белокурой женщиной, одетой в синюю футболку и короткую белую юбку. — Не знаю, какого она роста, — добавил он, — но фигура у нее обалденная.

Тут в рации Леклерка прозвучал еще один голос:

— Капитан, это Мишель Мартин. Я уже сменился, однако могу помочь. Нахожусь всего в квартале от нужного банкомата. Позвольте взглянуть, что там творится.

— Двигай, — дал добро Леклерк. — И оба высматривайте высокого мужчину, который может к ней подойти. Молодой парень, голова бритая, сильный. Будьте осторожны.

— Хотите, чтобы мы их сцапали?

Леклерк провел по щеке ладонью. У него займет не менее пятнадцати минут, чтобы добраться до Нейи. Может, чуть больше. Слежка в прошлый раз вышла им боком. Но выбирать не приходится.

— Если она с мужчиной, берите их сразу. В противном случае идите за ней. И вот еще: если что, разрешаю вести огонь на поражение. Но только в случае необходимости.

Марк Габриэль перешел через улицу, увертываясь от проходящих машин, чтобы занять позицию на тротуаре в двадцати метрах позади сына. Теперь он больше не был отцом. Он стал солдатом, воином, исполняющим приказы Пророка. Другого пути у него не оставалось. Не он один искал сына. Если его поймают, Жорж может начать говорить. Вероятность этого слишком велика. И если Жорж не знал всех подробностей о «Хиджре», он все равно знал слишком много. Например, имена ключевых игроков. Но самое важное — он знал, чему предстоит случиться уже в конце недели.

Габриэль ускорил шаг. Вынул из кармана брюк золотую авторучку фирмы «Монблан». Подцепив ногтем, снял колпачок и сунул его обратно в карман. Затем зажал ручку в кулаке пером вперед, однако так, чтобы не коснуться его. Было бы глупо пораниться самому. Вместо чернил в ручке находилась доза рицина высокой концентрации — смертельного яда, от которого нет противоядия. Какая ирония судьбы, подумал Габриэль. Ему всегда думалось, что он припас эту ручку для самого себя. Он не собирался попадать в руки врагов.

Габриэль еще прибавил шагу. Он не отрываясь смотрел на одежду сына. Мешковатые штаны, футболка с головой негра, американская кепка — все это в их семье запрещалось, а потому еще более разожгло его гнев. Нет, слова здесь не потребуются. Незачем. Сын стал предателем, а ведь ему известно, чем кончают предатели. Удар должен быть быстрым. У Жоржа реакция мангусты — молниеносная. Лучше всего в шею. В мягкое место пониже челюсти.

Рицин действует мгновенно. Уже через полсекунды наступает паралич нервной системы. Сердце останавливается через секунду. Жорж умрет и упадет на землю.

Их разделяли десять метров.

Он слышал, как Жорж засмеялся, и этот смех разъярил его. Если до этой секунды в его действиях и присутствовала доля сомнения, заставлявшая его колебаться, этот смех подавил всякую жалость. Ничто не могло быть настолько забавным, чтобы вызвать такой беззаботный смех, — теперь, когда он так подвел отца, нарушил долг перед семьей, предал дело своей жизни.

Марк Габриэль сжал ручку так, чтобы перо выступало из кулака, и теперь оно блестело на солнце, словно меч воина. Сжав зубы, он перевел дыхание. Левая рука поднялась, словно сама по себе, будто принадлежала какому-то другому, незнакомому человеку, и уже достигла плеча его сына. Он повернул перо в сторону шеи и почувствовал, как все его тело напрягается, готовясь нанести смертельный удар.

— Хаким, — прошептал он истинное имя сына.

Молодой человек мгновенно замер, словно остолбенев.

— Стоять! Полиция! Не двигаться!

И прежде чем Габриэль смог сделать еще одно движение, его сбили с ног и повалили на землю. Двое одетых в штатское полицейских пронеслись мимо него и через мгновение уже прижимали сына к мостовой. Третий одним ударом заставил упасть на колени его спутницу, после чего пнул ее по ногам. Та завизжала, и Габриэль увидел расширенные от страха глаза — всего за один миг до того, как ее голова коснулась поверхности тротуара. Четвертый человек пробежал по направлению к ним, проталкиваясь через ряды прохожих, в руке он сжимал газовый баллончик и, пока Жорж боролся с навалившимися на него людьми, прямо ему в глаза выпустил жгучую струю.

— Вы арестованы! Не сопротивляться! Не двигаться!

Взвыла сирена. Раздались гудки автомобилей. Завизжали шины.

Отползая в сторону на четвереньках, Габриэль ожидал, что вот-вот почувствует на запястьях сталь защелкнувшихся на них наручников и жжение в глазах от направленной в них струи слезоточивого газа. Но произошло невероятное: на него не обратили никакого внимания. Все взгляды были устремлены на Жоржа. Полицейские сняли рации с ремней и принялись оживленно переговариваться со штабом операции. Двое выскочили на проезжую часть улицы и принялись махать руками, привлекая внимание тех, кто ехал на приближающихся полицейских машинах. Никто не имел ни малейшего представления о том, кем именно является сам Марк Габриэль.

Внезапно полицейские запрудили всю улицу. Они вились, словно пчелы вокруг своей матки. И с каждой секундой их становилось все больше.

Отряхнувшись, Габриэль встал на ноги и перешел на другую сторону улицы. Точно так же поступали многие другие прохожие, стремящиеся отойти подальше от разыгрывающейся на их глазах сцены задержания опасного преступника. Ручка по-прежнему оставалась зажатой у него в кулаке. Он осторожно переложил ее в нагрудный карман. Остановившись, он помедлил и бросил последний взгляд на происходящее на противоположном тротуаре. Последнее, что он увидел, — это копну белокурых волос посреди лужи вытекающей из раны на голове крови. Ему подумалось, что полицейские, пожалуй, ее убили.

 

40

В конце концов язык развязывается у каждого.

Принимая во внимание это непреложное правило, все члены «Хиджры» поклялись умирать до того, как попадут в руки врага. Жорж тоже знал это правило, дал соответствующее торжественное обещание, и до сих пор Марк Габриэль доверял данному им слову. Однако за последние двадцать четыре часа его сын подвел его дважды. Как долго сможет он продержаться на допросе в полиции? Часы? Дни? А может, он дает показания уже сейчас? А как насчет его девушки? Как много ей может быть известно о «Хиджре»?

Все эти мысли молнией пронеслись в голове Марка Габриэля, когда он отпирал дверь своего кабинета и шел к письменному столу. Он понимал, что должен продолжать действовать так, словно все по-прежнему идет как задумано. Теперь все зависело от того, кто окажется быстрее. Он должен победить в этой гонке. Ведь линия финиша уже видна: это случится субботним вечером в восемь тридцать, когда недавно коронованный новый король Саудовской Аравии войдет в Голубую комнату Белого дома и провозгласит тост за американского президента — в знак наступления новой эры доброй воли и дружбы между двумя странами. Ему только требовалось опередить американцев.

Габриэль включил свой компьютер. Ему оставалось сделать напоследок еще насколько вещей. Требовалось оставить после себя след, чтобы никто не сомневался, кто за все это в ответе. Он набрал веб-адрес Объединенного банка Дрездена, затем ввел номер своего счета и пароль. Двенадцать миллионов долларов, которые Грегорио украл в «Интелтеке», придутся как нельзя кстати. Они будут выглядеть как взнос, сделанный в последнюю минуту. Так скажут позднее следователи. Знак неопровержимой связи тех, кто взорвал бомбу, и спятившего израильского физика.

Экран мигнул, и Габриэль, к своему удивлению, увидел, что банк отказывает ему в доступе к его счету. Он повторил попытку и получил тот же результат. Что-то случилось. Отказ в доступе не мог оказаться случайностью. Позвонив в банк, он попросил связать его с сотрудником, работающим с Благотворительным фондом Святой земли.

— Рейнхард у телефона.

Рейнхард? Габриэль напрягся, словно приготовившись к удару хлыстом. Дело в том, что Юрген Рейнхард являлся президентом банка.

Какая нелегкая могла заставить его самого подойти к телефону? Этот день становился просто фантастически несчастливым.

— Говорит Али аль-Мактум, — произнес Габриэль с арабским акцентом. — Главный администратор Фонда Святой земли. Я звоню по поводу нашего счета. Сегодня во второй половине дня мы ожидаем перевода большой суммы денег. Двенадцати миллионов долларов, если быть точным. Я бы хотел подтвердить их поступление. Затем я попросил бы вас перевести эти средства дальше от нашего имени.

— Боюсь, это невозможно, — ответил Рейнхард.

— Простите?

— Я говорю, это невозможно. Счет заморожен правительством Соединенных Штатов вплоть до окончания расследования связей вашей организации с некой террористической группой. Я получил инструкции попросить вас связаться с Государственным казначейством Соединенных Штатов. С неким мистером Адамом Чапелом. У меня есть его номер телефона.

У Габриэля сердце ушло в пятки, комок подступил к горлу.

— Спасибо, не нужно, — проговорил он, прежде чем повесить трубку.

Пройдя к окну, он посмотрел туда, где пятнадцать минут назад был арестован его сын. Было ясно, что полиция ждала кого-то, кто попробует получить деньги в банкомате по его кредитной карточке. Габриэлю понадобилось не больше минуты, чтобы у него в голове все сошлось. Эту информацию они могли получить только одним путем. Талил. Университетский городок. Агентство недвижимости «Азема». Банк «Лондон–Париж». Он стал раздумывать, существовала ли возможность организовать все как-то иначе, но не нашел ответа. Заплатить квартплату наниматель мог либо банковским переводом, либо чеком. Теперь наличные являлись уделом одних только бедняков да жуликов, и ни те ни другие не могли оказаться желанными постояльцами. Так что было попросту невозможно не оставить какой-либо след.

Но Благотворительный фонд Святой земли — это совсем другое дело. Габриэль дробил и разделял свои операции, чтобы не дать властям возможности использовать финансовую информацию и сразу сложить всю мозаику в единое целое, а потом проследить за его действиями. Фонд Святой земли действовал как легальная организация. В течение многих лет Габриэль откладывал часть дохода, который давала его компания «Ричмонд холдингс», для помощи тем, кому она была срочно нужна повсюду: в Йемене, Палестине, Ливане и в Саудовской Аравии. Он также пользовался средствами, аккумулируемыми этим фондом, чтобы платить зарплаты директорам, а также направлять сотни тысяч евро в год Абу Саиду (под вымышленным именем) в пакистанский банк; столько же он посылал своей младшей сестре Нур на швейцарский номерной счет. Хотя Нур жила на легальном положении, она вряд ли могла безбедно существовать на зарплату простого служащего.

Габриэль был раздосадован и поставлен в тупик. Ничто не соединяло Талила с фондом. Проследить в уме все депозиты, платежи и переводы, сделанные через посредство оного, не представлялось возможным. И все же они каким-то образом этот счет нашли. Затем ниточка повела к нему… Рафи Бубилас! Годом раньше Габриэль попросил его перевести доход от выручки с продажи двух тысяч необработанных алмазов на счет фонда. Несмотря на уверения в обратном, владелец «Королевских ювелиров» все-таки заговорил.

И если американцы пронюхали про Фонд Святой земли, они нароют еще больше. «Интелтек», банк «Дойче интернационал», банк «Монпарнас», Банк Менца… Список мог быть бесконечным.

Американцы.

Чапел.

Еще пару секунд Габриэль не двигался. Его тело словно налилось свинцом, сердце тяжело билось в груди. Наконец он почувствовав, что не в силах больше терпеть. Выхватив из-под себя стул, он размахнулся и швырнул его в стену. С него хватит. Талил, Грегорио, Жорж и, наконец, счет в Дрездене. Тот мир, который он так тщательно и кропотливо создавал, рушился у него над головой. Двадцать лет тяжелого труда и изнурительных усилий пошли насмарку. Он хотел бы успокоиться, но именно этого не мог себе позволить. Единственное, в чем он мог найти утешение, — это в своих черных мыслях. Ненависть, стыд и желание отомстить.

Однако, продолжал размышлять он, что тут такого? Разве что-либо изменилось? Что же такое произошло — настолько важное, что сможет изменить его планы? Основная часть его денег спрятана так изощренно, что до них не добраться. И неминуемое падение индекса Доу-Джонса позволит собрать невиданный урожай прибылей. Люди готовы действовать и только ждут его сигнала и поступления крупных сумм, которые он обещал перевести на их банковские счета. То были важные персоны, занимающие высокие посты в министерствах внутренних дел, финансов и обороны, в королевской армии, даже в самом королевском дворце. Деньги эти были не взятками, нет, они составляли бюджет промежуточного переходного периода, пока его единомышленники не утвердятся в своей стране в качестве ее новых законных лидеров. То были люди с принципами, которые верили, что к власти нужно относиться со всей ответственностью, что богатство не может служить извинением распутного образа жизни и что непотребство, пьянство и распутство объясняются кознями дьявола, коим не место при дворе мусульманского правителя.

Если бы он подумал обо всем хладнокровно… да, если бы он сумел отделить свою суетность и свои страхи от реального положения дел на данный момент, он бы увидел, что все обстоит по-прежнему, то есть в точности так, как это было утром, когда он только проснулся.

Это гонка, напомнил он себе. Просто ему нужно действовать побыстрее и опередить врага…

Теперь, когда он дышал уже не так тяжело, Марк налил в стакан воды и подошел к окну. Эйфелева башня сияла в лучах утреннего солнца. Если кто-то в свое время возмечтал о том, чтобы возвести такое сооружение, то почему бы и ему не мечтать о возрождении своей страны, о ее вновь обретенной свободе. И та и другая мечта были великими образцами предприимчивости и воли к победе.

Ошибка его старшего брата состояла в том, что он руководствовался страстями, эмоциями. Он позволил взять над собой верх своему темпераменту. Чего он намеревался достичь, штурмуя Масджид аль-Харам, Запретную мечеть Мекки, во внутреннем дворе которой находится священная Кааба? Все его призывы к благочестивому правлению, к реформам и верности учению Пророка, которые должны быть продекларированы в конституции страны, потонули в страхах, что он может разрушить эту величайшую мусульманскую святыню. Он и его сподвижники сумели продержаться две недели, прежде чем королевские войска захватили мечеть с помощью французских военных советников и взяли верх над восставшими. Во время последнего штурма с применением отравляющих газов их сопротивление было подавлено в течение нескольких минут.

Храбрость их вызывала восхищение, полагал Габриэль, но им явно не хватало разума, планирования и способности предвидеть результаты своих действий.

Вдохновленный размышлениями о славном прошлом своей семьи, он поднял с пола стул и опять занял место перед компьютером. Нет, больше он не станет плестись в хвосте событий. Он станет играть на опережение. Он докажет, что жертва брата была не напрасна, что в его семье еще живы славные традиции, что он не потратил двадцать лет своей жизни на погоню за миражами. Нет, его замысел — не пустая греза и не видение курильщика опиума.

И Адам Чапел не единственный человек, который знает толк в распутывании золотых нитей. Его коллеги — как в Центре по отслеживанию зарубежных террористических счетов, так и в Управлении по борьбе с финансовыми преступлениями Государственного казначейства США — тоже не последние специалисты по части вынюхивания запаха грязных денег и прослеживания тех цепочек, которые ведут к их источнику. Нужно просто задать им побольше работы. Надо подкинуть им то, что они станут с азартом искать.

Сверившись со своими записями, Габриэль ввел веб-адрес некоего солидного финансового учреждения со штаб-квартирой в Вашингтоне.

Игра принимала двусторонний характер: теперь настал его черед сделать свой ход.

Пусть поднявший на него меч от меча и погибнет. Вот так-то, мистер Чапел.

 

41

— Ты, наверное, шутишь, — сказала Сара, бросая на Адама Чапела недоверчивый взгляд. Щеки ее побелели, только на одной из них виднелась небольшая красноватая полоска. — Это не какой-то пикантный секрет, который нам лучше не разглашать. И не какая-то там непристойность, про которую могли бы знать лишь ты да я. Прошлой ночью мне пришлось пойти у тебя на поводу, когда ты не захотел, чтобы мы позвонили Глену, и я тебе потакала, потому что ты был напуган и устал. Пусть так, но теперь дело обстоит совсем иначе.

Они ехали вдоль реки Лиммат позади еле тащившегося городского трамвая, выкрашенного в синий и белый цвета. Русло справа от них, заполненное водой приятного матового зелено-бутылочного цвета, было обрамлено старинными зданиями, стоящими у самого края набережной, создавая ощущение некой перпендикулярной гармонии.

— Нет, — заявил Чапел, — пускай об этом знаем одни мы. Это наша задача. Мы эту проблему выявили, нам ее и решать.

Трамвай замедлил ход и остановился; Сара едва успела затормозить и сделала это в последний момент.

— Наша задача? — Она ударила себя ладонью по лбу и закатила глаза. — Черт побери! Да ты просто рехнулся! Полегче на поворотах, мистер Чапел, а то улетишь! Ведь ты же патологически не способен стоять на обеих ногах сразу и предпочитаешь парить в облаках! Наша задача? Да кто ты такой, чтобы ее решать? Может, тебе стоит напомнить, что в маленькой уютной Европе, где проходит наша операция, скорее всего, находится кто-то, у кого есть кое-что очень неприятное, и он в любой момент может передать эту гадость господам Альберу Додену, Клоду Франсуа или какому-то другому чудовищу, за которым стоит эта «Хиджра». Адам, нам теперь известно, на что ушли те пятьсот тысяч долларов, — на бомбу. Не на плутоний. Не на чертежи. Не на пусковое устройство для бомбы. Нет, на саму бомбу. На бомбу, будь она неладна!

— Я все понимаю, — сказал он, садясь прямее.

Ее бурная речь заставила его почувствовать себя провинившимся школьником, вызванным на ковер к директору. Он слишком хорошо отдавал себе отчет во всем том, что говорила ему Сара, и вовсе не считал, что она преувеличивает. Он ведь находился рядом, когда она звонила в Лондон своим приятелям из подразделения МИ-6, занимающегося Израилем, и спрашивала их, что у них имеется по Мордехаю Кану, засекреченному физику-ядерщику по основной своей деятельности, подрабатывающему подручным у международных террористов. «Ах да, — услышали они в ответ, — Морди Кан. Ну разумеется, с ним все яснее ясного. Директор израильской службы, занимающейся испытаниями ядерного оружия, ключевая фигура в проводимых работах по его усовершенствованию, один из непосредственных создателей, крутой ученый и тому подобное. Не просто теоретик — пытается на практике воплотить идею мини-бомбы. Башковитый малый».

Чапел, не зная, куда девать руки, поводил ими вверх и вниз по бедрам, а потом начал теребить заслонку кондиционера. Он не собирался уступать. И дело заключалось даже не в его собственном желании или нежелании поступить так или этак. Возможно, предприятие, которое ему предстояло осуществить, и превышало его собственные силы, но, в конце концов, это не труднее, чем сказать правду.

— Ты что, все понимаешь и по-прежнему хочешь, чтобы это осталось между нами? — настаивала Сара.

— Не думаю, чтобы у нас имелся выбор. Я, честно говоря, считаю, что поступить так — это как раз и значит исполнить долг. — Не дождавшись от нее ответа, он продолжил: — Мы не можем допустить, чтобы ситуация опять вышла из-под нашего контроля. Вспомни Талила. Нельзя допустить, чтобы случившееся в Университетском городке повторилось. Это, знаешь, было не слишком-то весело, вычислить этого парня, найти его, загнать в угол, приготовить все для его ареста, и тут — на тебе! Появляется Леклерк с его французской командой, и вся операция летит к чертям. Вся разница в том, что когда на сей раз кто-то из террористов запаникует и взорвет свою адскую машинку, он прихватит с собой на тот свет не четырех ребят, а четыре тысячи, если не все сорок тысяч невинных душ, не приведи господи, конечно.

— Ты не можешь принять такого решения.

— В данной ситуации у меня нет иного выбора. Зная то, что знаем мы… учитывая то, что произошло за последние два дня… просто невозможно принять иное решение.

— Но, Адам…

— Послушай! — взорвался он и, вскочив со своего сиденья, привстал, повернувшись к ней лицом. — Кто-то предупредил Талила. Кто-то пытался убить меня. Кто-то хочет, чтобы «Хиджра» победила, и этот кто-то находится очень близко от нас. Это один из нас, Сара. Один из нас им продался. Что они сделают, когда им станет известно, что мы знаем о Кане? Черт, они просто велят взорвать бомбу тогда-то и там-то. Забудь о формальностях. Для них любая цель будет хороша, если поблизости от нее окажется достаточно ненавистных «крестоносцев», а «крестоносцами» они считают всех нас, включая десятилетних девочек и их малюток-братцев, которые не только не представляют себе, в какой стороне находится этот Ближний Восток, но и ведать не ведают, отчего там все так сильно нас ненавидят.

Сара перевела дыхание и, выдержав паузу, словно давая понять, что пришло время внести в их спор некоторую толику здравомыслия, сказала:

— Все это правильно, Адам, но есть и другие агенты, куда лучше подготовленные для того, чтобы решать подобные задачи… Это профессионалы, весьма искушенные в решении всевозможных проблем. У них имеются разнообразные технические средства, позволяющие находить подобные устройства.

— Команды ЧПРМ? — усмехнулся Чапел. — Насколько я знаю, они не слишком-то эффективны.

ЧПРМ означало «чрезвычайный поиск радиоактивных материалов», так называли команды ученых и специалистов по ядерному оружию, существующие при Отделе службы чрезвычайных ситуаций Министерства энергетики США. В их задачи, помимо всего прочего, входила оценка масштаба ядерной угрозы. После событий одиннадцатого сентября команды ЧПРМ были развернуты веером вокруг Вашингтона и Нью-Йорка в ничем, казалось бы, не примечательных автофургонах, оборудованных по последнему слову техники, в том числе новейшими детекторами ионизирующего излучения, для поиска ядерного оружия, которое могло оказаться в руках террористов. Идея, казалось, была очень здравая, но дело закончилось тем, что вместо реального поиска бомб они стали перекрывать целые кварталы, если там имелись такие источники фонового радиоактивного излучения, как фотолаборатории, аптеки, а также магазины по продаже бытовой электроники, которые в первую очередь засекала их сверхчувствительная аппаратура. В больших городах, как вдруг выяснилось, имелись миллионы разных источников радиации. Ее излучали даже телевизоры и табачная продукция, не говоря уже о рентгеновских аппаратах, индикаторах дыма, строительных материалах… Список можно продолжать и продолжать, он практически бесконечен. После того как был взят штурмом очередной универмаг, в который, как потом выяснилось, только что завезли часы (еще даже не распакованные), оснащенные светящимися, а потому слегка радиоактивными тритиевыми циферблатами, операцию вынуждены были свернуть, пообещав, что в следующий раз, прежде чем снова развернуть свои действия, они сперва подождут, пока угроза не станет более явной.

— Не нам решать такие вещи. Мы обязаны поставить Глена в известность. Расскажем ему о том, что́ думаем в связи с Каном, и попросим некоторое время хранить все в как можно более глубокой тайне. Кан ведь ударился в бега. Йосси почти что признал это.

— Ну а Глен позвонит Гадбуа, и слух разлетится по всей Европе за какие-то десять минут.

— Пора звать на подмогу тяжелую артиллерию. Нечего людей смешить.

— Пока мы сами справлялись.

— Это «пока» закончилось. Ты прав, Адам. Твои числа — это просто чудо. Удивительно, сколько информации ты можешь добыть с их помощью. Все, я уверовала. Аллилуйя и так далее. Считай меня своей преданной поклонницей и сторонницей. Но свои возможности мы исчерпали.

Чапел отвернулся. Ее покровительственный тон выводил его из себя. Эта мисс Черчилль разговаривала с ним как старожилка мира секретных служб, свысока, будто он простак, образованный недотепа, шут гороховый! Да еще убаюкивает его своей мнимой верой в его теорию чисел. Снова повернувшись к ней лицом, он поймал ее тревожный, озабоченный взгляд и понял, что за ним что-то кроется. Что-то еще.

— Ты боишься, — сказал он.

— Угадал, черт возьми. Боюсь.

— Нет, я не имею в виду страх перед бомбой. Ты боишься ответственности. Тебе не нравится, что сейчас все зависит от нас с тобой.

— Такая ноша не по мне, Адам, — призналась она. — Я всего-навсего шпионка. Звучит громко, но это всего лишь работа. Укажи мне плохих парней, и я пойду по следу. Вели смотреть и слушать, и я не подкачаю. Вели стрелять, и я исполню, хотя это будет потруднее. Но я дальше стоп. Когда речь идет о личной ответственности за сотни тысяч невинных жизней… Нет уж, благодарю. Это для какого-нибудь генерала.

Ну да, для генерала. Такого, как ее всезнающий отец, мир его праху.

— Генерал умер.

— Кан может направляться куда угодно, — возразила она. — В Мадрид, Триполи, Хельсинки, на Южный полюс… Кто знает?

— Думаю, мы знаем, куда он держит путь. Ты же сама сказала это в посольстве. Деньги неспроста были посланы в Париж. Теперь мы знаем зачем и почему. Это плата. Доден, или Франсуа, или как его там, не любит удаляться от этого города. Думаю, у него там бизнес, что-то такое, что заставляет его оставаться поближе к дому. В Париже его не так-то просто найти. Он становится невидим, будучи частью городского пейзажа. На иностранной же почве он будет более чем заметен. Ему в Париже удобнее действовать. Там у него помощники, конспиративные квартиры, банковские счета, разбросанные по всему городу. Сто к одному, что, если у Мордехая Кана действительно есть бомба — и если он действительно продает ее «Хиджре» за три миллиона долларов, — сделка совершится в Париже. Можешь на это сделать ставку, и не прогадаешь.

Сара кивала. Адаму удалось ее переубедить, однако ему хотелось до конца выговориться. Проведя рукой по ее затылку, он пробормотал:

— Мне этот чудак нужен не более, чем тебе. Знаешь, чего я хочу? Вернуться обратно в Вирджинию, усесться снова за свой стол, вытянуть ноги, открыть банку диетической кока-колы и с головой уйти в свой компьютер. Я люблю числа. Мои стерильные, безопасные числа.

Трамвай свернул с набережной Лимматкай на площадь Централплац. Сара, сидевшая за рулем взятого напрокат «мерседеса», объехала большую трамвайную остановку и погнала по веренице тесных улочек, следуя указаниям голубых дорожных знаков, указывающих дорогу к аэропорту. Когда река осталась позади, они въехали в туннель.

— Итак, — спросила она, — куда теперь?

— Найдем Клода Франсуа — найдем и Кана, — заявил он.

— Так просто?

Конечно, это было непросто, но больше им ничего не оставалось. Чапел пожал плечами:

— Ты мне веришь?

Сара протянула ему руку, и он в ответ протянул свою.

— Верю, — сказала она, крепко ее пожимая.

Они оставили машину на парковке у терминала «А», оставив ключи на солнцезащитном щитке. Затем купили три билета на двенадцатичасовой парижский рейс. Один для Сары, другой для него и третий для трех огромных коробок с документами, добытыми в банке «Дойче интернационал».

Пройдя паспортный контроль, они направились к нужному выходу и там купили кофе с парой жареных колбасок.

— Нельзя побывать в Швейцарии и не попробовать жареных колбасок, — заявил Чапел, садясь на кожаную банкетку.

— А как насчет швейцарского шоколада?

— Я взял одну шоколадку для Глена. Чтобы он на нас не сердился.

— Сахар? — предложила Сара.

— Нет, я пью несладкий.

— Ну, как хочешь.

Она открыла три пакетика сахарозаменителя и высыпала их содержимое в свой бумажный стаканчик.

— Фи, — прокомментировал Чапел, скривившись.

— Ужасная сладкоежка. Например, схожу с ума по ирискам.

— Сосиски с пюре?

— Обожаю.

— Стейк и пирог из говяжьего фарша с почками тоже?

— Объеденье!

— Рыба с картошкой фри?

— Мм!!!

— «Спайс Гёлз»?

— От них меня тошнит, но Робби Уильямс душка.

— Ты настоящая английская роза.

— Спасибо за комплимент, сэр.

Около минуты они ели молча. Затем объявили посадку на их рейс, и они переглянулись, будто договариваясь о том, что им не обязательно быть в первых рядах штурмующих самолет пассажиров. Чапел ощутил, что между ними выросла некая связь, куда более значимая, нежели просто проведенная вдвоем ночь. И это чувство ему нравилось. Они наблюдали за тем, как последние отставшие пассажиры исчезают в переходе-рукаве, соединяющем салон самолета с залом ожидания.

— Пойдемте, мисс Черчилль?

— Конечно, мистер Чапел. — Встав, она повесила на плечо дорожную сумку. Подойдя к Адаму, прижалась к нему и одарила легким поцелуем в губы. — Ну и как мы его найдем?

— Мне требуется сесть и поработать с имеющейся информацией, пробежаться по номерам счетов, идентифицировать их владельцев и получателей переводов, сопоставить их со своей базой данных. Что-нибудь да найдется… какая-то зацепка, какой-то намек, ниточка, за которую можно будет ухватиться. Начнем с самого начата. Этот Доден, он же Франсуа, открыл свой счет двадцать лет назад, указав, что родился в тысяча девятьсот шестьдесят первом году. Готов держать пари, тогда он был не таким осторожным, как сейчас. Терроризму ведь тоже учатся.

— Как ты думаешь, кто он?

— Франсуа? Он связан с финансами. Банкир… Брокер… Может быть, трейдер, кто-нибудь в этом роде. Это человек, хорошо знающий все хитросплетения мира международных финансов. Все входы и выходы. Нужно быть настоящим профи, чтобы вот так жонглировать счетами.

Сара пошла к проходу, ведущему на самолет.

— Свой своего видит издалека, так?

— Что-то в этом роде.

В этот момент мобильный телефон Чапела зазвонил.

— Алло?

— Алло, мон ами, — проговорил Леклерк, — куда ты запропастился?

Чапел замедлил шаг:

— Уже на пути в Париж.

— Надеюсь, что так. Тут у нас появился кое-кто, с кем ты очень рад будешь повстречаться.

— Кто он?

— Пока я называю его Шарль Франсуа. Тебе это имя о чем-нибудь говорит? Да вы с ним уже встречались. Насколько я понимаю, это с ним ты столкнулся тогда в госпитале.

Не может быть, подумалось Чапелу. Слишком уж быстро.

— Как вам это удалось?

— Бедняге понадобились наличные. Мы сцапали его у банкомата в Нейи. Помнишь лист бумаги с нарисованными на нем точками? Синими, черными и красными? Так что принимай поздравления.

Карта. Леклерк говорил о карте с обозначенными на ней банкоматами «БЛП», догадался Чапел.

— И где вы сейчас?

— В Санте́.

Санте. Пресловутая тюрьма особо строгого режима. Самого строгого во всей Франции.

— Леклерк, не бей его! — Прежний будничный тон Чапела сменился на максимально серьезный. — Пожалуйста.

— Спохватился! Я у себя дома. И делаю, что считаю нужным.

— Мы приедем уже через пару часов.

 

42

В то самое время, когда самолет, следующий рейсом «765» швейцарской авиакомпании «Суиссэр» коснулся взлетно-посадочной полосы в Париже, Марк Габриэль стоял в центре своего офиса и смотрел на его пустые стены. Последние коробки были увезены всего несколькими минутами ранее. Его письменный стол, компьютеры и все относящееся к ним оборудование, телефоны, фотографии — все теперь представляло собой одно только воспоминание, Габриэль остался наедине с видом из окна.

Три последних дня представлялись ему одним растянувшимся длинным днем. Смерть Талила. Сьюдад-дель-Эсте. Предательство Жоржа. Судя по всему, он должен был чувствовать себя измотанным как физически, так и морально. Вместо этого он ощущал себя свежим, бодрым и энергичным, готовым принять вызов, который бросала ему судьба. Заметив свое отражение в стекле, он разгладил на груди белую рубашку и поиграл галстуком фирмы «Гермес». Если его выражение лица не показывало, в каком ужасном положении он очутился, — это было следствием одержанной им победы. Гонка подошла к концу. Один-единственный звонок унял все его тревоги.

— Этот город еще более красив, чем я ожидал, — сказал ему по телефону Мордехай Кан час назад.

— Лето — самое лучшее время года.

— Как я понимаю, вы этим вечером свободны?

— Конечно.

— Скажем, в одиннадцать часов?

— Прекрасно, в одиннадцать.

Кан сообщил Габриэлю название заведения, где предлагал встретиться.

— Вы уверены? — спросил Габриэль, раздраженный его выбором.

— Ни один из нас не сможет обмануть другого.

Марк Габриэль и не собирался так поступать.

— Что же, чудесно. Увидимся в одиннадцать.

— Итак, «Лабиринт Билитис». Это на третьем этаже.

— «Лабиринт Билитис», — повторил Габриэль.

Посылка прибыла.

 

43

Узкие, сырые, с подтеками на сложенных из известняка стенах коридоры тюрьмы Санте, славящейся строгостью режима, тянулись перед Чапелом, словно покрытые плесенью веков переходы некой древней усыпальницы. Стоило ему углубиться в них всего на пять шагов, как он почувствовал, будто стены стали смыкаться вокруг него и плечи придавила какая-то зловещая тяжесть. В тюрьмах до этого ему не доводилось бывать никогда. Здесь он был посетителем, одним из хороших парней. И все же это место его пугало.

В Санте попадали худшие из худших. Убийцы, насильники, террористы. Где-то здесь отбывал пожизненный срок знаменитый международный террорист Ильич Рамирес Санчес, более известный под именем Карлос Шакал. Сам капитан Дрейфус провел здесь целый год после возвращения с Чертова острова во Французской Гвиане.

Чапел шел рядом с Леклерком, Сара следовала на шаг позади. По дороге сопровождающие их французы рассказывали об обстоятельствах ареста.

— Согласно паспорту, его зовут Шарль Франсуа. У него имелся при себе билет до Дубая и обратно на то же имя.

— Кто расплатился за билет? — поинтересовался Чапел.

— Оплата кредитной картой. На Клода Франсуа.

Франсуа. Один и тот же псевдоним на протяжении двадцати лет.

— Он заговорил? — спросила Сара.

— Не издал ни звука, — сообщил Леклерк. — Он хорошо закален, этот тип. Самодисциплина. У него на теле несколько шрамов. Я бы сказал, он побывал в лагере подготовки террористов. Мы спрашивали насчет его паспорта в иммиграционной службе. Все, что у них на него есть, — это поездка в Афины прошлым летом.

— Афины, — проворчала Сара. — Прекрасная стартовая площадка для прыжка в неизвестное.

— Мы знаем только, куда отправился из Франции, — посетовал Леклерк. — Возможно, затем он взял другой билет на другое имя. Он стреляный воробей, этот мальчишка.

Постепенно они перешли на маршевый шаг. Расстрельная команда шла приводить приговор в исполнение.

— Девушка до сих пор в отключке? — осведомилась Сара.

— Очнулась час назад, но доктора пока запрещают с ней разговаривать. Они напичкали ее стероидами, чтобы остановить опухание мозга.

— Что вы с ней делали? — спросил Чапел.

— Она неудачно упала. Трещина в черепе. И десять швов над ухом. Недели две будет мучиться головными болями. Это послужит ей уроком, нечего якшаться с подонками.

Леклерк остановился перед широкой черной железной дверью. Поверхность была усеяна заклепками размером с монету. Вот только замок был совсем новый. Краешек его виднелся в скважине — настолько древней, что та вполне могла бы украшать камеру Эдмона Дантеса в замке Иф. С других этажей тюрьмы проникали разные звуки. Где-то стучали металлической кружкой по стенам. В причудливо изогнутых трубах журчала вода. Но тревожнее всего были отрывистые мучительные вопли, обрывающиеся на середине крика, словно прерванные ножом гильотины.

— Можете слушать из соседней камеры, — предложил Леклерк, наматывая на костяшки пальцев боксерские бинты.

— Вы же сказали, что он еще мальчишка, — запротестовал Чапел.

— Тут мальчишек не бывает. Очень жаль, что вы разминулись с доктором Бак. Она только что ушла. Вы с ней могли бы взяться за руки и вместе помолиться за эту скотину. Ничего, скоро мы ему развяжем язык.

Чапел положил руку на грудь Леклерка:

— Позвольте мне с ним поговорить.

— Хорошо владеете французским?

— Он говорит по-английски.

— Откуда вы знаете?

Леклерк протиснулся вперед Чапела и вставил ключ в замок.

— Назовем это интуицией.

— Извини, друг, — произнес Леклерк по-французски и перешел на английский: — Теперь не время для интуиции.

Сара оперлась плечом о дверь и наклонилась, чтобы оказаться лицом к лицу с Леклерком. На его верхней губе бусинками проступил пот, в тусклом освещении коридора он выглядел мертвенно-бледным и совсем больным.

— Будет тебе. Пускай Адам попробует.

— Что вы разузнали в Цюрихе? Расскажите, тогда, может, и отпущу вашего дружка.

Сара поглядела на Чапела, затем опять на Леклерка, словно выбирая, на чью сторону встать.

— Да все одно и то же, — посетовала она. — Еще один номерной счет. Куча документов. Если это вам чем-то поможет, знайте, что счет в Германии открыт на Клода Франсуа.

— Мы говорили о Швейцарии. О Банке Менца. Не зря же вы ездили в Цюрих. Слишком уж вы туда спешили.

— Вы же знаете Адама, — пожаловалась она. — Неисправимый оптимист.

Оптимист. Леклерк презрительно сощурил глаза. Наивный и сентиментальный дурак, типичный для своей наивной и сентиментальной страны. Он оценивающе посмотрел на Чапела, словно снимал с него мерку для костюма.

— Десять минут, — сказал он, отпирая дверь камеры. — Я тоже спешу. Похороны Сантоса Бабтиста назначены на пять часов. Мне хочется успеть принести соболезнования.

— Он в наручниках? — спросил Чапел.

— А вы как думаете?

Чапел протянул руку ладонью вверх. Леклерк уронил в нее маленький ключик:

— Десять минут. — И прибавил по-французски: — Ну что ж, удачи.

Дверь с шумом закрылась. Чапел сделал шаг и очутился посреди камеры. Она была совсем крошечной. В этом замкнутом пространстве чувствовалось нечто пугающее. Стены были покрашены блестящей зеленой краской. С потолка свисала одинокая лампочка. В камере было бы чрезвычайно чисто, если бы не кровяной потек на стене, похожий на яростный восклицательный знак. Молодой парень, столкнувшийся с ним в коридоре больницы Сальпетриер, сидел за грубо сколоченным деревянным столом, держа перед собой руки, скованные наручниками. Голова была опущена.

— Ну, здравствуй, — сказал Чапел, садясь на стул, стоящий по другую сторону стола. — Кажется, мы уже встречались. Как бы там ни было, я хочу тебя поблагодарить. Лично. Сам понимаешь, за…

Чапел прокашлялся. Ему требовалось подыскать правильные слова. За что? За то, что парень его не убил? За то, что действовал как человек, а не ослепленный своей верой в святое дело мясник? Он оглянулся на дверь. Может, это была не такая уж и блестящая идея — поговорить с этим пацаном после всего того, что произошло. В чем-то Леклерк был прав: парень уже не мальчик и сложен он как профессиональный атлет — ни дать ни взять хавбек, играющий в Национальной лиге американского футбола.

Тут пленник поднял голову, и Чапел впервые увидел его лицо. Правый глаз заплыл и побагровел. Капилляры на радужной оболочке лопнули, и это делало взгляд почти демоническим. Губа была рассечена и кровоточила. Чапел не знал, объясняется это последствиями обстоятельств ареста или результатом работы Леклерка. В конце концов, какая разница. Он ощутил за собой вину и почувствовал ответственность. Нельзя позволить озверевшему от уязвленного самолюбия Леклерку, с его обмотанными боксерским бинтом костяшками пальцев, продолжать в том же духе. Он взял с ладони ключ, обошел пленника и расстегнул на нем наручники. Юноша потряс кистями рук, восстанавливая в них кровообращение, но не поблагодарил Чапела, да и вообще никак не отреагировал на его появление в камере.

Чапел положил руки на стол и сцепил пальцы. Почувствовав знакомую ноющую боль в плече, он сел попрямее. Даже в тюрьме хотелось не раскисать и «держать фасон».

— Ты чуть весь дух из меня не вышиб. Хорошая работа. Плечо у меня после этого совсем стало ни к черту. У тебя не кулак, а кувалда.

Юноша пошевелился. Казалось, он сильно напряжен и почти не слушает.

Чапел мучительно пытался найти, что сказать дальше. Он чувствовал себя не в своей тарелке.

— Так зачем это все было нужно? — спросил он напрямик. — Если тебе есть что сказать, лучшего случая не найти. Самое время.

Никакого результата. У Чапела было не больше шансов достучаться до него, чем преуспеть в поисках Клода Франсуа. Вдруг его охватило чувство полной беспомощности, настолько тягостное, что захотелось послать все к чертям. Не только допрос, но и вообще все расследование. Пускай этим займется кто-то другой. Может, Сара права. Эта ноша не по нему. Он молча рассматривал футболку пленника, на которой по трафарету было нарисовано злобное лицо неизвестного ему рэпера. Зубы с коронками, презрительный прищур глаз. Уверенный теперь в полной тщетности своей затеи, он не смог подавить смех.

— Черт побери! — вырвалось у него. — Представляю, как эта футболка должна бесить твоего отца.

Подбородок пленника приподнялся с груди, и Чапел увидел, что ему удалось задеть какую-то струнку. Адам постарался припомнить то, что он успел приметить тогда, в больнице, хоть он там и видел парня лишь мельком. Когда он лежал на полу под навалившимся на него телом, в какой-то момент их глаза встретились, и во взгляде юного террориста Чапел прочел удивление оттого, что он нечаянно столкнулся с тем самым человеком, которого ему полагалось убить, и тотчас принятое им решение этого не делать. И вдруг словно перед ним упала какая-то завеса, и Чапел ясно увидел, что именно помешало парню завершить задуманное. Он увидел полудетскую досаду на свой тяжкий жребий, груз жалости к самому себе и пугающий его самого протест против того, что ему внушали: «Как хотите, не могу я верить во всю эту чушь, и баста!» Он словно заглянул в зеркало и увидел в нем себя девятнадцатилетнего.

— Понимаю, у самого папаша был такой, что от него хоть в петлю, — сказал Адам. — Правда, в мое время были глэм-рок и длинные волосы. Я с ума сходил по всему этому. «Уайтснейк». «Пойзон». «Бон Джови». Эта их композиция «Ты опозорила любовь…». — Если у Леклерка своя песня, у него будет своя. — Правда, длинных волос у меня не было. Отец тотчас принялся бы выбивать из меня эту дурь. Но футболки у меня имелись. Вот у тебя тут, я вижу, мистер Пятьдесят Центов. А у меня была с надписью «РАТТ». Американская группа. Наверное, примерно того же уровня, если ты понимаешь, о чем я говорю.

Никакого отклика. Парень даже не взглянул на него. Тем не менее Чапел продолжил. А что ему оставалось делать, что терять? Если уж ничего не получится, он хоть даст парню несколько дополнительных минут, чтобы тот собрался с мыслями, прежде чем придет Леклерк и устроит ему взбучку.

— Знаю, о чем ты думаешь. У меня дома тоже творилось черт знает что. Выбирать не приходилось. Мой отец расписал всю мою будущую карьеру, еще когда мне только-только исполнилось девять. Дело в том, что в школе как раз устроили тест на способности, и оказалось, что я одаренный. У меня был самый высокий коэффициент умственного развития в классе. А мне было совершенно наплевать на это. Мне хотелось иметь друзей, попасть в бейсбольную команду, научиться играть в ручной мяч — все что угодно, лишь бы стать таким, как все. Отец на все говорил: «Нет!» Я, видите ли, особенный, умнее всех. Он заставил меня перепрыгнуть через целых два класса, велел ходить на все дополнительные занятия, записываться на все факультативы и во все научные кружки. Знаешь, где я проводил лето? В математическом лагере. В девять лет — и в математическом лагере! А знаешь, что самое страшное? Мне это нравилось. Во всяком случае, мне так тогда казалось. Отцу нравилось — нравилось и мне. Какая разница? Он основательно промыл мне мозги. И с тех пор так и пошло. Отец говорил: «Прыгай!» Я спрашивал: «На какую высоту?»

Чапел пытался уловить хоть какой-нибудь признак того, что парень его слушает. Пусть это будет всего лишь один звук, или движение головы, или хотя бы что-то. Юноша на другой стороне стола словно не слышал ни одного его слова. Он сидел, уставившись на свои башмаки — новехонькие кроссовки фирмы «Найк». Чапел побарабанил пальцами по столу и встал:

— Ну, ладно. Приятно было поговорить.

На какую-то секунду ему показалось, что ему что-то удастся. Увы. Глупая надежда. Да уж, неисправимый оптимист.

— Между прочим, Клодин… Она поправится, и с ней будет все в порядке. У нее разбита голова, но я уверен, она тебя не забыла.

Он повернулся к двери.

— Что же произошло?

Чапел остановился как вкопанный, мускулы на челюсти и на шее одеревенели, и он почувствовал, будто струя адреналина пронеслась вдоль всего его позвоночника.

— Что произошло? — переспросил он, медленно поворачиваясь. — Со мной?

Заключенный по имени Шарль Франсуа, или как его там еще могли звать, кивнул.

— Я на полном скаку въехал в Гарвард, а точнее, в Гарвардскую бизнес-школу… то есть, понимаешь ли, мне дали стипендию. Затем получил работу в фирме — консультации и услуги по ведению бухгалтерской отчетности. Работал как вол и стал партнером. В двадцать восемь лет заработал миллион долларов. Вот что произошло. Я сделал уйму всего, что хотел мой отец, и ничего не сделал для себя.

Чапел посмотрел в сторону, и его мысленному взору предстал отец, несчастный продавец обуви, для которого его собственная посредственность стала проклятием, которого мучили мечты о богатстве, возможностях, положении. Этот человек постоянно замахивался на что-то такое, чего никогда не мог достичь. Это был человек, который решил, что лучше жить разочарованным, но своих позиций сдавать. Почему? Что такого плохого в том, чтобы быть как все? Чего тут страшного? Разве обычный человек не может стать счастливым? Когда же слово «обычный» стало синонимом неудачника?

— Я уволился с работы в тот же день, когда он умер, — продолжил Чапел, возвращаясь к столу. — До той поры у меня не хватало духу ему перечить. Не то что у тебя. Ты вдвое мужественнее тогдашнего меня. Мне даже трудно себе представить, чего тебе стоило ослушаться отца. — Он улыбнулся, отдавая юноше должное, и протянул ему руку. — Я Адам Чапел.

Пленник, этот несостоявшийся убийца, этот мальчик в теле мужчины, отвернулся, и Чапелу показалось, что он опять потерял с ним контакт. Десять минут прошли. Пора передавать его в руки Леклерка. Обернутые боксерскими бинтами кулаки могли начинать свою грозную и действенную работу. Боли и страданию предстояло довершить то, что не удалось сделать состраданию и порядочности. Чапел опять встал. Он был измотан и знал, что отдохнуть ему не удастся. В своем воображении он уже заглядывал в будущее, представляя себе возню с документами, кропотливую каталогизацию и последующий анализ. Мысленно он уже настраивался на эту работу.

И тут он увидел над столом протянутую навстречу ему руку с раскрытой ладонью, большой и мягкой. Пленник пристально смотрел на него — с какой-то грустной смесью надежды и тревоги.

Чапел схватил его руку и заключил в свою:

— Тебя зовут…

— Мое имя Жорж. Жорж Габриэль. По крайней мере так меня называют во Франции. Наша семья носит фамилию Утайби. Мы родом из Аравии. И никогда не называем ее Саудовской. Семья Саудитов — презренные кафиры. — Брови Жоржа сошлись над переносицей. — Отец тебя бил?

— Нет, — ответил Чапел, — ему не было в том нужды. Перечить ему я осмеливался только мысленно. Я рос не слишком ершистым парнишкой.

Габриэль выслушал это, блуждая взглядом по стенам камеры:

— Думаю, мой пытался меня убить.

— Твой отец? — неуверенно спросил Чапел.

— Скажи этому французскому ублюдку, что они его упустили. Я слышал, как отец прошептал мое имя на улице, когда копы меня скрутили. «Хаким», — сказал он. Это мое настоящее имя, но здесь мы им никогда не пользовались. Я совершенно уверен, я видел, как он потихоньку слинял, когда началась заваруха.

— Ты его видел? И думаешь, он собирался тебя убить?

— Умом можно тронуться, да? — Габриэль попытался произнести это так, чтобы представить случившееся невероятно занимательным приключением, но ему не удалось с собой справиться. Улыбка получилась невеселой. Губы задрожали. — У него была в руке авторучка… В ней яд… Чтобы убить… — И он продолжил голосом хриплым от переполнявших его чувств: — Я предал его. Он всегда говорил, что именно такая кара ждет любого предателя, даже если это его сын. — Плечи Габриэля опустились. Опустив лицо, он заплакал. — Я хочу сказать ему, что сожалею, и попросить прощения, но не могу этого сделать.

Сара слушала в соседнем помещении вместе с Леклерком и подошедшим генералом Гадбуа. Наивная самонадеянность Чапела сперва позабавила французов, затем вызвала у них раздражение, а теперь эти двое предпочитали помалкивать, и ей стало ясно, что Адам произвел на них сильное впечатление. Он нащупал путь, ведущий к успеху. Немного честности и понимания сработали быстрее и чище, нежели метод Леклерка или, если бы она согласилась это признать, ее собственные приемы.

— Мы позволим ему продолжить? — спросил Леклерк.

— Почему бы нет? — Вопрос этот вызвал у Гадбуа раздражение. — Он делает за нас нашу работу. Следовало бы попросить его провести мастер-класс. Бухгалтер! Может, и мне стоит начать искать себе пополнение не только в армии. Что ты об этом думаешь, Сара?

— Вне всяких сомнений. Собственно, я и сама удивлена.

В кармане у Сары зазвонил мобильный телефон, и она поспешно его вынула.

— Я ненадолго выйду, — извинилась она и, закрыв за собой дверь, оказалась в коридоре.

— Алло?

— Это я, твой иерусалимский друг.

— Здравствуй, друг.

— Ну, как продвигается расследование?

— Ничего определенного. Собственно, пока только ищем. У вас то же самое?

Йосси предпочел ответить на вопрос в присущей ему уклончивой манере:

— Он приобрел в Вене автомобиль на имя Джона Герцфельда, своего шурина.

— «БМВ».

Последовало молчание.

— Да, Мег. «БМВ».

— Швейцарцы доложили, — пояснила она.

— Ах, вот откуда ты… Между прочим, семьсот пятидесятая модель золотистого цвета. Вчера нашли ее недалеко от Пале, в Боснии, и там же — четыре трупа. Разбой, попытка угона… Кто знает? Но раз его там не было, остается предположить, что он по-прежнему в бегах. И движется в вашем направлении.

— Спасибо за информацию. Я это ценю.

— Он разговорился?

Вопрос сперва озадачил Сару, но только на одну секунду.

— Слегка.

— Правила тебе известны.

Сара задумалась о том, насколько далеко ей следует зайти.

— Мы нашли запись на следующий день после взрыва в квартире Талила, — сказала она. — Только фрагмент. Содержание тревожное. О нем приказано молчать. Целью атаки являются Штаты. Нью-Йорк, Вашингтон, Лос-Анджелес — мы сами не знаем, где именно. Это даже не оранжевый уровень террористической опасности. Красный — краснее не бывает. Мы знаем, что всё вот-вот произойдет, но понятия не имеем, в каком месте.

— Сегодня?

— Сегодня, или завтра, или в конце недели. Что этот Кан у вас стащил?

— Мег, этого я тебе сказать не могу.

— Йосси… У нас с тобой улица с двусторонним движением. Нам надо знать.

— Но только, чур, строго между нами. Ладно?

— Клянусь.

— Он прихватил с собой одну маленькую игрушку. Мощностью в килотонну, а помещается в коробке из-под сигар. Кое-какие лихие ребята хотели использовать ее на Западном берегу. Раз — и все вопросы решены.

— Господи, Йосси, неужели такая маленькая?

— Проснись, Мег. Посмотри на свой мобильник. Он может делать все, только что детей сам не рожает. До размеров чемодана ее уменьшили еще тридцать лет назад. Думаешь, мы перестали работать в этом направлении после того, как Советы развалились?

Сара прислонилась к бетонной стене, словно желая, чтобы ее холод и сырость принесли хоть какое-то успокоение. У нее в голове роились сотни вопросов, которые хотелось задать. Как? Когда? Кто еще знает? Но ничто из всего этого уже не имело значения.

— Но это опять же только между нами, — добавил Йосси. — Найдите этого типа, отнимите то, что он взял без спроса, и пусть он исчезнет. Есть одно место, где его есть смысл поискать. Дело в том, что мы кое-что нашли на его кредитной карточке. Сотня евро была выплачена некоему парижскому заведению под названием «Клеопатра». Мы туда послали одного из наших ребят, чтобы проверил на месте. Это секс-клуб. Работает только по ночам. Что-то порнографическое. Когда-нибудь о нем слышала?

— Нет.

— Может, это пустышка. У него странные платежи по всей Европе. Прага, Берлин, Мадрид. Верно, подготавливал пути для отхода. Но все-таки, может, глянешь?

На языке Йосси это была просьба устроить вселенский шмон и все там разнести.

— Может быть, — неуверенно пообещала она.

Среди шпионов тоже имелись пределы честности и открытости. Она свой лимит уже израсходовала.

Чапел подождал, пока Жорж Габриэль вновь не обрел решимость продолжить.

— Как зовут твоего отца?

— Омар аль-Утайби. Он также называет себя Марк Габриэль. Он финансист. Его компания называется «Ричмонд холдингс».

В данный момент, однако, Чапела не интересовал легальный бизнес Габриэля.

— А что насчет «Хиджры»?

Жорж Габриэль не выказал никакого удивления по поводу того, что Чапелу известно это название.

— Это чистое безумие, — проговорил он. — Я имею в виду всю эту затею.

— Какую затею?

— Никакую. — Жорж Габриэль вытер глаза и сделал несколько глубоких вдохов. Внезапно на него накатило какое-то оцепенение. Чапел почувствовал, как в юноше нарастает сопротивление. Один раз Габриэль дал застигнуть себя врасплох, но теперь с этим было покончено. Теперь он сам стыдился своей минутной слабости, и в нем крепла решимость доказать, что он вовсе не размазня. — Из меня получился плохой сын.

— Я бы сказал, хороший человек. — Чапел положил локти на стол и подался вперед. — Что именно планирует сделать твой отец?

Жорж Габриэль скрестил на груди руки и рассмеялся, думая о чем-то своем.

— Вы хороший. Вы очень хороший. Мне вас жаль. Так, словно между нами есть что-то общее. И вы умный. Что есть, то есть…

— Послушай, Жорж… Можно я буду звать тебя Жорж?

— Это лучше, чем Хаким.

— Послушай, Жорж… в прошлый понедельник погибли четверо моих товарищей. Это были хорошие ребята. У них были дети…

— Талил был очень храбрый, — отрезал Жорж, гордо подняв голову. — Он умер за моего отца.

— Он был… — Чапелу лишь в последний момент удалось сдержать гнев. Нет, эмоции были не его, а их оружием. — Куда больше людей вот-вот умрут из-за твоего отца, желают они этого или нет, — объяснил он так спокойно, как только мог. — Вот единственное, что я знаю о его планах. Ты не смог убить доктора Бак. Ты не смог убить меня. Ты знаешь, что правильно, а что неправильно. Продолжать молчать — это все равно что самому нажать на курок. Если твоему отцу удастся убить еще больше людей… не важно, сколько именно, одного, десять, тысячу… ты будешь за это в ответе, точно так же как он. Если это произойдет… если ты и дальше будешь сидеть здесь и даже пальцем не пошевелишь, чтобы остановить его, то могу лишь пообещать, что тебе придется провести остаток жизни в куда менее удобном месте, чем это. До самой смерти, Жорж.

Жорж Габриэль поежился, мальчишка теперь явственно проступил в нем, протестуя против такого бессердечного, несправедливого отношения:

— Но я же ничего не сделал.

— Но ты обо всем знаешь, — возразил Чапел с горечью. — Ты часть этого плана. — Он указал на дверь. — Ублюдок-француз, с которым ты уже познакомился, совершенно уверен, что ты побывал в лагере на Ближнем Востоке, и он имеет в виду лагерь вовсе не математический. Доктор Бак утверждает, что ты умеешь обращаться с ножом. Ты не обычный парень с парижской улицы, Жорж. Только одного того факта, что ты побывал в лагере для подготовки террористов, достаточно, чтобы засадить тебя в тюрьму лет на двадцать. Речь идет уже вовсе не о твоем отце. Речь о тебе. Тебе предстоит принять решение, стоит ли помочь самому себе. И нечего качать головой. Не проси у меня времени для того, чтобы все обдумать. И ты, и я хорошо знаем, что время не ждет.

Габриэль сидел, угрюмо уставившись в пол.

— Имя Мордехай Кан тебе что-нибудь говорит?

— Нет.

— Преподаватель, ученый из Израиля?

— Нет.

— Ты уверен? Кажется, он профессор.

— Профессор? Нет.

Чапел постарался не выдать своего разочарования:

— Так что же тогда ты можешь мне рассказать?

— Вернитесь на землю, — посоветовал Габриэль. — Вы должны понять, что отец все держал в тайне. Он раскрывал то, что мне следовало знать, и на том разговоры заканчивались.

— Ты его сын. Он наверняка делился с тобой мечтами. Не могу поверить, что ничего подобного не было.

— Все, что я знаю, — это то, что вы подобрались очень близко. Вот почему я должен был вас убить.

— Почему именно ты? У него есть и другие.

— Разве? Тогда вы знаете больше, чем я.

— Ерунда!

— Я его сын! — выкрикнул в ответ Габриэль. — Это была проверка. И я ее не прошел.

— Так что же замыслил твой отец?

— Не знаю.

— Говори!

— Не знаю.

Чапел почувствовал, что раскраснелся. С большим трудом ему удалось успокоиться.

— Тебе бы лучше об этом знать, не то сгниешь в этой тюрьме. Ты можешь никогда ее не покинуть, разве что для поездки в суд и обратно, причем я тебе обещаю, что процесс будет очень короткий. Оглянись вокруг. Это твоя жизнь. Так что это ты вернись на землю. Давай попробуем снова. Что он планирует?

— Мы возвращаемся домой.

— Куда именно?

— В Аравийскую пустыню. Куда же еще? Мы ведь Утайби.

— И это его план? Уехать домой. Нет, так не пойдет. Каков его план?

— Не знаю.

— Говори! — Чапел ударил кулаком по столу.

— Разве не понимаете? — спросил Габриэль, и злые слезы потекли у него по щекам. — Свести счеты, расквитаться! Он планирует расквитаться!

 

44

Наконец устал даже Бобби Фридман, хоть ему и не хотелось этого признавать. В прошлом морской пехотинец, Фридман четыре года прослужил командиром взвода в разведывательном спецподразделении, принимал участие во вторжении в Панаму и в секретной войне в Гватемале. Он гордился умением обходиться без сна, способностью час за часом выполнять свою работу, оставаясь предельно бдительным и внимательным. Но провести тридцать шесть часов за письменным столом даже для него означало выйти за границы возможного.

Глядя в окно своего кабинета, расположенного на третьем этаже Управления по борьбе с финансовыми преступлениями, Фридман наслаждался видом солнца, медленно поднимающегося над горизонтом и освещающего невысокие холмы Северной Вирджинии. Это был уже второй восход солнца, который он встречал, не выходя из кабинета. С того времени, как Адам Чапел позвонил из Парижа и сообщил информацию по Благотворительному фонду Святой земли, Фридман вставал со стула, лишь чтобы сходить в туалет, принять душ и побриться. Единственное, что поддерживало его силы, — это сознание того, что Чапел в Париже работает с такой же настойчивостью.

Чапел. Вот кто настоящий маньяк.

Потерев глаза, чтобы согнать с них усталость, Фридман опять повернулся к монитору. Он просматривал счета на предмет того, кому Фонд Святой земли переводил деньги за последние два года. Делал он это так: загружал числа в «ведьмовской котел» — так он ласково называл целое семейство баз данных, в которых постоянно запрашивал информацию, — и перебирал все до единого варианта в поисках какой-нибудь зацепки. Увы, пока ничего найти не удалось. Он предварительно рассортировал счета по их весомости в денежном выражении, то есть по тому, сколько денег находилось на каждом, и прежде всего стал изучать те из них, на которые поступали самые большие суммы. Всего фонд перевел семь миллионов долларов на пятьдесят шесть различных счетов. Пока Фридман успел просмотреть только двенадцать.

Хлопнув дверцей маленького холодильника, разместившегося у него под столом, он достал холодную как лед диетическую кока-колу и одним махом выпил сразу половину бутылки.

— Джентльмены, заводите моторы, — произнес он вслух и смачно рыгнул. — Пошла чертова дюжина.

Фридман переложил линейку так, чтобы та указывала следующую строку в его списке, содержащем номера счетов, и ввел соответствующие цифры в компьютер. Небольшая экскурсия по ВББД, валютной-банковской базе данных, представляющей собой интерактивную систему поиска информации о нарушениях в финансовой сфере, уверенно идентифицировала данный счет как принадлежащий Бейрутскому национальному банку. Одно слово «Бейрут» уже означало терроризм, наркотики и тому подобное. Так что он прогнал этот счет еще и через ИСНСНВ, информационную систему по наркотикам и сильнодействующим наркотическим веществам, а полученные таким образом ссылки — через совместную базу данных ФБР и Казначейства. Но лишь КССК, контрольная система связи Казначейства — его фирменный продукт, предназначенный для определения физических и юридических лиц, подозреваемых в нарушении федеральных законов, а также для связи с различными правоохранительными органами, — назвала имя владельца данного счета. Им оказался некий Ясир Ибрагим, финансовый воротила, засветившийся на сборе средств для нескольких пользующихся дурной славой пакистанских медресе — исламских школ, программа обучения в которых была откровенно антизападной.

«Хиджра» начинала приобретать отчетливые черты финансовой корпорации типа «Террор инкорпорейтед». Не являясь террористической организацией в строгом смысле этого слова, она финансировала практически всю радикальную деятельность исламистов в рамках «уммы», — сообщества верующих всего мусульманского мира. Таким образом, он мог проследить денежные суммы, перетекающие от Благотворительного фонда Святой земли к единомышленникам в рядах таких организаций, как «Исламский джихад», ХАМАС, «Борцы за освобождение Палестины», ФАРК в Колумбии и «Бригады мучеников Аль-Аксы».

Когда Фридман прокручивал данные на экране компьютера, уже готовясь к тому, чтобы перейти к следующему счету, его взгляд зацепился за один свежий перевод особенно крупной суммы.

— Шестьдесят пять тысяч баксов, — произнес он вслух. — Во дают!

Он не мог упустить такую крупную рыбину. И, словно одного этого было недостаточно, онлайновый определитель банка указал, что номер счета принадлежит Национальному банку Хантса, старожилу финансового сообщества Вашингтона. Просмотрев историю этого счета, он отметил четыре перечисления, сделанные за последние несколько месяцев на общую сумму двести шестьдесят тысяч долларов. Он был сбит с толку и озадачен. Получалось, что информация о счетах, полученная из Объединенного банка Дрездена, требует корректировки.

Фридман заерзал на стуле, подхлестываемый свежим притоком адреналина. Шестьдесят пять штук, переведенные в Банк Хантса, — это был стимул похлеще дозы наркотика. Эти деньги стали первым доказательством деятельности «Хиджры» на территории США. Холси наделает в штаны, когда это увидит. А Гленденнинг, черт бы его побрал, может наградить орденом или медалью.

Но полчаса спустя оптимистический настрой Фридмана уже явно пошел на спад. Пропустив этот счет через все три базы данных — и через ВББД, в которую входила информация всех семи правоохранительных систем США, включая Службу иммиграции и Внутреннюю налоговую службу, и через базу Почтовой службы, и даже через базу «Лексис-Нексис», содержащую информацию в области международной юриспруденции и международного бизнеса, — он ничего не достиг. Попробовал воспользоваться также базой данных СМИ и бизнес-информации — и опять напрасно. Всюду результат оказался нулевым.

Это выглядело невероятным. Счет был нечист по определению.

Поднеся к уху телефонную трубку, он нажал кнопку ускоренного набора номера Банка Хантса:

— Алло, Джон, это звонит Бобби Фридман из Управления по борьбе с финансовыми преступлениями.

— О нет! — как бы в шутку издал недовольный возглас Джон Оглторп, банковский служащий, в чьи обязанности входило поддерживать связь с федеральными органами. — Ну, чем порадуешь? Хотите вручить нам повестку в суд?

— Ты слишком дурно обо мне думаешь. Случись нечто подобное, я сам тебя предупредил бы. Тут дело совершенно другое. Честно говоря, оно меня самого нервирует. Хочу просить тебя об одолжении.

Сочный баритон Оглторпа вновь зазвучал спокойно и самоуверенно:

— Итак, чем может помочь государству наш банк?

— Тут у меня всплыл один счет в вашем банке, который выглядит до жути подозрительным.

— Не могу сказать, что рад об этом слышать, но ничего, продолжай. Чем он так тебя встревожил?

— Он как-то связан со взрывом бомбы в Париже, происшедшим в этот понедельник. Я проследил прохождение денег от некой спонсорской организации до вашего банка.

На другой стороне провода повисло долгое молчание, и Фридман едва ли не физически ощутил безотчетный страх, который охватил Оглторпа. В последние два года американским банкам было велено тщательнейшим образом исследовать имеющиеся у них счета, и они старались выполнять это возложенное на них поручение с максимальной бдительностью, выискивая малейшие признаки подозрительной деятельности. Девиз «Знай своего клиента» пронесся по банкам поистине трубным звуком. Обнаружение счета, каким-то образом связанного с террористической организацией, да еще чуть ли не в последний момент, могло серьезно подмочить репутацию банка.

— Продолжай, — тоскливо произнес Оглторп, — не могу же я вечно сидеть затаив дыхание.

— Речь идет о нескольких переводах, осуществленных из Объединенного банка Дрездена в ваше отделение в Джорджтауне. — И Фридман зачитал номер счета, а также даты переводов и перечисленные суммы.

В ожидании ответа Оглторпа он посмотрел в окно. Первоначально он согласился на работу в Управлении по борьбе с финансовыми преступлениями потому, что рассматривал ее как возможность в будущем рассчитывать на что-то лучшее и большее, то есть она должна была стать ступенькой для того, чтобы затем попасть в один из элитных правоохранительных органов США: ФБР, Таможенную службу или Казначейство. Однако в какой-то момент он решил, что ему нравится быть хранителем такого огромного массива информации. Он находился на уникальной должности, на которой мог помогать и ФБР, и ЦРУ, и Секретной службе США, и правоохранительным учреждениям штатов и округов, проводящим соответствующие расследования. Однако после шести лет на одном стуле для него настала пора подумать о продвижении на следующий уровень служебной лестницы, чтобы вступить во владение престижным угловым кабинетом заместителя начальника отдела и начать получать соответствующее жалованье.

В трубке раздался тихий протяжный свист.

— Слушай, Бобби, если мои глаза меня не обманывают, то это не Банк Хантса попал в переделку, а ваши ребята.

— Наши? — Фридман даже привстал со стула и принялся нервно наматывать на палец телефонный шнур. — Что ты имеешь в виду? Почему наши?

— Этот парень федерал. А что всего хуже, Бобби, он один из ваших. Агент Казначейства.

— Дай мне его имя, Джон. Все, что мне надо, — это его имя.

— Взял чем писать?

— Да, — ответил Фридман, отчаянно пытаясь найти шариковую ручку. Но таковая ему вряд ли была нужна. Какое бы имя ни назвал банковский служащий, оно навеки запечатлелось бы в его мозгу. — Кто это?

— Чапел, — последовал ответ. — Чапел Адам А.

 

45

В чемоданчике находилось пятьдесят пачек стодолларовых купюр, все еще оклеенных банковскими розовыми и белыми лентами. В каждой пачке было по десять тысяч. Всего пятьсот тысяч. Марк Габриэль поставил чемоданчик на свою кровать и стал вынимать аккуратные пачки банкнот, укладывая их одну к другой на голый матрас. Он получал удовольствие, прикасаясь к деньгам, ощущая их пальцами. Он поднес одну из пачек к носу и, сорвав ленточки, расправил ее веером. Банкноты источали запах чистоты и пользы. Он покачал головой. Жаль было уничтожать так много наличности.

Когда чемоданчик опустел, Габриэль засунул в него руки и вынул фальшивое дно. Открылось углубление размером пятнадцать на пятьдесят пять сантиметров. Очень осторожно он положил туда пять прямоугольных брусков пластичной взрывчатки семтекс. Каждый весом по двести пятьдесят граммов. Меньше половины этого количества в свое время хватило, чтобы взорвать над шотландским городом Локерби «Боинг-747», рейс 103, компании «Пан Американ». Взрывчатка поместилась в секретном отсеке идеально, словно на заказ, будто ее произвели специально под эту емкость. И формой, и взрывной силой. Скомканные салфетки по периметру обеспечивали устойчивое положение брусков.

Отойдя на шаг от кровати, Марк закатал рукава и сделал глубокий вдох, успокаивая нервы. Чтобы соорудить бомбу, требовалось полное хладнокровие. По натуре он был из тех, кто плохо ладит с техникой. И руки у него были неловкие. Его склонность к излишней спешке в данном случае могла погубить все дело. По правде говоря, взрывчатые вещества вызывали у него нервозность. Вот и сейчас у него на лбу выступили капельки пота, и он вытер их нетерпеливым движением руки. Сам-то семтекс никаких специальных мер предосторожности не требовал. Это вещество не более опасно в обращении, чем глина для лепки. Можно на него наступать, можно его ронять, даже стрелять в него — и все без какого-либо риска, что взрывчатка сдетонирует. А вот прикрепить детонатор фирмы «Шкода» — совсем другое дело, и, если произвести эту операцию не слишком тщательно, может возникнуть очень большая проблема, сопровождающаяся шумом и грохотом.

Вытерев ладони о брюки, он взял детонатор и прикрепил нажимную пластину к фальшивому дну чемоданчика, которое незадолго до того вынул. С помощью небольшой отвертки он откалибровал устройство таким образом, чтобы электрический заряд поступил при резком изменении давления на пластину, превышающем пятьсот граммов, что соответствовало весу двух пачек купюр. Высвободив красный и зеленый провода, которые вели от нажимной пластины к шнуру детонатора, он вставил тоненький взрывной штырек в крайний брусок семтекса, который он потом прикрепил клейкой лентой к фальшивому дну. Наконец он привел взрывное устройство в рабочее состояние и поместил фальшивое дно в чемоданчик на прежнее место.

Затем, одну за другой, он снова стал укладывать пачки денег в чемодан, пока на кровати ничего не осталось.

Теперь, когда все было готово, он закрыл крышку и поставил цифровой код замка на «000».

В ванной он вытер лоб полотенцем. Рубашка на нем тоже оказалась совершенно мокрой, и он вынужден был ее сменить.

И тут весь дом вздрогнул, словно где-то внизу со всего маху задели стену каким-то предметом мебели. Ринувшись к двери, он бросил последний взгляд на чемодан: тот стоял на кровати, слегка покачиваясь.

Габриэль побежал вниз по лестнице. Он хотел сказать переносчикам мебели пару теплых слов.

 

46

— Вы член клуба? — спросила женщина в будке.

— К сожалению, нет, — ответил Марк Габриэль. — Но мне сказали, что я могу вступить.

Габриэль стоял в подъезде блистающего чистотой городского дома в Третьем округе Парижа. Он недолюбливал этот округ. Здесь Париж зарабатывал на свое содержание, представляя собой бесконечную и бесцветную череду фабрик, складов и железнодорожных путей товарных станций. То тут, то там умудрились выжить старомодные жилые квартальчики, подобные траве, пробивающейся сквозь потрескавшийся асфальт.

— Пожалуй, — сказала она. — Вы один?

— Да.

Женщина встала со стула и просунула голову через разделявшее их узкое окошко. Она была старым стреляным воробьем: крашеные черные волосы, полные щеки покрыты сосудистой сеточкой. На ней было старое шелковое платье, пошитое лет двадцать назад, открывающее обильную, испещренную крапинами грудь.

— А вы очень симпатичный, — пропела она, окидывая его взором пляшущих глаз. — Тре бьен. В одежде хороший вкус и хороший стиль. Вы предпочитаете женщин? Скажите прямо сейчас. Если мальчиков, подскажу альтернативное заведение.

Габриэль взял ее холодную ладонь в свою, словно желая согреть, поднес к губам и одарил поцелуем:

— Надеюсь, такой ответ вас устроит. — И он посмотрел ей в глаза долгим взглядом. — Уверен, вы работаете не весь вечер?

— Месье так добр, — улыбнулась она. — Членство стоит сто евро. В комнатах для развлечений курить нельзя. Если хотите взять туда коктейль — ну, там, вино, шампанское, виски, — ставьте, пожалуйста, на поднос. Мы только что закупили новую мебель. Использованные средства предохранения просьба бросать в специальную урну. У нас тут приличное заведение.

— О, я в этом ни капли не сомневаюсь.

Заведение называлось «Клеопатра». Это был общедоступный секс-клуб, обставленный, как египетский бордель. Габриэль заплатил вступительный взнос и прошел за расшитую стеклярусом завесу в салон, обильно украшенный алым бархатом и дымчатыми зеркалами. На стенах висели рамки с гравюрами Тутанхамона, Рамсеса и Клеопатры, окружающие плакат с пирамидами Гизы. Коридор слева вел в почти пустой ресторан. Несколько пар мрачно сидели за столиками и обедали. Ритмичная мелодия в стиле диско лилась из маленьких звуковых колонок. «АББА»: «Дансинг квин». Он пошел было назад, в зал, но тут в дверном проеме появилась величественная негритянка:

— Здравствуйте, — сказала она, покачивая широкими бедрами. — Я Вероника. Вы знакомы с «Клеопатрой»?

На Веронике было платье из золотой парчи, и весила она килограммов семьдесят, не меньше. Стоя на месте, она покачивалась на высоких каблуках.

— Не вполне, — проговорил Габриэль.

— У нас имеется несколько зон развлечений. Наверху есть бутик, где можно приобрести одежду на вечер. Что-нибудь волнующее. Серьгу. Ошейник. В бутике также можно присмотреть себе леди. За ними удобно наблюдать через полупрозрачное зеркало. И не стесняйтесь, стыдиться нечего. Разумеется, она будет знать, что вы любуетесь ее стриптизом. Может, вам захочется посетить бар, где стоит рояль? Всегда найдется желающий сыграть. К тому же это прекрасное место, чтобы найти себе спутницу на ночь или в ожидании ее насладиться коктейлем, вином, шампанским или виски.

— Меня интересует «Лабиринт Билитис».

Вероника прищурила глаза, и на ее губах заиграла легкая улыбка.

— Джентльмен, оказывается, любит приключения, — произнесла она. — Следуйте за мной.

Она провела его вверх по лестнице на следующий этаж и указала на дверь, на которой был изображен головной убор фараона.

— В «Лабиринте» одежда запрещена. Можете раздеться здесь и повесить вещи в шкафчик. Ключ от него носят на лодыжке или запястье. Как кому нравится. Я подожду вас здесь.

— Это необязательно.

Вероника провела рукой под пиджаком Габриэля:

— Может, месье хочет, чтобы там кто-то составил ему компанию?

— Спасибо, но нет.

Вероника пожала плечами и отошла в сторону. Было бы предложено!

— Это место лишь для тех, кто хочет позабавиться. Поднимайтесь на следующий этаж и там направо. И пожалуйста, не надо колебаться и медлить. Это заставляет других нервничать. Некоторые слишком стеснительны. Это ведь как публичное выступление, понимаете?

— Не стану даже пытаться.

— Ох уж эти мне деловые мужчины! — со вздохом сказала она, уходя. — Даже ночью не расстаются со своими портфелями!

— Это произошло в ноябре тысяча девятьсот семьдесят девятого года, — начала свой рассказ Сара Черчилль. — Джухейман аль-Утайби был молодым офицером из Национальной гвардии Саудовской Аравии. По всем отчетам начальства, он был солдатом прямо-таки образцовым: харизматический, яркий, сильный и целеустремленный. Преданный делу ислама. Он происходил из семьи ваххабитского духовенства. Ваххабиты проповедуют чистоту ислама. Это фундаменталисты, которые стремятся неукоснительно соблюдать заветы Мухаммеда вплоть до мельчайших деталей. Никакого алкоголя, никакого табака, никакого кофеина, намаз пять раз в день и никакого внебрачного секса. На первом месте у них семья, на втором и третьем тоже семья. По всем стандартам хорошая, чистая жизнь. Да вы все это и так знаете…

Они с Чапелом направлялись на другой конец города посмотреть, что происходит в помещениях модного секс-клуба «Клеопатра», за членство в котором Кан заплатил шесть месяцев назад. Леклерк следовал за ними на мотоцикле, сопровождая нескольких своих коллег из «Службы действия». Это было не совсем то, чего им хотелось бы, однако ничего лучшего ожидать не приходилось.

— Продолжай, — сказал Чапел.

— Сто лет назад клан Сауда заключил союз со своими соперниками, входящими в военно-религиозное братство ихванов, и с его помощью установил контроль над территорией, до того известной просто как Аравия. В общем и целом, договор между ними заключался в следующем: «Вы поддерживаете нас в нашем стремлении к объединению разрозненных кочевых племен в одно единое королевство, а мы сделаем ваххабизм его официальной религией». Ихваны пошли на эту сделку потому, что скорее желали видеть на всей их земле торжество ислама во всей его чистоте, нежели стремились к политическому господству. Однако с годами выяснилось, что короли из династии Саудитов — Ибн-Сауд, Фейсал, Фахд и Абдулла — стоили один другого: они вовсе не собирались следовать предписаниям этой религии. Конечно, на людях правители делали вид, что уважают ее догматы, но при закрытых, а порой лишь при полуприкрытых, хотя иногда даже и при распахнутых настежь, дверях любили предаваться радостям того, что мы могли бы назвать западным образом жизни. Спиртное и женщины, причем то и другое в огромных количествах. Такое поведение сходило им с рук, пока касалось лишь короля и его домочадцев. Положение вещей начало меняться с наступлением нефтяного бума, но самый решительный сдвиг произошел в семьдесят третьем году, после первого нефтяного эмбарго, когда цена на нефть резко подскочила. За год доходы королевства возросли в десятки раз. В королевскую казну хлынул поток нефтедолларов. Король, этот щедрый добряк, тратил колоссальные суммы на содержание своих сыновей. А также на племянников и двоюродных братьев, на их сыновей и племянников и так далее. Вскоре ряды международной элиты пополнились сотнями принцев, путешествующих по Европе и по Америке из одного модного места в другое, где они пьянствовали, распутничали и пускали на ветер миллионные состояния.

Настала пора «несносных арабов». Однажды в Лондоне один из сыновей Фейсала, стоявший в очереди на престол где-то на сорок пятом месте, снял на длительный срок целый этаж отеля «Дорчестер» на Парк-лейн. Конечно, ведь «Дорчестер» — это шик! Этот принц, однако, в хорошем подпитии вдруг решил, что жизнь в отеле не соответствует стилю жизни, принятому в его родной пустыне. Слишком уж цивилизованная. Не вполне учитывает его бедуинские корни. И вот, в один прекрасный день, находясь в сумеречном состоянии, он пробежался по Гайд-парку, украл там собаку, притащил в отель, освежевал и зажарил на костре, разведенном прямо посреди коридора десятого этажа. Слухи об этом дошли до королевства, по которому и так гуляли сотни историй о пристрастии Саудитов к девушкам по вызову, кока-коле, вечеринкам и прочей «красивой жизни». Ваххабитам все это, конечно, не нравилось.

— И кажется, я понимаю почему, — проговорил Чапел.

— И среди многих других это не нравилось Джухейману аль-Утайби, — продолжила Сара. — Он решил, что достаточно насмотрелся, как его религия подвергается поруганию семейством, которое поклялось поддерживать ее принципы. Его тошнило от зрелища того, как западная моральная распущенность подрывает устои его страны. Он тайком собрал группу единомышленников. Солдат, студентов, представителей духовенства. И предложил дерзкий план. Они захватят мечеть Масджид аль-Харам и заставят дом Саудитов изменить свое поведение. И план этот был реализован. Двадцатого ноября Утайби с парой сотен единомышленников-реформистов завладели мечетью. В течение недели-другой он рассылал письма, в которых осуждал семью Саудитов, описывая их моральное разложение. Своего рода вариации на тему посланий апостола Павла к римлянам. В них он обличал «гниль», как он ее называл. Саудиты были не из тех, кто способен был принять его позицию. Они штурмовали мечеть. Но Утайби оказал серьезное сопротивление. Тогда они обратились за помощью к западным союзникам (как ни странно, к французам, а не к американцам), и те прислали советников из спецназа. После некоторой паузы в военных действиях гвардия снова штурмовала мечеть. Битва длилась несколько дней. Большинство мятежников были убиты. Потери гвардейцев также были очень велики. Джухеймана аль-Утайби захватили живым. Его вместе с шестьюдесятью семью соратниками судили и приговорили к отсечению головы. «Быстро-быстро», как говорят в тех местах. В лучших традициях исламского правосудия.

— И что, Саудиты сколько-нибудь изменились? — спросил Чапел.

— Ты сам-то как думаешь?

— Думаю, не сильно…

— Что они после этого и впрямь начали делать, так это финансировать множество радикальных исламских группировок, чтобы дело выглядело так, словно обещание, некогда данное ваххабитам, принимается ими всерьез. Может, сами они этому учению и не следовали, но, по крайней мере, намеревались его насаждать.

— И мы получили «Хиджру», — подхватил Чапел. — Я понимаю, семья Габриэля не слишком довольна ходом событий. Но с кем они хотят свести счеты и расквитаться? В первую очередь с Саудитами — за оскорбление религии? С французами — за помощь при подавлении восстания? С американцами — за экспорт кошмарной культуры в их страну?

— Ну, со всеми, конечно, — ответила Сара серьезным тоном.

Мордехай Кан, ступая осторожно и предусмотрительно поднимая ноги повыше, прокладывал себе дорогу среди обнаженных тел, щуря глаза, пытаясь приспособиться к янтарному полумраку. У него не было желания наблюдать за этими людьми, занимающимися самыми интимными ласками. Но все-таки он не мог вообще не смотреть на них, чтобы не споткнуться о какую-нибудь парочку. Не похоже было, чтобы они получали такое уж большое удовольствие. Мужчины двигались грубо, без нежности и страсти. На лицах женщин застыло выражение, которое он описал бы формулой «искусство требует жертв». Стоны то усиливались, то немного стихали. Отовсюду доносилось хриплое дыхание. Иногда даже начинало казаться, что кто-то из присутствующих испытывает удовольствие. И постоянно звучала танцевальная музыка, с ее размеренным ритмом и надсадными голосами певцов.

Чья-то рука ухватила его за лодыжку, и он замер, объятый страхом. Рука принадлежала лежащей женщине. Она была стройной и, судя по тому, что он мог разглядеть, привлекательной. Вокруг нее собралось несколько мастурбирующих мужчин. Свободной рукой она помогала то одному из них, то другому. Очевидно, ей захотелось еще одного поклонника. Кан высвободил ногу и, не говоря ни слова, двинулся дальше.

Наконец, хотя и не без труда, ему удалось найти затененную нишу, где перед ним не маячили мужчины и женщины, увлеченные друг другом. Как и на всех остальных посетителях запутанной вереницы комнат, которая носила название «Лабиринт Билитис», на нем не имелось никакой одежды, за исключением эластичной повязки на запястье. На ней находился ключ с брелком, на котором был выгравирован номер сорок семь. Этажом ниже, в рахитичном деревянном шкафчике, замок на котором он смог бы открыть простой скрепкой, в чемоданчике, накрытом одеждой, находился тот самый сверток.

Итак, ему это удалось. Он добрался-таки из Тель-Авива в Париж, за четыре дня проехав больше четырех тысяч километров. Он устал и проголодался, его мучил страх, но в то же время он находился в приподнятом настроении. Через несколько минут он получит плату, которой хватит до конца его дней. А он в ответ передаст то, что лежит у него в чемоданчике.

Это он, Кан, изобрел такое компактное оружие. Оно получило название «Саломея», по имени легендарной танцовщицы, потребовавшей принести ей на блюде голову Иоанна Крестителя. Небольшой корпус из нержавеющей стали размером с пару сигаретных пачек вмещал пятьдесят граммов плутония-239. На техническом языке это устройство принадлежало к категории двухфазных термоядерных боеприпасов. Имплозивная схема подразумевала получение сверхкритического состояния путем обжатия делящегося материала сфокусированной ударной волной, создаваемой взрывом обычной химической взрывчатки. Тонкая внешняя оболочка заряда, выполненная из плутония, вдавливалась в центральную область при детонации заряда взрывчатого вещества со скоростью пять километров в секунду. Воздействие внешней оболочки заряда на центральную плутониевую сферу должно было создать две ударные волны высокого давления: одну — распространяющуюся в сторону центра, а другую — в противоположном направлении. Возникшее в результате сжатие должно было стиснуть плутоний с такой силой, чтобы его плотность превзошла обычную в четыре раза. Коллапс центральной сферы должен был привести к еще большему сжатию термоядерного горючего в ее центре и запуску цепной реакции. Последняя же должна была привести к взрыву мощностью в одну килотонну, что соответствовало бы взрыву десяти тонн тротила. Такую конструкцию едва ли можно было назвать революционной. Бомбы, похожие на эту, производились уже в течение тридцати лет. Достижение Кана состояло в том, что ему удалось создать взрывчатый материал настолько мощный, что для инициации цепной реакции его требовалось всего тридцать граммов. Это, наряду с колоссальным прорывом, сделанным в области микроэлектроники, благодаря которому удалось в десять раз уменьшить размеры компонентов пускового устройства, и привело к существенному уменьшению размеров данного боеприпаса, — по существу, к его миниатюризации.

Украсть его не представляло большой трудности. Для этого только и требовалось, что обмануть систему безопасности с биометрическим контролем доступа, дающую добро на вход в лабораторию научных исследований и опытно-конструкторских разработок, равно как и на выход оттуда. Соответствующий допуск имела только небольшая группа ученых, чья благонадежность не вызывала ни малейших сомнений. Каждый входящий и выходящий проходил идентификацию при помощи сканера отпечатков пальцев. Кроме того, специальные весы измеряли вес ученого и были настроены на возможное изменение этого параметра в ту или иную сторону по сравнению с предыдущим результатом на половину килограмма. Система безопасности была создана всего с одной целью: не допустить кражи какого-либо из устройств, которые создавались в этой лаборатории, сооруженной глубоко под землей, в прямом смысле этого слова «в недрах» Эйлбруновского комплекса.

Самым трудным для Кана было заставить сканер и весы поверить, что он является совсем другим человеком, весящим на три килограмма больше. Тот ученый, доктор Лев Мейерман, являлся его коллегой и другом вот уже двадцать лет. Этот Мейерман имел рост один метр шестьдесят пять сантиметров, против метра восьмидесяти семи у Кана, и весил восемьдесят два килограмма по сравнению с семьюдесятью девятью килограммами у его приятеля. Определить вес на глазок не представлялось возможным. Кан был человеком науки и предпочитал точность. Решение задачи требовало, чтобы он взял дело в свои руки, и если правильного результата нельзя получить посредством физики, то в дело следовало пустить хотя бы социальную инженерию.

В течение нескольких месяцев Кан убеждал Мейермана сесть на диету, чтобы сбросить лишний вес. Каждый день во время обеденного перерыва они ходили на прогулку вокруг комплекса по всему его периметру. Каждый день он читал ему лекции о пользе фруктов и овощей. Они вместе измеряли вес Мейермана, как самого низкорослого и наиболее дородного из них двоих, и наблюдали за тем, как тот уменьшался с девяноста килограммов семидесяти граммов до восьмидесяти шести, потом до восьмидесяти четырех и, наконец, до восьмидесяти двух килограммов.

Обмануть сканер отпечатков пальцев оказалось еще проще. Кан снял отпечаток указательного пальца Мейермана с выпитой им утром бутылки минеральной воды «Перье». Использовав пары цианакрилатного клея, более известного как клей «Крейзи глу», он усилил рельефность отпечатка и сфотографировал его цифровой камерой. Затем в фотошопе увеличил контрастность изображения каждой бороздки, каждого рубчика и завитка. Получившееся в результате изображение было распечатано на лист прозрачной пленки и оказалось практически безупречным.

Используя фоточувствительную печатную плату, приобретенную в Тель-Авиве, в одном из специализирующихся на продаже бытовой электроники и товаров для радиолюбителей магазинов, и прозрачную подложку, Кан запечатлел отпечаток пальца на медной пластинке, по сути создав гравированную матрицу.

Насчет самого пальца у него тоже появилась оригинальная идея. Пять медвежат Гамми из жевательного мармелада, расплавленные с помощью горелки Бунзена, дали ему достаточное количество желатина, чтобы сделать из них последнюю фалангу указательного пальца. Охладив изделие, он приложил его конец к уже готовой матрице. Оттиск получился прекрасно. Теперь у него был палец совсем как настоящий. Сканер, который не измеряет исходящее от человеческого тела тепло, можно было дурачить сколько угодно. Так что вскоре Кан вышел из дверей лаборатории с «Саломеей» в кармане пиджака, оставив взамен очень похожий на нее макет-пустышку.

Килотонны. Плутоний. Ядерный материал.

Эти слова обжигали Кану язык. Завтра наконец он освободится от сего дьявольского лексикона. Его долг израильтянина, сиониста и отца давно выполнен, и завтра он полетит на юг, в Мадрид, а затем дальше, в Кейптаун. В этом городе живет много евреев — ищущих новизны, стремящихся к лучшему, первопроходцев, таких как он. Он прекрасно уживется с ними. Это место как раз по нему. Он надеялся, что устроится преподавателем. Например, учителем в средней школе, это ему подойдет, равно как и химия или даже иврит. Пришло время отдавать долги.

Чья-то рука коснулась его плеча, и Кан вздремнул от неожиданности. Кто теперь? Еще один пузатый Ромео? Или вислогрудая матрона, ищущая наслаждений в объятиях тощего пожилого еврея? Обернувшись, он увидел человека с улыбающимися глазами.

— Добрый вечер, друг мой, — проговорил Марк Габриэль. — Далеко же вы заехали от своего дома.

 

47

Адмирал Оуэн Гленденнинг недоверчиво уставился на помесячную распечатку операций, проходящих по банковскому счету Адама Чапела в Банке Хантса.

— Когда вы это обнаружили? — спросил он Бобби Фридмана.

Алан Холси поспешил ответить вместо своего подчиненного.

— Бобби наткнулся на эту информацию немногим больше часа назад, — начал он. — И…

— Кажется, я спросил мистера Фридмана, — прервал его Гленденнинг.

— Прошу прощения, сэр.

Эти трое стояли в дальнем углу операционного зала Центра по отслеживанию зарубежных террористических счетов в здании штаб-квартиры ЦРУ в Лэнгли. В помещении стояла непривычная тишина. У Гленденнинга были усталые глаза, и одежда на нем висела довольно-таки мешковато. С тех пор как в рамках операции «Кровавые деньги» началась охота на «Хиджру», он спал в общей сложности не больше десяти часов.

— Ну, мистер Фридман, я жду.

Бобби Фридман перевел взгляд со своего шефа на заместителя директора ЦРУ по оперативной работе:

— Как только что сказал мистер Холси, я работал с переводами Благотворительного фонда Святой земли и наткнулся на эти четыре транзакции. Каждая предусматривала перевод шестидесяти пяти тысяч долларов на счет в одном и том же американском банке. Сперва я подумал, что тут какая-то ошибка. Потому что сначала ничего подобного не заметил. Не сочтите за хвастовство, сэр, но это не в моих правилах не обращать внимания на такие вещи. Вот я и решил, что это какая-то оши…

— Ну, давайте говорите живей, мистер Фридман. — Гленденнинг сложил на груди руки и, казалось, подался всем телом вперед, по направлению к этому крепышу-аналитику, словно стараясь тем самым ускорить изложение им существа дела.

— Так вот, сэр, как я уже сказал, меня это сильно заинтересовало. Если Благотворительный фонд Святой земли является своего рода ширмой, прикрывающей деятельность «Хиджры», то такие переводы могут служить первым свидетельством того, что она как-то связана с Америкой. Доказательством того, что террористы действуют и на нашей территории.

Гленденнинг поднял руку, приказывая Фридману замолчать.

— И с кем конкретно вы связались, чтобы получить разрешение на проверку этих счетов? — спросил он, принюхиваясь, словно почуял неприятный запах.

— С Джоном Оглторпом из Банка Хантса.

— Этот Джон Оглторп, он кто, судья или просто ваш добрый приятель?

— Мистер Оглторп заведует сношениями с федеральными ведомствами в Банке Хантса, в котором Чапелом и был открыт счет. Я распознал код банка, присвоенный Американской банковской ассоциацией, поэтому позвонил и попросил сделать мне одолжение.

— И это одолжение состояло в том, что он согласился незаконно сообщить вам подробности, касающиеся банковского счета гражданина США?

— Да, сэр, — признался Фридман, выглядя при этом так, словно только сейчас учуял весьма неприятный запах, исходящий от какого-то очень вонючего варева.

— Алан, немедленно свяжись с судебными властями. Пусть выпишут официальный ордер на доступ к счетам Чапела в Банке Хантса. И проследи, чтобы он был выдан задним числом и на нем стояла вчерашняя дата. Свяжись по этому делу с судьей Макманусом. Он один из наших людей.

Холси тут же поднял руки вверх:

— Глен, пожалуйста, это же не…

— Алан, заруби себе на носу: если мы не нарушаем чьи-то права, значит, плохо работаем.

Обескураженный Холси опустил голову и отошел на несколько шагов в сторону, чтобы связаться с судьей.

Гленденнинг вновь обратил внимание на Бобби Фридмана:

— Ну что, мистер Фридман, правильно ли я понял, что этот внезапно забивший фонтан информации является результатом некоего неофициального сотрудничества?

— Да, адмирал.

Гленденнинг кашлянул, и его лицо прояснилось.

— Зови меня Глен, — разрешил он, похлопав рукой по плечу Фридмана, а затем повел его за стеклянную стенку, отгораживающую кабинет, расположенный в задней части операционного зала. — Хорошо, что хоть кто-то вокруг меня понимает, что мы, черт побери, ведем сейчас настоящую войну. Знаешь, что происходит на войне с хорошими парнями? С теми, кто соблюдает все правила и предписания? И не открывает огня, пока им не прикажет генерал? Знаешь? Их убивают, Роберт. Убивают! — воскликнул он, для пущей убедительности подкрепляя свои слова сильным ударом трости в пол. — Так что теперь, Роберт, я хочу, чтобы ты разослал повсюду факсы с номером социального страхования Чапела. Шли их во все банки на территории США и во все прочие, с которыми мы поддерживаем хоть сколько-нибудь дружеские отношения. Введи все, связанное с Чапелом, все, что у нас только есть, в свою базу данных, в этот твой «ведьмовской котел», как ты его называешь… так ведь, кажется?

— Откуда вы…

— Вбей в него все, что у нас на него есть, — продолжил Гленденнинг. — Номер водительских прав, домашний адрес, номер паспорта, все-все. Давай посмотрим, где он мог появляться прежде. Я хочу знать обо всех связанных с его именем транзакциях за последние пять лет. Хочу знать, где он заработал каждый свой цент. А когда ты все это добудешь, я хочу, чтобы ты прошелся по всем суммам, которые Чапел когда-нибудь переводил в какой-либо другой банк. Если у него есть какие-то сообщники, я хочу знать, кто они. И живо. Я достаточно ясно выразился?

— А как насчет ордера?

— Он будет лежать у тебя на столе уже через пару часов, и ты сможешь зачитывать его всем банкирам, каким потребуется. Это дело относится к тому самому пункту триста четырнадцать, подпункт «а», это как пить дать.

Гленденнинг имел в виду подпункт 314(а) пресловутого Патриотического акта, который разрешал сотрудникам правоохранительных органов получать доступ ко всей не подлежащей разглашению информации, касающейся частных граждан, в случае если это может понадобиться для защиты государства.

Фридман нервно кивнул.

— Да что вы, сэр, — начал он жалобным голосом, пожимая при этом могучими плечами. — Не может быть, чтобы все оказалось так плохо. Я хочу сказать, что мы ведь говорим о Чапеле, а не о ком-то другом.

Гленденнинг постарался отнестись к данному замечанию достаточно серьезно и не отметать его с ходу.

— Понимаю твою обеспокоенность, Роберт, — заявил он с торжественной нотой в голосе. — Не могу раскрывать слишком много связанных с этим расследованием подробностей, но с самого начала операции «Кровавые деньги» стало ясно, что среди нас завелся крот. Я точно так же был ошарашен, как ты, узнав, что им оказался Адам Чапел. Но кто-то ведь должен был им оказаться. Увы, у предательства всегда есть человеческое лицо. Причем конкретное.

Фридман кивнул, но Гленденнинг все равно чувствовал, что подчиненный колеблется и не до конца верит его словам. Нет, так не пойдет.

— Кто любил повторять, что цифры не лгут?

— Чапел, сэр. Это его любимое выражение.

— Спасибо, Роберт, что напомнил. А теперь выметайся и добудь мне побольше фактов.

Едва Фридман ушел, Алан Холси захлопнул крышку мобильного телефона и подошел к Гленденнингу:

— Судья Макманус уже в курсе. Ему только требуется номер счета, и он выпишет ордер в течение часа.

— Этот сукин сын водил нас за нос целую неделю! — рявкнул Гленденнинг, позволяя своему гневу теперь, когда они с Холси остались только вдвоем, прорваться наружу. Он потер лицо рукой и вздохнул. — Надо бы сохранить все это в тайне. А то как бы не подмочить репутацию. История об агенте-перебежчике публике не понравится. Этот Чапел все еще в Париже с Сарой Черчилль?

— Да.

— Позвони Неффу в наше тамошнее посольство. Пускай его арестуют.

 

48

Сара Черчилль повернула на нужную улицу и вытянула шею, силясь прочитать адрес:

— Где же тут дом номер шестнадцать?

— Второй… Четвертый… — начал высматривать требуемый номер дома Чапел. — Это в паре кварталов отсюда.

Сара нажала на педаль газа, увидев, как в зеркале заднего вида показалась огромная фара, установленная на мотоцикле Леклерка.

— Поедете вы трое, — сказал генерал Гадбуа после того, как Чапел закончил с Жоржем Габриэлем, а Сара передала главное из того, что сказал ей Йосси, более известный как полковник Игаль Блюм, шеф Управления разведывательных операций в Европе. — Посмотрите, что там происходит. Порасспрашивайте. Если встретите тех, кого мы ищем, не лезьте на рожон. Мы пришлем несколько ребят из «Службы действия», чтобы они вам помогли. Больше не рискуйте: боже вас упасти влипнуть в историю наподобие той, которая привела к гибели Сантоса Бабтиста. Достаточно с нас и одного такого провала.

Леклерк уловил на себе осуждающий взгляд Чапела.

— Ты все еще считаешь, что их предупредил кто-то из наших? — спросил он. — Подумай хорошенько. Утечка информации — это по части американцев. В этом они мастаки. Может, стоит поискать врага поближе от дома?

— Хватит! — рявкнул Гадбуа и добавил с кошачьим шипением: — Идите же, наконец. И тихо!

Если его и можно было упрекнуть в том, что он не принимает со всей серьезностью угрозу использования террористами на его территории попавшего в их руки ядерного оружия, то виновата в этом была Сара. Это она ввела его в заблуждение, ничего не сказав про украденную в Израиле бомбу. По ее словам, Кан просто ударился в бега, у него имелись какие-то планы, но и только.

Когда они проезжали следующий квартал, Чапел опять начал высматривать требуемый адрес. Вот дом номер восемь. Номер десять. Все это были трехэтажные особняки с небольшими лесенками, ведущими к большим входным дверям, и с разделяющими их неширокими проулками. Фасады были практически одинаковы: обработанный пескоструйным аппаратом гранит, темные ставни, крутые крыши с мансардами.

— Между прочим, твои успехи в общении с тем задержанным парнем впечатляют, — сказала Сара.

— Да, кажется, у меня получилось, правда?

Чапел был окрылен своей удачей, словно никому не известный спринтер, которому удалось выиграть забег. Жорж Габриэль перестал молчать и заговорил. Проблема заключалась в том, что на самые важные вопросы он так и не дал ответа. Что замышляется? Кем? Когда? И каким образом? Знание того, что отец Жоржа хочет «расквитаться», ничего, по сути, не давало. Этого «расквитаться» было явно недостаточно. Тем более странно, что сын, живший под одной крышей с отцом, главным организатором «Хиджры», с тем, кто составил дерзкий план и пригрозил, что Соединенные Штаты захлестнет «кровавый потоп», так плохо обо всем осведомлен.

Жорж Габриэль подбросил и крохи другой информации, но они лишь подтверждали очертания той мозаичной картины, которую Чапел и Сара уже сумели составить из имеющихся у них разрозненных кусочков. Отец его улетел в Буэнос-Айрес двумя днями раньше. Проверка бортовых журналов показала, что некто по имени Клод Франсуа, пассажир первого класса, сделал пересадку на самолет, летевший в парагвайскую столицу, город Асунсьон, и вернулся в аэропорт «Шарль де Голль» этим утром. Упоминание фирмы как «Интелтек» побудило Жоржа признать, что он слышал это название.

Допрос еще продолжался, а в дом Габриэля в Нейи уже нагрянули с обыском. Увы, там никого не оказалось, никого и ничего — словно до них здесь побывала стая саранчи. В настоящее время коллеги Леклерка проверяли, с кем разговаривал по стационарному телефону ее хозяин, чтобы выяснить, не звонил ли он кому-то из сообщников перед тем, как скрыться. Однако Чапел сомневался, что это даст какой-нибудь результат.

Офис фирмы «Ричмонд холдингс» также оказался совершенно пустым. Потребовалось бы много месяцев, если не лет, чтобы проследить, куда вкладывались ее деньги. Дело в том, что компания — это совсем не то что отдельный человек. На финансовые организации в подобных случаях не так-то просто нажать, как это произошло совсем недавно, на прошлой неделе, когда соответствующее давление открыло перед Чапелом и Сарой двери дружественных финансовых организаций.

Сейчас с Жоржем Габриэлем беседовал один из товарищей Леклерка. Один из тех, кто бинтует костяшки кулаков перед тем, как войти в камеру, и у которого те оказываются в крови еще до того, как он начинает задавать вопросы. Знал ли Габриэль больше того, что сказал? Чапел не имел на этот вопрос однозначного ответа. Они играли в очень серьезную игру. Он не думал, чтобы вдовы его погибших друзей стали возражать против того, чтобы они вели ее максимально грубо. В конце концов, им просто нужно было узнать, не осталось ли у Жоржа Габриэля еще что-нибудь за душой. Чапел начинал понимать главное правило ведения допросов: пленный не должен прекращать говорить, пока не скажет того, что от него хотят услышать. При отсутствии твердых фактов у них имелись действия Марка Габриэля, и это должно было их утешить.

Габриэль в Париже. Его решимость избежать риска и убить сына ради того, чтобы парень не проболтался, стоила многих томов свидетельских показаний и красноречиво свидетельствовала о реальности его планов. Или он, как полагал Жорж, пытался убить собственного сына, дабы того настигло справедливое возмездие? Во всяком случае, Жорж Габриэль подтвердил, что задуманное его отцом близится к осуществлению и теперь для него успех — только вопрос времени.

Делу «Хиджры» предстояло вот-вот свершиться.

— Приехали, — сказала Сара, подруливая к поребрику. — Бульвар Итальянцев, дом шестнадцать. Это через дом отсюда.

Выйдя на тротуар, Чапел, Сара и Леклерк встали в кружок.

— Идите за мной, — велела Сара. — Думаю, Кан захотел оказаться здесь таким же анонимным гостем, как и другие клиенты. Я бы на его месте поступила именно так. — Она покачала головой. — Тысяча к одному, мы его не застанем.

— А для чего, по-твоему, он заплатил за членство в этом клубе? — спросил Чапел.

— Секс-клуб — это очень укромное место, — пояснила Сара, все больше утверждающаяся в роли лидера. — Не так-то легко пронести пистолет туда, где все ходят нагишом. Для обмена товара на деньги лучшего места не придумаешь.

— Похоже, он не слишком-то доверяет Габриэлю.

— И правильно делает, — заметила Сара. — Кан с точки зрения его политических взглядов должен быть таким правым, что правей некуда. В прошлом офицер. Потерял обоих детей во время интифады. Не понимаю, как он вообще может что-то продать арабу.

— И я тоже, — согласился с ней Леклерк. — Возможно, эта сделка вообще затеяна под фальшивым флагом. Не исключено, что Габриэль выдает себя за кого-то другого, кем на самом деле не является. Например, за южноафриканца. Или за американца. А скорее всего — за еврея.

Чапел почувствовал присутствие кого-то еще, но, когда оглянулся, увидел позади Леклерка одни только неясные тени. Улица казалась ему подозрительно тихой. Это встревожило Чапела. Как затишье перед землетрясением.

— Ну что, пошли, джентльмены? — позвала Сара. — И помните, мальчики: мы веселая троица. Никаких ссор и пререканий.

— Как я понимаю, мы должны обменяться ключами, — сказал Габриэль.

— Просто и эффективно, — ответил Кан.

Габриэль успел позабыть, каким встревоженным выглядит этот человек, каким серьезным, как пугает его груз ответственности. За несколько месяцев, прошедших со времени их последней встречи, он постарел лет на десять.

— Вам следует научиться доверять, — произнес он голосом, в котором звучали искренность и дружелюбие.

— Этому я посвящу весь остаток своей жизни.

Габриэль стащил с руки эластичный браслет и вручил его Мордехаю Кану:

— Вы найдете там все, о чем мы договорились. Думаю, будет лучше, если мы возьмем каждый свое не вместе, а по отдельности.

Кан шагнул в сторону Габриэля, подойдя к нему чересчур близко, если принять во внимание характер заведения, где они находились, и то, что были они голыми. С этого расстояния чувствовалось, как бедняга смердит. Было очевидно, что он не мылся с тех пор, как покинул Тель-Авив.

— Это устройство можно взорвать четырьмя разными способами, — сказал Кан. — Цепную реакцию можно инициировать с помощью дистанционного взрывателя, скоростного переключателя, таймера или сделать это вручную. Не в моих правилах совать нос в чужие дела, но будет хорошо, если вы скажете, какой их этих возможных вариантов кажется вам наиболее предпочтительным.

— Тот, что выберет один из патриотов, который воспользуется этим оружием.

— Однако лучше бы я сам объяснил вам, как им пользоваться. Не думаю, чтобы вам или мне следовало идти на неоправданный риск. Я только объясню. — И Кан во всех подробностях описал все три шага, которые нужно проделать, чтобы получить доступ к центральному процессору и с его помощью взорвать бомбу. — Как видите, это достаточно просто.

— Итак? — поторопил его Габриэль, подставляя ладонь для ключа.

Он провел в этом клубе непозволительно много времени. Годы конспиративной деятельности научили его тому, что время, проводимое в чуждом ему окружении, должно быть как можно более ограничено. Он заметил какого-то странного человека, глазеющего на них из соседней комнаты. Он был бледным, рыжеволосым, тощим и с женскими бедрами, а также (волей-неволей заметил Габриэль) с весьма небольшим мужским достоинством.

— И еще одно, — произнес Кан.

— Что? — У Габриэля засосало под ложечкой.

— Вам понадобится код, чтобы включить ЦП.

— И какой он?

Кан ответил с извиняющейся улыбкой:

— Чтобы его получить, вам придется подождать до завтра. Считайте, что я перестраховываюсь.

Габриэль почувствовал, что столбенеет и его ноги врастают в пол. Перед его мысленным взором тотчас предстали чемоданчик в шкафчике и тщательно перевязанные стодолларовые купюры, лежащие поверх полукилограмма семтекса. Для мистера Кана завтра уже не настанет. В мозгу пронеслась мысль, что этот израильтянин его перехитрил. Код. И как это не пришло ему в голову раньше. Надо было догадаться придумать то же самое.

— Сделка расторгается, — произнес Габриэль и выхватил ключ из руки Кана.

Пройдя мимо физика, он отыскал выход на лестницу, так ни разу и не оглянувшись. Имелся лишь один способ выиграть эту игру. Полный газ, или вообще ничего не получишь.

Он спустился уже на три пролета, прежде чем услышал шлепанье босых ног следующего за ним Кана.

— Пожалуйста, остановитесь, — задыхаясь, пропыхтел Кан. — Я был не прав. Ну, сглупил. Стойте! Прошу вас!

Еще несколько секунд Габриэль игнорировал его мольбы.

— Это было глупо с вашей стороны, если не еще хуже, — бросил он обвинение в лицо Кану, припирая его к стене лестницы. Проходящая мимо парочка в ужасе отшатнулась. — Это было подло. Попросите кого другого нанести от вашего лица удар свободы. Мои люди могут и подождать.

— Право же, я приношу свои извинения. В наши дни очень трудно доверять людям, тем более в моем возрасте.

Габриэль зло фыркнул и сдался:

— Код?

— Двадцать два, один, две тысячи первый. Это день, когда убили моего Давида.

У входа Сара заговорила от имени всех троих:

— Добрый вечер. А разрешается ли девушке проводить сразу двоих кавалеров?

— Конечно, — с готовностью ответила давешняя брюнетка. — Разумеется. Вы члены клуба?

— Еще нет.

— Сто пятьдесят евро за пару. Сотня за одиночку.

— Но мы же практически одна семья, — принялась клянчить Сара лукавым голосом.

Она разыгрывала пьяную потаскушку, то есть девицу такого рода, каких в этом заведении всегда нехватка. В таких местах петухов всегда больше, чем курочек.

— Ну хорошо, хорошо. Две сотни евро за троих. И больше не спорьте, а то я передумаю.

Чапел сунул деньги ей в окошко.

— Вообще-то, мы ищем тут одного друга, — призналась Сара, просовывая голову в прокуренную будку и подавляя смешок. — Иностранец, высокий, с седеющими волосами. Очень серьезный.

У нее имелось с собой его изображение, но показать его было все равно что объявить себя полицейскими.

А как же Габриэль? Чапелу захотелось напомнить ей и про него. Спроси, тут ли он? Здесь хорошо пригодилось бы описание, данное Жоржем своему отцу: возраст сорок пять лет, черные, коротко стриженные волосы, карие глаза, представителен и приятен на вид. Но женщина ответила еще раньше, чем Чапел успел вмешаться.

— Вы опоздали, дорогуша, — прошепелявила она. — Был тут один такой старикан. Так он пришел уже час назад. Наверное, уже совсем спекся. — Привстав, она подняла руку и прищелкнула пальцами. — Вероника покажет вам дорогу.

Чапел взбежал стремглав по лестнице, словно еще один изголодавшийся эксгибиционист, неудержимо стремящийся к заветной, хотя и недозволенной, цели. В ребра больно втыкалась кобура, из которой торчала массивная рукоятка девятимиллиметровой беретты французского производства, впечатавшаяся ему в верхнюю часть руки. Ему опротивело быть Чапелом-бухгалтером, Чапелом — упрямым книжным червем. Теперь от него требовалось совершенно иное. Умение навязывать свою волю силой и проводить в жизнь букву закона — короче, производить аресты. Случая попрактиковаться в этом ему еще не выпадало, за исключением того раза, когда он рванулся изо всех сил вперед за ускользающим террористом и оплошал, упустив его.

Леклерк успел позвонить Гадбуа и сообщить ему, что они нашли Кана. Крепкие ребята из «Службы действия» оцепили периметр. Агенты стерегли каждую дверь, предусмотрительно спрятанные автоматы были у них наготове. Арест следовало произвести тихо. Никаких сирен. Никаких криков. Операция, которой не было. Бомба, которой не существовало.

— Ее нельзя взорвать моментально. И тем не менее на всякий случай надо действовать осторожно. Его не следует брать живым, — шепнула Сара, отвечая на вопрос Леклерка.

Она говорила не о Кане, а имела в виду Габриэля. Ведь он тоже был здесь. В своей жизни она немало пообщалась с полицейскими, знала, что те собой представляют, и ее опыт подсказывал ей, когда им следует говорить правду.

Звуки фортепиано заставили их покинуть площадку второго этажа. Чапел направился туда, откуда доносилась музыка. Его глаза постепенно привыкали к тусклому освещению. Он вошел в зал робко, слово не уверенный в том, что попал куда надо. Немолодой человек сидел на скамеечке для пианиста и одной правой рукой наигрывал мелодию песни Элвиса Пресли. Чапел с облегчением отметил, что тот одет. В воздухе висела завеса табачного дыма. Несколько мужчин и женщин окружили небольшой кабинетный рояль и потихоньку переговаривались, держа в руках цветные коктейльные бокалы с воткнутыми в них зонтиками. «Они что, — подумалось Чапелу, — таким образом собираются с духом, чтобы окунуться в разврат? Или обсуждают, у кого и как на сей раз это получилось?» Он вгляделся в их чопорные, скучающие лица и тут же понял, что ни Кана, ни Габриэля среди них нет. Ни один из присутствующих не подходил под имеющиеся у них описания этих выдающихся личностей.

С другой стороны лестничной площадки имелся бутик, в котором продавались обычные для таких мест эпатажные вещицы и аксессуары. Кожаные бюстгальтеры, резиновые корсеты, целая стенка, посвященная кнутам, плеткам, цепям, наручникам и капюшонам. К своему удивлению, Чапел заметил, что в магазинчике имеется второй торговый зал. Он прошел туда, глядя прямо перед собой, уставившись во все глаза на продаваемые товары. Через несколько шагов он дошел до орудий более жесткого секса — игрушек, которые он всегда считал скорее нелепыми, чем отталкивающими. Покупатели собрались в дальнем углу помещения и не отрывая глаз смотрелись в тусклое зеркало. Когда Чапел подошел ближе, зеркало оказалось прозрачным. Тощая долговязая женщина, вот уже лет десять как не в расцвете своей красоты, стояла по другую сторону, примеривая лифчики и трусики. У Чапела заняло всего лишь секунду заметить, что покупательница двигается в такт музыке. Ее демонстративные движения были рассчитаны на публику: она кокетливо отводила назад волосы, методично снимала один бюстгальтер за другим. Знала, что на нее смотрят.

Скорее позабавившись, чем испытав отвращение, Чапел уже хотел повернуться, чтобы уйти. И тут периферическим зрением он едва уловил промелькнувшую тень. Человек в деловом костюме быстро шел упругим спортивным шагом. Повернув голову, Чапел перевел взгляд с женщины на худощавого брюнета, пересекающего комнату по ту сторону стекла. Чапел положил руку на стекло и пригляделся. Он увидел Марка Габриэля, ударом плеча пытающегося открыть дверь запасного выхода. Возраст между сорока и пятьюдесятью, коротко подстриженные черные волосы, спортивного телосложения, красивый, статный. Да и кто еще принес бы такой кожаный чемоданчик в этот коммерческий центр удовольствий? Габриэль снова толкнул дверь, но та не поддавалась.

Чапел ринулся к выходу из бутика. В коридоре на него изумленно уставился какой-то голый мужчина, более волосатый, чем канадский медведь гризли. Затем тот открыл рот от удивления и попятился. «Что, не ожидал здесь увидеть пистолет, парень?» — пронеслось у Чапела в мозгу, и он перешел на бег. Теперь он находился в каком-то туннеле из малинового плюша. Рамки с гравюрами на древнеегипетские темы чередовались с черно-белыми фотографиями жадно заглатываемых половых органов. Слева появилась какая-то новая комната. Он нырнул в нее, замедляя шаг и держа наготове снятый с предохранителя пистолет с досланным в ствол патроном. Дыхание было спокойным, недаром он занимался бегом. С этим проблем не имелось. Беда заключалась в другом. Если дело дойдет до стрельбы, он едва ли сумеет попасть даже в амбарную дверь с расстояния три метра.

Леклерк находился наверху, осматривая помещения, где посетители занимались любовью. Сара искала в ресторане и на кухне. Он здесь, хотелось закричать Чапелу, давайте все сюда, на второй этаж!

Тут Чапел заметил за кадкой с пальмой дверь запасного входа. Габриэля нигде не было видно. Чапел подергал за ручку. Закрыто. В примерочной женщина заканчивала свой стриптиз: она застегивала ремешки на туфлях-лодочках с высокими каблуками, прижав к стеклу свой унылый, костлявый зад. Больше этот коридор никуда не вел. Он заканчивался тупиком. Чапел посмотрел направо и налево.

Габриэль исчез.

 

49

Мордехай Кан сидел на скамье в раздевалке и глядел на потертый кожаный чемоданчик у него в ногах, и в его душе разливалось чувство огромного облегчения. Наконец-то. Дело сделано. Впервые в жизни он сделал что-то сам. Он позволил себе иметь собственную точку зрения и сумел сделать свое мнение весомым. Множество людей мечтало каким-нибудь образом оставить след в истории. Когда же такой шанс представился ему, он им воспользовался. Внес свой вклад. Кан натянул туфли, затем опустил руку на чемоданчик. Очень осторожно открыл замок и заглянул внутрь. Пачки купюр словно подмигивали ему.

Как ни странно, при виде денег он не ощутил никакой эйфории. Конечно, с деньгами жить проще. Что ж, если за сделанное он получил деньги и тем обесценил высокие мотивы, которыми руководствовался, он сможет с этим смириться и жить дальше. Люди из «Сайерет Маткаль» никогда не простят его и не успокоятся, пока не найдут и не накажут. Таковы правила шпионских игр, и теперь он человек обреченный. Три миллиона долларов помогут ему на время оторваться от этой стаи гончих. На месяцы? На годы? Ему не хотелось гадать.

Выбрав пачку банкнот, он хлопнул ею по колену, сорвал скрепляющие их ленточки и развернул купюры веером, как в кино. Он закажет себе самую дорогую еду. Поселится в пятизвездочном отеле, потом надолго уляжется в ванну, купит новую одежду, а вечером отправится в центр города поразвлечься. Пока еще только одиннадцать тридцать. В Париже вечер наступает рано, и он тряхнет стариной на всю ночь.

— Бонсуар, доктор Кан. — Повернув голову, Кан увидел худое, болезненное лицо человека, только что назвавшего его по имени. Он понял, что всем его планам пришел конец. — Бьенвеню а Пари. Добро пожаловать в Париж.

Леклерк вытащил пистолет и сделал шаг вперед, входя в раздевалку.

— Хорошо доехали? — спросил он.

Кан ничего не ответил. Он лишь вздохнул, уронив руку на колено.

Леклерк смотрел на чемоданчик. Ему вдруг подумалось, это тот самый чемоданчик, который Талил нес почти через весь город, выполняя свое последнее задание. Именно этот чемоданчик убил Сантоса Бабтиста и американских агентов. И чуть не убил его самого.

— Встаньте! — приказал он.

Кан встал.

Леклерк сделал шаг назад. Ему хотелось убраться отсюда. Там бомба. Он это знал. Точно так же, как знал про бомбу у Талила. Нет, он не трус. Вовсе не страх удержал его от того, чтобы геройски ринуться в квартиру Талила. Это инстинкт. Инстинкт самосохранения. Что-то шепнуло ему, что у Талила есть бомба. Сама природа тайком предупредила его, не пустила в помещение, где укрылся склонный к суициду маньяк. Вот и в этом чемодане наверняка тоже бомба.

— Медленно отойдите от чемодана.

— Как, вам это не нужно? — спросил Кан, изобразив удивление. Он поднял пачку стодолларовых купюр и помахал ими.

— Я сказал, отойдите.

— Собственно, вы опоздали. Вам нужно другое. Увы, оно теперь не при мне.

Позади Леклерка приоткрылась дверь. В образовавшуюся щель просунула голову Сара Черчилль.

— Назад! — предостерег он ее. — Приказываю очистить здание.

— В чем дело?

— Очистить здание!

Он судорожно сглотнул и с усилием заставил себя не закрывать глаза. В голосе слышался испуг. Но нет, он должен пройти через это. Он кивнул, и ее голова исчезла.

Леклерку представилось, что он находится в мрачном коридоре в том самом доме в Университетском городке. Ему никогда не нравились тесные замкнутые пространства. Предчувствие, он это знал. Он ведь собирался рвануть вслед за Бабтистом. Он заставлял себя бежать за Чапелом и остальными, однако ноги наотрез отказались повиноваться. Он остался стоять, пригвожденный к полу, недоумевая, какому идиоту пришло в голову вызвать полицию. Возможно, это дело рук Гадбуа, хотя тот и пытался убедить всех в обратном. Все этот Гадбуа и его недоверие к американцам! «Тут сложная механика, одно цепляется за другое», — любил повторять он. И впрямь, всегда имелось что-то такое, чего Леклерк не знал.

— Ну-ка, живо! — рявкнул он, и на сей раз ему понравилось, как звучит его голос. — Отойдите. Не заставляйте повторять дважды.

Кан закрыл лицо руками.

— Возьмите все эти деньги, — произнес он умоляющим тоном. — Пожалуйста. Мы можем договориться. Я помогу вам его найти. Я смогу. Все это ваше, забирайте. Берите, пожалуйста.

Леклерк приблизился к нему на один шаг, потом на другой. Сердце бешено колотилось. Какой-то голос подсказывал ему повернуться и выскочить вон, схватить Сару и Чапела, бежать из этого дома как можно быстрее. Чемодан Талила. Тесное помещение, замкнутое пространство. И о предчувствии нельзя забывать. Нет, решил он. Не поддамся. Убегать нельзя. Надо остаться. Его долг в том, чтобы произвести арест. Привстав на цыпочки, он заглянул в незакрытый чемоданчик. Успокоился. В конце концов, это ведь просто деньги.

— Ладно, — сказал он, теперь уже своим обычным голосом, в котором звучала одна только всегдашняя неприязнь, — только держите руки так, чтобы я мог их видеть.

Однако что-то в тоне, которым это было сказано, пробудило в Кане искру надежды. Израильский физик запустил руки в чемоданчик.

— Мы можем договориться, — вскричал он. — Вот…

Он вынул две аккуратные зеленые пачки и протянул их Леклерку.

Чапел побежал обратно по коридорам и вниз по лестнице. Габриэль еще в здании! Нужно срочно позвать Сару, предупредить Леклерка. Кан тоже вполне может здесь оказаться. В мозгу царила жуткая каша, его способность судить о происходящем рационально и логически исчерпала себя, мысли путались, как старая растрепанная веревка. Оказавшись на первом этаже, он посмотрел направо, налево. Четверо, которых он не знал, но в облике которых ему показалось что-то неуловимо знакомое, направились к нему. На всех были синие костюмы и белые рубашки.

— Мистер Чапел… — заговорил один из них. Это был Нефф, представитель ФБР. Тот самый надменный чинуша, который доставил его из больницы на совещание с участием Гленденнинга. — Мистер Чапел, пожалуйста, сдайте свое оружие.

Чапел посмотрел на свою правую руку и увидел, что держит в ней пистолет, которым размахивает, как законченный идиот.

— Он здесь, — сказал он взволнованно и опустил пистолет. — Габриэль здесь. Я хочу сказать, Утайби. Он там. Наверху. Я увидел его только мельком, и он тут же исчез. Велите оперативникам из «Службы действия» перекрыть выходы. Он еще тут!

У Неффа в руке тоже был пистолет — короткоствольный полицейский револьвер, и фэбээровец навел его на Чапела:

— Положите пистолет на пол!

— Да вы меня слушаете или нет?! — воскликнул Чапел. — Габриэль, в здании. Живей!

— Немедленно… бросьте… оружие! — выкрикнул Нефф, да так громко, так сурово, что Чапел повиновался.

Беретта с шумом упала на пол, и уже секундой позже Нефф и трое его головорезов навалились на него все вместе и, заведя ему руки за спину, надели наручники, после чего поволокли к выходу.

— Что происходит? — протестовал Чапел, задавая этот вопрос то одному, то другому агенту, но ни от кого не получая ответа.

На него еще никогда в жизни не надевали наручников. Он был слишком ошарашен, чтобы отбиваться. Он был уверен, что происходит какая-то глупейшая ошибка и он сумеет все объяснить, если ему дадут такую возможность, в чем бы его ни обвиняли.

— Он здесь, — все время повторял Чапел. — Ребята, вы что, оглохли? Тот, кого вы ищете, он здесь, в здании. Я засек его на втором этаже меньше минуты назад.

Нефф вывел его на улицу и провел мимо пикета «Службы действия». Вечерний воздух был теплым. Целая вереница черных «фордов» стояла прямо посреди дороги. Справа и слева улицу перегораживали деревянные переносные «заборчики» ограждения. Люди в полицейской форме перекрывали движение по тротуарам.

— Нефф… — начал Чапел и, вдруг вспомнив имя фэбээровца, решил обратиться к нему именно так. Первый урок из курса Дейла Карнеги, с которым его попросили ознакомиться, как только он поступил на работу в «Прайс Уотерхаус», где ценилось умение устанавливать с клиентами добрые отношения. — Фрэнк, погоди секунду.

Они уже были на тротуаре. Нефф притиснул Чапела к стоящему рядом автомобилю:

— Нет, это ты погоди, кусок дерьма. Он еще спрашивает, что происходит! Нет уж, Чапел, это ты мне расскажешь, что происходит и сколько тебе бен Ла…

Прежде чем Нефф успел закончить фразу, ночь раскололась от сильнейшего взрыва. Чудовищный хлопок ударил Чапела по ушам. Вспышка оранжевого света ослепила его, волна горячего воздуха обожгла роговицу и опалила щеки. Куски штукатурки, деревянные щепки и осколки стекла забарабанили по автомобилю и градом посыпались на мостовую. Еще через долю секунды его подхватила взрывная волна, подняла в воздух, оторвав от земли, и швырнула через капот на проезжую часть улицы. Секунду-другую он оставался без сознания. А когда пришел в себя, то увидел валившие изо всех окон дома клубы черного дыма, быстро превращавшиеся в сплошную завесу.

Рядом с ним на земле сидел Нефф и, постанывая, вытаскивал из своей залитой кровью рубашки осколки стекла и невозмутимо отбрасывал их в сторону.

Прошло уже десять минут, когда из пострадавшего здания вынесли последнего раненого. Сидя на медицинской каталке, покрытый сажей с головы до пят, тот напоминал спеленатую мумию с надетой на голову кислородной маской. Чапел слышал, как санитар сказал, что беднягу нашли в задней части дома под рухнувшей балкой. Это был повар, отошедший от плиты, чтобы перекурить.

Один из пожарных приготовился лезть вверх по лестнице, чтобы посмотреть, нельзя ли спасти еще кого-нибудь. Но его товарищ, подошедший к нему со стороны здания, отрицательно покачал головой, и они вместе вернулись на тротуар, остановившись в паре метров от Адама Чапела, скованного наручниками на заднем сиденье «форда».

Не прекращайте поиски, молил он их про себя. Если нашли повара, найдете и ее тоже. Ну, давайте! Ищите ее!

Вот уже два часа, как мимо окна автомобиля, где он находился, провезли всех выживших и всех погибших. Чапел всматривался в лица уцелевших и разглядывал одежду на мертвых, надеясь найти Сару среди первых и страшась разглядеть среди вторых.

Взрыв опустошил весь второй этаж и привел к пожару наверху. В течение нескольких минут дом превратился в настоящий ад. Все спасшиеся находились в момент взрыва либо на первом этаже, либо на противоположной стороне второго. Остальные погибли — кто от удушья, кто от огня, кто от самого взрыва. Шанса выжить у них не было.

В полчетвертого ночи Фрэнк Нефф уселся на переднее сиденье автомобиля. На нем была испачканная полотняная куртка пожарного, и он мокрым полотенцем стирал с лица сажу.

— Чудная работенка! — бросил он через плечо. — Семнадцать погибших. Тридцать три раненых, у большинства ожоги, которые никогда как следует не заживут. Пятеро в критическом состоянии и, скорее всего, долго не протянут. Можете радоваться. Давайте, чего стесняться. И скажите мне, Чапел, дело того стоило?

Чапел проигнорировал этот вопрос. Отрицание вины, объяснения, извинения — все это было ему безразлично. Его интересовало лишь одно.

— Сара, — проговорил он. — Ее нашли?

Нефф облокотился на спинку сиденья и в упор уставился на Чапела:

— Увы, приятель. Ей не повезло.

 

50

— Ну-ка, почетче, детка. Еще почетче. Давай покажись папочке. Очень хорошо, еще побольше резкости. Вот, теперь ты выглядишь хорошо. Очень, очень хорошо выглядишь!

Прильнув к окуляру, Сэм Спенсер фокусировал свой увеличивающий видеоскоп фирмы «Лейка». Лицо становилось видно все лучше. Волевой подбородок, плотно сжатые решительные губы. С волосами тоже никаких проблем. Темная грива разделена посредине пробором и достигает плеч. Нет, загвоздка вовсе не в волосах. Глаза и нос, вот что решительно от него ускользало. Вся центральная часть лица по-прежнему представляла собой одно расплывшееся пятно.

— Черт побери! — пробормотал Спенсер, отводя голову от окуляра и откидываясь на спинку кресла.

До тех пор, пока он не справится со всеми этими архиважными пикселями, нельзя будет использовать эту картинку, чтобы с помощью специальной идентификационной программы сопоставить ее с фотографиями в базе данных ФБР. Нет, он не пойдет к Оуэну Гленденнингу, пока не добьется убедительного результата. Картинка без имени никому не нужна.

Сэм Спенсер, которому исполнилось тридцать семь лет и один день, заведующий принадлежащей ФБР лабораторией анализа судебных фото-, видео- и аудиоматериалов, работал над улучшением качества последних секунд сохранившейся цифровой видеозаписи, найденной в квартире Мохаммеда аль-Талила, вот уже тридцать шесть часов. То, что началось как суперсекретный аврал, продолжилось как ночная сверхурочная работа, плавно перешедшая в дневную и нарушившая все планы на день рождения. Вообще-то, он не возражал против того, чтобы пропустить праздничное застолье с женой и родителями. А вот чего ему действительно не хватало, так это горы желтых пакетов с новыми заданиями у его двери. Спенсер относился к своим служебным обязанностям чрезвычайно ответственно. Поэтому чувствовал, что в выходные придется разбирать завалы.

Работая в оборудованном кондиционерами домике на территории Академии ФБР в Квантико, штат Вирджиния, Спенсер обслуживал не только ФБР, но также местные и международные полицейские органы, занимаясь аудио-, видеозаписями и фотографиями. Заявки поступали разные. От перевода записей из формата НТСК в формат ПАЛ до ремонта простреленных видеокамер. Больше всего времени уходило на записи видеокамер наблюдения, установленных у банкоматов, для получения четких снимков грабителей, а иногда и убийц. Работа эта была очень важна, и он ее любил.

Однако никогда еще ему не давали задание такое значительное. Причем проходящее под грифом «совершенно секретно» — с пометками «не копировать» и «государственной важности». О том, какое это безотлагательное и срочное поручение, ему твердили без конца. Да еще эти бесконечные звонки. Каждые четыре часа ему названивал из ЦРУ заместитель директора по оперативной работе, чтобы узнать новости о том, как продвигается работа, и разговор их всегда заканчивался строгим предупреждением, что Сэм ни с кем не должен делиться этой информацией.

Под рукой у Сэма постоянно находилась коробка шоколадных конфет фирмы «Сиз». Больше всего ему нравились ромбики темного шоколада с начинкой из ганаша — густого ароматного шоколадного крема. На них Спенсер теперь и устроил настоящую охоту. Вообще-то, ему, похоже, удалось выловить и съесть их все, но дело стоило того, чтобы проверить еще раз. Он шарил пальцами под золотой пупырчатой фольгой, отделявшей верхний слой конфет от нижнего, и пытался нащупать, что там под ней. Но совесть заставила его остановиться. В конце концов, начинать есть нижние, не покончив с верхними, — это настоящее жульничество. Найдя конфетку с ореховой карамелью, он сунул ее в рот. Вообще-то, шоколадные конфеты для него не роскошь, а необходимость. Шикарная подкормка для мозга.

Разжевывая этот кондитерский шедевр, Спенсер пересек комнату и подошел к жужжащему белому агрегату размером с холодильник. Натянув пару хирургических перчаток, он еще раз прогнал исходное изображение через аппарат цифровой фотокоррекции «Кэнон-ХЗ». В ходе выполняемых на нем операций картинка разбивалась на отдельные пиксели, а затем с помощью программы искусственного интеллекта каждый из них сравнивался с пикселями, окружающими его, и либо акцентировался, либо сглаживался, что заметно усиливало детализацию изображения. Примерно то же самое происходит при участии мозга и в человеческом глазу, когда кто-то смотрит на соборы, вышедшие из-под кисти Моне. Чем дальше отходишь от картины, тем больше собор оказывается «в фокусе».

Сейчас Спенсер прогонял изображение через аппарат фотокоррекции уже в пятый раз. То, что на входе казалось пятнышком на зеркальных очках, превратилось в худощавую брюнетку в брюках цвета слоновой кости и подходящей к ним по тону футболке без рукавов. Образцовая работа, что ни говори. Но, как говорится, на это чашки кофе не купишь. Ему требовалось лицо. Проблема заключалась в том, что оборудование и так работало почти на пределе своих возможностей. Больше ничего из него не выжмешь. Этот заход мог считаться последним.

Откинув со лба прядь волос, Спенсер вернулся на прежнее место и, оседлав красное вращающееся кресло на колесиках, подъехал на нем к фотокорректору.

— Ну-ка, почетче, детка. Еще капельку почетче.

 

51

Его, скорее всего, станут ждать на границе — так думал Марк Габриэль, ведя по извилистым сельским дорогам свой «мерседес» представительского «особого класса», с бернскими номерами, которому исполнился всего один год. До рассвета оставался час. Мимо проносились холмы, густо поросшие вереском, пшеничные поля, на которых уже пора было собирать урожай, и совсем по-летнему дремотные поляны посреди сонных сосновых лесов, но мысленно он пребывал не здесь, а под синим небом среди желтых песков. Он мечтал об изящных изгибах песчаных барханов, движимых ветром, и о звенящей тишине, возвещающей о приближении бури.

У него не оставалось никаких сомнений, что Жорж уже заговорил. Увещевания к этому времени явно уступили место старым, проверенным методам. Так что теперь у них имеется по крайней мере словесное описание его внешности. А возможно, даже и фотография, если Жорж оказался настолько глуп, что носил фотокарточку в бумажнике. Но что еще могло попасть им в руки? Габриэль чрезвычайно педантично относился к дроблению и сегментированию всей связанной с ним информации. Каждый, с кем он контактировал, получал только те сведения, которые были совершенно необходимыми для успешного выполнения данного ему задания. Жорж, как и другие, знал только то, что ему надлежало знать, то есть, в данном случае, какие-то лишь самые общие вещи. Но ничего конкретного.

Он не рассказывал ему ни о Кане, ни о предстоявшей встрече в «Клеопатре». Оставалось предположить, что Кан сам где-то в чем-то допустил промашку и тогда американцы выудили соответствующую информацию у израильтян.

Солнце встало, когда он проезжал через Безансон, находящийся в пятидесяти километрах от швейцарской границы. Местность стала гористой. Дорога шла вдоль глубоких ущелий, мимо ревущих стремнин и водопадов. Часы на приборной панели показывали 6.55, когда он увидел красный с белым флажок, развеваемый утренним ветерком. Две полосы движения слились в одну, и та привела к павильону из стекла и нержавеющей стали, стоящему рядом с шоссе. Черно-белый шлагбаум был поднят, открывая машинам свободный проезд. Впереди стояла очередь из пяти автомашин.

Габриэль выключил радио и забарабанил пальцами по рулевому колесу.

Если его ждали, то именно здесь.

Бесстрастным взглядом он посмотрел в зеркало заднего вида. Позади него, резко затормозив, совсем близко от его бампера, клюнул носом «пежо», за ним пристроился «фольксваген-комби». Движение со стороны Швейцарии было не слишком оживленное, но все-таки автомобили подъезжали регулярно. У пограничного павильона он не заметил никаких надолго припаркованных автомобилей. На полосах досмотра тоже не виднелось никаких явно лишних машин.

Один из пограничников покинул пост и пошел вдоль линии ожидающих своей очереди автомобилей. Он был уже немолод, около пятидесяти, седовласый, серьезный. Вовсе не один из тех молодых и горячих парней, которые проходят здесь срочную военную службу.

Габриэль занялся подготовкой к проверке документов. Достал техпаспорт, водительское удостоверение и загранпаспорт. Согласно документам, он являлся бельгийским бизнесменом, возвращающимся к себе домой, в Берн, после недельного пребывания в Брюсселе. Он освежил в памяти номер «домашнего» телефона и адрес. И о том и о другом на границе могут осведомиться. Если они ищут Омара аль-Утайби, то будут разочарованы.

Пограничник встретился с ним взглядом и сделал знак опустить стекло.

У Габриэля по спине пробежал холодок.

Сцапали.

Опустив оконное стекло, он протянул паспорт.

— Доброе утро, — сказал он с притворно скучающим видом.

На его приветствие пограничник не ответил.

— Переднее колесо надо подкачать, — сказал тот, даже не удосужившись бросить взгляд на паспорт.

— Филен данк, — произнес Габриэль, — спасибо.

Но пограничник уже не слушал его и делал знак водителю «фольксвагена-комби» выехать на дорожку досмотра.

Пронзительный трубный звук зазвучал в ушах Габриэля.

Впереди второй пограничник махал рукой, приглашая остановившиеся автомобили скорее проезжать.

Подняв руку в знак благодарности, Габриэль тронулся с места и несильно нажал на педаль газа.

Он был в Швейцарии.

Они встретились на третьем этаже многоярусного паркинга в Международном аэропорту Женевы, расположенном вблизи деревни Куантрен. Вот уже больше года они не виделись, но не только не поцеловались, а даже не обнялись и не обменялись рукопожатиями. Он был ее диспетчером, только и всего. Открыв багажник, он поднял панель, открывающую доступ в отделение для запасного колеса. Там находилась компактная титановая коробка, изнутри обитая свинцом.

— И всего-то? — спросила она, беря от него бомбу и пробуя ее на вес.

— Невероятно, правда?

— Может, гниль не так сильна, как мы полагаем?

Первым желанием Габриэля было ударить ее, но он слишком хорошо ее знал.

— Может, и нет, — согласился он, и они вместе рассмеялись.

Женщина выпрямилась и вздохнула:

— Мне нужно идти.

— Да, — ответил он и, подняв руку, коснулся ее щеки. — Прощай, сестра.

— Прощай, брат.

В раздевалке терминала «В» Марк Габриэль в последний раз снял пиджак, брюки, рубашку и галстук. Открыв дорожную сумку, он вынул белое долгополое одеяние — рубаху-дишдашу из хлопчатобумажной ткани — и просунул голову через ворот. За дишдашой последовал бишт — напоминающая плащ широкая накидка из черного шелка, расшитая по краю ворота и рукавов золотым галуном. Он заказал эту одежду хорошему портному недалеко от площади Этуаль. Наконец он взял в руки клетчатую красно-белую куфию, иногда называемую также «гутра», и надел на голову, закрепив с помощью икаля — черного двойного шнура, туго сотканного из козьего пуха и овечьей шерсти. Он немного помедлил, поправляя одежду и наслаждаясь ее удобным покроем. Когда он взглянул в зеркало, то едва не ахнул. После двадцати лет, проведенных вдали от родины, он наконец выглядел самим собой.

Объявили посадку на рейс «645», вылетающий в Дубай, столицу ОАЭ. Габриэль протянул свой посадочный талон миловидной бортпроводнице.

— Место второе «А», — произнесла та. Что-то в выражении его лица пробудило ее участие. — Господин, верно, проделал долгую дорогу?

Омар аль-Утайби устало пожал плечами:

— Вы даже представить себе не можете.

 

52

Адам Чапел бежал. Движения его были быстрыми и свободными, ноги не чувствовали усталости, никаких судорог не было в помине. Дыхание оставалось ровным. Руки, согнутые в локтях, совершали короткие, ритмичные движения, помогающие быстрее продвигаться вперед. С течением времени у него выработалась привычка при беге всегда смотреть на мостовую в шести метрах впереди себя, в то же самое время уплывая куда-то в глубины своего сознания, в некое заранее приготовленное там спокойное место, в тот укромный уголок своего «я», где хранились самые драгоценные для него воспоминания. Однако сегодня в его мозгу царила толчея мыслей, подлинный хаос, а потому он позволил взгляду оторваться от дороги и устремиться в бескрайнюю ширь распростершегося справа от него океана. В далекую и безбрежную тихоокеанскую синеву. Куда-то за белые барашки волн, поднимаемых послеполуденным ветром. Мимо выпрыгивающих из воды дельфинов, описывающих в воздухе широкое дуги. Мимо морских чаек, то вьющихся над поверхностью воды, то садящихся на нее, чтобы затем нырнуть.

— Скоро все закончится, — то и дело шептал Чапел себе под нос.

Перед бегом были плавание и езда на велосипеде. Ветер дул ему в спину. Тринадцать миль по раскаленной гавайским солнцем обочине шоссе, ведущего к вулкану Килауэа, должны были наконец вывести его на финишную прямую. Дорожное полотно вилось впереди него серебристой лентой среди черной вулканической пемзы и рыжего вулканического пепла. Его тело вынесло непрерывную восьмичасовую физическую нагрузку. Еще часа два, пожалуй, протянет. Он выдержит. Время, концентрация сил, самодисциплина и воля к победе сделают свое дело.

— Сколько ты еще продержишься, Чапел? — Нет, это не его собственный голос предлагал ему сдаться, а хрипловатый баритон генерала Ги Гадбуа. — Восемь часов, это рекорд.

Чапел стиснул веки, словно черная темнота могла заглушить этот голос. Он стоял на коленях прямо на холодном бетонном полу камеры для допросов в Казармах Мортье. За спиной наручники впивались в запястья. Круглый толстый прут был привязан позади коленей. Если он привставал, коленные чашечки опирались на твердый пол. Стоило откинуться назад и попробовать опуститься чуть ниже, как прут врезался в тело и напрочь прекращал кровообращение в ногах ниже коленей. Каждая из этих двух альтернативных поз вызывала мучительную боль.

— Двадцать один мертвец за неделю, — продолжал Гадбуа, нависая над Чапелом, и его жабья голова опускалась все ниже, чтобы видеть глаза допрашиваемого. — Хорошая работа. На такое не каждый способен. Есть чем гордиться. Давайте, мистер Чапел. Пора почивать на лаврах. И передать эстафетную палочку кому-то другому.

— Сара, — пробормотал Чапел, — я хочу видеть Сару.

— Это невозможно. Все что от нее осталось, погребено под обломками дома, который ты сам же и взорвал со своими подручными.

— Нет. Она не умерла.

Когда боль стала чересчур сильной и весь мир растворился в причудливом калейдоскопе белого шума и невыносимых ощущений, он ухватился за мысль, что она жива. Мысль о том, что она его ждет и они встретятся после того, как все это закончится, стала единственным, что могло заставить его и дальше терпеть эту пытку. Он не видел ее мертвого тела — значит, она по-прежнему жива.

— Может, следовало принять в расчет свои чувства к ней, прежде чем совершать опрометчивые поступки? У тебя ведь имелся выбор? Или нет? Марк Габриэль велел привести нас в «Клеопатру» для того, чтобы там отделаться от нас, убив всех разом, подобно тому как он приказал привести моих людей в Университетский городок? — Гадбуа поставил ногу на железный прут и встал на него, давя всем весом своего тела. — Сантос Бабтист заслужил того, чтобы ты ответил! Эрбер Леклерк заслуживает того, чтобы ты ответил! Сара Черчилль заслуживает того, чтобы ты ответил! Говори же, Чапел. Очисти совесть. Ты любил эту девушку. Так говори же во имя этой любви!

Чапел застонал, чувствуя, что кровь перестала поступать к ногам. Его тело обречено на медленное умирание. Каждая его клеточка страстно жаждала кислорода, нервы горели, словно сигнальные фальшфейеры, сжигая свой последний аварийный ресурс. У него возникло такое чувство, словно он стоит коленями на острых лезвиях бритв. Пот катился по лбу. Его начало трясти.

— Нет, — прошептал он. — Нет.

Он и так уже ответил на все вопросы. Поклялся в своей невиновности. Сказал, что никто не платил ему двести шестьдесят тысяч долларов. Если они оказались на его счете, то это подстава, хитроумная ловушка, придуманная Марком Габриэлем. Чапел яростно затряс головой. Нет, это не он вызвал полицию. Не он послал Жоржа Габриэля в больницу Сальпетриер взорвать якобы самого себя. Не он предупредил доктора Мордехая Кана.

— Проблема, как вы понимаете, мистер Чапел, заключается в том, что именно вы, как главный агент, осуществляющий следствие по этому делу, определяли, в каком направлении вести поиски. Именно вы наставляли нас, руководя каждым нашим шагом. Именно вы говорили нам, что есть белое, а что — черное. Мы просто не могли знать, кто в чем замешан по-настоящему. А потому вы не оставили нам никакой иной возможности, кроме как поверить, что вся эта ваша затея оказалась не чем иным, как хитроумной погоней за никогда не существовавшими призраками. Мы метались из банка в банк, а что нашли? Имена? Адреса? А может, какого-нибудь человека, который смог бы хоть на один шажок приблизить нас к пониманию того, о чем Габриэль ведет речь на той записи? Ведь это был он, разве не так? Дело в том, что мы получили кое-какие его старые фотографии, так вот, мне сказали, что с тех пор он не постарел ни на день. Так что, можно сказать, мы не нашли практически ничего.

— Кан… — напомнил Чапел, — мы напали на след Кана. Мы нашли Благотворительный фонд Святой земли. Мы отыскали счет Франсуа в Берлине.

— Чистой воды прикрытие, — отмел эти доводы Гадбуа. — Все это придумано для отвода глаз. Я сам звонил в «Моссад», и там опровергли даже сам факт разговора с мисс Черчилль. Они там очень удивились. «Какая бомба? Нет никакой бомбы, а Кан преспокойно продолжает работать в Тель-Авиве». — Тут он убрал ногу с прута. — Ну, давай же, Чапел, будь джентльменом. Расскажи, что знаешь, все, от начала и до конца, и я отведу тебя вниз, в офицерскую столовую, а там куплю стейк с картофелем фри и бокал пива. Мм? Что ты на это скажешь? Я и так впечатлен. Восемь часов! Никому еще не удавалось продержаться так долго. Я такого не видел. Ты парень с характером, настоящий сукин сын. Эх, побольше бы нам таких в Алжире!..

Чапел продолжал отрицательно мотать головой, и это неторопливое ритмичное движение успокаивало его, приводя в состояние транса. Оно означало и отрицание вины, и отказ признать затруднительность своего положения. И это также была возносимая им с замиранием сердца мольба о том, чтобы Сара вернулась. Однако, едва ему удалось отчасти победить боль, в уголке сознания тут же возникла мысль о безумии происходящего. Ловкий трюк Габриэля интересовал его мало. Сетевая преступность — незаконное использование Интернета для фальсификации финансовых данных — существовала всегда, так что проделка его врага представлялась ему достаточно тривиальной. Хакерский взлом банковской системы защиты для получения доступа к счетам был делом обычным. Как правило, такое обнаруживалось уже в течение нескольких часов.

А вот что Чапела по-настоящему тревожило, так это молниеносно полученный его коллегами доступ к счету в Национальном банке Хантса. Они не имели права совать нос в его частные дела без постановления суда. Свидетельства того, что Чапел мог получать деньги от выявленного или предполагаемого террориста, следовало вручить федеральному судье, и только тот мог выписать соответствующий ордер. Если бы ему дали возможность оправдаться, он благополучно представил бы свои ежемесячные выписки со счета, показывающие поступление одних федеральных чеков — его жалованье, и ничего больше. Если бы они обратили внимание на средства, которыми он располагал, то все тоже сразу бы стало понятно. Два миллиона долларов, вложенные в государственные облигации, и участок земли площадью пятьдесят акров на склонах потухшего вулкана Халеакала, на острове Мауи. Нелегальных денег Габриэля они не смогли бы отыскать нигде. Отказав Чапелу в законном праве на защиту, американское правительство предстало очередной жертвой обмана, на который оказался так горазд Марк Габриэль, очередной слепой пешкой в его хитроумной игре под названием «Хиджра».

Вы знаете мою поговорку: «Если мы не нарушаем чьи-то права, значит, плохо работаем». Это была излюбленная шутка Гленденнинга, и к Чапелу она была применима больше, чем к кому-либо. Если ему требовалась информация, он желал получить ее тотчас, не терзаясь раздумьями о правах и законах. Чапел вынужден был признать, что до сих пор и сам придерживался двойных стандартов. В какой суд он обратился, чтобы получить доступ к счетам Талила? И как еще мог он объяснить свой гнев, когда Манфред Визель отказывался надавить на банк «Дойче интернационал», чтобы тот показал ему выписки по счетам клиентов?

— Вы не оставляете нам иного выбора, как обратиться к Габриэлю-младшему, — объявил Гадбуа, направляясь к двери. — Чего у нас нет, так это времени. Боюсь, ему придется еще туже, чем вам. Опять-таки он не гражданин ни Франции, ни США, так что с ним нечего церемониться. Кто за него спросит? Просто еще один черномазый говнюк. Разве не так выразилась бы мисс Черчилль?

Чапел напряг мускулы.

— Он ни при чем, — взмолился он. — Отец им манипулировал.

— Он ни при чем, и вы ни при чем. Два сапога пара. — Гадбуа с быстротой кобры метнулся к Чапелу и вновь изо всех сил вдавил прут, наступив на него пяткой. — В чем состоит план «Хиджры»? — выкрикнул он, когда Чапел перестал громко стонать.

— Бомба… они хотят взорвать бомбу.

— Где именно?

— Не знаю.

— Когда?

— Скоро.

— Насколько скоро?

— Не зна… — Губы Чапела одеревенели, зубы обнажились, мускулы свело болью. Свет померк.

Его уносило к синеве моря, назад, к гавайскому шоссе на Большом острове. Быстрей, говорил он самому себе. Еще быстрей. Он ринулся вперед, налетая грудью на финишную ленточку, и провалился в темноту.

 

53

На этой неделе груз, отправляемый в филадельфийский офис Всемирной организации здравоохранения, состоял из трех сотен коробок атарбина, четырехсот пятнадцати коробок с препаратом «Зет-Пак», каждая из которых заключала в себе пятидневный курс азитромицина, и четырехсот тысяч таблеток аспирина. Всего восемьсот тысяч доз препаратов, срок действия которых истек и которые поэтому подлежали возврату производителям для последующего немедленного уничтожения. Мировой трафик просроченных лекарств, перевозимых отдельными сомнительными дистрибьюторами в бедные страны, за последние пять лет успел превратиться из тонкой струйки в стремительный широкий поток. Для того чтобы защитить невинные жертвы, требовалось принимать срочные меры, и Клэр Шарис оказалась на переднем крае этой борьбы.

— Документы сегодня в порядке, Билл? — спросила она, стоя в офисе транспортно-экспедиционной компании «Глобал транс», расположенном на территории Международного аэропорта Женева-Куантрен.

— Все тип-топ. Осталось лишь вам поставить автограф, и груз можно отправить.

Клэр черкнула подпись и забрала свой экземпляр. Выглянув из окна, она увидела, как вилочный погрузчик помещает поддон с коробками в контейнер с логотипом компании «Глобал транс». Теперь контейнеру предстояло пройти самую поверхностную проверку перед погрузкой, а затем попасть на борт самолета, утром вылетающего в Филадельфию. Вообще-то, считалось, что все контейнеры, ввозимые в Соединенные Штаты, должны пройти через инспекционно-досмотровый комплекс, сокращенно ИДК, предназначенный для выявления контрабанды и оснащенный специальными станциями досмотра транспортных средств и грузов. В этих ИДК использовались излучатели, применяющие гамма-лучи, испускаемые цезием или кобальтом, а также сотни высокочувствительных датчиков, предназначенных для обнаружения аномалий в плотности содержимого контейнеров и способных создавать что-то вроде рентгенограммы. Главной целью этой процедуры являлся поиск незаконно провозимых радиоактивных веществ, однако поскольку эти лекарства изначально были классифицированы как радиоактивные и к тому же являлись собственностью одного из подразделений ООН, то они не подлежали проверке на ИДК и поступали непосредственно к таможенному инспектору, в чьи обязанности входило просто убедиться, что на них имеются соответствующие документы.

— Да вы только гляньте! — проговорил Билл Мастерс. — Для обычной субботы вы разодеты прямо-таки в пух и прах. Любо-дорого посмотреть! По какому, любопытно, случаю?

— Я улетаю, — сухо ответила Клэр.

— Вы? Из Женевы? А как же ваша работа? Они там без вас зашьются.

— Я не сомневаюсь, что мне найдут замену.

Лицо Мастерса омрачилось, и он посмотрел на нее участливо:

— Вы уезжаете насовсем?

Внезапно Клэр Шарис почувствовала, что ей трудно говорить. Так ничего и не ответив, она повернулась и выбежала из офиса.

— Эй! — крикнул ей вдогонку Мастерс. — Я ведь даже не успел с вами попрощаться… — При этих словах он перевел взгляд на Догерти, своего помощника. — Мне она нравилась. Никому спуску не давала.

 

54

Замо́к заскрипел, когда в нем повернули ключ, и Адам Чапел остался в камере один. Он свернулся калачиком у холодной как лед стены, подобрав к подбородку колени, словно приготовившись принимать удары. Он знал, что они вернутся. Как мог, он попытался морально подготовиться к новому раунду расспросов, неотвязных и тщетных. Ему хотелось, чтобы его рациональное мышление перестало функционировать. Он разорвал связь с нынешними крайне опасными для него обстоятельствами. Отступил в самые дальние закоулки своего существования, где лишь биение сердца говорило о том, что он еще жив, и где не осталось боли.

Прошло несколько часов с тех пор, как ему швырнули отсыревший, полусгнивший матрас и он без сил повалился на него. Последним желанием перед тем, как забыться мертвым сном, было стремление придумать что-то такое, после чего они бы от него наконец отвязались. Он тщетно пытался найти какое-нибудь драгоценное средство, которое доказало бы его невиновность раз и навсегда, обеспечив немедленное освобождение. Какое-нибудь универсальное решение, которое бы помогло стереть пятно с его честного имени — пятно, оставленное Габриэлем. Но ничего не приходило на ум. Что можно противопоставить доказательствам вины, если ты их в глаза не видел? И что проку в словах, когда никто ничего не слушает?

Дверь, распахнувшись настежь, с шумом ударилась о стену. Прищурившись и скосив глаза, он поднял руку, прикрывая их от света, и стал ждать очередного требования, которое окажется для него заведомо невыполнимым.

— Кажется, тебе здесь пришлось нелегко?

Чапел поднял голову. Этот голос… Сухой английский выговор… Как обещание любви, сочувствия, возвращения в лоно рассудка.

— Да уж, тут у них не отель «Плаза».

Ее руки обняли его. Он почувствовал запах ее волос, и его, будто током, пронзило острое ощущение радости. Сара жива. Непонятно как, но ей удалось выбраться из клуба «Клеопатра». Хотелось улыбнуться, но он знал, что если позволит себе это, то сломается, а потому просто держал ее руки в своих и пытался заставить себя дышать ровно.

— Как же?.. — начал он. — Что слу…

Она приложила палец к его губам, призывая молчать:

— Ш-ш-ш. Тебе поесть. Потом мы тебя вымоем под душем и побреем.

При этих ее словах вошел солдат и поставил на скамейку поднос с дымящейся едой. Спагетти болоньезе. Приготовленный на пару шпинат. Хлеб с маслом. Две бутылки лимонада «Оранжина». Аппетитные запахи пробудили в нем жгучее чувство голода. Схватив ломоть хлеба, он обмакнул его в мясную подливу и с довольным видом принялся жевать.

— Я его видел, — проговорил он, переводя дыхание. — На втором этаже. Он пытался выйти через пожарный выход, но дверь была заперта.

— Я тоже пыталась, — сообщила Сара.

— Он все-таки выбрался.

— Да, знаю. А теперь ешь. Нам пора в дорогу.

— Мы уезжаем? — Он сразу же почувствовал перемену в ее тоне.

— Разумеется, — ответила она так, словно это было запланировано уже давно. — В полдень самолетом компании «Эр-Франс» из аэропорта «Руасси — Шарль де Голль». Мы летим к тебе домой, Адам. В Вашингтон.

Самолет оказался загружен полностью, все места и все полки для багажа, равно как и вообще каждый квадратный дюйм имеющегося пространства, были заняты жаждущими летать в летний туристический сезон, а также их пожитками. Они сидели в задней части салона и разговаривали, в то время как мамаши с малышами сновали по проходу то туда, то обратно, а шустрые дети постарше скакали по сиденьям. Освещение было притушено, а на экранах демонстрировали один за другим какие-то второсортные фильмы.

— Это все Леклерк, — пояснила она после того, как они съели по упакованному в пластик обеду и заказали коньяк «Курвуазье», чтобы поскорее забыть вкус самолетной стряпни. — Он взял жесткий диск, найденный в квартире Талила, и передал своему другу. Его имя тебе ничего не скажет. Один отставной профи. Диск был в ужасном состоянии, развалился на три части, но все-таки удалось выудить с него некие электронные письма. Зашифрованные, как водится. Ну, сам знаешь, «завтра еду на пляж» или «встретимся, поедим мороженого». Казалось бы, обычный треп. Конечно, расшифровать можно все, но на это уйдут недели. И вдруг мы натыкаемся на нечто куда более вразумительное. На переписку «открытым текстом» между Талилом и некой женщиной по имени Нур. — Сара прикончила последние капли коньяка и поставила бокал. — Готов слушать дальше?

— Выкладывай.

— Нур оказалась младшей сестрой Габриэля. Они с Талилом крутили роман. Прямо-таки Ромео и Джульетта. Похоже, Талил приходился Габриэлю двоюродным братом. Не слишком приятно, когда агент трахает твою сестренку. Правда? Да еще если это твой кузен. Габриэлю это явно не понравилось бы.

— Она тоже была вовлечена в их планы?

— Нур? Если принять во внимание отношение арабов к женщинам, то вряд ли. Сомневаюсь. Но она чувствовала: что-то вот-вот должно произойти. Нур упомянула, что ее брат в конце недели должен уехать. И добавила, что никогда его больше не увидит.

— Это совпадает с тем, что нам сказал Жорж, да и квартира их оказалась совершенно пуста. Видимо, Габриэль свое черное дело собирается выполнить сам.

Сара кивнула:

— Планировалось, что Талил должен его сопровождать. В одном из своих писем он говорил о том, что ему надо купить билет и уехать. Он был рад, что для поездки в Америку ему не нужна виза. Нур огорчилась и стала его отговаривать.

— Ого, разногласия в рядах противника!

— Любовь, — произнесла Сара многозначительно, словно осуждая дурную привычку.

Чапел попробовал найти ее руку и взять в свою, но девушка смотрела в окно с таким видом, словно не хотела, чтобы ее беспокоили. У него возникло ощущение, что нечто скорее разделяет их, нежели соединяет, и этого нельзя изменить. Сара всегда опережала его на один шаг, используя все возможные средства для достижения цели, тогда как он привык действовать не спеша и при этом крепко стоять на земле обеими ногами.

— Сара, что случилось с тобой там, в клубе?

— Я увидела Леклерка в раздевалке, — произнесла она, не отрывая взгляда от чего-то, находящегося далеко от нее. — Он был с Каном. На скамейке между ними лежал чемоданчик. Кейс. Леклерк велел мне убираться. Велел очистить здание. Он знал, что там бомба. Я закрыла дверь. Мне не хотелось уходить без тебя, поэтому я пошла наверх. Увидела Габриэля, покидающего одну из комнат. Он в точности соответствовал тому описанию, которое дал Жорж. Я сразу догадалась, что это он. Они уже совершили обмен. Теперь я это понимаю. Он заполучил то, что Кан ему продал. — Ее глаза сузились от гнева, рот искривился. — Это было так просто, Адам, — проговорила она с мольбой в голосе, словно просила его простить ее. — Все, что мне нужно сделать, — это выстрелить. Он был прямо передо мной, всего в десяти футах. Но я застыла на месте. Заколебалась. Не понимаю, о чем я тогда думала. А потом, как раз когда я наконец собралась с мыслями, все взорвалось. Это снова оказался семтекс, чтобы ты знал. Те же самые характеристики, что у взрывчатки, которую использовал Талил. Только на сей раз ее было еще больше. Фунта два, по оценке экспертов. Когда я очнулась, то увидела, что сижу на полу первого этажа, а вокруг все охвачено пламенем. И ни царапины, представляешь? Едва я вышла из парадной двери, как увидела тебя в кандалах — ну прямо Жан Вальжан перед отправкой на каторгу. Я поняла, что пора сматываться и брать дело в свои руки, если ты понимаешь, о чем я говорю. Не иначе как заразилась твоими фантазиями про «кротов» и «шпионов». Тут сложная механика, Адам. И я испугалась. Готова это признать.

— А что было дальше? — спросил Чапел. — Я хочу сказать, каким образом тебе удалось меня вытащить? Поговорила с Гленом? Объяснила, что, скорее всего, именно Габриэль меня и подставил?

Сара ответила ему бесподобной улыбкой Чеширского Кота:

— Мм, более или менее.

— Так с кем мне связаться? — нетерпеливо спросил Чапел.

Он уже размышлял над тем, какими станут их следующие шаги. Сообщение о том, что неведомый злоумышленник пытается проникнуть на территорию Соединенных Штатов и тайком провезти с собой атомную бомбу — не важно, какого размера, — тут же поставит на ноги сотрудников всех правоохранительных органов, как на федеральном уровне, так и на уровне штатов и округов. Меры безопасности станут еще жестче. Личный состав на всех основных пунктах, через которые можно въехать в страну, будет усилен. Фотографии Габриэля — или, точнее, Омара аль-Утайби — будут распечатаны и розданы всем полицейским. Команды ЧПРМ выедут на дежурство в полном составе.

Чапел составил план собственных действий. Жорж Габриэль говорил о поездке отца в Южную Америку. Это произошло в начале недели. Проверка списков путешествующих и впрямь выявила некоего пассажира первого класса по имени Клод Франсуа, бельгийского подданного. Необходимо сообщить номер его паспорта в Службу иммиграции и натурализации США, чтобы та была начеку на случай прибытия этого ловкача. А кроме того, если Габриэль уже приезжал в Штаты под этим именем, где-то могла сохраниться отметка о его прилете, с указанием места, куда он направлялся.

— С кем в Америке мне связаться? — снова спросил он. — С Холси? С Гленом? Мне нужно сразу же съездить в Управление по борьбе с финансовыми преступлениями. Собственно, лучше даже позвонить туда заранее.

— Ни с кем, — сухо ответила Сара.

На какое-то мгновение Чапелу подумалось, что она шутит:

— Как это ни с кем? Ты на моем месте кому бы позвонила?

— Никому, — повторила она.

— Но это невозможно! Я хочу сказать, что дело не терпит отлагательств. Не хочешь же ты сказать, что адмирал Гленденнинг станет вставлять нам палки в колеса…

— Что касается Глена, то для него ты по-прежнему находишься в Казармах Мортье.

Чапел отстегнул ремень безопасности и попытался встать.

— У них там в конце салона есть телефон. Я ему позвоню.

— Я бы не стала этого делать.

В ее голосе прозвучали новые нотки. Серьезные, без тени задней мысли, пугающе прямодушные. Эта Сара и была настоящей, истинной Сарой, такой, какой она оставалась до того, как ее взяли в оборот разведывательные службы. Сарой — наблюдательной девочкой-подростком. Сарой — начисто лишенной с таким трудом обретенного лицемерия.

Чапел опустился в кресло и принялся слушать, как она выкладывает ему все накопившиеся у нее подозрения.

 

55

Его звали Майкл Фицджеральд, и, поскольку он являлся специальным агентом, возглавляющим в Секретной службе США подразделение, которое отвечает за охрану Белого дома, в его обязанности входило проверять благонадежность всех гостей, приближающихся к президенту Соединенных Штатов во время их визитов в его резиденцию на Пенсильвания-авеню, 1600. В эту дождливую субботу Фицджеральду предстояло прежде всего просмотреть списки гостей, приглашенных на званый ужин, устраиваемый по случаю визита нового короля Саудовской Аравии.

В списке было сто тридцать три имени. Из них двадцать пять принадлежали официальным лицам: государственному секретарю с супругой, генеральному прокурору, министру торговли США и его заместителю. Большинство приглашенных постоянно бывали гостями Овального кабинета и потому не требовали дополнительной проверки.

Еще двадцать имен принадлежали членам свиты саудовского короля: министру финансов, министру обороны, главнокомандующему вооруженными силами, послу Саудовской Аравии в Соединенных Штатах, а также пяти королевским женам. Майк Фицджеральд покачал головой и ухмыльнулся. Он очень отрицательно относился к бонвиванам и многоженцам, а потому его коробила мысль о том, что этой публике удалось затесаться в среду самых влиятельных персон планеты. Иногда ему даже виделась в этом прямая угроза цивилизации. Но кто его спрашивал? Он был всего лишь чопорный старый католик из ирландского квартала Бостона, любивший после субботней мессы выпить виски, поесть картофеля фри с горчицей, а что до женщины, то он до сих пор был без ума от той единственной, с которой когда-либо спал и которая вот уже тридцать семь лет являлась его обожаемой женой.

Оставшиеся примерно восемьдесят имен принадлежали людям довольно пестрого состава. Среди них имелись губернаторы, сенаторы, общественные деятели, ученые, выдающиеся спортсмены, артисты, а также толстосумы из числа «друзей президента». Номинально все они уже прошли проверку. Их имена были переданы в Национальный информационный криминалистический центр, и все оказались «чистыми». Не было среди них ни одного уголовника, жулика или каторжника. Теоретически на этом работа Фицджеральда заканчивалась. Насколько он знал, среди перечисленных в списке гостей не было никого, кто захотел бы причинить президенту физический вред. Но начальник попросил его копнуть поглубже. Ему вовсе не хотелось, чтобы на приеме вдруг возник какой-нибудь пролезший в число гостей Джонни Чун, скользкий бизнесмен, готовый на все, чтобы улучить пару минут наедине с президентом. Оленья Шкура — под таким кодовым именем проходил у агентов Секретной службы президент — не продавал пра́ва посидеть с ним за чашечкой кофе в Овальном кабинете или получить приглашение на званый ужин в обмен на финансовый вклад в кампанию по его переизбранию. Если с приглашением кого-то дело обстояло нечисто, обязанностью Майка Фицджеральда было это обнаружить. Помимо этого, Фицджеральду предстояло покопаться в грязном белье одного известного арабо-американского актера, который без ведома своих голливудских работодателей, а тем более без ведома жены содержал на стороне смазливого несовершеннолетнего паренька, замеченного на вечеринках для избранных.

Фицджеральд придирчиво пробежал глазами последние несколько имен. Одно из них привлекло его внимание. Сняв телефонную трубку, он набрал номер Блейка Годси, который и выполнял в их ведомстве всю тяжелую работу, выискивая информацию относительно интересующих Майка людей.

— Шарис Клэр М., — произнес Фицджеральд. — Какого черта у нас делает эта лягушатница, числящаяся за Оуэном Гленденнингом?

— Это его возлюбленная, — разъяснил Годси. — Не догадался, Фиц?

— А что приключилось с миссис Гленденнинг?

— Развод. Насколько я понял, без лишнего шума. Это первый выход Глена в свет с новой подружкой.

— И что нам о ней известно?

— Сотрудница ВОЗ не слишком высокого ранга. Работает в Женеве. Этакая благодетельница человечества. Директор программы медикаментозной помощи. Не беспокойся, Фиц. Я ее проверял. За ней нет ничего такого. Ах да, есть одна неприятная вещь… В общем, она больна. Рак.

— Рак? — Фицджеральд откинулся в кресле и принялся смотреть, как потолочный вентилятор медленно кружится у него над головой. В свое время он заслужил репутацию первоклассной ищейки, работая в убойном отделе в девятом полицейском участке Бостона. Подозрительность навсегда осталась при нем, как хромота у тех, кто в детстве перенес полиомиелит. — И в какой стадии?

— Этого я сказать не могу. Адмирал Гленденнинг специально предупредил меня, что она проходит курс химиотерапии. — Годси зачитал названия лекарств. — Старик не хотел, чтобы возникли какие-либо недоразумения. Думаю, он присутствовал на том приеме, когда миссис Херш… ну, в общем, когда с ней случилась неприятность.

— Да уж… — Фицджеральд твердо знал, что этой «неприятности», случившейся с миссис Херш, не забудет никогда.

Собственно, эта миссис Херш являлась не кем иным, как миссис Сидни М. Херш, женой президента компании «Херш индастриз», самого крупного спонсора Республиканской партии. Три месяца назад супруги Херш были гостями президента на парадном обеде, который давали в честь израильского премьер-министра. Миссис Херш тоже лечилась от рака. Неходжкинская лимфома, третья стадия, как потом выяснилось. Но мистер Херш забыл сообщить в Секретную службу о ее болезни. Когда она проходила через дверь в Голубую комнату, где были сервированы коктейли и легкая закуска перед предстоящим обедом, сработал один из спрятанных в самых посещаемых местах Белого дома счетчиков Гейгера, среагировавший на радиоактивные изотопы, содержащиеся в лекарствах, вводимых ей в кровь. Суматоха поднялась жуткая. Завыла сигнализация, замигали лампы, со всех сторон к ней бросились агенты в штатском. Естественно, один из них, совсем зеленый паренек, немного перестарался и опрокинул несчастную миссис Херш на пол — это притом, что ростом-то она была всего метр с половиной и весом не больше сорока килограммов, — словом, накинулся на бедняжку так, будто та была манекеном для отработки приемов, применяемых в американском футболе, а он игроком команды Огайского университета. А хуже всего было то, что при падении с нее слетел парик. Первое, что она увидела, встав на ноги, — это отражение в зеркале своего голого черепа и около полусотни гостей, глядящих на нее в немом ужасе. Мало того что ее приняли за источающую радиацию террористку, так эта террористка с атомной бомбой за пазухой к тому же оказалась еще и совсем лысой. Вот так-то. Прощайте, мистер и миссис Херш. Прощайте, грядущие пожертвования в фонд Республиканской партии.

— Достань телефонный номер ее онколога, — сказал Фицджеральд. — Позвони ему и все проверь. В остальном никаких возражений против нее не имеется. Кто завтра стоит на дверях?

— Каппеллетти и Маллой.

— Я с ними на всякий случай переговорю, чтобы ненароком не поставить мисс Шарис в неловкое положение.

— Конечно, Фиц.

Однако мысленно Майк Фицджеральд решил встретить мисс Шарис лично. У него был девиз, которым он успешно руководствовался как в убойном отделе, так и после, на протяжении более чем двадцатилетней работы в Секретной службе. Ничего не принимай на веру.

— Ну ладно, пошли дальше, — сказал он, уже мечтая о картофеле фри с горчицей и стаканчике виски. — А что мы знаем об этом лос-анджелесском адвокате Амире, или как его там? Кажется, он якшается с очень подозрительными типами…

 

56

В конце концов все всегда сводится к деньгам, думал Чапел. Если члены «Хиджры» пользовались какой-то берлогой на территории Соединенных Штатов, им требовалось каким-то образом финансировать свою тайную деятельность. Например, заплатить за квартиру, купить автомобиль, подключить телефон, пользоваться коммунальными услугами, то есть оплачивать водопровод, газ, электроснабжение. Каждый платеж требует идентификации личности, кредитной истории, банковских счетов, депозитов. Габриэль планировал свой акт возмездия в течение двадцати лет. Он не затеял бы операцию в Америке, не имея там своего человека. А стало быть, не мог не наследить.

Следуй за деньгами — и найдешь человека. Все просто, и все совсем не просто.

Чапел вставил кредитную карточку в таксофон рядом с расположенным в хвосте самолета туалетом и набрал телефон одного хорошо ему знакомого старшего аналитика в Управлении по борьбе с финансовыми преступлениями. Раздались один за другим пять звонков, и наконец усталый голос ответил:

— Фридман слушает.

— Бобби, это Адам. Послушай меня одну секунду и не говори ни слова. Вся эта история сплошная подстава. Марк Габриэль, на которого мы охотились в Париже, влез в главный компьютер Банка Хантса и там неслабо напакостил. Разместил поддельный счет. Якобы мой. Возьми у Оглторпа записи за прошедший месяц. Просмотри бал…

— Уже все сделал, — прервал его Фридман. — Ты — и «Хиджра»? От этого предположения пованивало с самого начала. Старик, у тебя элементарно не было времени в такое вляпаться. Ты ведь вкалываешь двадцать четыре часа в сутки все семь дней в неделю. Я уже позвонил Глену и сообщил о доказательствах того, что банковская компьютерная система была взломана.

— Что? Что ты сделал? — переспросил Чапел и скривил рот.

— Это же я дал ему ту, первую, как потом оказалось — липовую, информацию. Прошу прощения, Адам. Я тогда сам был просто оглушен. Знаю, надо было выждать, все как следует перепроверить, но, понимаешь, погорячился. Бывает, сам знаешь.

Да уж, безмолвно подтвердил Чапел. Он и вправду знал, как такое бывает.

— Теперь-то Глен и сам начал понимать, едет сюда на встречу со всеми сотрудниками, — продолжал Фридман. — И я решил, что раз именно меня угораздило навлечь несчастья на твою голову, так именно мне и следует отвести от тебя все подозрения.

— Так, значит, адмирал Гленденнинг в курсе?

— Ага. Очень взволновался, когда все выяснилось. Кстати, надо отдать должное: мне он признался, что на самом деле никогда и не верил, что ты крот. Тебе повезло, что такой человек, как он, готов за тебя драться.

— Ты ошибся, так ему и скажи.

— Что сказать?

— Скажи ему, что ты ошибся, Бобби. Скажи, что я и вправду продался.

— О чем ты? Я ведь никогда не ошибаюсь. Это меня и подвело. Мне показалось, что…

— Заткнись, Бобби!

Стюардесса опасливо покосилась на Чапела и знаками стала призывать его вести себя потише, чтобы не пугать других пассажиров. Отвернувшись от нее, Чапел продолжил:

— Когда адмирал должен к вам приехать?

— Прямо сейчас. Собственно, он уже опаздывает на пять минут. Что происходит, Адам? Какого черта?

Чапел прикинул, насколько можно довериться Фридману.

«Вызвал полицию и сорвал слежку за Талилом вовсе не Леклерк, — успела шепнуть ему Сара в Казармах Мортье, — и не генерал Гадбуа».

«Откуда ты знаешь?»

«Знаю. Это был тот же самый человек, который сделал так, чтобы спецназ не поспел вовремя на „рынок контрабандистов“. Тот же самый, кто приказал Фрэнку Неффу тебя арестовать. Тот, кто велел Гадбуа продержать тебя под замком до понедельника. Тот, кто думает, что я умерла».

Прошло несколько часов, а Чапел все еще раздумывал над ее предположением. Ее доказательства носили слишком уж косвенный характер и казались ему чересчур экстремальными.

— Сделай мне такое одолжение, — попросил он Фридмана. — Когда Гленденнинг с тобой встретится, скажи ему это, пожалуйста, и побыстрее.

— Слушай, Адам, ты меня, пожалуй, немного тревожишь.

— Просто сделай, как я сказал, Бобби. Ты у своего компьютера?

— Да.

— Подсоединись к серверу Службы иммиграции и натурализации.

Прошла какая-то секунда, и голос Фридмана произнес:

— Готово.

Чапел зачитал номер паспорта Габриэля, которым тот пользовался под именем Клода Франсуа, чтобы открыть счет в банке «Дойче интернационал», а затем для недавнего полета в Парагвай, и попросил проверить, не приезжал ли за последние пять лет этот Франсуа в Соединенные Штаты.

— Пять лет? — застонал Фридман. — Да ты знаешь, сколько народу приезжает в Штаты за один только год? Нет, СИН тут не поможет. Их система не потянет такую проверку по одному только номеру паспорта. Давай еще что-нибудь. Ну, там, дату, номер рейса, адрес, по которому он собирался остановиться в Штатах. Для поиска нужно по меньшей мере два идентификатора, или придется ждать результата весь день.

Чапел прикрыл глаза. Вот они радости булевой логики.

— Июнь прошлого года. — Эти слова у Чапела вырвались автоматически.

Он так никогда и не смог объяснить самому себе ту серию срочных пополнений запаса наличных денежных средств, снимаемых Талилом в банке «Монпарнас», которую он обнаружил в ходе предыдущего расследования. Они стали поводом для доклада о подозрительной деятельности, составленного французской службой по борьбе с отмыванием денег. Что заставило тогда Талила пойти на столь грубое нарушение конспирации? Это выглядело тем более удивительно, что Габриэль, как Чапел теперь хорошо знал, был человеком крайне дисциплинированным и, видимо, требовал от соратников того же самого.

— Вот что… — начал он, приняв решение, — вычеркни фамилию Франсуа. Ищем под именем Альбер Доден. — И он, просмотрев свои записи, зачитал новый номер паспорта.

— Ничего.

— Ну, ладно. Тогда подключайся к Таможенно-пограничной службе. Проверь по базе ОВКДС.

Сокращение ОВКДС означало «отчеты по валюте или другим кредитно-денежным средствам», а еще точнее, информацию об их международном перемещении. Все приезжающие в Соединенные Штаты, если у них имелось при себе больше десяти тысяч долларов в какой угодно валюте, обязывались сообщить о том в Таможенно-пограничную службу. Габриэль являлся человеком из мира финансов. Он был педантичен. Он был требователен к себе и другим. Он не мог не знать, что задекларировать валюту по приезде в Штаты необходимо, это не возбудит ни у кого никаких подозрений и ничем ему в дальнейшем не помешает. Эта информация будет содержаться в «мусорной корзине», как ее называют компьютерщики, а если в будущем ее и включат в базу данных Таможенной службы, то, скорее всего, проигнорируют и никогда больше о ней не вспомнят. С другой стороны, если бы Габриэля или какого другого члена «Хиджры» поймали при попытке ввезти большую сумму наличными, его непременно арестовали бы и его имя, фотография и он сам (хоть и под фальшивой личиной) навеки остались бы известны американским правоохранительным органам.

— Опять ничего, — отозвался Фридман.

Чапел расстроенно вздохнул. Не имея никаких сведений о приезде Габриэля в Соединенные Штаты, он даже не мог предположить, где ему теперь вести поиски. Чапел стал просматривать записи у себя в блокноте: номера паспортов Габриэля, его адреса, номера телефонов… но все это было не то. И тут, когда он листал страницы взад и вперед, его взгляд зацепился за пару номеров. Он только теперь обратил внимание на то, что номера бельгийских паспортов Клода Франсуа и Альбера Додена следуют один за другим.

Бельгийские паспорта издавна пользовались особой популярностью у контрабандистов и террористов из-за того, что их было легче всего добыть. В Бельгии выдачей паспортов занимаюсь не единое федеральное агентство, как практически во всех остальных западных странах; нет, за это отвечали более пяти сотен местных мэрий или муниципалитетов. И, как следствие, чистые бланки паспортов зачастую хранились в местах, не таких уж и недоступных: в стенных сейфах, в шкафчиках и даже просто в ящиках письменных столов. Воры не раз просто забирали с собой переносной сейф, чтобы вскрыть его на досуге и не торопясь. Но хуже всего было явное нежелание властей сообщать о подобных кражах, во всяком случае до событий одиннадцатого сентября.

Если у Габриэля уже имелось два бельгийских паспорта, то почему их не могло быть еще больше?

Чапел зачитал Фридману следующий по порядку номер паспорта. Теперь последней цифрой была не семерка, а восьмерка. Сквозь дробь, выбиваемую на клавиатуре пальцами Фридмана, Чапел расслышал его бормотание:

— Ага, вот наша большая шишка приехала.

Чапел едва не подпрыгнул при этих словах:

— Кто приехал? Глен?

— Только что вырулил на подъездную дорожку. Наши аналитики его целый день высматривали, да так старательно, что, верно, пробуравили взглядами дырки в асфальте. Через секунду побегу его встре… — И тут же, без всякого перехода, Фридман продолжил восторженным голосом: — Ого, старина… вот, оно самое! Два года назад. Двадцать первого июня. Господин Жерар Моро. Пассажир, прибывший в аэропорт имени Кеннеди из Женевы. Задекларировал сумму сорок тысяч долларов.

— Где он остановился?

— Отель «Ричмонд», Нью-Йорк.

— Название липовое, — заявил Чапел. — На самом деле это название инвестиционной компании. Он знал, что мы не станем проверять. Какой адрес он указал в качестве своего домашнего?

Фридман зачитал адрес Талила в Университетском городке Парижа:

— Ну и что это нам дает?

— Пропусти это имя через базу данных ВББД. Пробей также по базе данных отчетов о подозрительной деятельности и по базе отчетов о сделках за наличные. Посмотрим, имел ли этот Моро счет в банке.

— Ответ отрицательный, — ответил Фридман после мучительной паузы.

— Попытай счастья в базе Службы иммиграции. Такая крупная сумма наличными должна была прожечь дырку в его штанах. Посмотри, не заполнял ли кто с этим именем форму восемьдесят три ноль ноль.

Форму 8300 должны были заполнять коммерсанты при расчетах наличными, если сумма превышала десять тысяч долларов. Еще один способ борьбы с отмыванием денег.

— Погоди секун… — Чапел услышал, как Фридман говорит по другой линии: — Так точно, сэр. Уже иду! — А затем снова обратился к нему: — Это Глен. Уже у входа. Я должен пойти его встретить.

— Не ходи.

— Адам, я не могу заставлять ждать заместителя директора по оперативной работе всего ЦРУ… Ого, ничего себе… нет, это нужно видеть… да ты просто волшебник, Чапел! С ума сойти!

— Что там?

— Моро выложил двадцать две тысячи долларов дилеру по продаже «БМВ» в городке Фоллс-Черч, штат Вирджиния. Фактически это пригород Вашингтона.

— И кто зарегистрирован в качестве владельца машины? Если дилер заполнил форму восемьдесят три два нуля, там указан идентификационный номер транспортного средства.

— Дай проверю… гм… погоди-ка… — Голос Фридмана вдруг стал испуганным и только что не плаксивым. — Нет, нет, этого не может быть. Как же это? Что за шутки?

— Говори, Бобби.

— Этот Габриэль настоящий колдун, если может проделывать такие штуки.

— Не томи.

— Машина зарегистрирована по адресу Чейн-Бриджроуд, тридцать три ноль три. Владелец — Оуэн Гленденнинг.

— Выметайся из здания, Бобби. Живо!

 

57

Тридцать семь лет прошло с того дня, когда адмирал Оуэн Гленденнинг возглавил операцию, за которую его наградили медалью Почета — высшей военной наградой США. Стоя в спальне своего скромного дома в Маклейне, штат Вирджиния, — коттеджа, соседствующего с виллами многих сильных мира сего, привлеченных в это место близостью к Вашингтону, — адмирал держал в руках рамку со вставленными в нее наградой на ленточке и указом о награждении. Оуэн вчитывался в его строки, освещенные лучами заходящего солнца, и пытался понять, что общего между тем аморальным, двуличным человеком, которым он стал, и тем простодушным честным солдатом, каким некогда был. Текст указа гласил:

«За беспримерную храбрость и отвагу, проявленные с риском для жизни и превышающие служебный долг, в действиях против сил вражеского агрессора (Вьетконга) в качестве командира отряда специальных операций ВМС США „Морские котики“.

Действуя в соответствии с не вызывающими сомнения данными разведки, младший лейтенант Гленденнинг возглавил действия вверенного ему отряда „Морских котиков“ при выполнении операции по захвату высокопоставленных членов политического руководства врага, которые, согласно полученным сведениям, находились на одном из островов в заливе Нячанг. Для того чтобы обеспечить внезапность нападения, он и его отряд взобрались на трехсотпятидесятифутовую отвесную скалу, чтобы занять позицию, находящуюся выше того уступа, на котором расположился противник. Разделив свой отряд на две группы и координируя действия обеих, младший лейтенант Гленденнинг повел своих людей вниз по ненадежному грунту склона в атаку на вражеский лагерь. В конце спуска их встретил интенсивный заградительный огонь противника, и младший лейтенант Гленденнинг получил тяжелые ранения в результате взрыва гранаты, происшедшего у его ног и отбросившего его назад, на острые скалы. Страдая от сильного кровотечения и нестерпимой боли, он проявил выдающееся мужество и присутствие духа, незамедлительно направив огонь своей группы бойцов в самый центр вражеского лагеря. Используя имеющуюся у него рацию, младший лейтенант Гленденнинг вызвал огневую поддержку второй группы, в результате чего деморализованные вьетконговцы попали под сокрушительный перекрестный огонь. После того как вражеский огонь был успешно подавлен, младший лейтенант Гленденнинг, хотя и был обездвижен в силу множественных ранений, продолжал хладнокровно и в высшей степени эффективно осуществлять надлежащее руководство: он приказал своему отряду укрепиться и осуществлять надежную оборону позиции, с которой должны были эвакуировать. Младший лейтенант Гленденнинг, почти теряя сознание, со всей решительностью командовал бойцами, пока не был успешно вывезен на вертолете. Урон, нанесенный врагу в результате успешного выполнения им боевого задания, трудно переоценить. Захваченные пленные сообщили разведке сведения, чрезвычайно важные для дальнейших совместных действий союзников. Мужество и доблесть младшего лейтенанта Гленденнинга и его личный пример, вселявший в бойцов волю к победе, а также его беззаветная преданность долгу перед лицом упорного сопротивления врага, обладающего подавляющим превосходством в силах, служат поддержанию и приумножению славных боевых традиций американских военно-морских сил».

После войны эта медаль гарантировала ему быстрое восхождение по служебной лестнице в военно-морском флоте. Он занимал самые завидные должности: проработал два срока в Пентагоне, побывал командиром учебного центра «Морских котиков» в Сан-Диего, осуществляющего их подготовку по базовой программе боевых пловцов и водолазов-разведчиков, военно-морским атташе в Саудовской Аравии, а затем оказался подопечным Комиссии по стипендиатам Белого дома, которая набирает и в течение года обучает молодых сотрудников служб президента, и, наконец, получил пост директора Управления военно-морской разведки, непосредственно подчиненного министру военно-морского флота. К сорока годам он уже стал контр-адмиралом, но это был предел: все его усилия, блестящие связи и в совершенстве освоенное умение ловить удачу за хвост не могли продвинуть его ни на одну ступень выше.

Поэтому его последующее перемещение в ЦРУ стало вполне естественным. Он был рад своим новым обязанностям и новому, более высокому жалованью, но вскоре его стало понемногу точить чувство неудовлетворенности, которое со временем все больше отравляло ему жизнь и становилось все более мучительным. Начало восьмидесятых годов обернулось временем конца кризиса, временем головокружительных успехов американской экономики, возрождавшейся к новой жизни после затяжного периода упадка и стагнации, сопровождавшегося ростом инфляции и безработицы. В Нью-Йорке, финансовом центре страны, люди гребли деньги лопатами, а затем гордо выставляли свое богатство напоказ. Это раздражало Гленденнинга. Ему не нравилось, что его финансовые возможности не шли ни в какое сравнение с теми, которыми располагали его друзья: лоббисты, законники, представители оборонной промышленности. Эти люди обладали куда меньшим в сравнении с ним умом и не умели трудиться, но зарабатывали раз в пять больше. Жалованье размером восемьдесят тысяч долларов отнюдь не казалось впечатляющим в атмосфере этого уголка штата Вирджиния, привыкшего жить на широкую ногу.

Сперва ростки зависти оставались только ростками: помогла серия быстрых продвижений по службе. Он проделал путь от начальника отдела до заместителя директора по оперативной работе за какие-то пять лет. Но вскоре почувствовал, что и в ЦРУ достиг того же предела карьерного роста, который совсем недавно омрачал его службу в ВМС, пока не положил ей конец. Годы шли, а он оставался всего лишь заместителем. Сменилось уже четверо директоров. И его кандидатура на этот пост рассматривалась не раз. Но теперь препятствием стала именно его прошлая служба в рядах «Морских котиков». Во главе одного из основных федеральных ведомств попросту не желали видеть человека с репутацией отчаянного головореза. Американский народ этого бы не понял.

Возмущение подобным лицемерием сидело занозой в душе Гленденнинга, горькое чувство обиды с каждым годом все больше озлобляло его, всякий раз обостряясь с приходом нового начальства. Недостаточно щедрое вознаграждение его трудов порождало склонность к злым умыслам. Служба родине переставала быть выгодным предприятием. Он рассматривал это как изъян всей системы и считал себя вправе исправить его хотя бы применительно к себе.

Омар аль-Утайби, или Марк Габриэль, как он предпочитал себя называть, дал ему такую возможность.

Оуэн заинтересовался Габриэлем с того самого дня, как тот обосновался в Париже. Разумеется, у него имелись к тому веские основания. Во время работы в Эр-Рияде он познакомился со старшим братом Габриэля, Джухейманом. То был своевольный лейтенант Национальной гвардии, выступавший с призывами к религиозным реформам. Когда Джухейман захватил мечеть Масджид аль-Харам, капитан Оуэн Гленденнинг вошел в число советников, представивших королю рекомендации относительно того, как следует штурмовать эту мусульманскую святыню и подавить мятеж. Джухеймана схватили и обезглавили. Вскоре после этого члены семьи аль-Утайби были высланы из страны.

Сперва его интерес к деятельности Габриэля носил чисто профессиональный характер. Контакты его подопечного с радикальными элементами в Саудовской Аравии не оставляли сомнений относительно планов последнего: тот явно желал продолжить дело брата. Габриэль создавал теневое правительство, которым руководили бы люди из вооруженных сил, Национальной гвардии и Министерства иностранных дел. Для того чтобы финансировать их деятельность, он играл на бирже, вкладывал деньги в рискованные акции без фиксированного дивиденда, обещающие высокий доход, спекулировал на курсах валют — и все с превеликим успехом. Вскоре стало ясно, что Габриэль имеет недюжинный талант не только к плетению нитей заговора, но и к прибыльному вложению средств.

Действуя очень осторожно и осмотрительно, Гленденнинг начал копировать сделки, совершаемые этим арабом. Если Габриэль покупал десять тысяч акций компании «Кока-кола», Гленденнинг покупал сто. Если Габриэль приобретал колл-опцион на покупку акций компании «ИБМ», Гленденнинг поступал так же. «Сесть на шею» — вот как это называлось в бизнесе. Прибыль исчислялась, правда, не в тысячах долларов, а только в сотнях. Но с течением времени суммы лишь увеличивались. Его инвестиции росли — возрастали и прибыли. Спустя несколько лет Гленденнинг уже мог похвастаться крупным счетом в одном достаточно осторожном оффшорном банке, опекаемом его «Конторой».

Он уже было совсем принял решение распрощаться со своей прежней работой, когда ему вдруг позвонил Марк Габриэль.

Это был чистый и неприкрытый шантаж, и Гленденнинг не нашел в себе сил отказаться. Дело в том, что Габриэль уже давно следил за финансовыми махинациями Гленденнинга. Он, кстати, тоже имел друзей в высоких кабинетах и представил Гленденнингу целый каталог его не слишком-то честных сделок. Гленденнингу выбирать не приходилось: он оказался в весьма затруднительном положении. Пришлось забыть о своей гордости и пойти на сделку с совестью. Габриэль не просил о многом. Он лишь хотел, чтобы Гленденнинг присматривал за разведслужбами, — следил, чтобы ни одна из них не подбиралась чересчур близко. К тому же он заверял, что его дела носят исключительно «домашний» характер и касаются только Саудовской Аравии.

Однако события 11 сентября 2001 года привели к тому, что внимание, уделяемое разведками всего мира ближневосточным делам, стало куда более пристальным. Когда Сара Черчилль позвонила из Лондона и сообщила, что идентифицировала новую группу, называющую себя «Хиджра», Гленденнинг мало чем сумел помочь. Не мог же он открыто вставлять этой барышне палки в колеса и тем самым поставить под вопрос свое стремление искоренять экстремизм повсеместно и во всех его формах. Предупреждения, которые он присылал агентам Габриэля, отвечающим за работу на местах, по большей части теми игнорировались. А Габриэль нажимал на него, желая большего. Так, в последнюю неделю он жестко потребовал предоставить ему внутреннюю информацию о деятельности группы «Кровавые деньги», угрожая выдать его Гадбуа и обвинить в гибели трех агентов Казначейства, если Гленденнинг заартачится.

Как бы то ни было, теперь между ними все кончено. Гленденнинг сделал этому арабу последнее одолжение. Габриэль получил свою бомбу. Теперь он мог взорвать ею хоть половину Саудовской Аравии.

Надев смокинг, Гленденнинг взял трости и заковылял в сторону лестничной площадки. Первое же, что он сделает, выйдя в отставку, — это заведет себе лифт, подумал адмирал. Приблизившись к бару, на полпути к выходу, он решил сделать себе коктейль. Налив в стакан для виски с содовой русской водки, он бросил в нее несколько кубиков льда и выжал немного лимонного сока.

— Клэр, — позвал он, — ты готова, любимая? Пора ехать. Нельзя заставлять президента ждать.

Из ванной комнаты до него донесся запах духов. Она переодевалась, и он подумал о том, как изменилась его жизнь с тех пор, как они встретились. Решение расстаться с надоевшей женой и покончить с браком, в котором давно не осталось любви, обещало ему желанное будущее. Он мечтал помогать Клэр победить болезнь. А потом они поженятся. Уедут на один из островов Карибского моря, где Габриэль будет значить для него не больше, чем какой-нибудь дурной сон, и вся их жизнь станет сплошной нескончаемой чередой золотых закатов и полных страсти ночей.

— Клэр, — позвал он опять.

В одном все женщины одинаковы. Им требуется чертовски много времени для того, чтобы навести на себя красоту. Отхлебнув водки, он поставил стакан на кофейный столик, но лишь затем, чтобы снова взять его в руку и начать оглядываться по сторонам в поисках пробковой подставки, предохраняющей поверхность от влаги. Слишком часто ему пришлось выслушивать лекции о том, что на антикварном столе в уильямсбургском колониальном стиле от запотевших бокалов остаются несмываемые круги.

Раздалась трель дверного звонка.

Гленденнинг замер на месте, разрываясь между желанием найти-таки запропастившуюся подставку и подойти к входной двери. Его взгляд упал на сегодняшнее приглашение в Белый дом. Он взял его, положил на стол и поставил на него стакан.

— Ну что, теперь ты довольна? — обратился к отсутствующей бывшей жене.

Уже у двери он посмотрел на часы. Было без малого семь. Гостей он не ждал.

— В чем дело? — произнес он, открывая дверь.

Перед ним стоял Сэм Спенсер, их вечно молодой сотрудник, руководящий приписанной к ФБР лабораторией.

— Готово, адмирал, — выпалил тот, помахивая небольшой кассетой. — На видеозаписи видна женщина. И мне удалось ее идентифицировать.

— Вот как? Прекрасная новость. Заходи.

— Она из Саудовской Аравии, — продолжил Спенсер. — Принадлежит к одной видной семье.

— Я и сам предполагал нечто в этом же роде. Марк Габриэль, э-э-э… Омар аль-Утайби, тот человек, которого мы ищем в Париже, он тоже из Саудовской Аравии. Хочешь выпить, Спенсер? Давай я тебе чего-нибудь налью в награду за труды.

— Если можно, пива, сэр.

— Да ради бога. — Гленденнинг сделал шаг по направлению к гостиной. — Клэр, ну поедем же, дорогая! — И он одарил Спенсера улыбкой. — Званый ужин в Белом доме. Ради чего попроще меня в жизни не заставили бы влезть в этот клоунский наряд. Давай выкладывай, что там у тебя. Не робей.

Когда Спенсер проследовал за хозяином дома в гостиную, донесся звук закрываемого водопроводного крана. И вскоре под нижним пролетом лестницы открылась дверь в ванную комнату, и в проеме показалась красивая стройная женщина с густыми черными волосами и тонкими чертами лица. На ней было вечернее платье из черной тафты и белый парчовый жакет. Шею украшало потрясающее ожерелье из черного жемчуга, но внимание Спенсера привлек прежде всего пояс, осыпанный драгоценными камнями. Вернее, его прямоугольная пряжка размером в две сдвинутые торцами сигаретные пачки, усыпанная сплошь сверкающими бриллиантами.

— Ну, вот и я, Глен, — произнесла она, сперва не заметив Спенсера, и, увидев его, добавила: — Прости, я и не знала, что ты не один.

Спенсер замер на месте, его взгляд заметался между Гленденнингом и вошедшей женщиной.

— Адмирал… — еле слышно пробормотал он.

Гленденнинг повернулся к нему, держа в руке открытую бутылку с пивом:

— В чем дело, Спенсер?

Но агент ФБР стоял, словно прибитый гвоздями к полу, и смотрел на них расширенными глазами:

— Адмирал, это она. Эту женщину зовут Нур аль-Утайби. Она и есть та самая леди на видеозаписи.

Гленденнинг взглянул на Клэр:

— Не смеши меня. Это мисс Шарис из Всемирной организации здравоохранения. Мисс Шарис идет сегодня вместе со мной на обед в Белый дом. Клэр, это Сэм Спенсер. Можешь с ним поздороваться.

— Нет, сэр, — возразил Спенсер, отрицательно покачав головой, и стало ясно, что слова Гленденнинга его вовсе не переубедили. Сделав шаг вперед, он вручил адмиралу компакт-кассету. — Вам будет интересно посмотреть эту пленку.

— Клэр? — неуверенно повернулся к ней Гленденнинг. Почему она не отрицала абсурдное утверждение Спенсера? Почему не улыбалась гостю и не говорила своим очаровательным певучим голосом, что он заблуждается? Почему она стояла как истукан, почему от ее вида у него сердце ушло в пятки? — Клэр, — произнес он снова, теперь уже куда менее уверенно, — это правда?

Горло его сжалось, и он наконец понял. Спенсер не ошибался. Клэр приходилась Марку Габриэлю родной сестрой.

И прежде чем первая догадка относительно того, что происходит, успела посетить Гленденнинга, бутылка пива, которую он держал в руке разбилась вдребезги. Ощутив тупой, непостижимо сильный удар в грудь, он качнулся назад и рухнул на пол.

Нур аль-Утайби повернулась к Сэму Спенсеру и выстрелила ему прямо в недоумевающее лицо.

Она лично принесет извинения от имени адмирала президенту Соединенных Штатов Америки.

 

58

Адам Чапел отсутствовал от силы неделю, однако успел забыть, что представляет собой душный вирджинский вечер, богато напоенный летними запахами. В шесть сорок на небе появились первые признаки увядания дня, и оно зарделось, словно от волнения. В траве яростно стрекотали кузнечики. Где-то вдали время от времени урчала газонокосилка. Прикрепленный к стеклу заднего вида термометр показывал девяносто семь градусов по Фаренгейту.

— Припаркуйся вон там, — велела Сара своему сидящему за рулем спутнику, когда они проехали мимо дома, где жил Оуэн Гленденнинг. При этом она обратила внимание, что на дорожке, ведущей к его входу, стоит припаркованный «форд-таурус». — Нужно сперва оглядеться, а уже потом приступать к реализации «доктрины Чапела».

— Когда, интересно, мой план успел превратиться в доктрину? — спросил тот. — Ведь всего несколько минут назад ты охарактеризовала его как «наглый гамбит».

Пресловутая «доктрина Чапела» представляла собой то, что военные называют фронтальной атакой. Он предложил пойти на адмирала Оуэна Гленденнинга в лобовое наступление и припереть его к стенке цепочкой неопровержимых доказательств, связывающих его с Марком Габриэлем, в надежде тем самым заставить его раскрыть план, составленный этим арабом. К доктрине имелось специальное приложение, которое он мог бы назвать черчиллевской защитой. Пока он будет объясняться с Гленденнингом, Сара проникнет в дом либо через задний вход, либо через окно и произведет обыск, дабы по возможности найти железные доказательства его вины, а также — на что Чапел очень надеялся — оказать необходимую помощь, если Гленденнинг откажется идти на сотрудничество.

Чапел проехал еще метров сто, а потом остановил свой «форд-эксплорер» у поребрика и заглушил мотор. Сара выбралась из машины.

— А ну, дай-ка мне по-быстрому оглядеться, — сказала она, и, прежде чем он успел что-либо возразить, она уже бежала трусцой через поросший травой бугор к густому буковому перелеску, тянущемуся позади домов на Чейн-Бридж-роуд.

Этот пригород Вашингтона, расположенный в штате Вирджиния, выглядит так, словно ни капельки не изменился за последние пятьдесят лет, подумалось Чапелу, когда он смотрел на домики из красного кирпича в колониальном стиле, стоящие в некотором отдалении от дороги на поросших деревьями всхолмленных участках по два акра каждый. Провода телефонных линий проложены под землей, и никаких видимых признаков последних достижений цивилизации в Маклейне вроде бы не наблюдается. Здесь на углах нет сетевых магазинчиков японской компании «Семь-одиннадцать», нигде не видно ни бензозаправочных станций, ни супермаркетов «Минимарт», ни светофоров. И это на протяжении нескольких миль. Мальчишки и девчонки, с сумасшедшей скоростью гоняющие на великах, похоже, спешат домой, чтобы съесть обычный для них субботний ужин из жареного цыпленка с бамией — а потом усесться перед черно-белым телевизором с пятнадцатидюймовым экраном и посмотреть, как Боб, по прозвищу Буффало, ведет свою знаменитую детскую передачу «Привет, Дуди».

Вскоре Сара возвратилась к машине. Ее лицо раскраснелось, но дыхание оставалось таким же спокойным, как если бы она вернулась с обычной вечерней прогулки.

— Его нигде не видно, — сообщила она. — Свет в доме включен, и, насколько я могла слышать, оттуда доносится музыка. И там стоит еще одна припаркованная машина. Возможно, она тебя заинтересует.

— Бумер?

— «БМВ-М-три»-кабриолет. Очень шикарная тачка для человека, живущего на государственное жалованье.

— Тогда все в порядке. Пойдем потолкуем с нашим милягой-адмиралом.

— Адам, будь осторожен. Смотри не слишком сильно его пугай. А то кто его знает, какой фортель он способен выкинуть с перепугу.

— Но ты же ведь будешь «прикрывать мне спину», верно? Кажется, именно так вас учат говорить в вашей шпионской школе?

— Думаю, мы предпочитаем выражение «прикрой мою задницу», — ответила она и сделала глубокий вдох. — Пора. Дай минуту, чтобы зайти сзади, и я прикрою тебе все, что нужно.

В тот момент, когда она уже собиралась тронуться с места, он поймал ее за руку и притянул к себе.

— Сара, — быстро сказал он, — я не могу понять, как тебе удалось вытащить меня из Казарм Мортье. Мне нужно это знать.

У него имелись и другие вопросы, но, ответь она сейчас на главный из них, все остальные отпали бы. Как ей удалось убедить Гадбуа освободить его в обход Оуэна Гленденнинга, его закадычного дружка? Как она узнала о личных контактах Леклерка?

— Позже, — пообещала она. — Когда у нас появится больше времени.

И она убежала, словно зайчиха, стремящаяся поскорее скрыться в лесной чаще.

Чапел нажал кнопку дверного звонка, затем сделал шаг назад и встал, сцепив руки у живота. До его слуха доносилась тихая джазовая мелодия. В ожидании появления Гленденнинга он повторял слова, которые собирался сказать. «Адмирал, у вас появились проблемы», — произнесет он спокойным голосом. Жара, перелет на самолете и хроническое недосыпание притупили его гнев. Он не любил драматических речей, предпочитая будничное и прямое перечисление фактов. Гленденнинг поймет, что если Чапел знает так много, то вскоре об этом узнают и другие. Стресс, который адмирал наверняка испытывал всю эту неделю, не может на нем не сказаться. «Пришло время положить этому конец, — скажет ему Чапел. — Довольно того…»

В этот момент Чапел услышал стон, донесшийся из глубины дома.

Ринувшись вперед, он приложил ухо к двери, но, ничего не услышав, побежал по клумбам к ближайшему окну, чтобы скорее в него заглянуть. Однако висящие на нем кружевные занавеси мешали разглядеть, что происходит внутри. Он видел только очертания мебели, но никого из людей заметно не было.

— Сара! — выкрикнул он, возвращаясь на дорожку.

И тут дверь открылась.

— Заходи, — пригласила она мрачно.

Когда Чапел вошел в прихожую, ему ударил в нос резкий запах пороха и чего-то еще… Он увидел распростертые на полу тела, бамбуковые трости, лежащие одна поперек другой, лужицы крови.

— Никаких признаков взлома, — констатировала Сара. — Никаких следов борьбы. Он знал того человека, который его убил.

Чапел был слишком ошеломлен, чтобы говорить.

— Оставайся тут, — велела она. — Ничего не трогай. Мне нужно все осмотреть. — Вернулась она минуты через три, держа в руке скомканный билет на самолет и мятый листок розовой бумаги. — Это документ о доставке груза просроченных медикаментов, подписан сегодня днем в Филадельфии некой Клэр Шарис. А вот ее билет на самолет в оба конца. Пункт вылета — Женева. Вторая часть осталась неиспользованной. — Сара взглянула на Чапела. — Талил не собирался сопровождать в Штаты Габриэля. Он рассчитывал приехать сюда вместе с Клэр Шарис.

— Как это?

— Клэр Шарис приходится Габриэлю родной сестрой. Ее настоящее имя Нур.

Чапел задумчиво посмотрел на авиабилет:

— Не думаю, что она планирует вернуться домой.

Сара пробежала глазами по заполненным бланкам перевозочных документов, бормоча себе под нос названия лекарств:

— Половина этих препаратов содержит радиоактивные изотопы. Бомба здесь, Адам. Бомба в Вашингтоне. Она провезла ее вместе с медикаментами.

Чапел наконец решился взглянуть на труп Гленденнинга. Было трудно не остановить взгляд на его рубашке. Кровь пропитала ткань, окрасив всю грудь в темно-красный цвет, и натекла на ковер. Сара опустилась на колени рядом со вторым телом. Оно принадлежало человеку, от лица которого мало что осталось.

Сара взяла его бумажник и, порывшись, вынула пластиковую карточку — удостоверение личности.

— Фэ-бэ-эр, — прочла она. — Спенсер Сэмьюэл А., заведующий лабораторией видеозаписей. — Она вернула карточку на прежнее место. — Он пришел рассказать Гленденнингу, кого обнаружил на видеозаписи.

— Нур?

Сара обыскала оба тела, но больше ничего не нашла.

— Возможно, — проговорила она. — Теперь это уже не важно. Мы-то знаем, что это она. Куда она может направляться, Адам? Куда это Гленденнинг собирался поехать, такой разряженный?

Уголком глаза Чапел заметил блеснувшее золото. Где-то на кофейном столике. Он осторожно приподнял стакан для виски с содовой и вынул из-под него пригласительный билет. Посреди капелек влаги на нем сверкал орел с тисненого изображения президентской печати.

— В Белый дом, — ответил он. — К восьми часам вечера.

Уже через три секунды Сара держала в руке телефонную трубку. Чапел видел, как она набирает код Вашингтона, потом основной номер, затем еще четыре цифры и после короткой паузы еще две.

— Bonjour, Jean-Paul, c'est moi… oui, il est là… Monsieur l'Ambassadeur, il est à chez vous?. bien, écoutés… il me faut un smoking?.. — Она опустила трубку и обратилась к Чапелу: — Какой у тебя размер пиджака?

— Сороковой.

— Quarante long, — продолжила она. — T'as quelque chose pour moi… formidable… alors, trente minutes.

Когда она положила трубку, Чапел смотрел на нее широко раскрытыми глазами.

— Кто ты? — спросил он.

 

59

У него заняло пять минут, чтобы подняться на гребень самого высокого бархана в окрестностях лагеря. Глядя на север, Омар аль-Утайби принялся осматривать бескрайние волнистые просторы пустыни Руб-эль-Хали, занимающей южную треть Аравийского полуострова. Край песка, скал и встречающейся лишь местами скудной травы. Картина отчаяния. И все-таки ни один другой вид на земле не вызывал в его душе такого трепета, как этот.

Менее чем через двенадцать часов он начнет воплощать свой план в жизнь, и тогда он станет здесь хозяином.

— Шейх, — донесся до него мальчишеский крик, — совет ждет.

Аль-Утайби помахал рукой своему второму сыну от второй жены:

— Сейчас приду.

Бросив последний взгляд на барханы, он двинулся вниз, к походному лагерю, на время ставшему домом для его «правительства в изгнании». Это был скорее даже не лагерь, а небольшой городок, в котором била ключом жизнь. Всего в нем сейчас находилось восемьдесят четыре человека. Четырнадцать «ленд-крузеров». Семь жилых автоприцепов, приспособленных для езды по пустыне. Одиннадцать квадроциклов. Шестнадцать всепогодных палаток. И наконец, четырнадцать переносных генераторов, способных дать достаточно электричества, чтобы обеспечить функционирование современных средств связи и походной холодильной установки, а также пары кондиционеров марки «Либерт» для обслуживания самых важных серверов, мейнфреймов и лэптопов, которые жизненно необходимы для любой ведущей наступательные действия армии, хотя и требуют для работы комфортных условий и стабильной температуры пятнадцать градусов по Цельсию.

Омар аль-Утайби приказал разбить лагерь у основания огромного бархана с его подветренной стороны. Острый гребень его, как и вершины других барханов вокруг них, поднимался метров на двадцать пять или даже выше, создавая нечто вроде большой естественной чаши, в которой можно было укрыться не только от посторонних глаз, но даже от средств радиоэлектронной разведки. Огромная камуфляжная сеть площадью около восьмидесяти соток, в нити которой были вплетены новейшие отражающие композитные материалы, используемые в покрытии американских истребителей-невидимок «Стелс», созданных с применением технологии, снижающей их заметность в радиолокационном, инфракрасном и других областях спектра обнаружения, помогала природе справляться с этой своей задачей.

Аль-Утайби отвел в сторону полу палатки, в которой находились средства связи, и вошел в нее. Все, как один, десять присутствующих в ней человек разом встали, выражая внимание и почтительность. На всех были накрахмаленные дишдаши из тонкого белого хлопка и куфии в красную клетку: так в их стране следовало выглядеть представителям правящего класса. Кивком головы он пригласил всех сесть.

— Начнем заседание совета с того, что дадим слово представителю вооруженных сил, — объявил он. — Полковник Фарук, прошу вас.

Фарук, тридцатилетний служака, которого обходили чинами из-за его радикальных фундаменталистских взглядов, был коренаст и молчалив. По просьбе аль-Утайби он принялся перечислять меры, которые следует предпринять после скорой смерти начальника штаба и его заместителя, сопровождающих короля во время его четырехдневного государственного визита в Соединенные Штаты Америки. Нужно послать в Эр-Рияд и Джидду спецгруппу по приведению в исполнение смертных приговоров, которая покончит с членами верховного командования, оставшимися лояльными королю. Люди Фарука заменят их и организуют штурм королевского дворца. Будет объявлено военное положение, которое станет действовать до тех пор, пока Омар аль-Утайби не прибудет в столицу и его сторонники не предстанут в роли новых законных правителей страны. Свое сотрудничество Фарук оценил в сто миллионов долларов.

Сто миллионов долларов в Банке Эр-Рияда.

— Послушаем министра финансов, — сказал аль-Утайби.

— С тех пор как были заняты акции для последующей продажи, мировые рынки упали примерно на пять процентов. Если произвести учет активов на основе текущих рыночных цен, то мы видим, что образовавшаяся прибыль составляет семьдесят миллионов долларов. Авторизованные ваеры посланы всем нашим брокерам. В первый же день мы ожидаем падение на двадцать, а то и на тридцать пять процентов, преимущественно на неустойчивых азиатских биржах.

Всего потрачено шестьдесят миллионов.

Шестьдесят миллионов в Иорданский коммерческий банк.

Утайби слушал внимательно и в то же самое время пытался представить себе, какое опустошение произведет взрыв бомбы, какой нанесет ущерб.

Детонация даже небольшого ядерного устройства мощностью одна килотонна внутри резиденции президента уничтожит все здания на расстоянии двух кварталов. Этот взрыв, эквивалентный взрыву тысячи тонн тринитротолуола, превратит в пар и сам Белый дом, включая его западное крыло, и так называемое старое административное здание, и комплекс зданий Казначейства, — от всего этого останется кратер, имеющий в глубину более десяти метров и в поперечнике более шестидесяти метров. Все, находящиеся в этих зданиях, умрут смертью мгновенной и безболезненной, поскольку вспышка смертоносного гамма-излучения прекратит существование их тел — в буквальном смысле этого слова — еще раньше, чем электрический импульс успеет пройти по нервам до мозга от органов чувств. Распространяющаяся во все стороны ударная волна сровняет с землей здания Управления по делам ветеранов, Министерства торговли и Министерства внутренних дел, штаб-квартиру американского Красного Креста и все стоящие вокруг них дома. Возможно, силы взрыва хватит и на то, чтобы опрокинуть многотонную махину облицованного мрамором гранитного обелиска, известного как Монумент Вашингтона, хотя Омар на это не слишком надеялся, — по его мнению, это было бы даже слишком хорошо. По мере распространения взрывной волны поднимется ветер ужасающей силы, дующий со скоростью около сорока пяти метров в секунду, который должен вызвать страшные разрушения в радиусе более трех километров — и ощутимые в пределах восьми километров. Узкие коридоры в правительственных зданиях, расположенных в районе, известном как «Федеральный треугольник» и ограниченном пересечением трех основных магистралей Вашингтона, стали бы настоящей «зоной смерти»: кусочки металла, бетона и стекла пронеслись бы по ним с почти сверхзвуковой скоростью. Возникшее при взрыве сильное тепловое излучение расплавило бы асфальт на улицах еще раньше, чем по ним пронесся бы огненный вихрь. Они воспламенились бы, и невероятной мощи пожар пожрал бы все, что попалось бы ему на пути. Ураганный ветер устремил бы вверх грибовидное облако, которое врастет в ночное небо на добрых полтора километра.

И если американская демократия продолжит свое шествие, едва ли сбившись при этом со строевого шага, смерть короля, его министров, а также командующего вооруженными силами приведет нефтеносную родину аль-Утайби в состояние паралича, очнувшись от которого та окажется под управлением нового руководства, куда более заслуживающего возглавлять ее, нежели прежнее. И наконец, последней каплей, которая перевесит чашу общественного мнения, заставив его склониться в пользу «Хиджры», станет участие в этой организации нескольких принцев, принадлежащих к царствующему дому Саудитов.

Но при всей его поддержке идей возврата к фундаментальным ценностям Корана, Габриэль не порвет напрочь отношения с американцами. Он уж начинал понимать, что его прежние планы вернуть Аравию к ее ваххабитским корням могут оказаться недальновидными. Он лишь ограничит распространение «гнили». Работникам нефтепромыслов запретят посещать большие города. Американские войска выведут из страны. Однако же он сумеет обращаться с пряником не менее искусно, чем с кнутом. Он порвет отношения с ОПЕК. Снизит цены. Повысит объем добываемой нефти вдвое. Никто не посмеет встать на пути у такого гаранта экономического роста, как он. Соединенные Штаты постараются признать новый режим как можно скорее. И тогда появится возможность предъявить миру новый царствующий дом — семью аль-Утайби.

— Министр образования, — произнес Омар, незаметно взглянув при этом на свои золотые наручные часы швейцарской фирмы «Пьяжэ».

 

60

Гости парами проходили через парадную дверь Белого дома, мужчины в смокингах и дамы в вечерних туалетах. Войдя, они предъявляли свои пригласительные билеты официальному секретарю по протокольным вопросам, которая, в свою очередь, зачитывала стоящие в них имена одному из моложавых, приятных на вид агентов, приписанных к персоналу Белого дома. Агент сверял имена со списком приглашенных и одобрительным кивком приглашал их в фойе. Повышенные меры безопасности требовали, чтобы все дамские сумочки пропускались через металлоискатель, изящно замаскированный под старинный комод. Детекторы паров взрывчатых веществ, рассчитанные на то, чтобы обнаруживать следы обычной взрывчатки, и датчики радиации тоже были скрыты от посторонних глаз.

Майкл Фицджеральд стоял поодаль от проходящих гостей. Для большинства из них посещение званого ужина в Белом доме представляло венец жизненных мечтаний. Поэтому мероприятию следовало выглядеть изысканным и работникам службы безопасности, хотя их сегодня и дежурило больше, чем обычно, надлежало держаться как можно более незаметно.

— Эй, Фиц, — раздался голос в его наушниках. — Та француженка здесь. Черное платье, белый жакет, жемчужное ожерелье. Она милашка.

— Пришла с Гленденнингом?

— Пока я его не вижу.

— Задержи ее, — велел Фицджеральд. — Я сейчас подойду.

Фицджеральд вышел из своего укромного уголка и приблизился к появившейся Клэр Шарис. Яркая штучка, подумалось ему. Эти сверкающие карие глаза могут соблазнить самого преданного мужа и увести от любой жены. Однако его больше интересовало отсутствие Гленденнинга. Изобразив на лице дежурную улыбку дипломата, он взял красавицу под руку:

— Простите меня, мисс Шарис, но не согласитесь ли вы пройти вместе со мной?

Она приветствовала его широкой ответной улыбкой:

— Разумеется.

— Вас ведь пригласил адмирал Гленденнинг?

— Боюсь, Глена задержали. Работа.

— Он скоро прибудет?

— По правде сказать, не знаю. Дело касается каких-то парижских террористов. Одного из его людей там арестовали.

То, как она произнесла слово «террористов», резануло его слух. Ее чересчур сильный французский акцент был явно неприятен для ушей Фицджеральда. Ему подумалось, что она намеренно утрирует недостатки своего произношения, чтобы досадить собеседнику.

Он проводил ее до дверей, через которые гости попадали к лифтам, поднимающим их наверх, в парадные апартаменты. Группа гостей устроила затор у контрольно-пропускного пункта. Дамы жизнерадостно предъявляли для досмотра сумочки, а потом подставляли свои тела, чтобы охранники провели по ним металлоискателями. Сперва он хотел провести Клэр мимо них и где-нибудь посадить, чтобы она спокойно дожидалась приезда Гленденнинга, но вдруг вспомнил, что она больна и ее лечат радиоизотопами. Его заместитель поговорил с ее доктором в Женеве и подтвердил, что ей действительно прописан соответствующий курс. Метастрон. Доксорубицин. Циклофосфамид. Она представляла собой ходячий радиоактивный коктейль. В тот момент, когда эта гостья окажется у одного из встроенных в стену радиационных датчиков, сирена тревожной сигнализации может начать завывать, словно ирландское приведение банши, стенания которого под окнами домов предвещают, по старинным поверьям, смерть кого-то из обитателей. Нет, подумал Фицджеральд, этим путем он ее не поведет. Нечего устраивать тут спектакль.

Безопаснее вернуться и провести ее наверх по обычной лестнице. Он лучше проверит ее сам.

— Вы не возражаете, если я позвоню, чтобы узнать, выехал ли адмирал? — спросил он.

— Пожалуйста. — И она продиктовала номер служебного телефона Гленденнинга в ЦРУ. — Если проблема в этом, я не возражаю против того, чтобы побыть с вами, пока он не появится. По правде сказать, я не большая любительница великосветских приемов. Это Глен настоял. Можно, я присяду, пока вы звоните?

— Конечно, мэм. — Фицджеральд поймал себя на том, что чуть было не назвал ее «мадам», и подвел гостью к ведущей на второй этаж пустынной главной лестнице, к группе стульев в стиле эпохи Людовика XV, стоящих на нижней площадке. — Пожалуйста, прошу вас… Будьте осторожней, не оступитесь. Здесь ковер немного сбился…

Но было уже поздно. Едва он произнес эти слова, как ее высокий каблук зацепился за складку ковра. Фицджеральд на какой-то миг опоздал ее поддержать и оказался практически безучастным свидетелем того, как ее нога подвернулась и она упала на одно колено, испустив жалобный крик.

— Мисс Шарис, прошу вас, позвольте… — И тут он увидел то, что заставило его принять решение немедленно увести ее в какой-нибудь укромный уголок. Парик. — Простите, мэм.

Она держалась за подвернувшуюся лодыжку, и улыбка ее становилась все более напряженной, а щеки все более бледными.

— Извините меня, — проговорила она, оцепенев. — Я в последнее время что-то стала такой неуклюжей…

Боже, пронеслось в голове у Фицджеральда, ну как сказать больной даме, что ее парик вот-вот свалится?

— Мэм, простите, что я вам это говорю, но ваши волосы… они, э-э-э…

Женщина вскинула руки к голове. Потрясенный, он видел, как ее взгляд устремился в вестибюль, где толпились другие гости, перескакивая с одного лица на другое в ожидании невежливых проявлений их любопытства. Она попыталась встать, но снова упала. Он услышал сердитое сопение и подумал: Нет уж, только не в мое дежурство. Ему вовсе не хотелось, чтобы эта новоявленная миссис Херш начала громко рыдать и вопить у главной лестницы Белого дома в присутствии полусотни главных лиц страны, считающих этот вечер венцом своей карьеры.

Он осторожно взял ее под руку, помог подняться на ноги, затем провел мимо цепочки преграждающих вход охранников, за красный бархатный канат ограждения, натянутый позади них, и сопроводил наверх, в туалет, расположенный рядом с Голубой комнатой, которым обычно пользовался Сам. Когда она вышла оттуда несколькими минутами позже, Фицджеральд успел совершенно забыть о том, что намеревался звонить адмиралу Гленденнингу. Теперь он считал, что цепляться к этой женщине вообще не стоило. Ведь она работает во Всемирной организации здравоохранения. Благодетель человечества. Ну а Гленденнинг? Шутка сказать, награжден медалью Почета. Как-никак, высшая награда США. Практически национальный герой.

— Отдыхайте и развлекайтесь, мэм, — проговорил Фицджеральд, подводя ее к группе гостей, наслаждающихся коктейлями и музыкой играющего в Голубой комнате военно-морского оркестра в ожидании того, когда все усядутся за стол. — Если вам что-то понадобится, просто спросите меня. Майкл Фицджеральд, к вашим услугам. Здешние ребята все меня знают.

— Вы очень добры, мистер Фицджеральд.

Фицджеральд продолжал наблюдать за ней, пока она не смешалась с толпой. Быстро оправилась, подумалось ему. Даже не прихрамывает.

 

61

Белый дом сиял светлым нарядным пятном на фоне темно-оранжевых сумерек. Огни подсветки освещали пространство под массивным портиком, а установленные на лужайке прожекторы освещали, сверх того, и весь его главный фасад. Здание имело вид настолько представительный, насколько могла позволить себе американская демократия.

— И давно? — спросил Чапел, когда они с Сарой проходили мимо расположенной напротив Белого дома церкви Святого Иоанна, или «церкви президентов».

На другой стороне улицы непрерывный поток элегантно одетых мужчин и женщин вливался со стороны Пенсильвания-авеню в кованые железные ворота и двигался вдоль по широкой изогнутой подъездной аллее по направлению к скромным дверям, служащим входом в президентскую резиденцию.

— Какая разница? — спросила Сара, но, увидев, как он поджал губы, а в его глазах сверкнула обида, добавила: — С самого начала. Я не имею привычки менять коней на переправе.

— Но ведь они же наши союзники.

— Союзники существуют на случай войны. А в мирное время каждый сам за себя. Национальные интересы превыше всего. Никуда от этого не денешься. Каждая страна должна сама о себе заботиться. В частности, Америка следует этой политике больше, чем кто-либо другой. Почему вы всегда так уверены, что все, что хорошо для вас, хорошо и для всех остальных? Франция в наше время — единственная страна, которая пытается жить своим умом. Боже мой, ты только взгляни на Британию. Сто лет назад мы правили морями. А сейчас даже не можем осмелиться послать за пределы наших границ ни одного солдата без особого разрешения США. У нас-де с ними «особые отношения», и ради них мы готовы на все. Адмирал Нельсон, должно быть, переворачивается в гробу.

— Неужели ты и вправду так думаешь?

— А почему нет? Я, если можно так выразиться, проголосовала ногами.

— Но что тебя заставило?

Сара остановилась и ответила ему с высокомерной усмешкой:

— Ты считаешь, что-то должно было меня подтолкнуть?

Но Чапела оказалось нелегко сбить с толку. С него было довольно. Ему надоело, что она никогда не отвечает прямо, а вечно ходит вокруг да около. Ему надоели ее вежливое молчание и стремление умело уйти от ответа.

— Да, считаю, — с горячностью ответил он. — Дочь британского генерала не переметнется на другую сторону лишь оттого, что там вкуснее кормят.

Сара пожала плечами, но не оставила своего вызывающе дерзкого тона:

— Ты и сам мог бы догадаться. Все дело в папе.

— Что с ним случилось?

— Они его бросили. Оставили умирать. Почти как солдата на поле боя. Знаешь, я сидела у его постели, наблюдая, как его съедает рак, держала за руку и видела, как он с каждым днем становится все слабее и слабее. И что для него сделала армия? Его положили в палате с десятком таких же, как он, и не захотели использовать никаких экспериментальных лекарств, на которые я указывала, в том числе гливек, который, как выяснилось лет через пять, помогает в восьмидесяти случаях из ста… просто потому, что лекарства были слишком дороги либо не прошли всех необходимых клинических испытаний. — Сара уперла руки в бока, щеки от злости пошли пятнами. — Они так ничего и не сделали для человека, который отдал своей стране сорок пять лет жизни. Это сильно испортило мне настроение, и как раз в нужное время.

— И в нужном месте? Кажется, ты тогда была студенткой в Сорбонне?

— Оказывается, ты слушал меня достаточно внимательно.

Еще б он ее не слушал! Из всего сказанного ею он не забыл ни единого слова.

— Меня нашел Гадбуа. Спросил, не захочу ли я помочь. Я спросила — чем? Он ответил, что, по его мнению, МИ-шесть может пожелать познакомиться со мной поближе. Предложил мне принять их предложение. А потом смотреть во все глаза и слушать, навострив уши. Я согласилась… Вообще-то, все французское мне всегда нравилось, — добавила она легким, игривым тоном.

Но Чапел находился не в том настроении, чтобы одобрить подобную непредсказуемость ее настроения.

— Но ты же шпионила, — сказал он, имея в виду традиционное значение этого слова. — Предавала. Шла против нас, хороших парней. Была одной из тех, кого на рассвете ставят к стене и расстреливают.

— Я всего лишь двойной агент, Адам, — произнесла она холодным тоном. — Просто двойной агент. Я не причиняю вреда моей старушке Англии. Я всего-навсего помогаю Франции чем могу. И если в один прекрасный день выяснится, что я еще кому-то смогу помочь, то сделаю это. Не бойся, у меня хватит на это мужества.

Чапел не нашел что ответить.

— Думаешь, я смогла бы заявиться со всем этим к моему начальнику в МИ-шесть? — проговорила Сара уверенным голосом, и его покоробило то, что ей пришло в голову еще что-то ему объяснять. — Да он тут же бросился бы названивать Гленденнингу: «Эй, Глен, как там насчет того, что ты сливаешь секретную информацию французским полицейским? Я говорил Саре, что это чушь, но ты же ведь знаешь эту девчонку: если она вобьет себе в голову какую-нибудь ерунду, с ней ничего не поделаешь. И да, вот еще что: она тут упомянула, будто ты велел арестовать одного из твоих агентов и даже не захотел его выслушать. И еще позаботился, чтобы французы его как следует отколошматили…» Единственное, к чему бы это привело, так это к тому, что мы оказались бы лежащими на полу вместо самого Гленденнинга и бедного мистера Спенсера. Так что сейчас ты должен благодарить Бога, что французы не доверяют американцам безоглядно.

Сара сжала губы, и по всему ее телу пробежала крупная дрожь. Она прикрыла глаза, и Чапел ощутил ее стыд, хотя и не мог догадаться, что именно смущало ее: то ли ее поступки, то ли необходимость ему в них признаться. На ее губах промелькнула улыбка, и следующие несколько секунд она провела, поправляя ему галстук-бабочку и смахивая пару соринок с отворотов его смокинга.

— Между прочим, — произнесла она наконец, — ты выглядишь просто шикарно для человека, который за последние четыре дня спал по пять часов в сутки, а потом подвергся «допросу с пристрастием». — Наклонившись, она быстро поцеловала его в щеку. — Прости меня за это. Генерал Гадбуа должен был сам убедиться, что я сказала ему правду.

— Так он и тебе не слишком доверяет?

— Дорогой мой, — проникновенно сказала она, беря его за руку, — ну кто же полностью доверяет двойному агенту?

Чапел понял, что упрек относится к нему, а не к генералу Гадбуа.

Он смотрел на нее, эту новую Сару, свою сказочную принцессу, одетую в бальный наряд. На ней было черное сатиновое платье, облегающее грудь и ниспадающее к коленям. Волосы были собраны и заколоты в высокую прическу. Во французском посольстве один из ее безымянных коллег предложил ей стилет из пластикового композитного материала, который можно использовать в качестве аксессуара — заколки, удерживающей на месте ее элегантный пук волос, наращенных при помощи шиньона: его не заметил бы ни один металлоискатель. Но Сара отвергла его с загадочной улыбкой, словно говорящей, что оружие ей ни к чему. Она была способна справиться с врагом голыми руками. Вечерний макияж и подводка для глаз усиливали их бездонную глубину. Если бы кто встретился с ней взглядом, у него захватило бы дух.

Глядя на нее, он испытал приступ отчаяния. Она явно была из другой лиги. Собственно, ей оказался бы под стать совершенно другой мужчина.

Вынув из кармана пригласительные билеты, Чапел подал Саре руку, после чего они пересекли Пенсильвания-авеню и присоединились к потоку гостей, шествующих по подъездной аллее мимо кордона агентов Секретной службы по направлению к ярко освещенному портику, где оба кивнули морским пехотинцам, стоящим по сторонам входной двери.

— Достопочтенный мистер Доминик Вильфор и миссис Вильфор, — объявила белокурая женщина в белом платье, принявшая их пригласительные билеты. Настоящий Вильфор служил во французском посольстве вторым секретарем. — Мы так рады видеть вас.

— Это приглашение — честь для нас, — произнесла Сара с истинно галльским очарованием, которым не забыла приправить свои слова.

Приблизился агент Секретной службы и спросил Сару, есть ли у нее сумочка. Сара ответила отрицательно, и агент направил их к лифту, которому предстояло поднять их в Голубую комнату, где, как он им сообщил, оставшийся до начала ужина час, во время которого гостям предлагаются коктейли и закуски, подходил к концу. Наверху толпа стала уже по-настоящему густой. Везде царило веселье, атмосфера была приподнятая, праздничная, всюду раздавались радостные, звонкие голоса. Чапел узнал среди гостей государственного секретаря, председателя Объединенного комитета начальников штабов, министра юстиции и генерального прокурора. Прием проводился действительно по высшему разряду. Оркестр ВМС исполнял одну из песен Фрэнка Синатры.

— Она здесь будет одна, — сказала Сара. — И бомба должна находиться у нее на теле.

— Как эта штука должна выглядеть?

— Нечто маленькое. Восемь дюймов в длину, четыре в ширину. Впрочем, это устройство может оказаться и не на виду. Давай разделимся. Если почуешь или заметишь что-то подозрительное, скорее всего, это оно и есть.

Сара исчезла в толпе, оставив Чапела одного. На столе, стоящем в дальнем углу, были сервированы напитки. Среди приглашенных сновали официанты в ливреях и принимали заказы. Чапел был удивлен тем, насколько знакомо все это выглядело. Практически как на вечеринке в отеле «Времена года». Его взгляд перескакивал с одного лица на другое, производя оценку, но не задерживаясь. По-видимому, ему следовало исключить из числа подозреваемых всех светловолосых и просто седых дам старше пятидесяти? И всех негритянок? И всех азиаток? Ужин давали в честь короля Саудовской Аравии, так что практически каждая вторая гостья хотя бы отчасти напоминала ту, которую он искал, — женщину с ближневосточной внешностью.

Лакей заметил, что у него в руках ничего нет, и спросил, чего бы ему хотелось.

— Воды, — ответил Чапел, но, вспомнив о том, что Сара называла прикрытием, тут же переменил заказ на «Джек Дэниэлс» с имбирным ситро. Именно сейчас ему не помешало бы выпить нечто, способное придать храбрости.

Оркестр перестал играть. По толпе пробежал затихающий шепот. Двери, на которые Чапел сперва не обратил внимания, широко распахнулись. Представительный седовласый мужчина громогласно объявил:

— Леди и джентльмены, президент Соединенных Штатов Америки и его королевское величество, король Саудовской Аравии.

Вошли двое, углубленные в живой разговор. Первая леди шла позади с одной из старших жен короля. За ними шагала королевская свита, человек десять, одетые, как и сам монарх, в традиционный аравийский наряд — дишдаши и куфии. У всех были традиционные для мужчин усы и бородки.

Ну, вот и все в сборе, нервно подумал Чапел. Теперь самое время. Если кто на такое решился, то пора сделать это теперь же, пока кровь стучит в висках и еще не одолели сомнения.

Ладони его вспотели от беспокойства, кровь прилила к щекам. Он поискал глазами Сару — и не нашел. Тогда он стал осторожно протискиваться к самому краю толпы. Гости теперь выстроились вокруг президента и короля полумесяцем. Те разделились и двинулись от центра к краям, выполняя дипломатический ритуал приветствий.

Чапел уже успел выработать для себя определенный стандартный порядок осмотра приглашенных на ужин дам. Начиная с туфель, он продвигался все дальше, по направлению к голове. Американских производителей обуви здесь практически не имелось. Решительно преобладали фирмы «Бланик», «Феррагамо» и «Шанель». Рядом с ним находилась рыжеволосая ирландка. Сразу за ней стоял командующий корпусом морской пехоты. Этих двоих во внимание можно было не принимать. Какая-то круглолицая арабка с неимоверным обожанием глядела на президента, улыбаясь все шире и шире и столь явно источая верноподданнические чувства, что Чапел отмел и ее. После нее шла стройная жгучая брюнетка в черном бальном платье из гофрированной материи и, если только ее бриллианты являлись настоящими, с поясом ценой в миллион долларов. Явно чей-то щедрый подарок, подумал Чапел.

Король приближался к ним, по пути пожимая руки всем гостям, и при этом явно скучал. Чапел вновь посмотрел на стройную женщину. Она словно застыла на месте, впившись глазами в короля. Чапел внимательно оглядел ее. На ней были низкие бальные туфли с белыми носами. Слишком низкие каблуки для вечернего туалета. На одном он заметил пятнышко, очень похожее на капельку крови. Чапел сделал шаг по направлению к ней. Теперь он мог лучше видеть ее глаза. В них застыл все тот же устремленный на короля решительный взгляд. Это был взгляд Талила — таинственный, потусторонний взгляд человека, чья душа уже больше не здесь. Ее охватил трепет. Он заметил, что руки у нее лежат на пряжке пояса, причем пальцы касаются обоих ее концов.

Нечто маленькое, так сказала ему Сара. Восемь дюймов в длину, четыре в ширину.

Он стал подбираться к женщине, размышляя о том, как ее сподручнее схватить: повалив на пол или заломив руки за спину. Между тем настала ее очередь приветствовать короля. Она сделала шаг вперед, вцепившись в свой пояс. Но едва Чапел собрался оттолкнуть командующего корпусом морской пехоты, чтобы ринуться к ней, как сзади послышался грохот фарфоровой вазы, разбившейся о деревянный пол. Все, как один, гости повернули голову, пытаясь разглядеть, что происходит. Чапел, встав на цыпочки, дотянулся до террористки. Всего на одну секунду, если не меньше, он отвел от нее взгляд и скорее почувствовал, чем на самом деле заметил Сару. Послышался шелест черного шелка, и он увидел краешком глаза ее тень. Затем раздался звук еще одного удара, на сей раз более тихого и глухого, но столь же отчетливого, словно хруст сломанной веточки. И вот Сара уже поддерживает ту женщину, обхватив ее руками, а король, обойдя их, уже приветствует следующих гостей — как ни в чем не бывало, словно падающие в его присутствии в обморок женщины представляли для него не слишком большую диковинку.

Тогда все случилось очень быстро: знакомый Чапелу мир вдруг разом перестал существовать, став совершенно другим, и потому лишь много позднее, когда Адам остался один, он сумел восстановить происшедшее у себя в голове, будто просмотрев, как магнитофонную запись, и расставив события в том порядке, в котором они действительно разворачивались. Накатилась волна агентов Секретной службы, появившихся, как они это умеют делать, словно ниоткуда. Чапел пытался прийти на помощь, но Сара одним движением глаз остановила его. Террористка была мертва. Никакая голова живой женщины не могла бы свисать под таким неестественным углом. Капелька крови выкатилась из уголка ее рта, но один из агентов отер ее прежде, чем та успела упасть на ковер.

А затем все ушли. Сару, все еще поддерживающую ту женщину, пятеро агентов заботливо препроводили за дверь.

Президент проводил короля в столовую. Толпа последовала за ними. Через минуту Голубая комната стала пуста. Чапел подождал, не произойдет ли что-то еще, хотя сам не знал, что именно. Все вели себя так, словно ничего не случилось, и он понимал, что, собственно, так и было. В газеты не просочится ни одного упоминания об имевших место событиях. Никакая «Хиджра» не крала никакой бомбы ни из какой израильской лаборатории. Да и что такое сама «Хиджра»? Всего лишь еще одно кое-как организованное и плохо финансируемое сборище чокнутых, которые захотели, чтобы мировое устройство пришло в соответствие с их дурацкими запросами, ни больше ни меньше! Габриэль все еще обретался где-то в бегах, однако никакая угроза от него уже не исходила. В разведке теперь знали его имя, им даже удалось раздобыть несколько его фотографий. Сотрудничество его сына оказалось достаточно полным, чтобы воссоздать целостную картину его деятельности. Саудовская монархия оставалась так же стабильна (или нестабильна), как и всегда.

Чапел подождал, пока подавали обед, не вернется ли Сара, затем попросил разрешения переговорить с тем дежурным агентом, высоким седовласым человеком с красным лицом пьющего человека, который, как он видел, выводил Сару из Голубой комнаты. Это невозможно, — ответили ему. Может быть, джентльмен пройдет за стол и насладится обедом? Шеф-повар приготовил прекрасные блюда: картофельные галеты, жаркое из молодого специально откормленного голубя, тыквенное пюре. А на десерт по просьбе короля — сандэ с горячим ирисом. Десерт приготовлен из ванильного мороженого, горячего шоколадного соуса, взбитых сливок, дробленых орехов и мараскиновой коктейльной вишни. Король, как потихоньку шепнули Адаму, также попросил налить ему водки в стакан для воды. Если джентльмен пожелает, он может заказать то же самое.

Чапел ждал снаружи Белого дома, пока оттуда не вышли последние гости.

В конце концов, они это сделали. Они с Сарой вместе разрушили план Марка Габриэля. Они помешали «Хиджре». Но почему же он чувствовал себя таким опустошенным? Он медленно пошел по притихшим улицам к их машине. Та стояла припаркованной в том самом месте, где он ее и оставил, но тут он вспомнил, что ключи остались у Сары. Он оглянулся по сторонам, обшаривая взглядом улицу. Высматривая. Сомневаясь. Надеясь. Завидев какого-то прохожего, он даже привстал на цыпочки. Но это был всего лишь бездомный с одеялом на плечах. Тогда он понял, что Сара не придет и он больше никогда ее не увидит.

Но он все равно останется здесь… Устремив взгляд к Белому дому, он продолжал стоять рядом с машиной до тех пор, пока огни подсветки не потускнели и ночь не укрыла президентскую резиденцию своим сотканным из теней плащом, а колокол не пробил полночь.

 

62

Мягкий, ровный ветер дул над песком, гоня по его поверхности тонкие шишковатые веточки засохшей акации, и робко пел заунывную песню, в которой слышалось предвестье надвигающейся бури. Омар аль-Утайби обмотал лицо полой куфии, закрыв ею рот и нос, и прошел последние несколько шагов, остающиеся до гребня бархана. Небо еще оставалось темным искрящимся покрывалом, усыпанным звездами. Он посмотрел на восток и увидел, что горизонт уже освещен первыми лучами поднимающегося солнца. Коса смерти рассекла мир на две половины. Начинался новый день. Он содрогнулся при мысли о разыгравшейся драме.

Аль-Утайби не спал всю ночь. Телеэкраны, показывающие передачи новостных каналов Си-эн-эн, «Аль-Джазира» и Би-би-си, все еще горели в штабной палатке. До сих пор ни один из них не передал ожидаемых ими новостей, равно как и полдюжины радиостанций, которые тоже хранили молчание о нападении, которому подверглась американская столица.

В Вашингтоне теперь было девять часов вечера, и Нур уже должна была выполнить свою миссию. Инструкции, данные ей, были точны. Ей предстояло подождать, пока этот мошенник Саудит не приедет в Белый дом, а затем взорвать бомбу. Если по какой-то причине ей не удастся проникнуть внутрь здания и возникнет угроза ареста, она должна была немедленно покончить с собой. При любых прочих обстоятельствах ей следовало подобраться как можно ближе к Белому дому и привести свое оружие в действие.

Нур позвонила двумя часами раньше, и тогда ее настроение показалось ему ликующим. Гленденнинг был мертв. Она направлялась в Белый дом и не предвидела никаких трудностей. Прощаясь, она пожелала ему жить безбедно и родить еще много детей, а также добавила, что надеется увидеть его в другом, лучшем мире. Вопрос о том, что она способна передумать, попросту не стоял. Он даже не решатся представить себе, что могло случиться.

Прикрыв глаза, аль-Утайби вознес беззвучную молитву о своей самой младшей сестре. Едва он закончил, зазвонил телефон.

— Нур, — вскричал он, узнав на дисплее телефона ее номер, — что произошло? Все новостные агентства словно воды в рот набрали.

— Нур мертва, — произнес бесстрастный женский голос с английским выговором.

— Кто это?

— Бомба у нас. Ваш план провалился.

— Чего вам нужно?

— Считай, прозвонил будильник. Просыпайся, Омар аль-Утайби. Пора в ад.

Аль-Утайби отчаянно пытался выключить телефон. Но не мог. Где-то высоко в небе спутник, через который проходил сигнал, намеренно создавал помеху на его частоте. Поздно. Ему была известна эта технология. Они успели засечь его координаты. Судьба его решена.

Бросив телефон, он повернулся и бросился бежать вниз по бархану. Но не успел он преодолеть и ста метров, как над ним уже блеснула серебристая полоска крылатой ракеты и вслед ему ринулось черно-оранжевое пламя.

Лучи солнца, подумал он, отразившиеся от известняковой скалы.