Тяжелые вирджинские сумерки обрушили свой бархатный молот на Гленденнинга, едва он, пригнув голову, ступил из самолета на трап. Было только начало девятого. Вдали, над армией дубов с переплетенными ветвями и почетным караулом из плакучих ив, солнце отступало за горизонт. Самолет стоял у самого конца взлетно-посадочной полосы Международного аэропорта Далласа. Когда рев очередного улетающего самолета растаял вдали, лягушки вновь вплели довольное бойкое кваканье в монотонную песню одинокой цикады.

Алан Холси ждал у трапа:

— С возвращением, Оуэн. Как вы себя чувствуете?

— Путешествия становятся длиннее, а дни короче. Если это слишком витиевато, выражусь иначе: дерьмово.

Холси повел Гленденнинга к автомобилю и распахнул перед ним заднюю дверцу.

— Могу представить. В штабном кабинете для вас накрыт ужин. Сейчас там Сайкс из ФБР — хочет взглянуть на доставленный вещдок.

— Если стейк, то пусть хорошенько прожарят, — сказал Гленденнинг. — Проклятые лягушатники подали мне на ланч антрекот, который, ей-богу, был еще живой, аж подрагивал. Они называют его «блё», синий то бишь, и презирают всех, кто не признает, что после беарнского соуса, изобретенного Эскофье, человечество ничего лучшего не придумало.

— Как насчет куриного стейка по-деревенски, с тушеной морковью и картофельным пюре?

— Если к этому полагается добрая чашка кофе, то отлично.

— Чашка? Да хоть ведро! Моя кофеварка «Мистер Кофе» к вашим услугам.

— Какой кофе? Надеюсь, «Максвелл Хаус»?

— Или ничего, или самое лучшее.

В первый раз за сегодняшний день Гленденнинг усмехнулся.

— Теперь я понимаю, зачем надо было забирать у Казначейства ЦОЗСТ.

Поездка в Лэнгли заняла пятнадцать минут. Пройдя досмотр, Гленденнинг и Холси поднялись на служебном лифте на шестой этаж и прошли прямо в штабной кабинет в конце восточного крыла. На столе лежали сервировочные коврики с салфетками и серебряными столовыми приборами. На буфете серебряные подносы. За столом сидел человек и кусочком хлеба подбирал с тарелки остатки пюре. Увидев вошедших, он вскочил с кресла и вытер рот рукавом.

— Привет, Глен, — поздоровался Шелдон Сайкс, приветствуя коллегу. — Не знал, когда ты приедешь, поэтому похозяйничал тут.

Наполовину ученый, наполовину чиновник, этот фэбээровец был техническим посредником между ФБР и ЦРУ. Видеть его постоянно улыбающуюся физиономию Гленденнингу не очень хотелось.

— Ничего страшного, — ответил Гленденнинг. Хотя он и не подал виду, беспардонность этого типа его покоробила. — Тем более что тебе надо поторапливаться. Я вот что привез. — Открыв чемоданчик, он достал компакт-диск и объяснил, что это копия видеозаписи, найденной в квартире Мохаммеда аль-Талила. — Предположительно в самом конце эти весельчаки случайно запечатлели лицо еще одного человека, находившегося в комнате. Возможно, сообщника. Когда говорящий подойдет к камере, посмотри на его солнечные очки. Мы практически уверены, что в них отражается кто-то, при сем присутствовавший. Увеличивай изображение, колдуй как хочешь, но скажи мне, кто это или что это.

Сайкс протянул руку, но Гленденнинг еще на пару секунд задержал диск в руке:

— Это сверхсрочно и сверхсекретно. Ты лично отвечаешь за тех, кто будет иметь к нему доступ. Ни слова из этой записи не должно просочиться наружу.

— Так точно, сэр.

— И еще вот что, Сайкс. Нехорошо заставлять президента ждать.

Когда Сайкс, накинув плащ, выбежал из штабного кабинета, Гленденнинг задумался над тем, каким чудом этот человек оказался в Лэнгли. Давно прошли те времена, когда два агентства работали рука об руку. После выводов сенатского комитета Черча, который в середине семидесятых годов расследовал случаи превышения Федеральным бюро своих полномочий, после бесконечных скандальных провокаций со стороны ЦРУ за пределами Соединенных Штатов — после всего этого были приняты законы, удерживающие эти две организации на уровне номинального сотрудничества. ФБР занималось внутренними проблемами, ЦРУ — внешними. И вместе, как говорится, им не сойтись. Патриотический акт все изменил, и с созданием Департамента безопасности США стало казаться, что их сотрудничество может получить новый импульс в рамках некой единой структуры, агентства внутренней разведки наподобие британской МИ-5.

Холси присел на край стола:

— Вы долго здесь пробудете?

— Час или около того. Завтра утром у меня встреча с шишками из сенатского банковского комитета. Добрый сенатор Лич хочет, видишь ли, урезать наш бюджет в обмен на одноразовые вливания в виде госфинансирования отдельных проектов, о чем нам в последнее время постоянно талдычат его благодетели-банкиры. Ха! Старика удар может хватить, когда он узнает, во сколько нам обходится операция «Кровавые деньги».

— Насчет сократить, это он серьезно?

— Серьезно? Да он хочет наш бюджет ополовинить! Говорит, эти деньги лучше отдать действующей армии. Пентагон или Департамент безопасности его и иже с ним более чем устраивает. А вот все, что мы делаем, им явно не по нутру. Вопят про конфиденциальность вкладов, про избыточный надзор. Права их клиентов нарушаются! Да плевать они хотели на права своих клиентов. Просто не хотят раскошеливаться — мы требуем от них отчетности по вкладам, отчетов о подозрительной деятельности, а для них это дополнительные расходы, вот и все. Не желают согласиться с тем, что вычислять плохих парней не только наше дело, но и их тоже.

— Вы их там приструните. Скажите, чтобы оставили наш бюджет в покое. Если «Хиджра» станет для всех геморроем, а я чую, что может стать, то важным банкирам старины Лича это обойдется гораздо дороже. — Холси пошел к выходу, но задержался в дверях. — Слушайте, Глен, не возражаете, если я кое-что спрошу? Ну, так, без протокола.

— Валяй.

— Что за ерунда все-таки там произошла?

Гленденнинг взглянул на него с беспокойством:

— Пока не знаю. На поверхности дело выглядит так, будто французы промахнулись и предприняли кавалерийский наскок, вместо того чтобы подождать, когда мышеловка захлопнется. Только есть одна неувязка…

— Какая?

— Непонятно, почему у Талила не нашли деньги.

Если подозрения Гленденнинга и передались Холси, то виду он не подал:

— М-да, ушлые черти засели в этой «Хиджре».

Заместитель директора ЦРУ по оперативной работе чувствовал себя так, будто плывет по течению, и в то же время ему было как-то не по себе. Его взгляд блуждал по кабинету, ни на чем не задерживаясь дольше секунды.

— Может быть, — ответил он, — а может, все гораздо серьезнее.

Наконец дома, в тепле, уютно устроившись у себя в кабинете и уже со вторым бокалом бренди, Оуэн Гленденнинг снял трубку телефона и набрал номер в Женеве. Его мысли занимали не Адам Чапел, не Сара Черчилль и не кто-то еще из группы «Кровавые деньги», разыскивающей боевиков «Хиджры». Был час ночи. Личное время.

— Алло, — ответил красивый женский голос.

— Доброе утро, любимая. Надеюсь, не разбудил тебя?

— Глен… Ты уже вернулся? Я же просила тебя не звонить. Это слишком опасно. Давай не сейчас.

— Да гори оно все белым пламенем, Клэр! Если юристы Мегги хотят прослушивать мой телефон, пусть слушают. Что нового они откроют?

— Но у тебя же скоро суд. И этот звонок может все усложнить.

— Вряд ли. Она и так уже получает все мои деньги, по крайней мере те, до которых сумела добраться. Я решил, пусть подавится. Если президент не захочет меня понять, что ж, подам заявление об отставке.

Гленденнинг прикрыл глаза, и образ Клэр Шарис проник ему в душу и согрел тело так, как не согрело бы никакое количество бренди. Она была француженка, миниатюрная брюнетка тридцати пяти лет, с гибкой фигуркой танцовщицы, черными глазами и саркастической улыбкой. Упрямая как осел, ругаться умела, как заправский морской пехотинец. Она вязала ему шерстяные свитеры, которые всякий раз получались слишком большими, и готовила ему деликатесы, которых хватило бы на целую армию. «Покушай, малыш», — уговаривала она его по-французски, придвинув поближе стул и наблюдая с видом обожающей матери, как он ест. Однажды Гленденнинг поинтересовался, зачем такой красивой девушке, как она, такая кляча, как он. Она буквально вставала на дыбы: «У меня лучший мужчина в мире, и никто другой мне не нужен».

— Как продвинулись твои дела, пока был в Париже? — спросила Клэр.

— Не особо, но кое-что интересное нашли.

— Вся Европа в страхе. Служба безопасности в нашем офисе ужас что устроила. В ООН я проработала семь лет, но такого не помню. Сегодня утром на входе с людьми обращались так, словно они террористы. «Опять угроза теракта», — сказали охранники. «Видите ли, — говорю я им, — у меня есть неотложные дела. Лекарства, которые надо срочно отгрузить. Дети ждут. Сегодня. Сегодня утром». Но никого это не волнует. «Безопасность», — говорят. Очередь перед дверью была такая, что мне пришлось ждать час, пока я смогла войти в здание. — Она вдруг прервала свой монолог. — Ой, Глен, прости, думаю только о себе. Ты узнал, что это за люди?

— Не совсем, но такое впечатление, что… — Он осекся на полуслове. — Я бы с радостью рассказал тебе больше, но ты же понимаешь, нельзя. — Приподнявшись, он поменял позу и сел в кожаном кресле более прямо. Рядом горела лампа, остальная комната оставалась в темноте. Чтобы согреться, Гленденнинг натянул на ноги одеяло. — Ты себе не представляешь, как трудно было находиться совсем рядом с тобой и не иметь возможности повидаться.

— Я скучаю по тебе, мой милый.

Гленденнинг вздохнул от тоски по ней:

— И я скучаю по тебе. Как ты себя чувствуешь?

— Неплохо. В понедельник начали второй курс терапии. Рвоты пока нет, по-моему, это хороший признак.

— А боли?

— На этой неделе я иду на прием к доктору бен-Ами. Он обещал мне чудо.

— Три дня, — прошептал он, считая дни до той минуты, когда сможет наконец заключить ее в объятия.

— Да, мой дорогой. Три дня.

— Ты уже выбрала платье? Только что-нибудь не слишком сексуальное. Нельзя шокировать наших уважаемых гостей.

— Любая юбка выше щиколоток их шокирует. Они дикари.

— Да ладно тебе, Клэр, — нежно пожурил он ее, но в глубине души согласился с ней.

— Это же правда. Они обращаются с женщинами несносно… это просто бессовестно.

— Но они гости президента, поэтому придется отнестись к ним с должным уважением.

— Надо мне явиться на прием топлес — голой по пояс. «Ах, как это по-французски!» — скажут они. — Клэр восхитительно рассмеялась собственной шутке. — Как по-твоему, пустят меня в таком виде?

Представив ее обнаженной, он сдержался, чтобы не ответить ей совсем не по-джентльменски.

— В дипломатическом мире случится, мягко говоря, переполох.

— Но это был бы для них хороший урок.

— Несомненно, моя дорогая.

— Жаль, что ты не сумел заглянуть.

На мгновение они оба замолчали, и это молчание было до краев наполнено радостями и разочарованиями непростых отношений, когда двое разделены огромным расстоянием.

— Три дня, моя любимая, — произнес Оуэн Гленденнинг. — Держись.

— Держусь. До встречи, моя любовь.