— Вы член клуба? — спросила женщина в будке.

— К сожалению, нет, — ответил Марк Габриэль. — Но мне сказали, что я могу вступить.

Габриэль стоял в подъезде блистающего чистотой городского дома в Третьем округе Парижа. Он недолюбливал этот округ. Здесь Париж зарабатывал на свое содержание, представляя собой бесконечную и бесцветную череду фабрик, складов и железнодорожных путей товарных станций. То тут, то там умудрились выжить старомодные жилые квартальчики, подобные траве, пробивающейся сквозь потрескавшийся асфальт.

— Пожалуй, — сказала она. — Вы один?

— Да.

Женщина встала со стула и просунула голову через разделявшее их узкое окошко. Она была старым стреляным воробьем: крашеные черные волосы, полные щеки покрыты сосудистой сеточкой. На ней было старое шелковое платье, пошитое лет двадцать назад, открывающее обильную, испещренную крапинами грудь.

— А вы очень симпатичный, — пропела она, окидывая его взором пляшущих глаз. — Тре бьен. В одежде хороший вкус и хороший стиль. Вы предпочитаете женщин? Скажите прямо сейчас. Если мальчиков, подскажу альтернативное заведение.

Габриэль взял ее холодную ладонь в свою, словно желая согреть, поднес к губам и одарил поцелуем:

— Надеюсь, такой ответ вас устроит. — И он посмотрел ей в глаза долгим взглядом. — Уверен, вы работаете не весь вечер?

— Месье так добр, — улыбнулась она. — Членство стоит сто евро. В комнатах для развлечений курить нельзя. Если хотите взять туда коктейль — ну, там, вино, шампанское, виски, — ставьте, пожалуйста, на поднос. Мы только что закупили новую мебель. Использованные средства предохранения просьба бросать в специальную урну. У нас тут приличное заведение.

— О, я в этом ни капли не сомневаюсь.

Заведение называлось «Клеопатра». Это был общедоступный секс-клуб, обставленный, как египетский бордель. Габриэль заплатил вступительный взнос и прошел за расшитую стеклярусом завесу в салон, обильно украшенный алым бархатом и дымчатыми зеркалами. На стенах висели рамки с гравюрами Тутанхамона, Рамсеса и Клеопатры, окружающие плакат с пирамидами Гизы. Коридор слева вел в почти пустой ресторан. Несколько пар мрачно сидели за столиками и обедали. Ритмичная мелодия в стиле диско лилась из маленьких звуковых колонок. «АББА»: «Дансинг квин». Он пошел было назад, в зал, но тут в дверном проеме появилась величественная негритянка:

— Здравствуйте, — сказала она, покачивая широкими бедрами. — Я Вероника. Вы знакомы с «Клеопатрой»?

На Веронике было платье из золотой парчи, и весила она килограммов семьдесят, не меньше. Стоя на месте, она покачивалась на высоких каблуках.

— Не вполне, — проговорил Габриэль.

— У нас имеется несколько зон развлечений. Наверху есть бутик, где можно приобрести одежду на вечер. Что-нибудь волнующее. Серьгу. Ошейник. В бутике также можно присмотреть себе леди. За ними удобно наблюдать через полупрозрачное зеркало. И не стесняйтесь, стыдиться нечего. Разумеется, она будет знать, что вы любуетесь ее стриптизом. Может, вам захочется посетить бар, где стоит рояль? Всегда найдется желающий сыграть. К тому же это прекрасное место, чтобы найти себе спутницу на ночь или в ожидании ее насладиться коктейлем, вином, шампанским или виски.

— Меня интересует «Лабиринт Билитис».

Вероника прищурила глаза, и на ее губах заиграла легкая улыбка.

— Джентльмен, оказывается, любит приключения, — произнесла она. — Следуйте за мной.

Она провела его вверх по лестнице на следующий этаж и указала на дверь, на которой был изображен головной убор фараона.

— В «Лабиринте» одежда запрещена. Можете раздеться здесь и повесить вещи в шкафчик. Ключ от него носят на лодыжке или запястье. Как кому нравится. Я подожду вас здесь.

— Это необязательно.

Вероника провела рукой под пиджаком Габриэля:

— Может, месье хочет, чтобы там кто-то составил ему компанию?

— Спасибо, но нет.

Вероника пожала плечами и отошла в сторону. Было бы предложено!

— Это место лишь для тех, кто хочет позабавиться. Поднимайтесь на следующий этаж и там направо. И пожалуйста, не надо колебаться и медлить. Это заставляет других нервничать. Некоторые слишком стеснительны. Это ведь как публичное выступление, понимаете?

— Не стану даже пытаться.

— Ох уж эти мне деловые мужчины! — со вздохом сказала она, уходя. — Даже ночью не расстаются со своими портфелями!

— Это произошло в ноябре тысяча девятьсот семьдесят девятого года, — начала свой рассказ Сара Черчилль. — Джухейман аль-Утайби был молодым офицером из Национальной гвардии Саудовской Аравии. По всем отчетам начальства, он был солдатом прямо-таки образцовым: харизматический, яркий, сильный и целеустремленный. Преданный делу ислама. Он происходил из семьи ваххабитского духовенства. Ваххабиты проповедуют чистоту ислама. Это фундаменталисты, которые стремятся неукоснительно соблюдать заветы Мухаммеда вплоть до мельчайших деталей. Никакого алкоголя, никакого табака, никакого кофеина, намаз пять раз в день и никакого внебрачного секса. На первом месте у них семья, на втором и третьем тоже семья. По всем стандартам хорошая, чистая жизнь. Да вы все это и так знаете…

Они с Чапелом направлялись на другой конец города посмотреть, что происходит в помещениях модного секс-клуба «Клеопатра», за членство в котором Кан заплатил шесть месяцев назад. Леклерк следовал за ними на мотоцикле, сопровождая нескольких своих коллег из «Службы действия». Это было не совсем то, чего им хотелось бы, однако ничего лучшего ожидать не приходилось.

— Продолжай, — сказал Чапел.

— Сто лет назад клан Сауда заключил союз со своими соперниками, входящими в военно-религиозное братство ихванов, и с его помощью установил контроль над территорией, до того известной просто как Аравия. В общем и целом, договор между ними заключался в следующем: «Вы поддерживаете нас в нашем стремлении к объединению разрозненных кочевых племен в одно единое королевство, а мы сделаем ваххабизм его официальной религией». Ихваны пошли на эту сделку потому, что скорее желали видеть на всей их земле торжество ислама во всей его чистоте, нежели стремились к политическому господству. Однако с годами выяснилось, что короли из династии Саудитов — Ибн-Сауд, Фейсал, Фахд и Абдулла — стоили один другого: они вовсе не собирались следовать предписаниям этой религии. Конечно, на людях правители делали вид, что уважают ее догматы, но при закрытых, а порой лишь при полуприкрытых, хотя иногда даже и при распахнутых настежь, дверях любили предаваться радостям того, что мы могли бы назвать западным образом жизни. Спиртное и женщины, причем то и другое в огромных количествах. Такое поведение сходило им с рук, пока касалось лишь короля и его домочадцев. Положение вещей начало меняться с наступлением нефтяного бума, но самый решительный сдвиг произошел в семьдесят третьем году, после первого нефтяного эмбарго, когда цена на нефть резко подскочила. За год доходы королевства возросли в десятки раз. В королевскую казну хлынул поток нефтедолларов. Король, этот щедрый добряк, тратил колоссальные суммы на содержание своих сыновей. А также на племянников и двоюродных братьев, на их сыновей и племянников и так далее. Вскоре ряды международной элиты пополнились сотнями принцев, путешествующих по Европе и по Америке из одного модного места в другое, где они пьянствовали, распутничали и пускали на ветер миллионные состояния.

Настала пора «несносных арабов». Однажды в Лондоне один из сыновей Фейсала, стоявший в очереди на престол где-то на сорок пятом месте, снял на длительный срок целый этаж отеля «Дорчестер» на Парк-лейн. Конечно, ведь «Дорчестер» — это шик! Этот принц, однако, в хорошем подпитии вдруг решил, что жизнь в отеле не соответствует стилю жизни, принятому в его родной пустыне. Слишком уж цивилизованная. Не вполне учитывает его бедуинские корни. И вот, в один прекрасный день, находясь в сумеречном состоянии, он пробежался по Гайд-парку, украл там собаку, притащил в отель, освежевал и зажарил на костре, разведенном прямо посреди коридора десятого этажа. Слухи об этом дошли до королевства, по которому и так гуляли сотни историй о пристрастии Саудитов к девушкам по вызову, кока-коле, вечеринкам и прочей «красивой жизни». Ваххабитам все это, конечно, не нравилось.

— И кажется, я понимаю почему, — проговорил Чапел.

— И среди многих других это не нравилось Джухейману аль-Утайби, — продолжила Сара. — Он решил, что достаточно насмотрелся, как его религия подвергается поруганию семейством, которое поклялось поддерживать ее принципы. Его тошнило от зрелища того, как западная моральная распущенность подрывает устои его страны. Он тайком собрал группу единомышленников. Солдат, студентов, представителей духовенства. И предложил дерзкий план. Они захватят мечеть Масджид аль-Харам и заставят дом Саудитов изменить свое поведение. И план этот был реализован. Двадцатого ноября Утайби с парой сотен единомышленников-реформистов завладели мечетью. В течение недели-другой он рассылал письма, в которых осуждал семью Саудитов, описывая их моральное разложение. Своего рода вариации на тему посланий апостола Павла к римлянам. В них он обличал «гниль», как он ее называл. Саудиты были не из тех, кто способен был принять его позицию. Они штурмовали мечеть. Но Утайби оказал серьезное сопротивление. Тогда они обратились за помощью к западным союзникам (как ни странно, к французам, а не к американцам), и те прислали советников из спецназа. После некоторой паузы в военных действиях гвардия снова штурмовала мечеть. Битва длилась несколько дней. Большинство мятежников были убиты. Потери гвардейцев также были очень велики. Джухеймана аль-Утайби захватили живым. Его вместе с шестьюдесятью семью соратниками судили и приговорили к отсечению головы. «Быстро-быстро», как говорят в тех местах. В лучших традициях исламского правосудия.

— И что, Саудиты сколько-нибудь изменились? — спросил Чапел.

— Ты сам-то как думаешь?

— Думаю, не сильно…

— Что они после этого и впрямь начали делать, так это финансировать множество радикальных исламских группировок, чтобы дело выглядело так, словно обещание, некогда данное ваххабитам, принимается ими всерьез. Может, сами они этому учению и не следовали, но, по крайней мере, намеревались его насаждать.

— И мы получили «Хиджру», — подхватил Чапел. — Я понимаю, семья Габриэля не слишком довольна ходом событий. Но с кем они хотят свести счеты и расквитаться? В первую очередь с Саудитами — за оскорбление религии? С французами — за помощь при подавлении восстания? С американцами — за экспорт кошмарной культуры в их страну?

— Ну, со всеми, конечно, — ответила Сара серьезным тоном.

Мордехай Кан, ступая осторожно и предусмотрительно поднимая ноги повыше, прокладывал себе дорогу среди обнаженных тел, щуря глаза, пытаясь приспособиться к янтарному полумраку. У него не было желания наблюдать за этими людьми, занимающимися самыми интимными ласками. Но все-таки он не мог вообще не смотреть на них, чтобы не споткнуться о какую-нибудь парочку. Не похоже было, чтобы они получали такое уж большое удовольствие. Мужчины двигались грубо, без нежности и страсти. На лицах женщин застыло выражение, которое он описал бы формулой «искусство требует жертв». Стоны то усиливались, то немного стихали. Отовсюду доносилось хриплое дыхание. Иногда даже начинало казаться, что кто-то из присутствующих испытывает удовольствие. И постоянно звучала танцевальная музыка, с ее размеренным ритмом и надсадными голосами певцов.

Чья-то рука ухватила его за лодыжку, и он замер, объятый страхом. Рука принадлежала лежащей женщине. Она была стройной и, судя по тому, что он мог разглядеть, привлекательной. Вокруг нее собралось несколько мастурбирующих мужчин. Свободной рукой она помогала то одному из них, то другому. Очевидно, ей захотелось еще одного поклонника. Кан высвободил ногу и, не говоря ни слова, двинулся дальше.

Наконец, хотя и не без труда, ему удалось найти затененную нишу, где перед ним не маячили мужчины и женщины, увлеченные друг другом. Как и на всех остальных посетителях запутанной вереницы комнат, которая носила название «Лабиринт Билитис», на нем не имелось никакой одежды, за исключением эластичной повязки на запястье. На ней находился ключ с брелком, на котором был выгравирован номер сорок семь. Этажом ниже, в рахитичном деревянном шкафчике, замок на котором он смог бы открыть простой скрепкой, в чемоданчике, накрытом одеждой, находился тот самый сверток.

Итак, ему это удалось. Он добрался-таки из Тель-Авива в Париж, за четыре дня проехав больше четырех тысяч километров. Он устал и проголодался, его мучил страх, но в то же время он находился в приподнятом настроении. Через несколько минут он получит плату, которой хватит до конца его дней. А он в ответ передаст то, что лежит у него в чемоданчике.

Это он, Кан, изобрел такое компактное оружие. Оно получило название «Саломея», по имени легендарной танцовщицы, потребовавшей принести ей на блюде голову Иоанна Крестителя. Небольшой корпус из нержавеющей стали размером с пару сигаретных пачек вмещал пятьдесят граммов плутония-239. На техническом языке это устройство принадлежало к категории двухфазных термоядерных боеприпасов. Имплозивная схема подразумевала получение сверхкритического состояния путем обжатия делящегося материала сфокусированной ударной волной, создаваемой взрывом обычной химической взрывчатки. Тонкая внешняя оболочка заряда, выполненная из плутония, вдавливалась в центральную область при детонации заряда взрывчатого вещества со скоростью пять километров в секунду. Воздействие внешней оболочки заряда на центральную плутониевую сферу должно было создать две ударные волны высокого давления: одну — распространяющуюся в сторону центра, а другую — в противоположном направлении. Возникшее в результате сжатие должно было стиснуть плутоний с такой силой, чтобы его плотность превзошла обычную в четыре раза. Коллапс центральной сферы должен был привести к еще большему сжатию термоядерного горючего в ее центре и запуску цепной реакции. Последняя же должна была привести к взрыву мощностью в одну килотонну, что соответствовало бы взрыву десяти тонн тротила. Такую конструкцию едва ли можно было назвать революционной. Бомбы, похожие на эту, производились уже в течение тридцати лет. Достижение Кана состояло в том, что ему удалось создать взрывчатый материал настолько мощный, что для инициации цепной реакции его требовалось всего тридцать граммов. Это, наряду с колоссальным прорывом, сделанным в области микроэлектроники, благодаря которому удалось в десять раз уменьшить размеры компонентов пускового устройства, и привело к существенному уменьшению размеров данного боеприпаса, — по существу, к его миниатюризации.

Украсть его не представляло большой трудности. Для этого только и требовалось, что обмануть систему безопасности с биометрическим контролем доступа, дающую добро на вход в лабораторию научных исследований и опытно-конструкторских разработок, равно как и на выход оттуда. Соответствующий допуск имела только небольшая группа ученых, чья благонадежность не вызывала ни малейших сомнений. Каждый входящий и выходящий проходил идентификацию при помощи сканера отпечатков пальцев. Кроме того, специальные весы измеряли вес ученого и были настроены на возможное изменение этого параметра в ту или иную сторону по сравнению с предыдущим результатом на половину килограмма. Система безопасности была создана всего с одной целью: не допустить кражи какого-либо из устройств, которые создавались в этой лаборатории, сооруженной глубоко под землей, в прямом смысле этого слова «в недрах» Эйлбруновского комплекса.

Самым трудным для Кана было заставить сканер и весы поверить, что он является совсем другим человеком, весящим на три килограмма больше. Тот ученый, доктор Лев Мейерман, являлся его коллегой и другом вот уже двадцать лет. Этот Мейерман имел рост один метр шестьдесят пять сантиметров, против метра восьмидесяти семи у Кана, и весил восемьдесят два килограмма по сравнению с семьюдесятью девятью килограммами у его приятеля. Определить вес на глазок не представлялось возможным. Кан был человеком науки и предпочитал точность. Решение задачи требовало, чтобы он взял дело в свои руки, и если правильного результата нельзя получить посредством физики, то в дело следовало пустить хотя бы социальную инженерию.

В течение нескольких месяцев Кан убеждал Мейермана сесть на диету, чтобы сбросить лишний вес. Каждый день во время обеденного перерыва они ходили на прогулку вокруг комплекса по всему его периметру. Каждый день он читал ему лекции о пользе фруктов и овощей. Они вместе измеряли вес Мейермана, как самого низкорослого и наиболее дородного из них двоих, и наблюдали за тем, как тот уменьшался с девяноста килограммов семидесяти граммов до восьмидесяти шести, потом до восьмидесяти четырех и, наконец, до восьмидесяти двух килограммов.

Обмануть сканер отпечатков пальцев оказалось еще проще. Кан снял отпечаток указательного пальца Мейермана с выпитой им утром бутылки минеральной воды «Перье». Использовав пары цианакрилатного клея, более известного как клей «Крейзи глу», он усилил рельефность отпечатка и сфотографировал его цифровой камерой. Затем в фотошопе увеличил контрастность изображения каждой бороздки, каждого рубчика и завитка. Получившееся в результате изображение было распечатано на лист прозрачной пленки и оказалось практически безупречным.

Используя фоточувствительную печатную плату, приобретенную в Тель-Авиве, в одном из специализирующихся на продаже бытовой электроники и товаров для радиолюбителей магазинов, и прозрачную подложку, Кан запечатлел отпечаток пальца на медной пластинке, по сути создав гравированную матрицу.

Насчет самого пальца у него тоже появилась оригинальная идея. Пять медвежат Гамми из жевательного мармелада, расплавленные с помощью горелки Бунзена, дали ему достаточное количество желатина, чтобы сделать из них последнюю фалангу указательного пальца. Охладив изделие, он приложил его конец к уже готовой матрице. Оттиск получился прекрасно. Теперь у него был палец совсем как настоящий. Сканер, который не измеряет исходящее от человеческого тела тепло, можно было дурачить сколько угодно. Так что вскоре Кан вышел из дверей лаборатории с «Саломеей» в кармане пиджака, оставив взамен очень похожий на нее макет-пустышку.

Килотонны. Плутоний. Ядерный материал.

Эти слова обжигали Кану язык. Завтра наконец он освободится от сего дьявольского лексикона. Его долг израильтянина, сиониста и отца давно выполнен, и завтра он полетит на юг, в Мадрид, а затем дальше, в Кейптаун. В этом городе живет много евреев — ищущих новизны, стремящихся к лучшему, первопроходцев, таких как он. Он прекрасно уживется с ними. Это место как раз по нему. Он надеялся, что устроится преподавателем. Например, учителем в средней школе, это ему подойдет, равно как и химия или даже иврит. Пришло время отдавать долги.

Чья-то рука коснулась его плеча, и Кан вздремнул от неожиданности. Кто теперь? Еще один пузатый Ромео? Или вислогрудая матрона, ищущая наслаждений в объятиях тощего пожилого еврея? Обернувшись, он увидел человека с улыбающимися глазами.

— Добрый вечер, друг мой, — проговорил Марк Габриэль. — Далеко же вы заехали от своего дома.