Кончик боевого ножа «Кабар» с рукоятью, обернутой белым эластичным бинтом, застыл, почти касаясь обнаженной груди Болдена. Одна сторона лезвия была с зазубринами, другая — невероятно острая. Его руки были связаны за спиной, ноги привязаны к ножкам стула, так что пошевелиться было невозможно.

— Зачем тебе это? — спросил Томас. — Ведь ты знаешь, я никому ничего не посылал. Ты же наблюдал за мной все время.

Волк шумно втянул воздух, обдумывая ответ.

— Все просто: для счета. Можешь не сомневаться: отправишься на небеса со знаком, что перешел волчью тропу. Плохих парней надо помечать.

— Сначала всех убить, а Бог потом разберется, кто хороший, кто плохой. Так, что ли?

— Я не собираюсь тебя убивать. Пока. — Он заткнул Болдену рот ситцевым носовым платком и заклеил скотчем. — Некоторым ребятам перед допросом нравилось избивать моджахедов до такого состояния, что их мозги превращались в кашу. Кто-то любил работать с пальцами рук и ног. Разбить каждый сустав. Я — нет. Я люблю кожу. Большинство людей знают, что их ждет, когда будут бить по пальцам или засовывают под ногти щепки бамбука. Но никто не знает, как это бывает, когда у тебя с тела полосками срезают кожу, одну полоску за другой. Вот это и есть настоящий кошмар. Средние века. По-моему, тогда пленные начинают говорить не столько из-за боли, сколько со страху.

Кончик ножа прижался к груди Болдена. Из-под него выступила капелька крови. Нож врезался глубже, и Волк провел прямую линию до живота. Дойдя до пояса, он сделал небольшой горизонтальный порез, а затем, развернув лезвие, провел им в обратном направлении.

До этого момента боль была жуткой, но терпимой. Болден все время смотрел в глаза Волку, но в ответ видел только сплошной мрак. Бездну.

— Ты сделал неправильный выбор, — произнес Волк. — Приветствую тебя, меченый.

Подцепив полоску кожи кончиком ножа, Волк рванул лезвие вверх.

Болден закричал.

Джаклин застал Хью Фицджеральда за беседой с Франсез Тависток.

— Я знаю, вы уже встречались, — сказал он, пододвигая стул к их столику.

Элегантная пожилая дама занимала ранее пост премьер-министра Великобритании. Ее седеющие волосы были красиво уложены, а сдержанное выражение лица и величественные манеры были достойны самой королевы Виктории.

— Сенатор Фицджеральд рассказывает, как он учился в Оксфорде. Вы знали, что мы оба — выпускники Бейллиол-колледжа? Какое удивительное совпадение!

— Да, я был вынужден признать, что Франсез очень мила, хотя и тори.

— Ой, Хью, — усмехнулась она, тихонько хлопнув его по ноге. — Сам Тони уже вышел из тени.

— Означает ли это, что вы переходите на нашу сторону? — спросил Джаклин.

— По-моему, сенатор наконец-то начинает понимать, что представляет собой этот мир, — проговорила Тависток. — Кругом все плохо, плохо, плохо. Разве не так? Вечное «мы против них». И никакая сторона никогда не перевесит.

— Просто здравый смысл, — сказал Джаклин, — но я беспокоюсь о солдатах. Почему наши парни должны умирать только потому, что у какой-то группы людей сложился комплекс неполноценности по отношению к Америке? Прошу прощения, но мне это видится именно так.

— Да ладно вам, — произнес Хью Фицджеральд, — Хватит. Уговорили. Джей-Джей, завтра вы получите мою рекомендацию по законопроекту. Франсез убедила меня, что шесть миллиардов долларов не такая уж большая сумма, чтобы быть уверенными, что наши мальчики защищены со всех сторон.

— Как кричат у нас в парламенте, «правильно, правильно!», — воскликнула Франсез Тависток, сжав руку Фицджеральда. — Ну согласитесь, приятно чувствовать, что поступаешь как должно?

— Если соберетесь в отставку, мое предложение остается в силе, — заметил Джаклин. — Для вас уже есть кабинет и табличка с именем заготовлена.

— Конечно, Хью, идите в «Джефферсон партнерс». Это будет чудесно. И мне во время приездов будет с кем отведать ростбиф с йоркширским пудингом.

Но принять сразу оба предложения за один вечер для Фицджеральда было уже слишком.

— Я подумаю, Джей-Джей. Дайте немного времени.

Джаклин поднялся:

— Сколько угодно.

Оркестр заиграл песню Синатры «Колдовство». Фицджеральд подал руку миссис Тависток:

— Не желаете потанцевать?

— Однажды нам попался уж очень упорный, — говорил Волк. — Злобный, как бешеная собака. А ростом под два метра. Выше меня. Безумные голубые глаза. Мы тогда круто поговорили. Он полевой командир, и у него в подчинении дикарей штук двести. Именно дикарей. Я уважаю все религии — ислам, Будду, что там еще… Но эти парни… они пришли из другого мира. Я хочу сказать, что их и людьми-то не назовешь. Я взял его без труда. Доставили для допроса на базу в Баграм. По правде говоря, я даже немного его побаивался. Мне казалось, что этот сукин сын собрался пережить меня. У него было выбито колено, а он все равно ходил. Это ж боль жуткая. — Волк удивленно покачал головой. — Знаешь, сколько прошло времени, пока он отдал концы? Десять минут! Я даже не успел закончить вырезать на нем звезду на память о встрече с Дядюшкой Сэмом. Ты вон тоже строишь из себя героя. Упертая вонючка — вот ты кто.

Вытащив кляп, Волк снова приставил нож к груди Болдена.

— Последний раз, Томми: ты делал копии с файлов мистера Джаклина?

— Не успел, — прошептал Болден. — Ты же был там.

Во рту у него пересохло, губы покрылись сухой коркой. Он не смел взглянуть на свое тело. Ему стало бы еще хуже, если б он увидел, что с ним сделали. Томас дышал часто и отрывисто. Как только он пробовал вдохнуть поглубже, боль, как копье, пронзала его насквозь. Во всем теле горел огонь, и он горел в этом огне.

— Врешь, — произнес Волк, — я же знаю, что успел. Говори, кому ты их отправил?

— Не успел. Ты же видел. Не успел…

— Ответ неверный, — сказал Волк.

Последнее, что увидел Болден, прежде чем свет угас, — это блеск стали.

Когда Волк закончил, он притащил Болдена в комнату к Дженни.

— Похоже, он говорил правду. Позаботься о своем парне. Он у тебя упертый.

Дженни посмотрела на грудь Болдена — на теле был вырезан православный крест — и еле сдержала крик.

— Что ты с ним сделал?

— Пометил для Бога.

Пошатнувшись, Болден упал ей на руки.