Пролог

Холодный ветер, налетевший на равнину, принес на своих сильных крыльях одинокую бабочку. Удивительное насекомое порхало, то поднимаясь высоко в небо, то опускаясь ближе к земле. Сверху желтые крылья покрывала тончайшая черная сеточка. Имя этого прекрасного экземпляра тоже было необычным, под стать внешности: Papilio Argus.

Бабочка летала над разделительной полосой, над охранным ограждением, по которому бежал электрический ток, над витками колючей проволоки. Там, за оградой, раскинулось пестрое поле диких цветов. Нигде не было видно ни домов, ни сараев — вообще ни одного строения вокруг. Лишь едва различимые под цветочным покровом свежие земляные насыпи свидетельствовали о недавних работах.

Несмотря на невероятно долгий путь, бабочка не обращала на цветы никакого внимания. Ее не привлекала ни их ароматная пыльца, ни сладкий нектар. Она поднималась все выше и выше, будто пищей для нее был сам воздух.

Там она и парила — переливающийся желтый флаг в пронзительно-синем небе. Ни на секунду не опустилась она, чтобы передохнуть на лавандовом кусте или утолить жажду в стремительном потоке, который несся через плодородные луга, сбегая с суровых величественных гор. Она ни разу не вылетела за периметр ограждения, охватывающего площадь один квадратный километр. Радостно порхая над цветущим лугом, она летала взад и вперед, день за днем, ночь за ночью, без еды, без воды, без отдыха.

Спустя семь дней с севера налетел жестокий ветер наши. Он скатился с гор и пронесся над равниной, набирая силу и скорость, сметая все на своем пути. Перед его безжалостным натиском бабочка, изрядно потрепанная полетами внутри периметра, оказалась беззащитна. Очередной порыв ветра подхватил, закружил и, швырнув оземь, разбил хрупкое создание.

Патрульный пограничник, выхватив взглядом желто-черное пятно на грязной дороге, остановил свой джип. Осторожно приблизившись, он опустился на колени. Перед ним лежала бабочка, не похожая ни на одну из тех, что ему доводилось видеть раньше. Она была крупнее обычной бабочки, а ее крылышки были сделаны из тончайшего металла. Разделенную надвое пушистую грудку скреплял зеленый шнур. Озадаченный пограничник взял свою находку в руки и тщательно осмотрел ее. Как и все, кто здесь работал, он был прежде всего инженером и только затем — и то скрепя сердце — солдатом. Увиденное заставило его содрогнуться.

В грудке находился аккумулятор размером с рисовое зерно, а к нему присоединялся микроволновый передатчик. Отогнув ногтем край оболочки, он увидел пучок оптико-волоконных проводов не толще человеческого волоса.

«Нет, не может быть! Не так скоро», — пронеслось у него в мыслях.

Вскочив, патрульный кинулся к джипу. В голове все перемешалось — мысли, предположения, объяснения, теории. Все это не имело значения. Споткнувшись о камень, он рухнул на землю, но тут же вскочил, торопясь к машине. Каждая минута могла стоить жизни.

Когда он вышел на связь с руководством, его руки тряслись.

— Мы обнаружены.

 

1

Джонатан Рэнсом смахнул снег с солнцезащитных очков и посмотрел на небо. Еще немного такой погоды, и беды не миновать. Снег валил все сильнее и сильнее. Ветер швырял в лицо ледяной песок. Знакомые очертания скалистых вершин, опоясывавших высокогорную альпийскую долину, исчезли за армадой грозных туч.

Шаг за шагом он поднимался по склону на лыжах, все больше наклоняясь вперед. Нейлоновый «тюлений мех», подшитый к лыжам, не давал им проскальзывать на снегу. Специальные крепления обеспечивали широкий шаг. Высокому, широкоплечему Джонатану было тридцать семь. Плотная шерстяная шапка скрывала копну волос, в которых уже серебрилась первая седина, а солнцезащитные очки — глаза цвета черных оливок. Зато четко очерченный рот и двухдневная щетина были хорошо видны. Старая куртка горнолыжного спасателя — он всегда ходил в горы только в ней — дополняла его облик.

Позади, в красной парке и черных штанах, карабкалась по склону его жена Эмма. Она продвигалась рывками: три шага — отдых, затем два шага — отдых. Они едва прошли половину пути, а она, похоже, уже выдохлась.

Развернув лыжи поперек склона, Джонатан воткнул палки в снег. Он сложил руки рупором и крикнул жене, чтобы она остановилась. Но сквозь завывания ветра Эмма, вероятно, не слышала его: опустив голову, она из последних сил продолжала свое восхождение.

Джонатан немного спустился навстречу ей. Крутой и узкий склон с одной стороны ограничивала отвесная каменная стена, с другой — обрыв. Далеко внизу, из-под быстро летящих облаков, то и дело показывалась деревня Ароза, относившаяся к восточному кантону Граубюнден.

— Неужели всегда было так тяжело? — спросила Эмма, когда муж приблизился к ней.

— В прошлый раз ты поднялась первой.

— Прошлый раз был восемь лет назад. Старею.

— Да-а, тридцать два — это не шутка. Просто динозавр ископаемый. Ничего, доживешь до моих лет — вот тогда все действительно покатится по наклонной. — Достав из рюкзака бутылку воды, он протянул ее Эмме. — Ну, как ты?

— Еле живая, — ответила она, опираясь на палки. — Может, пора звать шерпов?

— Страна не та. Здесь у них — гномы. Они умнее, но слабее. Сами справимся.

— Уверен?

Джонатан кивнул:

— Просто ты перегрелась. Сними на минуту шапку и выпей побольше воды.

— Будет сделано, доктор. — Она стащила с головы вязаную шапочку и принялась жадно пить из бутылки.

Джонатану вспомнилось их первое совместное восхождение восемь лет назад. Он — новоиспеченный хирург — только что вернулся из Африки, где служил в составе организации «Врачи без границ»; она — решительная английская медсестра, которую он привез с собой в качестве невесты. Перед тем как начать восхождение, он поинтересовался, был ли у нее подобный опыт прежде. «Небольшой, — ответила Эмма, — ничего особенного». Однако вскоре она первой взошла на вершину, продемонстрировав при этом навыки суперпрофессионального альпиниста.

— Ну вот, другое дело, — сказала Эмма, проведя рукой по волосам.

— Точно?

Она улыбнулась, но в ее зеленовато-карих глазах застыла усталость.

— Прости, — сказала она.

— За что?

— Я теперь не такая спортивная и только задерживаю тебя. И еще за то, что не ходила с тобой в последние несколько лет.

— Не говори глупости. Я очень рад, что ты рядом.

Эмма поцеловала его:

— Я тоже.

— Слушай, погода совсем испортилась, — уже серьезнее заметил Джонатан. — Может, вернуться?

Эмма отдала ему бутылку.

— Даже не думай, трус. Однажды я уже обошла тебя здесь, на горе. И вот увидишь, снова обойду.

— Спорим на деньги?

— Есть ставки и получше.

— Например? — Джонатан сделал глоток, отметив, что ему приятно слушать, как она болтает всякую чепуху.

Сколько это уже длится? Шесть месяцев? Или даже год, с тех пор как у Эммы начались страшные головные боли и она стала закрываться в темноте часа по четыре кряду. Он не мог назвать точный срок. Определенно до Парижа, а Париж был в июле.

Отогнув рукав, Джонатан посмотрел на свои многофункциональные часы: высота — 9200 футов, или 2804 метра, температура — минус 10 градусов Цельсия. Он уставился на показания барометра: давление падало на глазах.

— Что там? — спросила Эмма.

Джонатан убрал бутылку с водой в рюкзак.

— Прежде чем ситуация улучшится, она значительно ухудшится. Давай-ка отсюда сматываться. Ты уверена, что не хочешь вернуться?

Эмма решительно покачала головой.

— Ладно, иди вперед, я — следом. Только крепления поправлю.

Джонатан присел и вдруг увидел, как на загнутые концы лыж упала, рассыпавшись, пригоршня снега. За считаные секунды его лыжи сплошь покрылись снегом, а концы стали мелко подрагивать. Про крепления он тут же забыл.

Осторожно поднявшись на ноги, Джонатан посмотрел наверх: прямо над ним вздымался северный склон горы Фург — тысячефутовая стена из камня и льда, увенчанная щербатой вершиной. Преобладающие ветры намели к основанию отвесной стены рыхлый снег, и этот тяжелый снежный карниз имел вид самый угрожающий. Выражаясь по-научному, набрал критическую массу снега.

У Джонатана, опытного альпиниста, ходившего в Альпы, Скалистые горы и даже в Гималаи, мгновенно пересохло в горле. Он не раз попадал в передряги, проходил там, где другие не могли. И знал, когда стоит беспокоиться по-настоящему.

— Чуешь? Того и гляди обрушится, — встревоженно сказал он.

— Ты что-то слышишь?

— Нет. Пока нет. Но…

Где-то вдалеке… где-то над ними… над вершинами прокатился ухающий раскат. Горы содрогнулись. Он подумал о снежном наддуве на Фурге. Продолжительные холода превратили его в гигантскую смерзшуюся плиту весом сотни тонн. То, что он сейчас слышал, был не гром, но грохот оседающей плиты, продавившей нижний, более рыхлый и слабый слой.

Джонатан по-прежнему смотрел наверх. Однажды ему уже довелось побывать под лавиной: одиннадцать минут он пролежал, погребенный во мраке, не в силах пошевелить даже пальцем, настолько окоченевший, что не чувствовал вывихнутую ногу, задранную так, что колено оказалось чуть не у самого уха. И если сейчас он жив, то только потому, что товарищ успел заметить белый крест на его куртке за секунду до того, как его накрыла лавина.

Прошло десять секунд. Грохот умолк, ветер ослаб, и воцарилась жуткая тишина. Не говоря ни слова, Джонатан отцепил от пояса веревку и обвязал ее конец вокруг Эмминой талии. О возвращении теперь и думать нечего. Главное — как можно скорее убраться с пути лавины. Жестами он показал жене, что они будут двигаться строго к вершине и она должна идти за ним след в след.

— Поняла? — беззвучно спросил он одними губами.

— Поняла, — последовал такой же немой ответ.

Джонатан в темпе начал подъем. Каждые несколько шагов он бросал через плечо взгляд, проверяя, что Эмма не отстала. Снова поднялся ветер, на этот раз изменив направление на восточное. Снег летел прямо в лицо, пытаясь продраться сквозь одежду. Джонатан почти не чувствовал пальцев. Руки окоченели. Видимость сначала ухудшилась до десяти футов, а вскоре он и вовсе перестал видеть дальше собственного носа. Только боль, отдающая в бедро, придавала ему уверенности в том, что он продвигается вверх, прочь от ущелья.

Час спустя Джонатан добрался до хребта. Собрав остатки сил, он закрепил свои лыжи и помог Эмме пройти несколько последних футов. Поднявшись наверх, она рухнула ему на руки. Он крепко держал жену, пока она не отдышалась и снова могла стоять на ногах.

Здесь, на седловине между двумя вершинами хребта, ветер яростно набрасывался на них. Однако временами небо прояснялось, и тогда Джонатан на мгновение видел долину, которая вела к деревне Фрауэнкирхе и далее — к Давосу.

Пройдя на лыжах к дальнему концу перевала, он встал на краю уступа и посмотрел вниз. Футах в двадцати начинался крутой снежный скат, больше похожий на лифтовую шахту с выступающими по краям голыми камнями.

— Это Романов скат. Если спустимся, то все будет хорошо.

Скат получил свое название по имени проводника, погибшего здесь под лавиной во время спуска. Глаза у Эммы стали круглыми. Она с недоверием посмотрела на Джонатана и покачала головой:

— Слишком круто.

— Мы с тобой видали и покруче.

— Нет, Джонатан… Смотри, какой обрыв. Неужели нет другого пути?

— Сегодня нет.

— Но…

— Эм, либо мы убираемся с этого перевала, либо замерзаем насмерть.

Приблизившись к краю, она вытянула шею, чтобы хорошенько рассмотреть, что там внизу, и тут же отпрянула.

— А, была не была, — сказала она с деланой решимостью, — давай рискнем.

— Небольшой соскок, быстрый поворот — всего делов-то! Я же говорю, видали и покруче.

Эмма кивнула уже более уверенно. На секунду ей показалось, что все в порядке, и они вовсе не заигрывают со стихией, и она всю жизнь мечтала проверить свои силы на таком чудовищном, убийственном спуске.

— Ладно. — Джонатан снял лыжи и отстегнул «тюлений мех». Орудуя лыжей, как топором, он отколол здоровенный куб снега и бросил его через край.

Куб скатился по скату. В некоторых местах снег немного обсыпался, но наст был крепкий.

— Спускаешься сразу за мной, — сказал он.

Эмма встала рядом, концы ее лыж нависли над склоном.

— Отойди. — Джонатан спешно надевал лыжи. Эмма осмотрелась вокруг. Даже не глядя на нее, он почувствовал, что она что-то замышляет. — Пропусти меня вперед.

— Не все ж тебе отдуваться…

— Даже не думай.

— Помнишь?.. Побеждает тот, кто последним упадет.

— Эй… нет!

Эмма оттолкнулась, на мгновение зависла, неловко приземлилась на обледенелый склон и с шипящим свистом помчалась вниз. Спускается «плугом», руки слишком высоко, наклон корпуса недостаточный. Казалось, ее фигура неуправляема. Взгляд Джонатана приковали к себе камни, ограничивающие полосу ската. «Повора-а-а-чивай!» — беззвучно закричал он.

От камней Эмму отделяло всего десять футов. Пять. В следующий миг она прыгнула, мастерски развернулась в воздухе и изменила направление.

Джонатан вздохнул с облегчением.

Эмма промчалась по склону и сделала еще один безупречный поворот. Руки прижаты к телу. Ноги готовы отреагировать на любое препятствие. Усталости как не бывало.

Он торжествующе взмахнул рукой: у нее все получилось. Через тридцать минут они будут сидеть в ресторане «Штаффельальп» в Фрауэнкирхе за чашкой горячего кофе, смеяться и делать вид, что никакой опасности и в помине не было, а потом пойдут в гостиницу, упадут на постель и…

Эмма упала на третьем повороте.

То ли «поймала кант», то ли вошла в поворот на полсекунды позже, чем нужно, но лыжи налетели на камни. У Джонатана внутри все оборвалось. В ужасе он смотрел, как она катится вниз, оставляя за собой вспоротую борозду посредине склона и цепляясь руками за снег. Но склон оказался слишком крутым. И слишком обледенелым. Эмма соскальзывала все быстрее и быстрее. На бугре ее тело, словно тряпичная кукла, подлетело в воздух и рухнуло на снег. Она упала, неловко подвернув ногу, только в воздухе мелькнули лыжи, поднимая вверх снежный столб.

— Эмма! — закричал Джонатан и бросился вниз, широко раскинув руки.

На мгновение он потерялся в молочном тумане, не представляя, где верх, где низ, но затем, выровняв лыжи, миновал облако.

Эмма лежала в неестественной позе — ногами вверх, лицом в снег. Джонатан остановился в десяти футах от нее, снял лыжи и осторожно приблизился.

— Эмма, — позвал он, — ты меня слышишь?

Сбросив снаряжение, он опустился на колени, очистил от снега ее лицо и нащупал пульс. Четкий и стабильный. Достав из рюкзака запасную рубашку, Джонатан свернул ее валиком и подсунул под голову жене.

Эмма пошевелилась.

— Вот черт! — простонала она.

— Не двигайся, — велел ей Джонатан с привычной интонацией врача скорой помощи и принялся ощупывать ее ноги.

— Не трогай! — Лицо ее исказилось от боли.

Джонатан отдернул руку. В нескольких дюймах над коленом под тканью выпирало что-то острое. Он не сводил взгляда с уродливого выступа.

— Сломана, да? — Эмма часто моргала. — Джонатан, я совсем не чувствую пальцев ног. Больно. Очень-очень больно.

— Спокойно, дай я посмотрю.

Надрезав швейцарским ножом штанину, он осторожно раздвинул ткань. Сквозь термобелье торчал острый белый осколок, вся ткань вокруг была в крови, — открытый перелом бедренной кости.

— Ну что, очень плохо? — спросила Эмма.

— Да уж, — ответил Джонатан, доставая аптечку. Отсчитав пять таблеток адвила, он помог ей принять обезболивающее и запить его водой. Потом зафиксировал разрыв пластырем. — Нужно перевернуть тебя на спину, ногами вниз. Хорошо?

Эмма кивнула.

— Сначала я наложу шину, чтобы кость не сместилась. Ты пока просто полежи.

— Боже, Джонатан, а я, по-твоему, собираюсь куда-то пойти?

Джонатан вернулся вверх по склону за своими лыжами и палками. Приложив палки с обеих сторон ноги, он обрезал веревку и обвязал ею Эмме ногу у бедра и голени.

— Держи, — протянул он жене свой кожаный бумажник.

Эмма зажала его в зубах.

Медленно Джонатан начал затягивать веревку, пока палки плотно не прилегли к сломанной ноге. Эмма задержала дыхание. Закрепив второй конец веревки, Джонатан перевернул жену на спину и, поддерживая ее, подгреб ей под спину снег, утрамбовав его так, чтобы можно было сидеть.

— Так лучше? — спросил он.

Эмма всхлипнула.

Он тронул ее за плечо.

— Я вызову помощь. — Джонатан вытащил рацию. — Спасателям Давоса, — проговорил он, поворачиваясь спиной к ветру. — Докладываю об экстренной ситуации. На южном склоне Фурга, у подножия Романова ската, травмирован лыжник. Прием.

В ответ — тишина.

— Спасателям Давоса, — повторил он. — Необходима срочная медицинская помощь. Как слышите меня?

В ответ — завывание метели. Он попытался снова. И снова ничего.

— Погода, — сказала Эмма. — Попробуй на другой частоте.

Джонатан переключился на другой канал. Несколько лет назад, когда он работал лыжным спасателем в Альпах, он сам ввел в настройки рации частоты всех спасательных служб в этой зоне — Давоса, Арозы и Лензерхайде, а также полиции кантона, Швейцарского альпийского клуба и REGA — спасательной вертолетной службы, или «труповозов» на языке лыжников и альпинистов.

— Спасателям Арозы. На южной стороне Фурга травмирован лыжник. Необходима срочная помощь.

Снова никакого ответа. Он поднес рацию ближе. Индикатор питания мигал еле-еле. Он стукнул рацией по ноге. Лампочка в последний раз мигнула и погасла. Джонатан опустил руки:

— Все.

— Что — все? Рация? Ты же проверял ее вчера.

— Вчера она была в порядке. — Джонатан попробовал несколько раз включить и выключить рацию, но индикатор не загорался.

— Аккумулятор?

— Вряд ли. Я только вчера поставил новый. — Сняв перчатки, он открыл панель и осмотрел рацию внутри. — Аккумулятор здесь ни при чем. Дело в проводах. Блок питания не подсоединен к передатчику.

— Так подсоедини.

— Не могу. Во всяком случае, сейчас. Даже если бы у меня были инструменты, не уверен, что смог бы. — И он бросил рацию в сумку.

— А телефон? — спросила Эмма.

— Что — телефон? Здесь мертвая зона.

— Попробуй, — настойчиво попросила она.

Индикатор сети на мобильнике Джонатана показывал жирно перечеркнутую параболическую антенну. Но он все равно набрал номер REGA. Безуспешно.

— Ничего не получается. Черная дыра.

Несколько секунд Эмма смотрела на него, и Джонатан заметил, с каким трудом она старается держать себя в руках.

— Но мы должны связаться с кем-нибудь.

— Не с кем.

— Попробуй еще раз включить рацию.

— А смысл? Я же сказал: она сломана.

— Попробуй!

Джонатан присел рядом с женой:

— Послушай, все будет хорошо. — Он старался говорить как можно спокойнее. — Я спущусь и приведу помощь. Пока включен твой передатчик, я не потеряю тебя.

— Ты не можешь оставить меня здесь. Ты никогда не найдешь дорогу обратно, с передатчиком или без. Посмотри вокруг: не видно ни зги. Я замерзну. Мы не можем… Я не могу… — Она замолчала и, уронив голову на снег, отвернулась, чтобы он не видел, как она плачет. — Я почти прошла его… этот последний поворот… совсем чуть-чуть не вписалась…

— Все будет хорошо.

Эмма с надеждой взглянула на него:

— Да?

Джонатан вытер слезы с ее щек:

— Обещаю.

Он достал из рюкзака термос и, налив горячего чаю, передал его жене. Пока она пила, он взял ее лыжи и поставил их в снег позади нее буквой «X», чтобы их было видно издалека. Затем снял с себя спасательную куртку и накрыл ею Эмму. Сняв свою шапку, он надел ее поверх Эмминой, сильно натянув вниз, чтобы прикрыть ей шею. И наконец, выудив из рюкзака шерстяное одеяло, обернул им Эмму. На одеяле светились огромные ярко-оранжевые буквы «HELP» — на случай воздушной эвакуации. Но сегодня вертолеты летать не будут.

— Каждые пятнадцать минут выпивай немного чаю, — говорил он, держа ее за руку. — Ешь и не вздумай заснуть.

Эмма кивала, а ее руки мертвой хваткой вцепились в него.

— Помни о чае, — снова напомнил Джонатан. — Каждые пятнадцать…

— Заткнись и убирайся, — перебила она, в последний раз сжав его руку и отпустив. — Иди, пока я не струсила окончательно.

— Я скоро вернусь.

Эмма посмотрела ему прямо в глаза:

— Джонатан… не нервничай. До сих пор ты всегда выполнял свои обещания.

 

2

Недалеко от столицы и в трехстах километрах к западу от Давоса, в аэропорту Берн-Белп, снег валил с самого утра. Снегоуборочные машины деловито сновали по взлетно-посадочным полосам, сгребая целые снежные горы — уродливые пародии на Альпы.

На западном конце четвертой полосы группа мужчин поглядывала в небо. Это полицейские ждали посадки самолета, чтобы произвести арест.

Человек лет пятидесяти на вид стоял чуть в стороне от других. Маркус фон Даникен — коренастый, сурового вида мужчина с коротко стриженными черными волосами — вот уже шесть лет возглавлял Службу анализа и профилактики, более известную как САП. Именно САП обеспечивала внутреннюю безопасность страны, защищая ее от экстремистов, террористов и шпионов. В США подобную функцию выполняет ФБР, а в Соединенном Королевстве — МИ-5. Фон Даникен поежился: он надеялся, что самолет приземлится скоро.

— Какова ситуация? — спросил он стоящего рядом майора пограничной службы.

— Через десять минут они будут над полем. Видимость нулевая.

— А что с самолетом?

— Один двигатель отказал. Другой перегревается. Борт заходит на посадку.

Фон Даникен вглядывался в небо. Прямо над взлетной полосой в тумане замигали желтые посадочные огни. Несколько секунд спустя из тумана показался самолет — «Гольфстрим G-4» из Стокгольма. Его бортовой номер N415GB хорошо знали все западные разведслужбы. Этим самолетом переправили имама Абу Омара, таинственно исчезнувшего в Милане в феврале 2003 года, из Италии в Германию, а затем в Египет — для допроса его же соотечественниками.

На нем в тюрьму Солт-Пит на авиабазе в Баграме, неподалеку от Кабула, летел немецкий гражданин ливанского происхождения — Халед аль-Масри, арестованный в Македонии. Впоследствии выяснилось, что он не тот террорист Халед аль-Масри, которого все разыскивали.

«Одна удача. Один провал. Обычные ставки в наши дни, — думал фон Даникен. — Важно, что ты остаешься в игре».

Самолет тяжело ударился о взлетно-посадочную полосу, из-под шасси во все стороны полетели вода и лед. Двигатель взревел.

— Сволочи самоуверенные! — тихо выругался щуплый, невысокого роста человек в круглых профессорских очках и с довольно длинными рыжеватыми волосами. — Не терпится взглянуть на их физиономии. Пора преподнести им хороший урок. — Мужчину звали Альфонс Марти, и он был министр юстиции Швейцарии.

Марти в качестве марафонца представлял Швейцарию на Олимпийских играх в Сеуле в 1988 году. К финишу он пришел последним, от жары ноги казались резиновыми, дрожали и покачивались, как после трехдневного запоя. Еще раньше врачи пытались снять его с дистанции, но он каким-то образом прорвался сквозь них. Как только Марти пересек финишную черту, он тут же свалился без сил, и его сразу отправили в больницу. И в наши дни находились такие, кто видел в нем героя. У прочих же был иной взгляд на эту историю: его называли дилетантом, который успешно маскировался под профессионала.

— Теперь — никаких ошибок, — продолжил Марти, сжав руку фон Даникена. — На карту поставлена наша репутация. Швейцария не может позволить себе такое. Мы — нейтральная страна. И настало время напомнить об этом. Ты не согласен?

Фон Даникен, достаточно повидавший на своем веку, ничего не ответил, только поднес к губам рацию: «Без моего приказа ничего не предпринимать».

В ста футах от него, за рекламными щитами, притаилось несколько полицейских машин. Фон Даникен посмотрел налево. Другой рекламный щит прикрыл от любопытных глаз бронетранспортер с десятью вооруженными пограничниками. Глава спецслужбы был против демонстрации силы, но Марти и слушать ничего не хотел. Министр юстиции долго ждал этого дня.

— Пилот запросил разрешение на высадку людей, — доложил майор-пограничник. — Диспетчер направляет их к таможенному терминалу.

Фон Даникен и Марти сели в самый обычный автомобиль без каких-либо опознавательных знаков и направились к месту стоянки самолета. Остальные поехали за ними в другом автомобиле. «Гольфстрим» съехал с посадочной полосы и приблизился к таможенному терминалу. Фон Даникен подождал, пока самолет остановится окончательно.

— Всем подразделениям! Начать операцию!

Бело-синие лучи врезались в грифельное небо. Полицейские автомобили, вынырнув из своих убежищ, окружили самолет. БТР занял отведенную ему позицию и навел на воздушное судно орудие пятидесятого калибра. Из транспорта высыпали бойцы спецназа и, образовав полукруг, взяли под прицел дверь самолета.

«И весь этот цирк из-за простого факса», — думал фон Даникен, вылезая из седана. Он проверил, что пистолет стоит на предохранителе.

Три часа назад «Оникс» — швейцарская спутниковая система перехвата информации — перехватила факс, посланный в Дамаск из сирийского посольства в Стокгольме, с перечнем лиц на борту самолета, следующего рейсом на Ближний Восток. Всего четыре человека — пилот, второй пилот и два пассажира. Один — агент правительства США, другой — террорист, которого разыскивали правоохранительные органы двенадцати западных стран. За считаные минуты новость отправилась по электронной почте к фон Даникену и Марти.

И дальше не пошла — появился еще один разведэпизод, помеченный грифом «Мер не принимать». Пока борт, о котором идет речь, не сообщил швейцарской авиационно-диспетчерской службе о неполадках в двигателе и не запросил экстренной посадки.

Передняя дверь самолета открылась, и из фюзеляжа опустился трап. Марти поспешил вверх по ступеням, за ним следовал фон Даникен. В дверном проеме показался пилот. Министр юстиции предъявил ордер:

— Мы располагаем информацией о том, что вы перевозите заключенного в нарушение Женевской конвенции о правах человека.

Пилот едва взглянул на официальный документ.

— Ошибаетесь, — ответил он. — У нас на борту, кроме моего второго пилота и мистера Паламбо, никого.

— Никакой ошибки, — возразил Марти. Он отодвинул пилота в сторону и прошел в самолет. — Мы не позволим использовать территорию Швейцарии для чрезвычайной экстрадиции. Инспектор фон Даникен, обыщите самолет.

Фон Даникен пошел по проходу самолета. В одном из кожаных кресел сидел одинокий пассажир — белый мужчина, лет сорока, бритоголовый, с широченными плечами и холодными серыми глазами. С первого взгляда было понятно, что это человек не робкого десятка, вполне может постоять за себя. Из окна, у которого он сидел, отлично было видно солдат спецназа, окруживших самолет. Но похоже, его это не особенно беспокоило.

— Добрый день, — поздоровался фон Даникен по-английски. Он говорил свободно, но с заметным акцентом. — Вы — мистер Паламбо?

— А вы?

Фон Даникен представился и показал удостоверение:

— У нас есть основания подозревать, что вы перевозите заключенного по имени Валид Гассан. Это так?

— Нет, сэр, не так. — Паламбо закинул ногу на ногу, и фон Даникен заметил, что носы его ботинок имеют металлические накладки.

— Тогда вы не возражаете, если мы обыщем самолет?

— Мы на швейцарской земле, и вы вольны делать все что угодно.

Велев пассажиру оставаться до завершения осмотра на месте, фон Даникен прошел в хвост самолета. В раковине бортовой кухни стояла грязная посуда — тарелки и стаканы. Он насчитал четыре комплекта. Пилот. Второй пилот. Паламбо. Значит, есть кто-то еще. Он проверил уборную, затем открыл люк хвостовой части и осмотрел багажное отделение.

— Пусто, — передал он Марти по рации. — В пассажирском салоне и в багажном отсеке чисто.

— Что значит «пусто»? — закричал Марти. — Этого не может быть.

— На борту его нет, если только они не запихнули его в чемодан.

— Продолжайте искать.

Фон Даникен еще раз проверил багажный отсек, заглядывая во все пустые отделения. Ничего не обнаружив, он закрыл люк и вернулся в салон самолета.

— Вы проверили весь самолет? — спросил Марти, который, скрестив руки, стоял рядом с капитаном.

— Снизу доверху. Никаких пассажиров, кроме мистера Паламбо, нет.

— Этого не может быть. — Марти бросил на фон Даникена придирчивый взгляд. — У нас есть доказательства, что заключенный на борту.

— А что это за доказательства? — поинтересовался Паламбо.

— Не стоит со мной играть, — сказал Марти. — Мы знаем, кто вы… на кого работаете.

— Да? Знаете? Тогда, полагаю, вам я могу сказать.

— Сказать что? — спросил Марти.

— Парень, которого вы ищете… Мы выпустили его тридцать минут назад над этими вашими большими горами. Он говорил, что всю жизнь мечтал побывать в Альпах.

Глаза у Марти расширились.

— Не может быть.

— Возможно, двигатель зажевал именно его. Или гуся. — Паламбо бросил взгляд в иллюминатор и, явно забавляясь ситуацией, покачал головой.

Фон Даникен отвел Марти в сторону:

— Похоже, наша информация оказалась неверной, господин министр юстиции. Заключенного на борту нет.

Марти, белый от злости, обернулся назад. Кивнув пассажиру, он покинул самолет.

Фон Даникен жестом отпустил спецназовца, стоявшего у двери. Подождав, пока солдат сойдет вниз, он вновь обратился к Паламбо:

— Я уверен, что механики в кратчайшие сроки устранят неполадки в вашем двигателе. В случае если погода не улучшится и аэропорт останется закрытым, вы можете рассчитывать на ночлег со всеми удобствами в гостинице «Россли». Приносим свои извинения за причиненные неудобства.

— Извинения приняты, — произнес Паламбо.

— Да, кстати, — добавил фон Даникен, — это я нашел на полу. — Подойдя совсем близко, он положил в руку агенту ЦРУ что-то маленькое и твердое. — Полагаю, вы не станете скрывать от нас важную информацию, если она прямо нас касается.

Паламбо дождался, пока фон Даникен покинул самолет, и раскрыл ладонь.

На ней лежал окровавленный ноготь с большого пальца человеческой руки.

 

3

— Ее там нет.

Джонатан стоял на уступе горы в двухстах метрах ниже основания Романова ската. Ветер то со страшной силой и завыванием набрасывался на него, то вдруг утихал. Джонатан смотрел в бинокль. Он видел перекрещенные лыжи, первые две буквы «HELP», кричащие со спасательного одеяла, чуть левее — оранжевую спасательную лопатку, но не видел Эммы.

Оставив троих инструкторов из давосского отряда спасателей внизу, Джонатан вскарабкался наверх. С тех пор как он отправился за помощью, прошло четыре часа. Снег занес скрещенные лыжи по самые крепления, но рюкзак покрыл только на пару сантиметров. Покопавшись в рюкзаке, Джонатан обнаружил, что бутерброды и питательные батончики исчезли. Термос также пуст. Он отбросил рюкзак. Отпечаток от Эмминого тела хоть плохо, но все еще был виден. Она была здесь еще недавно.

Джонатан включил лавинный датчик и начал медленно поворачиваться по кругу. Маячок действовал в радиусе ста метров, или трехсот тридцати футов. Прибор издал длинное би-ип — тест-сигнал — и замолчал. Со стороны гор доносились глухие звуки оседающих масс снега, похожие на грозный рокот индейских боевых барабанов.

— Сигнал есть? — спросил подошедший командир спасателей Сепп Штайнер, невысокий сухощавый человек со впалыми щеками и с глазами-бойницами.

— Нет.

И вдруг он заметил на снегу багровый лепесток. Джонатан наклонился и дотронулся до него. Капля крови! В нескольких дюймах от нее он увидел еще одну, а дальше — еще и еще.

— Сюда! — крикнул он остальным спасателям.

— Осторожно, там дальше через несколько метров расселина, — предупредил Штайнер.

— Расселина?

— Да, и очень глубокая. До самого дна ледника.

Джонатан, прищурившись, пытался разглядеть трещину, но белая пелена оставалась непроницаемой.

— Держите меня. — Он снял лыжи и пристегнул к поясу ремни и веревку.

— Будь осторожен, — напомнил Штайнер, также сняв лыжи и закрепив другой конец веревки у себя на поясе. — Не хватало еще и тебя потерять.

Джонатан резко обернулся к нему:

— Мы еще не потеряли ее.

Поначалу капли были едва заметными. Потом стали больше и чаще, пока наконец не превратились в непрерывную кровавую ниточку, словно кто-то проделал дырку в банке с гранатовым сиропом и он вылился на снег. Только сироп этот был цвета ярко-красной, насыщенной кислородом артериальной крови.

Когда Эмма была здесь? Пять минут назад? Десять? Наклонившись ниже, Джонатан мог различить, где она ставила здоровую ногу, а где волочила сломанную. Чуть дальше, впереди, снег был примят, и в центре зияла дыра.

Джонатан лег на живот, прополз вперед и посветил в дыру фонариком. Колодец изо льда и камня, метров десять шириной, дна не видно. Перевернувшись, он проверил дисплей маячка. Цифровой индикатор показывал «98». У Джонатана внутри все сжалось. Девяносто восемь метров — это более трехсот футов.

— Сигнал есть? — спросил Штайнер. — Она там?

— Да, — ответил Джонатан, не вдаваясь в подробности. — Я спускаюсь. На страховке.

— Страхую, — подтвердил Штайнер.

Джонатан обрубил топором края дыры. Снежная глыба обвалилась, и под ним разверзлась бездна. Он опустил в дыру ноги и стал медленно, ползком, спускаться, пока под его грудью не обвалился снег. Он погрузился в темноту и заскользил по ледяной стене. Веревка натянулась.

— Я внутри.

Отталкиваясь от стены, он пропускал веревку между пальцами и опускался все ниже и ниже. Фонарик освещал вечный и незыблемый дворец Снежной королевы. Но это ощущение было обманчивым: расселины находились в постоянном движении — то расширялись, то сужались, подчиняясь непрерывным процессам в толще гор.

Опустившись на десять метров, он заметил на боковом каменном выступе черно-белое пятно. Эммина шапка! Джонатан, словно маятник, начал раскачиваться взад и вперед, стараясь как можно сильнее оттолкнуться от ледяной стены. С третьего раза ему удалось схватить шапку.

Зажав свою находку в руке, он прекратил раскачиваться и, освещая выступ фонариком, ждал, пока веревка успокоится. Снег на нем был примят и залит кровью. Он не мог различить четких отпечатков, но кровавые пятна увеличились теперь до величины грейпфрута. У Джонатана больше не осталось сил врать себе. Эмма пыталась самостоятельно спуститься с горы. И ее сломанная кость прорвала бедренную артерию — основной путепровод для крови, которую сердце толкало к нижним конечностям. Как хирург, он представлял себе последствия в полной мере. Без перевязки она истечет кровью в считаные минуты.

Джонатан проверил маячок. Счетчик показывал восемьдесят девять метров. Двести девяносто футов. Индикатор направления указывал вниз. Он посветил на дно колодца. Вечность.

— Ниже, — сказал он.

— Еще двадцать пять метров — и все.

Джонатан взглянул вверх. Дыра, через которую он пролез, казалась яркой жемчужиной в ночном небе. Он подождал, пока привяжут вторую веревку. Штайнер подал знак, и Джонатан продолжил спуск. Медленно, очень медленно, останавливаясь каждые десять футов. Он тщательно освещал пространство вокруг себя в поисках Эммы или ее следов. Цифры на дисплее постепенно уменьшались. 85… 80… 75… И так же постепенно исчезал свет внешнего мира. Ледяные стены поблескивали таинственным голубым светом. 70… 68… 64… Внезапно веревка натянулась.

— Все, — раздался голос Штайнера.

Джонатан медленно разрисовывал ледяное дно бледным лучом фонаря. Что-то красное. Его спасательная куртка? Он передвинул луч на несколько дюймов вправо и увидел проблески меди. Эммины волосы? Его сердце дрогнуло.

— Мне нужна веревка. Еще длиннее.

— Больше у нас нет.

— Найди, — почти приказал он.

— Времени нет. Позади только что сошла небольшая лавина. В любой момент снег может прийти в движение.

Джонатан снова посмотрел вниз вслед за лучом и передвинул свет еще на дюйм вправо. Крест на его патрульной куртке. А проблески меди — волосы его жены.

Эмма. Имя застряло у него в горле.

Сейчас он уже видел ее, по крайней мере ее очертания. Она лежала на животе, одна рука, точно в призыве о помощи, закинута над головой. Но что-то было не так… Лед вокруг нее был вовсе не белым, а темным. Она лежала в луже крови.

— Она здесь, — упрямо повторял он. — Мы можем добраться до нее.

— Она пролетела сто метров, — возразил Штайнер. — Никаких шансов. Вылезай. Я не хочу рисковать жизнями еще четырех человек.

— Эмма! — закричал Джонатан. — Это я, Джонатан. Пошевели рукой, если ты жива.

Его голос эхом разнесся по расселине, но силуэт жены остался неподвижен.

— Тихо, ты! — зло зашипел Штайнер.

Веревка дернулась. Джонатан уперся в стену и поднялся на несколько футов. Штайнер тащил его наверх. Джонатан яростно вонзал шипы ботинок в лед, затем выхватил нож и прижал лезвие к веревке в нескольких дюймах от лица. У него был топор, у него были крепления — он мог к ней спуститься.

Джонатан продолжал смотреть на неподвижное тело. Оно становилось все меньше и каким-то непостижимым образом уходило из его жизни. И не важно, прав ли был Штайнер, говоря о стометровом падении. Просто крови было слишком много.

Он убрал нож и вытащил шипы ботинок изо льда. Веревка снова дернулась, и его еще на метр подняли вверх по расселине. Луч фонарика шарил по дну колодца, но Джонатан уже ничего не видел.

— Эмма! — заплакал он.

Ответом ему было лишь многократное эхо его голоса.

 

4

«Лендровер» мчался по Зеештрассе к окраине Цюриха. В машине находился только заросший щетиной водитель. Он за рулем уже двадцать четыре часа. Под глазами темные круги. Хочется есть, принять душ и лечь спать. И все это будет, но позже. Сначала нужно закончить работу.

Водитель достал пистолет с глушителем и положил на сиденье рядом. Опустив стекло, он взглянул на озеро. В темноте белели барашки на воде. Вдали опасно дергались на ветру ходовые огни большого корабля. Не лучшая ночь для водных прогулок.

У следующего светофора он свернул. Машина неслась вверх по извилистой дороге. Снег залепил фары, но водитель не сбавлял скорости. Он знал дорогу: он уже раз проехал по ней тем же вечером, только раньше. Тщательно изучив карту местности, он знал теперь все въезды и выезды.

Вдавив педаль акселератора в пол, он взлетел на возвышенность. По обеим сторонам улицы выстроились большие ухоженные дома. Из-за обилия солнца и роскошных особняков восточное побережье Цюрихского озера прозвали «Золотым кварталом». На пригорке он увидел дом своей жертвы, построенный в стиле французской усадьбы и окруженный со всех сторон заснеженным садом. Машина сбавила скорость.

Проехав еще метров двадцать, он остановился под высокой сосной, выключил фары и посидел, прислушиваясь к урчанию мотора и бушующего за окном ветра, затем вынул из куртки серебряный портсигар, в котором лежали четыре изящные пули. На бронзовой головке каждой была выгравирована буква «X». Тонкие пальцы выложили пули в ряд на центральной консоли. Потом он снял с шеи фарфоровую капсулу, отвинтил крышку и принялся что-то тихо напевать на древнем забытом языке. По его подсчетам, он убил более трех сотен мужчин, женщин и детей. Из слов сложилась молитва, которая защитит его душу от духов загробного мира. Двадцать лет жизни наемным убийцей сделали его суеверным.

По очереди он опускал пули в сосуд, где они покрывались вязким, горько пахнущим составом. Сначала — молитва, затем — состав. Как профессионал в своем деле, он знал, что предосторожностей много не бывает. Слегка подув на каждую пулю, он зарядил магазин, вставил его в пистолет, проверил предохранитель и достал из кармана плотный саржевый мешочек, привязав его к пистолетной раме.

Выйдя из машины, он огляделся. Цепкий взгляд тут же схватил обстановку вокруг. Никого. Сегодня погода — его союзник. Ни один человек не рискнул выбраться из нужного ему дома. Половина десятого, а на улице — ни души.

Застегнув пальто, он направился к дому. Среднего роста, поджарый и узкоплечий, с падающими на воротник прямыми черными волосами, тонким, аристократическим носом и поразительно бледным худощавым лицом. Издалека казалось, что человек не шел по мостовой, а скользил над ней. Из-за смертельной бледности и почти бесплотного присутствия он и получил свою кличку — Призрак.

Подойдя к дому своей жертвы, он заглянул в окно, соседнее с входной дверью. Перед телевизором рядком сидели женщина и трое детей. Он замедлил шаг и успел разглядеть, что младший из детей — мальчик, темноволосый и такой же бледный, как и он сам, — сидел, обняв мать. Его сердце забилось сильнее. В голове, словно пойманная птица, которая рвется на волю и бьется в стекло, одно за другим пронеслись воспоминания.

Он отвернулся.

Убедившись, что вокруг по-прежнему тихо, человек перепрыгнул через невысокую проволочную ограду у лужайки перед домом и притаился за поленницей, сложенной у самой стены. Присев на снегу, он стал ждать.

Раньше он работал в команде, хотя никогда не руководил операцией. По правилам объект в ресторане должны были бы попеременно пасти двое парней, потом до самого дома за ним бы следовала машина, а отход снайперу обеспечила бы специальная группа — до ближайшего аэропорта или вокзала и за пределы страны.

Но он предпочитал другую схему. Один в темноте. Агент смерти.

Из бокового кармана он достал небольшую металлическую коробку, щелкнул тумблером и убрал ее обратно в карман. Устройство создавало помехи, блокирующие работу автоматической двери гаража. Объекту придется выйти из машины, чтобы открыть гараж вручную или, что также возможно, войдя в боковую дверь, открыть его изнутри.

Он услышал вдалеке бархатное урчание мощного двигателя, вытащил пистолет и взял под прицел точку дороги, где автомобиль — последняя модель «Ауди А8» — поднимется на холм. Забрезжил свет фар. С тихим щелчком он снял пистолет с предохранителя.

Когда машина проезжала под уличным фонарем, он проверил — модель, номер. Автомобиль замедлил ход, подъехал к гаражу и остановился. Водительская дверь открылась, объект вышел из машины — высокий рыжеволосый мужчина с респектабельной внешностью и крепким телосложением. Инженер. Семьянин. Человек, привыкший к суровой дисциплине.

Без особых усилий Призрак в три прыжка преодолел расстояние до объекта. Мужчина бросил на него недоуменный взгляд. Почему не работает дверь гаража? И кто этот возникший, будто из воздуха, незнакомец? Все эти вопросы Призрак прочел в его глазах, пока поднимал руку и нажимал на курок. Три выстрела в голову. Гильзы выпали в саржевый мешочек. Объект рухнул на землю.

Присев, Призрак приставил глушитель к его груди и выстрелил прямо в сердце. Тело дернулось, и в этот момент какой-то необычный предмет на лацкане пиджака привлек внимание Призрака. Что-то вроде значка или булавки. Он наклонился, стараясь получше разглядеть необычную вещицу.

Бабочка.

 

5

Маркус фон Даникен вернулся домой в начале двенадцатого. Под мышкой он принес две длинные, завернутые в бумагу розы. Он прошел через темный холл на кухню, где над столом одиноко горела лампа, положил цветы, швырнул на боковой прилавок пистолет и бумажник. Зевая от усталости, заглянул в холодильник и достал бутылку пива. На средней полке покоились бутерброд с ветчиной, картофельный салат и лимонный пирог — все аккуратно завернутое в целлофан. Записка от домработницы напоминала, чтобы остатки он не забыл снова убрать в холодильник. Бросив пиджак на спинку стула, он засучил рукава рубашки и вымыл руки в раковине на кухне, затем съел бутерброд, а картофельный салат и лимонный пирог вернул на полку нетронутыми.

Фон Даникен жил в пригороде Берна в просторном доме, пожалуй слишком большом для одинокого человека. Этот дом перешел ему от отца, а тому — от деда, и так далее, вплоть до девятнадцатого века. Ему не нравилось жить одному, но менять что-либо в жизни не хотелось. За долгие годы гулкие коридоры, тишина и полутемные комнаты стали его друзьями.

Вернувшись к столу, он распаковал цветы, аккуратно подрезал стебли и поставил розы в вазу из дутого стекла — одну из двух, которые он купил на знаменитом заводе в Мурано во время медового месяца. Когда-то у него была жена. И дочь. И вот-вот должна была родиться вторая. Тогда дом не казался бы слишком большим. Однако жена постоянно заводила разговоры о продаже дома. Женевский адвокат, опытный, страстный и блестящий, она считала этот дом пережитком прошлого, таким же старорежимным и закоснелым, как и общество, которое его построило. Фон Даникен не соглашался. Они так и не успели договориться.

Он включил свет в гостиной. На каминной полке стояли фотографии жены и дочери. Две блондинки — Мари-Франс и Стефани. Пятнадцать лет назад авиакатастрофа отняла их у него. Заменив вчерашние розы на свежие, фон Даникен сел в старое мягкое кресло и, включив телевизор, стал потягивать пиво. К счастью, пресса еще ничего не разнюхала о сегодняшнем несостоявшемся аресте. Он переключал каналы, пока не остановился на французской литературной передаче. Нет, он не увлекался литературой, ни французской, ни любой другой, но ему нравилась ведущая — красивая брюнетка средних лет. Выключив звук, он просто смотрел на нее. Превосходно. Теперь у него есть компания.

Телевидение гораздо надежнее и безопаснее действительности. За несколько последних лет у него было много первых свиданий, чуть меньше вторых и только два раза отношения длились больше полугода. Обе женщины были привлекательны, умны и без комплексов в постели, но ни одна из них не могла сравниться с его женой. Как только он понимал это, отношения прекращались. Звонки оставались без ответа. Свидания становились все реже. Чаще всего они отменялись в последнюю минуту под предлогом важных дел. Обе женщины довольно скоро догадались об истинной причине. Странно, но расставания давались ему труднее, чем он предполагал.

Раздался звонок мобильного.

— Да?

— Видмер, полиция Цюрихского кантона. У нас происшествие. Убийство в Эрленбахе. «Золотой квартал». Работал профессионал.

Фон Даникен поднялся из кресла и выключил телевизор.

— А я-то здесь при чем? Это дело криминальной полиции.

Но он уже собирался: прошел на кухню, вылил холодное пиво в раковину, пристегнул к поясу кобуру, надел пиджак и взял бумажник.

— ИСВБ выдала информацию по личности убитого, — объяснил Видмер. — Дело с грифом «секретно» и пометкой, что двадцать лет назад в отношении этого господина велась оперативная разработка.

ИСВБ — информационная система внутренней безопасности, база данных Федеральной полиции, — хранила досье на более чем полсотни тысяч лиц, которые подозревались в терроризме, экстремизме или в сотрудничестве с иностранной разведкой, не важно — дружественной или нет.

— Кто счастливчик? — спросил фон Даникен, хватая ключи от машины.

— Ламмерс. Голландец. Вид на жительство. В Швейцарии уже пятнадцать лет. — Видмер помолчал и добавил чуть тише: — Есть еще кое-что, вам лучше увидеть это своими глазами.

— Дайте мне полтора часа, ровно девяносто минут.

В действительности же путь в сто десять километров занял у него на пять минут меньше. Выйдя из машины, фон Даникен осторожно прошел по обледенелому тротуару и нырнул под ленту ограждения. К нему тут же двинулся полицейский:

— Добрый вечер.

Фон Даникен похлопал его по плечу:

— Мне нужен капитан Видмер.

— Он там. — Офицер указал в сторону гаража.

Фон Даникен пошел по дорожке к месту преступления, по периметру которого стояли аккумуляторные прожекторы. Мощные лампы освещали лежащего на земле человека. Казалось, он принимает солнечные ванны на пляже «Таити» в Сен-Тропезе. Инспектор посмотрел на тело и огляделся вокруг.

— Чисто сработано, — пробормотал он.

Лысый, широкоплечий мужчина, сидевший на корточках над трупом, поднял взгляд.

— Три в голову, одна в грудь, — сказал Вальтер Видмер, глава отдела по расследованию особо тяжких преступлений полиции Цюрихского кантона. — Калибр небольшой, разрывные пули типа «дум-дум». Убийца практически ничем не рисковал.

— Думаете, заказное?

— Гильз нет. Свидетелей тоже. — Видмер выпрямился. — Похоже, убийца заблокировал дверь гаража, чтобы заставить Ламмерса выйти из машины. Получается, что так.

Инспектор поспешно отошел в сторону. Изуродованное лицо жертвы будет преследовать его как минимум несколько дней.

Если честно, у Маркуса фон Даникена был весьма небольшой опыт в расследовании убийств. Он поднимался по карьерной лестнице другим путем. Отслужив четыре года офицером в пехоте, он поступил на службу в Федеральную полицию, в отдел по расследованию экономических преступлений. В этот период продвижение наверх шло медленно. В основном он расследовал дела по мошенничеству, подделке и отмыванию денег — преступной тройке лидеров в швейцарской банковской сфере. А десять лет назад ему выпал счастливый билет — его назначили представителем Федеральной полиции в комиссию, которая занималась выплатами компенсаций жертвам нацизма.

Ему приходилось работать с директорами крупнейших швейцарских банков, с дипломатами двенадцати государств и с представителями бесчисленного множества организаций, и он научился находить решения, приемлемые для всех заинтересованных сторон: швейцарского правительства, швейцарских банков, Всемирного еврейского конгресса, Белого дома, правительства Германии и, наконец, самих потерпевших. Наградой за работу стало назначение в Службу анализа и профилактики, элитное подразделение Федеральной полиции.

— А жена? — спросил он, указывая на окно гостиной, выходившее на гараж. — Видела что-нибудь?

Видмер покачал головой:

— Крепкая дамочка. Родом с Молуккских островов. Говорит, когда все произошло, она с детьми смотрела телевизор. Видела, что подъехала машина. А когда не услышала, как открывается гараж, вышла проверить, что случилось. Клянется, что прошло не больше двух минут. Я задал стандартные вопросы: есть ли у мужа враги? угрожал ли ему кто-нибудь? Может, она замечала в последнее время что-нибудь странное? Говорит, что все было как всегда.

— Вы ей верите?

— Я никому не верю, — ответил Видмер.

— Может, господин Ламмерс знал убийцу? И поэтому не стал открывать гараж? Короткое рандеву, о котором договорились заранее?

— Вряд ли. У поленницы обнаружен след от ботинка. Рискну предположить, что там прятался убийца. А вы по дороге сюда что-нибудь выяснили?

— Не много. В тысяча девятьсот восемьдесят седьмом году в Брюсселе бельгийская полиция неделю следила за ним. Когда Ламмерс переехал в Швейцарию, его досье передали нам, а мы добавили его в ИСВБ. Можно еще посмотреть в архиве, но раньше утра я до этой информации не доберусь. Одно могу сказать наверняка: с тех пор как Ламмерс переехал в Цюрих, он был законопослушным гражданином — платил налоги и не нарывался на неприятности. В ИСВБ таких полно. Тех, кто ни в чем не замешан, — пока.

— В чем-то он все-таки был замешан. Пройдемте в дом.

Видмер провел фон Даникена в дом. Из холла они спустились по ступеням, которые вели к помещениям, примыкающим к гаражу.

— Одному из моих офицеров понадобилась уборная. Хозяйка послала его вниз, чтобы грязь не разнесли по всему дому. А он заблудился и случайно набрел на лабораторию.

Фон Даникен прошел по коридору, мимо уборной, дверь в которую была открыта и внутри горел свет. «Похоже, он очень старался заблудиться», — подумал он.

Видмер включил свет в дальней комнате. Лаборатория представляла собой чудо из нержавеющей стали. Рабочий стол, наборы инструментов — все блестело, как новенькое. Но эта комната не была похожа на приют любителя-самоучки. Набор самых современных высокотехнологичных инструментов выдавал в их хозяине инженера высокого класса.

На соседнем столике стояла сумка-холодильник, из которой торчали паспорта.

— А это что? — спросил фон Даникен.

— Мой человек обнаружил эту сумку на верхней полке.

— Туалетную бумагу, что ли, искал?

Видмер хмыкнул, вскинув бровь. Фон Даникен обо всем догадался: полицейский получил задание быстро и без лишнего шума осмотреть помещение. Улика была добыта незаконно. Ну и что с того? Все равно Ламмерсу уже не придется отвечать перед судом.

— Голландия. Бельгия. Новая Зеландия… — Один за другим фон Даникен просматривал паспорта. — Любитель путешествий. А ваш человек случайно не наткнулся на что-нибудь еще?

— Внизу, — произнес Видмер. — Похоже, господин Ламмерс знал, что у него есть враги. Осторожно! Заряжен.

Фон Даникен присел и заглянул под рабочий стол. К задней стенке стола был прикреплен автоматический пистолет «Узи». Фон Даникен почувствовал, как у него сильно забилось сердце.

— Попробуйте выяснить, кто продал, — сказал он, поднимаясь, и собрал паспорта. — Полагаю, вы не будете возражать, если я заберу их с собой.

— Под расписку, — ответил Видмер.

Вырвав листок из своего блокнота, фон Даникен написал расписку.

— Все честно. Теперь у вас есть тема для беседы с госпожой Ламмерс. Скажите ей, что мы вышлем ее из страны вместе с детьми в двадцать четыре часа, если она не расскажет нам все, что знает о коллекции паспортов своего мужа. Может, тогда она станет разговорчивее.

— Не слишком круто мы с ней? — поинтересовался Видмер. — Мужа-то ее убили, то есть он жертва.

Фон Даникен застегнул плащ и направился к выходу.

— Жертва? — Выражение его лица стало неприступным. — Человек с тремя паспортами и заряженным «Узи» не может быть жертвой. Он либо преступник, либо шпион.

 

6

Темнота наваливалась на Джонатана со всех сторон. Он заморгал. Глаза открыты, но тьма остается непроглядной. Он попробовал поднять голову, она словно впечаталась в снег. Руки и ноги налились свинцом и стали неподъемными. Толща снега облепила все тело. Даже пальцем не пошевелить. Чей-то уверенный голос велит ему оставаться спокойным. Удивительно, ему совсем не холодно. Но очень темно. Дышать становится все труднее: не хватает воздуха. И он вдруг понимает, что погребен глубоко под снегом и что вряд ли помощь придет вовремя. Все быстрее и быстрее разрастается страх. Он обволакивает желудок, высасывает последние силы, лишает присутствия духа и почти доводит до безумия. Темнота. Давящая толща снега. Мало воздуха. Ужас накрывает Джонатана. Но закричать он не может — как только открывает рот, глотку залепляет снегом и льдом.

Джонатан подскочил на кровати.

— Эмма, — прошептал он, судорожно ощупывая постель рядом с собой.

Опять только сон. Ему так не хватает ее голоса, прикосновения ее руки… Он включает свет. Эммина сторона кровати нетронута. Только слегка примято хрустящее белое покрывало да из-под подушки виднеется край ее ночной рубашки.

Ее нет.

Эта мысль, будто штормовая волна, накрыла его. Дыхание участилось, кончики пальцев закололо. Желудок пронзило что-то острое и холодное, заставляя согнуться пополам. Джонатан зарыдал.

Ее нет.

Слова превращались в образы: мысль о ее одиноком, бездыханном теле была невыносимо мучительной.

Постепенно он немного пришел в себя. Дыхание стало ровнее. Ужас отпустил, но Джонатан знал, что ненадолго: он просто затаился где-то поблизости.

Джонатан встал и подошел к окну. Снег продолжал валить. Тусклые предрассветные лучи окрашивали низкие тучи в похоронные цвета. На горном склоне взгляд то и дело выхватывал уютные домики. А примерно в полумиле за ними начинался лес. И над всем этим возвышались горделивые вершины.

Джонатан вышел на балкон в холодный чистый воздух и оперся на перила. Он вновь и вновь прокручивал в голове вчерашний маршрут, мысленно, сквозь облака и туман, которые окутывали вершину Фурга, уносился в горы и дальше — к Романову скату.

Я знаю эту гору — и не сделал ничего, чтобы защитить тебя от нее. Я знаю эту гору — и бросил тебя на ней одну.

Я знаю эту гору — и позволил ей убить тебя.

Его начала бить сильная дрожь. Джонатан вернулся в комнату. В глаза вдруг бросилось, какой опрятной и чистой она выглядит. Ну а почему, когда Эммы не стало, комната должна выглядеть как-то по-другому? Казалось, рассудок предательски покидает его.

Джонатан сел за стол и выдвинул ящик. Крем от загара, складной нож, карты, бандана, маячок и рация. Он взял рацию и попробовал включить ее. Ничего не получилось.

Проводок… всего-навсего проводок отсоединился.

После спуска в ледяной колодец Джонатана привезли в полицейский участок, где его осмотрел врач, а затем ему задали целую кучу вопросов. Полное имя — Джонатан Хобарт Рэнсом. Место рождения — Аннаполис, штат Мэриленд. Род занятий — хирург. Место работы — организация «Врачи без границ». Национальность — американец. Место жительства — Женева.

Затем вопросы об Эмме. Место рождения — Пензанс, Англия. Родители — умерли. Родственники — одна сестра, Беатрис. Род занятий пропавшей — медсестра. Прирожденный администратор. Человек с обостренным чувством ответственности, из тех, кому «до всего есть дело». Верная жена. Надежный друг. Опора.

Были и другие вопросы. О его альпинистском стаже. И как получилось, что он не проследил за сводкой погоды. Об Эммином падении. Насколько сильное было у нее кровотечение, когда он оставил ее. Почему не проверил исправность рации до начала восхождения? И наконец, о его решении продолжить восхождение и после того, как он понял, что буря усиливается. Он не стал говорить, что это было не его решение, а ее. Эмма никогда не поворачивала назад.

Джонатан положил прибор на стол и перевел взгляд за окно. Он точно мог сказать, что его любовь к горам началась, когда ему было девять лет и они всей семьей поехали в Калифорнию, чтобы подняться на Уитни, самую высокую точку сорока восьми штатов. По плану его старшие братья должны были в пять утра начать восхождение с альпинистской базы, расположенной на высоте 8500 футов, и за день дойти до отметки 14 500 футов. Джонатан с отцом собирались пройти с ними первые несколько миль, а затем спокойно ждать их возвращения, приятно коротая время за пикником и рыбалкой.

Уже тогда Джонатан показал свой характер. Как все мальчишки, которые боготворят своих старших братьев, он не желал от них отставать. Отцу было сорок, и он никогда не упускал возможности перекусить и пропустить стаканчик — ну и пожалуйста, если хочет, может оставаться. Но без Джонатана. И когда через четыре мили подъема Нед Рэнсом остановился и предложил немного подкрепиться, Джонатан упрямо лез вверх, не обращая внимания на призывы отца вернуться, и остановился, только когда дошел до вершины, — пройдя еще семь миль и поднявшись на 4500 футов. Он на сто ярдов обогнал своих братьев.

Жребий был брошен.

Когда Джонатану исполнилось шестнадцать, его уже ничего не интересовало, кроме гор. Сдав выпускные экзамены, он получил полную свободу от школы. Колледж в перспективе попросту не рассматривался. Лето он проводил на Мак-Кинли на Аляске, зимой прочесывал на лыжах склоны, работая в спасательной службе. Любая небольшая сумма, которую удавалось сэкономить, откладывалась на следующую экспедицию. Он набирал в свою копилку знаменитые горы — северную стену Айгера в Альпах, Аконкагуа в Андах, пик К-2 в Каракоруме — без кислородных баллонов. Это был адреналин, восторг, наслаждение. На пределе возможного.

Именно тогда в его характере открылся один большой изъян, происходивший из сочетания его почти неестественной силы и его слишком естественного бунтарского духа, что вылилось в привычку по любому поводу пускать в ход кулаки. В барах горных курортов, как, впрочем, и любых других, всегда полно напыщенных бездельников. Джонатан тщательно выбирал самого крикливого. Того, кто заслуживал взбучки. Выпивал бокал бурбона, доводя себя до нужной кондиции. А дальше несколько точно рассчитанных реплик — и дело в шляпе. При удачном раскладе через пять минут он уже уносил ноги.

Стычки были короткие, но жесткие. Джонатан дрался по-умному, быстро отыскивая у соперника слабое место. Пару минут он просто кружил, уклоняясь от потных захватов и бессмысленного топтания, которые отличают любительскую драку, и только затем шел на сближение. Неожиданный удар в челюсть, потом в живот и, наконец, наотмашь в голову. Редко когда после этого драка продолжалась. Он гордился тем, что ему хватало всего нескольких ударов.

Джонатан понимал, что эта черта его характера опасна, хуже того — губительна. Понимал и то, что его драки — продолжение его одержимости риском. Мало-помалу он стал задирать тех, кто был заведомо сильнее, нарываясь на серьезные неприятности. И начал проигрывать. Однако избавиться от порочной страсти ему все равно не удавалось. Так же безрассудно он стал рисковать и во время восхождений: неопробованные маршруты, непокоренные склоны… Он хотел подниматься все выше, дальше, быстрее.

Затем в один прекрасный день все ушло. Потребность драться. Желание покорить отрезок гранитной вертикали. Необходимость рисковать жизнью, чтобы чувствовать себя живым. Все просто ушло. Он повесил свою экипировку на крюк и решил, что под этим этапом жизни можно подвести черту.

За спиной у него шептались, будто причиной всему стала лавина. Будто он пережил нервный срыв. Но злые языки ошибались. Он не завязал. Он затеял новую игру с опасностью. Не на отвесной скале, а на бетонном шоссе.

Ему шел двадцать первый год. В один воскресный вечер он возвращался в Аспен, Колорадо, после выходных, проведенных в национальном парке «Сион» на высоте две тысячи футов. Как обычно, автомобильное движение в горах — сплошной кошмар. Впереди старенький, безнадежно медленный «форд-бронко» попытался обогнать восемнадцатиколесный трейлер и столкнулся с идущим навстречу огромным многоосным грузовиком. Водитель погиб на месте. Когда подбежал Джонатан, пассажирка была еще жива. Девочка лет четырнадцати. Он вытащил ее из машины и положил на дорогу. Во время аварии ей пробило грудную клетку, и кровь брызгала из раны, как вода из неисправного насоса. Полагаясь лишь на знания, полученные в школе спасателей, а скорее даже интуитивно, он заткнул рану кулаком, пытаясь хоть как-то уменьшить потерю крови. Девочка находилась в сознании. Она не произнесла ни слова. Его рука оказалась где-то внутри ее, а она лишь смотрела на него, не отрывая взгляда, пока не приехала «скорая».

Все это время Джонатан чувствовал, как бьется ее сердце… Живой орган почти у него в руке.

Вот где настоящий адреналин.

На следующей неделе он уволился с работы и поступил в медицинский университет.

Мысли Джонатана перенеслись в настоящее. Он отвернулся от окна, взгляд упал на туалетный столик Эммы, такой, каким она его оставила: начатая бутылка минеральной воды, очки для чтения на стопке любовных романов. «Ты не понимаешь», — однажды сказала она, пытаясь объяснить свою преданность историям о крепких шотландцах и путешествующих сквозь века флибустьерах, которые спасают дам сердца, а затем живут с ними долго и счастливо в своих замках на берегу. Любовные романы нравились ей своей предсказуемостью. Гарантированный счастливый конец. Необходимый противовес ее работе, где далеко не все и не всегда кончалось хорошо и уж точно — не так предсказуемо.

Наконец его взгляд задел краешек голубой ткани, торчавший из-под подушки. Сев на кровать, Джонатан вытащил Эммину ночную рубашку и поднес ее к лицу. Тончайший трикотаж, мягкий и пахнущий ванилью и сандаловым деревом. Чувства нахлынули на него. Ее тело… Тепло, исходившее от впадинки у шеи. Желание, вспыхивавшее от ее лукавой улыбки, когда она поглядывала на него снизу вверх из-под упавших на лицо волос.

— Да? — сказала бы Эмма.

Джонатан отложил ночную рубашку. Все кончено. Его охватила тоска. Такая сильная, что грозила перерасти в панику, в ужас от его бесповоротной и безутешной потери.

Он посмотрел на Эммину ночную рубашку и вздохнул: он еще не готов сказать «прощай». Сложив рубашку, он снова убрал ее под подушку. Хотя бы на какое-то время он хотел удержать Эмму рядом с собой.

 

7

Штаб-квартира Службы анализа и профилактики располагалась в современном здании из стекла и стали на Нуссбаумштрассе в Берне. Штат швейцарской службы контрразведки насчитывал чуть менее двухсот человек. В их первоочередные задачи входили сбор и анализ информации, наблюдение за выявленными агентами иностранных государств, большая часть которых проживала в Берне, и мониторинг нелегальных радиообменов. Только тридцать сотрудников имели полномочия заниматься более активной работой: они выявляли экстремистские группы на территории Швейцарии, в том числе и иностранные террористические ячейки.

Ровно в семь Маркус фон Даникен вошел в кабинет и сразу приступил к работе: он поднял трубку и набрал внутренний номер. Женский голос ответил: «Шмид. ИСВБ».

Фон Даникен назвал себя.

— Мне нужны все материалы по Тео Ламмерсу. Срочно.

— Хорошо. Немедленно высылаю.

Минуту спустя компьютер оповестил о поступлении новой почты. Фон Даникен приятно удивился, увидев, что файл — довольно общий отчет, предоставленный бельгийской полицией, — пришел из ИСВБ.

Теодор Альбрехт Ламмерс родился в Роттердаме в 1961 году. После получения в Утрехтском университете докторской степени по машиностроению, он за короткое время поменял несколько мест работы в неприметных компаниях в Амстердаме и Гааге. На заметку попал в 1987 году, когда работал в Брюсселе вместе с Джеральдом Буллом, выдающимся разработчиком военной техники. В то время Булл с увлечением создавал «суперпушку» для Саддама Хусейна под кодовым названием «Вавилон», гигантское артиллерийское орудие, способное идеально поражать цель на расстоянии в сотни миль. Работа Булла на ближневосточных властителей вовсе не была засекречена. Тем не менее и сам Булл, и его сотрудники (включая и Тео Ламмерса) проходили у бельгийской полиции как «лица, вызывающие особый интерес».

Продолжение истории фон Даникен знал сам. В 1990 году Джеральда Булла убили. Убийца поджидал в холле его брюссельской квартиры. Пять выстрелов в упор в затылок. Поначалу ходили слухи, что убийство организовала израильская спецслужба «Моссад», но они не подтвердились. В то время израильтяне поддерживали вполне теплые, хоть и не близкие отношения с ученым. Как потенциальные клиенты, они стремились выяснить, над чем работал Булл в ту пору. Именно поэтому его убили иракцы. «Вавилон» уже был создан, и Саддам не желал, чтобы Булл делился секретом «суперпушки» с кем бы то ни было, тем более с израильтянами.

Фон Даникен закрыл почту, встал и подошел к окну. Унылое, серое утро, низкие тучи, падает мокрый снег. За стоянкой напротив возводится высотное офисное здание. Несмотря на неприятную погоду, на стройке копошились рабочие.

«А Ламмерс? — спрашивал он себя. — В чем же он был замешан, что держал в лаборатории „Узи“ и набор паспортов в ванной? И почему к нему послали профессионального киллера, который терпеливо дожидался его у поленницы?»

Фон Даникен вернулся к столу. Там лежало несколько досье: «Аэропорты, иммиграция», «Борьба с терроризмом — внутренняя», «Борьба с терроризмом — внешняя», «Контрабанда». Он бегло просмотрел содержимое папок, оставив внешнюю борьбу с терроризмом напоследок.

Досье состояло из сводки данных, предоставленных иностранными спецслужбами. В 1971 году шеф швейцарской разведслужбы, встревоженный рядом актов насилия, совершенных по политическим мотивам, принял участие в создании своего рода конфедерации высших чинов западноевропейских спецслужб, занимающихся обеспечением внутренней безопасности своих стран, впоследствии получившей известность как «Бернский клуб». После одиннадцатого сентября 2001 года структура получила официальный статус под названием «Антитеррористическая группа» (GAT).

Самым важным было сообщение его коллеги из Швеции: Валид Гассан, подозреваемый как экстремист (шведы против использования слова «террорист»), замечен в Стокгольме. Далее говорилось, что Гассан подозревается во взрыве бомбы в отеле «Шератон» в Аммане и в нескольких неудачных нападениях, и содержалась просьба немедленно передавать в шведскую разведслужбу любую информацию о Гассане и его подручных.

Отчет был точный, но неполный.

В январе Валид Гассан ненадолго показался в Швейцарии. Получив данные от одного из своих женевских информаторов, фон Даникен послал по его следу группу для задержания. И хотя на территории Швейцарии Гассан не был объявлен в розыск, красный флажок Интерпола против его имени давал фон Даникену полномочия на взятие его под стражу. Но удача оказалась на стороне террориста, и он успел пересечь границу, прежде чем фон Даникен принял меры, если не считать того, что он разослал информацию о местонахождении Гассана. Инспектор вспомнил о ногте, найденном в самолете. Возможно, его сообщение о передвижениях Гассана принесло свои плоды. Однако он не знал, похитили террориста с улиц Стокгольма или какого-то другого европейского города. Так что пусть Филип Паламбо, начальник особого спецподразделения ЦРУ, сам сообщает шведам о нынешнем местонахождении Гассана.

Фон Даникен спустился на второй этаж и прошел по холодному коридору, устланному серым ковролином. Табличка на последней двери справа гласила: «ОДУЛ 2.8».

В обязанности ОДУЛ — Отдела документов, удостоверяющих личность, — входило содержать и пополнять коллекцию подобных документов из всех стран мира. Здесь на стеллажах можно было найти по крайней мере по одному экземпляру любого паспорта, водительского удостоверения, свидетельства о рождении и другого подобного документа, находящегося в обращении в более чем двухстах странах земного шара.

Фон Даникен приоткрыл дверь и заглянул в кабинет:

— Макс, ты занят?

Макс Зайлер, шеф ОДУЛ, приземистый крепыш с голубыми глазами и светлыми редеющими волосами, оторвался от бумаг:

— Так и думал, что ты придешь. Слышал о ночных событиях.

Фон Даникен рассказал Зайлеру подробности.

— Вот это нашли в доме убитого, — сказал он, выкладывая на стол три паспорта.

Зайлер тщательно просмотрел документы:

— Агент?

— Агент, наркокурьер, мошенник. Одно из трех.

Зайлер сосредоточился на изучении красного паспорта с золотой тисненой короной и надписью «Koninkrijk der Nederlanden» на обложке.

— Настоящий?

— У него вид на жительство, в котором указано, что он голландец. В ИСВБ на него есть полное досье, начиная с его учебы в голландском университете. Вряд ли он начал сотрудничать до восемнадцати. Тем не менее мне нужна тщательная проверка: прогони паспорта по всем степеням защиты, разузнай все по госдокам и свяжись с выдавшими их органами.

Под госдоками подразумевались документы государственного образца, удостоверяющие личность, — карты социального страхования и свидетельства о рождении.

Зайлер смахнул со стоявшего рядом стула стопку документов, среди которых фон Даникен заметил итальянские водительские права, немецкие карты медицинского страхования, английские свидетельства о рождении. Все фальшивые.

— Жюль Гайе, родился в тысяча девятьсот шестьдесят втором году в Брюсселе, — прочел Зайлер вслух, открыв бельгийский паспорт, затем пролистал страницы, изучая пограничные штампы, вернулся на главную страницу и поднес ее под ультрафиолетовую лампу. Проступил силуэт бельгийского королевского дворца.

— Реактивные чернила неплохо смотрятся, — сказал фон Даникен.

— Да, новые бельгийские паспорта — это круто. У этого пять степеней защиты: пинхол-фотография владельца, выполненная методом лазерной гравировки, водяной знак — портрет Альберта Второго и еще изображение Бельгии, переливающееся от зеленого до синего в зависимости от угла зрения, плюс две защитные нити, микросхема… Я бы сказал, что он настоящий.

— Бланк?

— Не только бланк. Я имею в виду, что это настоящий документ, официально выданный уполномоченным органом.

— Ты уверен? — Скептицизм фон Даникена произрастал из его богатого опыта.

Бельгийский паспорт — своего рода «фольксваген» на рынке фальшивых паспортов: дешевый, надежный и доступный. С 1990 года из бельгийских консульств, посольств, муниципальных советов и дипломатических миссий по всему миру было украдено более девятнадцати тысяч подлинных бланков. Страна теряла свои паспорта, как некоторые люди по забывчивости теряют ключи.

— Давай проверим. — Включив компьютер, Зайлер внес номер паспорта в программу идентификации «Айдентигейт» — базу данных швейцарской полиции, в которой содержатся сведения по более чем двум миллионам украденных и потерянных документов по всему миру. — Бельгийцы столь же педантично сообщают об украденных паспортах, сколь небрежно их теряют. Если этот украден, он наверняка есть в базе. — Через несколько секунд у него на лице появилось поддельное выражение испуга. — Ничего. По бельгийским меркам он настоящий.

— Уверен, что его не переделывали?

— Абсолютно. Фотография выжжена прямо на страничке паспорта, ее физически невозможно заменить на другую.

— Я позвоню?

— Конечно.

Фон Даникен связался с соответствующим отделом Бельгийской федеральной полиции:

— Франк, у меня в руках один из ваших паспортов. Принадлежит человеку, которого вчера застрелили. Я бы сказал, что он настоящий, но я ведь стреляный воробей. — И он продиктовал номер и имя.

— Он настоящий, — буквально через секунду-другую подтвердил Франк Венсан. — Номер в системе.

— Забавно. У нас тот же господин значится как некто Ламмерс, гражданин Голландии. В Швейцарии у него вид на жительство. Окажите услугу: проверьте всю информацию по этому Жюлю Гайе. Всю его подноготную. И скажите мне: реальная он личность или мнимая.

— Понадобится время. К концу дня подойдет?

— Лучше до обеда. И еще — выясните попутно, по какому адресу вы послали этот паспорт.

Фон Даникен повесил трубку. Макс Зайлер изучал новозеландский паспорт. И снова документ прошел проверку на подлинность. Никаких исправлений, номер не значится ни в одной базе данных по украденным бумагам. Фон Даникен посмотрел на часы. В Окленде было пять тридцать вечера, и он решил связаться с посольством Новой Зеландии в Париже. Из-за десятичасовой разницы во времени решать официальные вопросы «киви», как новозеландцы называют себя, уполномочили посольство во Франции. Там фон Даникену подтвердили, что паспорт настоящий. По информации, поступившей от соответствующих служб Новой Зеландии, владелец паспорта Майкл Керрингтон, проживающий в городе Крайстчерч, на Виктория-лейн, 24, — добропорядочный гражданин. НПД. Никаких порочащих данных.

Фон Даникен запросил информацию по всем выданным документам, и ему ответили, что соответствующее распоряжение будет сделано немедленно.

— И что мы имеем? — спросил он, повесив трубку.

Зайлер покачал головой:

— Трудно сказать. Два подлинных паспорта с фотографиями убитого. Ответ напрашивается сам собой. Гайе и Керрингтон — легенды. Похоже, у тебя в руках — нелегал.

«Нелегал» — значит правительственный агент, тайно действующий на территории другого государства без официального прикрытия. Глубоко законспирированный шпион.

Фон Даникен кивнул и направился к себе в кабинет. Прошло лет семь с тех пор, как на столе у него лежало дело, отдаленно напоминающее это. Сейчас его беспокоили только два вопроса: на кого работал Ламмерс и чем таким он занимался в Швейцарии, что его пришлось убрать?

 

8

Турбовинтовой двигатель самолета «Гольфстрим G-4», бортовой номер N415GB, полностью отремонтировали к семи утра, и воздушное судно было готово отправиться из аэропорта Берн-Белп. Несмотря на предложение Маркуса фон Даникена, Филип Паламбо остался на борту, отдав предпочтение диванчику в задней части пассажирского салона.

Когда самолет начал отъезжать от терминала, Паламбо встал со своего места и прошел к багажному отделению. В углу тесного грузового отсека, в котором не было даже окон, стояли три чемодана. Оттолкнув их в сторону, он опустился на колени и сдвинул одну из панелей пола. За ней открылась каморка размером семь футов на четыре, с матрасом и пристяжными ремнями.

На матрасе лежал смуглый худощавый человек, одетый в белый парашютный комбинезон. Его руки и ноги фиксировали гибкие наручники, соединенные между собой цепью. Борода его была обрита. Волосы подстрижены до той длины, что полагается солдату в армии. Одежда тоже ничем не выделялась. Все это было сделано, чтобы обезличить пленника, заставить его чувствовать себя беспомощным и уязвимым.

Человек выглядел моложаво. Очки в проволочной оправе делали его похожим на студента или программиста. Звали его Валид Гассан. Ему шел тридцать первый год, и он был признанным террористом, связанным в разное время с «Исламским джихадом», «Хезболлой» и, как каждый уважающий себя исламский фанатик, с «Аль-Каидой».

Паламбо вытащил пленника, поставил его на ноги и провел в пассажирский отсек. Там он толкнул его на сиденье и пристегнул ремнем безопасности. Несколько секунд он потратил на то, чтобы смазать поврежденные пальцы Гассана меркурохромом — легким антисептиком. Гассан потерял три ногтя.

— Куда меня везут? — спросил он.

Паламбо не ответил. Наклонившись, он расстегнул ножные оковы пленника и немного помассировал ему лодыжки, чтобы возобновить кровообращение: не хватало, чтобы Гассан сдох от венозного тромбоза до того, как они выудят из него нужную информацию.

— Я — американский гражданин! — дерзким тоном продолжил Гассан. — У меня есть права. Куда меня везут? Я требую, чтобы мне сказали.

При чрезвычайной экстрадиции преступника действовало неписаное правило: если ЦРУ нужно было кого-то допросить, то человека переправляли в Иорданию, если подвергнуть пыткам — то в Сирию, а если он должен был исчезнуть с лица земли — то в Египет.

— Пусть это будет для тебя сюрпризом, Хаджи.

— Я не Хаджи!

— Это точно, — угрожающе произнес Паламбо. — Знаешь, что? У тебя больше нет имени. Тебя вообще больше нет. — Он щелкнул пальцами прямо под носом у Гассана. — Растворился в тумане.

Паламбо пристегнулся в кресле — самолет набирал высоту. На экране в носовой части салона можно было видеть местонахождение самолета на карте мира, скорость, температуру за бортом и время, оставшееся до прибытия в пункт назначения. Через несколько минут полета «Гольфстрим» начал разворачиваться, пока не взял курс на юго-восток — в сторону Средиземного моря.

— Я дам тебе еще один шанс, — сказал Паламбо. — Говори.

Гассан посмотрел ему прямо в глаза:

— Мне нечего сказать.

Паламбо покачал головой. Тяжелый случай.

— Как насчет взрывчатки, которую ты забрал в Германии? Давай начнем с этого.

— Не понимаю, о чем вы говорите.

— Ну конечно.

Он смотрел на Гассана, представляя, сколько зла натворил этот, в сущности, молодой человек, сколько смертей стоит за ним и что его ожидает, когда самолет приземлится.

Через четыре часа господину Валиду Гассану воздастся по заслугам за все. Еще как воздастся.

 

9

В дверь постучали.

— Moment, bitte. — Джонатан натянул шерстяной пуловер, джинсы, сунул ноги в мокасины и открыл дверь.

В коридоре стоял управляющий гостиницей.

— Позвольте от лица всего персонала выразить наши глубочайшие соболезнования, — сказал он. — Если я или кто-нибудь из наших сотрудников может сделать что-либо для вас…

— Спасибо, со мной все в порядке, — ответил Джонатан.

Управляющий кивнул, но не ушел. Он достал из кармана пиджака конверт и протянул его Джонатану:

— Тут почта. Для вашей жены.

Джонатан взял конверт и поднес его к свету. «Эмме Рэнсом, отель „Белльвю“, Постштрассе, Ароза». Уверенный почерк, размашистый, но аккуратный. «Мужская рука», — машинально отметил он и перевернул письмо. Ни имени, ни обратного адреса.

— На день опоздало, — с сожалением произнес управляющий. — В горном туннеле ведутся ремонтные работы, из-за этого на железнодорожные пути сошла лавина. Я так и объяснил миссис Рэнсом. Она очень расстроилась. Простите.

— Вы говорили с Эммой о письме?

— Да, в субботу вечером, перед ужином.

— Значит, она ждала это письмо?

— Она что-то шепнула мне про день рождения и взяла с меня слово, что я вручу письмо ей в руки.

День рождения? Тридцать восемь лет Джонатану исполнилось тринадцатого марта, больше месяца назад.

— Тогда понятно. Спасибо.

Закрыв дверь, он прошел в спальню и снова перевернул конверт в руках. Эмме Рэнсом. Отель «Белльвю». Постштрассе. Ароза. Почтовый штемпель смазан. Дата различима, а название города, из которого отправлено письмо, не разобрать.

Бесполезно гадать.

Он сел на край кровати. На конверте синий штамп «экспресс». Значит, письмо отправили в пятницу с доставкой на следующий день. Он снова перевернул конверт. Обратного адреса нет.

Как давно он начал подозревать? Шесть месяцев назад? Год? Все началось после Эмминой поездки в Париж, или что-то было и до того? Знаки, на которые он был обязан обратить внимание, но всегда был слишком занят, чтобы их замечать.

Он мог бы сказать, что безумно любит ее, и не преувеличил бы. Хотя «безумно» — пугающее слово: безоглядность, опасная одержимость. Ничего общего с его чувствами к Эмме. Его любовь не ведала сомнений, на том он стоял. Едва увидев Эмму, он понял, что она создана для него. Лукавая улыбка словно говорила: «Испытай меня. Я на все согласна». Непослушная грива рыжих волос. Потертые джинсы. «Джонатан, на свете есть вещи поважнее косичек и чистого платьица». Ее взгляд словно бросал ему вызов, и требовалось всегда быть на высоте. Казалось, Эмма создана специально для него. У них не было секретов друг от друга.

Да, он любил ее безумно, но не слепо.

В последние месяцы она стала терять интерес к работе. Сначала ее четырнадцатичасовой рабочий день сократился до двенадцати часов, затем — до восьми. Директор по логистике регионального отделения организации «Врачи без границ», Эмма координировала работу на Ближнем Востоке. Она занималась подбором кадров и обучением персонала и волонтеров, осуществляла надзор за отправкой продовольствия и других грузов, тесно взаимодействуя с местными правительственными учреждениями, распределяла денежные средства, необходимые для поддержания этого процесса. Работа беспокойная. И это еще мягко сказано.

Поначалу он считал, что она переутомилась. Эмма относилась к тем, кто не щадит себя на работе. Ее пламя горело слишком ярко. Накал — вот подходящее определение для ее отношения к работе. И отдых ей был просто необходим.

Но Джонатан замечал и другое. Головные боли. Одинокие прогулки. Долгое молчание. И он чувствовал, что день ото дня расстояние между ними увеличивается.

Все началось после Парижа.

Джонатан покрутил конверт в руках. Невесомый. Наверняка внутри один-единственный листок бумаги. Перевернув письмо, он пристально посмотрел на тот угол конверта, где пишется обратный адрес. Швейцарец, который не указывает своего имени на конверте, — почти предатель. Это национальное преступление стоит в одном ряду с нарушением банковской тайны и подделкой рецепта молочного шоколада «Линдт».

А если не предатель, то кто?

Радиоприемник пропикал четыре раза. Хорошо поставленный британский баритон объявил: «В Гринвиче двенадцать часов. В эфире международные новости Би-би-си…»

А в голове у Джонатана звучал совсем другой голос. «Открой! — уговаривал он. — Открой и покончи с этим раз и навсегда».

Если бы это было так просто.

Он совсем не был уверен, что ему стоит вскрывать конверт. Эмма погибла. У него остались только воспоминания, и не хотелось бы их отравлять. Он поднес письмо ближе к глазам, и мысли унеслись в то место, о котором он хотел бы забыть навсегда.

Париж… Туда Эмма поехала на девичий уик-энд, чтобы с головой окунуться во французскую культуру, круассаны и новую выставку Шагала.

Париж… Там Эмма исчезла на два дня и две ночи, и ни одно из его сообщений до нее не дошло.

Париж…

Джонатан, в одних спортивных трусах, спит на раскладушке в своей палатке. Три часа ночи, но жара по-прежнему невыносима. Даже по меркам Ближнего Востока лето выдалось жаркое. Уже несколько месяцев он живет и работает в долине Бекаа. Он научился спать и потеть одновременно.

Соседняя койка пуста. Эмма на неделю уехала в Европу. Четыре дня в штаб-квартире в Женеве, затем три дня в Париже, где она со своей лучшей подругой Симоной пустится в головокружительный тур по Городу огней. Днем музей Же-де-Пом, вечером светомузыкальное шоу в Версале. Каждая минута ее французского путешествия расписана.

Его будит рев моторов. От этого механического вторжения ночь наполняется грохотом. Джонатан отрывает голову от подушки. Темноту разрывают звуки выстрелов.

Джонатан подскакивает на кровати и выбегает на улицу. Молодой палестинец Рашид, раскинув руки, закрывает собой вход в госпиталь. Рядом стоят два заляпанных грязью пикапа «тойота». Из автомобильных колонок ревет музыка. Минорная мелодия с жестким ритмом. Группа вооруженных блюстителей порядка окружает мальчишку и, наставив на него стволы автоматов, требует отпереть двери. Джонатан направляется к ним.

— Что вам нужно? — спрашивает он на своем примитивном арабском.

— Ты здесь главный? — спрашивает парень лет двадцати, с жидкой бородкой и рысьими глазами. — Ты тут доктор?

— Я, — отвечает Джонатан.

— Нам нужно лекарство. Вели этому убраться с дороги.

— Ни за что! — зло кричит Рашид.

Ему пятнадцать лет, но характер уже сильный. С тех пор как Джонатан и Эмма приехали сюда, он их главный помощник. Джонатан — его кумир и учитель, его покровитель и лицо неприкосновенное. В будущем Рашид собирается изучать медицину — у него одних родственников столько, что всегда будет кого лечить.

— Разрешите, я помогу вам, — говорит Джонатан, пытаясь скрыть за улыбкой, что он нервничает. — Вы больны? У вас кто-то ранен?

— Мой отец, — говорит главарь. — Сердце. Ему нужно лекарство.

— Привезите его сюда, — говорит Джонатан. — Будем рады помочь.

Он замечает у парня странное выражение глаз и блуждающую улыбку. Он что, пьян? На взводе? От чего? Ракия? Гашиш? Метадон?

— У него нет времени.

— А вы обращались в больницу в Мезза-аль-Шариф? Если у вашего отца проблемы с сердцем, я бы рекомендовал ему съездить в Бейрут.

До Бейрута восемь часов, а в Мезза-аль-Шариф не проехать из-за сильных паводков.

— Прочь с дороги! — говорит главарь, отталкивая Рашида. Тот упирается. Джонатан не успевает даже вскрикнуть, как главарь вскидывает автомат и стреляет Рашиду прямо в лицо. — Моему отцу нужен нитроглицерин, — говорит он, перешагивая через тело. — А нам… — он показывает на своих людей, — нам нужно кое-что для души.

Одного взгляда на Рашида достаточно, чтобы понять — ему ничем уже не поможешь. Джонатан ведет людей в больничную аптеку. Жадные лапы сметают с полок морфин, викодин и кодеин. Аптека разграблена меньше чем за минуту. Все закончилось так же быстро, как и началось. Посылая благословение пророка на его голову, грабители забираются в машины и уезжают.

Джонатан тут же бросается звонить в Париж. Эмма будет в Женеве, в штаб-квартире организации «Врачи без границ». Он договорится заранее, чтобы ей приготовили чек, который она заберет с собой, и тогда они смогут пополнить запасы медикаментов в госпитале.

В Ливане полчетвертого утра, в Париже — за полночь. Он пытается дозвониться до гостиницы «Три короны», но у него ничего не получается. Ее мобильный тоже не отвечает — вне зоны действия сети. Он снова звонит в гостиницу и просит оставить для нее сообщение. Но Эмма не перезванивает. Ни ночью. Ни утром. Ни на следующий день, когда Джонатан приезжает в Бейрут и на свои последние деньги покупает на черном рынке необходимые лекарства.

Его жена пропала.

Любому терпению приходит конец, и он с грустью обнаруживает, что доверие не безгранично. На следующее утро, в шесть часов, он снова звонит в гостиницу и просит, чтобы его соединили с управляющим.

— Вы уверены, что оставили записку в ее номере? — спрашивает Джонатан.

— Месье Рэнсом, даю слово, что именно так я и сделал. Я лично отнес записку.

— А вы не могли бы проверить, на месте ли моя жена?

— Разумеется. Сейчас я переведу звонок на свой мобильный, и, если найду вашу жену, вы сразу же сможете поговорить с ней.

Джонатан мысленно следует за управляющим на третий этаж. Он слышит, как закрываются двери старинного лифта, затем по застланному коврами коридору приглушенно раздаются степенные шаги и громкий стук в дверь.

— Бонжур, мадам. Это Анри Готье. Управляющий. Я хотел бы спросить, все ли у вас в порядке?

Никакого ответа. Проходит время. Готье входит в комнату.

— Месье Рэнсом? — возвращается он к телефонному разговору. — Все записки на месте.

— В каком смысле?

— Лежат на полу. Ни одна не открыта. Похоже, ваша жена так и не заходила в номер.

— Я не совсем вас понимаю.

— Постель нетронута. Нет ни чемоданов, никаких других признаков ее присутствия. — Готье замолчал, а Джонатан очень ясно представил себе его удивленное выражение лица. — Здесь никого не было.

Открой письмо.

Джонатан вскрыл конверт. Внутри оказался один листок бумаги. Чистый. Ни имени. Ни адреса. Никакого опознавательного знака. Он перевернул конверт и потряс его. На ладонь выпали две картонки, одинаковые по форме и размеру. С одного края — перфорация, по центру — ярко-красный шестизначный номер. Похоже на квитанцию или номерок из гардероба. В правом нижнем углу очень мелким шрифтом отпечатаны какие-то буквы.

SBB.

Schweizerische Bundesbahn.

Швейцарские железные дороги.

Это были багажные квитанции.

 

10

Маркус фон Даникен приехал в Цюрих уже второй раз за последние двенадцать часов. Метровые буквы ярко-голубого цвета над входом составляли надпись «Роботика». Согласно досье, Тео Ламмерс был единоличным владельцем и генеральным директором компании, основанной им в 1994 году. Ее деятельность уклончиво обозначалась как «инженерные разработки».

У входа его ждала, заложив руки за спину, как в почетном карауле, крепкая, строгая на вид женщина. «Микаэла Менц», — представилась она, сделав навстречу два четких шага. Деловой костюм, волосы разделены на косой пробор. В ее визитке указывалось, что она имеет докторскую степень по машиностроению. С отличием.

В ответ фон Даникен показал ей свое удостоверение и улыбнулся. Теперь они были квиты.

— Мы все еще в шоке, — говорила Менц, пока они шли к ее кабинету. — Никому из нас и в голову не пришло бы, что господину Ламмерсу кто-то желает смерти. Это был прекрасный человек.

— Не сомневаюсь, — сказал фон Даникен. — Именно поэтому я здесь. Мы, так же как и вы, хотим, чтобы убийца был наказан. Все, что вы мне сообщите, может оказаться чрезвычайно полезным для расследования.

Обстановка в небольшом кабинете Менц была довольно строгой: ни одной фотографии родственников, любимых или друзей. Про себя фон Даникен определил ее как женщину, вышедшую замуж за работу, и догадался, что, похоже, она измотана переживаниями. Не столько за Ламмерса, сколько за дело и за то, кто же теперь станет во главе.

— Вы подозреваете кого-нибудь из нашей профессиональной сферы? — спросила она с драматически-скорбной интонацией. — Может, кто-то из иностранцев?

— Пока ничего не могу сказать. Мы не комментируем текущие расследования. Пожалуй, начнем с компании. Чем конкретно вы занимаетесь?

Исполняющая обязанности придвинула стул ближе к рабочему столу:

— Навигационные системы. Наземные, подводные, передвижные терминалы. — Заметив смущенный взгляд фон Даникена, она добавила: — Мы создаем приборы, способные определить точное местонахождение самолетов, кораблей и автомобилей.

— Как GPS-навигаторы?

Морщинка между бровями, видимо, означала, что он заблуждается.

— Спутники ненадежны. Недавно мы получили патент на новую наземную навигационную систему для самолетов, созданную на основе технологии «слияние сенсорных данных». Наше устройство учитывает показания инерционных навигационных систем, цифровых карт и радарных высотомеров. Измеряя колебания высоты полета относительно рельефа земной поверхности вдоль всего воздушного коридора, по которому следует самолет, и сравнивая эти данные с цифровой наземной картой, можно установить координаты самолета с точностью до миллиметра.

— А кто покупает подобные приборы?

— У нас много клиентов. «Боинг», «Дженерал электрик», «Эйрбас»… Есть и другие.

Фон Даникен вскинул бровь:

— Так это вас я должен благодарить, если мой самолет не врезается в гору?

— Ну, не только нас. Но, в общем-то, да, нас.

Инспектор наклонился ближе, будто хотел что-то шепнуть ей по секрету:

— Наверное, вашими разработками интересуются военные? У вас есть клиенты в оборонной промышленности? Среди производителей самолетов? Или военной техники с лазерным наведением? Чего-нибудь в этом роде?

— Нет.

— Но некоторые из названных вами компаний все же связаны с военно-промышленным комплексом.

— Вполне возможно. Хотя не мы одни разрабатываем навигационные системы, которые можно использовать в военных целях.

Фон Даникену ответы показались слишком сдержанными. В конце концов, за Ламмерсом установили наблюдение именно потому, что в свое время он имел отношение к разработке артиллерийской техники, включая и пресловутую «суперпушку» для Саддама Хусейна.

— А что вы можете сказать по поводу того, что в начале своей карьеры господин Ламмерс проектировал артиллерийские орудия? — поинтересовался фон Даникен.

— У него были блестящие способности, — ответила Менц. — Я вполне допускаю, что господин Ламмерс много чем занимался, о чем мне неизвестно. Единственное, что я могу утверждать, — это что наша фирма никогда не имела дела с военными заказами. — Она нахмурилась. — А почему вы спрашиваете? Полагаете, это как-то связано с его смертью?

— На данном этапе возможны любые предположения.

— Понимаю. — Менц отвела взгляд, и фон Даникену показалось, что она о чем-то задумалась. Выражение ее лица стало мягче. Закрыв лицо руками, она еле сдержала рыдания. — Простите. Смерть Тео… Я так переживаю…

Фон Даникен сделал несколько записей в блокноте. Он, конечно, не комиссар Мегрэ, но, похоже, Микаэла Менц говорит правду. Даже если Ламмерс и был замешан в чем-то, она действительно ничего об этом не знает. Подождав, пока женщина успокоится, он задал свой следующий вопрос:

— Господин Ламмерс часто ездил в командировки?

Менц подняла голову.

— В командировки? Господи, конечно, — ответила она, вытирая глаза. — Он постоянно был в разъездах. Контролировал установку оборудования. Подписывал договоры. Поддерживал престиж компании.

— А какие страны он в основном посещал?

— На девяносто процентов мы продаем наши разработки в Европе. Он часто бывал в Дюссельдорфе, Париже, Милане и Лондоне. Как видите, все промышленные центры.

— А на Ближнем Востоке? В Сирии? В Дубаи?

— Никогда.

— В Израиле или в Египте?

— Нет.

— А кто бронировал для него билеты?

— Наверное, он сам.

— Вы хотите сказать, что у господина Ламмерса не было секретаря, никого, кто занимался организацией его поездок? Самолеты, гостиницы, аренда машины… В наши дни это так хлопотно!

— Но не для него. Тео не был избалован, любил все делать сам. Он все бронировал через Интернет.

Фон Даникен быстро писал в блокноте. Он ни на мгновение не поверил в то, что Ламмерс был такой сверхсамостоятельный. Скорее, скрытный. Просто не хотел, чтобы кто-то стоял у него за спиной, пока он бронирует билет на имя Жюля Гайе или какое-нибудь другое из имевшихся у него в запасе.

— Доктор Менц, я могу взглянуть на его кабинет? — с едва заметной улыбкой спросил фон Даникен. — Это помогло бы мне понять характер убитого.

— Вряд ли это возможно.

На самом деле фон Даникен уже и так превысил свои полномочия. В глазах закона он не имел никакого права разнюхивать что-либо в этом учреждении: он еще не успел получить ордер.

— Я хочу сделать все возможное, чтобы поймать убийцу, — произнес он, глядя ей прямо в глаза. — Разве вы не того же хотите?

Микаэла Менц поднялась из-за стола и жестом предложила ему следовать за ней. Кабинет Ламмерса находился по соседству. Такой же небольшой, как и у Менц, и так же обставленный — без излишеств. На демонстрационном столике фон Даникен заметил странный предмет — в форме латинской буквы «V», высотой с полметра, из прозрачного пластика.

— А это что? Одно из ваших изделий? — поинтересовался он.

— Это ЛМА, — ответила доктор Менц. — Летательный микроаппарат.

— Можно? — спросил фон Даникен, указывая на ЛМА.

Менц кивнула, и он взял его в руки. Прибор весил меньше килограмма. Его крылья были невероятно твердыми и в то же время странно гибкими.

— И он действительно летает?

— Разумеется, — ответила его собеседница немного резко, словно обиженная вопросом. — Может пролететь пятьдесят километров и развить скорость до четырехсот километров в час.

— Фантастика! — воскликнул фон Даникен, прикидываясь деревенским дурачком. — И Ламмерс создал его здесь?

Менц кивнула.

— Своими собственными руками в нашей лаборатории НИОКР — в лаборатории научно-исследовательских и опытно-конструкторских разработок. Из всех его летательных аппаратов этот самый маленький. Тео им очень гордился.

Фон Даникен старался запомнить каждое слово. Дальность — пятьдесят километров. Скорость — четыреста километров в час. Построен собственными руками… Этот самый маленький. Значит, были и другие. Он внимательно рассматривал странный летательный аппарат. Без сомнения, у него встроенная навигационная система, та самая, с точностью до миллиметра.

— Вы планировали запустить его в массовое производство? В качестве игрушки?

Как и предполагал фон Даникен, его слова не понравились Менц. Она подошла и забрала у него аппарат.

— ЛМА — не игрушка. Это самый легкий в мире аппарат своего класса. К вашему сведению, он сделан по заказу очень важного клиента.

— Можно узнать, кого именно?

— Боюсь, это конфиденциальная информация, но даю слово, это не имеет никакого отношения к военным. Даже наоборот. Одна очень известная компания. И мы считаем большой честью выполнять их заказы.

— Если бы вы назвали компанию, то существенно помогли бы расследованию.

Менц покачала головой:

— Не вижу, каким образом это поможет поймать убийцу Тео.

Фон Даникен постарался оставить о себе самое лучшее впечатление. Он поблагодарил Менц за потраченное время и попросил звонить, если она что-нибудь вспомнит и захочет добавить к уже сказанному. Пока он шел к своей машине, он думал о ЛМА. Микаэла Менц права. Это не игрушка.

Это оружие.

 

11

Джонатан шел по улице, пробираясь среди неторопливых пешеходов. Руки он держал в карманах, сжимая в пальцах багажные квитанции. Какой еще багаж? Лыжи и ботинки? Теплая зимняя одежда? Он позвонил в Эммин офис, но там никто не помнил, чтобы ей что-то высылали.

А если не они, то кто? И почему не указан обратный адрес? Все эти вопросы раздражали его. Но больше — почему Эмма хотела утаить от него квитанции?

Постштрассе живописно вилась по склону горы. По обеим сторонам теснились магазинчики, кафе и гостиницы. В Швейцарии первая неделя февраля, когда начинаются школьные каникулы, — традиционно лыжная. В горы отовсюду — от Санкт-Галлена до Женевы — приезжают целыми семьями. Но сегодня из-за сильного снегопада и штормового ветра подъемники не работали, включая и Люфтзайльбан — самый большой подъемник в Альпах. Народ толпами гулял по улицам. Скатиться с горы сегодня не удастся. Ни Джонатану, ни кому-либо еще.

Проходя мимо витрины магазина Ланца, где продавались часы и ювелирные украшения, он резко остановился. Рядом с мерцающими наручными часами стояла старомодная метеостанция — термометр, гидрометр и барометр, всё в одном. Станция выставлялась в этой же витрине и восемь лет назад, когда они с Эммой впервые вместе приехали в горы. Устройство размером со старое любительское радио дополняли три самописца, фиксировавшие данные на бумажной ленте. Красная лампочка в центре указывала, что давление падает. Ожидается ненастная погода, снегопад будет продолжаться.

Джонатан задержался у витрины, изучая показания приборов. За последние тридцать шесть часов температура понизилась с плюс трех градусов Цельсия до минус одиннадцати. Влажность взлетела, а давление резко упало.

— Почему вы не проследили за сводкой погоды? — спросил его вчера вечером полицейский.

Он мысленно вернулся в горы — снег, ветер и жуткий холод. Он чувствовал тепло Эмминого тела, когда она, поднявшись на тот последний перевал, упала ему на руки. Он вспомнил ее взгляд: в нем светились гордость и уверенность, что вместе они могут все.

— Джонатан!

Откуда-то издалека его окликнули по имени. Журчащий французский акцент. Джонатан не отозвался. Он продолжал смотреть на красную лампочку, пока перед глазами не появился черный круг. Эмма следила за прогнозом! Но она так хотела подняться в горы, что не сказала ему про предупреждение синоптиков.

И тут его плеча коснулась чья-то рука.

— В чем дело? — спросили его с французским акцентом. — Я что, сама должна разыскивать своих встречающих?

Джонатан повернулся. Перед ним стояла высокая, привлекательная женщина с темными вьющимися волосами.

— Симона… ты…

Симона Нуаре опустила на землю дорожную сумку и заключила Джонатана в объятия.

— Мне очень жаль.

Джонатан, закрыв глаза и стиснув зубы, тоже обнял ее. Он изо всех сил старался не поддаться чувствам, которые нахлынули на него при виде знакомого лица. В следующее мгновение Симона отпустила его и отошла на шаг.

— Как ты?

— Нормально, — ответил он. — Ненормально. Не знаю. Все как в тумане.

— Выглядишь ты неважно. Перестал бриться, мыться и есть? Это неправильно.

Джонатан криво улыбнулся и провел рукой по щеке.

— Просто не голоден. Наверное.

— Нужно с этим что-то срочно решать.

— Наверное, — сказал он.

Симона заставила его посмотреть ей в глаза:

— Наверное?

Джонатан взял себя в руки:

— Ладно, Симона, согласен: нужно с этим что-то срочно решать.

— Так-то лучше. — Сложив руки на груди, она покачала головой, словно отчитывала одного из своих четвероклашек.

Симона Нуаре была египтянка по происхождению, француженка по браку и учительница по профессии. Едва вступив в пятый десяток, она выглядела на десяток лет моложе, что списывала на свою арабскую кровь. Ее черные густые волосы, словно воды Нила, элегантно струились по плечам, а щедрое использование туши придавало еще больше выразительности ее бездонным темно-карим глазам. Симона достала из дорогой кожаной сумочки, висевшей у нее на плече, сигарету «Галуаз» — одну из шестидесяти или около того, что она выкуривала за день. От чрезмерного курения ее голос скрипел, будто старые записи Жака Бреля, которые она таскала за собой из города в город.

— Спасибо, что приехала, — поблагодарил Джонатан. — Мне легче, когда рядом кто-то… кто знал Эмму.

Симона начала было что-то говорить, но осеклась, отвернулась и отбросила сигарету.

— Пока я ехала в поезде, всю дорогу твердила себе, что не буду плакать, — произнесла она. — Убеждала себя, что сейчас тебе нужен рядом сильный человек. Тот, кто может тебя поддержать. Позаботиться о тебе. Хотя, конечно, ты и сам сильный. Наш Джонатан. Полюбуйся на меня. Разнюнилась, как ребенок.

Слезы текли у нее из глаз, оставляя на щеках дорожки от туши. Джонатан вынул из кармана платок и вытер черные подтеки.

— Поль просил передать тебе свои соболезнования, — всхлипывая, проговорила Симона. — Он на неделю уехал в Давос: наш важный Поль делает доклад о коррупции в Африке. Оригинальная тема, правда? Он хотел, чтобы ты знал: он ужасно переживает, что не смог приехать.

Поль, муж Симоны, французский экономист, занимал крупный пост во Всемирном банке.

— Все в порядке. Я знаю, он приехал бы, если бы мог.

— Да ничего не в порядке. Я так ему и сказала. Сегодня все мы рабы своих амбиций. — Взглянув на свое отражение в витрине, Симона поморщилась. — Mais merde! Ну и видок у меня. Хороша парочка.

Рэнсомы и Нуаре встретились в Бейруте два года назад, когда Джонатан приехал туда как представитель организации «Врачи без границ». Они оказались соседями в многоквартирном доме. Симона преподавала в американской школе в Бейруте. Узнав, что Эмма работает на гуманитарную организацию, она воспользовалась своими связями и помогла им подешевле обустроить новую «миссию», как называли сотрудники организации свои медицинские пункты. Отзывчивость Симоны означала, что в лице Эммы она получила верного друга.

Назначение Джонатана в Женеву, в штаб-квартиру организации «Врачи без границ», было встречено с радостью, по крайней мере женщинами. (Джонатана переезд страшил — как оказалось, не зря.) Поль Нуаре должен был вернуться в Женеву двумя неделями раньше. И снова семейство Нуаре пришло на помощь Джонатану и Эмме и подыскало для них доступную квартиру по соседству с ними в элитном комплексе в Колони, самом дорогом районе Женевы. Насколько позволяли дела, пары встречались за ужином. Раз в месяц — бургеры у Рэнсомов или «coq au vin» у Нуаре. Хотя, как любила заметить Эмма, это была неравноценная сделка.

Джонатан подхватил сумку Симоны.

— Идем со мной, — сказал он, направляясь вниз по улице.

— А я думала, гостиница в другой стороне.

— Все правильно. Сейчас мы идем на вокзал.

Симона шутливо подхватила:

— Уже хочешь избавиться от меня?

— Нет, конечно. Просто мне надо кое-что проверить. — И он показал ей квитанции.

— Что это? — спросила Симона.

— По-моему, багажные квитанции. Вчера их прислали в письме на имя Эммы. Еще в конверте был чистый лист бумаги. Ни подписи, ни записки. Только это.

Симона выхватила квитанции у Джонатана:

— Швейцарские железные дороги. Она что, багаж потеряла?

— Вот это я и собираюсь выяснить.

— А кто их послал?

— Понятия не имею. — Он забрал у нее квитанции. — Может, кто-то из ее знакомых?

— Даже не знаю.

— Ты же была с ней в Париже.

— Была. И что?

Джонатан смутился:

— Пока вы обе были в Париже, у нас на работе случилось чепэ. Я два дня пытался дозвониться до Эммы и не смог. Знаешь, расстроился ужасно. А она потом сказала, что вы зависли в твоем номере и ей просто было недосуг дойти до своего.

Вот так его подозрения выплыли наружу. Обнаженная неуверенность. При дневном свете все казалось мелким и ничтожным.

— И ты ей не поверил? — Симона сжала его руку. — Но это правда. Мы все время проводили вместе. Это был наш девичий уик-энд. До полуночи мы даже по-настоящему не начинали болтать, бегали целыми днями — пока городской транспорт работает. Такая уж наша Эмма. Все или ничего. Ты же знаешь. — И она грустно усмехнулась, не столько потому, что в памяти всплыли воспоминания, скорее — чтобы рассеять его сомнение и беспокойство. — Эмма не изменяла тебе. Она не из таких.

— А что это за квитанции? О них она тебе ничего не говорила? Может, планировала поехать куда? Сюрприз, в конце концов?

— «Реактивное сафари»?

— Что-то вроде того.

«Реактивным сафари» они называли Эммины вылазки для пополнения медицинских припасов. По крайней мере раз в месяц она предпринимала неожиданные марш-броски на ближние и дальние расстояния, чтобы срочно достать кровь первой группы, пенициллин или даже витамин С — все от банального до чудесного.

Симона покачала головой:

— Может, она правда что-то заказала. Ты звонил в офис?

Джонатан сказал, что звонил и там быстро подтвердили, что ничего ей не высылали.

— Я бы не стала так беспокоиться, — заметила Симона, коснувшись его плеча, и они пошли дальше, взявшись за руки.

У центрального почтамта они повернули налево и обогнули Оберзее — небольшое озеро, покрытое льдом и огороженное веревками. На вокзале никого не было. Арозу обслуживали два поезда в час. Первый, следующий вниз до Шура, отправлялся в три минуты, считая с начала каждого часа. А второй, возвращающийся назад в гору, прибывал в восемь минут.

Джонатан прошел в багажное отделение. Служитель взял квитанции и через минуту вернул их, покачав головой.

— Это не наши квитанции, — объяснил он.

Джонатан уставился на стеллажи, где в лабиринте железных полок хранились дюжины сумок.

— Вы точно все проверили?

— Обратитесь в кассу. Дежурный скажет вам, значатся ли ваши вещи в базе данных.

У касс тоже никого не было. Джонатан подошел к окошку и просунул квитанции.

— Это не к нам, — сказал кассир, глядя на монитор. — Багаж находится в Ландкварте. Прибыл два дня назад.

Ландкварт — маленький городишко между Цюрихом и Шуром, больше известный как конечная остановка, откуда можно добраться до Клостерса — любимого места отдыха английской королевской семьи, и Давоса — модного горнолыжного курорта.

— А вы можете сказать, откуда его отправили? — спросил Джонатан.

— Из Асконы. Отправлен в тринадцать пятьдесят семь в Цюрих. Оттуда переправлен в Ландкварт.

Аскона находится на швейцарской границе с Италией, на берегах Лаго-Маджоре — живописного озера у подножия Альп. В тех местах у Джонатана друзей не было. Может, были у Эммы?

Симона склонилась к окошку:

— А вы не знаете, кто именно отправил багаж?

Служащий покачал головой:

— У меня нет полномочий давать подобную информацию.

— А у кого есть? — спросила она.

— Станция отправления в Асконе.

Джонатан достал бумажник, но Симона, опередив его, протянула в окошко кредитную карту.

— Два билета до Ландкварта, — сказала она. — Первого класса.

 

12

Тюремный корпус «Аль-Асабар» находился на территории военной тюрьмы «Фар Фалестин» — Палестинского отделения сирийской военной разведки. Войдя в здание, Филип Паламбо поморщился: в вестибюле сильно пахло аммиаком. Он не в первый и даже не в десятый раз приходил сюда и все равно никак не мог привыкнуть к бедной обстановке и невыносимо резким запахам, от которых щипало глаза. Бетонный пол. Бетонные стены. Портреты президента Башара аль-Асада (соотечественники называют его «доктор» — он учился на офтальмолога) и его отца Хафеза аль-Асада. Посреди вестибюля стоял стол, и за ним сидел офицер. У его ног дремала немецкая овчарка. Увидев Паламбо, офицер поднялся ему навстречу:

— С возвращением, сэр.

Не удостоив его ответом, Паламбо прошел мимо. Официально его здесь не было. А если хорошенько надавить, то можно получить свидетельские показания, что и нога его не ступала на сирийскую землю.

Филип Паламбо возглавлял особое спецподразделение, которое занималось ликвидацией неугодных ЦРУ людей. На бумаге спецподразделение подчинялось контртеррористическому командному центру. На самом же деле оно действовало абсолютно автономно, и Паламбо отчитывался непосредственно заместителю директора ЦРУ, адмиралу Джеймсу Лефеверу, второму по величине человеку в Управлении.

Работа у Паламбо была несложной — определить местонахождение подозреваемого в террористической деятельности и похитить его для допроса. В его распоряжении находились три самолета, команда оперативных сотрудников, готовых в любую секунду отправиться в любую точку земного шара, и негласное разрешение адмирала Лефевера — и стоящего за ним президента Соединенных Штатов — делать все, что он сочтет необходимым. Лишь с одной оговоркой — чтобы нигде не засветиться. А это, несомненно, был обоюдоострый меч.

Самолет приземлился в Дамаске в час пятьдесят пять пополудни по местному времени. Первое, что сделал Паламбо, — передал пленника на попечение сирийских властей. Бумаги, которые он подписал в трех экземплярах, делали заключенного 88891Z подопечным сирийской пенитенциарной системы. Где-то над Средиземным морем Валид Гассан прекратил свое существование. Официально он «исчез».

Из ярко освещенного коридора вынырнул щегольского вида офицер в накрахмаленной оливковой униформе — полковник Маджид Малуф, или полковник Майк. Он настаивал, чтобы его называли именно так. Он будет проводить допрос. У полковника Майка было непривлекательное лицо — осунувшееся, с безобразными отметинами от оспы, покрывавшими щеки и шею. Он приветствовал американца — расцеловал в обе щеки, после чего они обнялись и обменялись крепким рукопожатием. Затем оба прошли в кабинет полковника Майка, где Паламбо провел час, обсуждая детали допроса, особенно те «дыры», которые должна была закрыть информация, полученная от Гассана.

Сириец закурил, изучая свои записи.

— Сколько у нас времени?

— Мы предполагаем, что мало, — ответил Паламбо. — Может быть, несколько дней. От силы пара недель.

— Аврал, значит.

— Боюсь, что так.

Сириец снял с языка крошку табака.

— Успеем привезти сюда его родственников?

Уже проверенная техника допроса включала в себя непосредственное участие матери или сестры подозреваемого. Угрозы причинения физической боли кому-либо из них, как правило, было достаточно, чтобы получить полное признание.

— Вряд ли, — сказал Паламбо. — Результаты нужны прямо сейчас.

Сириец пожал плечами:

— Понял, друг мой.

Официально в списке Соединенных Штатов Сирия продолжала фигурировать как государство, спонсирующее терроризм. Хотя с 1986 года Сирия напрямую не была связана ни с одной террористической операцией и активно запрещала любой местной группировке начинать атаки с собственных территорий, было известно, что она предоставляет пассивную поддержку различным группировкам, призывающим к независимости Палестины. В Дамаске находилась штаб-квартира «Исламского джихада», там же располагались офисы ХАМАС и Народного фронта освобождения Палестины.

Тем не менее американское правительство рассматривало Сирию как партнера в войне с терроризмом. После одиннадцатого сентября сирийский президент поделился с Соединенными Штатами разведданными относительно местонахождения некоторых активистов «Аль-Каиды» и гневно осудил теракты. Во время иракской войны сирийские военные тщательно охраняли границу от проникновения повстанцев в Ирак. Страна светской диктатуры, Сирия не хотела, чтобы исламская фундаменталистская революция захватила весь арабский мир. Все, что требовалось стране, чтобы проводить политику строжайшего закона и порядка, — это во время гражданской войны в Ираке смотреть на Запад. Экстремизму решительно сказали «нет».

Помещение для допросов представляло собой узкую, сырую комнату, с зарешеченным окном под потолком и водостоком в центре пола. Охранник ввел заключенного. Тут же второй охранник втащил деревянную парту, скамья и стол которой были соединены вместе. Гассана заставили сесть. Один из охранников снял черный колпак, полностью покрывавший голову заключенного.

— Итак, господин Гассан, — начал полковник Майк по-арабски, — добро пожаловать в Дамаск. Если вы согласны сотрудничать и отвечать на вопросы, ваше пребывание здесь будет кратким и мы передадим вас обратно под опеку наших американских друзей. Вам все понятно?

Гассан промолчал.

— Хотите курить? Попить воды? Что-нибудь еще?

— Пошел ты… — пробормотал Гассан, но после пары нервных взглядов через плечо его бравада прекратилась.

Полковник Майк подал знак, и охранники навалились на Гассана. Один заломил ему за спину левую руку, а другой, схватив его правую, придавил коленом предплечье, прижимая ладонь к столу. Пальцы пленника дергались, будто через них пропускали электрический ток.

— Я — американский гражданин! — кричал, извиваясь, Гассан. — У меня есть права. Немедленно освободите меня! Я требую адвоката. Я требую, чтоб меня отправили на родину.

Полковник Майк достал из нагрудного кармана перочинный нож с перламутровой рукояткой и вытащил лезвие. Винной пробкой он осторожно раздвинул мизинец и безымянный палец Гассана.

— Я требую встречи с послом! Вы не имеете права! Я — американский гражданин. Вы не имеете права…

Полковник Майк опустил лезвие на основание мизинца и просто, будто морковку резал, отрубил палец. Гассан истошно закричал, а когда Майк накладывал на обрубок дезинфицирующую повязку, заорал еще громче.

Паламбо невозмутимо наблюдал за происходящим.

— Итак, мой друг, — проговорил полковник Майк, наклонившись к самому лицу Гассана, — десятого января ты находился в Лейпциге, в Германии. Встречался с Дмитрием Шевченко, продавцом оружия, у которого было в наличии пятьдесят килограммов пластида. О, ты удивлен! Не стоит удивляться. Мы знаем, о чем говорим. Твои немецкие друзья оказались намного разговорчивее. Так что хранить молчание просто бессмысленно. Досадно и больно. В конце концов все равно заговорить придется. Давай, хабиби будем цивилизованными людьми.

Гассан скривился, отрешенно глядя на свою изуродованную руку.

Полковник Майк со вздохом продолжил:

— Ты заплатил Шевченко десять тысяч долларов и погрузил три коробки взрывчатки в белый микроавтобус «фольксваген». А теперь расскажи, кому ты передал взрывчатку и что с ней собираются делать. Обещаю, пока не расскажешь, отсюда не выйдешь. А если надеешься, что можешь соврать, имей в виду: сначала мы проверим, правду ты сказал или нет, а уж потом отпустим тебя. Начнем. Итак, о взрывчатке. Кому ты ее доставил?

Паламбо сосредоточенно изучал свои ботинки. Сейчас выяснится, с каким человеком они имеют дело.

Гассан плюнул полковнику в лицо.

Значит, боец.

Паламбо вышел из комнаты. Самое время выпить кофе. Ночь будет долгой.

 

13

На станции Ландкварт с часов свисали ледяные клыки. Джонатан и Симона шли по платформе, пряча лица от колючего ветра. У багажного отделения толпились лыжники: со звонким гомоном они сдавали свое снаряжение в багаж. Сегодня лыжных прогулок точно не будет. Джонатан встал в конец очереди, нервно притопывая ногой.

Симона слегка подтолкнула его локтем:

— Ты связался с Эммиными родственниками?

— У нее только сестра — Беатрис. В Берне.

— Архитектор, кажется? По-моему, у Эммы с ней были не очень хорошие отношения.

— Да, но, кроме Беаты, у нее родственников нет. Знаешь, как это бывает. Так что сама понимаешь. Это одна из причин, почему Эмма хотела жить в Швейцарии. Я пытался дозвониться до Беатрис сегодня утром, но все время попадал на автоответчик. А оставить сообщение о том, что Эмма… я просто не смог.

— А что с похоронами?

— Когда достанем тело.

— И когда это произойдет?

— Трудно сказать. Может, еще через несколько дней. Все зависит от того, когда можно будет подняться в горы.

— Похороните здесь или в Англии?

— В Англии, наверное. На ее родине.

Очередь продвигалась очень медленно.

— А твои братья? — спросила Симона.

— Когда будет что сказать, тогда и позвоню. Сейчас мне не до соболезнований.

Наконец подошла очередь Джонатана, и он протянул квитанции. Служащий вернулся с небольшим черным чемоданом и прямоугольным свертком средних размеров в простой коричневой бумаге.

Черный чемодан был шикарный — из мягкой телячьей кожи, с золотой молнией и золотым замком. С таким только ехать на уик-энд в собственный загородный дом. Небрежно забросить его на переднее сиденье своего «рейнджровера»… Чемодан без именной бирки, только квитанция на ручке.

Джонатан перевел взгляд на пакет. «Коробка, в каких продаются рубашки», — промелькнуло в голове. Пакет был перевязан бечевкой, и тоже никаких опознавательных знаков, кроме квитанции. Взяв пакет в руки, Джонатан обнаружил, что тот почти ничего не весит. Он торопливо достал из кармана складной ножик.

— Ты этого ждал? — спросила Симона. — В смысле, это Эммины вещи?

— Наверное, — коротко сказал Джонатан. — Кто-то ей их послал.

— Следующий, пожалуйста, — крикнул служащий.

Очередь качнулась вперед. К окошку протиснулся человек, стоявший за Джонатаном. Вот вам и швейцарская вежливость. Джонатан убрал нож, сгреб со стойки вещи и пошел по платформе, глядя по сторонам в поисках места, где их можно было бы вскрыть. В вокзальном буфете толпилось на удивление много народу, а очередь из желающих сесть за столик растянулась до самой двери.

— Следующий поезд до Шура через сорок минут, — объявила Симона, прочитав информацию на табло. — Через дорогу есть кафе. Пойдем?

— Давай, — сказал Джонатан. — Может, там найдется местечко присесть.

Дождавшись просвета в потоке машин, они вприпрыжку затрусили через дорогу и почти добрались до противоположной стороны, когда из-за поворота на бешеной скорости вылетел серебристый автомобиль.

— Осторожно! — Джонатан буквально втащил Симону на тротуар.

Автомобиль выскочил на крайнюю правую полосу, задев колесами поребрик, и с визгом остановился в футе от них. Двери машины распахнулись, оттуда вышли двое мужчин и направились к Джонатану и Симоне.

Ничего не понимая, Джонатан смотрел то на одного, то на другого. Со стороны водителя вышел приземистый крепыш в кожаной куртке и солнцезащитных очках. Голова обрита, на щеках — рубцы от угрей. Второй был выше и массивнее, в джинсах и водолазке, с волосами платинового оттенка и такими узкими глазами, что сказать, какого они цвета, было невозможно. Мужчины двигались решительно, с явно недобрыми намерениями. Никакого сомнения не осталось, что их цель — Джонатан Рэнсом. Он не успел ни предостеречь Симону, ни поднять руку, чтобы защититься самому, как блондин в водолазке уже заехал ему по лицу. Кулаком в скулу. Джонатан упал на колени и выронил пакет и чемодан.

— Боже, Джонатан! — отступая, чуть слышно пробормотала Симона.

Блондин склонился над Джонатаном и подобрал Эммин чемодан из телячьей кожи и завернутый в бумагу пакет. «Los» — кивнул он своему напарнику.

Если бы они сразу ушли, Джонатан не стал бы ничего предпринимать. В висках пульсировала кровь, в глазах потемнело, во рту появился медный привкус крови. Джонатан обладал довольно богатым опытом по части драк и знал, когда стоит отвечать на удар, а когда — нет.

Но тут бритоголовый пихнул Симону, так что она упала. Ее крик словно заново всколыхнул все, что Джонатан пережил за последние двадцать четыре часа. Буря в горах, Эммино падение, ее тело в расселине — все это острыми шипами впивалось в сознание, кровоточило и жгло нестерпимо.

Еще прежде, чем Джонатан понял, что делает, он рванулся к блондину. В голове стучала только одна мысль: у него украли вещи Эммы и надо их вернуть.

Он с криком обрушился на спину вору, обхватил его рукой за шею и попытался свалить на землю. В ту же секунду он получил сильный удар локтем в ребра и с разворота — прямой в челюсть. Джонатан упал.

Блондин зашвырнул чемодан в машину и, бросив на Джонатана презрительный взгляд, занес ногу, чтобы напоследок пихнуть его в лицо.

Но на этот раз Джонатан не зевал. Одной рукой перехватив поднятый в воздух ботинок, он другой схватил вора за ногу и, дернув на себя, резко ее вывернул. Бандит грохнулся на землю, Джонатан оседлал его и молотил не глядя по лицу, пока из носа не потекла кровь.

Другой негодяй тем временем успел обогнуть капот автомобиля. На полфута ниже напарника, с покатыми плечами и с короткой, толстой шеей, он бросился на Джонатана, словно бык на корриде. Но тот успел подняться на ноги, приняв боксерскую стойку.

Подонок приближался, и Джонатан встретил его ударом и сразу послал вдогонку еще один. Без труда отведя оба удара, коротышка схватил Джонатана за куртку, швырнул его на капот, одной ручищей сжимая его руку, а другой — горло. Пальцы на шее давили все сильнее и сильнее.

Свободной рукой Джонатан наносил удар за ударом, но они были слабыми и бесполезны. Он сдался. Ухватившись за автомобильную антенну, он попытался высвободиться. Антенна сломалась, но он по-прежнему сжимал ее в руке.

Краем глаза Джонатан уловил едва заметное движение: это Симона, зажав в руке булыжник, опустила его на голову нападавшего.

— Хватит! — кричала она. — Отпусти его!

Ослабив хватку, коренастый ударил Симону по лицу. Она упала на землю, глухо стукнувшись головой о тротуар. В следующую секунду рука снова сжимала горло Джонатана еще сильнее, чем раньше.

Джонатан ничего не видел, кроме нависшего над ним перекошенного злобой рябого лица. В нос бил запах пива, лука и сигарет. Теперь шею сжимали уже обе руки, впиваясь пальцами, словно стальными когтями. Давление росло, и Джонатан чувствовал, что вот-вот задохнется.

И тут он отчетливо понял, что сейчас речь идет уже не о том, чтобы убежать, а о том, чтобы остаться живым. Придется убить самому. Его сознание угасало, и тогда он вспомнил об Эмме. Мысленно он видел, как она в неестественной позе лежит на льду. Одинокая. Брошенная. Он знал, что это его вина и что нельзя оставлять ее там, в расселине. Кто-то должен достать тело и похоронить его, как полагается.

Эта мысль придала ему сил.

Пальцы крепче сжали антенну. Джонатан сосредоточенно искал место для удара — глаза, нос, рот. Собрав остатки сил, он рывком приподнялся и воткнул антенну в голову негодяю.

Руки, сжимавшие его шею, тут же обмякли.

И Джонатан глубже вогнал металлический прут.

Отшатнувшись от машины, подонок завертелся на месте, жадно хватая воздух. Дужка очков соскочила у него с одного уха — оттуда торчал обломок антенны. Несколько раз он попытался ухватить ее, но пальцы не слушались.

Полуживой, Джонатан сполз с капота, не спуская глаз с противника. Его врачебный опыт подсказывал, что антенна, проколов барабанную перепонку, вошла в мозжечок, нарушив координацию движений и бог знает что еще.

Противник медленно опустился на колени. Подбородок упал на грудь. И он застыл с открытыми глазами, похожий на игрушку, у которой кончился завод.

Симона поднялась на ноги. Одна сторона лица у нее покраснела и распухла.

— Он умер?

Джонатан приложил пальцы к сонной артерии напавшего. Кивнул. Встал. Ботинком отбил кусок льда и приложил ледышку к ее щеке.

— Он кто? — спросила Симона.

— Понятия не имею. Впервые их вижу.

Куртка на бандите расстегнулась, из-под нее выглядывала серебряная бляха на ремне и кобура. Джонатан пригляделся к надписи на бляхе — «Graubunden Kantonspolizei». Сердце у него ушло в пятки. Сунув руку во внутренний карман куртки, он вытащил удостоверение унтер-офицера полиции на имя Оскара Штудера. С фотографии на него смотрел убитый.

— Коп. — Джонатан протянул удостоверение Симоне.

— Быстро, — прошептала она, — идем отсюда!

— Я не могу. Я должен рассказать полиции, что именно произошло.

— Они и есть полиция.

До Джонатана ее слова дошли с трудом.

— Что они делали? Они ведь ни слова не сказали.

— Я не знаю, мне плевать, — говорила Симона. — Я выросла в стране, где не доверяют полиции. У меня забрали отца, потом забрали дядю. Никто ничего не объяснял. Я знаю, на что способна власть.

— Перестань. Здесь не Египет.

Симона посмотрела на него как на полного болвана:

— И что? Бляха на ремне, по-твоему, фальшивка?

— Не знаю… То есть не это важно. Так неправильно. Я не могу просто сбежать. Он мертв. Я убил его. Я просто не могу…

— Ты! Amerikaner! Стой, где стоишь. — В десяти футах от него на четвереньки поднимался блондин. Его голос, в отличие от движений, был уже достаточно тверд. В руке он сжимал пистолет, направленный, разумеется, в их сторону.

«Amerikaner, — ничего не понимая, повторил про себя Джонатан. — Я тебя в жизни не видел. Откуда тебе знать, что я — американец?»

Прицелившись, блондин нажал на спусковой крючок. Выстрела не последовало. Растерянно глядя на пистолет, он пытался снять его с предохранителя.

Джонатан переводил взгляд с Симоны на тело, лежащее на дороге, затем — на окровавленного человека, собиравшегося его убить.

— В машину! — крикнул он. — Быстро!

Водительская дверь была открыта. Он запрыгнул в машину и завел мотор. Симона села на пассажирское сиденье и захлопнула дверцу.

Через долю секунды заднее стекло взорвалось, осыпая осколками его плечи и шею.

Симона завизжала. Джонатан резко сдал назад. Автомобиль сбил человека с пистолетом, и тот с глухим стуком упал на мостовую.

Джонатан включил первую передачу. Он слишком быстро отпустил сцепление, и машина слегка накренилась, прежде чем рвануть вперед.

Через минуту они уже были за пределами города и мчались по автобану со скоростью сто восемьдесят километров в час.

 

14

Маркус фон Даникен стоял, прижав к уху мобильный, под навесом уличного кафе «Штернгольд» на Белльвюплатц.

— Да, Франк, — громко говорил он, пытаясь перекричать гомон, стоявший вокруг. — С паспортом что-нибудь выяснилось?

Час дня. Колючий ветер со свистом носился над озером, срывая с волн белые барашки. Фон Даникену в лицо летели брызги.

— Интересный вопрос, — сказал Франк Венсан из Бельгийской федеральной полиции. — Скажите мне, Маркус, вы ничего не забыли сообщить о Ламмерсе? О его связях с нами?

— То есть? — не понял фон Даникен.

— С нашей страной, с Бельгией.

— Нет. Ламмерс работал в Брюсселе год или два, но это было в восемьдесят седьмом — двадцать лет назад. А что у вас?

Венсан разочарованно крякнул:

— Понимаете, мы выяснили все, что можно, о настоящем владельце паспорта — Жюле Гайе. Его местонахождение, домашний адрес, свидетельство о рождении, даже налоги. Он — бизнесмен международного уровня, если вам это интересно. Владеет дюжиной компаний по всему миру. Специализируется на одежде. Много путешествует. Дубаи. Дели. Гонконг.

Фон Даникен вспомнил штампы в паспортах Ламмерса. Он тоже много и часто путешествовал.

— Получается, реальное лицо?

— Еще какое реальное, — уверенно подтвердил Венсан. — Жена. Дети. Дом на авеню Тервурен. Он абсолютно реален.

— Что вы хотите этим сказать? Ламмерс вел двойную жизнь? Одна семья в Цюрихе, другая — в Брюсселе?

— Нет. Это исключено. Ламмерс и Гайе — два разных человека.

Только сейчас фон Даникен заметил, что кроме голоса Венсана он слышит еще целый хор сигналящих машин.

— Франк, вы где?

— В телефоне-автомате, — ответил Венсан. — Последнем в Брюсселе.

— В автомате? И что вы там делаете?

— Звоню вам. В целях собственной безопасности.

— Франк, так вы нашли Гайе или нет?

— Разумеется, нашли. — Венсан замолчал. — Во время одной из поездок Гайе потерял свой паспорт. Заявил о потере в нашем консульстве в Аммане, и ему выдали новый.

— В Аммане? Что он там делал?

— Приезжал на текстильную фабрику. Все совершенно законно. Я лично говорил с нашими ребятами из этого консульства, и они вспомнили тот случай. По правде говоря, лучше сказать, что они никогда не забудут его.

Фон Даникен плотнее прижал трубку к уху, стараясь сквозь уличный шум разобрать слова Венсана. Ему не терпелось узнать, что такого особенного в выдаче нового паспорта обычному туристу, о чем стоит помнить всю жизнь.

— Все произошло в августе два года назад, — продолжил Венсан. — Гайе обратился в консульство, заявив, что у него из гостиничного номера украли паспорт, бумажник и кое-что из вещей. В качестве документа, удостоверяющего личность, он предъявил водительские права. Господин, приятный во всех отношениях. Ему сразу же выдали новый паспорт. Спустя две недели в совершенно безлюдной местности обнаружили два трупа — мужчины-европейца и женщины. Местная полиция решила, что пару убили бандиты, но утверждать что-либо наверняка было сложно. С момента убийства прошло много времени. Несколько недель. Может, даже месяцев. Представляешь, в каком состоянии были трупы, пролежав столько на жаре, да и шакалы с мухами тоже постарались. Все личные вещи забрали воры. В общем, идентификация была невозможна. В конце концов полиция по арендованной машине вышла на небольшую гостиницу. Управляющего доставили в морг, и он опознал в убитых постояльцев своей гостиницы — узнал рубашку мужчины. Это был Гайе.

— Но это так и не было подтверждено…

— Было. Его семья попросила провести ДНК-анализ. Проверка заняла три месяца, но управляющий оказался прав. Тест подтвердил, что это был Гайе.

— Вы хотите сказать, что новый паспорт получил Ламмерс?

— Это я хочу выяснить у вас. Как выглядел Ламмерс? Рост — метр восемьдесят, вес — восемьдесят пять килограммов, светлые седеющие волосы, голубые глаза?

Фон Даникен мысленно прикинул, вспомнив распростертое на снегу тело.

— Близко.

— Знаете, Маркус, что я думаю? Там в пустыне… тоже работал профессионал.

Теперь фон Даникена интересовало только одно.

— Это ведь случилось год назад. Вы же заблокировали паспорт?

— Разумеется. Как только — так сразу.

— Почему тогда сейчас вы звоните из автомата?

— Потому что месяц назад его кто-то разблокировал.

— Кто? — спросил фон Даникен.

На том конце телефонного провода на минуту воцарилась тишина. Где-то там, на брюссельской улице, громко сигналил грузовик.

— Какая-то шишка, Маркус. Очень важная шишка.

 

15

— Сволочи! Espece de salopards! — возмущалась Симона Нуаре. — Он же пытался тебя убить! Зачем?!

— Не знаю, — рассеянно ответил Джонатан.

Несмотря на включенную печку, он продолжал дрожать. Жуткая картина — полицейский, который безрезультатно пытается ухватить антенну, торчащую у него из головы, — по-прежнему стояла перед глазами.

— А должен бы, — не сдавалась Симона.

— Им нужны были вещи. Это все, что я могу предположить. Парень сорвался, когда я стал сопротивляться.

— Вещи? И только? Нет, должно быть что-то еще. Точно…

— Что ты хочешь этим сказать? — Джонатан повернулся к ней. — Я никогда раньше не видел их. И страху натерпелся не меньше тебя. Что толку препираться? Давай лучше думать, что дальше делать.

Симона испуганно пошла на попятную.

— Прости, — сказала она, устраиваясь поудобнее. — Ты прав. Мы оба натерпелись. Я не имела в виду…

— Я понимаю. Давай просто посидим немного, придем в себя и решим, какой у нас план на ближайшее будущее.

Они остановились под соснами на поляне в горах. Под ними, не далее чем в двух милях, к вокзалу слетался рой мигающих огоньков. Джонатан насчитал десять полицейских машин и две машины «скорой помощи».

Он указал на аккуратное круглое отверстие, которое пуля проделала в приборной доске.

— Эти двое… один мертв, второй, в лучшем случае, тяжело ранен. Я не могу сидеть сложа руки. Я должен объяснить, что произошло. Я скажу им, что все это чудовищная ошибка. Они пришли не за тем человеком — шли по ложному следу…

— Джон, ты на пулевое отверстие посмотри. Его оставила твоя полиция. И после этого ты хочешь пойти и сдаться? — Симона раздраженно махнула рукой.

— А у меня что, есть выбор? Сейчас каждый коп в кантоне, а может, и по всей стране держит в руках ориентировку на поиск преступников: высокий седой американец и темноволосая женщина на серебристом «БМВ» пятой серии. Через час у них будут наши имена… во всяком случае мое. Нас найдут в два счета.

— Ну допустим, а что ты им скажешь? Что ты защищал свою жизнь? Они не поверят ни единому твоему слову. — Симона порылась в сумочке в поисках сигареты. — Они pourri, Джон. Знаешь, что это значит? Гнилые. Продажные. Та еще полиция! — Прикуривая, она держала дрожащую зажигалку двумя руками.

Джонатан достал бумажник и вытащил из него удостоверение Оскара Штудера, унтер-офицера полиции кантона Граубюнден. Только тут ему пришло в голову, что машина-то не похожа на другие полицейские автомобили — ни рации, ни бортового компьютера, ни отделения для оружия, идеально чистые коврики и никаких стаканчиков из-под кофе. Пробег — две тысячи километров. Из бокового отделения торчали какие-то бумаги. Оказалось, документы на аренду автомобиля. Оформлены на Оскара Штудера. В десять утра машину взяли на сутки в прокат.

Pourri. Он кому угодно объяснил бы, что означает это слово.

Всякое желание пойти в полицию тут же испарилось.

Джонатан засунул бумаги обратно.

— Они знали, что я американец, — проговорил он. — И ждали меня.

Симона кивнула, их взгляды встретились, и она прочитала в его глазах растерянность.

Джонатан посмотрел на кожаный чемодан и аккуратный бумажный пакет.

— Открывай, — сказал она. — В конце концов, надо выяснить, в чем тут дело.

Джонатан решил начать с пакета и складным ножом перерезал бечевку. Под бумагой оказалась блестящая черная коробка. В правом верхнем углу сияла золотая пластина с именем дизайнера.

— Богнер, — прочитала Симона. — Должно быть, это подарок.

— Похоже на то, — ответил Джонатан и разрезал ленточку.

Богнер — производитель эксклюзивной одежды, позволяющей завсегдатаям модных швейцарских курортов в тепле и с шиком проводить время в Альпах. В прошлом году, в октябре, по дороге в Шамони они с Эммой как-то заглянули ради шутки в один из бутиков Богнера. День был солнечный, этакий уик-энд между осенью и зимой, когда воздух уже становился колючим и кусачим.

— Что бы ты здесь себе выбрал? — спросила Эмма, пока они бродили между полками, чувствуя себя шпионами в тылу врага. «Врагами» были богатые снобы.

Джонатан показал на темно-серый свитер с вырезом лодочкой:

— Я бы взял вот этот.

— Считай, он твой.

— Правда? — Джонатан продолжал играть.

— Он тебе идет. Мы возьмем этот свитер, — сказала Эмма оказавшейся поблизости продавщице.

— Возьмем? — довольно громко переспросил Джонатан, рискуя быть разоблаченным.

Эмма кивнула и взяла его под руку.

— У меня есть заначка, — шепнула она ему на ухо и игриво куснула его.

— Мадам хранит заначку в коробке из-под обуви?

Эмма не ответила. Она уже серьезно разговаривала с продавщицей, не обращая внимания на Джонатана:

— Размер XL, пожалуйста. Упакуйте в подарочную коробку.

Ее голос уже не звучал ни таинственно, ни приглушенно. И взгляд тоже уже не был загадочным.

— Эмма, перестань, — вмешался Джонатан. — Хватит. Идем отсюда.

— Подожди, — настаивала она. — Ты заслужил подарок. А с меня причитается.

— За что?

— Не скажу.

Взглянув на ценник, Джонатан чуть не потерял сознание. Он буквально вытащил Эмму из магазина. Оказавшись на улице, они посмеялись над ее шалостью. Но при этом она метнула в него холодный взгляд, говоривший, что муж провинился и впал в немилость вплоть до особого уведомления.

Открыв коробку, Джонатан вспомнил выражение ее лица и медленно развернул тончайшую бумагу. В коробке лежало что-то темное.

— Красивый, — сказала Симона.

Он уже забыл, каким мягким был тот свитер из Шамони. Простой темно-серый свитер с вырезом лодочкой. Очень качественный и очень элегантный, хотя на первый взгляд ничего особенного, что, собственно, и делало его стильным. Джонатан провел рукой по горловине. Четырехслойный кашемир. Ничего мягче его нет на свете. Стоил он тысячу шестьсот долларов. Половину его месячной зарплаты.

«У меня есть заначка».

Это и был тот подарок на день рождения, о котором она говорила управляющему «Белльвю»?

Джонатан убрал свитер обратно в коробку. На счете у доктора Рэнсома и его жены было всего каких-то пятнадцать тысяч швейцарских франков. Около двенадцати тысяч долларов. И это притом, что за гостиницу еще не заплачено.

Отложив коробку, он взялся за чемодан. Где-то в глубине души Джонатан чувствовал, что содержимое чемодана не предназначалось для посторонних глаз. «Тот, кто подслушивает у закрытой двери, вряд ли услышит о себе что-то хорошее», — говорила ему в детстве мать. Но Джонатан больше не верил в хорошее и плохое. Теперь для него существовали только правда и ложь. Он уже не мог остановиться и не заглянуть в чемодан, так же как раньше не смог просто взять и выбросить багажные квитанции. Он словно открывал расписную русскую матрешку, а в ней оказывалась другая — поменьше, а в той — еще одна…

Молния запиралась на золотой замочек. Джонатан взглянул на Симону, и она молча кивнула. Он вонзил лезвие в кожу чемодана и сделал надрез по всей длине.

Первое, что он увидел, — папка на молнии, в которой лежали ключи от автомобиля «мерседес-бенц» и нарисованная от руки карта. На ней квадратиком был помечен вокзал, а прямоугольником — парковка с меткой «X». Ландквартский вокзал? Хотя мало ли в Швейцарии железнодорожных вокзалов!

Ниже в чемодане обнаружился темно-синий брючный костюм из крепа и светлая кремовая блузка. В стиле подтянутых офисных работников Франкфурта и Лондона. Дамочек, деловито спешащих через залы аэропорта на каблуках высотой двенадцать сантиметров. На плече сумка с ноутбуком, к уху прижат мобильный телефон… Под костюмом лежало шикарное черное кружевное белье, которое могло бы завести кого угодно.

Следующим шел набор косметики. Джонатан покопался и в нем. Тушь. Подводка для глаз. Помада. Тональный крем, румяна и, прости господи, накладные ресницы. И конечно, духи: «Tender Poison» от «Диор».

«А какими пользовалась Эмма?» — задал он себе вопрос. Она всегда была верна «Devon Dawn» от «Эспри». Эмма Роуз. Английская роза по имени и по сути.

Под всякими там тюбиками, баночками и пудреницами он обнаружил атласный мешочек, перевязанный изысканной золотой тесьмой. Не церемонясь, Джонатан открыл мешочек. Внутри лежали прямо-таки пиратские трофеи — браслет от «Картье», часики с изумрудами, бриллиантовые серьги и золотое колье-сетка. У него было не много опыта по части ювелирных изделий, но определить, что это не бижутерия, он был вполне в состоянии.

Джонатан поднял взгляд и увидел, что Симона смотрит на него во все глаза. Он чувствовал, что думают они об одном и том же. Их Эмма не носила деловые костюмы. Их Эмма не красила губы ярко-красной помадой. Она не пользовалась накладными ресницами и не душилась за ушком «Tender Poison». И у нее не было драгоценностей, доставшихся ей по наследству. Ему казалось, он держит в руках вещи какой-то другой женщины.

Симона рассматривала кольцо из мешочка.

— Э.А.К., — прочитала она. — Знаешь кого-нибудь с такими инициалами?

— Нет. А что?

— Вот, смотри, здесь на внутренней стороне. — На обручальном кольце было выгравировано «Э.А.К. 8-2-00». — Вот кому оно принадлежит, — сказала Симона. — Госпоже Э.А.К., которая вышла замуж второго августа двухтысячного года. Может, какая-нибудь Эммина подруга?

Джонатан попытался вспомнить всех известных ему обладателей имени на букву «Э». В голову лезли Эд, Эрни и Этьен, но им бельишко в чемодане явно не по размеру. Женский список оказался гораздо короче: в нем значилось только одно имя — Эвангелина Ларсен, датский врач, с которой он работал четыре года назад.

В ювелирном мешочке оставался еще один — последний — предмет. Женские наручные золотые часы «Ролекс», инкрустированные бриллиантами. Теперь Джонатан был абсолютно уверен, что его жена не имеет никакого отношения к содержимому этого чемодана. «Ролекс» — пять тысяч баксов за штуку — для них всегда был символом того, что они считали в этом мире неправильным. А какие часы носила Эмма? Простые и прочные «Касио» — любимые часы хоккеистов, моряков и всех, кто работает в горячих точках и кому «до всего есть дело».

Больше в чемодане ничего не было, кроме обуви. Размер пять с половиной — Эммин размер. Он это знал, потому что она часто ворчала, что на ее маленькую ножку трудно подобрать обувь. Чулки. Коробка ментоловых пастилок. И футляр для очков, а в нем — моднейшие очки в черепаховой оправе.

Ощупав стенки чемодана, Джонатан наткнулся на что-то плотное и прямоугольное. Бумажник, догадался он. Но одна мысль не давала ему покоя, даже когда он, расстегнув молнию на кармане, извлек небольшой бумажник из крокодиловой кожи. Кольцо. Замужняя женщина не станет снимать обручальное кольцо. Разве что когда принимает ванну или купается, да и то вряд ли. А мысль, что она доверит его не очень-то надежному чемодану, отправленному обычным багажом… уму непостижимо.

В бумажнике лежали кредитные карты «Еврокард», «Кредит суисс», «Американ экспресс» и «Рейнбоу кард», дающая право годового проезда в общественном транспорте Цуга.

— Эва Крюгер, — прочел он в строке «Имя владельца» на картах. Э.А.К. — Ты когда-нибудь слышала о такой?

Симона помотала головой, что означало «нет».

— Наверное, Эммина коллега. Хорошо, что не мне, а тебе придется позвонить ей и рассказать, что ты сотворил с ее замечательным чемоданом.

Джонатан ничего не ответил. Ни на слова, ни на ее насмешливый тон. Он изучал содержимое бумажника. Тысяча швейцарских франков и пятьсот евро. В отделении для мелочи он нашел четыре франка и пятьдесят сантимов.

Внезапно он понял, что не хватает одной вещицы, без которой госпожа Эва Крюгер, законопослушная владелица автомобиля «мерседес-бенц», ни за что не сядет за руль. Джонатан снова открыл бумажник. Чувствительные пальцы хирурга еще раз перебрали все кредитные карты и банкноты и прощупали каждый миллиметр.

Наконец в отделении под кредитками он нашел водительское удостоверение Эвы Крюгер. С фотографии сквозь шикарные очки в черепаховой оправе на него смотрела красивая женщина с прямыми каштановыми волосами, гладко зачесанными назад.

— Что случилось? — спросила Симона. — На тебе лица нет.

Джонатан потерял дар речи. Грудь сдавило так, что он почти перестал дышать. Он снова взглянул на водительское удостоверение. Спрятанная за первоклассным гримом, на него смотрела Эмма.

Джонатан рывком распахнул дверь и выбрался из машины. Отойдя на несколько шагов, он прислонился к дереву. Земля уходила из-под ног. Пересилив себя, он еще раз посмотрел на фотографию строгой женщины с гладкими волосами и в модных очках, уверенно глядевшей в камеру.

Эва Крюгер.

Один взгляд на фото — и мысль о том, что у Эммы был роман на стороне, показалась досадной мелочью. Как муха, севшая на лошадиный круп. Но это… поддельное водительское удостоверение, фальшивое имя, двойная жизнь — это уже настоящая черная дыра.

Симона вышла из машины и встала рядом с ним.

— Я уверена, что всему есть какое-то объяснение. Давай подождем, пока не вернемся в Женеву. Там все и выясним.

— Такие часы стоят десять тысяч франков. А остальное? Одежда? Косметика? Скажи мне, Симона, что, по-твоему, мы там выясним?

Она задумалась:

— Не… не знаю.

Джонатан заметил на своей куртке кровавое пятно. Он не знал, его это кровь или одного из полицейских. Не важно, все равно противно. Сбросив куртку, он швырнул ее на капот и тут же почувствовал пронзительный холод.

— Достань мне, пожалуйста, свитер.

Симона принесла из машины кашемировый подарок:

— Держи…

Из свитера на снег выпал конверт. Взглянув на Симону, Джонатан поднял его. Обычный белый конверт, но тяжелый. Он сразу догадался, что в нем. Джонатан вскрыл конверт. Деньги. Куча денег. Тысячефранковые банкноты. Совсем новенькие, еще хрустящие.

— Боже! — Симона затаила дыхание. — Сколько же здесь?

— Сто, — сказал он, пересчитав деньги.

— Сто чего?

— Сто тысяч швейцарских франков.

«У меня есть заначка». — говорила Эмма.

— Ты шутишь. — Симона нервно рассмеялась.

— Теперь понятно, — произнес Джонатан.

— Что понятно? — спросила Симона.

— Зачем полиции понадобился этот чемодан.

Убрав банкноты обратно в конверт, Джонатан сунул его в карман. Оставалось выяснить, откуда полицейские узнали, что за багаж прибыл в Ландкварт, и еще важнее — по крайней мере для Джонатана, — с какой стати Эмма ждала прибытия такой огромной суммы.

Налетевший порыв ветра стряхнул с веток снег. Дрожа от холода, Джонатан натянул свитер. Роскошный кашемир плотно облегал грудь и плечи, но рукава оказались коротки.

Свитер предназначался другому.

 

16

— Нет, вы видели? — возмущался министр юстиции Альфонс Марти, когда фон Даникен вошел в его кабинет. — «Нойе цюрхер цайтунг»! «Трибюн де Женев»! «Тагес-анцайгер»! — Он вырывал сообщения, приходившие по телетайпу, и мял их в кулаке. — Ну прямо все газеты в стране хотят знать, что вчера случилось в аэропорту.

Фон Даникен снял плащ и перекинул его через руку.

— Что вы им сказали?

Марти бросил скомканную бумагу в мусорную корзину.

— Без комментариев. Что еще я мог сказать!

Кабинет на четвертом этаже Бундесхауса был ни много ни мало роскошным. Высокие своды с золоченой лепниной украшала роспись на сюжет Вознесения Христова. Восточные ковры оттеняли полированный паркет, а письменный стол из красного дерева размерами был под стать алтарю в соборе Святого Петра. Зато старинное деревянное распятие на стене свидетельствовало о том, что, вообще-то, Марти простой смертный, как все.

— Так когда они улетели? — никак не мог успокоиться министр.

— Сразу, как только починили двигатель, — ответил фон Даникен. — В семь утра с минутами. В качестве порта назначения пилот указал Афины.

— Очередная куча дерьма, которую американцы хотят заставить нас с улыбкой проглотить. «Решительное нет американской практике чрезвычайной экстрадиции на европейской почве» — я же провозгласил это незыблемым принципом работы нашего министерства. Рано или поздно кто-нибудь проболтается прессе, и меня забросают тухлыми яйцами. — Марти печально покачал головой. — На борту был заключенный. Я уверен. «Оникс» не мог ошибиться.

Трехсотфазные антенны «Оникса», установленные на горном склоне над городком Лойк в долине Роны, перехватывают все сигналы по гражданским и военным каналам связи, проходящие через спутники на геосинхронной орбите Земли. Программа автоматически «фильтрует» полученные данные, выискивая по ключевым словам информацию первостепенного значения. В данном случае к ключевым словам относились «Федеральное бюро расследований», «разведка» и «заключенный». И вот вчера в четыре пятьдесят пять утра «Ониксу» повезло.

— Прошлой ночью я просматривал данные перехвата, — продолжил Марти. — Имена. Маршруты. Всё здесь. — Он бросил на стол кожаную папку.

Фон Даникен открыл ее и принялся изучать содержимое. В папке лежала копия факса, посланного из сирийского консульства в Стокгольме в сирийское разведуправление в Дамаске: «Пассажирская ведомость: транспортировка заключенного № 767». В списке значились имена первого и второго пилота и еще два имени, уже знакомые ему, — Филип Паламбо и Валид Гассан.

— Маркус, обратите внимание на время. Факс передали после того, как самолет взлетел. Гассан находился на борту. Ни на секунду не поверю, что Паламбо выбросил его над Альпами. Знаете, что я думаю? Кто-то предупредил господина Паламбо, что мы собираемся обыскать самолет. Я бы хотел, чтобы вы занялись этим вопросом.

— Тех, кто имел доступ к перехваченной информации, можно по пальцам пересчитать: вы, я, наши замы и техники в Лойке.

— Вот именно.

— Мы обыскали самолет снизу доверху, — сказал фон Даникен, возвращая папку обратно на стол, — и не обнаружили никаких следов пребывания заключенного на борту.

— Вы хотите сказать, что вы обыскали самолет. — Два выпученных глаза сверлили инспектора взглядом.

— Насколько я помню, вы там тоже присутствовали.

— Итак, нас можно из списка вычеркнуть, — с улыбкой, обнажившей плохие зубы, подвел итог Марти. — Это значительно облегчает ваше расследование. Я рассчитываю на ежедневный отчет. — Он дважды стукнул по столу, что означало: вопрос закрыт. — А теперь вернемся к вашему визиту. Ваш секретарь сообщил мне, что у вас есть информация по вчерашнему убийству в Эрленбахе. И вам будто бы нужен ордер на обыск?

Фон Даникен помолчал, ожидая, что Марти предложит ему сесть. Когда стало ясно, что подобного приглашения не последует, он вкратце рассказал, что ему удалось узнать о Ламмерсе, в том числе и о его прошлом, связанном с разработкой артиллерийского оружия, и о настоящем, касающемся ЛМА. Под конец он высказал свое предположение, что голландец действовал не один, и попросил ордер на обыск производственных помещений компании «Роботика».

— И это все? — спросил Марти. — Я не могу написать в ордере «подозрительный мини-самолет». Это официальный документ, и мне необходимо веское основание.

— По моему мнению, Ламмерс представлял собой угрозу национальной безопасности.

— Каким образом? Он же мертв. Только потому, что вы увидели модель самолета, да и не модель даже… а пару крыльев с бог знает чем еще.

Фон Даникен старался за улыбкой скрыть растущие раздражение и злость:

— Это не просто модель самолета. Это полноценный летательный аппарат. Ламмерс давно в деле. У него прочные связи с плохими ребятами, и вот теперь его ни с того ни с сего расстреливают на ступеньках его же собственного дома. Я уверен, что-то происходит — назревает или, наоборот, разваливается на части. Возможно, улики мы обнаружим в его кабинете.

— Домыслы, — отрезал Марти.

— Этот человек в своей домашней лаборатории прятал «Узи» и пачку очень качественных поддельных паспортов, которые были украдены у законных владельцев во время их пребывания на Ближнем Востоке. И это уже не домыслы.

Когда фон Даникен направлялся к Марти, из новозеландского посольства во Франции ему сообщили, что паспорт, найденный в машине Ламмерса, похитили из больницы в Стамбуле. Настоящий владелец паспорта парализован и уже три года нуждается в специализированной медицинской помощи и услугах сиделки. Он даже не подозревал, что у него пропали документы. Ламмерс провернул ту же схему, что и в Иордании, — представился бизнесменом, потерявшим паспорт.

— Бельгийские или новозеландские паспорта крадут лишь с одной целью, — продолжал фон Даникен. — Легкий доступ в арабские страны. Особенно туда, где въезд ограничен, — Йемен, Иран, Ирак. Подобные операции требуют не только финансирования, но инфраструктуры и колоссальных усилий. Ламмерс был напуган. Он предполагал подобный исход. Операция перешла в активную фазу.

— Домысел, — повторил Марти. — Напуган — не основание для выдачи ордера на обыск швейцарской компании. Мы говорим о корпорации, а не о частном лице.

Фон Даникен отвел взгляд и, сделав усилие, сосчитал до пяти.

— Кстати, официальное название прибора — «летательный микроаппарат». Его еще называют «дрон».

— Да хоть комар на стероидах, — парировал Марти. — Я не подпишу ордер. Если вам так уж приспичило обыскать компанию, возбуждайте уголовное дело — и вперед. Будут основания для получения ордера на обыск, моя санкция вам не понадобится.

— На это уйдет не меньше недели.

— И что?

— А если безопасность Швейцарии действительно под угрозой?

— Ой, только не надо впадать в истерику.

На стене за спиной Марти висела фотография, где он буквально вползает на стадион в конце своего злополучного марафона. Казалось, он шатается даже в неподвижной рамке. Во время бега его вырвало, это было заметно по его внешнему виду. Фон Даникену стало любопытно, что же это должен быть за человек, если он выставляет на всеобщее обозрение фотографию, сделанную в один из самых унизительных моментов его жизни.

— Если вы так уверены, что существует непосредственная угроза безопасности Швейцарии, то дайте мне хоть какие-то приемлемые доказательства, — сказал Марти. — Вы говорите, Ламмерс разрабатывал артиллерийское оружие. Прекрасно. Покажите мне его. Этот ордер — не просто бумажка в деле. Считайте, что это моя голова, если я выступаю вашим гарантом. И не дождетесь, что я позволю мобилизовать все ресурсы для проверки ваших сумасбродных домыслов.

Сумасбродные домыслы? И это все, что он заслужил за тридцать лет безупречной работы? Фон Даникен окинул Марти изучающим взглядом. Впалые щеки. Слишком модные длинные волосы, подкрашенные слишком модной хной. Если захочет, может скрутить закон в бараний рог. Сейчас Марти специально строил из себя непреклонного стража закона, чтобы отыграться за фиаско с самолетом ЦРУ.

— А «Узи»? — спрашивал фон Даникен. — А паспорта? Они в расчет не принимаются?

— Вы же сами говорите — напуган, в бегах. Сами по себе эти факты еще не дают права вторгаться в его частную жизнь.

— Он мертвец. У него больше нет частной жизни.

— Не надо придираться к словам.

«Господь не разрешает нам презирать ближнего своего». Фон Даникен уважал не только своего ближнего, но и конституцию. За всю свою карьеру он ни разу не позволил себе отойти от буквы или духа закона. Но за последние десять лет работа полицейского коренным образом изменилась. Как сотруднику контртеррористической службы, ему необходимо было предотвратить преступление. Роскошь собирать улики постфактум и представлять их в магистрат на рассмотрение городского суда отошла в прошлое. Теперь все чаще улики приходится подменять опытом и интуицией, обострившейся за тридцать лет работы.

Фон Даникен подошел к окну и посмотрел на реку. Сумерки превратили небо в палитру оттенков серого цвета, воюющих между собой над городскими крышами. Снегопад, который еще несколько минут назад почти утих, снова не на шутку разошелся. Порывы ветра кружили в злом вихре снежные хлопья.

— Не хотите выдавать ордер — не надо, — наконец произнес он.

Марти встал и, обойдя стол, пожал ему руку:

— Рад, что вы восприняли все правильно.

Фон Даникен повернулся и пошел к двери:

— Мне нужно идти.

— Подождите минуту…

— Я вас слушаю.

— Что вы собираетесь делать с этим мини-самолетом? С ЛМА?

Фон Даникен пожал плечами, словно этот вопрос его больше не касался:

— Ничего.

Он солгал.

 

17

Джонатан следил за входом в здание вокзала Ландкварта и за стоянкой через дорогу, где в середине третьего ряда стояла последняя модель «мерседеса» — именно там, где и было указано на карте из чемодана Эвы Крюгер. Его наблюдательным пунктом стал вход в закрывшийся ресторан в пятидесяти метрах. До этого он часа полтора кружил по вокзалу. Из Шура и Цюриха прибывали поезда. За десять минут до и десять минут после прибытия на тротуарах у вокзала было многолюдно. И движение на стоянке тоже оживлялось. А затем все утихало до прихода следующего поезда. За это время ни один полицейский не попал в его поле зрения. Сказать, охраняемая это стоянка или нет, было трудно. Но Симона, пожалуй, оказалась права: Эммины вещи хотели украсть «неправильные» копы.

Без пяти шесть вечера движение на дорогах достигло своего пика. Мимо тянулась ослепляющая вереница автомобильных фар. Стараясь согреться, Джонатан не переставая притоптывал на месте. Невзирая на возмущение Симоны, он оставил ее на въезде в город. Есть время для работы в команде, а есть — для одиночной. И сейчас его сольный выход. Поеживаясь от холода, он продолжал наблюдать за «мерседесом».

Получить письмо.

Предъявить квитанции.

Забрать вещи.

Узнать по карте, где находится машина.

Переодеться. Зачесать волосы. Надеть обручальное кольцо.

Поменять жизнь.

Передать свитер и конверт со ста тысячами франков.

Но где? Когда? Кому? И наконец, вопрос, который просто приводил его в бешенство: зачем?

Джонатан теребил в руках ключи от машины и думал об Эмме.

Вопрос: когда она твоя жена, она — твоя жена? А когда она не твоя жена, кто она?

Доктор Джонатан Рэнсом, выпускник Колорадского университета в Боулдере, ведущий хирург больницы Слоуна-Кеттеринга в Нью-Йорке и стипендиат госпиталя при Оксфордском университете по специальности «реконструктивная хирургия», стоит на летном поле монровийского аэропорта «Робертс» и наблюдает, как последний пассажир покидает самолет и идет к зданию аэровокзала. В восемь утра солнце еще низко висит в злом, оранжевом небе. Но день уже жаркий и влажный, в воздухе ощутимо присутствуют запахи топлива и морской соли, тишину прорезают крики чернолицей толпы, собравшейся у высоченного забора, ограждающего с дальнего конца взлетно-посадочную полосу. А тра-та-та-та автоматных очередей раздается совсем близко.

«Беспокоиться совершенно не о чем, — пообещали ему, когда вводили в курс дела, — сражения происходят только в сельской местности».

Он идет к зданию иммиграционной службы, проходит мимо двух уже распухших трупов, прислоненных к забору. Судя по всему, мать и дочь, хотя они так облеплены мухами, что трудно сказать что-либо наверняка.

— Мистер Рэнсом?

Около него притормаживает потрепанный военный джип. Из-за руля выглядывает молодая, загорелая женщина, с золотисто-каштановыми волосами, стянутыми на затылке в хвост.

— Вы — доктор Рэнсом? — Она старается перекричать гул самолетов. — Залезайте. Я спасу вас из этого балагана.

Джонатан забрасывает сумку на заднее сиденье джипа.

— Я думал, бои идут далеко, — говорит он.

— Это не бои, это диалог. Вы что, не читали газет? — Она протягивает руку. — Эмма Роуз. Очень рада.

— Я тоже рад, — говорит Джонатан.

Они проезжают какие-то жуткие трущобы. Ему еще никогда не доводилось видеть стену бедности пять миль длиной и десять этажей высотой. Город заканчивается внезапно, а вместе с ним заканчиваются шум и скудость, уступая место тишине и буйству сельского пейзажа.

— Первое назначение? — спрашивает Эмма. — К нам часто присылают новичков.

— Почему?

Вместо ответа — улыбка Моны Лизы.

Госпиталь находится в переделанном здании коллектора прямо на краю мангровых болот. На земле лежат десятки женщин и детей, унылое здание заляпано чем-то грязно-красным. Многие люди ранены, у некоторых ранений несколько. Но в знак протеста они молчат.

— Такие группы поступают к нам примерно раз в несколько дней, — объясняет Эмма, останавливая джип. — Минометные атаки. К счастью, по большей части раны поверхностные.

Джонатан замечает, что у одного мальчика из голени торчит осколок шрапнели. «Поверхностные» означает, что он не умрет от потери крови.

Приземистый бородатый человек с красными глазами горячо приветствует Рэнсома. Это доктор Делакруа из Лиона.

— Хорошо, что самолет не задержался, — говорит он, вытирая руки об испачканную кровью футболку. — Во второй операционной вас ждет девочка. Ей правую руку оттяпало.

— Оттяпало?

— Ну, знаете, бывает. — И Делакруа жестом изображает падающую гильотину. — Мачете.

— Где я могу подготовиться? — спрашивает Джонатан.

— Подготовиться? — Делакруа с Эммой устало обмениваются взглядами. — Руки можно помыть в уборной. Там же найдете перчатки. Но берегите их. Мы стараемся использовать каждую пару как минимум раза три.

После Джонатан стоит в той части полевого госпиталя, которая одновременно служит террасой, приемным отделением и сортировочной. Время около полуночи. Во влажном горячем воздухе далеко разносятся крики обезьян ревунов и вспыхивают огоньки трассирующих пуль.

— Кофе? — Эмма протягивает ему кружку.

Сейчас она выглядит по-другому — не так, как утром. Худенькая, даже кажется ниже ростом и совсем замученная.

— Нет первой положительной, — говорит Джонатан. — Двоих мы потеряли, потому что не хватило крови.

— Лучше вспомните, сколько спасли.

— Да, но… — Он сокрушенно качает головой. — Здесь всегда так?

— Нет, всего-навсего через день.

Теперь настает очередь Джонатана не отвечать.

Эмма смотрит на него задумчиво.

— Люди постарше сюда не едут, — произносит она через какое-то время.

— То есть?

— Вы же хотели знать, почему всегда присылают только новичков. Вот именно поэтому. Здесь очень трудно. Тяжелая работа доводит людей до исступления. Выматывает все силы. Те, кто постарше, плохо справляются с этим. Говорят, видеть мертвецов так много и так часто можно, только пока сам не задумываешься о смерти.

— Понимаю…

— Это вам не Англия. — Эмма сочувствует ему как боевой товарищ. — Я видела, вы учились в Оксфорде. Я тоже — в Святой Хильде. Сравнительная политология.

— Хотите сказать, вы — не врач?

— Да, не врач. Медсестра — моя вторая профессия, а основная — управление делами. Логистика и все такое. Если бы сегодня у нас хватило первой положительной, вы благодарили бы именно меня.

— Я вовсе не хотел… — начал извиняться Джонатан.

— Конечно не хотели.

— Поначалу я даже не понял, англичанка вы или нет. Я имею в виду, что у вас легкий акцент. Я думал, шотландский или центральноевропейский. Может, Прага — что-то в этом роде.

— Акцент? Да нет. Я родилась на юго-западе. Корнуолл. Мы все там говорим забавно. Мыс Лендс-Энд. Пензанс. Знаете?

— Пензанс? Что-то слышал. — Он набирает побольше воздуха и, хотя знает, что будет выглядеть по-дурацки, выпячивает грудь и поет:

Она молчит, тогда он добавляет:

— Гилберт и Салливен, «Пензансские пираты». Только не говорите мне, что вы не знаете…

Внезапно Эмма взрывается хохотом:

— Конечно знаю. Однако не ожидала услышать их в дикой Африке. О боже, вы — их поклонник.

— Не я — мой отец. Он был дипломатом. Где мы только не жили! Швейцария, Италия, Испания. И он очень любил оперетту. Он мог спеть эту арию на английском, немецком и французском.

Тишину ночи нарушает ритмичный бит бас-гитары. Эмма указывает в ту сторону, откуда доносятся звуки:

— Это клуб «Мутаига». Там большая танцплощадка.

— Клуб «Мутаига» находится в Найроби. Я смотрел «Из Африки».

— Я тоже, — шепчет Эмма, привстав на цыпочки. — Никому не говорите, что я украла у них название. Пойдете?

— Танцевать? — Он качает головой. — Нет, я просто валюсь с ног.

— И что? — Эмма берет его за руку.

Джонатан пробует вежливо отказаться:

— Спасибо, но мне правда нужно отдохнуть.

— Это говорит ваше старое «я».

— Мое старое «я»?

— Ведущий врач. Страшный работяга. Обладатель наград и титулов. — Она тянет его за собой. — Не смотрите на меня такими глазами. Я же сказала, что я — управленец. Я читала ваше личное дело. Хотите совет? Ваше старое «я»… — тот, кто слишком много и тяжело работает… Забудьте о нем. Иначе не протянете здесь и недели. — Ее голос немного срывается, и он не понимает, серьезно она говорит или нет. — Это Африка. Здесь все начинают новую жизнь.

Потом, после танцев, местного самогона и веселого диковатого пения, она выводит его из клуба, подальше от пульсирующих барабанов и дергающихся тел. Они проходят через казуаровую рощу. Над ними, прыгая с дерева на дерево, орут обезьяны. Она поворачивается к нему, глядя прямо в глаза; волосы падают ей на лицо.

— Я ждала тебя, — говорит она, притягивая его к себе.

Джонатан тоже ее ждал. Не недели, не месяцы, а гораздо дольше. Она завладела им за день. Она целует его, он отвечает на ее поцелуи. Он запускает руку ей под футболку и касается упругой влажной кожи. Рука скользит к груди. Она покусывает его за губы и прижимается к нему.

— Я — хорошая девочка, Джонатан. Это чтобы ты знал.

Она расстегивает его рубашку и спускает ее с плеч. Ее ладонь скользит по его груди и опускается все ниже и ниже. Чуть отступив, она срывает с себя футболку и стаскивает джинсы, пожирая его голодным взглядом.

— Откуда ты знаешь? — спрашивает он, и она приникает к нему.

— Оттуда же, откуда и ты.

Он ложится на траву, она устраивается сверху. Лунный свет танцует в ее медных волосах. Качаются деревья. Небо разрывает пронзительный крик.

Прибыл поезд из Шура, и следом за ним, через минуту, — из Цюриха. Пассажирский поток выплеснулся на тротуар у здания вокзала. Сейчас или никогда. Джонатан перебежал улицу, перепрыгнул через ограждение и прошел по стоянке к центральному проезду. Если стоянка охраняемая, то сейчас он как на ладони: загорелый мужчина, рост выше среднего, одет в новую парку темно-синего цвета, лыжная шапка надвинута до бровей, из-под нее выбиваются густые, слегка вьющиеся и уже с проседью волосы.

«Не торопись», — одернул себя Джонатан, расправляя плечи.

Он вытащил из кармана ключи, нащупал брелок и нажал кнопку снятия с охраны. Его не покидало ощущение, что события все больше и больше развиваются по жесткому сценарию. Эмма всегда была очень педантичной в вопросах организации. Машина пискнула. «Не смотри по сторонам, — сказал он себе. — Это Эммина машина, а значит, твоя». «S-600», цвет «черный бриллиант». Машина, для которой рождена жена любого хирурга.

Джонатан скользнул на водительское сиденье, закрыл дверь и дотронулся до рычага переключения передач. Двигатель взревел. Джонатан подпрыгнул на сиденье, чуть не ударившись головой в потолок. От неожиданности он вскрикнул, но сразу же сообразил, что сам включил зажигание. И успокоился. «Скоро, того и гляди, — подумал он, — машины будут ездить сами по себе, без водителя».

Он осмотрелся в салоне. Запах кожи, девственная чистота. «Новизна» машины бросалась в глаза. Не только марка — «мерседес», но и модель — новейшая и лучшая из современных седанов. Цена — космическая. Не машина, а символ роскоши на колесах. Воплощенное совершенство. Он уселся поудобнее, отрегулировал сиденье, зеркала и пристегнул ремень. Включил заднюю скорость и выехал с парковочного места. Автомобиль двигался идеально тихо, словно скользил над обледенелой мостовой.

Внезапно он почувствовал острое отвращение к этой машине, и не только потому, что она была доказательством Эмминой лживости, но и потому, что она олицетворяла жизнь, которой он всегда сторонился. Слишком много его коллег в больнице Слоуна-Кеттеринга мечтали о практике на Парк-авеню и особняке в Хемптоне. И они урвали свою долю пряников и леденцов. Бог знает сколько они работали ради этого. Для него же медицина не была средством достижения материальных благ. Его интересовала собственно медицина. Он не желал, чтобы его мерили тем, чем он владеет. Например, вот такими машинами. Значение имела только профессия. Доктор Джонатан Рэнсом заботился о других.

Он вывел машину со стоянки. На главной дороге в обоих направлениях движение было очень интенсивным. Пешеходы, устав ждать на обочине, стали переходить дорогу прямо перед его «мерседесом». Какой-то человек остановился в свете фар как раз перед автомобилем и, сощурившись, посмотрел на Джонатана сквозь ветровое стекло. Полицейский. Джонатан был абсолютно уверен в этом. Он выпустил руль и приготовился, что сейчас человек выхватит пистолет и закричит: «Выйти из машины! Вы арестованы!»

Но спустя несколько секунд человек ушел, растворившись в море пешеходов.

Движение стало спокойнее. Джонатан выехал на проезжую часть и повернул налево. Через четыре квартала он остановился и опустил стекло:

— Садись.

Симона запрыгнула в машину и осмотрелась.

— Это Эммина? — спросила она.

— Думаю, да.

Джонатан выехал на автобан в восточном направлении. Дорожный знак показывал: «Шур — 25 км».

По лицу Симоны пробежала тень.

— Куда ты?

— Назад, в гостиницу. Надо же выяснить, кто отправил вещи.

 

18

— Прибавь жару.

Охранник повернул форсунки, регулирующие бутановые горелки. Из-под огромного медного чана вырвались языки голубого пламени. Стрелка термометра показывала сто сорок градусов.

Устройство называлось «Горшок» и датировалось началом семнадцатого века. Высотой пять футов и столько же в диаметре, агрегат использовался в общественных прачечных в Алеппо еще со времен, когда Сирия была провинцией Оттоманской империи. Стрелка доползла до ста пятидесяти. Погруженный по плечи в стремительно нагревающуюся воду, Гассан начал неистово брыкаться: он уже не мог касаться ногами дна.

Стрелка прошла отметку сто шестьдесят градусов.

Это была долгая ночь. Гассан продемонстрировал незаурядное мужество. Он страдал, но не проронил ни слова о том, кому он доставил пятьдесят килограммов пластида. Полковник Майк выглядел уже не таким чистым и отутюженным. От напряжения у него вспотели даже усы. Злая атмосфера места пропитала его насквозь.

— Еще.

На поверхности воды у краев котла стали появляться пузырьки. Гассан начал кричать. Но выкрикивал он не мольбы к Аллаху, а проклятия в адрес Запада, президента США, ФБР и ЦРУ. Он не был фанатиком. Он принадлежал к другой разновидности. Террорист по образу действий. Мятежник по природе, которым движет одно желание — разрушать.

Филип Паламбо сидел на стуле в углу. Он давно устал от жалостных стонов. Его запас сочувствия к таким мешкам дерьма, как Гассан, иссяк, еще когда он расследовал взрывы на Бали. Сорок трупов — мужчины, женщины, дети, наслаждавшиеся морской прогулкой в тропиках. Погибли все. Еще сотни раненых. Жизни оборвались. Жизни разрушены. А во имя чего? Обычная ерунда — досадить Западу. По мнению Паламбо, у всех у нас есть контракт с обществом — соблюдать законы и честно относиться к своим согражданам. Нарушаешь контракт, выходишь за рамки честной игры — пеняй на себя.

Гассан хотел убивать невинных людей. Паламбо пытался его остановить. Подбавим жару и приступим.

— Начнем сначала, — с раздражающим спокойствием произнес полковник Майк. — Десятого января в Лейпциге ты встречался с Дмитрием Шевченко. Ты перенес пластид в белый микроавтобус «фольксваген». Куда ты поехал потом? Кому ты должен был передать взрывчатку? Вряд ли тебе захотелось просто немного похранить ее у себя. Ты же умный. Расскажи, что было дальше. Я даже помогу тебе. Ты доставил взрывчатку заказчику. Я хочу знать его имя. Поболтай со мной, и мы сразу прекратим неприятности. По правде говоря, после таких процедур мне снятся плохие сны.

За десять часов вопросы не изменились.

Было слышно, как на улице собаки отчаянно лаяли на полную луну. Мимо, сотрясая стены, прогрохотал грузовик.

Гассан заговорил, затем сжал губы и уронил голову на грудь. Помещение пронзил его гортанный вопль.

— Добавить, — сказал полковник Майк.

Пламя увеличилось. Стрелка добралась до ста восьмидесяти градусов.

— Какие у них планы? Назови мне цель. Место, число, время, — непреклонно повторял полковник Майк.

Человек рождается для определенного вида деятельности: Майк был рожден для пыток, как жокей для скачек.

Сто девяносто.

— Сначала твой член лопнет, как переваренная сосиска. Потом у тебя внутри вздуется желудок и закипят легкие. Посмотри на свои руки. Мясо уже начинает отставать от костей. Самое грустное, что мы можем продолжать очень долго.

Выпучив глаза, Гассан продолжал изрыгать проклятия и клясть свою судьбу.

— Имя твоего связного? Как будут использовать взрывчатку?

Двести градусов.

— Ладно! — закричал Гассан. — Я скажу. Вытащите меня! Пожалуйста!

— Что ты скажешь?

— Все. Все, что знаю. Имя. Вытащите меня!

Полковник Майк поднял руку, подавая сигнал охраннику, и подошел поближе к чану. Его лоб покрывала испарина.

— Кто заказчик?

Гассан произнес имя, которое Паламбо раньше никогда не слышал.

— Я передал лично ему. Он заплатил двадцать тысяч долларов.

— Куда ты доставил взрывчатку?

— В Женеву. Гараж в аэропорту. Четвертый этаж.

Плотина рухнула. Гассан начал говорить, информация хлестала из него, как вода из прорвавшейся трубы. Имена. Связи. Явки. Пароли. Хотя он не мог говорить быстро.

Паламбо все записывал на магнитофон. Затем он вышел из помещения, чтобы проверить данные, и через пять минут вернулся.

— Некоторые имена прошли проверку, но мы потратили слишком много сил.

— Так что же? Значит, есть еще вопросы для нашего выдающегося гостя? — спросил полковник Майк.

— Конечно есть, — ответил Паламбо. — Мистер Гассан давно в деле. А мы только начали.

Полковник Майк кивнул охраннику:

— Прибавь жару.

 

19

Джонатан доехал до Арозы за полтора часа. Миновав Постштрассе, он припарковался у гостиницы «Кульм», в трехстах метрах от «Белльвю». Симона, ссутулившись, сидела на пассажирском сиденье и курила.

— Тебе не стоит оставаться, — сказал Джонатан. — Лучше, если мы расстанемся. Дальше я справлюсь один.

— Я хочу остаться, — ответила она, глядя в окно.

— Поезжай домой. Ты выполнила свой долг. Ты протянула мне руку помощи, когда это было необходимо. Я не хочу нести за тебя ответственность.

Последняя фраза разозлила Симону.

— Никто тебя и не просит, — отрезала она. — До сегодняшнего дня я, вообще-то, была в состоянии присматривать за собой. Спасибо тебе большое.

— Что ты скажешь Полю?

— Скажу, что помогаю другу.

— То-то он порадуется, если ты позвонишь ему из тюрьмы. Ты все больше и больше погружаешься в трясину неприятностей.

Симона повернулась к нему, окинув сердитым взглядом. Ее щека в том месте, куда пришелся удар полицейского, стала пунцовой. Синяк сильно выделялся на фоне ее обычно безупречной внешности.

— А ты, ты сам что делаешь? Скажи мне, Джон.

Джонатан уже пообещал себе, что будет предпринимать какие-то шаги последовательно. Вообще-то, он понимал, что уже находится в бегах, но не из-за полицейских — честных или нечестных. Его пугало другое: правда.

— Пока не знаю, — ответил он.

Симона выпрямилась.

— Сколько у тебя братьев?

Вопрос застал его врасплох.

— Двое. И сестра. А что?

— Если бы беда случилась с кем-то из них, ты бы уехал домой?

— Нет, я бы не уехал.

— А вот у меня нет ни братьев, ни сестер, — продолжала Симона. — Я замужем за человеком, который относится к работе, как к любовнице. У меня только ученики и Эмма. И я не меньше тебя потрясена тем, что мы узнали. Если я могу хоть чем-то помочь, дай мне шанс. Я понимаю, ты волнуешься за меня, и, поверь, ценю это. Завтра я уеду в Давос к Полю. Наверняка к тому времени мы все выясним. Но если придется противостоять полиции, мне бы хотелось быть рядом с тобой.

Джонатан понял, что ему не отделаться от Симоны. Нельзя отрицать, что ее присутствие не помешало бы, если придется предстать перед капитаном полиции. Симона работала в престижной школе в Женеве, ее муж — уважаемый экономист.

Он наклонился и вытащил у нее изо рта сигарету.

— Ладно, ты выиграла. Но если остаешься, то бросаешь курить. А то меня уже тошнит от твоего курева.

Симона тут же достала другую.

— Allez, я здесь подожду. — И поцеловала его в щеку. — Будь осторожен.

Опустив голову, Джонатан шел по улице, прикрывая рукой глаза, чтобы хоть немного видеть дорогу. Ветер неистово швырял в лицо снег. Джонатан свернул в переулок, ведущий к Постштрассе, затем вышел на дорогу через Арленвальд — лес у подножия горы. Здесь ветер был не такой сильный, и Джонатан пошел быстрее.

Уличные фонари остались позади, и дорога, по обеим сторонам которой росли высокие сосны и стройные, одна к одной, березы, теперь была почти не видна. Справа начинался крутой склон. Через несколько минут Джонатан вышел к гостинице с тыльной стороны здания и, утопая по колено в снегу, спустился по склону. Он остановился под деревьями, растущими как раз напротив его окон. Четвертый этаж. Ближайший к нему угол. Прямо около здания столетняя сосна соблазнительно раскинула ветви, почти касаясь балконов на третьем и четвертом этаже.

И тут Джонатан почувствовал чей-то взгляд, волосы у него встали дыбом. Он резко обернулся, уверенный, что за ним наблюдают, и внимательно осмотрел склон. Где-то на дереве ухнула сова. Ее глубокий, низкий крик заставил его вздрогнуть. Он вглядывался еще несколько секунд, но никого не заметил.

Расстояние до развесистой сосны составило всего пять шагов. Наметив ветку, он забрался на нее и стал карабкаться вверх. Десять метров — и он уже на нужной высоте. Балкон на расстоянии вытянутой руки, а склон под ним такой крутой, что если Джонатан сорвется, то упадет в снег тремя метрами ниже. Он повис на ветке и начал раскачиваться, пока ноги не зацепились за перила. Перенеся вес тела, он запрыгнул на балкон.

Сквозь закрытые шторы пробивался свет. Балконная дверь была чуть приоткрыта. Джонатан на цыпочках сделал несколько шагов. И тут шторы раздвинулись. Балконная дверь открылась в комнату. На мгновение Джонатан заметил силуэт одетого в костюм мужчины, который разговаривал с женщиной. Отступив, он снова перепрыгнул через перила. Удерживаясь одними кончиками пальцев — пригодились альпинистские навыки, — он преодолел перегородку, разделяющую балконы. Обледенелые перила казались невероятно холодными. Он снова посмотрел вниз. Шестьдесят футов до подъездной аллеи, а если промахнется — лететь ему еще шестьдесят до улицы внизу. Пальцы онемели. Джонатан убеждал себя, что сейчас ему не сложнее, чем висеть на гранитном выступе. Но он не имел дела с гранитными выступами посреди зимы. Дюйм за дюймом он продвигался по внешней стороне балкона, пока наконец, уставший, не перебрался через перила.

Отдышавшись, Джонатан дернул дверь. Не заперта, как он и оставил ее утром. В номере было темно. Войдя в комнату, Джонатан немного постоял, давая глазам привыкнуть к полумраку. Здесь уже побывала горничная. Обе кровати аккуратно застланы. В воздухе приятно пахло ароматным средством для чистки мебели. Но ощущение, что все-таки что-то изменилось, никак не покидало его.

Джонатан подошел к кровати. Эммина ночная рубашка по-прежнему лежала под подушкой. На ночном столике — книги в мягких обложках. Целая стопка. Он взял верхнюю. «Прежние дурные поступки». Подходящее название, но вряд ли Эмма даже открывала ее. Книгу, которую она читала, Джонатан нашел в самом низу.

Он прошел в прихожую, открыл шкаф и проверил Эммины вещи, ящик за ящиком. Может, что-то прояснит ее вторую жизнь. Но какого рода это что-то? Если он не знает, чем она занималась, то откуда ему знать, что надо искать?

Закрыв шкаф, Джонатан заглянул в верхнее отделение, где на полке лежали их чемоданы. Он встал на цыпочки и вытащил тот, который побольше, — Эммин «самсонайт» с жесткими стенками. Такие любят стюардессы. Джонатан опустил чемодан на пол и вдруг застыл как вкопанный.

Он же никогда не клал Эммин чемодан сверху! Наверх он клал свой, потому что его чемодан меньше и мягче.

В номере явно кто-то побывал.

С минуту Джонатан не двигался. Вытянув шею, он прислушался. Каждый удар сердца вгонял гвоздь в его грудь. Но, кроме своих расшатанных нервов, он не слышал ничего. Наконец он взял чемодан, отнес его на кровать и открыл.

Еще один сюрприз. Внутренняя обшивка отходила по периметру и торчала, как прозрачные пластиковые листы для фотографий в альбоме. Она не была вспорота или оторвана. Приглядевшись, он обнаружил застежку, такую же как на пластиковых папках. В лунном свете он разглядел прямоугольный карман — отделение для документов или чего другого, что хотелось бы скрыть от взора таможенников.

Джонатан закрыл чемодан и отнес его обратно в шкаф. Эммина сумка стояла под столом. Нет, на сей раз не из черной телячьей кожи — обычный видавший виды рюкзачок на любую погоду и на все случаи жизни. Открыв наружный карман, Джонатан с облегчением отметил, что бумажник на месте — именно там, где Эмма всегда его держала. Удостоверение. Деньги — восемьдесят семь франков. Кредитные карты. Несколько франков в отделении для мелочи. Заколка. «Тик-так». Он пошарил по дну. Пальцы нащупали браслет. Джонатан узнал его: время от времени Эмма надевала его. Светло-голубой, из прессованного каучука, похожий на силиконовые браслеты «LiveStrong», которые распространяет Лэнс Армстронг, семикратный победитель велогонки «Тур де Франс».

На три четверти браслет был тонким. Джонатан провел пальцем по утолщенной четверти. Внутри что-то твердое, прямоугольное. Он повертел браслет в руках и вдруг понял, что его части разъединяются. Внутри оказалась флэшка для переноса файлов с одного компьютера на другой. Раньше он никогда не видел ее. Эмма работала на своем ноутбуке с дьявольской виртуозностью, но редко выносила его из офиса. Джонатан снова собрал браслет и надел его на руку.

В коридоре раздались шаги. Он опустил рюкзак и окинул взглядом стол — карты, открытки, его компас, ручки. Шаги приближались.

— Сюда, офицер. Комната в конце коридора.

Джонатан узнал голос управляющего. В замочную скважину вставили ключ. Открыв средний ящик стола, Джонатан увидел записную книжку в коричневом кожаном переплете. Он бросил книжку в Эммин рюкзак и выскочил на балкон.

Дверь открылась. Из гостиничного коридора в комнату упал свет.

— Полицейский был мертв? — спрашивал управляющий.

Не теряя времени, Джонатан спрыгнул с балкона на склон.

— В номере кто-то был, — выдохнул Джонатан, вскочив в «мерседес». — Искали…

Он посмотрел на пассажирское сиденье. Симоны в машине не было. Так же как и ее сумки на полу. «Ушла, — подумал он. — Одумалась и решила не ввязываться». Джонатан наклонился вперед, пытаясь восстановить дыхание. Его взгляд упал на замок зажигания. Ключи тоже исчезли. В ужасе он оглянулся на заднее сиденье. Ни Эмминой сумки, ни коробки со свитером. Симона все забрала с собой.

Растерянный и усталый, он откинулся на сиденье. На коленях у него лежала Эммина записная книжка. Джонатан открыл ее и принялся просматривать имена, адреса и телефоны. «Вот с этого и начну», — подумал он.

Дверь автомобиля открылась, и в машину скользнула Симона Нуаре.

— Ты где была? — раздраженно спросил Джонатан.

Симона съежилась:

— Поднялась на холм и вернулась обратно. Если я обязана отчитываться — пошла покурить.

— А где Эммины вещи?

— Убрала их в багажник на случай, если одному из нас захочется прилечь.

Успокоившись, Джонатан кивнул:

— Прости за мой тон. Просто в номере кто-то побывал и что-то искал. Повсюду. Но очень аккуратно. За что большое спасибо. Я бы так не смог.

В ужасе Симона не сводила с него взгляда.

— Ты о чем? Кто был? Полиция?

— Нет. По крайней мере не настоящая полиция.

Он рассказал и про открытый чемодан, и про потайной кармашек на стенке чемодана.

— Их интересовал только ее чемодан? — спросила Симона. — И что они искали?

— Не знаю.

— Подумай, Джон. Что могло быть внутри?

Джонатан отмахнулся: он действительно не знал.

— Заводи машину. Они могут быть на подходе.

— Успокойся, — сказала Симона. — Никого нет. Посмотри сам.

Джонатан посмотрел в зеркало заднего вида. Совсем пустая улица. Метель разогнала всех по домам. Расслабившись, он закрыл глаза.

— Хорошо, — пробормотал он. — С нами все хорошо.

— Конечно, с нами все хорошо, — успокоила его Симона.

— Я слышал голоса в коридоре. По-моему, управляющий разговаривал с кем-то из полиции. Они говорили о том полицейском в Ландкварте. И они знают, что там был я.

— Пока ты в безопасности. И это главное. — Симона показала на книжку. — Это что?

— Эммина записная книжка. Надо выяснить, кто из ее знакомых живет в Асконе. Если вещи ей прислал кто-то из друзей, здесь обязательно должно быть имя.

— Можно я посмотрю?

Джонатан протянул ей книжку в кожаном переплете. Толстая, как Библия, и в два раза тяжелее. Однажды Эмма сказала, что в ней вся ее жизнь. Симона положила книжку на колени и торжественно, будто священный текст, открыла ее. На форзаце стояло Эммино имя. Под ним — цепочка адресов. Самый последний — их женевский — авеню де Колонь. До него значились улица Сен-Жан в Бейруте и лагерь ООН для беженцев в Дарфуре, в Судане. В списке были и другие адреса — дорожная карта его недавней и невозвратной жизни.

— Сколько же здесь имен? — поинтересовалась Симона.

— Все, кого она когда-либо встречала. Эмма никогда ни о ком не забывала.

Они вместе просмотрели каждую страницу от А до Я — искали адреса в Тессине (Тичино), Асконе, Локарно, Лугано. Любой телефонный номер с кодом 078. Здесь были собраны имена со всех концов земного шара. Тасмания, Патагония, Лапландия, Гренландия, Сингапур, Сибирь… Но про Аскону не упоминалось ни разу.

Через полчаса Симона отложила книжку.

Ни одного знакомого на самом юге Швейцарии у Эммы не было. Асконы в Эмминой жизни не существовало.

Порывшись в карманах, Джонатан достал корешки багажных квитанций.

— Вот что у нас еще есть, — произнес он. — Помнишь, в Ландкварте нам сказали, что имя отправителя должно быть записано на станции отправления багажа.

— Сомневаюсь я, что швейцарцы так легко предоставят подобную информацию. Тебе придется предъявить удостоверение личности и многое объяснить.

— Пожалуй, ты права. — Джонатан протянул квитанции Симоне и завел двигатель.

— Куда едем?

— А ты как думаешь? — спросил он, оборачиваясь, чтобы посмотреть, свободна ли дорога.

Симона поудобнее устроилась на сиденье и поправила волосы.

— Но у Эммы не было там друзей. И у нас нет ни малейшего представления, с чего начать. Так на что надеяться?

Джонатан развернул автомобиль и прибавил газ.

— Я знаю, как найти того, кто отправил Эмме багаж.

 

20

За пять минут до полуночи микроавтобус без номеров въехал во двор головного офиса компании «Роботика» в промышленном квартале Цюриха и остановился у склада. Из машины вышло четверо мужчин в темной одежде и в шапках с прорезями для глаз. На руках — хирургические перчатки, а на ногах — обувь на каучуковой подошве. Их старший — самый низкорослый из всех — стукнул по пассажирской двери, и микроавтобус уехал.

Войдя на склад, человек прошел за гофрированную стальную перегородку, отделявшую отсек готовой продукции. В руке он держал два ключа — первый отключал сигнализацию, второй открывал служебный вход. Все четверо друг за другом вошли в темное здание.

— У нас семнадцать минут до следующего обхода, — закрывая за собой дверь, сказал старший инспектор Маркус фон Даникен. — Двигаться быстро, но осторожно. Ни при каких обстоятельствах ничего не передвигать. Помните: нас здесь нет.

Все четверо достали фонарики и пошли по коридору. Компанию фон Даникену составили Майер из отдела логистики и материального обеспечения Федеральной полиции, Кублер — представитель спецслужб и Крайчек — спецназ. Все были посвящены в обстоятельства, имеющие отношение к операции. Все знали, что в случае провала их карьеры тут же оборвутся, и любой из них сможет запросто оказаться в тюрьме. Но доверие фон Даникену вытесняло страх перед опасностью.

Именно Майер по своим каналам узнал, когда охрана делает обход, и достал необходимые ключи. У швейцарских промышленников длинная история сотрудничества с Федеральной полицией.

Пропустив вперед остальных, Кублер вытащил из сумки прямоугольный прибор, похожий на очень большой сотовый телефон, и, держа его перед собой на вытянутых руках, медленно двинулся по коридору, не отрывая взгляда от гистограммы на дисплее. Внезапно он остановился и большим пальцем нажал красную кнопку. Гистограмма исчезла. На ее месте появилась надпись АМ-241. Он поднял голову. Прямо над ним располагался датчик противопожарной системы.

Кублер держал в руках переносный детектор взрывчатых и радиоактивных веществ. Из-за АМ-241, или америция — минерала, используемого в датчиках противопожарной системы, — беспокоиться не стоило. Кублер искал нечто более серьезное. Он пошел по коридору дальше, держа детектор, словно компас, перед собой. Вокруг все было чисто. Пока.

Ключей от кабинета Тео Ламмерса у фон Даникена не было. Охранная фирма, даже при условии активного сотрудничества, не могла предоставить того, чем сама не располагала: кабинет генерального директора в их компетенцию не входил. Майер развернул на полу желто-коричневый рулон — полотно с кармашками для всякого рода отмычек — и принялся за работу. Как бывшему инструктору полицейской академии, ему понадобилось меньше тридцати секунд, чтобы открыть замок.

Фон Даникен посветил фонариком. ЛМА стоял на демонстрационном столике — там же, где он и видел его в последний раз. Инспектор поднял дрон и внимательно оглядел его со всех сторон. Удивительно, как такой маленький механизм может на огромной скорости преодолевать значительные расстояния. Но гораздо больше его интересовало, для чего создали этот самолет.

Поставив аппарат на место, фон Даникен сделал несколько снимков на цифровой фотоаппарат и перешел к столу Ламмерса. Странно, но ящики оказались не заперты. Одну за другой он доставал папки теперь мертвого генерального директора, раскладывал на столе документы и фотографировал их. По большей части переписка, приказы, служебные записки и счета. Но ничего такого, что могло бы ответить на вопрос, зачем человеку необходимо хранить дома три паспорта и заряженный «Узи», он не обнаружил.

Это все его публичный имидж, говорил себе фон Даникен, — то зеркало, что красит.

— Двенадцать минут, — шепотом доложил, заглядывая в кабинет, Крайчек, их ударная сила, и пистолет-пулемет «Хеклер и Кох» МП-5 с глушителем, который он держал в руке, служил тому весомым доказательством.

Записная книжка.

Фон Даникен заметил ее почти случайно: она лежала рядом с фотографией Ламмерса, где он с женой и детьми. Инспектор взял книжку в кожаной обложке и просмотрел несколько страниц. Записи были короткими, словно зашифрованными, в основном встречи — название компании, имя представителя. Внимание фон Даникена привлекла последняя запись, сделанная в тот день, когда Ламмерса убили: «Ужин с Г.Б. в ресторане „Эмилио“ в 19.00». Ниже указан номер телефона.

Фон Даникен сфотографировал эту страницу.

Закончив работу в кабинете, он и Майер, миновав стойку администратора, прошли несколько вращающихся дверей и оказались в цехе.

— Где его лаборатория? — спросил Майер, когда они пробирались между автокарами.

— Откуда я знаю? Мне сказали только, что Ламмерс построил свой ЛМА здесь.

Майер остановился и коснулся плеча фон Даникена:

— Но ты уверен, что это здесь?

— Более-менее. — Инспектор припомнил, что помощница Ламмерса не сказала прямо, что лаборатория находится тут же.

— Более-менее? — переспросил Майер. — Я рискую своей пенсией из-за «более-менее»?

В дальнем углу цеха находилось отгороженное помещение. Вход был обозначен стальной дверью и табличкой «Privat».

— Я более-менее уверен, что это здесь, — сказал фон Даникен.

Майер опустился на одно колено и посветил фонариком в замочную скважину.

— Закрыто надежно, как в Национальном банке.

— Справишься? — спросил фон Даникен.

Майер бросил на него испепеляющий взгляд.

— Как-нибудь — более-менее.

Майер принялся подбирать отмычку, а фон Даникен стоял рядом. Сердце у него билось так громко, что, наверное, слышно было в Австрии. Он не годился для подобных операций. Сначала взлом помещения, а теперь и проникновение без ордера в частную собственность. Что на него нашло? Он же далек от всяких шпионских штучек. Он обычный кабинетный начальник, и гордится этим. В пятьдесят лет поздновато начинать участвовать в подобных вылазках.

— Девять минут, — спокойно проинформировал Крайчек.

Кублер со своим детектором тоже добрался до цеха. Он повернул прибор вправо, и на дисплее появилась надпись: «C3H6N6O6» — циклотриметилентринитроамин. Название знакомое, но Кублер больше привык к его торговому имени — гексаген. Может, их затея забраться сюда не такая уж и сумасбродная.

— Восемь минут, — сообщил Крайчек.

Стоя на коленях, Майер манипулировал чем-то похожим на две спицы.

— Готово, — сказал он.

Замок щелкнул, и дверь открылась.

Фон Даникен вошел в помещение. Луч фонарика сразу выхватил из темноты верстак, на котором лежало множество разных электроинструментов, плоскогубцы, отвертки, провода и металлические обрезки. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что это то самое. Лаборатория Тео Ламмерса.

Фон Даникен включил свет. Лаборатория была увеличенной копией той, которую он прошлой ночью видел в Эрленбахе. В двух противоположных концах стояли чертежные столы, заваленные техническими чертежами и схемами. На полу громоздились коробки всевозможных форм и размеров. По названиям компаний инспектор догадался, что в них электрическое оборудование.

На ближайшей от него стене висел чертеж летательного аппарата. Встав на цыпочки, он изучил спецификации. Длина — два метра. Размах крыльев — четыре с половиной. Это вам не ЛМА. Это серьезная штука. В чертежах он назывался дрон — радиоуправляемый аппарат, который обычно используется для облета вражеских территорий и, если фон Даникен не ошибался, способный при необходимости выпустить ракеты. По спине у него побежали мурашки. В углу чертежа была приколота фотография готового изделия. Размеры его и правда впечатляли. Рядом стоял человек. Темные волосы. Смуглое лицо. Фон Даникен наклонился ближе и разглядел дату. Снимок сделан неделю назад. Перевернув фотографию, инспектор увидел надпись: «Т.Л. и Г.Е.». Т.Л. — это Ламмерс. А кто такой Г.Е.?

— Четыре минуты, — сообщил Крайчек.

Фон Даникен и Майер обменялись понимающими взглядами и продолжили обыск. Майер быстро просматривал коробки, а фон Даникен — бумаги на чертежных столах.

— Две минуты, — произнес Крайчек.

Фон Даникен вспомнил об инициалах в записной книжке Ламмерса — Г.Б. Он снова посмотрел оборотную сторону фотографии: инициалы были не Г.Е., а Г.Б.

Он нашел в своем фотоаппарате снимок страницы из записной книжки и увеличил изображение, чтобы прочесть номер телефона под инициалами Г.Б. Код — 078. Тессин, самый южный кантон Швейцарии, там расположены города Лугано, Локарно и Аскона. Первая серьезная зацепка.

Он заметил стоящего в дверях Кублера. Тот молча подошел к ним, по-прежнему не сводя взгляда с дисплея детектора.

— Гексаген, — сказал он. — Полно гексагена.

Ясно все без объяснений. Гексаген отлично знают в любом контртеррористическом подразделении. Британцы изобрели его еще до Второй мировой войны, но и сейчас это основной компонент во многих типах пластиковой взрывчатки и главное вещество для подрыва заряда во всех видах атомного оружия.

Фон Даникену показалось, что у него открылось второе дыхание: они не зря явились сюда. Дрон, компания, производящая сверхточные навигационные системы, а теперь и пластиковая взрывчатка.

— Но я ничего подозрительного не заметил, — возразил он. — Где она спрятана?

— Сейчас ее здесь нет. Детектор обнаружил только следы, но они совсем свежие.

— Можешь определить, когда ее увезли?

Кублер взглянул на дисплей:

— Согласно данным, в течение предыдущих двадцати четырех часов.

До ужина Ламмерса с Г.Б.

— Шестьдесят секунд, — сообщил Крайчек. — Кар охранника в трех блоках отсюда.

— На выход! — скомандовал фон Даникен, торопливо делая последние снимки чертежей.

Кублер вылетел из мастерской. Майер за ним. Фон Даникен тоже направился к двери. И перед тем как выключить свет, он увидел его.

Младшего брата.

В дальнем конце комнаты, на полке под столом с инструментами, стояла совсем уменьшенная копия ЛМА из кабинета Ламмерса — наверное, двадцать на двадцать сантиметров. Однако крылья у этой модели были другой формы — почти треугольные. Инспектор заметил, что, скрепленные центральным шарниром, они могли двигаться вверх и вниз, подобно крыльям птицы.

Помедлив секунду, он подбежал и схватил миниатюрный самолет. Тот весил не более чем полкилограмма. Конечно, не такой легкий, как перышко, но очень близко к этому.

— Он летает? — спросил он Микаэлу Менц.

— Разумеется, — ответила она с негодованием. — Мы запускали его с территории склада.

Фон Даникен заметил, что снизу крылья покрывала тончайшая эластичная ткань ярко-желтого цвета с черными пятнышками.

Майер заглянул в лабораторию:

— Ну что ты там копаешься? Пора сматываться!

Фон Даникен поднял ЛМА:

— Ты только посмотри.

— Оставь! — крикнул Майер. — Зачем тебе игрушечная бабочка?!

 

21

В пригороде Вены — Себастьянсдорфе, в окнах традиционного австрийского охотничьего замка Флимелена зажглись огни. Построенное для императора Франца Иосифа, огромное здание чуть не отправилось в конце Первой мировой войны на тот свет вслед за своим владельцем. Сорок лет «охотничий домик» стоял заброшенным — разбитые окна, разобранные на дрова двери. Местные жители таскали из фундамента камни для постройки новых, менее величественных, домов. Со всех сторон его обступал лес, подбираясь все ближе и ближе.

И вот в 1965 году началось его возрождение. Изо дня в день сюда приезжали рабочие и восстанавливали обветшалое здание. Они вставили новые окна и двери. Недалеко, на дороге, ведущей к охотничьему замку, установили пост охраны. В поисках уединенного места, где можно было бы проводить деловые встречи, не привлекая к ним внимания, на Флимелен заявила права неправительственная организация по предотвращению войн и природных катастроф.

За длинным столом в большом зале сидели четверо мужчин и женщина. Председательствовал на этом маленьком собрании строгий, неулыбчивый человек, выходец с Ближнего Востока, с лысиной в обрамлении седеющих волос и аккуратно подстриженными усами. Узкие «библиотекарские» очки дополняли его портрет. Разумеется, он обладал степенями в области дипломатии и юриспруденции, присвоенными ему в университетах Каира и Нью-Йорка. И хотя время близилось к полуночи и все сидящие за столом уже давно ослабили узлы своих галстуков и расстегнули воротнички, его костюм оставался безупречным. Этот человек относился к своему положению чрезвычайно серьезно. За его миротворческие усилия ему присудили Нобелевскую премию мира. Мало кто может похвастаться, что судьба мира в его руках, если только он не самонадеянный и явный лжец. Так вот он был один из этих немногих.

Его звали Мохаммед Эль-Барадеи, и он возглавлял Международное агентство по атомной энергии — МАГАТЭ.

— Этого не может быть, — сказал Эль-Барадеи, проведя пальцем по отчету.

— Боюсь, что может, — ответил сидящий рядом с ним мужчина — Юрий Куликов, русский с бесстрастным лицом, глава департамента МАГАТЭ по ядерной энергии.

— Но каким образом? — Эль-Барадеи обвел взглядом сидящих за столом. — Если это так, мы не справились со своей работой.

— Программа узаконенного обмана, — сказал Куликов. — Игра в наперстки. В течение многих лет мы проверяли одни и те же объекты, а они работали на другом, секретном объекте.

Мужчины и женщина, сидящие рядом с ним, входили в секретариат агентства: японец Онигучи возглавлял департамент фундаментальных и прикладных исследований, австрийка Брандт руководила департаментом по техническому сотрудничеству, упомянутый Куликов и, наконец, Пекконен, флегматичный финн, глава самого известного департамента агентства — ядерной безопасности.

— Сомнений в точности данных быть не может, — сказал Пекконен. — Датчик оснащен чипом нового поколения, способным определить следы гамма-излучения с точностью, на порядок превышающей точность предыдущей модели.

Эль-Барадеи не был профессиональным физиком, но двадцать лет работы в МАГАТЭ в Вене дали ему общие представления о принципах ядерной физики. Излучения радиоактивных материалов, таких как уран или плутоний, выдают уникальные сигнатуры. При точном измерении данные показывают возраст и обогащенность радиоактивного материала и, что еще важнее, его предполагаемое использование.

В своей естественной форме уран не может использоваться для стимуляции ядерной реакции. Его необходимо обогатить — накачать конкретным изотопом — ураном-235. Чаще всего для этого газ гексафторида урана пропускают через центрифугу. С каждым циклом уран становится все более и более обогащенным. Для ускорения процесса центрифуги соединяются в «каскад». Чем больше центрифуг, тем быстрее проходит процесс обогащения.

Для использования на атомных электростанциях уран должен быть обогащен на тридцать процентов, а для ядерного топлива — чтобы пошла цепная реакция — на девяносто три процента. В отчете, который лежал перед Эль-Барадеи, говорилось о невероятной цифре — девяноста шести процентах.

— Бабочка летала над объектом в течение семи дней, — продолжил Пекконен. — За это время она передала тысячи замеров атмосферы. Маловероятно, что все они ложны.

— Но данные заоблачны, — запротестовал Эль-Барадеи. — Как им удавалось так долго скрывать их?

— Новое предприятие располагается глубоко под землей и замаскировано под подземный резервуар.

— Как же мы его нашли, если оно так хорошо замаскировано?

Пекконен наклонился вперед, его светлая челка резко выделялась на фоне раскрасневшегося лица.

— Примерные данные о его нахождении нам передал член американской делегации в ООН. А он, в свою очередь, получил эту информацию от высокопоставленного источника в иранском правительстве. Американцы решили, что мы либо подтвердим, либо опровергнем эти данные. Мы послали группу технического контроля на сотню миль южнее и, не привлекая внимания, запустили оттуда бабочку.

— И сделали вы это, не получив моего одобрения и нарушив наш мандат, согласно которому мы можем проверять предприятия только с разрешения и при сотрудничестве хозяев?

Пекконен кивнул.

— Отлично сработано, — сказал Эль-Барадеи. — Американцы знают о нашем открытии?

— Нет.

— Постарайтесь, чтобы и дальше не узнали. — Эль-Барадеи выдержал паузу. — Год назад мы пришли к выводу, что у Ирана пятьсот центрифуг и ему удалось обогатить не более полукилограмма урана, и только на шестьдесят процентов. Для военных целей мало. А теперь! Сколько центрифуг необходимо для достижения подобного результата?

— Около пятидесяти тысяч, — подсчитал Онигучи.

— И где, по нашим предположениям, они раздобыли эти центрифуги? Это же не коробка с поддельными айподами. Это самая что ни на есть настоящая техника, перемещение которой жестко контролируется во всем мире.

— Понятно, что это контрабанда, — сказал Пекконен.

— Понятно, — повторил Эль-Барадеи. — Но кто провез? Откуда? У меня четыреста инспекторов, в обязанности которых входит отслеживать подобные моменты. И еще пять минут назад я был уверен, что они отлично справляются. — Он снял очки и положил их на стол. — А теперь? Сколько, по-вашему, у них обогащенного урана, пригодного для военных целей?

Пекконен нервно взглянул на шефа:

— Мы считаем, что сейчас у Ирана не меньше ста килограммов обогащенного урана-235.

— Сто килограммов? И сколько бомб можно им начинить?

Финн сглотнул:

— Четыре. Может быть, пять.

Мохаммед Эль-Барадеи снова надел очки. Четыре. Может быть, пять. С таким же успехом он мог сказать и тысячу.

— Пока мы не получим независимую оценку этих данных, все здесь присутствующие обязаны молчать о нашем открытии.

— Разве мы не должны поделиться… — начала было Милли Брандт, австрийская подданная.

— Ни слова, — отрезал Эль-Барадеи. — Ни американцам. Ни нашим коллегам в Вене. Я требую абсолютного молчания. Не хватало нам еще какого-нибудь казуса, до того как мы все проверим.

— Но мы несем ответственность… — снова начала она.

— Я в курсе относительно нашей ответственности. Надеюсь, я ясно высказался?

Милли Брандт кивнула, но в ее взгляде читалось несогласие.

— Совещание окончено.

Эль-Барадеи подождал, пока все выйдут, — сидел и слушал ветер, неистово рвущийся в окно. Наконец дверь закрылась. Голоса в коридоре стихли. Он остался один.

Он смотрел в ночное небо. Он не был верующим человеком, но машинально его руки сложились, словно в молитве. Если информация из отчета выйдет за пределы этой комнаты, последствия будут незамедлительными и разрушительными.

— Боже, помоги нам всем, — прошептал он. — Иначе будет война.

 

22

Завершив предполетную проверку, Пилот провел рукой по крыльям самолета. Горючего полные баки, антифриза под завязку. Птичка готова отправиться в путь. Он прошел по взлетной полосе, ногой откидывая с дороги случайные камешки.

Сегодня последний испытательный полет. Крайне важно отрепетировать все точь-в-точь, как должно пройти в тот самый день. Повторение приводит к точности, а точность — к успеху. Эти правила он выучил на горьком опыте. Его тело покрывали шрамы, оставленные его же собственной беспечностью. Вернувшись к самолету, он дважды — на удачу — похлопал по крылу и пошел в здание.

Много лет минуло с тех пор, как он в последний раз летал на боевое задание. Молодой дерзкий красавец. Он любил вино и женщин и всячески избегал праведного пути. Теперь его отражение в зеркале говорило, что он уже не молод, не дерзок. И, видит бог, уже не красив.

Воспоминания нахлынули на него. Они всегда были рядом — вечный фантом, в котором смешались страх, вина́ и огонь. Он вспомнил ту ночь в пустыне. Приподнятый дух, предвкушение триумфа, уверенность, что Бог на их стороне. На стороне правоверных. Он словно наяву слышал их голоса. Друзей. Товарищей. Братьев.

И вдруг налетел хабуб — огромное облако песка. Оно несло хаос и опустошение и кое-что похуже.

Миссия погибла в огне. Восемь человек сгорели заживо. Пятеро серьезно ранены. Он оказался среди них — ожог третьей степени семидесяти процентов поверхности тела.

В последующие дни, полные боли и сомнений, он вдруг понял, что был спасен для цели. Ему дали второй шанс. И об этом ему должны напоминать оставшиеся на всю жизнь шрамы. Всемогущий забрал у него физические силы, но даровал духовное пробуждение. Он приблизил его и говорил с ним. Чтобы сделать его одним из доверенных слуг своих. Своим помазанником. Все во имя цели, и цель уже близка.

Пилот жил любовью к Праведному, жил, уповая на его возвращение.

В помещении для дежурных экипажей он собрал членов группы. Все взялись за руки:

— Господь Всемогущий, да приблизится пришествие Обетованного, того, кто в совершенной своей чистоте явит последнее вместилище Твоего духа и принесет в этот мир покой и справедливость.

Круг разомкнулся, и каждый вернулся на свой пост.

С душевным трепетом подошел к панели управления. Многое изменилось с момента его последней боевой миссии. Вместо панели управления перед ним теперь стена из шести плоских мониторов, отражающих ключевые функции самолета. Он сел в кресло, сориентировался и взял в руку непривычный джойстик.

— Проверка систем завершена, — сообщил один из техников. — Связь с землей установлена. Связь со спутником установлена. Видеосъемка включена.

— Вас понял. — Пилот включил двигатель.

На контрольной панели загорелись зеленые огоньки. Единственный турбодвигатель завелся, мягко набирая обороты.

Два часа ночи. Снаружи «кабины» стояла непроглядная ночная мгла. В высокогорной альпийской долине, где проходили испытания, не горел ни один огонек. Пилот смотрел на центральный экран, куда установленная на носу самолета инфракрасная камера передавала зеленую зернистую картинку взлетно-посадочной полосы.

— Разрешите взлет.

— Взлет разрешаю. Удачного полета. Аллах акбар. Бог велик.

Пилот передвинул рычаг управления вперед, отпустил тормоз, и самолет начал разбег по бетонированной взлетной полосе. На скорости сто узлов он убрал переднее шасси, и машина поднялась в воздух.

Пилот посмотрел на показания наземного радара. Долина окружена горами, некоторые вершины преодолели отметку четыре тысячи метров. Местность не идеальная, но обеспечивает секретность. Он увеличил скорость до двухсот пятидесяти узлов и установил триммер элеронов в нужное положение. Машина подчинялась беспрекословно, выполняя его команды с разрывом в какую-то долю секунды. Пилот сделал вираж вправо и поймал себя на том, что наклоняется вместе с самолетом.

— Выполнить испытание-один, — сказал он, сделав круг над долиной.

Пилот взглянул на радар. Через секунду на нем появилось изображение. Цель находилась на расстоянии шести километров и набирала высоту. Он нажал кнопку «контакт» и определил изображение как «Альфа-1». Бортовой компьютер проложил прямой путь до цели.

— Начинаю заход на цель. Контакт через две минуты десять секунд.

— Две минуты десять, отсчет, — сообщил наземный диспетчер.

Пилот вывел самолет на прямую линию с целью. Изображение передвинулось к центру монитора. Теперь цель находилась в километре от него и на двести метров ниже. И тут самолет вошел в плотные облака. Обзор исчез. Пилот проверил второй монитор, на который поступали данные с инфракрасной камеры. Ничего. Сильный порыв накренил нос самолета. Раздался вой сирены. Угроза потери управления. По спине пробежал холодок паники. Так же как и много лет назад, той ночью в пустыне. Будто его снова подхватил хабуб. Взгляд перебегал от монитора к монитору.

Доверяй приборам — главное правило пилотов.

Он вспомнил столкновение с землей. По телу разливается горючее, огонь перекидывается на второго пилота. Жуткий запах горящего человеческого тела. Его собственного.

Доверяй приборам.

Но сегодня он слышит другое. Спокойный, непререкаемый голос. «Доверься мне», — говорит ему голос.

Пилот потянул джойстик на себя и прибавил скорость. Триста узлов.

Нос поднялся. И тут он вырвался из облака. Над ним сверкали звезды. Пульс стал ровнее, Пилот почувствовал, как по хребту сбегают струйки пота.

Он снова вышел на цель и на пятистах метрах зарядил гондолу. Цель вошла в поле зрения, принимая в темноте угрожающие размеры огромного кита. Увеличивая скорость, он несся к ней.

Три… Два… Один.

Летательный аппарат атаковал цель. «Альфа-1» исчезла с монитора.

— Прямое попадание. Цель уничтожена, — объявил наземный диспетчер. — Испытание завершено.

Послышались радостные возгласы команды. На этот раз целью была компьютерная симуляция.

Пилот облетел долину и мягко посадил самолет. Выйдя из «кабины», он пересек комнату и раздвинул шторы, закрывавшие широкое обзорное окно. За дорогой на бетонной площадке стоял дрон, которым он управлял с помощью дистанционного пульта. К аппарату сбежалась вся команда, и техники приступили к его разборке.

Пилот опустил глаза и произнес слова благодарности.

В следующий раз цель будет настоящей.

 

23

Часы показывали четыре часа утра, когда Джонатан съехал с дороги на обочину и заглушил двигатель. Дождь заливал ветровое стекло. Перед ним из тумана выступало трехэтажное каменное здание, облицованное терракотовой плиткой.

— Все закрыто, — сказала Симона. — Там никого нет.

Джонатан указал на две бельевые веревки с прищепками, натянутые из окна второго этажа.

— Начальник станции живет над офисом. — Он протянул руку. — Оно у тебя?

Симона достала из сумочки удостоверение сержанта Оскара Штудера.

— А если он тебе не поверит?

— Сейчас пять утра. Вряд ли ему придет в голову задавать вопросы полицейскому, который пришел к нему в такую рань. К тому же вряд ли я смогу воспользоваться этим удостоверением днем, если не наберу сорок футов веса, не побреюсь налысо и пару раз не сломаю себе нос. Взгляни-ка. Что ты видишь? — Джонатан держал удостоверение рядом со своим лицом. Симона старалась и так и этак сосредоточиться на совсем маленькой фотографии. Джонатан дал ей три секунды и захлопнул удостоверение. — Ну?

— Слишком темно. Ничего не вижу.

— Вот именно.

Однако убедить Симону оказалось не так-то просто.

— Но с чего ты взял, что найдешь здесь что-нибудь?

Джонатан достал из кармана квитанции и подсунул их под обложку удостоверения.

— Никто не станет посылать такое количество денег, не рассчитывая получить их обратно.

Симона покачала головой. Она сидела, скрестив руки на груди, и казалась уже не такой храброй, даже как будто стала меньше ростом, постарела — в общем, совсем не была похожа на его отважную помощницу.

— Правда, Джон, давай подождем.

— Садись за руль. Если через пятнадцать минут я не вернусь, уезжай.

Он открыл дверь и вышел в дождь.

— Si?

На Джонатана, державшего на уровне глаз полицейское удостоверение, сквозь чуть приоткрытую дверь сонно смотрел небритый человек в пижаме.

— Синьор Орсини? — деловито осведомился он. — Полиция кантона Граубюнден. Нам нужна ваша помощь.

Орсини выхватил у Джонатана удостоверение и поднес его поближе. Весь сон у него как рукой сняло.

— А собственно, почему нельзя подождать до утра? — спросил он, переводя взгляд с удостоверения на стоящего перед ним человека.

— Уже утро, — сказал Джонатан, забирая удостоверение и делая шаг вперед, так что начальнику станции пришлось отступить вглубь квартиры. — Убийство. Погиб молодой офицер. Мой напарник. Вы, наверное, уже слышали в новостях.

Джонатан ждал, что Орсини скажет что-нибудь о фотографии на удостоверении, но тот выглядел всего-навсего раздраженным.

— Нет, не слышал, — проговорил он. — Мне по этому поводу не звонили.

Джонатан продолжил свою атаку, делая вид, что ему и дела нет до того, звонил кто-то или нет.

— Несколько часов назад мы обнаружили, что вещи, принадлежавшие подозреваемым, были высланы багажом с вашей станции. Вот багажные квитанции. Нам необходимо выяснить имя человека, который их отправил.

— У вас есть ордер? — поинтересовался Орсини.

— Разумеется, нет. На оформление не было времени. Убийца скрылся в этом направлении.

Вся эта информация не произвела на Орсини никакого впечатления.

— А где Марио? Лейтенант Конти?

— Он сказал мне ехать прямо на станцию.

Эти слова на Орсини подействовали: он засопел и подтянул пижамные штаны.

— Одну минуту.

И дверь закрылась.

Начальник станции появился спустя пять минут: волосы аккуратно причесаны, лицо вымыто, одет в серые брюки и синий пиджак. Джонатан последовал за ним в кассы.

Через минуту Орсини уже сидел за столом и набирал номера багажных квитанций в компьютере.

— Посмотрим… Отправлено в Ландкварт… Вещи забрали вчера. Basta! Слишком поздно. Раз вещи забрали, файл автоматически удаляется. Ничем не могу вам помочь.

Обреченный взгляд Орсини разозлил Джонатана.

— Должна же быть другая запись? — спросил он. — Может, когда пассажир покупал билет? Речь идет об убийстве. Не о краже. Найдите мне его имя! — И он хлопнул ладонью по столу.

Орсини испуганно отшатнулся, но уже в следующее мгновение как сумасшедший забарабанил по клавиатуре.

— Билеты покупались за наличные… Нужно было заполнить квитанции… Минуточку… — Он встал и прошел мимо Джонатана к ряду шкафчиков. Трясущимися пальцами он вытаскивал пачки квитанций и просматривал их, прежде чем отложить в сторону. Вдруг он схватил одну из них. — Есть!

Джонатан встал рядом:

— Кто?

— Блитц. Готфрид Блитц. Вилла «Принчипесса». Виа делла Нонна. — Голос Орсини звучал победно. — Ну, офицер, теперь вы довольны?

Он обернулся, но в кабинете никого не было.

Джонатана как ветром сдуло.

 

24

Маркус фон Даникен мерил шагами пассажирский терминал аэропорта Берн-Белп. Вертолет Сикорского «SR-51» стоял на площадке: техники заканчивали обработку несущего винта антиобледенителем. Диспетчер сообщил, что погода над Альпами ненадолго прояснилась и у них есть примерно час, чтобы добраться до Тессина через горы, прежде чем следующий атмосферный фронт снова разделит страну на север и юг. Фон Даникен не любил полеты, но сегодня выбора у него не было. У северного въезда в туннель Сен-Готард перевернулась восемнадцатиколесная фура, образовав пробку, растянувшуюся на двадцать пять километров.

Прозвучало объявление о посадке в вертолет. Скрепя сердце он покинул теплый терминал, за ним следовали Майер и Крайчек.

— Сколько займет полет? — спросил он, поднявшись на борт.

— Полтора часа, если погода не изменится, — ответил пилот и протянул ему бортовой гигиенический пакет.

Фон Даникен пристегнулся и, взглянув на белый бумажный пакет у себя на коленях, едва слышно прочитал короткую молитву.

В девять ноль шесть вертолет приземлился на летном поле на окраине Асконы. Сильный ветер швырял вертушку, словно шарик от пинг-понга. За время полета пилот дважды спрашивал, не желает ли фон Даникен вернуться обратно. И каждый раз тот лишь тряс головой в ответ. Мысль, что Блитц пакует чемоданы и удирает через итальянскую границу, мучила его хуже, чем тошнота.

Телефонный номер из записной книжки Ламмерса принадлежал некоему Готфриду Блитцу, проживавшему на вилле «Принчипесса» в Асконе. Местную полицию предупредили о прибытии фон Даникена и проинструктировали ни при каких обстоятельствах не пытаться задержать подозреваемого и не вступать с ним в контакт.

Двигатель несколько раз крякнул и затих. Винты почти остановились, чуть сгибаясь под собственным весом. Фон Даникен опустил ногу на твердую почву и едва удержался, чтобы не упасть на колени и расцеловать бетонную площадку. Гори оно все ясным пламенем, домой он вернется на автомобиле.

Лейтенант Марио Конти, шеф полиции кантона Тессин, уже стоял рядом с вертолетом.

— Вы поедете к дому Блитца со мной, — сказал он. — Надеюсь, ваш человек уже там.

Фон Даникен рванул к ожидавшему его автомобилю. В ушах все еще стоял рев двигателя, и он не был уверен, что правильно расслышал слова лейтенанта.

— Мой человек? Мои люди со мной: господин Майер и господин Крайчек. Больше никто из моих людей по этому делу не работает.

— Мне звонил синьор Орсини, начальник железнодорожной станции. Сегодня рано утром к нему пришел офицер и расспрашивал его о багаже. Я подумал, что он работает по тому же делу, что и вы.

— О каком именно багаже вы говорите? — резко остановившись, спросил фон Даникен.

— Который отправили в Ландкварт, — объяснил Конти. — Офицер сообщил синьору Орсини, что вещи принадлежат подозреваемому во вчерашнем убийстве полицейского.

— Я не расследую убийство полицейского в Ландкварте. И я никого не посылал к начальнику вашей станции.

Конти потряс головой, щеки его покраснели.

— Но полицейский… Он показал удостоверение. Вы точно не работаете вместе?

Фон Даникен пропустил этот вопрос, пытаясь понять суть дела.

— Что именно хотел этот человек?

— Имя и адрес отправителя багажа.

Фон Даникен, ускорив шаг, направился к машине.

— А имя этого человека…

— Блитц, — ответил шеф местной полиции, почти перейдя на бег, чтобы не отстать. — Человек, которого вы ищете. Он живет в Асконе. Что-то не так?

Фон Даникен открыл дверцу:

— Сколько ехать до его дома?

— Двадцать минут.

— Довезете нас за десять.

 

25

Туман сползал по склону. Обволакивая старинные домики, он змеился по узким мощеным улочкам. Человек, известный в своей профессии как Призрак, вел машину по тихому курортному городку под названием Аскона. Несколько раз он даже останавливался — местами туман сгущался, словно проглатывая дорогу.

Туман… Он преследовал его везде…

Пока машина мчалась среди сельских домиков, утопающих в зелени ухоженных садов, он вспоминал, что туманно было и когда пришли отряды. Но тогда туман был другой, не такой, как сейчас. То был ночной туман, спустившийся с высокогорной долины, где его семья трудилась на кофейной плантации, — коварный и скользкий, как смертоносная змея. Его заставили смотреть, как солдаты, вытащив родителей из постели, вытолкали их на улицу, сорвали с них одежду и заставили голыми лечь в грязь. Затем они взяли его сестер, даже Терезу, которой еще не было и пяти. Он закрыл глаза, но не мог не слышать их душераздирающие крики и рыдания. Когда солдаты закончили свое дело, они выстрелили девочкам в животы. Кто-то пошел в дом и нашел там шотландское виски, которое так любил отец. Они стояли на террасе, выпивали и шутили, пока его сестры отходили в мир иной.

Ему было всего семь, и он страшно боялся. Команданте вложил ему в руку пистолет и подвел к родителям, которых заставили встать на колени. Команданте взял его руку в свою, поднял ее и положил его палец на курок. Затем шепнул ему на ухо, что если он хочет жить, то должен застрелить своих родителей. Тут же один за другом прозвучали два выстрела. Отец и мать упали в грязь. На курок нажал мальчик.

Потом без страха и сомнений он направил пистолет на себя.

Но ему не суждено было умереть.

Его непоколебимая решимость произвела впечатление на команданте, и он принял решение забрать мальчика с собой, вместо того чтобы оставить его с родителями, четырьмя сестрами и собакой, в назидание другим крестьянам, чтобы впредь все благоразумно использовали свое право на голос. Хирурги извлекли пулю, которая раздробила ему челюсть. Дантисты восстановили зубы. Когда мальчик поправился, его отдали в частную школу, где он показал себя прилежным учеником. За все платило правительство из средств по статье «особый проект».

За время учебы мальчик отличался во всех дисциплинах. Он научился говорить по-французски, по-английски и по-немецки так же хорошо, как на своем родном языке. В атлетических испытаниях он оказался быстроногим и ловким. Командным соревнованиям он предпочитал одиночные виды спорта — плавание, теннис и бег.

Команданте навещал его каждую неделю. Они ходили в местное кафе и пили там чай с пирожными. Поначалу мальчик жаловался на кошмары: во сне он часто видел родителей, которые молили его о пощаде. Они были такими живыми, такими настоящими, что их образ не пропадал и после пробуждения. Команданте велел ему не беспокоиться. Кошмары снятся всем солдатам. Со временем они привязались друг к другу. Мальчик стал относиться к нему как к отцу. Но кошмары не прекращались.

В школе начали возникать проблемы.

Прежде всего они касались его отношений с другими учениками: он либо не мог, либо не хотел выстраивать их нормальным образом. Нет, он был вежлив и готов к сотрудничеству… но только до определенной степени. Он никогда не снимал маску холодного равнодушия. У него не было ни друзей, ни желания их завести. Обедал он всегда один. После спортивных занятий возвращался в свою комнату, где выполнял домашнее задание. По выходным он либо играл в теннис с одним из своих немногочисленных знакомых (всегда отказываясь провести время вместе после игры), либо оставался в своей комнате, изучая языки.

Эта необщительность казалась особенно странной, потому что мальчик вырос в красивого молодого человека. Тонкие, хорошо очерченные аристократические черты лица, не выдававшие ни капли материнской индейской крови. К тому же у него было обаяние прирожденного лидера. Его компании искали наиболее популярные в школе ученики, но он всякий раз уклонялся. Отвергнутые приглашения сменились насмешками. Как только его не обзывали — и педиком, и ублюдком, и психом. Он отвечал с несвойственной для своего возраста свирепостью. Со временем он обнаружил, что неплохо дерется и ему доставляет удовольствие видеть избитого до крови соперника. Вскоре всем стало ясно: он — одиночка, которого лучше не трогать.

Вторым грехом — в глазах школы тяжелейшим — было нежелание мальчика участвовать в церковных службах. В школе ежедневно служили мессу, и ученики были обязаны посещать службы. И хоть он и занимал свое место на церковной скамье, он не молился и не пел. Преклоняя колени перед алтарем, он отказывался причащаться. Однажды, когда падре попытался насильно причастить его, он укусил священника до крови. Хуже того, школьное руководство заметило, что он начал учить язык предков своей матери, и даже слышали, как он на давно забытом языке возносит молитвы языческим богам.

Обо всем этом докладывали команданте. Но он не огорчался, видя, чем оборачивается его «особый проект», а, наоборот, был доволен. Он знал, где найти применение тем, у кого сознание начисто избавлено от условностей. И особенно тому, кто благодаря внешности и образованию обладает всеми качествами человека из приличного общества. Такой будет успешно вращаться в высших кругах и, без сомнения, получит доступ к немногим избранным.

Короче говоря, он идеальный наемный убийца.

Через минуту «идеальный убийца» выехал из города и оказался среди предгорий. Он повернул на виа делла Нонна и без труда нашел виллу «Принчипесса». Проехав еще с километр, он припарковал машину в конце улицы, завершавшейся тенистым тупиком. Там он совершил свой ритуал: снял с шеи капсулу, опустил пули в янтарную жидкость и слегка подул на каждую, не переставая все это время молиться.

Когда ритуал был завершен, он вышел из машины, открыл багажник и достал флисовый пуловер, дождевик и огненно-красную шапочку компании «Феррари». Если что, людям запомнится шапка, а не лицо. Сняв мокасины, он надел туристские ботинки. Последний штрих — рюкзак через плечо. Швейцарцы обожают пешие прогулки. Он закрыл багажник, заткнул за ремень пистолет и направился вниз по улице.

Он прошел сотню метров, когда увидел, как из дверей виллы «Принчипесса» с тремя таксами вышел темноволосый, голубоглазый мужчина в темном свитере. Человеку было около пятидесяти, и он шел в его сторону. Это был он.

Призрак встретил его приветливой улыбкой.

— Доброе утро, — дружелюбно произнес он.

Не часто выпадал ему шанс поговорить со своей жертвой. И он порадовался, что на этот раз такая возможность была. За годы у него сложились определенные представления о смерти и судьбе, и ему было интересно, почувствует ли человек, что его время пребывания в этом мире подошло к концу.

— Доброе утро, — ответил Готфрид Блитц.

— Можно? — Призрак наклонился, чтобы погладить собак, которые тут же принялись жадно лизать ему руки.

Блитц присел и потрепал собак по загривку.

— Мои детки, — сказал он. — Грета, Изольда и Элоиза.

— Три дочки. Они хорошо заботятся о своем папе?

— Очень хорошо — поддерживают меня в добром здравии.

— А иначе зачем нужны дети?

Их разделяло всего несколько дюймов. Призрак посмотрел Блитцу прямо в глаза. Он почувствовал, что человек немного беспокоится. Но это был не страх, а осторожность. И он еще немного задержал свой взгляд, словно убеждая, что не опасен. «Он не понимает, — размышлял Призрак. — Не ведает о своей судьбе».

Бросив будничное «счастливо», убийца встал и пошел дальше по улице. Обернувшись на ходу, Призрак убедился, что и Блитц тоже пошел дальше, но в противоположном направлении. Неожиданная встреча, похоже, выбила его из привычной колеи. Но если он и нервничает, то далеко не подозревает, что жизнь подошла к концу. Его душе это невдомек.

Призрак подавил в себе внезапный приступ страха. Ничего он так не боялся, как умереть вдруг и без предупреждения.

Свернув за угол, он быстро пошел вверх по холму. Через пятьдесят метров в улицу упиралась грунтовка. Он отсчитал четвертый дом, перепрыгнул низкий забор и не спеша направился к задней двери. Оглядевшись по сторонам в поисках любопытных глаз, он убедился, что никто его не видит, и громко постучал в дверь. Пистолет он держал уже в руке, одна пуля в патроннике, еще три для страховки. Сигнализации, кажется, в доме нет. Самонадеянно и в то же время мило. Он коснулся кончиками пальцев двери, пытаясь уловить любую вибрацию. Полная тишина. Блитц еще не вернулся с прогулки.

Несколько секунд спустя Призрак был уже внутри.

 

26

Милли Брандт не могла заснуть. Она ворочалась на постели в своем доме в Йозефштадте — престижном районе Вены, и никак не могла отвлечься от проклятого решения, принятого на экстренном совещании Мохаммедом Эль-Барадеи шесть часов назад. «Обогащен на девяносто шесть процентов… сто килограммов… хватит для четырех или пяти бомб». Эти слова преследовали ее, точно воспоминание о страшной катастрофе. Но еще хуже было выражение лица Эль-Барадеи. Боль, гнев и разочарование, а в целом — капитуляция. Будущее предрешено. Мир снова будет готовиться к войне.

Внезапно она буквально подскочила, сердце бешено стучало в груди. Залпом осушив стакан воды, стоявший на тумбочке у кровати, она тихо встала и, бросив взгляд на спящего мужа, вышла из спальни, направляясь в сторону своего кабинета. Там она закрыла за собой дверь и прошла к столу. Интуитивно она чувствовала, что у этой проблемы есть решение. Думать было некогда, и она сразу начала действовать. «Это мой долг», — сказала себе Милли.

Она уверенно подняла трубку. Удивительно, но нужный номер тут же всплыл в памяти. Она выучила его много лет назад специально для «экстренных случаев». Послышался гудок, второй. В ожидании ответа она вдруг ясно поняла, что за последнюю минуту ее жизнь бесповоротно изменилась. Она больше не была одним из заместителей генерального директора Международного агентства по атомной энергии и главой департамента по техническому сотрудничеству. С этого момента она просто патриот и немного шпион. Но такой уверенности в своей правоте она никогда еще не чувствовала.

— Да, — ответил резкий голос.

— Говорит Миллисент Брандт. Мне необходимо поговорить с Гансом о королевских липицанах.

— Оставайтесь на линии.

Она слышала, как человек на том конце провода сверялся с компьютерными файлами, записями или еще чем-то, к чему обращаются разведслужбы, когда звонит агент.

«Агент», конечно, не совсем точное слово. Опять же Миллисент Брандт — не настоящее имя. Ее звали Людмила Нильскова. Она родилась в Киеве. Третья дочь в семье еврея-химика, отказника, который лет тридцать назад эмигрировал сначала в Иерусалим, а затем в Австрию. И хотя она училась в австрийской школе, говорила по-немецки и у нее был австрийский паспорт, она никогда не забывала страну, которая освободила ее семью от Советского Союза. Вскоре после того, как она начала работать в МАГАТЭ, ей позвонил человек, который представился старым знакомым их семьи. Она узнала если не имя, то акцент.

Они встретились в небольшом ресторане около Бельведера, на другом от ее работы конце города. Дружеский ужин, беседа перетекала с одной темы на другую — немного о политике, немного о культуре. Интересно, что знакомый, которого она раньше никогда не встречала, знал и о ее страсти к верховой езде, и о ее любви к Моцарту, и о ее занятиях в группе по изучению Библии.

В конце ужина он спросил, не окажет ли она ему услугу. Ее тут же охватило волнение. Он слегка коснулся ее руки, успокаивая. Она его не так поняла. Ему не нужна помощь немедленно. И ничего предосудительного он не попросит. И уж конечно, ничего, что угрожало бы ей потерей работы. Напротив, жизненно необходимо, чтобы она работала именно на этом месте. Все, о чем он просил, — не забыть об их интересах. Всего лишь обещание, что, если она узнает о чем-то угрожающем безопасности ее приемной родины, она немедленно даст ему знать.

Он дал ей номер телефона и пароль на этот случай. Он попросил заучить все наизусть и не оставил ее в покое, пока она не смогла без запинки повторить десятизначный номер и фразу. Обняв ее на прощание, он выразил искреннюю признательность.

Возвращаясь домой после ужина, Миллисент Брандт, урожденная Людмила Нильскова, ощущала непривычное волнение — отчасти страх, отчасти дурное предчувствие и отчасти просто волнение. Она присоединилась к сонму всех тех — управленцев, официальных лиц, чиновников и всевозможных специалистов, — которые поклялись оказывать помощь государству Израиль.

В трубке снова раздался тот же резкий голос:

— Встреча с Гансом в десять утра в кафе «Глориетта» у дворца Шенбрунн. Держите в руках номер «Винер тагблатт» так, чтобы название хорошо читалось.

— Конечно, — сказала она, но на том конце провода уже повесили трубку.

Милли Брандт тоже положила трубку на место. Она сдержала свое обещание. Теперь она «сайян».

Друг.

 

27

Готфрид Блитц завел такс в дом, закрыл дверь и остановился в ожидании сигнала тревоги: собачьи натренированные носы гораздо надежнее, чем электронная система. В доме было тихо. Он прошел в гостиную. Таксы улеглись на мраморном полу, отдыхая после утреннего моциона.

Он подошел к окну и, приоткрыв штору, выглянул на дорогу. На улице никого не видно. В том числе и пешехода-путешественника, с которым он разговаривал. Блитц приучил себя запоминать лица, поэтому он точно знал, что подтянутый, смуглый человек — не его сосед. Он бегло говорил по-итальянски, но этот язык не был ему родным. Кто же он? Пеший турист, желающий прогуляться в предгорья? В такую-то погоду? Тогда почему он пошел в противоположную сторону?

Блитц вглядывался в темнеющее небо. Еще не было девяти, а погода уже портилась — начался дождь. Послушав, как крупные капли барабанят по стеклу, он опустил тюлевую штору.

Смерть Ламмерса напугала его. В газетах писали, что убийца поджидал его возле дома. Предполагалось, что работал профессионал и что Ламмерс был связан с организованной преступностью. Блитц затаился: если добрались до Ламмерса, то скоро доберутся и до него. В любое другое время он бы собрал чемоданы — и только его и видели. Готфриду Блитцу угрожает смертельная опасность.

Но сейчас не любое другое время.

Начался завершающий этап. Пилот уже в стране. Последнее испытание дрона прошло с оглушительным успехом. Операция перешла в «красную» фазу, что практически означало «старт». В сущности, атака уже началась.

А тут на тебе — переделка в Ландкварте: один убит, другой тяжело ранен.

Блитц покусывал губы. Наверное, правда, не стоило отправлять вещи поездом, но другого выхода у него не было. И дело не только в людских ресурсах (в стране действовало всего семь агентов «Дивизии»), но и в риске. На этом этапе слишком опасно передавать вещи лично. Швейцарская почтовая система его не беспокоила, вот только зря он оставил на квитанциях свое имя. Но на этом настаивал финансовый отдел: нельзя было допустить, чтобы в случае каких-то осложнений они не смогли бы забрать деньги обратно. Операции тоже согласовывались с ними. «Деньги — вот ключ», — сказали ему. Вот что будут искать прежде всего. Это приманка, когда нужно пустить кого-то по следу. Хочешь, чтобы полиция что-то нашла, подтолкни ее в нужном направлении. А все следы вели к нему. К Готфриду Блитцу.

Мысли о Тео Ламмерсе по-прежнему преследовали его. Работал профессионал. Поджидал около дома. Блитц вздрогнул. Это могло означать только одно. В сеть проник посторонний.

Он включил Вагнера. Как всегда. Довольно громко. Пусть соседи знают, что он дома и все идет как обычно.

Друзья и соседи знали Готфрида Блитца как богатого немецкого бизнесмена, одного из тысяч таких же, кто переехал в Южную Швейцарию наслаждаться мягким климатом Средиземноморья. У него самая последняя модель «мерседеса». Каждый год он ездил в Байройт на вагнеровский фестиваль, чтобы еще раз послушать все «Кольцо Нибелунга». По воскресеньям господин Блитц, как добропорядочный христианин, посещал лютеранскую службу.

Вполне достаточно для прикрытия.

Блитц вошел в кабинет, сел за стол, отстегнул кобуру с пистолетом и убрал в верхний ящик стола. Затем он открыл ноутбук и перечитал список. Новый свитер «Богнер» для П.Д. Аккр. ВЭФ для Х.Х. 100 тыс. нал. Он присвистнул. Очередные сто тысяч франков. Этот номер с ребятами из финотдела не пройдет. С другой стороны, на фоне того, что уже потрачено, это не такая большая сумма. Двести миллионов франков ушло на покупку контрольного пакета компании в Цуге. Еще шестьдесят миллионов на перевозку оборудования. На сегодняшний день выплаты только П.Д. составили двадцать миллионов. И это не считая «мерседеса» со всей его специальной начинкой.

Закончив печатать запрос на денежный перевод, он отправил его по электронной почте в финансовый отдел. И бросил взгляд на дверь. Волосы у него на руках встали дыбом.

— Эй, — окликнул он, — кто там?

Ответа не последовало. В доме как-то слишком тихо. И почему не слышно лая, которым его девочки встречают гостей?

— Гретель, Изольда! — позвал он собак.

Блитц напряженно прислушался, но постукивания собачьих когтей по мраморному полу не последовало. Из гостиной доносился Вагнер. Грохот литавр звучал, как далекие раскаты грома. Плач тевтонской девушки, скорбящей о своем поверженном рыцаре.

Где же собаки?

Бесшумное движение за спиной. Он чувствовал чье-то присутствие, темное и холодное.

Внутреннее чутье вовсю забило тревогу.

Блитц взглянул на ящик, где лежал пистолет, затем на компьютер.

Либо — либо.

Тридцать лет тренировки взяли верх. Сначала — задание. Он опустил руки на клавиатуру и ввел команду на самоуничтожение компьютера.

Совсем легкое движение воздуха позади, и к его виску прижалось что-то холодное и твердое.

Потом вспышка света и адский раскат грома, мгновение — и темнота.

 

28

К вилле «Принчипесса» вела покрытая гравием подъездная дорога. Обновленный особнячок восемнадцатого века — увитые плющом стены, ящики с геранью на подоконниках второго этажа. Низкая каменная ограда окружала тихий розовый садик перед домом. В девять утра дождь шел сплошной стеной, неумолимый, как водопад.

Симона застегнула плащ и заправила волосы за уши.

— Мы что, вот так просто войдем и спросим его? А если он скажет, что ничего не посылал? Что тогда?

— А с какой стати он станет отрицать? — ответил Джонатан. — Как только узнает, что Эмма мертва, он будет счастлив заполучить назад свою машину.

— И деньги?

— И деньги. — Джонатан открыл отделение для перчаток и достал оттуда пухлый конверт. — Я думал об этом всю ночь… ну, о том, на что была способна Эмма.

Симона взглядом дала ему понять, что слушает очень внимательно.

— Лекарства, — пояснил Джонатан. — Эмма часто говорила, что гуманитарная помощь никогда не достигает цели. Знаешь, как это у нас бывает. Каждый второй груз конфискует государство или разворовывают таможенники, которые потом нам же продают его за двойную цену. Если до места назначения дошло хотя бы семьдесят процентов груза, уже хорошо. По-моему, это как-то связано с нашим делом. Посмотри на дом. Он же кучу денег стоит. Я думаю, Блитц — какая-нибудь шишка в одной из больших фармацевтических компаний. И они что-то проворачивали на пару. Подкупить кого-то. Расплатиться. Эмме всегда казалось, что она делает недостаточно, чтобы изменить мир к лучшему.

— И ты считаешь, Блитц тебе все так и расскажет?

— Сто тысяч франков способны расположить к сотрудничеству.

— Или к полному молчанию. По-моему, ты чего-то не понимаешь. Ты не думал о том, что именно Блитц мог подослать тех полицейских?

— Не получается. Тогда он должен был знать о несчастном случае с Эммой, а это невозможно. Или ты думаешь, он послал Эмме вещи, а затем подговорил продажных копов отобрать у нее багаж, как только она его получит? Нет. Это не Блитц. Это кто-то другой.

— Кому известно о том, что случилось с Эммой?

— Или тот, кто давно караулит этот багаж.

Джонатан вылез из машины и прошел в кованые ворота. Симона последовала за ним. Табличка под звонком гласила: «Готфрид Блитц». Джонатан нажал кнопку. Раздался приятный звук карильона, но к двери никто не подошел. Порывшись в кармане, Джонатан нашел ментоловые пастилки из сумки Эвы Крюгер и положил одну в рот.

— Хочешь?

Симона отказалась.

Джонатан приложил ухо к двери. В доме играла классическая музыка. Он снова позвонил. И снова никто не ответил. Джонатан перекинул ногу через перила и, вытянув шею, заглянул в окно. На мраморном полу спали три таксы. Боковым зрением он заметил метнувшуюся в сторону тень.

— Господин Блитц, — громко позвал он, — мне нужно поговорить с вами. Откройте, пожалуйста.

Он снова посмотрел на собак. Они лежали как-то слишком неподвижно — неестественно, с точки зрения доктора. Как будто бездыханные. Особенно его насторожила одна такса: ее голова располагалась под странным углом, а из уголка пасти высунулся язык.

Джонатан дернул дверь, но она оказалась заперта.

— Что ты делаешь? — спросила Симона. — Нельзя так просто взять и войти.

Джонатан продолжал колотить в дверь:

— Господин Блитц! Меня зовут Рэнсом. Думаю, вы знакомы с моей женой Эммой. Пожалуйста, откройте. У меня ваши вещи. И деньги тоже.

Где-то в доме хлопнула дверь.

— Продолжай стучать, — сказал он Симоне, спускаясь по лестнице.

— Ты куда?

— К задней двери. Здесь что-то не так.

— Подожди!

Он обежал дом сбоку и вышел на тропинку, идущую через сад. Где-то позади Симона все еще умоляла его остановиться. Задняя дверь была открыта. Из проигрывателя доносилась музыка. «Полет Валькирий». Джонатан вошел в дом и оказался на кухне. По скрипучему паркету он направился вглубь дома. Его окружала напряженная тишина, но вместо испуга он ощущал бодрость и готовность к схватке.

В гостиной Джонатан подошел к собакам. Ни одна из них даже не подняла головы. Он осмотрел их. Таксы были мертвы — им свернули шеи. Он прислушался, но, кроме своего дыхания и биения сердца, ничего не услышал. Впереди он увидел лестницу на второй этаж, откуда доносился едва уловимый звук… очень близко, где-то впереди. Рывком он распахнул дверь слева — в гостевой уборной никого. Теперь звук слышался еще отчетливее — затрудненное, прерывистое дыхание с хрипами.

В воздухе пахло кордитом, и от этого запаха начали слезиться глаза.

Джонатан подошел к кабинету:

— О господи!

На письменном столе лежал человек. Рот открыт. Грудь тяжело вздымается. Блитц? Скорее всего. Входная рана в виске, аккуратная дыра, вокруг — пороховое кольцо. Самоубийство? Джонатан поискал взглядом пистолет, но его нигде не было. Он вспомнил тень, мелькнувшую в гостиной, когда он стоял на крыльце. Значит, не самоубийство. Убийство.

Джонатан посмотрел на дверь. Интересно, убийца все еще в доме? И если да, опасен ли он для него, Джонатана? Отбросив эти мысли, он заговорил с Блитцем: прежде всего представился и сказал, что он — муж Эммы, а затем велел раненому держаться, пообещав сделать все возможное, чтобы помочь ему.

Очень осторожно он перенес Блитца на пол и позаботился, чтобы ничто не мешало ему дышать. Повернув голову раненого набок, он осмотрел пулевое отверстие. Слишком много таких ран приходилось ему видеть. Крупный калибр. Шанс выжить невелик. Но пока человек еще жив. Все остальное не имеет значения.

Джонатан бросился к телефону в гостиной и набрал номер экстренной помощи — 144. На вопрос оператора: «Что случилось?» — он ответил: «Тяжелое ранение в голову с большой потерей крови». Когда он понял, что говорит по-английски, повторил ту же фразу по-итальянски.

— Джон, что тут?.. — В дверях гостиной стояла Симона. — У тебя на руках кровь.

— Дальше по коридору — ванная. Намочи несколько полотенец горячей водой и принеси сюда.

— Полотенца? Что случилось? Зачем…

— Быстро!

Джонатан вернулся в кабинет и опустился на колени рядом с Блитцем. Он мало что мог сделать до прибытия врачей, разве только убедиться, что сердце еще бьется. Зрачки у Блитца были расширены, дыхание поверхностное. Джонатан взял его за запястье, но пульс найти не смог. Он начал делать искусственное дыхание. Три нажима — два вдоха. В комнату вошла Симона. Увидев Блитца, она вскрикнула и выронила полотенца.

— Я вызвал скорую, — сказал Джонатан. — Они прибудут с минуты на минуту. Подложи полотенца ему под голову.

— Зачем? — Она неохотно подняла полотенца и, положив их на пол рядом с Джонатаном, тут же выпрямилась, заметив на ковре кровь. — Он же мертвый.

— Пока нет. Если удастся поддерживать сердцебиение до прибытия врачей, у него появится шанс.

— Ему выстрелили в голову. Оставь его.

Джонатан приложил ухо к груди Блитца. Сердце не билось. Дыхание исчезло. Он посмотрел на Симону и покачал головой.

— Кто это сделал? — спросила она.

— Мне кажется, я видел что-то… тень… и слышал, как хлопнула дверь. Он убежал.

— Сюда с минуты на минуту явится полиция. Надо уходить.

Джонатан встал. Внезапно свет показался ему слишком ярким, он даже заморгал. Он вздохнул и подождал, что почувствует сожаление, которое неизбежно сопутствует смерти. Но оно не пришло. Наоборот, он чувствовал себя свежим, почти счастливым и до странности бодрым, если учесть, что он не спал всю ночь. Он провел рукой по волосам и ощутил чуть ли не каждую волосинку в отдельности. Все его чувства обострились — зрение, осязание, слух. Но во рту было сухо и противно. Он взглянул на себя в зеркало на стене. На него смотрел человек с безумным и словно обиженным взглядом, с ненормально расширенными зрачками.

Гул в голове усилился, и Джонатан понял, в чем дело: высокой степени очистки амфетамин с какой-то небольшой примесью для усиления ощущений.

Он вытащил из кармана упаковку ментоловых пастилок. Сколько он съел за последний час? Две? Три?

— Джонатан, идем отсюда! — Симона схватила его за руку и потянула к дверям, но Джонатан вырвался.

— Подожди, сначала надо кое-что об этом парне выяснить.

— Но, Джонатан…

— Ты что, не слышала? — огрызнулся он. — Думаешь, мы все время будем в бегах? — Он попытался успокоиться и противостоять маниакальному голосу, командующему у него в голове. — Блитц знал Эмму. Они вместе работали. Это наш единственный шанс узнать, чем они занимались.

На столе лежал открытый ноутбук, на экране сыпался снег. Он нажал несколько клавиш, но изображение не изменилось. Тогда Джонатан занялся содержимым стола. В верхнем ящике, прямо на бумагах, ручках и карандашах, лежал полуавтоматический пистолет «ЗИГ-Зауэр» — личное оружие большинства военных офицеров Третьего мира. Джонатан вывалил содержимое ящика на стол и занялся его исследованием. Записки с именами и номерами телефонов. Счета. Спички.

Отделение для папок оказалось запертым, и вскрыть его ножом для бумаг не получилось. Тогда он обратил внимание на выдвижные полки под столом. Там он нашел бланк с большими буквами «ДИВ», а под ними — полное название компании: АО «Цуг индустриверк». Меморандум от Ханнеса Хоффмана Эве Крюгер. Касательно проекта «Тор».

Эва Крюгер.

Вот оно — его черно-белое доказательство. На случай если тела с пулей в голове будет недостаточно.

В меморандуме говорилось:

«Завершение планируется на конец первого квартала 200_. Последняя отправка клиенту 10.02. Демонтаж производства завершить к 13.02».

— Сирены! Ты слышишь? — умоляюще произнесла Симона. — Джонатан, пожалуйста, идем отсюда.

— Еще секунду.

Под меморандумом лежало несколько темно-желтых конвертов. В одном он нашел три Эммины фотографии на паспорт — такие же, как на фальшивом водительском удостоверении. Во втором конверте фотографий было больше. На них был изображен бледный блондин примерно возраста Джонатана. С обратной стороны тем же почерком, что и на конверте Эмминого письма, было написано «Хоффман». Джонатан внимательно посмотрел на лицо. Ханнес Хоффман. Отправитель меморандума Эве Крюгер.

— Прикрытие, — пробормотал он, вспомнив слово, которое подростком вычитал в одном из шпионских романов. Всё — прикрытие. Эмма — не Эмма. Амфетамин, замаскированный под ментоловые пастилки. Замаскировано вообще все. Он посмотрел на тело на полу. А Блитц? Кем он был, когда не был Блитцем?

Джонатан содрогнулся, представив масштаб обмана всего лишь на мгновение. Это была не одноразовая уловка. Эмма не подкупала африканских чиновников из министерства здравоохранения и не покупала медикаменты на черном рынке. Тут размах другой. На совершенно ином уровне. Это был мир стимулирующих наркотиков, присвоенных имен и искусно подделанных документов.

— Джонатан, пожалуйста. — Пальцы Симоны судорожно сжимали спинку кресла.

Сирены. Как минимум две. Он поднял голову, прислушался и понял, что звук приближается, причем с бешеной скоростью. Джонатан смел все бумаги со стола в кожаный портфель, стоявший тут же.

— Иди, — сказал он Симоне. — Я за тобой.

— Быстрее!

— Сейчас. — Он подтолкнул ее к выходу из кабинета. — Через заднюю дверь!

Симона убежала.

Джонатан стоял в дверях. Сирены выли уже совсем рядом с домом. Сквозь безучастную стену дождя доносились громкие голоса. Вместо того чтобы бежать из дома, он подошел к столу, открыл верхний ящик, схватил пистолет и засунул его за ремень.

Уже в холле он увидел полицейские машины, стоявшие у обочины, и бегущих к дому вооруженных офицеров. Впереди всех по гравиевой дорожке уверенно шел невысокий мужчина в черном плаще.

Полиция? А где же «скорая»?

Вопросы. Слишком много вопросов.

Джонатан пробежал через дом, догнал у задней двери Симону и, схватив ее за руку, потащил в сад.

— Куда мы? — спросила она, едва поспевая за ним. — Машина в другой стороне.

— О машине забудь. Туда нам нельзя возвращаться.

Когда началась грунтовая дорога, они не остановились, а продолжали бежать все дальше и дальше — в предгорье. Невзирая на ветер и дождь, Джонатан пробивался к ближайшему гребню. Задыхаясь от быстрого бега, Симона хрипела и ругалась, но не отставала. Когда в конце концов он обернулся назад, выяснилось, что они поднялись уже футов на четыреста, а вилла виднелась в полумиле внизу.

— Я больше не могу, — тяжело дыша, проговорила Симона. — Мне нужно передохнуть.

Вдруг Джонатан услышал Эммин голос, и на мгновение ему показалось, что он увидел ее, — в черно-красном спортивном костюме она стояла чуть ниже на склоне. Он схватил Симону за руку.

— Скорее, — поторопил он, — есть только один путь.

И, прижав портфель к груди, он повернулся и направился в горы.

 

29

Милли Брандт энергично шла по заснеженной дорожке, с обеих сторон которой тянулись живые изгороди. В лучшие времена она бы наслаждалась видами садов дворца Шенбрунн. Безукоризненно ухоженный парк напоминал об эпохе, когда король символизировал собой абсолютную власть — ей подчинялись и добро и зло.

Первое место, куда она отправилась по прибытии из Израиля, были именно эти дворцовые сады. Вместе с родителями и сестрой они целый день бродили по парку, поднимались к «Глориетте» — павильону, построенному в 1775 году императором Иосифом. И Милли, и ее сестра уже тогда обе были честолюбивы. Милли мечтала стать судьей. Тову привлекала карьера дипломата. И она достигла своей цели раньше, чем сестра. К двадцати пяти годам она вернулась в Иерусалим и нашла работу пресс-секретаря в МИДе Израиля. Вышла замуж, родила дочь и стала завсегдатаем вечерних новостей.

Однажды вечером Това и ее муж поехали на машине в Тель-Авив, чтобы поужинать в одном из прибрежных ресторанов. Настроение было отличное — всего несколькими днями раньше супруги узнали, что Това беременна вторым ребенком.

Понимая, что в ближайший год-два у них вряд ли найдется время потанцевать, они отправились на дискотеку под открытым небом. Около полуночи туда пришел красивый смуглый юноша по имени Насер Бримм. Он вышел на середину танцпола. Когда кто-то обратил внимание на его шерстяной пиджак, неуместный для жаркого весеннего вечера, было слишком поздно.

Потом полиция установила, что Това стояла рядом с террористом, когда он взорвал пояс со взрывчаткой Си-4, начиненный гвоздями, шайбами и болтами. Странно, но ее голова осталась неповрежденной и единственной частью ее тела, которую сумели найти.

Смерть унесла шестнадцать молодых мужчин и женщин. Еще двое ослепли, один потерял обе руки, и один остался полностью парализованным на всю жизнь. На самом деле людей погибло больше. Никто не учел зародившуюся в Тове новую жизнь.

— Госпожа Брандт.

Милли обернулась на звук бархатного голоса. В нескольких футах от нее стоял, улыбаясь, худощавый, интеллигентного вида человек. Она не слышала, как он подошел.

— Господин Кац?

— Увидел газету у вас в руках. Рад, что вы в точности выполнили наши указания.

Он предложил ей руку, и они, как семейная пара, неторопливо пошли по пустынному парку. Милли рассказала ему об экстренном совещании в охотничьем замке в венских лесах и о данных, полученных Мохаммедом Эль-Барадеи.

— Степень обогащения — девяносто шесть процентов. Вы уверены?

Милли подтвердила.

— А какова вероятность ошибки в измерениях?

— Если произошла ошибка, то впервые. Мне жаль, что я приношу такие вести. Но я подумала, это мой долг.

— «Каждый подданный должен служить королю, но душа каждого принадлежит ему самому». Я убежден, что Шекспир был евреем, хотя и одинок в своем убеждении. — Он остановился, повернулся к ней и застенчиво улыбнулся. — Каждый хочет оправдать возложенное на него доверие.

Милли смотрела вслед удаляющейся фигурке. Ее пронизывал, наполняя отчаянием, холодный и колючий ветер. Она ждала, что ее похвалят, рассчитывала услышать прочувствованную речь о том, какие меры немедленно будут приняты, сколько тысяч человеческих жизней она спасла, но ничего такого он не сказал.

На прощание он просто попросил ее и впредь, если поступит новая важная информация, звонить по тому же номеру. И ни слова благодарности.

 

30

Это он?

Фон Даникен сличал черты Готфрида Блитца, стоявшего на фотографии рядом с дроном, с изуродованным лицом на полу у его ног.

— Посмотри, — сказал он, протянув фотографию Курту Майеру, и отвернулся, не дожидаясь, пока к горлу подступит желчь.

— Тот же свитер. Те же глаза. Это он. — Сидя на корточках, Майер осматривал тело острым взглядом эксперта. — Его убили, когда он сидел в кресле, затем перенесли на пол. Должно быть, стрелявший держал пистолет на уровне пояса, чуть наклонив ствол, — судя по частицам мозга на столе и стене. — Авторучкой он показал на следы пороха на коже. — Посмотри на поясок осаждения и зернистость. Убийца стоял в футе от Блитца, а тот даже не замечал его присутствия. Он до последнего момента работал на компьютере.

Но фон Даникена заинтересовало совсем другое.

— Подожди-ка… Что значит «его перенесли на пол»? Ты хочешь сказать, что убийца застрелил его, а потом уложил на ковер? И полотенца ему принес?

— Ну, кто-то это сделал. Точно не сам Блитц. — Майер потрогал свернутые валиком полотенца. — Еще теплые.

Они обменялись взглядами.

С улицы донесся звук еще одной приближающейся сирены. Двери с грохотом распахнулись — и в кабинет вошли двое врачей.

— Оперативно, — прокомментировал фон Даникен прибытие медиков.

— Это вы звонили? — спросил один из врачей. — Диспетчер сказал, что звонил американец.

— Американец? — Фон Даникен и Майер переглянулись. — И как давно?

— Двенадцать минут назад. В девять ноль шесть.

— Это он, — сказал Майер. — Рэнсом.

Фон Даникен кивнул и посмотрел на часы. По дороге сюда он позвонил синьору Орсини, начальнику железнодорожной станции, и попросил описать человека, который сегодня утром представился ему полицейским офицером и расспрашивал о багаже, отправленном в Ландкварт. Затем он позвонил в полицию Граубюндена и разузнал о деталях убийства в Ландкварте. Там ему назвали даже имя — Джонатан Рэнсом. Американец. И более того: жена Рэнсома двумя днями раньше погибла в результате несчастного случая в горах вблизи Давоса.

— Если звонил Рэнсом, — сказал он Майеру, — то это объясняет полотенца. Он же врач.

Глядя в пол и воздев руки в типично итальянском жесте недоумения, лейтенант Конти спросил:

— Но зачем Рэнсому стрелять в Блитца, а потом вызывать «скорую», чтобы спасти ему жизнь?

Фон Даникен и Майер снова переглянулись. Пока ни тот ни другой не хотели отвечать на вопросы.

Инспектор подошел к столу и нажал несколько клавиш. На дисплее компьютера по-прежнему сыпался снег. Тут что-то было не так. До выстрела Блитц работал на испорченном компьютере? Или он специально запустил программу уничтожения информации, чтобы та не попала в чужие руки?

Один за другим он открывал ящики стола. Два верхних были пусты, если не считать нескольких бумажных обрывков, денежных резинок и ручек. Нижний ящик оказался запертым, но, похоже, его пытались вскрыть. Фон Даникен огляделся по сторонам и заметил у стены несколько упаковочных коробок. Он бросился к ним, но там тоже было пусто.

Прибыли криминалисты и попросили всех покинуть помещение. Майер вышел в коридор вслед за фон Даникеном и шепотом сообщил ему, что хочет привлечь к работе «первосортного нюхача», как он называл свой детектор взрывчатых и радиоактивных веществ.

Фон Даникен пошел наверх, в спальню Готфрида Блитца. Его интересовала не столько жертва, сколько предполагаемый убийца. Он искал какую-то зацепку, почему этот человек, чья жена погибла во время несчастного случая в горах, убил полицейского, а затем так стремительно нанес визит Блитцу.

Обыск в спальне ничего не прояснил. Столик около кровати завален немецкими глянцевыми журналами, шкаф до отказа заполнен стопками аккуратно сложенной одежды, на полочке в ванной — множество самых разных одеколонов, средств для ухода за волосами и лекарств, которые отпускаются по рецепту. Но нигде он не нашел ничего такого, что связало бы Блитца с дроном или подсказало бы, как он собирался использовать мини-самолет.

Фон Даникен сел на кровать и задумчиво посмотрел в окно. Он вдруг понял, что существует две группы и они каким-то образом находятся в противостоянии друг другу: Ламмерс и Блитц, с одной стороны, и те, кто хочет их убить, — с другой. Профессиональный уровень убийств в сочетании с дроном и гексагеном говорил за то, что это связано с разведкой.

Догадка его разозлила. Если разведслужбы обладают информацией о готовящейся операции, в которой фигурируют гексаген и дрон, и в состоянии принять меры по ее пресечению, так почему же они не поделились информацией с ним?

Его мысли перескочили на доктора Джонатана Рэнсома, который, по-видимому, и вызвал врачей. По словам начальника станции, Рэнсом очень хотел выяснить, кто отправил вещи в Ландкварт. Логично предположить, что Блитца он не знал. Тогда откуда у Рэнсома оказались багажные квитанции?

Однако, если предположить, что Рэнсом и Блитц работали вместе и, следовательно, знали друг друга, все вставало на свои места. Рэнсом получил багаж, по дороге его останавливает полиция, он впадает в панику, убивает одного из офицеров и сбивает его напарника, стремясь как можно скорее скрыться с места преступления. Рискуя жизнью, он приезжает в Аскону к своему координатору за инструкциями. То, что он не знал адрес Блитца, только подтверждало железное правило разведки — «принцип фрагментарности»: каждый знает только то, что ему положено знать. Отсюда и необходимость встречи с Орсини.

А жена? Англичанка, которая погибла во время странного несчастного случая в горах? Может, Рэнсом сам убил ее, после того как она случайно узнала, что он агент?

Фон Даникен нахмурился. Поднявшись, он направился к лестнице. Что такого было в багаже, за что можно убить? Выяснить это, особенно в кратчайшие сроки, конечно, не получится. Офицер, которого Рэнсом ранил, лежал в коме. И прогнозы его состояния оставляли мало надежды.

Размышления фон Даникена прервал телефонный звонок.

Звонил Майер, в его голосе звучала тревога.

— Иди в гараж. Срочно.

 

31

Гараж находился чуть в стороне от дома. Внутри с одной стороны стоял «мерседес» последней модели. Соседнее место пустовало, но свежие масляные пятна и отпечатки шин говорили о том, что другая машина — грузовой автомобиль или микроавтобус (судя по ширине оси) — была здесь совсем недавно.

Майер обогнул автомобиль и подошел к кладовке, встроенной в заднюю стенку. Открыв дверцы, он отступил в сторону, чтобы фон Даникен все увидел сам.

— Это то, что я думаю? — спросил инспектор.

На полках лежали брикеты, упакованные по пять штук в белую пленку и обмотанные липкой лентой.

— Двадцать килограммов «Семтекса» в фабричной упаковке. Откуда — выяснить, в общем-то, несложно.

Пластиковая взрывчатка помечается специальным реактивом, который идентифицирует не только производителя, но даже номер партии. Таким образом, взрывчатку можно проследить и, по крайней мере теоретически, защитить от нелегальной продажи и контрабанды.

— Возьми один брикет с собой, — сказал фон Даникен.

Майер помедлил лишь мгновение, потом взял брусок и передал Крайчеку, спрятавшему его под плащом. В качестве вещдока взрывчатка официально принадлежала полиции Тессина, но фон Даникену совершенно некогда было писать запрос, потом ждать неделю, пока вещдок будет описан и так далее. Пластиковая взрывчатка — не паспорт и требует быстрых действий.

— Машину проверили? — спросил фон Даникен.

— Только багажник. Все чисто.

Он сел в «мерседес» и обшарил все внутри. Автомобиль был зарегистрирован на Блитца. Его водительское удостоверение обнаружилось в отделении на левой передней дверце. Когда фон Даникен его доставал, ему на колени упал синий листок.

Конверт. Легкий, старомодный, с пометкой «авиа». Взглянув на адрес, фон Даникен замер. Он был написан по-арабски синими чернилами. На почтовом штемпеле можно было прочесть: «Дубаи, ОАЭ, 10.12.85».

Фон Даникен вскрыл конверт. Письмо тоже было написано по-арабски. Одна страница четким мелким почерком. У лазерного принтера вряд ли вышло бы лучше. Он не мог прочесть ни слова, но это не имело значения. Лежавшая внутри выцветшая фотография рассказала ему все.

В объектив фотоаппарата смотрел подтянутый молодой солдат в зеленой форме и офицерской фуражке не по размеру. Рядом с ним стояли его родители. Фон Даникен никогда не был в Иране, но он узнал изображение аятоллы Рухоллы Хомейни, заполнявшее собой весь фон фотографии, и он понял, что снимок можно было сделать только в Тегеране. Его внимание привлекло лицо военного, точнее, его странные голубые глаза. «Глаза фанатика», — подумал он.

Опять зазвонил его мобильный. Он посмотрел на экран: «Закрытый номер».

— Фон Даникен.

— Маркус, это ваш американский кузен.

Фон Даникен отдал письмо Майеру и велел найти кого-нибудь, кто знает арабский. Затем он вышел из гаража и продолжил разговор:

— Надеюсь, двигатель больше не барахлит?

— Все в порядке.

— Я рад.

— Мы поговорили с Валидом Гассаном.

— Я так и знал. — Фон Даникену было интересно, где именно они прятали его в самолете. — Где вы его «сняли»?

— Пять дней назад в Стокгольме. Один из наших информаторов узнал, что Гассан взялся за доставку пластида в Лейпциг. Мы послали группу захвата, но он успел избавиться от товара до ареста.

— «Семтекс»?

— Откуда знаете? Он получил его от этого украинского подонка Шевченко.

— Вы уверены?

— Скажем так, мы побеседовали с ним по душам, и он решил, что пора ему прийти к Иисусу.

Фон Даникену все стало ясно.

— Гассан выступал в качестве посредника, — продолжал Паламбо. — Он передал взрывчатку некоему Махмуду Китабу. Мы пробили его по базам данных Лэнгли и Интерпола, но ничего не нашли. В любом случае этот Китаб получил товар в белом микроавтобусе «фольксваген» со швейцарскими номерами, но номеров у нас нет.

Фон Даникен завернул за угол гаража. Здесь он заметил, что, когда машина проезжала, она немного задела столб и на нем остался небольшой след белой краски, видный даже невооруженным глазом.

— Белый микроавтобус? Точно?

— Он сказал — белый. Вам что-нибудь говорит имя Китаб?

— Нет. — Фон Даникен изо всех сил старался, чтобы его голос не выдал нетерпения. — Что еще у вас есть по этому Китабу… телефоны, адреса, внешность?

— Номер его телефона зарегистрирован во Франции. Мы уже попросили «Франс телеком» проверить все звонки. Такой же запрос сделан по телефону Гассана. Ни адреса, ни местонахождения Китаба у нас пока нет, но есть его описание. Около пятидесяти. Темноволосый. Подтянутый. Среднего роста. Утонченный. Хорошо одевается. Из этих, но голубоглазый.

«Из этих» значило «араб».

Фон Даникен посмотрел на фотографию Блитца. Темноволосый. Среднего роста. Выглядит утонченным. И без сомнения, голубоглазый.

Вернулся Майер, за ним следовал полицейский. Фон Даникен попросил Паламбо подождать и обратился к пришедшим:

— Прочли письмо?

Офицер кивнул и доложил, что это обычное письмо родителям с описанием бытовых условий, никаких упоминаний о незаконной деятельности в письме не содержится.

— А имя? Кому оно адресовано?

Полицейский назвал ему имя.

«Ну конечно, — подумал фон Даникен, — по-другому и быть не могло». В этой игре нет простых совпадений.

— Маркус, вы где? — спросил Паламбо.

— Я здесь. Продолжайте.

— Скорее всего, Китаб затаился где-то в ваших краях, — сказал Паламбо. — Я, собственно, позвонил, чтобы предупредить.

— Да, я в курсе.

— В каком смысле? Откуда вы в курсе? — В голосе Паламбо появилось раздражение. — Я так понял, что вы о нем никогда не слышали.

— По правде говоря, в данный момент я нахожусь в его доме.

— Вы хотите сказать, что знаете об этой операции?

— Все гораздо сложнее. Китаб мертв.

— Мертв? Китаб? Каким образом? То есть… отлично! Прекрасные новости. А я-то беспокоился за вас. Взрывчатку тоже нашли?

— Нашли.

— Все пятьдесят килограммов? Слава богу! Вы, ребята, увернулись от большой пули.

Фон Даникен побежал в гараж и пересчитал бруски взрывчатки. Четыре пачки по пять брикетов. Самое большее — двадцать килограммов.

— Что значит «увернулись от пули», Фил? Вы знаете, что планировал Китаб?

— Я думал, вы знаете… — Связь ухудшилась, и голос Паламбо исчез в сплошном треске. — …чертов психопат.

— Не слышу. Вы можете перезвонить по стационарному телефону?

— Нет. Я в пути.

Пытаясь поймать сигнал, фон Даникен вышел из гаража под дождь.

— Что вы имели в виду, когда сказали, что мы увернулись от пули?

— Гассан сказал, что этот сумасшедший иранец Китаб отправился в Швейцарию, чтобы сбить самолет.

 

32

Между Израилем и Швейцарией разница во времени три часа. Вместо снега и дождя в израильском небе царило яркое солнце. Восточное Средиземноморье изнемогало от необычной для ранней весны жары. Ртутный столбик подобрался к стоградусной — по Фаренгейту — отметке.

В десяти милях к северу от Тель-Авива, в прибрежном городке Герцлия, на втором этаже Института разведки и специальных задач, более известного как «Моссад» — израильская служба внешней разведки, — проходило экстренное совещание, на котором присутствовали начальники самых важных подразделений организации: информационного отдела, который занимался сбором разведданных, отдела политических акций и связей, который отвечал за работу с иностранными разведслужбами, и отдела спецопераций, или «Мецады», который курировал теневую сторону разведдеятельности — заказные убийства, саботаж, похищения и прочее в том же роде.

— С каких это пор у них есть предприятия в Чалусе? — спросил толстый, неприятного вида человек, меривший шагами комнату. — По последним известным мне данным, обогатительное производство сконцентрировано в Натанзе и Исфахане.

Редеющие черные волосы, невыразительное лицо, холодные водянистые глаза навыкате. Ему можно было дать как сорок, так и семьдесят. Однозначно и определенно в нем было только одно — решимость. Это был Цви Хирш, последние семь лет шеф «Моссада».

— На картах в этом месте ничего нет. По спутниковым данным тоже ничего. Совсем ничего, — сообщил начальник информационного отдела. — Они действуют очень осторожно, им удалось сохранить строительство в секрете.

— Вот именно в секрете! — сказал Цви Хирш. — Сколько центрифуг необходимо для обработки такого количества урана? Сто килограммов меньше чем за два года.

— За такое короткое время? Как минимум пятьдесят тысяч.

— А сколько компаний производит такое оборудование?

— Меньше ста, — произнес шеф информационного отдела. — Экспорт находится под строжайшим контролем.

— Я уже заметил, — иронично ответил Хирш.

— Очевидно, они получили необходимое оборудование обходным путем, — тихо проговорил шеф «Мецады», смуглый худощавый человек, на вид неспособный обидеть и мухи. — Скорее всего от производителей товаров двойного назначения.

— На иврите, пожалуйста.

— Товаров, которые производятся для гражданских целей, но могут использоваться и в оборонной индустрии. В нашем случае это может быть оборудование для обогащения топлива. Высокоскоростные центрифуги продаются на молокозаводы, используются для производства йогурта. Но их можно использовать и для обогащения гексафторида урана. Теплообменники, разработанные для сталелитейных заводов, можно использовать для охлаждения реактора. Для этих товаров не нужны лицензии на экспорт или сертификаты конечного пользователя. Будем считать это операцией под «фальшивым флагом».

— Под фальшивым флагом? Я считал, что мы загнали этот рынок в угол. — Хирш сложил руки на груди. — Ладно, итак, материал у них есть. Они могут забросить его сюда?

— Два месяца назад проведены успешные испытания по запуску ракеты дальнего действия «Шахаб-4», — сообщил шеф информационного отдела.

— Время от запуска до удара?

— Один час.

— Сбить можем? — спросил Хирш.

— Теоретически мы защищены, как младенец на руках у матери.

Израильская ПВО располагала двухуровневой системой комплексов для уничтожения вражеских ракет дальнего действия: во-первых, это зенитные ракеты «Стрела-2» типа земля-воздух, а во-вторых, модернизированный комплекс «Патриот», во время первой иракской войны преждевременно разрекламированный как надежное средство защиты от «Скадов». Обе системы оказались слабы в одном: они запускались, только когда ракета противника находилась в радиусе ста километров от цели, то есть за несколько минут до удара. И ни то ни другое не было проверено в бою.

— А что-нибудь неуловимое для радаров? Крылатые ракеты у них есть?

— Только по слухам.

— Будем надеяться, — сказал Хирш. — А что насчет точности «Шахаба»?

Настала очередь отдела политических акций и связей.

— Точность — это характеристика, о которой должны беспокоиться Германия, Франция и США. В нашем случае это вопрос не по существу. Любой удар в радиусе пятидесяти миль от цели — все равно смертельный удар. Если у нас под носом тайно переправили пятьдесят тысяч центрифуг и сумели построить полноценный обогатительный комбинат, и никто об этом даже не слышал, я не удивлюсь, если они и в этом вопросе достигли успеха.

— Так что же, нам теперь поднять лапки кверху и сдаться? — поинтересовался Хирш. — Этого желают наши персидские друзья? Они хотят, чтобы мы спокойно сидели сложа руки, пока они начиняют свои ракеты ядерными боеголовками и направляют их на наши города?

В прошлом генерал-майор израильских вооруженных сил, Хирш слишком хорошо знал возможный сценарий ядерного конфликта на израильской земле. Территория Израиля — триста миль в длину и сто пятьдесят в ширину. Но девяносто процентов населения живет в Иерусалиме и Тель-Авиве, а расстояние между этими городами всего тридцать миль. Ядерный удар по любому из них не только убьет значительную часть населения страны, но и уничтожит всю промышленную инфраструктуру. Зараженная радиацией земля станет на долгие годы необитаемой. Иначе говоря, население сможет спастись только за пределами страны. Новая диаспора.

Никто из присутствующих не ответил.

— Через час у меня встреча с премьер-министром, — продолжил Хирш. — Я бы хотел продемонстрировать, что нас не застали врасплох. По-моему, премьер-министра будет интересовать один-единственный вопрос: запустят ли они ракету?

Шеф информационного отдела насупился:

— Президент Ирана — мусульманин, а согласно Корану, мир ожидает апокалипсический конец. Свою личную миссию он видит в приближении пришествия двенадцатого имама, известного как Махди, правомерного преемника пророка Мухаммеда. Написано, что его возвращению будет предшествовать противостояние между силами добра и зла — затяжные войны, политические перевороты и кровопролития. В конце Махди установит на земле эру вселенского мира. Но сначала должен быть уничтожен Израиль.

— Великолепно, — сказал Хирш. — В следующий раз напомните мне, чтобы я не обращался к вам за хорошими новостями.

— Это еще не все. Его президентская гонка за усилением контроля над рычагами власти оказалась невероятно успешной. Он уволил сотни ведущих специалистов в области образования, медицины и дипломатии — тех, кто не разделял его взглядов, — и заменил их закадычными друзьями из Республиканской гвардии. Но еще хуже то, что в качестве верховного религиозного лидера страны избран его человек. Полгода назад президентские устремления могли хотя бы частично сдерживаться высшим духовенством. Теперь — нет. Этот новый аятолла Разди — душевнобольной. Уж он точно не станет прислушиваться к голосу разума.

— Вы хотите знать, нажмет ли он на красную кнопку, — произнес глава «Мецады». — Думаю, ответ напрашивается сам собой.

Шеф информационного отдела согласно кивнул:

— Президент Ирана ведет страну назад, к эпохе Мухаммеда. При любой возможности он публично заявляет, что Пророк сам говорил с ним и что до его возвращения осталось два года, поэтому одна рука у президента лежит на Коране, а другая — на кнопке, запускающей ядерную ракету.

— Нельзя вечно хранить ядерную программу в тайне, — язвительно произнес шеф «Мецады». — Он прекрасно знает, что при любой утечке информации мы начнем действовать.

— Если он не начнет раньше. — Хирш с ворчанием уселся в кресло. — Такое ощущение, будто повторяется март тысяча девятьсот тридцать шестого года.

— В каком смысле?

— Тогда Гитлер отправил свои войска в Рейнские земли отвоевать бывшие немецкие территории, присоединенные к Франции после Первой мировой войны. Плохо обученные солдаты, жалкое вооружение. У некоторых даже не было патронов к ружьям. Командующий армией получил два пакета с приказами: один вскрыть, если французы дадут отпор, а другой, соответственно, в противном случае. Французы позволили фрицам войти и даже приветствовали их как освободителей. И командующий вскрыл второй из названных пакетов. Там был приказ оккупировать территорию и выдать гражданам немецкие флаги. Это событие стало переломным моментом для Германии. До этого дня Гитлера воспринимали как пустослова. Но когда он отвоевал Рейнские земли, он начал сам всерьез относиться к себе. И заставил так же поступить и весь остальной мир.

— Простите, Цви, — прервал шеф информационного отдела. — А что было в другом пакете?

— В другом? — Цви Хирш грустно улыбнулся. — В случае отпора командующий должен был немедленно отступить и вернуть солдат в бараки. Фактически армии было велено бежать при первых намеках на конфликт. Позор был бы слишком велик, и правительство отправилось бы в отставку. Один выстрел — и Гитлеру пришлось бы покинуть свой пост.

— Вы хотите сказать, что нам нужно дать отпор?

Хирш отвернулся к окну.

— Не думаю, что в этот раз все будет так просто.

 

33

Джонатан сидел на корточках, прислонившись к стене. Напротив, в углу, стояла ваза со свежими цветами. Над ней висело чугунное распятие. Из укрытия, устроенного Швейцарским альпийским клубом в каменном гроте, отлично просматривались все подходы: с востока — тропинка по склону, другая, петляя, поднималась от озера и третья — с западной стороны. Внизу, за стеной дождя, до самого горизонта раскинулся серый полумесяц озера Лаго-Маджоре.

Симона, насквозь промокшая, лежала на холодной земле.

— Что-нибудь видишь? — спросила она. — Кого-нибудь? За нами есть погоня?

— Нет, — ответил Джонатан. — Никого.

— Ты уверен?

— Да.

— Слава богу, а то это все уже чересчур. — Она села и обхватила голову руками. — Мне страшно. Этот человек… Блитц… Я никогда не видела, чтобы человека вот так вот… Что будем делать?

— Пока не знаю.

Симона резко подняла голову и сказала:

— Я знаю, что делать. Давай-ка спустимся с горы, автобусом доедем до Лугано и где-нибудь обсохнем и обогреемся. Потом купим тебе новую одежду. Костюм. Деловой. Поменяем тебе прическу и покрасим волосы. А затем сядешь в поезд и поедешь в Милан. Отличный план.

— Для начала мне нужен паспорт, — сказал Джонатан. — И желательно не на мое имя и с чужой фотографией.

Симона быстро подправила свой план:

— Хорошо, обойдемся без поезда. Немного подождем здесь, вернемся и заберем машину. Переедем границу. Кто станет останавливать банкира в «мерседесе»? Я поеду с тобой.

Она буравила его взглядом. «Господи, — подумал Джонатан, — неужели и я выгляжу таким же напуганным? Тогда дело плохо».

— А что потом? Опять в бега? — спросил он, поднимаясь и указывая в сторону виллы Блитца. — Взгляни туда. Полиции все известно про мой трюк на станции. В кабинете Блитца полно моих отпечатков. Симона, меня считают убийцей, тем самым парнем, кто вышиб из Блитца мозги. У меня нет шансов.

— Вот поэтому тебе и необходимо уехать.

— Это ничего не решит.

— Зато ты будешь жив. И в безопасности.

— Как долго? Неужели ты думаешь, что они перестанут меня искать только потому, что я пересеку границу. Да мои фотографии разошлют по всей Европе!

Джонатан лихорадочно пытался представить, что будет, если он уедет из страны, но снова и снова заходил в тупик. Ничего не получалось, может, и потому, что он не привык скрываться. На протяжении многих лет он покорял невозможные вершины в невозможных условиях и со временем стал думать, что человеку под силу все, если не сдаваться. Не надо быть великим. Надо просто не сдаваться.

Когда-то он был молодым, дерзким и самоуверенным и говорил, что он против измены принципам. Эта стойкость помогла ему за семь лет пройти полный курс медицинского образования, а впоследствии оставаться в полевой медицине, в то время как его коллеги один за другим выпадали из обоймы.

После двух глотков виски «Джек Дэниелс» Эмма любила говорить про их бывших соратников, что «у них просто кишка тонка — кроличьи душонки, не мужики, а сплошное недоразумение».

Он слышал ее голос, будто она сидела рядом. К глазам подступили слезы, захотелось сжать ее руку. Ему очень не хватало ее поддержки.

Симона посмотрела на Джонатана из-под мокрой челки.

— Какого дьявола, что здесь происходит? — спросила она.

— В каком смысле?

— В чем была замешана наша девочка?

— Не знаю.

— Она ничего не говорила тебе? Как можно долго скрывать что-то подобное? Ну хоть что-то ты же должен знать! Вот почему ты не оставишь в покое… ее призрак? Джонатан, скажи мне правду. Вы были с ней заодно? Вы были командой? Я слышала о парах, которые занимаются подобными делишками вместе.

— Какими делишками?

Симона смущенно покачала головой:

— Ну, шпионскими — кажется, так это называется. Да, Джонатан? Фальшивые водительские права. Охота за багажом. Все эти деньги. Сто тысяч франков. Ведь Блитца застрелил не вор?

— Нет, — согласился Джонатан. — Вроде не вор.

Похоже, ответ подтвердил ее наихудшие подозрения. Симона сгорбилась, словно под тяжестью собственных обвинений.

Джонатан сел рядом.

— Я честно не знаю, чем занималась Эмма, — сказал он. — Если бы я знал…

Симона пристально посмотрела на него:

— А я уже не знаю, могу ли верить тебе.

Джонатан отвернулся и провел ладонями по лицу, пытаясь сообразить, что делать дальше.

— Ну и?.. — наконец спросил он. — Какие у тебя планы?

— У меня? Я же уже сказала. Мы едем до Лугано и покупаем тебе одежду. Потом поработаем над твоей внешностью. А потом мы…

— И вот здесь поставь точку. Симона, тебе нельзя оставаться со мной. Ситуация вышла из-под контроля.

— Хочешь, чтоб я уехала?

— Когда спустимся с горы — разойдемся. Ты поедешь в Давос к Полю и навсегда забудешь обо всем, что произошло.

— А ты?

Джонатан уже принял решение:

— А я попробую выяснить, чем занималась Эмма.

— Зачем? Что это тебе даст? Лучше позаботься о себе.

— Я забочусь. Разве не видно?

Симона кивнула и полезла в сумочку за сигаретами. Прикурив, она выпустила облако дыма. Джонатан заметил, что руки у нее больше не дрожат.

— По крайней мере, позволь мне помочь тебе с одеждой, — попросила она. — Пока мы еще вместе…

Джонатан обнял Симону:

— Вот это — пожалуйста. А теперь давай-ка посмотрим бумажки, которые я прихватил.

Он открыл портфель Блитца и принялся перебирать бумаги, которые сгреб с его стола. В основном счета и прочие пустяки по ведению хозяйства. Он протянул их Симоне. Она все быстро просмотрела и засунула обратно в портфель. Ничто не проясняло, кем был Блитц или на кого он работал.

В боковом отделении Джонатан обнаружил карманный компьютер: телефон, текстовый редактор, электронная почта и Интернет — все в одном. Он нажал кнопку «вкл». Аппарат сразу заработал в режиме телефона. В верхней части появилась и замерцала звездочка, значит, пришло сообщение. Он нажал на нее. Аппарат потребовал ввода пароля. Он набрал четыре единицы, затем четыре семерки. Доступ запрещен. Он тихо выругался.

— Что? — спросила Симона и уставилась на экран.

— КПК Блитца. Доступ защищен паролем. Мне не добраться ни до электронной почты, ни до текстовых файлов, ни до Интернета. А у тебя какие пароли?

— Ну, у меня везде разные. И мамин день рождения, и адрес дома, где я выросла в Александрии. Сейчас чаще всего 1-2-3-4 или 1-23-45. Так легче запоминать.

А Джонатан? У него всегда был один пароль. День рождения Эммы — 111277.

Вдруг он вспомнил про браслет с флешкой, который нашел в Эмминой сумке. Он достал флешку и вставил ее в USB-порт. Появилась иконка с надписью «Тор». Он дважды щелкнул по ней и появился экран с запросом пароля.

— Опять неудача.

— Твоя? — спросила Симона, протягивая руку.

— Эммина. Нашел в ее рюкзаке, когда возвращался в гостиницу. Тоже под паролем.

Он попробовал Эммин день рождения, потом свой, потом их последний банковский ПИН-код, потом предыдущий, годовщину их свадьбы. Все мимо. Он сдался.

Тор.

Он показал на иконку.

— Я уже видел это название на меморандуме для Эвы Крюгер, — сказал он, показав на иконку. — Что-то не то закрывается, не то демонтируется.

— Дата есть?

— Десятое февраля. Понедельник.

— Что ты делаешь? — спросила Симона.

Порывшись в бумагах, он нашел меморандум о чем-то под названием «Проект „Тор“», на бланке «ЦИВа», адресованный Блитцу и Эве Крюгер.

— Сейчас я позвоню и спрошу.

— Кому?

— В «ЦИВ», или как там ее, эту компанию, на которую работал Блитц.

Не особо стараясь, Симона попыталась выхватить компьютер у него из рук:

— Нет, Джонатан, не надо. Только накликаешь на свою голову новые неприятности.

— Новые неприятности? — Джонатан встал и прошел к дальней стороне грота.

Он включил телефон, раздался гудок. По крайней мере здесь пароль не требовался. Сжимая в руке меморандум, он набрал номер, указанный вверху страницы. Раздалось два гудка, затем трубку сняли:

— Добрый день. «Цуг индустриверк». С кем вас соединить?

Голос был молодой, женский и в высшей степени профессиональный.

— С Эвой Крюгер, пожалуйста.

— Как вас представить?

«Вообще-то, ее мужем», — мысленно проговорил Джонатан. Он не подготовил ответ, потому что до последнего момента не верил, что компания существует на самом деле.

— Друг, — сказал он, немного замешкавшись.

— Ваше имя?

— Шмидт, — сказал Джонатан, подумав, что Шмидтов, наверное, не меньше, чем Смитов.

— Минуту.

Раздался короткий гудок — звонок перевели. Включился автоответчик: «Это Эва. Меня нет на месте. Если вы оставите ваше имя и номер телефона, я вам перезвоню. Для связи с моей помощницей Барбарой Хуг нажмите звездочку».

Свободный швейцарский немецкий, бернский диалект. Без сомнения, эта Эва Крюгер была коренной швейцаркой. Но проблема заключалась в том, что голос-то принадлежал Эмме. Той самой Эмме, которая не могла без запинки произнести «Gruezi» даже если бы от этого зависела ее жизнь. Эмме, которая, за вычетом своего «школьного французского», сама себя признавала слабоумной, когда дело касалось какого-либо языка, кроме классического английского.

Джонатан нажал звездочку. Не получилось с Эвой — поговорим с Барбарой Хуг. Он хотел спросить, настоящее ли у нее имя, или оно исключительно для работы, связанной с накладными ресницами и облегающим бельем, не говоря уж о конвертах, набитых новенькими купюрами.

Но вместо фрейлейн Хуг тоже заговорил автоответчик, и Джонатан повесил трубку.

Снова набрав тот же номер, он опять назвался Шмидтом. Теперь и у него есть псевдоним.

— Я хотел бы поговорить с начальником госпожи Крюгер, — сказал он, вспоминая обручальное кольцо с гравировкой. — Это срочно.

— Боюсь, он сейчас занят.

— Ну еще бы! — огрызнулся Джонатан.

— Простите?

Джонатан нашел конверт, в котором лежали фотографии Эммы и человека по фамилии Хоффман.

— Соедините меня с господином Хоффманом.

В трубке раздался мужской голос:

— Господин Шмидт? Говорит Ханнес Хоффман. Госпожа Крюгер сейчас в отъезде, за границей. О чем вы хотели с ней поговорить?

— О «Торе».

Тишина. Очевидно, и для Хоффмана у Джонатана пароля не было. И вдруг:

— Я вас слушаю. Что там с «Тором»?

— Мне кажется, вы можете не уложиться до десятого числа.

— Господин Шмидт, боюсь, мы не обсуждаем наши дела с незнакомцами.

— Я — не незнакомец. Я же сказал, что я — друг Эвы. К тому же я хотел предупредить, чтобы вы не рассчитывали на Готфрида Блитца. — Джонатан ждал, что его снова вежливо поставят на место, но на том конце провода стояла мертвая тишина. — Вы же знаете, о ком я? Его имя тоже значится в разосланном вами меморандуме.

— Да, знаю, — послышался нерешительный ответ. — А что не так с господином Блитцем?

— Он мертв.

— То есть?

— Они добрались до него сегодня утром. Проникли в дом и выстрелили в голову.

— С кем я говорю? — спросил Хоффман.

— Я же сказал. Меня зовут Шмидт.

— Откуда вам известно про господина Блитца?

— Я был там и видел его.

— Этого не может быть, — пренебрежительно бросил Хоффман, словно Джонатан рассказал бородатый анекдот.

— Не верите мне — пошлите кого-нибудь к нему домой. Полиция уже там. Позвоните ему и убедитесь сами.

— Я позвоню. И немедленно. А теперь скажите, кто вы на самом деле?

— Посмотрите на номер, с которого я звоню.

После паузы последовал глубокий вдох:

— Кто вы? Что вы сделали с Блитцем?

Джонатан повесил трубку. С этого момента вопросы будет задавать он.

 

34

Как и положено при любом убийстве, тело Теодора Ламмерса, генерального директора компании «Роботика», гражданина Голландии, подозреваемого в шпионаже в пользу неизвестной страны, и жертвы профессионального киллера, доставили в морг университетской больницы, и доктор Эрвин Роде, главный медэксперт Цюрихского кантона, произвел полное вскрытие.

Роде было лет шестьдесят — приятный мужчина с прозрачно-голубыми глазами и копной седых волос. Обследовав тело и раны в голове и в груди, он решил, что никаких сомнений в причине, по которой наступила смерть, в этом случае нет. Если выстрелы в голову и не убили жертву, то выстрел в грудь был на все сто. Круглое пулевое отверстие чернело прямо над сердцем.

И в Цюрихе, и вообще в Швейцарии убийства были относительно редким явлением. В прошлом году во всей стране произошло около шестидесяти. Меньше, чем в американском городе Сан-Диего, чье население составляет чуть больше миллиона человек — одну седьмую населения Швейцарии. Из этих шестидесяти двадцать погибли от рук преступников, и жертвы сами имели отношение к криминальным кругам. Но такого он не видел многие годы.

Роде сделал скальпелем надрез в верхней части лба и продолжил его по всей окружности головы. Отвернув кожу, он срезал электрической пилой верхушку черепа Ламмерса. Грязная работа. Пули превратили мозг в месиво.

Роде извлек несколько изуродованных кусков металла и бросил их в стоящую рядом кювету. Разрывные пули типа «дум-дум» расплющились при ударе. Странно, отметил про себя Роде, увидев, что вместо нормального, здорового, розового цвета область вокруг пули окрашена в отвратительный коричневый. Обычно подобный цвет свидетельствует о некрозе, незапланированном убийстве мозгового вещества под воздействием внешних факторов — в результате инфекции, воспаления или отравления.

Роде поместил фрагмент мозжечка в специальный контейнер. Поручив ассистенту закрывать голову, он занялся исследованием грудной раны. При ударе о сердце пуля сплющилась, но не разорвалась. Удалить ее было делом нескольких секунд. Медэксперт установил свет и тщательно осмотрел сердце. Оно было насыщенного темно-бордового цвета. Только ткани вокруг раны того же фекально-коричневого, как и зона вокруг пули, попавшей в мозг.

Роде отделил небольшой кусочек мышечной ткани и поднес его к самой лампе. Он нисколько не сомневался, что наблюдает прогрессивный некроз. Этот образец он тоже убрал в контейнер.

Сняв халат, он забрал образцы и торопливо вышел из операционной.

Через две минуты он уже был в криминалистической лаборатории.

— Мне нужен ГХ-МС, — сказал он, имея в виду аппарат газовой хроматографии и масс-спектрометрии.

В пуле было что-то такое, что убивало ткани человеческого тела.

C31H42N2O6.

Эрвин Роде смотрел на формулу, появившуюся на дисплее, и ждал, что машина переведет ее в какое-нибудь знакомое название. Но прошло десять секунд, а слово так и не появилось. Спектрометр, способный идентифицировать шестьдесят четыре тысячи субстанций, зашел в тупик. Второй запрос на анализ ткани выдал тот же результат. Роде потряс головой. За двадцать лет машина впервые не справилась со своей задачей.

Переписав формулу, он вернулся к себе в кабинет. Наверняка токсин или яд. Но какой? Роде набрал молекулярную формулу на компьютере. И снова ничего. В растерянности медэксперт откинулся на спинку кресла. Пожалуй, на свете есть только один человек, который мог бы ответить на этот вопрос.

Заглянув в записную книжку, Роде набрал длинный номер: 44 — Англия, 171 — Лондон, следующие четыре цифры — Новый Скотленд-Ярд.

— Вайкс, — сдержанно ответили по-английски.

Роде представился и напомнил Вайксу, что прошлым летом занимался у него на семинаре «Новые криминалистические технологии». Вайкс, как деловой человек, тут же покончил со светскими любезностями:

— Да, и в чем дело?

Роде вкратце дал заключение по вскрытию Ламмерса и рассказал о неудачной попытке масс-спектрометра идентифицировать состав, вызвавший некроз тканей мозга и сердечной мышцы.

— Диктуйте формулу, — прервал его Вайкс. — Остальное предоставьте мне.

Роде зачитал формулу. Когда Вайкс вернулся к телефону, тон его был уже не таким надменным:

— Где, вы говорите, обнаружены некрозные ткани?

— Вокруг пулевых отверстий в голове и в груди.

— Интересно, — произнес Вайкс.

— Хотите сказать, что вы установили вещество?

— Конечно. Это батрахотоксин.

Роде признался, что никогда о таком не слышал.

— А с чего бы вам слышать? — заметил Вайкс. — Тем более в вашей глуши, а? «Батрах» — это от греческого «батрахос» — лягушка.

— Лягушачий яд?

— Genus Dendrobates — семейство древолазов. Так называемые лягушки ядовитых стрел, если уж совсем точно. Маленькие дьяволы размером с ноготь большого пальца. Обитают в тропических лесах Центральной Америки и на западе Колумбии. В Никарагуа, Сальвадоре, Коста-Рике. Батрахотоксин — один из самых смертоносных ядов. Ста микрограммов — столько примерно весят две крупинки соли — достаточно, чтобы убить человека весом сто пятьдесят фунтов. Лягушки своим ядом защищаются, а изобретательные индейцы смазывают им наконечники стрел и дротиков.

— Значит, пуля была обработана ядом? Зачем?

Вместо ответа Вайкс задал вопрос:

— Ваши люди вышли на след киллера? Его же не арестовали, верно?

— Нет.

— Так я и думал. Уверен, что работал профессионал.

Роде подтвердил его предположение — полиция тоже считала, что убийство совершил профессиональный киллер.

Вайкс прочистил горло и заговорщицки произнес:

— Мне вспомнилась одна история, я тогда служил в Королевской морской пехоте. Году в восемьдесят первом или восемьдесят втором, в Сальвадоре. Мы как раз закончили в Белизе совместные учения с янки. Страна в огне. Все рвутся к власти — коммунисты, фашисты, даже немногочисленные демократы. Проправительственные отряды ликвидаторов прочесывают страну, уничтожают оппозицию. Но на самом деле это были самые что ни на есть хладнокровные убийства. Некоторые солдаты-индейцы не выражали восторга по поводу того, что́ их заставляли делать. Они все страшно суеверны и верят в призраков и в мир духов. Шаманы. Оборотни. Все такое. Для защиты от духов тех, кого они убивали, у них был особый ритуал: чтобы духи жертв не преследовали их, они опускали пули в яд. Вроде как чтобы убить душу еще до того, как она покинет тело.

— Жуть какая, — поморщился Роде.

— А знаете, кто обучал эти отряды? — спросил Вайкс.

— Что значит «обучал»?

— Ну, обучал их этому ремеслу. Кто заставлял их делать то, что они делали.

— Понятия не имею, — ответил Роде.

— Янки. «Компания». Так они тогда себя называли. Если хотите найти вашего убийцу, попробуйте поискать там.

— В «Компании»? В ЦРУ?

— Именно. Сборище кровожадных ублюдков.

И Вайкс тут же повесил трубку.

Эрвин Роде немного посидел, переваривая услышанное. Отравленные пули. Наемные убийцы. Такого в Швейцарии еще не случалось.

Почти с отвращением он взял трубку и набрал личный номер старшего инспектора Маркуса фон Даникена.

 

35

— Сбить его не получится, — сказал бригадный генерал Клод Шабер, командир третьего истребительного авиаполка швейцарских ВВС. — Турбовинтовые самолеты довольно крепкие. Скорость всего двести километров в час, но у них в хвосте реактивный двигатель. Даже не думайте.

— А если ракетой? — проворчал Альфонс Марти, придвинувшись поближе к центру стола, чтобы лучше рассмотреть чертежи дрона. — К примеру, «Стингером»? Раз двигатель реактивный, как вы говорите, у него должна быть тепловая сигнатура.

Шабер, Марти и фон Даникен стояли вокруг стола в кабинете инспектора на Нуссбаумштрассе. Было около пяти вечера. Шабера, дипломированного инженера-электрика и пилота истребителя «F/A-18» («Хорнет») с шестью тысячами часов налета, вызвали с базы в Пайерне для участия в экстренном совещании по уничтожению «беспилотных летательных аппаратов», как педантично именовал их Шабер. Худощавый голубоглазый блондин в летной форме, он выглядел как авиатор с картинки.

— Тепловой сигнатуры недостаточно, — спокойно возразил Шабер. — Не забывайте, что это маленькое устройство. Размах крыльев всего четыре метра. Фюзеляж два с половиной на пятьдесят сантиметров. Не самая простая цель, притом что движется она со скоростью пятьсот километров в час, это совсем немного. Стандартные радары службы управления воздушным движением настроены так, чтобы не фиксировать мелкие объекты вроде гусей и других птиц. А этот — вообще «невидимка». В конструкции почти нет прямых углов. Выхлопные сопла укреплены на хвостовых стабилизаторах. Я даже уверен, что он покрыт РПМ.

— Что такое РПМ? — с раздражением спросил Марти.

— Радиопоглощающий материал. А цвет металлик делает его почти неразличимым для человеческого глаза. — Шабер закончил изучать чертеж и повернулся к фон Даникену. — Простите, Маркус, но гражданские радары его не увидят. Вам не везет.

Фон Даникен сел в кресло и запустил пальцы в волосы. За последний час он узнал практически все о разработке и использовании дронов в качестве боевого оружия. В девяностых годах двадцатого века израильские ВВС стали пионерами в использовании непилотируемых летательных аппаратов для пересечения их северной границы с Ливаном. В то время дрон больше походил на радиоуправляемую игрушку с закрепленной снизу камерой для фотосъемки диспозиции врага. Современные модели достигали пятнадцати метров в размахе крыльев, несли ракеты «Хеллфайр» («Адский огонь») класса воздух-земля — и через спутник управлялись «операторами» из секретных бункеров с расстояния в тысячи миль.

— Что-нибудь известно о цели? — спросил Шабер.

— Самолет, — ответил фон Даникен. — Скорее всего, здесь, в Швейцарии.

— А точнее никак? Цюрих, Женева, Базель-Мюльхаус?

— Никак. — Фон Даникен откашлялся. За последние несколько дней он страшно вымотался. Вокруг глаз легли плотные темные круги, и даже сидеть у него, кажется, не было сил. — Скажите, генерал, какая взлетная полоса нужна для такой штуки?

— Двести метров свободной дороги, — ответил Шабер. — Дрон такого размера можно собрать и поднять в воздух за пять минут.

Фон Даникен вспомнил свой визит в «Роботику», компанию Ламмерса, и как там ему с гордостью описали сенсорную технологию, синтезирующую данные, полученные из различных источников. Пилот (или оператор) может находиться хоть в Бразилии, хоть в любой другой точке мира.

— Есть шанс заглушить сигнал?

— Лучше найти наземную станцию. Дроны работают по принципу триады: наземная станция, спутник и собственно дрон — сигналы курсируют между этими тремя точками.

— А наземная станция большая?

— По-разному. Если пилот управляет не с линии визирования, то он полагается на бортовые камеры, значит, ему нужны видеомониторы, радары, постоянный источник электроэнергии и стабильная спутниковая связь.

— Станция может быть передвижной? — спросил фон Даникен. — Например, можно устроить ее в микроавтобусе?

— Определенно нет, — ответил Шабер. — Для передачи непрерывного сигнала на большие расстояния оператор должен располагаться в фиксированном сооружении. Вы говорите, они намерены сбить самолет. У этого аппарата не тот размер, чтобы нести ракеты класса воздух-воздух. Вы полагаете, что те, кто стоит за этим, намерены столкнуть дрон с другим самолетом? Если так, им необходимо находиться в зоне видимости цели. При помощи камеры и радара управлять такими штуками невероятно трудно.

— Точно не скажу, — ответил фон Даникен, — но предполагается использование пластиковой взрывчатки.

— Это другое дело, — просиял Шабер. — Теперь, по крайней мере, понятно, для чего нужна гондола. Я-то думал — для дополнительной электроники.

— Какая гондола?

Шабер авторучкой указал на контейнер в форме слезы, которая как бы свешивалась с носа дрона.

— Максимально допустимый вес — тридцать килограммов.

Фон Даникен вздохнул. Именно столько «Семтекса» не хватало в гараже Блитца.

— Этого достаточно, чтобы сбить самолет? — спросил Марти.

— Более чем, — ответил Шабер. — Бомба, взорванная в самолете «Пан-Америкен», рейс 103, над Локерби, поместилась бы в кассетный магнитофон. Меньше чем полкилограмма Си-4 прорвало в «Боинге-747» дыру два метра на четыре. На высоте десять тысяч метров у самолета шансов не было. А теперь представьте, что в самолет врежется дрон на скорости пятьсот километров в час и с грузом в пятьдесят раз больше.

Марти, побледнев, отодвинулся от стола.

— Но это только половина проблемы, — продолжал бригадный генерал Клод Шабер.

Фон Даникен прищурился:

— То есть?

— С таким количеством взрывчатки дрон сам является, в сущности, ракетой. Не обязательно ждать, когда самолет-цель взлетит. Можно легко и просто уничтожить его на земле. От взрыва воспламенится горючее в крыльевых топливных баках. Огненные шары и обломки, которые начнут разлетаться, повлекут за собой цепную реакцию. И все самолеты в радиусе двадцати метров сами загорятся, как перегревшиеся боеприпасы. — Криво усмехнувшись, Шабер потер шею. — Джентльмены, так можно и целый аэропорт потерять.

* * *

Шабер ушел пять минут назад. Фон Даникен сидел на краю стола, скрестив руки на груди, Альфонс Марти мерил шагами кабинет.

— Следует поставить в известность компетентные органы, — наконец произнес фон Даникен. — Думаю, звонок должен исходить от вас.

Список компетентных органов был длинным и включал Федеральное управление гражданской авиации, Федеральную службу безопасности, департаменты полиции Цюриха, Берна, Базеля и Лугано, а также аналогичные структуры во Франции, Германии и Италии, то есть тех стран, в чье воздушное пространство мог вторгнуться дрон. А уж им предоставлялось самим связаться со своими авиалиниями.

— Согласен, но, по-моему, пока рано. Об атаке какого рода мы говорим?

— Гм… мы же только что обсудили это.

— Да, но детали… У нас нет ни даты, ни времени, ни места. Вся информация, которой мы располагаем, — бред террориста под страшно подумать каким принуждением.

Марти говорил спокойно и рассудительно, словно терпеливый отец, успокаивающий непослушного ребенка. Фон Даникен увещеваниям не внял:

— Гассана, может, и пытали, но информация подтвердилась. Он не лгал, что доставил пятьдесят килограммов «Семтекса» Готфриду Блитцу (он же Махмуд Китаб). Также у нас есть фотография, доказывающая, что Блитц — иранский военный офицер. Ламмерс построил дрон и доставил его Блитцу. Прибавьте сюда признание Гассана, что цель Блитца — самолет в Швейцарии. По-моему, этого более чем достаточно для обращения к властям.

— Допустим, но оба — и Ламмерс, и Блитц — мертвы. Не будет ли разумным предположить, что другие члены их группы — или, говоря на вашем языке, «ячейки» — также могут быть убиты? Я бы даже допустил, что за нас кто-то делает нашу работу.

Фон Даникен думал о белой краске на столбе у гаража Блитца, о недостающих двадцати килограммах пластиковой взрывчатки, о следах шин, совпадающих со следами «фольксвагена», который перевозил взрывчатку.

— Их может быть много, гораздо больше, чем двое.

— Возможно, Маркус. Не буду спорить — что-то происходит. Но ваших аргументов мне недостаточно. Ну, скажу я гражданской авиации, и что? Думаете, они отменят рейсы? Или изменят маршруты всех самолетов, проходящие через нас на Мюнхен, Штутгарт и Милан, и станут отправлять людей железной дорогой или автобусами? А что, если бы возникла угроза туннелю? Взять и закрыть Сен-Бернар и Сен-Готард? Конечно нет.

Фон Даникен пристально поглядел на Марти.

— Нам нужно непосредственное содействие местной полиции, — произнес он в следующее мгновение, будто не слышал ни слова из того, что говорил министр юстиции. — Мы обойдем все дома в радиусе десяти километров от аэропорта. Потом…

— Вы слышали, что сказал генерал? — прервал его Марти тем же раздражающе-рассудительным тоном. — Дрон может быть запущен откуда угодно. Он может сбить самолет во Франции, или Германии, или… в Африке. Маркус, перестаньте.

Фон Даникен вонзил ноготь в ладонь. Он даже заставил себя улыбнуться, чтобы не взорваться. «Этого не происходит, — уговаривал он себя. — Марти не смотрит сквозь пальцы на нависшую угрозу».

— Как я уже сказал, мы начнем с обхода домов. Обещаю, это будет очень тихая операция. Сначала Цюрих и Женева.

— И сколько, по-вашему, должно быть задействовано полицейских?

— Несколько сотен.

— Да-а? Несколько сотен тихих полицейских, которые ходят на цыпочках и ни слова не говорят домашним, почему это они глубокой ночью уходят от своих жен и детей и отправляются в чужие дома искать ракеты?

— Не искать ракеты, а чтобы побеседовать с жителями и расспросить их. Может, кто-нибудь заметил что-то подозрительное. И операцию мы проведем под предлогом поиска пропавшего ребенка.

— Тихие полицейские. Непринужденные беседы. К завтрашнему утру половина страны будет знать, чем мы занимаемся, а вечером мне придется выступать в новостях, объясняя второй половине, что, по нашим данным, на территории страны орудует банда террористов, которая намерена сбить пассажирский самолет, а мы ничегошеньки не можем сделать, чтобы их остановить.

— Именно, — сказал фон Даникен. — На территории нашей страны орудует банда террористов именно с такой целью.

Он проигрывал. Аргументы уплывали как песок сквозь пальцы.

Марти окатил его презрительным взглядом.

— Вы хоть представляете, какую вы посеете панику? — спросил он. — Из-за вас могут прекратить работу многие аэропорты Центральной Европы. Это не бомба в чьем-то багаже. Одни только убытки… не говоря уже о репутации нашей страны…

— На крышах аэропортов необходимо выставить боевые расчеты со «Стингерами», а по периметру взлетных полос — противовоздушные батареи.

Фон Даникен ожидал, что Марти начнет возражать, но тот с отрешенным взглядом молча сидел, сцепив руки за головой. Потом он потряс головой, и инспектор понял, что проиграл. Хуже того, он понимал, что Марти был не так уж и не прав, призывая сохранять спокойствие.

— Простите, Маркус, — сказал Марти, — прежде чем я начну предпринимать какие-то шаги, мне необходимо подтверждение всей истории. Если у Блитца, или Китаба… или как там его… есть соратники, найдите их. Вместе с двадцатью килограммами недостающей взрывчатки и белым микроавтобусом. Если хотите, чтобы я перекрыл всю страну, дайте мне конкретные доказательства. Я не могу парализовать страну, основываясь только на признаниях, добытых вашими приятелями из ЦРУ.

— А Рэнсом?

— А что Рэнсом? — небрежно спросил Марти. — Он подозревается в убийстве. Оставьте его на попечение местной полиции.

— Я жду, когда раненый полицейский выйдет из комы. Надеюсь, он сможет пролить свет на историю с багажом, который так понадобился Рэнсому.

— Об этом не беспокойтесь. Мне доложили, что час назад полицейский умер. Теперь Рэнсом разыскивается за двойное убийство.

Такого удара в спину фон Даникен не ожидал.

— Но он — наш ключ…

У Марти дернулся глаз и вспыхнули огнем щеки. Злость, сидевшая в нем все это время, прорвалась наружу.

— Нет, старший инспектор, ключ к этому расследованию — успешный поиск микроавтобуса и злоумышленников, которые хотят сбить самолет над Швейцарией. Забудьте о Рэнсоме. Это приказ.

 

36

Микроавтобус тащился по спящим улицам Цюриха. Он уже не был белым. Несколько дней назад его перекрасили в совершенно черный цвет, на боковых панелях красовалось имя несуществующей компании по доставке обедов, с настоящим телефонным номером. Швейцарские номерные знаки заменили на немецкие, которые начинались на ST, что означало Штутгарт — большой промышленный центр в приграничной зоне.

За рулем сидел Пилот. Он внимательно следил за тем, чтобы не превышать скорость и перед каждым знаком «стоп» останавливался как вкопанный. Отправляясь в путь, он убедился, что все фары работают исправно. На желтый сигнал светофора он примерно замедлял ход и невозмутимо ждал, когда можно будет снова начать движение. Главное — никоим образом не привлечь внимания полиции. Любая проверка ящиков из нержавеющей стали, сложенных в грузовом отсеке, обернется катастрофой. Если в их плане и было слабое место, то оно в том, что по улицам города дрон приходилось перевозить без охраны.

Микроавтобус миновал Эрликон, Глаттбругг и Опфикон, оставил позади узкие, запруженные домами улочки и въехал в редкий сосновый лес. Дорога петляла между деревьями. Через несколько минут лес закончился, и машина доползла до подножия горы, склон которой плавно перетекал в огромный заснеженный парк. Здесь улица заканчивалась тупиком, и Пилот направил микроавтобус на дорогу, идущую через парк. Лед, покрывавший асфальт, казался черным. Даже на малой скорости Пилот чувствовал, как машину заносит. Но это его не особенно беспокоило. Местность отвечала определенным специфическим требованиям: дорога — или взлетная полоса, так он предпочитал ее называть — была прямой как линейка. Рядом с ней не было никаких деревьев, которые помешали бы взлету. Через несколько дней лед сойдет. Согласно прогнозу погоды, к пятнице будет солнечно и температура резко повысится.

Наконец он свернул на подъездную дорогу. Гаражная дверь была открыта, мощеная площадка очищена от снега и льда. Он заехал внутрь, и дверь тут же закрылась.

Из гаража он вышел через боковую дверь, с наслаждением потягиваясь после долгой поездки. Направляясь вглубь парка, он услышал сильный пронзительный гул, который становился все громче. Пилот посмотрел в ночное небо. Прямо над собой, не более чем в тысяче футов, он увидел брюхо аэробуса «А-380», нового двухъярусного лайнера, способного перевозить до шестисот пассажиров. Двигатели впечатляюще завывали — самолет набирал высоту. Аэробус пронесся так близко, что можно было разобрать опознавательные знаки на хвосте. Пурпурная орхидея и под ней слово «Тайские». Это рейс на Бангкок, отправление в 21.30.

Пилот взглядом проводил самолет, пока тот не исчез в облаках, затем обернулся. Там, внизу, раскинулся настоящий город в городе. Бессчетные огни освещали длинные полосы пассажирских терминалов из стекла, стали и бетона и вместительные ангары, окруженные заснеженными полями.

Аэропорт Цюриха.

Отсюда он был как на ладони.

 

37

— Голову назад, — сказала Симона, втирая краску в его чистые мокрые волосы. — Сначала пусть хорошенько пропитаются, потом мы их помоем и подстрижем. Сицилийский черный. Сам себя не узнаешь.

— Я не о себе беспокоюсь.

Джонатан сидел на табурете, запрокинув голову над раковиной и прикрыв глаза. Энергичными движениями Симона втирала краску в виски, темя, затылок. Действие амфетамина давно прошло. Ядерное сумасшествие, которое заставило его штурмовать дом Блитца и беседовать с Ханнесом Хоффманом из «ЦИВа», осталось в далеком и туманном прошлом. Он устал как собака. Впервые за двадцать четыре часа он позволил себе расслабиться.

Они отсиживались в горах до утра, затем спустились на шоссе и сели в автобус до Лугано — город с населением сто тысяч человек, раскинувшийся на берегу одноименного озера. Пока Джонатан пережидал в кинотеатре, Симона прошлась по магазинам и купила им обоим новую одежду. Затем они отправились на окраину города в поисках места для ночлега.

Маленькая уютная гостиница называлась «Альберго дель Лаго». Терракотовый особняк на двадцать комнат — все с видом на озеро — и с пиццерией на первом этаже подтверждал свой двухзвездный статус. С паспортом и кредитной картой Симоны они зарегистрировались как господин и госпожа Нуаре. Роль дорожных чемоданов сыграли вместительные пакеты из магазинов, набитые одеждой. Там же лежали туалетные принадлежности и купленный в местной кулинарии ужин — жареный цыпленок и картофель фри. Со стороны они выглядели любовниками, которые после целого дня, проведенного в городе, вернулись в гостиницу.

— Готово, — сказала Симона, снимая перчатки. — Через пятнадцать минут твои волосы будут черными, как у Элизабет Тейлор.

— Не знал, что она сицилийка.

Симона похлопала его по плечу:

— Умник. Сиди и не шевелись. Пусть краска как следует впитается.

Свернув полотенце, она положила его Джонатану на глаза, чтобы краска не стекала на лоб. Очнулся он, когда она принялась трясти его за плечо, требуя, чтобы он проснулся:

— Пора смывать…

Полотенце упало с глаз, и он зажмурился от яркого света.

— Я и задремал-то всего на минуту…

— На двадцать. — Симона включила воду и промыла волосы, а затем коротко подстригла их купленными днем ножницами. — Встань-ка, дай я на тебя посмотрю.

Джонатан встал.

— Последний штрих. — Она подбрила волоски на шее, тут же протирая ее горячей салфеткой, и совершила еще кое-какие манипуляции. Наконец Симона положила руки на плечи Джонатану и развернула его лицом к зеркалу. — Готово. Узнаешь?

— Жуть.

— Вообще-то, я ждала другого ответа.

Человек в зеркале выглядел лет на десять моложе его. Дипломат — о чем так мечтал его отец, — готовый всеми правдами и неправдами отнимать у стран Третьего мира право на разработку недр. Хирург с Парк-авеню, с ученой степенью по фальшивым любезностям. Он улыбнулся, обнажая безукоризненный ряд зубов. «Не тот человек, у которого вы стали бы покупать подержанную машину», — подумал Джонатан.

Короче говоря, все шло отлично.

— Не Лиз Тейлор, конечно, — сказал он, выходя из ванной, — но я согласен и на Винса Вона.

— Ты как минимум Брэд Питт.

— Он блондин.

— Какая разница? Он хорош в любом цвете.

Джонатан пошел в спальню и распаковал пакет с новой одеждой, разложив на кровати темно-синий костюм и пальто. Телевизор был включен, и диктор по-итальянски говорил, что второй полицейский, на которого вчера напали в Ландкварте, скончался, а розыск американского доктора уже дошел до границ Тессина, где сегодня утром обнаружили тело немецкого бизнесмена. Джонатан дважды услышал свое имя. Дотторе Джонатан Рэнсом. Слава богу, хоть фотографии не было.

Диктор перешел к прогнозу погоды, но Джонатан уже не слушал его. Он вспомнил, что, когда они регистрировались, в холле тоже работал телевизор, а по прищуренным темным глазам портье было понятно, что он своего не упустит. Если розыск докатился до Тессина, полиция свяжется с каждой местной гостиницей и разошлет факсы с его описанием и фотографией. Вполне возможно, они даже знают, что он путешествует с женщиной.

Он вышел на балкон, под дождь. Вдалеке вспыхивала сине-белая мигалка. Через сто метров еще одна. Они приближались.

Некоторое время Джонатан просто смотрел. Они же могут ехать куда угодно. У портье нет никаких оснований подозревать его. Огоньки мерцали сквозь завесу дождя, и он понял, что они едут не куда угодно, а в отель «Альберго дель Лаго». Едут за ним.

— Симона, нужно уходить! — крикнул он. — Полиция едет!

Симона высунула голову из ванной:

— Ты что-то сказал о полиции?

— По телевизору сказали… Портье внизу… Он вызвал полицию.

— Джонатан, спокойно… В чем дело?

— Они знают, что мы вместе. Полиция будет здесь с минуты на минуту. Надо уходить!

Он быстро надел все, что она купила ему сегодня утром, — белую рубашку, темно-синий костюм, кашемировое пальто и ботинки на шнуровке. Он мельком взглянул на себя в зеркало. Костюм. Черные волосы, короткая стрижка. А Эмма? Что бы она сказала? Он выглядел как враг. Дьявол в темно-синем костюме. Джонатан ненавидел свой нынешний облик.

Он снова вышел на балкон. Огни определенно приближались и были не дальше чем в километре от гостиницы. Он уже слышал нарастающий вой сирен.

— Идем! — Он прошел через комнату и открыл дверь в коридор.

Симона поспешно обулась. Схватив пальто, она буквально налетела на него.

— Ну, все, — сказала она. — Я готова.

Они не стали спускаться в лифте или по главной лестнице, а пошли в конец коридора — туда, где кружевной тюль закрывал дверь на балкон, который выходил на стоянку позади гостиницы. Дверь была не заперта. Выйдя на балкон, Джонатан бросил портфель Блитца на землю и съехал по водосточной трубе.

— Я не смогу, — сказала Симона сверху.

— Всего второй этаж. Я тебя поймаю.

— А если я сорвусь?

— Не сорвешься. Давай. У нас нет времени.

— Mais merde. — Симона перелезла через балкон и, обхватив водосточную трубу, сползла по ней на землю. На все про все ушло три секунды.

— Ну как?

— Ужасно, — ответила она.

Джонатан взял ее под руку и повел к дороге. Интуиция подсказывала, что пары выглядят не так подозрительно, как одинокие прохожие. Далеко за озером сияли огни Италии. У причала раскачивались небольшие парусные лодки и моторные баркасы. «Наше убежище», — подумал он, глядя на воду.

Десять секунд назад мимо них промчалась первая полицейская машина.

В городе они поймали такси и отправились в Аскону на виа делла Нонна. Там Джонатан попросил водителя остановиться в двух кварталах от дома Блитца. Дождь внезапно прекратился, и установилась тихая и спокойная погода. За кружевными занавесками горел приглушенный свет. С горных склонов струился сосновый аромат. Где-то неподалеку лаяла собака.

— Давай я заберу машину, — предложила Симона, подставляя ладонь для ключей.

— Слишком рискованно, — отказался Джонатан. — Полиция вроде бы не знает о твоем существовании. Оставим их как можно дольше в неведении. Подожди на улице. Я буду через десять минут.

Джонатан пошел к «мерседесу». Одна ограничительная желтая лента перекрывала ворота, ведущие к вилле «Принчипесса», другая — входную дверь в дом. На гравиевой дорожке стояла полицейская машина. Ощущение покоя и безопасности, которым он наслаждался в гостинице, ушло. Он снова был в напряжении. Снова в бегах. Джонатан надеялся, что нервы успокоятся и он привыкнет к своему новому положению. Любая мелочь выбивала его из колеи. Словно на шее затягивалась петля — жесткая веревка царапала кожу, узел касался затылка.

«А Эмма чувствовала то же? — думал он, глядя на виллу, оставшуюся без хозяина, и тщательно ухоженный розовый садик. — Тоже жила в постоянном страхе разоблачения? В страхе, что в любую минуту ловушка захлопнется?»

«Мерседес» стоял там, где он его оставил, в тридцати метрах от дома Блитца. Взглянув в последний раз на полицейскую машину, Джонатан сошел с тротуара и пересек улицу. Краем глаза он видел, как из машины выходит полицейский. Одетый в новый костюм и пальто, Джонатан остановился и заставил себя улыбнуться полицейскому и помахать ему. Перед тем как ответить на его приветствие, тот долго и пристально смотрел на него, потом снова сел в машину.

Джонатан выключил сигнализацию, сел за руль и завел двигатель. Проехав мимо полицейского, он на следующей улице повернул направо и через два квартала остановился, чтобы забрать Симону.

— Ну как? — спросила она, забираясь в машину.

— У дома в машине сидит коп. Я помахал ему.

— Что? Господи, ты просто прирожденный шпион.

— Ошибаешься.

Через город они направились к железнодорожному вокзалу. Дважды в зеркале заднего вида мелькнул тусклый свет фар, и Джонатан попросил Симону проверить, не следят ли за ними. Она посмотрела в заднее стекло и сказала, что не видно ни души. Подъезжая к вокзалу, он проверил еще раз — тусклые фары исчезли.

Он остановился в самом темном углу стоянки.

— Нам придется расстаться, — сказал Джонатан. — Они ищут пару.

— Почему ты так уверен, что они знают про меня?

— Симона… — он со вздохом понизил голос, — если ты будешь рядом, я не смогу поступать так, как сочту нужным.

Она не поднимала взгляда от своих коленей.

— А что ты выиграешь оттого, что останешься один? — Не дождавшись ответа, она подняла голову и посмотрела на него. — Пожалуйста, послушай меня. Беги из этой страны, пока есть возможность. Найди себе адвоката. А уж потом возвращайся, если тебе это так необходимо.

Он взял ее за руку:

— Передавай Полю привет. Когда вернусь в Женеву, встретимся все втроем.

— Я переживаю за тебя.

— Лучше помолись.

— Не уверена, что этого достаточно.

— И пожелай мне удачи.

— Дурачок, — покачала головой Симона и крепко обняла его. — Вот, возьми. Будет оберегать тебя. — Она сняла с шеи медальон на кожаном ремешке и вложила его в руку Джонатану. — Это святой Христофор — покровитель путешественников.

Джонатан посмотрел на медальон и повесил его на шею.

— До свидания.

— Adieu.

Он смотрел ей вслед. Когда она дошла до вокзала, ему показалось, что она поднесла руку к лицу и смахнула слезу.

 

38

Симона Нуаре повесила сумочку на плечо и вошла в здание вокзала. Десятки людей бродили по платформе в ожидании поезда. Жуткий ветер свистел под крышей, и холод пронизывал ее до костей. Она засунула руки в карманы и подошла к табло прибытий и отправлений.

«Я честно старалась, — мысленно говорила она себе. — Я сделала все возможное, чтобы предостеречь его». Но свернуть Джонатана его с выбранного пути ей не удалось, а жаль. Он хороший человек и не заслужил всего, во что вляпался из-за жены. Интересно, способен ли ее муж на такие поступки ради нее? Вряд ли. Поль — не хороший человек. Поэтому она и вышла за него.

Прибыл восьмичасовой поезд — региональный экспресс из Локарно в Регенсбург — два локомотива и двадцать вагонов. Противно заскрипели тормоза, поезд остановился, и пассажиры вышли. Взгляд Симоны все еще блуждал по платформе, а другие пассажиры уже садились в поезд. Наконец и она вошла в вагон. В купе для курящих почти никого не было, и тем не менее она решила пройти в купе для некурящих. Там тоже оказалось полно свободных мест. Она прошла дальше, по-прежнему глядя на платформу, но так и не увидела Джонатана. Дойдя до конца вагона, Симона вышла в тамбур, открыла дверь и выпрыгнула на платформу.

В абсолютном одиночестве она смотрела, как поезд уходит со станции.

Когда хвостовые огни исчезли в темноте, она пошла в вокзальный буфет. Там было многолюдно — в основном бизнесмены, зашедшие выпить кружку пива или чашечку ристретто по дороге с работы домой. Симона села за столик у окна и закурила.

Подошел официант, и она заказала виски. Uno doppelte, per favore. Когда официант принес заказ, она выпила виски залпом. Затем позвонила мужу — поболтала с ним о делах на Всемирном экономическом форуме и сообщила, что будет в Давосе где-то после часа ночи.

— С Джонатаном все в порядке, — добавила она. — Естественно, он очень расстроен, но виду не показывает. В этом он весь. Нет, дату похорон пока не назначил.

В этот момент столик чуть пошатнулся и напротив нее сел бледный мужчина. Симона бросила на него недружелюбный взгляд.

— Боюсь, здесь занято, — сказала она, опуская телефон. — Вокруг достаточно свободных мест.

— А мне нравится сидеть у окна.

Она еле сдержалась, чтобы не нагрубить.

— Поль, мне нужно идти. Поезд пришел. Пока, целую. — Симона бросила телефон в сумочку и посмотрела на подсевшего к ней человека. Грустные глаза и бледная, почти прозрачная кожа. Она не смогла выдержать его взгляд дольше нескольких секунд. — Да, вид приятный, — произнесла она. — Но летом лучше.

— Летом я в Цюрихе.

Симона протянула через стол лист бумаги.

— Он — в черном «мерседесе», — сказала она. — Номера временные. Едет в Гоппенштайн, оттуда через туннель на автомобильной платформе. Сказал, что попробует успеть на поезд до Кандерштега в 22.21.

Изучив содержание бумаги, Призрак порвал ее и бросил в пепельницу.

— А оттуда?

— В Цуг. Его не сложно найти — у него на шее прибор слежения.

— Это хорошо. — Призрак чиркнул спичкой и поджег обрывки бумаги.

— Что будете делать? — спросила она.

Он не ответил, а Симона почувствовала себя глупо и разозлилась, что проявила интерес.

— У него с собой чемодан, — продолжила она более деловым тоном. — Заберите его. И флешку. Она у него в браслете на правой руке. И смотрите, чтобы он вас не заметил, — добавила она. — Я видела, что вы ехали за нами всю дорогу от дома Блитца.

— Это был не я. Я ждал на парковке.

— Точно?

Их взгляды встретились.

— Я следовал вашим инструкциям, — едва слышно произнес он.

— Ладно, — кивнула Симона. — Да, и еще одно… он вооружен.

Призрак встал из-за стола.

— Это не имеет значения.

Симона откинулась на спинку стула и снова закурила. Она смотрела в уличную темноту.

 

39

Выехав из Асконы, Джонатан направился не на восток, в сторону Лугано, Аироло и к туннелю Сен-Готард, проехав по которому он прибыл бы на место через три часа. Как и прошлой ночью, он двинулся в горы. Воспользовавшись бортовой навигационной системой автомобиля, он набрал название нужного ему города, и на экране появился маршрут. Компьютер сообщил, что через пятьсот метров необходимо повернуть налево, и он выполнил указание. Дорога сузилась с четырех полос до двух и ленивым серпантином поднималась в горы. Серебристые облака обволокли склоны. Начался довольно сильный дождь, а вскоре он превратился в ледяную крупку, которую ветер швырял в лобовое стекло, словно пригоршни гвоздей.

На полу в ногах стоял портфель Блитца. Джонатан думал о меморандуме по проекту «Тор», адресованном Эве Крюгер. Довольно безобидный меморандум, если не считать того, что «Тор» упоминается и на Эмминой флешке. Он мысленно представил логотип компании, выполненный стилизованным готическим шрифтом. «ЦИВ». «С кем я говорю?» — спросил Хоффман не столько с раздражением, сколько с нескрываемым страхом.

Этот вопрос Джонатан и сам хотел бы задать. Противнее всего были уловки. Все спланировано. Вероломно. Лживо. «Сколько это продолжалось? — хотелось ему спросить Эмму. — Когда началось? Сколько раз ты мне солгала? И наконец, почему я ничего не знал?»

Он включил печку. Теплый воздух принес с собой знакомый запах — ваниль и сандаловое дерево. Джонатан машинально посмотрел на пассажирское сиденье. Он ни на секунду не расставался с надеждой. Конечно, на сиденье никого не оказалось, но на мгновение он почти поверил, что Эмма рядом. Он даже почувствовал запах ее волос.

«Я должна кое в чем тебе признаться, — сказала Эмма. — Я читала твою почту».

Август. Воскресное утро. Они поехали в город Саная на границе Иордании с Ираком. Вре́менное назначение. Всего на три дня — заменить одного из Эмминых коллег, которого сразил аппендицит. Работа необременительная. Простуды. Инфекции. Синяки да ссадины.

Раннее утро, они лежат рядом на скомканных простынях. Через открытое окно в комнату врывается теплый ветерок, муэдзин зовет правоверных на молитву. Наслаждаясь покоем и уединением, они заново открывают для себя прелесть ухаживаний, любовных объятий по утрам, сменяемых дремотной передышкой и новыми объятиями…

Париж забыт. Никаких головных болей. Никаких пустых взглядов.

— Читала мою почту? — спрашивает Джонатан. — Нашла что-нибудь интересное?

— Это ты мне скажи.

— Письмо от моей финской подружки?

— Ты никогда не был в Финляндии.

— Очередной номер «Плейбоя»?

— Не-а, — говорит она и забирается на него. — Журналы с девочками тебя не интересуют.

— Сдаюсь, — говорит Джонатан, проводя руками по ее плечам, груди, чувствуя, как растет возбуждение. — Так что же?

— Даю подсказку: Вуле ву куше авек муа? — Ее произношение ужасно — французский по-пензансски.

— Да мы же только что… По крайней мере мне показалось, что это засчитано.

Эмма нетерпеливо мотает головой:

— Ах, уи, уи. М-м, же тэм. Пепе ле Пью. Манифик…

— Пепе ле Пью? Похоже, я женился на сумасшедшей.

— Non, non, нет! Фромаж. Утка аль оранж. Патиссери.

— Что-то французское? Ты начиталась путеводителя «Мишлен»?

Эмма хлопает в ладоши, ее глаза сияют. Уже теплее.

— Um… Э-м-м… Круа Руж… Жан Кальвин… Фондю, — продолжает она дурачиться.

В голове Джонатана начинает проясняться. Швейцария! Она говорит о письме из Всемирной организации здравоохранения. Короткая записка от его начальства с предложением должности в штаб-квартире в Женеве.

— Ах, это…

— «Ах, это»? Ну же! — Она падает на кровать рядом с ним. — Ты не собирался мне говорить? Это же здорово!

— Ты в самом деле так думаешь?

— Давай поедем. Мы свое уже отработали.

— Женева? Это же бумажная работа.

— Это повышение. Возглавишь антималярийную кампанию на Ближнем Востоке и в Северной Африке.

— Я врач и должен лечить больных.

— Это же не навсегда. К тому же тебе не повредит немного сбавить темп.

— Женева — это не смена темпа. Это смена профессии.

— Ты просто научишься видеть свою работу с другой стороны, вот и все. Подумай об этом. И еще, ты классно смотришься в костюме. Я бы даже рискнула сказать — сногсшибательно.

— Ага, это точно про меня. Эдак ты заставишь меня вступить в загородный клуб и играть в гольф.

— А врачи разве не любят гольф?

Джонатан серьезно смотрит на нее. Он понимает, что этот разговор неспроста…

Эмма опирается на локти.

— Есть еще одна причина.

— Какая?

— Я хочу уехать. Ужасно устала от всего этого. Я хочу обедать в ресторанах на белых скатертях. Хочу пить вино из чистых бокалов. Хочу носить платья и красить губы. Неужели это так дико звучит?

— Ты — и платья? Это невозможно. — Джонатан сбрасывает простыню и встает с постели. Он не хочет продолжать этот разговор. Ни сейчас, ни в другое время. — Прости, я не занимаюсь административной работой.

— Ну, пожалуйста, — уговаривает его Эмма. — Подумай.

Он оборачивается и смотрит на жену, лежащую в ворохе смятого постельного белья. От ветра и солнца кожа ее лица огрубела, огненные волосы из шелковистых, ухоженных превратились сначала в вечно спутанные, а теперь и вовсе какие-то безжизненные. Порез на подбородке слишком долго не заживает.

Подумай…

В Женеве у них будет много вот таких дней. Будет время для отдыха. И время не только для того, чтобы заводить разговоры о семье, но и что-то делать. Ну и, конечно, горы. Шамони — два часа езды на север. Бернер-Оберланд — два часа на восток, а Доломиты — на юг.

— Может быть, — говорит он, отдергивая штору и вглядываясь в гнетущий пустынный пейзаж. — Но ничего не обещаю.

Народ собирается у мечети на утреннюю молитву. Мужчины приветствуют друг друга на арабский манер — поцелуем в обе щеки.

— Ты встаешь? — спрашивает он. — Хочешь, принесу тебе завтрак?

И тут он видит машину, там, где ее совсем не должно быть: белый седан бешено несется по пустыне, вздымая тучи песка. За ветровым стеклом маячат два силуэта.

— Уходите, — кричит он в толпу, но его голос звучит, как шепот. — Уходите с дороги! Быстро!

Он беспомощно смотрит, как автомобиль, разметывая тела, врезается в толпу. Крики. Выстрелы. Машина врезается в стену мечети, на крышу сыплются кирпичи и штукатурка. Мгновение тишины. Он считает…

Вспышка.

Такая яркая, что глазам становится безумно больно.

Через четверть секунды доходит звук. Громовой удар обрушивается на барабанные перепонки так, что Джонатан вздрагивает. Три взрыва один за другим.

Джонатан бросается на кровать, прикрывая Эмму своим телом, ударная волна разбивает окна, в комнату врывается туча известковой пыли с осколками.

— Заминированная машина, — говорит он, когда шум стихает. — Врезалась в мечеть.

Он поднимается и вытряхивает из волос пыль и мусор. Эмма тоже встает с кровати и осторожно, чтобы не наступить на осколки, добирается до шкафа — за одеждой. Джонатан ищет походную аптечку, но она уже в руках у Эммы: она набирает с собой побольше марли, бинтов и антисептических салфеток. Он подходит к ней и называет необходимые препараты. Полторы минуты — и его полевая сумка собрана.

В небо взвиваются черные клубы дыма. Мечети нет. Взрыв стер ее с лица земли. Остался только фундамент, разрушенные стены напоминают сломанный зуб.

Джонатан медленно приближается к остаткам автомобиля и останавливается перед парой дымящихся ботинок. Рядом лежит устремленная в небо рука, ее пальцы сжимают Коран. Где-то еще лежит верхняя половина человеческого туловища. Все вокруг обуглилось и залито кровью. Уцелевшие начинают, шатаясь, подниматься на ноги. Со всех сторон к ним бегут люди, откликаясь прежде всего на жалобные крики раненых. Повсюду стоит запах горящего масла и сгоревших человеческих тел.

— Сюда, — говорит Эмма.

Ее голос совсем не дрожит. Она стоит рядом с молодым человеком, лежащим на спине. Его лицо — сплошное кровавое месиво, грудь разодрана и обожжена, но взгляд Джонатана прикован к ноге раненого: из разодранной брючины торчит осколок кости — сложный перелом бедра.

— Не шевелись, — говорит Джонатан парню по-арабски. — Лежи спокойно. — А затем Эмме: — Я наложу шину. Его нельзя поворачивать, иначе кость заденет бедренную артерию.

Эмма хватает молодого человека за плечи и изо всех сил держит его, пока Джонатан накладывает шину.

Джонатан поднимает голову и насчитывает еще дюжину тех, кому необходима срочная помощь. От его решения, кому оказать ее первому, зависит, кто выживет, а кто умрет.

— Хорошо, — говорит он, переводя взгляд на Эмму.

— Что «хорошо»?

— Я согласен на Женеву. Мы едем.

— Правда?

— Белые скатерти сейчас почему-то кажутся мне особенно заманчивыми.

По серпантину Джонатан ехал к городу Бриг. Было около десяти вечера. Температура воздуха — минус три градуса по Цельсию, или двадцать восемь по Фаренгейту. Вписавшись в очередной крутой поворот, он почувствовал, как заносит задние колеса. Дорога начинала покрываться льдом.

Несмотря на плохую погоду, он ехал довольно быстро. Как и предполагалось, на альпийских дорогах почти не было машин — навстречу попалось всего шесть. И ни одной полицейской. Несколько раз он замечал фары позади себя, но водитель либо сворачивал с дороги, либо просто отставал. Навигационная система отметила еще один рубеж — до пункта назначения осталось тридцать восемь километров. По правую руку он увидел дорожный знак с названием «Лотшберг» и условным обозначением — автомобиль на железнодорожной платформе.

Это Эмма устроила ему повышение. Не она сама, конечно, а те, на кого она работала. Ее «верхи». Это шито белыми нитками. У них свой человек во Всемирной организации здравоохранения.

Но кто? Кто-то из сотрудников? Один из региональных вице-президентов? Сам генеральный? Вице-президентами были чилиец, японец, зимбабвиец, двое британцев и швед.

Разве прояснилось бы что-нибудь, если бы среди них оказался американец? Разве проще было бы сказать, кому Эмма присягнула на верность? Присутствие Америки в этой комбинации только усложнило бы дело. Эмма открыто критиковала «величайшую демократию в мире». Она не верила в политику «строительства наций», в «сферы влияния», в доктрины, как бы они ни назывались, и в «реальную политику». Но главное — она не верила, что нужно лезть туда, куда тебя никто не звал.

Но если она работала не на Америку, тогда на кого? На англичан? На израильтян? Как там французы называют свое секретное спецподразделение… тех, которые взорвали гринписовского «Воина радуги» в порту Окленда?.. Он вдруг с ужасом понял, что она могла работать на кого угодно. Страна не имеет значения. Важны идеалы.

Эмма, которой «до всего есть дело».

Ветровое стекло засыпал снег, над Джонатаном сомкнулась морозная ночь, а он все думал о взрыве, который уничтожил мечеть. О вспышке за долю секунды до взрыва.

Этот взрыв тоже был частью плана? Последняя капля, чтобы убедить его ехать в Женеву? Он умолял Эмму ответить. Но он потерял с ней связь.

И ответом ему была только тишина.

 

40

Маркус фон Даникен бросил досье на стол.

— Не скажу, что мечтал работать с такой группой, — сказал он, — но ничего не попишешь, лучше не нашел.

Он посмотрел на четверых мужчин, сидящих вокруг стола. За последние тридцать шесть часов никто из них не сомкнул глаз. Стол, уставленный пустыми кружками из-под кофе, говорил о том, что по-другому они не могли оставаться в состоянии бодрствования. Яркий свет уже не помогал.

К своей обычной команде в составе Майера, Крайчека и Зайлера фон Даникен добавил Клауса Харденберга, следователя из отдела финансовых преступлений. Через несколько минут обмена шутками они, несмотря на малочисленность состава, решили называть себя оперативно-тактической группой: так легче объяснить продолжительное отсутствие женам, особенно если задание не подлежит разглашению.

Фон Даникен не стал докучать им грубой лестью, что они — лучшие люди его отдела.

— Начнем с вопросов, — сказал он, усаживаясь в кресло. — Что вас смущает? Прошу.

Вопросы посыпались незамедлительно и в большом количестве. Кто, по его мнению, убил Ламмерса? Какова связь между ним и Блитцем-Китабом? Может, стоит передать имя Китаба — учитывая, что он иранский офицер, — всем дружественным спецслужбам для выяснения дополнительной информации? Существуют ли доказательства, кроме признания террориста, что Валид Гассан, Блитц-Китаб и Ламмерс связаны между собой? Чем занимался Гассан во время своего пребывания в Швейцарии месяц назад? Какой аэропорт является наиболее уязвимым? И что известно об этом американце Рэнсоме? В какую схему вписывается он? Как реагировать на убийство двух полицейских в Ландкварте? Была ли у Рэнсома возможность убить Ламмерса в тот же день, когда погибла его жена?

И наконец, вопрос, который, так или иначе, задавал каждый из присутствующих: что означает страусиная тактика Марти?

Ни на один из этих вопросов фон Даникен ответить не мог, и его неведение наглядно выявляло роковой изъян в ходе расследования В сущности, они ничего не знали о заговорщиках и их замысле.

В конце концов все сошлись на том, что дел слишком много, а времени слишком мало.

Фон Даникен разделил фронт работ на четыре области — финансы, связи, собственно расследование и транспорт. Он возьмет на себя финансы. От его работы в качестве члена Комиссии по холокосту осталось множество знакомств и контактов, образовались у него и кое-какие связи в банковских кругах.

— Начнем с виллы «Принчипесса», — сказал он. — Это не лачуга сквоттеров в Гамбурге. Чтобы жить на вилле, необходимы внушительные суммы.

Значит, надо выяснить, кто арендовал дом, на какой срок и откуда приходили платежи. Таким образом, станет известно, где Блитц проводил свои банковские операции. Из всех ветвей расследования именно эта потенциально могла принести ощутимые результаты. Если удастся выяснить, где он проводил финансовые операции, фон Даникен попробует отследить происхождение средств, переведенных на счет. И что более важно, можно узнать, куда потом переводились деньги. С одной стороны, обнаружится заказчик — организация или правительство, подписавшиеся под его авантюрами, а с другой — потянется ниточка к его товарищам-заговорщикам.

Клаус Харденберг возьмет на себя вторую часть вопроса — кредитные истории. Фон Даникен заявил, что ему нужны все расшифровки Блитца, Ламмерса и Рэнсома за последние двенадцать месяцев. Если отследить их расходы, то группа получит неоценимую информацию о их ежедневных действиях, и тогда можно будет составить карту их перемещений и местонахождений за последний год.

Проще разобраться будет с Ламмерсом. У него в бумажнике обнаружили пять кредитных карт, и его жена, чтобы ее не выслали из страны, охотно предоставляла всю необходимую информацию.

С Блитцем было все по-другому. В доме не нашли ни бумажника, ни документов. К счастью, под столом в его кабинете подобрали одну страницу из распечатки декабрьского отчета по принадлежавшей ему кредитной карточке «Еврокард». Теперь можно выйти на его кредитную историю, банковские платежи и национальный идентификационный номер.

По Рэнсому у группы пока ничего не было. Иммиграционный контроль только что вышел на кое-какие подробности. Сейчас паспортные данные и номер страховки Рэнсома проходят через Интерпол и передаются в информационную базу ФБР по национальным преступлениям.

Курт Майер возьмет на себя связи. Он начал отрабатывать их сразу по возвращении из Асконы.

— «Суисском» готовит список всех звонков, сделанных из дома Блитца за последние шесть месяцев, — доложил он. — Мы располагаем подобной информацией и по Ламмерсу. Для начала сравним оба списка и выясним, есть ли у них общие знакомые. Затем вернемся к каждому списку по отдельности и просмотрим все входящие и исходящие звонки по этим номерам. Первый отчет будет готов к семи утра.

— Хорошо, — сказал фон Даникен. Пять лет назад он сыграл важную роль в продвижении закона, согласно которому телекоммуникационные компании обязаны в течение шести месяцев хранить информацию по всем звонкам любого зарегистрированного абонента. — Когда проработаете оба списка, выделите все номера сотовых телефонов и посмотрите, не встречаются ли одинаковые имена. Если используется SIM-карта, проследите номер до пункта продажи.

— Уверен, одинаковые имена обязательно найдутся, — сказал Майер. — Вопрос лишь в том, насколько осторожно они себя вели. Но ошибаются все.

— Остается только молиться, чтобы они не оказались абонентами иностранных телекомов, — заметил фон Даникен.

Крайчек закатил глаза:

— И только не немцев.

Никто так свирепо не защищал частную жизнь своих граждан, как Федеративная Республика Германия.

Отработка финансов и связей должна вестись в тесной кооперации. Как только начнут поступать ответы на вопросы фон Даникена о финансах подозреваемых, все соответствующие телефонные номера будут передаваться Майеру. Каждое совпадение занесут в специальную программу, которая составит «паутину отношений», точно иллюстрирующую социально-экономическую сторону жизни Блитца и Ламмерса.

Фон Даникен схватил чашку эспрессо — два сахара, один лимон — и в два глотка осушил ее. Было десять вечера, и он не спал уже сорок восемь часов. Но его усталость переросла в тихий оптимизм: поначалу все кажется возможным.

Он посмотрел на пустую кофейную чашку: а может, этому способствовал и кофеин.

Чтобы привлечь внимание своих товарищей, он постучал рукой по столу.

— Господин Крайчек завтра посетит наших агентов в Женеве, Базеле и Цюрихе, так?

— В первую очередь.

За последние три года Служба анализа и профилактики обзавелась агентами в самых главных мечетях страны. Большую часть из них составляли добровольцы-мусульмане, которых возмущало, что фундаменталисты постепенно монополизируют их религию. На других, более упорных, пришлось надавить, пригрозив депортацией на родину. Агенты поставляли особо важную разведывательную информацию о контрабанде гранатометов РПГ и автоматов АК-47, о сети «Хавала» — системе нелегального перевода денег, об агентах алжирской террористической организации, ячейки которой действовали на территории Франции, Швейцарии и Северной Италии.

— Упор на всех, с кем Гассан встречался во время своего последнего транзита через Женеву, — сказал фон Даникен. — Контакты, места, где он бывал, и вообще любые зацепки.

Все это Крайчек энергично записывал в блокнот.

Фон Даникен повернулся к следующему:

— А теперь господин Харденберг…

Харденберг попытался улыбнуться, но по его выражению лица можно было подумать, что у него начались почечные колики. Толстый, среднего возраста человек с пухлым лицом, с лысой, как кубик льда, головой. Робкие карие глаза спрятались за большими очками в черепаховой оправе. Но этот человек был, без сомнения, самым норовистым, самым настойчивым следователем из всех, с кем фон Даникену доводилось работать. Кличка у него была Ротвейлер.

— Вам предстоит отыскать микроавтобус «фольксваген», на котором Гассан доставил пластид в Лейпциг. По моим данным, он также используется для транспортировки дрона. Найдите микроавтобус — и мы найдем людей.

За этой краткой инструкцией стояла гигантская по своим масштабам задача. Харденберг прочистил горло и кивнул. Не говоря ни слова, он встал и вышел из комнаты. Никто ни на минуту не усомнился, что он поехал домой. Все частные и государственные компании по аренде и продаже автомобилей были уже закрыты, поэтому Харденберг будет сидеть у себя дома за письменным столом и вырабатывать план, как лучше начать атаку завтра поутру, когда они откроются.

Последним получил инструктаж Макс Зайлер. Его задание было двойным. Во-первых, используя паспорта Ламмерса как отправную точку, он должен изучить все пограничные штампы и восстановить маршруты и последовательность поездок Ламмерса. Кроме того, запросив у всех крупнейших авиакомпаний списки пассажиров за последний год, предстояло проверить наличие в них фамилий Ламмерса, Блитца и Рэнсома и всех их известных псевдонимов. Вполне возможно, что результаты, обнаруженные Зайлером, не приведут к дрону, но они могут помочь установить заказчиков предполагаемого теракта.

Фон Даникен встал из-за стола:

— За работу.

 

41

Гоппенштайн — маленький городок, уютно расположившийся в центре долины Лотш. Высота над уровнем моря — полторы тысячи метров, население — три тысячи человек. Ничего примечательного — ни исторических памятников, ни особенных природных красот. Если он и известен кому-либо, то лишь как окончание железнодорожного туннеля длиной двенадцать с половиной километров, который проходит через Лотшберг и связывает Бернский кантон, то есть север Швейцарии, с кантоном Вале на юге страны.

Построенный в 1911 году, сейчас этот туннель являет собой настоящий пережиток прошлого — единовременно по нему может пройти только один поезд. Ни спасательного, ни «каркасного» туннеля, что является обычным делом в современном строительстве, у этого ветерана нет. Лишь на километр с одного и другого конца он достаточно широк, чтобы разместить две линии путей. И тем не менее этот «пережиток» все еще незаменим: каждый день поезда перевозят по нему более двух тысяч легковых автомобилей, грузовиков и мотоциклов.

Заплатив двадцать шесть франков, Призрак заехал в зону ожидания. Размеченные на асфальте полосы были пронумерованы от единицы до шести. Первые две плотно заполнили легковушки и фуры. Человек в оранжевом флюоресцентном жилете указал ему на полосу номер три.

Поезд стоял за парковочной площадкой. Вместо пассажирских вагонов — платформы со стальными навесами для защиты техники, чтобы на нее ничего не падало с потолка туннеля. Цепь платформ тянулась вдоль станции, исчезая в темноте. Она напоминала огромную ржавую змею, высунувшую голову из пещеры.

Призрак посмотрел на часы. До отправления оставалось девять минут.

В зеркало заднего вида он увидел, как автомобиль Рэнсома заехал в зону ожидания, на полосу через три машины от него. Призрак хлопнул ладонью по рулю: все по плану!

Открыв бардачок, он вытащил пистолет и, присоединив глушитель, положил его на пассажирское сиденье. Затем снял с шеи капсулу и медленно, проникновенно прочел молитву. Одну за другой он опустил пули в яд. Уверенный, что душа жертвы не сможет преследовать его в этом бренном мире, Призрак зарядил пистолет.

Он выжидал.

Зажегся зеленый свет, и тут же заработали двигатели, включились задние фары. Транспортный кортеж начал грузиться на поезд. Полосы справа опустели. Машина перед ним дернулась вперед. Джонатан сначала заехал на небольшой пандус, затем на узкий перрон и, проезжая машину за машиной, двигался к голове состава. С каждой стороны платформы был установлен невысокий барьер, над ним — защитный поручень, увешанный специальными знаками для водителей: во время движения рекомендовалось пользоваться ручным тормозом и категорически запрещалось покидать автомобиль. Фары освещали довольно небольшое пространство, и от этого возникало ощущение, что находишься где-то в глубине ружейного ствола. Джонатан остановил «мерседес» в начале платформы, в нескольких футах от машины впереди. Водители стали заглушать двигатели, свет внутри туннеля потускнел, и наступила темнота.

Спустя несколько минут поезд качнулся и тронулся с места, чуть подрагивая, будто проснувшийся зверь. Ритмичное постукивание колес стремительно набирало темп. Горы сомкнулись, зажав пути в плотное кольцо. Тишина надвигающегося туннеля была безупречна. От перемены давления заложило уши. Едва погрузившись в кромешную тьму, поезд отчаянно рванул вперед.

Глаза Джонатана были открыты, но он ничего не видел вокруг. Через какое-то время в темноте возникло лицо Эммы. «Иди за мной», — велела она, и ее голос эхом разнесся внутри его. Голова упала на грудь, он вздрогнул и, проснувшись, посмотрел на часы. Если верить тритиевым стрелкам, он задремал не больше чем на пять минут. Джонатан выпрямился и включил верхний свет.

Он достал из портфеля документы по «ЦИВу» — «Цуг индустриверк». Сначала перечитал меморандум Хоффмана о проекте «Тор», адресованный Эве Крюгер: «…завершить к 13 февраля». Что-то в этой дате не давало ему покоя. Тринадцатое наступит через четыре дня. И тут его осенило: Эмма должна была ехать на два дня в Копенгаген на региональную конференцию организации «Врачи без границ». Впервые он рассматривал ее действия через призму превратных догадок и подозрений. Действительно ли она собиралась в Данию? Или планировала что-то другое? Что-то, спланированное Блитцем, или Хоффманом, или другим неизвестным типом из ее другой жизни?

Он внимательно разглядывал глянцевую брошюру компании. На фотографии с внутренней стороны обложки красовалось чопорное трехэтажное административное здание с пристроенными к нему заводскими корпусами. Джонатан быстро пролистал фотографии серебристых станков внушительных размеров, а также сотрудников в весьма убедительных сценах трудовых будней.

«Промышленное предприятие „Цуг индустриверк“ основано Вернером Штуцем в 1911 году как компания, специализирующаяся на производстве ружейных стволов,

— читал он краткую справку по истории фирмы. —

К началу 1930-х годов г-н Штуц расширил ассортимент, включив в него легкое и тяжелое вооружение, и осуществил первый массовый выпуск стальных авиационных крыльев».

«Аккурат вовремя, — подумал Джонатан. — В то время половина мира стремилась вооружиться до зубов». История успеха, которая повторялась в течение кровавого двадцатого века бессчетное количество раз. И пока все указывало на то, что так будет продолжаться и в двадцать первом.

Он открыл последнюю страницу и внимательно просмотрел цифры: объем продаж — 55 миллионов, прибыль — 6 миллионов, служащих — 478. Цифры для этих людей были несоизмеримо важнее слов. Деньги, они настоящие. Солидные. Деньги не врут.

Чем дальше Джонатан читал, тем злее становился. Сомнений в том, что «ЦИВ» — реально существующая компания, не осталось. Тогда каким образом женщина, которой на самом деле не существовало, могла стать служащей этой компании?..

В окно постучали чем-то твердым.

От неожиданности Джонатан подпрыгнул на сиденье и повернулся на звук.

Все, что ему было нужно сейчас, так это какая-нибудь тряпка. Он не ожидал, что темнота так усложнит дело. Вспышку глушителя могут заметить в соседних машинах. Порывшись в чемоданчике, он вытащил черную футболку, оторвал полоску ткани и обернул ее вокруг глушителя. И наконец, перед выходом из машины закрепил пакет, в который упадут отработанные гильзы.

Он осторожно открыл дверцу и выскользнул на платформу — машину от защитных поручней отделяла драгоценная узкая полоска пространства. Воздух в туннеле был липким и холодным. Мимо на расстоянии меньше вытянутой руки проносились каменные стены. Взглядом он отыскал автомобиль Рэнсома: их разделяло три машины, в салонах которых не горел свет, — вероятно, водители отдыхали. И только Рэнсом был виден как на ладони: он читал какие-то бумаги.

Призрак, согнувшись, направился к своей жертве, минуя одну машину за другой, затем остановился и посмотрел на часы. С тех пор как поезд вошел в туннель, прошло девять минут. По словам кассира, полное время перегона составит четверть часа. Его взгляд впился в Рэнсома. Свет в салоне, конечно, мешает. Если тело обнаружат раньше, чем поезд прибудет в Кандерштег, не исключено, что кто-нибудь вызовет полицию, — сотовая связь работала в туннеле исправно.

Он присел на корточки.

Прошла минута. Другая. Наконец Призрак продолжил свой путь.

Незаметно обогнув багажник последнего на платформе автомобиля, он перебрался на другую платформу, где в самом начале стоял «мерседес». Здесь защитных поручней не было, и Призраку пришлось действовать очень осторожно, чтобы не оступиться. Сделав шаг вперед, он протянул руку и оперся на крыло «мерседеса», затем медленно подтянулся к водительской двери. Наконец, опустив предохранитель, он выпрямился и постучал пистолетом в стекло.

Джонатан Рэнсом смотрел прямо на него.

Призрак нажал на спусковой крючок.

Джонатан не отводил взгляда от окна. Что-то там было — какая-то тень, силуэт. Он пригляделся, и его глаза стали от ужаса круглыми: прямо в лоб ему был направлен пистолет.

Вспышка пламени, вырвавшегося в ту же секунду из ствола, ослепила его.

Он вздрогнул и отвернулся. Последовавший за вспышкой звук напоминал скрежет песка под ногами. И он повторился снова и снова. Джонатан смотрел, как стрелы огня размазываются о стекло. Оно прогнулось внутрь, и в тех местах, где в него попадали пули, разошлись трещины в форме звезд, но стекло уцелело.

Стекло оказалось пуленепробиваемым.

У него не было времени на раздумья. Дверь приоткрылась, и в образовавшуюся щель просунулась рука. Джонатан видел только пистолет, нацеленный ему в лицо. Инстинктивно он вжался в кресло и, схватив руку с оружием за запястье, вывернул ее вверх. Очередной выстрел пробил крышу. Крепко сжимая двумя руками запястье противника, он вывернул его вниз и бросил взгляд на дверцу. Там он мельком увидел лицо: глаза прикрыты, никаких эмоций, только ледяная сосредоточенность.

В этот момент поезд вошел в широкую часть туннеля. Стена справа будто исчезла: Джонатану казалось, что он смотрит в бездну. Впереди замаячил тусклый свет. Кандерштег.

Убийца выдернул руку, и Джонатан, захлопнув, заблокировал дверь. Тень растаяла в темноте. Джонатан завел двигатель. И что дальше? Он же не может ехать ни вперед, ни назад. Но сидеть и ждать, пока его застрелят, тоже глупо. Он надавил на кнопку клаксона, включил ближний и дальний свет, окутавший стоящие впереди машины голубовато-бриллиантовым свечением. Он только сейчас заметил, что между платформами нет поручней безопасности, лишь жесткая двухметровая цепь.

В эту секунду поезд вынырнул из туннеля. Рельсы повернули налево, вытягиваясь вдоль перрона. Джонатан нажал на газ. Мощный двигатель с ревом бросил «мерседес» вперед, машина разорвала цепь и опустилась на перрон. Ветровое стекло тут же залепил мокрый снег. В поисках переключателя дворников Джонатан вплотную наклонился к стеклу. Перед ним маячило что-то широкое и темное. Наконец он нашел нужный рычаг и расчистил обзор. Впереди, в каких-то десяти метрах, стоял газетный киоск. Вывернув руль, Джонатан проскочил в считаных сантиметрах от него.

Он проехал до конца перрона, потом через парковку и остановился только на красный сигнал светофора на шоссе. Позади послышались скрип и скрежет железных колес тормозящего поезда. Ни одна машина еще не покинула состав. Перед Джонатаном зажегся зеленый.

Выехав на шоссе, он минут десять мчался на предельной скорости, затем на ближайшем съезде свернул на одну из второстепенных дорог, чтобы как можно дальше уехать в сторону от основной трассы. Убедившись, что его никто не преследует, он съехал на обочину, заглушил двигатель и посмотрел на себя в зеркало заднего вида. На него глядели глаза беглеца. Он дышал часто и тяжело, голова кружилась, к горлу подступала тошнота.

В него стреляли уже не первый раз. Ему вообще везло на пули как утопленнику. Однажды в Либерии их полевой госпиталь оказался на ничьей земле между двумя воюющими кланами, и ему пришлось под двойным обстрелом оперировать гангренозную рану от мачете — делать ампутацию. Он помнил все, будто прошло не семь лет, а несколько минут: он держит пилу, в беленые цементные стены врезаются пули, снаружи доносятся уже привычные вой и плач. Тогда ему особенно запомнился один голос: «Cachez-vous vite. Ils vont nous tous tuer». Прячьтесь скорей. Они всех нас убьют. Но никто в операционной не покинул своего места. Даже когда одна из пуль попала прямо в капельницу.

Джонатан осмотрел стекло со стороны водителя. Никаких особенных следов. Никаких дыр. Лишь три небольшие трещины-звезды. Он провел пальцами по поверхности. Даже вмятин нет. «Удивительно, — думал он, — стекло выдерживает пули, выпущенные в упор». Наконец он догадался, что это вовсе и не стекло, а особый вид пластика. Но что бы это ни было, оно ему нравилось. Оно ему чертовски нравилось. В поисках пули он просунул палец в дыру в обшивке, но ничего не нашел.

Мысли роились в голове, он откинулся на сиденье. Где-то там позади он переступил черту. То ли когда бежал от полиции в Ландкварте, то ли когда решил выследить Готфрида Блитца. Не важно. В любом случае, теперь он уже не убитый горем муж, который по крупицам собирает сведения о двойной жизни жены. О ее секретной деятельности. Теперь он сам стал частью этого… чем бы оно там ни было.

Не обращая внимания на дождь, Джонатан вышел из машины и осмотрел «мерседес» снаружи. Небольшая вмятина и царапина на правом переднем крыле, а в остальном — полный порядок.

«Настоящий танк», — подумал он, вдруг почувствовав неуместную гордость.

Он запрыгнул в машину, включил печку и задумался о человеке, который напал на него. Почему-то Джонатан не сомневался, что это убийца Блитца. Наверное, он все время следил за ним, выжидая удобного случая. Но почему он так долго ждал? И в горах, и в городе Джонатан был особенно уязвим. Но этот вопрос пока оставался без ответа.

Наверняка можно было сказать только одно: убийца не ожидал, что машина окажется бронированной.

Усек, парень? Танк — не жестянка!

Джонатан дотронулся до образка святого Христофора, покровителя путешественников. Ему даже захотелось поцеловать его, но через несколько секунд нахлынувший страх вытеснил это намерение. В затылок ему дышит убийца, и он неумолимо приближается, словно однорукий монстр из страшилки о призраках.

Джонатан поехал дальше. Трижды меняя направление, он объездными дорогами выбрался обратно на шоссе и помчался на север в сторону Берна. Время от времени его обгоняли другие машины. Но ничто не вызывало беспокойства.

Горы остались позади, на горизонте разлился тусклый оранжевый свет. Огни большого города.

Бронированный автомобиль, сто тысяч франков и кашемировый свитер… Для кого все это?

 

42

В Иерусалиме — полночь.

Жара, будто горячая простыня, накрыла древний город. Неожиданный подъем температуры гнал людей из домов на улицы. Над мощеными переулками разносились голоса. Нетерпеливо сигналили водители. На улицах вовсю бурлила жизнь. Кипучая энергия — это, собственно, и есть настоящий Израиль.

В резиденции премьер-министра на улице Бальфур за длинным столом сидели четверо мужчин. Четыре на пять метров — совсем небольшое помещение для чиновника такого уровня. Несмотря на то что кабинет недавно отремонтировали, от него все равно пахло плесенью и старостью.

Иранцы перешли Рубикон: сейчас они не только располагали средствами для обогащения урана, но и обладали уже ста килограммами «урана для бомбы». И для Израиля речь теперь шла не о захвате, а о самообороне.

Цви Хирш стоял у карты Ирана. От яркого света его кожа выглядела чуть зеленоватой, что, как никогда, делало его похожим на ящерицу. Тридцать черно-желтых значков на карте обозначали места, где располагаются предприятия по обогащению урана.

— У иранцев десять заводов, способных производить уран для военных целей, — сообщил он, держа в руке лазерную указку. — И еще четыре, на которых можно производить уран, пригодный для ядерных боеголовок. Самые производительные в этом отношении предприятия располагаются в Натанзе, Исфахане и Бушире. Сюда же, разумеется, относится и недавно обнаруженный завод в Чалусе. Если думать об эффективности первого удара, то для начала мы должны их все уничтожить.

— Четырех недостаточно, — произнес тихий голос.

— Прости, Денни, говори, пожалуйста, громче, — сказал Хирш.

— Четырех недостаточно, — повторил, поднимаясь со своего места, генерал Денни Ганц, начальник штаба ВВС и вновь созданного управления по Ирану, занимающегося разработкой и проведением операций, включая и нападение на фундаменталистскую Исламскую Республику. Крепкий, энергичный человек с ястребиным носом и карими глазами. Годы сражений и вооруженных конфликтов прорезали у него на лбу и вокруг глаз глубокие морщины. Он подошел к карте. — Если мы хотим задушить иранские ядерные программы, необходимо уничтожить как минимум двадцать предприятий, в том числе и завод в Чалусе. Задача непростая: цели разбросаны по всей стране, и к тому же речь идет не об одиночных зданиях. Обогатительный завод — это массивный комплекс. Возьмем, к примеру, Натанз — в самом центре страны. — Ганц так громко хлопнул по карте, что все буквально подскочили. — Этот комбинат занимает территорию более десяти квадратных километров. Десятки зданий, заводов и складов. Но площадь — это еще полбеды. Большая часть предприятия располагается на глубине семь-восемь метров под слоем бетона особой прочности.

— Но вы в принципе можете это сделать? — спросил премьер-министр.

Ганц с трудом скрыл презрение. Не так давно премьер-министр яростно защищал миролюбивую политику и призывал остановить создание новых поселений на западном берегу Иордана. С точки зрения генерала, премьер-министр был ренегатом, а это означало почти то же самое, что предатель. Хотя, с другой стороны, такого мнения он придерживался о большей части политиков.

— Прежде чем говорить об уничтожении, надо подумать, как туда попасть, — продолжил он. — От наших самых южных аэродромов — восемьсот миль до Натанза и тысяча до Чалуса. Чтобы добраться до этих объектов, надо пролететь над Иорданией, Саудовской Аравией или Ираком. На первые две страны, скорее всего, мы не можем рассчитывать: вряд ли они разрешат вторгнуться в их воздушное пространство… Значит, остается Ирак.

Ожидая ответа, Ганц посмотрел на премьер-министра.

— Хорошо. Когда будет подходящий момент, я поговорю с американцами, — сказал тот.

— Это надо было сделать еще вчера, — негромко заметил Цви Хирш.

Премьер-министр проигнорировал его ироничное высказывание и задал Ганцу следующий вопрос:

— А как насчет наших самолетов? Им под силу такое задание?

— Наши «F-151» вернуться смогут, совсем другое дело — «F-16», — ответил Ганц. — Им требуется дозаправка. ВВС у иранцев слабые, зато у них есть радары. В последние годы они закупили довольно много ракетных систем российского производства типа земля-воздух. В Натанзе, например, ракетные системы расположены на северной, восточной и южной стороне обогатительного комплекса. Мы можем понести большие потери.

— Насколько большие? — спросил Цви Хирш.

— Процентов сорок.

Ганц скрестил руки на груди, по кабинету прокатилась волна негодования. Он хотел, чтобы все присутствующие отдавали себе отчет, какую цену придется заплатить.

— Господи! — вырвалось у премьер-министра.

— Трудно уворачиваться от ракет, когда летишь бомбить их, — произнес Ганц.

— А упреждающий удар для подавления их ПВО? — спросил Хирш.

— Мало самолетов. — Ганц откашлялся и продолжил: — Если мы хотим уничтожить цели, необходимо наносить повторные удары. Прямо им на головы. Мне нужны точные координаты производственных предприятий. Я знаю, о чем вы думаете: мы уже проделывали такое раньше, сможем сделать и еще раз. Извините, джентльмены, но повторить «Оперу» не получится.

Ганц имел в виду операцию «Опера» — внезапный воздушный удар, обрушенный 7 июня 1981 года на «Осирак» — ядерный реактор под Багдадом. Тогда пятнадцать израильских самолетов вылетели с военно-воздушной базы Этцион, пролетели над Иорданией и Саудовской Аравией и уничтожили новейший ядерный реактор Саддама Хусейна. Все вернулись домой. Благодаря помощи американского посредника, расположившего передатчики вдоль всего маршрута, израильским самолетам удалось пролететь не замеченными радарами Иордании и Саудовской Аравии. Тот же посредник находился на месте, координируя их действия.

— И последнее, — продолжал генерал. — Комплектация. Даже если нам удастся одновременно поднять в воздух двадцать самолетов — по одному на цель — и хотя бы двенадцать из них преодолеют воздушную оборону противника, чем эффективнее нанести удар? Лучшее из того, что мы можем предложить, — «Пэйвуэй-III» — бомба, предназначенная для уничтожения подземных целей. Боеголовка, начиненная двумя тысячами фунтов взрывчатки, может пробить трехметровый слой бетона. Прямо скажем, задача чертовски трудная, но что если заводы расположены на глубине семь-восемь метров? Или пятнадцать-шестнадцать? Или даже тридцать? Что тогда? От наших снарядов у них только пыль с потолка осыплется — и все.

— Есть оружие и посильнее, — осторожно заметил Хирш, метнув взгляд на премьер-министра. — С большей взрывной силой.

— «Пэйвуэй-N» с боеголовкой «В-61», — подтвердил Ганц. — Бомба против подземных целей с ядерной боеголовкой мощностью несколько килотонн. Одна десятая той, что сбросили на Хиросиму. В прошлом году американцы провели ее испытание: пробиваемость тридцать метров. Воронка где-то четыреста пятьдесят метров в окружности.

— Вполне достаточно, чтобы уничтожить завод, — осторожно добавил Хирш. — В конце концов, мы не варвары.

Все взгляды устремились на премьер-министра — пожилого человека, лет семидесяти, переживавшего осень своей бурной политической карьеры, за которую он заработал репутацию переговорщика: враги сомневались в его принципиальности, друзья называли его оппортунистом.

Премьер-министр раздраженно тряхнул головой:

— Мы всегда стояли на принципиальной позиции — не допустить, чтобы иранцы могли самостоятельно производить уран, пригодный для использования в военных целях. К сожалению, они переступили черту, и назад дороги нет. Я еще не принял окончательного решения в отношении удара. Прежде всего я несу ответственность за благополучие людей. Но и рисковать, оставляя без внимания то, что может спровоцировать ядерную атаку нашей территории, я тоже не могу. Жаль, что мы плохо знаем их потенциальные возможности.

— Вы кое-что забываете, — вмешался Хирш. — Мы знаем об их возможностях: у них есть ядерная бомба, и они планируют ее сбросить.

Премьер-министр откинулся на спинку кресла и прикрыл лицо рукой. Наконец он громко выдохнул и встал.

— Однажды в нашей истории мы уже подарили врагу преимущество, когда он воспользовался нашими сомнениями. Повторить эту ошибку во второй раз мы не вправе. У вас есть двадцать четыре часа на разработку плана операции. Я свяжусь с американцами — посмотрим, что удастся сделать, чтобы получить разрешение на использование иракского воздушного пространства. — Он посмотрел на Ганца. — А в остальном, да поможет мне Бог.

Один за другим присутствующие медленно поднимались из-за стола. Цви Хирш зааплодировал первый. Остальные присоединились к нему. Затем со словами «Да здравствует Израиль!» они по очереди пожали руку премьер-министру.

 

43

Фон Даникен и дома не мог уснуть. Лежа в постели, он смотрел в потолок и слушал привычные звуки ночи, отбивающей уходящие часы. В полночь он услышал, как выключился обогреватель. Старый деревянный дом дрожал, с жалобным постаныванием отдавая улице через щели накопленное тепло. В два часа по мосту Румвег прошел ночной товарняк. От дома до железной дороги пять километров, но воздух был таким неподвижным, что при желании можно было бы сосчитать, сколько в составе вагонов.

Дрон.

Он понял, что это дело станет в его карьере определяющим. Подобное редко происходит в маленькой, уютной Швейцарии, и мысль о причастности к событиям такого масштаба наполняла его гордостью. Фон Даникен представил летящий в небе беспилотный самолет с гондолой, полной пластиковой взрывчатки. Где его цель? Террорист Гассан сказал, что Китаб хочет сбить самолет, но сейчас, в кромешной тьме, лежа на постели, фон Даникен видел и десятки других возможностей: от плотины в Альпах до атомной электростанции в Госгене. Такой дрон мог пролететь где угодно.

В его воображении белый беспилотный самолет увеличился в размерах и изменил форму, превратившись из дрона, начиненного двадцатью килограммами пластида, в самолет авиакомпании «Алиталия» с сорока пассажирами и шестью членами экипажа на борту, следующий рейсом Милан — Цюрих. Среди пассажиров — его жена, его нерожденный ребенок и его трехлетняя дочь. Во сне он знал, что спит, но это ничего не меняло. С ужасом он видел, как самолет, прорезав облака, выпускает из фюзеляжа шасси. Стоял не февраль, а ноябрь. Ночь, очень похожая на сегодняшнюю. Заморозки. Гололед. Туман.

Фон Даникену снилось, что он стоит в кабине пилота, отчитывая капитана, который не имел права лететь в таких условиях. Однако капитана больше интересовал разговор со стюардессой, а именно ее телефонный номер, чем показания неисправного альтиметра: на самом деле самолет летел на триста метров ниже, чем нужно.

А потом с беспощадной ясностью, как это бывает во сне, он увидел жену и дочь — они сидели в хвосте самолета, который несся прямо на гору. Как всегда, он сел рядом с ними и с нежностью прикрыл им рукой глаза, отправив в глубокий, безболезненный сон. Он был уверен, что маленькая София прильнула к маминому плечу.

14 ноября 1990 года в 19 часов 11 минут 18 секунд рейс 404 авиакомпании «Алиталия» врезался в гору Штадельберг на высоте четыреста метров над уровнем моря всего в пятнадцати километрах от аэропорта Цюриха. Скорость в момент столкновения составляла четыреста узлов. Согласно отчету комиссии, расследовавшей катастрофу, после сигнала об угрозе столкновения с горой у пилота было целых десять секунд, за которые можно было бы принять правильное решение.

Фон Даникен подскочил на кровати, успев проснуться, до того как произошел взрыв.

«Нет, только не это», — сказал он себе, дыша часто и загнанно.

Пока это зависит от него, больше ни один самолет не разобьется.

Он этого не допустит.

 

44

В шестидесяти километрах к югу, в горной деревушке Кандерштег, в окнах маленького гостиничного номера горел свет. Там перед зеркалом, весь дрожа, стоял обнаженный, спортивного телосложения худощавый мужчина. Выглядел он довольно неправдоподобно: кровавые мазки ярко выделялись на мертвенно-бледной коже. Черные глаза лихорадочно блестели на дне впалых глазниц. Пряди жидких волос приклеились к мокрому лбу.

Призрак умирал.

Его убивал яд.

Одна из его пуль, отлетев от пуленепробиваемого стекла, вошла в живот чуть выше печени. Рана была величиной не больше семечка подсолнуха, но кожа вокруг нее уже окрасилась в нездоровый, желтовато-коричневый цвет, как у синяка недельной давности. С каждым ударом сердца по его плоскому безволосому животу сползал ручеек крови. Он чувствовал груз, который тянул его к земле. Отрикошетив, пуля пробила бронежилет. Небольшая резаная ранка, в которую попало всего лишь несколько микрограммов яда. В противном случае он был бы уже мертв.

Тело его сотрясалось от приступов сильной дрожи. Он закрыл глаза, желая, чтобы все прошло как можно скорее. Дышать стало трудно, взгляд затуманился. Пальцы дергались, словно их все время покалывали иголки. Где-то на задворках своего сознания он уже заглянул в бездну. Там он видел тени — корчащиеся в муках существа. И лица он тоже видел. Его жертвы выкрикивали его имя. Они там его заждались.

Он очнулся и открыл глаза. «Не сейчас, — сказал он себе. — Я еще не готов к переходу».

Приготовив нож и пропитанную спиртом марлевую салфетку, он нащупал пулю и приставил к этому месту лезвие; волевым усилием на мгновение унял дрожь и, сделав резким движением разрез, вытащил пулю, затем приложил салфетку. Спирт обжег словно огнем.

Призрак сел на кровать и заставил себя выпить чаю. Он оставался в постели три часа, не прекращая свою борьбу с ядом. Наконец судорожная дрожь прошла, дыхание пришло в норму. Это сражение он выиграл. Он будет жить, но победа отняла все силы — и душевные, и физические.

Но даже в таком состоянии он не мог позволить себе уснуть. Смыв под душем кровь и обсохнув, он установил на подоконнике свой алтарь, состоявший из веточек смоковницы, горсти земли с фермы, где он жил с родителями, и нескольких капель воды из святого истока реки Гуарано. Он молился Анау, богу подземного мира, и Какочу, Создателю, и просил, чтобы ему позволили найти и убить человека, избежавшего сегодня своей смерти. Закончив, он окропил водой изножье кровати для защиты от злых духов.

И только тогда Призрак заполз на постель.

Во сне голос предупредил его, что никогда он больше не увидит свой дом и что не он убьет американца, а Рэнсом убьет его. Голос умолял его начать свою собственную жизнь прямо сейчас. Это Анау соблазнял его миром теней. Призрак смеялся во сне, показывая Анау, что не обращает на него никакого внимания.

На рассвете он проснулся с одним-единственным желанием.

Убить Рэнсома.

 

45

К десяти часам утра оперативная группа открыла счет своим победам.

Фон Даникен выяснил, что Блитц вел финансовые дела через «Банко популаре делла Тичино». В течение часа ему выдали копии всех операций со счетами — депозиты, снятия, выплаты, переводы со счета и на счет. Также он узнал, что вилла «Принчипесса» была не арендована, как предполагалось вначале, а куплена два года назад за три миллиона франков призрачным инвестиционным фондом, зарегистрированным на Кюрасао. Все документы оформлены через доверенное лицо в Лихтенштейне. Фон Даникен отправил пару человек в Вадуц, столицу этого крохотного горного княжества, для беседы с агентами, проводившими сделку.

Майер тоже прибыл с уловом в виде списка из двенадцати номеров, на которые регулярно звонили оба — и Блитц, и Ламмерс. Несколько номеров принадлежали концернам, с которыми вела дела «Роботика». В сознании фон Даникена снова вспыхнуло слово «дрон». Компаниям выслали судебные повестки, чтобы заставить их выдать имена абонентов. Другие номера принадлежали иностранным телекомам, предоставляющим услуги мобильной связи. Необходимо будет связаться с консульствами Франции, Испании и Голландии (к счастью, не Германии), чтобы те посодействовали получить доступ к записям.

Крайчек еще не вернулся из Цюриха, где он встречался с информаторами, и о результатах пока не доложил.

Только у Харденберга вид был расстроенный. В поисках микроавтобуса он продвинулся только до списка из восемнадцати тысяч шестисот пятидесяти четырех владельцев микроавтобусов «фольксваген» на территории Швейцарии. Сейчас он ждал ответа от компании по аренде автомобилей и полиции кантона об украденных машинах, подпадающих под описание.

— А ИСВБ? — спросил фон Даникен, присаживаясь на край стола.

— Я послал запрос: белый микроавтобус «фольксваген» со швейцарскими номерами. Посмотрим, что ответят.

— Для начала сосредоточьтесь на Германии.

— Уже. Первым в моем списке идет Лейпциг, затем все немецкие города в радиусе пятидесяти километров от границы. Может, что-то и получится.

Занесение в каталог документов и поддержание базы данных по частным лицам, представляющим интерес для правительства, составляют только одну часть системы ИСВБ. Другая получает информацию с сотен тысяч камер наблюдения, расположенных по всей Европе. Ежеминутно эти камеры делают моментальные снимки машин и людей, которые, ни о чем не подозревая, попадают в поле зрения их объективов. Номера всех сфотографированных автомобилей автоматически заносятся в базу данных, к которой имеют доступ разведслужбы более тридцати стран. Что-то вроде «криминального Интернета». В каждой стране номера из этой базы данных сверяются с номерами заявленных в угон или чем-то подозрительных транспортных средств. По всей Европе постоянно передаются сообщения вроде: «Машина, угнанная в Испании, замечена в Париже» или «Грузовик, проходящий по делу об ограблении ювелирного магазина в Ницце, видели в Риме». Вот такая полиция без полицейских, и результатом этой работы каждый год являются тысячи арестов.

Оборотная сторона этого процесса — ужасно медленный поиск. При таком количестве фотографий (миллионы в день) невозможно рассчитывать на результаты «в реальном времени».

— Ладно, продолжайте. Как только что-нибудь прояснится, дайте мне знать. Мой номер у вас есть.

Харденберг кивнул и вернулся к работе.

Довольный тем, что все так удачно началось, фон Даникен спустился в лифте на первый этаж и вышел из здания. Сев в машину, он направился к автобану, а там выехал на дорогу А1 в сторону Женевы. Если он хотел попасть к полудню в штаб-квартиру Всемирной организации здравоохранения, ему следовало поторопиться.

 

46

Гостиница «Россли» находилась через дорогу от заводских ворот «Цуг индустриверк» и являла собой старомодное семейное заведение с паркетным полом и бесчисленными оленьими рогами на обшитых сосновыми панелями стенах. В полдень в центральном обеденном зале было жарко, душно и многолюдно.

Джонатан шел между столами, замечая изобилие синих рабочих курток с названием компании, вышитым готическим шрифтом на левом нагрудном кармане. То же название — «ЦИВ» — и тем же шрифтом было написано и на пропусках, которые болтались на шее чуть ли не каждого посетителя. Определенно гостиница «Россли» составляла успешную конкуренцию заводскому кафетерию.

В баре было не так много народа. Посетители сидели за кружкой пива и ланчем. Увидев у стойки несколько свободных стульев, Джонатан забрался на один из них, рядом с бородатым мужчиной, чей огромный живот и испещренный венами нос выдавали пристрастие к алкоголю. Как и у других сотрудников компании, у него на шее на голубом шнурке висел белый пропуск. У Джонатана было тридцать минут, чтобы прибрать его к рукам.

Он принялся изучать меню, чувствуя, что мужчина его разглядывает. Телевизор в углу под потолком беззвучно показывал новости. Не смотреть на экран было почти невозможно. Джонатан заказал суп и пиво и стал дожидаться подходящего момента.

Он приехал в Цуг в одиннадцать утра, провел ночь на заднем сиденье своей машины на стоянке у автосалона «Мерседес-Бенц» в пригороде Берна. Первый отдых за тридцать шесть часов, и поэтому он проспал даже дольше, чем обычно, но, по крайней мере, новый день он встретил освеженным.

Утро Джонатан провел, нарезая круги вокруг завода — сначала на автомобиле, потом пешком. К его приезду подготовились. Хоффман серьезно отнесся к тому звонку. У входа в главное административное здание стояла малолитражка с логотипом международной охранной фирмы «Секьюритас». Такая же машина заняла наблюдательный пост чуть в стороне от проходной. Охранники в форме были не прочь посидеть в своих автомобилях, ничего не делая, лишь издали наблюдая за рабочими, которые стройными рядами шли на завод. Очень благоразумно и даже деликатно. Цель их присутствия читалась ясно: не устрашение, а уведомление.

«Странность в том, что слишком уж деликатно, — рассуждал Джонатан. — Если бы накануне убили моего друга, а я мог бы стоять в списке следующим, я бы весь штат этой охранной фирмы нанял, чтобы стояли на каждом углу, за каждым поворотом! И деликатничать не стал бы».

И вдруг он понял, в чем дело…

По-другому было нельзя.

«ЦИВ» — легальная компания. В бизнесе уже более ста лет. Доход — девяносто миллионов франков. Штат — пятьсот человек. Но Ханнес Хоффман, Готфрид Блитц и Эва Крюгер самозванцы: они не сотрудники настоящей компании. Они создали свою теневую компанию. Компанию в компании. В сговоре с кем-то из «верхов» они проникли в «ЦИВ», как клещи под кожу. Паразиты, которые питаются кровью своего хозяина.

Это прикрытие.

Чем же они занимаются? Почему именно «ЦИВ»?

Джонатану принесли суп. Бородач вежливо пожелал ему приятного аппетита. Джонатан поблагодарил его и сделал вид, что занят своей тарелкой: он не хотел чересчур проявлять интерес. Покончив с супом, он перехватил взгляд бородача.

— Простите, — сказал он с должным почтением, — вы не знаете, есть ли в компании вакансии?

Тот оценивающе окинул взглядом его костюм:

— Всегда кто-то требуется, но насчет дирекции понятия не имею.

— Похороны, — произнес Джонатан, словно принося извинения за свой костюм и галстук. — Я, вообще-то, механик по профессии. А вы?

— Инженер-электрик.

Бородач-то образованный. Инженеры-электрики вообще ребята башковитые, дифференциальные уравнения щелкают как семечки.

— Я думал, «ЦИВ» выпускает оружие.

— Давно это было. Теперь работаем на заказ.

— А можно поинтересоваться, над чем вы работаете сейчас?

— Над всевозможными датчиками. Используются в системах наведения.

— Для меня все равно звучит как что-то военное.

— Нет, это приборы для самолетов.

«А разве системы наведения не используются для ракет и снарядов?» Джонатан еле удержался от этого вопроса.

— А вы, случайно, не знаете женщину по имени Эва Крюгер?

— Из какого отдела?

— Скорее всего, продаж или маркетинга. Она точно не инженер. Это все, что я знаю. Рыжеволосая. Очень привлекательная.

Бородач покачал головой:

— Сожалею.

— Она работала с Ханнесом Хоффманом.

— Его я знаю. Новичок из Германии. Появился с новыми владельцами. У него в цехе свой проект. Говорят, что-то жутко современное. И сам он свое дело, похоже, знает. Малый с головой, но мы его редко видим. Если ваша подруга работает с ним, у нее большие связи. Это я вам точно говорю. Что же до меня, то в моем подчинении десяток идиотов. Мне хватает. Если эта ваша Крюгер в отделе продаж или маркетинга, то она сидит в главном здании. Ищите ее там.

Пришла официантка и поставила на стойку тарелку с венским шницелем и картофелем фри. Инженер заправил за воротник салфетку, заказал еще одно пиво и жадно набросился на еду.

Джонатан не сводил глаз с пропуска на груди у бородача. Он придумал, как его можно достать, только не был уверен, хватит ли у него смелости. Но тут он вспомнил убийцу, который прошлой ночью приставил пистолет к стеклу его машины. У такого в подобной ситуации не возникло бы угрызений совести.

Инженер отрезал очередной кусок телятины, наколол несколько ломтиков картошки, венчик брокколи и все это отправил в рот.

— Вы не присмотрите пару минут за моим местом? — обратился к нему Джонатан. Он и сам не ожидал, что сможет сказать эти слова так уверенно. — Мне надо проверить паркомат. Я тут недалеко припарковался, за углом. Сейчас вернусь.

— Конечно. — Инженер даже не взглянул на него.

На улице Джонатан, защищаясь от снега, поднял воротник и побежал в аптеку. Мигающий зеленый крест над дверью — стандартный знак. В Женеве, на пути от его дома до трамвайной остановки, было аптеки четыре, если не больше. Он вошел внутрь и направился прямо к прилавку. Без всякого смущения он показал свое удостоверение врача-международника и попросил десять капсул триазолама по пятьсот миллиграммов, больше известного как хальцион.

Хотя Джонатан и знал, что находится в международном розыске, он не считал, что сильно рискует. Во-первых, хальцион часто прописывают от бессонницы. Десять капсул вряд ли вызовут подозрение. Во-вторых, в отличие от Штатов, аптеки в Швейцарии независимые и, как правило, семейные предприятия — никакой общенациональной базы данных, отображающей рецепты, ни компьютерной системы, объединяющей аптеки, чтобы власти могли своевременно предупреждать фармацевтов, призывая их к повышенной бдительности, не существует. Если полиция не разослала факсом или по электронной почте его имя и описание внешности каждой аптеке в стране — а эту вероятность он отбросил сразу, учитывая, что со времени инцидента в Ландкварте прошло слишком мало времени и всем крупным государственным организациям свойственна определенная инертность, — он был в безопасности.

Фармацевт протянул ему баночку со снотворными пилюлями. Джонатан вышел из аптеки и тут же пересыпал половину таблеток в аккуратно сложенную десятифранковую банкноту. Зажав банкноту в левой руке, он поспешил обратно в ресторан.

Прошло всего двенадцать минут, и вот он снова сидел за стойкой.

— Позвольте угостить вас кружкой пива? — спросил он у бородача.

От неожиданной удачи тот расплылся в широкой улыбке:

— А почему бы и нет?!

Джонатан заказал пиво — на этот раз в глиняной пивной кружке — и шнапс для себя.

— Прозит, — сказал он, когда подали напитки. Желудок приятно обожгло алкоголем. Облизнув губы, он достал авторучку. — Вы мне очень помогли. Вас не затруднит назвать мне имя директора по персоналу?

— Мы — открытая компания, и у нас не персонал, а человеческие ресурсы.

Инженер назвал ему имя, а Джонатан разыграл из простой процедуры нажатия кнопки на авторучке целое шоу, во время которого он умудрился уронить ручку так, что она упала с другой от бородача стороны. Как и ожидалось, инженер слез со стула за авторучкой. Как только его голова скрылась под стойкой, Джонатан пронес левую руку над пивом, и пять капсул хальциона отправились в глиняную кружку. Через секунду бородач появился с ручкой в руке. Джонатан поднял свой стакан:

— Danke.

Еще тост.

Через десять минут глиняная кружка была суха, как пустыня Гоби, а тарелка бородача пуста, как неприсутственный день в Китае. Инженер взял из корзинки последний кусок хлеба и разломил его на две части. Джонатан даже забеспокоился: не замедлит ли закуска действие лекарства.

Теперь инженер уже без остановки говорил и говорил: о своей работе, об экспорте в Африку и на Ближний Восток и какой ворох бумаг — всяких там разрешений и лицензий — для этого требуется. Джонатан взглянул на часы. Пора бы таблеткам уже и сработать. Алкоголь усиливает действие хальциона. Две с половиной тысячи миллиграммов достаточно, чтобы свалить и слона. Зрачки бородача расширились, но нарушения речи не наступало. Джонатан с тревогой посмотрел на живот своего собеседника. Может, правда, пяти капсул недостаточно?

— Значит, вы много сотрудничаете с Южной Африкой? — сказал он, пытаясь поддерживать разговор, чтобы инженер не заскучал.

— Эти всеххууу… Бюрократия такая, вы не поверите…

— Неужели?

Наконец-то лекарство подействовало.

— М-мда, ниччо не поделаш-шь… — Веки бородача сомкнулись и довольно долго не открывались. Потом он вздрогнул и широко раскрыл глаза. — Пока, конечно, никто нам палки в колесссаа… — Его глаза снова закрылись, а голова стала падать. — Прсссте… мне нжжно в тллет… пора на мессто…

Чтобы встать, инженер оперся двумя руками о стойку бара, но оступился, и Джонатан еле успел подхватить его.

— Тпру, стоять, дай-ка я тебе помогу!

Бережно поддерживая, он провел инженера в конец ресторана и вниз по ступенькам к мужской уборной. Когда через минуту он вернулся назад, в кармане у него лежал белый пропуск «ЦИВа». Господин Вальтер Келлер проведет остаток сегодняшнего дня в сладком сне в дальней кабинке мужского туалета.

 

47

Ждать и наблюдать.

Призрак следил за рестораном с противоположной стороны улицы. Пунктом наблюдения он избрал газетный киоск и теперь стоял, якобы просматривая футбольные новости. Поймав на себе угрожающий взгляд владельца, он купил жевательную резинку, пачку сигарет (хотя и не курил) и номер итальянской ежедневной газеты «Корриере делла сера».

Засунув газету под мышку, он пошел в конец квартала. Длинная ночь, проведенная в схватке за жизнь, измучила его, и потребовалось собрать все силы, чтобы пройти даже такое небольшое расстояние. Он постарался, чтобы никто со стороны не заметил его слабости.

На нем было пальто-тренч с поднятым воротником, серый шерстяной костюм, сшитый на заказ в Неаполе, и ботинки цвета виски. Сегодня он — итальянский бизнесмен. Вчера — швейцарец на прогулке. Позавчера — немецкий турист. Кем ему категорически не разрешалось быть — это самим собой. Он и не возражал: после двадцати лет такой работы чем меньше времени проводишь в компании с собой, тем лучше.

Призрак нашел Рэнсома на рассвете — тот выезжал со стоянки у местного автосалона «Мерседес». Американец пытался замести следы, но получалось это у него неуклюже и непрофессионально. Ехал он крайне медленно. Постоянно останавливался, чтобы осмотреться. Припарковался слишком близко от пункта назначения. Все его усилия были тщетны. Любая попытка скрыться подрывалась маячком, вмонтированным в религиозный медальон, который висел у него на шее.

Призраку нравилось выжидать и наблюдать. Убийство при минимальной дистанции между ним и жертвой стало его почерком. В своей карьере он делал ставку на осторожность и тщательную разработку плана операции, взяв за правило никогда не наносить небрежных ударов. Его стратегия заключалась в следующем: разведать местность, подготовить ловушку, залечь и ждать. Как только план был составлен, Призрак ни на шаг не отступал от него. Убийство Ламмерса он спланировал и выполнил образцово. В случае с Блитцем времени на подготовку было впритык. А неожиданное появление Рэнсома в очередной раз доказало, как сильно рискуешь, если делаешь работу наспех.

А еще этот сон.

Рэнсом убьет его.

Призрак пытался не быть суеверным. Вера в сны — удел индейцев, которые возделывали их семейную кофейную плантацию, а он образованный человек. И все же…

Тут он увидел, что Рэнсом выходит из ресторана.

Американец пересек улицу и исчез в толпе у заводских ворот.

Пока Призрак не стремился сокращать дистанцию между ними.

Своего шанса он все равно не упустит.

А пока будет ждать и наблюдать. И молиться.

 

48

Джонатан дождался, пока после обеда сотрудники дружным потоком направились обратно на завод. Он присоединился к группе рабочих в синих куртках и вместе с ними прошел мимо одинокой машины «Секьюритас» к заводским воротам. Он снял галстук и поднял воротник пальто. На шее у него висел ворованный пропуск, умышленно повернутый фотографией внутрь.

На проходной охраны не было, только электронный турникет. Джонатан пронес удостоверение над электрическим глазом и прошел на территорию предприятия. Мужчины направлялись в одну сторону, женщины — в другую. Он вошел в раздевалку. На стене висели табельные часы. Джонатан встал в очередь вместе с другими работниками, стараясь не глазеть по сторонам, чтобы не привлечь к себе внимания. Когда настала его очередь отмечать время прихода на работу, он взял первую попавшуюся карту. К счастью, она не принадлежала ни одному из шести или семи человек, стоявших за ним. В шкафу рядом с душевой он выбрал себе подходящую по росту рабочую куртку и прошел через несколько крутящихся дверей в цех.

Просторный цех был размером, наверное, со стадион. Высокий потолок поддерживали алюминиевые балки. Вокруг передвигалась небольшая армия рабочих — кто пешком, кто на погрузчиках, кто на электрокарах. На огромном пространстве то тут, то там возвышались штабеля готовой продукции — метров по десять высотой. Странно, но цех был спроектирован таким образом, что звук приглушался, создавая иллюзию потусторонней атмосферы.

Неподалеку от него несколько герметичных емкостей из нержавеющей стали ожидали окончательной проверки. Джонатан обошел их и направился дальше по цеху. Иногда он останавливался и спрашивал у рабочих, что здесь производится. Рабочие, по большей части, были вежливы и отвечали по существу. Например, герметичные емкости оказались смесителями, сделанными по заказу крупной швейцарской фармацевтической компании.

Повсюду на территории цеха — вокруг автоклавов, теплообменников и прессов — суетились рабочие. Диапазон выполняемых работ был слишком велик для одной компании. Как ему сказал человек в ресторане, компания «ЦИВ» больше не занималась оружием.

Дойдя до противоположного конца цеха, Джонатан увидел, что к нему примыкает другое помещение, куда почти никто не входил. Он заметил, что вход оснащен биометрическим сканером. Табличка возле двери гласила: «ТОР. Термические операции. Только по спецпропускам».

ТОР. Слово с Эмминой флэшки. И с меморандума, который он нашел на письменном столе у Блитца.

«Завершение планируется на конец первого квартала 200_. Последняя отправка клиенту 10.02. Демонтаж производства завершить к 13.02».

Джонатану хватило ума не пытаться проникнуть на запрещенную территорию. Он повернулся и пошел обратно. Ответы на свои вопросы он поищет в другом месте.

На стене висел информационный стенд, а рядом стоял контейнер с полудюжиной коробок, и в каждой — разные болванки. Внимательно изучив стенд и прихватив одну коробку из контейнера, Джонатан отправился в административное здание. Он прошел мимо вежливо кивнувшего ему администратора и вошел в лифт.

На первом этаже располагались стойка администратора и справочная служба, на втором — бухгалтерия, на третьем — отдел продаж и маркетинга и на четвертом — дирекция. Он нажал кнопку третьего этажа.

Комнаты на этаже были пронумерованы: 3.1, 3.2 и так далее. Под каждым номером табличка с именем указывала, чей это кабинет. Ханнес Хоффман занимал последнюю комнату по левой стороне. В приемной сидела красиво причесанная секретарша.

— Для господина Хоффмана! — И Джонатан потряс коробкой, будто это был рождественский подарок.

— Как вас представить?

Джонатан назвал имя человека, чей пропуск украл в обед.

— Образцы господину Хоффману на проверку.

Секретарша даже не взглянула на пропуск.

Джонатан понял, что она — не участница проекта «Тор».

— Я узнаю, — сказала она.

— Не трудитесь, — остановил ее Джонатан. — Он ждет меня.

Он уже не думал о последствиях, им двигало только страстное желание узнать все об Эмме, о «Торе», обо всем, что происходит. Джонатан распахнул дверь и решительно вошел в кабинет Ханнеса Хоффмана.

 

49

Ханнес Хоффман, вице-президент компании по инженерным разработкам (как гласила табличка на дверях его кабинета), сидел за письменным столом из светлого дерева и, разговаривая по телефону, барабанил карандашом по записной книжке. Он был коренастый, с невыразительной внешностью: редкие, зачесанные назад светлые волосы, одутловатое лицо с чересчур широко расставленными голубыми глазами. Лицо с фотографии на столе Блитца. Лицо, какое Джонатан видел сотни раз… одновременно знакомое и незнакомое.

Увидев Джонатана, он напрягся. Глаза превратились в два буравчика. Это он? Вопрос словно был написан неоновыми буквами бегущей строкой у него на лбу. Джонатан и бровью не повел. Всучив Хоффману незатейливую улыбку мелкого служащего, он спросил, куда поставить коробку с болванками. Хоффман смерил его долгим взглядом сверху вниз и обратно, затем указал на край своего стола и вернулся к телефонному разговору.

— Груз должен быть на таможенном складе завтра к десяти утра, — сказал он. — Инспекторы не будут снова откладывать отправку. Если возникнут проблемы, звоните мне. — Хоффман повесил трубку и раздраженно посмотрел на посетителя. — Вы по какому делу?

— Мы говорили вчера по телефону.

— Господин Шмидт?

— Да. — Джонатан поставил коробку на стол. — Кричите, — сказал он. — Давайте, это ваш шанс. Зовите секретаршу.

Хоффман сидел неподвижно, словно окаменел. И молчал.

— Не можете, да? — продолжал Джонатан. — Не можете рисковать, а то придет полиция, и я им расскажу все, что знаю о проекте, которым вы занимаетесь совместно с Эвой Крюгер.

— Здесь вы правы, — тут же сказал Хоффман. — Но это палка о двух концах: я не могу кричать, а вы не сможете заставить меня говорить. Никак.

— Я хочу знать только одно: чем она занималась.

Хоффман скрестил руки на груди:

— Садитесь, доктор Рэнсом.

Джонатан осторожно приблизился к столу и сел на стул, слегка поморщившись, когда заткнутый сзади за ремень «ЗИГ-Зауэр» прижался к позвоночнику.

— И как это все происходит? Компания в компании? Секретный проект? Так?

Хоффман пожал плечами, что означало — спрашивать бесполезно.

— Оставьте эти догадки.

— Я полагаю, вы производите что-то, что не должны производить, и передаете это что-то кому-то, у кого этого не должно быть. Вопрос в том, что это? Пистолеты? Автоматы? Ракеты? А иначе зачем вам такое прикрытие? В производственной зоне я видел закрытое помещение с надписью «Тор». Что означает «Термические операции», да?

Хоффман наклонился вперед. Его радушие мгновенно испарилось.

— Вы даже не представляете, куда влезли.

— Почему же? Немного представляю. Насколько я знаю, вы подцепили Эмму в прошлом году, когда мы были в Ливане. Думаю, у вас есть свой человек в организации «Врачи без границ», который содействовал моему переводу в Европу.

— Все началось задолго до Ливана, — сказал Хоффман.

— Нет, — резко возразил Джонатан. — Все началось в Бейруте. Именно там Эмма сделала свой выбор. — Вот откуда были ее головные боли, ее депрессия: она принимала решение. Джонатан уверял себя, что ошибки быть не может. — Она ездила в Париж, чтобы встретиться с вами?

— Ах да, Париж. Помню-помню. Эти ваши бесконечные звонки, когда вы пытались дозвониться до нее в гостиницу. Мы должны были их переадресовать, но у технической службы возникли некоторые проблемы. Жаль, конечно. Она говорила, что подружка прикроет ее и что вы ей доверяете. Вижу, что это не так.

Джонатан проигнорировал эту колкость:

— На кого вы работаете?

— Достаточно того, что я скажу: мы — влиятельная группа. Посмотрите вокруг. У вас «мерседес». Да и деньги, как я полагаю. Вы видели дом Блитца и наши владения здесь. — Сейчас Хоффман очень напоминал страхового агента, который уговаривает клиента согласиться на полный страховой пакет. — Боюсь, вам придется довольствоваться тем, что вы знаете.

— Не сегодня.

— Хватит, доктор Рэнсом, — строго произнес Хоффман. — Покиньте этот кабинет и эту страну. И я постараюсь, чтобы полиция уничтожила ордер на ваш арест. Уезжайте немедленно и навсегда. У вас еще есть время выйти из этой опасной игры.

— И вы отзовете парня, который стрелял в меня прошлой ночью?

— Насчет этого ничего не могу сказать.

— А насчет полицейских, которые пытались украсть Эммины вещи, тоже ничего не знаете?

— Этих полицейских мы наняли, но они оказались не в меру ретивы. Однако хочу заметить, что вы вышли из этой схватки в значительно лучшем состоянии, чем они.

— Тогда кто убил Блитца?

Хоффман на секунду замешкался, затем вздохнул, и у него задергалось веко.

— Люди, чьи взгляды не совпадают с нашими.

— То есть они не считают «Тор» такой уж удачной затеей? А вдруг они не захотят отпустить меня на все четыре стороны?

— За них я не отвечаю. Если покушались на вашу жизнь, то, по-моему, потому, что они считают, что вы работаете вместе с вашей женой.

— Хотите сказать, работаю на вас?

Хоффман потер лоб. Очевидно, ему не особенно понравилась эта мысль.

— В любом случае здесь я не могу вам помочь.

— Ценю вашу честность, — сказал Джонатан, — но, к сожалению, мои проблемы она не решает.

Хоффман заложил руки за голову и откинулся на спинку кресла, давая понять, что официальная часть встречи закончена и теперь можно поговорить неформально.

— Сочувствую вам, доктор Рэнсом. Самое тяжелое — это неведение. Мой брак не продлился и трех лет. А вы выдержали восемь. Не многим такое удается.

Временами, когда он говорил, его глаза начинали быстро-быстро мигать. Глазное заикание. Странный тик, он напомнил Джонатану человека, которого он знал много лет назад.

— Повторяю мое предложение, — продолжал Хоффман. — Уходите, уезжайте из страны как можно скорее. Мы не желаем вам зла, в нашей истории вы — один из хороших парней. Сами того не подозревая, вы нам здорово помогли. Обещайте, что не станете разнюхивать, чем мы занимаемся, и я отзову легавых.

— Слово даете?

— Да.

Хоффман говорил и мигал, его веки дергались несколько секунд. Наконец Джонатану удалось связать имя и лицо: пять лет назад, может, даже чуть больше… но он узнал его!

Задолго до Ливана.

— Я вас знаю.

Хоффман промолчал, только на щеках у него выступили красные пятна.

Джонатан продолжил:

— Вы — Маккенна. Из королевской гвардии, были откомандированы в миротворческие войска ООН в Косово. Майор, верно?

Хоффман захихикал, словно его поймали, когда он проказничал. Какое-то время он сидел с ошеломленным видом, затем заговорил, но вместо строгого берлинского немецкого послышался чистейший лондонский кокни:

— Долго же до тебя доходило, Джонни. Угадал. Это было в Косово. В канун Нового года, если не ошибаюсь. В ту ночь мы изрядно повеселились. Ты, я и Эм. С тех пор я немного набрал в весе, но кто же с возрастом не полнеет? Хотя ты, Джонни, выглядишь классно.

Он, он. Маккенна. Набрал килограммов двадцать и потерял половину волос и густые усы, но все равно он. Те же дергающиеся веки и доводящая до исступления привычка называть его «Джонни».

Джонатан почувствовал, как кровь яростно пульсирует у него в висках. Косово. Канун Нового года, шумная вечеринка в британских казармах. В полночь майор Джок Маккенна в килте марширует под звуки волынки. А потом он вспомнил, чем все закончилось. Почему он, собственно, не сразу узнал Маккенну.

— Но ты же мертв — погиб в аварии за два дня до нашего отъезда.

Хоффман пожал плечами:

— Как видишь, не погиб.

— Так кто же ты на самом деле? — спросил Джонатан.

— Кто угодно, как того требуют обстоятельства.

Хоффман выпрыгнул из-за стола. Джонатан выхватил пистолет, но рука Хоффмана выбила его. В другой руке у Хоффмана между средним и безымянным пальцами появилось двустороннее лезвие, он тут же пустил его в ход. Лезвие прошло в миллиметре от шеи Джонатана, порезав лацкан его пиджака. Джонатан отскочил, опрокинув стул.

— Твоя очередь, — произнес Хоффман. — Давай. Кричи. Тебе нужна полиция? Отлично. Зови. Пусть все увидят, что на меня напал убийца и я защищаюсь.

Схватив стул, Джонатан выставил его перед собой. Хоффман рванул вперед, лезвие в его пальцах было почти незаметно. Джонатан вскинул стул, отражая удар.

Бросив взгляд на стол, он увидел, что коробка с болванками из нержавеющей стали по-прежнему стоит на углу. Каждая болванка размером со стакан и весит около килограмма. Оттолкнув Хоффмана, Джонатан шагнул вперед и схватил болванку. Теперь он держал стул одной рукой, что делало его весьма уязвимым. Хоффман тут же это заметил. Схватив стул за ножку, он дернул ее в сторону, одновременно перенес свой вес на другую ногу и атаковал. Джонатан опять не успел отступить. Со свистом рассекая воздух, лезвие разрезало пиджак и рубашку. В этот момент Джонатан опустил болванку на голову Хоффману — удар пришелся точно в бровь. Хоффман хрюкнул, встряхнулся и мощно навалился на стул, тесня Джонатана. Джонатан отбросил болванку и схватил стул двумя руками. Хоффман наседал. Он был тяжелее и, несмотря на свой невзрачный облик, невероятно силен. Лезвие снова достало Джонатана, и он почувствовал жалящую боль в шее.

В этот момент раздался стук в дверь.

— Господин Хоффман, у вас все в порядке?

— Все отлично, — нелепо-восторженным голосом ответил Хоффман.

Мужчин разделяло менее метра. Лицо Хоффмана полыхало, лоб покрылся потом. Он занес руку для удара.

Внезапно Джонатан присел. Не ожидая этого маневра, Хоффман, уже выбросивший руку вперед, упал на колено. Джонатан схватил другую болванку и ударил ею противника по затылку. Хоффман попытался подняться на ноги, и Джонатан нанес еще один удар.

Хоффман рухнул на пол.

— Господин Хоффман! — звала секретарша, колотя в дверь. — Что случилось? Пожалуйста, позвольте мне войти!

Джонатан в оцепенении отступил назад, нащупывая рукой стол, чтобы опереться. В стеклянной рамке он увидел свое отражение. Из раны на шее текла кровь. Еще пара сантиметров, и этот тип перерезал бы ему сонную артерию. Джонатан достал из кармана носовой платок и зажал им рану.

— Секундочку! — Чтобы сымитировать восторженный голос Хоффмана, ему пришлось улыбаться как можно шире.

Джонатан осмотрелся. Позади стола находилось окно. До земли — четыре этажа, и на этот раз никаких водосточных труб. Он подошел к двери, подобрал пистолет и засунул его за пояс.

— Войдите, — сказал он.

Вбежала секретарша, и Джонатан тут же закрыл за ней дверь.

— Боже мой, что случилось? — воскликнула она, обводя кабинет недоуменным взглядом.

Джонатан прижал ее к двери:

— Если будешь вести себя тихо — останешься жива. Понятно?

Секретарша энергично закивала:

— Но…

— Тсс… — сказал он. — Все будет в порядке. Обещаю. Лучше расслабься.

От ужаса ее глаза стали круглыми.

Джонатан надавил ей на сонную артерию, прерывая доступ крови к мозгу. Секретарша дернулась и через пять секунд потеряла сознание. Он опустил ее на ковер. Через несколько минут — от двух до десяти — она придет в себя. Хоффману потребуется чуть больше времени.

Джонатан осмотрелся: он не мог идти в таком виде. Сбросив рабочую куртку, он нашел пальто Хоффмана, надел его и застегнул на все пуговицы, затем не спеша вышел в коридор, опустив голову и прижимая к шее носовой платок. По лестнице он спустился на первый этаж и вышел через главный вход. Более или менее чинно пройдя один квартал, он перешел на рысь, а потом и вовсе кинулся бежать со всех ног.

«Мерседес» стоял в гараже на Централштрассе напротив вокзала. Первым делом отыскав в машине аптечку, он достал оттуда марлю и бинт. Но этого было недостаточно: необходимо наложить швы.

Одной рукой зажимая рану, другой он медленно вывел машину из города и выехал на автобан в сторону Берна.

Было только одно место, куда он мог отправиться.

 

50

Фон Даникен ехал в левом ряду, стрелка спидометра показывала сто восемьдесят. Шоссе проходило через виноградники на склонах Женевского озера. Голубая гладь заполняла все ветровое стекло. За озером возвышались окутанные облаками снежные шапки французской Верхней Савойи.

Когда он подъезжал к Ниону, пригороду Женевы, у него зазвонил телефон. Он ответил.

— Роде, медэксперт из Цюриха, — представился звонивший.

— Да, доктор… — Фон Даникен вспомнил, что удалил вчерашний пропущенный звонок Роде.

— Я по поводу вскрытия Ламмерса. Мы обнаружили нечто странное. — И Роде вкратце рассказал о своем открытии — о том, что пули были покрыты батрахотоксином, или лягушачьим ядом. — Мой коллега, доктор Вайкс из Нового Скотленд-Ярда, считает, что человек, убивший Тео Ламмерса, связан с ЦРУ.

Фон Даникен промолчал. ЦРУ. Все-таки ЦРУ. Когда стало понятно, что Блитц был не немцем, а иранцем, да еще и бывшим военным офицером, он заподозрил, что убийство организовано профессиональной разведслужбой. Он подумал о Филипе Паламбо. Либо американский агент не знал об операции, либо по каким-то соображениям скрыл от него часть информации.

Фон Даникен поблагодарил Роде и положил трубку. На въезде в город шоссе сужалось: дорога повторяла контуры озера. Слева от него раскинулся прекрасный парк, заснеженные луга спускались террасами к самому озеру. По обеим сторонам дороги мелькали обнесенные забором корпуса известных международных учреждений. Организация Объединенных Наций. Генеральное соглашение по тарифам и торговле. Всемирная организация здравоохранения.

Нужный ему адрес находился в менее представительном районе города. Фон Даникен оставил машину на рю дю Лозанн у дома, в котором размещались китайский ресторан и турецкий портной. Было пять минут первого. Он опаздывал. Придется человеку, с которым у него назначена встреча, подождать еще несколько минут.

В телефонной книге своего мобильного он нашел букву «П». Приглушенный шум в трубке говорил о том, что сигнал переносится от одной передающей вышки к другой, чтобы соединить его с абонентом на другом конце света.

— Привет, Маркус, — ответили по-американски.

Фон Даникен не был идиотом, чтобы спрашивать, где сейчас находится Паламбо.

— Боюсь, этот звонок выходит за рамки наших формальных отношений, — начал он, опуская все преамбулы как бессмысленный и ненужный бред.

— Это касается новостей, которые я сообщил вам вчера?

— Да. Мне необходимо знать, существует ли еще какая-нибудь информация о Китабе, он же Готфрид Блитц, которую вы от меня утаили.

— Нет, мой друг, это все, что мне известно. Впервые я услышал о нем два дня назад, прямо от Гассана.

— И у вас не было никаких предварительных данных о том, что ячейка в Швейцарии планирует теракт? Никакой информации о его соратниках? Например, о человеке по имени Ламмерс?

— Маркус, вы заставляете меня нервничать. Чего вы хотите?

— Хочу знать, работает ли какая-нибудь ваша команда на моей территории.

— Что значит «команда»?

— Ну, я не знаю, как это у вас называется. Мокрушники. Ликвидаторы. Санкционеры.

— Вы меня пугаете.

— И тем не менее я, кажется, вправе рассчитывать на ответ.

— По-моему, вчера я вернул вам долг.

— Вчера все было по правилам. Вы, так же как и мы, заинтересованы в том, чтобы остановить Гассана и его приятелей. Эту победу запишут на ваш счет.

— Возможно, — признал Паламбо. — В любом случае мне необходимо больше информации.

Фон Даникен вздохнул, прикидывая, сколько еще информации можно выдать. Но выбора у него не было. Такова цена работы с одной из сверхдержав. Впрочем, на сегодняшний день всего одна, пожалуй, и осталась. Нельзя требовать от Паламбо доверия, не продемонстрировав своего доверия.

— Над Блитцем мы тоже работали, но под другим углом. Человек, о котором я спросил, — Тео Ламмерс — был одним из его компаньонов. Четыре дня назад они встретились. Мы предполагаем, что Ламмерс передал Блитцу ультрасовременный дрон, способный развивать скорость до пятисот километров в час с грузом в двадцать килограммов пластида. На следующий день после их встречи Ламмерса убили. Причем работал профессионал. Скорее всего, он же убил и Блитца. У нас есть доказательство, что стрелок — один из ваших людей.

— Какое доказательство?

Фон Даникен рассказал ему о пулях, обмазанных лягушачьим ядом, и об индейцах, принимавших участие в операциях ЦРУ в Сальвадоре.

— Ну, это вы хватили, — ответил Паламбо. — Суеверные индейцы, отряды ликвидаторов, яд… Может, это и было, но лет тридцать назад. Старая история.

— Думаю, что ни вы, ни я не верим в совпадения.

— Ваша взяла, — сказал Паламбо, но дальнейшей помощи не предложил.

— Фил, я спрашиваю напрямую: этот парень в штате ЦРУ или он работает на кого-то другого на независимой основе?

— Ничего не могу сказать. Вы говорите о том, что вполне может быть не в моей компетенции. Это шестой этаж. И выходит за рамки моих полномочий. Не думаю, что заместитель директора обрадуется, если я стану совать нос не в свои дела.

— Понятно, — сказал фон Даникен. — Но кто-то же платит этому человеку. Кто-то же направляет его в нужную сторону. И по-моему, убийца знает больше, чем вы или я. Честно говоря, меня это пугает. Вот я и подумал, может, вы поспрашиваете там… неофициально.

— Неофициально?

— Ну, так… Вдруг удастся что узнать…

— Лягушачий яд, да? И мы — квиты?

— Однозначно, — ответил фон Даникен с той степенью восторга, которую американцы считают свидетельством предельной искренности.

Паламбо на некоторое время замолчал, оставив фон Даникена слушать шуршание беспроводных коммуникаций.

— Ну хорошо, — наконец проговорил он.

— Что хорошо?

— Я перезвоню, — сказал Паламбо, ничего не объясняя.

И повесил трубку.

 

51

По адресу: улица Вальдхохевег, 30, в тихом жилом квартале Берна, недалеко от центра, находился приятный пятиэтажный дом. Вдоль тротуара через каждые двадцать метров росли хилые березки. Сейчас, без листьев, они напоминали скелеты, бессменно застывшие в карауле. Джонатан медленно проехал мимо здания, проверяя, есть ли за ним хвост. В четыре утра окрестности были безлюдны и тихи. Не заметив ничего подозрительного, он припарковал машину в трех кварталах от дома.

«Эмма реальна, потому что реальна Беата», — напомнил себе Джонатан, выходя из машины. Пока он ехал из Цуга, он вспомнил о Беате все, что знал: тридцать пять лет, по образованию архитектор, закончила университет в Лидсе, но по специальности никогда не работала. Она успела побывать в роли несостоявшегося художника, несостоявшегося фотографа и несостоявшегося стеклодува. По сути, она типичный кочевник. Свободный дух и чуть-чуть заблудшая душа. Но она была реальной. Из плоти и крови, в рваных джинсах и байкерской куртке, со стремлением соответствовать своей внешности.

За годы совместной жизни с Эммой он видел ее сестру всего дважды или трижды. Последний раз они встречались полтора года назад за ланчем в Шамони, тогда они как раз возвращались домой с Ближнего Востока. Не в тот ли это было уик-энд, когда Эмма предложила Джонатану купить свитер от Богнера? После переезда в Швейцарию Эмма несколько раз ездила в Берн, а у него так и не нашлось времени составить ей компанию.

Джонатан направился к дому по противоположной стороне улицы. Вроде бы никто за ним по-прежнему не следил. В припаркованных неподалеку машинах тоже никого не было. Он перебежал дорогу, придерживая повязку рукой. На табличке у входа были указаны имена жильцов. Штрассер. Рютли. Крюгер. Цендер. Стоп. Ледяная стрела пронзила его желудок. Никакой Беатрис Роуз не было. Зато в квартире 4а жила некая Э.А. Крюгер.

Джонатана начала бить дрожь. Нужно было решаться. Он нажал кнопку звонка. Прошла минута. Он отступил назад и посмотрел наверх. Поднимая голову, он почувствовал, что из раны снова потекла кровь. Наконец дверь открыла какая-то женщина.

— Я приехал к госпоже Крюгер, — объяснил Джонатан. — Она моя невестка. Вы не будете возражать, если я подожду в ее квартире?

Взгляд женщины был прикован к его шее. Джонатан заметил свое отражение в дверном стекле: повязка была вся красная от крови.

— С вами все в порядке? — не слишком любезно спросила женщина.

— Несчастный случай. Ничего серьезного, просто немного кровит.

— Вам лучше обратиться к врачу.

— Я сам врач, — попытался пошутить Джонатан, стараясь разрядить обстановку. — Когда я попаду в квартиру, я сам смогу оказать себе помощь. Вы же знаете Эву. Высокая. Рыжая. Зеленовато-карие глаза. Носит очки.

Женщина покачала головой.

— Простите, — сказала она. — Я не знаю госпожу Крюгер. Думаю, будет лучше, если вы подождете на улице.

— Разумеется. — Проследив, чтобы улыбка оставалась строго на своем месте, Джонатан отвернулся и сосчитал до пяти.

Когда он снова взглянул на дверь, она медленно закрывалась — оставалась всего пара сантиметров. Рванув вперед, он подставил ногу, но слишком поздно: замок защелкнулся.

Джонатан проклинал судьбу. Может, позвонить во все звонки сразу — кто-нибудь да ответит? Но это слишком большой риск. Один обитатель этого дома его уже видел, а иметь дело с полицией ему не хотелось.

Он засунул руки в карманы. Пальцы нащупали Эммины ключи. Возможно, у него есть ключ от этой двери…

Вытащив связку ключей Эвы Крюгер, он рассмотрел их — один от машины и еще три ключа, к каждому из которых было прикреплено цветное колечко. Он попробовал открыть дверь. Черный не подошел. Красный тоже. А вот зеленый легко открыл замок. Спустя мгновение Джонатан был уже внутри.

Хорошо освещенная лестница закручивалась вокруг шахты лифта. На каждой площадке в стиле арт-деко располагалось три квартиры, большой цветок, столик и зеркало. По швейцарской традиции имя жильца указывалось на табличке под звонком. Квартиру Эвы Крюгер он нашел на четвертом этаже. Джонатан позвонил, но к двери никто не подошел.

Все началось задолго до Ливана.

Хоффман оказался Маккенной из Косово. А Косово было за пять лет до Ливана. Значит, это началось еще до Ливана, но вспомнить, что там было раньше, Джонатан не мог или не хотел — страшно было представить, какие еще открытия ждали его впереди.

Хотя выбора у него теперь не осталось. Ему необходимо узнать правду, и его личная безопасность отступила на второй план.

Джонатан вставил ключ в замок и открыл дверь в квартиру Эвы Крюгер.

Женщина из квартиры напротив наблюдала в глазок, как раненый мужчина входит в квартиру. Разумеется, она знала Эву Крюгер, правда, не очень хорошо: невозможно наладить тесное знакомство с соседкой, которая так много путешествует. Однако иногда они перебрасывались словечком, и Эва производила впечатление довольно милой особы. Но она предпочла не распространяться об этом незнакомцу. Во всяком случае, не тому, кто истекает кровью.

За эту неделю неизвестные люди уже не в первый раз интересовались Эвой Крюгер. Два дня назад она заметила у дома двоих мужчин, которые вели себя подозрительно. Тогда она молча прошла мимо них, а потом услышала шум на площадке и увидела в глазок, как они входят в квартиру Эвы. Ей до сих пор было не по себе оттого, что она не вызвала полицию.

А теперь этот, с окровавленной повязкой на шее!

Наступать дважды на одни и те же грабли?! Ну уж нет!

Вернувшись в свою гостиную, женщина подняла трубку и набрала номер полицейского участка.

— Да, офицер, я хотела бы заявить о… — сказала она и замолчала, пытаясь сообразить, о чем именно она хочет заявить: в конце концов, у незнакомца оказались ключи. Взяв себя в руки, она отмела все сомнения: как бы там ни было, он вторгся на чужую территорию. — Я хотела бы заявить о незаконном проникновении в квартиру на Вальдхохевег, тридцать. Пожалуйста, приезжайте немедленно! Злоумышленник еще там.

Они были здесь. На этот раз они даже не позаботились, чтобы скрыть следы своего пребывания. Джонатан повсюду замечал последствия тщательного планомерного обыска, проводившегося без опасения наследить.

В просторной гостиной мебели было немного. Прямо напротив двери — черный кожаный диван. Подушки с него сняты, будто их собирались почистить. Книги и журналы стопками сложены на полу. Небрежно свернутый персидский ковер. Элегантный кофейный столик с чересчур большим количеством хромированных деталей. Здесь явно кто-то жил, но не Эмма.

Он вытащил из кармана водительские права жены и взглянул на фотографию. Обстановка в гостиной соответствовала шикарным очкам, строгой прическе и яркой помаде. Здесь жила Эва Крюгер.

Пересилив себя, Джонатан прошелся по квартире. Чистая, практически стерильная кухня. Шкафы открыты. Тарелки и стаканы выставлены на стол. Он заглянул в холодильник: апельсиновый сок, белое вино, шампанское, банка черной белужьей икры, черный хлеб, соленые огурцы. Квартира для ее «реактивных сафари». В морозильной камере — покрытая инеем бутылка польской водки. Он посмотрел на название. Зубровка. Тут же две замороженные стопки.

Он открыл бутылку, налил себе немного тягучей бледно-желтой жидкости и поднес стопку ко рту.

— За Эмму, — громко сказал он. — Кем бы она ни была.

Водка пошла внутрь, как горящий шелк.

Страшная грусть тяжелым грузом легла на плечи и превратила десять шагов до кабинета в героический поход. Еще одна безукоризненная маленькая комната. Металлический стол и рабочее кресло «Аэрон», о котором так мечтала Эмма, но не могла себе позволить. Компьютер забрали, но на полу рядом с лазерным принтером валялись провода. Никаких бумаг. Никаких записок.

Джонатан прошел в спальню. Простыни свалены в углу. Подушки вспороты. В шкафах осталась кое-какая одежда. Симфония черного цвета. «Армани». «Диор». «Гуччи». Подходящая обувь. Пять с половиной. Эммин размер. (Зачем все время проверять, если результат и так уже известен?) Одно коктейльное платье, тоже черное.

Он вдруг представил, как Эмма в этом платье входит в комнату. Его взгляд пробежал по ее длинным ногам, задержался на декольте и скользнул на рыжие волосы, волнами спадающие на плечи. «Да, сражает наповал», — решил Джонатан. Идеальный наряд для романтического ужина с водкой и черной икрой.

Два человека. Две личности. Которая из них настоящая? Как определить разницу между правдой и вымыслом? И если это не удалось ему, то как удавалось самой Эмме?

Внезапно его ошеломило: он тоже часть всего этого. Доктор Джонатан Рэнсом, доктор, работавший фактически во всех горячих точках земли, а затем переехавший в Женеву, чтобы Эмма смогла принять участие в этом… «Торе». Так почему бы этому не начаться давным-давно?

Джонатан — заложник.

Нет, не заложник — прикрытие.

Усевшись на край кровати, он взял трубку и, набрав международного оператора, попросил дать номер больницы Св. Марии в Пензансе.

«Когда же это началось?» — спрашивал он себя. До Бейрута был Дарфур. А до Дарфура — Индонезия, Косово и Либерия, где Эмма встретила его в потрепанном джипе на взлетной полосе.

Где же она провела черту? И главное, когда?

Джонатан записал номер и тут же набрал его. Ему ответил по-английски приятный голос, и он попросил соединить с архивом.

— Архив, — послышалось в трубке.

— Я звоню из Швейцарии. У меня умерла жена, и мне необходима копия ее свидетельства о рождении. Она родилась в вашей больнице.

— Мы вышлем вам копию сразу, как только получим официальный запрос.

— Разумеется, но прямо сейчас мне необходимо подтверждение, что у вас есть этот документ. Эмма Роуз. Родилась двенадцатого ноября тысяча девятьсот семьдесят пятого года.

— Одну минуту, — сказала женщина.

Джонатан прижал трубку плечом. В руках он вертел обручальное кольцо Эвы Крюгер. И вдруг он понял, что в квартире нет никаких признаков господина Крюгера. Зачем же тогда ей кольцо? Но вся остальная вторая жизнь была продумана самым тщательным образом, вплоть до фальшивых ресниц.

— Сэр, говорит сестра Пул. Мы нашли данные о Эмме Роуз.

— Хорошо, то есть спасибо.

Говорить было трудно — мысли путались. Джонатан находился на грани между полным разрушением и началом исцеления и не знал, куда склониться. Перед глазами у него стояло видение: они с Эммой проезжают больницу — здание из красного кирпича в центре города. Это был их единственный приезд в ее родной город через год после свадьбы. «Вот здесь все и началось, — с гордостью говорит Эмма. — Ровно в семь часов с диким воплем я появилась на свет и с тех пор так и не заткнулась. Здесь умерла мама. Круговорот жизни».

— Но есть одна проблема, — продолжила медсестра. — Вы уверены, что она родилась в семьдесят пятом?

— Абсолютно.

— Странно. Ее второе имя Эверетт?

— Да.

Еще одно доказательство, что это была она. Не Эва Крюгер. А Эмма. Его Эмма.

— Я нашла документы на Эмму Эверетт Роуз, — сказала медсестра. — Она родилась двенадцатого ноября, но годом раньше. Вот в чем проблема.

— Должно быть, в документах какая-то ошибка. Это она!

— Боюсь, что нет, — категорично заявила медсестра. — Я даже не знаю, как вам это сказать.

Джонатан привстал с кровати:

— Что сказать?

— Простите, сэр, но Эмма Эверетт Роуз, родившаяся двенадцатого ноября тысяча девятьсот семьдесят четвертого года в больнице Сятой Марии, умерла. Она погибла в автокатастрофе через две недели после своего рождения — двадцать шестого ноября.

 

52

— Это полный список его командировок? — Маркус фон Даникен сидел в тесном кабинете без окон в штаб-квартире организации «Врачи без границ».

Обстановка накалялась, и с каждой минутой он чувствовал, как его терпение капля за каплей иссякает.

За столом напротив него сидела директор организации — пятидесятилетняя женщина из Сомали, лет двадцать назад эмигрировавшая в Швейцарию. Бритая голова и огромные золотые кольца в ушах. Она даже не пыталась скрыть свою враждебность. Через груды бумаг, которыми был завален ее стол, она передала фон Даникену дело Джонатана Рэнсома и, тыча в инспектора очень длинным, искусно накрашенным ногтем, сказала:

— А почему этот список должен быть не полным? Я похожа на человека, который что-то скрывает? Все это возмутительно и нелепо. Джонатан Рэнсом — убийца! Бред.

Фон Даникен не удостоил ее ответа. Полиция кантона Граубюнден опередила его на день, и, разумеется, дама нервничала. Лучше поговорить с ними, чем спорить с ней. Он взял дело Рэнсома и спокойно ознакомился с бумагами. Бейрут, Ливан. Глава программы по иммунизации и вакцинации. Дарфур, Судан. Программа помощи беженцам. Косово, Сербия. Главный врач, ответственный за создание сети местных травмопунктов. Остров Сулавеси, Индонезия. Монровия, Либерия. В список входили все адовы котлы мировой политики.

— А для врачей нормально проводить столько времени за границей? — спросил фон Даникен, поднимая взгляд от папки. — Я вижу, в некоторых местах доктор Рэнсом работал по два года.

— Для этого мы и существуем. — Презрительный вздох и взгляд в потолок. — Джонатан предпочитает наиболее трудные назначения. Он один из наших самых преданных делу врачей.

— В каком смысле?

— Как правило, условия работы очень тяжелые. Рано или поздно доктор зацикливается на страданиях и перестает воспринимать картину действительности в целом. Ощущение тщетности всех усилий может оказаться невыносимым. У нас нередко встречаются случаи посттравматического стресса, который сродни неврозу военного времени. А Джонатан никогда не уклонялся от тяжелых назначений. Некоторые считают, что это из-за Эммы.

— Из-за Эммы? Его жены?

— На наш взгляд, иногда она чересчур близко к сердцу принимает трагедию населения. Что называется, «солидаризуется с местными жителями». Между тем важно сохранять барьер между ними и нами, иначе планка их ожиданий поднимется слишком высоко.

— А это обычное дело, что муж и жена работают вместе?

— Кому захочется оставлять свою половину за тысячи миль?

На мгновение фон Даникен задумался. Кажется, он начал понимать, как все это могло работать: командировки за границу, постоянные разъезды.

— А каким образом принимаются решения, куда направлять докторов?

— Мы сопоставляем сильные стороны врача с нашими нуждами. Например, доктора Рэнсома мы долгое время пытались переманить в штаб-квартиру. Его солидный опыт работы в полевых условиях мог оказаться той самой, крайне необходимой дозой здравого смысла при разработке наших проектов.

— Понимаю, но кто именно решает, куда направить доктора Рэнсома?

— Мы принимаем решение все вместе — Джонатан, Эмма и я. Просматриваем список вакансий и решаем, где они нужнее всего.

Фон Даникен и не знал, что жена Рэнсома имела такое непосредственное отношение к работе своего мужа. Инспектор поинтересовался о ее должностях в этих назначениях.

— Эмма занималась абсолютно всем. Официально ее должность называется «специалист по логистике». Она занималась всей организацией миссии, следила за своевременной поставкой медикаментов, координировала работу местных помощников и откупалась от местных головорезов, чтобы они оставили нас в покое. Она обеспечивала условия, в которых Джонатан мог спасать жизни. Она одна стоила пятерых обычных смертных. То, что с ней случилось, — это трагедия. Нам уже сейчас не хватает Эммы.

Жена, добровольно участвующая в работе своего мужа. Да к тому же сама хороший специалист. И наверное, задавала вопросы. «Может, однажды она задала лишний вопрос?» — подумал фон Даникен.

— А над чем сейчас работает доктор Рэнсом? — спросил он.

— То есть работал, пока не начал убивать полицейских? — Африканка одарила его еще одной презрительной ухмылкой, давая понять, что́ она думает о нем и его расследовании. — Он руководит антималярийной кампанией, мы занимаемся этим проектом совместно с Фондом Бейтса. Но по-моему, ему не нравится: это административная работа, а он предпочитает практику.

— А как долго он будет занимать этот пост?

— Обычно ограничение по времени не предусматривается. Человек занимает тот или иной пост, пока программа не будет выполнена, затем он передаст дела своему преемнику. К сожалению, я только что получила жалобу на доктора Рэнсома. По-видимому, он немного резко поговорил с американской стороной — с денежной, — шепотом уточнила она. — Он не нравится мистеру Бейтсу. Уже принято решение снять его с должности.

Фон Даникен кивнул, у него появилось ощущение, что он нашел ту невидимую руку, которая переводила Рэнсома из страны в страну. Жалоба, спущенная сверху директору по персоналу. Настоятельная рекомендация. Может, и кое-что посильнее, но так или иначе суть распоряжения этой женщине понятна. Джонатан Рэнсом должен поехать в Бейрут. Его нужно послать в Дарфур.

— А что-нибудь известно о следующем пункте назначения доктора Рэнсома?

— Я подумывала о Пакистане. Появилась вакансия в нашей миссии в Лахоре. Руководитель умер от сердечного приступа. Бедный, ему было всего пятьдесят. На вторник назначена важная встреча с министром здравоохранения и социального обеспечения Пакистана. И я надеялась, что уговорю Джонатана вылететь туда в воскресенье.

— В это воскресенье?

— Да. Вечерним рейсом. Я понимаю, это чересчур для человека, который только что потерял жену, но, зная Джонатана, думаю, назначение пойдет ему на пользу.

— В воскресенье, — повторил фон Даникен, все яснее понимая, что к чему.

Семьдесят два часа.

Теория фон Даникена была проста. Рэнсом — квалифицированный агент иностранного государства. Его работа в организации «Врачи без границ» служила идеальным прикрытием для переездов из страны в страну без привлечения особого внимания. Чтобы выяснить, на кого работал Рэнсом, нужно было установить, чем он занимался в прошлом. Фон Даникен засел за компьютер в дежурной части женевской полиции на улице Готье и сейчас разглядывал фотографию тяжело раненной женщины, извлеченной из-под обломков взорванного госпиталя. Фотография помещалась на первой странице ливанской англоязычной газеты «Дейли стар» от 31 июля прошлого года.

Статья называлась «Следователь погиб при взрыве». В ней говорилось о взрыве, унесшем семнадцать жизней, включая видного сотрудника полиции, который возглавлял расследование убийства бывшего ливанского премьер-министра. Во время взрыва он проходил еженедельную процедуру диализа в связи с болезнью почек. Криминалисты определили, что бомбу заложили в пол клиники во время ремонта, который закончился три месяца назад. По силе взрыв был равен сорока пяти килограммам в тротиловом эквиваленте.

В статье также упоминалось, что ответственность за взрыв никто на себя не взял и что единственная информация, которой располагает полиция, — это то, что перед взрывом в клинике видели сотрудников сирийских спецслужб.

Фон Даникен оторвал взгляд от экрана. Бомба, вмурованная в пол во время ремонта за три месяца до взрыва. Сорок пять килограммов тротила. «Ничего себе масштаб!» У фон Даникена по спине побежали мурашки. Количество людей, имевших отношение к этому делу, исчислялось десятками. Строители, контрактники, городские чиновники, подписывавшие разные бумаги, врачи, которые могли передать подробности о процедурах, назначенных жертве. Как полицейский, он не мог не признать, что такая операция производит впечатление. Как человек, он был в ужасе, что такое возможно.

До Ливана был Дарфур…

Самолет ООН «С-141», который перевозил делегацию мусульманских лидеров «Джанджавид» и коренных суданцев в Хартум для обсуждения возможности прекращения между ними военных действий, взорвался в воздухе. Все погибли. Бомба оказалась вмонтированной в один из двигателей. Обе стороны обвиняли друг друга. В результате — обострение гражданской войны.

А до Дарфура было Косово. Вторая страница национальной газеты:

«Взрыв унес жизнь генерала в отставке Владимира Дракича, больше известного под именем Драко, и еще двадцати восьми человек. Во время взрыва пятидесятипятилетний Дракич находился на тайном собрании запрещенной правой партии патриотов, чьим лидером, по слухам, он сам и был. Дракич более десяти лет находился в международном розыске и должен был предстать перед трибуналом ООН по обвинению в зверской расправе над двумя тысячами мужчин, женщин и детей в районе Србеницы в ноябре 1996 года. Причиной взрыва стало повреждение газовой магистрали. По версии полиции, взрыв был устроен враждебно настроенной албанской организацией. Арестовали двоих мужчин».

Эти три взрыва обладали характерными особенностями, очень напоминающими единый фирменный почерк: в каждом случае мишенью являлась некая высокопоставленная, хорошо охраняемая персона, все три теракта были тщательно спланированы и улики каждый раз указывали на третью сторону.

Но в том, что Рэнсом причастен ко всем трем событиям, фон Даникена окончательно убедило время: бомба в Бейруте взорвалась за четыре дня до отъезда Рэнсома из Ливана в Иорданию, суданский самолет упал за два дня до того, как Рэнсом покинул страну, а взрыв в Косово — за день до возвращения Рэнсома в Женеву.

Но он по-прежнему не знал, кто больше всех выиграл от этого. Cui bono? Кому это выгодно? Мотив — краеугольный камень для следователя, а в этом случае мотив не был очевидным.

Сжав пальцами переносицу, фон Даникен встал из-за стола. В ушах звенели слова директора по персоналу: «Появилась вакансия в нашей миссии в Лахоре. Я надеялась, что уговорю Джонатана вылететь в воскресенье».

 

53

По вызову на улицу Вальдхохевег, 30, прибыл патруль из двоих человек. Полицейские позвонили, и их впустили в здание. Улица находилась в одном из самых спокойных районов города. По статистике преступлений, за последние три месяца всего две кражи. И никаких вооруженных ограблений, изнасилований или убийств за последний год.

— Он там, в квартире, — сообщила расстроенная женщина, впустившая полицейских. — С тех пор как я позвонила вам, глаз не свожу с ее двери. Он никуда не выходил.

— А почему вы считаете, что он вор?

— Я не говорила, что он вор. Я сказала, что он злоумышленник. Он не должен здесь находиться. Сначала сказал, что ждет Эву Крюгер. Хотел пройти к ней, но у него текла кровь, вот здесь… — И она показала у себя на шее. — А я ответила, что, поскольку я не знаю его, будет лучше, если он подождет свою невестку на улице. И буквально через минуту слышу — шаги на площадке. У него оказались ключи от квартиры. И я видела, как он туда вошел.

— Госпожа Крюгер — его невестка?

— Так он сказал. Но может, он соврал. Раньше я никогда не видела его.

Полицейские по очереди задавали ей вопросы.

— Вы сегодня видели женщину, которая здесь живет… эту госпожу Крюгер?

— Нет.

— Вы спрашивали его о ране?

— Он сказал, что это несчастный случай и что он сам врач и, попав в квартиру, сможет оказать себе помощь.

На лицах полицейских было написано крайнее раздражение.

— Этот доктор угрожал вам?

— Нет. Он был вежлив… но он не должен находиться в квартире госпожи Крюгер в ее отсутствие. Я его никогда не видела раньше и испугалась.

Полицейские переглянулись: еще одна дамочка с кучей свободного времени на их голову.

— Мы побеседуем с этим господином. Он, случайно, не назвал себя?

Женщина нахмурилась.

— Оставайтесь здесь, мэм.

Стоя перед зеркалом в ванной комнате, Джонатан изучал порез на шее — края начали твердеть. В полевой хирургии он видел такие ранения ежедневно. Если хочешь, чтобы после заживления раны не осталось рубца, то необходимо заново открыть ее и зашить, но сегодня было не до того.

Он налил для смелости еще рюмку зубровки.

— Не дергайся, — прошептал он себе, поднося к горлу иголку с ниткой.

Затаив дыхание, он приступил к работе. Для швейного набора иголка была вполне приличной — довольно острая и довольно стерильная. Ему доводилось работать и теми, что намного хуже. Придерживая края раны пальцами левой руки, правой он начал накладывать швы.

Все вранье, с самого начала. Эмма вообще не Эмма. В определенной степени его жизнь оказалась фарсом, глупой возней. Пьесой, поставленной невидимым режиссером. Удивительно, но теперь он чувствовал себя больше освобожденным, чем разочарованным. Как будто с его глаз сняли шоры и он впервые увидел вещи такими, какие они есть на самом деле. Он увидел не только то, что лежало непосредственно перед ним, но и то, что находилось вокруг. И этот вид — его прошлое и настоящее — просто убивал: Джонатан — пешка, кукла, безмозглая марионетка в руках правительства.

— Но кто? — спрашивал он себя. — Кто вовлек ее во все это?

Он сделал третий стежок. Нитка проходила с трудом, и на глазах выступили слезы.

Злость. Вот что он чувствовал. Злость на Эмму. Злость на Хоффмана. Злость на каждого, кто участвовал в том, чтобы украсть у него жизнь для достижения своих целей. Такое воровство он простить не мог.

А та часть жизни, где они вдвоем? Только он и она? Это тоже было «мероприятие»? Ему очень хотелось думать, что минуты, проведенные с ней наедине, в порядке исключения, существовали отдельно от Эмминого «высшего долга». Их занятия любовью. Их тайные взгляды. Прикосновения ее рук и невысказанные мгновения.

Восемь лет… Неужели это возможно?

Он опустил иголку и, опершись на раковину, посмотрел в зеркало.

«Ты просто не понимаешь. Она так и не сказала тебе своего настоящего имени. Она позаботилась обо всем — чтобы ты ездил по Африке, Европе и Ближнему Востоку, а она могла делать свою работу. Вся ее жизнь была тайной. Посмотри на эту квартиру. Взгляни на это крохотное платье. Она приводила сюда мужчин. Она пила с ними водку. Она соблазняла их».

Вглядываясь в свое отражение, он смотрел в глаза правде.

Уже не чувствуя боли, Джонатан быстро закончил работу и маникюрными ножницами отрезал нитку. Хорошая работа, как ни крути. Он смочил швы спиртом и наложил повязку, затем взял рубашку, прошел на кухню и налил еще рюмку водки. Он запомнил название на будущее. Зубровка. Не иначе как по-польски — «доверчивый идиот».

Он надел пальто и запустил руки в карманы. Правая рука нащупала обручальное кольцо. Он обещал носить его всю жизнь — как напоминание. Выключив на кухне свет, Джонатан заглянул в гостиную и в другие комнаты. Все это обман. Иллюзия. Не более чем мизансцена.

И тут в дверь постучали.

— Полиция Берна. Мы хотели бы поговорить с вами.

Джонатан замер на месте. Наверное, полицию вызвала женщина, что открывала ему дверь. Он представил, как будут дальше развиваться события: сначала они попросят его удостоверение личности, затем обычный запрос в участок на наличие отклонения от уплаты чего-либо. И мгновенный ответ: доктор Джонатан Рэнсом, разыскивается за убийство двоих офицеров полиции. Вооружен и очень опасен. Они его скрутят, наденут наручники и в мгновение ока раскатают на асфальте.

В дверь снова постучали.

— Это полиция. Господин доктор, пожалуйста, откройте, мы знаем, что вы в квартире. Мы хотим поговорить с вами о вашей невестке — госпоже Крюгер.

Джонатан зашел слишком далеко, чтобы сдаться. Он остается в игре.

Он вбежал в спальню, открыл дверь на балкон, выглянул и быстро осмотрелся. Ближайший балкон — двумя этажами ниже. Стена ровная. Спуститься по ней не получится.

Стук в дверь становился все настойчивее.

Вернувшись в гостиную, Джонатан пробежал в кабинет, затем снова в спальню и снова на кухню. И остановился, разозленный своими бесплодными усилиями. Единственный способ выйти отсюда — через входную дверь.

Если он не может выйти, значит, надо заставить их войти…

Он снова прошел на кухню, но уже не спеша, ни разу не оглянувшись на все более настойчивый стук в дверь, и направился прямиком к духовке — ультрасовременному прибору с нержавеющим фасадом, конвективной теплоотдачей и сенсорной панелью. Ничего не получится! Плита, однако, была газовая. Сняв форсуночные кольца, Джонатан повернул все ручки до максимума. Газ с шипением начал заполнять пространство кухни.

Стук в дверь прекратился, раздались громкие голоса. Дверная ручка задергалась, и послышался скрежет металла о металл. Похоже, полицейские решили взломать замок.

— Иду! — крикнул Джонатан. — Одну минуту!

— Пожалуйста, поторопитесь, — последовал ответ. — Или мы войдем сами.

— Одну минуту! — снова крикнул он.

Плотно закрыв кухонную дверь, он заскочил в кабинет, где на столе видел листы бумаги. Свернув бумажный кулек, он побежал в ванную и набил его туалетной бумагой. Потом он взял большое банное полотенце и намочил его холодной водой, отжал и перекинул через руку. Снова забежав в гостиную, он прихватил из пепельницы спички.

Стук в дверь возобновился, также послышалось потрескивание полицейских раций.

Газ уже просачивался под кухонную дверь. Прижавшись спиной к стене, Джонатан набросил на голову полотенце, зажег спичку, поднес ее к бумажному кульку и подождал, пока тот хорошенько разгорится.

«Пора!» — решил он, рывком открыл дверь, швырнул пылающий факел в кухню и бросился на пол.

Огненный шар взорвался, сметая со стола посуду. Зазвенели падающие стаканы, выбитые оконные стекла.

Вскочив, Джонатан добежал до прихожей и спрятался в гардеробе у входа. В следующую секунду раздался выстрел. Входная дверь рухнула на пол, и в квартиру ворвались двое полицейских. С пистолетами в боевой готовности они бросились к источнику пожара. Все это Джонатан видел через приоткрытую дверь шкафа.

Один из полицейских рискнул приблизиться к огню:

— Он выскочил в окно.

Другой, пробравшись среди горящих обломков мебели, заглянул в кухню:

— Ушел.

Джонатан выскользнул из шкафа, выскочил на лестницу и побежал вниз.

Спустя несколько секунд он уже был на улице.

А через пять минут его «мерседес» летел в сторону автобана.

 

54

Когда Филин Паламбо после заграничной «охоты» возвращался в Соединенные Штаты, его действия подчинялись давно установившемуся порядку. Из аэропорта он направлялся в Александрию, штат Вирджиния, в свой спортзал, где два часа занимался на тренажерах, поднимал тяжести и плавал. Наконец, когда с потом из его организма выходили дрянная еда, грязь и отравленный воздух, он шел в парилку, где избавлялся от устойчивого чувства вины, которое опухолью разрастается в потемках человеческой души. Он называл эту процедуру «сходить на исповедь». И только после всего этого он мог поехать домой и обнять жену и детей.

Однако сегодня он забыл о смывании грехов и направился прямиком в Лэнгли. Там он сразу прошел в архив ЦРУ и в секции Латинской Америки отыскал в компьютерной базе данных файл о деятельности «Компании» в Сальвадоре в 1980-х годах.

В формулировке задачи говорилось о необходимости построения в регионе демократии как оплота против коммунистического режима сандинистов, который уже пустил корни в соседнем Никарагуа и угрожал правительствам Гватемалы и Сальвадора. Там же он нашел упоминание об операции «Плачущая горлица», которая проводилась весной 1984 года и которой руководил кто-то из посольства США в Сан-Сальвадоре. Все подробности операции «Плачущая горлица» в файле были доступны «только для чтения» и только по специальному разрешению за подписью заместителя директора ЦРУ. Вот оно. Ни одна другая операция в этом деле засекречена не была.

Паламбо просмотрел список сотрудников ЦРУ, прикрепленных к посольству в те годы, и увидел знакомую фамилию — Джо Лихай. Это был худощавый дружелюбный ирландец, которого он знал по работе в контртеррористическом центре.

Лихая Паламбо нашел в застекленном кабинете, откуда как на ладони был виден весь разделенный перегородками офис центра.

— Джо, есть минутка?

Лихай, как всегда, одет был безукоризненно — синий костюм, начищенные до блеска ботинки. С гладко зачесанными волосами он выглядел как банкир с Уолл-стрит. Замаскировать гнусавый филадельфийский говор было куда труднее.

— А в чем дело? — поинтересовался он.

— Да хочу попросить тебя кое-что вспомнить из прошлого. Может, по чашке кофе?

Они прошли в кафетерий, где Паламбо взял два кофе с молоком, и устроились за столиком в дальнем углу.

— Джо, ты же был в Сальвадоре?

— Тогда ты еще мучил первокурсников в Йеле, — ответил Лихай.

— Было дело, — согласился Паламбо. — Что ты можешь сказать о «Плачущей горлице»?

— Это все давно быльем поросло. А тебе зачем? Ты что, проводишь проверку по этому делу?

Паламбо покачал головой:

— Да нет. Просто интересуюсь для себя.

— Давно это было. Еще в годы моей зеленой молодости. Я был мелкая сошка. Никто и звать никак.

— Джо, ну, пожалуйста, даю слово: все останется между нами.

— Как Вегас?

— Да, как Вегас. — Паламбо наклонился вперед. — Джо, расскажи о «Плачущей горлице».

Наклонившись к Паламбо, Лихай негромко произнес:

— Все выглядело как инструктирование. Надо было придать новобранцам товарный вид. А они — полная деревенщина, половина вообще только-только с набедренными повязками рассталась. Чтобы обучить их азам военного искусства, мы привезли из Форт-Брэгга отряд «зеленых беретов» и оружие. Надо же было поддержать демократию в регионе. В общем, все как всегда.

— А я думал, что этим у нас занимается Школа Америк в Форт-Беннинге?

— Разумеется. Она — официальная. А эта была тайная. Однако Эль Пресиденте был доволен тем, что мы делали, и даже взял некоторых из подготовленных нами ребят в свою личную охрану. Конечно, работа грязная. Ты же помнишь, как Данни Ортега «зацепил» Бьянку Джаггер, как сандинисты тогда взбаламутили весь регион. No mas Communista! Во всяком случае, идея была такова. Но все с самого начала вышло из-под контроля, и никто не знал, как оно пойдет. Пошло известно как — народ перепугался до смерти, и к восемьдесят четвертому все закончилось. Ортега стал президентом. А мы сложили чемоданы и поехали домой.

— А парни, которых вы обучали? Кто-нибудь из них поехал домой с вами?

— То есть?

— Ну, не знаю. Может, кто-то очень способный приглянулся вам и ему предложили работать на «Компанию».

Беззаботная интонация Лихая тут же испарилась.

— Вот сейчас ты заплываешь не на ту глубину. Здесь слишком темные воды…

— Джо, ну только между нами… между ирландишкой из Филадельфии и покровителем южных бостонских кварталов.

Лихай усмехнулся, но ничего не сказал.

Паламбо не отставал:

— Понимаешь, похоже, с одним из них я тут недавно пересекся. Он завалил пару шишек, оставив за собой кучу всякого колдовского вуду-дерьма, — обмазывал пули лягушачьим ядом, чтобы души жертв не преследовали его в этом мире. Слыхал когда-нибудь про такое?

Лихай мотал головой, а воспоминания искрами вспыхивали у него в глазах.

— Джо, ты точно ничего об этом не знаешь?

— Фил, ты пытаешься обсуждать сведения из «черной папки», — сказал Лихай. — Лучше остановись, если ты дорожишь своей прекрасной женой и детками, которые ждут тебя дома.

Самонадеянности Паламбо, как, впрочем, и его визави, было не занимать, и предостережение только распалило его.

— Парни, которых он грохнул, были связаны с Валидом Гассаном. Они собирались взорвать самолет. Притом изощренно — с помощью дрона, развивающего скорость до четырехсот миль в час и начиненного двадцатью килограммами «Семтекса». Это же фактически крылатая ракета. Никакая чертова «Боджиика» с ним не сравнится.

— Похоже, убирает кого надо.

— Точно.

— Но если не фанатики в тюрбанах, то кто, по-твоему, за этим стоит? — спросил Лихай.

— Наверняка не знаю. Но догадываюсь. Подумай сам, сколько людей в конечном счете владеют сегодня такими ресурсами?

— Ты хочешь сказать, что это госзаказ?

— Именно. — Паламбо постучал костяшками пальцев по столу. — Но это только между нами.

Лихай на секунду поднял руку выше груди, символически осенив себя крестным знамением.

— В досье есть одна странность, — продолжил Паламбо. — Вот об этом я и хотел поговорить с тобой: имя человека, отвечавшего за ту операцию в Сальвадоре, нигде не упоминается. Похоже, его попросту вырезали перед тем, как оцифровать материалы. Джо, кто из наших руководил «Плачущей горлицей»?

Лихай взглянул на Паламбо и поднялся со своего места. Проходя мимо, он наклонился и шепнул ему на ухо одно-единственное слово: «Адмирал».

Паламбо посидел за столиком, пока Лихай не вышел из кафетерия.

«Адмирал» — это Джеймс Лефевер, заместитель директора ЦРУ по операциям.

 

55

— Семьдесят два часа, — сказал фон Даникен, сняв пальто и бросив его на спинку стула. — Это все, что у нас есть. Сейчас наша главная цель — Рэнсом. Тут сомнений быть не может. Он в таких делах не новичок — уже устраивал взрывы в Бейруте, Косово и Дарфуре. Он привык убивать и убивает профессионально.

Оперативная группа разместилась в «морге» — пустынном зале для заседаний в подвальном этаже штаб-квартиры Федеральной полиции, превратив его в мозговой центр расследования. На пяти составленных полукругом столах разместили компьютеры, телефоны и другую оргтехнику. Сейчас здесь находились только Зайлер и Харденберг. Мрачное помещение не способствовало хорошему настроению.

— Спокойно, Маркус, — сказал Макс Зайлер. — Почему семьдесят два часа?

Фон Даникен сел на стул и поделился с коллегами новой информацией.

— Сразу после взрыва он покидает страну, — заключил инспектор, подробно рассказав о всех преступлениях Рэнсома. — Скорее всего, наш доктор Рэнсом в воскресенье вечером полетит в Пакистан. Он может сколько угодно делать вид, что не знает о новом назначении, но все он отлично знает. Не исключено, что именно его люди и убили несчастного, чье место ему предстоит занять. Необходимо отыскать его как можно быстрее. Как дела с микроавтобусом? Кто-то же должен был его видеть.

Он имел в виду камеры наблюдения, установленные но всей Европе, в радиусе от Дублина до Дубровника.

— Никаких следов, — доложил Харденберг. — Майер сейчас в ИСВБ, пытается их пришпорить.

— Два миллиона камер — и ничего. Как же так? — Фон Даникен с досадой покачал головой.

И тут открылась дверь и в комнату ввалился Курт Майер, на ходу подтягивая брюки.

— А вот и ты, — сказал фон Даникен. — Мы только что о тебе говорили. Есть что-нибудь?

Майер посмотрел на озабоченные лица своих товарищей. Кажется, что-то произошло, но что именно? Он потряс пачкой фотографий:

— Лейпциг, десять дней назад. Снято около примыкающей к вокзалу Байеришерплатц. Наш микроавтобус.

— Слава богу! — сказал фон Даникен, рассматривая фотографии.

На снимках поразительной четкости был виден белый «фольксваген» со швейцарскими номерами. За рулем сидел бородач в очках в проволочной оправе.

— За рулем — Гассан. Как только у меня появились номера, я провел более детальный поиск. Семь дней назад в Цюрихе… — По кругу пошла следующая фотография. — За рулем — Блитц.

— Где размещена эта камера? — спросил фон Даникен.

— На углу Баденерштрассе и Хардплатц.

— Это же недалеко от компании Ламмерса, да?

— Да, — сказал Майер. — В паре километров. Обратите внимание на заднее стекло. В микроавтобусе перевозят что-то очень крупное. Мы проанализировали снимки и пришли к выводу, что это большие стальные ящики.

— Дрон?

— Понятия не имею. Но в любом случае оно большое и тяжелое. Смотрите, как опустилась подвеска. Сравните эту фотографию с другими. Мы подсчитали, что на второй фотографии в микроавтобусе находится груз весом по меньшей мере шестьсот килограммов. — Майер выбрал следующую фотографию и показал ее. — Последний раз машина зафиксирована в субботу в Лугано.

Лугано — всего в тридцати километрах от Асконы, где жил Блитц. Фон Даникен не ошибся насчет следов краски, обнаруженных у дома Блитца. Автомобиль стоял в том гараже.

— Значит, Гассан забрал в Лейпциге взрывчатку и передал ее вместе с микроавтобусом Блитцу, а затем удрал в Швецию. Блитц на микроавтобусе забирает в Цюрихе дрон у Ламмерса. — Инспектор пристально разглядывал фотографии. — И все?

— Все, что у нас есть по белому микроавтобусу.

Фон Даникен вопросительно взглянул на Майера:

— Что значит «белому»? А есть другого цвета, о котором я ничего не знаю?

— Теперь есть черный микроавтобус. Перекрашенный.

— Откуда такая информация?

— Мы не знаем, откуда у него появился белый микроавтобус, но знаем наверняка, что номера украдены с точно такого же микроавтобуса в Шаффхаузене. Как правило, люди о подобных кражах не сообщают в полицию. Наверное, считают это чьей-то злой шуткой и обращаются в департамент транспорта. Гассан и компания посчитали свой ход умным. Но мы-то умнее. Я подумал, что если они украли номера с одной машины, то почему бы им не спереть их и в другой раз, и проверил все заявления о пропаже номеров. Владелец черного микроавтобуса «фольксваген» в Лозанне заявил, что у него номера пропали две недели назад. Заметьте, не микроавтобус, а номера. Я проверил их через ИСВБ. И вот результат.

Майер протянул последнюю фотографию. Черный микроавтобус «фольксваген» с номерами 8X10 мчится через перекресток. На заднем плане виден рекламный щит шоколада «Линдт» и вывеска известного мебельного магазина.

— Снимок сделан вчера в пять вечера на окраине Цюриха.

— Но откуда такая уверенность, что это тот же автомобиль?

— Сравните передние бамперы. У обоих заметная вмятина под фарами. И у обоих на зеркале заднего вида висит освежитель-елочка. Если бы что-то одно, может, и совпадение. Но два таких совпадения? Вряд ли.

— Звони в городскую полицию, — сказал фон Даникен. — Пусть выдадут ордер. И надо проверить на предмет черного микроавтобуса все снимки, сделанные в восточной части страны за последние двадцать четыре часа.

— Будет сделано.

Фон Даникен поднес фотографию ближе к глазам:

— А кто за рулем? Точно не Блитц. К этому времени он был уже мертв. — Он показал фотографию Майеру, который с хмурым видом надел очки. — Что-то тут не то. Как-то странно он выглядит.

— Отдадим фотографию в лабораторию: они увеличат изображение и сделают запрос в Интерпол — пусть пробьют по своей базе.

Майер вышел.

Фон Даникен обратился к Зайлеру и Харденбергу:

— Так, с восточным фронтом разобрались. А что у нас на западном?

На этот раз слово взял Клаус Харденберг — пухлый, низенький следователь с бледным лицом, оставивший выгодную карьеру в международной бухгалтерской фирме в Цюрихе ради скудных и непредсказуемых хлебов на ниве правопорядка.

— Блитц вел свои финансовые дела через «Банко популаре делла Тичино». Средний ежемесячный баланс на его счете составлял двенадцать тысяч франков. Платежи в основном обычные. Кредиты, счета, газ, электричество. Еженедельно из одного и того же банкомата в Асконе он снимал пятьсот франков. По правде говоря, очень скромный образ жизни для человека, у которого автомобиль класса люкс и вилла стоимостью несколько миллионов.

— Разве что только вилла не его, — сказал фон Даникен.

— Буквально мои мысли читаете, — улыбнулся Харденберг. — Сначала меня заинтересовал перевод ста тысяч франков, сделанный неделю назад. В пометках значилось «Подарок для П.Д.». На следующий день Блитц снял со счета в филиале банка в Лугано всю сумму наличными. Заметьте, все в открытую. Он лично объяснил управляющему банком, что это аванс. На Антибах он якобы строит корабль.

— У него в доме нашли какие-нибудь деньги?

— Ничего. Я связался с лейтенантом Конти.

— А кто перевел Блитцу сто кусков?

— А-а, вот здесь-то и начинается самое интересное! — воскликнул Харденберг. — Деньги перевели с номерного счета в банке «Роял траст энд кредит» на Багамах, из филиала во Фритауне.

— Никогда не слышал, — сказал фон Даникен, которому по роду его работы приходилось общаться со всеми более-менее значимыми финансовыми структурами.

— Это маленький банк с активами меньше миллиарда, и он не обитает в какой-нибудь громаде из стекла и бетона. Скромные денежные операции. Если позволите, я оставлю на время Блитца и перейду к Ламмерсу.

Присутствующие кивнули, и Харденберг, хлебнув «Ред Була», закурил сигарету «Галуаз».

— Как я уже сказал, теперь самое время обратить внимание на Тео Ламмерса, — продолжил он. — Вполне легальный бизнес. Все счета в первоклассном банке «ЮСБ». Я их проверил. Девять месяцев назад он получил перевод на сумму два миллиона франков не откуда-нибудь, а из багамского банка «Роял траст энд кредит».

— Два миллиона из того же банка? — Фон Даникен встрепенулся. — Если это от тех же людей, которые выслали Блитцу сто тысяч, то мы точно знаем, кто финансирует нашу ракету. Куда пошли деньги?

— Я взял на себя смелость и позвонил Микаэле Менц в компанию «Роботика». Судя по всему, два миллиона франков пошли на завершение работ. Проблема в том, что отсутствует счет-фактура, и фрау Менц не знает, для чего конкретно предназначались деньги.

Майер посмотрел на фон Даникена:

— Деньги пошли на дрон.

Фон Даникен кивнул. Вот теперь они реально кое-что нащупали.

— Деньги были переведены с того же счета в «Роял траст энд кредит»?

Харденберг покачал головой:

— Это было бы слишком просто. Деньги пришли с совершенного другого счета. По крайней мере на первый взгляд. Шанс, что Блитц и Ламмерс ведут финансовые дела через одну и ту же лавчонку на Багамах, — один на миллион. Я решил побеседовать с господином Дэвисом Брунсвиком, генеральным директором банка. Он был не слишком приветлив. Сперва я пустил в ход свое обаяние, затем сказал, что, если он не предоставит мне кое-какую информацию по счетам, его банк окажется в черном списке, который распространяется по трем тысячам учреждений в Швейцарии и службам правопорядка во всем западном мире.

— Сработало?

Харденберг пожал плечами:

— Нет, конечно. В наши дни все — крутые парни. Пришлось обратиться к плану Б. К счастью, я сделал домашнюю заготовку по Брунсвику, прежде чем говорить с ним, и, в частности, обнаружил, что у него несколько личных счетов в нашей стране на общую сумму двадцать шесть миллионов франков. Я пообещал ему, что, если он не предоставит мне имена по нужным счетам и не ответит на другие интересующие меня вопросы, я лично позабочусь о том, чтобы все деньги до последнего франка на его счетах были заморожены до конца его дней.

— И?..

— Брунсвик выложил все. Оба номерных счета были открыты некоей фирмой, по сути филиалом «Тинджели Банка». Та же фирма, кстати, купила в свое время и виллу «Принчипесса» от имени холдинговой компании на Кюрасао.

— А как ты обнаружил, что у Брунсвика счета в швейцарских банках? — поинтересовался фон Даникен.

Харденберг ухмыльнулся и покачал своей очень большой, очень круглой и очень лысой головой:

— Поверь мне, тебе лучше не знать.

Мужчины позволили себе немного посмеяться.

Откашлявшись, Зайлер заметил:

— Насколько мне известно, Маркус, ты лично знаком с Тоби Тинджели.

Теперь очередь ухмыльнуться настала для фон Даникена.

— Мы с Тоби вместе работали в Комиссии по холокосту.

— Как ты думаешь, он окажет тебе услугу?

— Тоби? Он и слова-то такого не знает.

— Но ты же попросишь его? — настаивал Зайлер.

Фон Даникен задумался о Тобиасе — Тоби — Тинджели Четвертом и о скелетах в его шкафу. Тинджели был богатый, тщеславный, напыщенный и подлый. Вообще-то, Маркус фон Даникен ждал этого дня долгих десять лет.

Но мысль о возможности проучить паршивца не доставила ему удовольствия.

— Да, Макс, я попрошу его, — негромко произнес он.

 

56

Свет фар просто убивал. Из-за аварии на встречной полосе образовалась пробка, и вереница машин выстроилась до самого горизонта. Джонатан щурился от слепящего света. Кровь пульсировала в висках, словно буравя сознание: «Выходи из игры! И так уже влип по уши. Ты любитель, против тебя играют профессионалы».

В ста километрах к северу — Рейн, дальше за ним — Германия. Вариантов, где и как пересечь границу, много. И до Франции тоже рукой подать. Если через Женеву добраться до Аннеси, то через три часа он будет в Шамони лакомиться фондю. Этот город он знал хорошо. Но, перебирая в мыслях пансионы и турбазы, где можно было бы осесть на несколько дней, он не чувствовал утешения. Бегство — временный вариант, а ему нужно выкарабкаться.

На развилке у Эгеркингена он съехал с автобана. На север — к Базелю, на восток — к Цюриху. В Эгеркингене есть ресторан «Мовенпик», мотель и множество магазинов для туристов. Оставив машину на стоянке, Джонатан вошел в ресторан и сразу же сделал заказ: «Schnipo und ein Cola, bitte». Венский шницель, картофель фри и кока-кола — любимый набор швейцарского школьника.

Пока он ждал заказ, в голову лезли мысли о квартире в Берне — квартире Эвы Крюгер. С какой заботой мебель была подобрана к ее характеру, сколько времени и сил потрачено на создание такой искусной декорации. Во вторую очередь после обмана его ужасала ее железная дисциплина. Ни разу в жизни она не дала ему повод заподозрить ее хоть в чем-нибудь, отдаленно напоминающем поведение агента. Шпиона на службе у национальной разведки. Он-то, идиот, вообразил, что у нее роман на стороне! Джонатан задумался о том, какую же подготовку нужно пройти, чтобы на протяжении восьми лет так безупречно обманывать мужа.

Опустив руку в карман, он нащупал обручальное кольцо и надел его, затем снял и принялся рассматривать. Что-то в этом кольце не давало ему покоя — оно не вписывалось в ее легенду. Оно ломало прикрытие. Получается, у него другое назначение. Но какое? Послание? Напоминание? Эва Крюгер не была замужем. Зачем тогда ей кольцо?

Принесли заказ. Десять минут назад Джонатан умирал от голода, а теперь аппетит исчез. Он выпил немного колы и отставил тарелку.

Кольцо.

Он рассматривал гравировку: 2-8-01. Восьмое февраля 2001 года. Где он был тогда? В Судане. Засуха и засилие мух. Эта дата ни о чем не говорила ему и, насколько он знал, ничего не значила и для Эммы.

И вдруг до него дошло.

Это же не Эммино обручальное кольцо! Это кольцо Эвы Крюгер. И он неверно прочел дату, по-американски: сначала месяц, потом день и год. А Эва Крюгер швейцарка, и дата написана по европейским правилам: день-месяц-год.

2-8-01.

Похолодев, он смотрел на цифры.

Второго августа 2001 года они с Эммой Эверетт Роуз зарегистрировали свой брак в Италии, в Кортине. Церемония была очень скромной: никаких родственников — она настояла на этом — ни с его, ни с ее стороны, никаких коллег но работе. «Джонатан, это наш день, — говорила она. — День, когда я всю себя отдаю тебе».

В наружном кармане у него лежал КПК, карманный компьютер, который он прихватил у Блитца. Эммина флэшка все еще была подключена. С удивительным спокойствием он включил компьютер. На экране появился значок «Тор». Джонатан нажал на него, и машина запросила пароль. Он набрал цифры, выгравированные на кольце. 2-8-01.

Экран мигнул и залился голубым светом — пароль подошел.

Вверху, в центре, возник яркий неоновый значок «Intel Link». Джонатан нажал на него. Несколько секунд все оставалось без изменения. Еще один тупик. Вдруг экран снова вспыхнул электрическим голубым светом, и на нем стремительно стали появляться строка за строкой. Текст был похож на стенографию, каждое сообщение начиналось с даты, потом шло время и кодовое имя отправителя.

Последняя запись гласила:

8-2-08; 15.16 ЦЕВ. [36] Баклан.

Число сегодняшнее. Выслано в три шестнадцать пополудни по центральноевропейскому времени кем-то, кто называет себя «Баклан».

Грач проник в «Тор». Попытка устранения провалилась. Грач ранен, но улетел. Необходима встреча.

Предыдущее сообщение отправил некто «Ястреб» тремя часами раньше, в 12.10 по ЦЕВ.

Тема: нужен новый бронированный «мерседес». Говорил с «Даймлер-Бенц». До конца марта новых машин не будет. Есть одна б/у: цвет — черный, кожа — серая. Пробег — сто тысяч. Цена — 275 000 евро. Жду вашего подтверждения.

«Сетевой дневник, — подумал Джонатан, пробежав глазами по дисплею. — Блог, где агенты обмениваются информацией. Шпионаж в реальном времени».

Он поискал веб-адрес, но ни одного не нашел. Открыв директорию файла, Джонатан проверил данные браузера: адрес по умолчанию — http://international.resources.net — ни о чем ему не говорил.

Он вернулся на главную страницу «Intel Link» и просмотрел другие записи.

7-2-08; 13.11 ЦЕВ. Сокол: Подтверждаю, что Дрозд засветился. Прекратить все контакты. Ждать инструкций из штаба.

7-2-08; 10.55 ЦЕВ. Баклан: Появлялся Грач. Справлялся о «Торе». У Грача КПК Дрозда. Утверждает, что Дрозд убит. Подтвердите.

7-2-08; 09.55 ЦЕВ. Сокол: Перевод одобрен.

7-2-08; 08.45 ЦЕВ. Дрозд: Необходим перевод 100 000 швейцарских франков. Восстановление потерянных средств.

Джонатан еще раз просмотрел текст. Баклан — Хоффман. Кто Ястреб — неизвестно. Сокол, похоже, у них главный — тот, кто подтверждал финансирование и смерть Дрозда. Дрозд — Готфрид Блитц. А Эмма? Где Эмма?

Он снова принялся читать.

6-2-08; 19.55 ЦЕВ. Сокол: Документы на контрольно-пропускном пункте № 1. Давосштрассе.

6-2-08; 18.07 ЦЕВ. Орел: На пути в Давос. Все в порядке. Документы?

6-2-08; 16.22 ЦЕВ. Сокол: Орлу занять место Соловья.

Соловей. Может, это Эммино кодовое имя?

Джонатан листал сообщения в поисках определенной даты. И он нашел ее. Вторник. На следующий день после Эмминой гибели.

5-2-08; 07.45 ЦЕВ. Орел: Соловей пропал во время несчастного случая в горах. Грач жив.

Значит, Грач — это он, Джонатан.

Грач. Британский кузен вороны, но крупнее и агрессивнее.

Эмма была Соловьем. А Орел? Еще один неизвестный игрок.

Читая строку за строкой, он восстановил события последних нескольких дней с точки зрения «другой стороны». Блитц писал, что машина на месте, в Ландкварте, а багажные квитанции высланы Эмме в гостиницу. На это последовал ответ Эммы, что из-за лавины, обрушившейся на железнодорожные пути, почта задерживается и она заберет багаж на следующий день. Сообщение отправлено в шесть тридцать вечера накануне их восхождения.

Джонатан поднял голову. Вокруг него шумел и сверкал людный ресторан. Слишком яркие огни. Слишком громкие голоса.

Эмма все время поддерживала связь с Сетью.

И тут на экране появилось новое сообщение. Буквы мигали, чтобы привлечь внимание адресата.

Письмо в режиме реального времени.

7-2-08; 21.56 ЦЕВ. Сокол: П.Д. приземлился в Цюрихе в 20.16. Едет в гостиницу. Подтверждена встреча в «Бельведере» 9-02-08 в 14.00. Принести извещение об отгрузке. Обменять на Золото.

Завтра в два часа дня. Он знал отель «Бельведер» в Давосе. Пятизвездочный дворец для богатых и знаменитых. Но кто такой П.Д.? И что за «золото», на которое собираются обменять извещение об отгрузке?

И тут же, почти мгновенно, пришел ответ от Орла:

Подтверждение принято.

Буквы мигали секунд пять, потом стали обычными.

Джонатан решил нажать на «ссылку» внизу страницу. Открылся список. Еще шифры. Числа с последующим названием, которое он уже слишком хорошо знал. «ЦИВ». «Цуг индустриверк».

Он открыл первую ссылку.

Транспортная накладная с подробной расшифровкой груза, который отправили из «ЦИВа» в «Ксантус медикал инструментс» в Афинах. Двести самых современных портативных GPS-навигаторов. Цена: двадцать тысяч швейцарских франков за штуку. Отправлено в пятницу 9 февраля в семь часов вечера из Цюриха в Афины швейцарской авиакомпанией «Суиссэр».

Не это ли извещение об отгрузке упоминалось Соколом в инструкции Орлу?

Он просмотрел другие ссылки. Все то же. Подробные счета. Но уже не навигационные системы, а дозаторы инсулина, вакуумные трубки, угольные экструдеры. Отправлено 10 декабря из Цюриха через Ниццу в Каир. Отправлено 20 ноября из Цюриха в Дубаи. Отправлено 21 октября из Женевы через Рим в Амман. Все пункты назначения на Ближнем Востоке.

Отправки начались всего несколько месяцев назад. Дата первой — 12 октября, примерно через полтора месяца после их с Эммой возвращения с Ближнего Востока.

Перечитав списки товаров, Джонатан понял, что оказался прав в своих подозрениях, которые он озвучил Хоффману. Вы производите что-то, что не должны производить, и передаете это что-то кому-то, у кого этого не должно быть.

Кто же такой П.Д.? И что он делает на Всемирном экономическом форуме в Давосе?

Джонатан прокрутил сообщения вверх и отметил, что Орел должен был забрать свои документы на контрольно-пропускном пункте № 1 на Давосштрассе — главной улице, проходящей через центр города.

Джонатан доел обед и расплатился наличными. На выходе из ресторана он остановился у киоска, изучая ассортимент газет. Почти в каждой первая полоса была посвящена Всемирному экономическому форуму. Он купил две швейцарские газеты, а также «Геральд трибьюн» и «Файнэншл таймс», сунул их под мышку и пошел к «мерседесу».

Он повернул в свой ряд и увидел, что прямо на него медленно движется автомобиль с мигалкой. В полицейской машине сидели двое патрульных. Ручным фонарем они освещали номера стоящих на парковке автомобилей. С невозмутимым видом Джонатан подошел к своему «мерседесу» и сел за руль. В следующее мгновение салон наполнился ярким светом. Джонатан ждал, затаив дыхание. Его взгляд упал на газету, лежавшую на сиденье. На снимке на первой странице «Нойе цюрхер цайтунг» мужчина ближневосточной наружности произносил пламенную речь. Подпись гласила, что это иранский министр науки и технологий — Парвез Джин, который в пятницу вечером должен выступить на ВЭФ с докладом о ядерных программах Ирана.

Парвез Джин. Инициалы! Джонатан нашел П.Д.

Салон снова погрузился в темноту. Луч переполз на следующий автомобиль. Интересно, это обычная проверка или ищут именно его?

Он завел двигатель, и «мерседес» тронулся с места.

Джонатан возвращался в горы. Он ехал в Давос.

 

57

Тобиас Тинджели жил в импозантном особняке в викторианском стиле на улице Цюрихберг неподалеку от гранд-отеля «Долдер». Четырехэтажный дом принадлежал его отцу, а до этого — отцу его отца, и так до 1870 года, когда первый Тобиас Тинджели спонсировал Вильгельма Первого во время войны против Наполеона Третьего.

На протяжении долгих лет между Германией и частным банком сохранялись тесные отношения. Во время Второй мировой войны банк «Тинджели» был прибежищем не только для национал-социалистов, большая часть золота которых проходила через его филиалы, но и для американцев, англичан и русских, чьи разведслужбы находили его наиболее подходящим для своих дел. С тех пор банк довольствовался обслуживанием частных клиентов, но слухи о его сомнительной репутации по-прежнему не угасали.

— Заходи, Маркус, — прогудел Тобиас Тинджели. — Не ожидал.

Фон Даникен улыбнулся. «Конечно не ожидал», — подумал он.

— Привет, Тоби. Как жизнь? Надеюсь, не слишком потревожил тебя?

— Вовсе нет. Да не стой ты там. Дай возьму твое пальто.

Тобиас Тинджели Четвертый, для друзей просто Тоби, относился к новой породе банкиров. Он открыл дверь в линялых джинсах и черной водолазке. Его темная шевелюра пребывала в модном беспорядке. Тоби был на десять лет моложе фон Даникена и больше походил на художника, чем на банкира.

Инспектор протянул ему пальто. Когда он приезжал сюда десять лет назад, здесь было полно прислуги в униформе, готовой принять пальто и поднести коктейль. Интересно, Тинджели вовсе отказался от роскоши или отпустил прислугу в ожидании его визита? Их связывала одна тайная «история». И суетливое оживление Тоби Тинджели подтверждало тот факт, что ему не очень-то хотелось принимать фон Даникена у себя в доме.

— Пошли, Маркус. Не забыл еще, куда идти? — Тинджели провел его в гостиную, где окно от пола до потолка, казалось, поглощало Цюрихское озеро. — Выпьешь? — спросил он, открывая графин.

Фон Даникен отказался.

— Как я успел тебе сказать, дело крайне срочное, — начал он. — И прошу тебя, чтобы все, о чем мы сегодня будем говорить, осталось только между нами. Я знаю, что могу рассчитывать на твое молчание.

Тинджели серьезно кивнул. Они сидели друг против друга в массивных кожаных креслах. Фон Даникен изложил некоторые подробности своего расследования касательно Ламмерса и Блитца: он рассказал об их убийстве, об их связях с террористом Валидом Гассаном и о пластиде, найденном в гараже Блитца. Об угрозе взрыва он не упомянул.

— Мы отследили их финансовые потоки вплоть до компании, учрежденной твоей дочерней фирмой в Лихтенштейне. «Эксельсиор траст».

— Ты хоть представляешь, сколько законов я нарушу, если стану разглашать информацию о моих клиентах?

— Если хочешь, я попрошу Альфонса Марти выписать ордер.

— Забудь о правилах. Все имена по «Эксельсиору» в компетенции юристов. Вот они всё знают. Иди к ним.

— Назови мне их, и я пойду. Насколько я понимаю, у всякой трастовой компании несколько директоров. Их имена должны быть указаны в документации.

Тинджели блеснул ослепительной улыбкой:

— Я бы рад помочь, но, если пойдут слухи, что мы сотрудничаем с правительством, нашему бизнесу конец.

Фон Даникен осмотрел комнату. Минималистская обстановка. Все внимание должно фокусироваться на стенах. Справа от него висела просто гигантская картина маслом — абстрактный психологический кошмар за десять-двадцать миллионов франков, не меньше. Но это была дешевка по сравнению с Паулем Клее, чье творение висело прямо напротив. В прошлом году Клее был продан за самую высокую сумму в истории аукционов — около ста тридцати миллионов долларов. Тинджели мог позволить себе потерять пару-тройку клиентов и все равно остаться одним из самых богатых людей Европы.

— Боюсь, я не прошу тебя помочь. Я требую. Утром я должен увидеть всю документацию по «Эксельсиор траст» в связи с компаниями в Кюрасао. Имена юристов, директоров — всё.

— Правительство не имеет никакого права что-либо требовать от меня.

— А при чем тут правительство?

— Да ладно, Маркус, уже никого не интересуют дела давно минувших дней. Война закончилась семьдесят лет назад. Люди едва помнят, кто такой Гитлер. Оставь наци в покое! К тому же мы сполна выплатили свой долг. Миллиард долларов способствует взаимопониманию и сочувствию.

В Комиссии по холокосту фон Даникен, в частности, занимался определением степени сотрудничества между швейцарскими банками и Главным административно-экономическим управлением СС, которое ведало финансовыми операциями Третьего рейха. Швейцарские банки не страдали чувством вины по отношению к жертвам войны, настаивая на том, что они лишь следовали от века установленным правилам конфиденциальности и безопасности вкладов своих клиентов. Правила были одни для всех — и для наследников, которым упорно не отдавали деньги покойных клиентов, и для нечистых на руку представителей тогдашней власти: в Цюрих, Базель и Женеву регулярно наведывались немецкие офицеры, пытавшиеся вырвать из алчных пальцев банкиров деньги интернированных и обреченных на гибель евреев.

Но один банк, в отличие от других, не столь строго придерживался правил. Банк «Тинджели» не только сотрудничал с немцами и переводил миллионы франков со счетов их законных владельцев-евреев Третьему рейху, но и фактически устроил кормушку для офицеров СС, беспрепятственно грабивших счета евреев. Все это фон Даникен обнаружил за время расследования, как и фотографию дедушки Тоби Тинджели, Тобиаса Второго, в компании с Германом Герингом, Йозефом Геббельсом и рейхсфюрером Адольфом Гитлером. На фотографии Тинджели был одет в черную форму штандартенфюрера СС.

Этот факт всеми силами скрывался. В обмен на молчание Комиссии банк «Тинджели» перевел в фонд выживших жертв холокоста сто миллионов долларов, и дело закрыли.

— Ты прав, — заметил фон Даникен, — война — дело прошлое, у меня в запасе кое-что посовременнее. — Он вытащил из кармана конверт и протянул его банкиру.

Тоби Тинджели достал из него фотографии. Нет, не старые снимки нацистов. Но нечто не менее скандальное.

— Откуда?.. — Тинджели заметно побледнел.

— Я занимаюсь экстремистами. И то, что запечатлено на этих фотографиях, вполне укладывается в сферу моих полномочий. Это не политический экстремизм, но и достойным поведением такие выходки не назовешь. Понимаешь, Тоби, ты мне не нравишься. И твой отец тоже. Вам слишком долго разрешали покупать чистую совесть, но я всегда держал тебя на прицеле. И всегда знал, что ты малый с гнильцой. Только не представлял, насколько ты прогнил.

Фотографий было всего две, но и этого было более чем достаточно. На первой Тоби Тинджели стоял в темной комнате у стойки бара в эсэсовском кителе своего деда и в фуражке с черепом. Больше на нем ничего не было — ни брюк, ни носков, ни ботинок. В одной руке он сжимал свое достоинство, а в другой — кнут, занесенный над белой волосатой задницей мужчины, стоящего рядом на четвереньках.

Вторая фотография была, если только такое возможно, еще более непотребной. На ней Тинджели, с головы до пят затянутый в черный латекс с прорезями для глаз, носа и рта, стоял на коленях. Его руки были скованы за спиной наручниками, а голова уткнулась пониже женского живота. Разумеется, лица было не разглядеть, зато на снимке отлично вышло массивное золотое кольцо-печатка с фамильным гербом на правой руке. Оперативники, проводившие тайную слежку, потом долго смеялись.

— Не совсем то, что ожидают клиенты, выбирая респектабельный банк, а, Тоби? Только представь, с какой радостью желтая пресса погреет на этих снимках руки. Моя старость будет отлично обеспечена. Как ты думаешь, сколько они заплатят? Тысяч сто? Двести?

Банкир швырнул фотографии на кофейный столик:

— Подонок.

— Ага, не сомневайся.

Тинджели встал:

— Утром у тебя будут все имена. В обмен на эти фотографии.

— Договорились. — Фон Даникен направился к двери. — Но помни: я всегда могу сделать другие.

 

58

Альфонс Марти заглянул в пустой кабинет Маркуса фон Даникена. Верхний свет не горел, только одинокая настольная лампа тускло освещала бумаги, разложенные на столе. Было восемь часов вечера, и неплохо бы узнать последние новости. По коридору он прошел дальше, до кабинета, в котором еще кто-то сидел.

— Простите, я ищу господина фон Даникена, — сказал он, постучав в дверь.

Коренастый лысый мужчина вскочил из-за стола:

— Разрешите представиться — Харденберг. Кажется, старшего инспектора фон Даникена нет на месте.

— Это я вижу. Он должен был доложить мне о результатах сегодняшнего дня.

— Вообще-то, опаздывать на встречу — не в его правилах. У вас же назначена встреча?

Марти уклонился от ответа. Он пришел без предварительной договоренности, чтобы не дать фон Даникену время на подтасовку выводов.

— Где он?

— В Цюрихе. Отрабатывает контакты, связанные с финансированием операции.

— Неужели? Разве банки работают так поздно?

— Он не в банке. Он у Тобиаса Тинджели. Они знакомы со времен Комиссии по холокосту. Вы можете позвонить ему на сотовый.

Марти на секунду задумался:

— В этом нет необходимости. Наверняка и вы сможете ввести меня в курс дела. Говорите, что вышли на финансирование операции? У вас уже есть представление о том, кто стоит за всем этим? Революционная гвардия Ирана? «Аль-Каида»? «Исламский джихад»? Или какая-то неизвестная нам организация?

— Мы еще не уверены, — ответил Харденберг. — Все, что нам известно: дом Блитца был куплен офшорной компанией на Кюрасао. Как только мы узнаем, кто оплачивал его счета, мы заметно продвинемся в поисках того, кто готовит теракт.

— А что вам мешает?

— Закон. Банковские требования соблюдения тайны вклада создают большие сложности в получении необходимой информации. Но господин фон Даникен уверен, что мы сможем обойти их. У него есть связи среди банкиров.

— Да, да, конечно, — согласился Марти, делая вид, что весьма доволен действиями подчиненных. — Продолжайте в том же духе.

Харденберг проводил его до дверей.

— Я передам господину фон Даникену, что вы заходили. Уверен, он не хотел пропустить встречу.

Марти с деловым видом поспешил вниз по лестнице.

Вернувшись в свой кабинет в Бундесхаусе, Марти принялся рыться в бумагах у себя на столе, пока не нашел ответ на запрос в «Суисском» — национальный телекоммуникационный оператор — касательно телефонных звонков Блитца, Ламмерса и Рэнсома. Держа бумагу в руках, он набрал номер ответственного за юридические связи компании.

— Мне нужны полные записи всех входящих и исходящих по этим номерам, — сказал он, представившись, и назвал домашний, рабочий и мобильный телефоны Маркуса фон Даникена.

— Будет сделано. Вас интересует какой-то определенный период?

— Прошлый понедельник с восьми утра до четырех дня.

— Только прошлый понедельник?

— Да, — подтвердил Марти. — Когда вы сможете предоставить информацию?

— Завтра к полудню.

— Нет, она мне нужна к восьми утра.

— Хорошо.

Марти повесил трубку. Меньше чем через двенадцать часов у него будут доказательства.

 

59

Джонатан вел машину, пока совсем не выбился из сил. У южной оконечности Цюрихского озера, в Рапперсвиле, он съехал с трассы и через город проехал к предгорью. Он промчался еще минут десять и, когда по пути уже не попадались ни машины, ни дома, съехал на обочину и заглушил двигатель. До Давоса оставалось сто километров.

Включив только слабенькую лампочку, вмонтированную в бардачок, он принялся изучать купленные газеты. О Всемирном экономическом форуме он знал лишь то, что рассказывали в телевизионных новостях.

ВЭФ ежегодно собирал вместе около тысячи ведущих политиков и бизнесменов со всего земного шара для обсуждения ключевых вопросов мирового благополучия. В этом году главная тема — распространение ядерного оружия. В форуме примут участие примерно «восемнадцать глав государств, двести министров и сорок семь генеральных директоров ста крупнейших промышленных компаний». В качестве гостей на форум среди прочих прибудут два бывших президента Соединенных Штатов, британский премьер-министр, султан Брунея, король Иордании, председатели правления «Шелл ойл», «Интел» и «Дойче Банка».

Статья в «Файнэншл таймс» посвящалась безопасности форума. Ее обеспечивали двести местных полицейских, в помощь которым были направлены три тысячи солдат. Никого без предварительной проверки и досмотра на ВЭФ не пропустят. Статью сопровождали снимки: бесконечные заборы, прорезающие заснеженные поля, по периметру мощные прожекторы и патрули с немецкими овчарками. На фотографиях Давос больше походил на концлагерь, чем на модный горнолыжный курорт.

В «Тагес-анцайгер» Джонатан нашел статью, в которой говорилось о швейцарской фирме — производителе считывающих устройств, позволявших службам правопорядка контролировать доступ на форум. Генеральный директор компании хвастался, что обмануть их устройства невозможно, и рассказал о трех степенях защиты. Зеленая зона открыта для жителей и гостей, которые тем не менее обязаны предъявить удостоверение личности на одном из трех контрольно-пропускных пунктов, прежде чем им оформят официальный пропуск на территорию форума. Желтая зона включает район Конгрессхауса, где, собственно, и состоится форум, и зоны, непосредственно прилегающие к отелям, где размещаются VIP-гости. Для доступа в Желтую зону необходимо официальное приглашение, выдаваемое после предварительной проверки личности.

Красная зона — это сам Конгрессхаус, где будут проходить все выступления и пленарные заседания, и отель «Бельведер», основное место проживания многих VIP-персон. На всех пропусках, выданных для прохода в эти зоны, имеется не только фотография, но и специальный чип с соответствующей информацией об обладателе аккредитации. Каждый из участников с допуском в Красную зону обеспечивается персональным портативным считывающим устройством, способным сканировать территорию площадью десять квадратных метров, считывая при этом сигналы с пропусков других участников и отображая на дисплее информацию, включающую имя, фотографию и краткую биографическую справку. Трудно не узнать Билла Гейтса или Тони Блэра, другое дело — какой-нибудь министр нефти Саудовской Аравии.

Рассуждая, что раз Эмма должна была в Давосе передать машину П.Д., то у нее наверняка есть пропуск в Красную зону, Джонатан вывалил на сиденье все содержимое бардачка и внимательно просмотрел его: руководство по эксплуатации автомобиля, гарантийная книжка, еще какие-то бумаги, и больше ничего. Он прощупал весь бардачок изнутри — и тоже ничего.

Джонатан откинулся на сиденье. Блитц не выслал пропуск с багажом в Ландкварт, значит, он должен быть в машине. Но где? В руководстве по эксплуатации говорилось, что бронезащита не единственное достоинство этого автомобиля, среди прочих — «беспрокольные» шины, противозаносная тормозная система и парковочный радар.

В графе «индивидуальные требования» он нашел то, что искал: сейф под задним пассажирским сиденьем. Джонатан вышел из машины и открыл заднюю дверь. В центре сиденья он увидел кнопку и нажал ее. Сиденье поднялось. Внизу оказался черный стальной ящик. Открыв его, Джонатан обнаружил коричневый бумажный конверт, на котором было напечатано «Эва Крюгер», а в нем пропуск участника ВЭФ. На нем была та же фотография, что и на водительском удостоверении Эвы. Еще в конверте лежал французский паспорт с фотографией Парвеза Джина и сотовый телефон.

Паспорт, сто тысяч швейцарских франков и бронированный «мерседес». Все это, как догадывался Джонатан, в обмен на «золото», которое даст им Парвез Джин, министр науки, исследований и технологии Исламской Республики Иран.

Он взял в руки телефон. Дешевенькая модель. Зачем оставлять Эмме телефон? Наверное, ей нужно кому-то позвонить… кому-то на определенный номер? Парвезу Джину? Джонатан проверил память, там было пусто. А может, Джин должен сам звонить ей? Это уже больше походило на правду. Министру науки и технологии придется выбрать подходящий момент, когда поблизости не будет его охраны.

Джонатан с трудом начал понимать, что происходит, хотя не все, а лишь голую схему. Отгрузки в обмен на информацию. «Золото», как они это называют. Насколько ему известно, иранцы желают только один товар. Тот самый, который им запрещает западный мир.

Сердце бешено застучало в груди. Джонатан вернулся на водительское сиденье, подключился к «Intel Link» и принялся читать накладные. Центрифуги, навигационные системы, вакуумные трубки — декабрь, ноябрь, октябрь. Угольные экструдеры, мартенситно-стареющая сталь, охлаждающие системы — сентябрь, август. Кольцевые магниты, теплообменники. Без сомнения, этикетки были фальшивыми. Не важно, хорошо ли он знал, где все это обычно применяется. Он знал, для чего все это предназначалось, и этого было достаточно.

Внезапно ему захотелось избавиться от машины. Он выбрался из нее и пошел прочь. Все быстрее и быстрее и наконец пустился бежать вверх по склону…

Мысленно он унесся в горы, в дикую глушь на несколько дней назад, и по-новому взглянул на свое прошлое, настоящее и будущее. Это был совершенно новый мир — никаких воспоминаний, никаких ожиданий. Одинокий человек посреди камней, деревьев и горных речушек. Одно живое сердце, окруженное всем этим миром, который существовал задолго до того, как человеческий род принялся методично разрушать его. Ради таких мгновений только и стоит жить.

Через десять минут он уже вскарабкался на гребень горного отрога. Там он увидел сложенную из камней пирамидку. Джонатан обошел ее вокруг, его легкие горели, глаза жгло от холода. На севере длинная изогнутая тень Цюрихского озера напоминала украшенный драгоценными камнями серп. К югу узкая темная долина то тут, то там неравномерно освещалась созвездиями огоньков. Всего в километре отсюда, у подножия Альп, начинались плодородные равнинные земли.

— Эмма, зачем? — тихо спросил он. — Как ты могла посылать все это в самую опасную в мире страну? Они же сделают бомбу. И не просто бомбу. А ту самую — атомную.

Немного придя в себя, Джонатан стал спускаться и через десять минут вернулся к «мерседесу». В салоне он включил обогреватель. Его по-прежнему мучил вопрос: на кого она работала?

Он запрокинул голову и закрыл глаза, но мысли продолжали бурлить. Сон пришел очень поздно — или очень рано: когда первые лучи рассвета окрасили небо в мертвенный, пепельно-серый цвет.

 

60

Не твое дело. Оставь. Сделаешь себе только хуже.

Филип Паламбо поразмыслил над этими словами и вытащил из бардачка свое личное оружие. Мир находится в таком плачевном состоянии именно потому, что все думали только о себе.

Пистолет марки «Беретта» калибра 9 миллиметров остался у него еще со времен службы в 82-м авиадесантном полку. Он посвятил военной службе четырнадцать лет, начав курсантом военной академии в Вест-Пойнте и закончив майором. С его опытом открывалась масса возможностей в частном бизнесе, но процесс зарабатывания денег никогда не увлекал его. Через семь недель после увольнения из армии Паламбо поступил на службу в Центральное разведывательное управление. И, несмотря на все, что он видел там и сделал, он по-прежнему считал, что принял самое правильное решение в своей жизни. И эту работу он даже и не думал бросать.

Паламбо проверил магазин — полный, дослал патрон и опустил предохранитель.

Крытый металлочерепицей двухэтажный дом с зелеными ставнями был построен в колониальном стиле. Паламбо вышел из машины, спрятал пистолет за пояс и, убедившись, что его не видно, поднялся по лестнице и позвонил. Дверь открыл худощавый, неказистого вида человек в сером кардигане. На шее у него висели очки.

— А вот и вы, Фил, — сказал адмирал Джеймс Лефевер, заместитель директора ЦРУ по операциям. — Полагаю, дело срочное.

Паламбо вошел в дом.

— Спасибо, что согласились встретиться со мной.

— Не за что. — Лефевер провел его в просторный холл. Он был женат на работе и жил один. — Хотите кофе?

Паламбо вежливо отказался.

Лефевер прошел на кухню и налил себе ароматного горячего напитка.

— Я знаю, вы получили от Валида Гассана серьезную информацию и она помогла предотвратить какой-то теракт.

«Уже знает, — подумал Паламбо. — Кто-то его предупредил».

— Собственно, поэтому я и пришел.

Лефевер положил сахар и кивнул Паламбо, чтобы тот продолжал.

— Когда я возвращался из Сирии, мне позвонил Маркус фон Даникен, глава швейцарской контрразведки. Он занимается убийством голландца по имени Тео Ламмерс, которого застрелили возле его дома в пригороде Цюриха. Работа выполнена профессионально — чисто и без свидетелей. Ламмерс владел компанией, которая разрабатывала и производила сверхсовременные системы наведения. Побочно он конструировал дроны — беспилотные самолеты. Маленькие, большие — всякие. Пока фон Даникен разбирался с этим, убили коллегу Ламмерса — иранца Махмуда Китаба, проживавшего в Швейцарии под именем Готфрида Блитца. Вам это о чем-нибудь говорит?

— А должно?

— Не сочтите за дерзость, сэр, но, по-моему, это должно вам кое о чем напомнить.

Лефевер добавил сливок. Когда он снова вернулся к разговору, у него заметно изменилось выражение лица. Светская часть визита завершилась.

— Продолжайте, Фил. Мое выступление будет в конце.

— Я позвонил Маркусу, чтобы сообщить ему о результатах допроса Гассана.

— Касательно участия Гассана в подготовке теракта?

— Именно. Фон Даникен был, мягко говоря, удивлен. Как выяснилось, оба убитых — соучастники Гассана.

— Скорее всего, совпадение. — По интонации, с которой Лефевер произнес эти слова, было понятно, что ему известно: это что угодно, кроме совпадения.

Паламбо продолжал:

— На следующий день фон Даникен получил отчет медэксперта, в котором говорится, что в обоих случаях пули обработаны ядом. Медэксперт навел справки. Но только один из его коллег — в Скотленд-Ярде — сумел точно определить, какой это яд. Он бывший британский морской пехотинец и видел нечто подобное в начале восьмидесятых в Сальвадоре. Похоже, обычная практика среди тамошних индейцев. Местная разновидность вуду. Англичанин поделился с медэкспертом предположением, что человек, убивший Ламмерса и его партнера, работал или работает на нас. Фон Даникен хочет знать, проводим ли мы операцию на его территории. Сэр, если у нас есть достоверная информация по группе, готовящей взрыв самолета в швейцарском воздушном пространстве, наш долг проинформировать их.

— И что вы ему сказали? — спросил Лефевер.

— Сказал, что узнаю.

— Значит, больше вы с ним не говорили?

Паламбо покачал головой:

— Вы руководили операциями в Сан-Сальвадоре. «Плачущая горлица» тоже ведь ваша?

— Это секретная информация.

— У меня есть допуск к секретным материалам. Один из местных индейцев — некто Рикардо Рейес — был рекомендован к нам на службу. Его мать была наполовину индианкой. Он прошел обучение на базе и был отправлен за океан, но по-прежнему числится в штате.

— Вы хорошо покопались…

— Я думаю, что на курок нажимал именно он.

Адмирал Лефевер подошел к Паламбо так близко, что тот почувствовал, как от него пахнет кофе.

— А вам-то какое дело до моих оперативников?

Паламбо поерзал на стуле, в спину ему упирался его собственный пистолет.

— Никакого. Это не в моей компетенции. Я просто проследил некоторую информацию по Ламмерсу, которого застрелили в Цюрихе.

— И что?

— Сэр, у нас на этого человека досье толщиной дюймов десять. Он десять лет был нашим агентом. Занимался промышленным шпионажем и вышел в отставку в две тысячи третьем году из нашего лондонского представительства. Я все думал, почему Валид Гассан передает взрывчатку людям, пусть только косвенно, связанным с правительством Соединенных Штатов. Что-то во всем этом не так. Я позвонил кое-кому, чтобы узнать: может, Ламмерс перешел на другую сторону?

— И что узнали?

— Да, он перешел на другую сторону, можно и так сказать. Два года назад Ламмерса подхватило министерство обороны. На момент своей смерти он работал консультантом в их разведуправлении. Адмирал, вы можете, ради всего святого, сказать мне, для чего мы устраняем американских агентов?

— Я-то думал, вас больше беспокоит, зачем Пентагону понадобилось сбивать самолет.

— Это мой следующий вопрос.

Паламбо ожидал услышать целую тираду. Вместо этого Лефевер поставил свой кофе на стол и улыбнулся:

— Вам знакомо формирование под названием «Дивизия»?

— «Дивизия»? Нет, сэр, не знакомо.

— Странно. — Лефевер взглядом показал ему на раздвижную дверь в кухню. — Выйдем. Мне нужно покурить.

Паламбо вышел вслед за ним на задний двор. Холодный вечер, серое, жалкое небо. Пока они прогуливались, под ногами звонко хрустел снег.

— Это всё Остин. В нем вся проблема, — сказал Лефевер, вытряхивая сигарету из пачки «Мальборо». — Этот фанатичный сукин сын вот уже где у меня сидит. Со всеми его молитвенными собраниями и фундаменталистским бредом. Не может он держать свои лапы подальше от чужого пирога.

— Вы имеете в виду генерал-майора Джона Остина из ВВС?

— Именно его. Все началось восемь лет назад — еще до одиннадцатого сентября. У парней из Пентагона руки чесались проводить тайные операции на чужой территории. Их до невозможности разозлили террористы, которые распоясались донельзя, и они пошли направо-налево молоть языком, будто ЦРУ не справляется. Жилой комплекс «Хобар-тауэрс» в Саудовской Аравии, взрывы в наших посольствах в Найроби и Дар-эс-Саламе, многочисленные атаки против зарубежных предприятий американских транснациональных компаний. Остин пришел к президенту и попросил разрешения собрать команду оперативников и начать действовать. Президента не пришлось долго уговаривать. Он давил на нас, чтобы мы выяснили, кто стоит за взрывом эсминца «Коул», а мы тогда еще были не в состоянии ответить на его вопрос. Команда Остина нашла преступников почти сразу. Через тридцать дней президент подписал директиву по национальной безопасности, которая давала министерству обороны полномочия для оперативной работы за океаном. Свое формирование они назвали «Дивизией». Остин создал его на базе малоизвестного подразделения, которое тогда называлось агентурно-разведывательным управлением министерства обороны и в основном руководило военными атташе, приписанными к нашим иностранным посольствам. «Дивизия» стремительно развивалась. Через год в ее составе было уже пять команд. Мы говорим о самых грязных и темных операциях. Тайных. Дурно пахнущих. О некоторых не знали ни конгресс, ни президент. Полная свобода действий, о которой любой офицер разведки может только мечтать. Включая и меня. Мне кое-что известно о некоторых их подвигах. Они неплохо потрудились. Не могу не признать. Убрали этого кровожадного лунатика Драко и парочку боевых командиров в Судане. Но успех вскружил Остину голову, и он зарвался — замарал руки в деле с ливанским премьер-министром, наломал дров во время заварухи в Ираке. Мы разведчики. Наша работа — собирать и передавать информацию. Судить и казнить — не наше дело. Это политика, и пусть ею занимаются в Белом доме. Короче говоря, Фил, в конце концов я понял, что так больше продолжаться не может.

— Но, сэр, они же американские агенты.

— Американские! Китаб — иранец. Ламмерс — голландец. Родились и выросли за границей.

— Даже если и так, сэр, почему вы не рассказали все президенту?

— А что я должен был рассказать? Только выставил бы себя на посмешище, как ревнивый соперник. Это же президент дал им все полномочия. Он сам открыл клапан.

— Не уверен, что он одобрил бы сотрудничество американских агентов с иранским преступником, готовящим взрыв самолета.

— Согласен, но он и мне не дал бы добро на внедрение крота в сеть Остина. Он же считает Джона Остина практически святым. Герой, вся грудь в орденах. С первых дней в строю — я имею в виду нашу священную войну с джихадом. Остин разработал план спасения наших заложников в Иране в восьмидесятом. Он первым начал готовить команды спецназа. И, как и наш верховный главнокомандующий, он истово верующий — за Христа готов в огонь и в воду. Что может этому противопоставить такой безбожник и поклонник виски, как я?

— Но попытка спасения заложников потерпела фиаско, — сказал Паламбо. — Мы потеряли восемь человек.

— Это не важно, Фил. Джон Остин — герой. И все, что он говорит, не подлежит сомнению… пока не будет доказано обратное.

— Адмирал, при всем уважении, я не могу просто так стоять и смотреть, как собьют самолет.

— Придется, Фил. У государства не может быть двух независимых спецслужб, которые проводят операции, не согласовывая их друг с другом. Парни слишком давно вышли из-под контроля. Как только эта штука взорвется прямо им в рожу, все закончится. Джону Остину никогда больше не позволят вывести команду в бой.

— И вы послали Рейеса поставить точку?

— Я послал Рикардо Рейеса показать, что мы тоже не сидим сложа руки. Если мы ни сном ни духом не знаем о подобных делах, это только доказывает, что все, что Остин говорил президенту о ЦРУ, — чистая правда. Но если мы сможем изловчиться и вплотную приблизиться к тому, чтобы сбить дрон, если выведем на чистую воду всех участников заговора, мы будем выглядеть героями. — Лефевер бросил окурок и затушил его ботинком. — Предотвратить взрыв мистер Рейес, конечно, не сможет, но, откровенно говоря, мне это и не нужно. Как только самолет рухнет, я с доказательствами в руках пойду к президенту и покажу, какие вещи творятся без его ведома. Заодно я смогу продемонстрировать, что пытался предотвратить теракт. У президента не останется другого выбора, кроме как поддержать меня и немедленно распустить «Дивизию». И в конечном счете парни из Минобороны окажутся в заднице, а Управление снова будет наверху.

Паламбо нечего было сказать. Он стоял ошарашенный и мрачный.

Лефевер подошел ближе:

— И мне не нужны никакие ура-патриоты, которые вопят на каждом углу о том, что они обнаружили. Дайте мне слово, что будете молчать.

— Но, сэр, самолет…

— Дайте мне слово.

— Адмирал, но…

— Никаких «но»! — взбеленился Лефевер. — Это совсем небольшая цена за уверенность в том, что Остин уже никогда не выкинет ничего более идиотского.

Паламбо вздохнул. Он знал, чем все это обернется.

— Простите, но я не могу этого допустить.

Лефевер посмотрел на него, как на деревенского дурачка, который только что вышел из хлева.

— Я тоже не могу.

Он поднял руку, и в ней был маленький, никелированный револьвер, нацеленный Паламбо прямо в сердце. Спецподготовка старика была на высоте.

Пистолет выстрелил дважды. Пули ударили Паламбо в грудь и свалили его на землю. Он лежал с открытыми глазами. Лефевер подошел поближе, встал над ним и покачал головой. Когда Паламбо кашлянул, Лефевер понял, что тот в бронежилете. Заместитель директора ЦРУ по операциям снова взвел курок. Но на этот раз он опоздал.

Пуля Паламбо угодила ему прямо в лоб.

Адмирал Джеймс Лефевер упал на снег.

 

61

Со времени совещания на улице Бальфур прошло двадцать четыре часа. За эти сутки над Атлантикой, как весенние грозы, то и дело проносились телефонные звонки. Из министерства иностранных дел — в Госдепартамент США. Из израильского управления по Ирану — в штаб центрального командования США. Из «Моссада» — в ЦРУ.

В одиннадцать часов вечера премьер-министр Израиля стоял у себя в кабинете, заложив одну руку за спину, а другой прижимая к уху телефонную трубку. Как всякому придворному, который ищет аудиенции у императора, ему было велено ждать своей очереди. Президент Соединенных Штатов соблаговолит выйти на связь «через секунду».

Цви Хирш кипел от нетерпения. «Секунда» длилось уже пять минут, каждая из которых усиливала оскорбление, наносимое его от природы ранимому сердцу.

Наконец в трубке раздался женский голос: «Президент Соединенных Штатов».

Не успел премьер-министр произнести и слова, как послышался холодный, властный голос:

— Привет, Ави, рад вас слышать.

— Господин президент, сожалею, что повод для разговора не столь приятный, как мне хотелось бы.

— Я благодарен вам за то, что вы с нами посоветовались, — произнес американский президент. — Такой поворот событий застиг нас врасплох.

— Нас тоже. Уверен, вы понимаете наше положение. Нельзя допустить, чтобы в руки режима, который не скрывает своего намерения стереть Израиль с лица земли, попало ядерное оружие.

— Намерения — это одно, действия — совсем другое.

— Их действия подтверждены документально. На протяжении многих лет они финансировали террористическую деятельность ХАМАС, «Исламского джихада» и «Бригад мучеников Аль-Аксы». Их действия направлены не только против Израиля. Они принимали активное участие в убийстве премьер-министра Ливана. Не мне вам рассказывать, сколько всего они натворили в Ираке. У них две цели: во-первых, де-факто получить контроль над Ближним Востоком и, во-вторых, уничтожить мою страну. Они преуспели в достижении первой цели, но я не допущу этого по отношению ко второй.

— Соединенные Штаты всегда заявляли, что любой акт агрессии против Израиля будет рассматриваться как акт агрессии против нашей страны.

— В сложившейся ситуации мы не можем ждать, когда на нас нападут. Первый удар станет для нас роковым.

— Понимаю, но считаю, что действовать пока преждевременно. Необходимо получить санкцию ООН.

— Если бы вы узнали, что девятнадцать террористов собираются захватить ваши самолеты и направить их на Всемирный торговый центр, вы бы приняли превентивные меры?

— Напасть на другое государство — это не то же самое, что ликвидировать банду террористов, — сдержанно произнес президент, которого настораживало любое упоминание об одиннадцатом сентября.

Ставшее священным число и незамедлительные призывы к оружию, сопровождавшие каждое его упоминание, сделали одиннадцатое сентября «Помни об Аламо!» нашей эпохи.

— Но и ядерное оружие совсем не то, что самолет, — парировал премьер-министр. — Любая бомба унесет жизни миллионов израильтян.

Президент вздохнул:

— Чем мы можем помочь, Ави?

— Нам нужно ваше разрешение на прохождение иракского воздушного пространства, — сказал израильский премьер-министр.

— Когда и если государство Израиль будет атаковано, вы незамедлительно получите такое разрешение.

— При всем моем уважении, господин президент, тогда будет уже слишком поздно.

— Иранцы отомстят.

— Возможно. Но всех битв все равно не избежать.

Возникла пауза, премьер-министр слышал, как американский президент советуется со своими помощниками. Через минуту в трубке раздалось:

— У вас ведь есть и вторая просьба.

— Нам нужны четыре ваши боеголовки глубокого проникновения «В61-11».

— Ничего себе просьба, Ави!

— Да, просьба серьезная.

На самом деле президент заранее знал, о чем его попросят, и тщательно подготовил ответ:

— Послушайте внимательно, что я вам скажу: Америка ни при каких обстоятельствах не начнет первой применять ядерное оружие. Тем не менее мы считаем, что у Израиля есть право на упреждающий удар в целях самообороны. В связи с этим и в знак уважения к нашей многолетней дружбе я отдал приказ немедленно переправить генералу Ганцу четыре боеголовки «В61». Но вы должны дать мне слово, что не станете применять это оружие в отсутствие прямой угрозы.

— Не знаю, могу ли я дать такое слово.

— Ави, это не обсуждается. Я повторю. Если этот иранский сукин сын тронет вас хотя бы пальцем, можете использовать бомбы по своему усмотрению и летать над Ираком взад и вперед с утра до ночи. Но дайте мне слово, что до этого момента оружие будет под замком.

Цви Хирш, слушавший весь разговор по второй линии, пристально смотрел на премьер-министра и, поймав его взгляд, резко закивал, показывая, что надо соглашаться. Премьер-министр подчинился:

— Даю слово. Спасибо от меня и от имени всего израильского народа.

Разговор закончился.

Цви Хирш положил трубку.

— Слыхали?

— Разумеется, — сказал премьер-министр, — а чему ты так радуешься?

— Он же ясно сказал, что бомбы можно использовать, когда и если будут прямо к тому провоцировать.

— И что?

Цви Хирш так устал, что с трудом ворочал языком.

— Неужели не понятно? — спросил он. — Им не обязательно нас бомбить. Это может быть все что угодно… любой выпад, при условии что мы сможем связать это с Тегераном.

Достаточно будет и того, что они погрозят нам пальцем.

 

62

В правой руке Пилот держал секундомер: «Пять минут. Пошли».

Мужчины быстро, но без суеты снялись со своих позиций у гаража. Разбившись на три группы по два человека, они приблизились к трем стальным ящикам — «гробам», стоявшим у стены. В двух ящиках находились крылья, каждое из которых состояло из двух секций чуть больше метра каждая. В третьем ящике лежал фюзеляж со всем техническим оснащением: инерционная навигационная система, спутниковый коммуникационный процессор Ku-диапазона, бензобак, программный модуль, турбовинтовой двигатель и детали носовой камеры.

Закрепив шасси, первая группа поставила фюзеляж на землю. Группа, отвечающая за крылья, скрепила между собой секции и вольфрамовыми шарнирами присоединила крылья к фюзеляжу. Пилот тем временем подкатил низкую тачку, в которой лежала гондола размером с большую дыню. Начиненная пластидом, она весила около двадцати пяти килограммов.

Внешне гондола была похожа на боеголовку, применяемую в ракетах «Сайдвиндер». На самом деле ракету типа воздух-воздух разработали более тридцати лет назад в оборонной компании «Рейтеон». С тех пор мало что изменилось. Только взрывчатка стала более мощной.

Гондола состояла из оболочки, двадцати килограммов пластиковой взрывчатки «Семтекс-Н», запала и пятисот титановых стержней. Когда датчик обнаружения определит цель — в данном случае пассажирский самолет, — он активирует взрыватель, который в свою очередь запалит гранулы, окружающие «Семтекс». От гранул воспламенится взрывчатка, и за короткое время высвободится гигантское количество горячего газа. Взрывная сила расширяющегося газа разнесет титановые осколки, превращая их в тысячи смертоносных осколков, которые изрешетят фюзеляж авиалайнера.

Дрон должен быть уничтожен так же эффективно, как и самолет: нельзя, чтобы кто-нибудь обнаружил его следы.

Как только зафиксировали гондолу и подключили ее к центральной панели, Пилот выкатил тележку из-под самолета, сказал: «Время» — и посмотрел на секундомер: «Четыре минуты двадцать семь секунд».

Никакой радости по этому поводу мужчины не выказали. Дрон так же быстро разобрали. Рисковать нельзя: случайная проверка может обнаружить в гараже готовый к запуску летательный аппарат. За несколько минут три «гроба» загрузили деталями и закрыли в специальном помещении в доме.

Лично проконтролировав все фазы тренировки, Пилот ушел в гостиную, из окон которой открывался вид на Цюрихский аэропорт. В восемь часов показались огни заходящего на посадку самолета. «Минута в минуту!» — отметил он. Хотя ничего удивительного — именно этот рейс славился своей образцовой точностью.

Он следил за огнями, пока аэробус «А-380» не коснулся земли. Даже с расстояния четыре километра самолет выглядел огромным. Пилот знал его параметры наизусть: семьдесят три метра в длину, двадцать четыре — в высоту, размах крыльев — восемьдесят метров — почти футбольное поле. Этот самолет — самое большое в мире коммерческое реактивное воздушное судно. Рассчитан на перевозку пятисот пятидесяти пяти пассажиров. Сегодня в списке пассажиров значилось чуть менее пятисот человек. Завтра на борту будет максимальная загрузка.

Самолет встал на свое парковочное место, такой огромный, что для него даже был построен специальный телескопический трап. И тут Пилот наконец смог разглядеть на хвосте шестиконечную звезду.

Из Тель-Авива прибыл рейс авиакомпании «Эль-Аль» номер 863.

 

63

Фон Даникен пришел к Тоби Тинджели ровно в девять. Прислуга провела его в кабинет. Тинджели сидел за большим письменным столом и говорил по телефону. На сей раз никаких джинсов и водолазки. На нем был черный костюм с жемчужно-серым галстуком. Волосы гладко зачесаны назад. Вместо приветствия он злобно взглянул на инспектора и бросил ему через стол перевязанную папку.

Фон Даникен просмотрел содержимое: документация, относящаяся к созданию «Эксельсиор траст» на Кюрасао, на Нидерландских Антильских островах. Компания была основана с уставным капиталом пятьдесят тысяч швейцарских франков. Из троих указанных директоров двое — сотрудники банка. Третье имя ни о чем ему не говорило, хотя и небезынтересно было узнать, что в августе прошлого года клиент с тем же именем посещал офис банка «Тинджели» в Вадуце. По срокам визит идеально совпадал с отъездом Рэнсома с Ближнего Востока.

Гораздо интереснее были другие документы — ежемесячные выписки из банковских счетов багамского банка, который был открыт банком «Тинджели» от имени траста «Эксельсиор». Выписки давали полное представление о движении средств на каждом из номерных счетов, с которых посылались деньги Ламмерсу и Блитцу, и на счете, который использовался для покупки виллы «Принчипесса».

По-прежнему оставалось неясно, кто внес начальный депозит в багамский банк. Фон Даникен быстро просмотрел бумаги. Оба номерных счета открыты при помощи кассовых чеков. Он нашел копии чеков и прочел в правом верхнем углу название выдавшего их банка. Сердце у него ёкнуло: это было одно из почтеннейших имен в американском финансовом сообществе.

— Ну?.. — спросил Тинджели. Он повесил трубку и подошел к фон Даникену. — Не ожидал?

Фон Даникен вспомнил свой разговор с Филипом Паламбо и задумался, не подставил ли он под угрозу своего коллегу из ЦРУ.

— Тоби, об этом ни слова.

Тинджели забрал папку у фон Даникена:

— Мне не понравилось, как закончился наш вчерашний вечер. Я не могу жить спокойно, если ты будешь все время стоять у меня за спиной. Поэтому я, со своей стороны, тоже постарался. Передай там своим начальникам, что верноподданный швейцарец выполняет свой патриотический долг. Хочешь, чтобы я молчал? Пожалуйста. Это моя работа, верно? Но взамен я хочу, чтобы ты держался подальше от моей задницы, раз и навсегда. Может, я и странный, но это мое личное дело. Я никаких законов не нарушаю.

Фон Даникен скептически выслушал эту необычную тираду:

— Пока я не вижу ничего такого, что заслуживает моего обещания. Чем ты рисковал, предоставив мне эту информацию? Жизнью? Здоровьем? Ну, принес бы я тебе через неделю повестку и получил бы то же самое.

— Я предполагал, что ты так скажешь. — Тинджели раскрыл досье, указывая пальцем на какую-то страницу. — Вот здесь кое-что, чего не было в документах. Мне пришлось сделать несколько звонков. И это дорогого стоит.

Досье было открыто на подтверждении перевода семидесяти тысяч франков из багамского банка. Деньги выслали с номерного счета на счет в одном из крупнейших швейцарских банков. Внизу стояло имя владельца счета.

Фон Даникен ахнул:

— Ты уверен?

Тинджели кивнул:

— Ну что, уговор?

Самоуверенный банкир не смеялся и даже не улыбался. Фон Даникен пожал протянутую ему руку:

— Уговор.

Тинджели вдруг резко притянул его к себе так, что они оказались неприятно близко друг к другу:

— Тогда убирайся отсюда! И скажи своим приятелям в Берне, что семья Тинджели достаточно сделала для этой страны.

Фон Даникен вышел на улицу и направился к машине. На протяжении всего расследования он чувствовал чье-то невидимое присутствие. Как и большинство полицейских, он доверял своей интуиции. Информация, которую он получил сейчас, могла стать потрясением для страны. Что же говорить о копе среднего возраста, который все еще верил в неподкупность своего правительства? Инспектор постоял на месте, пытаясь понять, как ему действовать дальше, и прикидывал, кому он может доверять, а кому нет.

Когда он наконец открыл дверцу своей машины, из-за угла вылетела последняя модель «ауди» и остановилась рядом с ним. Стекло опустилось, и фон Даникен увидел раскрасневшуюся физиономию Курта Майера.

— Мы нашли Рэнсома.

— Арестовали?

— Пока нет, но мы знаем, где он.

— Откуда?

— Вчера вечером двое бернских полицейских выехали по сигналу — вторжение в чужую квартиру. Они постучали в дверь, и человек им ответил.

— Это был Рэнсом?

— Не знаю. Прежде чем он открыл дверь, в квартире раздался взрыв. Полицейские взломали дверь и обнаружили, что кухня и спальня в огне. Взорвался газ. Утечка…

Газ взорвался… Фон Даникен вспомнил об убийстве Драко.

Майер продолжал:

— Поначалу офицеры подумали, что его выбросило взрывом, но крови нигде не было, и осмотр под окнами ничего не дал. Женщина, которая заявила о злоумышленнике, сказала, что он представился доктором. На шее у него была окровавленная повязка. Она подумала, что это рана от ножа. Один из офицеров проверил действующие ордера. Возникло имя Рэнсома. Фотографию распечатали и показали женщине. Она его узнала, но сказала, что волосы у него черные и очень коротко подстрижены.

— Что он делал в Берне?

— Сказал, что приехал к невестке. Ее зовут Эва Крюгер.

— Что мы о ней знаем?

— Ничего. Она — призрак. Никаких документов — ни удостоверения личности швейцарского образца, ни разрешения на работу. Соседка сказала, что она почти никогда не бывает дома.

— Но соседка видела ее? Разговаривала с ней?

— Да. Говорит, что та все время в разъездах.

«Конечно! — подумал фон Даникен. — И наверняка в таких экзотических местах, как Дарфур, Бейрут и Либерия. Еще один член сети Рэнсома».

— Ты, кажется, сказал, что знаешь, где Рэнсом?

— Мы проверили Эву Крюгер на государственном и национальном уровне. Есть зацепка: шеф безопасности Всемирного экономического форума в Давосе сообщил, что неделю назад проверял Эву Крюгер, проживающую в Берне, и выдал ей пропуск. На один день.

— На сегодня?

Майер грустно кивнул:

— Это VIP-пропуск. Она может пройти куда угодно, даже в Конгрессхаус.

— А что сегодня по расписанию?

— Пленарные заседания. Шишки со всего мира. Главное выступление состоится вечером — доклад иранского министра Парвеза Джина.

— Ты уже предупредил службу безопасности?

— Еще нет.

— Давай быстро! Скажи, чтобы аннулировали ее пропуск, и передай им последнее описание Рэнсома. Возможно, он вооружен.

— Это все?

— Нет, — произнес фон Даникен. — Скажи, что мы будем через час.

 

64

При въезде в долину Джонатан заметил первые посты — два армейских грузовика и дюжину солдат, слоняющихся поблизости. Через пять километров он увидел еще пару грузовиков. Здесь солдаты, в новенькой камуфляжной форме и с автоматами на груди, уже не бездельничали — они тщательно досматривали каждую проходящую машину.

Через альпийский город Давос проходила одна-единственная дорога — один въезд с севера, другой с юга. По мере приближения к городу военное присутствие увеличивалось. Джипы. Транспортеры. Приготовленные на обочинах дорожные заграждения, которыми по первому сигналу легко можно перегородить дорогу. Ловушка, готовая захлопнуться в любую секунду. Джонатан напряженно ждал, что вот-вот солдат или полицейский выскочит на дорогу и потребует остановиться, но «мерседес» ни разу не удостоился их внимания.

В одиннадцать он проехал Клостерс. Снег почти перестал идти, и небо прояснилось. От унылого звона церковных колоколов по спине побежали мурашки.

Когда дорога начала закручиваться серпантином в гору, послышался шум вертолета. Джонатан взял пропуск и повесил его на шею. На карточке уже значилось другое имя: он добавил одну букву, и теперь черная надпись гласила: «Эван Крюгер». Фотографию он тоже заменил на ту, что сделал сегодня утром в копировальном центре. Вся работа заняла час. С добавочной «н» он покончил быстро — при помощи подходящего трафарета, а вот с фотографией пришлось повозиться.

Я все время был в деле и даже не подозревал об этом.

И все это время я был Эмминым заложником.

Медицинская степень была не единственным требованием для успешного пребывания в организации «Врачи без границ». Склонность к мошенничеству и лихое воображение также приветствовались. Он даже не мог подсчитать, сколько раз ему приходилось подделывать документы на импорт и экспорт для облегчения переправки медикаментов через границу или — что тоже немаловажно — во избежание дачи взяток коррумпированным чиновникам. «Да, Симона, я отлично знаю, что значит „pourri“». Если пенициллин был запрещен, то бумаги переделывались, и вместо пенициллина появлялся ампициллин, еще более мощный, но зато менее известный антибиотик. Когда обнаружилось, что пограничники воруют морфин, они стали писать в накладных «моразин». Пусть поищут в справочниках, что это такое.

Единственное, что он не мог исправить в удостоверении участника форума, — так это чип памяти. Чтобы стереть все данные, Джонатан решил провести по карте магнитом. Он готов был поспорить, что среди тысяч проверяемых карт служба безопасности уже столкнулась раз-другой с подобным сбоем.

Подделать водительские права Эвы Крюгер было несложно. Бумага, на которой они печатались, практически умоляла, чтобы их подделали. Эммина фотография легко снялась при помощи перочинного ножа и растворителя, а на ее место встала вторая фотография Джонатана, сделанная утром. Он позаботился, чтобы на этих двух фотографиях он выглядел по-разному. Вместо пиджака и галстука он надел куртку, застегнул ее до самого верха и растрепал волосы. Фотографии, сделанные с промежутком в несколько секунд, выглядели как сделанные в разные дни.

Эву он и в этом случае заменил на Эвана. В графе «рост» было указано — 1 м 68 см. Он изменил на 1 м 88 см. На самом деле он был на четыре сантиметра ниже. Таким же образом он исправил вес с пятидесяти килограммов на восемьдесят.

Джонатан прекрасно отдавал себе отчет, что ни водительские права, ни пропуск не выдержат серьезной проверки, — при тщательном осмотре они тут же выдадут свои секреты, и их признают фальшивыми. Но главным его козырем был «мерседес», зарегистрированный на Парвеза Джина из Тегерана, который давал ему право надеяться, что на его удостоверения внимания не обратят.

Он рассудил, что никто не знает о его осведомленности по поводу предстоящей встречи Эвы Крюгер и Парвеза Джина. И он доподлинно знал, что другого «мерседеса» для иранца не будет. Поэтому, даже если Сокол позаботился о замене Эммы и заказал пропуск на другое лицо, он, скорее всего, не отменил аккредитацию на имя Эвы Крюгер.

С той же беспощадной логикой Джонатан решил, что главное — не привлекать к себе внимания. Если имя Эвы Крюгер по-прежнему числится в системе, значит, там есть пометка, что она должна передать «мерседес» иранскому официальному лицу. И эта машина послужит ему пропуском — с автомобилем за двести тысяч долларов не поспоришь.

Первый блок-пост службы безопасности был выставлен в двух километрах от Давоса — там проверяли транспортные средства. По обеим сторонам дороги тянулись сельские деревянные домики со скошенной крышей. Джонатан встал в хвост очереди из четырех машин, подтянул узел галстука и расправил плечи. Он приготовил права и регистрационную карточку. Пропуск на форум висел на шее. И все равно в горле пересохло, а сердце колотилось так, будто вот-вот выскочит из груди. Очередь медленно продвигалась. Солдаты окружали каждую машину. У него дрожали руки, воздуха не хватало.

Эмма, как же ты восемь лет справлялась с этим?

В окно постучал полицейский:

— Продвигайтесь вперед.

Джонатан проехал несколько метров и остановился перед шлагбаумом. Его попросили выйти из машины и предъявить права.

— Куда едете?

— В Давос. На форум.

— Вы приглашены официально?

— Я должен передать автомобиль в отеле «Бельведер» гостю — господину Парвезу Джину.

— Позвольте взглянуть на ваш пропуск.

Джонатан снял с шеи ламинированную карточку. Полицейский вставил ее в считывающее устройство, такое же как на фотографии в газете. Краем глаза Джонатан заметил, что полицейский вытащил карточку и вставил ее повторно.

Пока он ждал, солдаты при помощи зеркал осматривали дно автомобиля на наличие взрывчатки. Один из них подал знак, и офицер, проверявший удостоверение Джонатана, подошел к нему. Они обменялись несколькими фразами, полицейский вернулся к Джонатану:

— Машина бронированная?

— Да, — ответил Джонатан. — Я же сказал, что должен передать ее иранскому министру по науке и технологиям Парвезу Джину, который заберет ее в Иран. — И он выдавил улыбку. — Я слышал, там немного неспокойно.

— Подождите.

Офицер отошел на несколько шагов и с кем-то связался по рации. Джонатан слышал, как полицейский сообщает его имя и спрашивает, есть ли какая-либо информация о доставке «мерседеса». Через минуту офицер кивнул и подошел к нему:

— Все в порядке. Разрешите осмотреть салон.

— Прошу.

Офицер дал знак, и пятеро полицейских набросились на машину: они заглядывали в бардачок, под заднее сиденье, требовали, чтобы Джонатан открыл сейф, и повсюду водили своими детекторами взрывчатки.

— Поднимите стекла.

Джонатан сел на водительское сиденье и закрыл окна. Офицер показал на следы, оставленные пулями наемного убийцы:

— Что произошло? В вас стреляли?

— Это камни. Какие-то панки в Цюрихе.

Полицейский указал Джонатану на пропуск, который держал в руках.

— Где вы это получили? — спросил он.

— Что вы имеете в виду? — Джонатан с трудом сохранял спокойствие.

— Вам выдали пропуск в полицейском участке Шура?

— Нет, мне его прислали. А в чем дело?

— Чип памяти не считывается.

— Я даже не подозревал, что там есть чип, — притворился Джонатан. — Позвоните, пожалуйста, моему работодателю.

— Вы меня не так поняли, — произнес офицер. — Я хотел извиниться за неисправность. Мы все проверили. Машину ждут. Я изыму ваше неисправное удостоверение, и мы выдадим вам новое.

— Новое? — Джонатан, как идиот, расплылся в улыбке, но ничего поделать с собой не мог. — Спасибо. Спасибо большое.

— Технические накладки иногда случаются. Только вот есть одна несуразность.

— Да?

— Ваше имя ведь не Эва?

Джонатан сказал, что нет, и офицер вернул ему пропуск:

— Следуйте на главный пропускной пункт на Давосштрассе, при въезде в город. Там сделают новую фотографию и выдадут вам новый пропуск взамен этого. Он всегда должен быть на виду. Все ясно? — Он слегка хлопнул по дверце и направился к следующей машине: — Продолжаем! Время не ждет!

* * *

На главном контрольно-пропускном пункте Джонатану выдали новое удостоверение и программу форума, а также карту города и пропуск на фуникулеры Якобсхорна и Парсенна. Офицер проводил его до «мерседеса» и показал дорогу к отелю «Бельведер», который стоял на склоне холма, в трехстах метрах дальше по дороге.

Джонатан ехал со скоростью меньше десяти километров в час. На тротуарах было многолюдно, на каждом углу, выборочно проверяя документы, стояли солдаты. Улицы также патрулировались полицейскими с немецкими овчарками. Давосштрассе вилась через весь город мимо ювелирных бутиков и лыжных магазинов, причудливых гостиниц и кафе. К «Бельведеру» вела крутая подъездная дорога. Вход в отель ограничивало заграждение. По обеим сторонам возвышался временный трехметровый забор с колючей проволокой по верху. Ограждение уходило вверх по склону и полностью огораживало территорию отеля.

Добро пожаловать в Красную зону.

Джонатан притормозил. К нему подошел вооруженный охранник и пропустил его удостоверение через ручное считывающее устройство. Шлагбаум поднялся, и Джонатан проехал вперед. У вращающихся дверей он остановился. По обеим сторонам стояли солдаты с прижатыми к груди автоматами. В зеркало заднего вида Джонатан заметил, как опустился шлагбаум. Это напомнило ему момент, когда захлопывается дверь банковского хранилища.

Сидя за рулем, он обдумывал следующий шаг. Где должна произойти встреча? В гостинице? Должен ли он позвонить Джину или просто сидеть и ждать? Сейчас ровно полдень. Но швейцарские банкиры не особо пунктуальны. Джонатану оставалось не спускать глаз с трех широких ступеней, покрытых ковровой дорожкой, которые вели к центральному входу. Охранники обратили на него внимание, и один направился к нему. Джонатан сглотнул, на лбу выступил пот. Сначала он усердно изучал свои ногти, затем поправил галстук. И снова посмотрел на вход. Охранник вернулся на пост и принялся пристально осматривать окрестности с таким видом, будто нарушителя мог остановить один его взгляд, а вовсе не трехметровый забор.

В следующее мгновение началось что-то невообразимое. Из дверей хлынул поток людей в черных костюмах. Сколько их — сосчитать было невозможно. Джонатан успел досчитать до семи, когда увидел Джина. Высокий, статный, элегантный, с едва заметной бородкой, он шел одновременно со всеми и отдельно от всех. Эту иллюзию создавало высокомерное недовольство, написанное у него на лице, — Джонатан заметил это характерное выражение еще на фотографии в газете. Парвез Джин.

И вдруг раздался крик. На мгновение Джонатан подумал, что кто-то зовет на помощь. Но это не был испуганный крик. В поле зрения не появились ни наемные убийцы, ни самоубийцы с бомбами наперевес. Напротив, это был крик радости. Парвез Джин стоял, прижав руки к лицу, на котором появилось выражение бесконечного блаженства.

— Моя машина, — сказал он по-английски. — «S-550». Шедевр.

— Восьмицилиндровый? — спросил кто-то.

Голос Джина осадил нахала:

— Двенадцати!..

Машину тут же окружила восторженная толпа, но никто не отважился притронуться к ней. Джин прошел вдоль автомобиля, окидывая его взглядом самого критичного покупателя.

Джонатан опустил стекло, чтобы никто не заметил следы от пуль. А вмятины на крыльях он успел исправить сам. Парень на сервисной станции подобрал подходящую черную краску. Конечно, получилось не идеально, но в глаза не бросалось. Последние штрихи по наведению лоска были сделаны прямо перед въездом в Давос. Если не считать окна, автомобиль выглядел совсем новеньким, словно только что сошел с конвейера.

Джонатан вышел из машины.

К нему мгновенно, но без тени враждебности подошел шеф службы безопасности. Он поклонился и устроил целое представление из рукопожатия и восхваления красоты автомобиля. Джонатан — рослый мужчина в идеально сидящем на нем костюме и с не менее идеальной прической — выглядел как классический немецкий продавец машин с плаката. Родина «мерседеса» давно сотрудничала с Исламской Республикой Иран. Джин отступил на шаг назад. Если он и удивился, увидев вместо Эвы Крюгер мужчину, то ничем не выдал себя. Он протянул Джонатану холеную руку и обратился к нему на английском:

— Рад вас видеть.

— Эван Крюгер, — представился Джонатан, схватив руку. При этом он почувствовал, как Джин слегка отдернул руку, когда услышал его имя. Иранец подошел поближе, его красивое лицо исказила свирепая улыбка. Джонатан прошептал: — С Эвой произошел несчастный случай. Меня прислали вместо нее. — И уже громче добавил: — Буду счастлив, господин Джин, если вы согласитесь совершить со мной небольшую демонстрационную поездку.

Тут же к Джину подошел глава его телохранителей и стал что-то быстро говорить на фарси. Джонатан понял далеко не все, но основной смысл ухватил. Недопустимо, чтобы министр ехал куда-либо один, без охраны. Парвез Джин отвечал ему довольно вежливо, хотя раздражение заметно нарастало. Никто не смеет указывать ему, что делать! Отпустив жестом охрану, он обошел машину и сел на пассажирское сиденье.

— Едем! — скомандовал он.

Джонатан кивнул и открыл водительскую дверь. Он все понял. Встреча должна была произойти в машине. Любой обмен информацией требует конфиденциальности. Машина выполняла несколько функций: с одной стороны, она служила пропуском Эвы Крюгер в Давос, с другой — ширмой, за которой Джин мог передать информацию заинтересованным лицам.

Садясь в машину, Джонатан увидел идущего по дороге Ханнеса Хоффмана, который, чтобы шов над бровью был не так явно заметен, натянул шляпу поглубже на глаза. Их взгляды встретились. Хоффман перешел на бег. Джонатан захлопнул дверь и включил двигатель. Джин подпрыгнул на сиденье, так же как и он несколько дней назад.

— Автоматическое зажигание, — объяснил Джонатан, не выходя из роли. — Если хотите, можно переключить в ручной режим.

— Чудо! — Джин с гордостью обвел взглядом салон.

— У меня для вас подарки от Эвы, — сказал Джонатан, нажимая на газ. — Свитер и, разумеется, деньги.

— Это все потом, — остановил его Джин, давая понять, что деньги лучше не доставать, пока они не отъехали от отеля.

Джонатан закрыл окна, тонированные стекла отгородили их от внешнего мира. Хоффман попытался остановить машину, выйдя на середину дороги, но Джонатан даже и не думал тормозить. Вдавив педаль газа в пол, он рванул вперед. Едва успев отпрыгнуть в сторону, Хоффман упал в сугроб.

Увлеченный изучением бортового навигатора, Парвез Джин ничего не заметил.

 

65

Вертолет Сикорского летел над узкой долиной на максимальной скорости. В отличие от предыдущего полета нынешний проходил при благоприятной погоде. Небо прояснилось, и на какое-то мгновение даже выглянуло солнце. После непроницаемой серой пелены его лучи казались слишком яркими и резали глаза.

Прищурившись, Маркус фон Даникен говорил по рации.

— Фамилия Крюгер, — сообщил он офицеру в штабе службы безопасности ВЭФ. — Если кто-либо с такой или похожей фамилией попытается пройти контроль, закройте ему допуск на территорию форума. Он вооружен, опасен и подлежит аресту. В случае необходимости применяйте силу. Вы записываете?

— Вас понял. Мы записываем.

Под собой фон Даникен видел двухполосное шоссе, разделявшее долину на две части, и контрольно-пропускные пункты. В десяти километрах вверх по долине показался Давос. Население — 5500 человек. Высота над уровнем моря — 1800 метров. Высокогорное альпийское поселение длинной широкой полосой тянулось по всему склону горы. Солнечные лучи отражались от купола протестантского храма. На вершине горы он увидел васильковую гондолу фуникулера.

Снова затрещала рация:

— Инспектор фон Даникен, говорит штаб службы безопасности.

— Слушаю.

— Крюгер прибыл. Имя — Эван. Прошел контрольно-пропускной пункт в долине в 10.07. В 10.31 на главном посту выдано новое удостоверение.

— Новое удостоверение выдали мужчине?

— Согласно отчету офицера, удостоверение Крюгера было дефективное — размагничен чип памяти. Плюс ошибка в данных.

— То есть?

— Было указано женское имя — Эва Крюгер, но гость — мужчина. Он должен передать Парвезу Джину, главе иранской делегации, автомобиль «мерседес-бенц».

Джин — иранский смутьян и баламут. Фон Даникен припомнил сопроводительную записку к переводу ста тысяч швейцарских франков Готфриду Блитцу, также известному как Махмуд Китаб. «Подарок для П.Д.». Теперь не могло быть сомнений в том, кому предназначались деньги, но как эти двое связаны между собой, еще предстояло выяснить.

Фон Даникен вспомнил, что́ писали газеты об убийстве косовского военачальника и ливанского инспектора полиции. Неужели Рэнсом задумал еще одно убийство? Если так, зачем передавать Джину сто тысяч франков и новый автомобиль, который стоит еще в два раза больше?

— Где сейчас Эван Крюгер?

— Секунду, я проверю.

Фон Даникен тихо выругался.

— Он в Красной зоне. Восемь минут назад прошел контроль у отеля «Бельведер».

— Группу захвата к отелю! — приказал инспектор. — Немедленно окружить здание. О последствиях не беспокойтесь. Это приказ, всю ответственность я беру на себя. Через четыре минуты мы приземляемся на южной площадке. Пришлите кого-нибудь меня встретить.

 

66

Существующая как независимое государство с 1291 года, Швейцария считает себя старейшей демократической страной в мире. Двухпалатный парламент и общие принципы государственного устройства во многом напоминают основные положения американской и британской конституций. В нижней палате, или Национальном совете, заседают двести представителей, которых избирают пропорционально численности населения в двадцати шести кантонах. В верхнюю палату — Совет кантонов — входят по два представителя от двадцати кантонов и по одному от шести «полукантонов». Вместо того чтобы выбирать премьер-министра из рядов правящей партии, уполномоченные обеих палат раз в четыре года избирают семерых членов высшего исполнительного органа власти — Федерального совета, или правительства; места в нем распределяются пропорционально количественному представительству политических партий. Каждому члену совета передается в управление департамент или министерство, а президент выбирается из числа членов совета на ротационной основе сроком на один год.

Несмотря на то что в свои сорок пять Альфонс Марти был самым молодым членом Федерального совета, он не собирался ждать шесть лет, когда до него дойдет очередь занять президентское кресло. Он уже создал себе имидж крестоносца — сперва в своем Женевском кантоне, который он очистил от какой-никакой организованной преступности, а потом и на международном уровне, провозгласив кампанию против американской практики чрезвычайной экстрадиции.

Холодным утром в пятницу, сидя за широким столом, он просматривал бумаги и вдруг понял, что вот он, его мандат на президентское кресло.

Десять минут назад компания «Суисском» прислала список входящих и исходящих звонков по номерам Маркуса фон Даникена. Всего звонков было тридцать восемь. Большинство номеров принадлежало коллегам инспектора из Федеральной полиции. Свой номер Марти отметил трижды: в 8.50 — когда ему передали список лиц на борту самолета ЦРУ, перехваченный «Ониксом», в 12.15 — когда американский самолет запросил посадку на швейцарской земле, и в 13.50 — когда фон Даникен позвонил, чтобы скоординировать поездку в аэропорт.

Проводя пальцем далее по списку, Марти остановился на коде 001. Соединенные Штаты. Код города — 202: Вашингтон, округ Колумбия. Номер принадлежал ЦРУ.

Вот оно, доказательство!

Он отложил бумаги и позвонил следователю, с которым говорил вчера вечером, — Харденбергу:

— Где фон Даникен? Мне необходимо с ним поговорить.

— Пятнадцать минут назад он вместе с Куртом Майером вылетел вертолетом из Цюриха в Давос, — услышал он в ответ.

— В Давос? — У Марти вытянулось лицо. — Зачем?

— Мы вышли на след Джонатана Рэнсома. Он передает бронированный автомобиль Парвезу Джину, иранскому министру по науке и технологиям.

Марти до боли сдавил переносицу.

— Вы предупредили службу безопасности в Давосе?

— Думаю, да.

— Если узнаете что-то новое, немедленно сообщите мне.

Марти повесил трубку, затем сразу набрал номер директора Федеральной полиции.

— Господин директор, у нас серьезная проблема, — начал он. — В вашем ведомстве работает человек, который сотрудничает с иностранными спецслужбами. Это Маркус фон Даникен. Да, я удивлен не меньше вашего. Никогда не знаешь, кому можно доверять. — Он перевел взгляд с обличительного списка на окно и уставился на горы. — Как быстро ваши люди смогут добраться до Давоса?

 

67

— Кто вы?

Парвез Джин сидел, откинувшись на пассажирском сиденье, и смотрел на Джонатана с таким видом, будто тот не достоинства автомобиля ему демонстрировал, а угрожал лишить его жизни. Как властный человек, Джин привык, что его распоряжения выполняются беспрекословно. Он оскорбился, не увидев Эммы, и в салоне повисло напряженное молчание.

— Я — друг Эвы, — ответил Джонатан.

— Работаете вместе?

— Восемь лет.

— А-а, так, наверное, вы хорошо знаете ее? — произнес Джин, пытаясь справиться с раздражением оттого, что планы без его ведома изменились.

— Можно и так сказать, — уклончиво ответил Джонатан, скрывая свою неосведомленность.

В полсотне метров впереди на дороге стоял регулировщик.

— А что с ней случилось? Почему она не смогла приехать?

Джонатан посмотрел на Джина:

— Она умерла.

Новость подействовала на иранца как гром среди ясного неба.

— Умерла? Когда? Как? Не могу поверить.

— В понедельник. Пошла с мужем в горы. Несчастный случай.

— С мужем? Ах да, конечно. Она же была замужем. Фрау Крюгер. — Джин опустил взгляд и сжал губы.

— С вами все в порядке?

Джин поднял голову:

— Разумеется. Вряд ли я могу чувствовать сожаление, после того что она мне сделала.

Теперь иранец смотрел прямо перед собой. Губы чуть заметно шевелились, но он не произнес ни слова. Его руки так впились в подлокотники, что пальцы стали белыми как мел. Джонатан ненавидел его. Он еле сдерживался, чтобы не ударить Джина, не ткнуть его мордой в стекло, чтобы не смел сидеть с таким потрясенным выражением. Какое он имеет право оплакивать Эмму?!

Он отвернулся, стараясь справиться с эмоциями. Необходимо переключить внимание Джина с Эвы Крюгер — Эммы, пока тот окончательно не пал духом. В памяти всплыли счета, накладные, декларации, обнаруженные в компьютере.

— Вы получили последний груз? — спросил он.

Джин кивнул, но заговорил не сразу.

— Завод в Чалусе уже работает, — тихо сказал он. — Четыреста каскадов. Пятьдесят пять центрифуг. Ради нашей цели мы закрыли остальные предприятия и все мощности перебросили сюда.

Каскады. Центрифуги. Законченное производство. Подозрения Джонатана подтвердились. Компания «ЦИВ» нелегально экспортировала оборудование для обогащения урана. Но зачем? И от чьего имени? Если бы узнать это, то он вышел бы на Эмминых начальников. Надо постараться вспомнить все, что ему известно.

— И какой выход? — поинтересовался он.

— Четыре килограмма в месяц, обогащенного на девяносто шесть процентов.

— Этого достаточно? До ста дотянуть не получается?

Джин окинул его презрительным взглядом:

— Девяноста шести более чем достаточно. Я думал произвести на вас впечатление.

— Я… то есть мы… Грандиозно! — Джонатану казалось, что он, с драгоценной вазой в руках, на ощупь пробирается в темноте в незнакомом доме. А повсюду острые углы, на которые нельзя натыкаться, иначе уронишь вазу на пол. Надо быть осторожнее. Если Джин заподозрит, что он не коллега Эвы Крюгер, страшно подумать, что он может сделать. — А как насчет остального?

— Какого остального? — Джин уже с явным беспокойством посмотрел на человека за рулем.

Инстинкт подсказывал Джонатану, что эта встреча была организована совсем не ради обзора текущего состояния дел. Здесь крылась другая причина. Деньги и машина в обмен на «золото». Скорее всего «золото» — это информация. Джину больше нечего предложить.

— Сами знаете, — ответил Джонатан.

— Если вас интересует, есть ли у меня то, что вы просили, то можете быть спокойны. Вы же не оставили мне выбора.

Джонатан пристально посмотрел на него:

— Каждый выполняет свою работу.

Джин безрадостно улыбнулся:

— Вам известно, что у нас министров заставляют смотреть на казнь шпиона? Как говорят французы, pour encourager les autres — «в назидание остальным». — Он не стал ждать ответа, словно ему вдруг захотелось выговориться, и Джонатан благоразумно промолчал. — Если кого-то поймали на шпионаже, берут всю семью. Начинают с младших. Довольно гуманно, если это слово применимо к расстрелу. Моему Паше восемь. Следующая — Ясмин. На прошлой неделе ей исполнилось тринадцать. По новому закону она уже должна носить в общественных местах чадру. Последняя мода — черные шелковые шарфы от парижского дома «Гермес». Передайте это вашим аналитикам в Вирджинии, Лондоне, Тель-Авиве… где там сидят ваши хозяева!

Джин устало потер глаза, и этот жест оказался красноречивее слов.

— Где вы ее только откопали? — спросил он. — Она что, продукт какой-нибудь вашей тошнотворной разведшколы, где специально обучают, как использовать таких, как я? А? — Опять риторический вопрос. Джин и сам знал ответы на все эти вопросы. Он уже все просчитал и продумал до мельчайших подробностей и, похоже, с большим облегчением делился с подвернувшимся под руку слушателем. — Знаете, самое смешное, — продолжил он без тени улыбки, — где-то в глубине души я до сих пор уверен, что не безразличен ей. Несмотря ни на что. Даже на ее угрозы. Могут фотографии использоваться для шантажа или вымогательства? Или, скорее, выписки из банковских счетов? А взятки, которые я брал по ее настоянию? Несчастный случай в горах, да? Значит, и такие тоже ошибаются.

Джонатану нечего было сказать. Джин будто читал его мысли. Зажегся зеленый, и «мерседес» тронулся с места. Похоже, иранец все-таки справился с собой. Теперь он сидел прямо, с фанатичным блеском в глазах — человек, который привык повелевать.

— Вернемся к нашим баранам, — сказал он. — Пожалуйте деньги, господин Крюгер.

Джонатан передал конверт. Потраченную сумму он возместил из своих собственных.

— Сто тысяч швейцарских франков.

— А перевод на мой счет в Цюрихе?

— Разумеется, — ответил Джонатан, хотя понятия не имел, о каком переводе идет речь.

— Все двадцать миллионов?

— Да.

— Это для детей, — объяснил иранец. — Я не смогу ими воспользоваться, пока не покину страну.

Он достал из нагрудного кармана флеш-карту и положил ее на центральную консоль:

— Здесь все. Расположение наших ракет. Опытные заводы. Производственные предприятия. Вся наша ядерная программа. Я знаю, зачем вам это. Однажды вы уже ошиблись в Ираке. На сей раз ошибки не будет. Вам нужен повод. И на этот раз никто не скажет, что у вас не было веских причин.

— Повод?

— Да. Не важно, кто вы — американцы, французы, британцы, израильтяне. Вы все хотите одного. Войны.

Джонатан достаточно читал о Джине, чтобы понять, как это все произошло. Во время одной из поездок на Запад в качестве тогда еще рядового сотрудника министерства по науке и технологиям он встречался с бизнесменами, желающими установить коммерческие связи с Ираном. Первая встреча в Бейруте? В Женеве? Или где-то в другом месте? Не важно. Поначалу был просто намек. Ничего не значащее замечание по ходу встречи. За определенную мзду «ЦИВ» наладит экспорт «контролируемых товаров и технологий». Конечно, с предложением на него вышла Эва. И для человека склада Парвеза Джина соблазн был слишком велик. Уникальные возможности просматривались с самого начала — шанс сделать карьеру и стать в один ряд с таким патриотом, как Абдул Кадир Хан — пакистанский инженер, подаривший своей стране атомную бомбу. А возможно, даже национальным героем. И в придачу ко всему этому — внимание женщины, не похожей ни на одну другую. Он без колебаний согласился на ее предложение.

Поначалу их отношения оставались сугубо деловыми. Эва, Хоффман и Блитц обеспечивали бесперебойные поставки, что упрочило позиции Джина в глазах его начальников и обеспечило ему фантастический карьерный рост: через полгода он занял пост министра по науке и технологиям, и это давало ему возможность путешествовать гораздо свободнее. И разумеется, он посещал «ЦИВ» в Швейцарии. Эти визиты совпадали с Эммиными девичниками и «реактивными сафари». В один из таких визитов Эва Крюгер и расставила ловушку. Переговоры, приглашение зайти в ее квартиру, стопки ледяной польской водки и все, что за этим следует. Старый как мир фокус. У них появились фотографии, потом добавились еще и взятки. Переводы на счет в швейцарском банке. Увлечение такой женщиной, как Эва, понял бы даже аятолла. Однако поощрять откаты не в их правилах.

Джин был обречен.

Краем глаза Джонатан наблюдал за иранским министром, который на соседнем сиденье лихорадочно пересчитывал наличные. «Ах ты, сукин сын! — подумал он, с заново закипающей ненавистью. — Ты моей жене в подметки не годишься».

— Это все? — спросил Джонатан, взяв флешку.

— Вся ядерная программа моей страны. Думаю, этого достаточно.

— Вы ничего не забыли? А то можем остановиться и проверить. У меня вагон времени.

— Есть еще кое-что. Год назад в наше распоряжение поступили четыре русские крылатые ракеты «КН-55» с боеголовками по десять килотонн каждая. Они хранятся на воздушной базе Каршун в заливе. Если кто-нибудь атакует наши заводы по обогащению урана, мы тотчас применим эти ракеты — нанесем удар по Иерусалиму и нефтяному месторождению в Гхаваре. На следующей неделе наш президент собирается сделать официальное заявление, и я приехал на форум, чтобы подготовить почву. Передайте вашим хозяевам, чтобы они хорошо подумали, прежде чем давать отмашку.

— Я передам.

— Ну и?.. — сказал Джин. — Где фотографии? Где мой паспорт? Я хочу точно знать, что свободен: вашим лакеем поработал достаточно. Эва обещала, что этот раз будет последним.

Джонатан передал ему французский паспорт:

— А фотографии придется подождать. Они у Эвы. Не волнуйтесь. Это действительно последний раз. Никто вас больше не потревожит.

Вдруг Джонатан заметил впереди какую-то суматоху. Солдаты перекрывали дорогу заграждениями, на тротуарах, словно ниоткуда, появилось множество полицейских, которые объясняли пешеходам, как вести себя в опасной ситуации. И кто-то из пешеходов уже бежал прочь, другие в панике прижимались к стенам домов, а некоторые — особенно трусливые — даже легли на землю, прикрыв руками голову.

У Джина зазвонил телефон. Он недовольно ответил, затем метнул взгляд на Джонатана. Через десять долгих секунд он повесил трубку.

— Полиция окружила отель, — сказал Парвез Джин. — Они ищут человека, который передал «мерседес». Похоже, мой друг, вы меня убили.

 

68

Джонатан смотрел вперед. Шеренга полицейских с автоматами двигалась навстречу «мерседесу». Зеркало заднего вида показывало ту же картину. Сверху доносился рев вертолета. Коренастый человек, в костюме и пальто, с решительным видом вышел вперед и направился прямо к бронированному автомобилю. От усталости вокруг его глаз легли черные круги, но не узнать его энергичную походку и едва скрываемую злость было невозможно — этот полицейский двумя днями раньше вел расследование на вилле «Принчипесса».

— На кого вы работаете? — спросил Джин. — ЦРУ? МИ-6? «Моссад»? Человек имеет право знать, кто его прикончит.

— Я ее муж.

— Чей муж?

Джонатан пристально посмотрел на Джина:

— Эвы Крюгер.

— Но… — Джин окаменел. — Дайте! — потребовал он. — Отдайте мою флешку.

— Простите, но это не обсуждается, — ответил Джонатан.

— Полиция найдет ее… Все узнают, что у вас это от меня. Верните ее мне.

— Нет.

Джонатан видел, что кольцо полицейских и солдат сжимается вокруг машины. С самого начала он собирался выйти из игры и снова вернуться к обычной жизни, как только получит доказательства. Теперь же, хотя у него и была флешка с иранской ядерной программой и шпион, который мог подтвердить все события последних дней, он понял, что чего-то не понимает. Полиция конфискует у него флешку. Джин вернется к своей делегации и улетит из страны. А он? Ему пришьют от двадцати до пожизненного.

Оставался только один путь — убраться из города. Флешку следует передать тем, кто точно знает, как поступить с этой информацией.

Включив заднюю передачу, он рванул, вихляя между машинами. Через двадцать метров он затормозил, переключил передачу и, вывернув руль, снова рванул, съезжая с дороги. Завыли сирены. Джонатан увидел, что позади несколько солдат приготовились к стрельбе. До цели всего тридцать метров, ничто ее не заслоняет — все просто и доступно. Но выстрелов не последовало: в этом не было необходимости. Город сам по себе был ловушкой. И эта ловушка захлопнулась.

Джонатан вдавил педаль газа, и «мерседес» помчался по крутому склону, затем повернул налево и поехал по параллельной улице, мимо шале и апартаментов. Ясно, что его перехватят, — это только вопрос времени. Но время ему необходимо было потянуть. Подумать. Составить план действий. Найти способ выкрутиться. Теперь он стал одним из них — членом Эмминой команды. Профессионалом.

— Стой! — закричал Джин. — Ты нас угробишь!

Джонатан чуть скосил на него глаза:

— Я беспокоюсь не о вас.

Сохраняя дистанцию, за ними неслась полицейская машина — она блокировала одну сторону ловушки. На следующем перекрестке Джонатан повернул. Дорога сузилась до однополосной, по обеим сторонам ее обрамляли высокие сосны, поднимаясь вверх по склону. «Мерседес» уже вылетел за официальную территорию форума. Здесь снег не убирали. Под колесами похрустывал лед. Внезапно на пути возникла снежная стена. Джонатан нажал на тормоз, автомобиль занесло, и он остановился.

Джин, пытаясь выбраться из машины, возился с дверью. Джонатан нажал кнопку центрального замка и отбросил иранца на сиденье:

— Сидеть!

Развернувшись, он увидел, что полицейская машина заблокировала путь к отступлению. Справа — горная терраса. Слева — пешеходная дорожка. Джонатан выкрутил руль влево и выехал на дорожку, которая петляла, а затем резко ныряла вниз. Машину кидало из стороны в сторону, она вот-вот могла врезаться в какое-нибудь из ограждений по сторонам дорожки. Удивительно, но он совсем не потерял спокойствия — дыхание оставалось ровным, и лишь пульс был слегка учащенным. Посреди этого снежного раздолья он чувствовал себя в своей стихии. Никакой паники. Только покой и самообладание. Он легко держал руль, направляя машину то влево, то вправо, стараясь уберечься от заносов.

— Осторожно! — закричал Джин.

Прямо впереди мать и отец везли на санках своих детишек. Джонатан нажал на тормоз, машину занесло влево, но она даже не замедлила ход. Он нажал на сигнал. Мужчина и женщина оглянулись и в ужасе побежали. Один из детей обернулся — это была девочка, — она засмеялась и помахала рукой.

Джонатан снова нажал на тормоз, что еще больше вывело машину из-под контроля. Теперь остановить «мерседес» было практически невозможно.

Автомобиль стремительно поглощал расстояние. До родителей с детьми оставалось не больше двадцати метров. Пятнадцати. Десяти. Женщина поскользнулась и упала. Ее рот открылся в немом крике.

С правой стороны возникла дорога.

Джонатан вывернул руль. Машину занесло. Он чуть-чуть надавил на газ, и колеса приняли правильное положение, нос устремился вперед. Но лишь на секунду. Прямо перед ними пешеходная дорожка бежала под уклон, сейчас в тени множества сосен ее было почти не видно. Снег превратился в лед. «Мерседес» скользил, ни о каком контроле и речи не шло. Заднюю часть машины заносило — «мерседес» вихлял, устремляясь вниз и стремительно набирая скорость.

Упершись одной рукой в потолок, Джин орал от ужаса.

На бордюре машина подпрыгнула и отскочила в сторону, будто бильярдный шар от борта. Все вокруг завертелось слишком быстро. Джонатан судорожно вцепился в руль. Задняя часть нещадно болталась, и вдруг ход стал плавным, скрежет исчез — и наступила тишина. Они были в воздухе. Зад машины ушел вниз, капот, как черная волна, вырос у Джонатана перед глазами. С жутким лязгом машина приземлилась, завалилась набок, потом перевернулась один раз, другой и наконец успокоилась вверх колесами.

Джин был без сознания. Он прокусил губу, поэтому у него из уголка рта стекала струйка крови, но, похоже, других повреждений не было. Джонатан открыл плечом дверь и выкатился на землю. В ушах звенело, левая рука онемела. Он поднялся на колени. «Мерседес» стоял на небольшой плоской площадке. В воздухе разносился жалобный визг десятка сирен, летящих в его сторону. Вдалеке уже показались голубые проблесковые маяки. Джонатан моргнул и вдруг понял, что в глазах у него двоится, — явный признак сотрясения мозга. Он скосил глаза, зрение прояснилось. Внизу, между зданиями, виднелась Давосштрассе. Поднявшись на ноги, Джонатан, спотыкаясь, двинулся в ту сторону. Плохо соображая, он все же вспомнил о флешке.

Слава богу, она на месте!

Спину обдал порыв горячего ветра, и его подбросило в воздух. Джонатан приземлился лицом в снег, потом приподнялся на локте и оглянулся. Он не знал, что произошло, — взорвался бензобак или причина была в чем-то еще. Искореженный «мерседес» полыхал, взрыв выбил стекла. По ту сторону горящего автомобиля остановилась полицейская машина. Из нее выскочил человек.

— Доктор Рэнсом! — закричал он. — Стойте! Вам некуда бежать!

Это был тот офицер из Асконы — седой коп, которого он несколько минут назад видел на улице.

Джонатан побежал.

 

69

Фон Даникен заспешил вниз по склону, по глубокому мокрому снегу. Конец его кожаным ботинкам! Все равно. Потом он предъявит департаменту полиции счет и купит новую пару. На ходу он положил руку на пистолет, но тут же убрал ее — за тридцать лет своей службы он ни разу не вынул из кобуры оружие и сейчас не видел смысла начинать.

Позади на дороге остановилась другая полицейская машина. Из нее выскочили несколько офицеров в штатском. Кругом одни костюмы. Он никого не узнавал. Наверняка все они из полиции кантона.

Он повернулся к Майеру:

— Передай по рации, пусть выставят на Давосштрассе кордон — Рэнсома нельзя пропустить на главную улицу.

— Старший инспектор фон Даникен! — раздался за спиной чей-то голос.

Фон Даникен оглянулся. Голос… он узнал его. Вглядевшись в прибывших на машине, он понял, что никого из них не знает.

— Не двигаться! — скомандовал знакомый голос. — У нас ордер на ваш арест.

Фон Даникен замешкался. «Это же я должен был сказать!» — подумал он, наконец вспомнив, чей это голос. Между машинами показался худощавый человек. Бледное лицо. Рыжие волосы, слишком длинные для мужчины его возраста.

— Вам предъявляется обвинение в сотрудничестве с иностранной разведкой, — произнес Альфонс Марти. — Маркус, вернитесь добровольно, я не хочу, чтобы вас арестовали силой.

Фон Даникен продолжал продираться сквозь глубокий снег. «Ордер на мой арест! Какая дикость!» Однако в глубине души он ожидал этого удара. И не только из-за того, что сегодня утром сказал ему Тоби Тинджели. Он догадался еще два дня назад, когда Марти не дал ему ордер на обыск «Роботики».

Он оглянулся в поисках Курта Майера, но того уже задержали и посадили в полицейскую машину.

— Вы обвиняете меня в шпионаже? — спросил фон Даникен.

— Обвиняет закон, а в мои обязанности входит проследить, чтобы он исполнялся.

Фон Даникен смотрел то на Рэнсома, то на Марти. Уже несколько его человек стали спускаться вниз. Один из них даже вытащил пистолет. Подпрыгивая на бегу, американец удалялся от машины.

— Вы не арестуете его? Это же его мы преследуем!

— Не сегодня, Маркус. Сейчас наш подозреваемый номер один — это ты.

Вокруг собирались люди. Несколько человек подбежали к горящей машине, среди них один был даже с огнетушителем. Перейдя на быстрый шаг, Рэнсом пробирался сквозь толпу, все ближе и ближе продвигаясь к свободе.

Фон Даникен сделал несколько шагов в его сторону.

— Рэнсом! — крикнул он. — Остановитесь! Вы слышите меня?!

С каждой секундой солдат и полицейских собиралось все больше. С десяток человек в форме решительно двинулись к горящей машине. Фон Даникен замахал им рукой.

— Он — там! — закричал инспектор, указывая в ту сторону, куда убежал Рэнсом. — В темном костюме. Высокий человек с черными волосами.

Полицейские смотрели не на фон Даникена, а на Марти. Все знали в лицо политика, одного из семи членов Федерального совета — главного органа исполнительной власти в стране. У них и в мыслях не было не подчиняться его приказам.

Марти что-то отрывисто сказал своему помощнику, а тот передал команду по рации. Солдаты направились к фон Даникену, не обращая никакого внимания на Рэнсома. Опустив руки, шеф Службы анализа и профилактики, один из высших чинов государственных органов правопорядка, стоял неподвижно, дожидаясь, пока его арестуют, словно самого заурядного преступника.

— Ладно, — сказал он, тяжело дыша. — Дайте мне минуту.

Маркус фон Даникен окинул взглядом снежное полотно. Вдалеке он заметил черную, как вороново крыло, фигурку. Затем она исчезла.

Рэнсом ушел.

 

70

Джонатан перебегал из тени в тень, прячась там, где потемнее, — в заснеженных аллеях и пустынных переулках. У него болела голова и, наверное, было сломано несколько ребер, но он не лишился свободы и от этого чувствовал прилив бодрости. Сейчас перед ним стояла только одна цель — выбраться из города.

Оставив позади Джина и горящую машину, он затерялся среди толпы зевак, привлеченных взрывом. Навстречу попалось с десяток полицейских, и ни один из них даже не поглядел в его сторону. Наверное, причиной тому был взрыв. Полицейские ловили подозреваемого в черном «мерседесе», а черный «мерседес» был сейчас объят пламенем, притягивая к себе все взгляды.

По маленькой обледенелой улочке Джонатан направился подальше от центра. Если такое было возможно, то на улицах людей в форме стало как будто еще больше, чем когда он приехал в город. Не проходило и минуты, как, словно из-под земли, выскакивал солдат или полицейский и бежал мимо него вверх по склону. Для них ориентиром служил столб черного дыма. Сотрудники службы безопасности со всех сторон стекались в Красную зону.

С трудом сохраняя внешнее спокойствие, Джонатан прошел несколько домов, автогараж и электрическую мастерскую. Его раздирали противоречивые желания: с одной стороны, хотелось бежать со всех ног, с другой — забиться в подвал, свернуться клубком и затаиться. Кроме того, он едва сдерживал себя, чтобы не обернуться и посмотреть на преследователей. Несколько раз возникало явственное ощущение, что за ним кто-то следит, но заметить хвост Джонатану не удалось.

Он перешел на другую сторону улицы и стал спускаться по крутой тропинке. Внизу тропинка превратилась в дорожку. С левой стороны показался открытый хоккейный стадион, с правой — платная дорога, ведущая к вокзалу. По скоплению полицейских машин Джонатан понял, что поездом ему из Давоса не выбраться.

Он лихорадочно соображал, куда идти дальше, и чем больше метался в сомнениях, тем больше склонялся к тому, чтобы отправиться в полицию. Нет, надо отыскать спокойное местечко, где можно подумать. Джонатан перепрыгнул через невысокий забор, огораживающий длинное и низкое деревянное строение, от которого нестерпимо пахло навозом. Прислушиваясь к мычанию коров, доносившемуся изнутри, он обошел хлев.

И резко остановился.

Снова появилось неприятное ощущение, будто за ним кто-то наблюдает.

Прислонившись спиной к стене, Джонатан осторожно выглянул из-за угла на дорогу. И опять никого не увидел.

Уговаривая себя успокоиться, он достал из кармана флешку — его ключ к свободе. Оставался только вопрос: где же замок?

Собравшись с мыслями, Джонатан продумал, какие шаги он предпримет в ближайшем будущем. Сейчас надо отыскать убежище и дождаться там темноты, а затем он уйдет в горы. Доклады на форуме в основном назначаются на вечер, после шести. Тогда большинство участников ВЭФ соберутся в Конгрессхаусе, и, возможно, на улицах станет потише, а полиции будет поменьше. Ему бы только миновать Давосштрассе, дальше будет уже не так опасно. Ограждение вокруг города не больше двух метров высотой, через него он переберется секунд за десять, а к утру уже будет в Ландкварте, где все и началось. Там он сядет в поезд или найдет попутку до Цюриха.

Нет, все-таки кто-то за ним следит!

Повернувшись в сторону улицы, он оказался лицом к лицу с человеком, ростом чуть ниже его. Мужчина был одет в лыжный костюм, но Джонатан сразу понял, что это вовсе не лыжник. Черные глаза незнакомца вопросительно смотрели на него, будто ждали объяснения. Джонатан сразу узнал это лицо — человек из поезда.

Убийца выбросил вперед руку со стилетом. Отбив его удар, Джонатан увернулся вправо. Нож. Ну конечно. Пройти контрольно-пропускные пункты с пистолетом невозможно. Убийца ударился о стену и упал на колени.

Джонатану хватило ума не ввязываться в драку. За последние дни он уже дважды испытывал удачу и оба раза оказывался ранен.

Поэтому он пустился бежать.

Он побежал вдоль хлева, потом мимо амбара. Вскоре выбрался на мощеную дорогу и припустил по ней что было мочи. Через сто метров он оказался на развилке. Он выбрал направление вверх по Давосштрассе. Впереди виднелись машины и пешеходы. Он оглянулся. Улица была пуста. Убийца исчез. Джонатан перешел на спокойный шаг.

В конце квартала у пропускного пункта из Зеленой зоны в Красную стояли две полицейские машины и в обе стороны по ограждению тянулась колючая проволока.

Проскользнув в ангар какой-то компании по продаже напитков, где штабелями стояли бочки с пивом, Джонатан пошел по лабиринту из ящиков и бочек, пока не оказался в тупике. От безысходности он уселся на пустой ящик. На короткое время он наконец-то почувствовал себя в безопасности.

Запахнув поплотнее пальто, он мысленно прокрутил все варианты. Список оказался удручающе коротким: ждать темноты нельзя — если убийца нашел его один раз, то найдет и снова. Это сомнительное укрытие тоже не выход. Окруженный со всех сторон полумраком, он чувствовал себя весьма неуютно.

Только бы дождаться темноты… пока не начнутся доклады…

Сегодня Поль Нуаре делает доклад о коррупции в странах Третьего мира. А раз здесь Поль, значит, и Симона тут.

Немного успокоившись, Джонатан вытащил телефон Блитца и набрал номер.

— Алло.

— Симона, это Джонатан, — произнес он, тяжело дыша.

— Господи, где ты?

— Я в Давосе и по уши влип. Ты где?

— Я тоже здесь, с Полем. Ты в безопасности?

— Пока — да. Но отсюда пора выбираться.

— Почему? Что случилось? У тебя испуганный голос.

— Видишь столб дыма недалеко от «Бельведера»?

— Да, прямо напротив моего окна. Ты слышал взрыв? Мы с Полем подумали, что это бомба. Он не хочет, чтобы я выходила на улицу.

— Может, и бомба.

Джонатан вспомнил взрыв, и вдруг ему стало ясно, что бензобак не мог загореться сам по себе, да и взрыв был в несколько раз мощнее, чем при обычном возгорании. По силе он напоминал артиллерийский. Похоже, в машине действительно была заложена бомба. Он не знал где и не знал, почему полиция на контрольно-пропускных пунктах не определила взрывчатку. Он знал только, что взрыв вырвал из бронированного автомобиля двигатель и смял, будто ветер походную палатку, капот.

— Ты хочешь сказать, что имеешь к этому отношение? — спросила Симона.

— За тридцать секунд до взрыва я находился в этом автомобиле. Симона, мне очень нужна твоя помощь. Поль приехал на машине?

— Да, но…

— Просто выслушай меня. Если ты откажешь, я пойму, — Джонатан заставил себя говорить медленно и рассудительно. — Я хочу, чтобы ты вывезла меня из города. Мне нужно попасть в Цюрих. Если заберешь меня прямо сейчас, еще успеешь вернуться к докладу Поля.

— А что я ему скажу?

— Правду.

— Но я не знаю правду.

— Я все расскажу тебе в машине.

— Джон, ты ставишь меня в трудное положение. Я же говорила, что тебе нужно уехать из страны.

— Я уеду, как только доберусь до американского консульства.

— Американского консульства? Зачем? Они выдадут тебя швейцарской полиции.

— Выдадут. А может, и нет. Я кое-что нашел.

— Что нашел? Доказательства?

— Не важно. — Он начинал терять терпение. — Ты поможешь мне?

— Я не могу сказать Полю. Он не отпустит меня.

— Где он сейчас?

— С коллегами. Готовится к докладу.

— Сделай это ради Эммы.

— Где ты?

— Поедешь по Давосштрассе до офиса турфирмы, повернешь налево и двигайся все прямо, пока у подножия склона, слева, не увидишь старые склады. Рядом еще ржавый трактор стоит. Я буду там.

Симона ответила не сразу:

— Ладно. Дай мне пять минут.

Серебристый «рено» остановился у склада, как и договаривались. Симона опустила стекло со стороны водителя.

— Джонатан, — позвала она.

Он выждал несколько секунд, проверяя, нет ли за ней слежки. Не заметив ни одной машины, он подождал еще немного, не сомневаясь, что убийца где-то поблизости. Если его не видно, это слабое утешение.

Наконец Джонатан выскочил из-за сарая и помчался через дорогу к машине.

— Открой багажник! — крикнул он, барабаня по стеклу пассажирской двери.

Симона подпрыгнула.

— Быстрее, — торопил Джонатан. — За мной гонятся.

— Кто? Где? Ты его видишь?

— Точно не знаю, но он близко.

— Говорят, во время взрыва в машине находился иранский министр Парвез Джин. Сегодня вечером он должен был выступить с программной речью.

Джонатан кивнул.

— Багажник, — напомнил он.

— Объясни же мне, во что я снова вляпалась.

Язык словно налился свинцом.

— Я оказался в ненужном месте в ненужный час.

Симона махнула ему рукой и открыла багажник.

— Выпустишь меня в Ландкварте, — крикнул Джонатан. — Там все и объясню.

С этими словами он бросился к багажнику, забрался в него и захлопнул крышку.

 

71

— Он у меня в багажнике, — тихо произнесла в трубку Симона Нуаре. — Подберу тебя в условленном месте.

Она выключила телефон и сделала потише радио.

— Ну, как ты там? — обернувшись, громко спросила она. — Ты меня слышишь?

В ответ послышался приглушенный голос и два удара в крышку. Багажник тесноват, но на короткую поездку кислорода хватит. Везти Рэнсома в Цюрих в ее планы не входило.

Уже более двух лет Симона Нуаре пыталась проникнуть в «Дивизию». Странно, конечно, работать против собственной страны, но в наши дни мир вообще очень странное место. Отношения между конкурирующими организациями едва ли менее жестоки, чем между враждующими государствами.

Фатима Франсуаза Насер родилась в Нью-Йорке, в Квинсе, в семье египтянина и алжирки. Ее самые первые воспоминания детства были связаны с деньгами, вернее, с их полным отсутствием: отец был патологический скряга. Когда она вспоминала, с какой хитростью выклянчивала у него жалкие десять долларов, то покрывалась потом. В восемнадцать лет она сбежала в армию, ее брат подался туда еще раньше. Способности к языкам помогли ей попасть в разведку — помимо французского, английского и египетского диалекта арабского, она владела фарси и литературным арабским. До распределения в Германию прошла обучение в Форте-Хуачука — секретной тренировочной базе США — и в Военном институте иностранных языков в Монтерее. На момент увольнения у нее были сержантские нашивки. Благодаря скопленным за годы службы деньгам и льготам для бывших военнослужащих поступила в Принстонский университет, который закончила с отличием по специальности «ближневосточные исследования».

Всего месяц спустя ее пригласили по телефону на встречу с представителем ЦРУ, который без обиняков предложил ей сотрудничать с ними. Управление наблюдало за ней еще со времени ее службы в армии. Работу предложили за границей — чистой воды шпионскую. Не такую, как в кино, а настоящую. Ей предстояло пройти курс обучения в тренировочном центре ЦРУ, на так называемой «Ферме» под Вильямсбургом, штат Вирджиния. Если она его успешно заканчивает, дальше — стажировка в качестве агента под прикрытием. На раздумье ей давалось двадцать четыре часа. Симона согласилась сразу.

Это случилось одиннадцать лет назад.

Человек, предложивший ей присоединиться к его личному крестовому походу против «Дивизии», был адмирал Лефевер, заместитель директора ЦРУ по операциям. Все записи о ее связях с ЦРУ удалили, а ей создали простую легенду: странствующий преподаватель, каких немало среди европейцев, переезжающих из страны в страну в расчете занять вакантное место в той или другой «американской школе». Работа ее мужа во Всемирном банке служила естественным прикрытием.

Симона прибыла в Бейрут за месяц до Эммы. Стараясь завязать с ней дружбу, она помогла устроиться миссии «Врачи без границ» на новом месте, и отношения завязались сами собой. Кроме того, у них было много общего. Молодые женщины сразу поняли, что они птицы одного полета. Скоро они уже днями напролет болтали как лучшие подруги.

И в то же время Симона внимательно наблюдала.

Одного за другим она раскрыла членов Эмминой сети, но не успела предотвратить взрыв в бейрутском госпитале, который унес жизнь полицейского инспектора, занимавшегося расследованием убийства бывшего ливанского премьер-министра.

В Женеве Симона продолжила свою работу, но всего лишь месяц назад она поняла, что Тео Ламмерс является членом новой Эмминой сети. На этот раз Лефевер не стал медлить. Она всегда предполагала, что когда-нибудь дело дойдет и до убийства, и была к этому готова.

Симона легко миновала два контрольно-пропускных пункта — на каждом она останавливалась и предъявляла удостоверение. И каждый раз пристально и с вызовом смотрела проверяющему прямо в глаза. Ее тут же пропускали.

На перекрестке, вместо того чтобы повернуть направо — на шоссе, ведущее в западном направлении к Ландкварту и далее в Цюрих, — она поехала на восток, вглубь долины. Дорога была извилистая, и такое количество поворотов должно было сбить Джонатана с толку. Хотя, если бы он и догадался, в каком направлении они едут, это все равно уже не имело значения: багажник был заперт.

Никуда ему не деться.

 

72

Альфонс Марти с видом выигравшего сражение генерала, стоя на вершине холма, руки в боки, окинул взглядом белый склон.

— Думали, я не догадаюсь, кто предупредил ЦРУ? Вы же знаете, как важно было для меня уличить американцев, — слишком долго они использовали наше воздушное пространство для переправки подозреваемых в свои секретные тюрьмы. Страшно подумать, сколько невинных людей попало в их лапы, сколько судеб они сломали.

— Так уж и невинных? — не выдержал фон Даникен. — Американцы предотвратили многие теракты. Система работает.

— Это они нам внушают. Считают себя до того великими и всемогущими, что правила для них не существуют, когда дело касается их интересов. Но на этот раз они были у нас на крючке. В самолете сидел Гассан. И у нас была блестящая возможность показать миру, какие принципы отстаивает Швейцария.

— Какие? Чинить препоны тем, кто ведет войну с терроризмом?

— Войну с терроризмом! Вы даже не представляете, как меня бесит это выражение. Нет, я имел в виду порядочность, честность и права человека. Я считаю, что старейшая в мире демократия должна отстаивать именно эти принципы. А вы так не считаете?

Фон Даникен презрительно пожал плечами:

— Вряд ли мое мнение кого-то интересует. Но именно Гассан сообщил ЦРУ о теракте, готовящемся на нашей территории.

— Кстати, насколько успешно продвигаются поиски дрона?

— Успешно.

Ответ удивил Марти:

— Даже так?

— Вчера вечером в Цюрихе одна из камер наблюдения засняла микроавтобус, перевозивший дрон. Сейчас все силы цюрихской полиции брошены на прочесывание окрестностей аэропорта — ищут любые следы микроавтобуса.

— Такого приказа я не давал.

— Именно, — ответил фон Даникен. — Я должен был послать вас куда подальше еще два дня назад. Уже тогда я подозревал, что дело нечисто. Но я и предположить не мог, каким предателем вы окажетесь.

— Предателем? — Марти покраснел. — Это не я связывался с ЦРУ.

— Не вы, — сказал фон Даникен. — Вы сделали кое-что похуже.

— С меня хватит. Для вас, Маркус, все закончилось. Я вам доверял, а вы предали мое доверие — выдали секретную информацию иностранному правительству. Сдайте оружие. — Марти кивнул сотрудникам службы безопасности, и те встали по обе стороны от фон Даникена. Министр юстиции распорядился: — Наденьте на него наручники. Я опасаюсь побега. — Он обернулся и посмотрел на инспектора. — Почему бы вам не позвонить своему другу Паламбо? Пусть вытащит вас из этой заварухи, если сумеет!

— Одну минуту.

Что-то в голосе фон Даникена заставило охранников остановиться. Невольно они стали свидетелями войны между начальниками.

— Наденьте наручники, — повторил Марти.

Фон Даникен сделал шаг вперед и опустил руку ему на плечо:

— Отойдем в сторону — нам нужно поговорить.

— С какой стати? Что вы себе позволяете?

Фон Даникен крепче сжал его плечо:

— Поверьте, если бы вы знали о чем, вы бы сами предпочли, чтобы этот разговор остался между нами.

Один из сотрудников службы безопасности шагнул вперед, но Марти взглядом остановил его и позволил фон Даникену отвести себя в сторону.

— Микроавтобус — не единственная наша находка, — сказал тот, когда они отошли метров на двадцать. — Нам удалось проследить движение денег, переведенных Ламмерсу и Блитцу, до некоей офшорной трастовой компании, открытой банком «Тинджели». Вы же знаете Тоби? Вы, кажется, вместе учились в университете? И если не ошибаюсь, теперь оба — дипломированные юристы. Поначалу Тоби был не особенно приветлив, и мне даже пришлось напомнить ему о долге швейцарского гражданина.

— Противозаконно, как я понимаю, — заявил Марти, сбросив с плеча руку фон Даникена.

Инспектор оставил его комментарий без внимания.

— Вам должно быть известно о сохранении выписок из банковских счетов — обычная практика в банках. Тоби был настолько мил, что передал мне копии ежемесячных выписок трастовой компании… «ради общественного блага». Мы оба чрезвычайно удивились, когда увидели, что деньги в уставный фонд компании переведены не из Тегерана, а из Вашингтона, округ Колумбия.

— Округ Колумбия? Какая нелепость!

— Со счета американского министерства обороны.

— Но Махмуд Китаб был иранским офицером. Вы сами мне так сказали. — Когда Марти понял, что зашел в тупик, он сменил тактику. — В любом случае Тоби не имел права предоставлять вам подобную информацию. Это нарушение банковской тайны.

— Возможно, — согласился фон Даникен. — Однако я уверен, что вашим коллегам из Федерального совета интересно будет узнать о некоторых других персонажах, получавших финансирование от этой компании. К примеру, мы проследили переводы средств на частный счет в Бернском отделении Объединенного банка Швейцарии. У вас же там открыт счет, если не ошибаюсь? 517.62… мм, как там дальше, не подскажете?

Марти побледнел.

Фон Даникен невозмутимо продолжал:

— Последние два года вы ежемесячно получали по пятьсот тысяч франков от щедрот американского министерства обороны. Так что не говорите мне, что я предатель. Это вы — платный иностранный агент.

— Бред!

— Все ваши разговоры о том, чтобы прищучить ЦРУ и изобличить Америку, — полная чушь. Вы хотели снять Гассана с того самолета в Берне, чтобы ЦРУ не смогло допросить его. В ваши планы не входило, чтобы он проболтался Паламбо о взрыве.

— Я не понимаю, о чем вы говорите. О каком взрыве? — Обернувшись к офицерам полиции, Марти хотел подозвать их.

— Даже не думайте! — остановил его фон Даникен и вытащил из кармана пачку бумаг. — Все здесь. Счет 517.623 АА. Номерной счет, но даже он уже не анонимный. Взгляните, если не верите.

Марти просмотрел документы.

— В суде они не пройдут, добыты незаконным путем.

— А кто говорит о суде? Я уже послал копию госпоже президенту с объяснительной запиской по поводу нашего расследования. Не думаю, чтобы ей хотелось иметь в высшем органе власти шпиона.

Марти стоял как пришибленный.

Фон Даникен забрал у него бумаги:

— Ну а теперь, Альфонс, чем конкретно занимается Джонатан Рэнсом?

— Я не знаю.

— Не знаете или не скажете?

— Все, что мне известно, — они хотели убрать его. Он — не их человек.

— Что значит «не их»? Не лгите! Где-то здесь окопалась банда террористов, у которых есть дрон, и они готовятся в ближайшие сорок восемь часов взорвать самолет.

— Я же сказал, я ничего не знаю о дроне.

— Тогда о чем вы знаете? Вы же получаете полмиллиона франков в месяц не за просто так? Мне нужна вся информация. Кто? Зачем? Как долго? Если вы можете помочь предотвратить взрыв, то сейчас самое время. Это ваш единственный шанс смягчить свою участь.

— Хорошо, я все расскажу, — произнес Марти после долгой паузы. — Но если меня спросят, я буду все отрицать.

Фон Даникен ждал.

Марти вздохнул:

— Я ничего не знаю о взрыве. Им были нужны лицензии на экспорт, это в моей компетенции — как министра юстиции.

— Кому они были нужны?

— Джону Остину.

— Кто это?

— Друг. Единоверец.

— Хватит пороть чепуху. Кто он?

— Генерал-майор американских ВВС. Возглавляет агентурно-разведывательное управление министерства обороны. Руководит сверхсекретной группой под названием «Дивизия». Два года назад его организация купила в Цуге компанию «Цуг индустриверк», сокращенно «ЦИВ», — она занимается современными инженерными разработками и выпуском соответствующей продукции. «ЦИВ» посылала свою продукцию Парвезу Джину в Иран. Я отвечал за выдачу разрешения на экспорт. Теперь все кончено.

— Что это за продукция?

Марти так посмотрел на фон Даникена, будто его лично оскорбили:

— А вы как думаете?

— Я полицейский и предпочитаю, чтобы преступники сами делали признание.

— Центрифуги. Мартенситно-стареющая сталь. И все такое. Я должен был обеспечить коридор через границу.

— То есть вывозилось все необходимое для обогащения урана в военных целях?

Марти кивнул:

— Не мое дело, как они дальше этим распоряжаются.

— А что насчет теракта?

— Я уже сказал. Я ничего не знаю о нем. И не меньше вашего хочу поскорее отыскать дрон.

Фон Даникен лихорадочно соображал, переваривая полученную информацию. Зачем Соединенным Штатам вопреки собственным интересам содействовать тому, чтобы у Ирана появилось ядерное оружие? Мысленно он восстановил цепочку событий последних дней — убийства Блитца и Ламмерса, обнаружение дрона и взрывчатки, разоблачение швейцарской компании, которая на самом деле принадлежит американцам и которая поставляет в Иран оборудование для производства ядерной бомбы.

Постепенно картина начала проясняться. Вдруг его осенила мысль. Чудовищная. Абсурдная.

Он посмотрел на Марти с еще большей ненавистью:

— Зачем?

Но Альфонс Марти не ответил. Он сжал руки и склонил голову, словно молился.

 

73

Где-то после полудня Сепп Штайнер, шеф спасательной службы Давоса, вышел из своего кабинета в домике на Якобсхорне на высоте 2950 метров над уровнем моря. Прогноз погоды обещал наступление с юга антициклона, давление будет расти, но пока небо оставалось по-прежнему темным и тревожным. Он проверил барометр. Стрелка неподвижно застыла на отметке 880 миллибар. Температура — минус четыре по Цельсию. Штайнер легонько щелкнул по стеклу барометра, и стрелка подпрыгнула до 950.

Запрокинув голову, он стал изучать облака. В последние три дня небо напоминало спокойное море. Но сегодня утром все изменилось. В сплошной серой пелене начали вырисовываться отдельные тучки. Воздух стал заметно суше. Поднялся легкий ветер, успевший несколько раз поменять направление. Теперь он дул с юга.

Штайнер побежал в инструкторский домик и схватил свой бинокль — «Никон 8x50»; его коллеги любили пошутить, что с этим биноклем в руках он становился похож на командира танка. В бинокль он принялся внимательно осматривать горы, медленно переводя взгляд с востока на запад. Впервые за последнюю неделю он смог увидеть вершины, возвышавшиеся над Фрауэнкирхе. Его взгляд задержался на Фурге, а точнее, на Романовом скате, почти вертикальном спуске, где много лет назад разбился его старший брат. Женщина все еще была там, в глубокой расселине ледника. Штайнеру совсем не хотелось бы, чтобы, к примеру, его жена навечно уснула во льдах.

Ветер стал тише. Местами облака разошлись, открывая лазурный небосвод. Штайнер в несколько больших прыжков добрался до метеостанции: температура — минус два. Они оказались в зоне высокого атмосферного давления.

Начальник спасателей забежал в инструкторский домик, включил передатчик и оповестил своих людей.

Пришла пора возвращаться на Романов скат.

Спустя три часа команда спасателей добралась до выступа, где в последний раз видели Эмму Рэнсом. Они прошли другим маршрутом, которым пользовались только при благоприятной погоде. Этот путь был короче, но сложнее — надо было преодолеть два вертикальных подъема по двадцать метров каждый.

От бури, что бушевала по всей стране в последние пять дней, не осталось и следа. В голубом небе сияло полуденное солнце. Необъятные снежные просторы загадочно мерцали и переливались, словно усыпанные тысячами алмазов.

Штайнер посмотрел наверх. Ничто не говорило о случившейся на этом спуске борьбе жизни со смертью. Как и невозможно было увидеть расселину.

Спасатели растянулись в линию. Каждый держал в руках двухметровый шест, который втыкал в снег перед собой, нащупывая твердый наст, и таким образом шаг за шагом продвигались вперед. Расселину обнаружил Штайнер.

За пятнадцать минут команда расчистила двадцатиметровую полосу вокруг, и теперь расселина была видна как на ладони. Края обозначили флажками, Штайнер проверил крепления и веревки, решив, что сам спустится и поднимет тело. Закончив проверку, он включил свой налобный фонарик, дал сигнал: «Спускай!» — и начал погружаться в толщу горы.

Внутри ледяного колодца воздух был значительно холоднее. По мере спуска ледяные стены уступали место слоистому граниту. Верхний свет постепенно затухал, и вскоре Штайнер оказался в сумрачном первозданном мире. Глаза медленно привыкали к свету галогеновой лампы.

Спустившись на длину одной веревки — ровно сорок метров, Штайнер увидел тело. Женщина лежала на животе, вытянув руку над головой, словно звала на помощь. Стены расступились, и он заскользил вниз быстрее. Когда он коснулся дна расселины, то уже отчетливо различал крест на патрульной куртке и копну рыжих волос, закрывших лицо.

— Я внизу, — передал он по рации.

Штайнер открепил веревку и снова посмотрел на женщину: в тусклом свете она выглядела хрупкой и умиротворенной. Вокруг ее ног и головы застыли лужи крови. Он снял рюкзак, достал оттуда обвязку, несколько карабинов и подшлемник, чтобы во время подъема не оцарапать ей лицо. Снаряжение он выложил рядом с телом, затем, по своему обычаю, опустился на колени и прочел молитву по ушедшей.

Подсунув руки под тело, он перевернул его на спину: так будет легче зафиксировать обвязку. Но произошло нечто очень странное. Длинные спутанные волосы отвалились, посыпались камни и комья снега. Штайнер стоял, держа в руках пустую куртку, и смотрел на лежавшие на земле штаны.

В изумлении спасатель открыл рот.

Никакого тела не было!

 

74

Они ехали не туда.

Джонатан лежал в багажнике уже десять минут. Он почувствовал первый крутой поворот на выезде из города, но ожидаемого спуска к главному шоссе не последовало. Если он не ошибся, машина, наоборот, поднималась в горы, а не спускалась. Наверняка у Симоны возникла объективная причина не следовать его инструкции. Но какая? Может, она увидела засаду? Или полиция перекрыла все дороги?

Волнуясь, Джонатан взглянул на часы. Альтиметр показывал 1950 метров, а спустя минуту уже 1960 метров. Он оказался прав: они ехали в гору. Он переключился на компас — машина двигалась на восток. Они мчались по трассе, ведущей в Тифенкастель и Сен-Мориц, — в противоположную сторону от Цюриха и американского консульства.

— Симона! — закричал он и принялся колотить в крышку багажника. — Останови машину!

Через несколько секунд машина съехала на обочину и остановилась. Джонатан привстал на локтях, коснувшись головой рамы. Необъяснимый страх нахлынул на него. Снаружи по снегу захрустели шаги, и мужской голос произнес несколько фраз. Полиция? Контрольно-пропускной пункт? Джонатан затаил дыхание, стараясь разобрать слова.

В этот момент открылась дверь, в машину кто-то сел, и они снова выехали на шоссе.

— Симона! Кто там с тобой?

Он застучал громче:

— Симона! Отвечай!

Заиграло радио, динамики над его головой невыносимо громко выдавали басы. Машина набирала скорость.

Джонатан знал ответ.

Он лежал на спине с открытыми глазами и вспоминал события последних дней: слишком стремительный приезд Симоны в Арозу, ее уговоры покинуть страну, ее нежелание выяснить, кто послал Эмме багаж, ее недовольство, когда он пытался спасти Блитца. Любыми способами она хотела сбить его со следа. Когда же он не поддался на уговоры и проклятия, она передала его «охотникам за скальпами». Он сорвал с шеи святого Христофора. Наверное, в медальон вмонтирован радиомаяк. Иначе как бы убийца нашел его в Давосе? Однако это не объясняло того, как тот же убийца заполучил пропуск в Зеленую зону. Как и у Эммы, у Симоны были сообщники.

Сквозь щели в багажник проникал солнечный свет. С помощью светящегося циферблата наручных часов Джонатан нашел замок, скрытый под оргалитовой отделкой. Эммиными ключами он расковырял в оргалите дыру и просунул в нее палец, пытаясь оторвать полосу шпона.

Наконец он добрался до замка и попытался нащупать рычажок, который можно отжать, чтобы открыть багажник. Правда, он не знал, что будет делать, когда добьется своего. Выпрыгнуть из машины на скорости сто пятьдесят километров в час немногим лучше, чем ждать, когда киллер выпустит тебе пулю в лоб. Но вот он нащупал рычажок, уперся в него большим пальцем и изо всех сил надавил. Палец соскользнул с металлической поверхности. Он попробовал еще раз — результат тот же. Ничего не получалось.

Машина сбросила скорость и резко повернула направо, съезжая с шоссе. Теперь они поднимались вверх по серпантину. Джонатана трясло, и он изо всех сил старался не удариться о раму. Подвывания двигателя свидетельствовали о крутом подъеме. От резких поворотов, рывков и торможений его укачало. Наконец серпантин закончился. Джонатан сделал глубокий вдох, но лучше ему не стало.

Сдвинувшись к задней части багажника и приподняв коврик, на котором лежал, он пошарил в инструментах. Ничего более подходящего, чем монтировка, не нашлось. Он попытался разбить замок, в надежде, что тот сломается и откроется сам. Не вышло.

Машина остановилась, двигатель замолчал. В правой руке Джонатан сжимал монтировку, чувствуя, какая она легкая. Нелепое орудие самообороны. Тем не менее он приготовился в любую минуту выпрыгнуть из багажника. В замок вставили ключ. Крышка открылась, и в глаза ударило полуденное солнце. Он зажмурился и поднял руку, заслоняясь от яркого света. Он замешкался всего лишь на мгновение — и упустил момент.

— Вылезай! — сказала Симона.

Рядом с ней с пистолетом наготове стоял темноволосый человек с бледным лицом и мертвыми глазами. Представлять их друг другу не было необходимости.

— Будьте любезны, — произнес человек, слегка махнув пистолетом. — И не утруждайте себя… что там у вас?

Джонатан отбросил монтировку и вылез из машины. Они остановились на небольшой площадке в пятистах футах от вершины горы. Вид открывался величественный и грозный — панорама угрюмых гранитных пиков.

— Наверное, теперь мне уже поздно соглашаться уехать за границу. — В горле совсем пересохло, Джонатану был нужен хотя бы глоток воды.

— Я пыталась тебя предостеречь, — проговорила Симона.

— Почему ты мне не сказала, что заодно с Эммой? Этого было бы достаточно.

— Я с Эммой не заодно. Если честно, мне, так же как и тебе, интересно знать, чем она занималась.

— А с кем ты тогда?

Симона молча смотрела на него.

Джонатан сделал шаг к обрыву и поглядел вниз. Падать придется метров тысячу.

Симона протянула руку:

— Мне нужна информация, которую тебе передал Парвез Джин.

— Ничего он мне не передавал, — ответил Джонатан.

— Ты проделал такой путь, чтобы встретиться с Джином, и даже не спросил, что он тайно вывозил из страны? Я уверена, он чуть ли не силой заставил тебя забрать это.

— Я встретился с Джином, чтобы спросить, знает ли он, на кого работала Эмма, и по возможности выяснить ее настоящее имя.

— Я не верю. Ты искал в Давосе доказательства.

На это Джонатан ничего не ответил.

— Зачем ты так все усложнил? — спросила Симона.

— Ты не должна так поступать, Симона.

— Ты прав. Я не должна. А вот Рикардо — должен.

Рикардо — так звали убийцу — втянул носом воздух.

— Пожалуйста, если у вас есть какая-либо информация, сейчас самое время передать ее госпоже Нуаре.

— Что за игру ты ведешь? — спросил Джонатан, игнорируя мужчину, который сначала пытался пристрелить его в туннеле, а потом зарезать в Давосе. — Ты ведь этому типу и Блитца заказала, да?

— Обычная игра для людей нашего круга. В «доброго доктора» мы не играем, это факт.

Джонатан достал из кармана флешку и положил ее на ладонь.

— Здесь вся иранская ядерная программа. Джин считает, этого достаточно, чтобы развязать войну.

Симона как завороженная глядела на флешку.

— Да? Меня это не касается.

— Скажи, на кого ты работаешь и зачем вам так нужна была Эмма. Скажешь — и эта штука твоя.

— Я работаю на ЦРУ. И я — твой друг. Верь мне.

— Мой друг? — Джонатан покачал головой, затем, быстро развернувшись, швырнул флешку в пропасть.

— Merde! — Симона бросила на Джонатана полный ненависти взгляд и кивнула Рикардо. — Он твой.

Джонатан посмотрел на небо и глубоко вдохнул восхитительно свежий воздух. Скоро он встретится с Эммой.

Раздался глухой хлопок, Джонатан вздрогнул в ожидании боли и конца, но ничего не почувствовал.

Убийца упал на колени. На груди у него расплывалось красное пятно. Он охнул и упал на снег, изо рта вытекла струйка крови.

Симона обернулась. От одного из валунов отделилась фигура, одетая в черно-серый костюм, на голове — вязаная шапка, на лице — солнечные очки. Сначала человек снял шапку, и по плечам рассыпались янтарного цвета волосы. Женщина подошла ближе и сняла солнечные очки.

— Ты?.. — изумилась Симона. — Но как…

Эмма Рэнсом подняла пистолет и выстрелила прямо в лоб Симоне Нуаре. Та пошатнулась и безвольно сделала шаг назад. Эмма грубо толкнула ее в грудь. И Симона полетела с обрыва.

Эмма подошла к краю и проследила за ее падением.

 

75

Она стояла в нескольких шагах от него, сжимая в руках необычный пистолет с глушителем и телескопическим прикладом. Никаких признаков сломанной ноги. Никаких видимых повреждений после падения с почти стометровой высоты. Она смотрела на него, как на чужого, никак не выражая желания обнять или поцеловать его или хотя бы просто порадоваться встрече.

— Но я же видел тебя, — сказал он. — В расселине.

— Ты думал, что видел меня.

— А кровь… а следы на снегу… а твоя сломанная нога. Я же видел кость.

— Кость была не моя. Грубая имитация. Я очень торопилась. Когда я узнала…

— Эмма, — перебил ее Джонатан.

— …что назначено на этот уик-энд, я начала…

— Эмма! — закричал он. — Имя хотя бы настоящее?

Она, не ответив, повернулась и заспешила вниз по склону. Джонатан стоял как вкопанный. Его захлестнул шквал эмоций: удивление, злость, восторг и горечь сражались друг с другом. Понадобилось несколько секунд, чтобы слегка их примирить. Он бросился догонять Эмму — вниз по дороге, туда, где она оставила свою машину — старенький «фольксваген-гольф». Он хотел занять водительское место, но она уже открывала дверь и садилась за руль. К моменту, когда Джонатан плюхнулся на пассажирское сиденье, двигатель уже был заведен, передача включена и машина начала движение.

— Я звонил в роддом, — проговорил он. — Медсестра сказала, что родившаяся у них Эмма Эверетт Роуз погибла в автокатастрофе через две недели после рождения.

— Позже, — остановила его Эмма. — Я все расскажу тебе, но позже.

— Меня не интересует все. Мне нужна правда.

— И правду тоже, — произнесла она. — А сейчас скажи мне вот что: флешка Джина все еще у тебя? Ты же не выбросил ее на самом деле?

Джонатан вытащил из кармана флешку.

— Нет, — сказал он. — Я выбросил твою.

Она протянула руку:

— Ладно, прощаю. На этот раз.

Эмма мчалась по склону горы, словно по гоночной трассе, — ускорялась на подъемах, сбрасывала скорость на поворотах, уверенно работая рычагом переключения передач. И это та самая Эмма, которая раньше даже ради спасения своей жизни не могла справиться ни с одним самым примитивным механизмом.

Вплоть до этой минуты Джонатан четко разделял ее ипостаси: есть Эмма Рэнсом, его жена, и есть Эва Крюгер, агент. Он убедил себя, что Эмма — это ее настоящая, аутентичная сторона, а Эва — оболочка, прикрытие, маска. Но сейчас он смотрел, как она ведет машину, и понимал, что ошибался. Впервые перед ним была настоящая Эмма — женщина, которую она никогда не позволяла ему увидеть в себе. И Джонатан вдруг понял, что совсем не знает эту женщину. Ему придется заново узнавать ее.

— Я не ожидала, что ты достигнешь таких успехов, — произнесла Эмма, когда они въехали в долину и повернули на запад в сторону Давоса и Цюриха.

— А чего ты ожидала?

— Боялась, что ты все примешь за чистую монету и на несколько лет исчезнешь в горах.

— Вполне возможно, если бы не багажные квитанции. А когда я получил вещи, все пошло кувырком. После того как я убил полицейского, назад мне ходу уже не было. Единственный способ снять с себя обвинения — идти вперед. Симона пыталась уговорить меня уехать из страны, но, увидев содержимое чемодана, я не мог бежать. Я хотел знать.

— Именно в тот день не доставить почту! — качая головой, посетовала Эмма. — Но похоже, я ошибалась насчет тебя.

— Ладно, прощаю. На этот раз, — сказал Джонатан.

Она рассмеялась, но больше из вежливости.

— Ну, теперь твоя очередь, — продолжил он. — Я тебе помогу. Начни с горы. Что именно я видел?

Эмма помрачнела. Перемена в ее настроении была сродни резкому похолоданию, когда солнце прячется за тучи.

— Красную куртку, парик, лыжные штаны, искусственную кровь.

— А как ты спустилась в расселину? В одиночку это слишком опасно.

— Я и не спускалась.

— Что значит — не спускалась?

— Я зашла в нее снизу. Ты сам показал мне этот путь в лето после нашей свадьбы.

Прикрыв глаза, Джонатан вспомнил: тогда они приехали в Давос на выходные, чтобы покататься на лыжах, и первую половину дня провели, лазая по пещерам и гротам, которых здесь множество.

— Но в эти пещеры можно попасть только летом. Зимой это невозможно…

Эмма покачала головой, имея в виду, что он ошибается.

— В прошлую пятницу я не ездила на встречу в Амстердам, а отправилась сюда, чтобы проверить, не требует ли мой план дополнительных мер.

— «Дополнительных мер»? Это что, шпионский сленг?

Эмма оставила его замечание без внимания.

— Оказывается, если выбрать правильное место у основания ледника, то можно попасть в пещеры. Я настроила ручной GPS-навигатор, задала программу и ввела в память маршруты вверх и вниз, чтобы не заблудиться, если пойдет снег.

— Вот почему ты настаивала, чтобы мы поехали в Арозу, а не в Церматт, — задумчиво произнес Джонатан, почему-то чувствуя себя соучастником.

— У меня был хороший повод — годовщина нашего первого восхождения восемь лет назад.

— Наша годовщина. Конечно. — Джонатан теперь не сомневался, что она соврала о метеосводке и вывела из строя его рацию. — А откуда ты знала, что мы не сможем поднять тебя?

— Я не знала, — призналась Эмма. — Я сыграла на том, что Штайнер со своей командой пойдет в горы спасать женщину со сломанной ногой, а не поднимать ее из стометровой расселины. Веревка — вещь тяжелая, и я надеялась, что они не возьмут с собой больше необходимого. Я даже удивилась, что у них оказалось две длины.

— Штайнер… тебе даже известно его имя. — Джонатан смотрел в окно: удары сыпались один за другим.

— Пока я была вынуждена болтаться вокруг Давоса, чтобы убедиться, что все идет по плану, я прослушивала его телефонные звонки и переговоры по рации. Не надо смотреть на меня круглыми глазами! Выловить звонок мобильного — пара пустяков.

— А потом? Разве ты не понимала, что я захочу получить багаж по квитанциям?

— Я надеялась, что не получишь. Хотела забрать сама, но это было слишком рискованно. Я должна была оставаться мертвой. Умерла так умерла.

Джонатан подпрыгнул:

— Ты была там? И видела, что случилось у вокзала? Мою драку с полицейскими? Видела, что они вытворяли?

Эмма кивнула:

— Прости, Джонатан. Я хотела как лучше.

Он откинулся назад, потеряв на время дар речи.

— Потом я поехала за тобой обратно в отель, — продолжала она, — но опоздала. Наши уже перерыли весь номер. Ты пришел вслед за ними. И я не успела пробраться внутрь. Однажды мне даже показалось, что ты меня заметил. Тогда, среди деревьев за отелем.

Джонатан припомнил свои ощущения, как он чувствовал чье-то присутствие поблизости, будто за ним наблюдали из-за деревьев, но он никого не увидел.

Внезапно он понял, что на сегодня с него хватит откровений. Ему вдруг стало все равно: кто, что и когда. Все это мишура. Он хотел знать одно — зачем.

— Эм, что все это значит? — спокойно спросил он. — В чем ты участвуешь?

— Ни в чем особенном, — ответила она, по-прежнему глядя только на дорогу.

— Ты помогаешь Парвезу Джину получить запрещенное оборудование для обогащения урана и считаешь, что в этом нет ничего особенного?

— Рано или поздно он все равно бы его получил.

— Только не веди себя так…

— Как?

— Цинично. Будто тебе все равно.

— Мне не все равно, раз я этим занимаюсь.

— А чем ты занимаешься? И на кого работаешь? На ЦРУ? На англичан?

— ЦРУ? Слава богу, нет. Я работаю на министерство обороны, на Пентагон. В структуре под названием «Дивизия».

— А на кого тогда работала Симона? На КГБ?

Эмма задумчиво потерла ладонью щеку.

— На самом деле до сегодняшнего дня я не знала про Симону. По-моему, как раз она и работала на ЦРУ.

— А зачем ЦРУ убивать того, кто работает на правительство Соединенных Штатов?

— Борьба за власть. Они хотят получить ее, а у нас она есть. Это продолжается уже не первый год.

— А я-то думал, что ты ненавидишь американское правительство.

Ее натянутая улыбка означала, что он слишком наивен. Еще одной иллюзией стало меньше.

— Значит, ты американка? — спросил он.

— Боже, я надеялась, мы объяснимся чуть позже. Все не так просто. — Она поправила волосы. — Да, Джонатан, я — американка. Что касается акцента, то он настоящий. Я выросла под Лондоном. Мой отец служил на базе американских ВВС в Лейкенхите.

— Это он втянул тебя во все это?

— В самом начале, наверное, да, это было из-за семьи. Папа — военный, сам понимаешь. А потом я втянулась, потому что у меня все здорово получалось. И еще, я верю в то, что делаю. И мне нравится. Я занимаюсь своей работой по той же причине, что и ты: наша работа — это мы, и остальное не имеет значения.

— Поэтому ты и выбрала меня?

— Поначалу — да.

— А потом? Что-то изменилось?

— Ты и сам знаешь: мы полюбили друг друга.

— Это я полюбил тебя, — поправил Джонатан. — А насчет тебя я не уверен.

— Я не обязана была оставаться с тобой. Никто не заставлял меня выходить замуж.

— Но никто и не запрещал. Муж — врач, который сам рвется работать в горячих точках. Какое еще надо прикрытие? Какие же задания ты выполняла всюду, где мы побывали? Убивала людей? Может, ты профессиональный убийца, как тот парень, которого ты только что застрелила?

— Нет, конечно! — Эмма произнесла это с таким выражением, будто и оружия-то никогда в руках не держала, будто не она уложила двоих за последние полчаса.

— Что же тогда?

— Этого я тебе сказать не могу.

— Вы с Блитцем и Хоффманом поставляли Ирану оборудование для обогащения урана. Джин был уверен, что вы преследуете одну-единственную цель — начать войну. Он сказал, что мы совершили ошибку, когда ввели в Ирак войска, не имея доказательств, что у них есть оружие массового поражения, и что сейчас мы очень не хотим повторить ту же ошибку.

— Парвез так сказал? Гори он в аду!

— Хорошо же ты отзываешься о человеке, с которым спала.

— Иди к черту, Джонатан. Это не честно.

— Не честно? Ты лгала мне восемь лет! Делала вид, что была моей женой. О какой честности ты мне говоришь?!

— Я и есть твоя жена.

— Да я даже имени твоего не знаю!

Эмма отвернулась. Если он и ожидал увидеть ее слезы, то его ждало разочарование. На ее лице застыло каменное выражение.

— Ну, что ты молчишь? — не уступал Джонатан. — Это правда? Вы пытаетесь развязать войну?

— Мы пытаемся остановить войну.

— Раздавая бомбы налево и направо?

— Мы только немного ускоряем события, чтобы надежнее держать ситуацию под контролем. Иран получает от нас оборудование, которое он давно мечтает заполучить, а мы раскрываем всему миру его коварные планы. Нельзя допустить, чтобы нас застали врасплох. По крайней мере, не сейчас. Кроме того, речь идет вовсе не о войне. Это будет всего одна воздушная операция.

— Думаешь, после твоего разъяснения мне стало легче?

— Не будь таким наивным. Некоторым просто нельзя давать в руки ядерное оружие. Если Иран его получит, то можешь быть уверен, что очень скоро его получат и по-настоящему плохие парни. Вот так-то.

— А если Иран нанесет ответный удар?

— Каким образом? Мы дали им оборудование, чтобы слегка обогатить уран. Потом мы его отберем.

— Джин сказал, что у них есть крылатые ракеты… Если кто-либо совершит нападение на их заводы, они не раздумывая воспользуются своими ракетами. Иранский президент собирается на следующей неделе изложить все это в официальном заявлении.

— Джин врал, — не меняя выражения лица, произнесла Эмма, хотя на этот раз она сильно побледнела. — У Ирана нет крылатых ракет.

— Он сказал, что они называются «КН-55» и таких у них четыре. Иран получил их год назад, и расположены они на базе Каршун в Персидском заливе.

— Не может быть. Он врал.

— А вдруг нет? Если Соединенные Штаты или Израиль начнут бомбить Иран, то Тегеран сразу же ответит ракетным ударом по Иерусалиму и нефтяным месторождениям в Саудовской Аравии. Как по-твоему, что тогда?

— Господи! — Эмма нахмурилась. — Ты говоришь, «КН-55»? Точно?

— А ты что-то про них знаешь?

— Русские еще называют их «Гранат». Это дозвуковые ракеты большого радиуса действия, способные нести ядерные боеголовки. Стары как мир, и системы наведения тоже устарели, но они по-прежнему эффективны.

— Да, невесело, — сказал Джонатан.

— Он говорил что-то о сюрпризе, который ждет меня при нашей встрече в Давосе. Двурушник.

Джонатан заметил, что задел ее.

— Если ты так в себе уверена, зачем надо было исчезать?

— Уверена? Ты в самом деле так считаешь? — Эмма посмотрела на него. — Знаешь, что такое дрон?

— Приблизительно. Такой радиоуправляемый самолетик, обычно летает и фотографирует. Но, вообще-то, к нему можно и ракету подвесить.

— Один из таких самолетиков сейчас в Швейцарии и готов к атаке. Мне не положено знать об этом, но Блитц проговорился. Он был моим шефом и единственным, кто владел полной информацией. Он считал эту операцию самой значительной на нашем счету. Персональная миссия босса.

— Ты хочешь сказать, что вы — ребята из «Дивизии» — собираетесь кого-то сбить?

— Не кого-то, а что-то — пассажирский самолет.

— Здесь? В Швейцарии? Господи, Эмма, надо срочно заявить в полицию.

— Полиция уже в курсе. По крайней мере кое-кто из полицейских. Человек по имени Маркус фон Даникен, который пытался остановить тебя в Давосе, ведет расследование. Он возглавляет Службу анализа и профилактики — швейцарскую контрразведку. Кстати, он уверен, что во главе всего стоишь ты.

— Я?

— Похоже, дошло до того, что фон Даникен перепутал тебя и меня.

— Потому что я был в доме Блитца?

— И поэтому тоже. Хорошо хоть ты не пошел в полицию. А то провел бы остаток жизни в тюрьме. К примеру, за убийство полицейских. Ты слишком много узнал о «Торе» и о «Дивизии». У нас есть друзья, которые обеспечили бы тебе пожизненное заключение… Короче говоря, вот почему я должна была исчезнуть. Я решила остановить эту затею. На мне много крови, но пока я не запятнала себя кровью невинных людей.

— Значит, тебе известно, когда все произойдет?

— Примерно. Через несколько часов.

— Тогда что ты делаешь здесь?

Впервые за весь разговор Эмма пристально посмотрела на Джонатана:

— Вообще-то, я все еще твоя жена.

Она протянула ему руку, и Джонатан с нежностью сжал ее.

— Мы должны рассказать все фон Даникену, — сказал он.

Эмма повернулась к нему, в ее глазах стояли слезы.

— Боюсь, это будет не просто.

 

76

Сотрудник службы паспортного контроля аэропорта Цюрих-Клотен посмотрел на табло. Только что прибыл рейс из Вашингтона. Бросив взгляд на монитор своего компьютера — проверить, нет ли особых предупреждений, он увидел, что на экране чисто. Только тогда он поглядел на вереницу сытых лиц и толстых животов. Надо же, ни одного подозрительного субъекта.

— Следующий, — выкрикнул он.

К стойке подошел высокий, тучный джентльмен и протянул свой паспорт. Чиновник посмотрел на владельца паспорта, открыл документ и отсканировал данные. Имя: Леонард Блейк. Место жительства: Палм-Бич. Дата рождения: 1 января 1955 года.

— Цель вашего визита, мистер Блейк?

— Деловая.

Он сверил фотографию с оригиналом. Короткие седые волосы. Аккуратные усики. Дорогие солнечные очки. Золотой «Ролекс». И костюм из синтетики. Когда же американцы научатся одеваться?

— Как долго продлится ваш визит?

— Дня два, не больше.

Чиновник снова посмотрел на монитор. Никаких особых отметок рядом с именем Блейк. Просто еще один богатый американец с полным отсутствием вкуса. Он с силой поставил штамп:

— Добро пожаловать!

— Данке шон, — ответил американец.

Сотрудник паспортного контроля вздрогнул от его акцента и повернулся к стоявшей за ним в очереди даме:

— Следующий!

Леонард Блейк получил багаж и прошел к стойке проката автомобилей, где зарезервировал небольшой седан. Заполнив необходимые бумаги, он направился к гаражу, быстро нашел машину, бросил сумки на заднее сиденье и сел за руль. Еще несколько секунд ушло на то, чтобы отрегулировать зеркала и сиденье, наблюдая при этом за пространством вокруг. Тихо как в могиле. Он расстегнул костюм и снял с себя ортопедический пояс, добавлявший ему девять килограммов веса и двадцать сантиметров в талии.

Через двадцать минут он был в центре Цюриха. Нашел место для парковки на Тальштрассе, прошел оттуда два квартала до Банхофштрассе — знаменитой городской артерии, соединяющей железнодорожный вокзал и Цюрихское озеро. По пути он прошел несколько модных бутиков. «Шанель». «Картье». «Луи Вюиттон». Считается, что на двух километрах цюрихской Банхофштрассе размещается самая дорогая недвижимость в мире. Однако Леонард Блейк прибыл в Цюрих не за покупками.

Он пошел в сторону озера, затем свернул в узкую улочку. Бесконечные витрины магазинов помогали ему наблюдать за пешеходами, идущими за ним. Не заметив ничего подозрительного, американец ускорил шаг.

У третьего входа по правой стороне он остановился. На деревянных дверях в стиле барокко висела только скромная табличка, на которой был выгравирован вензель «GB». Буквы означали «Гесслер Банк».

В холле его приветствовал портье. На листке бумаге Блейк написал свое имя и номер счета. Портье сделал звонок, и через минуту в конце длинного коридора показался банковский служащий.

— Доброе утро, мистер Блейк, — сказал он на безупречном английском. — Чем могу помочь?

— Я хотел бы пройти к своему сейфу.

— Пожалуйста, следуйте за мной.

Они вошли в лифт и спустились на три этажа под землю. Двери лифта открылись, и служащий провел Блейка в хранилище, у входа в которое стояли двое вооруженных охранников. Американца провели в приватную комнату, где он протянул служащему свой ключ. Спустя минуту тот вернулся с сейфом в руках.

— Когда закончите, вызовите меня.

Блейк закрыл дверь и запер ее на ключ, хоть в этом не было необходимости, затем снял солнечные очки и сел.

«Никогда ни в чем нельзя быть уверенным», — подумал Филип Паламбо, открывая сейф. Оттуда он вытащил конверт, в котором лежали бразильские паспорта для него и всех членов его семьи на фамилию Перрерас. Кроме конверта в сейфе лежали пачки швейцарских франков, американских долларов и евро. На общую сумму сто тысяч долларов. Эти деньги он заработал честным путем, и все налоги с них были уплачены. Сбережения предназначались на случай побега. У человека его профессии много серьезных врагов. Он не сомневался: однажды они придут за ним. И когда придут, они не застанут его врасплох. Он выбрал пачку в десять тысяч долларов. Можно взять деньги и исчезнуть — в пяти точках земного шара у него были приготовлены «норы», где он мог бы спрятаться. Чтобы отыскать его, пришлось бы потратить годы.

Паламбо бросил деньги обратно в сейф.

В его планы не входило бежать.

По подсчетам, у него всего тридцать шесть часов, чтобы выполнить задание и вернуться домой. Через час, примерно в семь по североамериканскому восточному времени, тело адмирала Лефевера будет обнаружено его шофером. Он увидит перевернутый вверх дном дом и мертвого адмирала, застреленного в схватке с грабителем. Приедет полиция. К девяти информация дойдет до Лэнгли. Новость об убийстве будет скрываться, пока директор не проверит все факты и не составит из них приемлемую историю для прессы. Паламбо прекрасно понимал, что, несмотря на все его усилия, на историю о грабителях никто не купится.

До официального объявления пройдет еще три часа. Полдень в округе Колумбия — шесть вечера в Цюрихе. После изучения записной книжки Лефевера начнутся допросы его ближайших соратников. В какой-то момент — возможно, не раньше вечера или даже завтрашнего дня — дело дойдет и до Джо Лихая, который упомянет о своем разговоре с Паламбо в кафетерии. И тут всплывет на поверхность интерес Паламбо к Лефеверу и операции «Плачущая горлица». Но все равно подобных ниточек будет масса. Человек не может стать заместителем директора ЦРУ по операциям — фактически главным шпионом страны, — не нажив завистников и недоброжелателей как внутри Управления, так и вне его стен. Если позвонят Паламбо домой, его жена отлично знает, как себя вести. Она немедленно свяжется с мужем по мобильному телефону, и он тут же ей перезвонит. До беседы с Паламбо очередь у следователей дойдет не сразу.

Однако в какой-то момент криминалисты полицейского департамента Вирджинии обнаружат частицы мозга Лефевера на заднем дворе и поймут, что в дом тело было перенесено. Вот тогда-то все и начнется.

Тридцать шесть часов — это максимум.

Паламбо вытащил из сейфа второй конверт, который был значительно тяжелее предыдущего. Он вскрыл его и вытряхнул содержимое на стол. К вальтеру он не прикасался три года. Американец проверил магазин, ход и остался доволен прекрасным состоянием оружия. В конверте лежал и глушитель, но вряд ли это сегодня понадобится.

Он закрыл сейф на ключ и вызвал сотрудника банка.

И через пять минут уже снова шел по улице.

В два часа дня по местному времени он переехал мост Лимматбрюке и направился в сторону района Зеефельд, к деловому центру, всего в квартале от берега озера. Солдаты американской армии, в оливковой форме, с автоматами М16А1, несли караул у американского консульства на Дюфурштрассе, 47. Компанию им составляли двое местных полицейских.

У делового центра стояли три черных «мерседеса» с дипломатическими номерами и маленькими американскими флажками на капоте. Лучшее доказательство того, что генерал-майор Джон Остин, основатель и директор подразделения «Дивизия», был на месте.

Остин был легендой Управления с послужным списком, о котором можно только мечтать. Или, выражаясь его языком, падшим ангелом, восставшим, чтобы стать правой рукой Господа, под которым в данном случае подразумевался президент Соединенных Штатов. Закончив с отличием в 1967 году Академию ВВС, он был направлен в качестве пилота во Вьетнам, где выполнил более ста двадцати летных заданий на «Фантоме F-4» и сбил девять вьетнамских МиГов. С войны Остин вернулся настоящим асом и майором. Тогда ему не было еще и тридцати.

Но у его блестящего успеха была и оборотная сторона: если Остин не летал — он пьянствовал. Ночи напролет в компании своих приятелей-летчиков колобродил он в злачных местах Сайгона — они напивались до беспамятства и бесчинствовали напропалую. Компания называла себя «Рейнджерами Остина». Поговаривали, что они и наркотики употребляли; среди их небоевых заслуг числились изнасилования и даже убийство. Но слухи слухами, а никому не хотелось бросать тень на бравого героя.

Затем наступил 1979 год — иранский кризис с заложниками. Остина, естественно, включили в группу полковника Чарли Беквита. После вьетнамской войны Остин был летным инструктором и испытателем. Теперь его пересадили на тяжеловесный «Геркулес С-130» — транспортный самолет, доставлявший спецназ в иранские пустыни. Однажды удача отвернулась от него. Он, правда, остался жив, но восемь членов его экипажа сгорели заживо. Из Ирана он вернулся другим человеком. Отказавшись уходить в отставку, он восстановил физическую форму и возглавил на базе ВВС Макдилл в Тампе, штат Флорида, вновь организованный штаб спецопераций. Свое спасение он расценил как чудо и посвятил свою жизнь Иисусу Христу.

Теперь вместо попоек Остин устраивал молитвенные собрания. Каждый вторник и пятницу, по вечерам, его дом на Оранж-лейн заполнялся грешниками — солдатами и офицерами, ищущими коротких путей к карьере и славе. Остин быстренько сколотил верную — некоторые говорили «рабскую» — паству из офицеров всех четырех видов войск. Они снова назвали себя «Рейнджерами Остина», но на этот раз вооружились словом Божьим и ультраправыми взглядами своего предводителя-«ястреба». Америка в их понимании — «город на верху горы», светоч демократии для всего человечества, а Израиль — ее ближайший союзник, которого следует защищать любой ценой.

Взлет Остина был стремительным. Полковник в сорок, бригадный генерал в сорок три, вторая звезда — генерал-майора — подоспела прямо к его сорокашестилетию. Он появлялся в воскресных телевизионных программах рядом с самыми известными проповедниками-евангелистами. Его называли «Божий ратник» и «Пилот Иисуса» и приводили в качестве примера истинно верующего.

А затем его карьерный рост остановился. Остин так и не получил ни третьей звезды, ни дивизии под свое начало. Он перестал появляться на телеэкранах. В конце концов пристроился в Пентагоне в качестве главы «карьерного морга» под названием агентурно-разведывательное управление Минобороны, то есть практически исчез с лица земли. Но в вооруженных силах его присутствие по-прежнему ощущалось. Сотни его «рейнджеров» выдвинулись на высшие командные должности генералов и адмиралов. И все они по-прежнему были преданы Джону Остину.

«Вот тогда-то, — подумал Паламбо, — Остин и задумал свою „Дивизию“. Он больше не желал исполнять приказы. Он хотел их отдавать».

Паламбо проехал мимо консульства лишние сто метров. Когда ему удалось найти место, где припарковаться, он решил, что сегодня фортуна улыбается ему. Его воспаленное сознание жадно искало любые знаки, которые подтвердили бы, что он рискует карьерой, женой и детьми не напрасно. Поставив машину, он достал сумку. В ней лежали два сотовых телефона, электрошокер «Тазер» и похожий на ноутбук GSM-перехватчик. Он включил перехватчик и настроил его на частотный диапазон номеров, начинавшихся с 455 — кода, который посольство Соединенных Штатов выдавало своим сотрудникам, как временным, так и постоянным. Надев наушники, Паламбо перескакивал от разговора к разговору.

Выследить Джона Остина не составило труда. Как все настоящие шпионы, Остин действовал под прикрытием своего реального статуса. Генерал-майор, директор разведуправления — естественно, его местонахождение было известно постоянно. Звонок из офиса Паламбо в офис Остина в ЦРУ прояснил, что в настоящее время тот находится в Западной Европе для координации работы с военными атташе. В начале недели он посетил посольства в Берне, Париже и Риме. В пятницу на два часа дня у него назначена очередная встреча в американском консульстве в Цюрихе. Тот факт, что военные атташе не приписаны к консульствам, по-видимому, не смутил никого, кроме Паламбо. Он знал, что Остин приехал в Цюрих по другой причине, а именно из-за дрона, и ранним утром следующего дня собирается улететь обратно в Штаты. Но Паламбо охватывал ужас при мысли о том, чем Остин планировал заняться в этот короткий промежуток.

Он прослушал полдюжины разговоров, прежде чем наткнулся на английскую речь.

— Мы выезжаем. Все готово?

Он мгновенно узнал прокуренный голос с техасским акцентом.

— Да, сэр, — последовал ответ. — Мы готовы и ждем.

— Буду через полчаса.

Звонок завершен. Паламбо отследил GPS-координаты перехваченного разговора. Красная точка на карте Цюриха показывала исходящий звонок — Дюфурштрассе, 47: адрес американского консульства. Вторая — «принимающая сторона» — располагалась в пригороде Цюриха Глаттбругге. Вот это да! Точка мигала в ста метрах от южной границы Цюрихского аэропорта. В яблочко!

В зеркало заднего вида Паламбо увидел, как из здания один за другим вышли несколько человек и все расселись по «мерседесам». Визит шефа разведуправления завершился. Машины вырулили на улицу и проехали мимо него. Он предпочел не следовать за ними по перегруженным улицам с односторонним движением в незнакомом европейском городе — либо потеряет их, либо его обнаружат. Положив перехватчик на пассажирское сиденье, он включил зажигание. Паламбо точно знал, куда направляется Остин. Проблема заключалась не в стратегии, а в тактике. Надо добраться туда первым.

Он вел машину резко, агрессивно, подрезая трамваи, проскакивая на желтый и разгоняясь на шоссе до ста восьмидесяти. Все это время он прослушивал бурный поток звонков с телефона Остина, по большей части официальных, связанных с его служебными делами. Но некоторые были классическими шифровками — никаких имен, короткие фразы вроде «свернуть командный центр», «переехать в главное здание» и особенно зловещая — «гости прибудут вовремя».

Паламбо добрался до Глаттбругга за восемнадцать минут. Адрес он нашел легко — тихий зеленый жилой район, где дома стояли друг от друга в паре десятков метров. Не успел он припарковать машину среди других скромных автомобилей, как в зеркале заднего вида показался черный «мерседес» с дипломатическими номерами. Как Паламбо и предполагал, Остин избавился от сопровождения и сейчас был один, действуя в качестве командира «Дивизии».

Когда «мерседес» проезжал мимо, Паламбо взглянул на человека на пассажирском сиденье. Шевелюра седеющих волос, благородный профиль, странно блестящая кожа изрезана глубокими рубцами.

Ожог. Почетный знак Остина.

Паламбо двинулся следом. «Мерседес» свернул на подъездную аллею, Паламбо остановился за ним, блокируя путь к отступлению. Выскочив из машины, он подбежал к водительской двери и прижал к стеклу значок. Разумеется, фальшивый, но это позволило ему выиграть несколько секунд.

Водитель открыл дверь и поднял руки вверх. Паламбо вытащил его из машины и приставил к шее «Тазер». От разряда в десять тысяч вольт у бедолаги подкосились колени и он без сознания упал на землю. Паламбо прыгнул за руль «мерседеса» и захлопнул дверь.

— Здравствуйте, генерал, — произнес он.

— Вы кто такой? — спросил Джон Остин.

Времени на объяснения не было.

— Все кончено, — сказал он. — Операцию прекращаем прямо сейчас.

— Вы о чем?

Паламбо отложил «Тазер» и достал вальтер.

— Какой самолет вы собираетесь сбить? — спросил он.

— Я не знаю, кто вы, но надеюсь, у вас достаточное оправдание для подобной выходки.

— Какой рейс?

— Вон из моей машины!

Паламбо приложил большой палец к определенной точке между челюстью и ухом Остина и с силой надавил: рот генерала застыл в беззвучном крике.

— Какой самолет вы собираетесь сбить? — повторил Паламбо и убрал руку.

Генерал согнулся пополам.

— Кто вас послал? — тяжело дыша, спросил Остин. — Лефевер? Это вы убили Ламмерса и Блитца?

Паламбо приставил к щеке Остина пистолет. Вблизи стало видно, что лицо генерала словно покрыто бронзовым воском и кожа натянута как на барабане.

— Где дрон? Не скажешь — получишь пулю в голову.

— Не посмеешь.

— Еще как посмею.

— Тогда — вперед! Это ничего не изменит.

— Изменит. Без тебя дрон не поднимут в воздух. И он не взорвет в небе самолет с невинными людьми.

— Невинных людей не бывает. Мы рождены в грехе.

— Говори за себя. Где «главное здание»? Я слышал, ты говорил, что едешь туда.

Остин закрыл глаза:

— О, радость ничего не иметь и быть ничем! И ничего не видеть, кроме Живого Христа во славе, и ни о чем не беспокоиться, кроме как о служении Ему на земле…

Паламбо посмотрел в окно. Водитель все еще лежал без сознания. За занавесками в окне над гаражом показалось какое-то движение. Он снова надавил на точку и на этот раз долго не отпускал.

— Где дрон? Здесь? В главном здании?

Он немного ослабил нажим.

Остин посмотрел на него. В его глазах стояли слезы, но неясно, были это слезы боли или какой-то извращенной жертвенности.

— Благодарю! — прохрипел Остин.

— За что?

— Христос пошел на муки. Он не уклонился и был спасен. Настал и мой черед.

— Христос не был убийцей.

— Разве не видишь? Сбываются пророчества Апокалипсиса. Иерусалим у израильтян. Господь готов вернуться. Никто не в силах помешать этому. Но можно помочь.

«Бредит», — подумал Паламбо.

— Какой рейс? Мне известно, один из сегодняшних.

Но Остин больше ничего не слышал, кроме своего голоса:

— Господь говорил со мной. Он сказал, что я — сосуд воли Его. Ты не остановишь меня. Он не допустит.

— Это не его воля, а твоя.

Хлопнула входная дверь, и на ступеньках появились два человека. Паламбо протянул руку к замку зажигания, но ключей там не оказалось. Они с генералом обменялись взглядами. И вдруг до него дошло, что пилотировать дрон будет Остин.

Паламбо поднес пистолет к виску генерала:

— Я не могу позволить тебе убить невинных людей.

Слева возникла тень, заслоняя собой солнце. Окно разбилось, разбрызгивая по всему салону осколки, и в Паламбо вцепилась рука. Одновременно Остин пытался вырвать у него пистолет. Паламбо ударил его по лицу, отбрасывая на сиденье, и поднял руку с пистолетом. Кто-то схватил его за воротник и дернул назад. Он выстрелил. Пуля взорвала стекло со стороны пассажира. Удар в висок — и пистолет упал на пол. Дверь распахнулась. Он чувствовал, как его выволакивают из машины на землю. «Нет! Нельзя, чтобы все закончилось вот так!» — думал он, отчаянно сопротивляясь.

Самолет… Кто-то должен их предупредить.

Потом его ударили по голове, и мир погрузился в темноту.

 

77

Рейс 863 авиакомпании «Эль-Аль», совершающий беспосадочный перелет Тель-Авив — Цюрих, вылетел из международного аэропорта Лод точно по расписанию — в 18.12 по местному времени. Командир экипажа капитан Эли Цукерман, бывший военный летчик, ветеран авиации с семью тысячами летных часов за плечами, объявил, что полет на борту аэробуса «А-380» займет четыре часа пятьдесят пять минут. Атмосферные условия благоприятные, турбулентности почти нет. Самолет пролетит над Кипром, Афинами, Македонией и Веной и в 20.07 по центральноевропейскому времени приземлится в Цюрихе. В свободное от полетов время Цукерман увлекался историей и поэтому мог бы еще добавить, что перечисленные точки на географической карте мира в разное время становились свидетелями великих сражений, связанных с именами Александра Македонского, Цезаря, Тамерлана и Наполеона. Эти битвы определили ход развития цивилизации на многие века вперед.

Все билеты на рейс были распроданы. Регистрацию прошли шестьсот семьдесят три человека, среди которых оказались и директор израильского Красного Креста Далиа Борер, и американец Абнер Паркер из фешенебельного Бока-Ратона во Флориде, американский ветеран, потерявший обе ноги во Вьетнаме, и пастор Библейской церкви Мессии Зейн Кессиди из Эдмонда, штат Оклахома, с группой паломников, и Мейер Коэн, израильский политик, летевший в Вашингтон убеждать американских конгрессменов выступить в поддержку дальнейшего расширения поселений на западном берегу Иордана, и летевший туда же другой член кнессета — израильский араб Яссер Мохаммед.

Кессиди и Коэн сидели рядом. Познакомившись и обменявшись взглядами на политическую обстановку в стране, они достали шахматы и остальное время полета провели в дружеском молчании, склонившись над доской с фигурами.

Триста семьдесят мужчин, остальные женщины и дети — шестьдесят четыре ребенка. И восемнадцать членов экипажа.

Когда самолет набрал высоту одиннадцать с половиной километров, Цукерман во второй раз обратился к пассажирам и объявил, что можно отстегнуть ремни и при необходимости перемещаться по двухэтажному аэробусу, новейшему в парке авиакомпании «Эль-Аль». Не скрывая хорошего настроения, он также добавил, что они попали в попутный воздушный поток, благодаря чему время полета уменьшится на пятнадцать минут, и они прибудут в Цюрих в 19.50.

Пожелав всем приятного полета, в завершение он сказал, что выйдет на связь с пассажирами перед посадкой.

 

78

— Нет, — говорил фон Даникен в трубку. — У нас нет конкретных сведений. Все, что нам известно, — в стране действует террористическая группа, которая собирается сбить самолет над территорией Швейцарии. Мы не знаем ни кто они, ни где находятся в настоящий момент, но, повторяю, нам известно, что они точно здесь, скорее всего в Цюрихе или в Женеве. Все указывает на то, что попытка теракта будет предпринята в ближайшие сорок восемь часов и целью является самолет либо в небе, либо на взлетной полосе.

Он говорил с директором Федерального управления гражданской авиации Швейцарии — главной и последней инстанции по всем вопросам, связанным с рейсами, которые вылетали из швейцарских аэропортов или в них прибывали. Директора фон Даникен знал давно, еще с армии, но дружба не в счет при решении задач такого масштаба.

— Погоди-ка, Маркус. Ты хочешь, чтобы мы закрыли крупнейшие аэропорты страны до поступления сигнала, что угроза теракта миновала?

— Да.

— Но это означает, что мы отказываем в посадке всем рейсам, которые сейчас в воздухе, и перенаправляем их в аэропорты Франции, Германии и Италии.

— Да, — сказал фон Даникен.

— Ты понимаешь, что речь идет о ста с лишним рейсах только за сегодняшний вечер? Представляете, каким сбоем в общей европейской сетке полетов это чревато?

— Я бы не обращался к тебе с этим без крайней необходимости.

Последовала пауза, и фон Даникен физически ощутил мучение своего товарища.

— Такими полномочиями обладает только президент.

— Госпожа президент сейчас за границей, и в данный момент с ней не связаться.

— А вице-президент?

— Я говорил с ним. Он не хочет принимать решение без согласования с ней.

— А ты говорил с Федеральной службой безопасности? Все бортовые службы безопасности в пределах наших границ находятся в их ведении.

— Только что. Максимум, что они могут, — предупредить всех пилотов. Но это ничего не дает. Мы предполагаем, что атака будет произведена с помощью дрона, начиненного взрывчаткой. А у гражданских самолетов с маневренностью плохо.

— Что есть, то есть, — согласился шеф гражданской авиации. — А что говорит армия?

— Министр обороны распорядился разместить вокруг аэропортов Цюриха, Женевы и Лугано «Стингеры», но готовы они будут только к завтрашнему утру.

Фон Даникен умолчал о том, что сказал ему командующий ПВО: «Беда в том, что „Стингер“, как и дрон, легко может сбить пассажирский самолет».

— Прости, Маркус, но сейчас ничем не могу помочь. Как только появятся новости от президента, дай мне знать. А пока я ограничусь предупреждением нашей авиадиспетчерской службы. Удачи.

— Спасибо.

Фон Даникен положил трубку.

На двух столах были разложены карты Цюриха и Женевы. Склонившись над картой Цюриха, Майер ручкой расчерчивал область вокруг каждого аэропорта на поисковые квадраты.

Фон Даникен подошел к нему:

— Сколько у нас офицеров?

— Пятьдесят два прочесывают окрестности Цюрихского аэропорта. В Женеве — тридцать пять. Ходят по домам, спрашивают, не видел ли кто черный или белый микроавтобус или просто что-нибудь подозрительное.

Фон Даникен с трудом сдерживал злость. Полицейские силы двух крупнейших городов Швейцарии в совокупности насчитывали более десяти тысяч человек. Сто семьдесят, в сущности, ничто.

— Это все, чем готовы были поделиться начальники, — объяснил Майер. — Марти — член Федерального совета и министр юстиции. А все знают, что он думает по поводу нашего расследования.

— Да? Кстати, мнение Марти изменилось. Пожалуй, стоит сообщить им об этом.

Фон Даникен изучал карту. К аэропорту Цюриха примыкали четыре района, или «гемайндес», — Глаттбругг, Опфикон, Эрликон и Клотен. Шестьдесят тысяч жителей, восемь тысяч домов, в том числе многоквартирных. Майер отметил розовым цветом уже проверенные участки. Они покрыли меньше десяти процентов площади.

— Ну и?.. — спросил фон Даникен. — Каковы последние новости?

— В двенадцати случаях видели черный микроавтобус «фольксваген», но каждый раз он принадлежал кому-то из соседей. Ничего подозрительного. Все как обычно. Пара пьяных подростков, которые нарушали тишину, но никаких террористов или дронов.

— Ни одного упоминания о мини-самолете с размахом крыльев восемь метров, который катался бы туда-сюда по улице прямо у них под окнами?

— Нет, — сказал Майер.

Фон Даникен присел на край стола.

— Так что там Марти? Спета его песенка? — спросил Майер.

Инспектор покачал головой. Он объяснил, что Альфонс Марти никогда не увидит тюрьму изнутри. Показав фон Даникену данные клиентов, Тоби Тинджели пошел на нарушение швейцарского банковского права, и сведения о ежемесячных переводах из американского министерства обороны на счета Марти суд не примет в качестве доказательства. Точно так же фон Даникену не получить ордер на обыск предприятий «ЦИВа», если Марти не покажет под присягой, что компания занимается контрабандным экспортом. Скорее всего, Марти придется покинуть правительственный пост, но это преподнесут как отставку по состоянию здоровья или еще по какой-нибудь мнимой причине.

— Значит, ему все сойдет с рук, — сказал Майер.

— Ну почему же? Мы с тобой при желании сумеем найти способ, как сделать его жизнь интересной.

— С превеликим удовольствием!

Фон Даникен налил себе чашку кофе и сел за стол. Мысли крутились вокруг Марти, оказавшегося американским прихвостнем. Лицензии на экспорт. Товары двойного назначения. Все это попахивало заговором. Но с какой целью? Зачем снабжать своего врага дьявольскими изобретениями?

Он допил кофе и позвонил Филипу Паламбо. Ему не терпелось узнать, выдал ли его контакт в ЦРУ какую-нибудь информацию об убийце Ламмерса и Готфрида Блитца (он же Махмуд Китаб). Звонок переключился на голосовую почту. Фон Даникен оставил свое имя и номер телефона, ни слова не сказав о причине звонка. Зачем Паламбо лишние проблемы?

Американцы. Куда ни посмотришь — всюду они. Рэнсом — вот кто ключевая фигура. Он встречался и с Блитцем, и с Джином. Только на нем сходятся обе эти операции.

И тут он заметил Харденберга. Тот был без пиджака, его живот тяжело вздымался вверх-вниз, словно шар для боулинга, который готовят к броску.

— Шеф, — произнес он, тяжело дыша, — я кое-что нашел.

— Отдышись сначала.

— Это касается траста «Эксельсиор», — продолжал Харденберг, задыхаясь. — Я подумал, что если они купили один дом, то почему бы им не купить и другой. Я не был на совещании с генералом Шабером, но, насколько мне известно, он говорит, что для дрона необходима своего рода стационарная оперативная база, обеспечивающая пилоту непосредственное наблюдение за самолетом.

— Верно.

— Основываясь на этом предположении, я связался с налоговыми органами всех округов в окрестностях Цюрихского и Женевского аэропортов и попросил их проверить, нет ли записей о нашем трасте в связи с недавними приобретениями недвижимости.

— И?.. — Фон Даникен сцепил за спиной руки, чтобы не выдать своего нетерпения.

— Пока поступили только два ответа из семи, но, кажется, «Эксельсиор» приобрел дом в Глаттбругге.

Фон Даникен сглотнул. Глаттбругг примыкал к Цюрихскому аэропорту.

— Где именно?

— Дом расположен менее чем в километре от южной части летного поля.

 

79

Приказ получила знаменитая 69-я эскадрилья израильских военно-воздушных сил, дислоцированная на базе Тель-Ноф в пустыне Негев, к юго-востоку от Тель-Авива. Эскадрилья состояла из двадцати семи самолетов «F-151» фирмы «Макдоннелл-Дуглас», с двумя турбореактивными двигателями «Пратт энд Уитни». «F-151» может развить скорость до двух тысяч километров в час и без дозаправки в воздухе поразить семьдесят процентов целей в Иране. А самое главное, «F-151» — единственный самолет израильских ВВС, способный нести на борту бомбу «В61-11 EPW».

Бомбы с ядерной боеголовкой, применяемые для уничтожения укрепленных или подземных целей, наводили ужас при одном взгляде на них — каждая по три с половиной метра длиной, с острым носом, с четырьмя плавниками на корпусе и четырьмя на хвосте. «В61-11» была самой изящной в своем классе. Диаметр точно соответствовал стволу списанных 203-миллиметровых гаубиц «М110», которые использовались для изготовления корпуса бомбы. Оснащенная боеголовкой в десять килотонн, она врезалась в землю на скорости шестьсот двадцать метров в секунду и могла протаранить еще до взрыва гранит в пятнадцать с половиной метров толщиной, а вместе с ударными волнами, которые образуются при взрыве, разнести что угодно на глубине до восьмидесяти метров под землей с выбросом шестидесяти тысяч тонн радиоактивного вещества.

— Вовремя, — сказал генерал-майор Денни Ганц, проходя с Цви Хиршем по большому ангару.

— Чудо! — согласился Хирш.

Рядом группа солдат катила по цементному полу на специальной тележке одну из чудо-бомб. Остановившись под брюхом самолета, они с помощью домкрата подняли каталку и прикрепили снаряд к бомбодержателю. Хирш с Ганцем наблюдали, как команда фиксирует вторую бомбу, затем третью. Ганц устало вздохнул. Постоянное напряжение давало о себе знать. Сможет ли Израиль когда-нибудь насладиться роскошью обретенного мира?

— Первый удар нанесем по новому заводу в Чалусе, — сказал он. — А затем по предприятиям, где производят боеголовки и ракеты. Сегодня ребята из «Сайерета» пометят цели, куда полетят наши птички. Мы забросим их на вертолетах с кораблей в заливе.

— Сегодня вечером? — немного обескураженно спросил Цви Хирш. — Не слишком ли мы торопимся? Президент сказал, что для нападения нужна веская причина.

Ганц скрестил руки на груди:

— Несколько минут назад мне позвонил приятель из Пентагона. Мы вместе служили.

— Кто?

— Генерал-майор Джон Остин.

— Евангелист?

— Я предпочитаю считать его другом Израиля. — Ганц наклонился поближе, чтобы никто не подслушал их разговор. — Его разведка донесла, что в ближайшие двенадцать часов кто-то собирается нанести удар в ущерб нашим интересам.

— Где?

— В Европе, — сказал Ганц, в упор глядя в безжизненные навыкате глаза своего собеседника. — Думаю, нам недолго осталось ждать повода.

 

80

— Как мы его найдем? — спросил Джонатан.

— Возьми на заднем сиденье ноутбук, — ответила Эмма.

Джонатан открыл компьютер:

— Пароль тот же?

— Да. Знаешь, как все перепугались, когда ты подобрал пароль! Из-за тебя собирались переделывать всю систему.

— Даже не представляю, хорошо это или плохо.

Они ехали по берегу Цюрихского озера. Было шесть часов вечера. На фоне гор, как в сказочном пейзаже, сверкали огни. По дороге Эмма рассказала Джонатану обо всем, чем занималась в последнее время, в том числе и о том, как нашла его, и о плане Джона Остина сбить самолет. Это был первый шаг к новому сближению.

Она объяснила, как открыть программу. На экране появилась подробная карта Швейцарии, и Эмма велела ему ввести буквы «ФД».

В окрестностях Цюриха замигала красная точка. Карта увеличила масштаб до размеров улицы.

— Что это? — спросил он.

— Маячок слежения, — сказала Эмма. — Три дня назад я установила его на машину фон Даникена. Сигнал поступает на спутник, а оттуда — к нам.

— Ничего себе!

Эмма загадочно улыбнулась.

— И где он?

— Очень близко.

— В Глаттбругге? — Джонатан изучал карту. — Откуда ты знаешь?

— Стоит поторопиться! — И она вдавила педаль газа.

 

81

— Цюрих, говорит борт «Эль-Аль»-863, начинаю заход на посадку.

— Прием, «Эль-Аль»-863. Заход на посадку разрешаю. Двигайтесь по вектору один-семь-ноль и спускайтесь до высоты десять тысяч четыреста. Вы — шестой в очереди.

— Вас понял.

Пилот с неприязнью слушал переговоры между цюрихской авиадиспетчерской службой и рейсом «Эль-Аль»-863.

Он закрыл глаза и прочел последнюю молитву, в которой просил даровать ему поддержку: чтобы рука не дрогнула и чтобы достало мужества довести начатое до конца. Он не был злодеем. Он весь дрожал при мысли, что ему придется лишить жизни более шестисот человек. Он представлял, что то же чувствовал Христос, когда нес на плечах свой крест. Их смерть для него будет мучительной, как распятие.

— Пора, — произнес Джон Остин.

Он вошел в гараж. Техники уже вытащили «гробы» из тайника и выкатили их на середину. Они собрали дрон с отлаженностью команды «Формулы-1» на пит-стопе. Сначала фюзеляж и шасси. Затем составные крылья. Остин подкатил под брюхо самолета тележку и закрепил гондолу, начиненную двадцатью килограммами пластида.

— Удачного полета! — сказал он, погладив стальной бок дрона.

Он вернулся в гостиную, из которой открывался вид на аэропорт. Одна стена была полностью отдана приборам — мониторам радаров и носовой камеры. На экране отображались скорость, высота и положение относительно земли. В центре была клавиатура с джойстиком. Остин уселся за пульт, устроился поудобнее.

— Запуск двигателей, — произнес он, включая зажигание.

Красный огонек мигнул пять раз и загорелся. Остин не сидел внутри дрона, но кожей почувствовал его вибрацию. По спине побежали мурашки. Этого момента он ждал двадцать восемь лет. Дата отпечаталась в его сознании, как надпись на мемориальной доске, установленной на месте исторической битвы. 24 апреля 1980 года.

Операция «Орлиный коготь».

Он, Джон Остин, в ту пору майор американских ВВС, был назначен пилотом «Геркулеса С-130», который направлялся в иранскую пустыню. Это был первый этап отчаянного и самонадеянного плана по спасению пятидесяти трех заложников из посольства США в Тегеране. На борту семьдесят четыре спецназовца из недавно созданного спецподразделения, возглавляемого легендарным Уильямом «Джерри» Бойкином, тогда подполковником. Спецназ готовил полковник Чарли Беквит.

Полет в пустыню проходил в соответствии с планом, единственным неучтенным обстоятельством был хабуб — пылевая буря в Деште-Кевире — Большой Соляной пустыне, раскинувшейся на четыреста миль в юго-западной части страны. Самолет достойно выдержал эту встречу, турбореактивные двигатели устояли против натиска песчаной пыли. Борт без проблем приземлился в пункте назначения, обозначенном на карте кодовым названием «Пустыня-1». Следом шли восемь тяжелых десантно-транспортных вертолетов «СН-53», поднятых с авианосца в Аравийском море. Они должны были переправить элитных солдат в Тегеран, где тем предстояло освободить дипломатов и доставить их к самолету Остина, который должен был перебросить их через Персидский залив в Саудовскую Аравию.

Но произошло несчастье.

Один из вертолетов не смог приземлиться: его гидравлическую систему повредила песчаная буря, та самая, через которую успешно пролетел Остин. Другой вертолет, потеряв в пустыне ориентацию, с середины пути повернул назад. Вместо восьми запланированных вертолетов оказалось всего шесть, а этого было мало, чтобы вывезти всех заложников из Тегерана. Миссия была отозвана.

Во время взлета одного из вертолетов винты подняли такой вихрь из мельчайшего пустынного песка, что ослепленный пилот налетел на стоящий в пятидесяти метрах «С-130» Остина. Вертолетные лопасти прошили стабилизатор «Геркулеса». Потеряв управление, вертолет рухнул на самолет, залив его топливом, и адский огонь охватил обе машины.

Остин помнил неожиданный удар, взрыв злости: «Ну, что там еще?» Слепящие вспышки огня и волну жара, в мгновение ока поглотившую его. Он сидел в кресле, пристегнутый ремнями, вокруг бушевало пламя, а он только и мог, что шептать: «Конец, конец».

Но это был не конец. Он отстегнул ремни и, прорвавшись сквозь пламя, горящим факелом выскочил из самолета.

Солдаты тут же повалили его на землю и принялись катать по песку, пытаясь сбить огонь.

В себя он пришел уже в вертолете, который вез его на базу. Над ним склонился санитар. Остин дотянулся до крестика, свисавшего у того с шеи, и схватил его. От креста по его руке и далее через все тело пробежала судорога. Он спасен! Свет сиял вокруг. Не огонь, а свет исцеляющий. И в этот момент Остин увидел Его. Он увидел Бога, своего Спасителя. Он внимал Его словам и дал Ему обет. Он знал, что будет жить. Отныне у него есть миссия, которую надлежит исполнить.

Он, Джон Остин, который со своей конфирмации в тринадцать лет ни разу не переступал порог церкви, выпивоха, бабник, игрок и безбожник во всех смыслах этого слова, был избран, дабы приуготовить второе пришествие Всемогущего Господа, Иисуса Христа.

Остин провел предполетную проверку. Элероны. Закрылки. Масло. Антифриз. Включение носовой камеры. Ему открылся вид на улицу перед домом. Ряд огней по обеим сторонам дороги обозначал границы взлетной полосы.

Он перевел рычаг управления, и дрон двинулся вперед.

«Махди-1» к полету готов.

 

82

В штабе операции, устроенном в доме напротив, фон Даникен в бинокль изучал из-за шторы местность. Дом, приобретенный «Эксельсиором», находился по адресу: Хольцвегштрассе, 33. Добротное двухэтажное здание без всяких излишеств — бежевая коробка с серой крышей. Вокруг дома — сад. На втором этаже — балкон. Но больше всего фон Даникена заинтересовала дорога, ведущая к дому: длиной метров пятьсот, она была полностью очищена от снега. С его точки зрения, отличная взлетная полоса.

Он перевел бинокль влево и увидел стоящий в отдалении сарай. Совсем небольшой, вряд ли в него мог вместиться дрон. С другой стороны, генерал Шабер говорил, что аппарат собирается довольно быстро. Но вообще дом выглядел таким тихим и спокойным, что казалось, в нем ничего не происходит.

За домом, всего в десяти метрах, начиналась огороженная территория аэропорта. В одном направлении ограда слегка уходила вверх по склону, затем поворачивала к северу и растягивалась по прямой километра на три, оттесняя хвойный лес. В другом направлении она тянулась через ровное заснеженное пространство, скорее всего луг. Дальше луг уступал место громадной бетонной стене, освещенной яркими прожекторами. Южная часть Цюрихского аэропорта.

Взлетел самолет. По мере приближения шум двигателей нарастал. На несколько секунд этот рев перекрыл все остальные звуки.

Фон Даникен опустил бинокль и вернулся в столовую.

— Хороший выбор. Никаких соседей поблизости, и аэропорт под боком.

— И не только аэропорт, — добавил невысокого роста мужчина с черной кудрявой шевелюрой и тонкими усиками. Его звали Михаэль Брандт, и он был капитаном спецподразделения полицейского департамента Цюриха. При штурме именно Брандту предстоит ворваться в дом первым. — Они заметят наше приближение за сто метров. Сколько, вы говорите, их там?

— Точно не известно, но, предполагаем, не меньше пяти. Возможно, больше.

— Вооружены?

— Считайте, да. Они профессионалы, и у них двадцать килограммов пластида, который наверняка весь заложен в дрон.

Брандт угрюмо кивнул, просчитывая шансы на успех:

— Первая группа спустится с воздуха — по веревкам с двух вертолетов. Попытаемся попасть на время взлета какого-нибудь самолета, хотя у вертолетов есть и свои глушители. Они летят почти бесшумно. Вторая группа двинется по подъездной дороге и ворвется в дом с главного входа. Ваши друзья и пикнуть не успеют, как мы их захватим. Вся операция займет не больше минуты.

— Сколько раз вы уже проделывали такое?

— Этот — первый. Но мы много тренировались.

Фон Даникену ничего не оставалось, как только кивнуть.

— Через сорок минут мы будем готовы, — произнес Брандт. — Скажем, в девятнадцать двадцать.

Они сверили часы.

Фон Даникен подошел к Майеру, наблюдавшему в бинокль из окна:

— Каковы результаты опроса местного населения?

— В последние несколько дней наблюдается значительное оживление. Приезжали и уезжали люди, у интересующего нас дома останавливались машины.

— А микроавтобус?

— Микроавтобуса не было.

Капитан Брандт подал условный сигнал — время выдвигаться. Фон Даникен отправился вместе с ним к микроавтобусу у входа.

До местной пожарной станции, где находились люди Брандта, было две минуты езды. На соседнем футбольном поле стояли два вертолета с медленно вращающимися лопастями.

Внутри пожарной станции напряжение висело в воздухе: полицейские застегивали комбинезоны, надевали бронежилеты и разгрузочные нейлоновые портупеи, к которым крепились гранаты, другие боеприпасы и рация. Это была не учебная тревога.

В общей сложности в стране насчитывалось около двадцати пяти штурмовых подразделений. Средний возраст данной группы несколько разочаровал фон Даникена: он видел, что кое-кому из офицеров трудновато застегнуть пояс на внушительном животе. Вооружены они были стандартными для штурмовых отрядов пистолетами-пулеметами «Хеклер и Кох». Двое держали по дробовику «Вингмастер» — для отстреливания дверных петель.

В руках фон Даникена ожила рация. Это был Майер:

— В доме только что включили свет.

— В доме включили свет, — передал Брандт своей команде.

Комната наполнилась запахом пота и напряженного ожидания.

— Разговоры? — спросил фон Даникен.

Один из членов технической бригады навел на окна дома лазерный микрофон — прибор улавливал вибрации стекла, вызванные звуками внутри помещения, и переводил их обратно в речь.

— Работает телевизор, — ответил Майер. — Надеемся, они не убавят громкость.

Брандт разделил людей на две группы по восемь человек и еще восемь оставил в запасе.

— Разрешите выступать!

— Разрешаю. — Фон Даникен протянул ему руку. — Удачи.

Брандт повернулся к своим.

— Готовность пять минут, — объявил он.

Фон Даникен устроил наблюдательный пункт у тропинки, идущей по краю леса. Он посмотрел на небо: прекрасный вечер, звезды на бархатном занавесе, молодой месяц прямо над головой. 19.16. Скоро ночь. Он слышал, как позади Брандт дал команду: «По машинам!» Инспектор засунул руки в карманы и ускорил шаг.

— Фон Даникен.

Он остановился, затем обернулся вокруг своей оси, пытаясь разглядеть того, кто его окликнул. Никого.

Из темноты шагнул высокий широкоплечий мужчина:

— Меня зовут Джонатан Рэнсом. Вы, кажется, разыскиваете меня.

 

83

Джонатан подошел к инспектору, расставив руки в стороны, как велела ему Эмма, — показывая тем самым, что он не вооружен.

— Отзовите ваших людей, — произнес он. — Те, кого вы ищете, находятся не в этом доме.

— Не в этом? — рассеянно переспросил фон Даникен.

— Нет. И дрона там тоже нет.

— А зачем вы мне это говорите?

— Потому что я тоже хочу их остановить. Вы ошиблись: вам нужен был не я.

— А кто же?

— Я, — сказала Эмма, выступая из темноты позади инспектора. — Господин Блитц и господин Ламмерс были моими коллегами.

— Я не уверен, что понимаю, о чем вы, мисс…

— Миссис Рэнсом, — представилась она.

Фон Даникен задумался. Он переводил взгляд то на мужчину, то на женщину. На мгновение ему показалось, что они на грани отчаяния.

— Вы — Эмма Рэнсом, — неуверенно проговорил он, показывая на нее пальцем. — В прошлый понедельник вы погибли во время восхождения. Несчастный случай.

— Это не был несчастный случай.

— Вижу.

Эмма встретилась с ним взглядом. Один профессионал молчаливо признал другого. Она дала ему несколько секунд на осмысление информации, затем сказала:

— Джонатан вообще не имеет к этому никакого отношения. Полицейские, которых он убил, действовали по нашему приказу. Они напали на моего мужа, чтобы завладеть некоторыми принадлежавшими мне вещами. Со стороны Джонатана это была самооборона. Больше мне нечего сказать, просто повторю: я тот человек, которого вы ищете. Мой муж совсем тут ни при чем. Выслушайте меня, пожалуйста. Вы вычислили не тот дом. Это ложный след, обманка.

— Так уж сразу и обманка? — скептически переспросил фон Даникен.

— Да.

— А почему вы так уверены?

— Потому что я знаю, где находится настоящий дом.

— Нельзя терять время, — сказал Джонатан. — Отзовите их.

У фон Даникена был вид уставшего бойца, собравшего остатки сил для последней битвы. Его губы шевелились, и Джонатан догадался, что он пытается разобраться в десятках вопросов, навалившихся на него. Те же вопросы, что донимали и самого Джонатана.

— Где дрон? — спросил фон Даникен.

— В доме на горе, Ленкштрассе, четыре. — Эмма показала на горы в пяти километрах за ними.

— Взрыв запланирован на сегодня?

— Рейс авиакомпании «Эль-Аль» из Тель-Авива, — сказала она.

На дальней полосе аэродрома взлетал очередной самолет. Мощный рев двигателей пронзил небо. Затем гораздо ближе раздался более низкий рокочущий звук, и два темно-серых пятна поднялись в небо прямо над головой.

— Отзовите их, — повторила Эмма.

— Откуда я знаю, что вам можно доверять?

— Потому что я здесь.

Фон Даникен достал рацию, но не успел он произнести и слова, как темноту пронзили вспышки выстрелов и стаккато автоматных очередей. Окрестности озарились великолепным светом. И в этом свете были видны силуэты людей, врывающихся в дом.

Фон Даникен побежал по дороге. За ним Джонатан и Эмма. Они добежали до штаба операции и вошли в гостиную. Все, кто находился в комнате, сгрудились у окна. Из рации неслись донесения:

— Столовая. Чисто.

— Кухня. Чисто.

— Спальня. Чисто.

Голоса звучали отрывисто. И вдруг автоматная очередь.

— На пол!

У кого-то сдали нервы. Голоса перекрикивали друг друга:

— Кто это?

— Плохой парень.

— Подожди, какого черта?

— Он связан.

— Но у него пистолет.

— Срочно зови шефа!

Фон Даникен посмотрел на Эмму. Ее взгляд был прикован к рации.

Суматоха прекратилась так же быстро, как и началась. Наступила полная тишина, никто не проронил ни слова. Прошла минута. Где-то на улице залаяла собака.

Вдруг из рации донесся голос Брандта:

— Маркус, иди сюда.

Фон Даникен взглянул на Эмму и Джонатана:

— Оставайтесь здесь.

Он шел к дому. Ему хотелось бежать, но он был шефом отделения Федеральной полиции и понимал, что это будет выглядеть непрофессионально. А соответствие профессиональным стандартам — это все, что у него осталось.

Поднявшись по ступенькам к входной двери, он пропустил выходивших бойцов и вошел в дом. Перед штурмом в доме вырубили электричество. В темном, задымленном коридоре фон Даникен включил фонарик. Из комнаты вышел Брандт.

— Они знали, что мы придем, — сказал он и провел инспектора в гостиную. — И подготовились.

— Что ты имеешь в виду?

— Смотри сам.

Фон Даникен направил луч фонарика на что-то темное в центре комнаты. На боку, привязанный к стулу, лежал мертвый человек с открытыми глазами. Его рот был заклеен неимоверным количеством скотча. Еще больше скотча ушло на то, чтобы примотать пистолет к его руке. Кровь из ран в груди все еще растекалась огромной лужей по деревянному полу.

— Мои ребята приучены стрелять на поражение при виде оружия.

Фон Даникен сделал шаг вперед, чувствуя, как его тело немеет, а разум отказывается верить тому, что видят глаза.

Убитым был Филип Паламбо.

* * *

— Что еще вам известно о дроне? — спросил фон Даникен, вернувшись в штаб операции.

— В группе не менее шести человек, — ответила Эмма. — Четыре техника, один диспетчер и один пилот. Все серьезно вооружены.

Инспектор выглянул в окно и посмотрел на гору. Он хорошо знал эту местность — заросший деревьями склон, на котором еще можно наткнуться на руины древних стен, некогда окружавших крепость Цюрих. Его глаза привыкли к темноте, и он увидел, как в небо поднялся самолет и стал медленно разворачиваться вправо.

Фон Даникен посмотрел вниз, на дорогу. Люди Брандта выходили из дома. Времени переориентировать их на новое задание у него не было.

— В машину! — приказал он Харденбергу и повернулся к Майеру. — Где расписание рейсов?

Майер вытащил из кармана пиджака несколько листков. Фон Даникен быстро просмотрел список. Прибытие в 20.05. Рейс «Эль-Аль»-863 из Тель-Авива. Он посмотрел на часы. 19.30. Взглянул на Эмму:

— Что еще вы можете мне рассказать?

— К дому два подъездных пути, — ответила она. — Один — это дорога, которая будет служить взлетной полосой. Второй — сзади дома. Нам нужно разделиться. Я войду с главного входа.

Фон Даникен окинул взглядом самоуверенную женщину, отдающую ему приказы в его собственной стране. К горлу подкатил ком уязвленного самолюбия, которое больше пристало заносчивому юнцу, а не убеленному сединой старшему инспектору.

— Хорошо. Оружие нужно?

Эмма кивнула в сторону Джонатана:

— Только ему. — Она подождала, пока фон Даникен выдаст ее мужу пистолет и два магазина, затем продолжила: — Вокруг дома расставлены посты. Постарайтесь подобраться как можно ближе и только затем включайте прожекторы и сирены. Это должно застать их врасплох. После удачной обманки вряд ли они нас ждут.

— Кто главный среди них? Остин?

Эмма не ответила.

— Вы можете поговорить с ним? — продолжал фон Даникен. — Станет ли он вас слушать, если вы скажете, что он окружен?

— Нет, — произнесла Эмма, — он слушает только один голос.

— Чей?

— Этот голос звучит у него в голове всегда.

Фон Даникен передал по рации капитану спецназа приказ: как можно быстрее добраться до Ленкштрассе по задней подъездной дороге и ждать выстрелов.

На белой полицейской «ауди» подъехал Харденберг. Фон Даникен открыл дверцу.

— У вас есть машина? — спросил он Эмму Рэнсом.

— Да, — ответила она.

— Тогда удачи.

Инспектор сел на заднее сиденье. Курт Майер с пулеметом «Хеклер и Кох» — на переднее.

— По правде говоря, я давненько не стрелял из подобных штук, — сказал он, обернувшись к инспектору.

— Насколько давно? — спросил фон Даникен.

— Никогда.

— Дай мне.

Майер передал автомат, и тот передернул затвор.

— Целься и нажимай на спусковой крючок. Во что-нибудь обязательно попадешь. Только постарайся, чтобы это были не мы.

Майер забрал автомат и положил его на колени.

— Набери в навигаторе Ленкштрассе, — сказал фон Даникен Харденбергу, когда машина тронулась с места.

Следователь ввел адрес. На экране появилась карта. Улица Ленкштрассе тянулась вдоль края городского парка. Нужный дом находился в ее северной части.

— Подъедешь сзади, — сказал фон Даникен.

Машина проехала по улицами Глаттбругга и начала подниматься по склону. Старший инспектор позвонил в аэропорт. Прошло четыре минуты, пока его соединили с авиадиспетчерской службой. Он представился.

— Статус рейса «Эль-Аль»-863?

— Прибывает на двадцать минут раньше, — ответил диспетчер. — Приземление в девятнадцать сорок пять.

Фон Даникен посмотрел на часы. 19.36.

— Свяжитесь с пилотом и передайте отмену посадки. У нас подтвержденные сведения об угрозе нападения на этот борт.

— Он в шестидесяти километрах от захода на посадку и ни о каких проблемах не докладывал. Вы уверены?

— По нашим сведениям, атака борта «Эль-Аль»-863 будет произведена с земли.

— Но никаких указаний сверху не поступало…

— Выполняйте! — приказал фон Даникен тихим, не терпящем возражений голосом.

— Слушаюсь.

Инспектор повесил трубку. Шестьдесят километров. Если меньший по размеру дрон, который он видел в кабинете Ламмерса, способен пролететь пятьдесят километров, значит, этот в десятки раз больше. Если беспилотный летательный аппарат не остановить до взлета, будет слишком поздно.

— Дорога впереди перекрыта, — сказал Харденберг.

— Объезжай по обочине.

— Включить сирену?

— Подожди, подъедем поближе.

Харденберг съехал на снег. Машину слегка потряхивало.

— Легче, легче.

— Да ерунда, — сказал Майер, когда «ауди» снова вырулила на бетон. — Я же говорил…

Ветровое стекло взорвалось, засыпая салон осколками. На машину сыпался град пуль. Колесо лопнуло, и «ауди» осела на один бок. Радиатор выплеснул столб пара.

— Ложись! — закричал фон Даникен.

Через мгновение в него ударилось что-то теплое и мокрое. Он вытер лицо и увидел, что его руки все в крови. Курт Майер лежал между сиденьями, вместо лица у него было кровавое месиво.

Харденберг распахнул дверь и выполз из машины. Фон Даникен открыл свою дверь, сосчитал до трех и, выпрыгнув, сразу бросился лицом в снег.

Стрельба стихла, лишь редкие выстрелы поднимали с дороги в воздух кусочки льда.

— Звони капитану Брандту, — крикнул он Харденбергу.

— Телефон остался в машине.

Фон Даникен ощупал карманы. Свой телефон он, похоже, потерял где-то во время не слишком чинной высадки. Достав пистолет, он зарядил его и снял с предохранителя. И выругался. Часы показывали 19.42. С вершины горы послышался новый шум. Взревели двигатели дрона.

Дом стоял выше по склону всего метрах в тридцати от него. Современное здание на огромных стальных опорах. В окнах темно, словно там никого нет и быть не может. Но он-то знал.

Фон Даникен поднял голову, и тут же рядом с виском просвистела пуля. Он снова уткнулся лицом в снег. Прибор ночного видения. Ну конечно! А иначе как бы еще они увидели его в кромешной тьме?

— Беги вниз, — сказал он Харденбергу. — Предупреди остальных.

Харденберг сидел белее снега, прижавшись спиной к заднему бамперу.

— Хорошо, — произнес он, но даже не шелохнулся.

— Старайся оставаться за машиной, чтобы в тебя не попали, — снова начал фон Даникен.

Харденберг заворочался. Он сглотнул, и его плечи заходили ходуном. Опустившись на четвереньки, он пополз вниз по дороге. Фон Даникен смотрел на его отступление. Пять шагов. Десять. «Только не поднимайся!» — мысленно просил он. Харденберг прополз еще несколько метров и осторожно поднял голову.

— Вниз! — прошептал фон Даникен, делая жест, будто придавливает воздух руками.

Харденберг не понял и начал подниматься.

— Не-е-е-ет! — заорал фон Даникен изо всех сил. — Ложись!

Харденберг нерешительно кивнул ему и пошел во весь рост. Пуля попала ему в голову, и он рухнул на бетон.

— Клаус!

Фон Даникен перекатился на спину. Он себя ненавидел.

 

84

Капитан Эли Цукерман отрегулировал наклон элеронов и слегка отдал ручку управления от себя, прежде чем отключить автопилот. Управление пассажирскими самолетами стало настолько автоматизированным, что стоит задать бортовым компьютерам конкретные данные рейса (направление, высота, максимальная наземная скорость), и самолет практически может лететь сам. Цукерман ощущал, что полностью контролирует самолет только во время взлета и посадки, — каких-то тридцать минут за весь рейс. Остальное время он был просто техником, который следил за показателями и за тем, чтобы второй пилот поддерживал связь с землей. Не совсем такой представлял он себе работу пилота гражданской авиации, когда много лет назад увольнялся из ВВС, — настоящий ас, в послужном списке три войны, двадцать один сбитый вражеский самолет.

Цукерман нажал кнопку отмены автопилота. При переходе на ручное управление самолет слегка задрожал и просел. Пилот повернул штурвал влево, и «А-380» вошел в плавный разворот на юг. Ясный вечер, идеальная летная погода. Он уже видел огни огромного города, а за ним — бездонную черную пустоту Альп. Самолет начал медленно снижаться к Цюрихскому аэропорту.

— Шестнадцать минут до приземления, — объявил второй пилот.

Цукерман сдержал зевок. Как и ожидалось, полет прошел спокойно. Он бросил взгляд на часы — до посадки пятнадцать минут — и посмотрел на второго пилота.

— Ну, Бенни, что будешь на ужин? Венский шницель или фондю? — спросил он.

— Борт «Эль-Аль»-863, говорит авиадиспетчерская служба Цюриха. Экстренная ситуация. Код тридцать три. Поворачивайте на Базель-Мюльхаус, вектор два-семь-девять. Поднимайтесь до девяти тысяч трехсот. Рекомендуем сделать это как можно быстрее.

Код 33. Атака с земли.

— Вас понял. Код тридцать три. «Эль-Аль»-863, вектор два-семь-девять. Поднимаюсь до девяти тысяч трехсот. Вы засекли радаром это привидение?

— Ответ отрицательный, «Эль-Аль»-863. На радаре ничего нет.

— Спасибо, Цюрих.

Эли Цукерман затянул покрепче плечевой ремень, и они со вторым пилотом обменялись встревоженными взглядами. Крепко сжав штурвал, он решительно взял его «на себя». Самолет пошел вверх.

Пришло время выяснить, на что способен этот малыш.

 

85

«Махди-1», все системы готовы. Взлет разрешаю. Да пребудет с вами Господь!

Генерал-майор Джон Остин завел двигатель, отпустил тормоза.

Даже в наушниках он слышал треск фейерверка. Слева на экране видны были искры. Нет, это не фейерверк. Это его люди отстреливаются. В наушниках раздалось предупреждение:

— Полиция.

— Не подпускать.

Остин привел в действие рычаг управления, и дрон начал разбег. Гордость переполняла генерала. Свершилось. Он выполнил возложенную на него миссию. Израиль, по праву владеющий Святой землей, готов нанести удар. Иран вооружен. Силы гога и магога готовы к битве на равнине Армагеддонской.

Он видел до мельчайших деталей, как будет развиваться конфликт, в полном соответствии с Божественным планом.

Израильская бомбовая атака провалится.

Иран нанесет ответный удар крылатыми ракетами «КН-55» — при их покупке он лично выступил посредником. Ядерное оружие с десятикилотонными боеголовками обрушатся на Тель-Авив, но не на Иерусалим. Господь всемогущий защитит святейший из своих городов. Американцы в свою очередь нападут на Иран. Фундаменталистская Исламская Республика перестанет существовать.

Все готово к приходу Господа. К вечной радости.

Остин перестал обращать внимание на треск выстрелов и полностью сосредоточился на экране монитора. Мимо с нарастающей скоростью пролетали деревья. Огни взлетной полосы казались мгновенными вспышками. Спидометр показывал сто узлов… сто десять… Он потянул джойстик на себя. Нос самолета начал подниматься вверх…

И тут он увидел. Свет автомобильных фар, двигавшихся навстречу дрону. Машина была там, где ее не должно быть.

Он со всей силы потянул на себя джойстик:

— Лети!

 

86

— Ты слышала? — встревоженно спросил Джонатан.

Эмма посмотрела на него:

— Что?

Он опустил стекло и высунул голову.

— Я не уверен, но…

Громкий хлопок разорвал воздух, затем еще один и еще. Звуки казались игрушечными, как в детстве, когда он стрелял пистонами.

— Выстрелы. Ты слышала?

Эмма съехала на обочину посредине горы. Склон покрывал средневековый лес. С дороги были видны руины старинной стены — покрытые мхом базальтовые булыжники. Где-то в глубине, за деревьями, стреляли.

— Они заняты фон Даникеном. — Она повернулась и посмотрела на Джонатана. — Ты уверен, что готов?

Джонатан кивнул. Он принял решение еще несколько дней назад.

— Меняемся. Садись за руль, если по-прежнему не умеешь стрелять, — приказала Эмма.

Джонатан задержался на выходе из машины.

— Я чуть было не сказал, что ты же ненавидишь оружие.

— Ненавижу.

Обходя машину спереди, они нечаянно задели друг друга плечом. Джонатан сел на место водителя и отрегулировал сиденье. Эмма захлопнула дверь и, велев ему ехать, перезарядила пистолет. Она уже не выглядела прежним самоуверенным профессионалом. С лица исчезла холодность, а дыхание участилось. Ей было страшно не меньше, чем ему.

Переключив передачу, Джонатан направился вверх по склону. Не проехали они и десяти метров, как фары высветили перегородивший дорогу заградительный барьер.

— Делай что хочешь, — проговорила Эмма, — только не останавливайся.

Машина набрала скорость.

— Выключи фары, — сказала она.

Джонатан выключил свет. Дорогу поглотила тьма. Он наклонился поближе к ветровому стеклу. Игнорируя дорожное заграждение, машина неслась вперед — только щепки разлетелись во все стороны. Дальше ничто не преграждало им путь, который освещали светодиодные полосы, повторяющиеся на равном расстоянии по обеим сторонам дороги.

Выстрелы стали громче и раздавались теперь пугающе близко. Пули барабанили по машине, как град по хилой лачуге. Одна, попав в лобовое стекло, оставила большую дырку и паутину трещин. В машину прорвался ветер. Боковым зрением Джонатан заметил несколько фигур, стоящих в снегу на коленях, при каждом выстреле их силуэты озарялись зловещим светом.

— Не останавливайся! — Эмма высунулась в окно, стреляя по теням.

И тут он увидел его. Серебристый зверь с огромными крыльями и гигантским нарывом на брюхе.

— Эмма!

Им навстречу мчался дрон.

— Быстрее! — приказала она. — Тарань!

— Но… — он посмотрел на жену, — это же самоубийство!

— Вперед!

Джонатан перешел на третью передачу и вдавил педаль газа в пол. Двигатель завизжал и потянул машину вперед. Никаких признаков, что дрон собирается взлетать. Он неотвратимо надвигался на них, злобное металлическое насекомое. Эмма стреляла по нему. Джонатан не видел, попала ли хоть одна пуля в цель. Его взгляд был прикован к гондоле под фюзеляжем. Вот она, бомба. По словам Эммы, двадцать килограммов «Семтекса». Тысяча фунтов в тротиловом эквиваленте. Чтобы уничтожить самолет, вполне хватит.

— Быстрее! — произнесла Эмма, пригибаясь.

Нос дрона оторвался от земли и снова опустился. Джонатан, сцепив зубы, готовился к неминуемому столкновению, вспышке света…

Дрон начал взлетать. Нос уже был в воздухе. Переднее шасси оторвалось от земли. Все равно они точно столкнутся с ним. Инстинкт приказывал ему нажать на тормоза. Крепче сжав руль, он утопил педаль газа.

И заорал.

Серебряная молния пролетела у них над головами.

Дрон взлетел.

В следующее мгновение у машины лопнуло переднее колесо, она накренилась влево и съехала на обочину. Джонатан вывернул руль в обратную сторону, но это не помогло. Снег был слишком глубоким. Машина ехала вперед, стремительно теряя скорость. Она заскользила по подснежному льду и остановилась между дубами метрах в двадцати от дома.

Эмма переложила пистолет в правую руку.

— Человек, который тебе нужен, внутри. Найдешь пульт управления, найдешь и его. Не утруждай себя болтовней. Он все равно не остановится, пока не выполнит то, что вбил себе в голову. У тебя восемь патронов.

— А ты?

— Я останусь здесь, — сказала она. — Когда начну стрелять, беги в лес и обойди дом. На террасу можно попасть, взобравшись по опорам со стороны склона. Там найдешь вход в дом.

Только сейчас он заметил, что она ранена: плечо неестественно опустилось и на куртке выступило кровяное пятно.

— Ты ранена.

— Иди, — сказала она, и в ее глазах отразилась его тревога, — пока тебя не заметили.

Джонатан на мгновение замешкался, потом вышел. Эмма осталась прикрывать его. Она встала и начала стрелять в сторону дома.

 

87

Электричество.

Фон Даникен лежал в снегу, безразличный к холоду, к боли — ко всему. На совещании два дня назад выяснилось, что система управления дроном потребляет много электроэнергии. Если отрезать дом от электроснабжения, дрон станет беспомощным, неуправляемым. Рано или поздно у него кончится горючее, и тогда он упадет на землю и взорвется где-нибудь в лесу. Где бы он ни упал, он уже не сможет унести с собой шестьсот жизней.

Перекатившись на живот, он поднял голову и посмотрел на склон. Тут же засвистели пули, попадая в снег и взрывая лед и грязь. Он нырнул обратно, но успел заметить металлическую трансформаторную будку, где электроэнергия распределялась по ближайшим окрестностям.

Будка стояла всего в нескольких метрах от него на плоском фундаменте, вмонтированном в склон. Ниже виднелся фрагмент древней крепостной стены. Неплохо было бы спрятаться за ней!

Прямо по глубокому снегу, весь дрожа, он пополз вверх по склону. Преодолев несколько метров, остановился передохнуть и осторожно приподнял голову, готовый тут же уткнуться лицом в снег. Выстрелы не умолкали, но теперь пули летели не в него. Стрельба слышалась в другой части склона. И стреляли из оружия другого калибра. Это были Рэнсом и его жена.

Послышался звук работающего авиационного двигателя. «Невозможно, чтобы маленький самолет ревел так громко!» — подумал фон Даникен. Звук нарастал, становился выше и сильнее. Дрон взлетал. Фон Даникен обернулся и посмотрел в небо. Мгновение — и серебристая стрела скрылась за вершинами деревьев.

Пригнувшись, инспектор стал перебежками пробираться вверх. О прикрытии он уже, конечно, не думал. Да, сейчас он — прекрасная мишень, но если стреляют в другой стороне, может, и удастся проскочить. Но неожиданно для себя он скоро оказался на месте.

Фон Даникен упал рядом с закрытой на замок будкой. Он достал пистолет, чуть отклонился в сторону и выстрелил. Замок разлетелся вдребезги, дверца распахнулась. Первое, что попалось на глаза, была табличка, которая предупреждала: «Опасно для жизни!» Разноцветные провода переплетались и объединялись в связки — в общем, все жутко сложно. Он-то ожидал увидеть один рубильник, который можно просто выключить. Склонив голову набок, фон Даникен задумался, глядя на содержимое распределительного щита.

Пуля попала в плечо, и он упал лицом в снег еще до того, как понял, что произошло. Повернув голову, инспектор, тяжело дыша, полежал несколько секунд, соображая, что к чему.

С трудом встав на одно колено, он направил пистолет в сторону дома и несколько раз выстрелил наугад. Так он заставлял себя верить, что игра еще не кончена. Развернувшись к будке, фон Даникен разрядил в нее обойму. Ничего не произошло.

Он зашатался, перед глазами все плыло. В голове возникла абсурдная мысль: «Впервые за тридцать лет держу в руках оружие и то стреляю в металлическую будку». Силы покинули его, и он рухнул в красный от собственной крови снег. Он попробовал поднять левую руку, но она замерзла и уже ничего не чувствовала.

«Вода, вот то, что надо», — внезапно догадался он.

Отбросив ненужный пистолет, фон Даникен запустил обе руки в ящик, схватил связку проводов и выдернул ее наружу. Посыпались искры. Один провод продолжал искрить. Здоровой рукой инспектор подхватил пригоршню снега и швырнул ее в будку. Провод зашипел, но сверкать не перестал. Фон Даникен не предвидел такого поворота событий.

Пошарив по щиту, он нащупал более толстую, с полицейскую дубинку, связку и начал вырывать ее. Наконец она поддалась, обнажая фонтан расщепленных медных проводков.

Фон Даникен смотрел на провода и думал о дроне и самолете из Израиля. Он знал, что у самолета нет шансов спастись от дрона, как у человека нет шансов уплыть от акулы. Затем он подумал об оставшемся в темноте, изрешеченном пулями Филипе Паламбо.

Фон Даникен зачерпнул еще больше снега, но на этот раз положил его на оголенные провода и прижал. Раздался треск, и наступила тишина.

На какое-то мгновение ему показалось, что очередная попытка снова провалилась, но тут ток пошел вверх по его рукам и дошел до груди. Спина согнулась в судороге. Он закричал, но высокое напряжение парализовало горло. Собрав остатки сил, он вырвал руки из снега. В груди словно что-то взорвалось, и его резко отбросило назад.

Джонатан тяжело бежал по глубокому снегу, продираясь сквозь деревья. Дважды он проваливался по колено и с трудом выкарабкивался. Через пятьдесят метров он повернул направо и увидел руины древней стены, перепрыгнул их и, пригнувшись, побежал к дому.

Здание нависало над склоном. Стальные опоры поднимались под углом сорок пять градусов. Джонатан остановился рядом с ними и поднял голову. Выстрелы прекратились, уступив место угрожающей тишине. На вершине горы слышался шум заводящихся машин, и по крайней мере одна из них с визгом тронулась с места.

Опоры были мокрыми, скользкими и отчаянно холодными. Но вскарабкаться по ним было возможно. Джонатан начал подъем. Когда он добрался до верха, его руки пылали от холода, а одежда стала насквозь мокрой. Просунув колено в проем между фундаментом и опорой, он приподнялся и одной рукой ухватился за балкон, затем подтянулся, болтаясь над бездной, ухватился второй рукой и втащил себя на террасу.

Раздвижная стеклянная дверь заперта.

Он отступил на шаг и выстрелил. Стекло разбилось вдребезги, в ноги врезались осколки. Он стряхнул их с себя и почувствовал, как в ботинки сбегают струйки крови.

В доме было тихо и темно. Если здесь и подразумевалась какая-нибудь охрана, она покинула объект. Он слышал только, как где-то низко гудит трансформатор. Джонатан вышел в коридор. В дальнем конце он обнаружил дверь с кодовым замком и выстрелил в нее. Ничего не вышло. И замок, и дверь оказались стальными.

Он приложил ухо к двери и щекой почувствовал вибрацию. Из-за двери доносилось тихое жужжание. Неожиданно оно прекратилось, вибрация стихла. Будто ее отключили.

Джонатан увидел, что лампочка, которая горела красным, теперь стала зеленой, и понял, что электропитание отключилось.

Он протянул руку к двери и повернул ручку.

Дверь открылась.

Держа наготове пистолет, Джонатан вошел в помещение и сразу догадался, что попал в центр управления. Панорамное окно слева выходило на Цюрихский аэропорт. Прямо перед ним от пола до потолка разместилась установка с мониторами, пультами, кнопками. В кресле, спиной к нему, сидел человек и держал руку на джойстике. Это мог быть только Джон Остин.

Чуть поодаль от него над электрическим щитком склонился другой человек.

— Вспомогательное питание включено, — сказал второй, скорее всего техник. — Спутниковая связь восстановлена. Появилось изображение.

Он обернулся и увидел незнакомца, направившего на него пистолет.

Джонатан дважды выстрелил. Человек упал, и Джонатан приблизился к Пилоту:

— Бросьте управление.

Пилот не ответил, только качнул джойстик вправо. Экран перед ним светился зловещим зеленоватым светом. Сначала Джонатан ничего не различал. Приглядевшись, он увидел расплывчатые серые очертания, затем четкость увеличилась. Теперь он видел нос, хвост и огни пассажирских окон — самолет, снятый инфракрасной камерой.

Джонатан посмотрел на радар. Две точки в центре находились невероятно близко друг к другу. Под одной из них стояло: «„Эль-Аль“-863Н». У другой опознавательной метки не было.

— Я сказал, бросьте управление.

— Вы опоздали, — произнес Джон Остин.

«Он не остановится, пока не выполнит то, что вбил себе в голову, — говорила Эмма. — Поверь мне, я его знаю».

Джонатан подошел к нему вплотную, приставил пистолет к шее и нажал на курок.

Пилот уткнулся лицом в пульт.

Джонатан сбросил тело с кресла.

Самолет приближался. Уже можно было различить крылья, силуэт фюзеляжа и бортовые огни. Невозможно близко.

Джонатан толкнул джойстик вперед.

Самолет по-прежнему надвигался. Слишком поздно. Дрон врежется в него. На пульте мигал красный огонек — дистанционный взрыватель на взводе. Взгляд на радар — две точки почти слились в одну. Взгляд на камеру — самолет уже заполнял весь экран.

Джонатан рефлекторно сжался.

И вдруг самолет исчез из поля зрения. Экран погрузился в темноту. Джонатан посмотрел на радар. Метка «„Эль-Аль“-863Н» все еще была там. Через несколько секунд появилась и вторая. Расстояние между ними увеличилось.

Он так и держал джойстик, пока дрон не исчез в темноте.

Среди приборов он отыскал взглядом альтиметр и смотрел, как его показания падали с восьми с лишним километров до шестисот метров, до трехсот, затем до нуля.

Картинка растворилась в пурге белого шума.

 

88

Эмма лежала на пассажирском сиденье. Сознание еле теплилось в ней.

— Я пытался остановить Остина, — сказал Джонатан, — но он не слушал.

Она кивнула и жестом показала подойти ближе.

— Он никогда никого не слушал, — прошептала она.

Джонатан всматривался в безлюдные леса:

— Куда они делись?

— Они — призраки. Их не существует.

Он взял ее за руку. Рука была безвольной и холодной.

— Тебя нужно доставить в больницу.

— Всем известно, что я умерла. Я не могу ехать в больницу.

— Пулю может вытащить только хирург.

— Ты и есть хирург, ты сам можешь позаботиться обо мне, ведь можешь?

Джонатан опустил сиденье и осмотрел рану. Пуля попала в плечо и застряла под лопаткой.

— Ты предотвратила катастрофу, теперь можешь выйти из тени.

Эмма покачала головой и грустно улыбнулась:

— Я нарушила правила. За это только одно наказание.

— Но Остин действовал по своему собственному…

— Я не уверена. — Эмма чуть приподнялась. — «Дивизия»… она как гидра: отруби ей одну голову — и на ее месте вырастет десять.

Джонатан сжал ее руку.

— Они и за тобой будут следить, — сказала Эмма. Ее голос внезапно окреп. Сейчас она говорила как агент. Как ее учили. — Заподозрят, что тебе помогли. Не мог же ты сам один обнаружить дрон. Рано или поздно выяснится, что́ произошло на самом деле. Кто-нибудь отправится в горы и узнает, что я не погибла. Я допустила ошибки, наследила.

— Я поеду с тобой.

— Боюсь, так не получится.

Джонатан смотрел на нее и не находил нужных слов.

Эмма погладила его по щеке:

— У нас в запасе несколько дней.

К ним приближался вой сирен. Джонатан обернулся: к дому подъезжали машины с синими мигалками. Рядом с ними остановилась полицейская машина. Из нее вылез Маркус фон Даникен, его правая рука была на перевязи. Он подошел к ним:

— Остановили?

— Да, — сказал Джонатан.

— Слава богу!

Джонатан показал в сторону дома:

— Там двое.

— Мертвые?

Он кивнул. Фон Даникен посмотрел на Эмму:

— Кто вы?

— Потерпите, узнаете, — ответила она.

— Я вызову «скорую», — сказал полицейский.

— Не надо, я в состоянии позаботиться о ней, — остановил его Джонатан.

Фон Даникен провел рукой по продырявленной пулями крыше автомобиля и протянул Джонатану связку ключей:

— Синий «фольксваген» там, за штабным домом. Берите и уезжайте отсюда.

— Спасибо, — сказала Эмма.

— Будете мне должны.

Швейцарец повернулся и нетвердой походкой направился к дому.

Полицейских машин становилось все больше. Над домом, освещая его прожектором, завис вертолет.

Джонатан склонился к машине и взял жену на руки.

— Меня зовут Джонатан, — сказал он.

— Меня зовут Кэри. Рада познакомиться.

Он повернулся и понес ее вниз но склону холма.

 

Эпилог

Самолеты 69-й израильской эскадрильи атаковали на рассвете. Они пролетели над самой водой, не замеченными иранскими радарами. Только последние, новейшие, на секунду увидели их. Когда запустили первые ракеты, было уже поздно. Бомбы с неизбежной точностью находили свои цели. За считаные минуты шестнадцать бомб для уничтожения подземных целей выполнили свою работу. Производство в Каршуне было стерто с лица земли. В шахтах, на глубине десять метров, были уничтожены четыре крылатые ракеты «КН-55» с ядерными боеголовками десять килотонн каждая.

Операция «Соловей» успешно завершилась.

В кабинете премьер-министра царило чувство облегчения. Государство Израиль могло больше не беспокоиться: угроза внезапного нападения была подавлена, границы укреплены. На время.

После нападения доказательства существования иранской программы обогащения урана были обнародованы. Лидеры мировых государств осудили Исламскую Республику и потребовали немедленно свернуть ядерную программу. Соединенные Штаты пошли дальше и, угрожая военными репрессиями, выдвинули Тегерану ультиматум с требованием уничтожить все ядерное оружие в течение семидесяти двух часов. Сначала Тегеран нес всякий вздор, но в конце концов согласился с требованиями.

Агента, который предоставил стране подробную информацию об иранской ядерной программе и заставил перенести налет с Чалуса на Каршун, знал только Цви Хирш. Но он молчал.

Он вышел из резиденции премьер-министра, сжимая в руке маленькую флеш-карту.

Удивительно, на что только способны эти компьютерные гении.