ГЛАВА XIV

ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ КОНТАКТ И ВЕГЕТАТИВНЫЙ ПОТОК

ВВЕДЕНИЕ

Данная монография — полный вариант статьи, представленной на XIII Международном психоаналитическом конгрессе, проходившем в Люцерне в августе 1934 года. Она продолжает обсуждение проблем анализа характера, поставленных в моей книге «Анализ характера», опубликованной в 1933 году. Здесь затрагиваются в основном две проблемы, о которых мы еще не говорили: отсутствие психологического контакта и механизмы «замещающего контакта», а также единство и противоположность вегетативных и психических проявлений аффективной жизни. Обсуждение последней проблемы находит свое продолжение в моих статьях.

Эта монография включает в себя достоверные клинические данные, позволяющие продвинуться в решении невыясненных проблем взаимоотношений психики и сомы. Применительно к технике анализа характера она позволит проверить данные наработки каждому терапевту, который столкнется с необходимостью преодолеть начальные технические трудности.

Обсуждение литературы, касающейся проблемы «тотальности» и единства психического и соматического функционирования, наме ренно опускается. Сексуальная экономика подходит к проблеме со стороны феномена, который обычно недооценивают, а именно оргазма, и применяет метод функционализма. Обращение к литературе подразумевало бы как завершенность моих собственных концепций, так и существование определенных точек зрения на проблему оргазма со стороны других авторов. На данный момент и то, и другое отсутствует. Поэтому критическое обсуждение литературы было бы преждевременным.

Клиническое опровержение фрейдовской теории инстинкта смерти остается в силе. Более глубокий анализ так называемого стремления к нирване подтвердил мое мнение о том, что эта теория пытается объяснить определенные факты, в действительности не существующие, и тем самым вводит в заблуждение.

Возможно, данное эссе в сравнении с предыдущим позволит психоаналитикам лучше скоординировать свою профессиональную деятельность, а молодым ученым, работающим в русле сексуальной экономики, и аналитикам, занимающимся исследованием характера, облегчит восприятие и понимание теории и окажет практическую помощь в применении техники анализа характера. Открытие «бесконтактности» (contactlessness), или отсутствия контактности, и страха контакта стало новым этапом в развитии концепции и техники анализа характера. Возможно, представленные здесь описания скоро окажутся неполными или отчасти неточными, что лишний раз докажет: идти в ногу с развитием новых концепций можно, только опираясь на живую практику. Тот, кто стремится серьезно изучать технику анализа характера, без труда поймет и использует на практике связи между психическим контактом и вегетативной возбудимостью человека, о которых здесь впервые пойдет речь. Определение таких связей не только поможет вывести нашу психотерапевтическую работу из сложившейся сегодня мистической атмосферы, но и откроет перспективу для достижения прежде нереальных результатов. В то же время я настроен против излишнего терапевтического энтузиазма. Успех анализа характера больше не может подвергаться сомнениям, хотя завершающие стадии характерно-анали-тической терапии, особенно оживление оргастической контактной тревоги и ее устранение, изучены еще недостаточно хорошо. К тому же теория оргазма часто оказывается грубо недопонятой, причем такое ложное толкование встречается и среди моих друзей. Наиболее распространенная ошибка обусловлена неосведомленностью о несдерживаемой непроизвольной оргастической самоотдаче, что часто путают с предор-гастическим возбуждением. Необходимо сказать, что успешное окончание анализа характера без внесения ясности в проблему оргазма может носить лишь случайный характер.

Выступив на последнем психоаналитическом конгрессе со своей статьей, которая легла в основу данного эссе, я перестал быть членом Международной психоаналитической ассоциации. Ее руководители больше не пожелали отождествлять ассоциацию с моими концепциями.

Февраль 1935.

В. Р.

1. ОТПРАВНАЯ ТОЧКА: КОНФЛИКТ МЕЖДУ ИНСТИНКТОМ И ВНЕШНИМ МИРОМ

Прежде всего я должен вспомнить хорошо известные психоаналитические положения, которые послужили отправной точкой моей работы. Не зная о них, невозможно понять результаты характерно-аналитических исследований. Самые первые психоаналитические концепции базировались на идее о конфликте между инстинктом и внешним миром. Полное затемнение этого исходного понятия современными теориями не влияет на его точность, его проявление безошибочно можно узнать в каждом клиническом случае, и, надо сказать, это наиболее плодотворная формулировка во всей аналитической психологии. В свете этого представления психический процесс является результатом конфликта между инстинктивной потребностью и внешней фрустрацией инстинкта. Именно из этого конфликта, но только во вторую очередь, развивается внутренний конфликт между желанием и самоотречением. Самоотречение составляет ядро того, что мы называем «внутренней моралью». Необходимо помнить, что основные теоретические понятия вытекают из этой формулы психического конфликта. При исследовании источника фрустрации инстинкта может возникнуть необходимость выйти за пределы сферы интересов психологии. В этом случае придется обратиться к социологии и иметь дело с проблемами, которые выходят за рамки психологии, так как она не в состоянии ответить на вопрос, почему общество требует подавления инстинктов. Существуют социальные, более суровые экономические запросы, которые служат причиной данного феномена. Политическая психология, несмотря на упрек моих оппонентов в том, что я смешиваю политику с наукой, начинается как раз с этого строго научного вопроса.

Если подросток поймет, что подавление его инстинктивных сексуальных влечений происходит не из-за биологических факторов (скажем, не из-за инстинкта смерти), а что в этом скорее повинны определенные запросы современного общества, что родители и учителя при этом являются только бессознательно используемыми социальной машиной органами, то он не станет принимать во внимание только высшие, вызывающие научный интерес положения, а поймет причины своих страданий, не станет признавать их божественное происхождение и перестанет подчиняться требованиям родителей, являющихся выразителями внешних сил. Возможно, в первое время он будет использовать свою способность к критике, чтобы разобраться в существующем порядке вещей. Это одно из многих последствий, которые входят в состав того, что я называю сексуальной политикой.

Это социальная, то есть политическая, практика, которая возникла в результате установления социального источника вытеснения сексуальности. На ХШ конгрессе Бернфелд высказал мнение, что половые сношения подростков являются результатом слабого режима воспитания. Такая концепция будет только поддерживать невротическое чувство вины подростка, кроме того, она будет усложнять проблему пубертата и препятствовать любой позитивной сексуально-экономической помощи подросткам. Вопрос пубертата полностью умещается в рамки связей между вегетативным возбуждением и психическим поведением, несмотря на все «объективно научные» опровержения того факта, что развитие подростка четко детерминировано социальными запретами на сексуальную жизнь в этом возрасте. Возможность сексуально-экономической регуляции вегетативных энергий зависит от структуры, которую общество формирует в подростках.

Как известно, эго приходится посредничать между социальными воздействиями, которые позже интернализуются как моральный или внутренний инстинкт запрета, с одной стороны, и биологической потребностью — с другой. Если продолжать рассматривать психические проявления биологических потребностей, феномена ид, мы придем к проблемам психологии и биологии, которые не более приемлемы с точки зрения наших психологических методов исследования, чем проблемы социологии. Я обнаружил ограниченность психологического метода. Мои оппоненты, напротив, психологизировали социологию, как и биологию. После этого читателя может удивить мой предмет исследований, представляющий собой как раз изучение развития вегетативного возбуждения, исходящего из характера, то есть из психического образования. Он может спросить, не изменяю ли я собственным принципам. Мы пока отложим ответ на этот вопрос.

2. НЕКОТОРЫЕ ТЕХНИЧЕСКИЕ ПРЕДПОСЫЛКИ

Связь между психическим аппаратом и вегетативным возбуждением невозможно понять, не освободившись от источника ошибок, свойственных теоретическим методам. В нашей работе теория и практика неразделимы. Ошибочная теоретическая позиция непременно породит некорректную технику, а та в свою очередь может привести к ложным теоретическим воззрениям. Если поискать источник, из которого возникла теория инстинкта смерти, то можно обнаружить, что вдобавок к социальным причинам, которые я уже упоминал, есть еще и технические. Многие практики Венского Семинара психоаналитической терапии будут вспоминать, насколько трудно было теоретически и практически справиться с проблемой латентного отрицательного переноса.

Хотя понятие отрицательного переноса уже давно было сформулировано Фрейдом, понадобилось время (с 1923 года по 1930-й), чтобы научиться понимать его с точки зрения практики. Клиническим основанием, на котором Фрейд построил свою теорию инстинкта смерти, была так называемая «отрицательная реакция на терапию». Этот термин подразумевает, что многие пациенты реагировали на наши интерпретации не улучшением состояния, а, напротив, усилением своих невротических реакций. Тогда Фрейд сделал заключение, что это — результат бессознательного чувства вины или того, что было названо «потребностью в наказании», которая заставляет пациента сопротивляться аналитической работе и продолжать невротически страдать. Я признаю, что на протяжении первых лет после публикации его работы «Я и оно», сам придерживался такого мнения и только со временем начал сомневаться в точности этой формулировки. Секрет негативной терапевтической реакции постепенно проявился в технических отчетах на Семинаре. Они показали, что негативные тенденции пациентов, соответствующие вытесненной ненависти, анализировались недостаточно, если вообще подвергались анализу; что аналитики оперировали почти исключительно позитивными проявлениями переноса; что даже наиболее опытные из них не составляли исключения; и, что самое важное, проявления латентной, замаскированной и вытесненной ненависти, как правило, ошибочно принимались за признаки положительного переноса. Мне не удавалось точно сформулировать это до встречи в Осло со скандинавскими психоаналитиками в 1934 году. Наша аналитическая работа освобождала психическую энергию, которая стремилась к разрядке. Если анализ переноса с самого начала производится преимущественно или исключительно как положительный перенос, без предварительного раскрытия негативных тенденций, то произойдет следующее: освобожденная любовь будет требовать удовлетворения и во время анализа столкнется с фрустрацией, так же как внутреннее сдерживание, вызванное вытесненным импульсом ненависти по отношению к объекту любви. Короче говоря, можно пребывать в уверенности об «освобожденности» импульсов любви, но обнаружить, что пациент продолжает оставаться неспособным любить.

Фрустрированная любовь оборачивается ненавистью. Бессознательные импульсы ненависти действуют на искусственно вызванную ненависть подобно магниту. То и другое смешивается, и вторичная ненависть тоже становится бессознательной, не получает разрядки и оборачивается самодеструктивными импульсами. Потребность в наказании, которую мы обнаруживаем у наших пациентов, является не причиной, а следствием, результатом невротического конфликта. Негативная терапевтическая реакция возникает, потому что не было адекватной техники для того, чтобы иметь дело со скрытым отрицательным переносом. Доказательством здесь служит тот факт, что негативная терапевтическая реакция не возникает, если выполняются два правила. Первое — надо обязательно выкристаллизовать скрытый отрицательный перенос пациента и вывести его в сознание; обеспечить разрядку всей высвободившейся агрессии; лечить любую склонность к мазохизму не' как выражение первичного самодеструктивного инстинкта, а как замаскированную агрессию, направленную против объектов внешнего мира. Второе правило — оставить в покое позитивные проявления, пока они не обернутся ненавистью, то, есть невыявленной реакцией, или пока они в конце концов не сконцентрируются на идее генитального инцеста. В этом пункте появилось то самое возражение, которое возникло у Фрейда, когда я представил ему свои ранние представления о технике анализа характера, и которое постоянно высказываются моими коллегами. Возражение это состоит в следующем: нельзя производить никакого отбора, надо анализировать все в том порядке, в котором подается материал. Ответ на это возражение содержится в моей книге «Анализ характера», и я не вижу необходимости повторять его здесь. Возражение, однако, требует фундаментального разъяснения теории, которая заложена в основу техники анализа характера и которую мне бы хотелось кратко изложить здесь.

Задача нашей техники — вывести бессознательное в сознание. Это называется интерпретацией. Такая работа детерминирована топической точкой зрения. При интерпретациях нам необходимо принимать во внимание тот факт, что между бессознательным психическим материалом и нашими интерпретациями вмешиваются сопротивления; эти сопротивления необходимо устранять, если интерпретации направлены на терапевтический эффект. Это динамический взгляд на терапевтический процесс. Опыт контролируемого анализа и опыт технического семинара проясняет, что хотя обе точки зрения теоретически известны аналитикам, они, как правило, действуют, исходя только из одной, топической. Это в чистой форме выражено в концепции Штекеля и Ранка, касающейся аналитической техники. Необходимо признать, однако, что все мы ранее в своей практической работе в той или иной степени упускали из виду динамическую точку зрения, просто потому, что не знали, как ее применить.

Работа по анализу характера добавляет к топической и динамической структурную и экономическую точки зрения. По крайней мере, для меня включение совокупности наших представлений о психических процессах в практическую работу имеет даже большее значение, нежели переход от прямых интерпретаций содержания бессознательного к технике сопротивления. Если учитывать структурную и экономическую точки зрения, идея о том, что необходимо анализировать все, что всплывает на поверхность, становится несостоятельной.

Пациент даже на протяжении одного сеанса представляет очень разнообразный материал из разных пластов психики и разных стадий развития. Сексуально-экономический подход заставляет нас строго придерживаться предписанного пути, который начинается с разрешения прегенитальных и негативных установок и оканчивается концентрацией всей высвобожденой психической энергии на генитальном аппарате. Установление оргастической потенции является самой важной целью терапии. Надо еще отметить экономическую обусловленность того, что вытесненные аффекты должны обнаруживаться в различных формах поведения. Их необходимо выкристаллизовывать при последовательном анализе поведения и снова устанавливать связь с детскими идеями. Анализ характера, следовательно, происходит по плану, который определяет структура индивидуальной истории болезни. Точно проведенный анализ характера, несмотря на множество возможных вариантов содержания, конфликтов и структур, проходит следующие фазы:

а) ослабление панциря в процессе анализа характера;

б) разрушение панциря, то есть определенное нарушение невротического равновесия;

в) прорыв глубоко вытесненного и эмоционально заряженного материала с возрождением детской истерии;

г) проработка высвобожденного материала без сопротивления; выкристаллизование либидо из прегенитальных фиксаций;

д) возрождение детской генитальной тревоги (невроз застоя) и генитальности;

е) появление оргастической тревоги и установление оргастической потенции, которая является предпосылкой полноценного функционирования.

Хотя сегодня установление генитальности уже осуществляется в процессе работы многих аналитиков, оргастическая потенция все еще недостаточно известна и остается недопонятой.

До 1923 года единственной понятной целью терапии было «осуждение инстинктов» и сублимация. Импотенцию и фригидность не считали специфическими симптомами невроза, а рассматривали в общем ряду с многими другими симптомами, которые могли как присутствовать так и отсутствовать. Правда был еще один известный критерий — оргазм, но некоторые утверждали, что есть некоторое количество неврозов с «совершенно ненарушенным оргазмом». Неврозы считались выражением сексуального отклонения вообще, и только сексуально-экономические открытия показали, что не бывает неврозов без нарушения генитальности. Стало понятно, что такие неврозы невозможно вылечить, если не устранить это отклонение. Фрейд, Сакс, Нанберг, Дейч, Александер и многие другие аналитики отказались принять мою концепцию психо-эко-номической и терапевтической значимости генитальности. В своем «Введении в психоанализ», опубликованном в 1933 году, Фрейд даже не упоминает о проблеме генитального оргазма; ничего не говорит о нем и Нанберг в «Общем курсе неврозов». Таким образом, вопрос об источнике энергии невроза остался открытым. Включение функции оргазма в теорию невроза всегда оказывалось неудобным и оставалось обделенным. Правда, его все же начали изучать, но не психоанализ, а физиология. Ференци пытался рассматривать теорию генитальности только как психологизированную физиологию или как биологический феномен. Оргазм — не психический феномен. Напротив, это явление, которое означает только снижение всей психической активности до базового вегетативного функционирования, то есть устранение психической активности. И тем не менее это решающая проблема психической экономики. Включение ее в психологию даст возможность конкретного понимания количественного фактора психического функционирования и установления связи между психическим и вегетативным функционированием, что в свою очередь приведет к важным изменениям психоаналитического понимания невротического процесса. Раньше наличием у современного человека эдипова комплекса легко объясняли его невротическое заболевание. Сегодня этот тезис перестал иметь такое значение: детско-родительский конфликт становится патогенным только в результате отклонений в сексуальной экономике ребенка. Таким образом, он обуславливает более позднюю неспособность регулирования либидинальной экономики и получает энергию как раз из того, что помогает сохранять это состояние, а именно — из застоя генитальной сексуальной энергии.

Если правильно понять этот момент, то акцент смещается с эмпирического содержания на экономику вегетативной энергии.

В начале анализа не слишком важен объем предоставляемого материала и то, насколько изучено прошлое пациента. Решающим вопросом становится четкая логика исследования тех переживаний, которые представлены концентрацией вегетативной энергии.

Многие аналитики, которым приходилось иметь дело с сексуальной экономикой, не заметили данного расхождения в концепциях невроза, а следовательно, не поняли центрального места и значимости проблемы оргазма. Если учесть, что только с помощью техники анализа характера можно проникнуть в физиологический феномен нарушения оргазма и его отражения в психике, а также, что эту технику одни опровергают, а другие ею еще не овладели, то можно ясно понять, почему аналитики удивляются, обнаружив, что мазохисты обязательно характеризуются специфическим видом страха оргастических ощущений. Человек, который не прошел анализ характера, не способен критически оценить его открытия просто потому, что для этого у него нет соответствующего органа восприятия. Он, в лучшем случае, сможет его понять с интеллектуальной точки зрения, но сущность теории оргазма останется недопонятой. Однажды я проводил аналитическую работу с обучающимся аналитиком, уже имеющим некоторый опыт. Тот был настроен очень скептически и совершенно уверен, что уж он-то «во всяком случае знает об этом все». Часто люди убеждают себя в том, что их переживания во время анализа характера были им до сих пор неизвестны просто потому, что их можно вывести на поверхность, используя только определенную технику; особенно это относится к основным оргастическим ощущениям, которые впервые проявляются как непроизвольные сокращения генитальной мускулатуры.

Я ограничусь следующим кратким заключением. Включение структуры и либидинальной экономики в аналитическую работу значительно изменяет и дополняет не только всю картину работы в целом, но и основные технические понятия. Технические проблемы более комплексны, но это компенсируется большей уверенностью и лучшими и более стойкими результатами в тех случаях, когда успешно развертывается анализ характера.

В результате изменений техники и ряда основных понятий динамического и психического функционирования аналитики, которые последние двенадцать лет ничего не знали о развитии моих технических и теоретических концепций, не способны понять их. Боюсь, что возникшее препятствие труднопреодолимо, даже если человек утверждает, что разделяет мои взгляды. В связи с этим мне бы хотелось прояснить, в чем состоит ошибочность понимания моих представлений.

Аналитики, как правило, делятся на две группы. Одни считают, что все эти вещи давно известны, что они банальны и не представляют собой ничего нового, а другие провозглашают, что все это ошибочно и ни к чему не приведет. Почему так получается? Это нетрудно понять, если принять во внимание путь, по которому шло развитие моих научных открытий. Моя техника анализа характера возникла из фрейдовской техники работы с сопротивлением, более того, она является ее наиболее последовательным продолжением. По этой причине моя техника должна в своей основе совпадать с фрейдовской. И первая группа аналитиков уверена, что пользуется совершенно такой же техникой, как и я. На основании огромного числа повторных анализов я могу заверить читателя, что нет ничего более далекого от истины. Это не просто утверждение, существуют очень глубокие и фундаментальные отличия. Исходя из новой точки зрения, в частности, понятия о том, что оргастическая потенция представляет собой цель терапии, техника изменилась таким образом, что вторая группа аналитиков не улавливает в ней аналитической техники как таковой. Это объяснение верно для истории развития любой науки: новые открытия, концепции и методы никогда не возникают из ничего, они всегда базируются на твердом фундаменте тщательной работы, которую провели другие исследователи.

3. ИЗМЕНЕНИЕ ФУНКЦИИ ИМПУЛЬСА

Необходимо сказать, что теоретические выводы, к которым я пришел, стали возможными и подтвердились только благодаря использованию техники анализа характера, а не устаревшей технике сопротивления и прямых интерпретаций. Основной принцип моей техники состоит в том, что к вытесненному материалу надо подходить, анализируя защиту против него, и никогда не производить директивный анализ инстинкта.

Мои критики ошибочно истолковали этот принцип. Они посчитали, что для меня характер и защита являются чем-то идентичным, что я неоправданно ограничиваю значение характера. На самом деле я считаю, что важная черта характера на протяжении анализа превращается в ведущее сопротивление, которое в детстве сформировалось именно в целях защиты. Кроме того, это сопротивление выполняет много других функций, особенно сексуально-экономических: помогает установить взаимоотношения с внешним миром, создает психическое равновесие. Об этом я подробно написал в своей книге «Анализ характера», поэтому полагаю, что такая критика не имеет достаточных оснований.

Наиболее важный теоретический вопрос в данном контексте состоит в том, какова структура, функционирование и генезис эго, порождающего защиты. Для нашей терапевтической работы было бы полезно расширить понимание эго-защиты, и если наши терапевтаческие возможности имеют шанс возрасти, то произойдет это не за счет лучшего понимания ид, а за счет более полного осмысления эго.

Здесь связанная с анализом характера проблема совпадает с проблемой, которой психоанализ занимается почти сорок лет: как функционирует эго? Все мы помним, какое впечатление произвели на нас слова Фрейда о том, что мы изучили и поняли только вытеснение, но очень мало знаем об источнике вытеснения и о структуре эго-защит. Удивительно, но наши знания об эго настолько малы, что оно кажется гораздо более недоступным, чем ид. Тем не менее для этого должны быть причины, и они состоят не только в трудностях понимания психологии.

Правда, в «Я и Оно» Фрейд размышляет об источнике энергии инстинкта эго, что в то время (в 1922 году) было чем-то новым. Он объясняет его собственной теорией инстинкта смерти, говоря о нем как о результате трудностей, которые создает эго, сопротивляясь устранению вытеснения и выздоровлению. Согласно этой теории трудности возникают из врожденного мазохизма, то есть из желания страдать. Но теория инстинкта смерти не говорит о том, какова структура эго-защиты и вытеснения либидинальных импульсов и что же такое инстинкт эго.

Давайте вспомним, что в понимании инстинктов эго всегда имела место некоторая неясность, сопутствующая аналитической теории. Изначально голод, в противоположность сексуальности, считался эго-инстинктом, служащим самосохранению. Эта формулировка противоречила другой, которая утверждала, что эго-инстинкты антагонистичны сексуальности. Позже сексуально-экономический подход показал, что голод не может считаться инстинктом в строгом смысле этого слова, так как в отличие от сексуальности он не является выражением избыточной энергии, а, напротив, указывает на пониженный энергетический уровень организма. Кроме того, голод обычно осмысливается как нечто, по структуре относящееся к ид, а не к эго. Это подтверждает, что голод не может быть составной частью энергии эго-инстинкта.

Шилдер утверждает нечто противоположное: цеплятельный и хватательный инстинкты относятся к сексуальности. Эта концепция тоже несостоятельна, потому что данные импульсы, несомненно, являются частью функций мышечного аппарата и вместе с ним вегетативного функционирования. Последняя попытка Фрейда заместить таинственные эго-инстинкты инстинктом смерти, то есть антагонистом сексуальности, всего лишь подразумевала замену антагонизма между эго и ид на антагонизм между двумя тенденциями внутри ид. Это еще больше осложнило проблему.

Характерно-аналитическая работа над эго-защитами отвечает на вопрос, кажущийся столь очевидным, что стоит задуматься, почему же аналитическая теория, неоднократно наталкиваясь на этот факт, оставила его без должного внимания.

Нам вновь придется обратиться к базовому конфликту между влечением и внешним миром. Влечение, направленное на объекты внешнего мира, противостоит запретам этого внешнего мира (рис. 2 (I). Возникает вопрос: откуда берется энергия, за счет которой существуют и действуют запреты внешнего мира? Ответ таков: только содержание запрета возникает извне, а энергия (катексис) запрета берет начало из энергетического резервуара самого индивида. Давление внешнего мира образует раскол, диссоциацию единого стремления человека. Таким образом, становится возможным, что одно влечение оборачивается против другого или даже одно и то же влечение расщепляется и образует две тенденции, одна из которых по-прежнему будет направлена вовне, а другая обернется против самого человека. Это обращение против себя описано Фрейдом во «Влечениях и судьбах влечений». Однако в связи с процессом внутренней диссоциации и противопоставленности возникает новая проблема. К примеру, когда мальчик мастурбирует, сопровождая это инцестуозными фантазиями, его любовь к себе и объектная любовь становятся единым целым; влечение к матери и любовь к себе имеют одно и то же направление, они не противоречат друг другу. Запрет на мастурбацию, наложенный матерью, фрустрирует объектно-либидинальное стремление и воздействует на нарциссическую целостность угрозой кастрации. Но когда внешняя фрустрация становится активной, нарциссическое влечение к самосохранению формирует антитезу объектно-либидинальному влечению к мастурбации (рис. 2(11,III). Другой вариант — противопоставленность нежного отношения к матери и страха утратить любовь, с одной стороны, и чувственного сексуального влечения — с другой; первоначально они тоже формируют единое целое. Диссоциация единого влечения следует из противопоставленности частей, на которые расчленено данное влечение. Теперь понятно, что запрет, исходящий из внешнего мира, может оказать влияние только с помощью противопоставленной энергии.

Я разъясню это схематическое изображение на примере из практики. Пациента, о котором пойдет речь, характеризовали преувеличенное стремление оказывать помощь посторонним, отсутствие агрессии, склонность полагаться на других людей и пассивное поведение. Все черты пассивно-фемининного характера конценти-ровались в определенном назойливом поведении, которое помогало ему устанавливать и сохранять контакты с окружающими. Было нетрудно понять, что инстинктивной силой, поддерживающей эту позицию, была пассивно-анальная гомосексуальность. Таким образом эго использовало влечение ид, чтобы сохранить объектные связи. Это было объектно-либидинальное функционирование анальности или ид-функционирование анальности.

Рис. 2. Изменение функционирования влечения, внутренняя диссоциация и противопоставленность

I. Базовый конфликт между влечением и внешним миром

II. Диссоциация единого влечения под влиянием внешнего мира

III. Противопоставленность диссоциированных влечений ид=ид в функционировании эго-инстинкта (защита, изменение функционирования)

IV. Влечение при двойственном функционировании (ид = защита; 3 — замещающий контакт), И — место, где происходит изменение функционирования; С — структурное отсутствие контакта. Защита (ид) и актуальная ситуация внешнего мира становятся единым (внутренняя мораль, социальная идеология)

Во время анализа характер пациента проявился в виде сильного сопротивления. С точки зрения анализа характера было бы ошибочно интерпретировать его поведение как выражение бессознательных анально-гомосексуальных влечений, хотя именно это имело место «в нем самом». Экономический и структурный подходы диктовали другое направление. Если верно, что основной характерной чертой стало ведущее характерное сопротивление лечению, то тот факт, что пациент дорос до анально-пассивно-фемининных объектных влечений, становится малозначительным по сравнению с тем вопросом, где кроется энергия защиты? Спустя некоторое время обнаружилось, что та же анально-пассивно-гомосексуальная позиция, которая поддерживает связи с внешними миром, одновременно выполняет и функцию защиты эго. То есть одно и то же влечение, расчленившись, служит или попеременно, или одновременно двум противоположным функциям: то как объектное влечение, то как защита влечения эго. Тщательная проверка других случаев показала, что эта смена функций, одновременное обслуживание ид и эго-защиты представляет собой универсальный феномен. Прежде чем сделать теоретические выводы, мы представим несколько клинических иллюстраций, знакомых всякому аналитику. Двойственность функционирования отчетливо видна на примере сексуального кокетства истерического характера. С одной стороны, это выражение вытесненного генитального желания, направленного вовне, а с другой — защита от генитальности, выражение опасения, направленного на объекты, вызванное необходимостью определить, откуда может угрожать генитальная опасность. Именно этим объясняется тот факт, что женщина с истерическим характером, несмотря на интенсивную сексуальную тревогу, имеет богатый сексуальный опыт. То же верно и для садистской установки женщины с компульсивным характером: ее агрессия к объекту любви удовлетворяет ее садистские объектные отношения и одновременно отводит реальное желание вагинального коитуса.

Инстинкты эго, таким образом, представляют собой не что иное, как совокупность вегетативных потребностей в их защитной функции. Инстинкт эго — это инстинкт ид, направленный либо на себя, либо против другого инстинкта. Психический процесс в целом характеризуется расчленением и противопоставлением единых стремлений. Но все это будет представлять лишь академический интерес, если не последуют определенные выводы.

Во-первых, теоретический вывод: если наша концепция структуры эго и защитной функции верна, то системы «эго» и «ид» представляют собой всего лишь разные функции психического аппарата, а не отдельные сферы. Раньше считалось, что ответом на подобный вопрос служит та форма, в которой инфантильный исторический опыт человека представлен в актуальной реальности. Клинические исследования показали, что это совсем не скрытая, а активная форма характерных установок, и эта форма, содержащая детские переживания, может быть выкристаллизована. Мы обнаружили нечто подобное в психической системе: вытесненное и вытеснение не являются какими-то различными, топически отделенными сферами или силами, они, скорее, составляют функциональное единство с синхронными противоположностями. Топическая концепция психического аппарата — понятие вспомогательное, и Фрейд был прав, отказавшись переместить систему «бессознательного» на нижний уровень невротической системы. Восприятие со стороны эго, к примеру, является функцией вегетативной системы в не меньшей степени, чем инстинкт.

Во-вторых, технический вывод: опыт показывает, что мы не высвобождаем энергию вытесненного инстинкта или высвобождаем ее недостаточно, если начинаем интерпретировать ее ид-функционирование. В этом случае пациент может достичь значительного интеллектуального понимания и, возможно, убежденности в теоретической точности аналитической работы. Истинная цель, состоящая в высвобождении инстинкта от вытеснения, остается недостигнутой, а следовательно, структура почти не изменяется. Но мы получим совсем иной результат, если согласно нашим принципам сперва разрушим защитную функцию этого же самого инстинкта. Клинический опыт показывает, что только таким образом можно вновь «оживить» вегетативные источники личности. Неизбежен вывод: если мы интерпретируем ид, то на самом деле не устраняем вытеснение, это произойдет, если изолировать вытесненный инстинкт от характерного защитного образования не как вытеснение, а с самого начала как то, что уже вытеснено. Вернемся к нашему пациенту: он оставался безучастным, пока ему не удалось понять, что его подчиненная позиция была не любовью, не удовлетворением, не кооперацией, не гомосексуальностью, а, прежде всего, защитой от чего-то еще. Это «что-то еще» было завистью, сдерживаемой агрессией, деструктивными тенденциями и т. д.

Другой пациент сдерживал импульсивные, беспорядочные движения, которых не сознавал, — некая разновидность тика. Если бы я интерпретировал либидинальные мотивы этих движений, скажем, их мастурбационный смысл, результат был бы иным. Я отметил, что эти движения напоминали смущение, защиту от болезненного восприятия своего внешнего вида, что его тщеславие затрудняло осознание определенных телесных черт. Моя интерпретация защиты вызвала у него очень сильное возбуждение, обострение тика и смущения и, к моему большому удивлению, сильные конвульсии брюшной мускулатуры. Эти конвульсии проявили себя как защита от воображаемой раздутости его «беременного» живота. Фантазии были интерпретированы не как идентификация с матерью, а как защита от импульса агрессии, направленной на объект. Сразу последовали импульсивные подергивания ног, затем усиленные тазовые движения, сопровождаемые мастурбацией и завершившиеся оргазмом. Интерпретировать эти напоминающие тик движения как замещение мастурбации было совершенно излишне: он испытал эту связь прямым и очевидным образом. Такой результат был бы невозможен при малейшем отступлении от правила, гласящего, что установки необходимо лечить последовательно, как защиты.

У читателя может возникнуть вопрос, каково основное отличие интерпретации ид от интерпретации сопротивления. Оно состоит в следующем: при точном анализе защитных функций и избегании интерпретаций их ид-функционирования проявляется состояние вегетативного возбуждения и напряжения, которое прежде было незнакомо пациенту. В случае интерпретации ид эти состояния не возникают или, если все же возникают, это происходит случайно и непредсказуемо. К примеру, пациент ощущает то, что было ему незнакомо благодаря периоду сильного вытеснения в пубертатном периоде: яркий румянец, тяжесть в области сердца и сосание под ложечкой, как при катании на американских горках. В иных случаях такие ощущения возникают одновременно с ощущением, будто человек плавает или падает.

Более важными симптомами вегетативного возбуждения являются ощущение тяжести в области сердца, специфическая сердечная угнетенность, ощущения вегетативного течения и приятные ощущения, напоминающие те, что переживаются после завершения полового акта, принесшего удовлетворение; напряжение в голове; жар и холод; гусиная кожа; зуд, особенно в уретре и промежности; обильное слюноотделение или высыхание слизистой оболочки рта; удушье; ощущение неспособности сделать вдох; головокружение; тошнота; «давящие ощущения» в гениталиях (как при падении); сосание под ложечкой (как при катании на американских горках); непроизвольные подергивания мускулатуры; приятные ощущения от сокращений гладких мышц и т. д.

Прежде чем разобраться в этом феномене с теоретических позиций, давайте вернемся к началу, к структуре характерного панциря, к тому моменту, когда мы отметили, что этот панцирь является тем, из чего мы, используя нашу характерно-аналитическую технику, высвобождаем энергию.

4. ИНТЕЛЛЕКТ КАК ЗАЩИТНАЯ ФУНКЦИЯ

Клинический пример снова покажет нам, как именно характерная установка сохраняет и отводит детские ситуации. Согласно распространенной точке зрения деятельность человеческого интеллекта исключительно объективна и направлена на реальность. Этика и философия, в частности, рассматривают интеллектуальную активность как «непредвзятое» понимание реальности, они считают ее чем-то совершенно противоположным аффекту. В этом случае упускается из виду следующие моменты: интеллектуальная деятельность сама по себе является вегетативной активностью и может быть не менее интенсивно заряжена аффектом, чем любая исключительно аффективная реакция. Характерно-аналитическая работа в дальнейшем выявила специфическую защитную функцию интеллекта. Деятельность интеллекта часто приобретает такую структуру и направленность, которые свидетельствуют о функционировании исключительно рациональной системы, служащей для избегания реальности или действующей с целью обесценивания реальности. Таким образом, интеллект может работать в двух основных направлениях аналогично психической системе — его активность может быть направлена на окружающий мир или на защиту от него. Он может работать в том же направлении, что и явный аффект или как его противоположность. Таким образом, между интеллектом и аффектом нет механических, совершенно противоположных взаимоотношений. Они состоят в отношениях функциональных.

До настоящего времени было крайне трудно отделить деятельность интеллекта от деятельности вегетативной системы. Наш опыт анализа характера, однако, помог решить и эту проблему. Это подтверждает работа с пациентом, на примере которого можно было наблюдать аффективную природу хитрой, изобретательной работы интеллекта в очень своеобразной манере.

Анализ характера в данном случае установил, что вежливость и кажущаяся уступчивость пациента — это не более чем защита от интенсивной агрессии. Это послужило началом развития следующего рода защиты: проявляя чудеса сообразительности, он стремился предугадать проявление каждого из своих бессознательных механизмов. Фактически он преуспевал в разрушении почти любой аффективной ситуации, предугадывая ее и заранее маскируя. Все происходило так, будто он исподволь использовал свой интеллект для того, чтобы заглянуть во все углы и потом ничему не удивляться. Выяснилось, что таким образом деятельность интеллекта направлялась на то, чтобы избежать тревоги, а мотивом его интеллектуальной деятельности было беспокойное ожидание. Он, например, всегда очень тонко мог выяснить, что я думаю о нем или догадаться об этом, сопоставив происходящее или понаблюдав за ходом анализа; он знал, чего ждать в каждый конкретный момент. Такое поведение тем не менее не несло в себе элементов сотрудничества, а напротив, трактовалось как крайне хитрый маневр, направленный на избегание. Следующая задача заключалась в том, чтобы лишить его этого «оружия», что можно было осуществить только путем последовательного анализа функционирования его маневра крайне осторожными интерпретациями. Пациент продолжал свою интеллектуальную деятельность, но вскоре почувствовал себя небезопасно и некомфортно и в конце концов начал яростно протестовать, говоря, что я отказываюсь его понимать, что его интеллектуальная поддержка свидетельствует о готовности сотрудничать и прочее. Тогда я усилил свои интерпретации, касающиеся его интеллектуальной деятельности, подчеркивая, что такова его защита от любых неожиданностей. Я сказал ему, что он ведет себя, как хитрая лиса. Однажды после непродолжительного возбуждения его защитное поведение разбилось вдребезги, и произошло это так. Сперва он вновь посетовал на то, что я больше не понимаю его, а затем его вниманием постепенно завладела сцена, относящаяся к трехлетнему возрасту, и о которой он уже упоминал, но без деталей и аффекта. Он повредил при падении левую руку, нужна была операция. Отец ободрял его на пути в больницу. Теперь, рыдая, он вспоминал следующие подробности: они проходили мимо витрины магазина, в которой были выставлены игрушечные звери, двух из них он помнит отчетливо — лису и северного оленя с большими рогами. В ту нашу встречу он не вспомнил, что происходило между этим наблюдением и операцией. Позже, однако, он увидел себя лежащим на операционном столе со связанными руками и напряженными в ожидании плечами. Ему почудился запах хлороформа, и вдруг он вспомнил маску с хлороформом. Когда ему на лицо наложили эту маску, он подумал: «Но это же лицо той лисы, которую мне хотелось!» Лисья голова и маска с хлороформом на самом деле имеют схожие очертания. Будучи ребенком, он слышал, что лисы попадают в капканы, которые зажимают лапу животного и «ломают ее кость». По пути в больницу мальчик использовал весь свой интеллект, чтобы избежать надвигающейся беды; возможно, именно тогда его интеллект впервые сработал как защита от угрожающей опасности. Та опасность, которую представлял собой анализ, тоже отводилась хитрым, «лисьим» способом. Пациент отчетливо вспомнил, как в результате, затратив на поиски выхода колоссальные усилия, он в конце концов решил: «Все бесполезно, это совершенно бессмысленно. Я попался». Теперь стало ясно, что составляло основу одной из его слабостей: он был так хитро пойман, что не мог сформировать ни позитивного политического мнения, ни произвести никакого действия, поскольку его мучил страх. Всю свою жизнь он ощущал себя лисой в капкане, и по-лисьи хитроумно он нейтрализовывал детский страх быть лисой, пойманной в капкан.

5. ПЕРЕПЛЕТЕНИЕ ЗАЩИТНЫХ СИЛ

Было бы ошибочно считать, что за утратой или устранением единственной защиты может последовать высвобождение и восстановление либидинального функционирования или что это даст пациенту возможность свободно выражать ассоциации. Правда, часто бывает так, что после устранения одного слоя защитного механизма высвобождается аффект и выносит на поверхность материал детских переживаний. Терапевт упустит шанс полного разрушения панциря, если на этом этапе не ограничится работой непосредственно только с той частью «всплывающего» материала, которая связана с актуальной ситуацией переноса. Он обнаружит, что брешь в панцире скоро закроется и все пойдет по-прежнему. Эти небольшие прорывы, следующие за устранением индивидуальных пластов панциря, нельзя путать с окончательным его разрушением. Разница заключается в специфической структуре закованного в панцирь психического аппарата, которую можно назвать переплетением защитных сил и описать следующим образом.

Если, к примеру, раскрыто значение чрезмерно вежливого обращения, которое составляет верхний слой защитной функции, проявляется то, что отводилось, скажем, агрессия. Даже если это проявление агрессии происходит открыто, было бы неверно в этот момент говорить пациенту, что он пережил инфантильную агрессивность. Ведь эта агрессия не только выражает инфантильное отношение к миру, но и сама по себе является защитой от чего-то скрытого на глубине, например, от пассивно-анальных импульсов. Если преуспеть в устранении и этого слоя защиты, может случиться так, что проявится не предполагаемая пассивность, а уход от контакта в форме безразличного отношения к аналитику и т. д. Подобная «бесконтактность», несомненно, является защитой, скажем, против ожидаемого непринятия со стороны аналитика. Успешно преодолев бесконтактность путем выведения на поверхность страха непринятия, можно натолкнуться на глубинный инфантильный страх потерять объект любви, страх, который в то же время представляет собой защиту от глубинного импульса агрессии, направленного на когда-то отказавший в любви объект. Этот пример можно варьировать, дополнять или упрощать в соответствии с типом. Например, глубоко скрытая агрессия, которая теперь проявилась, сама по себе не является выражением исходных деструктивных стремлений, но может выполнять функцию отведения интенсивных орально-нарциссических тенденций. В этом случае ее вновь необходимо интерпретировать с точки зрения анализа характера как защиту, а не как вегетативную инстинктивную потребность. Пласты или слои панциря, таким образом, переплетаются: каждый отведенный импульс выполняет еще и функцию отведения более глубоко вытесненного импульса. Возвращаясь к рассмотренному выше случаю, хочу заметить, что только анализ орально-нарциссических потребностей в любви как защиты против исходных оральных и генитальных импульсов смог обеспечить прорыв вегетативного возбуждения. Пока оставались непроработанными разнообразные защитные функции, финальный прорыв не мог пройти успешно. Эта работа потребовала бесконечного терпения и полной уверенности в том, что в конце концов прорвется исходный инстинктивный импульс, который не выполняет функцию защиты. Когда мы подходим к этой точке, пациент, как правило, уже восстанавливает свою генитальность. Переплетение защитных функций, однако, все еще требует интенсивного и детального клинического изучения. В связи с этим нам необходимо обсудить в концепцию Кайзера, который уверен, что можно вообще обойтись без интерпретаций. Ошибка Кайзера заключается в том, что он ограничивает понимание интерпретации процессом выведения в сознание вытесненного, в то время как в моей книге «Анализ характера» этот термин означает любой вид аналитической коммуникации. Трактовка Кайзера, ограничивающая смысл термина «интерпретация», может иметь свои преимущества; в этом случае установление внешних аналитических связей или выявление объективных черт характера не будет интерпретацией в строгом смысле этого слова. Но даже приняв ограничение смысла термина, со словами Кайзера о том, что последовательный анализ сопротивления не только делает всякое интерпретирование лишним, но и ошибочным, я могу согласиться только на уровне теоретических принципов. Рассуждая таким образом, он забывает, что моя формулировка «окончательной интерпретации» необходима с точки зрения практики до тех пор, пока техника анализа характера не усовершенствуется до такой степени, что при поиске выхода из лабиринта защит больше не будет возникать трудностей. Утверждение Кайзера корректно только для идеального случая работы по анализу характера. Должен признать, что я все еще далек от этого идеала и до сих пор нахожусь в поисках, проводя сложную, особенно учитывая наличие бесконтактности и переплетения зашит, работу по разрешению защитных образований. Столь трудной характерно-аналитическую работу делает условие сексуально-экономического подхода (не принятое в расчет Кайзером), требующее действовать таким образом, чтобы максимальное количество сексуального возбуждения концентрировалась в гениталиях и, таким образом, проявлялось как оргастическая тревога.

6. ОТСУТСТВИЕ КОНТАКТА

Ранее характерно-аналитическое представление о характерном панцире было следующим: он аккумулирует все вытесненные защитные силы; и его можно разбить, анализируя способы поведения. Позже оказалось, что такое понятие о панцире не было полным. Более того, выяснилось, что хотя основательное разрушение моделей поведения приводит к достаточно глубокому прорыву вегетативной энергии, тем не менее процесс остается незавершенным, и этому не находилось объяснения. Возникало чувство, что пациент не хочет отказываться от некоторых элементов своей «нарциссической позиции» и знает, как скрыть их от себя и от аналитика, причем делает это довольно хитро. Поскольку, с одной стороны, анализ активных защитных сил и характерологического реактивного образования казался полным, а, с другой стороны, существование этого неопределенного остатка не вызывало сомнений, мы сталкивались с трудной проблемой. Теоретическая концепция панциря была точной: общая сумма вытесненных импульсов, направленных во внешний мир, противостояла общей сумме защитных сил, сохранявших вытеснение; то и другое формировало функциональное единство характера пациента. Где же искать неизвестный остаток, когда и вытесненное и силы вытеснения уже были обнаружены?

Гипотеза, заключающаяся в том, что один и тот же импульс, направленный во внешний мир одновременно выполняет защитную функцию от эго, не решает задачу, хотя и способствует изучению структуры эго. Иллюстрация из клинического опыта демонстрирует нам что скрытый остаток панциря можно обнаружить в феномене психической бесконтактности.

У пациента, о котором я уже упоминал, анализ выявил отсутствие контакта с миром (он не интересовался им и не был подвержен его влиянию), скрытое за реактивной пассивно-фемининной позицией. Сам пациент этого не сознавал, напротив, его пассивно-фемининное стремление опираться на других вводило его в иллюзию, создавая обманчивое представление, что он находится в интенсивных отношениях с внешним миром. Это оказалось сложным противоречием. С одной стороны, имела место либидинальная прилипчивость, его готовность помочь и услужить (вроде бы налицо интенсивные объектные связи), а с другой — несомненное отсутствие контактности. Ситуация прояснилась, когда нам удалось, опираясь на его истории, понять, что попытки и готовность оказать помощь выполняли не только функцию отведения вытесненных афессивных импульсов, но и компенсировали отсутствие контактности с миром. Мы должны выделить, во-первых, вытесненные импульсы, во-вторых, вытесняющие защитные силы, а в-третьих, пласт психической структуры, лежащий между ними, — отсутствие контактности.

Последнее представляло собой на первый взгляд не динамическую силу, а ригидное статичное образование, некую стену в психическом организме, возникшую в результате конфликта между двумя противопоставленными либидинальными потоками. Эту структуру легче всего было понять, обратившись к истории пациента.

Просматривая клинические записи, сделанные после того, как у пациента обнаружилось отсутствие контактности, я выяснил, что это надо рассматривать, как обычное невротическое явление, как изменение функции импульса. Сперва я обосную теоретическую концепцию отсутствия контакта, а затем изложу ее историю, приводя по ходу дела клинические примеры. Когда либидинальные тенденции, направленные вовне, сдерживаются запретом, исходящим из внешнего мира, между инстинктивными и сдерживающими силами может установиться равновесие. Это состояние как будто статично. Возможно, что основа фиксации импульсов на ранних стадиях развития — как и фиксация психического сдерживания — и есть это динамическое состояние. Подобное можно описать следующим образом: когда импульс сталкивается с запретом, он может, как мы уже сказали, расщепиться. Часть его оборачивается против себя самого (реактивное образование), а часть — сохраняет прежнюю направленность на внешний мир. Однако теперь динамическая ситуация изменяется за счет диссоциации и возникновения противоположных тенденций. В той точке, где две тенденции — направленная на себя и направленная вовне — расщепляются, должно иметь место состояние парализованности или ригидности, возникшее в результате противостояния двух противоположных сил. Но это не только вспомогательная гипотетическая концепция. Однажды поняв суть этого процесса и предложив пациенту детально описать его чувства, можно обнаружить, что он очень тяжело переживает это сдерживание, несмотря на какие бы то ни было объектные отношения, которые могут присутствовать в этот момент. Я хочу представить здесь несколько наиболее обычных клинических проявлений данного ди-намико-структурного состояния.

Чаще всего встречается чувство внутреннего одиночества, которое имеет место, несмотря на широту социальных и объектных взаимоотношений. Иногда можно обнаружить чувство «внутренней омертвелости». Эго несомненно служит основой компульсивно-невротической и шизоидной деперсонализации; у шизофреников такое состояние непосредственно представлено в форме ощущений расщепления. Если пациенты чувствуют себя необычно, переживают разобщенность и отсутствие интереса, то происходит это из-за конфликта между объектно-либидинальной тенденцией и стремлением уйти в себя. Расщепление и амбивалентность ясно выражают это; а отсутствие интереса является результатом уравновешенности противоположных сил. В связи с этим представление об отсутствии контакта как о чем-то статичном, устойчивом, подобном стене — не корректно. Это не пассивная позиция, а динамическое взаимодействие двух противоположных сил. То же самое справедливо для компульсивных невротиков, блокирующих аффект, а также для кататонической ригидности. На мой взгляд, здесь достаточно нескольких этих примеров.

После разрушения панциря мы наблюдаем у пациентов изменение вегетативного потока и блокирование аффектов. Восстановление вегетативного потока представляет собой самую важную терапевтическую цель, переход от текучего состояния к состоянию «замороженности» — одна из наиболее важных теоретических и терапевтических проблем. Подобные состояния заблокированных аффектов наблюдаются у людей в условиях войны и среди политических заключенных. Здесь импульсы ярости сдерживаются жесткой внешней силой. Поскольку постоянное колебание между одним и другим направлениями постепенно становится невыносимым, возникает подавленность, которая свидетельствует о наличии противостояния двух сил, но не о состоянии пассивности или окончательном застывании динамического состояния. Доказательством этому служит тот факт, что подобное состояние подавленности — в результате внешних условий или наших характерно-аналитических усилий — снова может распасться на составные части, в которых данная подавленность присутствует в той же степени, что и сексуальность, и тревога, поскольку это второй, противоположно направленный вегетативный поток.

У наших пациентов мы обнаружили вытесненные импульсы, вытесняющие силы и находящееся между ними отсутствие контакта, которые существуют бок о бок и действуют одновременно. Анализ же выявляет определенную последовательность исторического развития. Это видно на следующем примере.

Рис. 3. Схема сдерживания

Этот пациент очень страдал от чувства внутренней омертвелости, в отличие от ранее упомянутого нами, который не воспринимал этого состояния. Внешне пациент был чрезмерно вежлив, сдержан и даже величав. Люди со свободной вегетативной подвижностью чувствовали в нем некую ригидность и безжизненность, а у него не было более заветного желания, чем обрести способность «чувствовать мир» и стать «текучим». Характерно-аналитическое высвобождение аффектов его поведения привело к полному реактивированию тех инфантильных ситуаций, в которых образовалась его бесконтактность, а также страстное стремление ощутить себя живым. Одним из явных невротических симптомов этого человека был интенсивный страх объектной любви; он впадал в сильную депрессию, если, целуя женщину, не испытывал немедленной эрекции. Анализ выявил, что помимо этого он испытывал страстное стремление к живому объектному взаимодействию, сильную тенденцию уступать объекту при малейшей провокации. Эта склонность возникла из-за страха собственной ненависти к каждому объекту, к которому он хотел направить свой «поток». Важно заметить, что он страдал нечувствительностью пениса, то есть отсутствием вегетативного контакта. Такие проявления чаще всего встречаются у компульсивных характеров. Их формула «новой жизни», которую они постоянно стремятся начать, связана с чувством, что они не смогут стать «иными», то есть живыми и продуктивными, а не ригидными и безжизненными. Эта формула представляет собой выражение последних остатков вегетативной подвижности и, как правило, сильнейшее побуждение к обретению здоровья. Вернемся к нашему случаю. Когда была устранена нечувствительность пениса, бесконтактность тоже исчезла, появляясь только в тех случаях, когда вновь возникало генитальное отклонение. Эта связь между отсутствием психического контакта и физиологической нечувствительностью, с одной стороны, и психическим контактом и вегетативной возбудимостью, с другой, вытекала из ранней истории пациента. Вот ее краткое изложение.

Пациент испытывал сильное генитальное желание, направленное на мать. Его первые попытки генитального сближения получили отпор. Важно отметить, что мать допускала любой негенитальный контакт — она позволяла лежать рядом с ней, обнимать ее и т. д.; более того, она поощряла подобные контакты. В результате генитальной фрустрации у этого человека развилась сильная агрессивно-садистская позиция по отношению к матери, которая была вытеснена страхом наказания. Он оказался в серьезном конфликте. С одной стороны, он испытывал нежную любовь к матери и стремился к физическому контакту с ней. С другой — ненавидел ее и боялся этой ненависти, как боялся и генитального влечения, опасаясь потерять объект любви. Позже при каждом увлечении женщиной генитальное влечение, которое было более или менее вытесненным, замещалось садистскими импульсами, и это заставляло его отступать. Когда он был ребенком, ему пришлось заглушить ощущения в пенисе, чтобы осуществить вытеснение. Как это удалось — неизвестно. Возможно, агрессивный импульс сдерживал сексуальный и наоборот. Налицо тот факт, что генитальная нечувствительность при наличии эрективной потенции является непосредственным выражением и наиболее важным признаком утраты способности к контакту. Возможно, это не только психический процесс, но и нарушение электрофизиологического функционирования поверхности пениса. Такова рациональная основа актуальной потери ощущений в пенисе. Вот из-за чего возникала его депрессия.

Итак, феномен бесконтактности возник в то время, когда естественное генитальное влечение пациента вступило в конфликт с ненавистью по отношению к объекту, в результате чего появилась склонность к уединению. Без сомнения можно сказать, что это общий процесс: как только фрустрируются естественные импульсы, направленные на объект, возникает не только тревога как свидетельство ухода в себя, но и теряется контакт. Это верно как для ребенка прошедшего первую интенсивную фазу генитального вытеснения, так и для подростка, который — по внешним причинам или из-за внутренней неспособности — не может найти свой путь к объекту. То же самое происходит в случае очень продолжительных семейных отношений, когда возникает некий ступор или подавленность в генитальных взаимоотношениях, а путь к другому сексуальному удовлетворению перекрыт вытеснением. В подобных случаях мы наблюдаем картину психической подавленности, которая характеризуется покорностью, отсутствием интереса, чувством одиночества и серьезно вредит практической деятельности.

Для того чтобы лучше понять динамику характера, мы должны внести некоторые уточнения в концепцию психического аппарата. Как уже упоминалось выше, между вытесненным и вытеснением (вытесняющими силами) есть пласт бесконтактности, который соответствует сдерживанию, возникающему из-за противопоставления двух импульсов или расщепления (диссоциации) одного и того же импульса (см. рис. 3}

Формулируя это определение, мы не отметили тот факт, что невротизированный психический аппарат состоит из неопределенного количества импульсов, часть которых противоположна, а часть расщеплена. Переплетение защитных сил указывает на то, что импульс в глубине панциря может на поверхности исполнять функцию защиты и делать это так, что все психические тенденции расщепляются на импульсы «направленные вовне» и «от внешнего мира» и в то же время становятся противоположными. Короче говоря, перед нами картина сложной структуры панциря, в которой вытесненное и вытеснение не только не отделены, но, напротив, переплетены так, что составляют комплекс и выглядят— беспорядочно. Только анализ характера может навести порядок в этой картине, порядок, который соответствует истории структуры. Такая структурная концепция несовместима с топической. Вытесненное и вытеснение формируют функциональное единство, скажем, такое, как характерологическое сдерживание. Учитывая, что количество таких слитых воедино различных стремлений и расщепленных импульсов неопределенно велико, можно сделать вывод, что данный процесс невозможно осмыслить механически или систематически, он становится понятен только в русле функционального и структурного мышления. Развитие характера — прогрессивный процесс, во время которого происходят расщепление и противопоставление простого вегетативного функционирования сил, действующих в различных направлениях. Это видно на следующем рисунке (см. рис. 4).

Рис. 4. Схема структуры панциря.

Следовательно, бесконтактность — это не пласт, расположенный между двумя другими пластами противоположных сил, а выражение сосредоточения антитез и диссоциаций. То, с чем мы имеем дело при анализе характера как с компактным образованием, есть не что иное, как подобное сосредоточение противоположных сил в характере. Мы уже говорили, насколько важно бывает перед «настоящим окончанием» разрешить подобные характерные образования. К примеру, такая свойственная характеру черта, как скрытность, может стать компактным характерным сопротивлением, выразившись во время лечения в форме упрямого, беспокойного молчания, которое является результатом неспособности вербально выразить внутренние импульсы. Во время анализа характера можно даже и не мечтать преодолеть такое молчание путем побуждения, уговоров или угроз, так как это только усиливает упрямство, не устраняя его неспособность выразить себя, а, напротив, акцентируя ее. На самом деле пациенту хотелось бы говорить и выражать себя, но что-то сдерживает его; перед ним встает задача самовыражения, но он ее не выполняет. Он не знает, что не способен к самовыражению, и совершенно уверен, что просто не хочет этого. Втайне он надеется на аналитика, который поймет его. Это желание «быть понятым» обычно сочетается с защитой против всякой помощи, а она принимает форму упрямства. Все это затрудняет работу, но не делает ее невозможной. Пациенту надо дать почувствовать, что его сдерживание понятно и что какое-то время от него и не ожидают самовыражения, но вместе с тем надо снизить то давление, которое оказывает на него «задача», и снять причину его упрямства. Если успешно справиться с простым и аккуратным описанием его позиции, не пытаясь немедленно изменить ее, можно обнаружить, что пациент тут же почувствует себя «понятым». У него появятся некие чувства с которыми он сперва будет бороться, подчеркивая свое молчание но они же вызовут определенное волнение. Такое волнение служит первым признаком выхода из ригидного состояния. Спустя несколько дней или, самое большее, недель после описания подобного отношения пациента он постепенно начнет говорить. В большинстве случаев характерная позиция молчания происходит от спазма горловой мускулатуры, который пациент не сознает и который удерживает возбуждение, как только оно возникает.

Чтобы устранить бесконтактность, недостаточно воссоздать историю развития или обнаружить составные части вытесненного или импульсов вытеснения. Скорее, как это бывает с каждой характерной установкой, пациент должен научиться рассматривать ее объективно до того, как он сможет разрешить ее аналитически. Основной способ сделать это — точно описать поведение. Есть другие способы: постоянно раскрывать перед пациентом различие между идеалами, которые он себе создал, и пустотой его актуального существования; делать акцент на отсутствие реального внутреннего опыта, несмотря на вроде бы интенсивную любовную жизнь. Все это постепенно составит опыт пациента, свидетельствующий о болезненном отсутствии контакта. Как правило, по-настоящему это возможно, только когда определенное количество сексуальной энергии уже высвобождено, а следовательно, возросли потребности пациента в живом контакте с реальностью. Бесконтактность становится нестерпимой, когда пациент впервые начинает переживать, хоть и слабо, ощущения оргастического потока в теле и отчасти в гениталиях. Обычная психическая бесконтактность представляет собой всего лишь отражение оргастической тревоги, то есть страха оргастического контакта; соответственно, это автоматически исчезает, когда устанавливается способность к оргастическому контакту.

Наше знание психофизических механизмов, промежуточных между состоянием полноценного переживания мира и состоянием внутренней пустоты, все еще недостаточно. Особенно таких знаний не хватает для ответа на вопрос о том, как получается, что исчезновение сексуального интереса или сдерживание импульса извне переживаются как «похолодание», «замораживание» или «умирание». Наши прежние объяснения этого феномена как «сдерживания», возникна основе действия двух противоположных сил, верны, но неполны. Сказать, что либидо отступает, это значит не сказать ничего; динамическое понимание подменить словами нельзя. Короче говоря, мы этого все еще не знаем. Однако мы многое узнаем об этом феномене, если позволяем пациенту пережить переход от живого к мертвому состоянию настолько живо, насколько это возможно, и если мы в процессе лечения уделяем пристальное внимание переходам из одного состояния в другое. Поступая таким образом, мы можем наблюдать очень странную реакцию. Один пациент, к примеру, пережил переход, механически повторяя: «Это нехорошо, это хуже всего!» и т. д. Смысл этих слов был таков: «Ни к чему эти попытки, жертвы, поиски любви, все равно я ничего не понимаю». Маленькие дети сталкиваются с самым трагическим переживанием: не имея возможности выразить свои желания и потребности словами, они апеллируют к взрослым в какой-то иной форме; взрослые, как они есть, почти неспособны чувствовать, что происходит с ребенком; а он вновь и вновь пытается добиться понимания, но безрезультатно; в конце концов он отказывается от борьбы за понимание и смиряется. Переход от переживания полной жизни к внутренней омертвелости, как правило, происходит из-за очень сильной потребности в любви. Однако это не объясняет полностью механизма возникновения такого внутреннего замораживания.

Часто обнаруживается, что подобная замороженность мотивируется и поддерживается боязнью контактов с событиями, переживаниями и людьми, происходящей из боязни оргастического контакта. Такой страх, как правило, связан с детской мастурбацией. Нет сомнений в том, что ядром боязни искренних, непосредственных психических контактов с людьми и миром является страх оргастического контакта. Устранение этой оргастической тревоги является самой важной и самой сложной задачей анализа характера. Если наблюдать за пациентами, можно увидеть, как они воспроизводят старые невротические состояния, в которых противодействовали установлению оргастического генитального контакта, независимо от того, насколько они освободились от инфантильных фиксаций. Это невозможно преодолеть, не устранив оргастическую тревогу. Данная фаза, более или менее четко ограниченная, присутствует в каждом случае корректно проводимого анализа характера и сопровождается следующими проявлениями: поверхностность аналитической коммуникации; сны и фантазии о падении; повышенная сдержанность; избегание объекта генитальных желаний; усиление идей о телесной дезинтеграции (которые следует отличать от кастрационных идей); повторение прежних симптомов; уход от сексуальных и других взаимоотношений с миром; реактивирование инфантильных способов реагирования; рецидив ощущения пустоты и т. д. В этой фазе совершенно необходим очень точный анализ установок и ощущений во время мастурбации и полового акта. Можно обнаружить, что пациенты тем или иным образом сдерживают возрастающее возбуждение. К примеру, они могут не признавать возрастания возбуждения; скрывать возбуждение быстрыми, порывистыми движениями; напрягать тазовую мускулатуру, сами того не сознавая; довольно часто они могут при приближении оргастических ощущений оставаться спокойными вместо того, чтобы отдаться спонтанному ритму усиливающегося возбуждения. Устранить сдерживание оргастических ощущений труднее всего, когда нет явных признаков его присутствия, а возбуждение просто угасает и исчезает.

Поразительно, но часто упускаемый из виду нюанс, имеющий отношение к половому акту, состоит в следующем: при полноценном дооргастическом контакте имеет место спонтанный вегетативный импульс фрикционных движений; при наличии оргастической тревоги и психической бесконтактности этот импульс, как правило, отсутствует. Мягкий, спонтанный ритм фрикций стимулируется ощущениями контакта и вскоре сменяется форсированными, произвольными, более или менее насильственными фрикциями в попытке преодолеть бесконтактность и разрядиться, несмотря на сдерживание. По этой причине невозможно обнаружить и устранить страх генитального контакта, пока такая модель фрикций не будет разрешена как защита против оргастических ощущений. Пациенты, как правило, проявляют сильную воинственность, восставая против того, чтобы отойти от этой модели фрикций и перейти к вегетативной модели. Они стараются избежать того «разрушения», которое ощущается при переживании оргазма.

Вообще говоря, точный и успешный анализ характера определяют три явления:

1. Основательный прорыв панциря.

2. Полное проявление страха оргастического контакта.

3. Полное преодоление оргастического сдерживания и появление раскованного, непроизвольного движения в момент кульминации полового акта.

Быстрое и полное изменение обычного поведения в смысле свободно текущей вегетативной подвижности щедро компенсирует усилия, затраченные на то, чтобы точно сконцентрировать возбуждение на оргастической тревоге и преодолеть ее.

7. ЗАМЕЩЕНИЕ КОНТАКТА

Чем сильнее и обширнее подавление вегетативной подвижности ребенка, тем труднее будет ему в подростковом периоде находиться в соответствующих его возрасту взаимоотношениях с миром, с объектами любви, деятельности и вообще реальности и тем выше будет его готовность вернуться к тактике отказа от контактов и обращения к неестественным замещающим контактам. В процессе анализа характера большая часть того, что официально принято называть «характерными чертами пубертата», оказывается искусственным результатом подавления естественной любовной энергии. Это относится как к мечтам и фантазиям, так и к чувству неполноценности. Последнее не только выражает чрезмерно завышенные идеалы и воображаемую неполноценность, но и соответствует реальному противоречию в структуре. Чувство неполноценности — это внутреннее восприятие пропасти между актуальными сексуальными и социальными достижениями, с одной стороны, и скрытыми возможностями и способностями, парализованными сдерживаемой вегетативной подвижностью, — с другой. Большинство людей актуально гораздо менее потентны, чем им самим представляется в мечтах, и в то же время они наделены гораздо большими способностями, чем выражают в своих действиях. Это абсурдное противоречие в структуре современного человека возникает в результате того деструктивного социального регулирования сексуальности, которому он подвержен. Устранение этого противоречия будет одной из главных задач нового социального устройства, продуктивной, «движущей силой», задачей, успешное решение которой прежде всего зависит от установления соответствия актуальных достижений скрытым способностям, а это, в свою очередь, предполагает восстановление вегетативной подвижности.

Данное состояние становится психически невыносимым и социально ущербным, психический аппарат протестует против него и разными способами пытается преодолеть. Мы не будем сейчас обсуждать невротические симптомы, возникающие из-за сексуального застоя. Нас гораздо больше интересуют функции характера, который формируется в процессе этой борьбы. Если непосредственный вегетативный контакт с миром так или иначе нарушен, того, что от него осталось, недостаточно, чтобы сохранить взаимоотношения с внешним миром, следовательно, начинают развиваться некие замещающие функции, иначе говоря, осуществляются попытки установить замещающий контакт. Несколько клинических иллюстраций покажут — то, что понимается под «замещающим контактом», противоположно непосредственному вегетативному контакту. Некоторая сложность состоит в том, что замещающий контакт тоже основан на вегетативной энергии. Тем не менее существующие различия гораздо значительнее, чем этот общий фактор.

Поведение пассивно-фемининного характера, к примеру, основано на анальном возбуждении, но это — замещающий контакт, подменяющий естественный, который становится невозможным из-за фрустрации. Молодой человек подрос и, скажем, борется против доминирования и авторитарности отца, чтобы стать независимым и развить собственные способности, но при этом у него отсутствует агрессия, которая вытеснена, но совершенно необходима. Чтобы сохранить ее вытесненной, он развивает пассивно-фемининные способы поведения. Теперь вместо того чтобы овладеть миром с помощью сублимированной агрессии, он пытается обезопасить свое существование путем невротической адаптации, хотя это подразумевает гораздо большую личностную жертву. Садистская позиция компульсивной женщины по отношению к мужчине не только выполняет функцию отведения генитальности, но и компенсирует либидинальную бесконтактность, а также сохраняет, хоть и в иной форме, контакт с исходным объектом любви. Подобным образом искусственная и преувеличенная нежность супругов представляет собой замещающий контакт, потому что при этом отсутствуют истинно сексуальные взаимоотношения. Невротически агрессивное поведение ворчливых людей — это не только защита от пассивно-фемининных стремлений по отношению к мужчинам, но и попытка сохранить контакт с миром, несмотря на отсутствие непосредственного вегетативного контакта. Мазохистское поведение — это не только выражение защиты от садистской агрессии, но и замещение прямого проявления любви, на которое мазохистский характер не способен.

Стоит однажды «ухватить» различие между свободно протекающим, непосредственным вегетативным контактом и вторичным, искусственным контактом, после чего его легко будет замечать в повседневной жизни. Вот типичные примеры неестественного поведения: крикливый, назойливый смех; сильное ригидное рукопожатие; неизменное дружелюбие; нарциссическое проявление поверхностных знаний; стереотипное, бессмысленное изображение удивления или восхищения; ригидная приверженность определенным взглядам, планам и целям; навязчивая скромность в поведении; преувеличенные жесты, сопровождающие речь; невинная обходительность с людьми, которым отдается предпочтение; сексуальное хвастовство; щегольство сексуальными чарами; неразборчивое кокетство; нездоровая распутная сексуальность; чрезмерно высокомерное поведение; аффектированная патетичная или слишком утонченная речь; диктаторское или покровительственное поведение; преувеличенно дружелюбное поведение; ригидная манера речи; скандальное или распутное поведение; сальные шуточки или непристойные разговоры; донжуанство; смущение. Точно так же движения, сопровождающие нарциссические тенденции, часто говорят о замещающем контакте: характерное порывистое откидывание волос; типичное нахмуривание лба; внушающий взгляд, направленный в глаза собеседника; усиленное покачивание бедрами, подчеркнуто атлетичная походка и т. д.

Можно сказать, что какая бы позиция ни превалировала у личности в целом, связана она с изолированностью или конфликтностью — мы имеем дело с замещающими функциями, которые скрывают более или менее глубоко скрытую бесконтактность. Опыт анализа характера показывает, что черты характера, которые принято считать «плохими», «неприятными» или «отклоняющимися», обычно относятся к невротическому поведению. То же самое можно сказать и о позициях, которые управляют жизнью так называемых «хороших людей», считающих, что форма важнее содержания. И напротив, большая часть того, что принято называть «простым», «естественным», «сочувственным», «привлекательным» и т. д., идентифицируется с здоровым (не-невротичным) поведением генитального характера. («Невротичность» здесь означает состояние, которое возникло в результате вытеснения импульса и которое продолжает существовать из-за контркатексиса, «пожирающего» энергию.)

Двойственность жизни, которую вынуждены вести эти люди, может произвести сильное впечатление. Их внешняя позиция, измененная в соответствии с социальной, представляет собой искусственное образование, конфликтующее с истинной вегетативно детерминированной природой личности, которая часто оказывается не совсем скрытой. Придирчивый полицейский, тонкий и сдержанный ученый, элегантная недоступная леди из высшего общества, исполнительный функционер, действующий, как машина, — все они раскрывают себя как негармоничные в своей основе индивиды с самыми простыми стремлениями, влечениями, тревогами и ненавистью. Важно подчеркнуть, что «обычный человек» рассматривает эти характерологические маски с поразительным и все возрастающим уважением.

С точки зрения анализа характера различие между естественной сексуальной гармонией и ловушкой сексапильности, естественным и искусственным достоинством, искренним и напускным стыдом, вегетативным мышечным ритмом и вилянием бедрами и потряхиванием плечами, верностью, порожденной сексуальной удовлетворенностью, и верностью, вызванной страхом и чувством вины, и т. д. представляет собой то же самое, что и различие между структурой, способной развиваться, и консервативной структурой, между жизнью, которая означает подлинное существование, и жизнью, наполненной суррогатами. Здесь мы находим подход к психически-структурной основе идеологий и социальной деятельности.

В идеологии всех авторитарных социальных формаций вегетативная жизнь — как примитивная и животная — противопоставляется «культурной», которая на самом деле является суррогатом подлинной жизни; и поскольку культурная жизнь никак не связана с вегетативной, в реальности она совершенно непродуктивна, на ее основании образуются жесткие формы и догматы. Вегетативная жизнь, с другой стороны, благодаря несвойственной ей хронической ригидности и неподвижности энергии, напротив, хранит в себе бесконечные возможности развития. Это не суррогатные образования, которые создает культура, а все то прогрессивное, что позаимствовано из остатков прямого вегетативного контакта с миром. Несложно догадаться, какие грандиозные силы находятся в ожидании своего развития, когда появится возможность освободить человеческие структуры от замещающих функций и восстановить прямую связь с природой и обществом. Эти силы не могут принять форму новой религии, например, нового вида движения йоги, которое люди хотят использовать для «практического обретения прямого контакта». Нет, такое изменение структуры предполагало бы изменение социального порядка, что неприемлемо для последователей мистических практик.

Замещающий контакт, который устанавливает человек, представляет собой всего лишь компромисс между волей к жизни и социально обусловленным страхом жизни, поскольку человек, как живое существо, оказался в положении, когда отрицается реализация его естественных потребностей, а необходимость в социальных отношениях обусловлена его вегетативной природой. В отличие от прямого вегетативного контакта замещающий контакт имеет структуру, похожую на невротический симптом: это — деятельность, замещающая какую-то другую. Он служит защитой, он абсорбирует энергию и представляет собой попытку гармонизировать конфликтующие силы. Как и при наличии симптома, достигнутый результат совершенно несоизмерим с количеством израсходованной энергии. Замещающий контакт, таким образом, является одним из многих проявлений нарушенной социальной и персональной сексуальной экономики. Поскольку функция замещающих контактов остается неопознанной и поскольку их проявления принимают форму традиций, они неизбежно воспринимаются как некая неизменная данность. Тем не менее в качестве социального феномена и элемента человеческой структуры проявления замещающего контакта формируют историческую структуру человека, то есть развиваются определенным образом и поддаются изменениям. Когда едущий на нескоростном поезде не решается покинуть его ради другого доступного поезда, который едет быстрее и направляется в то же место назначения, у него возникает не только странная инертность, но и иллюзии относительно поезда. Точно так же идея упорядоченной сексуальной экономики должна стать настолько же осознанной, как идея нынешней устойчивости нарушенной сексуальной экономики, только тогда высвободятся силы, которых хватит, чтобы изменить образ жизни.

Если современная повседневная жизнь людей представляет собой суррогат, если их работа — досадная обязанность, а любовь и ненависть — всего лишь жалкое подобие этих чувств, если характерно-аналитическое разрушение панциря освобождает их от этих суррогатных функций, в то время когда человеческая структура, которая функционировала главным образом реактивно, является продуктом и незаменимым основанием современного социального устройства, то читатель вправе задать вопрос: что же придет на смену такого рода психической деятельности после успешного анализа характера? Какова связь между социальными достижениями и сексуальностью? Это трудные вопросы, ответы на которые связаны с огромной ответственностью. Характерно-аналитические понятия «невротический характер» и «генитальный характер» — это уже ответы. Однако исследование деятельности здорового индивида делает только свои первые шаги и сталкивается к тому же с сильнейшим сопротивлением той части человечества, которая существует в соответствии с моральными и авторитарными правилами. Эти правила со всеми их институтами и этическими нормами резко отличаются от психической структуры, которую характеризует не моральное регулирование, а сексуально-экономическое саморегулирование, которая действует не потому, что обязана, а потому, что заинтересована, чьи вегетативные истоки свободно контактируют с миром. Одной из наиболее трудных теоретических и практических задач будет применение знания, полученного при характерно-аналитическом изменении индивидуальной структуры, для изменения структуры масс на основе коллективного воспитания.

8. ПСИХИЧЕСКОЕ ОТОБРАЖЕНИЕ ОРГАНИЧЕСКОГО

а) Идея «взрыва»

То, что биофизиологические состояния отражаются или отображаются в психических моделях поведения, полностью вписывается в рамки нашего знания о психофизиологических связях. Однако имеет место таинственный факт, который до сих пор остается невыясненным. Дело в том что язык, как и восприятие поведения других, бессознательно переводит соответствующее психологическое состояние не только метафорически, но и напрямую. Аналитический опыт показывает: если пациент говорит, что он «сдержанный» или «напряженный», то его мускулатура характеризуется состоянием гипертонуса, когда пациент чувствует себя «гадким» или «грязным», анализ показывает, что его характер имеет выраженную анальную основу. Если генитальный характер можно назвать «свободным», «текучим», «расслабленным» и «естественным», то это полностью соответствует биофизической структуре его вегетативного аппарата; если же кто-то «фальшив» и «неискренен», анализ показывает преобладание замещающего контакта и почти полное отсутствие свободно текущего либидо. Эта таинственная связь восприятия вегетативного состояния и его лингвистической формулировки подлежит детальному изучению. Здесь мы рассмотрим только один аспект этого вопроса.

Пациенты воспринимают характерно-аналитические атаки на их панцирь как угрозу их самости (seif) — Таким образом, аналитическая ситуация периодически ассоциируется со страхом нанесения вреда телу (кастрационная тревога), а победа анализа характера пугает, как гибель тела. Сознательно пациент хочет, чтобы атака была успешной, он хочет крушения своей психической ригидности, то есть стремится к тому, чего на самом деле сильно боится. Пугает не только разрушение характерного панциря, существует страх потерять опору. Существующее желание того, что вызывает страх, оборачивается типичным сопротивлением. Здесь имеется в виду не отношение эго к возникающему импульсу, а отношение к помощи, ожидаемой от аналитика. Пока не разбит характерный панцирь, пациент не способен к свободному выражению ассоциаций, как и к переживанию себя самого в полной мере. Таким образом, он ожидает от аналитика, что тот исправит его неким магическим способом; он занимает пассивную позицию, которая, однако, имеет совершенно активное содержание. То есть пациент мобилизует свои мазохистские стремления и использует их для собственного сопротивления, со следующим психическим содержанием: «Ты не помогаешь мне, ты не понимаешь меня, ты не любишь меня. Я заставлю тебя мне помочь, я буду упрямиться и использую к тебе скрытые ходы». На самом же деле пациент отклоняет всякое воздействие анализа. Такие ситуации в конце концов истолковываются загадочными явлениями: разрушение панциря, проникновение внутрь бессознательных секретов пациента неосознанно переживается им как процесс взламывания или взрывания. Легко понять, что здесь получают развитие пассивно-фемининные фантазии о протыкании или пронза-нии, причем это свойственно как мужчинам, так и женщинам. В частности, у мужчин встречаются следующие вариации подобной бессознательной фантазии. Из-за отсутствия генитальной уверенности в себе пациент чувствует себя импотентом, а затем у него рождается фантазия о том, что аналитик отдает ему собственную потенцию, свою способность к достижениям или свой пенис. Как правило, в основу такой фантазии заложена идея, что во время полового акта пациента с женщиной аналитик проникает в его анус своим пенисом, усиливая таким образом его пенис и делая его потентным. Эта бессознательная фантазия объясняется идентификацией с аналитиком и укоризненным требованием помощи; в то же время она объясняет сопротивление тому, чтобы принять эту помощь, поскольку бессознательный смысл терапии заключается в нанесении раны, в протыкании или пронзании.

Как известно, мазохистское стремление появляется у пациента из-за его неспособности самостоятельно освободиться от психического напряжения, поскольку он воспринимает рост приятного возбуждения как опасность взрыва. Но по естественным причинам его потребность в этом достаточно велика и в результате он принимает одновременно выжидающую и требовательную позицию к кому-то, кто должен оказать ему помощь в достижении этого освобождения. Однако поскольку это высвобождение одновременно означает взрыв, оно пугает и отводится. Подобное состояние сохраняется до тех пор, пока в гениталиях не возникают первые генитальные ощущения. До сегодняшнего момента все это оставалось незамеченным и до сих пор остается совершенно непонятым теми аналитиками, которые не используют технику установления способности к оргастическому возбуждению.

Данные клинические находки подводят нас к рассмотрению важного вопроса. Ощущения размягченности или распада, несомненно, являются прямым выражением возбуждения, возникающего в мышечной и вазикулярной системе организма. Эякуляция, как таковая, аналогична процессу, который можно запустить, проколов наполненный жидкостью пузырь. Такой процесс угрожает пациентам возникновением оргастической тревоги. Так как же физиологическое функционирование настолько непосредственно может выражаться через психическое поведение? Откровенно говоря, я не знаю. Но прояснение данного вопроса означало бы огромный шаг вперед в нашем понимании связи физиологического и психологического функционирования. Время подскажет решение.

Но это клиническое исследование приводит нас к следующему, не менее важному вопросу: как представлена в психике идея смерти?

б) Идея смерти

Проблема психической репрезентации биофизиологических процессов отчасти пересекается с вопросом существования воли к смерти. Эта сфера не только наиболее недоступна, но и наиболее опасна, потому что здесь более чем где бы то ни было преждевременные домыслы преграждает путь конкретным фактам". Теория инстинкта смерти является, как мы говорили, попыткой метафизически объяснить проявления, которые при существующих знаниях и методах пока необъяснимы. Как и другие метафизические концепции, теория инстинкта смерти содержит в себе некое рациональное ядро, но его трудно выявить, поскольку мистификация этого вопроса заставляет нас делать неверные выводы. Если руководствоваться теорией первичного мазохизма, можно предположить, что желание страдать и умереть является биологической данностью, так называемым принципом нирваны.

Сексуально-экономические исследования механизмов удовольствие-вызывающих и удовольствие-сдерживающих, напротив, ведут к теории оргазма. Здесь я хочу резюмировать предварительные выводы, представленные в работе «Мазохистский характер»:

1 Мазохизм, который ошибочно принимается за стремление к неудовольствию, выходящему за рамки принципа удовольствия, является вторичным невротическим образованием; его можно аналитически разложить на составные части, и поэтому он не представляет собой первичный биологический факт. Радо в его «новой» теории неврозов сводит любую тревожность к «прорыву первичного мазохизма». Это демонстрирует не только неверное понимание теории либидо, но и ошибку, подобную той, которую Адлер допустил ранее: в своем объяснении он остановился как раз в том месте, где на самом деле возник вопрос. Этот вопрос состоит в следующем: как живой организм может желать переживания неудовольствия или уничтожения?

2. Кажущееся стремление к неудовольствию возникает из-за того, что исходное стремление к удовольствию сталкивается с определенным видом фрустрации. Пациент в своем стремлении к удовольствию сохраняет настрой против фиксированной фрустрации, но выглядит все так, будто он стремится к фрустрирующей ситуации, в то время как на самом деле он нацелен на удовлетворение, скрытое за ней. Страдание мазохиста представляет собой объективную данность, а не субъективное желание. Это отличие имеет первостепенное значение.

3. Мазохист страдает от специфического нарушения в механизме получения удовольствия, которое выявляется только с помощью характерно-аналитического разрушения панциря. Поясню: в результате мышечных спазмов пациент переживает усиление оргастических ощущений, превышающих определенный уровень как неудовольствие и опасность «разрушения». Оргастическая разрядка воспринимается им как физически ощущаемый взрыв, разрушение или растворение и он старается избежать ее. Фантазия об истязании выполняет функцию достижения релаксации, к которой человек страстно стремится и одновременно боится, причем достижения, не сопровождаемого чувством вины, поскольку принести желаемое состояние должен кто-то другой, кто принимает на себя ответственность. Такое положение вещей можно обнаружить в каждом случае эрогенного мазохизма. Выбор меньшей опасности для того, чтобы избежать большей, представляет собой только промежуточный мазохизм.

4. Если внешняя и внутренняя реальность в результате действия внешних обстоятельств, подавляющих стремление к удовольствию, превращается в ситуацию исключительного неудовольствия, то организм все равно следует принципу удовольствия-неудовольствия, даже если при этом разрушает себя. Суицид при меланхолии, к примеру, служит последней возможностью освободиться от болезненного напряжения.

Клинические исследования мазохизма позволяют сделать выводы, которые не противоречат принципу удовольствия-неудоволь ствия или тому, что нам известно о психической деятельности. Однако остаются нерешенными вопросы, касающиеся, в частности, | страха смерти и идеи смерти. Анализ характера показывает, что «инстинкт смерти» является результатом биопсихического подавления и что такого феномена, как первичный мазохизм, не существует. Более того, неверно было бы говорить о мазохизме, как об i особом импульсе стремления к неудовольствию. Однако в связи с этими вопросами возникают другие осложнения.

Поиск фактов, который я предпринимал, чтобы понять «принцип нирваны», помог выявить у моих пациентов стремление к разрушению, к неосознанности, к небытию; иными словами, появился психический материал, который вроде бы подтверждал существование исходного и искреннего стремления к смерти. Я всегда был готов пересмотреть свою позицию по этому вопросу и согласиться с оппонентами, если клинический материал подтвердил бы существование такого стремления.

Но мои тщательные поиски клинического материала, который смог бы подтвердить теорию инстинкта смерти, были безуспешными. Когда я все же начинал колебаться в правильности своего отказа от этой теории, вдруг обнаруживались новые неопровержимые аргументы против нее. С самого начала меня настораживало, что эта интенсивная борьба за разрушение возникает в большинстве случаев в конце лечения, то есть в то время, когда перед пациентами возникает задача преодоления оргастической тревоги. Такое стремление редко проявлялось у мазохистов, но довольно часто — у пациентов, демонстрирующих незначительные мазохистские реакции и при этом имеющих достаточно высокоразвитые генитальные установки. Я задавался вопросом: почему у пациентов, находящихся в шаге от обретения здоровья, имеющих едва выраженные признаки мазохизма и не проявляющих никакой негативной реакции на терапию (отсутствие «бессознательной потребности в наказании»), «молчащий» инстинкт смерти выражался столь сильно?

Ответ я нашел в своей собственной книге «Функция оргазма». Дело в том, что еще в 1926 году описал странный факт оргастической тревоги, столь часто возникающей под маской страха смерти, и отметил, что для многих невротиков идея полного сексуального удовлетворения ассоциируется с идеей смерти. Теперь такое объяснение показалось мне вполне удовлетворительным.

Типичная клиническая картина покажет то, что прежде, как правило, упускалось из внимания. Еще раз хочу подчеркнуть, что проверить этот феномен невозможно без применения техники анализа характера, которая полностью высвобождает вегетативное возбуждение. У пациентки с истерическим характером, ближе к концу лечения и через некоторое время после разрушения панциря, возникла интенсивная генитальная тревога. В своих фантазиях она представляла, что при половом акте ранит вагину; у нее появилась идея, что очень большой пенис, проникнув в маленькую вагину, проткнет ее насквозь. Эти фантазии основывались на опасениях, имевших место в раннем детстве, в связи с сексуальной игрой. В той степени, в которой генитальная тревога снималась, появлялись прежде незнакомые ей оргастические ощущения в гениталиях и бедрах. Она описывала их как «поток», «покраснение», «сладостное чувство» и, наконец, как прекрасное чувство растворения, приносящее ощущение удовольствия. Тем не менее очевидные остатки генитальной тревоги все еще сохранялись. Однажды ей пришла в голову фантазия о враче, который должен был сделать ей болезненную операцию, и в связи с этим она вспомнила, что сильно боялась врачей в возрасте двух-трех лет. Было ясно, что мы имеем дело с перегруженным тревогой генитальным влечением к аналитику, отводящемуся с помощью инфантильного страха операции на гениталиях. В этом не было ничего необычного. Но затем у нее возникли фантазии, доставляющие удовольствие, связанные с болезненной операцией на гениталиях. Она сказала: «Это замечательно, когда почти растворяешься, умираешь и в конце концов обретаешь покой». Она фантазировала почти в экстатичной манере, это напоминало ощущения под общей анестезией. Чувства, испытанные при этом, по ее словам, выражались в том, что она теряла себя и становилась «одним целым с миром», слышала звуки, «уже не слыша их», погружалась в себя и растворялась. Пожалуй, трудно пожелать лучшего описания «инстинкта смерти». Однако дальнейший анализ выявил истинную функцию такого поведения. Постепенно фантазии становились более конкретными, и обнаружилось разделение их на две различные серии: фантазии, сопряженные с удовольствием и связанные с неудовольствием. Содержание неприятных фантазий служило предпосылкой для реализации приятных. То, что казалось доставляющим неудовольствие переживанием и к чему по-мазохистски влекло, фактически состояло из двух частей. Перенасыщенные тревогой фантазии были такими: «Врач отнимает «что-то» от моих гениталий». Скрытые фантазии об удовольствии были следующими: «Вместо этого он дает мне лучшие гениталии — мужские». Для того чтобы понять это, необходимо принять во внимание, что у этой пациентки был старший брат и она испытывала сильную зависть к его гениталиям. У нее возникла идея, что девочка не может получить такого удовольствия, как мальчик, поэтому ей хотелось сменить собственные гениталии на мужские. То, к чему она стремилась на самом деле, было возможностью более полного интенсивного оргастического удовольствия, для которого, как ей казалось, необходимы были мужские гениталии. Сами по себе оргастические ощущения, однако, она переживала, испытывая те же самые чувства, которыми выражалось ее стремление к смерти. Оргазм, как и смерть, представлялся разрушением, потерей себя, растворением. Таким образом, один и тот же объект может быть предметом интенсивного стремления и интенсивного страха. Подобная ассоциация умирания и оргазма — явление всеобщее. Стремление к небытию, к нирване, к смерти, таким образом, идентично стремлению к оргастическому высвобождению, то есть к самому важному проявлению жизни. Не может быть идеи смерти, опирающейся на реальный опыт умирания, поскольку идея способна лишь изображать то, что уже пережито, а ведь никому еще не удавалось пережить собственную смерть. Анализ показывает, что идеи о смерти и умирании могут быть двух видов. В первом случае это идеи о тяжелом увечье, травме или уничтожении всего организма, в этом случае они сопровождаются сильной тревогой и группируются вокруг идеи генитальной кастрации. В других случаях — это идеи о полном оргастическом удовлетворении и удовольствии в форме растворения тела, расплавления и т. д., которые основаны на сексуальных целях. При особых обстоятельствах, как в случае мазохизма, оргастическое ощущение само по себе переживается с тревогой. В исключительно редких случаях, как ни парадоксально это может выглядеть с точки зрения теоретика инстинкта смерти, имеют место мечты о нирване. Таким образом, это свойственно мазохисту, у которого идея смерти развита слабо, поскольку здесь налицо застой тревоги.

Только сейчас, спустя почти двенадцать лет с начала резкого расхождения метафизической теории инстинкта смерти и клинической теории оргазма, стали проясняться важнейшие детали: эти два противоположных взгляда имеют общую отправную точку — это негативная реакция пациента на терапию, связанная с интерпретацией симптома. И тот, и другой имеют биофизиологическую направленность. Первый делает вывод о том, что существует безусловное желание страдать и умереть; второй — открывает характерно-аналитический подход к физиологическим и психофизиологическим проблемам. Может статься, что трудная борьба за точное понимание стоящих за этим фактов однажды закончится открытиями, касающимися жизненного процесса как он есть. Но многое уже определено: то, что теория инстинкта смерти пытается предстать как разрушение жизни, это именно то, что оргастическая теория все в большей степени начинает понимать как саму сущность живой материи. Обсуждение, подобное этому, биологическое в своей основе, не укладывается в рамки психологии. Это определенно беседа не о пустяках, и от ее результата зависит многое, и ее содержание — решающий вопрос естественной науки. Это вопрос сущности и функций стремления к ослаблению напряжения, присущего всему живому.

9. УДОВОЛЬСТВИЕ, ТРЕВОГА, ГНЕВ И МЫШЕЧНЫЙ ПАНЦИРЬ

В процессе характерно-аналитической работы мы сталкиваемся с функционированием панциря, которое выражается в форме хронически фиксированных мышечных позиций. Данное функционирование можно понять, только исходя из принципа о заключении в панцирь периферии биопсихической системы.

Сексуально-экономический подход к этим поблемам осуществляется со стороны психического функционирования панциря и терапевтической задачи возвращения пациенту вегетативной подвижности. Помимо двух основных аффектов — сексуальности и тревоги, мы имеем третий — гнев или ненависть. Здесь нам придется представить себе то реальное явление, которое в речи именуется «внутренним кипением», чтобы понять, что подразумевается под неразряженным гневом или ненавистью. Эти три основных аффекта в принципе охватывают всю аффективную сферу: все остальное, что можно отнести к аффективному реагированию, происходит из них. Остается показать как и в какой степени гнев может возникнуть из определенных обстоятельств, вызванных двумя другими аффектами.

Сексуальность и тревогу, как мы выяснили, можно понимать как два противоположных направления возбуждения. Каковы же их функциональные отношения с ненавистью?

Давайте исходить из клинического представления характерного панциря. Эта концепция возникла на основе изучения динамического и экономического функционирования характера. По ходу конфликтов между либидинальной потребностью и страхом наказания эго принимает определенную форму. Чтобы добиться либидинальных ограничений, которых требует современное общество, и преодолеть при этом застой энергии, ему приходится измениться. Эго, составляющему часть личности, при длительном конфликте между либидинальной потребностью и угрозами внешнего мира требуется определенная ригидность, хронический, автоматически действующий способ реагирования, который как раз и называется «характером». Это выглядит так, будто аффективную личность поместили в панцирь, в жесткую раковину, которая ограничивает силу ударов, наносимых извне, и силу требований, исходящих изнутри. Этот панцирь делает человека менее чувствительным к неудовольствию, но он же снижает его либидинальную и агрессивную подвижность, а следовательно, его способность к удовольствию и достижениям. Эго становится более ригидным и менее мобильным, степень закованности в панцирь детерминируется степенью способности регулировать энергетическую экономику. Мера этой способности — оргастическая потенция, поскольку именно она является непосредственным выражением вегетативной подвижности. Характерный панцирь поддерживается непрерывным поглощением вегетативной энергии, таким образом, он расходует энергию, которая в противном случае, в условиях сдерживания моторики, вызовет тревогу. Поглощение вегетативной энергии — одна из функций характерного панциря.

Характерно-аналитическое разрушение панциря регулярно высвобождает связанную агрессию. Но как конкретно проявляется это часто упоминаемое связывание агрессии или тревоги? Если анализ преуспевает в высвобождении агрессии, которая связана панцирем, то появляется тревога. Таким образом, тревога может «конвертироваться» в агрессию, а агрессия — в тревогу. Имеем ли мы здесь дело с отношениями, аналогичными существующим между сексуальным возбуждением и тревогой? На этот вопрос не так легко ответить.

Для начала надо отметить, что клинические исследования выявили ряд странных фактов. Подавление агрессии и психическая закованность в панцирь идут рука об руку с повышением тонуса, даже с ригидностью мускулатуры. Блокирующие аффект пациенты лежат на кушетке, прямые, как доска, и не совершают никаких движений. Устранить такое мышечное напряжение трудно. Если предложить пациенту сознательно расслабиться, мышечное напряжение сменится беспокойством. В других случаях пациенты совершают различные бессознательные движения, и если остановить их, то они немедленно начинают ощущать тревогу. Именно эти исследования побудили Ференци создать свою «активную технику». Он понял, что сдерживание хронических мышечных реакций усиливает напряжение, но вопрос не только в количественном изменении возбуждения, а скорее в функциональной идентичности характерного панциря и мышечного гипертонуса. Любое усиление мышечного тонуса в сторону ригидности указывает на то, что вегетативное возбуждение, тревога или сексуальность оказываются «связанными». Многие пациенты успешно устранили или, по меньшей мере, снизили генитальные ощущения или тревогу с помощью двигательного беспокойства. В связи с этим необходимо вспомнить, какую большую роль играет двигательное беспокойство у детей, поскольку именно оно служит разрядкой энергии.

Очень часто можно обнаружить, что состояния мышечного налряжения до разрешения острого вытеснения и после него отличаются друг от друга. Когда пациенты проявляют сильное сопротивление — пытаются удержать идею или импульс от выхода в сознание, — они зачастую ощущают напряжение, скажем, в голове, бедрах или ягодицах. Преодолев сопротивление, они внезапно чувствуют, что расслабились. Один пациент сказал о такой ситуации: «Я чувствую себя так, будто получил сексуальное удовлетворение».

Известно, что каждое воспоминание вытесненного идейного содержания сопровождается психическим облегчением, которое, как мы знаем, не означает излечения. Откуда же берется это облегчение? Дело в том, что в этом случае происходит разрядка психической энергии, которая до этого момента сдерживалась. Психическое напряжение и облегчение не могут произойти без соматического проявления, поскольку напряжение и расслабление представляют собой биофизические процессы. Убеждение, существовавшее до сих пор, что эти понятия относятся к психической сфере, было правильным, за исключением одного момента: это не имеет отношения к «перенесению» физиологического понятия в сферу психики, это не аналогия, а настоящая идентичность, идентичное функционирование психики и сомы.

Каждый невротик имеет мускульную дистонию, и всякое лечение непосредственно отражается в изменении мышечного хабитуса. Наиболее отчетливо это проявляется при компульсивном характере. Ригидность его мускулатуры выражается в неловких, неритмичных движениях, особенно во время полового акта; у него отсутствует мимика, лицевая мускулатура типично застывшая, лицо часто бывает похоже на маску; типичны глубокие складки, проходящие от носа к углам рта, и характерное суровое выражение глаз, порожденное ригидностью мышц глазных век; ягодичные мышцы тоже напряжены.

Если типичный компульсивный характер демонстрирует значительную мышечную ригидность, то у других пациентов обнаруживаются определенные зоны ригидности, сочетающиеся с вялостью (гипотону-сом) других областей тела. Подобное обычно наблюдается у пассивно-фемининного характера. Полная ригидность при кататоническом ступоре соответствует полной закованности в психический панцирь. Это объясняется нарушением экстрапирамидальной иннервации. Те нервные пути, которые обеспечивают изменение мышечного тонуса, несомненно действуют, но совершенно очевидно, что такая иннервация является только выражением общего нарушения функционирования. Неверно было бы думать, что, обнаружив иннервацию или поняв ход этого процесса, можно было бы объяснить все.

Психическая ригидность постэнцефалитного состояния вовсе не является выражением или результатом мышечной ригидности, скорее, мышечная или психическая ригидность, вместе взятые, служат признаком нарушения вегетативной подвижности всей биологической системы. Остается открытым вопрос о том, не является ли само по себе нарушение экстрапирамидальной иннервации результатом действия какого-либо первичного фактора, который проявляется не на поверхности органов, а непосредственно в вегетативном аппарате. Механистичная неврология объясняет, скажем, спазм анального сфинктера длительным возбуждением соответствующих нервов. Здесь легко уловить различие между механистично-анатомическим и функциональным подходом: сексуальная экономика считает нервы только передатчиками общего вегетативного возбуждения.

Спазм анального сфинктера, который часто приводит к тяжелым состояниям кишечника, возникает из-за инфантильного страха дефекации. Объяснение, что это имеет отношение к удовольствию от удерживания внутри каловой массы, по меньшей мере, недостаточно. Мышечное удерживание каловой массы является прототипом вытеснения вообще и его первого шага в сфере анальности. В оральной и генитальной сфере вытеснение имеет мышечное выражение в виде сжатого рта, спазма гортани и груди, а также хронического напряжения тазовой мускулатуры.

Высвобождение вегетативного возбуждения от фиксации в напряжениях мускулатуры головы, шеи, гортани и т. д. является обязательной предпосылкой для разрушения оральной фиксации как таковой. Его не может заменить ни воспоминание орального опыта, ни обсуждение генитальной тревожности. Без него можно лишь получить воспоминания, но не соответствующее им возбуждение, которое, как правило, бывает надежно скрыто. Поскольку они скрыты в ненавязчивых моделях поведения, которые кажутся почти естественными, внимание легко уходит от них. Механизмы патологического замещения и фиксации вегетативной энергии могут скрываться в следующих явлениях: слабый голос, который почти неслышен; отсутствие во время разговора мимики рта; отчетливая маскоподобность лица; выражение лица, явно напоминающее сосущего молоко ребенка; ненавязчивая слабая наморщенность лба; полуолущенность век; напряжение кожи головы; скрытая гиперсензитивность гортани; торопливая, порывистая манера речи; побочные звуки или движения в момент разговора; определенным образом склоненная набок голова; потряхивание ею и т. д. Страх генитального контакта не проявляется до тех пор, пока не выявлены и не устранены симптомы в области головы и шеи. Генитальная тревожность в большинстве случаев смещается с нижней части тела вверх и сковывается гипертонусом мышц шеи. К примеру, у молодой девушки страх операции на гениталиях был выражен в специфическом положении головы, которое после осознания она описала следующим образом: «Я лежу здесь так, будто моя голова прибита». Она на самом деле видела себя так, будто ее голова прижата невидимой силой, препятствующей любому движению.

Кто-то может спросить: разве эти понятия не противоречат другому положению, утверждающему, что усиление мышечного тонуса является сексуально-парасимпатической функцией, а снижение тонуса парализует тревожное симпатическое функционирование? Как же может, скажем, тревожное удерживание каловых масс ребенком сопровождаться сокращением мышц? Долгое время мне не удавалось объяснить это противоречие. Но именно в процессе возникновения трудностей в исследовании связей и появилось предположение, приведшее к новому пониманию.

С самого начала необходимо усвоить, что процесс мышечного напряжения при сексуальном возбуждении и процесс тревожного напряжения мышц — это совершенно разные вещи. В ожидании опасности мускулатура напряжена, готова к действию (например, олень, приготовившийся убежать), при испуге же она вдруг оказывается в состоянии энергетической истощенности (вспомните: «парализован страхом»). Тот факт, что в момент испуга человека может вдруг прослабить, поскольку анальный сфинктер оказывается парализованным, подтверждает наше понятие о связи между тревогой и симпатическим функционированием. Необходимо отличать симпатическую тревожную диарею в момент испуга и парасимпатическую диарею при сексуальном возбуждении. Первое происходит из-за парализованности сфинктера (симпатическое функционирование), а последнее — усиливает перистальтику (парасимпатическое функционирование). При сексуальном возбуждении мышцы находятся в тонусе, то есть в полной готовности к моторным действиям, к сокращению и релаксации. В тревожном ожидании, напротив, мускулатура, если за ней не следует двигательная активность, сильно напряжена и при возникновении реакция испуга на смену этому состоянию приходит паралич или реакция физического бегства. Но может случиться так, что ни одна из этих реакций не произойдет. Тогда мы будем иметь дело с состоянием, которое, в противоположность парализованности испугом можно назвать ригидностью, порожденной испугом («одеревенение», «застылостъ»). При параличе, вызванном испугом, мышцы становятся дряблыми, лишенными энергии, в то время как вазомоторная система, наоборот, очень возбуждена: пульс учащен, человека пробивает пот, он резко бледнеет. При ригидности, вызванной испугом, периферическая мускулатура жесткая, тревожные ощущения почти или полностью отсутствуют: человек вроде бы «спокоен», но на самом деле он не может двинуться, он не способен ни к бегству, ни к вегетативному бегству в себя.

Эти факты демонстрируют, что мышечная ригидность может занимать место вегетативной реакции тревоги, другими словами, то же самое возбуждение, которое в случае паралича, вызванного испугом, направляется к центру организма, в случае ригидности, вызванной испугом, формирует периферический мышечный панцирь организма. Стойкое мышечное напряжение, не исчезающее при моторной активности, поглощает энергию, которая в противном случае проявилась бы как тревожность, и таким образом препятствует возникновению последней. В этом процессе несложно увидеть прототип хорошо известного связывание тревоги через агрессию, когда агрессия, если ее сдерживать, приводит к блокированию аффекта.

Данные клинические находки имеют огромное значение для теории аффекта. Теперь хорошо прослеживается связь между:

— характерным панцирем и мышечным панцирем;

— ослаблением мышечного панциря и восстановлением тревоги;

— связыванием тревоги и установлением мышечной ригидности;

— мышечным напряжением и подавлением либидо;

— развитием либидинальной подвижности и мышечной слабостью.

Прежде чем сделать теоретические выводы, давайте обратимся к клиническим фактам, имеющим отношение к связи между мышечным тонусом и сексуальным напряжением. Во время анализа характера, когда в результате разрушения характерной ригидности начинает появляться мускульное напряжение, возникает одна из трех реакций: тревога, деструкция или либидинальный импульс. Последний означает протекание возбуждения и телесных флюидов к периферии, первый — поток, направленный в центр организма. Деструктивное возбуждение тоже соответствует возбуждению, направленному к периферии, но только к: мышцам конечностей. Ясно, что все три типа базовых возбуждений можно освободить от мускульного панциря. Итак, можно сделать следующее заключение: хронический мышечный гипертонус представляет сдерживание всякого вида возбуждения, удовольствия, тревоги и ненависти. Это выглядит так, будто сдерживание жизненного функционирования (либидо, тревоги, деструкции) подменилось образованием мышечного панциря вокруг центра биологической личности. Если характерная формация столь тесно связана с тонусом мускулатуры, мы правы, делая вывод о функциональной идентичности невротического характера и мышечной дистонии. Ниже мы рассмотрим факты, подтверждающие этот и другие выводы, которые могут ограничить валидность концепции о функциональной идентичности характерного панциря и мышечного панциря.

С точки зрения внешних проявлений сексуальное обаяние связано с расслабленной мускулатурой и свободно протекающей психической активностью. Ритм движения, смена напряжения и расслабления мышц сочетаются с модулированной речью и общей музыкальностью; с такими людьми сразу возникает чувство психического контакта. Очарование детей, у которых еще нет вытеснения, особенно в анальной сфере, основано на том же самом. Ригидные неловкие и аритмичные люди производят впечатление психического одеревенения, специфической окостенелости и неподвижности; речь плохо модулирована, и их нельзя назвать музыкальными. Многие из них никогда не «оттаивают» и способны «чуть-чуть отпустить себя» в условиях интимного знакомства. Опытный наблюдатель в таких случаях сразу заметит изменение в действиях мускулатуры. Нельзя сказать, что психическая и соматическая ригидности выражаются одна через другую, они составляют форму единого функционирования. Крепко закованные в панцирь люди производят впечатление неэротичных, а кроме того, лишенных чувства тревожноси. В зависимости от толщины панциря ригидность может сочетаться с внутренним возбуждением различной степени.

Меланхоличные или депрессивные люди обладают застывшим одеревенелым лицом, точно каждое движение требует преодоления сопротивления. При маниакальных состояниях, напротив, импульсы внезапно заполоняют всю личность. При кататоническом ступоре психическая и мышечная ригидности полностью идентичны, а разрешение ситуации возвращает таким людям психическую и мышечную подвижность.

Здесь мы достигаем некоторого понимания природы смеха (выражение радости на лице) и природы горя (выражение подавленности, депрессии). Во время смеха лицевая мускулатура сокращается, а когда человек переживает горе, она становится вялой. Это соответствует тому факту, что мышечные сокращения (диафрагмальный клонус, смех, о котором говорят «живот надорвешь») являются парасимпатическими, либидинальными, в то время как вялость мышц связана с симпатическим функционированием и антилибидинальна.

Возникает вопрос, может ли «генитальный характер», не страдающий хроническим застоем энергии, иметь мышечный панцирь? Если да, то это опровергает мой тезис о функциональной идентичности характерного и мышечного панциря. Дело в том, что генитальный характер тоже имеет сформированный «характер». Наблюдения за такими людьми показали, что и здесь налицо определенное «панцирное покрытие», что способность избегать неудовольствия и тревоги достигается формированием периферического панциря. В этих случах общая поза и выражение лица тоже становятся более напряженными, сексуальная возбудимость и способность к сексуальному удовольствию снижаются, так же как порой и работоспособность. При этом свободно протекающая, удовлетворяющая работа заменяется механическим и не приносящим удовольствия спектаклем. В связи с этим счастливая сексуальная жизнь является наилучшей структурной основой для продуктивной деятельности. Различие здесь заключается в том, что в случае невротического панциря мышечная ригидность хроническая и действует автоматически, генитальный же характер сам распоряжается своим панцирем: он может «пустить его в дело» или «вывести из игры» по собственной воле. С точки зрения сексуальной экономики неважно, что биопсихическая энергия становится связанной, важно, в какой форме это происходит и может ли снизиться доступность этой энергии. Целью психической гигиены не может быть предупреждение способности формирования панциря, она (цель) может состоять только в том, чтобы обеспечить гарантию максимальной вегетативной подвижности, то есть формирование такого панциря, который обладал бы подвижностью. Это — задача, которая недоступна ни одному из существующих ныне воспитательных и моральных институтов.

Следующий пример продемонстрирует функциональные взаимоотношения между характерной установкой, мышечным напряжением и вегетативным возбуждением. В этом пациенте больше всего поражало, что все его высказывания были поверхностны; он сам чувствовал, что все это не более чем «болтовня», даже при разговоре о серьезных вещах. Позже стало понятно, что эта поверхностность и есть центральное характерное сопротивление, которое позволяет ему свести к нулю всякий аффективный импульс. Выяснилось также, что «болтовня» и «поверхностность» соответствуют его идентификации с мачехой, которую характеризовали те же черты. Эта идентификация обусловила возникновение пассивно-фемининного отношения к отцу: болтовня была попыткой победить, умилостивить и развлечь гомосексуальный объект, «задобрить» его, как опасного зверя. Но кроме того, она играла роль замещающего контакта, поскольку, как позже показал анализ, контакта с собственным отцом этот пациент не имел. Болтовня, таким образом, имела троякий смысл: пассивно-фемининное ухаживание (вегетативная функция), защиту от агрессивных импульсов (функция панциря) и компенсацию отсутствия контакта. Психическое содержание этой поверхностности можно представить следующим образом: «Мне надо одержать победу над отцом, я должен умилостивить его и быть ему приятным; но вместе с тем я чувствую пустоту, я не забочусь о нем, на самом деле я его ненавижу; я не могу показать, что с самого начала у нас с ним не был установлен контакт». Неловкость этого пациента и его мышечная скованность поражали не меньше, чем описанное психическое поведение. Он лежал на кушетке, застыв, как доска, совершенно неподвижно. Было ясно, что любые аналитические «ухищрения» бесполезны, пока не разбит его мышечный панцирь. Несмотря на то что пациент производил впечатление понятливого и восприимчивого человека, он отрицал, что чувствует тревогу; у него были моменты сильной деперсонализации, он ощущал себя бесчувственным. Но на этой стадии сами по себе детские переживания были неважны, как и их связь с невротическим симптомом. Они имели огромное значение только в связи с его закованностью в панцирь. Перед нами стояла задача пробить панцирь и выкристаллизовать из него историю детства и подавленное вегетативное возбуждение.

С самого начала поверхностность проявилась в «страхе смерти» или страхе падения. Этот пациент долгое время очень боялся упасть, скатиться, провалиться в бездну, вывалиться из лодки в воду, выпасть из несущихся с горы саней и т. д. Скоро выяснилось, что его страхи основывались на страхе, вызванном типичными ощущениями в области диафрагмы, которые испытывает человек, катаясь на американских горках. В своей книге «Функции оргазма» я писал, что страх оргастического возбуждения часто выражается страхом падения. Было неудивительно обнаружить, что этот пациент страдал сильным оргастическим нарушением как раз такого рода. Поверхностность, таким образом, была не только пассивной позицией, она выполняла совершенно определенную функцию: была активной установкой, защитой от «страха смерти» и страха перед вегетативным возбуждением. Итак, совершенно ясно, что между двумя отклоняемыми состояниями — страх падения был идентичен страху вегетативного возбуждения — существовала связь. В чем эта связь заключалась?

Пациент вспомнил, что в детстве на качелях каменел, как только возникали ощущения в области диафрагмы. С этого времени появилось мышечное состояние, которое характеризовалось неритмичностью и отсутствием координации, а также неловкостью. Возможно, музыкальный теоретик обратил бы внимание на полную немузыкальность пациента, которая, однако, имела определенную историю. Что касается отсутствия контакта и мышечного панциря, анализ выявил, что данный дефект возник из-за защиты от вегетативного возбуждения. Пациент вспомнил, что его мать, когда он был маленьким, пела ему сентиментальные песни, которые очень возбуждали его, вызывая напряжение и двигательное беспокойство. Когда же в результате фрустрации он вытеснил либидинальное влечение к матери, его музыкальность постигла такая же участь. Произошло это не только потому, что переживания, связанные с музыкой, составляли интегральную часть отношений с матерью, но и потому, что он не мог выдержать вегетативного возбуждения, возникающего от песен, а также возбуждения, испытываемого во время детской мастурбации и служившего причиной сильной тревоги.

В сновидениях сопротивление пациента против неприкрытого бессознательного материала часто представлялось в виде страха, например, падения в подвал или пропасть. Такая связь не подлежит сомнению, но ее не так-то просто объяснить. Почему, например, бессознательное ассоциировалось с глубиной, а страх бессознательного со страхом падения? Задача решалась следующим образом: бессознательное представляло собой резервуар вытесненного вегетативного возбуждения, то есть возбуждения, которое не получало разрядки. Здоровый индивид переживает это как сексуальное возбуждение и удовлетворение; люди, сдерживающие вегетативную подвижность, переживают его как неприятные ощущения тревоги или давления в области солнечного сплетения. Эти ощущения очень похожи на те, что возникают при испуге, резком спуске в лифте или на американских горках, а также на ощущения сжатия в области гениталий, возникающие, когда стоишь над обрывом и смотришь вниз. В таких ситуациях вместе с мыслью о падении возникают ощущения сжатия гениталий. Таким образом, при возникновении мысли об угрожающей опасности организм ведет себя так, будто она реально существует, и происходит уход в себя. Поскольку при испуге возбуждение и телесная жидкость уходят к центру организма, а в случае настоящего падения этот процесс имеет место в качестве автоматической реакции организма, становится ясно, что мысль о глубине и падении должна быть идентична ощущениям центрального возбуждения в организме. Это позволяет нам понять обычно ускользающий от внимания факт, что многие люди переживают качание на качелях или катание на американских горках со смесью страха и удовольствия. Согласно сексуально-экономической концепции тревога и удовольствие есть не что иное, как все то же вегетативное возбуждение, протекающее в противоположных направлениях. Вернемся к нашему пациенту. Его страх бессознательного действительно был объективно идентичен страху глубины. Теперь его поверхностность становилась сексуально-экономически понятна как активная установка, сформированная для того, чтобы избежать вегетативного возбуждения, порожденного как тревогой, так и удовольствием, но, поскольку последнее сопровождалось тревогой, оно вызывало неудовольствие.

Оставалось неясно, какова же связь между мышечной ригидностью и характерологической поверхностностью и бесконтактностью. Можно сказать, что мышечный панцирь исполнял в физиологическом поведении ту же самую функцию, что и бесконтактность и поверхностность в характерологическом и психическом поведении. Поскольку сексуально-экономическое представление о базовых отношениях между физиологическим и психическим аппаратами включает не только отношения общей взаимосвязи, но и отношения функциональной идентичности с одновременным существованием противоположностей, возникает следующий вопрос: идентична ли с функциональной точки зрения мышечная ригидность с характерным панцирем, бесконтактностью, блокированием аффекта и т. д. Антитетичные взаимоотноше-ния ясны: физиологическое поведение детерминирует поведение психическое и наоборот. Но это менее важно для понимания психосоматических связей, чем их функциональная идентичность.

Я приведу еще один клинический пример, чтобы показать, как вегетативная энергия может освободиться от психического и мышечного панциря. Пациента характеризовала интенсивная фаллически-нарциссическая защита от гомосексуальных импульсов. Этот основной психический конфликт выражался в соматической ригидности и агрессии компенсаторного свойства. Было чрезвычайно трудно добиться осознания этого конфликта, так как он яростно боролся против прорыва и осознания своих гомосексуальных склонностей. Когда прорыв все же произошел, у пациента, к моему изумлению, случился вегетативный шок. Однажды он пришел на встречу со мной с одеревеневшей шеей, ужасной головной болью, расширенными зрачками, покрасневшими глазами, бледной кожей, в совершенно угнетенном состоянии. Когда он двигал головой, давление в ней ослабевало, а когда нет — усиливалось. Картину симпатикото-нии дополняли тошнота и рвота. Пациент вскоре вышел из этого состояния. Этот случай подтвердил мою концепцию взаимоотношений между характером, сексуальным застоем и вегетативным возбуждением. Здесь просматривалась проблема шизофрении. Связь между вегетативным и характерологическим, столь удивительная при психозе, может однажды получить разъяснение с помощью названных выше понятий. Новое здесь заключается не в связи между психическим аппаратом и вегетативной системой, не в их функциональном взаимодействии, а в том что:

1. Базовая функция психической жизни имеет сексуально-экономическую природу.

2. Сексуальность и тревога — идентичные и противоположно направленные возбуждения; они представляют собой свое базовое противоречие в вегетативной жизни, имеющее единственно физическое происхождение.

3. Характерное образование возникает в результате ограничения биоэнергии;

4. Характерный панцирь и мышечный панцирь функционально идентичны;

5. Биоэнергия может быть вновь мобилизована, освобождена из характерного и мышечного панциря с помощью определенной техники и никакой другой.

Мне бы хотелось подчеркнуть, что теория, выросшая из характерно-аналитических клинических исследований, представляет собой только начало расширенного понимания функциональных психосоматических отношений, что проблемы гораздо труднее и сложнее, чем это может показаться, глядя на результаты. Однако можно сформулировать некоторые фундаментальные положения, которые в дальнейшем помогут нашему знакомству с психофизическими отношениями. Применение функционального метода исследований было успешным, что подтверждают его результаты. Однако это противоречит попыткам получить полезные знания о психосоматических связях с помощью метафизически-идеалистических или механистично-каузально-материалистических методов. К сожалению, здесь невозможно представить фундаментальные эпистемологические моменты того метода, о котором л рассказываю. Отличие сексуально-экономической концепции от последних «организмических» концепций психофизиологических взаимоотношений заключается в функциональном подходе и концентрации проблемы на функции оргазма.

10. ДВА ЗНАЧИТЕЛЬНЫХ СКАЧКА ЕСТЕСТВЕННОГО РАЗВИТИЯ [71]

Итак, мы изложили идею связи между психикой и сомой, базирующуюся на обширном клиническом опыте. На основе данной концепции мы можем позволить себе сформулировать гипотезу для дальнейшей работы на этом поле, если хотим возделать его, чтобы оно не казалось неплодородным или бесперспективным.

В ходе естественного развития было сделано два больших и стремительных скачка, которые способствовали последовательному ходу процесса. Первый — от неорганической в органическую, вегетативную жизнь. Второй — от органически-вегетативного развития в психический аппарат, в частности в сознание с его основной способностью к самовосприятию. Органическое выросло из неорганического, а психическое — из вегетативного. И то и другое в функциях и процессах сохранило законы действования своих матриц. В сфере органики мы обнаруживаем те же основные физические и химические закономерности, что и в области неорганического; в психике — те же базовые реакции напряжения и расслабления, застоя и разрядки энергии, возбудимость и т. д., что и в области вегетативного.

Функциональный феномен, который мы находим в характерном образовании и описываем, как диссоциацию и антитезу, также, вероятно, управляет переходом неорганического в органическое и органически-вегетативного в психическое. В организме органическое занимает полярное положение к неорганическому, а психическое — к вегетативному. Они едины и в то же время противопоставлены.

В способности психического аппарата развивать сознание и самовосприятие, наиболее странные и неясные функции сознательной психической жизни мы видим прямое выражение этой противоположности; в феномене деперсонализации функция самовосприятия предстает в патологически искаженной форме. Более тщательное изучение деперсонализации и связь этого феномена через функциональный метод, возможно, поспособствуют разрешению проблемы сознания.

Я должен просить читателя рассматривать данные предположения как то, чем они являются на самом деле: черновыми высказываниями на туманном поле, на котором правильные и точные положения еще не обнаружены. Хотя они фундаментально отличаются от прежних взглядов на связь психики и сомы, но претендовать на серьезность не могут, пока не преуспеют в решении тех проблем, которые продолжают ждать своего решения в рамках старых воззрений (механистично-материалистического или идеалистического) и которые, по-видимому, неприемлемы для них.

Эти основные вопросы жизни до сих пор остаются неясными, что требует от нас; во-первых, быть крайне осторожными при формулировке новых взглядов; во-вторых, бороться с теми взглядами, которые не ведут вперед и не продвигают нас хотя бы на шаг и которые представляют собой только преждевременные попытки предвосхитить еще невозможное решение проблем. Путь, предшествующий функциональной психологии, неопределен и «полон камней преткновения». Только теперь сексуальная экономика нащупала основание в некоторых фундаментальных формулировках и все еще ожидает экспериментальных исследований оргазма. Один момент, однако, совершенно ясен: если естественная наука однажды преуспеет в реальном разрешении проблемы психосоматических связей, результатом которого станут практические мероприятия, а не только теории; достижения прозвонят «похоронный звон» всякому трансцендентальному мистицизму, «абсолютно объективному духу» и другим подобным идеологиям, которые объединены понятием «мистицизм» в узком и широком смысле. Вегетативная жизнь человека представляет собой только часть общего природного процесса, в вегетативном потоке которого он переживает себя как частичку природы. Истинная всеобъемлемость природы выходит за рамки психической формации, которая обязана своим жизнеразрушающим существованием только нашему поверхностному знанию ее истоков, препятствующему продуктивному раскрытию вегетативной энергии. Это вызывает болезнь и страдание, и, чтобы оправдать себя, она представляется как неизбежность и неизменность. Человек, движимый смутными «океаническими» чувствами, мечтает, вместо того чтобы «делать» собственное существование, и гибнет от своих мечтаний. Но эта мечтательность — только намек на будущую продуктивность его вегетативной жизни. Возможно, наука однажды успешно превратит мечты человека в реальность, и тогда перед нами встанет вопрос, на который до сих пор нет ответа, вопрос о смысле жизни и о замене его вопросом об исполнении собственной жизни.

 

ГЛАВА XV

ВЫРАЗИТЕЛЬНЫЙ ЯЗЫК ЖИВОГО В ОРГОННОЙ ТЕРАПИИ

1. ФУНКЦИЯ ЭМОЦИИ

Концепция «оргонной терапии» включает в себя все медицинские и педагогические техники, работающие с «биологической» энергией, оргоном. Правда космическая оргонная энергия была открыта только в 1939 году, но цель анализа характера, появившаяся задолго до этого открытия, состояла в освобождении так называемой «психической энергии» от характерного и мышечного панциря и установлении оргастической потенции. Знакомый с оргонной биофизикой читатель имеет представление как о развитии анализа характера с 1926 по 1934 год, так и о его перерастании начиная с 1935 года в «вегетотерапию». Неудивительно, что эта смена терминов произошла в русле одной и той же научной дисциплины. Последовательное применение естественно-научной энергетической концепции в области психических процессов привело к возникновению нового языка для новых техник на следующем витке развития.

Сам факт существования сексуально-экономически ориентированной психиатрии, которая обеспечила доступ к космической энергии, следует считать великим триумфом оргономического функционализма. Хотя оргонная энергия по своей природе несомненно является физической, есть множество причин тому, что ее открытие принадлежало не физикам, а психиатрам. Логика данного открытия в области биопсихиатрии отражена в ее развитии, и с этими вопросами можно ознакомиться в книге «Открытие оргона», том 1: «Функция оргазма».

После 1935 года, когда был открыт оргастический рефлекс, акцент характерно-аналитической работы сместился в область соматики. Термин «вегетотерапия» отражает тот факт, что теперь моя терапевтическая техника воздействует на характерный невроз в области физиологии. Термин «характерно-аналитическая вегетотерапия» подчеркивал синхронную работу психического и соматического, но имел свои недостатки, которые ничуть не помогали делу: он был слишком громоздок и содержал термин «вегетативный» (vegetative), который в Германии звучал достаточно точно, но в Англии напоминал совершенно иное по смыслу слово — «растительный» (vegetables); и, наконец, все еще содержал в себе некое деление организма на две области — психики и сомы, которое противоречило нашей концепции об организмическом единстве.

Открытие оргона положило конец этим концептуальным затруднениям. Космическая оргонная энергия функционирует в живых организмах как специфическая биологическая энергия. Она управляет всем организмом и выражается как в эмоциях, так и в чисто биофизических движениях органов. Таким образом, психиатрия впервые обнаружила корни объективных естественно-научных процессов. Это утверждение требует более развернутого комментария.

До открытия оргона психиатрия, пытаясь подвести объективную и количественную основу под психологическое содержание, всегда вынуждена была оглядываться на неорганическую физику. Ни механические повреждения мозга, ни химико-физические процессы организма, ни устаревшие понятия церебральной локализации ощущений и мыслей не давали удовлетворительного объяснения эмоциональных процессов. Оргонная биофизика, напротив, с самого начала имела дело с центральной проблемой психиатрии — с эмоциями. Слово «эмоции» буквально означает «движение, направленное вовне», «выступающий вперед». Употребляя это слово, мы не только допускаем, но и несомненно подразумеваем ощущения и движения. Микроскопические исследования амебы свидетельствует о том, что при воздействии слабых электрических стимулов смысл термина «эмоция» (emotion) становится однозначным. В своей основе эмоция является проявлением движения плазмы. Приятные стимулы вызывают «эмоцию» протоплазмы от центра к периферии. И наоборот, неприятные стимулы провоцируют «эмоции» — или, скорее, «ремоции» (remotion) — удаление от периферии к центру организма. Два основных направления биофизического течения плазмы соответствуют двум основным аффектам психического аппарата: удовольствию и тревоге. Осциллографические исследования показывают функциональную идентичность движения физической плазмы и соответствующих ощущений, одно не может существовать без другого. Но, как мы знаем, они не только функционально идентичны, но и антитетичны, то есть противоположны: возбуждение биофизической плазмы отзывается в ощущениях, а ощущения выражаются в движении плазмы. Сегодня эти факты составляют прочный фундамент оргонной биофизики.

Мы вызываем возбуждение плазмы и движение в любом случае: освобождаем ли эмоции от характерного панциря путем анализа характера, или от мышечного панциря с помощью «вегетоте-рапии». То, что движется, по сути дела и есть оргонная энергия, флюиды которой заряжают тело. Мобилизация плазматических потоков и эмоций поэтому идентична мобилизации оргонной энергии организма. Это совершенно очевидно при вазомоторных изменениях. В каждом случае, продуцируем ли мы воспоминания, разрушаем защитные механизмы или устраняем мышечные спазмы, мы работаем с оргонной энергией организма. Разница только в действенности методов; вспоминание не вызовет прорыва аффекта, который может произойти, скажем, при разрушении ди-афрагмального блока.

Все это объясняет, почему термин «оргонная терапия» включает в себя характерно-аналитическую терапию и вегетотерапию. Общая цель здесь — мобилизация плазматического потока пациента. Другими словами, мы не можем расщепить живой организм на установки характера, мышцы и функционирование плазмы, если действительно придерживаемся концепции единого организма, соотносясь с ней в своей практической работе.

Оргонная терапия работает с биологической глубинной плазменной системой, с «биологическим ядром» организма. Читатель должен понять, что это важный шаг. Мы оставляем область психологии, включая «глубинную психологию», и движемся глубже, проникая даже за физиологию нервной системы и мышц, в область функционирования протоплазмы. Данные шаги необходимо воспринимать очень серьезно; они имеют значительные практические и теоретические последствия и меняют наши биопсихиатрические техники в самом их основании. Мы больше не работаем исключительно с индивидуальными конфликтами и особенностями панциря, а имеем дело с сутью функционирования живого. Если мы постепенно научимся понимать его и оказывать на него влияние, чисто психологическое и физиологическое функционирование тоже автоматически окажется под нашим влиянием. Схематичная специализация, таким образом, исключается.

2. ВЫРАЗИТЕЛЬНЫЕ ДВИЖЕНИЯ ПЛАЗМЫ И ЭМОЦИОНАЛЬНЫЕ ПРОЯВЛЕНИЯ

Трудно дать точное функциональное определение «живому». Понятия и традиционной, и глубинной психологии ограничены вербальными конструктами. Функционирование живого не вписывается ни в какие вербальные идеи и понятия. Вербальный язык является биологической формой выражения, свойственной высшему уровню развития. Это неоспоримый атрибут живого, но ведь живое начало свое функционирование гораздо раньше формирования речи. Глубинная психология поэтому оперирует деятельностью недавнего происхождения. Животные выражают собственные переживания при помощи звуков. Но живое существует прежде и за пределами всякого звукового образования как формы выражения.

Процессы словообразования сами по себе показывают способ, при помощи которого происходит «самовыражение» живого. Термин «выражение», по-видимому, на основе органических ощущений, описывает как раз язык живого: живое выражает себя в движениях, в «выразительных движениях». Выразительное движение представляет собой неотъемлемую характеристику протоплазмы. Именно оно отличает живые системы от неживых. Термин буквально означает, что нечто в живых системах «выдавливает себя» и, следовательно, «движется». Это есть не что иное, как движение протоплазмы, то есть расширение (экспансия) и сокращение (сжатие). Буквальный смысл «эмоции» — «выдвижение», то есть то же самое, что «выразительное движение». Физические процессы плазматической «эмоции» или выразительного движения всегда совпадают с непосредственно понимаемым нами смыслом, который мы называем эмоциональным проявлением. Движения плазмы, таким образом, выражаются в эмоциональных ощущениях, а эмоция, или внешние проявления организма, обязана движению. Последняя часть этой фразы требует некоторой оговорки, поскольку благодаря оргонной терапии нам известно, что внешние проявления многих людей вызваны неподвижностью и скованностью.

Сказанное отнюдь не игра слов. Ясно, что речь в процессе словообразования определяется восприятием внутренних движений и органических ощущений, а слова, описывающие эмоциональное состояние, напрямую дают описание соответствующих выразительных движений живой материи.

Несмотря на то что речь напрямую отражает состояние плазматического возбуждения, в одиночку она не способна передать это состояние. Живое не только функционирует прежде и за пределами словесной речи, оно имеет свои специфические формы выражения, которые вообще невозможно облечь в слова. Любому поклоннику музыки известны те эмоциональные состояния, которые вызывают великие музыкальные произведения и которые невозможно передать словами. Музыка невыразима словами. Тем не менее, это экспрессия движения, вызывающая у слушателя ощущение жизни в движении. Невыразимость музыки словами, как правило, рассматривается либо через призму мистической духовности, либо как глубочайшая эмоция, которую невозможно выразить в словах. Естественно-научное толкование заключается в том, что музыкальная экспрессия поднимается из самых глубин живого. То, что понимается как «духовность» великой музыки, есть не что иное, как описание простого факта, что серьезность чувства идентична контакту с живым, выходящему за рамки слов.

Наука не может ничего сказать относительно природы музыкального эмоционального выражения. Нет сомнений в том, что художник говорит с нами в форме бессловесных выразительных движений из глубин источника жизни; но то, что он выражает в музыке или на холсте, он может облечь в слова не больше, чем мы сами. Более того, он возражает против попыток перевести выразительный язык искусства в слова; он больше обеспокоен чистотой собственного экспрессивного языка. Таким образом, он подтверждает оргонобиопсихическое предположение, что живое выходит за рамки вербального и не зависит от него, что оно имеет собственный выразительный язык. Обратимся к иллюстрации, взятой из повседневной работы оргонного терапевта.

Пациенты, приходящие к оргонному терапевту, переполнены проблемами. Опытный глаз обнаруживает эти проблемы через выразительные движения и эмоциональные проявления их тел. Если позволить пациенту говорить то, что он хочет, разговор уведет от проблем, он так или иначе закамуфлирует и затуманит их. Для того, чтобы верно оценить ситуацию, необходимо попросить пациента помолчать. Этот метод очень плодотворен. Когда пациент перестает говорить, его тело проявляет эмоции гораздо отчетливее. После нескольких минут молчания, как правило, можно выявить выделяющуюся черту характера или, более точно, плазматическое эмоциональное проявление. Если пациент во время разговора казался дружелюбно улыбающимся, то теперь, когда он замолчал, его улыбка превращается в пустой оскал, маскообразный характер которого вскоре станет заметен и ему самому. Если пациент вроде бы очень серьезно рассуждал о своей жизни, то стоило ему замолчать, как через подбородок и шею появилось выражение вытесненной злости.

Приведенные мной примеры свидетельствуют о том, что словесное выражение или речь зачастую выполняют роль защиты: слова заслоняют выразительный язык биологического ядра. В большинстве случаев бывает так, что слова больше ничего не значат и речь ничего не выражает, она превращается в бессмысленную активность собственной мускулатуры. Накопленный опыт показывает, что во многих курсах психоанализа, длящихся годами, лечение стало своеобразной «жертвой» такого патологического свойства речи. Этот клинический опыт можно и необходимо применять и на социальной сцене: бесконечные выступления, публикации и политические дебаты не помогают приблизиться к жизненно важным вопросам, а уводят от них в пустословие.

Оргонная терапия отличается от других методов воздействия на организм тем, что пациента просят выразить себя биологически, отбросив как можно дальше привычный язык слов. Это заставляет его сделать то, от чего он всегда старался уйти, — заглянуть в глубь своей души. Таким образом, в течение курса оргонной терапии человек учится понимать язык живого и воздействовать на него. Исходный выразительный язык живой протоплазмы не представляется в «чистой» форме, так как если бы способ выражения пациента был биологическим в чистом виде, помощь оргонного терапевта ему была бы не нужна. Сначала необходимо проникнуть через наслоения патологических, неестественных способов выражения для того, чтобы подойти к истинно биологическому способу выражения. В конце концов, человеческая биопатия представляет собой общую сумму всех искажений естественных способов выражения живого организма. Выявляя патологические формы выражения, мы учимся познавать глубинную человеческую биопатию, что невозможно сделать, используя техники, связанные с вербальным выражением. К сожалению, биопатия с ее необычным выражением жизнедеятельности, находится вне сферы языка и вербальных понятий.

Оргонно-терапевтическая работа с биопатией происходит по сути дела вне словесной сферы. Конечно, мы используем слова, но они отсылают не к повседневным концепциям способности к восприятию и формированию идей, а к организмическим ощущениям. Было бы совершенно бесполезно пытаться заставить пациента понять его состояние, скажем, с помощью терминов физиологии. Нельзя сказать ему: «Твои мышцы при массаже находятся в хронически сокращенном состоянии, поэтому твой подбородок не может двигаться во время разговора, а твой голос монотонен, поэтому ты не можешь заплакать; ты постоянно сглатываешь для того, чтобы подавить выступающие слезы». Правда, пациент может понять все это на интеллектуальном уровне, но изменить свое состояние он не сможет.

Мы работаем на более глубоком биологическом уровне понимания. Не слишком важно как и почему мышцы напряжены. Было бы бесполезно надавливать на них при массаже, — такое давление может вызвать лишь болезненную реакцию, то есть ощутимую боль. Мы работаем с выразительным языком. Только почувствовав выражение лица пациента, мы начинаем понимать его. Термин «понимать» в данном случае подразумевает очень точное знание того, какая эмоция «выражена». Неважно, активно мобилизована эмоция или она остается скрытой (неподвижной). Необходимо выяснить, какова разница между активной и скрытой эмоцией.

«Чувствуя» эмоциональное проявление пациента, мы оперируем с первичным биологическим функционированием. Если, например, одна из птиц начинает беспокоиться и, «почувствовав опасность», взлетает, вся стая следует за ней, независимо от того, заметили остальные птицы причину беспокойства или нет. Реакция паники у животных основана на непроизвольном воспроизводстве эмоционального проявления тревоги. Нетрудно остановить людей на улице и заставить их смотреть в небо, если кто-то сделает вид, что он увидел там нечто интересное. Таких примеров можно привести множество.

Рис. 5 . Основная биофизическая поза не закованного в панцирь организма.

Рис. 6 . Основная биофизическая поза закованного в панцирь организма: «сдерживание».

Эмоциональное проявление пациента вызывает в организме терапевта непроизвольную имитацию. Заражаясь внешними проявлениями пациента, он чувствует и понимает свои внешние проявления, и благодаря этому — проявления пациента. Поскольку каждое движение что-то выражает и, таким образом, раскрывает эмоциональное состояние протоплазмы, язык выражения становится сутью коммуникации с эмоциями пациента. Как мы уже говорили, слова искажают язык выражения. Под «характерной позой» мы подразумеваем общую выразительность организма, буквально идентичную общему впечатлению, которое производит на нас организм.

У разных людей эмоциональная выразительность может сильно различаться в деталях. Не существует двух индивидов с совершенно одинаковой речью, дыхательными блоками или походкой. Тем не менее некоторые общие типы можно выделить довольно легко. В глубинной психологии мы различали «невротический» и «генитальный» характер, основываясь на типе мышечного и характерного панциря. Мы говорили о невротическом характере, когда организм был снабжен ригидным панцирем, который человек не мог изменить или устранить; называли генитальным характер, при котором эмоциональное реагирование не сдерживалось ригидными автоматизмами, то есть когда человек способен на биологическое реагирование в соответствии с ситуацией, в которой оказался. Такие основные типы характера можно так же четко выделить в сфере биологического функционирования.

Когда человек начинает понимать язык биологического выражения, нетрудно определить вид панциря и оценить степень его ригидности. Общую выразительность индивида, закованного в панцирь, можно описать как «сдерживание».

Это следует понимать буквально: организм показывает, что он сдерживается. Плечи опущены, грудная клетка втянута, подбородок скован, дыхание поверхностно, поясница выгнута, таз напряжен и «бесчувствен», ноги одеревенело выпрямлены или малоподвижны — вот основные позиции общего сдерживания.

Схематически это представлено на рис. 5, 6.

Последняя поза наиболее явно выражена при истерической дуге и при опистотонусе в кататоническом ступоре.

Здесь четко видно, что проявление основной позы закованного в панцирь организма связано не с сознанием, а с вегетативной нервной системой. Закованный в панцирь человек не чувствует его. Если попытаться описать ему этот панцирь, он может не понять, о чем, собственно, идет речь. Его ощущения представляют собой не скованность как таковую, а только нарушение восприятия жизни: он чувствует себя незаинтересованным, скованным, пустым или жалуется на невротическое беспокойство, дрожь, запор, бессонницу, тошноту и т. д. Присутствие панциря в течение длительного срока оказывает влияние на ткани и органы: у пациента возможны язвенная болезнь, ревматизм, артрит, у него может развиться рак или стенокардия. Перечисление заболеваний можно продолжить, клинические примеры подобного рода встречаются довольно часто. Здесь мы имеем дело с постижением глубинных биологических функций и с определением на его основании функционирования живого.

Закованный в панцирь индивид неспособен его разрушить. Он не может выразить свои примитивные биологические эмоции. Ему знакомо ощущение, вызванное щекоткой, но ощущение оргонотичес-кого удовольствия незнакомо, и потому он не может имитировать его, а если пытается, то издает стон, сдавленный крик или у него возникнет позыв к рвоте. Он неспособен испустить вопль ярости или убедительно имитировать жесткий, изо всех сил удар по кушетке. Он не в состоянии сделать полный выдох: движения диафрагмы (согласно показаниям рентгеновского исследования) очень ограничены. Если попросить его выдвинуть вперед таз, у него это не получится. Причем довольно часто человек вообще не понимает, о чем идет речь и может сделать совершенно противоположное движение, отведя таз назад, выпячивая и напрягая его, что свойственно при сдерживании. Напряженность периферической мускулатуры и нервной системы проявляется в чрезмерной сензитивности к надавливанию. Порой невозможно коснуться определенных частей организма, закованного в панцирь, чтобы не вызвать сильную тревогу и нервозность. То, что обычно называют «повышенной возбудимостью», является результатом такой гиперсензитивности чрезвычайно напряженной мускулатуры.

Общее сдерживание вызывает неспособность к плазматической пульсации в процессе сексуального акта, то есть оргастическую импотенцию, что, в свою очередь, порождает застой сексуальной энергии, а отсюда следует все то, что заключается в понятии «биопатия».

Центральная задача оргонной терапии — разрушение панциря, другими словами, восстановление подвижности плазмы. У скованного панцирем человека во всех органах в той или иной степени снижена или ограничена пульсация, и оргонная терапия призвана полностью ее восстановить. Это делается биофизически, путем разрушения позы сдерживания. Идеальный результат оргонной терапии — появление оргастического рефлекса. Как известно, этот рефлекс, второй после дыхательного, является самым важным двигательным проявлением у животных. В момент оргазма происходит полное организмическое погружение, организм отдается оргастическим ощущениям и непроизвольной пульсации. Поэтому движения оргастического рефлекса неизменно связаны с проявлением самоотдачи. Конечно же, бесполезно убеждать пациента «отдаться», поскольку он просто не способен на это, иначе наша помощь ему бы не понадобилась. Мы не можем вооружить его никакими техническими приемами, позволяющими автоматически обрести эту способность к самоотдаче. Живое функционирование подчинено вегетативной системе, оно выходит за рамки языка, интеллекта или воли и развивается в соответствии с законами природы, о которых мы сейчас поговорим. Мы выяснили, что оргазм с его проявлением отдачи представляет собой некий ключ к пониманию базовых природных процессов, которые выходят за рамки личности и даже самой жизни. Читателю, решившему исследовать это подробнее, предстоит серьезный экскурс в область космической энергии. Он ничего не поймет и испытает разочарование, если ему не удастся полностью освободиться от того понимания сексуальности, иллюстрацией которого являются ночные клубы.

Рис. 7 Эмоциональное проявление оргастического рефлекса.

У нас уже достаточно знаний о функции оргазма в области психологии и физиологии, чтобы сконцентрировать свое внимание исключительно на базовом природном феномене — на «оргазме». Весьмастранно, что при оргазме организм неизменно стремится свести эмбриологически важные рот и анус (см. рис. 7).

Итак, поза оргастического рефлекса — «отдавание»: организм отдается плазматическому возбуждению и ощущениям потока, течения; он также полностью отдает себя партнеру, не оставляя никаких резервов, не сдерживаясь и не закрываясь панцирем. Всякая биологическая активность сводится к базовому функционированию пульсации плазмы. У мужчин прекращается всякая мыслительная деятельность и фантазирование.

Эмоциональное проявление отдавания предельно ясно. Какова же функция оргастических конвульсий, которые состоят в смене сокращений и расширений всей плазмы тела? Какова функция сближения обоих концов торса при оргастической конвульсии? На первый взгляд проявление этого движения кажется непостижимым. Мы были правы, когда определили, что можно понять проявление всякого организмического движения, но в данном случае это совсем не так. Невозможно обнаружить в оргазме проявление, которое можно было бы перевести на язык слов.

Не отвлекаясь на философские рассуждения, перейдем к естественно-научному объяснению оргастических конвульсий: они, как и любое движение живого, являются выразительным движением в чистом виде и, соответственно, содержат также и эмоциональный компонент.

В свое время мы найдем удивительный, но единственный ответ на этот базовый вопрос функционирования живого, но перед тем, как отыскать его, необходимо собрать и точно интерпретировать огромное количество биологических проявлений. Ответ этот лежит за пределами индивидуального биологического организма, но не имеет ничего общего с мистикой, метафизикой и духовностью. Загадка его заключается в том, каким конкретным способом животные и растения связаны с космической оргонной энергией. Необходимо также узнать, почему оргастическое влечение представляет собой не только самое глубокое стремление, но и почему оно является космическим. Действительно, общеизвестно, что организм является частицей космоса, но что до сих пор остается неизвестным — как. Давайте вновь обратимся к оргонно-терапевтическому опыту.

Задача оргонной терапии состоит в том, чтобы предоставить человеческому организму возможность преодолеть автоматизм сдерживания и вместо этого научить отдаваться. Пока оба эмбрионных окончаний торса выгнуты назад, а не вперед, навстречу друг другу, организм неспособен отдаваться переживанию и получать удовольствие. Поскольку мышечный панцирь препятствует любой самоотдаче и вызывает биопатическое ограничение функционирования живого, его необходимо разрушить. Именно в этом заключается наша терапевтическая цель, а не в психоанализе, не во внушении, не в закаливании или воспитании воли. Мы не информируем пациента об этой цели, так как знаем из опыта, что тотальный оргастический рефлекс обязательно появится, когда успешно разрушится мышечный панцирь. В процессе лечения становится понятно, что основная функция мышечного панциря состоит в предохранении от оргастического рефлекса как такового.

Многочисленные проявления мышечного панциря и его соответствие характерному панцирю уже описывались. Сейчас мне бы хотелось представить новую точку зрения, которая позволяет понять характерный и мышечный панцирь на уровне самого примитивного функционирования. Основу этой точки зрения составляют исследования, проводившиеся более десяти лет, поэтому я с полной ответственностью могу заявить о ее значимости в области биофизики.

3. СЕГМЕНТАРНОЕ СТРОЕНИЕ ПАНЦИРЯ

Психиатрам не первое десятилетие известно, что соматические нарушения при истерии не имеют отношения к анатомии и физиологии мышц, нервов и кровеносных сосудов, а лишь эмоционально значимым органам. Патологическое покраснение, например, обычно ограничивается лицом и шеей, хотя кровеносные сосуды проходят по всему телу. Таким же образом сенсорные нарушения при истерии соответствуют не обычным нервным путям, а эмоционально значимым регионам тела.

Разрушая мышечный панцирь, мы сталкиваемся с тем же самым феноменом; индивидуальные мышечные блоки не соответствуют мышцам или нервам индивида. Если попытаться уловить какую-то закономерность, отражающую расположение блоков, то выясняется, что мышечный панцирь имеет сегментарное строение.

Сегментарное функционирование — гораздо более примитивная модель жизнедеятельности, чем та, с которой мы встречаемся у высокоорганизованных животных. Яркий пример такой модели — обычный дождевой червь. У высших позвоночных единственной сегментарной структурой является позвоночный столб, который соответствует сегментам спинного мозга и спинальным нервам, а также сегментарному устройству, относящемуся к вегетативному ганглию, свидетельствующему о том, что эти животные произошли от сегментарно функционирующих примитивных организмов.

Я попытаюсь дать очень грубое, приблизительное описание сегментарной структуры мышечного панциря, которое основано на многолетних исследованиях «панцирного» реагирования.

Так как тело пациента сдерживается, и поскольку цель оргонной терапии состоит в восстановлении плазматического потока в области таза, совершенно необходимо начинать разрушение панциря с самых отдаленных от таза областей тела. В области головы можно выделить по крайней мере два сегмента панциря: один включает лоб, глаза и область щек, а другой — губы, подбородок и гортань. Сегментарная структура панциря означает, что область его функционирования располагается начиная от передней через боковые и до задней части тела, то есть по кольцу.

Давайте сначала рассмотрим глазное панцирное кольцо, а затем — оральное. В глазном панцирном сегменте мы обнаружим сокращение и неподвижность всех или большинства мышц глазного яблока, век, лба, слезных каналов и т. д. Это выражается в неподвижности лба и глазных век, пустом выражении глаз или выпуклых глазных яблоках, маскообразности или неподвижности носа. Глаза, словно смотрят из застывшей маски, пациент не может их широко раскрыть, как это бывает при испуге. У шизофреников в результате сокращения мышц глазных яблок глаза выражают пустоту или взгляд в никуда. Некоторые пациенты на протяжении многих лет не могут заплакать, у других — глаза превращаются в узкие щелки, а лоб ничего не выражает, как будто он «сплющен». Очень часто такие люди страдают миопией, астигматизмом или иными глазными болезнями.

Разрушить глазной панцирный сегмент можно, предложив пациенту широко раскрыть глаза, как при испуге; при этом лоб и веки приходят в движение и выражают эмоции. Как правило, этот процесс охватывает верхнюю часть щек, особенно если предложить пациенту погримасничать. Натяжение щек обычно приводит к «ухмылке», которая носит характер недоброжелательной провокации.

Сегментарный характер данной группы мышц состоит в том, что каждое эмоциональное движение в этой области влияет на другие ее части, в то время как оральная область оказывается неохваченной. Широко раскрытые, как при испуге, глаза, к примеру, вызывают движение лба или верхней области щек, но никак не влияют, скажем, на скованный подбородок.

Рис. 8. Направление оргономического потока перпендикулярно панцирным кольцам.

Сегменты панциря, таким образом, включают в себя те органы и мышечные группы, которые находятся в функциональном контакте и могут сообщать друг другу импульс выразительного движения. Ближайший к глазному сегмент остается незатронутым его экспрессивным движением.

Сегменты панциря всегда расположены поперек торса и никогда — вдоль. Единственное исключение — руки и ноги. Они всегда функционируют в паре с соответствующими сегментами торса: руки — с сегментом, в который входят плечи, а ноги — с тазовым сегментом. Необходимо помнить об этом исключении; объяснение этому можно найти в конкретном биофизическом контексте.

Второй, оральный сегмент включает в себя мускулатуру подбородка, горла и затылочную мускулатуру, а также кольцевидную мускулатуру рта. Они составляют функциональное целое, и разрушение панциря подбородка вызывает клонизм губ и плач или желания сосать. Так, рвотный рефлекс может мобилизовать весь оральный сегмент.

Выражение эмоций, сопровождающих плач, агрессивные укусы, крик, сосание и гримасы любого вида зависят от того, насколько свободны движения глазного сегмента. К примеру, бывает трудно вызвать слезный импульс, мобилизуя рвотный рефлекс, если глазной сегмент не был прежде активизирован. Даже после активизации двух вышерасположенных сегментов может быть все так же трудно вызвать плач, пока третий и четвертый сегменты шеи и горла будут оставаться в спастическом состоянии. Сложность высвобождения эмоций объясняется чрезвычайно важным биофизиологическим фактом:

1. Панцирь имеет сегментарное строение, он состоит из колец, расположенных перпендикулярно позвоночнику.

2. Плазматическое течение и эмоциональное возбуждение проходит вдоль вертикальной оси тела (см. рис. 8).

Подавление эмоционального проявления, таким образом, работает перпендикулярно направлению оргонотического потока.

Поскольку оргонотические потоки могут объединяться с оргастическим рефлексом, только когда они свободно протекают вдоль всего организма, а панцирные сегменты расположены под прямым углом к этому потоку, то оргастический рефлекс может установиться только после разрушения всех сегментных колец. Вот почему чувство единства телесных ощущений возникает только с первыми оргастическими конвульсиями. Именно они возвещают о прорыве мышечного панциря. Оргонотический поток, разрушая новый виток панцирного кольца, прорывается и оказывает огромную помощь в разрушении панциря. Когда высвобождается энергия, которая стремится к спонтанному течению вдоль тела, происходит столкновение с существующими поперечными сжатиями; это вызывает у пациента безошибочное ощущение «блоков» — очень слабое или полностью отсутствующее чувство, если нет плазматического потока.

Читателю необходимо понять, что данные процессы — первичное функционирование плазматической системы, они не только выходят за рамки вербального языка, но и представляют собой базовые процессы жизненного аппарата. Это касается филогенетически первичных функций. Сегментарная структура мышечного панциря выглядит как червь в человеке.

Движения червя основано на волнообразном возбуждении, проходящем от хвостовой части тела к головному. В хвостовой части при передвижении одна задругой возникают волны возбуждения, которые последовательно проходят сегмент за сегментом, пока не дойдут до головной части: сегменты при этом ритмично и регулярно сокращаются и расширяются. Передвижение червей и гусениц сложным образом связана с плазматическим волнообразным движением. Следовательно, можно сделать вывод, что именно биологическая энергия движется таким волнообразным способом. Данное заключение подтверждается исследованием способа движения бионов. Волнообразные движения телесного оргона замедленны и по темпу и экспрессии вполне соответствуют эмоциональному возбуждению функции удовольствия, которую мы субъективно переживаем как волнообразную.

В закованном в панцирь человеческом организме оргонная энергия связана хроническими мышечными спазмами. После разрушения панцирного кольца течение телесного оргона не сразу становится свободным. Сначала появляются клонизмы, сопровождающиеся покалыванием и ощущениями, подобными тем, которые можно назвать «мурашки по коже». Это свидетельствует о том, что панциря нет и энергия высвободилась. Ощущение волн плазматического возбуждения не появится, пока несколько панцирных сегментов не будут разрушены, например, блоки в глазных мышцах, в области рта, шеи и диафрагмы. После этого становятся отчетливо видны волнообразные сокращения в освобожденных частях тела, направленные вверх, к голове, и вниз — к гениталиям. Очень часто организм реагирует на этот первый поток и конвульсии восстановлением панциря. Спазмы глубокой мускулатуры горла, антиперестальтика пищевода, диафрагмальные тики и другие явления показывают, что идет борьба между потоком и панцирными блоками. Чем больше энергии высвобождается, тем больше пациент способен к разрядке, но из-за присутствия спазмов, которые сдерживают плазматический поток, у него возникает острая тревога. Подобные проявления подтверждают оргонно-биофизическую концепцию противоположности удовольствия и тревоги (см.: «Открытие оргона», том 1). Здесь же я хотел бы отметить феномен, который все еще недостаточно ясен.

Если первые панцирные блоки разбиты, мы обнаруживаем, что вместе с оргонотическим потоком и ощущениями постепенно развивается способность «отдаваться», однако ее полное развитие все еще сдерживается сохранившимся панцирем. Организм будто силой пытается преодолеть оставшиеся блоки. На данном этапе эта только что зародившаяся способность может обернуться ненавистью. Такая ситуация довольно типична, и ей необходимо уделить пристальное внимание.

Если, к примеру, целостность панциря в области рта нарушается в достаточной мере для того, чтобы освободить импульс плача, а в области горла и груди остается незатронутым, мы можем видеть, как у пациента нижняя часть лица начинает поддаваться плачу, но он сдерживается и не позволяет себе заплакать. Плач может смениться гримасой ненависти. Такое выражение отчаяния, крайнего разочарования иллюстрирует важнейший факт: как только проявившаяся способность к отдаванию сталкивается с панцирным блоком и лишается возможности свободного течения, она тут же оборачивается деструктивной злостью.

Панцирное кольцо третьего сегмента можно обнаружить главным образом в глубокой шейной мускулатуре — в подкожной мышце шеи и грудино-ключично-сосцевидных мышцах. Только имитация позы сдерживания злости или плача дает возможность понять эмоциональную функцию шейного панцирного кольца. Спастическое сокращение шейного сегмента включает в себя и язык. Это очевидно, с анатомической точки зрения, поскольку мышцы языка включены главным образом в цервикальную костную систему. Итак, спазмы мускулатуры языка функционально связаны с подвалением адамова яблока и с сокращением глубокой и поверхностной шейной мускулатуры. Движения адамова яблока отчетливо показывают, как импульсы злости или плача буквально «проглатываются», в то время как пациент этого даже не осознает. Такой механизм подавления эмоций очень трудно преодолеть терапевтически. Невозможно руками добраться до мышц гортани, как это можно сделать с поверхностными мышцами шеи. Лучший способ справиться с подобным «проглатыванием» эмоции — вызвать рвотный рефлекс, и волна возбуждения из пищевода протолкнется через это проглатывание ненависти или плача. Если рвотный рефлекс хорошо развит или пациента действительно рвет, эмоции, сдерживаемые панцирным шейным сегментом, выходят на свободу. Это наглядно демонстрирует смысл продольного течения возбуждения: рвотный рефлекс сопровождается расширением, то есть релаксацией, диафрагмы и выдохом.

Работа с шейным сегментом панциря разрушает четвертый и пятый панцирные сегменты. Из этого следует, что нельзя ликвидировать ни одного сегмента, нарушив последовательность, в которой они расположены, и тем более невозможно сделать это механическим способом. Вероятно, мы имеем дело с единой жизненной системой общего плазматического функционирования, которому препятствуют поперечные панцирные кольца. Ослабление панцирного сегмента в результате возникающего движения приводит к мобилизации тех сегментов, которые расположены выше или ниже. По этой причине нельзя дать механического описания процесса разрушения мышечного панциря.

Теперь мне хотелось бы обратиться к четвертому, грудному сегменту. Я напоминаю, что функционирование панцирных сегментов невозможно отделить друг от друга, поэтому лучше лечить грудь в целом. Грудной сегмент выражается через характерную позу вдоха — сдерживания дыхания, поверхностное дыхание и неподвижность грудной клетки. Как нам известно, поза вдоха — это основной способ подавления любых эмоции. Грудной сегмент панциря особенно важен не только потому, что играет большую роль в панцире всего организма, но и потому, что здесь биопатические симптомы заболевания принимают особенно опасный характер.

Грудной сегмент сформирован межреберными мышцами, большими грудными мышцами (грудная мышца) и плечевой мускулатурой (дельтовидная мышца), а также мускулатурой, расположенной между лопатками. Экспрессия грудного панциря по сути своей означает «самоконтроль» и «ограничение». Опущенные плечи буквально выражают собой «сдерживание». Вместе с шейным панцирем грудной сегмент выражает подавленную злость и «деревянную шею» (это выражение вполне можно понимать буквально). При отсутствии панциря выразительное движение четвертого сегмента таково: «свободное излияние чувств». Если же панцирь есть, имеет место проявление «неподвижности» или «застоя».

Хроническое расширение грудной клетки может сопровождаться склонностью к повышенному кровяному давлению, дрожью и тревогой, в особо тяжелых случаях может развиваться гипертрофия сердечной мышцы. Разные сердечные заболевания возникают непосредственно из-за хронического расширения грудной клетки и косвенно — из-за синдрома тревоги. Легочная эмфизема — это результат хронического расширения грудной клетки, отсюда же предрасположенность к пневмонии и туберкулезу.

Эмоции, возникающие в области грудного сегмента, мы называем «необузданной страстью», «душераздирающим рыданием», «воплем» или «нестерпимым томлением». Эти естественные эмоции недоступны человеку, закованному в панцирь. Его страсть «холодна», он считает, что плакать «не по-мужски», что это «ребячество» или нечто «неподобающее», а испытывать «страстное влечение или томление» — «мягкотелость» и «отсутствие характера».

Что касается плазматического возбуждения груди, то самыми выразительными с точки зрения движения являются руки и кисти. Эти конечности биологически расширяют грудной сегмент. У артиста, который может свободно выражать страстное влечение, грудное возбуждение напрямую перетекает в идентичные эмоции и выразительные движения рук и кистей. То же самое происходит, скажем, со скрипачом и пианистом. У танцора главные выразительные движения «извлекаются» из всего организма.

Грудной панцирь проявляется в неловкости рук и выражается в «жесткости» и «неприступности». Тотальная закованность в панцирь головы, шейного и грудного сегментов типична для патриархального культурного окружения — особенно в азиатских «высших кастах», — атмосферы «избранности». Этому соответствуют идеи о «несгибаемом характере», «величии», «отстраненности», «превосходстве» и «самообладании». Образу военного всегда соответствует внешнее проявление, воплощенное в закованных в панцирь голове, шее и груди. Нет сомнений, что характерная поза в этих случаях связана не с чем иным, как с панцирем.

В случаях некоторых пациентов мы встречаемся с синдромом, берущим начало в грудном панцире, представляющем особенно сложный комплекс проблем. Такие пациенты, как правило, жалуются на «узел» в груди. Это, по-видимому, связано со спазмом пищевода, напоминающим истерический комок (globus hystericus) в горле. Сложно сказать, вовлекается ли в это трахея, скорее всего да. Этот «узел» содержит в себе эмоцию злобного крика или тревоги и начинает ощущаться, только когда разрушается, что зачастую вызывает чувство давления в груди, которое заставляет пациента кричать. Сдерживание органов груди обычно охватывает и те движения рук, которые выражаются в «дотягивание» или «объятии». Эти пациенты обычно не производят впечатления парализованных механизмов, они вполне способны двигать руками, но когда движение рук ассоциируется с выражением страстного стремления или влечения, оно сдерживается. В тяжелых случаях руки и даже в большей мере кончики пальцев теряют оргонотический заряд и становятся холодными и влажными, а иногда довольно болезненными. Видимо, гангрена Рено основана именно на такой специфической аноргонии. Чаще всего это просто импульс задушить кого-то, который закован в панцирь лопаток и рук и который вызывает сжатие кончиков пальцев.

Жизнь таких пациентов характеризуют отсутствие инициативы и нарушение дееспособности, основанные на их неспособности свободно пользоваться руками. У женщин из-за грудного панциря часто пропадает чувствительность в области сосков; отсутствие или недостаточность сексуального удовлетворения и отвращение к грудному вскармливанию также представляют собой непосредственный результат этого панцирного сегмента.

Между лопатками в области трапециевидной мышцы можно обнаружить два болезненных мускула, имеющих повышенную чувствительность к щекотке. Это — биопатическая гипервозбудимость, исчезающая при разрушении панциря. В определенном случае характерная поза «высокомерия» по сути своей означает экспрессию «Не дотрагивайтесь до меня, мне щекотно».

Конечно, я совершенно не собираюсь смеяться над этими характерными позами или считать банальными столь часто встречающиеся «горделивые осанки», но в суть их биологического выражения мы проникаем, хотим того или нет. Генерал может быть «достойным» человеком, и мы вовсе не собираемся преувеличивать или преуменьшать его достоинство. Но у нас есть право рассматривать его как животное, которое заковано в определенный панцирь. Я бы не удивился, если бы какой-то ученый вдруг свел мою научную любознательность до образа биологической деятельности щенка, обнюхивающего все вокруг; я был бы рад такому сравнению, биологическому уподоблению живому, дружелюбному щенку, поскольку не страдаю амбициями и считаю, что не отличаюсь от животных.

Необходимо подчеркнуть, что установление оргастической потенции несомненно связано с предварительным разрушением грудного панцирного кольца и высвобождением эмоции неукротимой злости, страстного влечения и искреннего рыдания. Функция самоотдачи теснее всего связана с подвижностью грудного и шейного сегментов. Если есть возможность мобилизовать тазовый сегмент, то как только в области таза появится отчетливое ощущение удовольствия, голова, вместо того чтобы заваливаться назад, будет определенным образом двигаться вперед.

Грудной панцирь является центральной частью всего мышечного панциря. Он развивается во время критических конфликтов, происходящих в жизни ребенка, по-видимому, задолго до образования тазового сегмента панциря. Несложно понять, что в процессе разрушения грудного сегмента неизменно возникают травмирующие воспоминания всякого рода: о плохом отношении, фрустрации любви и разочаровании в родителях. Выявление воспоминаний не играет большой роли в оргонной терапии; они мало помогают, если не сопровождаются соответствующей эмоцией. Эмоция в выразительном движении необходима для понимания страдания пациента, и, если работа проводится корректно, в конце концов воспоминания приходят сами. Но при этом остается загадкой, как бессознательное воспоминание может зависеть от процесса плазматического возбуждения, каким образом воспоминания сохраняют плазматическую готовность к действию.

Теперь перейдем к пятому, диафрагмальному сегменту. Он объединяет диафрагму и органы над ней. Его функционирование не зависит от грудного сегмента. Диафрагмальный блок может сохраняться даже тогда, когда грудь становится подвижной и гнев и плач прорываются наружу. Рентгено-флюроскопия отчетливо демонстрирует неподвижность диафрагмы. Правда, с усилением дыхания диафрагма движется лучше, чем до разрушения грудного панциря. Однако блок вызван тем, что отсутствует спонтанная диафрагмаль-ная пульсация. Существуют две стадии процесса разрушения диаф-рагмального блока:

При разрушении грудного панцирного сегмента пациент непроизвольно форсирует свое дыхание. В ходе этого процесса диафрагма, безусловно, тоже приходит в движение, но неспонтанное. Если дыхание ослабевает, движения диафрагмы исчезают вместе с дыхательными движениями груди. Для того чтобы перейти ко второй стадии, которая означает спонтанную пульсацию диафрагмы, нам необходимо вызвать эмоциональное проявление диафрагмального панциря. Это вновь подтверждает, что невозможно возродить эмоциональное функционирование механическим путем. Только биологическое выразительное движение может разорвать панцирное кольцо.

Пятый панцирный сегмент сжимает кольцо вокруг надчревной области, нижней части грудины, проходит по нижним ребрам к задним креплениям диафрагмы, то есть к десятому, одиннадцатому и двенадцатому грудному позвонкам. Он включает в себя диафрагму, грудину, солнечное сплетение, поджелудочную железу, печень и два хронически болезненных мускула, проходящих вдоль нижних грудных позвонков.

Это панцирное кольцо выражено лордозом позвоночника. Как правило, между позвоночником такого человека и кушеткой можно просунуть руку. Передние реберные края выделяются и кажутся неподатливыми. Пациент так или иначе не способен выгнуть позвоночник. Флюроскопические исследования показывают неподвижность диафрагмы при обычных условиях и очень слабую подвижность при усиленном дыхании. Если попросить пациента подышать, он всегда делает вдох, а выдох как спонтанное действие ему недоступен, он вынужден приложить для этого большое усилие. Если же ему отчасти удается выдохнуть, тело автоматически принимает позу, противоположную позе выдоха. Например, голова уходит вперед или оральное панцирное кольцо сжимается сильнее; лопатки сводятся вместе или руки одеревенело располагаются по сторонам тела; тазовая мускулатура напрягается и еще сильнее выгибается назад.

Диафрагмальный блок составляет центральный панцирный механизм этой области тела, поэтому его разрушение является основной терапевтической задачей.

Почему же так трудно разрушить именно диафрагмальный сегмент панциря? Телесная экспрессия отчетливо сообщает — хотя пациент этого и не сознает, — что организм отказывается позволить диафрагмальному «маятнику» свободно двигаться. Если корректно провести работу с верхними сегментами панциря, то рано или поздно диафрагмальный блок тоже разрушится. Например, усиленное дыхание в грудном сегменте или неоднократное вызывание рвотного рефлекса подтолкнет организм в направлении ситуации оргастического сокращения; тот же эффект возможен от раздражения плечевой мускулатуры щипковыми движениями.

Теоретически причины столь сильного сопротивления свободной пульсации диафрагмы достаточно ясны: организм защищается от ощущений удовольствия или тревоги, которые неминуемо возникают при движении диафрагмы. Но не следует забывать, что это рациональное, весьма категоричное заявление с позиции психологии. Оно подразумевает, что организм «думает» рационально, приблизительно так: «Этот надоедливый терапевт просит меня позволить диафрагме двигаться. Если я сделаю это, возникнут ощущения тревоги и удовольствия, которые я переживал, когда мои родители наказывали меня за приятные ощущения. Мне пришлось примириться с этой ситуацией, и поэтому я не хочу вновь оказаться в ней».

Но живое не думает рационально, оно не будет делать чего-то «для того, чтобы…». Оно функционирует согласно первичным плазматическим движениям, которые направлены на удовлетворение биологических запросов и потребностей. Человек неминуемо собьется с пути, пытаясь впрямую перевести язык живого на язык слов, которым оперирует сознание. Очень важно иметь это в виду, потому что рациональное мышление, давшее расцвет механистичной цивилизации, уничтожило понимание базового отличия речи от живого функционирования.

Я проиллюстрирую эти новые феномены достаточно ясным клиническим случаем. Пациент с весьма глубоким пониманием оргонной терапии, преуспевший в разрушении верхних сегментов своего панциря, столкнулся с задачей прорыва сквозь диафрагмальный сегмент. Терапевтическая ситуация была практически ясна. На словах и сознательно он несомненно старался преодолеть свою панцирную скованность. Но при малейшем «проломе» в диафрагмальном сегменте тело пациента ниже диафрагмы начинало изгибаться из стороны в сторону. Только после значительных усилий, удалось понять, что выражало это движение. Нижняя часть тела, изгибаясь из стороны в сторону, решительно выражала «нет», в отличие от сознания, которое говорило «да». Чтобы до конца понять это, достаточно покачать правой рукой из стороны в сторону, как мы это делаем, говоря: «Нет, нет».

Можно было интерпретировать это с точки зрения психологии или мистики: плазма, выходя за язык слов, говорит «нет» чему-то, что утверждает «кора головного мозга» и вербальная речь. Такое объяснение процесса было бы ошибочным и не продвинуло нас ни на шаг к пониманию живого и его выразительного языка. Брюшная полость и таз пациента не «рассматривали» необходимость данной задачи для организма, они не «решали», надо ли этим заниматься. Выразительному языку живого в большей мере соответствовала другая интерпретация. Плазматические движения червя, как мы уже говорили, продольны, они проходят вдоль вертикальной оси тела. Когда тело червя в результате оргонотических волнообразных возбуждений движется вперед, у нас возникает впечатление, что он «сознательно» и «по собственной воле» ползет к своей цели. Эмоциональную экспрессию червя можно было бы перевести на наш язык словами, которые означают «намерение» или «усилие воли». Если пережать тело червя посередине, создав таким образом панцирный блок оргонотическому возбуждению, единое движение вперед прекратится, а вместе с ним исчезнет и эмоциональное проявление «усилия воли» или «намерения», и появится иное движение. Например, задняя часть начнет извиваться из стороны в сторону, в то время, как передняя будет втягиваться. Прямое впечатление, которое создает такое движение, — боль или ярость: «Нет, не делайте этого, я этого не хочу». Не следует забывать, что мы имеем дело с впечатлением, то есть с интепретаци-ей, которая возникает у нас, когда мы наблюдаем за червем. Если бы кто-то пережал наш торс огромным пинцетом, мы неизбежно стали бы втягивать голову в плечи и «выражать протест», извиваясь из стороны в сторону тазом и ногами.

Эта интерпретация не означает, что мы приняли на себя роль объективистов, которые утверждают, что «воспринимают только свои ощущения и ничего больше», и что реальности, соответствующей нашим ощущениям, не существует. Реакции червя на пинцет сходны с нашими собственными реакциями в такой же ситуации, а боль и защита — подобные друг другу реакции. Эта функциональная идентичность человека и червя позволяет нам точно и объективно безошибочным образом «прочувствовать», что выражает корчащийся червь. Экспрессия червя представляет собой как раз то, что мы переживаем через идентификацию. Но мы не можем напрямую ощутить боль червя и его протест и воспринимаем эмоциональное проявление, которое подобно той, что возникла бы у нас самих в такой же ситуации. Из этого следует, что нам понятны выразительные движения и эмоциональная экспрессия другого живого организма, так как они идентичны нашим собственным эмоциям и эмоциям всего живого. Мы понимаем язык живого на основании функциональной идентичности биологических эмоций.

Если мы понимаем выраженное на биологическом языке экспрессии, мы накладываем на него «слова», то есть переводим на вербальный язык сознания. Но «нет! нет!» вербального языка не более соответствует экспрессивному языку живого, чем слово «кошка» реальному животному. Слово «кошка» и особая оргонотическая плазматическая система, которую мы видим перед собой, в реальности не имеют ничего общего. Просто, поскольку существует много терминов, применимых к феномену «кошка», то выбирается один из этих неточных расплывчатых терминов, обозначающих реальный феномен, движения, эмоций и т. д.

Все это напоминает естественную философию. Обыватель не расположен к естественной философии и будет склоняться к тому, чтобы отложить эту книгу, потому что, наверно, подумает, что она «не имеет отношения к суровой действительности». Это ошибочно. Мне хотелось бы подчеркнуть, насколько важно думать правильно, используя правильные слова и понятия. Можно заметить, что целый мир механистично думающих биологов, физиков, бактериологов и т. д., в последние десять лет, несмотря на открытие функционирования живого, на самом деле уверен, что движущееся по улице существо есть слово «кошка», а не сложный живой организм.

Вернемся к «нет-нет» нашего пациента. Разгадка такова: когда плазматическое течение не может пройти вдоль тела из-за поперечных блоков, преграждающих путь, развивающееся в результате этого поперечное движение на языке слов означает «Нет». Вербальное «Нет» соответствует выраженному «нет» на языке живого. Ничего удивительного, что «нет» выражается через отрицательное качание головы из стороны в сторону, а «да» — кивком. То «нет-нет», которое выражал наш пациент, покачивая тазом, не возникало до тех пор, пока не был пробит диафрагмальный блок. Это движение возникало вновь всякий раз, когда блок восстанавливался.

Данные факты имеют большое значение для понимания языка тела. Наш пациент, как правило, проявлял негативизм; его основной характерной установкой тоже было «нет». Он сильно страдал от этого, боролся с этой установкой, но безуспешно. Несмотря на сознательные и интеллектуальные попытки сказать «да», то есть проявить позитив, его характер постоянно выражал «нет». Это характерное «нет» было нетрудно понять, как с функциональной, так и с исторической точки зрения. Как и многим другим детям, его строгая мать ставила ему клизмы. Как и других детей, это очень пугало его и вызывало внутреннюю злость. И вот, чтобы подавить в себе эту злость и справиться с этой мукой, он «обуздал себя», подтянув тазовое дно, стеснив дыхание и, таким образом, сформировав телесную позу «нет-нет». Поскольку живое в нем хотело выразить «нет-нет» в ответ на нападение и не могло этого сделать, оно возвело незыблемый «рубеж» для сохранения его жизни: жизненная система стала выражать всем и вся «нет-нет». Хотя характерное «нет-нет» было весьма ощутимым симптомом, оно в то же время было еще и выражением злобного протеста, который изначально был рационально объясним. Но этот изначальный рациональный протест принял форму хронического панциря и был чрезвычайно устойчив и защищал от всего.

Я уже неоднократно упоминал, что травмирующее детское переживание может иметь эффект в реальной взрослой жизни человека, только если оно зафиксировано в устойчивом панцире. Исходно рациональное «нет-нет» со временем обернулось невротичным иррациональным «нет-нет». Это произошло из-за панциря, который, как мы увидели, выражал «нет-нет». Когда в процессе терапии панцирь разрушился, данная экспрессия ослабилась. Вместе с этим исторически значимая угроза действием, исходящая от матери, тоже утратила свое патогенное значение.

С точки зрения глубинной психологии, правильно было бы сказать, что в этом случае защитный аффект, то есть протест «нет-нет», был «подавлен». Из глубинной биологии, однако, следует, что это «нет» не подверглось сдерживанию, но организм не мог сказать «да». Позитивная установка самоотдачи возможна только тогда, когда организм функционирует как единое целое, а плазматические возбуждения с соответствующими эмоциями могут свободно охватывать все органы и ткани. Если сохраняется хоть один панцирный блок, проявление самоотдачи нарушается. Так, можно увидеть детей, неспособных полностью отдаться игре, не успевающих в школе подростков, взрослых, функционирующих как автомобили, в которых срабатывает аварийный тормоз. Своей деятельностью они создают впечатление лености, безалаберности или неприспособленности. Заблокированный индивид воспринимает себя как человека, «все усилия которого пропали даром». В переводе на наш выразительный язык живого это означает: организм всегда начинается с биологически правильного достижения, то есть со свободного течения и самоотдачи. Однако в процессе прохождения оргонотического волнения сквозь организм функционирование сдерживается, и, таким образом, выражение — «достижение, приносящее радость» — превращается в автоматическое — «Нет, я ничего не хочу». Это значит, что организм не отвечает за отсутствие достижений.

Данный процесс имеет огромное значение. Я выбрал клинические примеры, исходя из того, насколько они значимы с точки зрения сдерживания человеческого функционирования и насколько четкое они могут дать объяснение достаточно большому числу вызывающих сожаление социальных явлений, которые невозможно постичь, не опираясь на их биофизическую основу.

После этого длинного, но необходимого отступления давайте вернемся к пятому панцирному сегменту. В верхних сегментах было несложно разглядеть эмоциональное проявление. К примеру, «пустые» или «скучные» глаза выражаются сдерживанием глазных мускулов; скованный подбородок может выражать «подавленную злость»; «узел в груди» разрешается плачем или криком. Здесь, в четырех верхних сегментах, мы воспринимаем эмоциональное проявление напрямую, и язык тела легко переводится на язык слов. С диафрагмальным сегментом и его атрибутами гораздо сложнее. Когда этот сегмент разрушается, мы больше не способны перевести выразительный язык на вербальный. Выразительность, с которой мы имеем дело, приводит нас в еще не совсем понятые глубины функционирования живого. Мы сталкиваемся здесь с проблемой, каким образом человек, как животное, связан с примитивным животным царством и с космическим функционированием оргона.

Диафрагмальный сегмент панциря можно разбить, если неоднократно вызывать рвотный рефлекс, не прерывая при этом дыхания. Этот способ приносит успех, только если все верхние сегменты были разбиты и, таким образом, оргонотический поток свободно охватывает голову, шею и грудь.

Когда диафрагма приходит в свободное колебание, то есть когда появляется полное спонтанное дыхание, торс начинает «складываться» с каждым выдохом. При этом верхняя часть тела стремится к тазу, а верх брюшной полости оттягивается. Это картина оргастического рефлекса, которая впервые предстает перед нами, хотя он все еще страшит, поскольку таз по-прежнему не освобожден. Наклон торса вперед, в то время как голова отклоняется назад, немедленно приводит к явлениям «самоотдачи, капитуляции». Это нетрудно понять. Гораздо сложнее понять, что выражают конвульсии передней стороны тела при оргастическом рефлексе. Проявление конвульсий при оргастическом рефлексе сначала непонятны. Их невозможно перевести на язык слов. Мы должны уловить некоторое базовое отличие между выразительным движениями, обнаружившимися до сих пор, и выразительностью всего тела, которая появляется с разрушением диафрагмального блока.

Я бы попросил читателя набраться терпения, так как здесь дело именно в окончательном результате. Более десяти лет я кропотливо работал над тем, чтобы понять оргастический рефлекс. Все эти годы я периодически склонялся к тому, чтобы отказаться от этих попыток, поскольку казалось, что сделать это достаточно вразумительно не получится. Но я прилип к этому, потому что не мог допустить, что хотя во всех других областях живое имеет непосредственно понимаемый экспрессивный язык, при оргастическом рефлексе оно должно выражать «пустоту». Это выглядит слишком противоречивым и совершенно «лишенным смысла». Я пытался уверить себя, что живое просто функционирует и что это не имеет никакого «смысла», что, возможно, бессмысленность оргастических конвульсий всего лишь демонстрирует это. Поза отдавания или самоотдачи, сопровождающая оргастический рефлекс, наполнена выразительностью и смыслом, так же, как и оргастические конвульсии. Пришлось заключить, что естественная наука еще не научилась понимать смысл основного проявления живого, иными словами, «выразительное движение без эмоциональной выразительности» казалось полным абсурдом.

Понять проблему помог процесс рвоты, которой часто сопровождалось разрушение диафрагмального панцирного сегмента. Например, одни люди не могут заплакать, а другие не в состоянии вызвать рвоту. Отсутствие этих способностей легко понять с оргонно-биофизической точки зрения. «Узел» в груди, «сглатывание» и напряжение глазных мышц сдерживают плач, точно так же диафрагмальный блок вместе с панцирными кольцами, расположенными выше него, сдерживают движения перистальтики, направляющие энергию тела вверх от живота ко рту. Во многих случаях при наличии диафрагмального блока вместе с неспособностью к рвоте имеет место более или менее устойчивая тошнота. Нет сомнения, что так называемый «невротичный» желудок является результатом панциря, сковывающего эту область тела. Рвота представляет собой биологически выразительное движение, функция которого направлена на достижение как раз того, что оно «выражает»: конвульсивного сотрясения тела. Она основана на движении перистальтики брюшной области и пищевода в направлении, противоположном естественному функциональному направлению, то есть корту (антиперистальтика). Рвотный рефлекс разрушает диафрагмальный сегмент панциря быстро и радикально. Рвота сопровождается конвульсивными движениями тела, порывистым сгибом пищевода, причем голова двигается вперед, так же, как и таз. В случаях детского клонизма это может сопровождаться диареей. Сточки зрения энергетики мощные волны возбуждения прокатываются от середины тела вверх и вниз, по направлению ко рту и анусу. Это сопровождается настолько простейшим проявлением, что ее глубинная биологическая природа не вызывает сомнений, дело лишь за тем, чтобы постичь ее.

Во время рвоты общее движение тела не эмоционально, а чисто физиологически точно такое же, как и при оргастическом рефлексе. Это подтверждает и клинический опыт: разрушение диафрагмального блока неизменно предваряют конвульсивные сотрясения тела, которые постепенно переходят в общий оргастический рефлекс и которые сопровождает глубокий вдох и волна возбуждения, прокатывающаяся от диафрагмы к голове и к гениталиям.

Известно, что для возникновения тотальных телесных конвульсий необходимо разрушить верхние панцирные сегменты. Двигаясь к тазовой области, волна оргонотического возбуждения наталкивается на блок посередине брюшной полости, и в этот момент либо резко сокращается живот, либо таз оттягивается и остается в этом положении.

Сокращение середины брюшной полости представляет собой шестое панцирное кольцо. Спазм прямых мышц живота (Rectus abdominis) сопровождается специфическим сокращением косых мышц живота (Transversus abdominis), которые начинаются от нижних ребер и прикрепляются к верхнему краю таза. Это легко прощупывается как жесткие, болезненные жгуты. На спине этот сегмент представлен нижними отделами мышц, проходящими вдоль позвоночника (Latissimus dorsi), крестцового отдела и т. д. Их тоже можно определить как болезненные и жесткие. Разрушение шестого сегмента проходит легче, чем остальных. После этого открывается путь к седьмому тазовому сегменту.

Тазовый панцирь в большинстве случаев включает в себя все мышцы тазовой области. Таз напряжен и оттянут, мышцы живота, расположенные над симфизом, болезненны, поскольку являются проводящими мышцами бедер, как поверхностными, так и глубокими. Анальный сфинктер сжат, и анус приподнят. Ягодичная мускулатура болезненно напряжена. Таз «бесчувственен» и лишен выразительности. Подобная * невыразительность» сама по себе является эмоциональным проявлением асексуальности; в отношении чувств, ощущения или возбуждение не воспринимаются, а вот патологических симптомов, напротив, достаточно много.

Имеют место запоры, люмбаго, различные виды опухолей прямой кишки, воспаления яичников, маточные полипы, доброкачественные и злокачественные новообразования, раздражимость мочевого пузыря, вагинальная нечувствительность, нечувствительность поверхности пениса с раздражимостью уретры. У мужчин тазовая аноргония вызывает эрективную импотенцию или преждевременную эякуляцию. У женщин можно обнаружить полную вагинальную нечувствительность или спазм вагинальной мускулатуры (Vaginismus). Часто имеют место бели, а анализы показывают наличие микроорганизмов в вагинальном эпителии (Trichomonas vaginaьs).

Существуют специфическая тазовая тревога и специфический тазовый гнев. Как и плечевой сегмент панциря, тазовое кольцо накапливает эмоции тревоги и гнева. Оргастическая импотенция порождает вторичный импульс к достижению сексуального удовлетворения при помощи силы. Когда импульс к половому акту начинает соответствовать биологическому принципу удовольствия, происходит следующее: приятные ощущения неизбежно оборачиваются импульсами гнева, потому что панцирь препятствует развитию непроизвольных конвульсивных движений этого сегмента; возникает болезненное чувство «необходимости прорваться», которое нельзя назвать иначе, как садистским. Как везде в сфере живого, сдерживаемое в тазовой части удовольствие оборачивается гневом, а обуздываемый гнев — мышечными спазмами. В ходе клинических исследований можно увидеть, что независимо от того, насколько продвинулось разрушение тазового панциря и насколько подвижным стал таз, в этой области тела не возникнет приятных ощущений, пока тазовая мускулатура не высвободит гнев.

Как и в других панцирных сегментах, здесь имеет место резкие толчковые движения таза в форме «битья» и «прокалывания». Сопровождающие их эмоциональные проявления не вызывают сомнений. Помимо выражения гнева, имеет место еще одно: презрительное отношение к тазу и всем его органам, к половому акту и, в частности, к сексуальному партнеру. Опираясь на богатый клинический материал, я пришел к выводу, что только в редких случаях люди нашей цивилизации основывают свой половой акт на любви. Захватывающая ненависть, ярость, садистские эмоции и презрение составляют неотъемлемую часть «любовной жизни» современного человека. Я не говорю о тех случаях, когда половой акт основан на корысти; я имею в виду большинство людей из всех социальных слоев. Это составляет основу того, что стало теперь научной аксиомой: «Omne animal post coitum triste» — «Каждое животное грустит после полового акта». Человек совершает ошибку, приписывая свое разочарование животному. Гнев и презрение, связанные с сексуальным взаимодействием, точно выражены в расхожем «ругательстве», которое употребляется для обозначения собственно полового акта.

4. ЭМОЦИОНАЛЬНОЕ ПРОЯВЛЕНИЕ ОРГАСТИЧЕСКОГО РЕФЛЕКСА И СЕКСУАЛЬНОЕ НАЛОЖЕНИЕ

Мы уже выяснили, что проявление тазового панциря легко переводится на язык слов, и высвобождающаяся в этот момент эмоция говорит сама за себя. Однако это верно лишь для эмоций панциря. А вот с выразительными движениями, которые возникают после исчезновения тревоги и ярости, дело обстоит иначе. Они представляют собой мягкие движения таза вперед, которые отчетливо выражают желание. Они напоминают ритмичные движения хвостового конца насекомых, например пчел или ос, их также можно увидеть во время спаривания стрекоз или бабочек. Основная форма этого движения представлена на рис. 9.

Рис. 9

Движение выражает отдавание. Субъективное восприятие говорит нам, что такой позе соответствует влечение. Но: влечение к чему? отдавание чему?

Язык слов выражает цель влечения и функцию отдавания так: когда в организме возникает оргастический рефлекс, влечение к «удовлетворению» заставляет его недвусмысленно проявиться. Цель ясна: половой акт. В половом акте человек «отдается» ощущению удовольствия; он «отдается» партнеру.

Слова вроде бы недвусмысленно описывают этот естественный феномен, но это только видимость. Поскольку вербальный язык представляет собой лишь перевод выразительного языка живого, мы не знаем, выражают ли на самом деле слова «половой акт» и «удовлетворение» функцию оргастического рефлекса. Кроме того, экспрессию оргастических конвульсий невозможно перевести на язык слов. Давайте еще раз усомнимся в том, что язык слов пригоден для непосредственного понимания естественного феномена, и после некоторых рассуждений мы убедимся, что слова часто затуманивают, а не объясняют процессы. И тогда перед нами встанет следующий вопрос.

В чем же причина огромной значимости генитального влечения? Никто не сомневается в его стихийной силе, никто не может его избежать. Ему подвержен весь живой мир. Копуляция и связанное с ней биологическое функционирование формируют основу функционирования живого, гарантирующее продолжение его существования. Копуляция является базовой функцией «зародышевой плазмы», по бессмертному — в полном смысле этого слова — выражению Вайссмана. Человеческий род только отрицает эту мощную природную силу, но отнюдь не упраздняет. Нам известны страшные трагедии, произошедшие по этой причине.

Живое обязано своим существованием наложению двух оргонотических систем разного пола. Необходимо усвоить, что у нас нет ответа на самые простые вопросы: каково происхождение этого наложения двух влекомых друг к другу организмов противоположного пола? каково значение и «смысл» этого наложения? почему продолжение существования живой природы принимает такую форму движения, а не какие-то другие?

Самая распространенная форма движения сексуального наложения представлена на рис. 10.

Рис. 10

Сексуальное наложение сопровождается оргонотическим свечением (lumination) клеток тела, проникновением и слиянием двух орго-нотических энергетических систем в одно функциональное целое. На пике возбуждения (=свечения) две оргонные системы, ставшие единым целым, разряжают свою энергию в клонических конвульсиях. В этом процессе высоко заряженная субстанция (клетки спермы) разряжается, что в свою очередь продолжает функцию наложения, проникновения и слияния.

Процесс сексуального наложения нельзя объяснить словами. Он возникает из организмических ощущений, которые вызывают наложение и сопровождают его. «Влечение», «желание», «копуляция», «удовлетворение» и т. д. — это только описания естественного процесса. Для того чтобы его понять, необходимо найти первичные естественные процессы, которые имеют гораздо большее значение, чем сексуальное наложение организмов; они намного глубже органических ощущений, для которых подобраны соответствующие понятия вербального языка.

Оргастический рефлекс безусловно следует естественным законам, он неизменно возникает в каждом случае успешного излечения, когда сдерживающие панцирные сегменты окончательно разрушены. Сексуальное наложение также происходит по естественным законам, оно имеет место всегда, когда свободно проявляется оргастический рефлекс и если нет никаких социальных препятствий.

Прежде чем мы поймем выразительный язык живого в оргастическом рефлексе и при наложении, нам необходимо накопить достаточное количество фактов, свидетельствующих о естественных проявлениях. Непригодность словесного языка в этом случае свидетельствует о том, что естественное функционирование выходит за пределы сферы живого. Здесь имеется в виду не мистика, а функциональная связь между живой и неживой природой.

Мы должны усвоить, что язык слов способен описать только те проявления жизни, которые можно выразить в терминах органических ощущений и соответствующей экспрессии: «гнев», «удовольствие», «тревога», «досада», «горе», «самоотдача» и т. д. Органические ощущения и выразительные движения, однако, ни в коем случае не первичны. В определенный момент естественный закон неживой субстанции неизбежно должен проникнуть в живое и проявиться в нем. Иначе не может быть, ведь живое возникает из неживого и возвращается в него. Ощущения организма, соответствующие только живому, можно перевести на язык слов, но выразительные движения живого, а именно те, которые имеют отношение к сфере неживого, словами выразить нельзя. Итак, поскольку живое возникло из неживого, а неживая материя — из космической энергии, то можно предположить, что в живом функционирует космическая энергия. И тогда непереводимые выразительные движения оргастического рефлекса в сексуальном наложении могут представлять собой космическое оргонное функционирование.

Я знаю, насколько невероятна такая рабочая гипотеза, но тем не менее это так. Оргастическое влечение, то есть влечение к наложению, всегда идет рука об руку с космическим стремлением и космическими ощущениями, и представляет собой клинический факт. Мистические представления очень многих религий, вера в загробную жизнь и переселение душ возникли из космического стремления и функционально зафиксированы в выразительных движениях оргастического рефлекса. В момент оргазма живое является Не чем иным, как частицей пульсирующей природы. В конце концов, идея о том, что человек как животное является «частицей природы», достаточно широко распространена и общеизвестна. Но легче использовать фразу, чем понять с научной точки зрения: в чем конкретно состоит функциональная идентичность живого и природного составов. Нельзя просто заявить, что устройство локомотива в своей основе идентично устройству примитивной телеги; необходимо показать, как на протяжении тысячелетий телега превращалась в локомотив.

Мы обнаружили, что проблема выразительного языка живого поднимает сложные вопросы. Теперь пришло время выделить общие черты, связывающие высокоорганизованные формы жизни с низкоорганизованными.

Техника оргонной терапии показала, что функционирование животного или человека имеет много общего с функционированием червя; на это ясно указывает сегментарная структура панцирных колец. Разрушение этих сегментов высвобождает выразительные движения и плазматические потоки, которые не зависят от анатомии мускулов и нервов. Они гораздо ближе к движениям перистальтики кишечника, червя или простейших. До сих пор существует мнение, что человек, несмотря на свое развитие из филогенетически более ранних форм, представляет собой живое существо нового вида, не связанное с теми формами, от которых он произошел. В сегментах позвоночника и в ганглии угадывается сегментарный характер и ясно выраженная червеобразная биологическая система. Однако, эта система является сегментарной не только морфологически, то есть в своей жесткой форме. Оргонное функционирование и панцирные кольца тоже представляют собой функциональные сегменты, но при этом нельзя сказать, что это последние «пережитки» мертвого прошлого в живом настоящем. Скорее всего они представляют собой наиболее активный и функционально важный аппарат, ядро всякого биологического функционирования как животного, так и человека. Из сегментарного функционирования рождаются биологически важные органические ощущения и эмоции: удовольствие, тревога и гнев. Расширение и сокращение как функции удовольствия и тревоги представлены от амебы до человека. Мы задираем голову от удовольствия и опускаем ее вниз, испытывая тревогу так же, как это делает червь. Если амеба и червь продолжают жить в человеке как базовый аспект эмоционального функционирования, то было бы справедливо связать базовый биологический рефлекс оргастического наложения с простейшей плазматической функцией для того, чтобы его понять.

Мы уже говорили, что конечности — это лишь продолжение грудного и тазового сегментов. Наиболее важный и самый большой ганглионарный аппарат локализован в середине торса, ближе к спине.

Каждый из нас видел кошку, которую берут на руки. Когда ее поднимают, тело у нее перегибается, голова сближается с тазом, передние и задние лапы вяло обвисают, приблизительно как на рис. 11:

Рис. 11.

Можно вспомнить множество других животных в такой позе, человек тоже не составляет исключения. Во всех случаях, когда тело занимает определенную позу, налицо экспрессия. Нелегко сразу понять, что выражает выбранная нами поза. После небольшого расследования мы наткнулись на образ медузы со щупальцами.

Биофизикам необходимо научиться отличать формы движения от телесных форм и экспрессию от формы движения. Несколько позже я подробнее рассмотрю этот вопрос, сейчас же сравнения с медузой будет достаточно, так как, взяв на вооружение такую аналогию, можно двигаться дальше. Центральный нервный аппарат медузы локализован в области поясницы, как солнечное сплетение позвоночных. Когда медуза передвигается, концы ее тела ритмично сближаются и удаляются друг от друга. Это наталкивает нас на следующее заключение: выразительные движения оргастического рефлекса функционально идентичны живой, плывущей медузе. Окончания тела, то есть торса, движутся навстречу друг другу, будто в стремлении соприкоснуться. Их сближение демонстрирует сокращение, а максимальное расхождение — расширение или ралаксацию оргонотической системы. Это — самая примитивная форма биологической пульсации. Если эта пульсация становится интенсивней, то принимает клоническую форму, и перед нами предстает выразительное движение оргастической конвульсии (см. рис. 12).

Рис. 12.

Изгнание икры у рыб и семени у высших животных происходит при плазматической конвульсии всего тела. Оргастические конвульсии сопровождаются высоким возбуждением, которое мы переживаем как «пик» удовольствия. Выразительное движение оргастического рефлекса представляет собой, таким образом, мобилизацию наиболее важной на сегодняшний день биологической формы движения, которая берет начало от медузы. Следующий рисунок показывает колоколообразную или медузоподобную форму движения.

При более близком рассмотрении функциональная идентичность движения медузы и оргастической конвульсии уже не кажется столь странной. Если мы признаем, что сегментарная структура панцирных колец и функциональное возбуждение напоминают нам червя в человеке, то неудивительно, что через конвульсию всего тела выражается функционирование медузы. Нам необходимо понять, что это не мертвые, архаичные «пережитки» филогенетического прошлого, а современная, биоэнергетически значимая функция высокоразвитых организмов. Самые примитивные и самые высокоразвитые плазматические функции аналогичны. Развитие усложняет жизнедеятельность организма «высшими» функциями, как мы их называем, не изменяя сущности или функции «медузы в человеке». Именно эта «медуза в человеке» представляет собой его единство с низшим животным миром. Подобно тому, как дарвиновская теория определяет происхождение человека от низших позвоночных, так и оргонная физика редуцирует эмоциональные функции человека еще дальше, к формам движения моллюсков и простейших.

То, что мы называем «природой человека», таким образом, можно изъять из области мистики и поэтических фантазий и перевести на конкретный естественно-научный язык. Мы имеем дело не с метафорами и аналогиями, не с чувственным восприятием, а с конкретным, видимым и ощутимым процессом живого.

 

ГЛАВА XVI

ШИЗОФРЕНИЧЕСКОЕ РАСЩЕПЛЕНИЕ

[78]

«ДЬЯВОЛ» В ПРОЦЕССЕ ШИЗОФРЕНИИ

Идея «дьявола» — истинное проявление искажения человеческой природы. Нет другого такого человеческого переживания, которое позволило бы так хорошо изучить «дьявола», как шизофрения. Мир шизофреника в чистом виде представляет собой смесь мистицизма и человеческого эмоционального ада, проницательного и все же искаженного видения, Бога и Дьявола, это извращенный секс и исковерканная мораль, рассудок в высшей степени гениальный и глубочайшее сумасшествие, сведенные воедино в ужасающих переживаниях. Я рассуждаю здесь о заболевании, которое в классической психиатрии называется «dementia paranoides» или «ргаесох», а не о так называемом «кататоническом ступоре» или «процессе гебефрении». Если ддя кататонии типичен тотальный уход от реальности и тотальный мышечный панцирь, а гебефренический процесс в основном состоит в вялотекущем ухудшении биофизического функционирования, то начальная фаза параноидной шизофрении, особенно в пубертате, характеризуется странными идеями, мистическими переживаниями, мыслями о преследовании и галлюцинациями, утратой силы рационального ассоциирования, потерей фактического смысла слов и медленным разрушением организма, то есть целостного функционирования.

Я ограничусь теми происходящими при шизофрении процессами, которые имеют отношение к главной линии нашего исследования: «Дьяволу» как символу извращения человеческой природы. Это область вторичных, извращенных и антисоциальных влечений, которые редко проявляются у надежно закованных в панцирь невротиков; область первичных биофизических ощущений, потоков протоплазмы и переживаний, возникающих при столкновении с космическим функционированием, переживаний, которые почти полностью блокированы у так называемого нормального человеческого существа; и, наконец, это идеи преследования как переживание, хотя и наиболее сензитивной, но больной биосистемы.

В мире шизофреника смешиваются воедино все переживания, которые у homo normalis тщательно отделены. «Хорошо приспособленный» нормальный человек переживает то же самое, что и шизофреник. Глубинная психиатрия не оставляет в этом сомнений. Homo normalis отличается от шизофреника только тем, что дифференцирует одно от другого. Днем он хорошо приспособленный, социально ориентированный торговец или клерк; внешне с ним все в порядке. Вечером им движет вторичное извращенное влечение, и он выходит из дома или офиса, чтобы нанести визит в какой-то отдаленный городской район и посетить подходящую садистскую или сексуальную оргию. Это — «второй пласт» его существования, четко отделенный от внешнего, показного. Он верит в существование божественной сверхъестественной силы и ее противоположности — дьявола и ада, представляющих содержание третьего пласта, который опять же четко отделен от первых двух. Три основные группы не смешиваются друг с другом. Нормальный человек забывает о Боге, когда ведет нечестный бизнес. Это истолковывалось бы священником на воскресной проповеди как «грех». Homo normalis не признает дьявола, занимаясь наукой; он не имеет никаких извращений, когда выступает в роли кормильца своей семьи, но напрочь забывает свою жену и детей, когда позволяет дьяволу увлечь себя в публичный дом.

Некоторые психиатры отрицают существование этих фактов. Другие их не отрицают, но говорят, что «именно так и должно быть», что подобная форма резкого разграничения дьявольского мира от социального лоска только на пользу, ибо обеспечивает безопасность социального функционирования. Но истинно верующий в Бога выразит протест в связи с этим. Он может сказать, что все, связанное с дьяволом, должно быть отвергнуто и нельзя отгородившись тут, открыться там. Моралист по этому поводу может возразить, что истинная добродетель не в отсутствии порока, а в сопротивлении дьявольским искушениям.

Мне бы не хотелось принимать участие в этом споре. Я уверен, что в рамках такого образа мышления и существования каждая сторона может быть по-своему права. Я бы хотел остаться вне этого порочного круга, чтобы понять дьявола так, как он представлен в повседневной жизни шизофреника.

Должен сказать, что обычный шизофреник гораздо честнее, нежели homo normalis, если принять во внимание прямоту его выражений за индикатор честности. Любой хороший психиатр знает, что шизофреник шокирующе честен. Это человек, который, как принято говорить, входит в «глубококий контакт» с происходящим. Шизоид не лицемерит и ничего не скрывает. Он превосходно усваивает эмоциональную суть происходящего и этим резко отличается от homo normalis. Я выделяю эти черты шизофреника для того, чтобы стало понятно, почему homo normalis так не выносит шизоидный разум.

Объективная обоснованность этого превосходства шизоидной рассудительности проявляется еще и на практике. Когда человек хочет постичь истину о социальной действительности, он изучает «сумасшедших» Ибсена или Ницше, а не произведения хорошо адаптированного дипломата или резолюции конгрессов коммунистических партий. Мы обнаруживаем волновой характер и свечение оргонной энергии на удивительных полотнах Ван Гога, которая совершенно отсутствует у его современников. Мы узнаем основные черты генитального характера из картин Гогена, которых нет у homo normalis. И Гоген, и Ван Гог стали психотиками. Если мы хотим постичь мир человеческих эмоций и глубинных человеческих переживаний, мы, как биопсихиатры, обращаемся к шизофреникам, а не к homo normalis, потому что именно шизофреник откровенно расскажет, что он думает и чувствует, в то время как homo normalis не скажет ничего и вынудит нас годами заниматься «раскопками», прежде чем раскроет свое внутреннее содержание. Поэтому я утверждаю, что шизофреник гораздо честнее, чем homo normalis.

Такое положение дел выглядит весьма печально. Где-то рядом должен быть другой путь. Если homo normalis действительно так нормален, как он считает, если он претендует на то, что самореализация и истина являются важнейшими задачами здорового индивида и здоровой социальной жизни, то ему потребуется гораздо больше решимости и воли для того, чтобы раскрыть для себя самого и для своего доктора, что он «сумасшедший». В структуре homo normalis должно быть что-то ложное в самом основании, если ему так трудно дается правда. Заявлять вслед за адаптировавшимися психоаналитиками, что все идет так, как должно, потому что иначе невозможно выдержать напора всех эмоций, все равно, что полностью согласиться с утверждением о том, что выздоровление зависит от того, какой жребий выпал человеку. Мы не можем надеяться на улучшение состояния, расширяя знания о душе человека и одновременно защищая его нежелание раскрыть себя. Либо одно, либо другое — либо мы придерживаемся тактики расширения границ знания о человеке, и тогда нам необходимо осудить обычную позицию избегания homo normalis, либо мы защищаем эту позицию и отказываемся от попыток познать человеческое сознание. Других альтернатив нет.

Для того, чтобы понять homo normalis и противоположный ему шизоидный характер, нужно выйти за рамки мышления и того, и другого. Homo normalis полностью блокирует восприятие базового оргонотического функционирования благодаря своему жесткому панцирю; у шизофреника же, напротив, панцирь почти полностью отсутствует и, таким образом, биосистему захлестывают глубокие переживания, исходящие из биофизического ядра, с которыми та не может справиться. Поэтому понятно, что закованный в панцирь homo normalis испытывает тревогу, когда чувствует угрозу оргономических открытий, в то время как шизоидный характер принимает их мгновенно и легко и чувствует их притягательность. По этой же причине мистик, который структурно близок шизоидному характеру, как правило, принимает оргонотические факты, но только как отражение в зеркале, а вот ригидный механистичный человек смотрит на все научные достижения в области эмоций с высокомерным презрением и называет их «ненаучными».

Я полагаю, что нам следует изучить относящиеся к делу детали этих важнейших человеческих функций на примере конкретного случая параноидной шизофрении. Это обрисует нам картину дьявольского гораздо лучше, чем любые теоретические абстракции психиатрического клинического опыта.

Мир шизофренических переживаний безграничен и настолько богат, что мы должны ограничиться теми деталями, которые имеют отношение к нашему основному предмету исследования: как шизофреник переживает свое биофизическое ядро? почему его эго расщепляется таким типичным образом?

Я хочу изложить историю болезни человека, страдающего параноидной шизофренией. Как это принято в клинической психиатрии, в моем описании нельзя будет узнать конкретного человека, но в нем будут ясно отражены типичные механизмы заболевания.

Это был первый случай шизофрении, который мне пришлось лечить с помощью оргонной терапии. Мой подход в этом случае основывался на нескольких важнейших теоретических положениях, которые возникли в результате моего прежнего опыта работы с шизофрениками, а именно:

1. Психоаналитическое видение психических функций соответствует трем большим сферам — эго, суперэго и ид, и его необходимо четко отличать от биофизического видения жизнедеятельности всего организма, соответствующего следующим функциональным сферам: биоэнергетическое ядро (плазматическая система), периферия (кожная поверхность) и оргонно-энергетическое поле, расположенное за пределами поверхности тела. Эти две теории по-разному описывают различные природные сферы. Одно описание невозможно приложить к другой сфере функционирования организма, и наоборот. Есть только одна точка соприкосновения двух теоретических схем — в психоаналитической теории это «ид», область, где заканчивается психология и начинается биофизика.

2. Наиболее эффективным терапевтическим подходом ко всякому эмоциональному (^биофизическому) заболеванию, если оно вообще существует и если его можно определить, является отведение биоэнегии от биопатических симптомов. Для того, чтобы разрушить психоневротические или психотические симптомы, не нужно и даже вредно углубляться во все детали бесчисленных патологических разветвлений; вместо этого надо раскрыть ядро биосистемы и установить сбалансированную энергетическую экономику, которая автоматически снимет симптомы, поскольку с энергетической точки зрения они возникли в результате нарушения энергетического метаболизма этой биосистемы.

3. Когда панцирь начинает разрушаться, невротики, как и психотики, чувствуют большую опасность. Чтобы руководить этим процессом, необходимы максимальная осторожность и медицинские навыки. Поэтому практическое применение медицинской оргонной терапии ограничивается работой хорошо подготовленных терапевтов. Мы понимаем свою ответственность лучше, чем кто бы то ни был, и не должны допускать до этой работы тех, кто мало знаком с оргонной терапией.

Мне заранее было хороню известно, что у пациентки может и даже непременно произойдет срыв, когда ее панцирь будет полностью разрушен. Но вероятность того, что она выдержит процедуру, была достаточно велика, и я решился на эксперимент. Пациентка несколько раз лежала в психиатрической клинике, и лечение каждый раз занимало больше года. Ей ставили диагноз «шизофрения», и, согласно записям, болезнь прогрессировала. Предполагалось, что окончательный срыв неминуем, поэтому риск в данном случае был не слишком велик, а перспектива достаточно многообещающа, чтобы удовлетворить совесть терапевта-экспериментатора.

Пациентка — тридцатидвухлетняя девушка, ирландка, которую привели родственники, наслышанные о моих медицинских приемах при работе с биопатиями. Я объяснил им, насколько опасно вызвать срыв. Они готовы были рискнуть, и дали письменную расписку в этом. Я сказал им, что существует риск внезапного приступа дест-руктивности. Поскольку по прежнему опыту я был хорошо знаком с такими деструктивными приступами, то чувствовал, что и в данном случае следует ожидать чего-то подобного. Поэтому я проводил эксперимент вне клиники, в условиях строгого надзора сиделки или родственников, которые были обязаны все время находиться около пациентки и при первых признаках беспокойства и намеков на деструкцию должны были обратиться в клинику. Было еще одно условие — пациентка, которую иногда на время выписывали, должна была регулярно встречаться с лечащим ее терапевтом. Кроме того, существовала договоренность, что все контрольные встречи будут проходить в институте, где она прежде лечилась, чтобы была возможность немедленного помещения ее в клинику в случае возможного срыва. Я так же поддерживал связь с лечащим психиатром и мог скооперироваться с ним, если бы возникла такая необходимость.

Подобные меры предосторожности необходимы, если мы хотим лечить шизофреника вне стен клиники. Следует сделать выбор в пользу клиники, которая руководствуется экспериментальной оргонной терапией. Ведь психиатрические клиники, к сожалению, за очень редким исключением не восприимчивы к новым, перспективным медицинским методам лечения шизофрении. Есть метод шоковой терапии, который с легкостью применяется для подавления активности шизофреника, и есть большое количество психотиков, испытавших на себе такую помощь от множества терапевтов. Для подробных и глубоких научных исследований времени не хватает. Я понимаю такую позицию, хотя и не могу ее принять. Вместо использования шока при работе с шизофренией проведение основательных исследований нескольких случаев могло бы в отдаленной перспективе сохранить обществу миллионы долларов. На мой взгляд, это слишком важно и требует соблюдения такой предусмотрительности. Известно, что психиатрические лечебницы слишком похожи на тюрьмы для душевнобольных, медицинская помощь там минимальна, налицо дефицит средств и в большинстве из них вообще не проводится никаких исследований. Более того, некоторые администраторы таких лечебниц не желают предпринимать никаких серьезных попыток для улучшения состояния своих пациентов, иногда они проявляют явную нетерпимость к такого рода усилиям.

Краткое описание социальной ситуации может дать достаточное объяснение моим размышлениям и желанию рискнуть. Я осознавал всю опасность своего предприятия, но надежда на то, что мои усилия будут не напрасны и я буду вознагражден, тоже была достаточно велика. В дальнейшем мне не пришлось испытать разочарования: пациентка, которая многие годы провела в психиатрической клинике и состояние которой к тому времени, когда я принял ее для экспериментального лечения, ухудшилось, спустя шесть лет после проведения курса лечения продолжала оставаться вне стен лечебных учреждений. Она снова стала работать; ее социализация во многих отношениях прошла успешно.

Трудно предсказать, получат ли мои начинания дальнейшее развитие. Я надеюсь, что получат. Научные и медицинские возможности здесь велики: оргонную терапию можно успешно применять при определенных видах шизофрении, для которых другие методы оказываются непригодными. Результат оправдывает риск. Более того, оргономическая теория получила подтверждение ряда своих основных гипотез и приняла определенные поправки. Появилось множество совершенно новых фактов о базовом функционировании биосистемы человека, и впервые в истории медицины и психиатрии были получены ответы на некоторые центральные вопросы, касающиеся природы паранойяльных механизмов шизофрении.

Я опишу терапевтический эксперимент так, как он развивался в течение трех месяцев от сессии к сессии. Я тщательно отмечал наиболее важные детали и делал это непосредственно по окончании каждой встречи, а также вел специальные записи основной линии развития, для того чтобы обнаружить, если представится такая возможность, последовательность или закономерность развития событий и состояния пациентки. Сам по себе случай не представлял ничего нового с точки зрения проявлений или симптоматологии шизофренического больного. Новым здесь стало то, что проявилось как отклик на оргонно-терапевтическое воздействие. Именно оно выявило некие ранее неизвестные связи между типичной деятельностью шизоида и тем, что раскрылось как новое глубинное функционирование биосистемы, имеющее огромное значение для понимания человеческой биологии вообще.

Внешний вид пациентки

Первое мое впечатление — это не шизофреничка. Она связно и уверенно говорила о своих симптомах и переживаниях. Наблюдая за ее поведением, можно было почувствовать некоторое замешательство; ее речь была притворно бойкой. Она выглядела очень смышленой, давала развернутые ответы на самые трудные вопросы и на удивление точно понимала психиатрический язык. Она сказала, что искала встречи с психиатром, который хотел бы понять ее внутренние переживания, но все, с кем ей приходилось иметь дело, говорили, что она «сумасшедшая». Ее глаза, словно подернутые дымкой, выражали характерный «отсутствующий» взгляд — именно так смотрят шизофреники. Время от времени ее мысли путались, но она легко восстанавливала их ясность. Во время разговора можно было четко выделить некоторые темы, обсуждения которых она избегала. Когда я спросил, знакомы ли ей какие-нибудь странные или необычные переживания, ее глаза «потемнели», и она ответила: «Я вхожу в контакт с мощными силами, но сейчас их здесь нет».

Эта тема несла в себе явный эмоциональный заряд, и мы не продвинулись в этом направлении дальше. Далее выяснилось, что она «притворяется» и скрывает свое состояние. Она изъявила желание пройти курс экспериментальной оргонной терапии. Прочитав литературу на эту тему, она полностью приняла мои взгляды.

Первая сессия

Я ограничил направление работы ее панцирем и характерными защитами. Особенности пациентки стали проявляться ярче, чем в нашу первую встречу. Она отлично поняла принцип оргонной терапии. Ей не первый год было знакомо отсутствие способности подавляющего большинства людей понять внутренний мир шизофреника, «который чувствует и знает все», из-за их закованности в панцирь. Я старался выявить больше информации о «силах», но она отказывалась говорить об этом. «Силы», по ее словам, не имеют решительно никакого отношения к ее собственным внутренним побуждениям. Она отлично ориентировалась в вопросах, которые возникали в процессе обсуждения.

Ее дыхание было почти не заметно. При физическом обследовании ее грудь оказалась податливой и совсем не жесткой, как это бывает в случаях компульсивных неврозов. Ту же податливость и гибкость груди я встречал потом и у других шизофреников. Следует продолжить дальнейшее изучение того, действительно ли и в какой степени отсутствие грудного панциря характеризует шизофренческую биопатию.

Податливость груди могла бы показаться нормой, если бы не сопровождалась нарушенным дыханием. Оно было столь поверхностным, что, казалось, вовсе отсутствовало. Когда я попросил ее вдохнуть и выдохнуть так, чтобы это было слышно, она отказалась; позже выяснилось, что она не способна этого сделать. Возникало впечатление, что дыхание обрывалось где-то на уровне шейных позвонков.

Она заметно забеспокоилась, встревоженно оглядывая стены и потолок. «Там какие-то тени», — заявила она. Затем внезапно сложила руки крестом на груди. «Я — посвященная, силы приходят ко мне; я могу позвать их и заставить явиться; силы любят меня…»

Я спросил, не подталкивают ли ее силы на убийство, и добавил, что она должна ответить на этот вопрос очень быстро. Если бы эксперимент проходил должным образом, мы бы все узнали об этих силах. Я попросил ее немедленно известить меня, если силы захотят, чтобы она сделала что-то опасное для себя или для других людей. Она согласилась, причем сделала это совершенно искренне. Она рассказала, что иногда силы велят ей совершить убийство. Однажды она вдруг почувствовала, что должна толкнуть женщину, стоявшую на краю станционной платформы.

Ей с трудом удалось закончить эту фразу, и она почти совсем отключилась: она не слышала моих вопросов, ее рассудок, каза лось, полностью помутился. Она что-то невнятно и бессвязно бормотала. Мне удалось лишь расслышать слова: «…Силы обманывают… что я сказала…».

От ее родственников я знал, что она страшно ненавидит мать и в то же время сильно зависит от нее. Идеи «убийства», «менструации» и «матери» тесно переплетались друг с другом. Желание убивать кроме этого было каким-то образом связано с идеей «сил» или предающих «сил».

Через некоторое время пациентка пришла в себя и восстановила самообладание.

Вторая-пятая сессии

На протяжении последующих четырех терапевтических встреч я старался осторожно приблизится к теме нарушенного дыхания пациентки. Проблема состояла не в том, чтобы разрушить грудной панцирь, как это случается с невротиками, — панциря как будто не было. Проблема была в том, как заставить ее сделать полный вдох и выдох через гортань. Когда я пытался убедить ее сделать это, она начинала яростно сопротивляться. У меня создавалось впечатление, что дыхание сдерживалось не из-за панциря, а благодаря мощному как бы сознательному усилию. Кроме этого мне показалось, что организм этой женщины сильно страдал от этого напряжения, которого она совершенно не ощущала.

На каждую мою попытку усилить ее дыхание она отвечала сильнейшим раздражением. Типичный закованный в панцирь невротик оставался бы равнодушным или насмешливо усмехался бы в ответ на мои усилия. С этой пациенткой все было иначе. Сознательно она старалась сотрудничать со мной, но впадала в панику, как только я приближался к успеху. Ее переполняла тревога, боязнь «сил»; она чувствовала, как они приближаются и окружают ее, собираясь на стенах, под кушеткой и т. д. Она сказала мне, что это та же самая тревога, которая подтолкнула ее ко мне, как к врачу, которому она может доверять. Из моих книг она поняла, что я должен знать, что она имеет в виду.

Я оставил все свои попытки заставить ее подышать до тех пор, пока ее тревога не уляжется. Она сказала, что это — одно из ее основных патологических нарушений, которое ей необходимо преодолеть; что она обратилась ко мне за помощью именно поэтому, и устранение данного нарушения могло бы в значительной степени освободить ее. Она обещала помогать мне; она ясно понимала, что я знаю, как ей помочь. Она давно была уверена во мне.

Мне удалось сформулировать следующее видение ситуации. Пациентка не изолировала или не могла полностью изолировать ощущения плазматического потока, как это делают ригидные, закованные б панцирь невротики. Она ощущала оргонотические потоки в своем теле, которые были «слишком близко», и боролась с ними, не позволяя воздуху пройти в легкие и обратно. Действительно ли она целиком и полностью воспринимала телесные потоки, я сказать не мог, а она не знала. Она лишь испытывала «пришествие сил», но не осознавала, что эти силы — она сама. Когда она чувствовала приближение «сил», то замирала от ужаса, в то же время ощущая, что «посвящена», избрана некоей «миссией». Какого рода эта миссия, она отказывалась говорить.

Существует важнейшее правило работы с шизофрениками (а также и с не-психотиками, исходя из этого материала): дать пациенту понять, что его воспринимают совершенно серьезно, что никоим образом не думают, что он странный, сумасшедший, опасный или аморальный человек. Терапия окажется бесполезной, если пациент не будет абсолютно уверен в своем терапевте, и если тот в свою очередь не создаст атмосферу полного доверия и приятия всех мыслей и чувств, которые переживает пациент, какими бы странными они ни казались обычным людям. Необходимо выразить полное понимание шизофреника, даже если тот угрожает терапевту убийством. Это совершенно необходимое требование, которое не позволяет заниматься оргонно-терапевтическим лечением психотиков тем, кто эмоционально недостаточно подготовлен для такой работы. Дальнейшее повествование подтвердит справедливость этого требования.

Шестая сессия

После получасовой осторожной и болезненной работы с шейным панцирем произошел первый приступ гнева. Его сопроводило тихое рыдание; одновременно пациентка стала очень беспокойной, ее губы, плечи и отчасти грудь ходили ходуном.

В таких ситуациях, когда различные эмоции выплескиваются единым потоком, необходимо отделить их друг от друга. Это можно сделать, активизируя ту эмоцию, которая ближе всего к поверхности и которая заглушает более глубокую, «заталкивая ее обратно». Поэтому я направил свои усилия на ее плач, который блокировал гнев, и после того, как она излила через слезы часть своей горечи, предложил ей выпустить гнев, колотя ногами по кушетке. Эта процедура опасна, если между пациентом, в особенности — шизофреником, и терапевтом не установился прочный контакт. Чтобы сохранить этот контакт, необходимо объяснить пациенту, что он должен прекратить выражать свою ярость, как только терапевт попросит его об этом. Задача терапевта в этой ситуации — решить, когда следует остановить эмоциональное высвобождение, и точно определить момент, когда пациент окажется на грани опасного выхода из-под контроля. Только очень опытный оргонный терапевт способен на это. Поэтому я хочу предостеречь недостаточно подготовленных терапевтов, практикующих в русле данного подхода, от работы с шизофрениками. В таких случаях нельзя обойтись без высвобождения гнева, добиться которого невозможно, не имея достаточного опыта, предварительно наработанного в менее эмоциональных ситуациях.

К концу шестой сессии пациентка, излив достаточный объем своей ярости, наконец расслабилась. Она изумилась, обнаружив возможность такого освобождения, и со слезами на глазах благодарила меня. Она впервые осознала, что ее идея, будто «люди наблюдают за ней», была иллюзорна (рациональный элемент идеи о преследовании выявился позже). Пациентка высказывалась свободно. Сколько она себя помнила, ей всегда приходилось бороться против «влияния сил». Она поняла, что только огромное усилие позволяло ей поддерживать контакт с реальностью; она чувствовала себя так, будто большую часть времени провисела над пропастью, особенно в подростковом возрасте. Она всегда испытывала замешательство, когда страх перед «силами» сталкивался с любовью к ним. Она призналась, что в такие моменты у нее появлялось желание убивать.

Это был подходящий момент, чтобы выразить свое беспокойство по поводу возможного неконтролируемого прорыва ее деструктивности. Она тут же поняла, что я имею в виду, и в подтверждение моих опасений призналась, что сама уже давно боится именно этого, при этом взгляд ее был практически лишен всяких признаков шизофрении. Я сказал ей, что хорошо знаю по прежнему опыту, что большинство шизофреников в начальных стадиях заболевания также обеспокоены вопросом, смогут ли они совладать с нахлынувшим желанием убивать. Она согласилась, что нет другого способа оградить ее от совершения убийства, кроме как поместить в клинику. Она почти самостоятельно пришла к решению, что ей лучше находиться под наблюдением в подобных чрезмерных эмоциональных ситуациях. В стенах клиники, по ее словам, она чувствовала себя защищенной, потому что там от нее. не требовали ничего такого, что она не в состоянии была бы выполнить. Она знала, что не совершит убийства, пока находится в клинике, хотя ей и не нравилась больничная обстановка. Она чувствовала, как болезнь медленно, но неуклонно завладевает ею, потому что жизнь в стенах клиники делала ее тупой и злобной, что соответствовало тому болезненному состоянию, к которому она постепенно приближалась. Она хорошо понимала больных и симпатизировала им, одновременно испытывая ужас к тому образу жизни, который они вели. В моменты прояснения она замечала легкомысленное и поверхностное отношение многих психиатров к больным, отсутствие понимания, жестокость многих процедур, частую несправедливость и т. д. Короче говоря, она прекрасно осознавала реальность, когда «силы» исчезали или когда они были рядом, но «не предъявляли к ней больших требований».

По мере развития терапевтического процесса, вставали чрезвычайно важные вопросы: не олицетворяют ли собой преследующие ее и любимые ею «силы» ее собственные телесные ощущения потока удовольствия? Если это так, то почему она их боится? (Ясно, что она была «во власти» этих «сил».) Какой механизм ее тела блокировал поток удовольствия? Каким образом блокированный плазматический поток оборачивался «дьявольскими» силами? Какова связь между этим блокированием и заболеванием?

Я стал обращать внимание на функции, которые могли бы дать ответы на эти вопросы. У меня создалось впечатление, что блокирующий механизм был как-то связан с шейным сегментом, особенно со странным нарушением дыхания: своеобразным «отсутствием дыхания» при наличии податливой, ненапряженной груди.

Седьмая сессия

Во время этой сессии выяснилось, что частичный прорыв гнева, который мне удалось удержать под контролем в прошлый раз, усилил физиологическую потребность пациентки в полноценном дыхании. Это можно было заметить по тому, как она еще более отчаянно, чем прежде, пыталась воспрепятствовать прохождению воздуха через горло, гортань и трахею. Я обратился к ней с просьбой полностью выдохнуть и помог ей мягким нажатием на грудь. Она вдруг поддалась выдоху, но сразу после него впала в состояние транса. Она не отвечала на мои оклики, ее глаза пристально смотрели куда-то в потолок, казалось, что она галлюцинирует. Ноги сильно дрожали, лицевая и плечевая мускулатура в течение тридцати минут конвульсивно дергалась.

Мне удалось вывести ее из трансового состояния, ущипнув так, что она почувствовала боль. Медленно к ней вернулось сознание. Было заметно ее состояние замешательства; она старалась убедить себя, что достигла понимания вещей. Она схватила меня за руки и повторяла сквозь рыдания: «Я хочу вернуться обратно, о, я хочу обратно…» Это продолжалось около десяти минут. Потом она сказала: «Я еще не вернулась… Где Вы?» «С Богом… Я спросила его, неужели я поддалась дьяволу… что Вы — дьявол…» Отвечая на мои вопросы, она сказала, что не «галлюцинировала», но находилась в «каком-то контакте» (с силами). Она чувствовала, что ее ноги и плечи сотрясает дрожь, слышала мой голос, но была «очень, очень далеко». В этот раз ей впервые не удалось быстро «вернуться». «Это сегодня длилось такдолго… где Вы?.. Пожалуйста, дайте мне ваши руки… Я хочу быть уверенной, что я здесь…»

Держась за мои руки, она подозрительно оглядывала комнату, озиралась на стены и потолок. Более часа после нашей встречи она чувствовала себя изможденной и обессиленной, прежде чем снова овладела собой.

Я сказал ей, чтобы она пришла ко мне на следующий день и звонила в любое время, как только почувствует потребность поговорить со мной.

Восьмая сессия

После испытанного переживания пациентка чувствовала себя очень усталой и легла в постель сразу, как только пришла домой.

Теперь она излучала покой и безмятежность, ее глаза прояснились. Я решил, что не буду двигаться дальше по пути разрушения панциря, а только верну ее туда, где она находилась в прошлую встречу.

Существует важное правило: разрушая панцирь, следует это делать осторожно, шаг за шагом; нельзя продвигаться дальше в биофизические глубины, пока нет точного понимания происходящего и пока пациент не адаптировался к состоянию, которого достиг. Это относится ко всем типам оргонной терапии и особенно важно при работе с шизоидными характерами. Если пренебречь этим правилом, можно утратить целостное понимание процесса и подвергнуть пациентов опасности. Те из них, кто после частичного прорыва чувствует улучшение, часто умоляют терапевта действовать быстрее, позволить им приходить чаще и т. д. Это не следует поощрять. Когда происходит определенный прорыв, организму требуется время на то, чтобы организовать и ассимилировать прорвавшиеся эмоции. Прежде чем двигаться дальше, необходимо закрепить завоеванные позиции. Некоторая доля неблагополучия, обусловленная остатками панциря, обязательно должна иметь место для того, чтобы продолжать движение вперед в том же направлении. Особенно следует остерегаться мистической, подобно религиозной веры пациента в то, что теперь он «освобожден», «избавлен», «вырван из плена». Действительно, первые прорывы устойчивого панциря сопровождаются чувством огромного облегчения. Это часто не позволяет рассмотреть подлинную глубину биофизической структуры. Поэтому подобное правило необходимо выполнять, пока не заявит о себе базовая боязнь оргастического удовольствия. Пока не выведен на поверхность и не преодолен глубинный страх спонтанного плазматического сжатия, необходима предельная осторожность.

Во время восьмой сессии пациентка проявляла готовность к сотрудничеству. Она меньше тревожилась, гораздо легче и свободнее позволяла проявляться клонизмам, но было ясно, что она все еще обеспокоена происходящим, оставаясь «настороже», и сдерживает себя; было также заметно, что ей приходится бороться с собой, чтобы опять не погрузиться в трансовое состояние.

В каждом случае, пока не преодолено базовое недоверие, продолжать действовать можно только, соблюдая большую осторожность. Шизофреник гораздо откровеннее проявляет это недоверие, чем невротик. У невротиков оно может быть скрыто за чрезмерным дружелюбием и вежливостью. Эта пациентка спросила, загнав меня в тупик: «Могу ли я Вам верить? О, если бы только я могла поверить Вам… [глядя на меня испуганными глазами]. Вы немецкий шпион?»

Это происходило вскоре после того, как ФБР по ошибке сочло оргонные исследования немецкой (или русской?) шпионской деятельностью и посадило меня под арест (как «вражеского лазутчика») за введение США во Вторую мировую войну. То, что меня вскоре освободили, не произвело на пациентку никакого впечатления. Важен был факт, что меня подозревали в недозволенных действиях и это, конечно, было созвучно свойственному невротикам и психотикам отношению недоверия ко всему, особенно к собственным внутренним чувствам. Нашей пациентке хотелось верить мне, потому что в борьбе с «силами» ей необходима была моя помощь. Я заверил ее, что я не немецкий шпион, не шпион вообще и никогда им не был. Вслед за этим она сказала, что каждый мыслит в силу своей природы или характера и что поэтому на ум ФБР не может прийти ничего иного, кроме шпионажа, если они вдруг сталкиваются с какой-то непонятной деятельностью. Я должен был согласиться с этим и опять удивился тому, насколько здраво она рассуждает. Шизофреники в моменты просветления проникают в суть индивидуальных и социальных вещей настолько отчетливо, как никакой другой тип характера. Позже мы обнаружили, что такие вспышки сознания у шизофреников являются для них одной из основных опасностей— и что именно это угрожает их существованию в современном обществе.

На следующий день пациентке был назначен контрольный визит в клинику. Я сказал, чтобы она ничего не скрывала, но также предупредил, чтобы она подготовилась к тому, что лечащий терапевт, возможно, не сможет понять всего, что она ему будет рассказывать. Мы успешно взаимодействовали с терапевтом, который не был приверженцем жестокой шоковой терапии.

Пациентка ушла с этой встречи спокойной и исполненной самообладания.

Итог восьми сессий

1. Пациентка пришла с остатками ясного осознания реальности, за которые она отчаянно хваталась, чтобы не сломаться окончательно.

2. Пациентка искала моей помощи, потому что чувствовала, что я пойму «силы» и найду с ними «контакт».

3. Она чувствовала свое превосходство над окружающим миром благодаря собственному контакту с «силами». Ее критицизм к миру homo normalis был очень точным, почти законченным и рациональным, соответствующим контакту с «силами», чем бы они ни являлись на самом деле.

4. Ее панцирь отличался от панциря простой невротической биопатии тем, что не был законченным и имел только поверхностную конструкцию. Грудь была податлива, но дыхание пациентки было неполноценным. Из-за слабости панциря она ощущала себя подвешенной над пропастью. «По ту сторону» стояли «силы», «дьявольские» и «привлекательные» одновременно.

5. Размягчающие ощущения оргонотического потока в ее теле были тесно связаны с идеей «сил», но проецировались на стены и потолок. Шизофренический страх раскола имел отношение к ее контакту с «силами».

6. Восприятие внутренних «сил» на стенах и потолке составляло основную загадку. Очевидно, что слово «проекция» ничего не объясняло.

2. «СИЛЫ»

Пациентка была хорошо знакома с «силами». Она могла описать их детально. Некоторые характеристики этих сил абсолютно совпадали с теми, которые приписывают всемогущему существу = Богу, другие были сходны с описанием Дьявола — хитрого, изворотливого и злобного искусителя. Первая группа характеристик давала пациентке чувство защищенности, и поэтому она была «во власти сил»; что касается второй группы, то здесь она защищалась от «сил», от их дьявольских намерений и искушений, таких, как убийство. Двойственность «сил» постепенно прояснилась в процессе работы.

Моя гипотеза на этой стадии работы была следующей. Если «силы» представляют собой «добро «и «зло» в одном эмоциональном образовании, то несомненен вывод, что расщепление на два диаметрально противоположных вида переживаний вызвано двумя диаметрально противоположными ситуациями в структуре характера, взаимоисключающими и несовместимыми. Таким образом, шизофреническое расщепление личности можно описать как подобную несовместимость; каждая из двух противоположных эмоциональных структур могла бы попеременно сдерживать организмическое функционирование. В противоположность шизофренической структуре структура homo normalis постоянно держит одну или другую противоречащую структуру в вытесненном состоянии. Таким образом, у homo normalis расщепление личности скрыто. Общими принципами функционирования как «бога», так и «дьявола» являются базовые биофизические функции организма, «биологическое ядро», важнейшим проявлением которого является плазматический поток и его субъективное восприятие в виде размягчающего чувства любви, а также тревоги и ненависти. Эти идеи и должны были найти свое подтверждение в ходе дальнейшей работы с нашей пациенткой.

Девятая сессия

Придя на эту встречу, пациентка была в состоянии полного удовлетворения и абсолютного согласия с собой. Накануне она посетила лечащего психиатра. Он сказал ей, что знает меня как «блестящего» специалиста. Она объяснила ему, что мой метод терапии «освобождает поток». Психиатр велел ей продолжать терапию. Его отношение укрепило ее собственные надежды, поскольку прежде она сомневалась в моей порядочности («Вы немецкий шпион?»).

Дыхание пациентки в тот день приблизилось к полноценному физиологическому дыханию; глаза были ясными, а не «подернутыми дымкой», как обычно. Она заявила, что чувствует потребность в генитальном удовлетворении. Неопытный терапевт мог бы ликовать над этим «успехом», но я знал, что мы перед лицом большой опасности.

Больной организм может легко добиться некоторого прогресса энергетического функционирования и получать большее наслаждение от хорошего самочувствия, чем здоровый, поскольку между обычным состоянием напряжения и незначительным его ослаблением, следующим за частичным прорывом панциря, существует большая разница. Но биоэнергетическая система продолжит повышение своего энергетического уровня только в том случае, если имеет место периодическое высвобождение энергии. И единственный путь полного высвобождения усилившегося потока биоэнергии состоит, как хорошо известно, в полноценных оргастических конвульсиях, происходящих в процессе естественного процесса совокупления. Проблема психической гигиены не была бы столь сложной, если бы природа оргастических конвульсий не зависела от отсутствия хронического телесного панциря. Поскольку мы являемся естествоиспытателями и терапевтами, то не несем ответственности за эту ситуацию; наша задача заключается только в том, чтобы выявить и описать ее.

Пациентка сама прекрасно сознавала грозящую опасность, и гораздо лучше, чем обычный невротик. Она сказала мне, что «силы» давно не появлялись, но «они могут вернуться и обязательно вернутся со всей своей злобой».

Она спросила меня, не оставлю ли я ее, когда «силы» возвратятся. Ей надо было точно знать, каков механизм оргонной терапии. Ее вопросы были очень умными и точными. Она спрашивала, следует ли ей отказаться от своей прежней позиции «превосходства» над миром и сможет ли она стать полезным членом общества.

Эти вопросы показались бы странными тому, кто не знает, что данный случай недвусмысленно выявляет следующее: шизоидный характер гораздо лучше понимает естественное функционирование общества и находится в более тесном контакте с ним, нежели homo normalis. Это придает ему рациональное чувство превосходства над обычным человеком, не обладающим столь тонким умом. Пациентка логически рассудила, что для того, чтобы стать «полезным членом общества», то есть «homo normalis», ей придется отказаться от некоторых своих озарений, а вместе с этим и от своего превосходства.

Подобное чувство превосходства недалеко от рациональной истины. Обычный шизоидный характер действительно превосходит обычного homo normalis интеллектом, так же, как и «криминальностью характера». Но этот ум непрактичен, поскольку налицо глубинный раскол. Он не способен к длительной рациональной биологической деятельности, как человек, которого мы называем «гением».

Я воспользовался случаем, чтобы подготовить ее к грядущим опасностям. Я сказал ей, что она пережила только первую фазу освобождения, но ей еще предстоит бороться с опасностями, когда силы полностью поднимутся из глубины. Она поняла меня и обещала во время необходимых процедур сохранять со мной тесный контакт.

События, которые я хочу описать далее, могут показаться совершенно непонятными тому, кто изначально не собирался рассматривать данный случай в терминах естественного функционирования биоэнергии и ее биопатического блокирования. Эти события покажутся ему очередными примерами «сумасшедших реакций», «безумия», «угроз», «антисоциальности» или подходящей причиной для помещения пациента в сумасшедший дом. Я полностью согласен с тем, что происходящее опасно, антисоциально и представляет собой достаточную причину для госпитализации; но я не могу согласиться с тем, что это «безумие» или что это в большей степени сумасшествие, чем, скажем, дела или, скорее, бездействие наших диктаторов или вояк, которых не отправляют в клиники, а напротив, приветствуют и восхваляют массы homo normalis. Поэтому меня не волнует, что шизофреник «сойдет с ума» еще больше. На худой конец он убьет себя или будет угрожать убийством кому-нибудь еще, но никогда не поведет за собой миллионы невинных людей, оторвав их от семей, ради «чести отечества»; он не потребует, чтобы миллионы были принесены в жертву ради его бессильных политических идей.

Поэтому будем благоразумны и оставим нашу фальшивую праведность. Должна быть веская причина, по которой шизофреник заслужил такое суровое обращение и по которой жестокий homo normalis так почитаем повсюду на этой безумной планете.

Десятая сессия

Подход, который я только что описал, сработал в данном случае. Я твердо уверен, что он мог спасти тысячи жизней людей, которые невинно сгинули в устаревших психиатрических клиниках из-за лживости, типичной для homo normalis, и его жестокости, выраженной в безответственном и неразборчивом применении «шоковой терапии».

Пациентка весь день вела себя совершенно непринужденно, но когда она разделась, я увидел крестообразный порез, который проходил через грудь и живот, около шести сантиметров по вертикали и четырех по горизонтали. Она порезала себя накануне вечером «без всякого повода». Она «просто должна была» это сделать. Сейчас она чувствовала, что «еле сдерживается» и должна спустить пар, «чтобы не взорваться».

Было совершенно очевидно (для опытного оргонного терапевта), что шейный сегмент был очень сильно сжат, бледен и неподвижен. Тяжелая ярость проступила на лице, которое стало почти голубым, синюшным. Понадобилось минут десять, чтобы ослабить шейный блок. Мне удалось это сделать, вызывая у нее рвоту, что получалось вполне успешно, а также используя форсированное дыхание. Когда горловой блок ослаб, она тихо заплакала. Повторная попытка вызвать громкий плач успеха не принесла. Мы столкнулись с феноменом, который при невротической биопатии встречается очень часто: эмоцию рыдания бывает чрезвычайно трудно высвободить. Обычно эмоция плача удерживает ожесточенный гнев. Если пациент позволит себе заплакать свободно, от души, он чувствует, что должен совершить убийство.

Подобный вид закованности в панцирь обычно возникает в результате жестокого наказания ребенка за совершенно безобидное поведение. Мать ненавидит отца; она желает его убить, избавиться от него, но он сильнее ее, и мать не в состоянии этого сделать. Поэтому она наказывает трех-четырехлетнюю дочку за то, что та шумит, танцует на улице или за иные, совершенно невинные действия. Естественной реакцией ребенка на жестокое обращение стала ненависть, но девочка боялась обнаружить свою ненависть, вместо этого ей хотелось заплакать, но плач тоже «запрещался», поскольку «хорошие мальчики и девочки не плачут, они никому не показывают своих чувств». Это — образец хваленого «воспитания» детей в Двадцатом столетии, в начале культурного и цивилизованного «атомного века», который «озабочен, от чего зависит, вознесется ли человечество в небеса или обрушится в ад…» От чего? От того, преуспеет ли человеческая раса в искоренении без остатка такого преступного поведения больных матерей и отцов, или от того, наберутся ли наши терапевты, воспитатели и журналисты мужества, чтобы заняться этой первостепенной проблемой, и преуспеют ли они в конце концов в том, чтобы не оказывать поддержки тому, что существует — смогут ли они преодолеть свою академическую отчужденность, лживость и «объективность»?

Наша пациентка не один десяток лет страдала от жестокого чудовища, каким была ее мать. У нее родилось желание задушить мать, чтобы защититься. Подобные импульсы очень сильны, и с ними трудно бороться иначе, как прикрыться панцирем от зарождающейся в горле смертоносной ненависти.

Неожиданно пациентка попросила меня позволить ей сдавить мое горло. Я признался, что чувствую не просто замешательство, но и некоторый испуг, однако разрешил ей сделать это. Пациентка чрезвычайно осторожно обхватила мое горло руками и сдавила его, затем ее лицо прояснилось, и она в испуге отскочила. Теперь ее дыхание стало полным. Все ее тело сильно сотрясалось при каждом выдохе. Потоки и ощущения казались сильными, судя по тому, как она вытягивала правую ногу для того, чтобы Облегчить полное проявление эмоций. Иногда ее тело на мгновение замирало в положении опистотонуса, а затем расслаблялось. Лицо то краснело, и тогда она рыдала, то синело от злости. Это продолжалось около тридцати минут. Я хорошо знал, что теперь ее психотические идеи обострились до предела. Когда ее состояние достигло уровня эмоционального потрясения, я попросил ее попытаться остановить реакцию. Она тут же проявила полное понимание и постепенно стала успокаиваться. Мне приходилось все время держать ее за руку.

За двадцать два года психиатрической работы с психотиками и так называемыми психопатами у меня выработался определенный навык преодоления подобных эмоциональных ситуаций. Я требую, чтобы все психиатры в достаточной степени владели этим навыком. Но я также утверждаю, что нынешние психиатры не в состоянии этого сделать, и поэтому категорически возражаю против повторения моего эксперимента теми из них, кто не владеет необходимыми навыками. Я не хочу нести ответственность за несчастье, которое могло бы произойти в кабинете какого-нибудь психиатра по причине отсутствия опыта.

Если мы хотим понять мир шизофреника, нельзя судить о нем с точки зрения homo normalis; разум последнего сам требует пристального изучения. Вместо этого надо постараться понять его, когда он в искаженной форме выражает рациональные функции. Поэтому его следует рассматривать, выйдя за пределы нашего «упорядоченного» мира; надо взглянуть на него с его собственной точки зрения. Это нелегко. Но если пройти сквозь эти искажения, открывается широкая перспектива на громадную область человеческого существования, полную правды и красоты. Это то пространство, где зарождаются все гениальные творения.

Продолжим рассказ о пациентке.

Я спросил ее, каков смысл креста на ее груди. Я не бранил ее за то, что она напугала меня своим действием. Этим я бы ничего не добился.

Она зарделась, задрожала всем телом и схватилась за горло. Потом она сказала: «Я не хочу быть еврейкой». (В действительности она не была еврейкой.) Поскольку такое мог заявить любой шизофреник, я не пытался ее переубедить, а наоборот, воспринял ее слова серьезно. «Почему?» — спросил я. «Евреи распяли Иисуса», — ответила она. Потом она попросила нож, чтобы сделать большой надрез в виде креста на животе.

Ситуация прояснилась не сразу. Через некоторое время стало понятно, что она прилагала отчаянные усилия, чтобы впасть в состояние транса, но ей это не удавалось. Еще через некоторое время она сказала: «Я пыталась снова войти с ними [силами] в контакт… но… я не могу…» Она разрыдалась. Я спросил, почему. «Вероятно, есть три причины: во-первых, я слишком сильно боролась с ними, во-вторых, крест недостаточно глубок, а в-третьих, они отвергают меня, потому что я — еврейка», — ответила она.

Существование жесткой связи между ее биофизическим статусом и данными психотическими идеями все еще оставалось непонятным. Возможно, бредовые идеи не возникали так же интенсивно, как прежде; возможно она чувствовала вину перед «силами», которым была посвящена вся ее жизнь, и, соответственно, прилагала большие усилия, чтобы, принеся себя в жертву, вновь вернуть былое их расположение. Подобные механизмы хорошо известны по так называемому «нормальному» религиозному поведению, В этом случае такая же утеря контакта с «Богом» ведет к еще большей жертве ради восстановления его благорасположенности.

А может быть, она отождествляла себя с Иисусом Христом?

Через некоторое время она успокоилась и покорно ушла домой. Почему я не отправил ее в клинику после того, что произошло? Я спрашивал себя об этом. Ответ был следующим: я знал по прошлому своему опыту работы с подобными эмоциональными ситуациями, что любая угроза лишь усугубляет опасность, и, наоборот, ситуацию может спасти только совершенно искреннее доверие к пациенту, которое тот почувствует. Почему-то я испытывал к этой пациентке большое доверие. Но риск, конечно, был велик. Существовала опасность суицида, но опасности деструктивных действий по отношению к другим людям не было. С точки зрения клинической картины она, казалось, вплотную приблизилась к важному моменту изменения своей структуры, на что указывала ее неспособность установления контакта с «силами». Это была важная победа, вселяющая надежду на дальнейшее развитие.

Одиннадцатая сессия

Когда она пришла на следующую встречу, ее глаза были наполнены веселым блеском, хотя и не без маниакального оттенка. Она много и остроумно говорила. С точки зрения терапии, когда пациент чувствует себя настолько хорошо, дальнейшее развитие невозможно. Чтобы продвинуться дальше, надо докопаться до следующего пласта конфликта и поднять энергию до определенного уровня. Эти задачи были выполнены с помощью глубокого дыхания.

Когда пациентка стала воспроизводить углубленное дыхание, у нее снова возникли сильные психотические эмоции. Она начала оглядывать комнату так, как это свойственно параноикам. Она забеспокоилась, и ее тело затрепетало. Взгляд изменился: легкомысленный вначале, теперь он был пристальным и направленным точно на раскаленную спираль электрической печи. Это продолжалось некоторое время. Затем она поборола тревогу и сказала: «У меня возникла забавная мысль… что этот жар и солнце — тоже силы; что они[ «настоящие силы»] могли подумать, будто я предпочла их другим силам [от обогревателя и солнца]».

Я был ошарашен. Какая глубокая мысль, и как она близка к истине. Я уверяю читателей, что в то время пациентка ничего не знала о феномене оргона и что я ничего не говорил ей об этом. Истина, которой коснулось ее замечание, была следующей: если правда, что ее «силы» представляли собой искаженное восприятие собственной биоэнергии; если правда, что организмическая и солнечная энергии имеют одни и те же корни, то она высказала истинно научное и важное суждение. Может быть ее организм старался восстановить здоровье, поворачиваясь от бреда, искажающего реальность, к настоящей реальности? Очевидно, что она мучительно боролась за то, чтобы расширить границы своего восприятия реальности. Вытеснение одних «сил» другими, природными, казалось логичным шагом в этом направлении. Каким-то образом бредовые «силы» утратили свою власть над ней, что нашло отражение в ее словах: «А еще я думаю, что они вполне могут перетрахаться сами с собою!.. ох, что я сказала…» После этих слов ее обуяла сильная тревога, будто она упомянула черта.

Дыхание повысило биоэнергетический уровень. Она приблизилась к источнику естественных сил, чувству «размягченности» внутри себя. Если это было так, значит силы из «запределья» утратили часть своей энергии и ослабли. Она приблизилась к реальности, к реальным жизненным силам, оргонотическим ощущениям внутри себя. Это стало важным открытием, касающимся шизофренического отклонения: бредовые «силы с той стороны» не просто психотическая конструкция, не имеющая реального основания; она, скорее, описывает глубокое, но искаженное восприятие реальности. Дальнейшее развитие должно было подтвердить или опровергнуть эту гипотезу. Позже такое доказательство действительно было найдено, что, в свою очередь, подтвердило то, что бред психотика сообщает нам важные сведения о глубинном функционировании природы. Нам надо только научиться понимать этот язык.

Наша пациентка подошла очень близко к значению своего бреда, не увязнув в нем полностью. Функцией, обеспечившей этот успех, было ее усиленное дыхание. На протяжении этой сессии у нее появлялись сильные судороги, которые она переносила гораздо легче, не испытывая при этом такой сильной тревоги, как прежде. Но когда оргонотические ощущения становились для нее невыносимыми, ее глаза заволакивались дымкой.

Я чувствовал, что она что-то хочет рассказать, но не совсем доверяет мне. Я поинтересовался, верно ли я понимаю, что она переживает конфликт, в котором замешаны «силы» и я; что она не знает, на чьей она стороне, — моей или этих «сил». Она боялась «сил», когда так сильно Молила меня о помощи в борьбе с ними. Она мгновенно и очень отчетливо поняла это. Фактически она сама дошла до этой мысли.

Судороги продолжались все время, пока она говорила, она чувствовала головокружение, и я попросил ее остановить эти реакции, что она и сделала. Наконец она без всяких подначек с моей стороны начала рассказывать, что первый раз серьезно заболела, когда «силы» велели ей отравить всю семью газом. Она действительно однажды вечером открыла газ, но потом сразу выключила его. Вскоре после этих слов она начала невнятно бормотать. Это звучало так, будто она исполняла мистический ритуал, пытаясь умилостивить дьявольского призрака. Она не покидала комнаты приблизительно с час, застыв в одной, похожей по характеру на каталептическую, позе и не двигаясь. Она не отвечала на мои неоднократные вопросы о том, почему она не уходит. В конце концов, она сказала: «Я не могу сдвинуться с места и сменить этого положения».

Во время этой сессии определились перспективы лечения данной пациентки:

1. Она установит больший и лучший контакт с плазматическим биоэнергетическим потоком собственных ощущений, страх «сил» уменьшится. Это также подтвердит мою гипотезу, что «силы» при шизофрении искажают восприятие базовых оргонотических органических ощущений.

2. Этот контакт с телесными ощущениями поможет установить необходимый уровень оргастического удовлетворения, что в свою очередь устранит застой энергии, который приводил в движение механизм существования ее бреда.

3. Неискаженные переживания телесных ощущений позволят ей идентифицировать истинную природу «сил» и постепенно разрушить бред.

Прежде чем пациентка смогла бы осуществить все это, ей необходимо было пройти через ряд опасных ситуаций. Вполне можно было ожидать появления бреда и кататонических реакций, которые сопровождали каждый прорыв сильного оргонотического потока в ее теле. Ей предстояло пережить страх, возникающий при этих ощущениях; она могла неожиданно блокировать их скованностью тела и прервать течение плазмы, превратив его в деструктивные импульсы. Поэтому «вторичные» импульсы, возникающие из блокированных первичных базовых эмоций, необходимо было прорабатывать очень осторожно, освобождать их постепенно, шаг за шагом. Эта опасность особенно усилилась, когда стали появляться первые спонтанные оргастические сокращения ее организма.

Двенадцатая сессия

Мы вплотную приблизились к обнадеживающим изменениям, а вместе с этим и к большим опасностям. Пациентка пришла на сеанс в состоянии сильнейшей тревоги и возбуждения. Она без конца задавала вопросы и долго и ожесточенно боролась с моими попытками снять горловой блок, который в этот раз был особенно жестким. Ее дыхание было совсем поверхностным, а лицо бледным до голубизны.

Она просила нож. Я сказал, что мог бы дать его, если бы она сначала рассказала, для чего он ей нужен. «Я хочу вскрыть ваш живот…» Говоря это, она указала на собственный живот. Я спросил, почему она хочет вскрыть и свой, и мой живот. «Так будет больно… вы вчера плохо спустили пар…» Она чувствует там сильное напряжение? «Да… да… это ужасно… и в горле тоже…»

Я вдруг совершенно ясно понял, почему и в каких эмоциональных ситуациях шизофреник и «социально опасный» шизоидный тип совершает убийство: когда напряжение в органах, особенно в области диафрагмы и горла становится невыносимым, возникает желание вскрыть собственный живот или горло. Японский обычай харакири представляет собой нечто подобное, замаскированное идеологической рационализацией; это крайнее проявление именно такого биоэнергетического состояния. Убийство происходит, когда импульс направлен от себя к кому-то еще. Так же, как у ребенка легко сжимается горло, когда у него возникает импульс сдавить горло матери или отца, так шизоидный убийца вскрывает чье-то горло, когда его собственное ощущение удушья становится нестерпимыми.

Мне успешно удалось заставить пациентку сделать три или четыре глубоких вдоха и выдоха. После этого возник спазм голосовой щели. Ее лицо посинело, все тело затряслось, но в конце концов спазм прошел и появились автономные движения груди и ног. Она отчаянно, но безуспешно боролась с этими движениями. Тогда выявилась тесная связь между автономными движениями и развитием ее бреда: она закатила глаза и с отчаянием спросила: «Как вы думаете, я больше никогда не смогу войти с ними [ «силами»] в контакт? Вы действительно сделали это со мной?..»

Она потеряла контакт с «силами», установив другой контакт, который ее самовосприятие связало с автономным телесным функционированием.

Я ответил: «Я не связан с вашими «силами». Я ничего о них не знаю. Я лишь пытаюсь привести вас в контакт с вашим собственным телом». Если бы я стал возражать против ее идеи о «силах» или высказывать свое личное мнение о них, она отреагировала бы враждебно, поскольку ощущала свою принадлежность к ним. Поэтому я избрал следующую тактику: оставить «силы» в покое и работать только с блоками организма, которые вызывали бред о «силах».

Через некоторое время она сказала: «Я хочу обратиться в Белльвью [психиатрическая клиника в Нью-Йорке], чтобы вернуть «силы»… Я должна их где-то найти… Они пытаются сделать меня лучше, не такой грубой, чтобы я была лучше всех…»

Здесь мы сталкиваемся с целой идеологической системой homo normalis, направленной против естественного телесного функционирования. «Силы» при психозе выполняют двойную роль: они отражают, во-первых, первичные телесные функции, особенно оргоноти-ческие, биосексуальный поток ощущений; а во-вторых — презрение к телу, «превосходство» над такими «земными» и «примитивными» вещами, как телесные побуждения. Бред сводит вместе две диаметрально противоположные функции homo normalis. Но если взглянуть на мир homo normalis извне, со стороны, это объединение имеет большой смысл: оно представляет функциональное единство добродетели, богоподобия и базовых естественных телесных потребностей. Это функциональное единство проецировалось в форме бреда преследования (персекутивного бреда. — Прим. перев.} «силами». Теперь, когда впервые возник контакт с телесными ощущениями, это единство расщепилось на идею «морального превосходства», противопоставленного «брутальности телесных потребностей».

При простой невротической биопатии эти связи и взаимодействия редко видны столь отчетливо. Здесь «дьявольское» четко отделено от «божественного», и такое разделение прочно и продолжительно.

Все это время пациентка сильно дрожала. Она то начинала чувствовать какие-то телесные ощущения и движения, то снова деревенела. Ее борьба впечатляла. Лицо пациентки покрылось пятнами, как при шоке. Глаза то прояснялись, то блекли. «Я не хочу быть обыкновенным человеческим существом». Я спросил, что это значит. «Человеческим существом с грубыми эмоциями». Я объяснил ей различие между первичными и вторичными антисоциальными влечениями и сказал о том, как первые оборачиваются последними. Она прекрасно поняла это. В конце концов она сдалась и расслабилась. Сильное напряжение брюшной мускулатуры спало. Она почувствовала освобождение и спокойно отдыхала.

Мы увидели, как приятные «размягчающие» ощущения, наиболее желаемые для организма, пугают и вызывают сопротивление homo normalis как против «грубой плоти», а психотиков как против «сил» зла или «дьявола».

Я бы хотел остановиться на этом структурном функционировании закованного в панцирь человеческого существа. Для биопсихиатра с достаточно большим опытом оргонной терапии подобная дихотомия и амбивалентность отношения к собственному организму по сути означает страдание животного в человеке. Это ядро всякого животного функционирования, отклоняющегося от естественных законов живой материи. Это основа преступного поведения, психотических процессов, невротической омертвелости, иррационального мышления и глубинная суть расщепления человеческого разума на мир божественного и мир дьявольского. То, что называется «Богом», оборачивается «дьяволом» как раз из-за этих отклонений функционирования живого, то есть из-за «отрицания Бога». У шизофреников и естественное функционирование, и возникшие нарушения практически незамаскированы. Надо только научиться читать их язык.

«Высокое» представляется «низменным», и наоборот. Из-за расщепления структуры инстинкты обретают «низменность». Исходно «высокое» и «божественное» становится недостижимым и оборачивается в «дьявольском» виде. «Бог» справедлив внутри homo normalis, но он превращает «божественное» в «дьявольское»; «божественное» становится чем-то недостижимым, тем, что напрасно ищут. Какая трагедия! Ведь не кто-нибудь, а сам человек, как животное существо, создавало свои жизненные философии и религии, так значит правда и то, что любая дихотомия в идеологиях и мыслях возникает из этого структурного расщепления с его неразрешимыми противоречиями.

Болезненная дилемма между Богом и Дьяволом разрешается без страданий и ужаса, если человек смотрит на нее, оставив рамки механистично-мистического образа мыслей, если он придерживается точки зрения естественного биофизического функционирования, что было ясно продемонстрировано. Однако необходимы дальнейшие исследования.

А теперь снова вернемся к нашей клиентке.

За последние несколько сессий у меня сложилось впечатление, что когда пациентка выходила из болезненного состояния, она сталкивалась с одним из двух возможных последствий: она могла либо впасть в ступор, внезапно полностью восстановив панцирь против плазматических потоков, либо стать невротичной, перед тем как достичь удовлетворительного состояния здоровья. В реальности процесс стал развиваться в обоих направлениях, но совершенно неожиданным образом.

Тринадцатая сессия

В этот день на встречу со мной пациентка пришла с неохотой. Ей хотелось лишь поговорить. Накануне, после сеанса, все казалось «нереальным, будто все вещи и всех людей оградила стена… эмоций вообще не осталось… Как это я могла в таком состоянии так четко все воспринимать, несмотря на эту стену?»

Я объяснил ей, что она разрядила огромное количество энергии, поэтому самые плохие симптомы временно исчезли; но ее внутренняя бесконтактность оказалось o6i гаженной. Она хорошо поняла мое объяснение, что отсутствие реального контакта в определенном слое структуры заставляет ее чувствовать все окружающее «как бы сквозь стену». «Да, — сказала она, — я не могу свободно двигаться, все движения даются мне с трудом, я не могу переставлять ноги или идти побыстрее…».

Такие отклонения нельзя понять, если не знать об аноргоноти-ческих приступах, которые очень часто сопровождаются сильнейшими эмоциональными потрясениями, это случается и при простой невротической биопатии. По-видимому, организм не привык к сильным эмоциям и поэтому отчасти лишается подвижности.

Оргастический рефлекс пациентки в этот день стал полнее и сильнее. Ее лицо заметно зарумянилось, синюшность не проявлялась, судороги не сдерживались и не сопровождались сильной тревогой.

Через некоторое время она сказала: «У Вас греческие глаза… Выимеете какое-то отношение к греческим богам?.. О, Вы похожи на Иисуса…».

Я ничего не ответил, предлагая ей, таким образом, продолжать говорить. «О, мне надо многое обдумать… есть так много эмоций, противоречий… Что такое расщепление личности?»

Я объяснил ей, и она поняла, что человек чувствует себя так, будто он расколот надвое, и что он действительно расщеплен, когда воспринимает происходящее вокруг, но в-то же время чувствует, что огорожен стеной. Ближе к концу сессии она забеспокоилась; несколько раз по всему ее телу пробежали конвульсии. Она спросила меня, что я подразумеваю под словами «застой энергии». А затем сразу спросила, почему я заинтересовался ее «силами».

У меня возникло впечатление, что ее организм начинает связывать «силы» с восприятием потоков. Ее блестящий интеллект, похоже, помогал объединить иллюзию и понимание иллюзии в одно целое. Это была работа, направленная в ту же сторону, что и наши усилия, то есть в сторону преодоления расщепления, которое отделяло ощущения организма от ее самовосприятия. Ее следующие слова вроде бы не имели отношения к происходящему: «Я часто вижу белокурых девушек-христианок… Я завидую им…». «Но вы же сама — белокурая девушка-христианка», — сказал я. «О, нет, я темная еврейка».

Четырнадцатая сессия

Три дня после этой встречи она чувствовала себя хорошо. «Силы» не появлялись; она не тосковала по ним. Она ходила с подругой в кино, в музей и каталась на велосипеде.

В день нашей встречи она хорошо выглядела, но не хотела глубоко дышать; она напрягала грудь и обрывала вздох. Я не мог понять ее реакции. После продолжительного разговора она сказала: «Когда мы были в кино, у меня появилось прежнее чувство к подруге, которое было до того, как я впервые попала в клинику… Вы мне сегодня не нравитесь…»

Ее бедра были крепко закованы в панцирь, особенно глубокие приводящие мышцы этой области. Такой тип панциря хорошо знаком любому опытному оргонному терапевту как признак сильного генитального возбуждения, которое пытаются побороть. «Давление на эти места вызывает отвратительные чувства… извращенные чувства…»

Она выдвигала некоторые гомосексуальные идеи в противовес сильным естественным генитальным импульсам. В этот день она отчасти отдалась своим ощущениям и продолжала чувствовать себя освобожденной и счастливой.

Родственники, которые привели ее ко мне, позвонили и сообщили, что ей стало гораздо лучше. Я, однако, знал, что именно теперь надвигается огромная опасность, которая сопряжена как раз с таким видимым улучшением. Организм, не привыкший к функционированию на сдхшь высоком энергетическом уровне, еще не готов принять такой объем хорошего самочувствия и удовлетворения. Как мы увидим далее, мои опасения подтвердились.

Пятнадцатая сессия

Опытный оргонный терапевт проявит огромную осторожность, продолжая курс лечения, если столь значительные улучшения состояния пациента происходят столь внезапно. Пока базовая оргастическая тревога не проявит себя и не будет пережита, остается серьезная опасность полной регрессии или рецидива, а в тяжелых случаях и суицида. Впервые такая опасность появилась в случае шизофрении. Поэтому были приняты все необходимые предосторожности.

Пациентка пришла ко мне на встречу с ясными, счастливыми глазами и на протяжении сессии находилась в совершенно здравом уме и хорошем самочувствии. Она проконсультировалась со мной относительно диафрагмы и других моментов психической гигиены, но сильно воспротивилась глубокому дыханию, заблокировала дыхание в горле и напрягла мышцы в области рта. Вскоре на ее лице проявилась пренебрежительная улыбка; она поняла, что произошло. Тогда она поддалась, и очень скоро во всем теле возник тремор, а лицо покрылось пятнами, как при шоке. Глаза опять закатились; она производила впечатление человека, переживающего глубокий уход в себя. Было совершенно очевидно, что она испытывает какие-то очень сильные телесные оргонотические ощущения. Я спросил ее, пришла ли она в контакт с «силами». «Да, почти…», — ответила она. Теперь было ясно, что «силы» есть не что иное, как оргоноти-ческий поток ощущений в ее теле.

После сессии она еще очень долго оставалась в комнате. Я позволил ей находиться в кабинете до конца своего рабочего дня, а если бы ей понадобилось, то и дольше. Находясь в соседней комнате, я вдруг услышал странный шум. Войдя в свой кабинет, я увидел разбросанные по полу подушки и матрасы, перевернутый электрокамин и стул, стоящий одной ножкой в пепельнице.

«Мне велели сделать все это «силы»…» — тихо сказала она. Я попросил ее не расстраиваться, но в следующий раз предупредить меня, когда «силы» захотят от нее чего-нибудь подобного. В конце концов, это же мое имущество, и оно не принадлежит «силам». Она тупо и отстранение ответила «Да».

Шестнадцатая сессия

То, что пациентка сделала накануне, выявило в ней сильный импульс ненависти ко мне. Согласно старому правилу анализа характера, перешедшему и в оргонную терапию, нельзя продвигаться дальше, пока не прояснилась позиция ненависти. Поэтому я перестал предпринимать что-либо в направлении работы с телом, а занялся анализом характера. Я сказал пациентке, что она относится ко мне с пренебрежением. Может быть, она вообразила себе, что живет в моем доме? Да, она чувствовала, что это именно так. Теперь она мстила мне таким способом, поскольку была очень чувствительна. Она совсем не получала любви от матери, та всю жизнь только придиралась к ней и девочка уходила в фантазии, где появлялись «силы». Пациентка слушала мои объяснения с презрением на лице. Я сказал ей, что прежде, чем мы сможем двинуться дальше, ей необходимо преодолеть это отношение. В противном случае мне придется расстаться с ней.

Спустя некоторое время она уступила и убрала презрительное выражение с лица. Но ее отношение было наполнено смыслом и было типичным для подобных ситуаций. Такое происходит довольно часто, когда пациент проявляет презрительное отношение к терапевту после прорыва оргонотического потока; это характерно для всех случаев, включая невротические. Таким образом данная реакция типична и созвучна ненависти и презрению, которые импотентный и закованный в панцирь индивид испытывает к здоровым людям и генитальной сексуальности; здесь обычно имеет место антисемитизм, как у евреев, так и у людей другой национальности. Презрение, как правило, группируется вокруг идеи о том, что терапевт, имеющий дело с естественной генитальностью, — «сексуальная свинья».

Пациентка приняла мои объяснения, но заявила, что не хочет отказываться от «сил».

Ситуация в целом выглядела достаточно ясно: естественная генитальность угрожала своим прорывом и требовала удовлетворения. Организм не был в состоянии устоять перед сильным возбуждением. С учетом того, что она ослаблена шизофреническим расщеплением, ее импульсивность, с которой однажды и началось это самое расщепление, усилилась. Поэтому была определена следующая задача: во-первых, открыть энергетический клапан организма, то есть самоудовлетворение, во-вторых, побудить ее собраться с силами, чтобы не допустить отката назад, путем проработки ее ненависти ко мне, и в-третьих, предупредить, насколько это возможно, любую попытку уйти от испытываемых ею чрезвычайно обостренных органических ощущений в бред.

3. ВЫРАЖЕНИЕ ОТСТРАНЕННОСТИ ВО ВЗГЛЯДЕ ШИЗОФРЕНИКА

Хорошо известно, что шизофрению можно диагностировать, внимательно наблюдая за выражением глаз человека. Взгляд шизоидного характера и больных шизофренией обычно «отстранен», глаза таких людей выражают, что они «не здесь». Кажется, что психотик смотрит сквозь вас, но при этом отлично видит что-то в отдалении. Такой взгляд имеет место не всегда. Когда пробуждаются эмоции или в разговоре затрагиваются серьезные темы, взгляд «отстраняется».

То же выражение глаз можно заметить у по-настоящему великих ученых или артистов, к примеру, Галлилея или Бетховена. Я бы рискнул предположить, что выдающиеся в науке или искусстве люди глубоко поглощены своими внутренними созидательными силами; они сами, как и их чувства, отстранены от мелочности повседневной суеты ради полноты и совершенства их творчества. Homo normalis не понимает этой отстраненности и склонен называть это «сумасшествием». Он называет психотика «сумасшедший», поскольку тот чужд ему и угрожает его заурядности. Психотик глубоко погружен в свою внутреннюю жизнь, неотъемлемую часть которой составляют силы; он прислушивается к ним так же, как это делают гении, но здесь существует коренное отличие: гении, благодаря контакту с силами, приходят к великим достижениям, а шизофреник запутывается в сетях «сил», поскольку из-за собственной расщепленности боится их и никак не связывает с биоэнергией, как это происходит в творческой человеческой структуре. Но отстраненное выражение глаз и в том, и в другом случае вовсе не признак безжизненности, пустоты, садизма или тупости невротического характера, у которого совсем нет контакта с биоэнергией.

Я хорошо знаком с этим симптомом, поскольку проработал около двадцати лет в Венской психиатрической клинике прежде, чем произошла моя встреча с пациенткой, о которой мы говорим. Но я ничего не знал о его функциональном назначении в механизме бреда и дезориентации. У нашей пациентки этот симптом проявлялся очень отчетливо. Когда «силы» приближались, ее глаза затуманивались, их выражение становилось таким, словно она смотрит куда-то вдаль, а когда ощущения «размягченности» становились очень сильными, глазные яблоки еще и закатывались вверх. Я решил сконцентрировать внимание на этом симптоме и, если возможно, снять го, поскольку он представлялся мне важным механизмом, при помощи которого она отключалась.

Семнадцатая сессия

Войдя в комнату, она спросила: «Смогу ли я снова стать сиделкой? Мои дела очень плохи…» Она никогда не была ни медсестрой, ни сиделкой. Я ответил, что не знаю. В настоящий момент мне надо было выяснить, почему она закатывает глаза, когда ее охватывают «силы». В оргонной терапии говорят мало, здесь пациенту предлагают принять именно то положение, которого он старается избегать. В соответствии с этим я велел ей закатить глаза. Вначале она явно засомневалась, и когда глазные яблоки заняли определенное положение, она вдруг испугалась и сказала: «Это то положение, в котором я обычно отключаюсь… теперья это поняла…» Я предложил ей попробовать еще раз. Она попыталась, но снова испугалась. «Мы договаривались, что не будем трогать «силы»… — сказала она, — я не хочу отступаться от них».

В этот день я больше не пытался уговорить ее. Но у меня возникла одна мысль, к которой я все время возвращался: не могут ли приступы шизофрении или шизофренический процесс иметь локальную фиксацию наподобие других болезненных симптомов: анорексии, головной боли или сердцебиения? И не основание ли это мозга, где пересекаются глазные нервы? Обосновано ли предположить, что шизофрения — действительно «заболевание мозга», вызванное специфическим эмоциональным сдвигом, сопровождаемым локальным сокращением определенных областей мозга, обусловленным сильной тревогой'? Многие симптомы шизофрении кажется подтверждают правомочность такой гипотезы: типично шизофренический взгляд, дегенеративные процессы мозга, обнаруженные у людей, хронически страдающих шизофренией (в таких случаях имеют место вторичные структурные изменения тканей, подобные тем, что происходят при кальцинозе кровяных сосудов, возникающем из-за хронического тревожного спазма сосудистой системы), Многие пациенты, страдающие шизофренией, сообщают, что в моменты приступа болезни они ощущают некую пелену или «сплющенность» в области лба. Это представляется важным звеном в цепи рассуждений.

Восемнадцатая сессия

Пациентка пришла на сеанс в хорошем самочувствии. Она работала над выражением своих глаз. Я опять попросил ее отключиться и войти в контакт с «силами», закатив глаза и воспроизведя пустой, отсутствующий взгляд. Она с готовностью выполняла все мои требования, но когда ее глаза почти приняли заданное положение и выражение, она встревожилась и остановилась. Казалось, мы были на правильном пути. Вдруг она без всякого повода заявила: «Это вы внушаете мне все, что со мной происходит».

Это заявление имело явную интерпретацию: произвольное закатывание глаз запускает механизм шизофрении. Поскольку я подстрекал ее на это действие, именно я оказывался тем человеком, который внушает ей все происходящее. Идея о том, что она попала под мое влияние, зародилась в ней, когда она приняла чисто биофизическую позу. Это положение тела обычно переводило самовосприятие в область «запредельного» и таким образом вызывало мысль о постороннем влиянии на нее. Подобный механизм действует во многих, если не во всех, случаях мании преследования.

Я рискнул сделать предположение, что «отключение» было обусловлено локальным спазмом нервной системы в основании мозга. Согласно этому предположению, данный спазм выполнял ту же функцию, что и все другие биопатические сокращения: он предохранял организм от слишком интенсивных телесных потоков и ощущений. Так, впервые, я получил надежное основание для оргонотического понимания процесса шизофрении.

4. ПРОРЫВ ДЕПЕРСОНАЛИЗАЦИИ И ПЕРВОЕ ПОНИМАНИЕ ШИЗОФРЕНИЧЕСКОГО РАСЩЕПЛЕНИЯ

Необходимо всегда помнить, что экспериментальная оргонная терапия, о которой мы сейчас говорим, строится не на психологическом основании. Напротив, все психологические проявления шизофренического процесса осмысливаются в свете глубинных биофизических процессов, лежащих в основании и определяющих функционирование психики. Мы предположили, что область психического гораздо уже, чем область биофизического функционирования; что психологическое функционирование выполняет лишь роль самовосприятия или восприятия объективного биофизического функционирования плазмы. Таким образом, шизофреник будет впадать в состояние деперсонализации, когда его самовосприятие захлестывается сильными ощущениями оргонотического потока плазмы; здоровый генитальный характер будет чувствовать себя хорошо, счастливо и сбалансированно под воздействием оргонотического потока.

Мы подходим к шизофрении не с психологической, а с биофизической точки зрения, пытаясь понять психические нарушения, исходя из дисфункции плазмы, а космические фантазии шизофреников в терминах функционирования истинной космической оргонной энергии, которая управляет организмом, хотя шизофреник воспринимает собственную телесную энергию психотически искаженным образом. Более того, мы не уверены, что психологическое объяснение шизофренических представлений может выйти за пределы смысла слов и исторических событий. Оно не подходит для чисто физических и биофизических процессов, поскольку эти представления находятся за пределами идей и слов. Все это составляет то, что на самом деле можно назвать «глубиной» мира шизофреника в противоположность поверхностному миру невротика.

Шизофрения не психологическое, а биофизическое заболевание, охватывающее и психический аппарат. Для того, чтобы понять этот процесс, знания о функционировании оргонной энергии оказываются незаменимыми. Ядро проблемы — нарушение целостного оргонного функционирования и субъективное восприятие этого нарушения. Определенные симптомы шизофрении, такие, как дезориентация, переживание «мировой катастрофы», потеря способности к ассоциациям, утрата смысла слов, потеря интереса и т. д., являются вторичными реакциями на расстройство базового организмического биологического функционирования. Другие симптомы, такие, как отсутствующий взгляд, транс, автоматизмы, восковая гибкость, каталепсия, замедленность реакций, и т. д. представляют собой определенные проявления биофизического отклонения и не имеют ничего общего с психологией. Отвод либидо от внешнего мира — результат, а не причина заболевания. Значительное ухудшение состояния организма на поздних стадиях процесса происходит из-за хронического сжатия витального аппарата, как при раковой биопатии, хотя одно отличается от другого по истокам и функционированию. Сжатие пораженного раком организма не происходит из-за конфликта с социальными институтами, провоцирующими «уход». Сжатие шизофренического организма изобилует конфликтами с социальной системой, на которые организм реагирует специфическим расщеплением.

Если мы не усвоим, в чем состоит различие методов и подходов, то не сможем получить никаких практических результатов. Мы запутаемся как в отношении природы шизофрении, так и ее функционирования. Поэтому прежде, чем вернуться к нашему случаю, необходимо резюмировать вышеизложенные факты. Они свидетельствуют, что явление, обычно называемое «шизофреническим процессом», является смесью объективных биофизических процессов, психологического восприятия этих процессов и реагирования на них. Последний, но совсем немаловажный третий элемент был неизвестен до того, как произошло открытие атмосферной оргонной энергии.

То, о чем я расскажу, может показаться невероятным. Поэтому я хочу заверить читателя, что у меня не было ни малейшего представления о существовании таких механизмов. Но описанное в данном случае нашло подтверждение и в нескольких других случаях шизофрении. Можно сказать, что в реальности этих фактов больше нет сомнений ни с клинической, ни с оргонно-терапевтической точки зрения.

Пациентка пришла на девятнадцатую сессию, будучи спокойной и собранной, но несколько не в себе. Ее речь была очень замедленной, будто ей приходилось преодолевать значительное препятствие. Она сказала, что переживает сильнейшую депрессию. Накануне она ходила за покупками — впервые за много месяцев накупила множество вещей, получила наслаждение, какого никогда раньше не испытывала, показала покупки подругам и хорошо спала. На следующее утро, однако, она почувствовала опустошенность и сильную усталость. Она ощущала «пустотность», ей хотелось сидеть тихо где-нибудь в укромном углу «и не двигаться с места». «Любое движение требовало неимоверных усилий». Она хотела быть собой. Она производила впечатление наступления кататонии с ее неподвижностью и упорством.

«Все слишком отдалилось… Я смотрю на себя как бы со стороны… я ясно ощущала раздвоение: тело здесь, а душа там… [говоря это, она указала на стену]… Я хорошо знала, что я — один человек… но я была вне себя… возможно там, где были «силы»…»

Ее глаза беспокойно шарили по стенам. Затем она внезапно спросила: «Что такое северное сияние? [очень медленно, словно с трудом превозмогая себя]… я однажды слышала о нем… узоры и волнистые линии на небе… (она опять пошарила глазами по стенам комнаты, словно что-то искала с совсем отсутствующим видом)… я слышу вас, я вижу вас, но как-то издалека… с очень большого расстояния… я прекрасно знаю, что сейчас меня трясет, я это чувствую… но это не я, это что-то иное… [после длинной паузы]… мне бы хотелось избавиться от этого тела; оно — не я; я хочу быть там, где «силы»…»

Я в не свойственной профессионалу манере был глубоко тронут, став свидетелем столь недвусмысленного переживания шизофренического расщепления и деперсонализации. Впервые за мою долгую практику подобное явление столь явно происходило прямо на моих глазах. Я объяснил ей, что она переживает расщепление, которое произошло с ней в детстве. «Это то, что они называют расщеплением личности?» — спросила она. Пациентка не связывала свои слова с тем, что я только что ей говорил. «Все те девушки (в психиатрической клинике) говорили об этом… это то самое?»

Такие пациенты, как правило, переживают расщепление организма очень отчетливо, но не в состоянии ни постичь, ни описать его разумно. Пока она говорила, все ее тело сотрясала сильная дрожь; она удерживала грудь в выпрямленном положении, то есть в положении вздоха, и изо всех сил боролась, чтобы не сделать полного выдоха. В ходе тщательного исследования я выяснил, что она совсем не воспринимает задержку дыхания, грудь, казалось, была исключена из самовосприятия. Глаза затуманились, лоб приобрел голубоватый оттенок, щеки и веки покрылись пятнами. «Мой мозг опустел… это никогда не происходило так сильно…» Я спросил, были ли у нее раньше такие приступы. Она ответила утвердительно. Я объяснил ей, что этот приступ не сильнее предыдущих, но просто более открыт ее самовосприятию.

Она повторила: «Что такое северное сияние?.. Я должна подготовиться к тому, чтобы стать одной только душой… моего тела нет…» Потом ее речь стала неразборчивой.

Этот сеанс определенно стал самым ключевым в ходе ее лечения, и я должен добавить, что он оказался самым поучительным за всю мою медицинскую практику. Давайте остановимся, чтобы понять, что же происходило. Для равнодушного психиатра из психиатрической клиники, который может наблюдать подобное несколько раз на дню, это не значило бы «ровным счетом ничего», кроме еще одной «сумасшедшей выходки безумного человеком». Для нас же это переживание живого организма полно смысла и глубоких тайн. Я постараюсь связать эти явления с тем, что нам известно из оргонно-биофизического функционирования организма. Насколько я знаю, ни психология, ни химия, ни классическая физика не смогли бы дать никакого удовлетворительного истолкования.

Почему наша пациентка упоминала северное сияние в связи с деперсонализацией? Что она имела в виду, когда сказала, что нашла «себя», свою «душу» там, где должны были быть ее «силы»? Что значит это ее «там»?

Здесь надо вспомнить, что подобные переживания описывались великими мистиками и спиритуалистами, например, Сведенборгом. Если с усмешкой отмахнуться от таких вещей или игнорировать их с чувством собственного превосходства, то мы ничего не поймем. Я призываю вас придерживаться логических выводов, от которых не отвернешься: живой организм не может переживать того, что не было бы подкреплено реальностью. Исследуя мистические переживания научными методами, мы не предполагаем, что существуют сверхъестественные силы. Нам надо понять, что происходит с живым организмом, когда-он говорит о чем-то «запредельном», о «духах» или о «душе вне тела». Бесполезно стараться преодолеть суеверие, не поняв, что это такое и как оно действует. В конце концов, мистицизм и суеверие охватывают умы подавляющего большинства людей, разрушая их жизнь. Игнорировать подобное, называя «притворством», вслед за невежественным и самонадеянным человеком, значит не добиться ничего. К пониманию мистических переживаний мы должны подходить серьезно, но не позволяя себе встать на мистический путь.

Пациентка проецировала часть своего организма на стены и наблюдала за собой оттуда. Если бы нам понадобилось точно описать происходящее, пришлось бы сказать, что ее самовосприятие проявилось там, где обычно появлялись «силы» — то есть на стенах комнаты. Поэтому напрашивался вывод, что «силы» представляли собой определенную функцию ее собственного организма. Но почему на стенах?

Звуки голосов извне и какие-то образы на стенах — обычные шизофренические переживания. В основе этого должна лежать определенная базовая функция, которая «отвечает» за эти типичные явления. Проецирование определенной функции вовне, как правило, вызывает чувство раздвоенности. В то же самое время хроническое расщепление личности, или, другими словами, лишенность «целостного организма», представляет собой фон, на котором происходит острое расщепление.

Психоанализ объясняет механизм проекции в терминах вытесненного влечения, которое приписывается другим людям или чему-то вовне, и это относится только к проецируемой идее о чем-то внутреннем, но не истолковывает функционирования проекции по существу, независимо от проецируемой идеи. Проецируемые идеи варьируются от пациента к пациенту, а механизм проекции остается одним и тем же. Поэтому сам механизм гораздо важнее, чем содержание. Важно знать, что преследователь в паранойяльном бреду представляет собой любимый гомосексуальный объект; но почему одно человеческое существо проецирует свое гомосексуальное желание, в то время как другое только вытесняет его и превращает в какой-то тип симптома? Содержание в обоих случаях одно и то же. Поэтому очень важно понять отличие, то есть механизм проекции, способность проецировать. Как раз это остается понятым не до конца.

Давайте серьезно рассмотрим проявления нашей пациентки. Поверим тому, что она говорит, каждому ее слову. Впоследствии мы сможем определить, что искажение, а что соответствует реальности. Больше всего поразило положение о том, что восприятие используется «оттуда, где находятся «силы». Как будто восприятие локализовалось где-то за пределами поверхности тела. Совершенно очевидно, что здесь должно было иметь место тяжелое нарушение внутренней способности к самовосприятию, иначе как можно было ощутить «себя со стороны». Это внутреннее нарушение является, как мы уже выяснили, результатом отделения самовосприятия от объективного биофизического процесса, который приходится переживать. В здоровом организме они объединены в единое переживание. У закованного в панцирь невротика биофизические ощущения вообще не возникают, плазматический поток в значительной мере сокращается, и соответственно слабеет самовосприятие («бесчувственность»), У шизофреника напротив, плазматический поток остается сильным и незатронутым, но его субъективное восприятие повреждено и расщеплено. Функция восприятия не вытеснена и не объединена с потоком, при шизофреническом переживании она как будто «бездомна». Поскольку субъективное восприятие не связывается перцептивно с объективным плазматическим потоком, вроде бы понятно, что шизофреник ищет объяснение тем переживаниям, которые он не воспринимает как свои собственные.

Эта ситуация вызывает свойственное для шизофреника замешательство, которое возникает, когда разобщенность возбуждения и восприятия усугубляется. Он воспринимает нечто чуждое для него и не может обнаружить причины, из-за которой возникло такое переживание; люди не понимают его, терапевты называют его «сумасшедшим» — все это только усугубляет его замешательство, тревога и беспокойство становятся логичным продолжением этого состояния. Шизофреник слышит, что ему говорят, но, поскольку его самовосприятие отделено от его внутреннего биологического процесса, звуки кажутся незнакомыми и удаленными от него, слова теряют связь с тем, что они обозначают, как это верно описал Фрейд, — таков первый этап дезорганизации речи. На примере нашей пациентки ясно видно, что ее речь превратилась в бессвязное бормотание именно тогда, когда смещение ее самовосприятия «на стены» произошло в максимальной степени.

Переход базового шизофренического расщепления в пиковое состояние острого переживания сенсорного бреда, такого, как обнаружение «себя вне себя», требует определенного телесного функционирования. У нашей пациентки это проявилось как сильная заблокированное^ дыхания, направленная против мощи плазматических ощущений, являющихся прямой причиной проекций. Бе рассудок совершенно очевидно был в шоковом состоянии из-за недостатка кислорода, вызванного заблокированностъю дыхания.

В связи с этим я вспоминаю свой личный опыт, который я пережил около двадцати восьми лет назад, находясь под общей анестезией. Я твердо намеревался пронаблюдать переход к бессознательному состоянию. Когда я очнулся, мне удалось вспомнить лишь небольшой фрагмент этого переживания. Больше всего мне запомнилось, как голоса людей в комнате удаляются все дальше и дальше, становятся все менее реальными; более того, я чувствовал себя так, будто мое воспринимающее эго удалилось на значительную дистанцию. Деперсонализация вызывает эффект, подобный центральному эффекту наркотического воздействия, переживаемого в следующей форме: «Я чувствую, что все еще чувствую… Я чувствую, что я чувствую, что я чувствую… Я все еще чувствую, что я все еще чувствую, что я все еще чувствую» и так далее, без конца. В то же время я ощущал отступление собственного эго на какую-то отдаленную внешнюю дистанцию, откуда каким-то образом оно воспринимало голоса, звучащие в отдалении, в то время как мое тело спало в постели.

Полная потеря самовосприятия очень похожа на то, что описывала наша пациентка. Таким образом, данное явление теряет свою таинственность.

Фактически «проекция» представляет собой процесс ухудшения способности воспринимать, ее отделение от организмического функционирования, которое должно восприниматься или обычно воспринимается. В результате возникает бредовое ощущение себя «вне организма».

Отделение функции самовосприятия от организмических функций в некоторых случаях переживается не иначе, как «душа, покинувшая тело» или «душа, существующая вне тела». Поскольку восприятие имеет лишь слабый контакт (и в конце концов теряет его вообще) с биоэнергетическим функционированием, которое оно субъективно отражает, человек испытывает типичное переживание «самоотдаление» или «я сам, перемещенный далеко на расстояние». Соответственно проекции, транс, деперсонализация, галлюцинации и т. д. в своем основании опираются на конкретный раскол биоэнергетической системы.

Раскол между телесным возбуждением и психическим восприятием этого возбуждения смещает телесные ощущения на расстояние. Нет особой разницы, переживается ли смещенным органическое возбуждение или его восприятие. В каждом случае налицо блок между возбуждением и восприятием (см. рис. 12), а не как у «холодных» компульсивных невротиков между источником энергии и ее подвижностью (см. рис. 13).

Рис. 12. Шизофреническое расщепление, обусловленное блокированием восприятия возбуждения; возбуждение переживается как «незнакомое», «чуждое» или «отдаленное».

Рис. 13 . Аффективный блок компульсивного невротика, вызванный забло-кированностью биоэнергии тотальным панцирем. Возбуждение не воспринимается вообще: апатия; самовосприятие полное, но «безжизненное», «бесцветное» или «пустое».

У компульсивных невротиков поток энергии действительно ослабляется или ограничивается панцирем, едва только возрастает. У шизофреника же он не ослабевает; выработка энергии как таковая не блокируется, здесь лишь отсутствует восприятие сильного возбуждения, несомненно связанное с заблокированностью области основания мозга, особенно области глазных нервов, о чем свидетельствует типичный взгляд шизофреника. Поэтому я уверен, что правильно было бы искать соматическое повреждение где-то в мозге. Но ни в коем случае нельзя считать, что шизофренический процесс можно устранить путем фронтальной лоботомии. Шизофрения, как и рак, представляет собой общий биопатический процесс с локальными симптомами, вызванными нарушениями функционирования органов. Для шизофренического процесса неправильное определение локального мозгового нарушения столь же вредно, как и неправильное определение локального ракового образования для тотального ракового процесса. Обе ошибки идут вразрез с медицинскими задачами.

Я рассказал пациентке о своих выводах относительно ее заболевания. Она опять проявила максимум понимания, хотя ее речь в основном была сильно затруднена и замедленна.

Степень нарушения функции самовосприятия зависит от того, насколько сильно отделены между собой возбуждение и восприятие этого возбуждения. Диссоциация и бессвязность речи усиливаются, когда усиливается расщепление. Нормальная функция речи и ассоциирования пациентки возвращались, когда ее расщепление исчезало и она снова признавала ощущения собственного телесного потока. Это позволило сделать вывод, что функция самовосприятия в целом зависит от связи между объективным возбуждением и субъективным ощущеием возбуждения.

Чем теснее эта связь, тем сильнее функция самовосприятия. С точки зрения теории это наблюдение было очень ценным, теперь появилась возможность сделать определенное гипотетическое заключение.

5. ВЗАИМОЗАВИСИМОСТЬ СОЗНАНИЯ И САМОВОСПРИЯТИЯ

Нижеследующие выкладки — первые пробные шаги оргономики в направлении проблемы сознания и самовосприятия. Речь здесь не идет о попытке решения величайшей в природе головоломки, а о рассмотрении проблемы самосознавания в свете более многообещающей гепотезы: сознание является функцией самовосприятия вообще, и наоборот. Если самовосприятие полное, сознание тоже ясное и полное. Когда функционирование самовосприятия ухудшается, функционирование сознания тоже, а вместе с ним нарушаются и все его функции: речь, ассоциирование, ориентация и т. д. Если самовосприятие не нарушено, а только отражает ригидность организма, как это бывает у невротиков, блокирующих аффекты, функции сознания и интеллекта тоже будут ригидными и механистичными. Когда самовосприятие отражает вялое организмическое функционирование, то сознание и интеллект тоже будут вялыми. Если самовосприятие дает смещенное, размытое отражение органического возбуждения, сознание развивает идеи о «запредельном существовании» или о «чуждых и неведомых силах». Вот почему шизофреники так легко — легче, чем любой другой вид биопатии, — поддаются ему, и вот почему на примере феномена шизофрении хорошо видна наиболее сложная и неясная проблема всей естественной науки: способность живой материи к самовосприятию, а у высших ее представителей — способность к «самосознанию».

Хотя самовосприятие определяет самосознание, и хотя вид самовосприятия определяется типом сознания, эти функции не идентичны. Сознание возникает как высшая функция, которая появляется в организме гораздо позже самовосприятия. Степень ясности и единства сознания, судя по исследованиям шизофренического процесса, зависит не столько от силы и интенсивности самовосприятия, сколько от того, насколько бесчисленные элементы самовосприятия интегрированы в единый образ себя. Мы можем наблюдать, как при шизофреническом приступе это единство нарушается, и как вместе с этим дезинтегрируются функции сознания. Как правило, дезинтеграция самовосприятия предшествует дезинтеграции функций сознания. Дезориентация и замешательство представляют собой первые реакции человека на нарушение самовосприятия. Мыслительные ассоциации и структурированная речь, имеющие прямую зависимость от наличия такого состояния, — следующие функции сознания человеческого существа, которые разрушаются, когда дезинтеграция самовосприятия заходит достаточно далеко. Даже тип нарушения согласованности сознания отражает тип дезинтеграции самовосприятия.

При параноидной шизофрении, когда самовосприятие нарушено в полной мере, ассоциирование и речь также бессвязны. В момент кататонического ступора, когда организм сильно и жестко сжат и неподвижен, наступает полный мутизм, то есть практически совсем отсутствует речь и эмоциональное реагирование. При гебефреничес-кой картине, когда ухудшение и смещение всех биофизических процессов происходит постепенно и также постепенно наступает улучшение, восприятие и сознание тоже, как правило, гаснут не сразу и менее эффективно восстанавливаются.

Итак, можно сделать вывод о том, что психические функции самовосприятия и сознания определенным образом связаны между собой и соответственно с определенным биоэнергетическим состоянием организма — эта взаимосвязь определяется как типом, так и степенью нарушения, если таковое имеет место. Отсюда следует, что шизофрения на самом деле представляет собой биофизическое, а не только психическое заболевание. Основу психической дисфункции, следовательно, надо искать в химических или механических повреждениях мозга и его придатков. Наш функциональный подход дает иное понимание этих взаимосвязей.

Психическая дисфункция самым непосредственным образом выражает шизофренический процесс дезинтеграции биофизической системы. Нарушение самовосприятия и сознания напрямую связано с нарушением эмоционального функционирования; однако последнее само является функцией движения оргонотической плазмы, а не структурных или химических состояний. Эмоции — это биоэнергетическое, плазматическое, а не психическое, химическое или механическое функционирование. Надо отличать биоэнергетическое, психическое и структурное функционирование от эмоционального функционирования как общего принципа функционирования. Это выглядит следующим образом (рис. 15).

Рис. 15.

Другой дифференциации нет. Если поместить 3 вместо 1, то мы увязнем в механистичном мышлении классической психиатрии, которое ни к чему не ведет. Если же на место 1 попытаться поставить 2, то это означало бы, что эмоциональные отклонения возникают из состояния замешательства и помещало бы функции разума перед функциями протоплазмы. Это не работает и может привести только к метафизике.

Давайте попробуем понять функциональные связи между самовосприятием и биофизическими эмоциями (=движением плазмы).

В своей книге «Раковая биопатия» я попытался нарисовать картину развития маленького ребенка следующим образом: движения новорожденного еще не скоординированы в единую функцию и соответственно не имеют ни «цели», ни «смысла». Правда надо отметить, что реакции удовольствия и тревоги уже отчетливо оформлены, но мы не найдем здесь никаких координированных движений, которые могли бы стать свидетельством существования полного сознания или самоосознавания. Необходимо признать, что самовосприятие новорожденного уже существует и полностью функционирует, но оно еще рассогласовано и не целостно. Ручки двигаются сами по себе, как и глаза, которые еще не начали фокусироваться на объектах. Ножки совершают только бессмысленные и бесцельные движения, никак не связанные с движениями других органов. В течение первых месяцев жизни постепенно развивается координация независимых и отдельных движений. Это означает, что устанавливается какой-то вид функционального контакта между множеством органов; вместе с увеличением количества контактов появляется некоторое единство. Вероятно, мы не очень погрешим против истины, если допустим, что происходит развитие и координация функций различных ощущений. Следовательно, исходя из зависимости самовосприятия от плазматического движения, самовосприятие внутри— и внематочного существования было бы неясным и разделялось бы на множество отдельных ощущений себя соответственно с разделенностью плазматических органических движений. По мере развития координированности движений одно ощущение начинает соотноситься с другим и со всеми остальными, пока, постепенно, не наступит момент, когда организм станет координирование двигаться как единое целое и поэтому множество разных ощущений себя объединятся в единое и полное восприятие себя в движении. Никак не раньше этого момента мы можем говорить о полностью развитом сознании. «Цель» и «смысл» биологической активности возникают как вторичное функционирование, тесно связанное с данным процессом координации. Очевидна его связь с темпом развития. У животных этот процесс идет гораздо быстрее, чем у людей, причины чему все еще не вполне выяснены. Человеческое дитя фактически не развивается, пока телесные движения и соответствующее им самовосприятие не достигнут определенного единства, а вместе с этим определенной цели и смысла.

Здесь следует заметить, что «цель» и «смысл» возникают из деятельности координации, а не наоборот. «Цель» и «смысл», таким образом, являются вторичными функциями, полностью зависимыми от степени согласованности отдельных движений органов.

Если исходить из логики и последовательности различных уровней согласованности и соответствующих функций организма, далее мы должны предположить, что рациональность, то есть целенаправленная и осмысленная с точки зрения окружающего мира активность и собственный биоэнергетический статус человека, тогда тоже предстает как функция эмоциональной и перцептивной согласованности. Очевидно, что рациональная активность организма невозможна, пока он не функционирует как единое хороню согласованное целое. При шизофренической дезинтеграции, отменяющей исходный процесс биоэнергетической согласованности, мы ясно видим, что рациональность, целенаправленность, осмысленность, речь, ассоциирование и другие высшие функции организма дезинтегрированы в той же степени, в которой дезинтегрирована их эмоциональная, биоэнергетическая основа.

Теперь понятно, почему шизофреническая диссоциация столь часто уходит корнями в пренатальное и раннее постнатальное развитие: каждое серьезное отклонение, которое происходит в процессе установления организмической, согласованности, составляет слабое пятно личности, где позже, в определенных эмоциональных условиях, вероятнее всего возникнет шизофреническая рассогласованность.

То, что психоанализ называет «фиксацией на младенческой стадии развития», на самом деле является нечем иным, как этой вездесущей слабостью в структуре функциональной согласованности. Шизофреник не «регрессирует в младенчество». «Регрессия» — чисто психологический термин, означающий актуальность, реальную эффективность определенных исторических событий. Детское переживание может, однако, не иметь эффективности через двадцать или тридцать дет спустя и не наносить актуального вреда процессу согласованности биосистемы. Это — реальное нарушение эмоциональной структуры, а не хроническое детское переживание, которое определяет динамический болезненный фактор. Шизофреник не «возвращается в материнскую утробу». В реальности он становится жертвой того самого раскола в согласованном организме, который он испытал, когда находился в застывшей материнской утробе; и он сохраняет этот раскол на протяжении всей своей жизни. Здесь мы имеем дело с реальным функционированием организма, а не с историческими событиями. Так, США функционируют определенным образом не потому, что этот образ сформировался из-за исторического события, которым была Декларация независимости. США функционируют так только потому, что это историческое событие стало живой, современной реальностью тех, кто живет в этой стране. Историческая Декларация независимости действует сегодня только в той степени, в которой она на самом деле закрепилась в эмоциональной структуре американцев, и не на йоту больше или меньше. Если психиатрия следует только за историческими соображениями и исследованиями, она «вязнет» с терапевтической точки зрения. Память способна мобилизовать актуальные эмоции организма в настоящем, но вовсе не обязательно.

Оргонно-терапевтическая медицина использует не воспоминания, а реальную биопсихическую фиксацию исторического переживания; таким образом она работает с глубоко насыщенной реальностью, а не с тенями воспоминаний из прошлого. В процессе эмоционального потрясения воспоминания могут возникать, а могут и не появляться. С терапевтической точки зрения это не важно. Фактор, изменяющий человеческую структуру с «больной» на «здоровую», — эмоциональная биоэнергетическая согласованность организма. Оргастический рефлекс представляет собой всего лишь наиболее известный признак действительно успешной согласованности. Дыхание, снятие мышечных блоков, разрушение ригидного характерного панциря — только инструменты в процессе реинтеграции организма. К большому сожалению, они часто ошибочно избираются как цель терапии даже теми, кто близок к нашему полю деятельности. Ошибочное принятие инструментов медицинской практики за саму цель — результат плохого понимания, возникшего из-за недостаточно согласованных знаний об организме, то есть узости суждений, которые не учитывают широту и глубину эмоционального нарушения человека.

Если подходить к человеческому организму так узко, то нам никогда не проникнуть в базовые биоэнергетические понятия оргономик. В этом случае можно быть только знахарем или наживаться на человеческом страдании, но никогда не стать научным медицинским работником. Мне бы особенно хотелось предостеречь от каких бы то ни было попыток преодолеть шизофреническую биопатию, если не проработаны глубинные биофизические взаимосвязи между эмоциональной и плазматической активностью, восприятием и функциями сознания. Эти функциональные взаимосвязи все еще совершенно не раскрыты и не осмыслены. Мы только начинаем понимать их, и загадок еще предостаточно. Поэтому здесь важна осторожность в формулировках и заключениях. Ошибочное использование терминологии ведет нас к опасности отвлечься от основных проблем естественного функционирования. Уже можно услышать, как люди говорят, что оргонная терапия есть не что иное, как «мышечный массаж» или «работа над дыханием пациента», или что это лечение человека, страдающего от «напряжений». Склонность среднего человеческого существа избегать простых, но тем не менее основополагающих фактов путем вербализации живого функционирования является страшным и одним из наиболее вредных отношений к жизни. Дело не в «мускулах», «дыхании» или «напряжении» — дело в том, чтобы понять, какими путями космическая оргонная энергия формирует плазматическую подвижную субстанцию и каким образом космические оргономические функции существуют и активизируются в человеческом существе, в его эмоциях, мыслях, иррационализме, в его самых сокровенных переживаниях о себе. Шизофреническая диссоциация представляет собой только один, хотя и очень характерный, пример взаимосвязи между эмоциональным процессом живой материи и полем оргонной энергии (или эфира) вокруг нее. Вот в чем дело, а не в мышечном напряжении. По-видимому, положение вещей в природе таково, что живое просто функционирует и просто удовлетворено этим; размышления о собственном существовании, о его особенностях и причинах — это традиционная активность человеческого существа; но то, что ему кажется жизненно необходимым, для живого представляется сомнительным. Во всяком случае, установление государственности сводит все интересы человека к вопросам простого существования. И человеческое существо так или иначе принимает эту точку зрения единодушно и безоговорочно.

Для того чтобы делать хоть сколь-нибудь серьезные выводы, совершенно необходимо определить собственную точка зрения. Я хотел бы здесь подчеркнуть, что у шизофреников мы обнаружива1 ем колоссальную глубину функционирования. Я имею в виду именно глубину, а не полноту. Функционирование, которое можно наблюдать в шизофренической структуре, при правильном прочтении оказывается функционированием космических сил, то есть функционированием космической оргонной энергии внутри организма, протекающее в открытой форме. Любой симптом шизофрении будет казаться бессмысленным без учета того факта, что у шизофреника разрушена граница, которая отделяет homo normalis от космического оргонного океана; соответственно одни симптомы шизофрении вызваны интеллектуализацией этого разрушения, другие представляют собой определенные проявления слияния организмической и космической (атмосферной) оргонной энергии.

Я имею в виду такое функционирование, которое связывает воедино человека и его космический исток. В случае шизофрении, также, как в случае истинной религиозности, истинного искусства и в случае подлинного научного таланта, восприятие этого глубинного функционирования выражено очень сильно, оно просто ошеломляет. Шизофреник отличается от великого художника, религиозного деятеля или ученого тем, что его организм не выдерживает или слишком разобщен для того, чтобы быть в состоянии адекватно принять и вынести столь глобальное переживание этой идентичности внутренних и внешних функций. Бывает так, что после необычайно плодотворного периода творчества у художника или «знающего» происходит психотический срыв. Ноша оказывается слишком тяжкой; homo normalis, утратившие свое первичное восприятие, слишком осложняют жизнь таких людей и делают ее невыносимой. Окончательный срыв у таких великих людей, как Ван Гог, Гоген, Ницше, Ибсен, и многих других — дело рук homo normalis. Мистические отступления, как у Сведенборга, Лод-жа, Эддингтона, Дриша и др., произошли из-за отсутствия у них физического постижения космического и организмического оргонного энергетического функционирования. Это же отсутствие знания порождает механистичный панцирь у homo normalis. Но давайте вернемся к нашей пациентке.

Двадцатая сессия

Возникла новая проблема — выяснить, каков тот конкретный телесный механизм, который заложен в основу шизофренического расщепления между органическим возбуждением и восприятием этого возбуждения? Наблюдения давали четкую картину непонятного пока нарушения дыхания — имел место значительно сокращенный объем дыхания при объективно податливой груди. У скованных панцирем невротиков грудь обычно бывает жесткой; это не позволяет возникать сильным эмоциям. У шизофреника, напротив, грудь подвижная, эмоции полностью развиты, но полное восприятие этих эмоций отсутствует; наиболее типично сдерживание движений груди, которое запускает механизм, отделяющий восприятие от возбуждения. Здесь требовалось клиническое доказательство, которое было представлено при дальнейшем развитии событий.

Неподвижность груди и горла нашей пациентки в тот день была особенно устойчивой. Казалось, что через горло и гортань воздух не поступает совсем. В то же время грудная и шейная мускулатура была податливей, чем обычно. Она сказала: «Я сегодня очень чувствительна…». Попытки вызвать прохождение воздуха через горло не приносили успеха. Тремора не было, наблюдалось лишь неприязненное отношение к дыханию. «Силы» в тот день не появлялись.

Пациентка попросила разрешения выйти в ванную комнату. Она так долго находилась там, что я начал беспокоиться. Спустя какое-то время она вернулась. В верхней части живота зиял порез длиной около десяти сантиметров, пересекающий область солнечного сплетения. Она сказала: «Здесь я чувствую самые сильные эмоции…»

Я ответил ей, что подобные действия не снимут напряжения, она согласилась. Распаляться и переживать из-за ее поступка было бесполезно. Это лишь спровоцировало бы пациентку на что-нибудь более тяжкое. Если держать происходящее под контролем, то можно принять подобные действия как своеобразный способ самовыражения. Это требует, конечно, абсолютного взаимного доверия между терапевтом и пациентом, которое может быть установлено только через проработку недоверия и достижение абсолютной искренности.

Двадцать первая сессия

Пациентка пришла на эту встречу в бодром настроении. К моему крайнему изумлению, она дышала в полную силу. Но к порезу, сделанному накануне, добавились еще три, проведенных рядом с первым. Она объяснила: «Мне пришлось это сделать по приказу «сил»; иначе они могли огорчиться тем, что я сделала мало порезов… Я должна была вырезать крест… Я боялась, что они [ «силы»] не простят мне, если следующие порезы я сделаю только спустя сутки после первого…».

Было совершенно очевидно, что она порезала себя, пытаясь био-энергетически ослабить страшное эмоциональное напряжение в области диафрагмы. Именно такое поведение шизофреника называют «сумасшествием». В Японии подобное действие, только со смертельным исходом, считается «национальным обычаем». И то, и другое, по сути дела, имеет одну и ту же природу; у шизофреника это действие направлено на устранение невыносимого эмоционального напряжения в верхней части живота.

Мне показалось, что в этот день в незначительной степени проявился психотический бред. Она сказала мне, что в течение дня «силы» не появлялись. Она была способна в полной мере ощутить собственное эмоциональное возбуждение. Контакт между возбуждением и восприятием, казалось, был восстановлен, и это осложняло ее привычное восприятие потока в качестве внешних «сил». Она все еще боялась «сил», не ощущая доверия к сложившейся ситуации. Прежнее требование, поступающее со стороны «сил» «принести себя в жертву», теперь можно было объяснить стремлением высвободить сильное эмоциональное давление, вскрыв ножом «тесную оболочку». Это лишь укрепило уверенность в том, что оргонно-биофизические исследования прольют свет на природу других биопатий, к примеру, на мазохизм: сильные эмоции соответствуют расширению плазматической системы. В условиях некоторого сжатия органов, возникает чувство, что произойдет «взрыв», если при этом способность к разрядке блокируется. В таких ситуациях наблюдается само-разрушаюшее поведение, суицид, самобичевание. С биоэнергетической точки зрения возникает необходимость прорвать нестерпимо узкую оболочку.

Улучшение оказалось непродолжительным. Я могу сказать, что никогда раньше не сталкивался с такой явной неспособностью био-патического организма к полноценному здоровому функционированию. В целом биопатическая структура пригодна лишь для биопатй-ческого функционирования, она не способна справиться с сильными естественными эмоциональными переживаниями и управлять ими. Выяснилось, что существуют две четко дифференцированные группы человеческих существ: с панцирем и без него. То, что кажется простым и самоочевидным для людей без панциря, практически неприемлемо и невыносимо для людей с панцирем, и наоборот. Определенный образ жизни требует определенной структуры характера; это верно для обоих случаев. Наша пациентка не была способна к здоровому функционированию. Теперь мы можем четко представить, насколько бесполезны обычные методы психической гигиены перед лицом данной неспособности к здоровому функционированию. Обеспечивать здоровые условия закованному в панцирь организму — все равно, что просить хромого танцевать. Способы рациональной психической гигиены совсем нелишни, однако необходимы такие меры, которые позволят разрушить панцирь человеческих существ в массовом масштабе и прежде всего необходимо предотвратить биопатичес-кое образование панциря у новорожденных детей. Масштаб и глубина этой задачи очевидны.

Двадцать вторая сессия

Реакции пациентки, особенно ее речь, были очень замедленны. Даже произнесение простых слов требовало некоторого времени, она была не в силах выговаривать их. Ее лицо застыло, лицевая мускулатура ей не подчинялась, она знала ответы на мои вопросы, но не могла их выразить. Пациентка находилась в состоянии сильного смятения и полной опустошенности, она была бледна и покрыта белыми и голубоватыми пятнами.

Пациентка с трудом выговорила: «Я могу двигаться, только если напрягу все свои силы… почему мне так трудно дается каждое движение?.. Что со мной? Со мной уже так было, но я никогда не ощущала все так отчетливо…»

Я сказал ей, что вчерашнее полное дыхание исключило возможность появления «сил». Она встала и хотела уйти, но опустилась обратно на кушетку.

Я прощупал ее лицевую мускулатуру, несколько раз поднял ей веки, пошевелил кожу лба. Это немного помогло, но кататоничес-кий приступ продолжался. По-видимому, она реагировала анорго-ническим приступом на сильные эмоции, которые переживала накануне. Хотя она сохраняла неподвижность, ее ум был ясен, она знала, что собирается сделать. К концу она все еще чувствовала «опустошенность», но впечатление «отстраненности» несколько притупились. «Если я выздоровею и совершу убийство, меня осудят. Сегодня мальчиков казнили на электрическом стуле…». (В тот день действительно привели в исполнение несколько приговоров.)

Приступ каталепсии во время сессии был вызван разрушением некоторых глубинных блоков. Медицинскому оргонному терапевту хорошо известно, что каждый скрытый в глубине патологический пласт рано или поздно должен обнаружиться. Этот процесс не вмешивается во внешнюю жизнь. В этот день она, как обычно, работала в офисе и была вполне организованна.

Когда я вышел, пациентка оставалась в кабинете. Вернувшись через десять минут я обнаружил ее, свернувшуюся калачиком, обхватившую колени руками. Она не могла двинуться. «Я молила Бога, чтобы вы пришли и освободили меня из этого положения… Я неожиданно потеряла способность двигаться…»

Я помог ей встать и подвигаться. Она сказала: «Мне показалось, что это могли со мной сделать «силы», но я не уверена…». После этого у нее затряслась голова. Спустя некоторое время она полностью овладела собой и ушла, заверив меня, что чувствует себя хорошо.

Двадцать третья сессия

В определенных кругах бытует ошибочное мнение, что в оргонной терапии важнее всего установить оргастическую потенцию, а остальное второстепенно. Действительно, установление оргастической потенции остается главной задачей нашей техники. Но достижение окончательного успеха зависит от выбора способа, с помощью которого выполняется данная задача. Очень важно преодолевать все эмоциональные блоки организма и тревогу, связанную с каждым отдельным блоком, постепенно и тщательно — только так можно добиться устойчивых результатов. Наша пациентка была близка к конечной цели терапии, но интерполированные механизмы заболевания были самым значительным препятствием, которое предстояло преодолеть, чтобы временный успех стал стабильным. В отдельных случаях можно легко достичь высвобождения сдерживаемой энергии, но если основные блоки остались незатронутыми, то прежние эффекты появятся вновь. Поэтому мы обязаны постепенно и тщательно проработать каждый уровень блокировки по отдельности. Биофизические блоки, которые препятствуют свободному потоку телесной энергии, определяют картину расположения различных видов симптоматики.

Я знал, что наша пациентка склонна к кататоническому ступору. Следовало добиться полного развития этой тенденции — она должна была полностью обнаружить себя, чтобы появилась возможность ее преодолеть. Главная опасность была еще впереди. Радоваться успеху было слишком рано.

Во время последней встречи пациентка пережила выраженный кататонический приступ. Придя в этот раз, она выглядела вполне довольной и сообщила мне, что после предыдущей встречи чувствовала себя очень хорошо. Она могла двигать лицевыми мышцами, но лоб оставался неподвижным, если она пыталась выразить эмоции недоумения, изумления или просто нахмурить его.

Практически самостоятельно она заметила, что совсем не может гримасничать, когда чувствует сильные эмоции; но она не могла гримасничать и тогда, когда чувствовала «отстраненность». «Я с трудом научилась не выражать на лице своих эмоций; мне не нравятся женщины у которых все отражается на лице, я бы хотела, чтобы они походили на красивые, стройные статуи…»

Эти высказывания, хоть и были сделаны спокойно, но таили в себе большой эмоциональный заряд. Головная и шейная мускулатура была жестко заблокирована и напряжена, гримасы могли отчасти ослабить напряжение и неподвижность. Сильная деперсонализация и расщепление свели на нет способность гримасничать. Теперь понятно, почему гримасничают люди, страдающие кататонией и шизофренией: это отчаянная попытка освободиться от ощущения нечувствительности и неподвижности, охватывающей организм во время ступора. Они проверяют себя, чтобы убедиться, что пока еще чувствуют хоть что-нибудь.

Я не сразу понял, что означает идея о «стройных статуях». Но скоро я разобрался в этом.

Она в этот день говорила об «умирании». Идея «умирания» хорошо известна оргонным терапевтам. Как правило, она возникает, когда пациент приближается к оргастическому высвобождению биоэнергии, и связана с боязнью полностью отдаться захватывающему ощущению. Тревога не проходит до тех пор, пока основные блоки организма, обычно в области таза, не разрушены полностью. Поскольку рассудок пациентки был явно нарушен, я опасался преждевременного достижения состояния тотальных телесных конвульсий. Результатом этого неизбежно стал бы полный распад вследствие остаточного блокирования мускулатуры лба. «Эмоции в последнее время причиняют мне боль в области живота…, — сказала она, — здесь…», и показала на область солнечного сплетения. «Левая рука тоже живет и действует сама по себе… Я не ощущаю ее как свою…»

Усиление невротического или психотического симптома указывает на то, что эмоции, локализованные в том или ином регионе, грозят прорывом. Автономность ее левой руки, возможно, выражала сильное желание прикоснуться к гениталиям. Ее идея о «красивой, стройной статуе» не могла, таким образом, иметь никакого другого значения, кроме «статуи без гениталий», то есть чего-то «богоподобного».

Для того чтобы подготовить ее к генитальному прорыву, я сконцентрировался на неподвижности лба и на глазах. Я заставил ее двигать кожей лба и вращать глазами во всех направлениях, выражая злость и страх, удивление и пристальное внимание. Это не манипуляция и не имеет ничего общего с манипуляцией. Мы не проделывали механическую «манипуляцию», мы вызывали эмоции путем волевой имитации того или иного эмоционального выражения.

Она совершенно не желала выражать глазами эмоцию тревоги. Шизофреники проявляют гораздо большее сопротивление, чем невротики. При тяжелых формах шизофрении причина состоит в том, что поднимая веки, широко раскрывая глаза и выражая таким образом тревогу, такой пациент высвобождает импульс сильного ужаса, сопровождающегося предчувствием неминуемой катастрофы. Иногда возникает паника. Некоторые из них переживают чувство умирания, выхода в транс и невозможности «вернуться». В такие моменты очень важно быть особенно осторожным.

Я очень осторожно работал над ее выразительными движениями, затрагивающими область лба, останавливаясь, когда она начинала тревожиться слишком сильно. Через некоторое время ее лоб стал более подвижен и она почувствовала себя свободнее. Самовосприятие организма оставалось достаточно искаженным; позволить прорваться тотальным предоргастическим сокращениям все еще было слишком опасно. Она ощущала прикосновение, надавливание, холодное и горячее, но иногда не воспринимала дрожания. По окончании терапевтического сеанса она задала мне много разумных вопросов, но ее речь все еще была замедленной, она опять говорила, будто преодолевая значительное сопротивление.

Во время работы с этой женщиной мне впервые пришла в голову идея о том, что органические или «оргонотические» ощущения можно назвать шестым чувством. Не считая зрения, слуха, обоняния, вкуса, тактильных ощущений, у здорового человека несомненно существуют ощущения органического функционирования, которые при биопатии полностью отсутствуют или искажены. Компульсивный невротик вовсе не обладает этим шестым чувством. Шизофреник маскирует это ощущение и трансформирует его в определенные модели своей искаженной системы, такие, как «силы», «дьявол», «голоса», «электрические потоки», «черви в мозгу или в кишечнике» и т. д.

Поскольку оргонотические ощущения и органическое восприятие, по-видимому, составляют большую часть того, что мы называем эго или самостью, то понятно, почему расщепление или диссоциация восприятия и речи идет, как правило, рука об руку с диссоциацией и вытеснением этих органических ощущений.

Можно также предположить, что тяжесть и исход заболевания зависят целиком от специфики органов, в которых «умирание» или угасание органических ощущений имело место. Диссоциация руки кажется безобидной по сравнению с обездвиженностью глаз и лба или даже части мозга.

Мы в меньшей степени возражаем против безответственных операций на мозге и лоботомии, которые производятся с целью «уничтожения дьявола» в организме, если они способствуют раскрытию особенностей динамического функционирования мозга. Вопросы о том, может ли мозг двигаться, сокращаться или расширяться во время работы, как другие органы, такие, как сердце, кишечник, железы и т. д., особенно важны для медицинской патологии и понимания организмического функционирования. Большое значение имеет изобретение устройства, которое помогало бы специалисту исследовать мозг в его естественном состоянии. «Окна» в черепе обезьян и некоторых человеческих существ, которые пробивают для того, чтобы изучить мозг, здесь не помогут. Живой орган неподвижен, когда по соседству с ним происходит тяжелая операция. Это подтверждают отеки и различные дисфункции, возникающие после операции.

Я хочу сказать вот что: имеется веский повод для того, чтобы считать, что при шизофрении часть мозга — вероятнее всего, это часть основания мозга — оказывается обездвиженной, наподобие неподвижности кишечника при хроническом запоре или неспособности к функционированию перистальтики при опухоли. Это может дать новый продуктивный, функциональный подход к соматическим нарушениям при шизофрении. Возможно, это повлечет за собой отказ от механистичного взгляда на функционирование мозга. Мозг необходимо считать таким же органом, как и другие органы человеческого тела, органом внутри целостной жизнедеятельности организма, специальным «передатчиком» тотального плазматического функционирования, а не источником моторных импульсов. Если рассматривать мозг как источник моторных импульсов, то возникает следующий вопрос: кто определяет законы его функционирования? Утверждать, что моторные импульсы исходят из серого вещества, равносильно предположению, что в мозгу живет некий чертик. Существует множество особей, вовсе не обладающих мозгом, которые вполне полноценно функционируют, подобно живым организмам; благодаря экспериментам, нам известно, что собаки, лишенные мозга, продолжают жить, даже если операция нанесла им большой вред.

Вернемся к нашей пациентке.

Ситуация в тот момент характеризовалась как переходная к этапу тотальных телесных конвульсий и генитальной активности. Однако сохраняющийся блок в лобной и глазной области создавал значительное препятствие, которое необходимо было преодолеть, прежде чем можно было позволить ей продвинуться дальше к ее естественной генитальности.

Двадцать четвертая сессия

Пациентка излучала радость. Она была довольной и беспечной. Ее глаза светились, а взгляд стал бойким, лицо разрумянилось и посвежело. Она впервые в жизни пережила менструальный период без психотической реакции. Пациентка посетила множество друзей, в том числе девушку, которая лежала в психиатрической клинике. Дыхание у нее было более полноценным, хотя все еще не совсем свободным.

Следующий шаг был ясен: мне необходимо было вернуть ее в то состояние, в котором она пребывала днем раньше. Ей следовало «выпустить» больше эмоций, научиться выдерживать их, не отключаясь, а затем развиваться дальше.

Во время глубокого дыхания, в области подбородка и жевательных мышц возник тремор. Она сказала: «Когда мои эмоции толкают меня в одну сторону, а общество — в другую, я чувствую себя униженной, ненавижу себя, становлюсь сифиличкой или чем-то вроде этого…». Позже она добавила: «Эмоции хотят прорваться здесь», — и указала на живот, а затем вниз, на гениталии… Тогда я могу что-нибудь сотворить…»

Никто не сумел бы выразить эти связи точнее.

6. РАЦИОНАЛЬНАЯ ФУНКЦИЯ «ДЬЯВОЛЬСКОГО»

Чтобы полностью понять значение структуры характера, надо снова обратиться к базовому функционированию, которое благодаря оргонотическим исследованиям было обнаружено в глубине человеческого биофизического существования. В свете оргонной биофизики эта «структура» представляет собой сочетание взаимосвязей между оргоно-энергетической и сенсомоторной системами, которая должна воспринимать плазматические потоки, осуществлять разрядку энергии и согласовывать все энергетические функции в общую, упорядоченную функциональную систему: то есть в «орго-нотическую систему». При шизофреническом процессе система восприятия загружена сильнейшими биофизическими ощущениями, не интегрированными в тотальную биосистему, что приводит к расщеплению личности. Биосистема имеет очень низкую толерантность к внезапному усилению эмоционального, то есть биоэнергетического функционирования. Вследствие этого при внезапном повышении энергетического уровня возникают дезориентация, галлюцинации, бессвязность речи и импульс убийства. Это не имеет ничего общего с «психологией». «Психология» шизофреника — результат, а не причина процесса. Когда восприятие оторвано от биоэнергетического возбуждения, телесные ощущения переживаются как нечто «чуждое», как «дьявол», «чертовщина», влияние «сверхъестественных сил» («сверхъестественных» в смысле находящихся за пределами себя). При таком совершенно спутанном сознании в биосистеме появляются деструктивные импульсы для того, чтобы защитить себя от дьявола. Фактически это остаток разумной личности, которая борется против дьявола.

Давайте посмотрим, как дальше развивались события у нашей пациентки.

Вымолвив слова: «Эмоции хотят прорваться здесь… [в гениталиях]…», пациентка побледнела и замолчала. Она лежала совершенно неподвижно, так, что возникло впечатление о ее кончине: на вопросы она не отвечала. Через некоторое время она сказала очень неуверенно: «Я только что помолилась Господу… эмоции прошли» С этой встречи пациентка ушла спокойной и несколько «не в себе». На следующий день я получил следующее письмо (курсив мой. — В. Райх).

18 марта 1942 года.

Итак, все это эмоции: вы ничего не знаете о музыке Венгерской рапсодий Листа или другой — звуки проходят через меня, — не через вас или кого-то еще — говорят мне о чем-то — я обычно не понимаю, о чем именно, этим вечером они говорили о моем величии, вы не можете понять о чем — никто на Земле не может. Есть цвета и тьма, тени, и свет — сегодня шел сильный дождь, и я гуляла по лужам, мне хотелось снять обувь и прогуляться до вашего дома, люди уставились в поезде и на улице — я зашла поесть на вашей главной улице, и там была женщина, после обсуждения с парнем больничных подробностей и Бельвыо — они там работали — они пытались говорить, а потом раздражать меня, но они смея-. лись не со мной — надо мной — люди в поезде хорошо проводили время — и они хотели сбить меня с пути — но я все равно осталась — Я пришла домой и обнаружила, что прошла сити-тест, который сделала один раз — так может быть я могла бы стать машинисткой в сити — это я бы не смогла легко бросить, хотя —

Просто человеческое и эмоциональное? — Вы не можете знать — Вы сказали, что я не верю в свои силы — но они верны мне — они посылают дождь и передают мне свои знания — я не хочу видеть вас в течение двух дней, может быть я смогу забыть вас и вашу работу — 86 000 евреев были убиты — уничтожены, нацистами сегодня в России — все из-за распятия Христа — Его руки прибили гвоздями и один вколотили в ногу — я сомневаюсь, чтобы он истекал кровью, да простит меня Божья Матерь — да восславится Царствие Божие во веки веков. Аминь.

Вы; тот, кто распинает Божье таинство — Вы должны заплатить и те, кто идет за вами — я защищена от моих врагов, дождь отметил их, ибо именно они раздражали меня — что-то случится с вами — Адлер умер, когда я сказала ему, что он умрет — Кац из психиатров тоже умер — у Вас будет много проблем — вы можете подумать, что все это — естественный ход событий, но мне лучше знать —

Вы могли бы быть очень полезным, но вы идете своим неповторимым путем — воплощение знания — сферы, которые все кружатся — Помочь, когда мне будет это необходимо, вы не сможете — я защищена и укрыта, и если иногда вынуждена страдать, то это по определенной причине — еврейка во мне должна страдать так, чтобы другие могли выжить —

На Тебя, о Боже, наша надежда, так что впустим Тебя в нашу внутреннюю жизнь.

Приказывай, и я повинуюсь без промедления, даже если у меня не будет сил, чтобы сохранить тех, которые смогли предохранить меня от исполнения предназначенной мне судьбы — Пожалуйста, Господи, скажи мне —

Если тебе надо, я захочу остановиться — если твое эго продолжает надуваться, я тоже захочу остановиться, поэтому я должна в первую очередь помочь раненым людям выжить — Мамочки и безумцы темнеют на солнце — (после размышлений) Вы, тоже — Ф.

Я полагаю, что мы воспримем все это очень серьезно. В таких шизофренических переживаниях перед нами предстает мир, который в обычном мистицизме и истинной религии называется «запредельным». Необходимо научиться понимать этот язык. То, что никогда не допустит homo normaiis, то, что он переживает только втайне, или над чем он смеется, представляет собой искаженные природные силы, как раз те самые силы, которые вдохновляют великих мудрецов, философов, музыкантов, гениальных ученых, в обширной сфере, которая выходит за рамки представлений homo normaiis и его повседневной политической суеты. Я берусь утверждать, что в наших психиатрических клиниках прозябает множество потенциальных великих художников, музыкантов, ученых и философов, потому что homo normaiis отказывается выглянуть из-за железного занавеса, которым он отгораживается от реальной жизни, предпочитая не видеть действительность. Возвышенные души, разбитые и сокрушенные клеймом «шизофреник», знают и воспринимают то, к чему homo normaiis боится прикоснуться. Давайте не будем считать бредом это искаженное познание. Давайте прислушаемся к тому, что могут сообщить эти одаренные, ясновидящие человеческие создания. Мы можем научиться у них благородным поступкам, тому, как быть более честными, более серьезными, менее скрытными и чванливыми, мы можем начать выполнять хоть некоторые обещания, которые впустую произносим в храмах и академических институтах. После тридцатилетнего опыта изучения шизофреников я утверждаю, что они видят насквозь все наше лицемерие, жестокость и тупость, нашу фальшивую культуру, лживость и страх правды. У них хватает мужества, чтобы вплотную приблизиться к тому, чего обычно избегают; они ломаются, потому что пробиваются сквозь ад без какой бы то ни было поддержки со стороны невротичных родителей, самовлюбленных учителей, тех жестоких людей, которые возглавляют образовательные институты, и равнодушных терапевтов. Они мечтают вырваться из ада в чистое свежее пространство, где обитают только великие умы. То, что они не могут этого сделать и застревают в области «дьявольского», — не их вина; в этом повинно жалкое безразличие и тупость homines normales.

Наша пациентка восприняла эмоциональную бурю как великую музыку. Равнодушный человек скажет — «это сумасшествие». Но это не так. Бетховен пережил подобную эмоциональную бурю, сочиняя великую симфонию, которая обогатила некоторых совершенно немузыкальных бизнесменов. Очевидно, Бетховен обладал структурой, способной выдержать шквальный напор эмоций, который для шизофренической структуры мог бы оказаться причиной срыва. Тому, кто работает с оргономическим функционированием, становится ясно, что Бетховен, чтобы сохранить свой внутренний мир, отвел биоэнергию от слуховых нервов, оглох ради того, чтобы не слышать болтовни досаждающих «критиков» и ни для чего более. Шизофреник отличается от него тем, что не может сохранить свой гений в неприкосновенности и не может развить его так, как это сделал Бетховен. Но он страдает от дурного поведения и дурных поступков наших обывателей не меньше, чем Бетховен, и поэтому замыкается, уходит в свой внутренний мир. Его беда в том, что он имеет лишь частичный контакт с собственным внутренним миром и не приспособлен к тому, чтобы всецело его принять и жить с ним, поэтому и происходит срыв. Моя работа с «несовершеннолетними преступниками» в Германии не оставила сомнений в том, что наше молодое поколение гибнет не из-за своей «плохой» сути, а из-за того ада, который homo normaiis называет «цивилизацией» или «культурной адаптацией». О дьявольском мире можно сказать еще больше. Homo normaiis, который желает видеть своих психиатров и биологов «отстраненными», «неэмотивными», «академичными», «объективными», — чтобы он мог беспрепятственно сеять эмоциональную чуму среди миллионов здоровых новорожденных младенцев, ненавидит шизоидный характер за его близость к сфере естественного, которая навсегда закрыта для него самого.

Вечером, после эмоциональной бури, охватившей нашу пациентку, она не могла успокоится. Ей необходимо было встретиться с лечащим терапевтом и обрести твердую почву под ногами. Но внутри у нее продолжал бушевать шторм. Я понимал, что если она сумеет справиться со своими сильными рациональными эмоциями, то сумеет сохранить себя. Если же нет, — ее наверняка ожидал катато-нический приступ и психиатрическая клиника.

7. АНОРГОНОТИЧЕСКИЕ УЧАСТКИ ТЕЛА В КАТАТОНИЧЕСКОМ СОСТОЯНИИ

Двадцать пятая сессия

Пациентка пришла ко мне в очень плохом состоянии. Она «отчаянно боролась против „сил"». Обе ее руки были забинтованы. Она перебинтовала живот и гениталии таким образом, что бинты на теле образовали огромный крест. Она сказала, что «силы» велели сделать выбор, предать их или остаться им верной, они спрашивали, готова ли она полностью пожертвовать собой, отдаться им до конца. Я попросил объяснить. «Это значит, что я должна сделать глубокие порезы на своем теле…» Она сказала, что не хочет этого делать, и ей пришлось выдержать тяжелую борьбу, чтобы не поддаться этому, но она не знает, как в дальнейшем избежать этого требования. В конце концов она решила, что может попытаться «обмануть силы»: если она перебинтует себя, силы могут подумать — на какое-то короткое время, конечно, — что она выполнила их требование. Она хотела, чтобы я помог ей. Был момент, сказала она, когда она была близка к тому, чтобы взять бритву и разрезать себя.

Ее речь была заметно замедленной, будто все импульсы пригашены. Налицо была диссоциация — она старалась выглядеть изысканной, но из ее рта текла слюна. Лицо было бледным, лоб застыл в неподвижности, глаза были мутными, тело покрылось пятнами. Необходимо было что-то немедленно предпринять, если я собирался избежать ее госпитализации в клинику. Она была в состоянии, подобном шоковому. Я провел ее в комнату для оргонных процедур и обследовал с помощью люминесцентной лампы. Суть этого теста состояла в следующем: заряженная оргоном люминесцентная лампа загоралась, когда прикасалась к слегка натянутой коже. Мне хотелось выяснить, связано ли ее состояние с отсутствием заряда на поверхности кожи. Ноги давали нормальный эффект люминирова-ния. Волосы реагировали очень слабо, а лоб вовсе не реагировал. Каково же было мое удивление, когда я услышал, как она предугадала, какие части ее тела будут вызывать этот эффект, а какие нет. Ее предсказания основывались на ощущении омертвелости или безжизненности определенных участков тела.

Я попытался зарядить ее с помощью оргонного аккумулятора. Через полчаса иррадиации она начала медленно выходить из своего тяжелого состояния. Эффект люминирования стал сильнее там, где прежде был совсем слабым, ей удалось подвигать кожей лица, пятна на теле исчезли, а глаза прояснились. Самое сильное нарушение проявлялось в области сегмента, который соотносился с основанием мозга: глаза, веки, нижняя часть лба, виски. Еще через полчаса она почувствовала, что «пустые участки головы заполнились». Ее речь тоже заметно улучшилась.

В завершении встречи она попросила меня не оставлять ее в борьбе с «силами» и оберегать ее. Я сказал, что не могу ничего обещать, но буду делать все, что смогу, чтобы помочь ей. Пожалуй, она снова чувствовала себя удовлетворенной.

За время работы с этой пациенткой я пришел к твердому заключению, что обездвиженность биоэнергетических функций глазного сегмента, включая мозг, была своеобразным центром катато-нических приступов. Несколько других случаев скрытой и явной шизофрении с кататоническими тенденциями подтвердили это предположение. Дальнейшее исследование этой дисфункции позволило выяснить, что это — обычная специфика острого шизофренического срыва, и что подобный механизм ограничивается определенными типами шизофрении. Основной признак подобного случая — полное исчезновение движений, а вместе с ним и биоэнергетического функционирования мозга, особенно в области основания и во фронтальной части.

Оргономия называет остановку биоэнергетического функционирования «аноргонией» (anorgonia). Подобное явление было впервые обнаружено при раковой биопатии. Но теперь я встретился с тем же самым и у шизофреников во время приступа кататонии. Можно было сделать вывод, что большинство симптомов кататонического приступа зависит от того, насколько замирает биоэнергетическое функционирование на периферии организма. Подобная обездвиженность возникает из-за отведения биоэнергии к ядру биосистемы. Неподвижность, восковая гибкость, персеверация, вялая речь или мутизм следует, соответственно, понимать как проявления этой обездвиженности. С другой стороны, такие симптомы, как автоматические движения, манерность, эхолалия и особенно внезапные приступы гнева можно рассматривать как попытки остатков свободной биоэнергии прорваться сквозь эту неподвижность путем форсированных или автоматических действий из центра вовне. Облегчение, которое обычно испытывают люди, страдающие кататонией, после приступа ярости и последующее улучшение картины заболевания подтверждают наше истолкование. Чем больше человек закован в панцирь, тем глубже скрыто биологическое ядро и тем сильнее должна быть вспышка гнева. В противном случае, если такая вспышка была бы невозможна, могло бы иметь место ухудшение, сопровождающееся потерей веса и постепенным прекращением биологического функционирования. Можно также заключить, что картина параноидной шизофрении неожиданно может смениться ката-тонической, если биосистема утрачивает способность выдерживать мощные биофизические всплески энергии. Полное и окончательное сокращение биосистемы в таких случаях было бы реакцией на попытки экспансии, предпринимаемые оставшимися жизненными импульсами.

Необходимо особо подчеркнуть, что нетерпимость к здоровой экспансии со стороны больного организма и составляет ядро заболевания.

8. ФУНКЦИЯ ЧЛЕНОВРЕДИТЕЛЬСТВА ПРИ ШИЗОФРЕНИИ

Из опыта терапии психической биопатии нам известно, что суицид или нанесение себе увечий вызывается нестерпимым застоем биоэнергии организма, когда ни работа, ни деструктивные действия, ни оргастическое удовлетворение не могут его разрядить. Психологические «мотивы» подобных действий вторичны и побочны; как правило, они просто рационализируются. Членовредительство шизофреника, и особенно шизофреника кататонического типа, выполняет особую функцию. Попытаемся выяснить мотивацию подобных поступков на примере нашей пациентки.

Двадцать шестая сессия

Я привел ее в оргонный кабинет и протестировал кожную поверхность с помощью заряженной оргоном лампы. Затем я попросил ее показать мне те участки кожи, где она чувствовала омертвелость, и приложил лампу к этим местам. К моему удивлению, она указала как раз на те области, которые собиралась рассечь ножом: уже однажды порезанные ею суставы рук, ладони, переносица, виски и самый неприятный участок тела, на котором она неоднократно делала крестообразный порез, — верхняя часть брюшной области. Эти участки в отличие от других не вызывали люминесценции заряженной оргоном лампы. Чувственно она воспринимала их как омертвелые, они не были зараженными, то есть были объективно «мертвы».

Это самая важная информация о биофизическом состоянии при шизофрении. У нашей пациентки идея «жертвы», которую требовали «силы», явно строилась на основе восприятия сильной биоэнергетической дисфункции конкретных участков кожной поверхности. Она вела себя точно так же, как большинство шизофреников в психиатрических клиниках: они расцарапывают или разрезают кожу, трутся лбом или пальцами о стены, усиленно моргают, трясут конечностями и т. д. — они годами совершают эти стереотипные действия. Причины таких автоматизмов и стереотипности до сих пор оставались непознанными. Теперь можно сказать, что подобные действия при кататонии представляют собой выражение отчаянной, но безуспешной попытки восстановить чувствительность в определенных «омертвевших» участках тела. Особенно мне бы хотелось обратить внимание на гримасы, которые появляются на лице страдающих кататонией людей. Как правило, их лица бывают «одеревенелыми», похожими на маску. Поэтому через гримасы больные, по-видимому, пытаются привести в движение омертвелую лицевую мускулатуру.

Теоретически изолированность какой-то части тела или целой системы органов от сферы самовосприятия может, согласно нашим биофизическим открытиям, быть результатом слабого оргонного заряда в определенных частях или органах. Компульсивно-невротический биопат чувствует только общую пустоту или мертвенность; шизофренический биопат ощущает свою дисфункцию гораздо более ясно и непосредственно. Он может точно указать вам, где локализована эта дисфункция, — если вы согласитесь уделить внимание тому, что он говорит, и постараетесь понять язык его эмоционального, то есть биоэнергетического выражения.

В своих заключениях мы основываемся на том, что шизофреник описывает объективно происходящие процессы. Здоровое, нормальное функционирование организма выражается, равно как и контролируется, в любом нарушении биоэнергии в биосистеме. Я хорошо понимаю, что встал на путь, до сих пор еще никем научно не изведанный. Это не только новая территория, но и «не-человеческая», если можно так выразиться, территория. Ощущения благополучия, удовлетворения, силы и безопасности связаны с интеграцией в единое целое самоуправляемых функций всех отдельных органов. Соответственно ощущения диссоциации, расщепления, деперсонализации и т. д., свойственные шизофренической биосистеме, должны быть вызваны нарушением согласованности единого органического и энергетического поля систем тела; как будто некоторые органы — я полагаю, особенно это касается мозга — ведут самостоятельное существование отдельно от всего организма, а между биоэнергетическими элементами, называемыми «органы», не существует ни контакта, ни единства. Когнитивная и эмоциональная спутанность и дезориентация возникает как естественный результат нормального восприятия этой диссоциации.

Наша пациентка реагировала недвусмысленным образом: когда лоб становился «маскообразным», у нее одновременно возникали впечатления, что извилины ее мозга переплетены наподобие «спутанного кишечника». Для меня такое описание имеет вполне рациональный смысл. Несмотря на известные возражения механистичной неврологии, все же трудно поверить, что мозг с его не менее сложной, чем у кишечника, структурой при этом может оставаться неподвижным, подобно большинству других органов, когда выполняет работу по координации и передаче центральных импульсов. Разве не разумно было бы предположить, что лабиринты извилин мозга напоминают структуру кишечника, потому что, выполняя свою работу, он производит движения на манер перистальтики? Некоторые здоровые люди — «работники умственного труда», при напряженной работе мозга зачастую ощущают сильный жар в области мозга и лба или состояние накала, которое исчезает, когда умственные усилия становятся не нужны. С другой стороны, мы видим бледные, неподвижные, мертвенные лбы в случаях умственной отсталости и псевдодебильности. Если немного поразмыслить над этим, то становится очевидным, что во время интенсивного функционирования мозг ведет себя так же, как другие органы. Появление жара представляет собой хорошо знакомый признак физиологического напряжения мышц в состоянии сексуального возбуждения. Отсутствие жара наблюдается при условии слабой биоэнергетики, как это бывает при раковом заболевании, аноргонотической слабости, анемии и т. д. Следовательно, есть основания, чтобы сделать вывод, что мозговая ткань во время напряженной работы производит большое количество энергии, и соответственно имеют место нагнетание жара и активность.

Я вполне отдаю себе отчет, что эти рассуждения звучат странно и непонятно с точки зрения классической патологии, для которой мозг неподвижен, несмотря на ложное предположение, что он вместе с таламусом и гипоталамусом генерирует все импульсы жизненной активности. Я не согласен с этой теорией. Я уверен, что это неправильно и противоречит очевидным фактам функционирования живого, таким, как факт существования живого организма без мозга, и важным аспектам естественной философии. Видимое доказательство подвижности мозга обнаружить трудно, я уже говорил об этом. Но теперь уже нет причин сомневаться, что при шизофрении налицо функциональное (не структурное) нарушение мозга. Механические и структурные изменения возникают позже как результат функциональных биоэнергетических дисфункций. Самая важная среди них — остановка движений и нарушение согласованности биоэнергетической сферы деятельности. Атрофические изменения «вышедших из употребления» мозговых тканей необходимо рассматривать так же, как мышечную атрофию. Если это гак, то состояние органов отражает форму движения биоэнергии, а, следовательно, мозг с его сложной и извилистой структурой является отличным примером биоэнергетического функционирования органических форм.

Хорошо известно, что эмоциональная и биоэнергетическая диссоциация рано или поздно приводит организм шизофреника к общему разложению, которое сопровождается возникновением дурного запаха, потерей веса, тяжелыми отклонениями биохимического метаболизма, а иногда еще и возникновением ракового заболевания. Шизофреник биофизически разрушается из-за неспособности создавать и сохранить нормальный биоэнергетический уровень.

Вернемся опять к нашей пациентке, которая помогла разрешить так много вопросов, связанных с шизофренией.

Несколько недель я лечил ее, используя оргонный аккумулятор. Оргон оказал на нее весьма позитивное воздействие, и, как и во многих других случаях организмического сжатия, благодаря этому активность ее вегетативной нервной системы повысилась. Лицо порозовело, глаза прояснились, речь стала более быстрой и связной, а после пятнадцати — тридцати минут иррадиации у нее даже возникало ощущение удовольствия. Это открывало новые перспективы биофизического лечения шизофрении.

Сочетание физической и психиатрической оргонной терапии было очень полезным. Резкий спад биоэнергии можно было ликвидировать с помощью оргонного аккумулятора. Психиатрическая оргонная терапия помогала вывести на поверхность глубинные механизмы шизофрении.

Во время двадцать седьмой сессии пациентка была очень бодра, кожа на лбу стала подвижной, а глаза — очень выразительными и ясными. В то же время ее дыхание все еще сдерживалось. У нас сохранялась возможность «выкачать на поверхность» через полное легочное дыхание оставшиеся патологические реакции. Однако пока биофизическая структура оставалась с примесями дисфункций вероятность того, что дыхание или некоторые типичные позы тела спровоцируют развитие тревоги, была прежней. Когда я «выкачивал» ее эмоции, она утрачивала бодрость духа, и «„силы" приближались» — тогда ее лоб бледнел и застывал. «Что-то возникает между поверхностью лба и мозгом», — говорила она. По ее словам, это происходило всегда, когда вокруг были «силы», и исчезало вместе с ними.

В следующий период работы (с двадцать восьмой по тридцать вторую сессию) пациентке стало гораздо лучше. Она повторяла: «Я не знаю, хочу ли я выздороветь…» Она имела в виду, что не знает, как устроится ее жизнь, если она излечится. Несколько раз она умоляла меня: «Пожалуйста, помогите мне побороть силы… их сейчас нет, но я знаю, что они вернутся… я так боюсь их… защитите меня…»

Теперь стало совершенно ясно, что «силы» представляли собой ее искаженное восприятие плазматического оргонного потока; что она одновременно любит их и страшится, и при усилении потока она склонна впадать в ступор. Ощущение «сил», бегство в психотическое состояние и неподвижность глазного сегмента составляли функциональное целое.

Я мог наблюдать, как она не желала выражать при помощи глаз эмоцию жестокости. Я уговаривал ее сдаться и позволить этой эмоции проявиться на своем лице. После некоторых усилий однажды ей это удалось, и она тут же почувствовала облегчение. Однако оказалось, что стоит ей выразить глазами ненависть, как она тут же готова впасть в кататоническое состояние. Однажды, направившись в таком состоянии в туалет, она взяла обогреватель и поставила его включенным у двери, а затем сложила крест из висящих на двери вешалок. Ей было необходимо «умиротворить и воззвать к силам». Позже она добавила, что «чувствовала только часть своего мозга», что другие части «были выключены» и «поэтому она была в смятении».

Мне было хорошо известно, что она может испытать сокрушительный приступ тревоги и, возможно, впасть в кататонию, в том случае, если плазматический поток прорвался бы с полной силой. Это зависело от того, позволит ли она себе глубоко дышать. Каждый раз, когда «силы» становились слишком настойчивыми, она сдерживала дыхание.

В течение следующих четырех недель (весной) ей стало гораздо лучше. Она достаточно успешно справлялась с работой в офисе, где получила место, стала общительной и веселой; приступы, сопровождавшиеся отключением, стали редкими и не столь острыми. Правда она продолжала прибегать к шизофреническим позициям и действиям. К примеру, однажды она пришла ко мне с заклеенным пластырем животом — «для того, чтобы собраться…». Невротическая биопатия могла бы проявиться боязнью взорваться; наша пациентка приняла меры против этого типичным психотическим способом. Однако мы оба понимали истинный смысл и причину ее действий, и она отлично знала, когда ей следует останавливаться. Я приложил много усилий, чтобы объяснить, какие опасности предстоит ей пережить, и она поняла это своим по-шизофренически тонким умом.

Постепенно она научилась выражать глазами жестокую ненависть и не бояться этого. Это позволило ей стать чуточку уверенней в себе: она перестала бояться того, что способна совершить убийство и поняла, что можно полностью выразить свою ненависть, и это вовсе не будет означать, что она на самом деле собирается кого-то убить.

Я долго и тщательно работал над горловым блоком, задерживающим дыхание и добился некоторого успеха. Но она никогда не позволяла себе дышать глубоко или возбужденно. Ее главные ощущения переместились с груди в область живота, что указывало на смещение восприятия оргонотического потока к области гениталий.

Однажды она в шутку накинула петлю себе на шею, «чтобы выяснить, сможет ли она себя задушить». Такие действия все еще несли в себе привкус опасности, но всегда оборачивались игривостью и юмором. Я знал, что опасность реального суицида все еще не преодолена. Ее терапевт отметил в ней кардинальные изменения и поощрял ее усилия. Этот психиатр был очень расположен к ней и помогал нам.

Было ясно, что биоэнергия и соответствующие ощущения сильно приблизились к области гениталий. Близились предоргазмичес-кие ощущения, поэтому все еще имевший место блок в горле составлял главную терапевтическую проблему. Я знал, если не снять этот блок вовремя, если генитальное возбуждение будет прорываться через него с огромной силой, она непременно впадет в ката-тонию. Необходимо было опередить прорыв и сдвинуть блок в горле раньше, чем возникнет полное генитальное возбуждение.

Однажды она начала глубоко дышать и тут же осознала идентичность оргонотического потока и «сил». Она поняла это мгновенно и очень ясно, не испытывая никаких сомнений. Ее грудь двигалась почти автоматически. У нее возникли сильные ощущения потока, проходящего через все тело, который, однако, не затрагивал область гениталий — от лобка и ниже. Она спросила: «Можно ли добиться целостности тела, не затрагивая при этом душу?» Это был самый странный вопрос. Может быть, «душа» представлялась в образе генитальных ощущений или даже в образе самих гениталий? Возможно, это было так. Этого можно было ожидать, если «силы» представляли собой телесный поток, обостренное восприятие которого приходилось на гениталии как «требование природы», тогда было бы вполне логично заключить, что «душа» означает предорга-стические ощущения в гениталиях. Они были не доступны восприятию так долго, что не могли ощущаться иначе, кроме как посторонние силы или как «душа» — наиболее возвышенный элемент самовосприятия. Это подтвердилось, когда она заявила, что «не хочет, чтобы дечили ее душу».

В последние недели пациентка проявляла особую готовность к сотрудничеству, однако каждый раз, когда естественное дыхание вызывало генитальное возбуждение, она в типичной психотической манере сопротивлялась этому, напрягая мышцы бедер и внутренние приводящие мышцы.

Тридцать третья сессия

Генитальные органы служат биологическим инструментом для разрядки энергии и воспроизведения потомства. Последняя функция широко известна и хорошо изучена. Homo normalis, потомок horno sapiens, который в свою очередь является приемником homo divinus, осуждает биофизическую функцию энергетической разрядки; в человеческом воображения она рассматривается как нечто дьявольское. Биологически сильный индивид не стал бы, да и не смог бы пожертвовать рациональным суждением ради требований духовного образа мыслей; огромная природная сила в состоянии конфликта с зависимостью индивида от его родни и общества. В таких обстоятельствах генитальные силы продолжают функционировать, но изолированно от всего организма как «гадкие» или «греховные»; при шизофрении и мистицизме они рассматриваются как «дьявол» или «запредельные силы».

Это совершенно ясно проявилось во время дальнейшего лечения нашей пациентки. Еще с 1919 года психиатрии стало известно, что при шизофрении в образе преследователя выступает генитальный аппарат, но до настоящего времени ничего не было известно о том, что это имеет гораздо более глубокое биофизическое значение: в этом случае мы имеем дело с обостренными ощущением живого потока, проходящего через все тело и не только через гениталии, которые отчуждаются и не принимаются в подростковом возрасте так же, как при психозе. Генитальные органы выделяются на общем фоне только потому, что их возбуждение индуцирует сильное ощущение жизни.

Я сказал пациентке, что теперь перед ней стоит задача научиться чувствовать область гениталий так же отчетливо, как другие области тела. Она полностью отдалась дыханию, но скоро пришла в смятение, отразившееся на ее лице, что было связано с первыми ощущениями потока в области таза. Я впервые обнаружил сильные судороги, сводившие ее бедра. «Силы» начали прорываться в область, которой они принадлежали, а именно — в область гениталий.

Испуганным и сдавленным голосом она сказала мне, что никто не знает ее настолько хорошо, до «этих чувств». Она начала подробно описывать свои переживания, когда «это происходит или только начинает происходить в этой области»: силы каким-то образом одушевляют вещи вокруг нее, заставляя их производить «странное впечатление», они становятся «особенными». Не то, чтобы они меняются, просто они проявляют признаки жизни, суть живого существования. «С ними творится что-то необычное»; они «вроде бы хотят сообщить мне что-то важное, как будто оживают». Затем она пришла в смятение и встревожилась.

Сначала я не мог понять, почему «вещи вокруг нее оживают», когда она приближается к генитальному возбуждению. Позже это объяснилось.

При сильном биосексуальном возбуждении оргонное энергетическое поле организма сильно расширяется; все сенсорные впечатления обостряются и утончаются; с пациенткой начинало происходить именно это, но поскольку она могла воспринимать этот биологический процесс как часть себя, поскольку возбуждение было отделено от самоеосприятия, оргонное энергетическое поле вокруг нее, которое переживалось очень живо, воспринималось ею как отчужденная странная сила, оживляющая вещи в комнате.

Точно так же проецируемое психотиком переживание преследования представляется как истинное восприятие реального процесса: он переживает собственное оргонно-энергетическое поле вне своего организма. Содержание ощущения, например, проецируемый гомосексуализм или деструктивные идеи, вторично по отношению к биоэнергетическому восприятию оргонного энергетического поля.

Давайте ненадолго прервемся, чтобы определить истинность этой гипотезы, опираясь при этом на клинический опыт, предоставленный нашей пациенткой.

Генератор оргонного энергетического поля, сконструированный в 1944 году, продемонстрировал существование оргонной энергии вокруг кожной поверхности.

Заряженный оргоном электроскоп реагирует на энергетическое поле движущейся ладони и не реагирует на мертвую шерсть.

Осциллограф реагирует, когда электрод прикасается к мокрому полотенцу, и когда живой организм или орган (например, рука) прикасается к полотенцу.

Сильно заряженные оргоном бионы убивают бактерии и раковые клетки на расстоянии и притягивают другие тела. Эта способность исчезает при наступлении смерти.

Таким образом, не вызывает сомнений факт существования «шестого чувства» — оргонотического восприятия за пределами поверхности организма.

Я объяснил пациентке функцию оргонного энергетически о го поля, используя терминологию бионов, клеток крови и генератора. Она поняла это и сделала мне комплимент о том, что я стал первым человеком, который смог вполне доступно объяснить ей ее собственные глубинные переживания.

Здесь мне бы хотелось кратко упомянуть два случая параноидной реакции, которые продемонстрируют, что бред преследования в определенные моменты вызывается восприятием оргонной энергии с внешней стороны кожной поверхности.

Несколько лет назад я лечил женщину, которая страдала вагинальной нечувствительностью. Она была замужем, но никогда не переживала никаких ощущений в области таза. Спустя какое-то время у нее начал возникать оргастический рефлекс, который вскоре стал достаточно сильным, чтобы возродилось естественное физиологическое функционирование вагинальных мембран и желез, сек-ретирующих слизь. Она сообщила, что ее муж удовлетворен тем, как прогрессируют их отношения. Однако несколькими днями позже она в отчаянии привела его ко мне: у него появилась идея, что я злонамеренно оказываю на него влияние, используя для этого электрические потоки, которые пропускаю через ее вагину. Было совершенно очевидно, что у него возникла параноидная идея преследования. Он поступил в клинику с диагнозом параноидной шизофрении.

Почему у мужа произошел психотический срыв, когда у его жены возник сильный вагинальный поток и возбуждение? Мы не могли ответить на этот вопрос, пока не было открыто функционирование организмической оргонной энергии. Теперь же стало ясно, что его собственная энергетическая система была способна выдерживать генитальную вовлеченность только до тех пор, пока не появились сильные ощущения. Когда его жена начала выздоравливать, ее организм совершенно очевидно возбудил потоки и сильные ощущения в нем. Его организм отреагировал на это переживание параноидным расщеплением. Я лечил его жену, значит, я влиял на него посредством электричества, пропускаемого через ее вагину. Он демонстрировал типично шизофренические глазные симптомы.

Этот случай показывает, что при изменении генитального функционирования одного из супругов, в организме другого происходят физиологические изменения. Это могут быть как притупление ощущений, так и усиление возбуждения. Во время оргонной терапии мы часто сталкиваемся с тем, что самочувствие одного из супругов улучшается, когда биоэнергетическая ситуация другого в результате лечения меняется в лучшую сторону.

У мужчины с явным психотическим механизмом возникал приступ сильной тревоги как реакция на заведение вверх глазных яблок. Он чувствовал себя так, будто его душат. Однажды, когда я опять попросил его закатить глаза, его реакция была сильнее обычного. С приступом тревоги он забился в угол комнаты, широко раскрыл глаза, кричал и в ужасе указывал на что-то в другом углу комнаты. «Неужели вы этого не видите?! — кричал он. — Это действительно здесь, оно выходит из стены и уставилось на меня!» Затем, внезапно выпрыгнув, он в ужасе кинулся как раз в тот самый угол, из которого, как ему казалось, на него что-то пристально смотрит. Я провел его через эту реакцию несколько раз. Постепенно она ослабла и, в конце концов, совсем исчезла.

В этом случае тоже имеет место «проекция». Однако с биоэнергетической точки зрения у меня не было причин сомневаться в том, что оргонно-энергетическое поле возбуждено далеко за пределами его тела и что это делает возможной психотическую реакцию.

Теперь вернемся к нашей пациентке. Следующие несколько недель она была счастлива, усердно работала и не переживала галлюцинаций; «силы» не появлялись. Но однажды, при очередной встрече со своим лечащим терапевтом, она сказала ему, что не знает, стоит ли ей продолжать работу со мной, что она в смятении и не понимает механизмов, которые я пытаюсь ей объяснить.

Теперь она относилась ко мне со злобой. Во время наших встреч она вела себя надменно и заносчиво, будто презирая меня. Лечение предоставило ей возможность жить в реальном мире реальных человеческих существ; она утрачивала свою веру в «запредельность», которая казалась для нее слишком важной. Как же ей существовать в этом мире, если она стремилась к генитальности? По ее словам, она хорошо понимала, что больна, но не желала менять свой мир на такую реальность.

Она не приняла моего предложения стать способной жить собственной жизнью, не уходя в шизофренический мир. В ответ она заявила, что мир, в том виде, в котором он существует, не позволяет человеческому существу жить счастливо в сексуальном союзе, не связанном крепкими цепями и страданиями. Поэтому она предпочитает свой мир иллюзий, где она сама себе хозяйка, и где ее оберегают «силы».

Ее мнение о социальной ситуации, как и о сексуально-экономическом развитии живого, было точным и вполне рациональным. Ни одну из ее идей нельзя было опровергнуть с точки зрения человеческого благополучия, социальной безопасности или моральной целостности. Например, в подростковом возрасте у нее бывали моменты ясного понимания и просветленности. Ее охватывало реальное влечение к молодому человеку, с которым у нее уже были первые телесные контакты; она любила его, но вместе с этим была озабочена тем, где с ним встречаться и как вести себя со своими родственниками, которые стали бы препятствовать ей и постарались бы передать ей свою зачумленность, если бы догадались о ее стремлениях. Она боялась, что ее пошлют в интернат; она знала, что была способна совершить преступление, в случае если бы ее поймали и заперли в клинику. В то время она не знала, что ей предстоит провести многие годы в той самой клинике. Но страдание от фрустрированного телесного возбуждения стало столь сильным, что в конце концов тупость психиатрической клиники показалась ей благом.

Могла ли она подчиниться своей больной матери, которая пилила ее целыми днями, ненавидела ее отца, оскорбительно отзывалась о нем, очерняя его имя при любой возможности только потому, что он ушел от нее? Как было ей приложить свой недюжинный ум к какому-либо полю человеческой деятельности, когда у нее даже не было собственной комнаты, а мать вскрывала все ее письма? Она разрывалась между захлестывающим ее тело страстным желанием мужчины и отсутствием социальных условий удовлетворить его при том образе жизни, который ей приходилось вести. Период этой дилеммы был коротким, но мучительным. Тогда впервые вещи вокруг нее ожили, и ей показалось, что они «о чем-то разговаривают с ней». Сначала она просто удивилась, но когда это ощущение усилилось, она испугалась и пришла в смятение. Где заканчивается она, и где начинается окружающий мир? Ей все сложнее было разобраться в этом. Потом возникло желание убивать, и ей пришлось приложить немало усилий, чтобы удержаться и не позволить себе причинять людям боль. Поэтому стены клиники показались ей прибежищем, способным защитить ее от страшного напряжения и запросов собственного организма.

На протяжении следующих недель она с готовностью сотрудничала, ей хотелось, чтобы я «освободил ее от ощущения оживших объектов», которое очень пугало ее. Она смертельно боялась «другого мира». Я попросил ее описать этот «другой мир», она сделала рисунок (см. рис. 16}.

Рис. 16.

Мощь «сил» проявлялась в их способности открывать для нее мир В, когда она ощущала тревогу в мире А. Этот «другой мир» был «почти реальным», хотя она отлично знала, что он «нереален».

Пациентка начала ощущать бесчувственность собственного горла. Она впервые поняла, что сдерживает дыхание, что могла бы попытаться сделать выдох и позволить груди опуститься.

Она ощущала тревогу, когда грудь опускалась и воздух проходил через голосовую щель. Почувствовав сильное возбуждение в нижней части живота, она сказала: «Я боюсь чего-то. Я не чувствую этого, но знаю, что оно здесь…»

Проекция и мистификация телесных потоков возникла в результате отсутствия ясного восприятия органических ощущений, которые тем не менее в той или иной форме воспринимались ею.

Очень трудно найти подходящие слова, чтобы описать биофизическое функционирование. Оно выходит за пределы слов и мыслей. Очень трудно сформулировать на словах переживание организмического процесса, который воспринимается или пока не воспринимается как собственный. Однако, нет сомнений, что именно это и составляет ключ к пониманию шизофренического расщепления и проекции телесных ощущений. Пациентка опять проявила свою проницательность, когда почти самостоятельно пришла к пониманию разницы между истерическим и шизофреническим переживанием: первое, по ее словам, состоит в отчуждении органического восприятия от целостного телесного переживания, а второе — в таком же, как при истерии, отчуждении плюс ошибочное истолкование и мистификация отделенного восприятия.

Это описание вполне согласуется с самым глубоким биопсихиатрическим пониманием процесса. Оно справедливо для любого вида мистического переживания; мистицизм воспринимает собственно телесные процессы как чужие, происходящие «за пределами» человеческой личности или за пределами земли.

Пациентка продолжала оставаться в неуравновешенном состоянии между рациональной интеграцией чувств и шизофреническим бредом. Я ожидал, что шизофренический процесс разовьется полностью в тот процесс, когда ее самовосприятие установит наиболее полный контакт с телесным возбуждением. Мои ожидания подтвердились.

Тридцать четвертая сессия

Придя на сессию, пациентка обнаружила явный шизофренический бред. Вскоре после нашей последней встречи, когда она сумела в полной мере ощутить телесные потоки, у нее началась диарея. По ее словам, «кишечник скрутило… и что-то прорывалось по направлению к гениталиям». Ее тошнило, кроме того, ее беспокоил сильный метеоризм. Ночью в комнате ей привиделись различные формы и фигуры, излучающие радугу. Было очевидно, что оргонная энергия, устремившись по ее телу, возбуждает кишечник. Еще более очевидным, был о то, что она неверно истолковывает большую часть своих ощущений. Она жаловалась: «Я не доверяю вам… вы заодно с ними [»силами»]; они используют все возможности, чтобы навредить мне… они отравили пищу так, что меня вырвало… они устроили дождь, чтобы разозлить меня… они никогда раньше не смешивались с обычной жизнью… а теперь смешались… это ваша вина…»

Идея о том, что пищу отравили, легко объяснялась как результат возбуждения, которое направилось от кишечника вверх, вызвав рвоту. Я уговаривал ее уступить «силам». Ей отчасти удалось это сделать, но когда все тело стало сотрясаться, она опять отключилась. Ущипнув, я вернул ее обратно. Взгляд пациентки оставался пустым и «отстраненным», лоб — неподвижным, все тело сотрясала нервная дрожь.

Такое состояние само по себе было огромным достижением. Я был готов к нему. Я знал, что все ее шизофренические симптомы пройдут, когда органические ощущения разовьются должным образом и будут восприниматься в полной мере. Но я не знал, каким будет исход — полная кататония или выздоровление. Риск оправдывал себя, поскольку в любом случае, и без терапии, кататония оставалась единственным исходом. Кроме того, я понимал, насколько велика опасность суицида. Я убедил себя в ее доверии и честности. Она рассказала, что как-то раз на днях, когда она совершенно перестала ощущать свои руки, у нее появилось огромное желание отрезать их. «…Если бы я могла вам доверять… — повторяла она снова и снова. — …Они снова овладевают мной… они делают со мной все, что хотят… я больше не могу бороться с ними…» Меня поразило, что она отказалась от сигареты, которую я ей предложил. Ей показалось, что она отравлена.

Тридцать пятая сессия

Пациентка вошла в состояние полного вегетативного шока. Ее кожа покрылась пятнами, цвет которых варьировался от красного до голубого. Ее трясло, взгляд совершенно помутился. Она с трудом могла говорить. Сперва казалось, что она готова сотрудничать, но потом ее лицо и плечи задергались в конвульсиях, она вдруг отпрянула, выхватила из-за спины нож и бросилась ко мне. Я всегда готов к таким вещам. Перехватив ее руку, я вырвал нож и резко приказал ей лечь на пол и не двигаться. Она закричала: «Я убью тебя!.. Я сделаю это!.. Я должна!..»

Больше двух десятилетий я испытывал и пытался понять убийственную ярость, направленную против меня со стороны тех людей, которые стояли стеной против моих научных заявлений, касающихся оргонотического потока. Я подвергался гонению со стороны кандидатов в президенты, коммунистических либералов, фашистских мистиков, высокообразованных психоаналитиков, невроти-зированных судебных психиатров, нейрохирургов, директоров психиатрических клиник, безнадежно больных раком, шизофреников, политиков всех рангов и интриганок-жен моих коллег. Поэтому я знал с чем имел дело: пациентка посинела от ярости, она снова и снова пыталась наброситься на меня, вцепиться мне в горло и ударить… Она делала это в открытую, в отличие от психоаналитика-биопата, который, чувствуя в моих идеях угрозу, бегал и сплетничал, рассказывая людям, что я лежал в сумасшедшем доме, что я соблазнил всех своих пациенток или что меня уже похоронили. Для меня предпочтительнее поведение моей пациентки. Через некоторое время она упала на пол так, как это мог сделать только шизофреник, и по-детски разрыдалась. Она плакала долго, и плач этот был полон эмоций. В промежутках между приступами рыданий она впадала в бешенство, проклинала мать, отца, мир, всю систему образования и медицины, клинику и терапевтов, которые там работали. В конце концов она успокоилась и объяснила следующее: после нашей последней встречи она была измучена непроизвольными движениями нижней части живота; она все время ощущала их; гениталии сильно зудели, и на ее памяти это было впервые; она пыталась самоудовлетвориться, но безуспешно.

Мне было необходимо принять меры для предупреждения возможной катастрофы. Я знал, что если терапия не сумела обеспечить пациента способностью выдерживать и интегрировать телесные ощущения, может произойти самое худшее. Я попросил ее родственников предпринять необходимые меры для помещения ее в клинику. Может опять зародится вопрос, зачем я так сильно рисковал, почему не госпитализировал ее сразу. И опять я отвечаю: результативность этого научного эксперимента была громадной; госпитализировать пациентку означало бы перекрыть поток научной информации; кроме того, это было бы крушением надежды на ее выздоровление. Она была на грани исцеления и заслуживала такого шанса. Дальнейшее показало, что это именно так. Но в то время я этого еще не знал.

Тридцать шестая сессия

Пациентка опоздала, ей не хотелось приходить. «Мне это [ситуация] не нравится… — сказала она. — Во всем теле я ощущаю блаженство, теперь мое тело едино, но мне это не нравится…» Она была почти совершенно расслаблена и дышала глубоко. «Мне бы хотелось вернуться обратно в мой мир… я любила силы… я боюсь, что сильно захочу переспать с каким-нибудь парнем…» (У нее никогда не было близости с мужчиной?}

Она демонстрировала все известные признаки сильной предорга-стической тревоги, связанной с удовольствием. Перспектива была следующей: либо, сильно испугавшись, она окончательно уйдет в себя, либо прорвется к полному выздоровлению.

Тридцать седьмая сессия

Пациентка пришла с жалобой на беспокойство в области живота и гениталий. У нее не было сил, чтобы совладать с этим, напротив, это состояние прогрессировало и постепенно охватывало все тело. Раньше она тоже не была в состоянии что-либо предпринять против «сил», зато, по ее словам, у нее оставался другой шанс — убить меня, потому что именно я был причастен к образованию такого состояния в ее теле. Она не могла жить с этим беспокойством. Если бы я умер, мое влияние исчезло бы вместе со мной, а с ним исчезло бы и беспокойство.

Давайте опять ненадолго прервемся, чтобы осмыслить ситуацию. Положительный терапевтический результат не вызывал сомнений по мере того, как происходило полное восстановление рассудка. Как клиническое подтверждение всей теории организмической оргонной биофизики ситуация была бесценна и богата перспективами, позволяющими охватить всю область структуры характера. С учетом этого можно сделать следующие выводы.

1. Жестокую ненависть я и мои коллеги встречали в лице очень многих людей, как обывателей, так и специалистов; ее порождало непроизвольное телесное беспокойство в телах тех, кто никогда не переживал подобных автономных движений, хорошо известных каждому здоровому, не закованному в панцирь индивиду.

2. Эти движения, будучи отчужденными или исключенными из сферы восприятия (=самовосприятия), обусловливают возникновение всякого рода мистических переживаний. Становится объяснимым, почему психопаты, вроде Гитлера, предпочитают убивать весной.

3. Влияние «сил» при шизофрении идентично плазматическим движениям организма.

4. Многие виды преступлений и убийств бывают вызваны подобными внезапными изменениями структуры у потенциальных или актуальных убийц.

5. Хронически закованный в панцирь человеческий организм выдерживает лишь низкие уровни биоэнергии и соответствующие им слабые эмоции. Радость жизни, бодрость, жизнеспособность людей, не имеющих панциря, обусловлены высоким уровнем функционирования биоэнергии с сильным энергетическим метаболизмом, совершенно недостижимым для человека, закованного в панцирь. Резкий спад уровня энергии порождает острую депрессию. В противоположном случае, когда хронически низкий уровень сменяется высоким, неспособность выдерживать столь сильные ощущения и эмоции приводит к возникновению драматичных и опасных ситуаций.

Таким образом, можно надеяться, что биопсихиатрия рано или поздно преуспеет в описании человеческой структуры и характерных реакций в терминах «биоэнергетического метаболизма», «эмоциональной толерантности» по отношению к биофизическому возбуждению и «способности к энергетической разрядке».

Энергетическая точка зрения могла бы позволить судить о «человеческой природе» не с помощью постоянно усложняющихся идей и опытов, а посредством простых энергетических функций, так же, как мы поступаем со всей остальной природой.

Тридцать восьмая сессия

Пациентка демонстрировала хорошее самочувствие, покой и согласие с собой. Она предпринимала попытку удовлетворить себя, ощущая сильную пульсацию вагины. Однако ее правая рука была «отчуждена» — ей не удавалось сжать кисть во время рукопожатия. Я объяснил, что в этом «отчуждении» проявляется какой-то глубокий запрет, и что нам необходимо вывести его на поверхность. «Это может быть очень опасно», — сказала она.

Мы имели дело с очень давней и очень глубокой блокировкой движений правой руки, направленных на физическое самоудовлетворение.

Тридцать девятая сессия

Я знал, что должен провести ее через генитальные эмоции как можно быстрее и осторожнее, чтобы избежать окончательного расстройства. В этот день она была очень подвижна и свободна. Когда дыхание «накачало» достаточно организмической энергии, ее таз начал непроизвольно подергиваться, возник сильный поток ощущений, и она отказалась продолжать. Неожиданно она заявила, что находится в замешательстве (на самом деле это было не так); в следующую контрольную встречу она скроет от своего терапевта улучшение самочувствия, чтобы открыть себе дверь для возвращения в сумасшедший дом. «Если я пойду дальше, это снесет мне мозги…» Она имела в виду, что потеряет рассудок: все заслонила собой оргастическая тревога. По окончании сессии она перекрестилась.

В 11 часов вечера пациентка позвонила мне и сказала, что луна «отбрасывает тени на дверь ее комнаты» и что это — «знак, который они ей подают», но она не может ответить «силам». Мне удалось ее успокоить.

Сороковая сессия

Пациентка была очень несчастна. Я знал, что накануне она переживала сильное сексуальное возбуждение, не сумела получить удовлетворения и что она достигла переломного момента своей жизни. Она рассказала мне, что отчаянно пыталась вернуть «силы», но у нее ничего не получилось, «несмотря на контакт с луной». Она была уверена, что «силы» отказались от нее, потому что она была «еврейкой». Потом она сказала, что не хочет терять свой мир; в «этом мире» она жить не может.

Было ясно, что она подразумевает под словом «еврейка». Это означало, что она «сексуальна» и что она «свинья». Двусмысленность этого эмоционального переживания была обусловлена тем, что ей хотелось ощущать телесные силы, но не хотелось чувствовать себя «свиньей». Все это абсолютно соответствовало клиническому опыту оргонной биофизики: человеческое существо страстно стремится к полноте чувств и реализации биосексуальных эмоций; в то же самое время оно отвергает их и ненавидит из-за их превратного толкования. «Бог» олицетворяет собой первую, а «Дьявол» — вторую; обе соединены в один болезненный, спутанный организм. У шизофреников это проявляется наиболее отчетливо, но присутствует и у homo normalis.

Был ли ее отказ от мира homo normalis оправданным? Безусловно. Этот мир разрушал ее естественную биологическую структуру («Бога») и насаждал ей «Дьявола»; именно это проделывала с ней мать. Шизофреник знаком с образом жизни homo normalis и отлично понимает ее безысходность. Homo normalis, напротив, будучи обывателем, не понимает ни мира шизофреника с его рациональными суждениями, ни, строго говоря, своего собственного.

Наиболее значимым в этой истории болезни является описание психотического кризиса в его связи с оргонотическмми потоками и переживаниями биосистемы. В первую очередь следует сконцентрировать внимание на этом отдельном факте и не заблудиться в лабиринте шизофренических механизмов и бредовых идей. Мы должны прийти к общему знаменателю, который характеризует шизофренический срыв, независимо от содержания иллюзий. Ключевой момент шизофренического срыва определяется сокрушительным потоком орго-нотической плазмы, который захлестывает биосистему, неспособную выдержать этот эмоциональный шквал.

Психиатрии известно, что психотическая система представляет собой попытку реконструкции утраченного эго (= мира). Но психиатрия не может дать ответ на вопрос, отчего разрушается этот мир. Психотическая реконструкция — это результат, а не причина заболевания. Необходимо помнить об этом. Так, «нарциссическая фиксация в детстве» — это не причина срыва, а лишь одно из условий, при которых происходит срыв. Ядро проблемы — биофизический раскол между возбуждением и восприятием, происходящий в результате неспособности биосистемы вынести слишком сильные эмоции.

9. КРИЗИС И ВЫЗДОРОВЛЕНИЕ

Развитие состояния пациентки в конце лечения и после него прошло через три четко очерченные стадии:

1. Очень хорошее самочувствие и душевное равновесие.

2. Неожиданный кататонический срыв.

3. Полное выздоровление, освобождение от психоза на пять лет со дня окончания лечения.

1. Быстрое наступление выздоровления

Первый период продолжался около месяца. Вначале она очень часто плакала, «потому я больше не нужна «силам», из-за того, что я — „еврейка"». С появлением телесных ощущений и восстановлением восприятия «силы» исчезли окончательно.

Затем наступил период наслаждения вновь обретенным здоровьем. Она позвонила мне и сказала, что не нуждается в этот день в лечении, так как чувствует себя отлично и вполне счастлива, а вместо сеанса лучше поиграет в теннис или посмотрит шоу. Она с удовольствием и весьма усердно работала в офисе.

Во время лечебных процедур дыхание ее было глубоким, она позволяла эмоциям протекать свободно: она плакала, смеялась, говорила много умных вещей без каких-либо следов блокировки или упорствования. Но я еще не был окончательно уверенным в наступившей ситуации, имея богатый опыт, связанный с тревожным оргастическим реагированием. Я знал, что она не будет в безопасности, пока не усвоит биологической роли человеческой самки в объятиях мужчины, которого она действительно любит.

«Силы отступили». На поверхности не осталось и следа шизофренических симптомов. Однако имели место различные признаки скрытого шизофренического функционирования, несмотря на невысокий уровень биоэнергии.

Она не решила, стоит ли ей признать достижение оргонной терапии. Нам известно, что пациенты, которые не отдают себе отчета в успешных результатах, сохраняют некоторую враждебность, порождаемую остатками тревоги.

Она решительно заявила, что за свое выздоровление только благодарна Богу. У нее родилась мысль, что «здоровье» — это постоянное, непрерывное счастье, без каких-либо тревог и печалей. Она не приняла моего дополнения, что здоровье означает еще и способность выстоять в неприятных и тяжелых ситуациях.

Она чувствовала область гениталий как свою собственность, эта область больше не была для нее чуждой и омертвелой, — но она не проявляла никакого желания сексуального союза. Таким образом, не оставалось сомнений, что она не допускает исследования этой проблемы в полной мере. Если мы начинали обсуждать тему основательной любовной жизни, она становилась неискренней и многословной.

Затем к этому постепенно стали прибавляться признаки, свидетельствующие о приближении катастрофы.

Она начала называть меня «обманщиком» и «опасным человеком», который провоцирует «плохие вещи» в людях. Она «не хотела никакой оргастической потенции» и приходила ко мне, как бы исключительно потому, что я исследовал концепцию эмоционального здоровья.

Однажды она пришла с металлическим крестиком на шее: она купила его за десять центов «для того, чтобы умиротворить „силы"». Я сказал ей, чтобы она не была столь оптимистична, а приготовилась бы к чему-то более дьявольскому от собственных глубинных эмоций. Она посмеялась над этим и стала уверять меня, что я преувеличиваю.

Пациентка демонстрировала признаки избегания дальнейшей терапии. Ей хотелось принять участие только в нескольких сессиях. Она сказала, что я недостаточно образован и восприимчив для нее и она пойдет в полицию и расскажет, что я «делаю плохие вещи».

Затем однажды она совсем не пожелала работать, не стала снимать пальто и вскоре совсем ушла. Позвонив тем же вечером, она извинилась за свое поведение и сказала мне, что, к сожалению, все еще нуждается во мне. После этого события приняли драматичный характер.

2. Внезапный кататонический срыв

Пациентка пришла на следующую встречу в ужасном состоянии. Она провела «кошмарную ночь»: вещи и формы в комнате «оживали»; на стене появлялась тень и тянула руки, пытаясь достать ее. «Я не боялась, но это была ужасная ночь», — сказала она.

Ей стало немного лучше, когда возникли телесные потоки и она позволила себе воспринимать их.

На следующий день ее сознание было совершенно спутанным и сопровождалось тяжелым расстройством речи и мыслей. Все вещи были «незнакомыми», а действия — ужасно сложными, если что-то не удавалось, она считала, что это «силы» оказывают давление на ее волю. Ее работа в офисе стала тяжкой ношей, совершенно непосильной. На протяжении всей встречи ее речь была очень заторможенной и неразборчивой, но она очень старалась, чтобы ее поняли.

Она оставалась в процедурной комнате до 7.20 вечера, а затем начала одеваться. Один из моих ассистентов обнаружил ее там в 8.50 в кататонической позе, она не могла двинуться и полтора часа оставалась в неподвижности. Очень медленно, прилагая огромные усилия, она сказала нам, что не могла позвать на помощь. Ее организм отреагировал кататонической каталепсией, то есть полностью блокировал движения, когда ее захлестнул сильный плазматический поток.

На следующий день пациентка избавилась от каталептического приступа, но вместо этого у нее возник бред величия, который выполнял функцию ограждения от переживания потока биоэнергии в организме и восприятия природы в ней самой.

Когда во время сессии внезапно возникли сильные предоргасти-ческие ощущения, она сказала: «Я слишком благородна и хороша для того, чтобы быть животным…» Через несколько минут она добавила: «Силы заставляют меня порезать левую щеку. Но я держу себя в руках, я сильнее, чем они [силы]…»

С точки зрения оргонно-биофизического функционирования, эта реакция была очевидным проявлением иллюзии силы, вызвавшей новое и удовлетворяющее переживание биофизической, вагинальной экспансии ее плазматической системы. Она все еще была неспособна полностью принять функцию удовольствия и насладиться ею, она сопротивлялась, прибегая к иллюзии: теперь она была даже сильнее, чем «силы», то есть все же сильнее, чем животное в ней. Это вскоре неожиданно подтвердилось. На следующий день я получил от нее письмо.

Четверг.

Дополнительно улаживать — аффективные (должны быть эффективными) адвокаты лицея в Риме. Вы не видите этого из-за бессмертной силы Воли выживания и достижения. «Мой ум» смешал подходящие осколки власти и моего славного начальника и работы. Вы не собрали мои осколки, и никто не мог и не может, и вот почему я иду к психиатрам, чтобы узнать. — Дети воды, божественная Диана и сказка о докторе Дулиттле, когда я была ребенком. Я гораздо старше Будды и Мохаммеда в пещерах и Изиды на распятье, меня всегда угнетала моя природа. Я должна получить точный ответ на вопрос, не «меняя своего мышления», как вы говорите — который ничего не разрешит — но вы очень-очень добрые мои мысли — не мысли, но оплодотворенные знанием, вложенным в мою голову. Наказание описано в книгах, которые знают, как и почему я страдаю, написаны для моих глаз в одиночестве без знания и воли автора. ч Оплодотворенные мысли.

Но страшная паника, возникшая из ужасного смятения, причиняет боль.

Есть и другое сообщение вдобавок к вашей коллекции. Оно может однажды оказаться очень цепным — я вовсе не собираюсь говорить: «Я вам так сказала».

Знаете кто я? Я говорила вам, что могла бы нарисовать для вас портрет в полный рост — и греков и римлян — древних, конечно — проникнув прямо в эту картину. Я полагаю, что вы слышали об Изиде.

Я — ЕЕ ВОСКРЕШЕНИЕ.

И есть те, кто противостоит Чуждым Силам— их, наверно, всего пять. — Бог слева, остальные более или менее чем-то противоположны ему — Это те, кто иногда внушает страх, потому что они часто бывают против меня и умело истязают меня. Вы знаете, что полная реинкарнация бывает не всегда, а когда она бывает частичной, я открыта снарядам со стороны противников. У меня нет жриц и т. д. — нет в этом мире, поэтому мне приходится бороться самой — и мне не всегда хватает моей сверхсилы, чтобы делать это с легкостью — Бог, конечно — мой союзник. Когда я полна, как тем вечером в вашем доме, нет ничего, что я не могла бы сделать — если бы я этого пожелала — пришла домой, а там полицейский арестовал кого-то, кто выключил свет в магазине — для предотвращения воздушного налета — я надеялась, что он мог бы что-нибудь сказать мне или кто-то другой мог бы — приказать мне сделать что-то — Дураки те люди, они не могут оценить моего величия — они его не понимают — они видят только нечто странное, но не знают силы.

Проблема самоубийства очень сложна, потому что возникает вопрос состояния за пределами — возвращусь ли я к исходному рождению или достигну большего — будущего королевского воплощения — до тех пор, пока этот вопрос не будет решен, я ничего не могу сделать. Смерть — это другая сила, она действительно королева, и очень серьезная фигура — она приходила раньше — и с тех пор ее нет. Тот, кто был сегодня, он же был и на прошлой неделе, но то был Дьявол, я думаю, вы знаете, я как Изида, была не совсем тем же самым, что Другие — есть одна принципиальная причина для того, чтобы я предопределила жить здесь на земле и должна выносить эту жизнь — тот вопрос, на который я никогда не могла найти ответ — в чем же главная причина существования на земле — Ну, достаточно писанины,

Ф

Имена столь бессмысленны, почти как семейные пережитки — совсем нереальные –

Она стала божественной Изидой из-за сильных телесных ощущений; психотическое искажение восприятия силы, «миссии» и контакта со Вселенной, весьма очевидно, стадо порождением неспособности позволить себе во всей полноте воспринять естественную оргонотическую мощь и наслаждаться ею, оставаясь живым организмом, целостным и в здравом рассудке. Поэтому мое заключение таково: шизофреник в противоположность невротику обладает полной силой естественного оргонно-энергетического функционирования; он отличается от здорового животного, включая и человека, отщеплен-ностью восприятия от возбуждения и, таким образом, трансформирует собственное переживание силы в иллюзорное величие, а слабое восприятие отстраненного возбуждения в бред «запредельности» и преследования.

Эти выводы имеют первостепенную важность для понимания всей сферы психотических бредовых расстройств; дело не в том, вызвано ли расщепленеие высокой температурой, как это бывает при послеродовой аменции (postpuerperal amentia) или постсифилисных структурных повреждениях, или как в случаях выраженного паралитического бреда, или истинно шизофренического расщепления. Суть остается той же: когда единое функционирование организма раздроблено, происходящий в организме биофизический процесс будет восприниматься как сила, отчужденная от эго, в форме разного вида галлюцинаций или бреда. Специфические механизмы, которые отличают бред при параличе от бреда послеродовой аменции или бреда при старческом слэне вынести все это. Когда есть только одна «сила», я способна это вынести, но когда их так много вокруг, я не выдерживаю, мне не хватает духу.

Не правда ли, сказано прямолинейно? Необходимо научиться понимать этот язык, а не впадать в шоковое состояние от этих надломленных людей. Homo normalis запирается в четырех стенах за спущенными шторами, если яркий солнечный свет раздражает его и когда он не может выстоять перед лицом природных сил. Старая дева сплетничает, рассказывая дурные истории о влюбленных, потому что ее организм не способен вынести возбуждения, когда дело касается функционирующей вокруг нее любви. Биопат-фюрер убивает миллионы людей, поскольку не выносит ни одного проявления живого. Преступник убивает того, кто вызывает в нем чувство гуманности и доброты. Шизофреник разрывается на части эмоционально и биологически.

На этой сессии пациентка впала в ступор, замкнулась, и один из ее родственников отвез ее домой.

На следующий день около 1.30 пополудни она проглотила крест, который носила на груди. На сессию пациентка пришла в очень болезненном состоянии. Сначала она только взяла крестик в рот, затем «он проскочил туда сам собой…». Зев был поранен, но в конце концов крестик все же проскользнул по пищеводу. Этим действием она намеревалась «угодить Господу» и помешать людям следить за ней. Ей пришлось напрячься, когда она глотала крест, но Бог улыбнулся ей. Ей хотелось взойти на высокую гору, воздеть руки к небесам, и тогда Господь приблизился бы к ней и принял бы в свои объятия.

Острое желание генитального контакта, таким образом, раскрылось в форме психотического бреда, связанного с божественными объятьями.

Я велел ей немедленно съесть большой кусок хлеба. Она посмотрела на хлеб и сказала: «Здесь глаза [дырочки на хлебе], которые следят за мной…»

Ее отправили к терапевту, который назначил ей рентгенологическое обследование. Крестик обнаружился в животе. Терапевт был в курсе оргонно-терапевтического эксперимента и способствовал тому, чтобы ее выпустили из клиники. Но все усилия пропали напрасно. За всю свою долгую карьеру терапевта-исследователя я встречался со многими человеческими существами, которые скорее бы умерли, чем позволили бы себе воспринимать биоэнергетический поток ощущений. Я знаю людей, которые предпочитали уйти на войну, нежели рискнуть понести наказание за слова правды. Поэтому, я нисколько не удивился, когда пациентка предпочла отправиться в психиатрическую клинику, вместо того чтобы принять полное генитальное возбуждение собственного организма.

Через некоторое время крестик вышел из ее тела естественным путем. Но днем позже я получил от одной из приглядывающих за ней родственниц следующие заметки:

23 мая 1942 года.

«Я впервые осознала некоторые изменения в ее поведении, когда она попросила мать оставить ее и сказала, что она могла бы приготовить что-нибудь поесть. Позже я поняла, что она настаивала на том, чтобы мать ушла из дома. Она накрыла на стол. Когда я в другой раз посмотрела на нее, она стояла возле раковины и била по ней стаканом, который держала в руке. Он не разбивался, и тогда она попыталась разбить его маленькой лопаткой, но это тоже не удалось. Я подумала, что она может повредить себе, и поэтому подошла к ней с тем, чтобы предложить ей разбить стакан за нее. Она отдала его мне, и я разбила. Она собрала все кусочки и аккуратно сложила их в ведро».

«Никаких инцидентов во время еды больше не было. Она была на кухне и наблюдала за мной, взгляд у нее был странным. После еды я собиралась пойти в душ. Потом, уже под душем, я очень испугалась, когда увидела ее в ванной с большим кухонным ножом в руках. Она была полностью раздета и впервые предстала передо мной голой».

«Я спросила, зачем ей нож. Она ответила, что он понадобился ей для того, чтобы поднять щеколду и открыть дверь. Потом она положила нож на полочку и уставилась на меня. Я пыталась продолжать мыться, но вынуждена была все время наблюдать за ней. Она все так же молча смотрела на меня. Я попробовала завести с ней разговор, но это не удалось. Вдруг она вспрыгнула на край ванны, в которой я находилась, схватила меня за горло и попыталась столкнуть меня под воду. Мне в горло попало мыло, и ее хватка была совсем слабой. Я ухватила ее запястья и столкнула с бортика ванной. Я спросила, зачем она все это сделала? Она сказала, что хотела посмотреть на меня под водой. Она еще некоторое время постояла, наблюдая за мной, а потом ушла».

«Когда я вышла из ванной, она была в другой комнате. Свет не был включен, и она сидела в темноте. Я не стала туда входить, но прислушивалась как можно внимательнее. Через некоторое время я услышала плач. Что вызвало се слезы, я не знала и, поскольку плачь не прекращался, я пошла проверить, чем она занимается. Она разорвала в клочья книгу «Функции оргазма» доктора Вильгельма Райха и собиралась сделать то же самое с другим экземпляром, когда я его отобрала. Она уже была в халате и стала прохаживаться по темной комнате».

«Когда я опять навестила ее, она влезла в стенной шкаф и пребывала там в кататоническом состоянии, из ее руки выпала сигарета. Через десять минут, на протяжении которых она неподвижно стояла в шкафу, я позвонила доктору Райху и спросила его, как мне быть. Он велел, чтобы я положила ее и дала ей телефонную трубку, чтобы он мог поговорить с ней. Я взяла ее за руку и опустила вниз. Она легко осела в моих руках. Но когда я попыталась перенести ее к телефону, она начала биться и попросила, чтобы я оставила ее лежать. Я оставила ее в покое. Она поправила халат и села, чтобы поговорить с доктором Райхом по телефону. Я оставила ее одну и прошла в другую комнату».

«Доктор Райх сказал мне, чтобы я дала ей две таблетки снотворного и уложила в кровать. Но поговорив по телефону, она почувствовала себя гораздо лучше и захотела посетить одну свою замужнюю подругу, с которой собиралась встретиться. Мы обе отправились туда и провели там весь вечер. Когда около двух часов ночи мы вернулись домой, она приняла две таблетки снотворного и улеглась в кровать».

«Она проспала все воскресенье и отказывалась встать, чтобы поесть или сделать что-нибудь еще. В понедельник утром она, наконец, встала, но на работу в тот день так и не пошла».

Через несколько часов после того, как я получил это письмо, пациентка позвонила мне. Она хотела «что-то сделать, но не могла мне сказать, что именно…». Я знал, что она в достаточно хорошем состоянии, и не стала бы предпринимать ничего ужасного. Я понимал, что прорвались глубинные шизоидные механизмы и продолжают прорываются, и что ее поступки вызваны именно этим, но кроме этого, я знал, что ее желание лечиться и доверие ко мне были достаточно сильными, чтобы удержать ее от опасных действий. Элемент взаимного доверия имел в наших отношениях огромный вес. Она продемонстрировала мне, что готова немедленно отправиться в клинику, как только потребуется; я должен был положиться на ее слово, если хотел продолжать лечить ее. Невозможно вернуть душевное равновесие шизофреника, если не поддерживать его благоразумие и не рассчитывать на него. Она знала, что я полагаюсь на нее, и это было самой сильной гарантией против реальной опасности. Дальнейшее развитие событий, как и окончательное выздоровление, подтвердили, что именно такой подход был абсолютно верным.

В полдень того дня позвонила ее родственница и сказала, что пациентка разделась, взобралась на высокий комод и стоит там, как статуя, заявив, что она божественная Изида. Кроме того, она соблазняла своего брата, после чего пыталась утопить его в ванной. Часом позже позвонил ее брат: она все так же неподвижно стояла там и явно не собиралась сдвинуться с места. Я уговаривал ее родственников сохранить трезвую голову; я сказал им, что она проходит через определенную эмоциональную ситуацию, при этом наиболее важно позволить ей оставаться вне клиники — если это вообще возможно, но они могут вызвать «скорую помощь», как только ситуация покажется им опасной. Им не пришлось вызывать «скорую помощь».

Еще я попросил их немедленно и в любое время звонить мне, как только появятся какие-то изменения. Звонков не было до следующего вечера. Пациентка вечером легла в постель в изможденном состоянии. Потом, до четырех часов дня, она не хотела вставать. Мать пыталась силой поднять ее из постели. Я сказал им, чтобы они позволили пациентке спать; очевидно, она была измождена и нуждалась в отдыхе после огромного напряжения, которое ей пришлось пережить.

Пациентка проспала почти три дня и пришла ко мне в шесть часов вечера. Она «собиралась опять вернуться в клинику, но та оказалась закрытой». Я сказал, что ей необходимо вернуться в госпиталь, если она чувствует такую необходимость. Она ответила, что не знает, должна ли возвратиться туда или нет. Она опасалась, что ей станет хуже, если она вернется. Я согласился, что такая опасность есть и что она достаточно велика.

Из этой сессии было понятно, что после сильного приступа она одновременно переживала прояснение и находилась в непосредственной близи к кататоническому срыву. Прежде мне никогда не приходилось видеть такой ясности и здравого рассудка в паре с кататони-ческим состоянием. Обычно прояснение и здравомыслие появляются после того, как пациент выходит из кататонического ступора благодаря приступу бешенства. Здесь и в помине не было ярости и имела место явная борьба с неподвижностью. Что в конце концов победит? Я не знал, и никто не смог бы этого сказать.

Кататоническая неподвижность клиентки была очень устойчивой и возрастала по мере того, как усиливались попытки вступить в коммуникацию со мной, что-то сказать мне, рассказать о том, что с ней происходит. Она говорила очень четко, но чрезвычайно медленно, каждое слово давалось ей с огромным трудом. Лицо было похоже на маску, она совсем не могла пошевелить лицевой мускулатурой, но взгляд не был затуманен, напротив, он светился разумом и пониманием. Ее речь, хоть и замедленная, была ясной и артикулированной, логичной и четкой.

На протяжении почти трех часов она рассказывала мне, как недавно «полностью ушла в другой мир». «Силы» сумели втолкнуть ее туда против ее воли. В конце концов ей удалось вернуться обратно в этот мир. Но она все еще ощущает себя очень-очень далеко. У нее совсем нет контакта с вещами и людьми, все кажется отдаленным на большое расстояние. Она чувствует себя совершенно равнодушной ко всему — ей все равно, сколько сейчас времени, девять часов утра или девять вечера, смеются окружающие или плачут, нравится она им или нет. Она изо всех сил старалась приблизиться к людям и вернуть переживания, но не могла этого сделать.

Пациентка внимательно рассматривала солнечный блик на полу. Она знала, что это свет, но в то же время он выглядел в ее глазах странным, «чужим», будто это «что-то живое». Я понимал, что она ясно воспринимает эти впечатления, но в то же время не может установить контакт со своим восприятием.

Разница между внутренним состоянием пациентки до лечения и тем, которое имело место теперь, была в том, что прежде состояния прояснения чередовались со спутанностью сознания, теперь же она, впадая в смятение, четко понимала, что именно вызывает такое состояние. Это был большой шаг к выздоровлению. Такие инсайты в процессе лечения очень важны сами по себе. Они не только предупреждают о приближении кататонического ступора, но и обнаруживают важные функции самовосприятия и сознания как такового. Любой естествоиспытатель знает, какую решающую роль играют такие инсайты для перспективы понимания величайшей загадки всей естественной науки — функции само восприятия. И на протяжении всего эксперимента я чувствовал и действовал скорее как естествоиспытатель, нежели как психиатр. Я должен отметить, что только психиатрам с большим опытом работы, в совершенстве изучившим проблемы сознания, можно отважиться на исследование естественного функционирования человека. Но с другой стороны, нет сомнений в том, что такие рискованные исследования незаменимы, если медицина собирается овладеть обширной сферой эмоциональной чумы.

Пациентка отчетливо вспомнила, что хотела утопить брата и включить газ, но заявила, что «оно захотело сделать это», а она пыталась сопротивляться «этому», но неудачно. Поэтому она и хочет возвратиться в клинику. Было ясно, что если ей удастся сохранить прояснение, то психотическое состояние пройдет. Такое положение требовало, чтобы она не пыталась скрыться за стенами клиники.

В момент отступления кататонии она вспоминала только день, который провела, стоя, как божественная Изида, и не могла воспроизвести в памяти следующие два дня, когда она пролежала в постели. Она находилась в кататоническом состоянии два дня и совершенно не помнила их.

Я позволил говорить ей обо всем, о чем она захочет. Она вновь и вновь по-разному описывала отчужденность мира. В конце сессии я предложил ей лечь в оргонный аккумулятор. После 20 минут процедуры ее движения лишились замедленности, и она ушла от меня в хорошем состоянии. Первая ощутимая победа над кататоническим срывом была одержана.

На следующий день пациентка вернулась опять несколько заторможенной. Иррадиация в оргонном аккумуляторе быстро оживила плазматическое течение. Это вселяло надежду. Выяснялось, что оргонный аккумулятор может однажды сыграть огромную роль в преодолении кататонических состояний биофизического сокращения организма.

Должен признаться, что я не уставал удивляться результатами работы с помощью оргонного аккумулятора, хотя уже более семи лет был хорошо знаком с его вагатоническими эффектами. Тем не менее обнаруживалось много удивительного и невероятного даже для меня. Поэтому я могу отлично представить реакцию терапевтов, которым никогда не приходилось работать с оргонной энергией.

Я сообщил брату пациентки о значительном улучшении ее состояния, но предостерег его от излишнего оптимизма. Я предупредил его, чтобы он был готов в любое время поместить ее в клинику. Пациентка была со всем этим вполне согласна.

На следующее утро с ней случилось несчастье. Полицейская сущность менталитета наших психиатрических учреждений приобретает несомненно гротескные размеры. Несмотря на официальную информацию об экспериментальной терапии и о хороших результатах, которые она давала, вместо того, чтобы попытаться развить ее, они следующим утром в 7.30, применив силу, препроводили пациентку в клинику Бельвью в сопровождении двух санитаров, не известив об этом ни меня, ни ее родственников. Пациентка не сопротивлялась.

Это «богоподобное всемогущество» психиатров — самое громадное препятствие для полноценной работы рациональной психической гигиены. Они могли бы по крайней мере известить меня или родственников. Нет. Они почувствовали всемогущество, после того, как худшее было позади; за пациенткой умело и старательно ухаживали опытный биопсихиатр, родственники, да и она сама приложила немало усилий. Пациентка, учитывая ситуацию, вела себя прекрасно. Я искренне надеюсь, что психическая гигиена однажды будет обладать такими возможностями, которые позволят осадить судебных и клинических психиатров и заставить их прислушиваться и внимательно относиться к новым, обнадеживающим медицинским достижениям в тех случаях, когда они сами ничего не понимают. Усилия многих месяцев могли пропасть даром из-за подобных действий официальных представителей клиники. Мне не удалось выяснить, как это произошло. Психическая гигиена не утвердится в своем положении до тех пор, пока будут возможны подобные вещи.

В ряде случаев пациентка действительно реагировала на происходящее в опасной психотической манере. Я отдаю себе отчет, что действительно сильно рисковал. Но мы идем на риск ежедневно, если просто-напросто ходим по улицам, где с крыш домов валится черепица. Мы пока не сажаем в тюрьму владельцев таких домов. Мы не сажаем в тюрьму родителей, которые в массовом порядке производят на свет преступников. И мы не сажаем в тюрьму судью, который приговорил невиновного человека к электрическому стулу. Логично было бы не возмущаться из-за контролируемого поведения шизофреника. Несмотря ни на что, наша пациентка была гораздо менее опасна, нежели какой-нибудь психопатический профессиональный нейрохирург или диктатор, управляющий миллионами. Они не обеспокоены тем, что Гитлер в свое время сидел в тюрьме, но они заключают в застенки пациентку, которая так мужественно боролась за свое здоровье. Очевидно, что за этими действиями стоит нечто гораздо большее, чем просто безопасность населения.

Здесь важен еще один факт. Мы, медицинские оргонные терапевты, работаем с глубинными человеческими эмоциями, и нам хорошо знакомо по опыту, что даже самый адаптированный невротик может издавать звуки, которые покажутся дикими и сумасшедшими для ушей некомпетентного невропатолога. Если такой невропатолог поприсутствует всего лишь на одном приеме оргонной терапии, он действительно может побежать к окружному адвокату, как однажды случилось в Нью-Джерси, США. Когда глубинные эмоции, особенно ненависть, пробивают панцирь, — а это совершенно необходимая для излечения процедура — это происходит в искусственно созданной ситуации, вызывающей подлинные эмоциональные импульсы. Нам известно, что эмоции потенциально опасны, но процесс прорыва стимулируется намеренно. Как правило, мы крепко держим пациента за руки и очень тщательно, на протяжении многих дней и недель готовим эмоциональный взрыв. Нечто подобное происходит во время операции, когда больному вскрывают живот, при этом никому не приходит в голову объявлять хирурга убийцей. И никто не возражает против жестокого метода шоковой терапии или протыкания таламуса длинными иглами, так же как и против фронтальной лоботомии, которая убивает пациентов.

Но поскольку невежество в эмоциональной проблематике широко распространено, а каждый невежа считает себя «экспертом» в данном вопросе, только на основании того, что сам обладает эмоциями и поэтому может судить о биофизических или психологических процессах, — то ситуация в отношении биопсихиатрии складывается совершенно иначе, нежели в отношении хирургии.

Мне самому недостаточно известно, в какой мере эмоциональное состояние моей пациентки было вызвано терапевтическими процедурами и в какой мере — настоящим психотическим срывом. Надзиратели далеки от любых подобного рода рассуждений. Можно сказать и больше о ненависти homo normalis к шизофреникам. Только через несколько дней мне удалось окончательно разобраться, что психоти-чески реакция пациентки была связана с терапевтической ситуацией и не имела отношения к психотическому срыву. Она перенесла несправедливость с достоинством. Вскоре после случившегося она написала следующее вполне разумное письмо брату:

28 мая 1942 года.

Большое спасибо за то, что так быстро написал — я знаю, что обстоятельства моего отъезда и его неожиданность должны были потрясти тебя и маму — я сама была потрясена, поэтому вполне представляю, как могут чувствовать себя другие. Как бы там ни было, единственное, что я могу сказать, — данный шаг со стороны госпитальной администрации был излишним — но поскольку я не могла ничего сделать, чтобы остановить их, — я смирилась с этим, как с неизбежностью.

Меня немного беспокоит моя работа. Я хотела бы знать, есть ли возможность избежать увольнения, если я достаточно скоро выйду отсюда. Мне тягостна мысль о потере отличной рекомендации, которую, я знаю, они могли бы мне дать, если бы не рассердились тем, что я ушла без предупреждения.

Если ты получишь это письмо вовремя, — так чтобы успеть прийти ко мне в воскресенье, то прекрасно; если же нет, то твой визит произойдет на следующей неделе. Если можешь, постарайся, чтобы с тобой пришел доктор Райх — мне бы хотелось его увидеть. Если ты еще будешь писать мне, пришли адрес Е. — он в моей записной книжке (она на столе в моей комнате). Дай мне знать, когда она свяжется с тобой, если не сердится на меня из-за того, что я не смогла встретиться с ней в эту субботу. Проверяй почту, я ожидаю на этой или на следующей неделе сертификат от Красного Креста.

Свяжись с О. и М. и дай мне знать, когда она соберется рожать и, конечно, как она себя чувствует.

Скажи маме, чтобы она прислала мне несколько пар носков. Скажи ей также, чтобы она не расстраивалась — я отлично себя чувствую и надеюсь, что очень скоро выйду отсюда.

С любовью, Ф.

Позже я узнал, что ее госпитализация произошла из-за того, что лечащий терапевт неадекватно воспринял ее описание «сил», которые ее посещали во время оргонной терапии. Это письмо из клиники звучало разумно и совершенно рассудительно. Лечение продвинулось достаточно далеко, что позволило ей выстоять против применения жестокого метода госпитализации. Я получил следующее письмо отпациентки, которое ясно показало, что ее реакции были совершенно типичными для психиатрической оргонной терапии.

6 июня 1942 года.

Я не знаю, что творится вокруг — меня схватили и бросили сюда, в госпиталь, что конечно же вызвало во мне шок. Я могла долго раздумывать па тему о возвращении сюда, но никогда всерьез не думала, что они водворят меня сюда силой — по-моему, они занервничали — я не сделала ничего такого, что дало бы им повод поступить со мной так — и без предупреждения. Брат вам рассказывал? Я могла учинить скандал и отказаться ехать, но я знаю, что у них в карете скорой помощи есть смирительные рубашки, и этого было бы достаточно, чтобы стащить меня вниз силой, поэтому я приняла это с таким смирением, па какое у меня достало сил. Я приспособилась здесь, как и прежде — я обошла все вокруг и мне стало легче, но пару раз я почувствовала себя «выключенной»; здесь, по крайней мере, это ни черта не имеет значения, — я бы унеслась отсюда так, будто черти за мной гонятся, дай мне только волю. Единственное, что меня беспокоит, что надо мной установят насильственную опеку, и я потеряю все преимущества, которых добилась — будучи полезной, имеющей столь хорошую репутацию, хорошей работницей, я не знаю, если это произошло… Увидим…

Во всяком случае, Христос, и т. д. — что-то вроде покоя вокруг меня, то есть по воздействию, что-то вроде состояния… Смешать это во мне… Но не достаточно проводить какие-то различия до тех пор, пока… Я удивлюсь, если электрошок принесет какую-то пользу. Кстати, как я могла в воскресенье позвонить вам, если была здесь, вы же не думаете, что они позволяют пациентам звонить по телефону, правда? Я даже не могла вам написать это письмо без цензуры врачей, сестер и санитаров; возможно, они вовсе и не отправляют писем. Тогда мой брат пронесет его.

Я думаю, что вы все (доктора) отвратительны! Я не знаю, кто из вас прав, а кто — нет, или какой метод лучше, или кто есть кто… Могу ли я сказать докторам, что намерена увидеться с вами, когда вы придете? Я не видела здесь ни одного доктора — только во время заключительного консилиума, когда они решали, можно ли меня отпустить домой.

Вот в чем дело — достаточно ли вы благородны, чтобы прийти и увидеться с пациенткой? Я просила брата, чтобы он попросил вас придйти, но он сказал, что вы не можете. Я догадываюсь, почему — я не знаю, кто на моей стороне, а кто нет…

Постоянно существует угроза, что меня переведут в дальний корпус, который отвратителен — шум, вонь, ужас больничного помещения…

Может быть, вы сказали этим докторам или ведущему терапевту о том, что случилось, когда я была дома? Это причина моей госпитализации?

Заставила ли я вас почувствовать вину? Я буду ненавидеть вас до конца своих дней.

Позже стало сказываться типичное влияние клиники.

Воскресенье.

Я пишу в ожидании своего брата. Я ни во что не вникаю, более того — здесь все не так уж и плохо — на самом деле, даже замечательно. Мы каждый вечер собираемся в компании: я, некоторые другие пациенты, имеющие те же привилегии, как у меня, и несколько санитаров — конечно, это все делается тайно. Я совсем не могу разглядеть никаких перспектив в жизни. Мы увидим… чего больше. Христос и Смерть и т. д., снова окружили меня… докучая мне… Я «сижу на пороховой бочке», потому что, хоть я и здорово провожу здесь время, я отношусь к этому с большим подозрением. Я думаю, что Христос и т. д. все преувеличивают, так что грядет Большой взрыв, который разнесет все в клочья — чтобы просто разозлить меня…

В течение дня и вечера я несколько растеряна — но не сегодня — больше — вы знаете — делаюсь вялой и т. д. отсутствующей… Я даже не знаю, будем ли мы с вами продолжать после… я ничего не знаю… Это все обман.

Как бы там ни было — Ф.

:

Я написал письмо наблюдающему терапевту, который неверно истолковал ее рассказ о реакции на терапию. Я попросил его дать ей шанс выздороветь и перевести в частную клинику. Он согласился, но ухудшение, которого я ожидал, стало быстро прогрессировать. Я привожу здесь письма, которые получал от нее в то время. Они дадут довольно ясную картину происходящего с ней; в своей борьбе за жизнь и выздоровление пациентка демонстрирует глубокую проницательность, которую выражает в психотической форме. Если читатель вчитается в ее письма, отделив психотическую форму выражения от содержания идей, он согласится, что шизофрения обострилась не из-за слишком слабого, а из-за слишком сильного и бескомпромиссного контакта с миром скованных панцирем людей. Действительно, идея Иисуса выражена в типично психотической манере, свойственной многим психотикам. Но верно и то, что Иисус был распят на кресте больными, жестокими homines normales.

Четверг, девятнадцатое ноября 1942 года.

Все ужасно, и я не знаю, что делать. Ночью я поняла причину мира и войны и почти всего. Они выпили галлоны крови у меня на глазах. Дьявол по этой причине красный, и он становится все краснее и краснее, а потом кровь вылилась на солнце и зажгла его. Иисус истекал кровью на кресте, капля за каплей, и это все было выпито, потом он занял место подле дьявола и тоже стал пить — стол был залит кровью (он без ножек). Мать Мария из угла наблюдала за этим. Она была белой, как овечка. Вся ее кровь вылилась и смешалась. Она смотрела, как ее сын пьет эту кровь, и страдала. Я не хотела ни видеть, ни знать причины происходящего, но сила заставляла меня смотреть и слушать. Может из-за Изиды, которую они использовали все эти тысячелетия, я не знаю, что делать.

Ф.

Ночью я поняла причину мира и войны и почти всего. Они выпили галлоны крови у меня на глазах …

Все, что она написала, — совершенная правда и полностью соответствует реальности. Гитлер и другие милитаристы пролили миллионы галлонов крови. Упоминание красного солнца представляется не более чем психотической ассоциацией, и все же мы не спешим отбрасывать ее.

Несколько месяцев у меня не было сведений о пациентке. Затем, в феврале 1943 года я получил следующее письмо. Было ясно, что она продолжает вести упорную борьбу и что всеми силами старается показать мне это.

14 февр. 1943 года.

Все верх дном, как в аду — мир и люди в нем смердят — все режут друг другу глотки… большими мясницкими ножами — они убили 8 миллионов — тех, кто были евреями, и они сохранили нам жизнь — это бессмысленно… ничего, я не думаю, что меня съедят, и ем так, будто мщу интрижками и мелочностью. Все вокруг меня — будто за мной охотятся, в центре всего этого… я должна быть 115 фунтов. В течение длительного времени, и я приближаюсь к этому, а потом ем тонны и получаю все это обратно… 10 учеников все еще ждут, что их заберут из катакомб, и я не могу забрать их, пока я вешу 115 фунтов, — теперь они с правой стороны. Бог и они помогают мне не есть, но я ем и, как я уже говорила, сполна расплачиваюсь — так сполна, что уже не могу справиться со всем этим. Я не понимаю современное, только прошлое поколение — столетия назад… вечность назад — древних мудрецов.

Только работа сегодня истина и реальность — я люблю ее — она никогда не подведет — никогда… работа — это прямая дорога… Вы сказали моему брату, что будете писать — пожалуйста, пожалуйста, пишите — я не понимаю ничего, и мне бы хотелось услышать от вас о прямых углах — очень благодарна — Ф.

Письмо выражает, хотя и в искаженном виде, глубокое понимание реалий нашего общества и нашего образа жизни. Таково шизофреническое видение нашего мира.

Пациентка оставалась в психиатрической клинике еще несколько месяцев, в общей сложности — больше года. Ее брат информировал меня о состоянии ее здоровья. Она вышла из больницы серьезно травмированной эмоционально, но она выстояла, благодаря трехмесячному курсу оргонной терапии — превосходный результат. Теперь она казалась не столь психотичной, но ее характер изменился в сторону компульсивного невроза. Она стала мелочной, придирчивой и вредной в отношениях с родственниками — в общем, стала типичным homo normalis. Ее благородство и «искра» гениальности исчезли. Брат женился на девушке другого вероисповедания. Раньше ее бы это ничуть не обеспокоило, она отнеслась бы к этому по-философски. Теперь же она находила в этом повод для мелочных придирок, точно так же, как ее мать, которую она прежде ненавидела и которой теперь подражала. Она перестала работать в офисе, чего не случалось даже в критические периоды ее состояния. Тупо и без интереса слоняясь вокруг, она цеплялась к ненавистной матери в типично невротической манере. Переживание насильственной госпитализации оказалось для нее непосильным. Оргонная терапия не возобновлялась вплоть до октября 1944 года, то есть еще год после того, как ее выписали из клиники.

3. Постепенное выздоровление

Биофизическое состояние пациентки к октябрю 1944 года было следующим:

Дыхание глубокое, лишь слегка сдерживаемое голосовой щелью.

Оргастический рефлекс протекал легко и полно.

Вагинальное самоудовлетворение с оргастическим высвобождением происходило регулярно.

Взгляд оставался слегка замутненным, но не в такой степени, как прежде.

Поведение в целом было уступчивым и согласованным.

«Силы» все еще присутствовали, но держались «на расстоянии» и были «неустойчивыми».

Временами чувствовалось легкое давление между глазами.

Лицо было румяным.

В ходе нескольких исследовательских сессий все еще можно было уловить шокоподобные признаки кататонии, но в целом ситуация выглядела вполне удовлетворительно. Мне удалось полностью высвободить ее плач. После этого она попросила позволения подробнее обсудить «что-то очень важное» Она поняла происхождение собственной идеи божественной Изиды. Пациентка вспомнила, что в детстве ей казалось, что она понимает мир гораздо лучше других, особенно лучше взрослых. Она всегда чувствовала, что человеческие существа, окружающие ее, чем-то больны, чем именно — ей не удавалось до конца понять. Важным в этих переживаниях было то, что ее удивляла собственная способность понимать гораздо лучше других. Постепенно у нее возникло чувство, что она одинока в мире человеческих существ, и начала верить, что обладает знаниями тысячелетней давности. В качестве объяснения этого экстраординарного факта она предположила, что подобное возможно только если она — сама божественная Изида, которая переродилась в ее теле. Наряду с повседневной мелочной жизнью эта идея казалась слишком странной, и она почувствовала себя еще более одинокой. Затем на нее нахлынули сильные телесные ощущения, которые, казалось, сконцентрированы в ее гениталиях. Ничего подобного в ее окружении не допускалось. Постепенно ока научилась ослаблять или снимать поток телесных ощущений, напрягая собственное тело, тогда возбуждение затухало. Ей стало казаться, что оно имеет над ней власть и не поддается контролю. Позже она все-таки научилась овладевать возбуждением, но его присутствие оставалось ощутимым. Появление всемогущих сил, как правило, начиналось с сильных ощущений в нижней области живота. Иногда все ограничивалось этими ощущениями, а иногда силы проявлялись в полную меру. Таким образом, сейчас она совершенно ясно осознала, что всемогущие силы ее раннего детства и более поздние «запредельные дьявольские силы» — суть одно и то же.

У меня создалось впечатление, что несмотря на этот инсайт, в ее сознании сохранились остатки сомнений относительно истинной природы этих сил.

Ее состояние быстро улучшалось, взгляд прояснялся, но давление в глазах иногда ощущалось. Она с жаром объясняла: «Но оно [давление] за глазами, а не в глазах…» Мне нечем было возразить.

Четыре месяца спустя у нее снова произошел кататонический приступ, но она его преодолела. Я продолжал ежедневную иррадиацию с помощью оргонной энергии в области турецкого седла.

В следующий раз я увидел пациентку в январе 1947 года. Она много читала, у нее был хороший аппетит. Она с удовольствием вступала в половые отношения, которые однако для нее не заканчивались оргазмом. В ноябре того же года она снова пришла поделиться со мной своими переживаниями: полноценного оргастического высвобождения во время полового акта все еще не происходило, но она работала и в целом чувствовала себя хорошо.

Я посоветовал ей не встречаться больше с терапевтами, даже со мной, и постараться забыть все трагедии своей жизни. Она упрашивала меня продолжить терапию, но я чувствовал, что она стала самостоятельной, и посоветовал ей учиться стоять на собственных ногах.

В августе 1948 года я получил от нее письмо.

Я пишу, чтобы передать вам, какое впечатление произвела на меня ваша книга «Слушай, малыш!». Я не могу выразить, какое наслаждение я получила при ее чтении, поскольку то, что вы написали о «маленьком человечке» — такая грустная правда, что я почувствовала себя в его шкуре. Я хочу, чтобы вы знали, что антагонизм и даже ненависть, которые я испытывала к вам и вашей работе во время терапии, исходили из моего знания (временами даже сознательного), что я слишком сильно приблизилась к состоянию прорыва своих телесных ощущений и, возможно, к любви. Это было чем-то таким, чего я не могла себе позволить — всю жизнь я вынуждена была строго сдерживать свои телесные порывы, и даже сознательно добивалась их угасания — я лечила свое тело как грязное, ненавидела его, отвергала и презирала себя в наказание за ранние чувственность и мастурбацию. Эту ненависть, которую я испытывала к собственному телу, я и проецировала на вас. Простите меня за это, доктор, эта ненависть очень вредила моему телу и рассудку. Мне бы хотелось сказать вам, что несмотря на мою «озлобленность и мелочность», ваша paцoia надо мной очень сильно помогла мне, я осознала, какой вред я причиняла себе и окружающим людям и почему я это делала. Итак, теперь я знаю и в полной мере ощущаю, что мое тело стремится быть здоровым, и что мое бегство в «башню из слоновой кости» психического расстройства лишь поменяло бы цвет картины, но не саму картину. Я готова была стать душевнобольной, «особенной», чтобы оставить тело на заднем плане, но постепенно я обнаружила, что здоровое «активное» тело доставляет большее удовольствие — как физическое, так и душевное.

Поэтому, я полагаю, вы догадываетесь, что я воссоединяюсь с собственным телом, хоть это и происходит медленно, и не без вашей помощи. Процесс несколько замедлен, поскольку до сих пор имеют место напряжения, временами возникают блоки, и я не знаю, что с ними делать. Часто мое и без того незначительное мужество покидает меня, и тогда всплывает темная картина ненависти, бреда и страданий, но ненадолго. Спасибо за все, я молюсь Господу, чтобы он придал мне мужества.

Ф.

В конце 1948 года я узнал о ее хорошем состоянии, не считая одного письма от нее, где она поведала о своей «гнилой сущности» и как она «недостойна жить в этом прекрасном мире». Я велел ей не печалиться об этом и продолжать наслаждаться собой. О «силах» она больше не упоминала.

Несколько недель спустя она посетила меня. Пациентка была собранной, ее глаза искрились умом и проницательностью. Она усердно работала и даже открыла собственное дело. Однако генитальная сексуальность все еще не складывалась. У нее не было приятеля. Она встречалась с одним человеком, который ей нравился. Однажды они остались наедине. Она знала, что произойдет той ночью, и захватила с собой снотворное, которое подмешала в его бокал. Он заснул. Я посоветовал устранить последнее препятствие, воспользовавшись помощью одного из наших оргонных терапевтов.

Прошло семь лет с момента окончания этого терапевтического эксперимента: внушительный период, чтобы судить о результатах, но недостаточный для окончательного ответа на вопрос, способны ли такие пациенты постоянно сохранять рассудок. Это будет зависеть от множества условий, которые выходят за рамки индивидуальной оргонной терапии. Они связаны в первую очередь с социальной природой.

Серьезный вопрос, который возникает в этой связи, — способен ли homo normalis коренным образом изменить свой образ жизни и образ мыслей. На этот вопрос нельзя ответить определенно. Разъяснение того факта, что образ жизни homo normalis провоцирует шизофреническое расщепление у миллионов здоровых новорожденных, при условии его серьезного обсуждения и практического обоснования может значительно продвинуть нас к разрешению этой проблемы. Очевидно, что близится то время, когда homo normalis вынужден будет пересмотреть рациональность и обоснованность его образа жизни. Благодаря исследованию переживаний больных шизофренией мы можем понять, как homo normalis влияет на миллионы новорожденных детей. Предупредить заболевание «шизофренией» означает радикально изменить всю систему воспитания, а не только лечения шизофреников. Последнее будет всегда оставаться индивидуальным вкладом, не оказывающим никакого влияния на состояние общества.

Это не означает, — что следует прекратить Изучение менталитета шизофреника. Он может многое рассказать нам о человеческом функционировании, о проблемах восприятия и само восприятия, о деятельности сознания, которое изучено гораздо меньше, нежели бессознательное. Он может подсказать нам, как помочь отдельному человеческому существу, стоящему на пороге срыва. Но основное препятствие для этой и для других подобных задач медицины и психиатрии — мир homo normalis, который продолжает сохранять свои вековые идеи и традиции, наносящие колоссальный урон биологическому ядру каждого ребенка в каждом новом поколении.

В борьбе с эмоциональной чумой мы столкнемся с самым дурным обличьем homo normalis — с фанатичной мистикой и стереотипами, свойственными человеческому существу, которое бежит от себя по той же причине, что вызывает кататонический срыв у наших пациентов: ужас перед плазматическим потоком организма, не позволяющим справиться с мощными биоэнергетическими эмоциями, и потеря естественных функций саморегуляции. Все нападки на нашу научную работу на протяжении последних двадцати пяти лет совершались такого рода людьми из различных организаций и социальных институтов. Homo normalis боролся с оргонными биофизиками по тем же причинам, которые заставляли его сжигать тысячи ведьм и применять шок на миллионах пациентов: это ужас человеческого существа перед силами, которые он неспособен пережить в себе. Если мы не соберем все мужество, чтобы отстоять эту догадку, мы несостоятельны как психиатры, терапевты и воспитатели.

Впервые в истории медицины эмоциональная чума, которая распространяется из-за страха органических ощущений, столкнулась с достойным противником. Перед нами огромная перспектива: дать человеческому существу возможность принять в себе природу, перестать избегать ее и наслаждаться тем, чего сейчас он так сильно страшится.