Каждый артист мечтает отойти от маски, к которой все привыкли. Вот Ольга Аросева — не кокетка пани Моника, а женщина, которая ради своей семьи идет на преступление. А Спартак Мишулин — грустный неаполитанец, лучше других понимающий изнанку философии спасения любыми средствами. Хотя эту непростую тему веселая парочка обыгрывает уморительно смешно, потому что

В «САТИРЕ» ОБЪЯВИЛИСЬ МИЛЛИОНЕРЫ

Макаронная вакханалия не по-флотски — Любовь на продуктовой почве — Очень веселые похороны

— Так, начинаем с макарон, — объявил режиссер и потребовал тишины. Ее было позволено нарушить только музыкантам, скромно притулившимся на лестнице слева от сцены. Аккордеон и гитара затянули что-то жалостливое, обозначив характер дальнейших событий.

— Где мои макароны? — парень в спецовке (Борис Тенин) надвинулся на пожилого господина — своего папу. Папа — Спартак Мишулин — испуганно оправдывался перед сыном, занюхивая слова корочкой лежалого сыра.

— Нет, я не понимаю, папа, вы же съели вчера свою порцию… Я не хочу, чтобы в этом доме трогали мою еду.

Хорошенькое начало получит дальнейшее развитие с появлением на сцене главы семейства — Амалии, которую играет Ольга Аросева. О ее наступлении возвестил скандал за сценой, и появившаяся артистка, вся взлохмаченная и возбужденная, прокричала:

— Дура! Она еще торчала в моем доме… Я ничего для нее не жалела — то тарелка макарон (дались им эти макароны. — М.Р.), то яички. По два яичка каждое утро. Одна Мадонна знает…

Не знаю, как Мадонна, а всем уже известно, что в Театре Сатиры так репетировали спектакль «Неаполь — город миллионеров» по Эдуардо де Филиппо. На сцене — послевоенный голодный, разоренный город, примерно такой, как многие российские точки постреформенного и посткризисного периода. Что ж теперь удивляться, что у людей на уме одна шамовка. «Неаполь» на Садовом кольце, супротив главного китайского ресторана «Пекин» выстраивает режиссер Михаил Мокеев, который как-то странно притих в шестом ряду и наблюдает всю эту продуктовую вакханалию первого акта. Почему-то не останавливает действия и не делает замечаний артистам.

— Яйца тухлые, макароны скисли, — противным голосом кричит подруга Амалии — артистка Фруктина — и убегает. В захлопнувшуюся за ней дверь летит, кажется, сковородка. Под мелодию явно неаполитанского происхождения выясняется, что семья Амалии, чтобы выжить, заводит частное дело — открывает кафешку, а под его прикрытием спекулирует дефицитными продуктами. Причем всем заправляет, естественно, Аросева, а муж ее, Мишулин, контуженный на войне, регулярно теряет память и временами сильно смахивает на идиота. Идиот у Мишулина растерянный и очень печальный с глазами цвета кофейных зерен. Он еще всех удивит — и как персонаж, и как артист… Впрочем, окончательным идиотом его делает все семейство в финале первого акта. Но до этого еще далеко.

Пока же на сцене легкий хаос из фрагментов будущих декораций. Спартак Мишулин обсуждает с сыном — Тениным, как ему лучше высовываться из-за ширмы встать боком или в три четверти, чтобы не получить пустой миской по морде. В это время его дочь — Марина Ильина — болтает с актрисой Натальей Защипиной. Ольга Аросева устроила себе перекур. Режиссер Мокеев продолжает не вмешиваться, как будто объявил итальянскую забастовку.

Затянувшись сигаретой, Аросева привычным движением заправила в лифчик мятую купюру.

— Когда после репетиции я прихожу домой, — смеется она, — раздеваюсь, то из меня выпадают эти самые «деньги».

— Ольга Александровна, а как вы думаете, России далеко до ситуации, описанной итальянским драматургом?

— Это сложный философский вопрос. Но во всяком случае то, что все в жизни повторяется — и война, и передел собственности, и страдания простых людей, это есть. У моей героини своя правда, вполне уважаемая — она хочет, чтобы ее семья была сытой. Разве она плохо делает? Сегодня такой вопрос ребром стоит перед каждым — иметь дело с мафией, спекулянтами, чиновниками-взяточниками или не иметь: «Будем честными, но помрем с голоду». Вот, скажем, я же могу обмануть нашего директора и сказать, что отправляюсь в библиотеку, а сама махну на халтуры. С одной стороны — обман, но с другой — как мне жить на театральные гроши?

А в это самое время Спартак Мишулин в розовой рубашке без пуговиц на животе и в приспущенных штанах произносит слова, близкие сердцу каждого россиянина. И очень убедительно, хотя вид у него еще тот…

— Правительство старается доказать всем, что оно все делает для вашего же блага. Сначала мафия. Потом закон. Потом воруют. Потом… Но предупреждает, что если мы, то есть народ, ничего не понимаем в жизни, чтобы мы не болтались под ногами. Это же не правительство. Это же банда…

Да, прозорлив был Эдуардо де Филиппо. Вот ведь, хоть и итальянец, а как все про нашу жизнь понимал. Если новые власти задумают реанимировать на театре цензуру, неореалисту Эдуардо явно не поздоровится.

В декорациях вполне бытовых под названием «бедный итальянский квартал» Мишулину внимает компания из колоритных персонажей — красавчик (Евгений Графкин), нахальный тип (Михаил Владимиров) и приличный господин в черном костюме с газетой (Анатолий Гузенко). А Мишулин дальше толкает речь, размахивает руками, как истинный итальянец. По всему видно, что ставка делается на более чем актуальный текст и актерскую игру. Реализм же назначен основным стилем постановки, но режиссер явно готовит отрыв от быта — корабль, который в финале не то как мечта, не то как облако, пронесется из кулисы в кулису. Что несколько странновато для режиссера Мокеева, известного своими «завернутыми» спектаклями.

В антракте он скажет, что самый сложный вопрос в «Неаполе» — это ускользнуть от реальности, но в то же время остаться в ней. Он уверяет, что у Аросевой и Мишулина есть качества, необходимые для этого: реализм и парадоксальность.

Пока же весь реализм шит белыми нитками, артисты пробуют технически пристроиться друг к другу при странном невмешательстве постановщика.

— Миша, вы специально не останавливаете артистов?

— Да, специально.

— Вы их боитесь, что ли?

— Нет. Я люблю, чтобы актер существовал на репетиции большими эпизодами, и делаю замечания не там, где произошла ошибка, а там, где она родилась.

— Я не верю в сказки про добрых режиссеров.

— Добрый режиссер — это нонсенс. Я должен давить и все такое, но… Для меня важна ситуация творческого тупика, и пока я актера туда не приведу, с него бессмысленно что-либо требовать. Он должен возмутиться: «Режиссер ты или нет?!» Вот тогда мое давление будет естественно.

Кто-то, как в ловушку, уже забрел в режиссерский тупик и нервничает. А кто-то, например Ольга Аросева, покуривая, разгуливает по Неаполю и ведет свою Амалию к трагическому осознанию человеческой комедии.

Заиграла музыка, обозначив наше возвращение к итальянской жизни. В насущную продуктовую тему наконец вплетается что-то нематериальное — любовь. Ее развивают Ольга Аросева и Евгений Графкин — партнер Амалии по пищевому бизнесу. Тут следует заметить, что Аросева и Графкин нашли друг друга как любовники еще задолго до «Неаполя». Их связь тянется много лет из спектакля в спектакль: в «Босиком по парку» и в «Как пришить старушку» у них любовь по-американски, а здесь — чисто итальянская.

— С таким опытом пора в жизни заводить интрижку, — предполагаю я.

— Мы тогда играть не сможем, — смеется Ольга Аросева. — Я вот что хочу сказать: мы хоть и играем любовь, но у моей героини есть чувство долга — она ждет мужа.

Знаем. Слышали. Возвращается муж, а жена в это время… Нет — этот анекдот не про миллионеров из Неаполя. Вот, например, постельная сцена — эдакий перпендикуляр традиционным представлениям о подобных ситуациях.

Пока еще не доведенная до ума кровать из металлических трубок и с никелированными шариками. Аросева и Графкин — по обе стороны кровати: глаза в глаза и рука в руке под матрасом. Однако эта кровать — не сексодром какой-нибудь, а, как говаривал Гоголь, — поднимай выше: оптовый склад, источник дохода. Во втором акте семейство фантастически разбогатеет. Под металлической сеткой — два центнера кофе, мясо и неизбывные макароны. Среди всего этого изобилия Амалия и красавчик. Сцена стыдливая, но по тексту парадоксальная. Держа руку Амалии в своей, красавчик говорит о харчах и благородно отказывается в ее пользу от барыша. За этим интересным занятием их и застукивает дочь Амалии Мария — Марина Ильина. Эта эффектная красотка из «Сатиры» предстает нелепым и угловатым существом, ходит бочком, бросает многозначительные взгляды и держит выразительные паузы.

— Она вся зажатая и задавлена матерью, — объясняет она больше себе, чем мне, присев на край сцены. — А во втором акте это обернется другой крайностью — забеременеет от американского солдата.

— Тебе-то что легче играть?

— Мне интереснее играть в первом акте, такой роли у меня не было. Я хочу понять: почему и каким образом из этого угловатого существа потом вылезет дракон?

— Всё! Мы пропали! — врывается в комнату сын и сообщает, что вот-вот в дом нагрянут полицейские. Все в ужасе. Немая сцена. И тут Амалия, как фельдмаршал Кутузов, принимает единственно верное решение — разыграть в доме похороны мужа. Несколько рук поднимают Мишулина, другие руки стаскивают с него брюки, пиджак. Напяливают серый саван, который в свою очередь снимают с Марии.

— Что же это? — глупо таращится Спартак.

— Помолчите, папа. У нас горе, — отвечает сын, и папу деловито укладывают на кровать, где какие-то женщины в черном укрывают его покрывалом и украшают искусственными цветами. Белый букетик скорбно ложится аккурат на причинное место. Такие шуточки с «покойниками» в «Сатире» завсегда уважали. Здесь вспоминают, что в спектакле «Самоубийца» Анатолий Папанов, лежа в бутафорском гробу, любил развлекаться тем, что держал гвоздичку на этом месте и то опускал, то поднимал ее. Всеобщему удовольствию не было предела.

Однако приготовления к похоронам в «Неаполе» — как марш-бросок с полной выкладкой каждого участника. Режиссер просит еще раз повторить, как один несет, другой подает, третий подхватывает, и вот свеженький покойничек на коечке и готов прикрыть собственным телом контрабандный харч.

На все про все ушло чуть больше трех минут.

— Долго, — говорит Мокеев. — Сегодня мы технически пристраивали сцену. А так, я думаю, на минуту быстрее надо хоронить.

Философский смысл этих действий не обсуждается. Само собой разумеется, что Аросева в паре с Мишулиным гарантируют класс.

Ну и дела в «Сатире»: начинают макаронами, заканчивают похоронами.