Все ли понимают, насколько женские персонажи «Анны Карениной» выше мужских? Выше во всех возможных смыслах, кроме физического. Не буду голословной — в романе наиболее полно выведены четыре любовные линии: Анна и Каренин, Анна и Вронский, Долли и Стива, Левин и Кити. Вот давайте и остановимся на каждых упомянутых отношениях в отдельности.
Анна и Каренин
Каренин — такой муж, которого можно терпеть только потому, что он подарил жене ребенка. Анна никогда не любила Каренина, она всегда любила только своего сына — Сережу. Каренин же в принципе не способен на любовь. Он — государственный человек в худшем смысле этого слова. Всю свою жизнь, по меткому замечанию Толстого, Каренин
«прожил и проработал в сферах служебных, имеющих дело с отражениями жизни. И каждый раз, когда он сталкивался с самою жизнью, он отстранялся от нее»(ч. 2.VIII)
Анна же, как и положено женщине, в высшей степени живой и чувствующий человек. Обычная история — живая чувствующая женщина и мужчина — машина, озабоченная какими-нибудь государственными делами. По не менее меткому выражению Анны —
«это не человек, а машина, и злая машина, когда рассердится»(ч. 2.XXIII)
Но с машиной можно жить только до тех пор, пока не повстречается кто-нибудь живой. Анна встретила Вронского и полюбила его. Впрочем, Вронский — та же самая машина, только подобрее, но об этом мы еще поговорим, пока же существенен только факт невостребованности душевных сил Анны, направленных на поиск любви. В общем, кого-то она нашла. А что Каренин? Ясное дело, быть обманутым мужем нелегко, и можно было бы даже пожалеть его, если бы только он не вел себя во всей этой истории как распоследний негодяй. С самого начала он верно определил главную болевую точку Анны — Сережу, и с последовательностью машины он бьет в это самое больное место — грозясь разлучить мать с сыном. Параллельно он демонстрирует чудеса христианского отношения к ближнему, постоянно «прощая» Анну за ее якобы грехи — читать об этом, не впадая в ярость, просто невозможно. Надеюсь, за каждое его новое «прощение» ему надбавляется по кругу ада.
Анна и Вронский
Вронский, как я уже отметила, ушел от Каренина вовсе не так далеко, как это видится Анне. Он — та же самая машина, только не такая злая, хотя и не менее честолюбивая. Анна искренне полюбила Вронского, но машинам-мужчинам подвиг любви не по силам. Их воображение не идет далее охоты за трофеем. Анна — очень ценный трофей (красавица гранд-дама) — Вронский и увлекся ею как ценнейшим трофеем, бросив по дороге трофей чуть менее ценный — Кити. Она от этого чуть не умерла, но какое Вронскому до этого дела — одной женщиной больше, одной меньше — какое мужчинам до этого дело? Женщин-то вокруг полно — выбирай и властвуй. Да он и понятия не имеет, что действовал в отношении Кити как-то предосудительно:
«Он не знал, что его образ действий относительно Кити имеет определенное название, что это есть заманиванье барышень без намерения жениться и что это заманиванье есть один из дурных поступков, обыкновенных между блестящими молодыми людьми, как он»(ч. 1.XVI)
Просто милая шалость, не стоит и в голову брать. Мужчина, пошалив, идет шалить дальше, а женщина — мучайся с новым шалуном, если только старый в гроб не вгонит. Ну и конечно, мужчины любят рассуждать о непостоянстве женщин, а сами при этом постоянны только в своей распущенности. Одной женщины им всегда мало. С одной женщиной им всегда скучно. Любви одной женщины им всегда недостаточно. Ведь именно это и произошло, когда Анна и Вронский соединились — Анна получила то, чего хотела (со страшными оговорками — отсутствие общественного положения и сына), и она счастлива, Вронский же получил то, чего он хотел, — и он не совсем счастлив:
«Вронский между тем, несмотря на полное осуществление того, что он желал так долго, не был вполне счастлив. Он скоро почувствовал, что осуществление его желания доставило ему только песчинку из той горы счастия, которой он ожидал»(ч. 5.VIII)
Нет, ну вы видели, а? С ним рядом находится любящая его женщина, которую он и сам якобы любит, — какой такой еще горы счастья ему надо? Но он не был бы мужчиной, если бы был доволен. Его грызет честолюбие, ему надо как-то проявить себя вне отношений с любимой женщиной. Ну, то есть опять государственные дела. Мимоходом отметим, что Анна, разделяя эти дела с Вронским, демонстрирует завидные познания в самых разных областях:
«Кроме того, все предметы, которыми занимался Вронский, она изучала по книгам и специальным журналам, так что часто он обращался прямо к ней с агрономическими, архитектурными, даже иногда коннозаводческими и спортсменскими вопросами. Он удивлялся ее знанию, памяти и сначала, сомневаясь, желал подтверждения; и она находила в книгах то, о чем он спрашивал, и показывала ему»(ч. 6. XXV)
Его удивление весьма патриархально — как это женщина, да еще красивая, что-то понимает в таких «мужских» делах? Тут надо перепроверить — не ошибка ли? Далее Анна еще и детский роман напишет, который был высоко оценен издателями. Ее даровитость вообще не вызывает сомнения, как и то, что этой даровитости не суждено проявить себя. О даровитости же Вронского трудно что-то утверждать наверняка: он пытался заделаться художником — не получилось; к каким результатам приведут его хозяйственные нововведения, мы не знаем (то есть привели бы, ясно, что ввиду смерти Анны они ни к чему не привели), но Толстой своим авторским взглядом смотрит на дело скорее уж скептически, чем как-то иначе.
В конце концов постепенно Анна «раскусила» Вронского. Он, видите ли, начинает охладевать, связь с Анной начинает его все больше тяготить. Наконец Анна прозревает:
«Он имеет право уехать когда и куда он хочет. Не только уехать, но оставить меня. Он имеет все права, я не имею никаких… Она вспоминала его слова, выражение лица его, напоминающее покорную лягавую собаку, в первое время их связи. И все теперь подтверждало это. «Да, в нем было торжество тщеславного успеха. Разумеется, была и любовь, но бульшая доля была гордость успеха. Он хвастался мной. Теперь это прошло. Гордиться нечем. Не гордиться, а стыдиться. Он взял от меня все, что мог, и теперь я не нужна ему»(ч. 7. XXX)
Все верно, все так. Мужчина имеет все права, женщина — никаких — вот главный закон мужского мира. Вронский пребывает в своем полном мужском праве: не сумев убить Кити, он убил Анну. Ну а как же его последующее отчаяние, поездка на войну и вообще поза страдальца навек? Гордость, одна гордость и все то же тщеславие. То, что у Анны, и вообще у женщин, естественно, у Вронского, и вообще у мужчин, превращается в позу. Надо же ему теперь показать, что его любовь была настоящей, а не какой-нибудь там. Любить было не надо, а показать, что это была любовь — надо. Но он, конечно, переживет и войну и превратит всю эту историю с Анной в эпизод своей жизни, который поможет ему в чем-нибудь там разобраться. Вроде как «найти себя». Можно потом и в монастырь удалиться, — но чтобы не просто так, надо и там какие-нибудь подвиги смирения совершить. Тьфу, противно.
Левин и Кити
В Кити замечательнее всего то, что она нормальный, трезвомыслящий человек. Это вообще характерно для женщин — не все женщины нормальны, но только среди женщин и можно отыскать нормальных людей. Среди же мужчин нормальных нет — все мужчины немного сдвинуты по своей природе, но, конечно, не все они — Левины; Левин — просто-таки воплощение мужской сдвинутости. Ни мысли тебе нормальной подумать, ни слова нормального сказать, ни поступка нормального совершить. Все надо с каким-нибудь вывертом сделать. Вспомним период его жениховства — притащил бедняжке Кити свои дневники, в которых мы даже не знаем, чего там только не было понаписано про его бывших женщин, — замечательный подарочек для невесты! Но зато он теперь «честный» — обо всем рассказал, всем поделился. Из веры в Бога тоже надо целое представление устроить. Кити себе спокойно ходит в церковь, а этот — я и верующий, и неверующий, и не пойми кто. Буду всю жизнь мучиться и так ни к чему и не приду, в этом-де мое счастье. Как это по-мужски, как это возвышенно и, по сравнению с этими «поисками», как, должно быть, прозаична Кити. Как вообще прозаичны женщины — не сходят с ума на ровном месте! Ну и, разумеется, никаких других запросов, кроме как быть самкой, у них нет — но это уже больше к Толстому вопросы, чем к Левину — это ведь Толстой обожает превратить женщину в прозаичную самку, вполне очертив тем самым весь круг ее высших интересов. Что делать, и Толстой ведь мужчина, да и Левина, как утверждают, Толстой более всего писал с себя. Так что не вполне верьте всему, что Толстой пишет о женщинах. Что увидите хорошего — верьте, что увидите толстовско-левинского — не верьте. Апофеозом же терзаний Левина стало его желание покончить с собой. Что, у него трагедия какая-то в жизни? Нет, он вроде бы любит жену, ребенок у него родился, все здоровы, и сам он здоров. В чем же дело? Видите ли, он не может понять, зачем ему жить, если он умрет. И не может понять, зачем вообще люди живут, если все они умрут.
«И, счастливый семьянин, здоровый человек, Левин был несколько раз так близок к самоубийству, что спрятал шнурок, чтобы не повеситься на нем, и боялся ходить с ружьем, чтобы не застрелиться.(ч. 8. IX)
Но Левин не застрелился и не повесился и продолжал жить»
И зря. Всем мужчинам давно следовало бы застрелиться (а потом еще и повеситься — для надежности) — тогда только наконец смогут пожить и женщины. И подумать о чем-то стоящем.
Стива и Долли
Ну, тут все и так ясно. Типичный муж-гад и вынужденно терпящая его жена. Долли, конечно, простовата, но и даже в этой своей простоте насколько она все же выше своего безответственного мужа, который только и делает, что изменяет ей и множит долги. Наиболее характерный момент, конечно, когда он «подготовил» жене дом в деревне, в котором на самом деле оказалось ничего не готово, а сам…
«В то время как Степан Аркадьич приехал в Петербург для исполнения самой естественной, известной всем служащим, хотя и непонятной для неслужащих, нужнейшей обязанности, без которой нет возможности служить, — напомнить о себе в министерстве, — и при исполнении этой обязанности, взяв почти все деньги из дому, весело и приятно проводил время и на скачках и на дачах, Долли с детьми переехала в деревню, чтоб уменьшить сколько возможно расходы»(ч. 3. VII)
И еще характернейшая цитата:
«Как ни старался Степан Аркадьич быть заботливым отцом и мужем, он никак не мог помнить, что у него есть жена и дети»(ч. 3. VII)
Сослать куда-нибудь жену (семью) и закутить — дальше этого мужская фантазия заходит редко. В пользу Стивы, пожалуй, можно сказать одно: он не притворяется и вполне ясно заявляет о своих мужских правах. Я, мужчина, буду делать, что хочу, сорить деньгами и развлекаться, а участь жены — в муках рожать детей, сводить концы с концами в хозяйстве и вообще вести безрадостную жизнь. Дайте только мужчине ясно заявить о своей сути, и всегда выйдет Стива. Но женщины, славные женщины — не превращайтесь в Долли. Не ваша эта роль. А в чем же ваша роль? Вам и решать. Вам — не мужчинам, боже упаси.
Кознышев и Варенька
На страницах «Анны Карениной» могли состояться и еще одни отношения — между, не знаю, как его и назвать, мыслителем, что ли, Кознышевым (братом Константина Левина) и Варенькой. Помните, они пошли за грибами, предполагалось предложение со стороны Кознышева, но он… струсил, естественно. Очень по-мужски, очень по-обыкновенному струсил. При этом весьма характерны его виды на бедняжку Вареньку.
«Сколько он ни вспоминал женщин и девушек, которых он знал, он не мог вспомнить девушки, которая бы до такой степени соединяла все, именно все качества, которые он, холодно рассуждая, желал видеть в своей жене. Она имела всю прелесть и свежесть молодости, но не была ребенком, и если любила его, то любила сознательно, как должна любить женщина: это было одно. Другое: она была не только далека от светскости, но, очевидно, имела отвращение к свету, а вместе с тем знала свет и имела все те приемы женщины хорошего общества, без которых для Сергея Ивановича была немыслима подруга жизни. Третье: она была религиозна, и не как ребенок безотчетно религиозна и добра, какою была, например, Кити; но жизнь ее была основана на религиозных убеждениях. Даже до мелочей Сергей Иванович находил в ней все то, чего он желал от жены: она была бедна и одинока, так что она не приведет с собой кучу родных и их влияние в дом мужа, как это он видел на Кити, а будет всем обязана мужу, чего он тоже всегда желал для своей будущей семейной жизни. И эта девушка, соединявшая в себе все эти качества, любила его. Он был скромен, но не мог не видеть этого. И он любил ее»(ч. 6. IV)
Просто весь мужчина проявился тут! Настоящий мыслитель в придачу — как все по полочкам разложил! Во-первых, мясо свежее — годится. Во-вторых, далека от света, то есть будет как с писаной торбой носиться с одним своим мужем, всячески ублажая его, к тому же нет родственников — он один будет ее пашой-владыкой. Не только мужем, но и Отцом небесным, так сказать, Творцом ее универсума. Сюда же и религия ведет — раз религиозна, значит, будет почитать мужа своего как святыню. Такие вот у Сергея Ивановича «скромные» запросы, такие вот у него «возвышенные» мысли. Но смелости-то все равно не хватило, так что Вареньку Бог спас от такого скромняги-умника.
Подумаем также и о деятельности этих двоих. Кознышев — всероссийски известный ученый, Варенька — никому не известная труженица: основу ее деятельности составляет уход за больными и вообще страждущими. При этом, по-моему, и вопроса быть не может, чья деятельность полезнее. Варенька приносит реальное облегчение реальным людям, так нуждающимся в помощи, которую им никто, кроме Вареньки, и не окажет. Кознышев шесть лет корпит над неким трудом под названием «Опыт обзора основ и форм государственности в Европе и в России», — книга эта заслуженно-бесславно провалилась «в прокате». Признайтесь сами — увидев книгу с таким «заманчивым» заголовком на книжном прилавке, купили бы вы ее? Вот и я о чем. Но именно Кознышев остается всероссийски известным ученым, а Варенька остается никому не нужной девушкой. Так устроен мир. Мужской мир.
Женское царство
Но, слава богу, и женскому миру на страницах романа уделено немало места. Моим любимым эпизодом в «Анне Карениной» является описание общеженских посиделок на террасе левинского дома:
«На террасе собралось все женское общество. Они и вообще любили сидеть там после обеда, но нынче там было еще и дело. Кроме шитья распашонок и вязанья свивальников, которым все были заняты, нынче там варилось варенье по новой для Агафьи Михайловны методе, без прибавления воды. Кити вводила эту новую методу, употреблявшуюся у них дома. Агафья Михайловна, которой прежде было поручено это дело, считая, что то, что делалось в доме Левиных, не могло быть дурно, все-таки налила воды в клубнику и землянику, утверждая, что это невозможно иначе; она была уличена в этом, и теперь варилась малина при всех, и Агафья Михайловна должна была быть приведена к убеждению, что и без воды варенье выйдет хорошо(ч. 6. II)
Ах, так и веет от этого отрывка и всей сцены каким-то успокоением, умиротворением, нормальностью. Пока мужчины где-то там терзаются своими абсурдными страстями, женщины спокойно варят варенье; пока мужчины убивают друг друга, женщины спорят лишь о том, с прибавлением воды варить варенье или без прибавления — по-моему, неплохо, если бы все конфликты сводились к таким вот вещам и разрешались с тем же тактом. Пока мужчины бегают за юбками, женщины думают о детях. Одна беда — все разговоры все равно в итоге скатываются на мужчин, но такова участь женщины в мужском мире — мужчина и ставит себя в центр, чтобы все вращалось вокруг него. Ничего, это временно, это пройдет, это уже проходит. И придет новое время, и наступит женское царство.
Женщина и сестра всех женщин