VII раздел
Все жены одинаковы
Петр Первый и женщины; сыновья Петра Первого
«Забывать службу ради женщины непростительно. Быть пленником любовницы хуже, нежели быть пленником на войне: у неприятеля скорая может быть свобода, а у женщины оковы долговременны».
Рассказы Нартова о Петре Великом.
«Великий знаток и устроитель своего государства, Петр плохо знал один уголок его — свой собственный дом, свою семью, где он бывал гостем. Он не ужился с первой женой, имел причины жаловаться на вторую и совсем не поладил с сыном, не уберег его от вражеских влияний, что привело к гибели царевича и подвергло опасности самое существование династии».
В. О. Ключевский. «Петр Великий, его наружность, привычки, образ жизни и мыслей, характер»
82. Петр Великий в Стекольном [16]
Государь и его ближние люди были за морем; ходил он по немецким землям и был в Стекольном — в то время Стекольное царство в немецкой земле держала девица.
Невзлюбила она нашего государя, стала ругаться над ним: ставила его на горячую сковороду, а сняв со сковороды, велела бросить его в темницу.
А как девица была именинница, князья и бояре ее стали просить:
— Пожалуй, государыня, ради такого своего дня выпусти его, государя!
И она им сказала:
— Подите и посмотрите, буде он валяется. Ради вашего прошения выпущу его.
И князья и бояре, посмотрев его, сказали:
— Томен, государыня.
И она им сказала:
— Коли томен, так вы его выньте.
И они, вынув его, отпустили.
И как пришел он к нашим боярам, они сделали бочку и набили гвоздей, и в ту бочку хотели его положить.
А про то проведал стрелец, прибежал к государевой постели и говорит:
— Царь-государь, изволь встать и выйти! Ничего ты не ведаешь, что над тобою учинится.
И он, государь, встал и вышел, и тот стрелец на постелю лег на его место. И бояре пришли, и, с постели схватя, положили в ту бочку и бросили в море.
83. Петр Первый убивает своего сына
…Выходит великий государь на корабельное строение и сыну приказ отдает:
— Теши брус без нитки прямо!
Сын тесал-тесал и припортил. Великий государь с конца посмотрел в отвес: брус во многих местах спорчен. Сердце его не могло стерпеть. Рассердился, взял аньшпук на корабельном строении, на Васильевском этом острове, ударил сына по плечам.
Мог сын после этого удару только трои сутки жить и кончился. Государь великий, Петр Алексеевич, написал своей рукой: «Отцу только и наказание за сына — на трои сутки на овес на воду».
84. Петр Великий и три солдата
Было ето дело в Петербурге. Однажды шли по Петербургской по мостовой улице три солдатика. А Петр Великий любитель был в штатской одежде похаживать. И шел за этими солдатами, позади их. А они были как раз подвыпивши. И занимаются там разговором разным, так, между собою.
Как раз неизвестный купчик едет в коляске. Один из солдат и говорит: «Ой, кака прекрасная коляска! Так бы и прокатился на такой коляске!» А второй и говорит: «Что это на такой коляске? Вот я бы на государственной коляске, вот бы прокатился!» Третий: «Это, — говорит, — что! Нет, вот я бы с вельможами посидел в кругу». — «Что, ето ничтожное дело! Вот я бы Екатерину Его… (взял бы замуж)».
Этот Петр Великий все ето выслушал. Подходит к ним: «Позвольте вас, солдатики, пригласить в ресторан, угостить! Я, — говорит, — вообще солдат уважаю». — «Конечно, хто как понимает: которые уважают нашего брата, а которые и пренебрегают». Он одно настаивает, что «я солдат уважаю». Согласились и зашли.
Он потребовал дюжину пива. Выпили, вторую. Хорошо. И начал спрашивать: «Вы в котором взводе служите?» Первого спросил, сказал; второго спросил и третьего. «Хорошо, я к вам побываю на праздники, в свободное время, погуляю с вами в казармском буфете: я до страсти люблю солдат». Когда вышли из ресторана, уже сделались они очень пьяные, эти солдаты. «Извозчик, отвези их в казармы». Рассчитался с извозчиком и отправил.
Они приехали, расхвастались: «Вот какой нам человек попал, запоил нас в ресторане! Вот приедет он к нам в праздник, посмотрите: денег-то у него сколько, страсть!» Легли спать.
Заутро от Государя Императора приходит денщик, докладывает дежурному по роте, что «такие такие-то солдаты; таких-то рот здесь?» Дежурный взял записку: «Эти лица здесь». — «Пущай немедленно сейчас они собираются к Государю Императору налицо».
Живо они почистили амуницию свою, собрались и пошли.
Когда пришли, он выходит. «Здравствуйте, братцы!» — «Здравия желаем, Ваше Императорское Величество!» — «А что, вы были или нет вчера в городе?» — «Да, были». Подумали они: «Неужели мы ему — вчера шли пьяные — да честь не отдали?» — «Виноваты, Ваше Императорское Величество, потому что мы были очень пьяные». — «Ничего, ничего! Но только шли тогда, так какую речь вели между собою?» — «И право, мы не можем запомнить, выпивши были». — «Нет, когда вы ешо были в веселом виде, тогда что говорили? Быть может, про меня?»
Один сознался: «Виноват, Ваше Императорское Величество, я вот что говорил: вот бы в Вашей коляске прокатиться». — «Хорошо! Идите, — лакеям скричал: — Прокатите его!» Он сел и проехал улицу. «Ну, как? Хорошо ли в коляске кататься?» — «Очень даже приятно». — «Изволь целковый, ступай опохмеляйся!»
Второй: «Я говорил, с важными вельможами посидеть бы в середине». — «Хорошо». Скричал вельмож. «Сиди!» Сел, сидит, немного посидел и стал. Государь и спрашивает: «Ну как, хорошо?» — «Так точно, Ваше Императорское Величество!» — «Изволь целковый».
Речь дошла до третьего. Тот туда-сюда… «Ничего, ничего, говори!» — «Я вот что говорил, Ваше Императорское Величество…» Велел налить ему Государь три бокала водки-сивухи: золотой, серебряный и медный. Тот выпил. «Ну, что, водка какая — разная или одинаковая?» — «Одинаковая, — говорит, — сивуха!» — «Так, — царь говорит, — и жена одинаковая: что моя, то и крестьянская!»
85. Царь Петр и хитрая жена
Был-жил царь Петр Первый; был он хитрый, мудрый, собрал он себе бояр на думу.
— Что же вы, мои думные бояре, думаете? Я хочу непосеяно поле пожать — можете ли отгадать?
— Не знаем, Ваше царское величество.
— Ну, отгадайте, а не то голова с плеч.
— Дай нам сроку трое суток.
Ну вот, они пошли по улице думу думать эту; шли по улице поперечной поворотилися, пошли по продольной, увидали старый дом, широкий, большой и двери худые, рассыпались, не заложены; зашли они в этот дом, в .доме девица полы моет. Сначала от них за печку, одела верхнюю рубашку, выходит:
— Не дай Господи тупой глаз и безухо окно.
Домыла она полы, вынесла на улицу грязную воду, вымыла руки и села на лавку.
— Куда же вы, господа министры, направилися?
— А вот царь накинул службу — заганул загадку; можем гадать: хочет непосеяно поле пожать.
— Вы это-то уж не знаете? Подьте скажите царю: Вы будете начинать, а мы Вам будем помогать.
— Что ж, матушка, мы чего-то поесть хотим.
— А вы чего хотите: плеваного или лизаного?
— А поставь нам, матушка, лизаного.
Она поставила им ушки чистой и рыбки белой на стол. Сели и поели, вышли, Богу помолились.
— Что же, матушка, плевано, а что лизано?
— Да вы уж и этого-то не знаете?
— Не знаем, матушка.
— Понапрасну на того царя хлеб едите, даром: вы бы спросили у меня плеваного — я бы поставила вам ушки ершовой, вы бы ели да плевалися, а вы просили у меня лизаного — я поставила вам ушки чистой, вы рыбку съели и блюдья облизали.
Министры от ей и вон пошли. Приходят к царю и говорят:
— Ваше царско величество, вы будете начинать, а мы будем вам помогать.
— А кто же вам сказал это?
— Есть в этакой улице прекрасная девица.
— Нате снесите девице этой золотник шелку, пусть она мне соткет ширинку.
Министры снесли девице и отдали.
— Велит царь соткать ширинку.
Дала им девица красного дерева с шитню иголку:
— Доспеет царь мне чивчу да бердо — я ему сотку.
Министры пришли к царю и отдают ему в руки.
— Велит вам доспеть чивчо да бердо.
Царь в руки взял и головой покачал.
— Подьте, министры, сватайтесь к этой девице.
Не пиво варить, не вино курить — веселым пирком и скорой свадебкой. Приезжает царь на карете, берет девицу, и поехали в божью церковь венчаться.
Живет царь с молодой женой, и, чтобы он ни подумал своим умом сделать, жена все его опередит. Собрал царь опять своих думных.
— Что же вы, мои думные, главные, думаете? Жена хочет хитрее меня быть — как я буду с ей жить? Хочу ее за это казнить. Я удаляюсь в иностранные земли на три года, возьму под собой жеребца-иноходца, а у царицы останется в доме кобыла — может ли она, чтобы ей кобыла родила такого жеребца, как подо мной? И теперича: она остается от меня не беременна — сможет ли она родить такого сына, как я есть, царь? И еще: оставлю у ей порожний чемодан под двенадцатью замками, а ключи увезу с собой — может ли она накласть злата-серебра, да чтобы ни один замок ни повредить?
Соорудил корабль и удалился в иностранну землю. И царица через немного времени соорудила корабль, берет с собой чемодан порожен, злато-серебро кладет в мешок, берет с собой кобылу и удалилась в ту же землю. Пристала она в том же городе, доведалася царя и выспрашивает:
— Где царь на фатере?
— А супротив принцева дворца.
Попросилася она к принцу на постой. Заводит кобылу в белокаменны конюшни, подстригла свои волосы по-мужски, назвалася принцем и наблюдает, куда ходит царь. Ушел царь в трактир, увидел карты хороши:
— А в эдаки карты поиграть бы!
«Принц» подхватился.
— Что даром карты мять? Положить какой-нибудь залог — дак и играть можно. Положим так: если я проигрался, с меня сто рублей за дурак, а ты проиграешь — двенадцать ключей мне-ка на ночь подержать.
И пошли они на фатеру, и проигрался царь, и отдал свои двенадцать ключей принцу на ночь. Царица принесла ключи, развернула чемодан, наполнила златом и серебром дополна, поутру ключи назад — и опять наблюдать: куда царь пошел, и она принцем за ним. Зашел царь в трактир, увидел хороши карты.
— Эдакими бы картами поиграть!
А принц подхватил:
— Чем даром карты мять, положим залог: я проиграю — с меня 200 рублей за дурак, ты — жеребца-иноходца мне-ка на ночь подержать.
И проиграл царь жеребца-иноходца принцу на ночь, и пошли они с игрища домой. Запустили жеребца в белокаменны конюшни, вязали его ко столбу, а кобыла ходит проста. Жеребец томился, да оборвался, скочил на кобылу, она и обходилася. Поутру жеребца домой. Опять наблюдает принц царя. Ушел царь в трактир — принц за ним. Опять карты хороши увидал царь, говорит:
— Ах, в эти бы карты поиграть!
А принц опять говорит:
— Что даром карты мять? Давай положим залог: если ты проиграешься, я с тебя 300 рублей за дурак, а я проиграюсь — даю женщину тебе на ночь.
Начали играть в карты, проигрался принц. И говорит царю:
— Приходи ко мне во втором часу ночи.
Сдела царица свое мужско платье, надела женско, волосы подвила и ходит, на столы яства готовит. Бежит царь во втором часу ночи, у дверей колотится. Услышала, вышла и запустила его. Сажала за стол, потчевала водочкой из рюмочки, и того, и сего просит его закусить, а он просит скорей на кровать повалиться. А она говорит:
— Молчи, еще ночи довольно.
Наконец, повалилися спать и опочин держать. Поутру встали, простилися, царица склалась в корабль и отправилась в свою землю.
Прошло времени три года. Срежает царь свой корабль и отправляется домой. Приехал, встречают его сенаторы на пристани корабельной. Выходит царь на гору; жена идет и на руках сына несет. Поздоровались, вошел в свой дом, хватил свой чемодан, разомкнул, видит — наложено злата-серебра дополна. Взглянул в зеленый сад и видит: кобыла в садике, а под нею такой же жеребчик, как и под ним. Призвал министра и допрашивает: «Как же могла она доспеть?»
Взял сына на руки, подошел к зеркалу.
— Таков же, как и я.
Царь говорит:
— Я хочу ее за это казнить. Как вы думаете?
Министры говорят:
— Нельзя безвинного человека казнить.
Жена и говорит:
— Ваше царско величество! Ты в иностранной земле ходил в трактиры и шанки?
— Ходил.
— Играл с принцем в карты?
— Играл.
— Проиграл жеребца на ночь?
— Проиграл.
— Ты ведь мне проиграл. Я жеребца увела да до своей кобылы и допустила. А на ночь ключи проиграл?
— Проиграл.
— Ты ведь и ключи мне проиграл. Играл ты в третий раз?
— Играл.
— Выиграл у принца женщину себе на ночь?
— Выиграл.
— Ты ведь с меня выиграл и ночку со мной на кровати играл: вот твой сын на тебя и походит.
86. Про дочь Меншикова и Петра I
У Меншикова дочь красавица была. И был садовник при доме, уже пожилой человек. Меншиков просил его присмотреть за Лидой, когда она на прогулку выходит. Этот проходил Петроградом, встречается с Петром I, императором.
— А, постой-ка, приятель! Ты где служишь, каким солдатом?
— Служу у графа Меншикова, ваше императорское величество.
— А, постой-ка, друг, я давно встречи ждал с тобой: расскажи, как Лида у Меншикова, куда ходит на балы? Как бы мне свидеться с ней, поиметь знакомство?
— Не знаю как, ваше императорское величество. — Строго блюстят родители ее, и я приставлен смотреть, как она по саду прогуливается.
— А ты мне помоги — я тебя награжу, могу на свободу тебя отпустить.
— Не знаю ваше императорское величество.
— Не знаешь ты, когда Лида ходит гулять?
— А на закате она ходит купаться в бассейн.
— А как она там: затворяется на крючок или так, просто?
— А не знаю, ваше императорское величество.
— Завтра можно будет ее увидеть?
— Вы следите сзаду сада; я калиточку не запру, а чтобы мне не наделать шуму, я удалюсь. А вы там заходите и делайте, как вам надо.
— Ладно, — говорит, — я тебя награжу.
Ну, тогда Петр день, два караулил. Лида купалась, а все у ей бассейн был заложен на крючке. И только на третий день она очень разгорелась; гуляла по саду, забегает в бассейн — и забыла запереть. Только разделась, как он — хлоп к ней! Дверь на крючок. Она скрестила руки и говорит:
— Что вы, император, делаете?
— Я ничего не делаю.
— Да разве можно такое похабство над девушкой?
— Ну что, тут ничего такого нет.
Он ее кладет на площадку и… Встает уходить.
— Нет, постой, — говорит, — император, так не уходи, и ты теперь искупайся со мной.
Ну, он не противился: разделся, залез в бассейн. Она достает из кармана его именные часы и перстень:
— Вот, император, если у меня родится сын, — ему часы; если дочь — перстень.
— Что ты, — говорит Петр, — да это позор будет мне и тебе, как узнают.
— Тебе не знаю, а мне позор: уж я наплевала отцу в бороду.
— Ну что ж, — говорит Петр, — пусть по-твоему будет.
— Так вот, император, часы и перстень для памяти.
— Ну, до свидания, не сердись на меня, что я тебя укараулил.
— Раз ты мог такой момент словить, то что я могу сделать: я девушка беззащитная.
Уехал, получил свое удовольствие. Ну, то, бывало, Меншикова Лида поздравляла с добрым утром, а теперь ее отец будил каждый день.
— Что это ты, Лида, какая-то сонная?
— Ничего, так, — говорит, — я, папа.
Прошло месяца четыре с половиною — тут уж ей толчок сделали ножки. Приходится что-то придумывать. Ну, как у графини, была у ней мамка. Когда один раз эта мамка сидела у ей в светлице, подзывает она ее:
— Знаешь что, мамка, можешь ты мою тайну сохранить? Со мной такой грех случился. Ты должна помочь в моем греху.
— Да что ты, матушка, что только тебе будет угодно, все для тебя сделаю.
— Устроишь так: я сделаюсь больной, месяца два полежу, ты способствуй мне перед папашей. Я такую солью штуку-пулю!.. Лекарство я буду в таз, а ты — в помойку яму выливать. Я сделаюсь матерью — и придется мне расстаться с дитем. Пойду на три года в монастырь, ты — со мной. Куда я, туда и ты со мной.
Ну, вот, она давай хворать, хворать, чахнуть, чахнуть, давай ее отец лечить, лечить, но только нет никакого облегчения.
— Нет, никакие меня медикаменты не вылечат, — говорит она отцу, — я сон видела: я посвятить должна себя в монастырь на три года. Какой-то старец явился мне: иди, говорит, в монастырь — и выздоровеешь.
— Ну так что ж, деточка, — говорит отец, — помолись, поживи в монастыре, только бы ты была жива. (Не было у Меншикова больше детей.)
Ну, тогда понемножку стала вставать она, сделала завещание, маленько стала есть, стала подтягивать корсет, чтоб незаметно, что она брюхата. Тогда носили кринолины — под ними ничего не поймешь.
Так — день, другой, осталось суток пять до отъезда в монастырь. Она говорит отцу:
— Дорогой папаша, надо ехать мне.
Он — оставлять ее:
— Останься, мол, устроим большой вечер на прощанье, поживи, в монастыре там скучное дело.
— Нет, папаша, больше не могу — надо ехать.
Тот, конечно, стеснять ее не стал, приказал заказать лошадей, собрали что надо в дорогу; она незаметно кучеру дала денег, чтобы вез, куда прикажет. Села помягче — и черт те бери, только колеса забрякали. Любаву-матку с собой посадила и отправилась в монастырь.
Стали они к монастырю подъезжать, ну, она будто притомилась, да и повозка была проходная (на почтовых она поехала). Остановились ночевать в деревушке. Она заказала, чтобы, что она потребует, все бы у них было, горничная чтобы всякий раз сейчас же могла прийти. Хозяин говорит: «Пожалуйте, милости просим, вот горница вам есть отдельная». Сейчас притопили, втащили туда вещи, и вот они поселились с Любавой.
Вот ночью начала она мучиться (растрясло ее еще дорогой-то), ну, значит — родить. Родился у ей мальчик — вылитый Петр I, красавец, волосы из кольца в кольцо. Говорит, чтоб все убрать, чтоб дело это никому не было известно. Мамка Любава все обстряпала, грязь прибрала.
— Ну, что, — говорит, — Лида, будем теперь делать?
— А вот что, — говорит. — Вот тут в пакете пять тысяч, возьми вот два куска материи, заверни все и отнеси его в монастырь.
Ну, Любава берет все и отправляет его в Соловецкий монастырь. Луна была ущербная. Подходит она к монастырю: сидит привратник у ворот, монашек-старик, сидит, клюет носом, потом взял прилег и храпит. Она тихонько подкралась, положила, тот — храпит. К утру старик заметил, как младенец закричал, соску ищет, выпала соска у его. Старик подымается: «Господи Иисусе Христе, сыне Божий…» Глядит: младенец завернутый лежит. Да чудное существо, красавец какой! Доложили игуменье, монашенка-черничка пришла, взяла пакет, прочитала: «денег пять тысяч, мать неизвестна, ухаживать за дитем как можно ловчей».
Игуменья взяла это дело на себя, окрестила, дали имя Павел, стали воспитывать; деньги положили до возраста лет, когда он возвратиться с ученья должен.
Ну, она вырастила его, лет восьми мальчик стал, давай его учить. Подходит время — отдали его в училище. Вот стало ему годов 15. Возмужал Меншиков внучек, стал тогда жаловаться, что ученики дразнят его, что нет у него родителей. Ну, тут рассказали ему, мальчик узнал, что он подкидыш. «А так-так! Несчастный я человек!» — «Да, тебя, — говорят, — девушка родила, вот и подкинули, чтобы ты матери своей не знал».
До чего ему пошла грамота! Он лучше учителя все изучил. Тот глядел, глядел… «Слушай, — говорит, — я тебя не могу больше учить; если хочешь, иди в наверситет, высшую науку изучать».
Ну, ладно. Живет в монастыре. Похаживает, посматривает, а монашки закидывают глазки, молитву стали забывать. Наконец, приходит игуменья и говорит:
— Мой милый, тебе семнадцать лет, ты уж мужчина, мы не можем тебя больше здесь держать.
А учиться до чего был горазд: играет на гитаре, на арфе и выучился петь — так поет, что закачаешься. А он как привык к им:
— Как же, — говорит, — мама, не могу с вами расстаться.
— Ну, — говорит, — здесь нельзя. Вот твои пять тысяч рублей (мать твоя неизвестная оставила), я их не утратила, получи, тебе пока хватит, пока на службу не определишься.
Он получил пять тысяч, пошел с учителем попрощаться. Учитель подарил ему арфу, гитару.
Нанял он подводу, выехал в Петроград. Походил по Петрограду, остановился в гостинице. У содержателя ее была дочь — хорошая, красивая. Откупил он себе номер, живет. Вот один раз заиграл он на арфе. Что ты! И на гитаре играет — да какой у него золотой голос! Народ прямо не может пройти. Окошко открыто, толпа прямо всю улицу запрудила, полицию вызвали.
— Папа, — дочь говорит содержателю гостиницы, — вы наймите этого человека, может быть, он займется со мной музыкой. Ты смотри, как он рассыпается — и я могла бы так играть.
Ну, он пошел. Заходит к нему:
— Молодой человек, моя молодая дочь хочет тоже научиться этой музыке; не пожелали бы вы с ней заняться?
Тот рассмеялся.
— Почему же, — говорит, — можно заняться, если она хочет. Я сам до сих пор учился да хочу вот отдохнуть, пока подыщу себе место.
— А сколько будет стоить это удовольствие?
— Ну, уж это сколько вы положите.
— Ладно, я сделаю так: вот тебе двести рублей в месяц и стол готовый.
Ну, он молодой человек, и она девица молодая. Играть-играть, да заиграли и совсем другую штуку. Вот один раз сидят, обнимаются, а мать его, Лидия Меншикова, уж все сведения собрала, когда и куда он должен приехать. Она туда-сюда, по гостиницам, по трактирам — нет и нет. А по городу слава идет, что в такой-то гостинице молодой музыкант и певец, какого еще свет не производил. Вот она в эту гостиницу и пыхнула.
— Не проживает ли у вас восемнадцатилетний человек здесь?
Хозяин подходит:
— Да, вот в пятом (или там шестом) номере дочь мою музыке обучает.
— Приведи, мне нужно этого человека непременно видеть.
Повел он ее, подходят к двери тихо. Отворяют, она залетает туда: он сидит на диване, а она у него на правой ноге сидит, обнял ее и целуются.
— Ну, дочка!
Она вскочила, изменилась вся в лице.
— Здравствуйте, здравствуйте, молодые люди! Помогай вам Бог заниматься на музыкальных инструментах.
— Спасибо.
— Ну, давно ты тут занимаешься музыкой?
— Да другой месяц живу.
— Твое имя как? (Павлом Георгиевичем его называют).
— А это, — говорит, — тут кто у вас?
— А это, — говорит, — хозяйская дочка. Она учится на музыке играть.
— Так вот тут нужно секрет переговорить.
Дочка хозяйская села за дверь.
— Да что же, — говорит, — вам угодно?
— Да вот что — я тебе мать! Мне сказали, ты уехал в Петроград. Я тут все гостиницы избегала, не могу тебя найти. Пора уж тебе делом заняться. Хочешь, торговлю я тебе сделаю?
Напротив графа Воронцова уж ей дом был откупленный; она отторговала с ним все постройки, пару лошадей, кучера, повозку, все представила Павлу Георгиевичу: «Вот тебе!» Тогда что тут делать? Выходит, к утру надо приступать. Перебрался он в этот погребок: внизу у него магазин, вверху — жительство. А у графа дочка — красавица (а та брошена уж осталась, с брюшком — выучил он ее на инструментах играть).
Ну, выходит он в погребок, а она выходит на балкон и глаз с него не спускает, хоть оттаскивай. Вот так любуется им изо дня в день, да что ж, глазами, говорят, сыт не будешь. Вот она один раз вышла из террасы, не утерпела и говорит своей фрейлине:
— Ну какой же он милашка! Я бы его прямо в ложке выпила.
Ну, что делать, подзывает она кухарку или гувернантку, говорит:
— Пойди к нему в лавку, возьми там шеру ли, мадеру; мне она не нужна, только посмотри и расскажи мне про него.
Пошла та, забежала к нему в погребок:
— Позвольте мне мадеры бутылку.
Он выставляет бутылку:
— Пожалуйте денежки.
И сам сел и стал играть на гитаре. Посмотрела она его красоту, прибегает:
— Ох, — говорит, — вот это да! Такой красавец, какого редко увидишь и на портрете.
— Ох, дай ты мне свою одежду, я пойду сама посмотрю.
Вот она одевает кухаркино платье, накрывается шалью и отправляется туда к нему. Заходит:
— Вот, — говорит, — подайте мне вина разного! Вот шеру, мадеру и коньяку в три звездочки.
Она сказывает, а он выставляет. Выставил три бутылки, она выбрала. Ну, берет она вина.
— Скажите, — говорит, — господин, как ваше имя?
— Павел, — говорит, — Георгиевич.
— А кто вы такой?
— А я, — говорит, из наверситета учеником вышел; Сейчас вот занимаюсь хозяйством, вот погребок имею. А вы кто такие будете?
— Я, — говорит, — Воронцова гувернантка. Послала меня за вином за этим Воронцова дочь: к ей гости пришли.
Сперва она лицо закрывала, а тут платок сбросила, он глядит — тут кудри, пудры, румяна, белила, духами такими-то заграничными несет; глазки ему так и эдак щурит. Он думает: «Вот покупательница заявилась!» Ну, поговорили, потопталась она (картинка, хоть на стенку вешай).
— До свиданья, — говорит, — идти надо.
— Спокойной ночи.
Ну, приходит она прямо сама не своя, разобрало девку, хочется ей молодца заполучить, да не знает, как. Затворилась в спальне, думала, думала, достает вино из шкафчика, наливает стакан, дербализнула и спит до обеда. Граф Воронцов заходит: что такое? Она напилась с тоски.
На другой день наводила, наводила планы, что бы такое сделать… Наконец придумала план: пошла в кассу, взяла там 75 тысяч, взяла одну гувернантку.
— Вот, — говорит, — что, ты мне нужна. Если ты мою тайну сохранишь, я тебя награжу, в золоте будешь ходить. Не найдешь ли человека верного, подкоп чтобы сделал под этот погребок — из моей спальни и под его спальню. Подкоп, словом, через улицу.
— Есть, — говорит, — хороший надежный человек. Только как работать тут, землю куда девать из этого подкопа?
— Ну, ее на носилках в помойну яму можно стаскать.
— Ну, можно будет разыскать.
— Давай скорее эти дела устраивай!
Эта гувернантка охлопотала этого человека. Пришел он, они посоветовались.
— Ну, сколько ты возьмешь за эту работу?
— Работа эта опасная, она сто тысяч будет стоить.
— Ах, у меня только 75! Делай, только чтоб ни папа, ни мама, никто в городе про то не знал!
— Не сомневайтесь, барышня, давайте деньги, мне надо нанять рабочих и устройство это начинать.
Вот начали работу. Трудно было сделать, но слово сдержал: это дело протянулось с месяц. Закончили подкоп прямо к нему в спальню. Оденется она — и туда на прогулку. Натащут вина, закуски: прислуга эта научилась водку пить, вся спилась. Наставили там свечи, светло, как на главной улице. Как уходит назад — гасит.
Вот она принудила его. Пришла к нему к сонному, мушкатан направила на него; тот перетрусил здорово, что ж — сонный человек:
— Что, — говорит, — вы от меня хотите?
А у самого губы дрожат.
Ну, и сама она не выдержала, заплакала:
— Я, — говорит, — о вас забыть не могу.
— Знаете, барышня, я сам сейчас человек безоружный, нахожусь в вашей воле, только понять мне трудно, что вы от меня хотите.
— Ну ты мой, а я твоя, — говорит.
— Ну, когда так, то я не прочь, только зачем же угрожать мне оружием?
— Как я могу без оружия! За разбойника меня принял?..
Ну, потом она часто стала похаживать, даже нетерпение у ей: чуть видит, в погребке людей нет, ширк — и там.
Вот шел один раз мимо Петр Первый и решил зайти в погребок выпить (аппетит пришел у него). С маху отворил дверь — она сидит у него на коленях. Глядит: он — его портрет, а тут его крестница. Оставалось минут 15 закрывать погребок: тут в городе было постановление, во сколько закрывать, дальше торговать нельзя. Ну, он ничего не сказал им.
— Дайте мне, — говорит, — полбутыльничек.
Выпил, остатки оставил и деньги выложил тут. Вышел он, подзадумался.
— Зайду-ка я к Воронцову, к куманьку своему.
А та:
— Государь был, крестный мой.
Перепугалась.
— Ты сама беду делаешь, что приходишь в такое время на коленях сидеть!
— Ну, ни черта. Наверно, не разглядел он, не разобрал.
— Да, не разглядел!
Она живо спрыгнула под западню, прибегает, встречает крестного. Тот смотрит:
— Что за история? Призрак, что ли, это? Мимо не проходила, а уж дома встречает. Это что такое? Что-то тайное тут есть.
Он сейчас к графу Воронцову, разговоры, угощенья; ну посидели, поговорили, рассказал ему Петр свое приключенье. Тот не верит. Ладно.
Потом назначено было в сенате дело. Ну, просидели они до позднего вечера. Меншиков, Воронцов и Петр I пошли вместе, и пришла им мысль зайти в погребок. «Выпьем, — говорит Петр I, — а потом по домам!» Отворили разом дверь — она опять на коленях сидит. Молодой человек встает за стойку, а она сейчас же убежала в комнату, накрылась. Ну, Петр-то опять сметал, а те подумали: прислуга там али сестра.
— Ну, вы видели там, как хозяин забавляется, кто у него на коленях сидит?
— Нет, не заприметили.
— Ну ладно, до второго случая, сейчас не скажу вам, что тут творится, — потом все откроется.
И вот опять они идут той дорогой мимо погребка.
— Ты знаешь, кум, тут чудо створилось. Зайдем. Есть тут два портрета снятые. Только смотри, виду не показывай. Там я с тебя воли не снимаю, а здесь держись.
Подходят, Петр с маху дверь дернул, только отворил:
— Видишь два портрета? — говорит.
— Вижу.
Ну, попросили водки, чтобы виду не показать, выпили. Встают, даже заплатить забыли. Павел Георгиевич подходит:
— Можно записать там, — говорит, — в другой раз уплотите.
— Все равно, записывай, — и вышли на улицу.
— Ну, что ж, узнал теперь свой портрет? — спрашивает Воронцова Петр I.
— Да, это моя, падшая.
— Ну, а тот-то что за кот?
— Я признаю, будто твой сын, что ли.
— Похож-то похож, — говорит Петр, — да черт его знает, откуда он взялся.
— Да ты, — говорит, — кум, тоже хорош жеребец: попадется — не сорвется. Вот один здесь и объявился. Делай с ним как хочешь, ну а с этой я не буду нянчиться. Да это что за паскудство такое — с кабатчиками связалась, не нашла себе похуже! Отдать ее за такого кабатчика — стыд, и на улице не пройти, и в сенат ни зайти!
— Да что, — говорит Петр, — завтра в сенат заявить, что такой-то человек имеет заговор на императора; вот представь такую бумажку, — сразу его в темную повозку.
Ладно. Собирают сенат. Заявляет он такую историю в сенате: «Так, мол, и так, такой-то человек имеет заговор против власти». Кончено. На завтра приходят жандармы, человек шесть-семь, стучат.
— Что вам нужно?
— Хозяина нужно.
Отворяет прислуга, они заходят.
— Где хозяин?
— Спит хозяин.
Забегают к нему. Он в спальне только пробудился.
— Вы арестованы законом.
Захватывают его прямо в одних подштанниках.
— За что, что я наделал?
— Разберутся. Поворачивайся, не разговаривай.
В повозку втолкнули, пошел, только колеса загремели. Мать его, Лидия, узнала, приходит.
— За что его взяли?
Прислуга плачет:
— Не знаем, за что нашего хозяина арестовали. Увели, посадили в повозку.
Она по городу, узнавать; туда-сюда, не может точно узнать, куда его упекли. Ну, тогда сообразила она, заходит в маскарад (в магазин такой), генералом одевается, ревизором по тюрьмам. Приезжает в одну: давай, показывай, какой где арестован. Заходит к одному, к другому, заговаривает, будто о деле расспрашивает.
Ну, добралась до места, где он в одиночке сидит, спрашивает:
— А тут кто?
— Не знаем, новичок и секретно очень арестован, ваше превосходительство.
— Уйди! — приказывает она тюремщику.
Начинает разговаривать с арестованным: как с ним это случилось, что арестовали.
— Про эти дела грудь и подоплека знают, — он ей отвечает.
— Ах ты, такой дерзкий человек, как ты отвечаешь! А ты знаешь, что не сегодня-завтра тебе голову на эшафот?
— Нет, я этого не знаю.
— Ну так вот знай, что тебе грозить смерть, если ты не откроешь мне.
Ну, тот стал он помягче разговаривать.
— Не знаю, — говорит, — за что взяли меня, за какое дело. Я ни в чем не виноват. Утром я еще спал, пришли арестовали меня и в темной повозке привезли сюда, и вот сижу я в этой одиночке совсем безвинно.
— Это, наверно, граф Воронцов тебе дело дал.
— Может быть, я не знаю.
— Не знаком ли ты был с его дочкой?
— Да, его дочка ко мне ходила.
— Ага! — тут она достает часы и перстень, которые взяла у Петра I в купальне, и подает их ему.
Он дерзко оттолкнул их.
— Ну вот, — говорит, — как гадко ты делаешь. Надень часы и перстень, это тебе защита от смерти: как увидят на тебе эти часы и перстень, не посмеют тебя казнить.
Ну, генерал этот уходит.
Проходит там несколько время, объявляют ему кафермацию: молодой человек, двадцати четырех лет, там-то жил, обвиняется в заговоре на государя; присуждается ему смертная казнь.
Ну, спасибо. Есть за что поблагодарить.
Вот утро. Явился конвой, повели его на площадь. А там эшафот открыт. Ну, он все-таки не так уже трусит. Там народу собралось, все сенаторы, Петр Первый, и мать его тут в народе. Ну, привели его и опять к ему обращаются:
— Сознайся ты, молодой человек, с кем ты имел заговор, с какими ты студентами там хотел государя убить?
Он отвечает:
— Я не имел заговора.
— Ах, не хочешь ты сознаться! Пиши решенье.
Смертная казнь ему.
Подписали, а там и петля висит. Хорошо, начал священник его напутствовать: «Сознайся во грехах, чадо мое, покайся, я свидетель один перед Богом».
— Я ничего не сознаюсь, ничего не знаю. Я иду помирать невинным.
Ну, сейчас, значит, кафермацию прочитали, и палачи надевают пропускную ему рубаху.
Хотели только надеть петлю, смотрят — на шее у его часы: герб и орел его императорского величества, Петр Алексеевич Романов. Руку наложили — на руке перстень, на вставке то же.
Палач закрыл их:
— Не могу, — говорит, — ваше императорское величество, заслуги ваши подвергать казни.
— Как?
— Да так, извольте посмотреть!
Подходят, глядят: действительно, часы и перстень его. А она вышла, Лидия:
— Видишь, кем он тебе приходится! Да за такую св… Воронцову сына своего хотел убить?!
— Как так сына? Какого сына?
— А помнишь купальню?
Прямо ему наотрез. Он схватился, давай на извозчика, и Воронцов тоже за ним. А она взяла его и привезла в погребок опять.
Вот какая была хитрая. А то пропал бы человек!
Недаром она перстень да часы-то у него вырядила.
87. Внебрачный сын Петра I
Все это дело было осенью уже. Петр I любил по Карелии странствовать. И вот стали сообщать, что в Кижах появились волки на острову. Петр I согласился приехать с солдатами и, значит, гнать отсюда волков, от Киж в Клименицы (монастырь Клименицкий слыхали ведь?).
И вот они погнали, значит, цепью пошли, погнали волков до Климениц. А жили они в деревне Корба, Петр I жил. Места были болотистые, и он любил ходить в русских сапогах с длинными голенищами.
И вот один раз идет вечером, повстречалась ему девушка, очень понравилась ему. Ну, и обласкал ее. Потом приходит к ней, она стала плакать, что стала в положении.
Он говорит: «Не плачь… Снял с шеи крест свой и подарил ей свой крест с цепочкой, серебряный или золотой, я не знаю, но тогда носили на шее. Говорит: «Если действительно родится сын или дочь, сообщите».
Вот пришло время. Она родила сына. Поп Кижского прихода не стал крестить, потому что незамужняя (тогда закон был у попов). Она, значит, написала Петру I письмо (тогда на коня ездили, почта долго шла). Оттуда пришел приказ, чтобы окрестили, и сына назвали Иваном. И стал ей царь высылать деньги на воспитание ребенка. Ребенок подрос до 14 годов, был здоровый, рослый и красивый, в отца, по всей вероятности. У матери стал проситься в Петербург.
Ну, приехал в Петербург (тогда ведь, видишь, деревня худа была). На краю города у одной старушки и старичка поселился. Ну, а был грамотный, хороший. Он пошел искать работу. И вот его пригласили в магазин кассиром. Когда он стал в магазине работать, магазин разбогател, потому что хоть на копейку купят, стараются прийти в этот магазин посмотреть на него, потому что он был очень красивый. Вот Иван дедушке и говорит (а сам кассир):
— Дедушка, пойдем в магазин, возьмем денег, обокрадем маленько!
Дедушка сначала струсил, но потом согласился в магазин идти воровать. Взяли они там часть денег, какую им надо было, ну, и ушли, дверь оставили открытой. Наутро приходит хозяин магазина — дверь открыта, и касса открыта, часть денег взята. Значит, доложили царю, что были воры в магазине. Царь говорит:
— Нужно искать знахаря, который должен выяснить вора (тогда ведь колдуны были, разыскивали).
Да колдун говорит так:
— Вор очень умный, надо придумать что-то такое, чтобы его достать живым.
И придумали так. Поставили сторожа в сторонке и стекла в дверях сделали так, что чуть откроет окно — так выпадут и загремят. Ну, вот, он пожил так сколько-то времени, дедушке говорит:
— Дедушка, пойдем.
Дедушка в этот раз на радости пошел.
— Я теперь не боюсь, — дедушка говорит.
Заходят в магазин аккуратно. Часть денег они взяли опять, какую им надо было. Он знал, как это все сделано. Стекла не выпали в этот раз. Наутро опять сообщают царю, что покражу сделали и ушли, а дверь оставили открытой. Царь опять колдуна вызывает, почему не обнаружили вора, а в кассе денег взято.
— Трудно его поймать.
— Ну как же, — говорит, — будем делать?
Колдун говорит:
— Вор очень умный. Созывай всех в гости, чтобы все люди пришли: бедны, богаты, и всех угощай допьяна. И вот которы уйдут, тех не надо. А которы пьяны останутся, а этот пьяница обязательно останется, который вор. Вы наложите в каждый уголок по стопке десятикопеечных монет. Вор обязательно польстится на эти деньги.
Вот когда эти пьяны сидели, Иван взял этих денег и каждому насовал в карман. Взял и себе часть. Когда утром приходят осматривать этих пьяниц, в перву очередь (он сидел у дверей, Иван) ему сунули руки в карман, у него и обнаружили деньги.
— Ага, нашли вора!
Он встал, голову поднял:
— Я, — говорит, — ничего не знаю.
Сунулись в карманы — деньги. Пошли по вторым — у всех в карманах деньги. Кто брал? Неизвестно. Опять колдуна зовут. Колдун говорит:
— Трудный вор. Соберите еще гостей.
Ну, еще раз собрали. Только в этот раз не деньгами. А рядом сделали комнату, темно-зеленый цвет, поставили там кровать и положили хорошую девушку, а девушке дали печать. Вот уж вор обязательно польстится! Если молодой, обязательно польстится.
Погуляли, пошли. Кто мог, ушел домой. А кто пьяный, остался тут. И тут осталось много людей. А Иван этот пил мало, может, вообще не пил. Одним словом, веревочку крутил, факт тот, что проверял.
Вот все заснули. Иван пошел осматривать комнату, темно-зеленый цвет. Приходит — там девушка красивая лежит на кровати. Он, значит, к ней подходит и давай ласкать ее. Она взяла его обняла и тихонько на спине положила печать. Он почувствовал, что чем-то, не рукой обнято. Она быстро заснула потом с радости, что печать положила, вора поймала. А печать положила за подушку, он это прекрасно видел. Когда она заснула, он взял эту печать и каждому на рубашку, на спину печатью шлепнул — и все.
Поутру опять приходят, а он с краю сидел. Значит, посмотрели — на рубашке печать.
— Ага, вора нашли!
Он говорит:
— Как так, я, — говорит, — ничего не знаю.
Пошли смотреть других. И у каждого, что тут было народу оставили, — у всех печать. Они, значит, девушку:
— Кто был?
— Темно, — говорит, — было, не видно было. Но печать я положила одному, был у меня один.
Опять, значит, за колдуна: «Как найти?» Колдун говорит:
— Надо чтобы в магазине сделать такой пол, чтобы он свернулся; живым не поймать, так мертвым. А под полом котел со смолой вскипятить.
И вот деньги стали к концу подходить. Иван говорит:
— Дедушка, надо сходить, деньги стали на исходе.
А дед уже с радостью пошел.
— Я, — говорит, — сегодня без тебя пойду. Теперь я знаю ходы.
Ну вот, дедушка ушел туды, дверь была открыта, не на замках. И, значит, только перешагнул, и туды в котел упал и там сварился сразу.
Наутро приходят, значит, в смоле человек. Вор найденный. А как личность узнать в смоле? Узнать не могут, кто. Иван пришел и говорит:
— Бабушка, наш дед пропал, в смоле скипел.
Бабушка расплакалась:
— Как буду жить теперь?
— Бабушка, не плачь, не горюй, все будет хорошо. Ну вот, если тебе, — говорит, — охота на дедушку поглядеть, вот тебе пятьдесят копеек денег, возьми корзинку, купи в магазине яиц. А дедушку повезут на телеге мимо этого места. А ты с корзиной с яйцами стой тут. Я знаю, что тебе без слез не обойтись, — Иван-то говорит бабушке, — и вот: как повезут его рядом, ты возьми и спусти с рук корзинку с яйцами — и хоть того больше плачь. Станут говорить, что старуха этого старика…
Подходят:
— Твой старик?
А у старухи зубов нет, шобайдат:
— Вот пятьдесят копеек было денег, купила яиц, люди-то толкнули — яйца разбились.
Люди стали спрашивать, над старухой сжалились и надавали денег. Пришла домой и поблагодарила Ивана.
Царь опять к колдуну:
— Как же узнать, кто ворует у нас? Надо же как-то добиться.
— Ну, — говорит, — вор умный очень.
Вот уже стали всяко мечтать. А Иван приходит в сенат к царю и говорит:
— Вы вора ищите?
— Да, — говорят, — вора ищем.
— А что бы вы стали делать, если вора найти?
— Мы бы стали казнить его — столько убытков нанес нам.
Ну, а Иван говорит царю:
— Ну, дак вор этот я. Раз казнить будете, вор я.
Сразу его сфотографировали, портреты по всем видным местам повесили и написали, что вот вор найденный, казнить будем в такое-то время через повешенье.
А народ узнал, что это Иван, значит, кассир. К царю приходят, чтобы дал помилование. Деньги возместят, чтобы не казнить человека. Царь от этого от всего отказался. Назначен день повешенья.
Пришел тот день, когда его вешать надо. Он явился к царю, и его повели, значит, на эту, на вешеницу, «площадь позора» тогда считалась. Когда привели его, поднялся на третью ступеньку, веревка подготовлена, кладена на шею ему, значит, только спихнуть из-под ног. Вот он стоит на этой, на вешенице. Царь и говорит:
— Вот я буду считать. Как только «три» скажу…
Вот это царь редко стал говорить: «Раз, два…» «Три» не поспел сказать — он рубаху как рванет, а крест-то евонный, царский, царя крест именной. Значит, царь «три» не мог проговорить — и помиловали. На этом кончено.
88. Рыбак вместе с царем освобождают сына Петра I от его жены, презлой ведьмы
Был бедный рыболов, и было у него шестеро детей; он никакими работами не занимался, только рыбу ловил. И был закон: больше трех раз в день не закидывать. Что за три раза вытянет, то продаст и этим кормит детей. Только один раз случилось: три раза закинул, ни одной рыбки нету, а хлеба дома ни крошки. Он вздохнул тяжело: «Будь что будет, а закину четвертый раз». На четвертый раз тянет из реки кувшин медный, закрытый, царскою печатью запечатанный, а наверху его крест выбит. Рыболов взял и поднял эту крышку с крестом: в кувшине нет ничего, только из него, пошел гужиком дымок. Рыболов сам с собою рассуждает: «Ну, хоть рыбки не поймал, дак кувшин продам — все какой рубь дадут».
Вдруг идет человек огромный, говорит: «Я тебя, рыболов, убью». Он говорит:
— За что ты меня убьешь, за какие дела?
— А за то: зачем ты меня бессрочно выпустил из кувшина?
— Как я тебя выпустил бессрочно?
— А вот как: я был заперт в кувшине на двести лет.
Рыболов говорит:
— Как ты мог поместиться в кувшин, такой верзила? Я этому не верю.
— Ну, раз ты мне не веришь, то гляди, как я буду из-за той горы идти дымком в кувшин. Ты видел, что из кувшина дым шел — это был я.
Пошел он за гору, скинулся дымком и идет в кувшин. И думает рыболов: «Возьму, как дым уберется, закрою кувшин, а то ни за что убьет». Только дым убрался в кувшин, рыболов тотчас хляп крышку, да и припечатал, как было. Говорит:
— Ну, никаянный, сидел ты двести лет, а теперь я засадил тебя на триста.
— О, нет, рыболов! — говорит дым. — За что на столько?
— А за что ж ты хотел убить меня невинного?
— Я ж сказал, да не убил. Нет, рыболов, ты меня пусти, я тебя на век посажу на хозяйство.
— Ты мне солжешь, никаянный дух!
— Нет, — говорит, — наш дух вернее вашего, я правду говорю, только выпусти, пожалуйста.
Открыл рыбак кувшин, из него пошел дымок. Потом идет к нему человек огромный. «Ну вот, рыболов, я тебе покажу амшарину, где тебе ловить рыбу. Будешь ты там много вытягивать, да больше трех щучек не бери; что за них запросишь, то тебе и дадут».
Рыболов пошел в ту амшарину, закинул сеть свою и вытянул много рыбы. Всю рыбу назад отпустил, а три щучки с собой взял. Несет он по городу эту рыбу, встречается с ним царский повар:
— Что, рыболов, продаешь рыбку?
— Продаю.
— Что ж ты за нее просишь?
— По три червонца за щучку.
Повар ему 9 червонцев кинул, щучек позабрал. Принесши на кухню, приготовил их, как надо, чтоб положить на плиту жарить. Только положил их на плиту, как идут три девушки из кухни, спрашивают:
— Рыбки, сестры, вы тут?
— Тут, — отвечают рыбки.
— Пойдем с нами!
Сейчас брык! — у кухни одна стена вон. Эти рыбки соскочили с плиты, скинулись девушками и пошли с первыми сквозь стену. Повар смотрит: купил было государю рыбы сготовить, а теперь нечего, Бог знает, что случилось. Сготовил другое кушанье на рыбном месте, чтоб послаже.
Государю понравилось, говорит:
— Ах, повар, кабы ты и завтра этакое кушанье сготовил!
Повар пошел и назавтра покупать рыбу. Этот рыбак опять несет три щуки. Повар говорит:
— Продаешь рыбку?
— Продаю.
— Что просишь за них?
— По три червонца.
Повар опять выкинул ему 9 червонцев. Приносит их на кухню, только положил на плиту — опять идут три девушки:
— Что, сестры-рыбки, вы тута?
— Тута.
— Пойдем с нами!
Опять бряк, одна стена вон. Рыбы скинулись девушками и пошли. Опять повар стал готовить кушанье на рыбном месте, как вчера. Рыболов, продавши эту рыбу, опять отправился в амшарину рыбу ловить. Подносит опять повар царю кушанье на рыбном месте сладкое. Государь опять спрашивает:
— Где ты научился этакие кушанья готовить из рыб? (Он знал, что давал деньги на рыбу.)
Повар говорит:
— Позвольте сказать, свет-великий государь. Я беру рыбу у знакомого бедного рыболова, да только вам, государь, ни разу той рыбки кушать не достается. Я рыболову, даю за три рыбы девять червонцев, а готовлю кушанья на рыбном месте за свой капитал.
— А куда ж эта рыбка девается? — говорит государь. — Ты мне об этом не толковал.
Он отвечает:
— А придите сами, свет-великий государь: вы увидите, куда она девается.
— Ну, — говорит государь, — иди к тому рыболову, сторгуй у него три рыбки и, денег не платя, приведи его сюда с рыбкою.
Повар пошел на рынок и встретил того рыболова с тремя рыбками.
— Что, рыболов, продаешь рыбку?
— Да, конечно, не покупаю, вы сами знаете про мою нужду!
— Ну, — говорит повар, — неси за мною рыбку на кухню, там тебе заплотят, а при мне тут денег нету.
Привел его на кухню, взял у него рыбку и давай обчищевать, как ставить на плиту. Пошел тотчас, доложил царю:
— Свет-великий государь, пойдите посмотрите, как я вам рыбку готовлю!
Царь пришел на кухню и говорит:
— Рыболов, ты мне рыбку продаешь, а я ее не кушаю!
Рыболов этот не знает ничего, говорит:
— Свет-великий государь! Я продаю, а не знаю, куда ж вы ее деваете?
— А поглядим теперь вместе, куда она девается.
Повар поставил эту рыбу при них на плиту.
Тотчас идут три девушки:
— Рыбы-сестры, вы тут?
— Тут.
— Пойдем с нами!
Брык! Стена одна вон вывалилась, три рыбки скинулись девушками и пошли с первыми. (Они три раза выходили из кухни, и стена три раза вываливалась и снова становилась на свое место.)
Рыболов говорит:
— Свет-великий государь, я сам не знаю, почему это все делается.
— Расскажи, рыболов, — говорит государь, — где это ты ловишь рыбу?
— Вот, великий государь, ловлю я в таком-то месте, у такой-то амшарины.
— Скажи ты мне, кто тебе ту амшарину показал? (У той амшарины из веку провалился город Петра I).
Рыболов рассказал, как и что было.
— Ну, — говорит царь, — вот тебе за рыбу три червонца, а завтра поезжай с сетью в ту амшарину как можно раньше и затяни сеть, но не вытягивай, пока я не приеду.
Рыболов так и сделал: закинул сеть у амшарины и стал дожидаться царя. Государь раненько встал, взял свой острый меч и пошел к рыболову. Стал он искать рыболова, бился целый день, не нашел и заблудился у той амшарины. Пробыл дотемна, уже запалили огни. Он заметил посреди амшарины огонек, подходит к нему — стоит дом огромнейший, царские палаты. Входит он в палаты — там нет никого, сидит только Петра I сын: наполовину мраморный камень, наполовину человек. Государь поклонился ему, а тот только кивнул головой. Государь говорит:
— Как так можно: я тебе так низко кланяюсь, а ты мне не можешь поклониться?
Петра I сын отвечает:
— Эка, великий государь, разве вы не видите, как я изуродован: половина из мраморного камня, половина человеческая?
Государь и спрашивает:
— Кто это тебя так изуродовал, что ты страдаешь?
— Свет-великий государь! Моя жена меня так изуродовала: она знается с никаянным духом и угождает ему. Если хотите посмотреть, как она надо мной ругается, то извольте схорониться в шкаф и смотреть оттуда. Она мне каждые сутки по сто лозанов дает и как сто лозанов ввалит, то на мне суконную рубашку переодевает. А кормит одной воловью жилой.
Царь спрашивает:
— А где она теперь?
А она великая волшебница и теперь где-то летает по русскому царству, скоро должна прилететь.
Царь взял и за шкаф спрятался. Она прилетает с полету, мужу сто лозанов ввалила, суконную рубаху переменила и дала ему в рот воловью жилу жевать. Царь смотрел из шкафа, как она его наказывала. Потом она подошла к сундуку, где лежал никаянный дух, ее возлюбленный, и начала его упрашивать. (Она его чем-то разгневала.) Потом она. улетела. Царь вышел из шкафа и говорит сыну Петра I:
— Как бы тебя спасти отсюда, как сделать город городом, а человека человеком? (Ведьма в угоду возлюбленному обратила людей в рыбу, а город — в озеро.)
Петра I сын говорит:
— Вот возьмите и перерубите никаянного духа своим острым мечом крест-накрест, не больше; спрячьте его под пол, а сами ляжьте в сундук. Когда она опять прилетит, мне сто лозанов ввалит, суконную рубаху переоденет, то, думая, что в сундуке никаянный дух, будет упрашивать вас…
Царь никаянного духа крест-накрест пересек, а тот закричал:
— Прибавь, великий государь, еще раз!
А царь говорит:
— Будет с тебя и этого!
Его из сундука выкинул, под пол спрятал, а сам в сундук лег. Ведьма прилетела с полету, дает по хребту мужу сто лозанов, переменяет суконную рубашку, дает в рот воловью жилу, а сама идет к сундуку упрашивать никаянного духа. Говорит:
— Что ты на меня сердишься, что ты мне не отвечаешь, сколько времени я спрашиваю?
Царь говорит:
— Что же я тебе буду отвечать: какое я от тебя вижу удовольствие?
— Как какое? Я все, что ты приказываешь, выполняю.
Царь говорит:
— На что ты своего мужа сделала наполовину из мраморного камня? Это нам не нужно. И город ты сделала озером, а людей рыбами. А вот ты мне сделай удовольствие: мужа своего — как был он в 35 лет, таким, город сделай городом, людей — людьми! Пойдет тогда по нашему городу торговля, вот это и будет мне в удовольствие — а то сидим мы тут, как в остроге, и свету не видим.
Она думала, что это говорит с нею никаянный, отвечает:
— Я сама знаю, что мы сейчас живем не в удовольствие, но я делала, как ты мне приказывал.
Сразу же с радостью побежала все переделывать. Сделала, как ей царь сказал, прибежала и говорит:
— Ну, все сделала, как ты мне приказывал, — выйди, погляди!
Царь и говорит:
— Ну, бери меня за левую руку: я залежался и сам не встану!
Она взяла его за левую руку, а он ей как секанул мечом, так голова и покатилась. Потом с сыном Петра I обнялись и поцеловались. Сын Петра I и говорит:
— Благодарю, что избавил меня. Ну, теперь руби ее на мелкие кусочки.
Взяли они и порубили ее с никаянным духом на мелкие кусочки, вывезли их на поле, костер сложили и их спалили. Пепел размяли и по ветру пустили. Кто того смраду набрался, навек ведьмаком остался.
Сами пошли по тем палатам расхаживать и все разглядывать, все ли так стало, как прежде. Только идут в зал свой, видят: сидит в зале рыболов, что царю рыбу продавал, сидит около стены, обтянувшись сетью. Сын Петра I спрашивает у царя:
— Свет-великий государь, кто же это?
— Молчи, брат, это он тебя отсюда и вывел. Ну, собирай, рыболов, сети, пойдем отсюда! Благодарю тебя, что ты указал мне это место: мы тут спасли город, царя и народ, плененных никаянным духом.
Стали они тогда пить да гулять, добро наживать. Рыболова поставили первой гильдии купцом, детям его повек положили жалование. Посеял мужик овса, а басня моя вся.