Глава 21

Париж

1943

Через два дня Эдуард вернулся с юга домой. Выглядел он измотанным и прошел наверх, к себе в комнату, задержавшись на лестнице только затем, чтобы сказать Конни, что вечером будут гости. Ей следует быть в гостиной в шесть тридцать.

Любопытно, кто явится на сей раз, подумала Конни, вознеся небесам молитву, чтобы только не братья фон Вендорф. Она понемногу приходила в себя после сумасшедшей позавчерашней ночи, когда Винишия передавала информацию из подвала их дома, и в то же время явился незваным Фредерик.

На следующее утро, стоило Саре уйти за покупками, как Конни сбежала вниз, чтобы осмотреть и запереть подвал. Однако ключа не было. Она осмотрела все внутри и снаружи. Нет, пропал. Слабым утешением служило лишь то, что Винишия не оставила в подвале ни малейших следов своего там пребывания – ни намека на сильный, характерный аромат «Галуаз» в воздухе, ничего из вещей не стронуто и не сдвинуто с места. И пока никакой реакции немцев на радиопередачу – а это при том, что обычно, знала она это по опыту, реакция следует очень быстро. Если бы они перехватили сигнал, идущий из этого района, то незамедлительно обыскали бы все дома в округе, понимая, что радист после передачи всегда стремится побыстрей унести ноги.

В половине седьмого, как требовалось, Конни при полном параде вошла в гостиную. Сара ввела полусонную Софи, неправдоподобно прекрасную в новом лиловом платье, усадила в кресло. Конни, исподтишка внимательно ее оглядев, пришла к выводу, что в Софи появилось нечто новое, знание, отличающее жажду от опыта. Она излучала сияние: не дева, а молодая женщина в полном цвету.

Эдуард спустился вниз отдохнувший и посвежевший, снова хозяин жизни, которому все нипочем. Поцеловал сестру, сделал ей комплимент и рассказал, кто у них сегодня в гостях – обычный состав преуспевающих французов, вишистских чиновников и немцев.

В семь тридцать все приглашенные собрались, за исключением Фалька. Фредерик передал хозяину извинения брата: тот вынужден опоздать, но непременно явится позже.

– Бойцы Сопротивления ворвались в Управление принудительных работ на рю де Франк Буржуа, захватили картотеку на шестьдесят пять тысяч карточек и спокойно ушли. Более чем понятно, что мой брат вне себя.

О программе УПР Конни узнала во время своей диверсионной подготовки. Это был реестр, в котором значилось почти сто пятьдесят тысяч молодых французов. Именно их подвергали аресту с тем, чтобы отправить в Германию для работы на военных заводах. Подобная практика вызывала понятное недовольство многих французов и делала правительство Виши крайне непопулярным. В результате многие законопослушные граждане, в принципе готовые подчиняться любой власти, перешли на сторону Сопротивления. Конни, слушая Фредерика, позаботилась о том, чтобы не выдать восторга, испытанного ею при вести об успехе Сопротивления, – но отметила про себя, что определенно отчасти это заслуга Винишии.

– Разумеется, последуют карательные акции, – добавил один из гостей, вишист. – Мы станем еще беспощадней к бунтовщикам, которые вносят разлад в жизнь нашей страны.

Когда подали кофе и коньяк, в прихожей раздался звонок. Вскоре в комнату вошел Фальк.

– Прошу прощения, господа. Дела! Нашему режиму еще предстоит справиться с недовольными.

Эдуард налил ему коньяку. Фальк обвел взглядом присутствующих и, отыскав Конни, направился к ней. Она стиснула зубы.

– Фройляйн Констанс, как поживаете?

– Спасибо, неплохо. А вы?

– Как вы слышали, эта «сражающаяся Франция» проявляет активность, но не сомневайтесь, мы над этим работаем, они от нас не уйдут. Впрочем, о работе лучше не будем. Мне нужно отвлечься. – Протянув руку, он коснулся ее щеки. Ей показалось, что по лицу потекла струйка ледяной воды.

– Фройляйн, возможно, вы могли бы…

– Итак, у вас большие проблемы, – послышался голос Эдуарда, явившегося разрядить ситуацию.

– Да, но мы всех поймаем и накажем. У нас уже есть добровольцы из французов, которые не одобряют проделок Сопротивления и выразили готовность оповещать нас об их намерениях. Кстати, они действуют даже в этом районе. Наш перехватчик запеленговал сильный сигнал, идущий из какого-то дома на вашей улице. Мы немедленно проверили ваших соседей, но ничего не нашли. Ваш дом я, разумеется, приказал не тревожить.

У Конни кровь застыла в жилах, тогда как Эдуард серьезно обеспокоился.

– Откуда же мог быть сигнал? – недоуменно спросил он. – Мои соседи, это я знаю точно, все люди лояльные и законопослушные.

– Брат, – внезапно вмешался в разговор Фредерик. – Если дело было вечером два дня назад, то я навещал здесь мадемуазель Софи, и ей захотелось послушать музыку. Граммофон не заводился, и она сказала, что в доме есть радио. Желая доставить ей удовольствие, я нашел станцию, которая передает классическую музыку. Так что, Фальк, – покаянно вздохнул Фредерик, – боюсь, это и был тот сигнал, который вы перехватили. Прошу прощения, что доставил вам лишние хлопоты. Зато могу уверить тебя, что в доме присутствовала вся мощь ЭсЭс, и на моих глазах сюда вошла только кошка.

Удивительное признание Фредерика выбило из колеи даже неизменно спокойного Эдуарда. Фалька оно также, судя по его виду, не убедило.

– Вряд ли я вправе арестовать офицера чином выше меня за желание угодить даме, – ответил Фальк, не скрывая своего раздражения. – Разумеется, мы об этом инциденте забудем, но настоятельно призываю вас, Эдуард, немедленно сдать свой радиоприемник, во избежание дальнейших недоразумений.

– Непременно, – кивнул Эдуард. – В эту ночь меня дома не было. Софи, тебе не следует поощрять подобное поведение.

– Но ведь музыка, которую мы слушали, была так прекрасна! – улыбнулась, сидя в кресле, Софи. – «Реквием» Моцарта стоит любых беспокойств, разве не так? – Сказано это было с таким невинным очарованием, что сгустившееся было в комнате напряжение развеялось. Конни видела, что Фредерик не отрывал от Софи глаз, в которых светилась нежность. В отличие от того же цвета глаз Фалька – в тех была только сталь и никакой теплоты. Если и впрямь глаза – зеркало души, то у Фредерика и Фалька, вопреки их одинаковой упаковке, души были явно не родственные.

Следующим утром Эдуард присоединился к Конни, когда та сидела в библиотеке.

– Так, значит, без меня тут был Фредерик?

– Да. Но не я его пригласила – твоя сестра. Я понятия не имела об этом.

– Понятно, – тяжело вздохнув, Эдуард скрестил руки на груди. – Знаешь, я заметил, что их влечение друг к другу переросло в настоящее, глубокое чувство. Софи говорила с тобой об этом?

– Да, – призналась Конни. – Я попыталась убедить ее в том, что подобные отношения не могут иметь будущего. Но она моим предостережениям не вняла.

– Можно только надеяться, ради блага Софи, что Фредерик вскоре уедет. – Он повернулся к Конни: – Ты была с ними, когда он здесь был?

– Нет. Фредерик явился, когда я уже легла.

– Это невероятно! – Эдуард схватился за голову. – Воистину, Софи потеряла всякое представление о приличиях! И в одиночку принимать гостя непозволительно, а уж тайно, ночью – это просто неслыханно!

– Прости меня, Эдуард, но я, правда, не знала, как поступить. Я в доме всего лишь гостья, разве могла я вмешиваться? Софи ведь хозяйка! Я не вправе указывать ей, что делать, а чего нет. Тем более когда она с немецким офицером, да еще такого полета. Мне очень, очень жаль!

Эдуард поник.

– Разве не довольно того, что они насилуют и губят нашу прекрасную страну? Того, что они ее грабят? Неужели им нужна еще и моя сестра? Знаешь, я порой… – и умолк.

– Что, Эдуард?

Он посидел, глядя в пустоту, потом снова заговорил:

– Прости, Констанс. Я устал, и поведение сестры меня поразило. Мне кажется, я сражаюсь на этой войне уже так долго… бесконечно давно. В общем, подождем, когда Фредерик отбудет в Германию. Если же нет, придется принять другие, более суровые меры.

– А кстати, как тебе эпизод с картотекой, захваченной Сопротивлением? Разве не блеск?

– Да, – кивнул он и как-то странно на нее посмотрел. – И это еще не все, поверь мне, далеко не все…

Эдуард вышел из библиотеки, оставив Конни с книгой, которую та позабыла открыть. В этот момент она была уверена, что Эдуард де ла Мартиньерес участвовал в налете на Управление принудительных работ. Эта уверенность удивительным образом ободряла. Но она все равно чувствовала, что, как муха, попалась в сеть, сплетенную не ею, что она пассивна, хотя ее готовили к действию. Впору сойти с ума… Почему Фредерик отвлек внимание на себя, рассказав про радио? Неужели Софи права, и он противник нацизма? Или, входя в дом, он уже знал, что радиосигнал идет отсюда, и пришел сам все разведать?

Конни закрыла лицо руками. Как же она запуталась! Все вокруг знакомы с правилами игры, у каждого – своя роль, а она чувствует себя щепкой, которую швыряет волна по прихоти и тайной воле других.

– Лоуренс, – прошептала она, – помоги мне.

Она огляделась. На полках рядами стояли книги, стояли и смотрели на нее жестко, холодно и бездушно, в почти одинаковых переплетах, по которым никак не скажешь, что на их страницах. Отличная метафора о жизни, которую она вынуждена вести.

За обедом Софи – Конни в последние дни мало ее видела – показалась ей вялой и бледной. Поковырялась в еде, поднялась и, извинившись, ушла к себе.

Через два часа, когда она так и не вышла из спальни, Конни постучалась в ее дверь. Софи лежала на кровати, лицо серое, на лбу холодный компресс.

– Дорогая моя, тебе что, нехорошо? – Конни, присев на кровать, взяла ее за руку. – Я могу чем-то помочь?

– Нет, я не больна. По крайней мере физически… – Софи вздохнула и с силой улыбнулась. – Спасибо, что зашла, Констанс. Мы что-то редко с тобой видимся… Мне тебя не хватает.

– Так вот, я уже здесь.

– Ох, Констанс, – Софи закусила губу. – Фредерик сказал, что скоро уедет. В Германию. Как я это переживу? – Ее незрячие глаза заблестели от слез.

– Переживешь, потому что должна пережить, – Конни сжала ее ладонь. – Так же, как я живу без Лоуренса, хотя это очень трудно.

– Да. Я знаю, ты скажешь, что я наивная и не понимаю, что такое любовь. Что я забуду Фредерика, потому что у нас нет будущего. Но я взрослая женщина и знаю, что в моем сердце.

– Я просто пытаюсь тебя уберечь, Софи. Я понимаю, как тебе трудно.

– Констанс, я знаю, что мы с Фредериком будем вместе. Я знаю это здесь, – она приложила руку к сердцу. – Фредерик говорит, он найдет способ, и я ему верю.

Конни вздохнула. На фоне всех трагедий четырех военных лет, когда миллионы людей погибли либо потеряли своих близких, любовные страдания Софи могли бы выглядеть пустяком. Но для самой Софи они были самым главным на свете просто потому, что это была ее жизнь.

– Что ж, раз Фредерик говорит, что найдет способ, значит, найдет, – мягко сказала Конни, сочтя, что главное – это утешить. Ведь если Фредерик скоро уедет, возможно, ситуация разрешится сама собой.

Несколько следующих недель прошли беспокойно. Начались ночные налеты – сирены противовоздушной обороны врывались в сон, и парижане в поисках безопасности снова перебрались в подвалы. Рассказывали о воздушных атаках на заводы «Пежо» и «Мишлен», расположенные в промышленных пригородах столицы. Дома, в Англии, прочтя подобные новости в «Таймс», Конни отозвалась бы на них с радостью, но здесь газетные статьи были полны цифр, говоривших о том, сколько погибло невинных французов, работников этих заводов.

По-прежнему совершая ежедневную прогулку до садов Тюильри, она чувствовала, как слабеет пульс города, как понемногу люди теряют веру в то, что война когда-нибудь завершится. Давно обещанная высадка союзников так и не осуществилась, и Конни начала сомневаться, осуществится ли.

Усевшись на скамью, на которой она обычно сидела, Конни заметила, что к ней приближается Винишия. Они обменялись словами, подобающими при встрече, и Винишия присела рядом. Наряженная в свой костюм состоятельной дамы, на сей раз она не потрудилась накраситься, и с лицом, обтянутым бледной до прозрачности кожей, выглядела истощенной.

– Спасибо, что выручила тогда с подвалом. – Она достала из сумочки непременную пачку «Галуаз». – Будешь?

– Нет, спасибо.

– А я на них прямо живу. Помогают заглушать голод.

– Дать тебе денег на еду? – предложила Конни с радостью, что хоть чем-то может помочь.

– Нет, не нужно. Проблема в том, что я вечно мечусь, как заяц, чтобы боши не перехватили сигнал. Вечно в пути на моем несчастном велосипеде, так что нет случая спокойно сесть и поесть.

– Как в целом дела?

– Да ты знаешь, Кон, – Винишия глубоко затянулась, – шаг вперед и два назад. Но по меньшей мере наши люди теперь лучше организованы, чем летом. И лишняя пара рук всегда пригодится. Я тут подумала и решила, что, наверное, это не важно, что ты теперь не официальный агент. Нет никаких причин, чтобы ты не могла помочь нам как обыкновенная француженка. А кроме того, если ты познакомишься с людьми, с которыми я работаю, возможно, они помогут тебе уехать из Франции.

– Правда? – Конни мигом воспряла духом. – Ох, Винишия, я знаю, что моя жизнь – сущий пикник по сравнению с твоей, но я бы все, все сделала, только бы выбраться из этого дома.

– Я уже сказала товарищам, что ты мне помогла, и уверена, они сделают все, чтобы отплатить за услугу. Предлагаю тебе прийти к нам на встречу. Гарантировать ничего не могу, да и ты должна понимать: всегда есть риск, что найдется предатель, который стукнет немцам, где у нас сбор. И – ты ведь моя подруга. И мне жаль тебя, ты застряла в этом доме, развлекаешь свиней.

Винишия улыбнулась, и под завесой серой усталости вспыхнула искрой ее прежняя красота.

– Между прочим, тот малый, у которого ты живешь, похоже, занимает в Сопротивлении очень высокий пост. Я слышала, в Париже есть очень влиятельный человек, номер два после Жана Мулена. Если это твой малый, милочка, то понятно, почему Лондон предпочел пожертвовать твоей блистательной карьерой, когда ты перед всем гестапо явилась к нему на порог. Ладно, мне пора! – Винишия встала. – В среду в подробностях расскажу, где и когда встречаемся. Пока, дорогуша, увидимся!

 

Глава 22

Согласно договоренности, в следующую среду Конни пришла в Тюильри, но Винишия не объявилась. Конни дождалась ее только на четвертый день своего сидения все на той же скамейке. Руля на велосипеде, та не подала виду, что они знакомы, и просто проехала мимо, глядя прямо перед собой и пробормотав:

– Кафе «Де ла Пэ», Девятый район, сегодня в девять вечера, – и была такова.

Конни принялась ломать голову, как ей уйти из дома так, чтобы никто не заметил. Эдуард ни за что на свете не позволит, чтобы она вышла вечером одна, без сопровождения. Пожалуй, лучше всего будет объявить, что у нее болит голова, и после ужина подняться к себе. В это время Эдуард обычно запирается у себя в кабинете. Убедившись, что он так и сделал, она спустится в кухню и уйдет через подвал, который по-прежнему был не заперт, потому что ключа так и не нашли.

Однако вечером, сразу после ужина, когда Эдуард уже вышел из-за стола, а Конни собралась последовать его примеру, в дверь позвонили, и Сара вышла открыть. Вернулась она со словами:

– Это полковник фон Вендорф, мадам Констанс, он ждет вас в гостиной.

Чуть не расплакавшись, Конни поплелась в вестибюль, там нацепила на лицо сияющую улыбку и вошла в гостиную.

– Здравствуйте, герр Фальк. Как поживаете?

– Да неплохо, но я несколько дней не видел вас, фройляйн, и мне не хватает вашей красоты. Я пришел просить вас доставить мне удовольствие и пойти сегодня куда-нибудь потанцевать.

Конни начала было бормотать извинения, но Фальк, покачав головой, приложил палец к ее губам:

– Нет, фройляйн, вы мне слишком часто отказываете. Сегодня я отказа не принимаю. Заеду за вами в десять вечера. – Он пошел к выходу из гостиной и вдруг, словно передумав, остановился. – Думаю, настроение у меня будет прекрасное. У моих подчиненных сегодня очень важная встреча в кафе «Де ла Пэ». – Он улыбнулся. – Итак, увидимся, фройляйн.

Охваченная ужасом, Конни смотрела, как за ним закрывается дверь. Сердце ее стучало как молот. Нужно предупредить Винишию, что гестапо обо всем знает. Взбежав наверх, приколола к волосам шляпку, кинулась вниз, через вестибюль, открыла парадную дверь и уже ступила на порог, когда ее вдруг схватили за руку.

– И куда это ты, Констанс, в такой час и в такой спешке?

Она повернулась к Эдуарду, догадываясь, что написано у нее на лице.

– Мне нужно! Эдуард! Это вопрос жизни и смерти!

– Пойдем в библиотеку, и ты расскажешь мне, что тебя так всполошило. – Твердой рукой он вернул ее в дом и закрыл дверь.

– Пожалуйста! – взмолилась Конни. – Я ведь тут не в тюрьме! Ты не можешь держать меня здесь против моей воли! Мне нужно сейчас уйти, не то будет поздно!

– Констанс, ты тут не в тюрьме, но я не могу допустить, чтобы ты ушла ночью неизвестно куда. Либо ты мне все расскажешь, либо мне и впрямь придется посадить тебя под замок. Не думай, что твоя активность, включая встречи с «подругой» в «Ритце», прошла незамеченной, – мрачно сказал он. – Я не раз тебе повторял, мы не можем так рисковать. Нельзя, чтобы деятельность Сопротивления так или иначе указывала на этот дом.

– Да, – призналась Конни, потрясенная его осведомленностью. – Женщина, с которой я встречалась в «Ритце», – агент, нас вместе готовили в Англии. Она попросила меня помочь. Она – моя подруга, отказать ей я не могла.

– А теперь скажи, куда ты направлялась сегодня?

– Эта подруга сказала сегодня, что ее подпольная группа в девять вечера встречается в кафе «Де ла Пэ». А Фальк только что сообщил, что он тоже об этом знает. Гестапо будет их ждать. Я должна пойти их предупредить, Эдуард. Прошу тебя, – снова взмолилась она, – отпусти меня!

– Нет, Констанс. Ты прекрасно знаешь, сделать этого я не могу. Если тебя схватят, только вообрази себе, что станет со всеми, кто живет в этом доме.

– Но не могу же я просто сидеть здесь, когда ей готовят ловушку! Прости, Эдуард, говори что хочешь, а я пойду! – И она рванулась к двери.

– Нет!

Эдуард крепко схватил ее за плечи. Конни принялась вырываться – и отчаянно разрыдалась, поняв, что схватки не выиграет.

– Успокойся, Констанс, не вынуждай меня дать тебе пощечину. Ты сегодня в это кафе не пойдешь. – Он посмотрел на нее и со вздохом закончил: – Я пойду.

– Ты?!

– Да. У меня в таких делах опыта столько, что тебе и не снилось. – Он взглянул на часы. – Когда у них встреча?

– В девять. Остался час.

– Значит, я успею встретиться с кем-то, кто распространит сигнал тревоги. – Эдуард вымученно улыбнулся. – Если же нет, то пойду туда сам. Предоставь это мне. Сделаю, что смогу, обещаю.

– Ах, Эдуард! – Силы покинули ее, Конни уронила голову на руки. – Прости, что я тебя подвела!

– Об этом поговорим позже. А сейчас, если я хочу успеть вовремя, надо идти. И если меня вдруг кто-то спросит – он вскинул бровь, – я в постели с мигренью.

– Эдуард! – вдруг вспомнила Конни. – Фальк заедет за мной в десять, мы едем потанцевать…

– Значит, к десяти я должен вернуться.

Он вышел из библиотеки, а Конни рухнула в кресло и несколько минут спустя услышала, как щелкнула язычком замка входная дверь.

– Господи, – стиснув руки, взмолилась она, – пусть он успеет вовремя!

Как часовой, сидела она у окна гостиной, дожидаясь возвращения Эдуарда. Ночь была теплая, но она дрожала от страха. Часы на каминной доске тикали, отмеряя секунды, и когда звякнул дверной звонок, Конни подскочила, вспомнив про Фалька. Вышла в вестибюль и увидела, как горничная, открыв дверь, впускает его.

– Вы приехали рано, герр Фальк, я еще не готова, – проговорила.

– Вы ошиблись, фройляйн Констанс. – Гость улыбнулся с нехарактерной Фальку сердечностью. – Я Фредерик. Хотел узнать, принимает ли мадемуазель Софи? Возможно, она говорила вам, что завтра я уезжаю. Пришел проститься.

– Да, конечно, она в библиотеке. – Конни указала рукой на нужную дверь. – И простите, что я приняла вас за Фалька. Он обещал зайти.

– Не извиняйтесь, прошу вас. Такое случалось прежде и, я уверен, случится не раз впредь. – Обойдя ее с легким поклоном, Фредерик прошел в библиотеку и прикрыл за собой дверь.

Гадая, что там еще впереди, Конни поднялась к себе в комнату, чтобы приготовиться к предстоящему испытанию. Оделась, накрасила губы, спустилась и вновь заняла свой пост у окна, чтобы сразу предупредить Эдуарда, что Фредерик в доме.

Стрелки часов показывали без четверти десять, когда на улице послышались шаги. Подбежав к двери, Конни распахнула ее, и Эдуард буквально упал ей в руки. Он сразу выпрямился, натужно дыша, и она ахнула при виде крови на его правом плече, сочащейся сквозь пиджак.

– Боже мой, Эдуард, ты ранен! Что случилось? – громко прошептала она.

– Я опоздал. Когда я спустился в кафе, там уже были гестаповцы. Началась перестрелка… Даже не знаю, кто именно меня зацепил. Не беспокойся, Констанс, кость не задета, пуля прошла сквозь мягкие ткани. Со мной все обойдется. Вот за твою подругу я, к сожалению, не поручусь… – с трудом выговорил он.

– Эдуард, – поспешно сказала она, – у нас гость, он не должен тебя увидеть…

Но было поздно. Эдуард смотрел мимо нее, на Софи и Фредерика, которые вышли в вестибюль.

– Эдуард, да вы ранены! – воскликнул в изумлении Фредерик.

– Нет, это пустяки, – быстро ответил тот. – Просто вышел из ресторана и попал на улице в переделку.

– Фредерик, что случилось? – всполошилась Софи. – Ты ранен, брат? Надо вызвать врача? Доставить тебя в больницу?

– Ничего не нужно, – пьяный от боли, выговорил Эдуард. – Я лучше пойду наверх.

– Я тебе помогу, – вызвалась Конни.

– Нет, скажи Саре, пусть приготовит мне ванну, – морщась, Эдуард начал взбираться по лестнице. – Утром буду как новенький, не волнуйтесь. Спокойной ночи.

Все трое стояли внизу, пока он мучительно преодолевал ступень за ступенью. Едва он дошел до самого верха и скрылся, как раздался дверной звонок.

– Это ваш брат, – бросила Конни, торопливо срывая свое пальто с вешалки. – Прощайте, герр Фредерик! Софи, увидимся позже.

Конни открыла Фальку, широко улыбаясь:

– Я готова! Пойдемте?

Не привыкший к столь радостному приему, Фальк удивился, что его не пригласили войти, но предложил ей руку, и они сошли по ступенькам к ожидавшей его машине. Шофер распахнул перед Конни заднюю дверь, и Фальк сел с ней рядом, обдав ее острым, кислым дыханием, как всегда с перегаром. Мазнул ее по плечу свастикой, вышитой на рукаве мундира, и по-хозяйски положил руку на коленку.

– Уфф! Как хорошо оторваться от дел хоть на время! Да, день выдался занятой.

– Но успешный? – сохраняя самообладание, спросила Конни.

– Чрезвычайно успешный! Двадцать человек захватили, хотя у них было оружие, и мы потеряли отличного солдата, он был моим другом. Кое-кто, конечно, ушел… но вот те, кого мы взяли, ох как они начнут раскалываться, когда мы возьмем их за бока! Ничего, всех, кто сегодня ушел, найдем. Но это, – он похлопал ее по коленке, – это будет завтра. А сегодня – они за решеткой, а я хочу отдохнуть.

Конни тошнило от ужаса, а Фалька так и распирало от ликования. Когда они вошли в клуб, она, извинившись, пошла в туалет и закрылась в кабинке. Села на крышку унитаза, опустила голову между колен. Ужасная слабость охватила ее. Дыхание вырывалось короткими, рваными толчками. Игра окончена? Когда Фредерик скажет брату, что Эдуард явился домой с огнестрельной раной, у Фалька наверняка вспыхнут подозрения. И, возможно, Фредерик успел уже доложить об этом в гестапо!

И все из-за нее! Она нарушила запрет Эдуарда, не оправдала его доверия, вступила в контакт с Винишией и, не сумев ее предупредить, разрушила его тяжко добытое и тщательно оберегаемое прикрытие, толкнула его под пулю.

– Что я наделала! – простонала она. А Винишия! Удалось ей, как Эдуарду, уйти, или она сидит сейчас в казематах гестапо и ждет пыток? Всех участников Сопротивления сначала пытают, а потом отправляют в лагеря смерти или, если повезет, расстреливают на месте.

Конни стиснула зубы, вышла из кабинки, ополоснула лицо. Заново накрасила губы и, глядя на себя в зеркало, приняла решение.

Сегодня она должна сделать так, чтобы у Эдуарда, если он еще не арестован, было как можно больше времени, чтобы прийти в себя. Чего бы ей это ни стоило.

Эдуард лежал в постели и, сжимая зубы, терпел боль.

После того как он принял ванну, верная Сара промыла рану, смазала ее йодом, присыпала белым стрептоцидом и забинтовала.

– Месье Эдуард, – в отчаянии проговорила она, – так нельзя, вам нужно в больницу. Хотя бы вызвать врача! Рану надо правильно обработать. Кость не задета, да, но рана глубокая и там внутри, может быть, еще есть шрапнель!

– Сара, вы же знаете, что я не могу, – он поморщился, потому что от йода щипало, как от укусов тысячи пчел. – Надо справляться своими силами. Фредерик фон Вендорф уехал?

– Нет, он еще в библиотеке с мадемуазель Софии.

Эдуард взял Сару за руку.

– Сара, вы ведь понимаете, что для меня почти наверняка все кончено? В кафе меня видело множество людей, в том числе офицеры гестапо. Все вы в равной мере попадаете под подозрение. Я… – Эдуард попытался сесть, но не смог и, морщась, откинулся на подушки. – Сара, вы должны, как мы раньше планировали на случай подобных обстоятельств, немедля покинуть дом. Взять мадемуазель Софи и Констанс и поехать в Гассен. Гестапо может нагрянуть сюда в любую минуту.

– Месье, – Сара покачала головой, – вы же знаете, я этого не сделаю. Тридцать пять лет я работаю в вашей семье. Я восхищаюсь вашим мужеством. Два года назад эти свиньи застрелили моего мужа. Я вас не оставлю.

– Вы должны, Сара, ради Софи. Прошу вас, соберите вещи и, не теряя времени, уезжайте. В библиотеке, в бюро, возьмите деньги и документы, я все для вас троих заранее приготовил. Если повезет, сумеете выбраться из Парижа, но перед тем, как отправиться дальше на юг, надо будет добыть новые документы. Так будет надежней… Я предупрежу друзей, что вы едете. Они помогут…

В дверь спальни постучали.

– Откройте, а потом делайте, что я сказал.

Сара выполнила приказ. На пороге стояли Фредерик и – под руку с ним – Софи.

– Ваша сестра, Эдуард, сгорает от беспокойства, – объяснил Фредерик. – Мы можем войти?

– Разумеется.

Эдуард не мог не отметить, как бережно Фредерик подвел Софи к кровати, где усадил на стул.

– Милый брат, что случилось? – Софи ощупью нашла руку Эдуарда. – Ты сильно ранен?

– Нет, родная моя, я же сказал, рана сквозная, кость не задета. Пустяки. В кафе, куда я случайно зашел, вспыхнула перестрелка, и я попал в самую гущу. – Эдуард говорил это утешающим тоном, а сам думал, что, возможно, каждым словом своим подписывает смертный приговор – и себе, и сестре. Однако Фредерик смотрел вовсе не на него и не на блюдце с шариком шрапнели, который Сара с трудом выковыряла из раны. Он не отводил глаз от Софи.

– Да, я слышал, что по всему городу налеты, – сказал Фредерик, оторвав взгляд от Сары и посмотрев на ее брата. – Что ж, мне пора вас покинуть. Пожалуйста, Эдуард, если вам что-то понадобится, сразу дайте мне знать – можно звонить напрямую в управление гестапо. Вот, я сейчас дам вам номер. – Фредерик вынул из внутреннего кармана блокнотик и карандаш, написал несколько цифр, вырвал страничку и положил на тумбочку рядом с блюдцем. – Спокойной ночи, Софи. Позаботьтесь о брате. – Нежно поцеловал ей руку, кивнул Эдуарду и вышел из комнаты.

Конни вернулась к Фальку с неестественно яркой карминовой улыбкой. Потом они ужинали, Фальк – с большим аппетитом, а она ковырялась в еде. Он расспрашивал ее о довоенной жизни, о доме в Сен-Рафаэле, о планах на будущее.

– Думаю, трудновато что-то планировать, пока не кончилась война, – задумчиво проговорила Конни. Фальк тем временем доливал вина ей в бокал. – Но ведь она кончится когда-то, это ведь неизбежно? – Фальк внимательно на нее посмотрел. – Но, конечно, – поспешно добавила она, – пока французский народ не поймет, что для него лучше, здесь будет неспокойно.

– Да, именно так, – кивнул Фальк. – А вот что вы скажете о своем кузене Эдуарде? Интересный он человек, верно?

– Весьма, – сдержанно согласилась она.

– Французский аристократ, история семьи уходит в глубь веков, фамильное древо полно имен храбрецов, готовых отдать жизнь за родину, – рассуждал Фальк, глядя Конни прямо в глаза. – Фамильное представление о чести и все в таком духе. И тем не менее Эдуард проявил готовность встать под знамена Германии и ее растущей новой империи. Я, знаете ли, частенько думаю, возможно ли, чтобы представитель такого славного рода пошел на это?

– Насколько я понимаю, дело в том, что его представление о будущем совпадает с вашим. Он видит так же, как вы. Он признает, что старая добрая Франция в нынешнем своем состоянии нежизнеспособна, и находит выход в идеалах, предложенных фюрером.

– В самом деле, надо признать, что правое крыло нашего движения весьма благожелательно настроено к таким влиятельным людям, как он. Однако, – Фальк сделал вдох, – имеются и такие, кто не раз выражал сомнение в том, что поддержка, которую он оказывает нашему делу, в полной мере чистосердечна. Его имя связывали с некоей подпольной организацией интеллектуалов, а в последнее время – даже с Сопротивлением. Что касается меня, то я, разумеется, отбрасываю эти подозрения как досужие сплетни.

– И вы полностью правы, Фальк. Сейчас все в Париже под подозрением… Наверное, даже я, – и она с трудом улыбнулась.

– Нет, фройляйн. Уверяю вас, в вашем деле – никаких вопросительных знаков. А Эдуард – он дома сегодня? Когда мы отужинаем, давайте поедем к вам, и я переговорю с ним, предупрежу, что его имя упоминалось в связи с деятельностью Сопротивления. В конце концов, это мой долг дружбы. Эдуард столько раз проявлял гостеприимство по отношению к нам с братом!

– Разумеется, Эдуард дома! Но ведь час уже поздний, он будет в постели. А потом, – Конни собралась с духом, коснулась пальцем рукава фон Вендорфа, – разве мы сегодня не отдыхаем? – И, склонив набок головку, кокетливо ему улыбнулась.

Его взгляд прояснился, он хлопнул ладонью по столу.

– Верно! Сегодня – отдых! Пойдемте потанцуем.

Двигаясь в такт музыке, Конни прижалась к нему и отзывалась на ласки так, словно о них мечтала. Он целовал ее, змеиным языком размыкая ей губы, и чувствовалось, что возбуждение его растет.

– Пойдемте куда-нибудь, где мы будем одни, – прошептала Конни с единственной целью – отбить у него желание навестить сейчас Эдуарда. – И сейчас же!

Фон Вендорф вызвал автомобиль. Гаркнул адрес шоферу и, не теряя времени даром, принялся грубо лапать ее. Машина остановилась перед многоквартирным домом, занимающим целый квартал в нескольких минутах ходьбы от штаба гестапо на авеню Фош. Фальк отпустил шофера, лифтом они поднялись на третий этаж и едва вошли в квартиру, как он потащил ее в темную спальню.

– Mein Gott! Я ждал этого с той самой минуты, как увидел тебя! – выдохнул он и принялся срывать с нее платье. Скинув с себя китель и расстегнув брюки, он бросил ее на кровать. Конни стиснула веки, чтобы не заплакать, когда он, больно тиская грудь, с силой в нее проник. Подняла бедра навстречу, имитируя удовольствие, чтобы этот кошмар поскорее закончился.

Однако кошмар только начинался. Он оскорблял ее по-немецки, смрадно дыша в лицо. Было невыносимо противно и очень больно. Когда стало казаться, что дольше терпеть невозможно, что она вот-вот потеряет сознание, – Фальк издал низкий рык и, мокрый, рухнул, придавив ее телом. А отдышавшись, поднялся на локте, посмотрел на нее сверху вниз:

– Для французской аристократки ты трахаешься, как проститутка! – перевалился на постель и закрыл глаза.

Обманутая иллюзией безопасности, Конни возблагодарила судьбу, что все прошло сравнительно быстро. Однако минут десять спустя немец очнулся. Повернул к ней голову, ухмыльнулся и принялся себя гладить. Потом, схватив за плечи, подтащил ее к краю кровати и грубо скинул на пол, а сам, перекинув ноги, уселся так, чтобы поместить ее между ног.

– Герр Фальк! Послушайте! Я… – и больше говорить не могла, потому что, зажав ей нос, он вынудил ее открыть рот.

– Вы, французская голубая кровь, вы думаете, что вы выше нас, – в такт толчкам тела говорил он, больно стискивая в ладонях ее голову, чтобы она не могла отвернуться, – ничего подобного! Вы, женщины, все одинаковы: шлюхи и проститутки!

И пока длилась эта страшная ночь, он насиловал ее раз за разом и, не умолкая, грязно ругал женщин. Конни плакала, умоляла, но он был глух. Когда он положил ее на живот и вошел в отверстие, природой для этих целей не предназначенное, силы ее иссякли, и Конни потеряла сознание.

Очнулась она, когда в комнату сочился бледный рассвет. Фалька рядом не было. Вся в слезах, окровавленная и избитая, шатаясь, она поплелась в ванную. Кое-как вымылась, собрала разбросанную одежду, оделась и взглянула на часы. Было начало седьмого. Каждый шаг давался с трудом. Еле шевеля ногами, она открыла дверь и оказалась в гостиной. На каминной доске стояла в серебряной рамке одна фотография. Женщина – приятная на вид, пухленькая – обнимала двух ангельски хорошеньких малышей, оба – копия Фалька в миниатюре.

Конни вернулась в ванную. Ее вырвало. Она ополоснула лицо, выпила воды из-под крана и вышла на улицу.

 

Глава 23

На нетвердых ногах она переступила порог особняка де ла Мартиньерес.

– Мадам, – мгновенно окликнула ее Сара. – Мы вас ждем! Где же вы пропадаете? – И тут она разглядела, в каком состоянии Конни. – Что случилось?!

Конни, не отвечая, прошла мимо нее и поднялась к себе. В ванной открыла оба крана и остервенело терла тело так, что его защипало от боли.

Внизу снова позвонили в дверь. На сей раз Фредерик.

– Мне надо видеть графа, мадам, – сказал он Саре.

– Но месье еще спит! – возразила та, и снова ее проигнорировали. Перескакивая через две ступеньки, Фредерик взлетел по лестнице и без стука вошел в спальню хозяина дома.

Тот, лихорадочно блеснув глазами, ибо за ночь рана все-таки воспалилась, посмотрел на него с испугом, не сразу сообразив, который это из братьев.

– Прошу извинить меня, граф, за бесцеремонное вторжение, – торопливо проговорил Фредерик. – Однако явился я с тем, чтобы предупредить: вы и ваша семья в огромной опасности. Мой брат давно заподозрил, что вы замешаны в деятельности Сопротивления. Утром он зашел ко мне в кабинет сообщить, что один из его подчиненных узнал вас, когда в кафе «Де ла Пэ» происходил арест группы «Психология». Он в любую минуту может явиться сюда, чтобы арестовать вас, вашу кузину и Софи. Послушайтесь меня, месье, вы должны немедля уехать!

Эдуард смотрел на него с нескрываемым изумлением.

– Почему вы мне это говорите? Именно вы! Как я могу вам верить?

– Потому что выбора у вас нет – и потому что я люблю вашу сестру больше жизни. Выслушайте меня. – Фредерик сделал несколько шагов к кровати и посмотрел Эдуарду в глаза. – Ваша ненависть к представителям моей нации вполне объяснима, но среди нас есть люди, у которых не было иного выбора, и они вынуждены принимать участие в деле, в которое больше не верят. Круг этих людей ширится с каждым днем. Эдуард, подобно вам, я использовал свое положение с тем, чтобы доступными мне средствами уменьшить количество жертв. Подобно вам, я связан с теми, кто борется за то, чтобы наши страны не превратились в пыль под нацистскими сапогами. Но теперь говорить об этом не время. Вы должны встать и покинуть дом.

Эдуард покачал головой.

– Не могу, Фредерик. Посмотрите на меня, я болен. Хотя наших дам вывезти в самом деле необходимо. Я же слишком заметен и только привлеку к ним внимание.

– Фредерик! – на пороге возникла Софи. – Ты здесь! Что происходит?

Он мигом оказался рядом и нежно обнял ее.

– Не волнуйся, моя Софи, я позабочусь о твоей безопасности. Я как раз говорил твоему брату, что дом под подозрением, и гестапо может явиться в любой момент. Ты должна сейчас же уехать, mein Liebling.

– Сара уже собрала мои вещи. Брат еще вчера об этом распорядился. Мы готовы. Эдуард, ты должен встать и одеться.

– У меня машина внизу. Я доставлю вас, куда скажете, – добавил Фредерик. – Только, прошу вас, не медлите.

– Но послушайте, Фредерик, вы же ставите себя под угрозу, – проговорил Эдуард, пытаясь сесть, но бессильно упал на подушки.

– Наш долг – сделать все для наших любимых, – ответил Фредерик, не разнимая объятий. Софи отстранила его, подошла к кровати, на ощупь нашла руку брата, потрогала его лоб.

– У тебя температура, но все равно нужно встать! – жалобно сказала она. – Господи! Фредерик говорит, они скоро за нами придут!

– Софи, ты же знаешь, если бы мог, я бы встал, – сохраняя спокойствие, ответил Эдуард. – Поверь, я найду способ дать о себе знать. С тобой будут Сара и Констанс, а я последую за вами, как только смогу. Все, отправляйтесь!

– Но как я могу тебя тут оставить…

– Довольно пререканий, дорогая сестра, и делай, что тебе говорят. С Богом! Я буду молиться, чтобы мы поскорее встретились.

Эдуард, притянув сестру, расцеловал в обе щеки и сделал знак Фредерику увести ее из спальни. Дверь за ними закрылась. Он сомкнул глаза и постарался привести мысли в порядок.

Внизу, уже наготове, ждали Конни и Сара. Фредерик, подхватив чемоданы, провел их к машине.

Эдуард, мучительно выпрямив спину, смотрел из окна, как они отъезжают.

– Куда вас доставить? – спросил Фредерик, надевший для маскировки шоферскую фуражку.

– На Лионский вокзал. Мы поедем к моей сестре, чтобы получить там новые документы, – сказала Сара, единственная, кто был в состоянии разговаривать.

– А куда потом? – спросил он.

Конни так взглянула на Сару, что та промолчала. Однако Софи, которая видеть этого не могла, ответила:

– В нашу усадьбу, в Гассен.

В зеркало Фредерик заметил, как Конни в ужасе возвела взгляд к небесам.

– Констанс, я знаю, вам невыносима мысль, что можно довериться немцу. Прошу вас, я также рискую многим. Легче всего было бы вас всех арестовать и прямиком доставить в гестапо. Уверяю вас, мои действия сегодняшним утром не останутся не замечены. Расплатой может быть смерть.

– Да, – вся на нервах кивнула Конни. – Простите меня, Фредерик, я признательна вам за помощь.

– Мы с Фальком одной крови, но люди совсем разные, – продолжил тот. – Нет сомнений, он заподозрит, что я приложил руку к вашему исчезновению, и сделает все, чтобы убедить начальство в моей виновности.

У Лионского вокзала три женщины вышли из автомобиля. Фредерик достал из багажника их чемоданы.

– Удачи вам и счастливой дороги, – тихо сказал он, придержав рукой Софи, которая подалась к нему. – Нет, я же шофер, помнишь? Но, mein Liebling, клянусь тебе, скоро я приеду и непременно найду тебя. А теперь – поторопитесь!

– Я люблю тебя, Фредерик, – торопливо сказала Софи и затерялась в вокзальной толпе.

– И я люблю тебя, моя Софи, всем сердцем люблю, – пробормотал Фредерик, усаживаясь за руль.

В особняк де ла Мартиньерес на рю де Варенн Фальк явился через час после отъезда женщин. На звонок в дверь никто не ответил, на стук – тоже, хотя он стучал кулаком, так что пришлось ему приказать своим штурмовикам взломать дверь. Осмотрев дом от подвалов до чердака, ни единой души они не обнаружили. Весь кипя, Фальк в гневе вернулся на службу прямиком в кабинет брата и застал его за сборами. Тот укладывал в портфель бумаги, готовясь к отъезду в Германию.

– Я сейчас с рю де Варенн, ездил их арестовывать. Вообрази, никого нет! Похоже, их кто-то предупредил. Как это могло быть? При том, что единственный, кому я говорил о своих подозрениях, – это ты!

Фредерик щелкнул замком портфеля.

– В самом деле? Это настораживает. Но ведь ты сам говорил, в Париже и у стен есть уши.

Фальк придвинул к нему лицо.

– Я знаю – это был ты! Ты думаешь, я дурак? Когда ты сказал, что в ту ночь вы с Софи слушали радио, ты прикрывал Эдуарда. Мы оба знаем, что радиоприемник никак нельзя спутать с радиопередатчиком! Из-за тебя я выгляжу дураком, в то время как ты – предатель! И это уже не впервые! Остерегись, брат, – скалился Фальк, – я знаю, чего стоят твои ученые словеса, которыми ты заморочил начальство, я знаю, кто ты в действительности!

Фредерик с полной доброжелательностью посмотрел на него через стол.

– В таком случае тебе следует доложить о том, что ты знаешь. Сейчас нам пора прощаться, но, уверен, скоро мы встретимся.

– Ч-черт! – Как всегда, спокойствие Фредерика подействовало на Фалька, как красная тряпка на быка. – Думаешь, ты выше меня, с этими твоими степенями, званиями и прожектами, которыми ты дурачишь фюрера? Тогда как это я работаю день и ночь во славу нашего дела!

Фредерик, сняв портфель со стола, пошел к двери, но, словно вспомнив что-то, повернулся:

– Это не я думаю, что я выше, брат. Это ты думаешь, что ты ниже.

– Я найду их! – закричал Фальк, высунув голову в коридор. – Всех! И эту шлюху, которой ты околдован!

– Прощай, Фальк, – вздохнул Фредерик, скрываясь за поворотом.

Тот изо всех сил шарахнул кулаком в дверь.

Эдуард очнулся от забытья. Тьма стояла такая, что хоть глаз выколи. Он похлопал себя по карману, нащупал спички. Зажег одну, взглянул на циферблат. Три пополуночи. Пять часов прошло с тех пор, как раздался топот штурмовиков в доме над головой. Он вытянул затекшие ноги, коснувшись ступнями противоположной стены. Эта тесная, глубокая, выложенная кирпичом нора, лаз в которую скрывал неприметный люк в подвале, была выкопана еще во времена революции, чтобы уберечь его предков. Места там было для одного, от силы двух человек. Впрочем, легенда утверждала, что однажды ночью, когда Париж пылал и аристократов дюжинами везли в телегах на гильотину, в ней укрылись Арно де ла Мартиньерес, его жена и двое детей.

Эдуард встал на колени и зажег еще одну спичку, чтобы разглядеть в потолке люк. Разглядев, остаток сил использовал на то, чтобы его откинуть. Выбравшись в подвал, тяжело дыша, растянулся в изнеможении на влажном каменном полу. Подполз к буфету, где на случай авианалетов, от которых спасались здесь обитатели дома, в бутылках хранился запас воды, открыл одну и жадно приник к горлышку. Мокрый от пота, дрожащий от холода, бросил взгляд на раненое плечо. Рубашка промокла, из раны сочилась кровь с гноем. Ему срочно нужна медицинская помощь. Но об этом нечего даже мечтать. Он знал, что за домом ведут наблюдение. Он в ловушке.

Вспомнив о сестре, Эдуард взмолился, чтобы все они – Софи, Конни и Сара – нашли безопасное прибежище. Возвел глаза к потолку. Трещины, исчертившие грубую штукатурку, поплыли и закружились. Он сомкнул веки и провалился в беспамятство.

Конни была только рада, что Сара взяла командование на себя. Сидя в купе вагона первого класса, она прикрыла глаза, чтобы не видеть двух немецких офицеров, которые расположились напротив. Сара вела с ними вежливую беседу, и оставалось только Бога благодарить, что ей хватает на это сил.

Софи молчала, незряче глядя в окно, где проплывал мимо индустриальный пейзаж парижских предместий.

Конни же думала о том, что произошло минувшей ночью. Душа ее была оскорблена и растоптана. С ней обращались как с никчемным мешком из плоти и крови. Как после этого жить? Как смотреть в глаза Лоуренсу?

Она сделала это, чтобы уберечь Эдуарда, дать ему время продумать план побега. Но Эдуард остался в Париже, одинокий, больной. Возможно, сейчас он уже в лапах Фалька, в гестапо. «Я старалась, Эдуард!» – беззвучно выкрикнула она. Хотелось плакать, но плакать было нельзя. Измученная, она задремала.

Поезд мчался на юг. На каждой остановке Конни чувствовала, как Сара замирает в опаске, что весть об их побеге распространилась, что в вагон ворвутся солдаты. Офицеры, которые сидели напротив, в Сансе вышли, и хотя другие пассажиры к ним в купе не подсели, Сара говорила вполголоса.

– Мы выйдем в Дижоне и остановимся у моей сестры. Она живет недалеко от вокзала. Надо купить новые документы. Эдуард договорился вчера со знакомым, он нам поможет. Подвергаться проверке на контрольно-пропускном пункте очень рискованно. Наверняка полковник фон Вендорф уже разослал приказ задержать нас.

Удивленная, Софи перевела на Сару незрячий взгляд.

– А я думала, мы едем в шато!

– Так и есть, – Сара погладила ее по руке. – Не беспокойтесь, моя дорогая, все хорошо.

Несколько часов спустя, уже в сумерках, они сошли с поезда. Сара уверенным шагом повела их по узким улочкам городка. В дверь одного из домов, по виду совсем деревенского, она постучалась.

Отворила дверь женщина, удивительно на Сару похожая, посмотрела на нее и в изумлении всплеснула руками.

– Флоренс, – не дала ей рта раскрыть Сара, – как хорошо, что ты дома!

– Да откуда же ты? – воскликнула та. – Ну, входи же скорей! Всех прошу в дом!

Она провела их в тесную кухоньку, усадила за стол и сразу исчезла, чтобы появиться вновь с кувшином вина, хлебом и сыром.

– Кто это, Сара? – настойчиво спросила Софи.

– Моя родная сестра, мадемуазель, – весело отозвалась та, радуясь встрече. – А Дижон – мой родной город, я тут выросла.

Конни потягивала вино, вполуха прислушиваясь к живой болтовне сестер. Тело ее еще болело от ночных испытаний. Хлеб и сыр она глотала с трудом, изо всех сил стараясь прогнать видения, которые проносились перед глазами.

Флоренс рассказывала, что на прошлой неделе немцы забрали всех молодых людей и угнали их в Германию на работы – так они отомстили за то, что активисты Сопротивления взорвали железнодорожный мост в окрестностях Дижона. Сара в ответ поведала о том, что творится в Париже и как она беспокоится о своем хозяине, графе де ла Мартиньересе, судьба которого неизвестна.

– Ну хоть вы у меня живы-здоровы, – ответила Флоренс, похлопывая сестру по руке. – Твоих подопечных, однако же, мы все-таки поселим на чердаке. – Она взглянула на Софи, которая не притронулась ни к хлебу, ни к сыру. – Вы должны извинить меня, мадемуазель де ла Мартиньерес, ведь мой дом нельзя сравнить с тем, к чему вы привыкли.

– Что вы, мадам, я так вам признательна за то, что вы дали нам кров над головой, рискуя своей жизнью. Мой брат, я уверена, сумеет отблагодарить вас, если… – она прослезилась, и Сара приобняла ее за плечи.

– Мадемуазель, я знаю месье Эдуарда с тех пор, как он был семенем во чреве вашей матушки. Он отыщет выход, не сомневайтесь. Я знаю это сердцем, – Сара похлопала себя по груди.

Чуть позже Сара помогла Софи подняться по крутой лестнице в комнатку на чердаке, раздела ее, уложила в постель и поцеловала, как маленькое дитя.

– Добрых снов, моя дорогая, – попрощалась она на ночь. – Отдыхайте, мадам Констанс.

Когда Сара ушла, Конни быстро разделась, не смея взглянуть туда, где, она знала, разливаются черные, уродливые синяки, через голову натянула ночную рубашку. Улеглась в узкую постель, благодарная, что можно вытянуть усталые ноги и согреться, все-таки стоял декабрь, под лоскутным стеганым одеялом.

– Спокойной ночи, Софи, – сказала она.

– Я постараюсь уснуть, но мне так холодно, и все мои мысли вертятся вокруг брата. Ах, Констанс, как мне это перенести? В один день я потеряла Эдуарда и Фредерика.

И Софи всхлипнула – так жалостливо, что Конни выбралась из-под одеяла и подошла к ее кровати.

– Двигайся, – сказала она. – Вдвоем теплей.

Обнявшись, они улеглись рядом.

– Знаешь, если твердо верить, что Эдуард на свободе, то тогда он найдет способ приехать к нам, – сказала Конни с уверенностью, которой не чувствовала. Наконец, не размыкая объятий, они заснули.

Эдуард видел мать, которая возвышалась над ним. Ему было семь лет, и она уговаривала его что-то выпить, потому что у него жар.

– Мама, как же вы здесь? – пробормотал он, счастливый тем, что она рядом. Ее присутствие было чудесно, оно утешало. Но потом ее лицо изменилось, она стала Фальком. В мундире гестаповца тот целился в него из револьвера.

Он очнулся и, увидев над собой потолок подвала, застонал. Отчаянно хотелось пить. Однако тело его, когда он попытался заставить себя подползти к буфету, отказалось ему подчиняться. То впадая в забытье, то приходя в сознание, он понял, что смерть близка. Что ж, близка – и прекрасно. Он будет только рад. Жаль, что умрет он, так и не узнав, спаслась ли сестра.

– Господи, – хрипло прошептал он, – возьми мою жизнь, но пусть она будет жива… пусть будет жива… – И уверился в том, что бредит, что душа его вот-вот расстанется с телом, потому что ангел с волосами цвета воронова крыла, паря над ним, положил на его пылающий лоб благодетельно прохладную ткань и смочил его пересохшие губы. Сон этот длился и длился, ангел его не покидал и каким-то чудом даже уложил на мягкую кровать, и ему стало гораздо, гораздо спокойней. В какой-то момент, очнувшись, он понял, что потолок над головой больше не вертится, остановился и впервые не выглядит так, словно вот-вот на него рухнет. Значит, подумал Эдуард, я еще жив, я в ловушке, и надежды на то, что удастся выбраться, никакой.

– Только не говорите мне, что вы в самом деле пришли в себя! – раздался вблизи женский голос. Он повернул голову и встретил взгляд неправдоподобно прекрасных зеленых глаз. Глаза эти сияли на бледном лице в ореоле иссиня-черных волос. Это был ангел, которого он видел во сне, и в то же время живая, земная женщина, непостижимым образом проникшая в этот подвал.

– Кто… – слабо пробормотал он, болезненно закашлявшись на полуслове, – кто вы?

– Какое имя вам предпочтительно? – сверкнула она глазами. – У меня их много. Официально я Клодетт Десалли, но вы можете звать меня Винишия.

– Винишия… – Что-то в этом было смутно знакомое.

– А вы, сэр, вы, я полагаю, Эдуард, граф де ла Мартиньерес? Владелец и в настоящий момент единственный обитатель этого дома?

– Да… но как вы здесь оказались? Я…

– Это история долгая, – отмахнулась Винишия. – Поговорим об этом позже, когда наберетесь сил. Пока достаточно с вас того, что, когда я вас обнаружила, вы были на грани смерти, да-да! Скорее мертвы, чем живы! Сама не понимаю, каким чудом я умудрилась вас вытащить, – назвать меня известной сестрой милосердия было бы явным преувеличением. Так что я очень собой горда! – Она рассмеялась и встала, чтобы принести ему из буфета фляжку с водой. – Вот, пейте, и как можно больше. А я пойду погрею вам суп. Только предупреждаю, кухарка я еще хуже, чем сестра милосердия!

Эдуард попытался сфокусировать взгляд на стройной фигуре, склонившейся над огоньком газа, но веки слипались… Когда он проснулся, она не исчезла, а все так же сидела рядом на стуле, читала книгу.

– Привет, – улыбнулась она. – Надеюсь, вы не против, что я прокралась наверх и порылась в вашей библиотеке. А то здесь несколько скучновато.

Эдуард встревожился и вскинулся было сесть, но она, покачав головой, остановила эти попытки:

– Успокойтесь, прошу вас. Клянусь, меня никто не заметил, хотя за домом они все так же следят. Поверьте, я тайный агент, меня хорошо этому обучили. Я даже была в числе лучших! – похвасталась она.

– Прошу вас, объясните, кто вы? И как вы меня нашли? – взмолился Эдуард.

– Я Винишия. А как нашла, объясню, если пообещаете съесть суп. Температуру мы с вами сбили, воспаление остановили, теперь следует набираться сил.

Винишия встала, принесла от плиты жестяную кастрюльку и принялась кормить его ложкой.

– Знаю, – кивнула она, – уже остыл. В прошлый раз не успела я согреть его, как вы уснули.

Эдуард с трудом заставил себя проглотить несколько ложек.

– Ладно, потом, – Винишия поставила кастрюльку на каменный пол. – А то, чего доброго, вас вырвет, мне только этого не хватало.

– Расскажите же наконец, как вы нашли меня! – возобновил мольбы Эдуард.

– Думаю, вы на меня рассердитесь, когда я расскажу, как, но, с другой стороны, если бы я сюда не проникла, вы бы сейчас не разговаривали – ни со мной, ни с кем-либо еще. Я британский агент, радистка. Когда почти всю группу арестовали, я выследила Конни, нас готовили с ней вместе, и упросила ее – отмечу, с большим трудом – пустить меня в этот подвал, чтобы передать срочные новости домой, в Лондон. И вам следует радоваться, что я это сделала, потому что это было в ночь перед налетом на Управление принудительных работ, который вы, как мне случайно стало известно, деятельно готовили. – Винишия одарила его многозначительным взглядом. – Отстучав радиограмму, я ушла и прихватила с собой ключ, – она повертела его в руке, – на тот случай, вдруг еще понадобится отсидеться. И вот после ночи в кафе «Де ла Пэ», когда, как вы знаете, многих схватили, я вернулась сюда. Естественно, сразу поняла, что в доме обыск, поэтому переждала, пока наружные часовые не отправятся ужинать, прокралась садом, отперла дверь и нашла вас, полумертвого, на полу.

– Понятно, – не выразив удивления, отозвался Эдуард.

– Только не сердитесь на Конни, ладно? Она всего лишь сделала ту работу, ради которой была сюда послана.

Эдуард так устал, что не смог расспрашивать дальше. Ныло плечо. Он постарался лечь поудобнее и ограничился:

– Спасибо, что спасли…

– Это стрептоциду спасибо, – улыбнулась Винишия, – и еще тому, что в доме полно припасов. Рана ваша затягивается, но у вас, видимо, по природе крепкий организм. Возможно, благодаря всем этим яствам, которыми вы потчевали своих немецких друзей. Надеюсь, вы не в претензии, что прошлой ночью я залезла в ваш холодильник и угостилась бутербродом с гусиной печенкой.

– Вы не можете не понимать, мадам, что враги, которых я тут принимал, – отнюдь не мои друзья, – осадил ее Эдуард.

– Ну конечно! Я вас просто поддразниваю!

– Знаете, – вздохнул он, – я и в кафе-то в ту ночь явился, потому что гестаповский офицер обмолвился вашей подружке Констанс, что там будет облава. Она рвалась сама туда бежать, предостеречь вас, но я настоял, что сделаю это лучше, – но опоздал. Да еще пулю схватил.

– Вот, значит, как? Вы пытались спасти мою жизнь, а я спасла вашу! Значит, мы квиты. Не возражаете, если я закурю?

– Нет, – качнул он головой, и Винишия вытащила пачку «Галуаз». – За домом еще следят?

– Нет. Убрались пару часов назад и пока не вернулись. У них полно проблем и без того, чтобы тратить время на птичек, которые уже упорхнули. Кстати, а где Констанс?

– Наутро после облавы они уехали: Констанс, моя сестра и ее горничная. Я отправил их на юг, но где они сейчас, знать не могу.

– А куда они намеревались поехать?

– Я бы предпочел об этом не говорить, – уклончиво ответил он.

– Ну вот! – оскорбилась Винишия. – А я-то думала, мы на одной стороне! Я ведь отлично знаю, кто вы, месье граф! В нашей среде о вас говорят с большим почтением. Тот факт, что ваше прикрытие лопнуло, – для Сопротивления огромная потеря. И я виню себя в том, что сыграла в этом свою роль. Но то, что вам так долго удавалось маскироваться и водить немцев за нос, – ваша выдающаяся заслуга. Знаете, Геро, – она выделила интонацией его подпольную кличку – вам следует как можно скорее выехать из страны. Гестапо из кожи вон вылезет, чтобы вас схватить.

– Уехать я не могу. Моя сестра слепа и, следовательно, крайне уязвима. Если ее арестуют с тем, чтобы выяснить, где я… – Его передернуло. – Я даже думать об этом не в силах…

– Надо полагать, у вас есть где-то тайное место?

– Времени обсудить это не было, но они знают, что делать.

– Ваша сестра в надежных руках, не сомневайтесь. Когда нас учили, лучше Констанс агента не было.

– Да, она замечательная. А как же вы, Винишия? Какие планы у вас?

– Увы, смываясь в последний раз с конспиративной квартиры, я вынуждена была бросить рацию там. В Лондоне об этом знают и должны прислать новую. Пока что мне велено затаиться. И вот я пытаюсь сделать себя полезной, изображая сестру милосердия! – Она рассмеялась. Эдуард посмотрел на нее с восхищением. Вот ведь женщина, в самой страшной опасности не теряет присутствия духа!

– Вы смельчак, – тихо проговорил он. – Мне с вами повезло.

– Благодарю вас, сэр! – Винишия похлопала ресницами. – Я просто выполняю свой долг… В таких обстоятельствах что еще остается, как не смеяться? Весь мир пошел кувырком, вот я и пытаюсь каждый день проживать так, словно он у меня последний. Что вполне может оказаться правдой. В общем, я стараюсь видеть во всем захватывающе интересное приключение, – и она широко улыбнулась, но от Эдуарда не укрылось страдание, спрятанное на дне ее глаз. – Что ж, думаю, еще несколько дней, и вы будете в силах подумать о плане побега. Если не возражаете, к операции по вывозу вас из Франции я подключу свою группу. А пока что деваться нам некуда. Поднимусь наверх, поищу что-нибудь почитать и воспользуюсь ванной. Неплохо бы, кстати, и вас помыть… – Она сморщила нос. – Вам что-нибудь нужно, Эдуард?

– Нет, благодарю вас. Поосторожнее там наверху, – добавил он, глядя, как Винишия поднимается по ступенькам, ведущим в кухню.

– Не сомневайтесь, все будет хорошо, – легко ответила она.

Эдуард глубоко вздохнул и вознес хвалу Господу, что благодаря череде невероятных случайностей эта необыкновенная женщина вошла в его жизнь и спасла его.

 

Глава 24

На следующее утро Сара сказала, что, на ее взгляд, им пока что следует оставаться там, где они есть.

– Надо дождаться следующей переправы через реку, – объяснила она Конни за утренним чаем. – Как вы смотрите на то, мадам Констанс, чтобы в ваших новых бумагах значилось, что вы домохозяйка из Прованса? И какое имя вам бы хотелось?

– Что, если Элен Латур? – предложила Конни, вспомнив соседскую девочку, с которой когда-то давно играла на пляже Сен-Рафаэля.

– Тогда Софи может стать вашей сестрой, Клодин. Но, конечно, – понизила голос Сара, – ей придется прятаться, когда мы прибудем на место. Слишком много местных, которые могут ее узнать.

– Но ведь боши наверняка станут искать нас в Гассене? Фальк знает про шато!

– Месье Эдуард рассказал мне, где можно надежно спрятать Софи. Есть там такое местечко. Что и говорить, лучше всего было бы поскорее уехать из Франции, но Софи это не по силам. В шато мы по крайней мере не будем зависеть от других. Сейчас даже конспиративные квартиры небезопасны. Гестапо не жалеет денег на подкуп информаторов, и соседи могут донести. Нам с вами нужно, прежде чем сниматься на документы, на всякий случай изменить внешность. – Сара показала на флакон с пергидролем и хмыкнула, заметив, как изменилась в лице Конни. – Что, боитесь? Тогда лучше подумайте, каково мне! Я-то выкрашусь в рыжую! И еще надо что-то сделать с вещами мадемуазель Софи. Они слишком изысканные и приметные.

Конни покачала головой:

– Сара, да вы настоящий профессионал! Откуда вы все это знаете?

– Мой муж два года помогал партизанам, пока его не поймали и не убили. И я тоже не раз была на подхвате. Задача заключается в том, что надо исхитриться и выжить. Когда понимаешь, что вопрос стоит именно так, учишься всему с лету. А теперь, – Сара показала на дверь уборной на задах дома, где над маленькой чугунной раковиной был установлен водопроводный кран, – вон там намочите волосы, прежде чем наносить краску.

Конни, несколько подавленная, взяла флакон и пошла, куда сказано. Надо же, уж ее учили-учили, а Сара, простая служанка, подготовлена к делу куда лучше!

Два дня спустя, когда по узенькой улочке мимо их дома за несколько часов проехала уже третья патрульная машина, Сара сказала, что ночью пора уходить.

– Нельзя больше ставить мою сестру под удар. У нас есть новые документы, но все-таки рисковать, проходя через контрольный пункт, не стоит. Через реку переправимся лодкой. Сегодня.

– Хорошо, – кивнула Конни, бросив взгляд на Софи, которая сидела за кухонным столом. Ни по рождению, ни физически не приспособленная к тому, что с ней происходило, она, казалось, была не здесь, а где-то в ином мире. Конни взяла ее за руку.

– Мы сегодня уедем, моя дорогая, и уже скоро ты будешь в том доме, о котором мне столько рассказывала.

Софи только кивнула. Видно было, что она ужасно несчастна. Ее нарядили в крестьянскую одежду, и грязно-бежевого цвета толстая вязаная кофта подчеркивала ее бледность. С тех пор как они приехали в Дижон, она почти ничего не ела и, мало того, Конни частенько приходилось вести ее в уборную, где ее выворачивало наизнанку. Даже если через реку они переправятся благополучно, до Гассена еще не одна сотня километров. Софи нездорова, это ясно, и оставалось молиться, чтобы она осилила долгую и опасную дорогу домой.

В десять вечера Конни, Софи и Сара примкнули к группке из шести человек, собравшихся на берегу Соны. Вскоре подошла лодка. Конни вошла в нее первой, а Сара осторожно, из рук в руки, передала ей Софи. В полной темноте лодка отправилась в свой короткий путь. Попутчики молчали, а достигнув места назначения, выбрались на берег и тихо разошлись по замерзшему полю, исчезнув в ночи.

– Возьмите Софи под руку, мадам Констанс, а я возьму под другую, – велела Сара. – Мадемуазель Софи, милая, надо побыстрей, нельзя, чтобы нас кто-то заметил.

– Ах, куда опять? – простонала Софи, подхваченная спутницами. – Мне так холодно, я почти не чувствую ног! – Однако полноватая Сара, не привыкшая к такой физической нагрузке, не стала тратить сил на слова.

Наконец вдалеке слабо замерцал огонек. По мере того как вырисовывались очертания здания, Сара замедляла шаги. Свет исходил от масляной лампы, которая висела на гвозде, вбитом к амбарную стену.

– Вот тут мы и переночуем. – Сара толкнула дверь, сняла лампу с гвоздя и, войдя, в ее тусклом свете они увидели повсюду тюки сена.

– Вот сюда. – Сара, все еще тяжко дыша, огляделась, выбрала тюк поприглядней, подвела к нему Софи, усадила. – Вот, тут сухо.

– Мы что, будем спать в амбаре? – ужаснулась Софи. – Всю ночь?

– Не все же нам спать на пуховых перинах, – хмыкнула Конни.

– Да, и надо радоваться тому, что есть, – поддержала ее Сара. – Ложитесь, милая, я устрою вас поудобней.

Уложив Софи, Сара улеглась рядом с ней.

– И вы поспите, мадам Констанс, – сказала она. – Путь предстоит долгий. Надо набраться сил. И вот еще что, пока я не забыла. На тот случай, если, не дай бог, со мной что-то стрясется, возьмите вот это, – она протянула Конни листок. – Это адрес шато де ла Мартиньерес. Прибудете на место – сразу идите в винодельню, она неподалеку от усадебного дома. Найдете Жака Бенуа. Месье Эдуард сказал, он нас ждет. Ну, спокойной ночи.

Конни прочла адрес, запечатлела его в памяти, зажгла спичку и спалила бумажку, чуть погревшись ее недолгим теплом. Зарылась в сено, обхватила себя руками и взмолилась, чтобы побыстрей пришло утро.

Проснувшись, она увидела, что Сары нет, а Софи еще спит. Вышла из амбара, обошла его, чтобы облегчиться, и почти сразу увидела, что Сара возвращается, а за ней плетется впряженная в телегу лошадка.

– Это Пьер, фермер, он тут живет по соседству, я упросила его доставить нас до Макона, там станция. Садиться на поезд где-то ближе – опасно.

Они разбудили Софи, усадили на один из тюков сена, которые Пьер погрузил в телегу, сели сами. Возница, краснолицый, немногословный, щелкнул кнутом.

– Что за народ, – тихо ворчала Сара, – с этой войной чем дольше, тем они жаднее! Я ведь втолковала ему, что у нас беда, что дама под моей опекой незрячая, нет, все равно заломил цену. Ну да ладно… Зато мне сказали, ему можно верить.

Конни же размышляла о том, какой приятной была бы эта поездка летом, как весело везла бы свою поклажу лошадка по зеленым полям Бургундии. Пройдет несколько месяцев, застывшие поля оттают, покроются кружевной лозой… А сейчас они четыре часа тряслись и мерзли, пока возница не остановился на въезде в Макон, сказав:

– Придется вам выйти тут, мне дальше нельзя.

– Спасибо, месье, – устало отозвалась Сара. Они слезли с телеги и поплелись по направлению к центру.

– Я устала… – стонала Софи, которую они снова вели под руки, еще неся чемоданы. – Мне дурно…

– Чуть-чуть потерпите, милая, а там сядем на поезд, который доставит нас в Марсель, – утешала ее Сара.

На железнодорожной станции Сара приобрела билеты, а потом они пошли в кафе, располагавшееся прямо у входа в вокзал. Конни с удовольствием жевала булку, пусть даже черствую, запивая ее теплым кофе. Софи пригубила чашку, поперхнулась и сразу ее отставила. На платформе, усадив Софи на скамью, Сара отвела Конни так, чтобы можно было переговорить с глазу на глаз.

– Она чем-то больна, да, Сара? – встревоженно спросила Конни. – И уже несколько недель, верно? Так что вряд ли это из-за наших дорожных передряг…

– Да, мадам. Совсем не в этом беда, – мрачно кивнула Сара. – Все гораздо серьезней. Посмотрите на нее: бледная, часто тошнит… Видели, как она отпихнула чашку, потому что ей запах не нравится? Разве вы не догадываетесь, в чем дело, мадам?

И Конни в ошеломлении поняла, о чем говорит Сара.

– Вы полагаете, что…

– Да не полагаю я. Я уверена. Вы же знаете, я во всем помогаю мадемуазель. У нее не пришли месячные.

– Беременна? – в ужасе прошептала Конни.

– Да, вот только ума не приложу, когда они это успели, – вздохнула Сара. – Когда сумели остаться вдвоем так надолго, чтобы… Но в том, что так и есть, сомнений нет. По всем приметам, она ждет ребенка.

С упавшим сердцем Конни поняла, что точно знает, когда такая возможность возникла, и что было это, когда Софи осталась на ее, Конни, попечении. Но кто бы вообразил, что Софи, с ее воспитанием, сможет такое сотворить? Такая невинная… почти дитя… Нет, поправилась Конни, какое она дитя! Софи – женщина, испытывающая те же желания, что и любая другая, и, кстати, ровесница самой Конни. Просто все в доме, включая ее саму, относились к ней как ребенку. И в довершение ко всему – у Конни прямо желудок перевернулся при мысли о грозящих последствиях – отец ребенка – немецкий офицер, эсэсовец!

– Сара, – вымолвила она, – а я ведь думала, что хуже уже ничего быть не может…

– Да. Мало того, что беременна вне брака, так еще, упаси Господь, просочится, кто отец ребенка…

– Не просочится, – утешила ее Конни. – Никто, кроме нас, не знает, а мы никому не скажем…

На станцию прибыл поезд, и они пошли назад к той скамье, где сидела Софи.

– Ох, мадам, вы еще поймете, что всегда кто-нибудь знает, – подавила вздох Сара, – и в непременности разболтает. Но сначала надо нам довезти ее до шато, а уж там подумаем, как быть дальше.

Взять билеты в первый класс они не решились, не так они выглядели, поэтому ехали в третьем. В битком набитом вагоне было грязно, пахло немытым телом. Конни, утешая себя, что с каждой минутой они ближе к безопасности, к дому, на остановках замирала от страха. Немцы, опасавшиеся высадки союзников на юге страны, стягивали силы к Марселю, и на платформах было полно солдат. Сара и Софи, по счастью, дремали, хотя сидеть было жестко, а вагон не отапливался. А перед Конни, стоило ей закрыть глаза, вставали видения той страшной, мерзкой, четырехдневной давности ночи.

Перед самым Марселем по рядам прошел контролер, предупреждая, что в поезде немецкий патруль проверяет у всех документы. Конни, с забившимся сердцем, разбудила спутниц. Все, кто был в вагоне, насторожились, предчувствуя недоброе, в воздухе повис страх. Любопытно, мрачно подумала Конни, много ли еще народу едет, как они, с поддельными документами?

Вошел немецкий офицер, гаркнул: «Аусвайс!». Под прицелом сотен глаз пошел по рядам, никого не пропуская. Сара, Софи и Конни сидели в последнем ряду. Агония ожидания казалась им бесконечной.

– Фройляйн, ваши бумаги! – рявкнул офицер на Сару, сидевшую у прохода.

– Прошу вас, месье, – дружелюбно улыбнулась она. Взглянув на них, он перевел взгляд на нее.

– Где вам их выдали, фройляйн?

– В мэрии города, где я живу, Дижона.

Он еще раз прищурился на бумагу и покачал головой.

– Они поддельные, фройляйн. На них неправильная печать. Встаньте!

Сара поднялась с места, трясясь как осиновый лист. Немец, выхватив пистолет из кобуры, ткнул ее дулом в живот.

– Месье, я ни в чем не виновата, я никому не сделала зла, прошу вас… я…

– Aus! – И под дулом Сару вывели на перрон. Она вышла из вагона, ни разу не оглянувшись, не бросив на своих спутниц ни единого взгляда. Один только намек на то, что они едут вместе, и арестовали бы всех троих.

Несколько секунд спустя раздался свисток, и поезд тронулся дальше.

Весь вагон в ужасе смотрел на то место, где только что была Сара. Конни, стиснув руку Софи, чтобы та молчала, равнодушно пожала плечами. Да, сидела тут какая-то женщина. Кто такая, понятия не имею.

В Марселе они вдвоем сошли с поезда, чтобы пересесть на тот, что идет в Тулон. На перроне Конни усадила Софи на скамью. Только тут та решилась заговорить.

– Боже, Констанс! – в отчаянии выдохнула Софи. – Куда они увели Сару? Что с ней будет?

– Не знаю, милая, – ответила та, изо всех сил изображая спокойствие, – но мы с тобой ничего не могли поделать. Но я точно знаю, что Сара ни за что нас не выдаст. Она очень любит тебя и всю вашу семью.

– Ох, Констанс, она рядом со мной с того дня, как я родилась, – всхлипнула Софи. – Как я буду без нее?

– У тебя есть я, – Конни погладила ее по руке. – Я ее заменю, обещаю.

Когда пришел поезд на Тулон, Конни вошла в вагон с внутренней дрожью. Если бумаги Сары подделаны так грубо, значит, точно такие же и у них. Это случай распорядился так, чтобы документы Сары проверили первыми, вцепились в нее, а у них просто не успели спросить.

Там, в поезде, который, постукивая на стыках, шел вдоль Лазурного берега, Конни осознала, что рядом с ними нет больше заботливой и преданной Сары. Жизнь Софи, так же как ее собственное существование, зависит теперь исключительно от нее.

– Ну и как мы сегодня? – поинтересовалась Винишия, ставя на столик у кровати чашку кофе. – У нас, между прочим, закончилось консервированное молоко. Я извела все банки, что нашла наверху.

– Мне лучше, спасибо, Винишия.

Два последние дня Эдуард только и делал, что спал да ел, и сегодня проснулся вполне бодрым, с чувством, что идет на поправку.

– Это хорошо, – сказала Винишия. – Значит, пришла пора принять ванну. Помыться – это очень гуманный акт, и по отношению к себе самому, и по отношению к тем, кто делит с тобой кров. – И для убедительности сморщила нос.

– Вы полагаете, можно рискнуть подняться наверх?

– Абсолютно! Ванная в глубине дома, на окнах ставни. Я каждый вечер отмокаю там при свечах. Блаженство! – Она потянулась, как кошка. – Ну, пейте кофе, а я пойду налью вам воды.

Час спустя, помывшись, Эдуард и впрямь почувствовал себя совсем другим человеком. Винишия принесла из его гардеробной чистую одежду, сменила повязку на подживающей ране.

– Надо же, Эдуард, какой вы высокий! – ахнула она, когда он спустился по ступенькам в подвал. – Послушайте, мне надо выйти добыть что-то съестное. В кухне только и осталось, что кошачий корм, а это не по нутру даже мне. У меня тоже есть свои пределы.

– Нет, позвольте, схожу я! – вскинулся он.

– Вот еще, выдумали! Я умею незаметно слиться с толпой, тогда как вы, месье, возвыситесь над ней, как жираф! Нет, предоставьте это мне. Я мигом.

Минут двадцать спустя она вернулась с двумя батонами свежего хлеба. Эдуард с удовольствием, впервые за время болезни, жевал свой и думал о том, что аппетит восстановился, а это – хороший знак.

– Я переговорила с ребятами из моей группы, они работают над планом, как поскорее вывезти вас из Франции, – сказала Винишия. – Как вы смотрите на то, чтобы перебраться в Лондон? Мы работаем в контакте с организацией «Свободная Франция», которую возглавляет де Голль, у нее в Лондоне штаб. Вас там ждут с нетерпением, чтобы расспросить, проконсультироваться. Конечно, если мы сумеем доставить вас в целости. Просто беда, какой вы высокий. Никуда не спрячешь.

– Но что станется с моей сестрой, Софи? И с вашей подругой Констанс? – Эдуард покачал головой. – Нет, я не могу уехать и бросить их здесь.

– Скажу вам без обиняков, Эдуард, это как раз лучшее, что вы можете сделать для сестры. Боши рыщут за вами по всей стране! А разлука будет недолгой. Высадка союзников неизбежна. Войне скоро конец.

– Знаете, теперь я жалею, что не оставил Софи здесь, со мной, – вздохнул он.

– Нет смысла жалеть! Сделанного не воротишь, – философски заметила Винишия. – Я послала на юг весточку, чтобы поджидали вашу Софи. Так что наши друзья начеку и при необходимости помогут.

– Спасибо, Винишия! – Эдуард поцеловал ей руку. – Я послал их туда в уверенности, что вскоре смогу догнать.

– Нет, не сможете, и с этим ничего не поделать, – отозвалась она. – Кстати, по всей улице висят листовки с вашей физиономией. Разыскивается граф де ла Мартиньерес! И награда обещана! В Париже вы теперь знаменитость, Эдуард. Еще один аргумент в пользу того, что надо поскорее убираться.

– В таком случае вы страшно рискуете, помогая мне.

– Не больше обычного, – усмехнулась она. – Впрочем, удачу лучше не искушать и не тянуть время. Завтра мы отсюда уходим.

Эдуард неохотно кивнул.

– Надеюсь, без слов понятно, как высоко я ценю все, что вы для меня сделали. И делаете.

– Исходя из того, что я слышала, Геро, – резковато сказала Винишия, чтобы не показать, как растрогана, – а слышала я, будто за эти четыре года вы спасли бессчетное количество людей, это честь для меня.

В Тулоне Конни вывела измученную Софи из вагона, вытащила чемоданы. Стояла ночь, темно было хоть глаза выколи, и лил дождь. Она подошла к билетной кассе и нагнулась к зарешеченному окошечку, за которым сидел кассир.

– Простите, месье, когда следующий поезд до Гассена?

– Завтра в десять утра, – был ответ.

– Понятно. А не подскажете, есть тут где-то гостиница, где мы могли бы переночевать?

– Налево по этой улице, – ответил кассир, неодобрительно глянув на мокрую, растрепанную Конни, и захлопнул окошко. Взявшись за руки, они потащились по указанной улице, пока, вымокшие до нитки, не добрели до гостиницы.

Там было обшарпанно, но тепло. Конни сняла номер и повела Софи вверх по лестнице, ворча про себя, что в нормальных обстоятельствах за такую цену им мог бы быть обеспечен «Ритц». Час спустя, обсохнув, насколько это было возможно, умывшись и причесавшись, они спустились в ресторанчик поужинать.

– Ну вот, мы почти дома, – сказала Конни. – Софи, будь умницей, съешь что-нибудь, а?

Но обе только поковырялись в тарелке. Конни не давали покоя мысли о Саре, Эдуарде и Винишии. Они с Софи хотя бы на свободе, сыты, в тепле. Да еще ее, Конни, готовили в Англии именно к такой работе, и она должна наконец доказать, чего стоит. Тут в мысли ее ворвался мужской голос:

– Далеко ли путь держите, мадам?

Обернувшись, она увидела за соседним столом молодого человека. Он с любопытством наблюдал за ними.

– Мы возвращаемся домой, – осторожно ответила она. – Тут неподалеку, на побережье.

– Да, Лазурный берег! Лучше места нет на земле!

– Не могу не согласиться с вами, месье.

– Что, навещали родню?

– Да. – Конни подавила зевок. – И дорога была долгой.

– Любая поездка в наши дни – испытание. Сам я инженер-аграрник, много езжу и много вижу. – Он вскинул бровь. – А вы что, путешествуете только вдвоем?

– Да, и уже почти дома, – ответила Конни, обеспокоенная таким градом вопросов.

– Это смелое предприятие в наши нелегкие времена. Особенно если учесть, что ваша спутница… – и молодой человек указал на свои глаза.

Конни окатила волна паники. Не с ума ли она сошла, сидя у всех на виду в ресторане с очевидно слепой сестрой человека, которого разыскивает гестапо?

– Нет, моя сестра не слепа, она просто очень устала. Пойдем, Клодин, уже поздно. Доброй ночи, месье! – Она дождалась, когда Софи поднимется самостоятельно, и лишь потом подхватила ее под локоть и вывела из зала.

– Кто это был? – прошептала Софи.

– Понятия не имею! Но я сомневаюсь, что нам стоит тут оставаться… – шепотом же ответила Конни. Они поднялись на второй этаж, когда чья-то рука коснулась ее плеча. Она испуганно оглянулась – перед ними стоял тот самый мужчина из ресторана.

– Мадам, не пугайтесь, – тихо проговорил он. – Я знаю, кто вы такие. Мои друзья предупредили меня, что похожая молодая дама, – он показал на Софи, – должна проехать этой дорогой, и попросили помочь ей и ее спутницам. Я заметил вас еще на марсельском вокзале и представился бы скорее, если бы не то, что случилось с третьей вашей подругой. Мой долг – сопроводить вас до конца вашего путешествия. Мне прекрасно известно, кто такой брат мадемуазель Софи.

Конни стояла в нерешительности, не зная, что делать.

– Он герой, мадам, – прибавил мужчина, глядя на нее со значением. Услышав подпольную кличку Эдуарда, Геро, Конни кивнула.

– Благодарю вас, месье. Мы будем вам очень признательны.

– Завтра мы вместе отправимся к дому мадемуазель Софи. Меня зовут Арман, и я к вашим услугам. Спокойной вам ночи, дамы.

– Как ты думаешь, ему можно верить? – спросила Софи, укладываясь в постель. Если гестапо не ворвется сюда завтра с утра, значит, можно, подумала Конни, но вслух сказала другое:

– Думаю, да. Твой брат через своих связных сумел сообщить сюда, чтобы нас ждали.

– Ах, да когда же он к нам приедет! – вздохнула Софи. – И, Констанс, я не могу не думать о бедной Саре! Что нам делать?

– Нам остается ждать, когда ее допросят и отпустят, а дорогу в Гассен она найдет. А теперь подумай о том, что завтра мы будем дома, и постарайся уснуть, Софи.

Позавтракав еще горячим, только с огня, круассаном, Конни немного повеселела. Арман, сидя за столиком в углу ресторана, кивнул ей, выпил свой кофе и посмотрел на часы.

– Рад нашему знакомству, мадам. Мне пора на станцию, к поезду. – Улыбнулся и вышел.

Переждав пару минут, Конни повела Софи по улице, ведущей к вокзалу, где Арман, приметив их, приветственно приподнял шляпу. Она купила два билета, усадила на платформе Софи. Арман, стоя неподалеку, невозмутимо просматривал газету.

Прибыл маленький местный поезд. Пассажиры столпились у дверей, образовав давку. «Французы! – подумала Конни. – Англичанам такое не свойственно». В вагон они с Софи вошли в числе последних, отыскали себе местечко, и Конни оглянулась, ища глазами Армана, – но тот, видимо, устроился в другом вагоне.

Поезд шел вдоль берега моря. Ехать до Гассена было чуть более двух часов. Конни разглядывала прибрежные деревушки, из которых летом, надо полагать, открывались виды на морскую лазурь, а сейчас, в начале декабря, в берег бились злые серые волны. Конни поежилась, мечтая оказаться в тепле. Она продрогла до костей.

Поездка прошла без происшествий, и в Гассене Конни и Софи вышли из вагона снова под проливной дождь. Когда поезд ушел, а пассажиры, которых было немного, разошлись, у станции остались только они да ослик, запряженный в тележку.

Через несколько минут откуда ни возьмись появился Арман, ведя два велосипеда. Конни ужаснулась.

– Месье, вы должны понимать, что Софи на велосипедах не ездит. Как насчет ослика и тележки?

– Шарлотта, это ослица, доставляет почту в деревню, – Арман нежно поглядел на Шарлотту. – Но ее отсутствие насторожит деревенских, а нам лишние осложнения ни к чему.

– Но, месье, она ведь ничего не расскажет?

– Шарлотта да, ей верить можно, – с улыбкой в глазах подтвердил Арман. – А вот за хозяина ее, почтальона, я не поручусь. Шато в пяти минутах езды отсюда. Мадемуазель всего-то и нужно крепко держаться за меня, и все.

– Нет! – отшатнулась Софи. – Я не смогу.

– Мадемуазель, вы должны. Вот, – он посмотрел на Конни, – возьмите это. – Арман протянул ей чемоданчик Софи, и Конни поставила его в корзинку, приделанную к рулю. – И помогите мадемуазель сесть.

– Прошу вас, не заставляйте меня! – взмолилась Софи.

Конни, насквозь промокшая, потеряла терпение.

– Софи, ради бога, делай, как говорят, пока мы не подхватили тут пневмонию! – прикрикнула она, и Софи, от удивления, надо полагать, позволила им себя усадить.

– Крепко возьмите меня за пояс и не отпускайте, – распорядился Арман, становясь на педали перед Софи. – Отлично. Ну, поехали!

Сквозь струи дождя Конни смотрела, как, подпрыгивая, они виляют по неровной дороге, а потом поехала следом. Через несколько минут Арман свернул на тропку, там очень скоро остановился, дождался, когда подъедет Конни, и сказал, обращаясь к дрожащей Софи:

– Ну что, мадемуазель, вот вы и прокатились! – Ссадил ее, уложил велосипед на землю, знаком велев Конни повторить его действия. – Отсюда пойдем пешком, на колесах здесь не проехать. Обогнем шато сзади и виноградниками – сразу к винодельне. Нам повезло, от станции ни единой души не встретили. – Он осторожно повел Софи по ухабистой, в лужах, тропке. – Дождь явно на нашей стороне.

– Мы на месте? – спросила Софи.

– Да, еще минутка – и будем в тепле.

– Слава богу! – от души воскликнула та.

– Жак вас ждет не дождется, – прибавил Арман. Один звук этого имени прибавил Софи сил, она ускорила шаг.

Сквозь струи дождя появилась основательная постройка с воротами по центру фасада. Арман потянул на себя тяжелую деревянную створку. Они вошли. Конни перевела дух, оказавшись под крышей. Изнутри здание показалось ей еще обширней. Высокое, скудно освещенное пространство было наполнено запахом забродившего винограда. Огромные дубовые бочки строем стояли вдоль стен. Из боковой двери показалась фигура мужчины.

– Мадемуазель? Это вы? – из сумрака подал он голос.

– Жак! – Софи распахнула тоненькие детские руки, и к ней кинулся высокий, плотного сложения, лет тридцати человек с лицом обветренным и до черноты загорелым.

– Софи! Мадемуазель Софи! Благодарение Богу, вы живы! – Он подхватил ее на руки, прижал к своей широкой груди, и, уткнувшись ему в плечо, она зарыдала. Гладя ее мокрые волосы, он нежно шептал: – Не плачьте, маленькая моя, Жак здесь, Жак за вами присмотрит!

Конни и Арман молча наблюдали за этой сценой. Жак, очнувшись, оглянулся на них.

– Спасибо, что довезли, – проговорил он охрипшим от чувств голосом. – Я и не надеялся, что она вынесет дорогу. Вас кто-нибудь видел?

– Нет, Жак, там так льет, что в двух сантиметрах ничего не разглядеть, – рассмеялся Арман. – Очень удачно вышло.

– Вот и хорошо. Ну, дамы, у меня в домике горит очаг, вам надо срочно переодеться. Еще простудитесь. – Жак выпустил Софи из объятий и подошел к Арману. – Спасибо тебе, друг. Месье граф не забудет, что ты для него сделал.

– Да я ничего и не сделал! А благодарить вон кого нужно! – Арман указал на Конни.

– А где же Сара? – удивился Жак.

– Месье, я…

– Сару арестовали в Марселе, – вмешался Арман.

– Вот как… Тогда кто же вы? – прищурился Жак.

– Верный друг графа и одна из нас. Впрочем, мадам Констанс скоро сама тебе все объяснит, – сказал Арман.

– Ну что ж, – удовлетворился таким объяснением Жак, – пойдемте, дамы, довольно вам мерзнуть. А с тобой мы скоро увидимся! – кивнул он Арману.

– Конечно. Прощайте, мадам Констанс. Думаю, это не последняя наша встреча!

– Спасибо огромное, – с чувством сказала Конни. – Далеко ли вам ехать?

– Таких вопросов мы друг другу не задаем. Пристанищ у меня много! – Он подмигнул, поднял воротник пиджака и вышел из винодельни.

– Пойдемте, – пригласил Жак, кивнув Конни, и повел Софи в дверь между двумя огромными бочками и далее коридором, заканчивающимся другой дверью. Они оказались в чистой кухне, а потом в маленькой гостиной, где в камине жарко пылали дрова, и тепло окутало Конни. – Я пойду наверх, найду, во что вам переодеться. Та одежда, что вы с собой привезли, верно, такая же мокрая, как та, что на вас, – махнул он на чемоданы, с которых на каменный пол уже натекла лужа.

– Ах, Констанс! – воскликнула Софи, снимая и протягивая ей свое пальто. – Никогда в жизни я так не радовалась приезду!

– Да, поездка выдалась непростой, но все позади, Софи, и ты можешь теперь отдохнуть.

Жак спустился сверху с байковыми мужскими рубахами и двумя толстыми свитерами.

– Пока сойдет, – мрачно сказал он, подавая каждой по полотенцу, высушить волосы. – Сейчас сварю кофе и приготовлю поесть. – Он вышел из комнаты и прикрыл за собой дверь.

– Интересно, а почему Жак не отвел нас сразу в шато? – спросила Софи, когда Конни помогла ей снять все остальное. – У меня там одежды – полный гардероб.

Конни, представления не имея, как далеко шато отстоит от винодельни и в чем состоит план, только пожала плечами.

– Наверное, он считает, что важнее поскорее тебе согреться.

– Да, и я так рада, что мы здесь! Шато – мое самое любимое место на свете! – Софи боролась с пуговицами, застегивая рубашку Жака, которая была ей ниже колен.

– А теперь сядь вот сюда и распусти волосы, – велела Конни, переодевшись сама, и собрала в кучу мокрую одежду, которую, прежде чем развесить перед огнем, пришлось выжать над кухонной раковиной.

Жак явился из кухни с подносом, поставил его на стол. Конни прихлебывала кофе, слушая, как Софи щебечет, расспрашивая хозяина о людях, которые работали на винограднике.

– К сожалению, мадемуазель Софи, тут остался один я. Все остальные либо ушли воевать, либо увезены в Германию работать на бошей. Меня не взяли потому, что я делаю шнапс, а им нравится его пить. Здесь неподалеку завод, где они делают торпеды. Недавно приехали, просят еще, а я говорю – нет, закончился, слишком много вы пьете… врал, конечно.

– Но я думала, немцев тут почти нет, – удивилась Софи. – Я думала, тут спокойно!

– Многое переменилось с тех пор, как вы в последний раз приезжали сюда, мадемуазель, – вздохнул Жак. – Все живут в страхе, так же как и в Париже. Несколько недель назад на ипподроме Ля Фу под Сен-Тропе была устроена публичная казнь. Расстреляли четырех партизан из группы, в которую входит наш бравый Арман. Нет, времена смутные, и никакая осторожность чрезмерной не будет.

– А как же шато? Где наша экономка? Где горничные?

– Все разошлись по своим домам, Софи. Шато закрыто вот уже два года.

– Но кто будет ухаживать за нами, когда мы поселимся там?

– Милая мадемуазель, – Жак взял ее руку, – вы не будете жить в шато. Это слишком опасно. Если месье Эдуард спасся, то это первое место, куда немцы кинутся его искать. И если найдут вас здесь, то никакого сомнения, что арестуют и будут допрашивать. Вы ведь, судите сами, жили с братом под одной крышей и были свидетельницей того, как он вел свою опасную двойную игру.

– Да какая же я свидетельница! Ведь я знать ничего не знаю, – в отчаянии сжала руки Софи. – Я даже не представляю, жив мой бедный брат или нет!

Как же замкнуто она существовала, подумала Конни, как всесторонне оберегал ее Эдуард! С точки зрения физических тягот в четыре военных года ничего для Софи не изменилось. И до войны, и во время войны она жила в заботе и изобилии. Вата, в которую окутали ее любовь брата и семейное состояние, защищала ее от любой возможной опасности.

– Софи, дорогая моя, поймите, нельзя, чтобы вас кто-то здесь видел, – продолжал Жак. – Разве месье Эдуард не объяснил вам? Он послал вас сюда не затем, чтобы вы жили тут открыто, как в старые времена. Нет, боши арестуют вас сразу, как только узнают, что вы здесь. Брат послал вас ко мне, потому что знал, как и я знаю, что здесь есть укромное место, где можно переждать, пока не кончится война. А она скоро кончится, я вам обещаю.

– И что это за укромное место? – со слезами спросила Софи.

– Я покажу вам позже, после того как мы поедим. Что касается вас, мадам Констанс, то вас мы устроим здесь в доме, со мной. Скажем, что вы моя племянница, приехали помочь по хозяйству, если кому-то вздумается спросить.

– А не думаете ли вы, что разумней мне отсюда пойти своим путем? – осторожно спросила Конни. – Предположим, Арман сведет меня с местными подпольщиками, и мы как-нибудь найдем способ переправить меня домой, в Англию? Я…

– Помилуйте, а кто же тогда будет заботиться о мадемуазель Софи? – воскликнул потрясенный этой идеей Жак. – Я мужчина, я для этого не гожусь! – Он даже поерзал от смущения. – И раз ее присутствие здесь – тайна, как я могу нанять кого-нибудь из деревни! Никому нельзя доверять!

– Констанс! Не покидай меня! – взмолилась Софи. – Я тут одна пропаду, ты же знаешь! Пожалуйста, останься со мной! – И протянула к ней руки.

В который раз мысль выскользнуть из хватки семейства де ла Мартиньерес растаяла в воздухе. Смирившись, Конни кивнула.

– Конечно, я тебя не оставлю, Софи.

– Спасибо! – с облегчением вздохнула та и инстинктивно, Конни не преминула это заметить, прикрыла живот рукой. Софи снова обратилась к Жаку: – А то укромное местечко, оно здесь, у тебя в доме?

– Нет, Софи, конечно же, нет. Тут часто бывают боши, заходят за выпивкой. – Жак покачал головой. – Сказал же, поедим, и я покажу.

Оставалось радоваться тому, что Софи поужинала, съела целую тарелку поданного Жаком вкусного овощного рагу.

– Я что-то вдруг так проголодалась! – с улыбкой призналась она. – Наверное, это действует воздух Прованса.

После ужина Конни снова усадила ее у очага. Софи зевнула.

– Так хочется спать, Констанс, глаза сами собой закрываются.

– Ну так поспи!

Софи задремала, а Конни перешла в кухоньку помочь Жаку прибрать после ужина. Тот с мрачным лицом ставил вымытые тарелки в буфет.

– Знаете, это место, где мадемуазель Софи придется скрываться, ей будет не по душе, хотя я постарался как мог сделать его поуютней, даже ковры туда отнес. Но это подземелье, и там холодно, и дневного света почти нет. Вот уж, в самом деле, поневоле порадуешься, что ей, бедняжке, к отсутствию света не привыкать! – Жак покачал головой. – Для человека с обычным зрением такая участь, право, была бы страшнее смерти. Будем надеяться, что война скоро кончится, и Софи выйдет на волю.

– И мы все выйдем на волю, – по-английски пробормотала себе под нос Конни.

– Надо поскорее ее туда увести; я при ней не сказал, но гестаповцы вчера обыскали и шато, и винодельню с подвалами. Видимо, из Парижа пришло известие, что Эдуард скрылся. Но там они ни за что ее не найдут. А вы, мадам? Как это вышло, что вы теперь вроде горничной при Софи?

– Видите ли…

Жак правильно прочитал сомнение в ее глазах.

– Мадам, винодельней де ла Мартиньерес моя семья управляет уже двести лет. Мы с месье Эдуардом вместе выросли. Он мне как брат. Мы оба мечтали, как сделать жизнь в этой стране лучше. И поскольку нам предстоит жить под одной крышей, думаю, разумней вам мне доверять.

– Вы правы. – Конни собралась с духом и вкратце изложила свою историю. Жак слушал спокойно, не отводя глаз от ее лица.

– Значит, – заключил он, – вы хорошо выученная диверсантка, но выучка ваша пропадает впустую. Очень жаль. Но зато, если снова нагрянут немцы и наткнутся на вас, вы не новичок и сумеете себя держать. Как вы думаете, есть у них ваша фотография?

– Нет. К тому же я изменила цвет волос.

– Хорошо. Завтра я добуду для вас новые документы. Мы выдадим вас за мою племянницу, которая приехала из Гримо помогать мне с уборкой. Как вы на это смотрите?

– Положительно, Жак, – кивнула Конни, думая, сколько еще личин придется сменить ей, прежде чем она выберется из Франции. – Делайте, что считаете нужным.

– Я поселю вас наверху, в маленькой спальне рядом с моей. Жаль, что нельзя устроить так же мадемуазель Софи, но вы же понимаете, мадам, если гестапо вломится сюда посреди ночи, из-за ее слепоты мы не сможем быстро ее спрятать. А я поклялся месье Эдуарду, что сберегу ее. Придется ей потерпеть…

– Да, конечно. Но боюсь, есть еще одно обстоятельство, о котором вам нужно знать, – Конни решила, что должна рассказать ему о Софи всю правду. – Видите ли… Софи беременна.

На лице Жака отразилась гамма эмоций, кончая ужасом.

– Как?! Кто?! Эдуард знает?

– Нет, и даже Софи еще мне об этом не говорила. Мне рассказала Сара, ее горничная, она знает ее как никто. Но это еще не самое худшее, месье… – Конни сделала паузу. – Отец ребенка – немец, высокопоставленный офицер ЭсЭс. – Жак замер, совершенно сраженный. – Я сожалею, что вынуждена вам это сказать, – видя его реакцию, добавила она.

– Моя маленькая Софи… Поверить не могу! – Жак потряс головой. – А я-то думал, ей грозят только боши! Нет, если станет известно, что у нее ребенок от эсэсовца, на нее обрушатся проклятия всей Франции! Недели две назад у нас в деревне женщина, о которой знали, что она спит с немцами, пропала из своего дома. Потом тело нашли на берегу. Ее избили до смерти и бросили в море. – Жак покачал головой. – Ну и дела, мадам, хуже не придумаешь…

– Знаю, – кивнула Конни. – Но что поделаешь?

– Вы уверены, что о ее связи с немцем никому не известно? И о том, что из этого вышло?

– Да, абсолютно уверена.

– И на том спасибо, – выдохнул Жак. – Пусть оно так и остается.

– Могу только добавить, пожалуй, что Эдуард сказал мне однажды, что этот немец ему нравится. При других обстоятельствах, сказал он, мы могли бы стать друзьями. В самом деле, Фредерик помог нам бежать из Парижа. И я верю в то, что человек он хороший.

– Нет! – возмутился Жак. – Он немец, а немцы насилуют нашу страну и наших женщин!

– Согласна, но порой форма, которую на тебя надели, не соответствует тому, что ты за человек. И тому, во что ты по-настоящему веришь, – Конни вздохнула.

– Значит, еще важнее, чтобы Софи была хорошо спрятана. Хотя один Бог знает, чем все обернется для нее после войны… – мрачно рассуждал Жак. – Понимаете, я с самого ее детства люблю ее, как родную. Мне думать невыносимо, что… – его передернуло. – Это война, будь она проклята, разрушила жизнь прекрасной молодой женщины! Всякий скажет, что одинокой и незамужней матери во всякие времена жить непросто, а уж теперь… Хоть бы Эдуард выбрался из этой переделки и снова взял жизнь под уздцы… А пока мы с вами должны сделать все, чтобы защитить нашу Софи.

Той же ночью Жак привел их в винный подвал, где стояли огромные, в шесть метров высотой, из русского дуба бочки, в которых зрело вино. Остановясь перед одной из бочек в самой глубине помещения, Жак поднялся по маленькой приставной лестнице к огромному крану, снял несколько боковых досок и забрался в бочку. Софи и Конни, стоя внизу, слышали шорох и треск. Наконец в проеме показалась голова Жака.

– Забраться будет сложновато, мадемуазель Софи, но вы не бойтесь, я вас поддержу. Мадам Констанс, пусть она поднимется по лестнице, а я уж тут ее подхвачу. А потом вас, следом.

– Мы что, забираемся в бочку? – изумилась Софи. – Я ведь не буду жить в бочке?

– Давай, Софи, возьми Жака за руку, он поможет, – подтолкнула ее в спину Конни, направляя по лесенке, и Софи исчезла во тьме, откуда послышалось, как Жак тихо и ласково ей что-то втолковывает.

– А теперь вы, мадам Констанс, – повысил он раздавшийся эхом голос.

Конни взобралась следом и сверху разглядела, что три доски из основания бочки вынуты, а Софи и Жак, у которого в руке был светильник, стоят в темноте уже под бочкой. Она влезла в проем и вскоре оказалась рядом с ними.

– Пойдемте, – сказал Жак, свободной рукой пригнув Софи голову. Конни тоже пригнулась, чтобы не стукнуться лбом. Туннель – она не знала, как еще назвать этот низкий проход, – показался ей бесконечным. Никогда не страдавшей клаустрофобией, даже ей стало не по себе, когда Жак наконец привел их к маленькой дверце. Он отомкнул дверцу, и они оказались в квадратной комнате с голыми кирпичными стенами, под потолком которой виднелось маленькое зарешеченное окно. Присмотревшись, Конни разглядела в полутьме кровать, кресло, комод и даже ковер на каменных плитах пола.

– Где мы, Жак? – пискнула Софи, когда он усадил ее на стул. – Тут так холодно и промозгло! А запах…

– Мы в подвале шато. Через стенку – винный подвал. Вы будете здесь в безопасности, мадемуазель.

– Ты хочешь сказать, я должна здесь остаться? В этом холодном, сыром месте? И пробираться этим длинным туннелем каждый раз, когда мне захочется выйти? – в голосе Софи прозвучал ужас. – Ты не можешь оставить меня здесь, Жак, прошу тебя! Это бесчеловечно!

– Дорогая моя, послушайте меня внимательно. Поскольку никто не видел, как вы входили в шато, нет никаких причин, чтобы время от времени не подниматься в дом. Конечно, при плотно закрытых ставнях. И можно будет гулять во внутреннем дворике, там вас никто не увидит. Но сейчас, ради вашей же безопасности, вам, конечно же, следует оставаться здесь.

– А как мне мыться? – почти в истерике вскричала она. – И все прочее, что полагается даме?

Жак открыл еще одну дверцу и посветил внутрь.

– Вот, тут есть удобства.

Конни, заглянув, увидела умывальник с тазом и тумбочку для ночного горшка. Тут парафиновая лампа в руке Жака внезапно погасла, и все трое оказались в кромешной тьме. Да, это был тот мир, в котором обитала Софи, мир тьмы. Жак пытался снова разжечь лампу, и пока это у него не получалось, у Конни было время порадоваться за Софи, что той все равно, горит лампа в ее застенке или не горит.

– Я не могу быть здесь одна, – ломая руки, вымолвила Софи. – Не могу!

– Выбора нет, – вдруг посуровел Жак. – Днем, я же сказал, сможете выходить, но ночью мы рисковать не можем!

– Конни! – вскричала Софи, направив руку в ее сторону. – Пожалуйста, не оставляй меня здесь! Умоляю!

Жак, не обращая внимания, повернулся к Констанс:

– Я должен показать вам, мадам, как отсюда сразу попасть в шато. Тот, кто придумал этот тайник, знал толк в таких вещах: здесь два выхода.

Он подошел к противоположной стене, где оказалась еще одна дверь, и повернул ключ. Толкнул дверь, и, когда она распахнулась, Конни увидела расстилавшийся перед ней просторный винный подвал. Жак провел ее в противоположный его конец и указал на ступеньки:

– Они ведут в хозяйственные помещения дома. Если не открывать ставни, можно брать в кухне воду и готовить еду. Только огонь разжигать видом нельзя. Мы находимся в долине, а деревня – над нами, там сразу заметят дым.

– Я все поняла, – кивнула Конни, почувствовав облегчение от того, что из подземной темницы есть путь полегче.

– Я сейчас вас тут оставлю с мадемуазель, чтобы вы устроили ее на ночь. Завтра можно будет подняться наверх, принять ванну, сменить одежду… Повторю еще раз: вечером никакого огня, даже с закрытыми ставнями. Его будет видно на мили вокруг. Внимание нам привлекать ни к чему.

– Хорошо.

– Сумеете найти дорогу назад? Уверены? Я оставлю вам лампу, – говорил он, шагая назад в темницу, где, уронив голову на руки, тихо плакала Софи.

Он ушел, а Конни села на кровать рядом с Софи и взяла ее за руку.

– Софи, милая, постарайся быть сильной. Тебе ведь только ночью придется бывать здесь. Я думаю, не такая это большая цена за безопасность.

– Но здесь так ужасно! И этот запах… – Софи передернуло. – Констанс, ты посидишь со мной, пока я не усну?

– Ну конечно!

И, легонько укачивая Софи в руках, как ребенка, Конни раздумывала, как это получилось, что, засланная во Францию английской разведчицей, она превратилась в защитницу и прислугу избалованной аристократки.

Глубокой ночью Эдуард и Винишия сидели на опушке густого леса, откуда открывался вид на большое поле. Дело было где-то на западе от Тура. Так долго и мучительно они добирались туда на различном транспорте, что Эдуард, совершенно измученный, потерял представление об ориентирах. Однако он все-таки одолел этот путь, и теперь человек, сидевший с другого боку от Винишии, под низкий гул мотора мигал фонариком через поле. Три вспышки дали летчику знать, что все в порядке, и самолет начал снижаться.

– Ну что, мой друг, похоже, вам удастся благополучно унести ноги. Передавайте привет доброй старой Англии, ладно? – жизнерадостно сказала Винишия.

– Ну конечно. А вам не хочется улететь со мной? – повернулся к ней Эдуард, и взгляд ее прекрасных зеленых глаз на мгновенье смягчился.

– В идеальном мире, конечно бы, улетела, – кивнула она. – Я целый год не видела родителей. Но тот мир, где мы с вами живем, не идеален. Моя работа не кончена.

– Никогда в жизни я не смогу отблагодарить вас за то, что вы для меня сделали! – с чувством проговорил Эдуард, и при мысли, что он оставляет ее в опасности, взгляд его затуманился. Чувство юмора Винишии, ее смелость и неизменное присутствие духа поддерживали, подбадривали его и в болезни, и в опасной дороге. – Я буду скучать.

– И я! – улыбнулась она.

– Если нам повезет и мы оба выберемся из этой войны, я бы очень хотел снова увидеться с вами, Винишия.

– И я. – Отчего-то смутившись, она опустила глаза.

– Винишия, я… – И, повинуясь порыву, Эдуард обнял ее и поцеловал, крепко и страстно, в губы. Самолет приземлился. Винишия отстранилась. Он увидел, что и в ее глазах стоят слезы, и легонько приподнял ей подбородок. – Крепитесь, мой ангел. И берегите себя, пожалуйста. Ради меня.

– После этого поцелуя – как же иначе! Ну, пойдемте. Пора.

Они побежали к «Лизандеру», который прилетел, чтобы доставить его на ее родину. Перед тем как взойти по лесенке, Эдуард протянул ей небольшой сверток.

– Прошу вас, если у вас или кого-то из подпольщиков будет случай встретиться с моей сестрой, передайте ей это – и она поймет, что я жив.

– Что-нибудь придумаю и передам непременно, – пообещала Винишия, сунув сверток в рюкзак.

Уже у люка Эдуард в последний раз обернулся.

– Удачи, мой ангел! Я буду молить Бога, чтобы мы встретились снова.

Он вошел в самолет, и маленький люк закрылся. Винишия, не отрывая глаз, следила, как самолетик рулит по земле, набирает скорость, подпрыгнув, взлетает и разворачивается в сторону Ла-Манша.

– Пойдем, Клодетт, время не ждет, – проговорил ее товарищ Тони, тот, что подавал знаки фонариком. Он взял ее за руку и повел через поле. Глядя на яркое ночное небо с полной луной, превратившей схваченное инеем поле в сверкающую сказочную страну, Винишия со смутной тоской подумала, что Эдуард де ла Мартиньерес – человек, которого наконец-то она смогла бы по-настоящему полюбить.

Днем позже, передав сверток Эдуарда связному, который направлялся на юг, Винишия поездом вернулась в Париж. Прибыв на новую конспиративную квартиру, в прихожей она с облегчением сбросила рюкзак и поспешила на кухню, чтобы вскипятить воду для чая.

– Добрый вечер, фройляйн. Очень рад, что могу с вами познакомиться.

Повернувшись на голос, она застыла на месте под ледяным взглядом бледно-голубых глаз полковника Фалька фон Вендорфа.

После недельного пребывания в гестапо, где ее допрашивали и пытали, ничего не добившись, Винишию вывели во двор. Солдат, привязывая ее к столбу, смотрел на нее с отвращением.

– Дали бы девушке последнюю сигаретку, – с вымученной улыбкой проговорила она.

Он раскурил сигарету, сунул ей в рот. Пару раз затянувшись, Винишия мысленно попрощалась с родными. Но в тот момент, когда палач целился ей в сердце, она думала о поцелуе Эдуарда де ла Мартиньереса.

 

Глава 25

Гассен, юг Франции

1999

Жак, посерев от усталости, замолчал.

– Довольно, папа, тебе нужно отдохнуть, – распорядился Жан. – Пойдем, я отведу тебя наверх.

– Но я должен досказать эту историю… Я еще не закончил…

– На сегодня хватит, пойдем. Времени у нас достаточно. Может быть, завтра продолжим. – И он повел отца к двери.

Оставшись одна, Эмили, глядя в огонь, представляла себе Винишию. Смелая и веселая красавица, перед самой гибелью она полюбила ее отца…

Жан, сбежав с лестницы, устроился у каминной решетки.

– Вот ведь история, а? – пробормотал он.

– Да. И надо же, всюду любовь! Как жаль мою тетю – если бы не роман с немцем… ее жизнь могла бы сложиться иначе…

– Ну, нам же известно, что сталось после войны с француженками, которые проводили время с врагом. Их брили наголо, мазали дегтем, обваливали в перьях и даже расстреливали соседи…

Эмили содрогнулась.

– И из всех мужчин Софи выбрала…

– Разве мы выбираем, кого полюбить, Эмили? – тихо спросил Жан.

– А ребенок, которого родила Софи? Он тоже умер?

– Кто знает? Придется нам подождать, когда папа доскажет, как все вышло. Но знаешь, сдается мне, Фредерик был человеком неплохим. Где ты родился, когда – всего лишь игра случая. Разве человек сам выбирает свою участь? Разве по своему выбору идет воевать? В те годы выбора у них не было, что бы они там себе ни думали, на чьей они стороне.

– Сколько же им всего выпало… – вздохнула Эмили. – Это, знаешь, совсем по-иному представляет наше существование…

– Вот именно. Слава Богу, после двух мировых войн Запад усвоил уроки. На хотя бы какое-то время, – проговорил Жан. – Но война неизбежна; это в человеческой натуре – желать перемен и не ценить мира. Грустно, но это так. И случается, критические обстоятельства проявляют в человеке лучшее, что в нем есть. Твой отец определенно спас Констанс, когда сам пошел в кафе предостеречь Винишию. А Констанс подвергла себя самым ужасным испытаниям, какие могут выпасть на долю женщины, чтобы уберечь Эдуарда. Но, разумеется, в человеке могут проявиться и качества самые отвратительные. Как это было с Фальком. Чрезмерная власть опасна для того, кто ею обладает.

– Тогда я рада, что у меня никакой нет, – с улыбкой ответила Эмили.

– Еще как есть, Эмили! – возразил ей Жан. – Что за привычка себя недооценивать! Ты красивая, умная и добрая женщина. Уже этого обычно достаточно, но тебе повезло родиться в старинной, благородной и небедной семье. Тебе много, очень много дано! Подумай об этом, а я пошел спать, мне, как всегда, вставать с птицами.

– Да, конечно. И ты прав, Жан. Мне дано много, и, может быть, только сейчас я учусь это ценить…

– Вот и отлично! – Жан встал. – Что ж, увидимся утром!

– Спокойной ночи!

Чуть позже, лежа на старенькой кровати в спаленке, где, судя по всему, жила в былые времена Констанс, слыша, как шумит вода в общей ванной, где моется Жан, как щелкнул потом замок его двери, Эмили думала о том, что Жан и его отец – это все, что осталось у нее от родных. Утешившись мыслью, что они у нее есть, она заснула.

Наутро, спустившись в кухню, она сразу увидела, что Жан встревожен.

– Папа задыхается, я вызвал врача. Кофе?

– Да, спасибо. Я могу как-то помочь?

Заметив, как она огорчена, Жан приобнял ее за плечи.

– Нет, он просто старый и слабый. Мне жаль, Эмили, но сегодня он нам ничего не расскажет.

– О чем ты говоришь! Важнее всего, чтобы ему стало легче.

– Давай договоримся, что ты поскорее вернешься, чтобы узнать, что было дальше, – Жан улыбнулся. – Кров и стол для тебя всегда наготове.

– Возможно, в следующий раз я привезу с собой мужа. Это ведь история и его бабушки.

– В самом деле. Послушай, ты позавтракаешь одна? Мне нужно кое-что сделать до того, как приедет врач. Я только надеюсь, что отца не увезут в больницу. Он там в последний раз просто измаялся. Но в любом случае до твоего отъезда еще увидимся. – Жан кивнул и вышел из кухни.

Позавтракав, Эмили поднялась наверх, чтобы собрать свои вещи. За стеной слышался кашель Жака. Осторожно постучав в его дверь, она заглянула в комнату.

– Можно войти?

Жак приглашающе махнул рукой.

Глаза его были открыты и, подходя, она со страхом подумала, что это бесцветное, усохшее тело напоминает ей, то как мать выглядела перед смертью. Присев на край кровати, Эмили улыбнулась старику.

– Я хотела сказать спасибо за вчерашний вечер. С нетерпением буду ждать, когда вы поправитесь и сможете рассказать, что там было потом.

Жак, открыв рот, издал скрежещущий хрип.

– Не нужно говорить, отдыхайте, – ласково проговорила Эмили.

Жак схватил ее за кисть своей корявой рукой, с неожиданной силой сжал, кое-как улыбнулся и покивал.

– До свидания – и, пожалуйста, поправляйтесь! – Эмили наклонилась и легонько прикоснулась губами к тонкой коже на его морщинистом лбу.

Когда ей пришла пора уезжать, Жан был наверху у отца, с доктором, так что она оставила на кухне записку, поблагодарив их обоих, села в машину и поехала в Ниццу. Поневоле ее грызло чувство вины, что Жак разболелся, может быть, из-за того, что столько сил потратил, вспоминая былое.

Самолет взмыл в небо. Эмили молилась, чтобы Жак выжил, но приготовила себя к тому, что конца истории она может и не узнать. Впрочем, где-то над севером Франции сознание ее переключилось на Блэкмур-Холл.

Мысль о возвращении в Йоркшир после двух дней, проведенных там, куда стремилось ее сердце, не очень радовала. Холод, серое английское небо и тревожная атмосфера в доме – на это требовалось себя настроить. А кроме того, придется поинтересоваться у мужа, почему он провел два дня в шато, не сказав ей об этом ни слова.

Самолет приземлился, пройдя сквозь плотные дождевые облака – день был серый и неприветливый. Эмили стиснула зубы. Да, она выбрала себе этого мужа и эту жизнь, как бы уныло это сейчас ни выглядело. Выйдя из аэропорта, она отыскала на стоянке старый «Лендровер» и сказала себе, что мрачный, убогий дом и парочка братьев в состоянии войны – пустяк по сравнению с тем ужасом, о котором рассказывал вчера Жак.

Подъехав к Блэкмур-Холлу, она не увидела и следа драндулета, в котором Себастьян обычно добирался до станции, а войдя в дом, нашла его снова промерзшим, так что, поставив чемодан, пошла включить отопление. Все это свидетельствовало, что Себастьяна в последние дни в доме не было. Не странно ли? Вчера, когда они говорили по телефону, он сказал, что звонит отсюда…

Возможно, пожала она плечами, всегда готовая оправдать мужа, привыкнув жить без отопления, он не подумал его включить. Потом поднялась в спальню – там все было в точности, как когда она два дня назад уезжала. Пройдя в кухню заварить себе чаю, она увидела, что полбутылки молока, оставленной ею в холодильнике, по-прежнему там. «Прекрати!» – одернула она себя. Ведь могло быть так, что Себастьян приехал вечером, не ужиная, улегся спать, а утром снова уехал в Лондон. Как бы то ни было, нужно съездить в деревню купить продуктов.

И только она открыла входную дверь, чтобы снова усесться за руль «Лендровера», как на подъездной дорожке показался драндулет Себастьяна.

– Милая! – раскинул он руки, подходя к ней. – Как я рад, что ты дома! – Он наклонился ее поцеловать. – Я соскучился!

– И я, Себастьян. Я так переволновалась! Я…

– Все, Эмили! – Он приложил палец к ее губам. – Мы уже вместе.

Радовало, что Себастьян снова был весел и мил, и они чудесно провели выходные. Занимались любовью, поздно вставали, проголодавшись, вместе готовили еду, а в воскресенье вечером прошлись по поместью. В садах, хоть и неухоженных, стали заметны первые приметы весны.

– Здесь столько проблем, я просто не знаю, с чего начать, – посетовал Себастьян, когда они шли по лужайке к дому.

– Мне нравится работать в саду, – ответила Эмили. – Пожалуй, этим я и займусь. Надо же мне делать что-то, пока тебя нет.

– Резонно, – кивнул Себастьян. Они вошли в кухню. – Чаю?

– Да, хорошо бы.

– Не очень-то здесь уютно, да? И боюсь, мне придется часто отсутствовать в ближайшее время.

– В таком случае мне стоит подумать, чтобы перебраться с тобой в Лондон, – твердо сказала Эмили, когда он подал ей кружку чаю. – Это неправильно, столько времени проводить врозь, особенно в начале семейной жизни. И нелепо, что ты не позволяешь своей жене воспользоваться ее деньгами, чтобы наладить жизнь, – добавила она, поражаясь своей смелости.

– Да, ты права. Давай подумаем об этом через какое-то время. – Себастьян чмокнул ее в нос. – Можно присмотреть небольшую квартирку. К той дыре, где я сейчас обитаю, я тебя, миллионершу, точно не подпущу, – с улыбкой ответил он.

На языке вертелось, что она готова жить с ним где угодно, «с милым рай и в шалаше», но счастливая, что он взглянул благосклонно на ее стремление переехать с ним в Лондон, Эмили решила пока не настаивать. Однако о том, как он оказался в шато, не сказав ей, впрочем, спросила.

Они лежали в постели, и Себастьян, подперев рукой голову, как-то странно на нее посмотрел.

– Что, ты в самом деле не помнишь, как я тебе говорил, что собираюсь туда? – Он хмыкнул. – Рановато для слабоумия, не находишь? Ну с какой стати я бы об этом промолчал?

– Себастьян, я уверена: ты мне об этом не говорил! – настойчиво повторила Эмили.

– Ну и что? Разве это что-нибудь значит? К примеру, я же не жду, чтобы ты спрашивала у меня разрешения приехать сюда, понимаешь? Мой приезд в шато был спонтанным. Образовалось немного свободного времени, и я подумал, а поеду-ка я и начну паковать библиотеку. Ты бы ведь не стала возражать?

– Нет, конечно.

– Ну вот! Спокойной ночи, милая. Мне завтра рано вставать к поезду. Попробую заснуть.

Себастьян выключил свет, а Эмили устремила глаза в потолок. Поразительно. Умеет же ее муж преподносить свои действия в самом разумном свете, в то же время выставляя ее и глупой, и кругом неправой! Или, может быть, она и впрямь неправа… Подавив вздох, она закрыла глаза. Вспомнилась фраза о том, что брак – это большой труд, и порой некоторые вещи надо принимать такими, какими они есть.

В шесть утра Себастьян уехал, а Эмили попробовала снова заснуть, но ей это не удалось. Она встала, спустилась сварить кофе, впервые с приезда в Йоркшир включила мобильник и прослушала все сообщения. Одно было от Жана: отца перевезли в Ниццу, где его госпитализировали и прописали курс лечения, ему уже лучше. Как только Жак вернется домой и сможет продолжить рассказ, Жан ей сообщит.

День выдался солнечный. Эмили решила пройтись по саду, посмотреть, с чего она может начать. Это важно – не бездельничать, а делать что-то полезное, пока у нее есть время. Но в цветнике стало ясно, что работы там столько, что никаких ее физических сил не хватит. Бесчисленные клумбы нуждались в прополке, стрижке и удобрении. Только весной она сможет понять, что удастся спасти после многих лет небрежения. А пройдясь по фруктовому саду, совсем пала духом.

Впрочем, вернувшись к дому, чтобы подкрепиться кофе, она нашла, к чему приложить силы. Можно попробовать оживить симпатичную, по утрам солнечную террасу, на которую есть выход из кухни. Мощенная старыми каменными плитами, по трещинам она вся поросла мхом.

Эмили составила список, что нужно купить в магазинчике «Все для сада», примеченном у дороги в нескольких милях от дома. Если подналечь и посадить кое-что, получится приятное местечко, где можно будет завтракать по утрам.

Вернувшись с покупками, Эмили подумала, что надо бы зайти к Алексу. Чувства к нему она испытывала самые противоречивые. Он явно был ей по сердцу, но всякий раз после встреч с ним, хотя о Себастьяне он ничего неприятного не говорил, даже от умалчивания она чувствовала себя потом растревоженной. Едва наладив отношения с мужем, она опасалась опять их испортить. И все-таки в семь вечера Эмили постучалась Алексу в дверь.

– Открыто!

Он был в кухне, ужинал. Увидев ее, улыбнулся:

– Привет, незнакомка!

– Привет! – Эмили от чего-то смутилась. – Вот, пришла взглянуть, как ты…

– Все отлично, спасибо. А у тебя как?

– И у меня тоже.

– Хорошо. Может быть, присоединишься? – Алекс показал взглядом на сковороду с жарким, стоявшую на плите. – Я всегда готовлю с избытком.

– Нет, спасибо. У меня тоже ужин готов. Тебе что-нибудь нужно?

– Нет, спасибо.

– Хорошо. Тогда я пойду, чтобы ты спокойно поел. Если какие-нибудь проблемы, звони мне.

– Ладно.

– Доброй ночи, Алекс! – Она вымученно улыбнулась и пошла к двери.

– Доброй ночи, Эмили, – печально ответил он.

Несколько дней вслед за тем Эмили деятельно вычищала террасу и меняла землю в замшелых горшках с останками давно засохших цветов. Потом она посадила в них зимние анютины глазки, а через пару недель планировала добавить петунии, незабудки и ароматную лаванду.

Жан позвонил сказать, что его отец уже дома, и ему не терпится закончить рассказ, так что Эмили на будущей неделе решила лететь во Францию и сразу заказала билет. И еще она перехватила Джо, девушку, которую подрядила помогать Алексу, когда та шла к велосипеду, и спросила, устраивает ли ее работа.

– О, очень даже устраивает, миссис Карратерс! – воскликнула та. – Алекс чудесный человек. И такой умный! На будущий год у меня курс русского языка в университете, так он меня готовит!

– Он что, говорит по-русски? – удивилась Эмили.

– Да. И по-японски, по-китайски немножко и по-испански. Ну и по-французски, конечно. – Джо вздохнула. – Просто беда, что он сидит в этом кресле и не может никуда выбраться! Только он никогда не жалуется, миссис Карратерс. Хотя я на его месте волком бы взвыла.

– Понятно, – отозвалась Эмили. И, помахав Джо, которая покатила дальше, в очередной раз почувствовала себя бессердечной, что сторонится деверя.

Приближению пятницы она была рада. Себастьян за неделю позвонил только раз, но Эмили начала привыкать к тому, что когда он в отъезде, то слишком занят работой, чтобы звонить. На этот раз он явился в приподнятом настроении, рассказал, что продал картину одного из своих новых художников и получил неплохие комиссионные. Эмили предложила ему полететь вместе с ней во Францию, послушать конец истории, которую рассказывал Жак, но он сказал, нет, дела не пустят. Что касается Алекса, заверила его Эмили, тот в порядке, и видятся они редко.

– Он вполне самостоятелен, Себастьян.

– Что ж, ты была права, а я нет, – огрызнулся он.

– Я совсем не об этом.

Они сидели за домом на обновленной террасе. Поежившись, когда узкий ломоть йоркширского солнца скрылся за облачком, Эмили поднялась на ноги.

– Пойду приготовлю ужин.

– Кстати, мне, наверное, понадобится на пару дней в Женеву, так что в следующие выходные меня здесь не будет.

Эмили, подумав, кивнула.

– Тогда, может быть, я приеду туда к тебе из Франции? На машине. Это недалеко.

– Мне бы этого очень хотелось, но поездка не развлекательная – у меня все время расписано.

– Ну что ж, – вздохнула она, не желая спорить, и ушла в кухню.

Утром в понедельник Себастьян уехал. Проводив его, Эмили, всерьез уязвленная, легла снова. Как это получилось? Она изо всех сил старается не жаловаться, поддерживает мужа в его усилиях наладить свое дело, не претендует на его время и знаки внимания, но видит его все меньше и меньше. Что ей делать здесь, в Йоркшире, где она предоставлена сама себе? Проводить дни, латая дыры в доме, который ей не принадлежит и который, может быть, вообще будет продан, показалось ей вдруг совершенно бессмысленным. А решение не общаться с Алексом означало, что весь день она будет одна…

С тяжким вздохом Эмили встала, оделась. Стоит ли, вяло размышляла она. В принципе, если лень, можно весь день проходить в ночной рубашке, все равно никто не придет. Мысль была неприятная.

Она оседлала велосипед и поехала в деревню купить молока и хлеба – или что там в Англии сходит за хлеб, – но проехала мимо продуктовой лавки и остановилась лишь у последнего коттеджа по левой стороне дороги. Прислонив велосипед к стене грубой каменной кладки, подошла к входной двери и постучалась. Если миссис Эрскин не захочет открыть, она просто уедет, и все. Но ведь та сама пригласила ее заглядывать, и пришло время узнать побольше о враждующих братьях Карратерсах.

На втором ударе дверь распахнулась, и приветливая улыбка Нормы Эрскин дала Эмили понять, что ей рады.

– Здравствуйте, милочка, а я-то думала, когда же вы выберете часок заглянуть ко мне! – Она повела Эмили по узкому коридору. – Так удачно, я как раз чай заварила.

Они оказались в старомодной, но безукоризненно чистой кухне. Шкафчики из желтого пластика, электроплита «Бэби Беллинг» и холодильник «Электролюкс» – все напоминало о шестидесятых годах двадцатого века.

– Ну что, милочка, как там мои мальчики, не обижают вас? – улыбнулась миссис Эрскин.

– Нет, не обижают, – вежливо ответила Эмили.

– Рада это слышать. Не ссорятся, как у них водится, нет? Наверное, это вы на них благотворно влияете. Вам с молоком или с лимоном?

– С молоком, спасибо.

Хозяйка разлила чай, сама села напротив и продолжила:

– Хотя что-то я сомневаюсь, чтобы этих двух кто-нибудь примирил.

– Не вполне понимаю, о чем вы, – дипломатично отозвалась Эмили.

– Думаю, замечали, что между братьями словно кошка черная пробежала? Казалось бы, взрослые люди, могли бы забыть старое. Но, сдается мне, дел уж никак не поправить.

– Да, особой близости между ними нет.

– И это мягко сказано. – Миссис Эрскин вздохнула, потянулась через стол, потрепала Эмили по руке. – Я понимаю, милочка, вы замужем, вам положено быть на стороне мужа.

– Да, конечно, но вы правы, атмосфера в доме тяжелая. А когда понятия не имеешь, с чего все началось, трудно разобрать, что к чему. Вот я и пришла к вам с просьбой, чтобы вы меня просветили. Если я пойму, в чем корень проблемы, мне, может быть, будет легче чем-то помочь.

Миссис Эрскин, помолчав, внимательно на нее посмотрела.

– Тут дело такое, милочка, что тогда мне придется открыть вам кое-что не очень приятное о человеке, за которого вы вышли замуж. Сомневаюсь, чтобы вам это понравилось. Понимаете, здесь стоит только начать, только дернуть за ниточку, клубок покатится – и размотается вся правда. Лгать вам, миссис Карратерс, я не смогу. Вы точно уверены, что этого хотите?

– Нет, конечно же, я этого не хочу, – честно сказала Эмили. – Но это лучше, чем ломать себе голову и строить догадки.

– Полагаю, Алекс вам ничего не рассказывал?

– Ни слова. Наотрез отказался говорить и о брате, и о прошлом вообще.

– Он человек порядочный, этого у него не отнять. Ну что ж, – экономка хлопнула себя по коленям. – Надеюсь, я делаю то, что должно. Однако помните, вы сами меня попросили!

– Хорошо, – пообещала Эмили.

– Вы, наверное, знаете, что мамаша родила их в коммуне хиппи, в Америке, неизвестно от кого, а потом маленькими сюда привезла?

– Да, – кивнула Эмили, с напряжением вслушиваясь, чтобы получше разобрать йоркширский диалект.

– Они были как две горошинки в стручке, с разницей всего в полтора года, и милее малышей я в жизни не видела! И хотя старший из них – Себастьян, с самого начала сомнений не было, что Господь поцеловал младшего. Алекс читал и писал, когда ему еще и четырех не исполнилось, и такой был ласковый и милый, что всегда добивался, чего хотел. Я так никогда не могла отказать ему в куске пирога, даже перед обедом! – миссис Эрскин тихонько посмеялась. – И вылитый ангел, с огромными карими глазами. Поймите меня правильно, миссис Карратерс, не хочу быть несправедливой, ваш муж, он тоже был славный паренек, но не так одарен, как Алекс, что тут поделаешь. Он и толковый был, и на вид неплохой, но с Алексом – никакого сравнения. И, понятное дело, из кожи вон лез, чтобы вырваться вперед, но Алекс всегда побеждал, даже не шевельнув пальцем. – Вздохнув, она покачала головой. – И бабушка их в Алексе просто души не чаяла, что дела тоже не облегчало…

– Понятно. Бедный Себастьян!

– Вот и я говорю, милая, и с возрастом все стало только хуже. При всякой возможности поставить Алекса под удар Себастьян ее не упускал. Надо же ему было хоть в чем-то побеждать, верно? И всегда говорил, что это Алекс начал, а сам всегда без единого синяка.

– Понятно, – неприятно пораженная, снова сказала Эмили. – А Алекс лез в драку?

– Нет, – миссис Эрскин поморщилась. – Никогда. Он обожал брата и хотел только одного – ему угодить, и если Себастьян говорил, что виноват Алекс, тот кивал, ни слова не возразив. Ваш муж с детства обладал даром убеждения, будто белое – это черное. – Она покачала головой. – Дела пошли лучше, когда Себастьяна послали в частную школу, и он приезжал на каникулы, хвалясь своими успехами. Но потом в ту же школу отправили документы Алекса, он мигом получил стипендию и уехал, а мы предвещали ему великое будущее. И тут мадам Констанс – то есть миссис Карратерс – стала получать письма из школы, что от Алекса одни неприятности. Мы понять ничего не могли, ведь добрее и мягче мальчика на свете не было, ему всегда было интересней сидеть с книгой, чем драться. Но как бы то ни было, через год его исключили из школы и послали домой. Вроде как пожар он устроил в только что выстроенном спортивном зале.

– Неужели?

– Из школы написали, что да, а сам он ни слова не проронил, хотя мы с бабушкой допрашивали его с пристрастием. Ну, у меня есть свои подозрения, – миссис Эрскин со значением подняла бровь, и Эмили ее поняла. – Алекса отдали в местную школу, куда, правду скажу, я и своих детей не отправила бы. Никуда не годная школа, и Алексу там было совсем не место. Ненавидеть он ее ненавидел, но экзамены все равно сдавал с блеском, и ему выделили место в Кембридже. Бабушка его была на седьмом небе, что любимый мальчик ее все одолел. А Себастьяну, на учебу которого денег не жалели, еще повезло, что его приняли на отделение истории искусств в Шеффилде.

Женщина остановила рассказ, глотнула чаю. Эмили смирно сидела, ожидая продолжения.

– Ну вот, лето, перед тем когда Алексу предстояло ехать в Кембридж, наши мальчики наслаждались вкусом взрослой жизни. Алекс накопил денег на машину, и они вместе ездили на ней в паб. Автомобильчик был старенький и двухместный, но Алекс им страшно гордился, – она вздохнула. – И вот однажды вечером он домой не приехал, а явилась полиция. Алекс попал в аварию, столкнулся с другой машиной. Пьян был в стельку, и его посадили в камеру протрезвиться. Слава богу, никто серьезно не пострадал, только обе машины всмятку, годились лишь в металлолом. Алекса обвинили в вождении в нетрезвом виде, и в Кембридже принять его отказались, раз он был под судом.

– Кошмар, – пробормотала Эмили. – Впрочем, Себастьян говорил, что у Алекса проблемы с алкоголем. Возможно, это было начало…

– А я на это вам скажу, – миссис Эрскин покачала головой, – что до того раза он, садясь за руль, никогда ни капли спиртного не принимал. Так гордился своей машиной, что не стал бы подвергать ее риску. Он и сейчас клянется, что пил в тот день один апельсиновый сок… И как алкоголь попал ему в жилы, ума не приложу. В общем, мечты про университет рухнули, и осенью он на те деньги, что скопил, работая в местной лавке, уехал за границу. И пять лет мы о нем ничего не знали…

– Да, Себастьян говорил мне, что он исчез.

– Пропал бесследно. И не писал – бабушка все глаза выплакала, не знала, жив он или мертв. А потом раздался звонок из французской больницы, нам сообщили, что он, можно сказать, на пороге смерти. Я в наркотиках, милочка, ничего не понимаю, но он, похоже, чего только не попробовал. Мадам Констанс немедленно к нему полетела.

– Она поместила его в частную клинику, да?

– Да, и он вернулся домой чист как стеклышко, но вскоре опять уехал, и увидела я его только через четыре года. Даже на похороны бабушки не явился. – Миссис Эрскин прослезилась. Достав из-под манжеты носовой платок, она высморкалась. – Простите, милочка, я просто вспомнила, как мадам Констанс все время о нем спрашивала, до последнего дня, не приехал ли. Но мы не знали, где он, некуда было написать. Так что она так с ним, с ее мальчиком, и не простилась. Думаю, Алекс и сам себя не простил, что его тут не было. Бабушку он обожал, в этом можно не сомневаться.

– Я уверена в этом…

– Он, правда, говорит, что часто писал домой и адрес обратный указывал, но мы ни единого письма не получили, ни единого! – Она помолчала. – В общем, наверное, сказался шок, что бабушки больше нет, – Алекс остался здесь и взялся за ум. Поговаривал, что, пожалуй, станет учителем. Прямо изнутри переменился… Или, вернее, – улыбнувшись сквозь слезы, поправилась она, – стал таким, каким был в детстве. Себастьян перебрался в Лондон, и я была рада, что Алекс взял бразды правления на себя, потому что у меня уже голова шла кругом. И тут как-то на выходные объявился из Лондона ваш муж. Вспыхнула ссора, из-за чего, не знаю, и я вижу, как Алекс выскакивает из дома, садится в машину и включает мотор. Но не успел он уехать, как Себастьян уселся с ним рядом. Машина рванула по дорожке, я занялась своими делами, и тут опять звонок из больницы, оба мальчика там. Вы, конечно, знаете, что ваш муж отделался легким испугом, а Алексу досталось хуже некуда.

– Он снова был пьян, да?

– Нет, милая, – миссис Эрскин потрясла головой, – это вы перепутали. Пьян он был, когда попал в первую аварию. На этот раз вина лежит на водителе другой машины, той, которая налетела на Алекса. Когда дошло до суда, анализы показали, что в крови Алекса ничего не было, и его оправдали. Только теперь он парализован до конца своих дней. Что за судьба такая, думаю я порой. Ходит беда за ним по пятам… А когда его выписали из больницы, ваш муж мне объявил, что опекунство над братом он берет на себя, и никаких пререканий. Я-то рассчитывала, что стану ухаживать за Алексом сама, ему со мной было бы проще, но ваш муж заявил на это, что мне и без того есть чем заняться.

– Так почему же вы решили уйти от нас?

– Как бы вам это сказать… Я понимаю, что ваш муж делает все возможное, чтобы помочь брату, но сиделок он нанимает таких, что я бы их близко к дому не подпустила! – Миссис Эрскин поморщилась. – И понятно, что Алекса они раздражают. Поневоле подумаешь, что ваш муж выбирает худших. Хуже не бывает. А если вдруг попадется приличная, с которой Алекс подружится и начнет ей доверять, то Себастьян мигом найдет в ней изъян и ее выставит! И понятно, что поначалу Алекс нуждался в постоянном уходе, но теперь-то он стал здоровей и сам со многим справляется! А еще – вы ведь знаете, тем, кто ухаживает за инвалидами, выплачивают пособие – так вот, ваш муж его получает, мне это точно известно. Может, ему и правда эти деньги нужны… Не знаю…

Эмили сидела затаив дыхание, переваривала услышанное. Значит, Себастьян получает деньги на Алекса…

– Повторю еще раз. Я должна верить, – бывшая экономка, виновато взглянув на гостью, подчеркнула: – должна верить, что ваш муж печется об интересах брата. Но дома-то, что ни говори, его часто нет, он то и дело в Лондоне. А я всегда там, и эти вечные склоки, ссоры и смены сиделок никому не в радость, и мне тоже. А уж последняя… – Она закатила глаза. – Уж если Алекс запустил в нее чашкой, то я и подавно бы запустила. Пила она, извините меня, как лошадь! Сколько я пыталась втолковать это вашему мужу, но у него как пробки в ушах! И терпению моему пришел конец, исстрадалась я за мастера Алекса и ушла. Сил моих больше нет.

– Понятно.

– А теперь, – со вздохом произнесла миссис Эрскин, – ваш черед со всем этим справляться. Уж как я вам сочувствую, милая, просто всем сердцем!

Эмили не знала, что на это сказать.

– Спасибо, миссис Эрскин, что поделились со мной.

– Надеюсь, я не брякнула ничего бестактного. Все чистая правда, все как есть. Они оба хорошие…

Женщины помолчали. Эмили – с пониманием, что миссис Эрскин в ходе рассказа пустила в ход всю дипломатию. Словно прочтя ее мысли, та добавила:

– Они ведь росли у меня на глазах. Я люблю их обоих, что бы они ни натворили…

– Да, миссис Эрскин. Спасибо за чай. – Навалилась вдруг страшная усталость. Эмили встала из-за стола. – Я очень ценю вашу откровенность. А теперь мне пора.

– Да, милая. – Хозяйка, проводив ее к выходу, у двери положила большую, натруженную ладонь ей на плечо. – Надеюсь, я не выпустила в курятник лису. – И, встретив вопросительный взгляд, пояснила: – Ну, не сказала того, чего вам лучше бы не знать.

– Я могу лишь поблагодарить вас. Мне требовалось понять, и я поняла.

– Отлично. И помните, вы всегда найдете здесь чашку чаю.

– Еще раз спасибо. – Эмили переступила порог и взялась за руль велосипеда.

– Присматривайте за Алексом, ладно? Он такой уязвимый… – Встретившись с миссис Эрскин глазами, Эмили поняла, что та имела в виду. Она кивнула и поехала назад в Блэкмур-Холл.

 

Глава 26

К Алексу в тот вечер она не пошла. Устроилась у камина в гостиной и, чтобы ничего не забыть, подробно записала все, что рассказала ей миссис Эрскин. Сомневаться в основательности характеристик, которые экономка дала братьям, не приходилось, и в целом они совпадали с ее собственными впечатлениями. Разве она не столкнулась уже с умением Себастьяна перевернуть все с ног на голову и убедить тебя, что черное – это белое, причем именно в этих словах? С его способностью излагать факты так, что любой из них предстает в ином свете, она также уже познакомилась.

Неужели Себастьян, как дала понять миссис Эрскин, – лгун, мошенник и провокатор, который ни перед чем не остановится, чтобы уничтожить родного брата? И если правда, что у Себастьяна зуб на Алекса, значит ли это, что он на этом основании плохой человек?

Эмили припомнила случай с мобильным телефоном, когда Себастьян с легкостью убедил ее, что расстраиваться из-за того, что он не звонил ей несколько дней, глупо и нелепо. И пусть он уверяет, что заранее сообщил ей о своем намерении заехать в шато, чтобы начать упаковывать книги, она точно помнит, что этого не было. И почему он не хочет, чтобы она ездила с ним в Лондон, а оставляет ее здесь, в Йоркшире?

Нет, так дальше нельзя, так черт знает до чего додумаешься.

Она сейчас в состоянии, которое отец называл «луна на ущербе», – когда человеческий организм истощен, а разум потерял свою остроту.

Поднявшись в спальню, Эмили порылась в своей косметичке, нашла таблетки от бессонницы, которые прописал ей врач после смерти матери, и одну запила водой. Прежде всего нужно выспаться. А уж завтра она двинется в своих поисках дальше.

В шесть вечера она постучалась в дверь Алекса, весь день перед тем потратив на то, чтобы логически примирить собранные факты и выстроить их в порядок. Вооруженная бутылкой красного вина, она услышала голос Алекса.

– Я у компьютера! – крикнул он. – Кое-кто из моих отпрысков потерпел значительные убытки сегодня, а все из-за того, что на Фиджи не уродился сахарный тростник! Иди сюда!

– Здравствуй, Алекс! – Эмили остановилась в дверях, завороженная игрой красного и зеленого на экране его компьютера.

– Здравствуй, – ответил он, не отрывая глаз от экрана. – Давно не виделись.

– Я принесла вот это! – Эмили протянула бутылку. Повернув голову, Алекс изобразил причитающееся случаю удивление.

– Ты уверена?

– Вполне.

– Что ж, сюрприз приятный. – Он отъехал от компьютерного стола и с широкой улыбкой развернулся лицом к гостье. – Я тебя имею в виду, не вино.

– Прости, что не пришла раньше.

– Да ладно, нам, изгоям, к этому не привыкать! И все-таки я рад тебя видеть, Эм. Мне принести бокалы или ты сама?

– Я сама.

– Вот и умница.

Отыскав в кухонных шкафчиках штопор и два бокала, Эмили прошла за Алексом в гостиную, где он, нагнувшись, принялся разжигать огонь. Откупорила бутылку, разлила вино по бокалам, один подала ему. Он смотрел на нее с нескрываемым интересом.

– Santй, – сказала она и сделала глоток. – Твое здоровье!

– Ну, давай, – Алекс по-прежнему не сводил с нее умных глаз. – Давай, начинай.

– Что?

– Ты пришла мне что-то сказать или спросить. Я весь внимание.

– Да, так и есть. – Эмили поставила бокал на стол и села в то кресло у камина, которое стояло поближе к нему. – Алекс, ты лжец?

– Что?! – хмыкнул он. – Ну что я могу на это ответить? Конечно, нет! А если честно, то я врал, наверное, когда сидел на сильных наркотиках, но в тех обстоятельствах это норма.

– Прости, пожалуйста, но мне казалось, я должна об этом спросить, имея в виду, что хочу просить тебя – более того, умолять! – сказать мне правду.

– Да, ваша честь. Правду и ничего, кроме правды. Эм, что происходит?

– Я вчера съездила к Норме Эрскин.

– А, понятно. – Алекс сделал глоток вина. – И что эта достойная женщина тебе рассказала?

– О вашем детстве, по моей настоятельной просьбе, и проявила себя великим дипломатом. Но в результате у меня возникли вопросы, которые я хочу задать тебе, – ну, чтобы справиться с тревогой, которая меня одолевает, и расставить все по местам.

– Ага… Думаю, мне понятно, к чему идет дело. А именно, к разговору, которого я всячески старался избежать, – оценил обстановку Алекс. – Ты точно уверена, что хочешь продолжить? Ведь я скажу тебе одну правду. Только правдой это, как всегда у людей, будет только с моей точки зрения. Она может оказаться и пристрастной, и извращенной.

– В таком случае, думаю, будет проще, если я сначала задам тебе несколько простых вопросов, а ты будешь отвечать «да» или «нет».

– Эмили! А ты не думала о карьере юриста? Мне кажется, тебя ждет успех! – попытался он разбить напряжение.

– Алекс, это серьезно.

– Да будет вам, ваша честь, ничто в этой жизни не серьезно до такой степени, пока ты жив и трепыхаешься.

– Прошу тебя, Алекс!

– Извини. Буду отвечать «да» и «нет» и не стану вдаваться в подробности, пока ты не попросишь. Начинай.

Эмили заглянула в свой список.

– Итак, первый вопрос. Когда ты был маленьким, случалось ли, что твой брат дразнил тебя и задирал? А потом, когда надо было держать ответ, врал насчет того, кто затеял драку или проказу, и ответственность всегда падала на тебя?

– Да.

– Когда ты получил свою стипендию и поехал учиться в ту школу, где уже учился твой брат, было ли так, что он опять старался представлять дело так, будто это ты виноват в неприятностях, которые там случались? К примеру, не он ли разжег тот пожар, за который тебя исключили из школы?

На лице Алекса отразилось сомнение, он ответил не сразу:

– Я вынужден думать, что, да, он. Это сделал уж точно не я, хотя четверо мальчиков и учитель присягнули, что видели, как кто-то вроде меня выбежал из спортзала как раз перед тем, как там вспыхнул огонь. Нас с Себастьяном на расстоянии спутать было очень легко.

– Почему ты не защищался?

– Я-то думал, тебе нужны «нет» или «да»? – вскинул бровь Алекс. – Ну подумай сама, разве я мог указать пальцем на брата? Да и никто бы мне не поверил. Себастьян представил себя белей белого. Настоящий Макавити из стихотворения Элиота. «Он двадцать алиби подряд представит на суде, как доказательство того, что не был он нигде». И доказательств, кстати, что это был он, никаких нет, так что вопрос остается открытым.

– Я поняла. Хорошо, теперь следующий вопрос: пил ли ты спиртное в ту ночь, когда вы двое – тебе было восемнадцать – поехали вечером в паб, а кончилось все тем, что тебя обвинили в вождении в нетрезвом виде?

– Нет, насколько я знаю, не пил. В пабе я, как всегда, заказал апельсиновый сок.

– Ты веришь, что твой брат подлил тебе спиртного в питье?

– Да, – не колеблясь ответил он.

– Ты когда-нибудь обвинял его в этом?

– Нет. Тут ничего не докажешь.

– Ты считаешь, он сделал это для того, чтобы ты не учился в Кембридже?

– Да.

– Ты уехал из Йоркшира за границу для того, чтобы уберечься от брата, которого зависть съедала до того, что он ни перед чем бы не остановился, лишь бы разрушить все, чего ты достиг?

– Да.

– В ночь аварии, перед тем как ты сел в машину, между вами с Себастьяном была жаркая ссора. Она случилась из-за того, что он хотел продать Блэкмур-Холл, а ты нет?

– Да.

– Ты винишь Себастьяна в этой аварии?

– Нет, – твердо ответил Алекс. – Авария – это авария, и он тут ни при чем.

– Ты уверен?

Алекс ответил не сразу.

– Ну вот смотри. Я жутко на него разозлился, и мы продолжали ссориться и в машине, потому что он ни за что не хотел из нее выйти. Тогда я остановился на обочине и совсем уж собрался развернуться и ехать домой, как вдруг из-за поворота вылетел тот маньяк и врезался прямо в нас. Так что, – Алекс пожал плечами, – на вещи можно смотреть двояко. В обычных обстоятельствах, не ссорясь с братом, я бы не стоял на этой обочине. Но это можно сказать о чем угодно! В общем, мне просто не повезло, и вину за это на твоего мужа я возложить не могу. Что дальше?

– Как ты думаешь, после этой аварии сделал ли твой брат все возможное, чтобы максимально осложнить тебе жизнь? К примеру, нанимал сиделок, в которых ты уже не нуждался и которые тебя раздражали. Или увольнял тех, что тебе нравились.

– Да.

– Как на твой взгляд, он делает это потому, что у него есть такая возможность или за этим кроется какая-то иная причина? К примеру, отравить тебе жизнь так, чтобы ты сдался и согласился продать дом?

Еще одна пауза. Алекс сделал глоток вина и внимательно на нее посмотрел.

– Не исключено. Дом в нашей совместной собственности, и для продажи необходимо мое согласие. По разным причинам, я продавать не хочу. Это все?

Эмили посмотрела в шпаргалку. Там был еще ряд вопросов – но те, крайне неприятные, относились к ее личным отношениям с Себастьяном. Сейчас не до них. На сегодня хватит. Она кивнула:

– Да.

– Ты понимаешь, надеюсь, что если задашь те же вопросы моему брату, то получишь ответы диаметрально противоположные?

– Да. Только помни, у меня есть глаза и уши, Алекс… и еще мозг.

– Бедняжка Эм! – внезапно воскликнул он. – Ввязалась в игру кошки с мышкой, а кому верить, ты не знаешь!

– Будь любезен, не говори со мной свысока! – рассердилась она. – Я просто пытаюсь понять, что происходит, и мне уже ясно, что вы оба совсем не те, за кого себя выдаете.

– Безусловно, так оно и есть. Прости, если что-то ляпнул. Я сочувствую тебе от всей души. Еще вина?

Эмили протянула ему бокал и, помолчав, сказала:

– Послушай, почему ты тут остаешься? Ты сказал, у тебя есть деньги. Уж конечно, для вас обоих было бы безопасней, во всех смыслах, продать этот дом и разойтись, каждый своей дорогой.

– Да, решение разумное, но оно не принимает в расчет чувств. Бабушка горела желанием примирить нас, братьев. Она думала, что, завещав дом в совместную собственность, сможет добиться этого. Идея оказалась непродуктивной. Я пытался, но это невозможно. И понемногу мое терпение иссякает. Себастьян рано или поздно своего добьется. Я это понимаю.

– Но зачем ему продавать дом? Он говорил мне, что любит его и хочет заработать денег, чтобы навести тут порядок.

– Эм, я могу отвечать только за себя, а это вопрос, который ты лучше задай ему. Однако, да, я честно хотел пойти ему навстречу, потому что этого желала бы бабушка. Я принес ей столько слез и горя, когда сбежал из дома и ступил на скользкую дорожку к забвению… А ведь я ее обожал…

– Но она догадывалась, почему ты сбежал?

– Вполне возможно, но по справедливости, Эм, несмотря на то, что мой брат все детские годы меня изводил, обвинить его в том, что я скатился к наркотикам, я не вправе. Это был мой собственный выбор. Я хотел заглушить боль от потери того, как все могло бы быть, и достиг той точки, когда кажется, что ничего хорошего в жизни уже не будет. Чего бы я ни добился, как бы я ни старался, все равно все пойдет прахом и толку не будет. Ты меня понимаешь?

– Да, вполне, – кивнула Эмили.

– Но тем самым я глубоко ранил мою любимую бабушку, и этого я себе никогда не прощу. В общем, живя здесь и честно пытаясь наладить отношения с Себастьяном, я в какой-то мере перед ней каюсь.

– Я понимаю.

– Послушай, Эм, – помолчав, сказал Алекс. – У меня душа неспокойна. Из-за тебя. Я бы просил тебя помнить, что наши неурядицы с братом вовсе не означают, что он не в состоянии поддерживать хорошие отношения с другими людьми. Мне совсем не хочется, чтобы то, что произошло между нами в прошлом, бросило тень на твое к нему отношение. Напротив, я хочу, чтобы вы были счастливы вместе.

– Как ты можешь заботиться о нем после всего, что он с тобой сделал?

– Я понял, что расти вечным вторым – и не важно, реальным или воображаемым, – судьба невеселая. Я хорошо знаю теперь, каково было Себастьяну. Может быть, и сейчас тоже. Ты как никто должна понимать, что он чувствует. – Он посмотрел на нее в упор, и она вспыхнула.

– Да, у всех есть свои тайны и свои недостатки.

– И сильные стороны тоже. Брат, например, поразительно изворотлив. Что называется, выйдет сухим из воды. Прошу тебя, дай ему шанс, Эм. Не опускай руки!

– Не опущу, – пообещала она.

– А теперь давай поужинаем! Мне сегодня с фермы привезли отличное мясо. И хорошо бы ты поделилась, что еще узнала о боевой юности моей бабки.

За ужином Эмили изложила ему, как могла точно, рассказ Жака.

– Нимало не удивлен, – кивнул Алекс, когда она замолчала, и с чувством добавил: – Бабушка была женщина выдающаяся. Она бы тебе понравилась.

– Что тут скажешь, кроме «мне очень жаль»? – отозвалась Эмили.

– В самом деле. Никогда не примирюсь с тем, что сделал, но, наверное, так оно и должно быть. Потрясение, вызванное ее смертью, привело меня в чувство. Я стал лучше, чем был.

Эмили заметила, что уже заполночь.

– Мне надо идти, Алекс. Завтра лечу во Францию, дослушать рассказ Жака, но как только вернусь, сразу дам знать. Спасибо тебе за откровенность, за честность, за справедливость по отношению к Себастьяну. Доброй ночи! – Она наклонилась и легонько поцеловала его в щеку.

– Пока, Эм.

Дверь за ней закрылась. Алекс вздохнул. Надо бы рассказать ей больше, гораздо больше, но руки у него связаны. Пусть сама разбирается, за кого вышла замуж. Он сделал все, что мог.

А Эмили забралась под одеяло в состоянии хоть и взволнованном, но все-таки с чувством облегчения, поскольку подоплека отношений между братьями ей стала теперь понятна. Вооруженная фактами, она как-нибудь справится с ситуацией. Себастьян – не сумасшедший, он просто неуверенный в себе мальчик, которого всю жизнь сжигала ревность к младшему брату, который во всем его превосходил. Можно ли, исходя из этого, считать его плохим человеком? Нет…

Теперь, понимая, в чем дело, она сможет ему помочь. Нужно, чтобы он жил с ощущением, что его любят, ценят, оберегают. Не обязательно ведь, как в случае с Фальком и Фредериком, чтобы один был чистое золото, а второй – воплощение зла? Ни жизнь, ни люди не бывают исключительно черны или белы… Или, – Эмили, вздохнув, щелкнула выключателем лампы, – она придумывает оправдания поведению мужа, потому что не может вынести простой и жестокой правды? Которая состоит в том, что она сделала чудовищную ошибку…

Подъехав к шато, Эмили, несмотря на все предупреждения подрядчика, расстроилась – так грустно дом выглядел с забитыми провалами окон и дверей. Два часа она провела с архитектором, осматривая, что уже сделано, а потом подъехала к винодельне, где, как обычно, корпел за бумагами Жан.

– Эмили! Как я рад тебя видеть! – Он поднялся поцеловать ее в щеку.

– Как отец себя чувствует?

– Прямо ожил с приходом весны. Сейчас отдыхает, а вечером будет готов продолжить рассказ. Велел мне предупредить тебя, – Жан вздохнул, – что конец там не очень счастливый.

Но Эмили, после умственного и эмоционального смятения прошедшей недели, сейчас, вдыхая легкий, благоухающий воздух Прованса, ничего уже не боялась.

– Жан, это мое прошлое. Не будущее и не настоящее. Обещаю, я справлюсь.

Он задержал на ней внимательный взгляд.

– Послушай, да ты изменилась! Словно выросла, повзрослела. Прости, что я это говорю.

– Ну что ты, Жан. Я думаю, ты совершенно прав.

– Говорят, когда умирают родители, ты по-настоящему становишься взрослым. Словно в утешение за то, что потерял.

– Пожалуй.

– А теперь, пока отец спит, может, поговорим о виноградниках? А, Эмили? Я хочу рассказать тебе, что задумал.

Эмили старалась сосредоточиться на фактах и цифрах, которыми принялся осыпать ее Жан, но сделать свои выводы не могла: чувствовала себя недостаточно подготовленной. В тонкостях виноделия она была несведуща, и ей было совестно, что Жан вынужден советоваться с ней, спрашивать разрешения, можно ли расширить дело, в то время как она представления не имеет, что посоветовать и как помочь.

– Я вполне доверяю тебе, Жан. Я знаю, ты сделаешь все возможное, чтобы винодельня начала приносить прибыль, – сказала она, когда он принялся убирать бумаги.

– Спасибо, Эмили, но я обязан обговорить все с тобой. Ты владеешь и предприятием, и землей.

– Так может быть, мы это изменим? – осенило ее. – Может быть, владельцем должен стать ты?

Жан посмотрел на нее с удивлением.

– Послушай, что если мы обсудим это за стаканчиком розового?

Так что они сели на террасе с вином и принялись обсуждать.

– Можно сделать так: дело я выкуплю, а землю буду арендовать – тогда те, кто придет после меня, не смогут отделить винодельню от имения, – предложил Жан. – Много я предложить не смогу, и так придется брать кредит в банке, и на выплату процентов уйдет время. Однако в возмещение могу платить тебе какой-то процент с прибыли, которую получу.

– Звучит разумно. Мне, конечно, понадобится спросить Жерара, что он об этом думает, и нужно, чтобы он проверил, нет ли в старых документах каких-либо оговорок, запрещающих такой поворот дела. Впрочем, если они есть, я уверена, что вправе их отменить. Я вдруг почувствовала себя всемогущей… – и она рассмеялась.

– И тебе очень это идет, – рассмеялся и Жан.

– Пожалуй, – Эмили в раздумье сделала глоток вина. – Знаешь, когда умерла мама, я была в ужасе от того, что надо управляться с поместьем, парижским домом и всем наследием целиком. Первым моим побуждением было все продать, и дело с концом. Но теперь – я столькому научилась за этот год! Знаешь, кажется, я чуть толковей, чем раньше, предполагала… – и осеклась. – Прости, что-то меня занесло…

– Милая Эмили, одной из твоих проблем всегда был недостаток уверенность в себе. В общем, если ты не против обдумать эту идею, скажу, что я крайне заинтересован, чтобы мы достигли соглашения. Но ты, наверное, голодна? Пойдем в дом поедим, а потом у нас как раз хватит времени дослушать рассказ отца.

Жак, по мнению Эмили, выглядел гораздо лучше, чем в прошлый раз.

– Это весенний воздух согрел мои старые кости, – коротко хохотнул он за свежим морским лещом, поданным на ужин. – Ну как, ты готова, Эмили? – спросил он, когда они перешли в гостиную. – Только предупреждаю, история непростая.

– Я готова.

– Если я помню правильно, остановились мы на том, что Констанс и Софи прибыли в шато, а Эдуард улетел в Англию…