Глава 27

Гассен, юг Франции

1944

– Кто-то идет! – тревожно прошептал Жак. – Где Софи?

– В подвале, спит, – насторожилась Констанс.

– Пойди предупреди ее, – велел Жак, не отрываясь от дверного глазка. – Нет, погоди! Это Арман. – И, с облегчением переведя дух, отворил дверь.

Арман, прислонив свой велосипед к стене, вошел. Целый месяц проведя в обществе только Жака и Софи, Конни была необыкновенно рада увидеть его веселое, выразительное лицо.

Мужчины коротко, но крепко, как принято у французов, обнялись, и по проходу из винодельни Жак провел гостя в дом.

– Присаживайся, дружище, и расскажи нам все новости. Мы тут изголодались в неведении. Констанс, будь добра, сделай нам кофе.

Та неохотно кивнула, боясь пропустить хоть словечко. Ее нынешнее положение сиделки и няньки при Софи – Софи, которая весь последний месяц отказывалась вставать с постели, выходить во внутренний дворик, чтобы подышать свежим воздухом, и есть тоже отказывалась, хотя Конни не уставала ее увещевать, – с каждым днем тяготило ее все больше.

Торопливо поставив три чашки на поднос и наполнив их дымящимся кофе, она понесла поднос в гостиную.

– Спасибо, мадам Констанс, и счастливого вам Нового года! – Арман взял свою чашку и сделал глоток, от удовольствия прикрыв глаза.

– И давайте помолимся, чтобы сорок четвертый год ознаменовался освобождением нашей страны, полным и окончательным, – горячо проговорил Жак.

– Правильно ты все сказал, – кивнул Арман и достал из рюкзака сверток. – Вот это передали для мадемуазель Софи, но я думаю, она не станет возражать, если вы откроете его сами, мадам. Там добрые вести.

Конни сняла обертку, увидела поблекший зеленый переплет, название книги – и улыбнулась:

– Это второй том «Истории французских плодовых деревьев»! – Она подняла на Жака сияющие глаза. – Книга из парижской библиотеки Эдуарда. Он мне когда-то с гордостью ее показывал. Полагаю, это означает, что он в безопасности?

– Да, мадам. Эдуард ушел от опасности, – кивнул Арман. – И помогает нам даже оттуда, где он скрывается. Мадемуазель Софи наверняка повеселеет, когда узнает, что брат ее жив и здоров. И кто знает? Он может вернуться скорее, чем мы можем предположить, – и не делает этого сейчас только потому, что боится поставить вас под удар.

– Вам известно, как ему удалось бежать? Он был едва жив, когда мы расстались! – Конни прижимала книгу к груди.

– Подробностей я не знаю, мадам, но вот девушка, британский агент, которая спасла ему жизнь, говорят, попалась немцам в лапы, и они расстреляли ее. В паршивые времена мы живем, мадам, – но хотя бы Геро ушел от расправы.

– А Сара? Что-то известно о Саре?

– К сожалению, нет. Ничего, – Арман помрачнел. – Она просто исчезла… и таких много. А мадемуазель Софи, как она?

Жак и Конни переглянулись.

– В общем, неплохо, – пробурчал Жак. – Но тоскует по брату и рвется на свободу. Но что поделаешь, когда война на дворе?

– Скажите, пусть не теряет надежды. Совсем недолго осталось терпеть. Скоро все кончится, и тогда не только она, мы все выйдем на свет божий. Вот-вот высадятся союзники, – и мы все делаем, чтобы этот день наступил скорей, – Арман, глядя на Конни, так сердечно ей улыбнулся, что она оживилась. – Что ж, мне пора.

Они смотрели, как он уезжает, с благодарностью, что он привнес ноту надежды в их монотонную и уединенную жизнь. Бедняжка Софи страдает, что заперта в подземной тюрьме, но и они с Жаком вели такое же замкнутое существование, вызванное необходимостью ее уберечь.

– Как она сегодня? – спросил Жак.

– По-прежнему, – ответила Конни, собирая на поднос чашки. – Похоже, совсем пала духом.

– Может, новость, что брат жив, ее приободрит?

– Пойду спущусь, расскажу ей.

Жак, не говоря ни слова, кивнул. Конни вернулась в кухню, взяла в кладовой фляжку молока, положила ее в полотняную сумку, в которой носила в подвал припасы, как почтальон, перекинула сумку через грудь.

– Попробуй выманить ее подышать, – вслед ей посоветовал Жак.

– Попробую.

Конни привычно забралась в дубовую бочку, вынула доски дна, зажгла масляную лампу и, пригнувшись, пошла по туннелю. Этот ход, ужаснувший ее, когда она преодолевала его в первый раз, теперь совсем ее не пугал. Открыв дверь в подвал, в слабом свете, сочившемся из окошка под потолком, она увидела, что Софи лежит, повернувшись к стене, и спит. Подходило время обеда.

– Софи, – осторожно потрясла ее Конни, – просыпайся, у меня хорошие вести.

Та повернулась на спину, потянулась. Просторная ночная рубашка из белого батиста не могла больше скрыть, как округлился ее живот.

– Какие еще вести?

– Связной только что принес чудесную новость! Твой брат жив и здоров!

Софи села.

– И едет сюда? Едет забрать меня отсюда?

– Возможно, – слукавила Конни. – Но разве не славно знать, что он в безопасности? Он прислал нам книгу о фруктовых деревьях. Помнишь, я тебе читала из нее в Париже, а ты рисовала?

– Помню… – Софи, подтянув колени к груди, обвила их руками. – Чудесные были времена…

– И они вернутся, уверяю тебя!

– И Эдуард скоро приедет, – мечтательно проговорила Софи, направив взгляд в пустоту, – и заберет меня из этого ада. Или, может быть, Фредерик… – Она вдруг схватила Конни за руку. – Ах, Конни, ты представить себе не можешь, как мне его не хватает!

– Отчего же, я представляю! Ведь и у меня есть человек, по которому я скучаю.

– Да, твой муж, – кивнула Софи, как-то сразу погасла и опять улеглась. – Нет, я не верю, что эта война когда-нибудь кончится. Я думаю, что умру в этой дыре.

За последний месяц Конни слышала эти слова десятки раз и по опыту знала, что средств вывести Софи из этого состояния нет.

– Скоро весна, Софи, скоро начало новой жизни. Ты должна в это верить.

– И я хочу, правда, очень хочу! – но тут, под землей, когда я одна ночью, поверить в это ну никак невозможно!

– Я понимаю, тебе трудно, но сдаваться нельзя.

Две женщины молча сидели в полутьме, Конни – недоумевая, отчего Софи так и не призналась ей, что беременна. Не может же она сама этого не понимать, видя перемены, случившиеся с ее телом? Или, чего доброго, взращенная в тепличных условиях под опекой Сары и Эдуарда, она не догадывается, что происходит? Конни столько раз порывалась с ней об этом заговорить! По ее подсчетам, ребенок родится через полгода. Да, пожалуй, эта тема – единственное, что может вывести Софи из болота уныния. Значит, надо брать быка за рога.

– Софи, – мягко начала Конни, – ты ведь знаешь, да, что очень скоро у тебя будет ребенок?

Слова эти повисли в сыром, застоялом воздухе подвала, и последовало молчание столь долгое, что Конни подумала, уж не уснула ли Софи снова. Но нет, прервав паузу, та уронила:

– Да.

– И это ребенок Фредерика?

– Конечно! – оскорбилась Софи.

– И ты знаешь, да, что женщина, которая носит ребенка, должна заботиться о том, чтобы он рос и развивался в благоприятной среде? То есть не только хорошо питался, но и дышал свежим воздухом, и чтобы у его матери было хорошее настроение?

Последовала еще одна пауза.

– Давно ли тебе известно? – спросила наконец Софи.

– Сара узнала сразу и сказала мне.

– Да, Сара, конечно, – Софи вздохнула и улеглась поудобнее. – Как я по ней скучаю!

– Я знаю, Софи. Я стараюсь изо всех сил, но понимаю, что заменить ее не могу, – ответила Конни, сама слыша, как зазвенел ее голос.

– Прости меня, Констанс! – Софи, видно, тоже это услышала. – Я понимаю, как много ты для меня делаешь, и я очень тебе признательна, правда. А что касается ребенка… Я стеснялась сказать тебе. Ты думаешь, я что, не понимаю, что я наделала? – Софи стиснула руки. – Нет, наверное, всем будет лучше, если я умру. Что скажет брат, когда узнает? Господи, что он скажет?

– Он поймет, что ты живой человек и сделала это из-за любви, – принялась успокаивать Конни. – И следствием этой любви стала новая жизнь, которую еще предстоит выпустить в мир. Софи, не сдавайся. Не падай духом. Ты должна бороться – так, как ты никогда еще не боролась! – ради твоего ребенка.

– Но ведь Эдуард никогда меня не простит, никогда! И ты, Констанс… В ту ночь, когда брата не было в Париже, я обманула твое доверие, привела Фредерика к себе в спальню и по собственной воле легла с ним! Ты должна меня ненавидеть! – в отчаянии проговорила Софи. – Но нет же, ты вот, рядом, заботишься обо мне, просто потому, что ты добрая душа и у тебя нет выбора. Но ты не понимаешь, Констанс, что это такое, когда ты всем в тягость! С раннего детства меня ни на минуту не оставляли одну, чтобы я не упала. Ни единого раза я не могла сделать простейших вещей, которые все делают. Я всегда завишу от чьей-то помощи, я по лестнице сама не могу подняться, сходить в ванную или надеть новую вещь, которую раньше не надевала! Не могу выйти из дома и пойти по улице… – Она прижала к вискам тонкие пальчики. – Прости меня, Констанс, но мне так себя жалко!

– Ну конечно, милая, – Конни приобняла ее. – Такая жизнь и вправду не сахар.

– И вот я встречаю человека, который не видит во мне слепую, который, в отличие от всех, кого я в своей жизни знала, не обращается со мной как с беспомощным ребенком. Нет, Фредерик относится ко мне как к женщине, на мое увечье не обращает внимания, слушает, что я говорю, без снисхождения, любит меня такой, какая я есть, хочет быть со мной рядом. Но – вот незадача! – он враг. И из-за этого я не могу, не должна любить его! Иначе я изменница, я предаю мою страну! И вот теперь он уехал, а я ношу его ребенка – и это еще одна обуза для тех, кто рядом со мной! И ты, Констанс, еще спрашиваешь меня, почему я залегла здесь и хочу умереть? Да потому, что без меня всем станет легче!

Конни потеряла дар речи. Софи впервые дала ей понять, как глубоко она чувствует и как мучается из-за того, что во всем зависима от других.

– Если бы не я, – продолжала Софи, – Сара не была бы в том поезде и ее бы не арестовали. Наверное, ее уже расстреляли или послали в какой-нибудь из этих чудовищных лагерей, где она так и так умрет.

Конни поискала правильные слова и, похоже, нашла их:

– Софи, то, что ты есть, это такое бесценное счастье для твоей семьи, что никто и не думает, что ты стоишь каких-то забот. Тебя просто любят!

– И что я сделала, чтобы отплатить за эту любовь? Опозорила всю семью! – По ее щекам полились слезы. – Нет, говори что хочешь, а Эдуард никогда меня не простит. Как я ему признаюсь?

– Давай об этом подумаем позже, ладно, Софи? А сейчас самое главное – это здоровье, твое и твоего ребенка. Ты должна все сделать, чтобы он благополучно родился. Ты вообще этого хочешь?

Софи ответила не сразу.

– Иногда мне кажется, что лучше бы нам обоим лечь тут и умереть. Но потом мне приходит в голову, что все, кого я люблю, меня покинули, и эта жизнь внутри меня – единственное, что у меня осталось. А потом, это ведь частица Фредерика… Ах, Констанс, я совсем запуталась! Так ты не ненавидишь меня за то, что я сделала?

– Нет, Софи, – вздохнула Конни. – Ну как я могу тебя ненавидеть? Скажу тебе по секрету, ты не первая женщина, которая оказалась в таких обстоятельствах, – и не последняя тоже. Обстоятельства, я согласна, тяжелые, очень даже, но только вспомни, что крошечное невинное существо, которое растет у тебя в животе, ничего об этом не знает. И каким бы ни было его наследие, или что бы там ни сулило будущее, разве не твой долг перед ребенком дать ему шанс родиться? Вокруг столько смертей, столько несчастья! А новая жизнь – это новая надежда, и разве важно, в каких обстоятельствах она зачата? Ребенок – это божий дар, Софи.

Замолчав, чтобы перевести дыхание, Конни подумала, не ее ли католическое воспитание вложило ей в уста эту страстную речь, и поняла, что истово верит всему, что сейчас сказала.

– Все, что ты можешь сейчас, – это холить и лелеять то, что растет в тебе, – мягко добавила она.

– Да, ты права. Ты такая добрая и такая мудрая, Констанс! Нет слов, как я тебе благодарна! И когда-нибудь я найду способ тебя отблагодарить.

– Ты уже сейчас можешь это сделать, если перестанешь лежать тут, мечтая о смерти. Прошу тебя, Софи, дай мне помочь тебе и твоему ребенку!

– Да, прости, – вздохнула та. – Я погрязла в своих страданиях, когда вокруг столько настоящего горя. Все, с сегодняшнего дня я постараюсь исправиться. А когда приедет Фредерик, мы придумаем план…

Конни только головой покачала:

– Ты в самом деле веришь, что это возможно?

– Я знаю, что так и будет, – уверенно сказала Софи. – Он сказал, что непременно за мной приедет, и мне сердце подсказывает, он никогда меня не подведет.

– Тогда и ты, Софи, не должна подвести Фредерика.

И Софи воспряла духом! Начала есть, как полагается, подниматься в шато и в садик за стенами, где они прохаживалась под руку. Как-то утром она закинула голову, глубоко вдохнула, принюхалась.

– Послушай, Конни, воздух сегодня пахнет иначе, не так, как вчера. Значит, весна совсем близко. Жить станет веселей.

Наступил март. В саду пышно расцвела мимоза. В шато не приходил никто из чужих, Жак не разрешал Конни ездить в деревню за продуктами, сам делал это. Они жили в постоянной тревоге, что нагрянет гестапо, однако единственным проявлением внимания со стороны немцев был приезд какого-то снабженца, который явился за сотней бутылок вина и двумя бочками шнапса для военного завода.

– Уединение – залог нашей безопасности, – сказал как-то Жак. – Верить никому нельзя, и пока Софи на моей ответственности, расслабляться не будем. Так что придется тебе до поры удовлетворяться моей компанией, а мне – твоей.

Что ей оставалось, как не согласиться! Не говоря уже о том, что, сведенные необходимостью, они подружились. Конни обнаружила, что за обветренной кожей и простыми манерами Жака скрываются ум, сметливость и рассудительность. Много вечеров, когда Софи засыпала в своем подвале, они проводили за шахматами. Жак делился тонкостями возделывания винограда и изготовления вина. Конни трогала его неизменная преданность Эдуарду, который был ему и друг, и патрон. В свой черед и она в подробностях поведала ему о своей жизни в Англии, о дорогом Лоуренсе, который не знает, жива она или нет…

Конни казалось, что она живет в вечной темноте, либо внизу в подвале, либо в комнатах наверху, за всегда закрытыми ставнями. Порой она вела Софи наверх, и они сидели в чудесной библиотеке, собранной поколениями графов де ла Мартиньерес, читали что-нибудь при свете масляной лампы. Как-то Конни наткнулась там на первый том «Истории плодовых деревьев Франции» и отнесла его в домик Жака.

– Красивые книги, – признал тот, осторожно перелистывая хрупкие страницы с цветными картинками. – А первый том в прежние времена мне показывал Эдуард – его купил когда-то старый граф. Вот они и соединились, эти два тома, после вековой разлуки.

По мере того как расцветала весна, округлялось и тело Софи. Щеки ее порозовели от вечерних посиделок под ветвями старого каштана в углу внутреннего дворика. Жак, когда Софи принимала воздушные ванны, всегда был на чеку, боялся непрошеных визитеров.

Однажды к ночи, покончив с дневными делами, Жак и Конни сидели за стаканом вина.

– Ты имеешь представление о том, когда родится ребенок? – спросил он.

– Не раньше июня, согласно моим подсчетам.

– И что нам тогда делать? – вздохнул Жак. – Как это можно, чтобы первые месяцы жизни дитя провело в холодном, сыром подвале? И вдруг кто-то услышит плач? И как Софи будет ухаживать за ребенком, не видя его?

– В обычных обстоятельствах у нее была бы няня. Но сейчас не обычные обстоятельства…

– Да уж.

– Значит, – со вздохом сказала Конни, – роль няни мне придется взять на себя. Хотя опыта у меня никакого…

– Я вот подумал, Констанс, не разумнее ли сразу сдать ребенка в приют? Тогда никто, кроме нас троих, не будет знать о его существовании. Ну подумай, что у него за будущее? – Жак покачал головой. – И когда Эдуард узнает всю правду, даже подумать боюсь, как он поступит…

– Определенно здравое зерно в этом есть, – с неохотой признала Конни. – Но Софи об этом лучше не говорить. Она пока прекрасно справляется.

– Ладно, – кивнул Жак, – но имей в виду, я знаю один приют при монастыре в Драгиньяне, как раз для таких случаев.

– Мы подумаем, – тоже кивнула Конни, решив, что не стоит ему рассказывать, что в последнее время Софи увидела в своем еще не рожденном ребенке олицетворение Фредерика и символ их взаимной любви, отчего преисполнилась к нему нежности, и эта нежность с каждым днем возрастает. Это настроение Конни всячески в ней поощряла, чтобы Софи было чем жить. Жак – мужчина. Ему этого не понять.

В начале мая к ним заехал Арман. Они сели в садике Жака, смакуя розовое, налитое из бочки вино прошлого урожая. Усталый и отощавший, Арман рассказал им, как его партизанский отряд, скрывающийся на поросших густым лесом склонах Ля-Гард-Френе, готовится к высадке союзников, которую они ждут на юге.

– Мы хотим, чтобы боши думали, что высадка грозит им со стороны Марселя и Тулона, тогда как союзники планируют высадиться здесь, на пляжах Кавальер и Раматюэль. И партизаны делают все, чтобы заморочить немцев и отравить им жизнь, – улыбаясь, говорил Арман. – Мы перерезаем телефонные линии, взрываем железнодорожные мосты, перехватываем конвои с оружием. Нас уже тысячи, борцов за правое дело, и англичане помогают, присылают по воздуху и сбрасывают оружие, и организованы мы хорошо. Констанс, я знаю, вы прошли подготовку как раз для такой работы. Не могли бы вы нам помочь? Нам нужно послать связного в…

– Нет, Арман, даже не думай. Она из этого дома еще не показывалась, – на полуслове пресек его Жак, – и сюда к нам никто не лез. Если увидят, что Констанс катается на велосипеде туда-сюда, это вызовет подозрения, а нам надо думать о мадемуазель Софи.

– Но разве я не могу выехать с заднего хода? – огорчилась Констанс. – Я хочу помочь!

– Знаю, моя дорогая, и надеюсь, тебе еще представится случай. Но сейчас у нас другие задачи, – Жак многозначительно посмотрел на нее.

– А как насчет других способов поучаствовать, а, Жак? – спросил Арман. – Нам приходится переправлять подбитых британских летчиков в Англию, и, случается, им нужно где-то пересидеть, пока не придет лодка на Корсику, мы ведь через Корсику их переправляем. Может, ты смог бы пустить их к себе?

Жак покачал головой:

– Не хотелось бы привлекать внимание…

– Но, Жак, можно проделывать это потихоньку! – включилась в уговоры Конни. – Софи у себя в подвале, от винодельни вдали, и должны же мы тоже внести свой вклад! Эдуард ведь делал, что мог! Даже подвергая опасности семью!

– Да, Констанс, ты права. В самом деле, как я могу отказать? – признал Жак. – Пожалуй, летчиков можно прятать на чердаке.

– Вот спасибо! – расплылся в улыбке Арман.

– А ты, Констанс, – Жак поднялся, – будешь за ними присматривать.

– Конечно, – кивнула Конни, думая, как неплохо было бы за компанию с летчиками уплыть на Корсику.

– Значит, я – или кто-то из наших – свяжемся с вами, когда понадобится, – заключил Арман. – Ну, мне пора!

Первые два британских летчика прибыли в три утра неделей позже. Конни даже прослезилась, услышав английскую речь. Пробыли они сутки. Оба, изможденные и измученные, горели желанием вернуться домой.

– Не горюй, милая, – сказал ей один, когда она вела их по лестнице на чердак, – немцы слабеют на глазах, Гитлер теряет хватку. Так или иначе, все скоро кончится, и счет уже не на месяцы, а на недели!

Когда наутро, еще до рассвета, они уходили, Конни протянула ему конверт.

– Прошу вас, когда будете дома, бросьте это в почтовый ящик!

– Конечно! Что это за цена за вкусную кормежку, впервые за столько недель! – рассмеялся он.

Проводив их, Конни снова легла, согретая новой надеждой. Летчики благополучно доберутся домой, и до Лоуренса дойдет весть, что она жива и здорова.

Срок Софи приближался, она отяжелела, ей становилось все труднее подниматься по лестнице. Но при этом от нее исходило сияние, и на здоровье она не жаловалась.

В шато, в кладовке при комнате экономки Конни нашла шерсть и спицы, а в библиотеке – руководство по вязанию. Теперь, сидя по вечерам рядом с Софи во внутреннем дворике, она вывязывала крошечные распашонки, пинетки и чепчики. И порой не без зависти поглядывала на Софи: они с Лоуренсом всегда хотели детей.

Вязала она, и сидя с Жаком в саду при его домике. Нежная молодая лоза заботливо укрывала листвой мелкие непрозрачные ягодки – вскоре, налившись соком, они станут тяжелыми кистями.

– Осталось всего несколько недель до vendange, сбора урожая. Вот только не знаю, найду ли я поденных рабочих, – вздохнул Жак. – Теперь у всех есть дела поважней, чем собирать виноград.

– Давай я тебе помогу, – вызвалась Конни, хотя и понимала, что толку от нее будет немного. В обычные времена Жак нанимал дюжину рабочих, которые трудились с рассвета до темноты.

– Очень тронут твоим предложением, Констанс, но, сдается мне, твоя помощь понадобится в другом месте. Ты имеешь хоть какое-то представление о том, как принимать роды?

– Нет. Как ни удивительно, в курс диверсионной подготовки акушерство не входит. Но я прочла много романов, а там в таких случаях всегда кто-то кричит: согрейте побольше воды, принесите полотенец. Поручиться не могу, но мне кажется, как-нибудь справлюсь, когда придет время.

– Меня беспокоит, вдруг что-то пойдет не так, и Софи понадобится медицинская помощь. Что нам делать тогда? В больницу же ее не повезешь!

– Я сделаю все, что смогу.

– И это, дорогая моя Констанс, – Жак вздохнул, – предел наших возможностей.

Сбитые летчики чередой ночевали на чердаке, а после отплывали на Корсику. Каждый раз, когда они покидали дом, Конни вручала им конверт для переправки Лоуренсу. В письмах всегда было одно и то же: «Дорогой мой, не волнуйся обо мне – я здорова и надеюсь скоро вернуться домой». Какое-нибудь из них, думала Конни, июньским вечером надписывая уже пятый конверт, доберется до Лоуренса.

В комнату с озабоченным лицом вошел Жак.

– Констанс, вокруг шато кто-то бродит. Поднимись наверх к летчикам, скажи, чтобы сидели потише, а я пойду посмотрю, кто это.

Он взял охотничье ружье и вышел из дома.

Предупредив летчиков, Конни спустилась вниз и обнаружила в гостиной Жака, который стоял, наставив дуло на высокого, болезненно худого блондина, а тот, сдаваясь на милость победителя, держал руки над головой.

– Не подходи! Это немец! – Жак ткнул дулом пленному в грудь. – Сядь! Вон туда, – и указал на стул у камина, где тот будет загнан в угол. Пленный покорно сел и только потом осторожно опустил руки. Конни взглянула на него: прозрачные голубые глаза, огромные на истощенном лице, спутанные светлые волосы, грязная, оборванная одежда, болтающаяся на нем, как на вешалке, – взглянула и подумала: «Я сейчас в обморок упаду!»

– Констанс, это я, Фредерик, – хрипло проговорил пленник. – Вы не узнаете меня без мундира?

Конни усилием воли заставила себя снова посмотреть ему в глаза. Выражение их было единственным ключом к загадке, кто это из близнецов фон Вендорфов. Прочтя в глазах доброту и испуг, она перевела дух.

– Ты что, его знаешь? – с написанным на лице недоверием повернулся к ней Жак.

– Да, – кивнула она. – Это Фредерик фон Вендорф, он полковник ЭсЭс. Софи он тоже известен, – подчеркнула голосом Конни, надеясь, что Жак поймет все без слов.

– Понятно, – кивнул он, однако ружья не опустил. – И что вам угодно?

– Я приехал повидаться с Софи, как обещал ей. Она здесь?

Никто ему не ответил.

– Как видите, – Фредерик указал на свои обноски, – я больше не офицер немецкой армии. Более того, меня ищут. И если найдут, то отправят в Германию и расстреляют как предателя.

Жак презрительно хмыкнул:

– И вы думаете, мы поверим этим сказкам? Откуда нам знать, что это правда? Вы, боши, что угодно наврете, лишь бы спасти свою шкуру!

– Вы правы, месье, – невозмутимо ответил ему Фредерик. – Я действительно ничем не могу подтвердить свою правоту. Я могу только сказать все как есть. – Он повернулся к Конни. – После того как я доставил вас троих на Лионский вокзал, я не вернулся в Германию. Я знал, что мой брат Фальк не успокоится, пока не отдаст меня под суд за то, что я помог вам бежать. Уже не в первый раз он усомнился в моей преданности делу рейха. Я понял, что врагов у меня хватает, а друзей нет.

Без офицерской формы Фредерик выглядел беспомощным. В его глазах застыли усталость и боль.

– Куда же вы направились, Фредерик? – спросила Конни.

– Единственной моей мыслью, Констанс, было добраться сюда, чтобы увидеть Софи – ведь я это ей обещал. Покинув Париж, я укрылся в Пиренейских горах и затаился там, пользуясь где подкупом, где поддержкой добрых людей. Был на подсобных работах, доил коз и кормил цыплят, пока не решил, что могу рискнуть пересечь Францию и найти Софи. Этот путь занял у меня много недель.

– Однако вы ловкач, что ухитрились не попасться в руки ни немцам, ни нам, – по-прежнему недоверчиво заметил Жак.

– Вело и направляло меня одно желание – увидеть Софи. Однако удача моя на исходе. Есть человек, который может догадываться, куда зовет меня сердце, и он заинтересован в том, чтобы меня затравить. – Фредерик развел руками. – Но это не имеет значения – я знаю, что, будь то немцы или французы, смерть моя неизбежна. Я просто хочу в последний раз повидаться с Софи. Прошу вас, Констанс, скажите хотя бы, жива ли она?

В его глазах стояли слезы. Он сидел, оборванный, исхудавший, неузнаваемый, под наставленным на него дулом ружья. Сердце Конни преисполнилось жалости. Вот мужчина, который не скрылся, спасая свою жизнь, а поставил все на кон, чтобы увидеть любимую. И не важно, какой он национальности, каких политических убеждений, не важно даже, что он, может быть, служа нацизму, запятнал себя преступлениями, – как человеческое существо сейчас он заслуживал сочувствия.

– Да, она здорова, – заявила Конни. Жак бросил на нее остерегающий взгляд, но она продолжила: – Вы голодны? Судя по вашему виду, вы вряд ли помните, когда ели в последний раз.

– С благодарностью приму все, что вы сможете мне дать, но, Констанс, скажите сначала, Софи здесь? Я смогу ее видеть? – спросил Фредерик.

– Сейчас принесу поесть, а потом мы поговорим. Жак, можешь опустить ружье. Фредерик не желает нам зла, поверь мне. Сделай одолжение, поднимись сказать нашим друзьям, что для тревоги нет повода. К нам приехал родственник, но на глаза ему лучше не попадаться.

– Если ты уверена… – неохотно послушался Жак.

– Не сомневайся, – кивнула Конни, которой приятно было для разнообразия покомандовать. – Пойдемте в кухню, Фредерик, поговорим, пока я приготовлю поесть.

Тот с усилием встал, и было видно, что каждый шаг дается ему с трудом. Он достиг цели своего путешествия, адреналин иссяк, усталость, голод и отчаяние брали свое. Конни плотно прикрыла дверь и указала на деревянный стул у обеденного стола.

– Умоляю, Констанс! Она здесь? – снова спросил Фредерик.

– Да, Софи здесь.

– О господи… – Уронив голову на руки, он разрыдался. – Как же долго я шел сюда… ночевал в канавах, рылся в отбросах… Не приведи Бог, думал я, она умерла… Я так часто думал об этом, что…

Он вытер нос рукавом.

– Простите, Констанс. Я понимаю, я вам неприятен… Но вы не представляете, через что я прошел…

– Вот, выпейте это, – Конни поставила перед ним стакан вина и коснулась плеча. – Это поразительно, что вы сюда добрались.

– Мне сыграло на руку то, что и французы, и наши понимают – вот-вот все переменится. Вся Франция в хаосе, Сопротивление набрало силу. Мы… то есть немцы, – поправился он, – пытаются удержать Сопротивление в рамках. И, возможно, Франция – это последнее место, где меня могут искать. За исключением одного…

– Подкрепитесь, – Конни поставила перед ним тарелку с ломтями хлеба и сыром.

– Обыски уже были? – Фредерик запихнул ломоть хлеба в рот и проглотил, не разжевывая.

– Да, и никого не нашли. Мы с Жаком всеми силами стараемся, чтобы шато выглядело нежилым. Никто и не подозревает, что она там.

– А Эдуард? Он тоже здесь?

– Нет. Он же знает, что его появление здесь поставит Софи под удар.

– Ну и я ненадолго. И я не хочу, чтобы вы из-за меня рисковали. Итак, – он торопливо допил вино, – увижу Софи и уйду. Отведете меня к ней? Умоляю, Констанс!

– Отведу. Пойдемте.

Она провела его в винодельню и оттуда через бочку – в туннель.

– Бедная моя, милая Софи, – бормотал он. – Как она это выносит? Выходит ли хоть иногда на воздух?

– У нее нет выбора, кроме как выносить это ради ее собственной безопасности, – сказала Конни уже у двери. – Она тут и, может быть, спит. Я войду первая, чтобы она не перепугалась. И, Фредерик… – она обернулась поймать его взгляд, – вы тоже приготовьтесь… к сюрпризу.

Три раза постучав, она тихонько приоткрыла дверь. Софи сидела в кресле под окошком, с книгой шрифтом Брайля, уложенной на высокий живот.

– Констанс? – встрепенулась она.

– Да, дорогая. – Конни, подойдя, ласково сжала ее плечо. – Не волнуйся, но к тебе гость. Думаю, ты будешь счастлива, когда поймешь, кто он.

– Софи, моя Софи, это Фредерик, – раздался шепот из-за спины Конни. – Я нашел тебя, mein Liebling.

Софи, приоткрыв рот, словно онемела.

– Это не сон? – с трудом проговорила она. – Фредерик? Неужели?!

– Да, моя любовь, это я!

Софи раскинула руки, книга упала на пол. Конни попятилась и уже в дверях сквозь слезы увидела, как влюбленные обнялись. Она тихо вышла, прикрыв за собой дверь.

 

Глава 28

Всю ночь она просидела на страже в гостиной Жака. Пробило два, когда, отправив летчиков, он, зевая, туда вошел.

– Хоть эта забота с плеч долой! А как насчет голубков? – Жак ткнул пальцем в пол. – Он еще там?

– Да.

– Ты ходила проверить?

– Да, один раз. Слышно, как они разговаривают.

– Прости, Констанс, но ты, правда, веришь ему? Может, это такой трюк, а влюбленная женщина – приманка?

– Уверяю тебя, это не так. Одного взгляда на него достаточно, чтобы понять: он совершенно искренен. Видно же, что он много дней был в пути. Да и нас бы тут не было, если бы он не помог нам бежать из Парижа. Но главное, он по-настоящему любит Софи.

– А если за ним слежка?

– Да, такая вероятность есть…

– Судя по тому, что ты рассказывала мне о его брате, Констанс, это стопроцентная вероятность!

– Но в подвале они в безопасности! И Фредерик знает, что должен скоро уйти. Как можно отказать им в нескольких часах свидания, когда, вполне может статься, другого у них не будет! Прошу тебя, Жак, дай им немного времени! Им о стольком надо поговорить…

– Пусть уходит, – упрямо ответил Жак. – Если кто узнает, что я принимал тут нациста, мне конец.

– Пожалуйста, милый Жак, пусть он уйдет завтра! – стояла на своем Конни.

Они чудом уместились на кровати, которая и для одной Софи была узковата. Лежа в его руках, Софи не переставая гладила его лицо, волосы, грудь, словно убеждая себя, что Фредерик действительно рядом.

От усталости он то и дело проваливался в сон, но резко просыпался и опять стискивал Софи в объятиях.

– Скажи, любовь моя, что нам делать? – спрашивала она. – Есть на этой земле место, куда мы можем бежать?

Фредерик нежно поглаживал ее обтянутый тонкой голубоватой кожей живот.

– Ты останешься здесь, пока не родишь. Другого выбора нет. Я завтра уйду и, Бог даст, найду где укрыться, пока война не закончится. Ждать уже недолго, это я тебе обещаю.

– Я слышу это уже который год, а она все никак не кончается, – жаловалась Софи.

– Кончится, моя дорогая, клянусь, ты должна мне верить. И тогда я найду местечко для нас, приеду и заберу тебя. Тебя и нашего ребенка.

– Не покидай меня! Я без тебя тут не выдержу! – И, сама понимая, что мольбы ее тщетны, уткнулась лицом в его теплое плечо.

– Надо потерпеть, осталось всего несколько месяцев. Ты должна быть сильной, для нашего малыша. И наступит день, когда мы расскажем ему, какая смелая у него мамочка, как много она сделала для того, чтобы он появился на свет. Софи, милая, – Фредерик нежно поцеловал ее в лоб, нос и подбородок, – я же обещал, что найду тебя, и нашел. И в будущем не подведу тоже, верь мне.

– Я верю, верю! А теперь давай поговорим о чем-нибудь повеселей. Расскажи мне про свое детство, – попросила Софи. Ей хотелось как можно больше узнать о человеке, которого она любит, об отце ее ребенка.

– Я вырос в Восточной Пруссии, в местечке под названием Шарлоттенруе. – Фредерик, прикрыв глаза, улыбнулся. – Мы были счастливы. Наша семья жила в прекрасном замке, Schloss, окруженном акрами плодородной земли. Восточная Пруссия вообще известна как хлебный край, и мы, ее обитатели, процветали и благоденствовали. У меня было прекрасное детство. Все, что захочешь, любовь родителей и превосходное образование. Единственной проблемой, пожалуй, был брат, который ненавидел меня с рождения.

– Два брата, с разницей в час, вырощенные в одной семье, и такие разные! – Софи похлопала себя по животу. – Я только надеюсь, что наш маленький будет в тебя, а не в дядю. Куда вы разъехались после школы?

– Фальк – сразу в армию, а я – в Дрезденский университет, изучать философию и политические науки. Фюрер как раз пришел к власти. После нищеты, в которой многие немцы прозябали после Первой мировой, Гитлер начал реформы, направленные на то, чтобы граждане Германии жили лучше. Наряду с другими молодыми мыслителями радикального направления и с особым интересом к политике, я с энтузиазмом воспринял его идеи. – Фредерик вздохнул. – Наверное, тебе неприятно это слышать, Софи, но в первые годы своего канцлерства Гитлер затеял не одну благотворную перемену, а его мысль превратить нашу страну в державу с сильной экономикой и международным влиянием – она завораживала. Я ездил на один партийный сбор в Нюрнберге… Атмосфера там была просто невероятная! Фюрер обладал таким мощным политическим обаянием! Оно делало его неотразимым в глазах униженной нации. И когда он говорил, мы верили каждому его слову. Он дал нам надежду на будущее, и мы стали боготворить его… Я, как и мои друзья, поспешил записаться в его партию.

– Понятно… – Софи передернуло. – И как же произошла перемена?

– Ну, – Фредерик от усталости не сразу нашел слова, – нам с тобой трудно это представить – чтобы миллионы людей впитывали в себя каждое его слово… И каково это – быть объектом восторженного обожания и не слышать ни единого возражения? Уж конечно, всякий почувствует себя всемогущим. Буквально, богом.

– Пожалуй, – пробормотала Софи ему в плечо.

– Еще до войны я был в ужасе от того, что он сотворил с немецкими евреями, и от того, что под запретом оказалась религия. Я христианин, как ты знаешь, мне пришлось это скрывать. Но к тому времени я уже был направлен в разведку. Выбора не было, Софи. Если бы я отказался – расстрел.

– Бедный, каково тебе было, – Софи не смогла удержать слез.

– Да, но это ничто по сравнению с тем, что переживает тринадцатилетний мальчишка, которому силой суют ружье, чтобы он убивал, сами не понимая, за что! – Фредерик скрипнул зубами. – И я тоже, имея в руках всю информацию, посылал людей на смерть! Ты даже не представляешь, какие страшные поступки я совершал… Прости меня, Господь. И ты, Софи, – Фредерик глянул на нее с мукой в глазах, – как ты сможешь простить меня? Как я прощу сам себя?

– Фредерик, умоляю…

– Да, ты права, довольно об этом, – прошептал он, целуя ей волосы. – Здесь, с тобой, я чувствую мир и покой. И если бы умереть сию же минуту, я бы умер счастливым.

Фредерик откинулся на подушку. Отблеск масляной лампы обозначился на темнеющем потолке.

– Эту ночь я никогда не забуду. Рай, на мой взгляд, – отнюдь не пребывание в прекрасном месте вроде Эдемского сада, как в Библии, и не умножение богатства и власти. Внешние проявления красоты и благосостояния ничего не значат. Я в сыром и темном подвале, приговоренный к смерти. Но ты в моих объятиях, и я счастлив. – Он подавил восторженное рыдание. – Душа моя в раю, потому что я рядом с тобой.

– Фредерик, – попросила Софи, – обними меня так, будто никогда не отпустишь!

Обитатели шато де ла Мартиньерес пробудились на рассвете, те, что на земле, – с тревогой в сердце, те, что под землей, – боясь взошедшего солнца.

В Лондоне, при первых лучах солнца Эдуард де ла Мартиньерес услышал низкий, настойчивый звук, который, приближаясь, усилился до оглушительного рева. Подойдя к окну, он увидел нескончаемый поток самолетов, пересекающих небо над британской столицей. Наступило шестое июня 1944 года, – день в истории, когда высадились союзники. В семь утра Конни была в кухне, когда раздался осторожный стук в дверь. Открыв, она увидела Фредерика. В глазах его еще пылал свет любви.

– Мне скоро уходить, Констанс. Могу я попросить чашку кофе и кусок хлеба? Боюсь, перекусить в следующий раз мне удастся нескоро.

– Разумеется. И, думаю, я найду, во что вас переодеть. Жак такого же роста, как вы. – Даже на расстоянии Конни чувствовала запах давно немытого тела.

– Вы очень добры, Констанс. Софи просила вас зайти к ней. Она сказала, тут есть внутренний дворик, где она бы хотела со мной проститься.

– Конечно, – Конни указала на закипающий на плите чайник, на оставшийся от ночной трапезы хлеб. – А вон там, за дверью, можно помыться. Я пока пойду принесу вам одежду.

Жак на велосипеде поехал в деревню за свежим хлебом, так что Конни поднялась к нему в комнату и принесла оттуда стопку вещей, которые, на ее взгляд, могли подойти Фредерику.

– Возьмите, что впору. Я отведу Софи в сад и вернусь. И посмотрю, нет ли у нас нескольких франков дать вам с собой.

– Констанс, вы ангел! Поверьте, я никогда не забуду, что вы для нас с Софи сделали. Спасибо!

Четверть часа спустя Конни постучалась в дверь Софи. Та сидела на кровати. Лицо ее было прекрасно и безмятежно.

– Фредерик сказал, вы попрощаетесь в садике.

– Да. Кто знает, когда мы еще увидимся! А мне хочется запомнить наши последние минуты вместе так, словно мы свободны идти, куда захотим.

– Я понимаю. Но только будь готова не мешкать, если вдруг кто придет.

– Ну конечно. А теперь посмотри на меня, Констанс. Я чисто умылась? Нет копоти на лице? Волосы не топорщатся?

Конни присмотрелась к ней в тусклом свете единственного окошка. Любовь, освещая лицо Софи, сделала ее прекрасной без ухищрений. Выведя ее во двор, она оставила узницу на скамье под каштаном.

– Пойду приведу Фредерика.

– Спасибо. Какое прекрасное утро!

– Да, милая, утро прекрасное.

Конни ушла, а Софи осталась сидеть, обратив лицо к лучам солнца, проникающего сквозь листву, вдыхая воздух, в котором среди других ароматов слышалась сильная нота лаванды, обильно цветущей в бордюрах.

– Софи.

– Как ты быстро вернулся! – Она протянула руки к нему. – Констанс что, оставила нас вдвоем?

– Да, – после короткой паузы ответил Фредерик.

– Поди же, обними меня, Фредерик! Время наше уходит.

Он подошел, наклонился к ней, и Софи вдохнула его запах – он был другой, а не тот, что час назад. Провела пальцами по его лицу, по грубой ткани незнакомого пиджака.

– Ты вымылся, и Конни дала тебе новую одежду.

– Да, она очень добра.

– Побудь еще немного со мной! Посидим здесь? – Софи похлопала по скамье, приглашая его занять место рядом, и, когда он сел, нашла его руки. Пожатие их показалось ей чуть более крепким, и они стали мягче, не такие шершавые – возможно, от мыла.

– Как я смогу связаться с тобой, когда будут новости? – спросила она.

– Я сам найду для этого способ. И если бы ты мне сказала, где твой брат, я мог бы послать весть и ему тоже.

– Но, Фредерик, я правда не знаю, где брат! Он не дает о себе знать, чтобы не подвести меня.

– Так ты правда не знаешь, где он?

– Конечно, нет! И зачем повторять это снова, когда ты вот-вот уйдешь! Фредерик, послушай, у нас так мало времени! Давай лучше обсудим, как нам назвать ребенка!

– Как насчет – Фальк, в честь его дяди? – спросил тот же голос, но в некотором отстранении. Софи, недоумевая, в растерянности стала слепо водить руками.

– Ты где? Фредерик? Что случилось?

Фредерик смотрел на брата, который, встав со скамьи рядом с Софи, теперь держал его под прицелом.

– Значит, ты все-таки меня выследил, Фальк…

– А ты сомневался?

– И привел с собой всю мощь гестапо? Батальон что, ждет у ворот, чтобы маршем сопроводить меня в Германию?

– Нет, брат, – Фальк покачал головой. – Я решил, что этим удовольствием делиться ни с кем не стану. Предоставляю тебе последний шанс объясниться. В конце концов, мы родные люди, и это меньшее, что я могу для тебя сделать.

– Очень благородно с твоей стороны, – кивнул Фредерик. – Но как ты меня нашел?

– Надо быть совсем идиотом, чтобы не понимать, что ты непременно тут появишься. Последние недели за тобой шел хвост. Я знал, что рано или поздно ты приведешь меня к тем, кого мне хочется допросить. К примеру, к молодой даме, которая тут сидит. К сожалению, открыть, где ее брат, она отказалась. Хотя, конечно же, все знает.

– Месье, это не так! Ради нашей же безопасности он нам не пишет! – вскричала Софи.

– Да ладно вам, фройляйн, даже такая безмозглая шлюха, как вы, – он указал на ее живот, – не может рассчитывать, что я в это поверю! – И перевел внимание на Фредерика. – Ты знаешь, что у меня в кармане ордер на твой арест. Не хотелось бы убивать тебя для того, чтобы заставить твою подружку открыть мне правду.

– Наверное, брат, этой минуты ты ждал с самого детства, – с печалью взглянул на своего близнеца Фредерик. – И я бы с радостью умер от твоей руки, если бы не женщина, которую я люблю. Послушай, если я добровольно сдамся и поеду с тобой в Германию, где тебя похвалят, как ловко ты меня выследил, ты пощадишь ее? Клянусь тебе нашей матерью, Софи не знает, где Эдуард де ла Мартиньерес! Ну как, договоримся? Я отправлюсь с тобой и ты получишь ту славу, о которой всегда мечтал, при условии, что Софи и наш ребенок останутся в безопасности.

Фальк издал хриплый смешок. Револьвер в его руке дрогнул.

– Ах, брат, ну какой же ты идеалист! А все эти стишки, которые ты читал в детстве, романтическая белиберда! Что твоя вера в Бога, твой хваленый интеллект и твой философский ум, когда ты представления не имеешь, что такое реальная жизнь! Жизнь – она холодная, тяжкая и жестокая. Нет никакой души, о которой ты вечно твердишь. Мы ничем не лучше муравьев, которые вслепую ползают по планете. Ты никогда не понимал, как все устроено. В нашем мире, брат, человек человеку волк. Каждый за себя. Ты что, думаешь, твоя жалкая жизнь что-нибудь значит? Или вот ее, еще более жалкая? Что, ты в самом деле думаешь, что любовь, – Фальк произнес это слово так, будто выругался, – побеждает все? Ты ненормальный, брат, и всегда таким был. И пришел час мне тебя научить, как оно есть на самом деле.

Револьвер в его руке повернулся дулом к Софи.

– Вот как!

Фредерик метнулся заслонить телом любимую, и тут в тихом рассветном воздухе грянул выстрел.

А потом еще один.

Фредерик, невредимый, обернулся взглянуть, цела ли Софи.

Но на землю упал Фальк. Он вздрогнул, из ослабших пальцев вывалился револьвер. Фредерик кинулся к нему, встал на колени.

Тонкая струйка крови вытекла из уголка рта. Фальк с трудом сфокусировал взгляд, выдавил два слова:

– Твоя взяла, – и с легкой улыбкой сожаления затих.

Повисла тишина. Птицы, замолкшие было, снова запели, терпко пахла лаванда.

Закрыв брату глаза и поцеловав его в лоб, Фредерик поднял голову. Конни держала в руках ружье и все еще целилась в то место, где несколько секунд назад стоял Фальк.

– Спасибо, – одними губами выговорил Фредерик.

– Он заслужил это. Да и давно пора мне оправдать мою профессиональную подготовку, – с тенью улыбки тихо добавила Конни. – Я все правильно сделала?

Фредерик посмотрел на мертвого брата, повернул голову к Софи, посеревшей от потрясения, и ответил:

– Да, правильно. Спасибо вам.

Рядом с Конни возник Жак.

– Дай мне ружье, Констанс. – Он осторожно забрал его, и, едва он сделал это, Конни стало неудержимо трясти. Жак, обняв за плечи, подвел ее к скамье и усадил рядом с Софи.

– Он мертв? – Жак повел подбородком в сторону тела, лежащего на траве.

– Да.

– Не знал, что ты такой меткий стрелок, Констанс.

– Меня научили убивать.

– Это что, ваш брат? – спросил Жак Фредерика.

– Да. Он мой близнец.

– Наверное, многим известно, что он пробивался сюда?

– Сомневаюсь. Всю славу за мою поимку он хотел присвоить целиком себе.

– И все же. Может, кого-то и предупредил. Мы не можем так рисковать, если поверим, что свидетелей нет, – решил Жак. – Фредерик, вам придется не медлить. Выстрелы мог кто-то услышать. Мадемуазель Софи, спускайтесь поскорее вниз и оставайтесь там, пока мы не решим, что делать дальше. Констанс вас проводит.

– Спасибо тебе, – вымолвила Софи, когда Конни подала ей руку.

Фредерик поднялся и медленно подошел к Конни.

– Я не могу позволить, чтобы вину за это убийство вы взяли на себя. Фальк явился за мной, и разрешить эту ситуацию следовало мне. Когда дело всплывет, прошу вас сказать, что застрелил его я.

– Нет, Фредерик! Я убила его не только для того, чтобы спасти Софи или вас, – глядя в сторону, проговорила Конни. – У меня были свои причины. А теперь я знаю, что ни одна женщина не подвергнется тому, что он сделал со мной. – И она подняла глаза на Фредерика. – Много месяцев я желала ему смерти.

– Надо побыстрее схоронить тело, Фредерик, – вмешался Жак. – Поможете мне вырыть могилу?

– Конечно.

– Здесь, в этом дворе, надежней всего! Не понадобится его перетаскивать. И нас никто не увидит. Пойду за лопатами. И, пожалуй, разумней будет его раздеть, одежду я потом сожгу на костре, – торопливо распоряжался Жак. – А ты, Констанс, когда отведешь Софи, пойди в кухню и найди там коньяк. Выпей, поможет. Тут ты не нужна.

Доставив Софи в подвал и уверив ее, что Фредерик спустится, чтобы с ней попрощаться, Конни сделала, как ей велели. Коньяк немного помог, хотя дрожь не унималась, несмотря на летний зной.

Почти через час в кухню вошел Жак.

– Фалька похоронили. Мундир сожгли, Фредерик внизу, прощается с Софи, затем он уйдет.

– Спасибо, Жак.

– Нет, Констанс, это тебя нам следует благодарить. – Жак посмотрел на нее с уважением. – Сейчас я соберу Фредерика в дорогу, а когда он уйдет, поговорим.

– До свидания, любовь моя, – Фредерик бережно обнял Софи. – Я дам тебе знать, что со мной, клянусь, но сейчас самое важное, чтобы ты думала только о своей безопасности и о нашем ребенке. Слушайся Жака и Констанс, они хорошие люди, и делают все для твоего блага.

– Да. – Слезы неудержимо лились из прекрасных незрячих глаз. Софи взялась за кольцо-печатку, которую носила на безымянном пальце правой руки, и стянула металл с опухших суставов. – Вот, возьми это. Тут выгравирован герб де ла Мартиньерес. Пусть оно будет у тебя.

– Тогда ты должна взять мое. На нем наш фамильный герб. Давай я тебе его надену. – Софи протянула руку, и Фредерик надел ей кольцо на безымянный палец. – Ну вот, мы обменялись кольцами. В этом ужасном месте, в этот ужасный день. Хотел бы я, чтобы это произошло иначе, но лучше так, чем ничего. Носи это кольцо, Софи, и помни, как я тебя люблю. Ты всегда в моем сердце.

– А ты в моем.

– Мне надо идти.

– Да…

Фредерик неохотно разжал руки, в последний раз поцеловал любимую в губы и пошел к двери.

– Что бы ни случилось, скажи нашему ребенку, что его отец очень любил его мать. До скорой встречи, Софи.

– До свидания, – прошептала она, – и да хранит тебя Бог.

Позже, когда Конни спустилась в подвал утешить, как она полагала, опечаленную Софи, оказалось, что та, скорчившись, лежит в мокрой постели и тяжело дышит.

– Наконец-то! – воскликнула Софи. – Я думала, ты никогда не придешь! У меня воды отошли… Дитя… – Она взвизгнула, сотрясаемая родовой схваткой. – Помоги мне, Констанс, помоги мне!

Так в тот день, когда началось освобождение Франции, когда союзные войска высадились на берега Нормандии и началась долгая битва, эхом ей в полутемном подвале раздался крик новорожденного.

 

Глава 29

Три месяца спустя

Однажды вечером в конце сентября, в час заката Эдуард де ла Мартиньерес вошел во внутренний двор своей усадьбы. Под старым каштаном, баюкая младенца, сидела женщина. Глаза ее, как и все внимание, были обращены только на дитя.

В недоумении он пошел к ней.

– Добрый день? – Вопрос, прозвучавший в его голосе, получил ответ сразу, как только поднялись на него растерянные от неожиданности ясные карие глаза.

– Эдуард!

Он подошел ближе. Она встала навстречу, прижимая к себе ребенка.

– Прости, Констанс, но цвет твоих волос… ты так изменилась! Показалось, на мгновение, что это Софи! – Он улыбнулся.

– Нет… – Ее взгляд затуманился, но она быстро сказала: – Не верится, что ты здесь! Тебе следовало предупредить нас, Эдуард!

– Не хотел зря рисковать. Да, Париж освободили и де Голль снова у власти, но, пока вся Франция не свободна, опасность все-таки еще есть.

– О, союзники высадились здесь на пляже неподалеку! Немцы бежали как от чумы, а партизаны их кусали за пятки! Жак знает, что ты здесь?

– Нет, его нет ни в винодельне, ни в домике. Но я заметил, ставни в шато открыты! Как Софи? Как Сара?

– Это чудесно – наконец-то жить открыто! – невпопад ответила Конни.

– Софи у себя?

– Нет, Эдуард, нет… Пожалуйста… – Конни тяжело вздохнула. – Прошу тебя… Сядь. Мне нужно многое тебе рассказать.

– Вижу! – Эдуард кивнул на ребенка.

Захваченная врасплох, Конни не знала, с чего начать.

– Эдуард, это… это не то, что ты думаешь.

– В таком случае нужно пойти взять кувшин розового. Подожди, я быстро.

Конни следила взглядом, как Эдуард выходит из сада. Она столько дней ждала, что он приедет, и так этого боялась, что теперь, когда он был здесь, не представляла, как рассказать ему, что случилось.

И хотя его долгожданный приезд означал, что она наконец-то свободна, с тяжелым сердцем Конни смотрела, как он возвращается с кувшином вина и двумя стаканами.

– Прежде всего я хочу, чтобы мы выпили за то, что этот ад позади. Франция почти полностью освобождена, на очереди весь мир.

– За новую жизнь, – пробормотала Конни. – Даже не верится… Неужели конец этой войне?

– Да, за новую жизнь! – Эдуард сделал глоток. – Так скажи мне, где Сара?

Конни рассказала, что Сару схватили в поезде, когда они через всю Францию пробирались на юг.

– Теперь, когда появилась такая возможность, мы навели справки. Ее отправили в рабочий лагерь в Германию. Придется подождать, что ответят оттуда, – вздохнула Конни.

– Будем надеяться, что будут добрые вести, – с чувством сказал Эдуард. – Нет сомнения – немцы скоро капитулируют. Но в стране такая разруха и такая скорбь по жертвам войны, а их сотни тысяч… А теперь, Констанс, объясни мне вот… это. – Он указал на ребенка. – Не стану притворяться, я поражен. Как?.. Кто?..

Конни набрала воздуха в грудь:

– Ребенок не мой. Он просто на моем попечении.

– Тогда чей же?

– Эдуард, это твоя племянница. Ее мать – Софи.

Он посмотрел на нее так, словно она спятила.

– Нет-нет! Не может быть! Софи никогда бы… Нет. Это немыслимо! – Он судорожно сглотнул.

– Я знаю, тебе трудно это принять, да и мне было трудно, когда Сара сообщила мне, что Софи в положении. Но, Эдуард, я сама принимала роды. Они начались как раз в день высадки союзников, поэтому мы назвали девчушку Викторией.

Эдуард сидел, схватившись за голову, пытаясь осознать, что ему говорят.

– Я очень хорошо понимаю, ты потрясен. И мне жаль, Эдуард, что именно на мою долю выпало рассказывать тебе обо всем. Но вспомни, мы все обращались с Софи как с ребенком. А ведь она тех же лет, что и я. Она была женщиной, которая полюбила.

Он настороженно поднял голову.

– Почему ты говоришь о ней в прошедшем времени, как будто ее тут нет? Где она? Ответь мне, Констанс, где Софи?

– Софи умерла, Эдуард, – тихо проговорила Конни. – Родила Викторию и через несколько дней умерла. Роды были тяжелые, долгие, началось кровотечение, которого мы остановить не смогли. О том, чтобы отправить ее в больницу, не могло быть и речи. Жак привел врача, тот сделал, что мог, но она скончалась от кровопотери, – еле слышно закончила Конни. – Прости меня, Эдуард! Я боюсь этого разговора с тех самых пор, как случилась беда.

Эдуард – не сразу – издал низкий животный вопль, разорвавший вечернюю тишину.

– Нет! Нет! Этого не может быть! – Он встал, повернулся к Констанс, схватил ее за плечи и потряс. – Скажи, что ты лжешь! Скажи мне, что это сон. Что она жива! Нет, этого быть не может!

– Я ничего не могу изменить… Но это правда, чистая правда! – Конни крепче прижала к себе ребенка.

– Эдуард! Прекрати немедленно! Тебе не в чем винить Констанс! Она кругом перед тобой права! – Жак пересек лужайку и оттащил Эдуарда от обомлевшей Конни. – Послушай меня. Эта женщина, на которую ты напал, – спасительница твоей сестры! Она защищала ее, рискуя собственной жизнью – она убила ради нее! Я не потерплю такого к ней отношения, как бы тяжело тебе сейчас ни было!

– Жак… – Эдуард попятился, невидяще посмотрел на старого друга, словно едва узнал его, и умоляюще простонал: – Прошу тебя, скажи, что она говорит неправду…

– К сожалению, это правда, друг мой. Три месяца назад Софи умерла. Мы пытались дать тебе знать, но в стране такой хаос, чему удивляться, что весть не дошла.

– О боже! Софи! Моя Софи!

Эдуард зарыдал. Жак, стоя, обнял его, уложил его голову себе на плечо.

– Я не вынесу, я не вынесу этого! Ведь это моих рук дело! Не положи я все силы на спасение Франции, она была бы жива! Почему она? Умереть следовало мне, мне!

– Да, тяжело, невыносимо тяжело, что ее нет, – тихо сказал в ответ Жак, – но ты не должен себя винить. Софи тебя обожала, Эдуард, она страшно гордилась тем, как много ты сделал для освобождения нашей страны.

– Ты не понимаешь, Жак, – сквозь рыдания твердил Эдуард, – я столько времени спокойно сидел в Лондоне, в то время как она здесь страдала! Я-то считал, что мое отсутствие спасет ее, а приезд – погубит! И вот теперь она умерла!

– Однако вспомни, друг мой, что Софи умерла в родах, а не в лапах гестапо. Был бы ты тут, нет – вряд ли бы ты смог спасти ее.

Эдуард поднял голову и посмотрел на Жака.

– Скажи мне, а кто отец?

Тот перевел взгляд на Конни. Та встала, нерешительно шагнула вперед.

– Фредерик фон Вендорф. Мне очень жаль, Эдуард.

Наступило молчание. Эдуард переваривал еще одну новость. На этот раз он вздохнул, пошатнувшись, сделал шаг к скамье и резко сел, словно ноги перестали его держать.

– Ты ведь сам говорил, что Фредерик неплохой человек, помнишь? Он помог нам бежать из Парижа, он другим помогал, рискуя собой, – так же, как ты. И, несмотря на свой мундир, больше жизни любил твою сестру.

– Это было заметно, – кивнул Жак.

– Вы что, встречались? – взглянув на него, спросил Эдуард.

– Да. Он был здесь, всю страну прошел в поисках Софи, – подтвердил Жак. – Хотя бы перед смертью ей выпало несколько часов счастья. Больше того. Его брат, Фальк…

– Довольно! – не выдержал Эдуард, но взял себя в руки. – Извините меня. – Поднявшись, он побрел к выходу со двора. – Мне надо побыть одному.

Позже, когда Конни, накормив малышку, укладывала ее спать в просторной комнате второго этажа, которую приспособила под детскую, в дверь постучали. На пороге стоял Эдуард, серый, измученный, с красными от слез глазами.

– Констанс, я пришел извиниться… мое поведение непростительно.

– Я все понимаю, – обрадовалась Конни тому, что он идет на контакт. – Хочешь взглянуть на девочку? Она такая славная, вылитая Софи!

– Нет… нет! Я не могу. – Он развернулся и вышел из комнаты.

В последующие дни Конни редко его видела. Он занял спальню чуть дальше по коридору. Она слышала, как он бродит по ночам, но когда утром спускалась к завтраку, его уже не было. На рассвете, кормя Викторию, она видела в окно его удаляющуюся фигуру. Часто он весь день отсутствовал, возвращался лишь с наступлением темноты и сразу уходил к себе.

– Дай ему время, Констанс, – говорил Жак. – Горе надо пережить.

Конни это понимала, конечно, но день шел за днем, Эдуард, похоже, не собирался выходить из отчаяния, и ее терпение начало иссякать. Просто невыносимо хотелось домой.

Теперь, наконец-то ни от кого не прячась, она могла уехать в Англию, к мужу, и впервые за четыре года самой распоряжаться собственной жизнью.

Но как бросить Викторию, если Эдуард, который никак не придет в чувство, не хочет принять ответственность за девочку на себя? Конни первой взяла ее на руки – истерзанная Софи ни разу даже ее не поцеловала – и с той минуты полностью посвятила ей себя.

Конни перевела взгляд на личико девочки, унаследовавшей материнскую красоту. Конечно, поначалу она волновалась, что дитя унаследует и слепоту матери, но голубые глазки Виктории живо следили за всяким ярким предметом, которым Конни махала перед ее личиком. А недавно она научилась улыбаться и прямо-таки расцветала, когда Конни подходила взять ее из кроватки. От одной мысли, что девочку придется оставить, сердце Констанс почти останавливалось. Заменив ей мать, Конни испытывала такую нежность к ребенку, что порой даже пугалась, – и молилась, чтобы у них с Лоуренсом поскорее родились дети…

Так прошла неделя. И вот Конни решилась на разговор. Заслышав утром, как Эдуард спускается по лестнице, она с Викторией на руках вышла на лестничную площадку.

– Прости, Эдуард, но нам нужно поговорить.

– О чем? – холодно спросил он, обернувшись.

– О том, что война уже почти кончена. У меня есть муж. У меня есть своя жизнь. Мне нужно домой, в Англию.

– Ну так поезжай, – равнодушно пожал плечами он и шагнул на следующую ступеньку.

– Эдуард, стой! А как же Виктория? Ты должен распорядиться, чтобы за ней был присмотр, когда я уеду. Наверное, надо нанять няню. Я помогу тебе подыскать кого-нибудь.

Услышав это, Эдуард остановился.

– Констанс, я хочу, чтобы ты прочно усвоила: этот ребенок меня ни в малейшей степени не интересует. Этот ребенок, наряду с его мерзавцем-отцом, причина того, что Софи с нами нет.

Конни остолбенела.

– Но послушай, ты не можешь не понимать, что ребенок не виноват! Ни в чем! Невинное дитя, она не просилась на этот свет. Я… да в конце концов, ты ей родной человек, и вся ответственность за нее – на тебе!

– Нет. Я сказал, нет. Займись сама устройством ее судьбы, Констанс. Тут наверняка есть где-нибудь сиротский приют. – Он тяжело вздохнул. – Из твоих слов следует, что и ты заинтересована в том, чтобы поскорее это сделать. Чем скорее ее тут не будет, тем лучше. Для всех. Поступай, как сочтешь нужным. Все расходы я, разумеется, возмещу.

И, отвернувшись, Эдуард пошел вниз по лестнице, оставив Конни в полном замешательстве.

– Как у него язык повернулся? – ломала она руки, пересказывая разговор Жаку.

– Горе его грызет. И не только по Софи, но и по всему, что он утратил с войной. Он и ребенка отказывается признать потому, что именно в нем сосредоточились все потери. Конечно, он понимает, что дитя не виновато ни в чем. Он человек благородный, в жизни от долга не бегал. Он придет в себя, Констанс, я уверен.

– Но у меня нет времени дожидаться! – воскликнула Конни. – Прости, но ты должен понять – меня ждут те, кого я люблю, кого я отчаянно хочу видеть. И мысль о том, что, если бы не Виктория, я могла бы в эту самую минуту уехать домой, гложет мне душу. Но я люблю девочку, я не могу ее бросить! Как у Эдуарда язык повернулся заговорить про приют? – И, заливаясь слезами, Конни поневоле улыбнулась, глядя на Викторию, которая, ни о чем не подозревая, гукала от удовольствия, лежа на одеяле под широкой кроной каштана.

– Может, оно плохо, что девочка так напоминает Софи? – со вздохом предположил Жак. – Но клянусь тебе, Констанс, рано или поздно Эдуард поймет, что это дитя – единственное, что в будущем сулит ему радость и надежду. Но сейчас он не в себе и не может судить здраво.

– Так что же мне делать, Жак, скажи мне! – взмолилась Конни. – Мне надо домой! Тянуть больше нельзя!

– Давай я поговорю с ним, может, мне удастся привести его в чувство?

Этим же вечером Конни из окна увидела, как Жак, завидев возвращающегося домой Эдуарда, идет к нему вдоль виноградника. Она затаила дыхание. Уж если кого Эдуард и послушает, так только Жака. Жак – ее единственная надежда. Уложив Викторию спать в корзинке, которую специально держала в доме Жака на такой случай, Конни как на иголках ждала его возвращения, и, увидев его, сразу поняла – дело плохо.

– Нет, Констанс, – понурился он. – Его не уговорить. Он кипит от ненависти и горечи. Стал совсем другим человеком… Даже не знаю, что тебе предложить. Я все-таки верю, что со временем он одумается. Беда в том, что у тебя этого времени нет. Я понимаю. А ведь ты как никто столько сделала для этой семьи! Ты не должна винить себя, что хочешь домой, к своим. Что ж, значит, остается сиротский приют…

– Нет! Я никогда не брошу Викторию! Тогда я не смогу жить! – Новый приступ рыданий.

– Констанс, не знаю, что ты себе вообразила, но приют, о котором я говорю, – хороший, чистый, там добрые монахини, – обиделся Жак. – И очень может быть, что такую красивую девочку, как наша Виктория, вскоре удочерит какая-нибудь приличная семья, – добавил он с напускным оптимизмом. – И прошу тебя помнить, Виктория – не на твоей ответственности. Пора тебе подумать и о себе.

Конни посмотрела на спящую крошку.

– Да? И на чьей же она ответственности?

– Послушай меня, – Жак погладил ее по руке. – Война – время страшное, время жестокое, под ее колесом пострадало много людей. Она прошлась не только по солдатам, которые пали во имя своей страны, но и по таким, как Софи и ее дочка. Да и Эдуард тоже. Может случиться, что прежним ему уже не быть. Потому что, хотя он злится на окружающих, обвиняя их в смерти Софи, по сути дела, он винит в ней себя. Дорогая моя, ты и так уже много сделала. Довольно. Скажу тебе как человек, который тобой восхищается и тебя уважает: уезжай.

– А как же отец Виктории? Если бы он знал, что Софи умерла, а Эдуард отказывается признать ребенка, он бы точно ее забрал.

– Конечно, я в этом не сомневаюсь, но как нам найти его? Он может быть где угодно… или даже мертв, как Софи… – Жак покачал головой. – Всюду такая неразбериха, Констанс, весь мир в хаосе… Эта задача нам не по силам.

– Да, ты прав. Все так… безнадежно, – поникла Конни. – Не вижу решения.

– Давай я завтра съезжу в Драгиньян, поговорю с монахинями, смогут ли они ее взять, – мягко предложил Жак. – Поверь мне, я тоже ее люблю и не отдал бы туда, где ей будет плохо. Но настала пора, когда кто-то должен снять это бремя с твоих плеч. И раз Эдуард не в силах это сделать, значит, сделаю я.

В ту ночь Конни лежала без сна, не зная, как поступить. Похоже, война изменила все представления о добре и зле, надо опираться на свои чувства… И вдруг мелькнула мысль… Что, если она увезет Викторию в Англию?

Вскочив с кровати, она принялась бегать по комнате.

Нет, это нехорошо… Если она, несколько лет не видя мужа, приедет с ребенком, поверит ли Лоуренс в то, что она расскажет? Или решит, как и все вокруг, что она лжет, и ребенок – ее? И хуже того. Даже если поверит, ребенок, появившийся после четырехлетней разлуки, вряд ли положительно скажется на их отношениях.

Это просто нечестно по отношению к Лоуренсу.

Поразмыслив, Конни снова залезла под одеяло. В ее ушах звучали слова, произнесенные Жаком. Не только ради себя, но и ради Лоуренса ей придется принять неизбежное. Жак прав. Война требует жертв. А они с мужем принесли столько жертв, что хватит на целую жизнь.

Следующим вечером Жак вернулся из Драгиньяна.

– Они ее примут, Констанс! – доложил он, найдя Конни в саду. – Мест нет, но я пообещал им немалую сумму, и они согласились. Заплатит, конечно же, Эдуард.

Конни, глотая слезы, кивнула.

– Когда ты ее повезешь?

– Думаю, чем скорее, тем лучше. Для всех. Сегодня же спрошу Эдуарда насчет денег и дам ему последний шанс одуматься, – поморщился Жак. – Если не поможет и это, то утром я заберу Викторию.

– Я поеду с тобой, – решила Конни.

– А разумно ли это?

– Да это все неразумно, но по крайней мере я хоть посмотрю, что там за место, – махнула она рукой.

– Как хочешь, – кивнул Жак. – Значит, если Эдуард не передумал, тронемся часов в девять.

Вечером Конни уложила Викторию и в последний раз сидела над кроваткой, смотрела, как та засыпает.

– Милое, дорогое дитя, – шептала она. – Мне так тоскливо…

– Эдуард тверд как скала, – утром объявил Жак. – Я спросил про деньги, он без звука их дал. Все, собирайтесь, поедем.

Но Конни уже собрала вещи Виктории – надо же было заняться чем-то бессонной ночью, так что теперь пошла принести девочку. Спускаясь из детской, она замедлила шаг – в надежде, что Эдуард, раскаявшись, вдруг выйдет из-за угла и – остановит отъезд. Увы, нет, он так и не появился.

Перед домиком Жака стоял старенький «Ситроен».

– Я припас бензина, на случай крайней нужды, – сказал Жак. – Нам как раз хватит туда и обратно.

Он включил зажигание. Машинка ожила, затарахтела. Конни с Викторией на руках села рядом с Жаком. Девочка сразу заплакала и, обычно тихая, плакала всю дорогу до Драганьяна.

У монастыря Жак взял с заднего сиденья чемоданчик с детскими вещами. Привратница провела их в тихую, прохладную приемную. Виктория на руках у Конни хныкала, не умолкая.

– Успокойся, милая, – Конни затравленно посмотрела на Жака. – Как ты думаешь, она все чувствует?

– Нет, Констанс, думаю, ей не нравится запах бензина, и она не переносит машинную качку. – Жак улыбнулся – мельком, пытаясь разрядить обстановку. Наконец в комнату вошла монахиня в белом накрахмаленном одеянии.

– Здравствуйте, месье, – узнала она Жака и переключила внимание на Конни с младенцем. – А это, значит, дитя и ее мать?

– Нет, – покачала головой Конни. – Я не ее мать.

Монахиня, недоверчиво хмыкнув, протянула руки к ребенку.

– Ну, давайте ее мне…

Глубоко вздохнув, Конни подала ей Викторию. Та закричала громче.

– И часто она так плачет? – нахмурилась монахиня.

– Она никогда не плачет, – уверила ее Конни.

– Что ж, мы о ней позаботимся. Месье? – взглянула она на Жака, который, торопливо достав конверт, протянул его ей.

– Благодарю вас, – кивнула монахиня и сунула деньги в карман. – Будем надеяться, мы скоро найдем для нее подходящих родителей. Это непросто, по нашим-то временам, когда ни у кого нет денег на лишний рот. Но она хорошенькая, даже когда кричит. А теперь извините меня, очень много дел, мне нужно вернуться в детскую. Надеюсь, вы найдете дорогу.

Она повернулась и с Викторией на руках пошла к двери. Конни потянулась вслед, но Жак ее удержал. Обняв, плачущую, за плечи, он вывел ее из монастыря и ласково усадил в машину.

Конни плакала всю дорогу домой.

Уже у винодельни, затормозив, Жак похлопал ее по коленке.

– Я тоже ее люблю, Констанс. Но это к лучшему. Если тебя это утешит, дети не помнят тех, кто заботился о них в первые месяцы жизни. Прошу тебя, не казнись больше. Девочку мы пристроили, ты свободна, можешь отправляться домой. Самое время тебе заняться своим будущим, подумать о муже.

Два дня спустя, упаковав вещи, – Жак выразил готовность истратить остатки бензина на то, чтобы довезти ее до железнодорожной станции, в Гассен, – Конни спустилась по лестнице на первый этаж шато и открыла дверь в библиотеку, намереваясь вернуть на полку второй том «Истории плодовых деревьев Франции». Кроме того, у нее остался блокнот, в который Софи записывала свои стихотворения. Его она думала оставить на письменном столе Эдуарда. Может, прочтет и поймет, как нежно и глубоко любила его сестра Фредерика. Может, слова, продиктованные Софи ее сердцем, смягчат и утешат его.

В библиотеке было темно, ставни плотно закрыты. Конни прошла к окну – впустить немного света, чтобы видеть, куда поставить книгу.

– Здравствуй, Констанс.

От неожиданности она ахнула – но, обернувшись, увидела, что в кожаном кресле сидит Эдуард.

– Прости, я тебя испугал.

– И ты меня прости – я тебя беспокою. Хотела перед отъездом вернуть книгу на место. И еще у меня блокнот Софи с ее стихами. Я подумала, ты, может быть, их прочтешь. Это прекрасные стихи, Эдуард.

И, чувствуя себя крайне неуютно в одном с ним помещении, она протянула ему блокнот.

– Нет. И то и другое возьми с собой в Англию – на память обо всем, что здесь было.

Спорить с ним у Конни не было сил.

– Прощай, Эдуард. Благодарю тебя за то, что помог мне, когда я сюда приехала, – с трудом выдавила она и пошла к двери.

– Констанс!

Конни обернулась.

– Жак рассказал мне, как ты спасла Софи, когда Фальк фон Вендорф явился сюда за братом. Спасибо тебе.

– Я сделала то, что считала правильным, – пожав плечами, ответила она.

– А Винишия, твоя смелая подруга Винишия – спасла жизнь мне. И по своей смелости потеряла свою, – со скорбью сообщил Эдуард. – Немцы расстреляли ее, когда я был в Лондоне.

– Винишия погибла?! О боже! – Из глаз Конни брызнули слезы.

– Необыкновенная, чудесная женщина, – проникновенно сказал он. – Я никогда ее не забуду. Знаешь, в последнее время я думаю о том, что лучше бы было умереть с теми, кого я любил. И потерял.

– Тебе не было суждено умереть, Эдуард. Как и мне, – сухо произнесла Конни. – Дело тех, кто остался в живых, – построить новое будущее. В память о тех, кто погиб.

– Да. Но есть нечто, – Эдуард покачал головой, – чего я ни простить, ни забыть не смогу. Очень сожалею, Констанс. Обо всем.

Конни помедлила, не зная, что на это ответить, и, не найдя слов, просто вышла и плотно прикрыла за собой дверь. Так, оставив Эдуарда де ла Мартиньереса в прошлом, она сделала свои первые шаги в будущее.

Уже через три дня поезд, полный солдат, пыхтя, подошел к платформе Йоркского вокзала. Конни послала в Блэкмур-Холл телеграмму, сообщив, что едет, но понятия не имела, дошла она или нет, и вообще, дома ли Лоуренс.

Она вышла из вагона, ежась от осеннего английского ветерка, и удивительно этим счастливая. Прошлась вдоль перрона. Сердце ее трепетало от нетерпения. С четверть часа она оглядывала встречающих, ища любимое лицо. Зашла в здание вокзала – безуспешно. Снова вышла на перрон, огляделась и со вздохом подумала, что придется занять очередь на автобус, который довезет ее до деревни. И тут, в самом конце опустевшего перрона заметила одинокую фигуру. Моложавый, но преждевременно поседевший джентльмен правой рукой опирался на трость.

– Лоуренс! – окликнула она мужчину. Он повернулся на звук ее голоса, в изумлении на нее посмотрел и наконец-то признал. Она подбежала, они обнялись. От его запаха, в котором сошлось все, чудесное, надежное и родное, у нее на глазах выступили слезы.

– Дорогая моя! Прости, что я тебя не узнал! Твои волосы… – бормотал Лоуренс, разглядывая ее.

– Ну конечно! – поняла Конни. Они оба изменились. – Я так давно стала блондинкой, что уже этого не замечаю.

– По-моему, – он с улыбкой посмотрел на нее, – тебе идет. Ты похожа на кинозвезду.

– Ну конечно! – иронически отозвалась Конни, окинув взглядом свой помятый костюм, в котором она три дня добиралась из Франции.

– Как ты? – в один голос спросили они и засмеялись.

– Ужасно устала! – воскликнула Конни. – И безумно рада, что я уже здесь. Мне столько нужно тебе рассказать, даже не знаю, с чего начать.

– Еще бы… Давай сядем в машину, и ты сразу начнешь. Я все купоны израсходовал на бензин, чтобы отвезти тебя домой.

– Домой… – прошептала Конни. В простом этом слове было все, о чем она грезила последние полтора года. Лоуренс, прочитав ее мысли, еще раз крепко ее обнял. Потом взял чемодан, подхватил ее под руку и прижал к себе.

– Да, дорогая. Домой!

Три месяца спустя Конни получила письмо из Сектора «Ф», в котором ее просили приехать в Лондон для встречи с мистером Бакмастером.

Тот радостно приветствовал ее в своем кабинете на Бейкер-стрит.

– Констанс Шапелль, – говорил он, сердечно тряся ей руку, – агент, которого не было! Садитесь, моя дорогая, садитесь же!

Конни села, а Бакмастер, по своему обычаю, пристроился на краешке письменного стола.

– Ну что, здорово оказаться дома?

– Да, сэр, просто чудесно! – с чувством ответила она.

– Что ж, могу официально уведомить вас, что вы демобилизованы.

– Очень хорошо, сэр.

– Хочу просить у вас прощения, что во Франции мы, словно горячую картофелину, отбросили вас прочь. Так уж вышло, что вы постучались в дверь одного из самых влиятельных членов деголлевской «Свободной Франции». Приказ поступил свыше – нам пришлось подчиниться. Нельзя было рисковать, что Геро раскроют. Я очень рад, что вам все-таки удалось вернуться домой.

– Благодарю вас, сэр.

– Из сорока засланных нами девушек четырнадцать, увы, не вернулось. Среди них – ваша подруга Винишия.

– Да, я знаю, – опустила голову Конни.

– Откровенно говоря, это ваша всеобщая заслуга, что число вернувшихся так велико. Я опасался худшего. И, должен признать, мне невероятно жаль Винишию. Когда ее отправляли, все были обеспокоены тем, как легкомысленно она относится к жизни, но на деле она оказалась одним из лучших наших агентов. Сейчас ее дело находится на рассмотрении с тем, чтобы наградить ее за храбрость, посмертно.

– Это очень правильно, сэр. Она как никто это заслужила.

– Что ж, теперь Франция полностью освобождена, и огромная роль в этом принадлежит нашему Управлению специальными операциями. Обидно, что вам не удалось внести в это более основательный вклад, Конни. Под крылом графа де ла Мартиньереса, полагаю, питались вы лучше, чем я. – Он улыбнулся. – Да еще и жили под конец, говорят, в его великолепном имении на юге Франции? Чем не курорт?

– Да, сэр, но… – начала было Конни, однако сразу себя оборвала. Всю дорогу из Йорка она обдумывала, стоит ли рассказать ему, как жилось ей во Франции и чем она там пожертвовала. Но Винишия, Софи и многие, многие другие были мертвы, в то время как она выжила. Выжила, пусть даже вся в шрамах.

– Да, Констанс?

– Нет, ничего, сэр.

– Что ж, мне остается только поздравить вас с благополучным завершением дела. А также, от лица британского правительства, поблагодарить за готовность принести свою жизнь на алтарь отечества.

Бакмастер, соскочив со стола, пожал ей руку.

– Похоже, вам повезло, Констанс, вам выпала спокойная война.

– Да, сэр, – пробормотала она, идя к двери. – Спокойнее не бывает.

 

Глава 30

Гассен, юг Франции

1999

Жан поднялся и пошел в кухню, чтобы принести бутылку арманьяка и три бокала. Жак высморкался, вытер слезы. На протяжении рассказа он то и дело их вытирал. Эмили попыталась собраться с мыслями… оставалось еще много вопросов. Но один, главный, требовал немедленного ответа.

– Как ты, Эмили? – Жан, вернувшись, подал ей бокал и положил на плечо теплую руку.

– Спасибо, со мной все хорошо.

– Папа, выпьешь?

Жак кивнул.

Эмили сделала глоток, чтобы набраться мужества и спросить о том, что горело у нее на языке.

– Так что же стало с ребенком, Жак?

Жак помолчал, глядя мимо нее.

– Вы же понимаете, что если я ее отыщу, то значит, у рода де ла Мартиньерес есть наследники помимо меня?

Жак по-прежнему молчал, и тогда ему на помощь пришел сын:

– Эмили, вряд ли сейчас установишь, кто взял ребенка. Столько было сирот после войны! А Виктория попала в приют даже без свидетельства о рождении. Это ведь так, папа?

Жак кивнул.

– Значит, хотя мать ребенка – Софи де ла Мартиньерес, – рассудил Жан, – Виктория, по существу, незаконнорожденная и на наследство прав не имеет.

– Да какое это имеет значение, – отмахнулась Эмили. – Мне важно лишь то, что на свете есть родной мне человек, родной по крови… – Эмили вздохнула. – Жак, прошу вас, скажите, вернулся ли Фредерик, как он обещал Софи?

– Да, – Жак наконец снова обрел голос. – Через год после войны он явился сюда, в этот дом. Мне выпало сообщить ему о смерти Софи.

– А вы рассказали ему про дочь?

Жак покачал головой и поднял ко лбу дрожащую руку.

– Я совсем растерялся. Не знал, что ему сказать. Предпочел соврать, что ребенок при рождении умер. Мне тогда показалось, так будет лучше… – От нахлынувших чувств он еле дышал.

– Папа, я уверен, ты все сделал правильно, – поддержал его Жан. – Если Фредерик любил Софи так, как ты говоришь, он ни перед чем бы не остановился, чтобы найти своего ребенка. И если девочка благополучно жила в приемной семье и не знала, что ее отец – нацист, то и не надо!

– Да, ты прав, мне хотелось уберечь дитя… – Жак перекрестился. – Прости меня, Господи, за мою страшную ложь. Фредерик был совершенно раздавлен. Просто убит горем.

– Представляю… – поежился Жан.

– Жак, а где вы похоронили Софи? – спросила Эмили.

– На кладбище в Гассене. Камень на могилу поставили только после войны. Раньше было нельзя. Даже мертвой, бедняжке приходилось таиться.

– И ты знаешь, где сейчас Фредерик? – спросил Жан. – Или, возможно, его уже нет? Ведь ему, наверное, под девяносто?

– Он в Швейцарии, живет под другим именем. Земли, которые принадлежали его семье в Восточной Пруссии, отошли к Польше. Родителей расстреляли русские. Как многим после войны, ему пришлось начинать жить заново, с чистого листа. И поскольку, как потом стало известно, еще до войны он многим помог бежать из Германии, спасая от лагерей смерти, то люди, которых он выручил, этого не забыли и отплатили ему добром. Помогли начать новую жизнь. – Жак издал короткий смешок. – Поверите ли, он стал часовщиком в Базеле! А в свободное время проповедует, хотя сана у него нет. Мы переписывались, и в письмах он учил меня прощать. Я горд, что могу считать его своим другом. Я и Эдуарду говорил, что ему надо написать Фредерику. Они были одного поля ягоды – в тяжелые времена оба делали то, что велят долг и порядочность. Я надеялся, что они сумеют утешить друг друга, ведь оба потеряли горячо любимую женщину. Но нет, – он тяжело вздохнул, – этого не произошло.

– Ты еще поддерживаешь с ним связь? – спросил Жан.

– Да вот уже год писем не было… Так что, может быть, он болен. Как и я… Могу сказать, что он так и не женился. Никого не полюбил после Софи. Других женщин для него не существовало.

– Но мой отец… – Для Эмили это была самая неприятная часть истории. – Просто уму непостижимо, как он мог отказаться от ребенка своей сестры! Он, такой добрый, чуткий! Как он мог бросить малышку, племянницу на произвол судьбы?

– Эмили, ваш отец и вправду был добрым и чутким, вы сами это знаете. Никогда в этом не сомневайтесь, – медленно произнес Жак. – Но сестру свою он по-особенному боготворил и оберегал. И мысль, что ее чистота осквернена мужчиной, да еще врагом, сразила его. Ну не по силам ему было смотреть на дитя и каждый день получать живое напоминание о том, что натворила его сестра! Да, он осознавал, что сам виноват, сам не справился, не уберег. Не вините его, Эмили. Вы не представляете, как это было…

– Папа, – видя, что отец утомлен, жестом остановил его Жан. – Я думаю, на сегодня довольно. Эмили еще порасспрашивает тебя завтра утром. Пойдем! – Он протянул отцу руку. Жак, опершись на нее, поднялся, но снова обернулся к Эмили.

– Эдуард многим пожертвовал ради Франции. Он был настоящим французом. Вы должны им гордиться. Но война переломала нас всех, Эмили, мы все покалечены…

Эмили осталась сидеть, не отрывая глаз от огня, а Жан повел отца наверх.

– Ну как ты? – вернувшись, заботливо спросил он.

– Ошеломлена. Сражена. Убита. Ужасающая история. Пока не укладывается в голове.

– Да. И случилось это не так давно. – Он вздохнул. – Все как вчера…

– Твой отец знает, где дочь Софи и Фредерика. Определенно! Я уверена в этом.

– Возможно. Но если и так, то у него, видимо, есть веские причины тебе этого не открывать. И раз он находит нужным об этом молчать, то следует уважать его решение.

– Согласна. Но прошлое есть прошлое. Будем надеяться, что мы усвоили этот урок. Мир теперь изменился, стал другим.

– Да, для нас. А для отца и людей его поколения, тех, кто жил в те ужасные времена, это не так просто. Мы, молодые, смотрим на то, что уже стало историей, отстраненно, а вот те, кому выпало тогда жить и страдать, вряд ли в силах отнестись к прошлому без эмоций. А теперь, – Жан потрепал Эмили по руке, – думаю, нам пора последовать примеру отца и отправиться спать.

Как ни удивительно, Эмили уснула, едва ее голова коснулась подушки, но зато проснулась с рассветом. Одевшись, она пошла по дорожке к шато, чтобы побыть там в тиши, пока не принялись за дело строители. Прошла во внутренний двор, пересекла лужайку и остановилась перед небольшим деревянным крестом, который, как рассказал вчера Жак, установил на могиле Фалька Фредерик, когда вернулся сюда после войны. Сама она прежде считала, что тут погребен кто-то из домашних любимцев. От мысли, что под ногами – останки немецкого офицера, по телу прошла дрожь.

Как жаль, что вчера не было рядом с ней Себастьяна и Алекса – пусть бы из первых уст услышали они историю своей замечательной бабки. Она не только не получила наград за свое мужество, но даже с внуками не захотела поделиться пережитым. Удивительная женщина. Но, впрочем, разве это не судьба многих безвестных героев военного времени?.. И надо же такому случиться, чтобы из двоих ее внуков одного, как Фалька, сжигала жестокая зависть к брату…

Давно минувшее прошлое бросает отсвет на сегодняшнюю жизнь. Наверное, и Констанс не могла этого не замечать. А Эмили столкнуться с соперничеством братьев или сестер повода не имела. Но, слушая рассказ Жака, она очень живо представила себе, как это бывает.

Задумавшись, она постояла какое-то время, качнула головой, стараясь прогнать тяжелые мысли, и медленно пошла через лужайку к выходу. Да, и еще тот подвал, который они с Себастьяном обнаружили в день своей первой встречи! Там, как в темнице, жила Софи, там она родила и умерла. Представив себе, как терзали ее боль и отчаяние, Эмили неожиданно для себя расплакалась – и вдруг подумала, как же ей самой повезло в жизни, какая она счастливая!

Бредя по дорожке, она увидела, что навстречу ей едет на велосипеде Антон, сын Марго. Он остановился, приветствуя ее робкой улыбкой.

– Как поживаешь, Антон?

– Хорошо, спасибо, мадам. Мама сказала, я должен вернуть вам книгу. – Он достал из корзинки «Отверженных» Гюго. – Спасибо, что позволили мне ее взять. Она мне очень понравилась!

– Как быстро ты ее прочитал! У меня на это месяц ушел!

– Я быстро читаю, мадам, и долго, иногда до ночи. Я очень люблю книги, только в местной библиотеке нечитаных уже не осталось.

– В таком случае, когда наши книги вернутся в шато, будешь приходить выбирать, что тебя заинтересует. Думаю, тех тебе хватит надолго, – улыбнулась Эмили.

– Спасибо, мадам, – с благодарностью кивнул Антон.

– Как поживает твоя мама?

– Она шлет вам привет и просит, чтобы вы послали за ней, если что-нибудь понадобится. Думаю, ей хочется, чтобы все поскорее стало как было.

– Да, нам всем этого хочется. Ну, до свидания, Антон.

– До свидания, мадам Эмили.

Вернувшись в дом Жака, Эмили сварила себе кофе и с кружкой прошла в винодельню, где застала обычную картину: Жак заворачивал бутылки, Жан работал с бумагами. Чтобы им не мешать, она ушла в сад. Давить на Жака, чтобы он открыл, кто удочерил Викторию, было жестоко, но ей отчаянно хотелось это узнать. И Фредерик, сказал Жак, может быть, еще жив… Тут ей пришла одна мысль, и она решила, что за обедом ею поделится.

– Почему нет? – кивнул Жан, когда она высказала им свою идею – съездить в Швейцарию и встретиться там с Фредериком. – Папа, что ты об этом думаешь?

– Не знаю, – замялся Жак.

– Вреда же не будет, папа? Эмили отвезет ему стихи Софи… Разве это не утешение ему в старости?

– Вы дадите мне его адрес, Жак?

– Посмотрим… Надо еще его отыскать… – неохотно пообещал старик. – Да и кто знает, жив ли он вообще.

– Да, конечно, вот и выясним.

– И что – расскажете, что я соврал ему тогда, про ребенка? – осторожно спросил старик.

Эмили повернулась к Жану, ища поддержки.

– Папа, если Фредерик – такой человек, каким ты его нам представил, то он, конечно, поймет, почему ты скрыл от него, что у него есть дочь. Ты защищал ребенка!

– И ты думаешь, он смирится с тем, что я на всю жизнь лишил его счастья отцовства? – пробормотал Жак.

– Да, раз иначе было нельзя! Послушай, папа! Если ты знаешь, кто она и где, я думаю, пришла пора об этом сказать. У Эмили есть право знать. В конце концов, речь о ее сестре!

– Нет! – Старик покачал головой. – Сын, ты не понимаешь… ты не понимаешь… я…

– Жак, – Эмили мягко коснулась его руки. – Прошу вас, только не волнуйтесь! Мы понимаем, если вы против, значит, тому есть причины. Скажите мне только одно. Скажите – что знаете, где она!

Жак молчал, мучительно принимая решение.

– Да! Знаю! – ответил он наконец. – Вот, сказал. Нарушил слово, которое дал сам, – и он осуждающе покачал головой.

– Да ладно, папа, прошло столько времени, – произнес Жан. – Теперь дочку Софи никто не осудит. Никакая опасность ей не грозит.

– Остановись! Прекрати! – Жак хлопнул рукой по столу, тяжело поднялся и схватился за трость. – Что бы ты понимал! Я пошел. Мне нужно подумать!

Они смотрели, как старик, шаркая, торопится остаться один.

– Напрасно мы на него надавили, – виновато пробормотала Эмили. – Расстроился!

– А может, ему станет легче, если он сбросит с себя этот груз? Довольно уже носить его на сердце. Прости, Эмили, мне надо еще поработать. Тебе есть чем себя занять?

– Конечно. Иди в винодельню, а я тут приберусь.

Жан ушел, а Эмили, вымыв и расставив посуду, взялась за мобильник. Оказалось, что она пропустила несколько звонков от Себастьяна, но теперь наступил ее черед быть не в настроении перезванивать. Горькое, неприятное чувство, которое принесло ей открытие, что он с детства травил брата, не утихло за прошедшие сутки, а усилилось. Ей хотелось подышать свежим воздухом, и она пошла прогуляться по виноградникам. От обилия всего, о чем нужно хорошенько поразмыслить, раскалывалась голова. И тут ее пронзила догадка…

Жак сказал, Констанс была в настоящем отчаянии, расставаясь с ребенком! И более чем понятно, из каких соображений она не увезла девочку с собой в Англию. Во времена, когда генетических тестов не было, ее муж наверняка не смог бы избавиться от подозрений, сколько бы Констанс ни убеждала его, что Виктория – не ее дочь.

Виктория…

Эмили замерла. Что, если Констанс, вернувшись в Йоркшир, рассказала мужу о девочке, которую пришлось отдать в приют? И что, если Лоуренс, сочувствуя горю жены, предложил ей поехать во Францию и удочерить ребенка?

Кажется, Себастьян называл имя своей матери… Эмили напрягла память, но быстро сдалась. Вытащив из кармана джинсов мобильный, она чуть помедлила, решая, кому из братьев следует позвонить.

Первым все-таки позвонила мужу, но попала на автоответчик. Оставался Алекс, тот отозвался немедленно.

– Алекс? Это Эмили.

– Эмили! Как я рад тебя слышать! Как у тебя дела?

– Нормально, спасибо… Скажи мне, пожалуйста, как звали вашу мать?

– Виктория. А что?

Эмили прижала руку ко рту.

– Я… знаешь, это длинная история. Увидимся – расскажу, обещаю. Спасибо тебе. Пока!

Дав отбой, она села на землю под лозами. Значит, так. Имя матери Себастьяна и Алекса – тоже Виктория. Из чего следует, что Эмили, замужем за… да, за своим двоюродным племянником!

– О господи, – выдохнула она и легла на жесткую, как камень, землю. Тут надо подумать. Итак. Предположим, Констанс, чувствуя приближение смерти, поведала Себастьяну, что его мать Виктория была ей не родная дочь, а приемная, и по крови – де ла Мартиньерес. Также Констанс могла показать ему книгу о плодовых деревьях Франции и блокнот со стихами Софи.

Предположим, Себастьян выяснил, кто такие де ла Мартиньересы, и когда узнал, что мать Эмили умерла, решил, что неплохо бы встать в очередь за наследством. Но, как заметил Жан, а перед этим указывал ей Жерар, биться за свои права, будучи наследником по незаконнорожденной линии, – дело долгое и ненадежное. Гораздо проще жениться на законной наследнице и, выбрав момент, уговорить ее вступить в совместное пользование банковскими счетами и всеми владениями.

Эмили передернуло – больше даже от собственного холодного прагматизма, нежели от предполагаемого двоедушия Себастьяна. Все сходилось! Только никаких доказательств, что она права, у нее нет. И потом – способен ли Себастьян в здравом уме жениться на двоюродной тетке?

Эмили лежала, поражаясь своей наивности. Даже если тому, что случилось, найдется другое объяснение, и она выдумала тут какой-то вполне макиавеллиевский сюжет, а Себастьян не виноват, что, черт побери, заставило ее выйти за него замуж, зная о нем так мало, так ничтожно мало?!

Может быть, вздохнула она, дело всего лишь в том, что он проявил сердечность, которая была ей так нужна? И – Себастьян, каким знала она его во Франции, был таким любящим, нежным и добрым, что лучше нельзя и желать. Но что, если все это не более чем уловка, чтобы ее соблазнить?

– О господи… – Эмили резко села. Даже если про Себастьяна это неправда, все равно она ужасно несчастна. И больше мужу не верит.

Опустошенная и измученная, она поднялась на ноги, побрела назад к дому. Есть только один способ во всем разобраться – спросить Жака, права она или же нет.

– Куда ты пропала, Эмили? Еще чуть-чуть, и стемнеет! – Жан готовил на кухне ужин.

– Мне хотелось прогуляться, подумать.

– Да ты сама не своя, – оглядел он ее с тревогой.

– Мне нужно как можно скорее поговорить с твоим отцом.

– Вот выпей! – Он протянул ей стакан вина. – Отец уже поднялся к себе и просил его не беспокоить. Сегодня он не захочет тебя видеть, Эмили. Пожалуйста, пойми, каково ему все это заново пережить. Ты просишь его открыть секрет, который он хранит полвека. Ему нужно время, чтобы решиться. Прояви немного терпения.

– Но ты не понимаешь… Я должна выяснить это прежде, чем вернусь в Англию. Я должна!

– Но почему, Эмили? – удивился Жан, видя, как она взбудоражена. – Каким образом то, что таит отец, связано с твоей жизнью?

– Таким, что… таким… ну, в общем, связано! Пожалуйста, Жан, спроси его, может быть, я поднимусь к нему ненадолго, а?

– Эмили, успокойся. Мы с тобой столько лет знаем друг друга! Неужели ты не можешь довериться мне, рассказать, что тебя так расстроило? Пойдем сядем, – и Жан повел ее в гостиную, посадил в кресло.

– Ох, Жан! – Эмили закрыла лицо руками. – Похоже, я правда схожу с ума.

– Да что ты такое придумала! – улыбнулся он. – Более разумной женщины я в жизни своей не знал! Ну, рассказывай.

И, собравшись с духом, она начала с того, как познакомилась с Себастьяном в Гассене. Все рассказала: сначала про ухаживание и про странную перемену, произошедшую с мужем в последнее время, потом про его отношения с братом и про гнетущую атмосферу в Йоркшире. И только под конец, когда Жан поставил перед ней тарелку с густой похлебкой из кролика, которую она опустошила, этого не заметив, поведала ему о возникшем у нее подозрении, что мать Алекса и Себастьяна – это как раз Виктория.

– Что, если Себастьян женился на мне потому, что видел в браке легкий путь к тому, что по праву считал своим?

– Эмили, притормози. Веских оснований думать так нет. Всего-то совпадение имени!

– Значит, я сумасшедшая, что думаю так о своем муже? – печально спросила Эмили.

– Ну, я это вижу так. Мы знаем, что Себастьян оказался здесь не случайно, вопреки тому, что он рассказывал тебе про якобы дела по соседству. Ты сама говорила, он с ходу сообщил тебе, что его бабка была знакома с твоим отцом. И да, соглашусь: то, что его мать звали Викторией, делает твою версию вполне вероятной. Однако в кровном ли вы родстве или нет… ты не обидишься, если я выскажусь напрямик?

– Конечно, нет. Напротив! – Эмили затаила дыхание.

– Я думаю, ты не о том беспокоишься. Был у него скрытый мотив жениться на тебе, не было ли, суть в том, что ты несчастна, и важнее этого ничего нет. Характер твоего мужа, вот в чем беда, не представляется мне… – Жан поискал слово, – надежным.

– Но, по словам Алекса, свои дурные наклонности мой муж проявляет исключительно по отношению к нему.

– Алекс слишком добр, на мой взгляд. Не хочет вмешиваться в ваши чувства. И вообще он толковый парень, мне кажется. Может, ты вышла замуж не за того брата? – подмигнул ей Жан.

– Алекс очень умен, это так, – признала Эмили.

– Эмили, я все понимаю, – уже серьезно сказал Жан. – Ты вышла замуж, сделала выбор, ты хочешь, чтобы твой брак был прочным. В данном случае, когда вернешься домой, разумеется, следует поговорить с Себастьяном начистоту.

– Но он, конечно, солжет! Солжет, чтобы защитить себя.

– Что ж, – грустно вздохнул Жан, – вот ты и ответила на свой вопрос. Эмили, если ты понимаешь, что не добьешься от мужа правды, то где надежда на счастье с ним?

Эмили помолчала. Жан прав!

– Мы так недавно женаты, Жан. Разве я не должна дать нам шанс? Я не могу просто так сдаться!

– Да, согласен. В жизни, как правило, ты руководствуешься не сердцем, а разумом, а тут впервые поддалась порыву, и не вини себя в том. Все еще, может быть, обойдется. Только при непременном условии, что он никогда больше тебе не солжет.

– Мне стало бы легче, если бы я все-таки поговорила с твоим отцом, – вздохнула она. – Одно то, что он так сопротивляется, уже подсказывает, что его откровенность причинит кому-нибудь боль.

– Я поговорю с ним завтра об этом, обещаю. Если ты, конечно, сейчас успокоишься.

– Как вы с отцом близки! – не без зависти вздохнула Эмили. – Это такая редкость – теплые отношения!

– Что необычного в том, чтобы считаться с человеком, который тебя вырастил и воспитал, особенно когда он сам нуждается в заботе? Мы с тобой, Эмили, родились, когда наши отцы были в возрасте, а моя мать умерла, когда я был совсем маленьким. Может, из-за того, что я рос с пожилыми родителями, я всем нутром осознал заповедь «чти отца своего».

– Надо же… наши отцы женились так поздно! – подхватила Эмили. – Наверное, так сказалось на них пережитое во время войны?

– Очень может быть. Оба имели случай увидеть человеческую натуру и с дурной стороны. И немало ушло лет, чтобы снова поверить в любовь. Ну, дорогая моя, – Жан подавил зевок, – не пора ли нам спать? Уже поздно.

– Да, – Эмили поднялась поцеловать его в щеку. – Спасибо тебе, Жан. Ты не представляешь, как мне важно твое участие! И прости, что донимаю тебя своими проблемами.

– Вовсе ты меня не донимаешь! Мы же почти семья! – мягко возразил ей Жан.

– Верно, все так.

Утром Эмили опять рано проснулась – с мыслью, что до отлета в Йоркшир осталось всего несколько часов. Сидела в кухне, дожидаясь Жака – и тот наконец спустился. Кивнул ей, когда она протянула ему кружку кофе.

– Как вам спалось, Жак?

– Да никак, – ответил он, поднося кружку к губам.

– Вы уже виделись с Жаном?

– Да. Он зашел сообщить мне, мадемуазель Эмили, о ваших выдумках – отчего у меня не лежит душа рассказывать больше, чем я рассказал.

– Жак, я вас очень прошу! Я должна знать, кто моя двоюродная сестра, понимаете?

– Да понимаю, – и посмотрев на нее, Жак неожиданно хмыкнул. – А ведь вы у нас ох, сочинительница, мадемуазель! Хоть садись да роман пиши! Ведь и впрямь, – кивнул он, – свое единственное дитя Констанс назвала в честь девочки, которую тут покинула.

– Значит, ее дочь, – уточнила Эмили, чтобы удостовериться окончательно, – ее дочь – это не дочь Софи?

– Нет, мадемуазель, не Констанс удочерила Викторию. И хотя из того малого, что я знаю о вашем муже, я бы не очень-то ему доверял, женился он на вас точно не потому, что считает себя наследником вашего состояния.

– Слава богу! – Эмили чуть не расплакалась от облегчения. – Спасибо вам, Жак!

– Ну хоть чем-то я вам помог, мадемуазель, – и он отхлебнул кофе.

А Эмили уже металась между чувством облегчения, что сочиненная ею история не подтвердилась, и чувством вины перед Себастьяном за подозрение в интриганстве.

– Ну тогда, Жак, может быть, все-таки скажете, кто Виктория?

Тот, помолчав, отставил кружку и посмотрел ей в глаза.

– Да, Эмили, вам не терпится это узнать. Но вы рассудите: ведь не ваша жизнь перевернется с ног на голову, а Виктории и ее семьи. Уж если я и решусь заговорить, то скажу ей первой, не вам. Вы меня понимаете?

И, осознав: он втолковывает ей, что Эмили думает лишь о себе, – она опустила голову.

– Да, Жак. Простите меня, пожалуйста.

– Не за что извиняться, мадемуазель. Или я не вижу, зачем вам требуется это знать?

В кухню вошел Жан и сразу почувствовал напряжение.

– Ну что, Эмили, не подтвердилась твоя догадка?

– Не подтвердилась, Жан.

– И как, камень с души?

– Да. – Эмили встала из-за стола, смущенная тем, что отец с сыном стали свидетелями, с какой легкостью пришла она к ужасному выводу, что ее муж – лжец. – Мне нужно идти. – Захотелось побыть одной. Лучше она пару часов посидит в аэропорту Ниццы, подумает. – Простите. – И пошла наверх собирать вещи. Мужчины проводили ее сочувственными взглядами.

– Вот зря она за него вышла, и уже сама это знает, – прошептал Жак. – Может, он и не де ла Мартиньерес по крови, но точно объявился тут неспроста.

– Согласен, зря. Но что поделать, такой был момент – потеряла мать, осталась одна, вот ей и заморочил голову первый встречный.

– Но жизнь преподала ей хороший урок. За этот год она повзрослела, стала сильней.

– Да. Стала еще лучше…

– Я знаю, как высоко ты ее ставишь, – сказал Жак, видя боль в глазах сына. – Но она умница, вся в отца, и чутье у нее верное. Она примет правильное решение и вернется сюда к нам, домой, где ей самое место.

– Хотел бы я быть в этом уверен, – вздохнул Жан.

С плоским дорожным чемоданчиком в кухню спустилась бледная, натянутая как струна Эмили.

– Еще раз спасибо за гостеприимство. Мне пора, но мы очень скоро увидимся.

– Ты же знаешь, мы всегда тебе рады, – сердечно ответил ей Жан.

– Спасибо. – Эмили поставила чемоданчик на пол. – Жак, мне очень стыдно, что я так вас донимала. Конечно, вы один вправе решать, как разумнее поступить. Обещаю, больше я о дочке Софи и Фредерика никогда не спрошу.

Она наклонилась, расцеловала его в обе щеки. Прежде чем она успела отойти, Жак перехватил ее руки.

– Ваш отец бы вами гордился. Верьте в себя, мадемуазель Эмили. И благослови вас Бог.

– Я скоро приеду! Начались работы в шато, важно ничего не упустить. До свидания, Жак.

Эмили вышла из кухни. Жан вынес вслед за ней ее чемоданчик.

– Сообщай о себе, Эмили, – попросил он, хлопнув багажником. – Ты же знаешь, это и твой дом тоже.

– Да, – кивнула она. – И спасибо за все.

 

Глава 31

По дороге в Ниццу Эмили приняла решение. Выше ее сил тащиться в Йоркшир и сидеть там одной, пока не вернется домой Себастьян! Нет, лучше она полетит в Лондон, там пойдет в его галерею, увидится с ним, и они все обсудят.

Расплачиваясь у стойки за билет до Хитроу, она подумала, не стоит ли предупредить мужа, что она едет? Нет, пожалуй, лучше будет сделать ему сюрприз. В Лондон самолет прибудет в половине третьего, и времени, чтобы добраться до галереи, пока та не закрылась, у нее достаточно. Объяснит, что соскучилась.

В самолете она почувствовала себя уверенней. Поведение мужа загадочно и вызывает недоумение, да, – но она не сидит на месте, а действует, пытается преодолеть трещину, которая между ними разверзлась. Надо только прямо спросить его про отношения с Алексом и выяснить истинную причину, почему он против того, чтобы она поселилась с ним в Лондоне.

В Хитроу Эмили, назвав водителю адрес галереи на Фулхэм-роуд, села в такси. И вдруг ее охватил страх – вот она сейчас свалится ему как снег на голову… И она набрала Себастьяна. Механический голос ответил, что его телефон не в сети.

Двадцать минут спустя такси остановилось у витрины с вывеской «Арт». Расплатившись с водителем, Эмили с чемоданчиком в руке остановилась возле витрины. Искусство тут было представлено современное, как Себастьян и говорил, а сама галерея показалась ей чрезвычайно стильной и модной.

Она потянула дверь на себя – мелодично звякнул колокольчик, хорошенькая томная блондинка вышла навстречу.

– Здравствуйте, мадам. Вы зашли просто взглянуть?

– А владелец здесь? – разнервничавшись, резко осведомилась Эмили.

– Да, он у себя в кабинете. Может быть, я смогу вам помочь?

– Нет, благодарю. Будьте добры, передайте ему, что его хочет видеть Эмили де ла Мартиньерес.

– Сию минуту, мадам.

Девица скрылась за дверью в глубине магазина, а Эмили принялась рассматривать выставленные на продажу картины. Очень скоро рядом с ней возник элегантный, средних лет джентльмен.

– Мадам де ла Мартиньерес, я чрезвычайно польщен вашим визитом. Слышал, в прошлом году вы продали своего Матисса. Чем могу быть полезен?

– Я… – смутилась Эмили. – Так это вы владеете галереей?

– Да. Джонатан Максвелл, к вашим услугам. – Он протянул руку, она вяло ее пожала. – Вы чем-то удивлены?

– Возможно, у меня неверный адрес, – пробормотала она. – Я полагала, что владелец – Себастьян Карратерс.

– Себастьян? О нет, – хохотнул мистер Максвелл. – Себастьян – агент, он представляет пару-тройку художников, которых я изредка выставляю. Я, кстати, давно его не видел. Кажется, он переключился на французских художников. Разве не он обнаружил вашего неподписанного Матисса?

– Да, он. – Хоть в чем-то Себастьян ей не солгал!

– Повезло ему. Отличная вещь. Так, видимо, с ним вы и хотели поговорить?

– Да.

– Дать вам номер его телефона? – любезно предложил мистер Максвелл. – У меня есть, в картотеке.

– Благодарю вас. И, если не трудно, адрес его офиса, будьте добры.

– «Офис» – это громко сказано. Он работает из дома, из квартиры, которую делит с Беллой, своей девушкой. Он – ее агент, а вот это – ее картина. – И мистер Максвелл указал на большое полотно – яркие красные маки на всем пространстве картины. – Да, адрес есть, я отсылаю туда чеки, когда продается какая-то из ее картин. Вам, возможно, стоит ему позвонить предварительно, назначить встречу.

У Эмили пол уходил из-под ног, но сдаться было немыслимо.

– Если адрес есть, я бы его взяла, – бойко ответила она. – И, знаете, мне нравится эта работа. Хотелось бы взглянуть и на другие, если есть.

– У нее студия прямо в квартире, а та – в перестроенных доках у Тауэр-бридж. Повезло девочке, это не то что парижский чердак… – И они обменялись понимающими взглядами. – Секунду, сейчас принесу вам адрес.

Чувствуя, что она на грани нервного срыва, Эмили, пока он не вернулся, принялась глубоко и размеренно дышать.

– Прошу вас, – мистер Максвелл протянул ей адрес и телефон, которые записал на конверте. – И, повторю, лучше предварительно позвонить.

– Разумеется. Спасибо. Вы очень любезны.

– Не за что. А вот вам моя визитка, – из нагрудного кармана рубашки он достал карточку. – Если понадобится помощь, почту за честь. Всего доброго, мадам де ла Мартиньерес.

– До свидания! – Эмили повернулась, чтобы уйти.

– Да, и если увидите Себастьяна, передайте ему, что я с ним еще поговорю. Надо же, оказывается, он владеет моей галереей! – Мистер Максвелл с улыбкой покачал головой. – Неплохой он парень, Себастьян, но к истине, знаете ли, относится несколько… легкомысленно.

– Да, мистер Максвелл.

Выйдя из галереи, Эмили трясущейся рукой поднесла к глазам конверт с адресом и, не успев сообразить, что делает, остановила проезжающее мимо такси. Назвала водителю адрес и, сев, хлопнула дверцей. Машина тронулась, а она от одной мысли, куда едет, начала задыхаться. Вытащила из кармана бумажный сверток с недоеденным круассаном, который купила в Ницце, и исподтишка принялась дуть в пакет.

– Вы в порядке? – встревожился водитель.

– Oui, то есть да, спасибо.

– У моего сына бывали панические атаки, – добавил он, поглядывая на пассажирку в зеркало. – Дышите поглубже, и все будет хорошо.

– Спасибо… – от доброты, проявленной незнакомцем, у Эмили защипало глаза, и полились слезы.

– Расстроились из-за чего-то?

– Да, – всхлипнула Эмили.

– Вот, возьмите, – таксист через окошко протянул ей коробку с бумажными носовыми платками. – Ничего, поплачьте. Поплачьте, и все пройдет. У такой-то красавицы, как вы! Жизнь, она такая. Преподносит порой сюрпризы.

Сорок минут спустя – Эмили и поплакала, и продышалась, и даже припудрилась, – водитель остановился в узком мощеном проулке между двумя высокими зданиями.

– Тут когда-то был склад, где хранили чай, доставляемый из Индии. Кто бы мог представить, что склады перестроят в жилые дома – и дорогущие же тут квартиры, я вам скажу, миллионы стоят, да. Боюсь, с вас тридцать шесть фунтов.

Эмили расплатилась, поблагодарила водителя и выбралась из такси. Сердце по-прежнему колотилось. Подойдя к входной двери, она увидела, что при каждой квартире имеется кнопка переговорного устройства. Сверившись с адресом на конверте и собрав в кулак последние силы, она нажала кнопку, соответствующую девятой квартире.

– Да?

– Здравствуйте, это Белла Роузмен-Бойд?

– Да.

– Меня направил к вам Джонатан Максвелл из галереи «Арт» на Фулхэм-роуд. Я хочу ознакомиться с вашими работами, – придумала легенду Эмили.

– Странно, что он меня не предупредил. Вы застали меня врасплох.

– Да, я ему сказала, что поеду немедленно… Видите ли, я улетаю домой, во Францию, и хотела бы перед отъездом увидеть ваши картины… Если угодно, можете ему позвонить. Он подтвердит мои слова.

Последовала пауза – оставалось только гадать, достаточно ли она наплела, чтобы ее впустили?

– Что ж, поднимайтесь.

Интерком зажужжал, дверь открылась. Эмили поднялась на лифте на четвертый этаж, а выйдя из него в холл, увидела, что дверь в девятую квартиру уже нараспашку. Собравшись с духом, она постучалась.

– Входите, а я пока попытаюсь смыть с себя краску! – крикнули ей.

Переступив порог, Эмили оказалась в обширном помещении с огромными окнами, из которых открывался панорамный вид на Темзу. В одном конце комнаты художница, очевидно, работала, тогда как другой был жилым, с кухней, и от рабочей зоны отделялся диванами.

– Здравствуйте! – в дверь вошла поразительной красоты девушка с иссиня-черной копной волос. Краска запятнала ее майку и линялые джинсы. – Вы сказали, что вас зовут…

– Меня зовут Эмили. А вы, простите, одна?.. То есть… надеюсь, я не помешала? – Нужно было как можно скорее узнать, нет ли тут Себастьяна.

– Одна, не волнуйтесь, – кивнула Белла. – Что ж, Эмили, очень мило, что вы проделали такой путь и приехали посмотреть на мои картины. Я бы предложила вам чаю, но, кажется, у меня кончилось молоко… Честно сказать, мне и показать-то вам особенно нечего, в последнее время многое раскупилось, – она улыбнулась, показав превосходные зубы.

– А кто ваш агент?

– Себастьян Карратерс, хотя вряд ли вы о нем слышали. Ну, пойдемте посмотрим, что у меня есть!

– Могу я сначала воспользоваться вашей ванной?

– Конечно, она по коридору направо.

– Спасибо.

И Эмили пошла по коридору. Двери всех трех комнат были распахнуты. В первой комнате стояла большая двуспальная кровать, незаправленная. Эмили прикусила себе руку, чтобы не вскрикнуть, когда увидела на стуле раскрытый чемодан Себастьяна, а на полу – его любимую светло-розовую рубашку, которая валялась там вместе с женским бельем.

Следующая дверь вела в кладовку, полную книг и картин – стойка с одеждой на плечиках занимала всю свободную площадь, тут же стоял пылесос. Для кровати в этом «чулане», как говорил Себастьян, места уж точно не было.

На нетвердых ногах Эмили вошла в ванную и заперлась там. На полке над раковиной стоял несессер Себастьяна с его бритвенными принадлежностями. Его голубая зубная щетка валялась у крана.

Усевшись на унитазную крышку, она отбросила все эмоции и пустила в ход логику. Как быть? Что теперь делать? Нечего и говорить – больше всего ей хотелось рвануть отсюда и бежать, пока несут ноги, но она знала, что должна остаться и узнать как можно больше, причем от самих персонажей комедии. От Себастьяна правды не дождешься. Эмили встала, для убедительности спустила воду и вернулась в большую комнату.

– Послушайте, – сказала ей Белла, – солнце клонится к закату, молока к чаю у меня нет, и я мечтаю о бокале вина. Присоединитесь?

– Да, спасибо.

– Побродите по студии, порассматривайте картины, а я сейчас, быстро! – Белла повела рукой и перешла в зону кухни. Эмили послушно прошлась вдоль стен, поневоле признав, что Белла – талантливая художница. Картины были живые, яркие, свет на них просто вибрировал! – этому не научишь, либо дано живописцу, либо нет.

– Посидите со мной, – Белла приглашающе похлопала по сиденью удобного кожаного дивана. – Весь день пишу, весь день на ногах! Устала. Что скажете? – И она показала на мольберт, на котором стояло полотно с огромными лиловыми ирисами. – Я художник, меня мучает чувство неудовлетворенности и одолевают сомнения, но, по-моему, это неплохо.

– Мне очень нравится, – присаживаясь, искренне похвалила Эмили.

– К сожалению, отдать вам ее я не могу, это заказ какого-то парня из Сити, которого отыскал Себастьян. Но зато могу написать вам точно такую же, – если хотите. Только, извините, не в ближайшие три месяца. Занята под завязку.

– Предложение привлекательное. Сколько вы хотите за эту работу?

– О, этим занимается Себастьян, вам надо будет с ним переговорить, – отмахнулась Белла. – Думаю, обычно это что-то между пятью и двадцатью тысячами, в зависимости от размера полотна.

– А есть ли резон делиться с кем-то еще, когда мы с вами сидим один на один и могли бы договориться?

– Да я понимаю, – кивнула Белла. – Все агенты – стервятники, кормящиеся от чужого таланта, но в моем случае это в некотором смысле дело семейное. Что удобно.

– Простите, мой английский не очень хорош, я не вполне поняла, – Эмили выдавила улыбку. – Вы имеете в виду, что Себастьян – он ваш родственник?

– Нет, не вполне родственник. Скорее, как вы, французы, называете это, mon amour.

– Ах вот как, – Эмили изобразила понимание. – Да, и, кажется, месье Максвелл сказал, что он ваш… возлюбленный.

– Так далеко я бы не заходила! – усмехнулась Белла. – Но мы неплохо ладим уже не один год. Познакомились много лет назад, когда я окончила колледж Святого Мартина, а Себастьян пришел на мою выпускную выставку. Он живет у меня, когда бывает в Лондоне. Это нас обоих устраивает. Еще вина?

– Да, пожалуйста, – и Белла налила ей чуть-чуть, а себе – полный бокал.

– Говоря между нами, – доверительно продолжила Белла, – он недавно женился, и я думала, что нашему союзу пришел конец. Но нет! Впрочем, что-то я отвлеклась, – и она допила вино.

– А вас не смущает, что он женат? – с фальшивым интересом спросила Эмили.

– Честно сказать, я считаю, что жизнь слишком коротка, чтобы заковывать себя в семейные цепи. Наши с Себастьяном отношения взаимовыгодны. Он знает, что у меня есть другие любовники, – она повела плечами. – Да и я, знаете, не из ревнивых. Хотя, в общем-то, удивилась, когда он женился. Я его особенно не расспрашивала, это не наш стиль… даже не знаю имя его жены, но знаю, что она довольно богата. Недели через две после свадьбы он приехал и подарил мне бриллиантовый кулон от Картье, – Белла бессознательно коснулась рукой прекрасного солитера на своей лебединой шее. – А в доме жены отыскал Матисса, продал и получил неплохие комиссионные – хватило, чтобы купить новый «Порше», на котором он раскатывает теперь по Лондону. Бедолага! – Белла вздохнула. – Сколько его знаю, всегда в долгах. Ну совсем в карманах деньги не держатся! Что есть, все спускает, но, однако, всегда каким-то образом выкарабкивается.

– Значит, финансово вы от него не зависите?

– Господи, конечно, нет! – Белла рассмеялась. – Это была бы катастрофа! На самом деле все, пожалуй, наоборот. Мне повезло с родителями – они достаточно состоятельны, чтобы поддерживать мои амбиции и стремление стать успешным художником. Что, как вы понимаете, чертовски непросто. Однако несколько месяцев назад я поставила их в известность, что зарабатываю достаточно, чтобы отказаться от помощи. Это был настоящий триумф! – Белла улыбнулась.

– Понятно, – кивнула Эмили, понимая, что достигла своего предела терпения, и с нее довольно. Пора сворачивать этот доверительный разговор. – В таком случае я, возможно, помогу вам на вашем пути к независимости. Остается свести меня с Себастьяном, чтобы мы условились с ним о цене. Когда вы его увидите?

– Сегодня вечером у него встреча с перспективным заказчиком, но к ночи он вернется домой. Запишите свой номер, пожалуйста, он вам сам позвонит. Я знаю, что завтра ему надо ехать в эту дыру, которую он унаследовал в Йоркшире, к женушке. – Белла улыбнулась ей, как сообщнице. – А мне и лучше! Выходные мои. Сейчас я принесу вам, на чем записать номер.

– Хорошо.

– Вы не возражаете, если мистера Максвелла мы в наши дела посвящать не будем? Строго говоря, поскольку он нас свел, он вправе рассчитывать на комиссию. Если вы промолчите, я тоже ничего ему не скажу, и тогда мы сможем спросить с вас меньше.

– Разумеется, – кивнула Эмили, и Белла пошла на кухню, где в ящике стола отыскала листок бумаги.

– Вот, возьмите.

Эмили, чуть помедлив, тщательно и разборчиво написала свое полное имя, номер телефона и адрес во Франции. И поднялась.

– Это было… занимательно, познакомиться с вами, Белла. Желаю удачи. Уверена, вас ждет успех, вы, несомненно, очень талантливы.

– Благодарю вас, – Белла проводила ее к двери. – Рада была поболтать с вами. Надеюсь, не в последний раз.

– Да, – и, подчинившись порыву, Эмили коснулась ее плеча. – Вы мне, правда, понравились, Белла. Берегите себя.

На этом она повернулась и вышла из девятой квартиры.

 

Глава 32

В Блэкмур-Холл Эмили приехала около полуночи. В Йорке она взяла такси – «Лендровер» остался в аэропорту, и Себастьян, если ему будет угодно, может сам за ним туда съездить. Ей до этого больше дела нет.

К счастью, окна Алекса в конце здания были еще освещены – собираясь рано утром уехать, она хотела с ним попрощаться.

– Входи, Эм! – крикнул он, когда она постучалась. – Что-то ты поздновато вернулась. Неужели опоздала на рейс?

Он сидел на диване с книгой.

– Нет. Я была в Лондоне.

Тут он заметил ее отчаянный взгляд и осунувшееся лицо.

– Что случилось?

– Я пришла сказать, что завтра уезжаю во Францию. Мы с Себастьяном разводимся, и я сделаю все, чтобы это произошло как можно скорее.

– Так, – выдохнул Алекс. – Есть какая-то особая причина?

– Я была сегодня с визитом у его любовницы. И своими глазами видела в ванной его несессер.

– Понятно. Принести бренди?

– Нет, я сама.

Эмили ушла в кухню и вернулась с бутылкой и двумя стаканами.

– Ты о ней знал? – спросила она, протягивая ему стакан.

– Да.

– И знал, что Себастьян поддерживает с ней отношения после того, как женился на мне?

– Ммм… возникли некоторые подозрения, когда он стал так часто мотаться в Лондон, а тебя оставлял здесь… Но наверняка я, конечно, не знал.

– И ты не рассказал мне? Как ты мог, Алекс? А я думала, мы друзья! – сокрушалась она.

– Подумай сама! – возразил Алекс. – Себастьян представил меня как чудовище, которое на что угодно пойдет, лишь бы замарать его честное имя. Ты что, в самом деле думаешь, что поверила бы мне?

– Да, ты прав, – Эмили сделала глоток. – Извини. Нет, не поверила бы. – И она прижала ладонь ко лбу. – Нелегкий был день.

– Себастьян знает, что ты заглянула к его подружке?

Она пожала плечами:

– Не знаю, я выключила мобильный.

– А ты сказала Белле, кто ты такая?

Эмили, едва сохраняя самообладание, мрачно на него взглянула. То, что имя Беллы известно Алексу, доказывало, что в жизни Себастьяна та занимает важное место.

– Нет. Я сказала, что хочу заказать у нее картину. На это она спросила, как ее агент сможет со мной связаться. Я просто написала на листке свое полное имя, адрес в Гассене и телефон. Она пообещала, что передаст листок Себастьяну, когда тот вернется… «домой».

Алекс удивил ее – откинул голову и расхохотался.

– Ох, блестяще, Эм! Просто блестяще! Извини, – он утер слезы, – я понимаю, такая реакция неуместна. Да, это был мастерский удар. И как на тебя похоже! Тонко, элегантно… – восхищенно добавил он. – Ты только представь себе физиономию Себастьяна, когда Белла подаст ему этот листок!

– Алекс, – вздохнула она. – Мне все равно теперь, какая у него будет физиономия. Я просто хочу скорее отсюда уехать и оказаться дома.

– Да, конечно, – кивнул он. – Но я хочу, чтобы ты поняла: с тех пор как ты тут появилась, я был словно между Сциллой и Харибдой. Хотя я надеялся, что Себастьян нашел наконец женщину, которую искренне полюбил.

– Если он и любит кого-то, кроме себя, то Беллу. Она очень красива и очень талантлива. Не будь она любовницей моего мужа, я бы всерьез подумала, не купить ли мне у нее картину, – и впервые за день Эмили улыбнулась. – Ты знаком с ней?

– Да. Когда-то она приезжала сюда на выходные. – Алекс не отрывал от нее внимательных глаз. – Послушай, Эм, ты меня поражаешь. Как ты умудряешься так держаться?

– У меня есть варианты? – дернула она плечом. – Дело в том, что Себастьян больше не тот человек, которого я когда-то любила. Чувство, которое я испытывала к нему, мертво.

– Верится с трудом… Но в любом случае снимаю перед тобой шляпу. Ты… ты непостижима. Да… Прямо удавил бы Себастьяна за то, что он тебя упустил!

– Спасибо, – ответила она, глядя в пол. – Но у меня к тебе есть вопрос, прежде чем я уеду.

– Я тебя слушаю.

– Скажи мне, Алекс, для чего твой брат женился на мне? Что такого ему от меня понадобилось, чего ему не могла дать Белла, которая, она сама мне это сказала, тоже из состоятельной семьи? – Эмили наклонила голову набок. – Я просто не понимаю.

– Эм… – Алекс вздохнул. – Ответ, как всегда в таких ситуациях, у тебя перед носом.

– Не понимаю?

– Ты просто не обратила внимания.

– Ну вот сейчас, например, – Эмили скосила глаза на свой нос, – кроме моих коленей, перед носом у меня ничего нет.

– Вопрос, собственно, в том, действительно ли ты хочешь это узнать?

– Ну конечно! Завтра я улетаю во Францию. Мужа у меня больше нет.

– Ладно, – кивнул Алекс. – Но тогда уговор: с этого момента – все начистоту.

– Идем, – согласилась Эмили.

– Хорошо. Пошли со мной, я тебе покажу.

– Так…

Алекс включил свет в том маленьком кабинете, где Себастьян работал, когда бывал дома. Подъехав к книжному шкафу, нашел нужную книгу, за которой, как оказалось, лежал ключ. Развернулся и отомкнул этим ключом ящик стола, на котором стоял компьютер. Вытащил из ящика папку и протянул ее Эмили.

– Это экспонат первый. Не открывай, пока я не соберу другие.

Алекс устроился перед столом, включил компьютер и, когда открылось окошко, напечатал пароль.

– Откуда ты знаешь пароль? – удивилась Эмили.

– Когда живешь с человеком, задача которого – отравить тебе жизнь, то поневоле приходишь к выводу, что такие вещи надо иметь в виду. Особенно если свободного времени у тебя навалом, – продолжая тыкать по клавишам, ответил ей Алекс. – А кроме того, для меня брат – открытая книга.

– А пароль, случаем, не «Matisse»? – вспомнив про своего Матисса, предположила Эмили.

– Разумеется, Шерлок, – ухмыльнулся, довольный, Алекс. – Понимаешь, Себастьян так уверен в себе и своем умении выпутаться из любой передряги, что даже не заметает следов. А теперь, – он потянулся, чтобы достать из принтера распечатанные страницы, – вот тебе экспонат второй. И сейчас будут еще. – Он показал на портрет Констанс, который висел на стене. – Сделай одолжение, сними.

Эмили сняла, и за портретом обнаружился маленький сейф.

– Хорошо. Если код он не изменил, – а он, скорее всего, по беспечности ничего не менял, – то это дата бабушкиного рождения. – Алекс протянул руку к циферблату на дверце сейфа и аккуратно набрал цифры. – Будем надеяться, все осталось на месте с тех пор, как я лазил сюда в последний раз. – Он пошарил рукой в глубине и со вздохом облегчения достал сначала пухлый пакет, потом обыкновенный белый конверт. – Ну вот, это экспонаты третий и четвертый.

Закрыв сейф, он жестом попросил Эмили вернуть портрет на место.

– А теперь предлагаю провести стратегическое отступление, отойти на мою территорию. На случай, если разоблаченный муж мчится сейчас из Лондона спасать свой брак… или, вернее, себя. Не говоря уже о том, что у меня там теплее.

Он выключил компьютер и принтер, и они вышли из кабинета. У себя в гостиной Алекс попросил Эмили разложить все «экспонаты» в ряд на кофейном столике.

– Итак, Эм… – он сочувственно посмотрел ей в глаза. – Боюсь, открытие тебе предстоит не из приятных. Ты готова?

– Меня уже ничто не испугает, Алекс, – махнула она рукой. – Я просто хочу понять, что, как и почему.

– Ну что ж. Тогда открой первую папку.

Она открыла – и увидела фотографии, свои и своей матери. В папке была целая кипа распечаток газетных статей, опубликованных во французских газетах в связи с кончиной Валери де ла Мартиньерес, где непременно указывалось, что ее дочь Эмили – теперь наследница и одна из самых завидных невест.

– Дальше открой пакет, который я вынул из сейфа, и достань, что там внутри. Только поаккуратней.

В руке Эмили оказалась книга. Она в изумлении уставилась на заглавие.

– «История французских плодовых деревьев»! Надо же, только вчера Жак рассказал мне, что мой папа подарил ее на память Констанс, когда та уезжала. Это что, та книга, которую ты не мог найти в библиотеке?

– Да. Осторожно открой ее и взгляни, что написано на первой странице.

– «Эдуард де ла Мартиньерес, – прочла она. – 1943». Ну и что?

– Погоди минуту, мне надо еще кое-что тебе показать. – Исчезнув из гостиной, он вскоре вернулся и протянул ей очередной конверт. – В нем письмо, которое написала мне бабушка. Написала перед самой смертью и оставила у своего поверенного. Опасалась, надо полагать, что Себастьян мне его не передаст. В общем, все то же самое, – он вздохнул.

Блэкмур-Холл, 20 марта 1996

Эмили начала читать.

Дорогой Алекс, пишу тебе в надежде, что когда-нибудь ты вернешься домой, в наш Блэкмур-Холл, хотя, боюсь, этого я уже не застану. Мой дорогой внук, я хочу, чтобы ты знал: теперь я понимаю, каково тебе было и почему понадобилось уехать из дома, но прежде всего мне нужно от всей души попросить у тебя прощения за то, что я не всегда замечала, что с тобой происходит, не всегда реагировала так, как следовало бы, и не сумела тебя защитить. Но, пойми, невозможно было поверить, что твой брат, которого я тоже сердечно люблю, способен столь методично тебя уничтожать. Надеюсь, мой милый мальчик, ты найдешь в себе силы простить меня за то, что я в тебе усомнилась. Столько раз твой брат водил меня за нос! Смышленость, в которой ему нельзя отказать, совсем другого рода, чем твоя, и выражает себя в мастерском умении лгать и изворачиваться, хотя равна твоей по величине дарования… И, пожалуй, я, твоя бабушка, игравшая роль и матери тоже, не без вины в том, что с первого взгляда любила тебя больше его. Ты был ангел, добрый и любящий, а твой брат проигрывал тебе во всех отношениях.

Как-то я прочла одно стихотворение у Филиппа Ларкина, в котором он желает своему новорожденному крестнику вырасти «обыкновенным» – то есть одаренным, но в меру, так, чтобы не слишком много и не слишком мало. Теперь я очень хорошо его понимаю. Ибо твоя одаренность, Алекс, – вот причина твоего крушения. Но я отвлеклась, извини.

Мой дорогой, я молюсь, чтобы ты вернулся прежде, чем я умру. Потому что необходимо решить, как поступить с моим любимым Блэкмур-Холлом.

Как ты знаешь, семья твоего деда владеет имением больше полутора веков. Оно нуждается в уходе и ремонте, и сколько денег на это уйдет, даже не представляю. В состоянии полной растерянности я решила, дорогой мой мальчик, что оставлю Блэкмур-Холл в совместное владение вам с Себастьяном – в надежде, что оно вас помирит. Конечно, я отдаю себе отчет, что это слабая и наивная надежда умирающей женщины, и результат, быть может, окажется прямо противоположным. Приходится только молиться, что дом не станет тяжким бременем ни тебе, ни твоему брату. Но если это случится, продайте его, я даю вам на это благословление.

Кроме того, зная, какой ты страстный библиофил, оставляю тебе книгу – она ценная, но дорога мне совсем не потому, а как память. Мне подарил ее один друг, очень давно, во время войны, во Франции. В том же пакете ты найдешь тетрадку со стихами – это стихи его сестры Софи, которую я очень любила. Если тебе интересно, имя этого человека значится на фронтисписе – этого достаточно, чтобы разузнать, как провела войну твоя бабушка. Я никогда об этом не рассказывала, но история небезынтересная и, возможно, заставит тебя лучше думать о женщине, которая тебя любила, но допустила несколько грубых ошибок. Книга и стихи лежат на своем месте в библиотеке – на третьей полке сверху налево от входа. Если хочешь, они твои.

Также завещаю тебе половину того, что у меня осталось, – «внушительную» сумму в пятьдесят тысяч фунтов.

Я буду молиться, милый Алекс, что когда-нибудь ты вернешься домой и простишь меня. Каков он ни есть, я должна любить и Себастьяна. Ты понимаешь меня?

Любящая тебя бабушка, Констанс Карратерс

Эмили промокнула глаза.

– Какое замечательное письмо.

– Да, – кивнул Алекс. – И ты знаешь, Эм, я ведь писал домой – письма три-четыре, не меньше! Сообщал, по какому адресу живу в Италии. Могу лишь предположить, что Себастьян поджидал почтальона и разбирал почту первым, почерк мой ему известен, чтобы бабушка думала, что мне до нее нет дела.

– И если так и было, меня это теперь не удивляет. Он и правда манипулятор! И спасибо, Алекс, что дал прочитать письмо. Но какое отношение имеет оно к тому, что ты мне уже показал?

– Возьми последнюю папку.

Прочтя, что там было, изумленная Эмили повернулась к Алексу за объяснениями.

– Как видишь, кое в чем бабушка ошибалась: книга, которую она мне оставила, имеет ценность отнюдь не только сентиментальную.

– Да уж, – кивнула Эмили.

– Разумеется, когда письмо ее наконец дошло до меня, искать книгу в библиотеке я смог, только вернувшись из больницы, в инвалидном кресле. И тогда я совершил фатальную глупость – сказал Себастьяну, что именно я ищу и где это можно найти. Понимаешь, из кресла я не мог дотянуться до третьей полки! – Алекс потер пальцами лоб. – И когда Себастьян достал мне пакет, я охотно показал ему, что там. В то время я еще питал надежду, что удастся укрепить наши отношения, так что, когда он попросил у меня книгу на несколько дней якобы почитать, я согласился. И после того всякий раз, когда я про нее спрашивал, он отвечал, что вернет, но, конечно же, водил меня за нос. Хорошо зная брата, я заподозрил: дело нечисто, и поискал в Интернете, что, очевидно, раньше меня сообразил сделать он. Я нашел нужную информацию и понял, если он ее еще не продал, то она спрятана у него в сейфе. Так оно и оказалось, – Алекс развел руками.

– Но почему же он ее не продал? И ты, раз знаешь, какая она ценная, почему не потребовал ее назад?

– Эм, ты устала и, наверное, невнимательно прочла распечатку. Я был стопроцентно уверен, что Себастьян ее не продаст! Он жадный и никогда не удовлетворится тем, что у него есть, если знает, что можно получить больше. Прочитай распечатку еще раз, вслух, ладно? Прямо сначала.

Эмили, и правда в изнеможении, собралась с силами, чтобы сосредоточиться на том, что читает.

« Архив редких книг

«История плодовых растений Франции»

Автор – Кристоф Пьер Бомон. 1756 год. В 2-х томах.

Возможно, самое замечательное и редкое издание в своем роде. Иллюстрировано рисунками пятнадцати видов плодоносящих деревьев и кустарников. Написано в продолжение более раннего труда Дюшамеля «Anatomie de la Poire», опубликованного в 1730-х гг. Иллюстраторы – Гийом Жан Гардинье и Франсуа Жозеф Форье. Бомон, который ставил себе целью пробуждение у публики интереса к этим культурам и их питательной ценности, описывает пятнадцать различных видов, а именно: миндаль, абрикос, барбарис, вишню, айву, инжир, клубнику, крыжовник, яблоню, тутовое дерево, грушу, персик, сливу, виноград и малину. На каждой из цветных иллюстраций изображены: семя, листва, цветок, плод, последние иногда в разрезе.

Местонахождение: предположительно оба тома хранятся в частной коллекции в Гассене, Франция.

Стоимость: приблизительно 5 млн. фунтов стерлингов».

Закончив чтение, Эмили посмотрела на Алекса.

– И все-таки я не понимаю.

– Хорошо, тогда я объясню. Я списался с одним знакомым букинистом из Лондона, и он сообщил мне то, что, видимо, еще раньше выяснил Себастьян. Суть в следующем: каждый из томов сам по себе стоит около полумиллиона, но когда они идут вместе, стоимость возрастает примерно в пять раз. Понимаешь?

И она наконец поняла.

– Он искал в библиотеке отца первый том! – ахнула она.

– Да.

Эмили помолчала, складывая кусочки головоломки.

– Вот теперь наконец все приобрело смысл. Значит, вот почему Себастьян был во Франции перед тем, как начался вывоз библиотеки! Мой друг Жан, управляющий винодельней, она у нас неподалеку от дома, обнаружил его в библиотеке – он снимал книги с полок! Неудивительно, что после того он вернулся в Йоркшир в таком настроении. Первый том так и не нашелся…

– Что уже неплохо.

– Так. Я поняла все, кроме того, зачем ему все-таки понадобилось на мне жениться.

– Может быть, не найдя книгу до того, как в шато начался ремонт, Себастьян хотел впредь обеспечить себе свободный доступ туда? – предположил Алекс. – Став твоим мужем, он был вправе находиться там сколько угодно и продолжать поиск. Кто смог бы сказать ему «нет»?

– Да, ты прав. А я полностью, безраздельно ему доверяла!

– Эм, ты сможешь открыть последний конверт? – Алекс показал на него. – Мне кажется, это будет особенно неприятно.

– Конечно, смогу, – ответила Эмили и разорвала конверт. В ладонь ей упал новый ключ к парадной двери шато. В какой-то момент Себастьян попросил один экземпляр себе, и она, не задумавшись, дала ему. Но в конверте лежал также старый ржавый ключ, который тогда потерялся.

– Подумать только! – выдохнула она, и из ее глаз брызнули слезы. – Так это он в первый же день украл ключ! А на следующий день вломился в шато! И потом явился меня утешать… Хватило же духу… Как он мог? Алекс, как он мог?

– Я же сказал, ему надо было иметь доступ повсюду. Господи, Эм, мне так жаль, ты себе просто не представляешь! Но надо все-таки отдать ему должное, ты ему сразу очень, очень понравилась, – видя ее отчаяние, сменил тему Алекс в попытке хоть как-то ее утешить. – Он так восхищался тобой, когда приехал из Франции, пел дифирамбы. Возможно, женился он, надеясь, что полюбит тебя? Но потом его вновь поманила Белла, и устоять он не смог. Уже десять лет он не в силах от нее отказаться.

– Не оправдывай его, Алекс! – оборвала его Эмили. – Твоей симпатии он ни в малейшей степени не заслуживает. Даже если не брать во внимание то, что он со мной сделал, я считаю, если ты любишь, то ни о ком больше и думать не можешь! – страстно сказала она, тыльной стороной ладони стирая со щек слезы. Все, больше никаких слез. Она не будет по нему плакать!

– Я тоже так считаю, уверяю тебя. Что ж, Эм. Вот так обстоят дела. Мне очень жаль, что именно мне выпало открыть тебе глаза. У меня сердце разрывается, что ты так расстроена. Только не надо ненавидеть меня, ладно? Я презираю брата за то, как он с тобой поступил.

– Я же сама просила мне все рассказать! Ну конечно, я не буду тебя ненавидеть, – устало ответила она.

– Искренне надеюсь на это, – с чувством сказал Алекс. – Кстати, книгу ты должна взять себе. Поставишь на полку в шато, на ее законное место.

– Нет, она твоя. Мой отец подарил ее твоей бабушке, а она – тебе.

– Да, в обычных обстоятельствах так оно и было бы. Но в нашем случае разумнее увезти ее во Францию. Да, а не знаешь, где другой том? Просто интересно. Очевидно, что в библиотеке твоего отца ее нет.

– Ты бы видел эту библиотеку! Огромная! Свыше двадцати тысяч томов. Думаю, перерыть ее всю двух дней ни за что не хватит.

– Прости, Эмили, – нахмурился Алекс, – но Себастьян пробыл там куда дольше, чем два дня, верно? Та последняя поездка перед тем, как библиотеку отправили на хранение, – всего лишь попытка еще раз удостовериться, что он ее не пропустил. А до того он кучу времени провел в шато вместе с тобой.

– Действительно… – И Эмили вспомнила тот день, когда Себастьян подошел к ее столику, и как он сам спросил ее про библиотеку, когда она забыла его туда провести. И подборку книг о разведении садовых деревьев, которая стояла на полке отдельно от других, когда она осматривала дом после того, как пропал ключ. Значит, он рыскал там с самого первого дня! – В общем, – ее голову раскалывали мысли о двуличии Себастьяна и о собственной наивности, – хорошо уже то, что, насколько мы знаем, он ее все-таки не нашел. Я, конечно же, тоже поищу, когда книги вернутся после ремонта. Я рада, что наконец разобралась в ситуации. Теперь можно двигаться дальше.

– Эмили, ты совершенно поразительная женщина, – с искренним восхищением посмотрел на нее Алекс.

– Не думаю, – Эмили подавила зевок. – Я просто прагматик, которого сбила с ног псевдолюбовь. Впервые в жизни я всем сердцем поверила человеку – и ошиблась. А потом… знаешь, есть кое-что, чего Себастьян так и не узнал.

Алекс молча ждал, пока Эмили решит, стоит ли продолжать.

– Например, – заговорила она, – я не сказала ему до свадьбы, что мы не сможем иметь детей. По крайней мере я не смогу.

– Так, – спокойно отозвался Алекс. – А Себастьян тебя об этом когда-нибудь спрашивал?

– Нет. Но из этого не следует, верно, с моральной точки зрения, что я не должна была сама ему об этом сказать? Я знала, что должна, но не было сил вернуться в то время, когда это произошло… Я не смогла…

– Это понятно. А сможешь, если я попрошу объяснить мне, откуда ты это взяла? Но если тема слишком болезненная, тогда лучше не надо.

Эмили, чувствуя, что пришла пора выговориться, налила себе еще бренди.

– Когда мне было тринадцать лет, – начала она, и от одной мысли, что она сейчас скажет, сердце заколотилось, – я заболела. Отец уехал в шато, а мы с мамой жили в Париже. Она была страшно занята своими светскими обязанностями, и одна из горничных обратила ее внимание, что мне плохо и надо позвать врача. Она на меня мельком взглянула, потрогала рукой лоб и ответила, что ничего, утром я буду здорова. И уехала ужинать. Так прошло, – Эмили снова пригубила свой стакан, – так прошло несколько дней, а мне становилось все хуже и хуже. Наконец мать все-таки позвала врача, своего старого приятеля. Врач сказал, что у меня отравление, прописал таблетки и ушел. А на следующий день я впала в забытье. Мамы дома не было, горничная сама вызвала «Скорую», и меня отвезли в больницу. Там поставили диагноз: тазовый воспалительный процесс. Справедливости ради надо сказать, что эта болезнь редко случается у подростков, так что неудивительно, что домашний врач не сумел ее распознать. На ранней стадии она легко излечима, но если сразу не взяться, то фатально сказывается на органах, расположенных в области таза. Таким образом, – Эмили помолчала, – мне было сказано, что детей я иметь не смогу.

– Ох, Эм, вот несчастье, – сердечно посочувствовал ей Алекс.

– Послушай, – ошеломленная собственной откровенностью, Эмили подняла на него глаза, – а ведь ты первый, кому я об этом рассказала! Никогда сил не хватало произнести это вслух. Я… – Плечи ее затряслись и, закрыв лицо руками, она разрыдалась.

– Эм, Эмили… милая…

Протянув руку, Алекс обнял ее за плечи, притянул к себе. Уткнувшись ему в грудь, она плакала, пока не кончились слезы, а он нежно гладил ее по волосам.

– Пусть я была ужасная, пусть она меня не любила, но как могла мать не обращать внимания на то, что со мной происходит? Как можно было не видеть?

– Не знаю, Эм, правда, не знаю. Мне тебя ужасно жаль, – и он сунул ей в руку носовой платок.

– Извини, пожалуйста, что я так раскисла! – Эмили шмыгнула носом. – Это недопустимо.

– Все в порядке, – тихо сказал Алекс. – Боль – часть нашего существа, и совершенно нормально рассказывать о ней. И выпустить пар бывает очень полезно, время от времени.

– Когда мне сказали, что детей не будет, я была так молода, что решила, ну, не будет и не надо. Но теперь, теперь я хочу детей, Алекс! – всхлипнула она. – С каждым годом все яснее понимаю, что единственное, ради чего мы явились на эту землю, единственное, что придает жизни смысл, это единственное – мне не дано!

– А ты абсолютно в этом уверена? – мягко спросил он.

– Если ты спрашиваешь, возможны ли в моем случае те чудеса, которые творят в наши дни с бесплодными женщинами, то ответ будет – нет, категорически нет, – твердо произнесла Эмили.

– Но ведь можно взять приемного ребенка!

– Да, конечно. В этом ты прав.

– Я это потому, что сам об этом подумывал. Понимаешь, так случилось, что я тоже бесплоден. В подробности вдаваться не стану, – уголком рта улыбнулся он, – но скажу, что это следствие травмы. А мне бы тоже хотелось детей. Вот мы два сапога пара…

– Да уж… – Эмили, которая до того тихо лежала в его руках, выпрямилась и повернулась к нему. – Прежде чем я уеду, а мне определенно пора, я хочу извиниться перед тобой, Алекс. Прости, что я в тебе сомневалась. Ты самый лучший, самый мужественный из всех, кого я знаю.

– Эм, милая! Ну что ты! Это бренди. Какой я мужественный…

– Да-да, не спорь. Ты – единственный человек в Англии, о ком я буду скучать.

– О господи, прекрати. – Алекс погладил ее по щеке. – Ну, раз уж мы принялись обмениваться комплиментами, да и вряд ли увидимся снова, то скажу, что если бы жизнь сложилась иначе, то… – Он многозначительно помолчал. – Мне будет не хватать тебя, Эм. Да, очень. А теперь – тебе правда пора идти, уже три часа ночи. Не забудь книгу и, пожалуйста, сообщи, если отыщешь первый том. Я запишу тебе свой электронный адрес. Будем держать связь.

– Но что ты скажешь Себастьяну? – забеспокоилась вдруг Эмили.

– Если он известит меня, что книга – моя, кстати, – куда-то исчезла, то эту песню я слышу уже два года. – Алекс усмехнулся. – Ну чего он мог ожидать? Его ложь воплотилась в реальность. Книга и вправду исчезла.

– А если он решит, что ее взял ты? И примется еще сильнее усложнять тебе жизнь?

– Эм, обо мне не волнуйся. Тебе сейчас и своих забот хватает. Я сам о себе позабочусь, поверь! – Он улыбнулся. – Ну все, беги!

Эмили встала, взяла со стола книгу, папку и распечатки.

– Нет слов, как я тебе благодарна, Алекс. Пожалуйста, береги себя. – Наклонившись, она расцеловала его в обе щеки, но, сочтя, что этого недостаточно, крепко обняла. – Доброй ночи, мой друг. Bonsoir, mon ami.

– Прощай, любовь моя. Adieu, mon amour, – прошептал Алекс, глядя, как за ней закрывается дверь.

 

Глава 33

Ложиться Эмили не стала, какой смысл, если сквозь дрему будешь ждать, что вот-вот явится Себастьян? Побросала в чемодан, что попалось под руку, и вызвала такси. Села на кровать, раздумывая, не оставить ли Себастьяну записку. Решила, что не стоит. Вместо этого написала несколько слов Алексу, сообщив свой электронный адрес, и подсунула бумажку ему под дверь.

Такси приехало, когда разгорался рассвет. Навсегда покидая Блэкмур-Холл, Эмили с тревогой думала об Алексе. Скорее всего, Себастьян в очередной раз выместит гнев на брате. Но разве она может что-то поделать?

Позже, когда самолет плавно взмыл в утреннее небо, унося ее, Эмили закрыла глаза и приказала себе ни о чем не думать, а прилетев в Ниццу, сняла номер в гостинице при аэропорте, рухнула на кровать и уснула как мертвая. Проснулась уже в сумерках, чувствуя себя непонятно на каком свете – вялая, с трясущимися руками и бьющей в висок головной болью. Сказывалось выпитое вчера бренди.

Вспомнив, что кроме половинки круассана с позавчерашнего дня ничего не ела, Эмили заказала в номер еду. С усилием проглотила салат и снова легла – с мыслью, что она бездомная, что ей, по сути, негде жить. Парижская квартира сдана до конца июня, в шато ремонт. Пожалуй, на ночь стоит остаться здесь, в отеле, а утром отправиться в Гассен. Жак и Жан наверняка не прогонят, приютят ее под своей крышей еще на несколько дней, пока она не придумает, как быть дальше. Пожалуй, придется снять домик неподалеку – и можно будет присматривать, как идет ремонт.

Перестань, остановила она себя. Не рановато ли строить планы на будущее? А вот интересно, приехал уже Себастьян в Блэкмур-Холл? Кстати, надо сцепить зубы, связаться с Жераром и спросить, кого из адвокатов по разводным делам он ей порекомендует. Хорошо, что женаты они совсем недавно, ни документы не успели поменять, ни общей собственности не оформили. Тут вспомнился бриллиант, который Себастьян подарил Белле, причем сразу после того, как она выписала ему чек на двадцать тысяч фунтов, и «Порше», которого она даже не видела, и Эмили стало противно.

Жаль, что ей недостает способности Алекса хладнокровно воспринимать поступки брата, но, с другой стороны, Алекс сам как-то сказал, что разозлиться бывает очень полезно, помогает выздоровлению. К тому же, когда злишься, не чувствуешь боли. Боль, наверное, придет позже… Удивительно, что сейчас все ее ощущения притупились. Скорее всего, чувством, которое она испытывала к Себастьяну в начале их отношений, была страсть, страсть глупая и всесильная. Вот она и сбила ее с толку. Но любви между ними не было – любви, которую когда-то в давнем разговоре с Софи описывала Констанс. Любовь не такая бурная, как страсть, зато прочная и помогает преодолевать влюбленным жизненные невзгоды.

Себастьян обрушился на нее, как мистраль, и умчал с собой. Но было ли ей с ним так надежно, чтобы она могла, не таясь, расправить плечи и быть самой собой? Нет, большую часть прошедшего года Эмили стояла на цыпочках, всячески старалась ему угодить, благодарная, что он присутствует в ее жизни. И сколько было моментов, когда ей следовало возразить, настоять, показать силу воли – но у Себастьяна в рукаве всегда была припрятана козырная карта. Они всегда поступали так, как муж считал нужным, и она следовала за ним, готовая закрыть глаза и поверить всему, что он говорит. Нет, пришла к выводу Эмили, то была не любовь.

Включив телевизор, чтобы заглушить тишину, она подумала, не бренди ли причиной тому, что она решилась вчера рассказать Алексу о том, что сделала – или, вернее, чего не сделала – ее мать. Сейчас это выглядело неправдоподобно, все эти годы, когда она всячески прятала от людей тот факт, что мать ею не интересовалась, о ней не заботилась. Горечь, которой она дала волю, как сорняк, заполонила собой душу, заглушила природное добросердечие и веру в людей. Но Алекс в последние месяцы дал ей понять, что нет никакого толка в том, чтобы ненавидеть и жить, оглядываясь назад. Страдает от этого только один человек – она сама.

Милый Алекс… какой он мудрый и добрый. А как уютно было вчера в его объятиях… И как это вышло, что с ним она поделилась, а мужу не смогла и слова сказать?

Однако же, напомнила себе Эмили, английский период ее жизни – всего лишь эпизод в пьесе. Надо постараться простить, забыть… Надо идти дальше.

– Эмили! Как давно мы не виделись! – рассмеялся Жан, когда она вошла в винодельню.

– Не могу без вас жить, и все тут, – с усмешкой отозвалась она, и только тут увидела пару блестящих глаз, глядящих на нее с той скамьи, где обычно сидел Жак. – Привет, Антон! – улыбнулась она мальчику. – Что, помогаешь? Зарабатываешь лишний сантим на то, чтобы купить себе книжку?

– Антон поживет с нами несколько дней, пока его мама в больнице, – сказал Жан.

– Марго? Я не знала, что она больна, – нахмурилась Эмили. – Как она себя чувствует?

– Уже лучше, и мы уверены, скоро она поправится, – Жан послал ей остерегающий взгляд. – А пока я учу Антона премудростям виноделия. Папа в саду. Пойдешь поздороваться? А потом и я подойду.

Жак выглядел куда лучше, чем два дня назад. Улыбаясь, он протянул ей изуродованную ревматизмом руку.

– Я почему-то так и думал, что вы скоро вернетесь. Спрашивать ни о чем не буду, мадемуазель Эмили, но выслушаю всегда.

– Спасибо вам, Жак, – она села с ним рядом за маленький столик. – Скажите мне, что с Марго?

Жак забеспокоился.

– А мальчик еще там, с Жаном?

– Да.

– Тогда скажу правду. Марго очень, очень плоха. Только на прошлой неделе она впервые пожаловалась, что у нее резкие боли в животе и спине, а ведь наверняка уже знала, что дело неладно. Она пошла к врачу в тот день, когда ты уехала, и тот сразу послал ее в больницу. Антону мы не говорим, но у нее рак яичников. Завтра будут оперировать, только, – Жак развел руками, – прогноз плохой.

– Нет, Жак! – воскликнула Эмили. – Только не Марго! Она была мне как мать, когда я жила здесь после смерти отца!

– Да, она достойная женщина, и надежды терять не следует.

– Съезжу навещу ее, – решила Эмили.

– Ей это будет приятно. А сами-то вы как, мадемуазель? – Жак посмотрел ей в глаза. – Какие у вас планы?

– В настоящий момент – никаких, – печально ответила она.

Несколько дней после того Эмили отсыпалась, ходила смотреть, как продвигается ремонт и возила Антона в Ниццу, где лежала в больнице его мать. Операция прошла неудачно. Марго угасала. Во время свиданий все трое – Эмили, мать и сын – изо всех сил старались держаться, не показать, как им страшно.

Вечером, уложив мальчика – он пока спал на матрасе в комнатке на первом этаже, – взрослые сели обсудить, что с ним делать, если Марго не поправится.

– Его отец давно умер, а из родни кто-нибудь есть? – спросил Жан.

– Кажется, тетка есть, живет в Грассе, – ответил Жак. – Пожалуй, надо ей написать.

– Да, – мрачно кивнул Жан. – Но Антон – мой крестник. Что, если мы предложим ему пожить здесь, с нами?

– Можем, конечно, на время. Но мальчику нужна женская забота.

– Антону скоро тринадцать, наверняка у него есть свои соображения, – заметил Жан.

– Кстати, на тему жилья, – вступила в разговор Эмили. – Я нашла домик, сдается неподалеку, на виноградниках семейства Бурнас. Завтра поеду взглянуть. Судя по тому, что мадам Бурнас рассказала по телефону, это то, что надо.

– Что за спешка! Ты же знаешь, мы тебе рады, – запротестовал Жан.

– Да, вы очень, очень добры, но мне пора устраивать свою жизнь…

Жак вскоре ушел спать, а Жан и Эмили принялись убирать со стола.

– Насчет ребенка Софи, Жан, – твой отец ничего не говорил, откроет он нам эту тайну? – осторожно начала Эмили.

– Нет, и я даже не спрашивал, – твердо ответил Жан. – Он только поправился, боюсь, как бы не стало хуже.

– Он просто чудо. Знаешь, был момент, когда я опасалась, что нам придется проститься с ним, но – кто бы мог подумать! – похоже, прощаться мы будем с Марго. Выглядела она сегодня ужасно, Жан, когда мы ее навещали. А Антон такой молодец, так хорошо держится…

– Да, Антон мальчик особенный… Беда в том, что он очень привязан к матери. Завтра вечером папа собирается навестить Марго, просил меня свозить его в Ниццу. Можно, Антон это время побудет с тобой?

– Ну конечно! Мы с ним съездим посмотреть домик, который я, надеюсь, сниму. Как представлю, что Жаку придется навестить умирающую Марго… – она вздохнула.

– Скрипучее дерево долго стоит – это про моего отца, Эмили. Даст Бог, он еще нас переживет.

В несколько секунд они с Антоном решили, что «домик посреди виноградника» – так они решили его называть – как раз то, что нужно, чтобы переждать, когда шато вновь станет пригодным для жилья. Всего в десяти минутах ходьбы от шато, окруженный роскошными кудрявыми лозами, мило украшенный в прованском стиле, с дровяной печкой, возле которой отлично будет греться в холодные зимние месяцы.

– Тут еще две лишние спальни! – выходя из двери, воскликнул Антон. – Можно, и я буду приезжать погостить, пока мама… лечится?

– Разумеется, Антон, – улыбнулась ему Эмили. – Стоит только тебе захотеть. Ну что, решено? Берем?

– Берем! Знаете, и Интернет есть! – живо откликнулся он.

Договорившись с мадам Бурнас о цене, Эмили повезла его отпраздновать это событие в Гассен. Они заняли столик, и Антон, подперев рукой голову, окинул взглядом удивительной красоты пейзаж, открывающийся с вершины холма.

– Как не хочется уезжать отсюда, – с грустью сказал он. – Мои родные места…

– А зачем тебе уезжать? – спросила Эмили, когда отошел официант, принесший каждому по пышущему жаром ломтю сырного пирога.

Антон обратил на нее взгляд огромных голубых глаз.

– Потому что мама умирает. И когда это случится, меня отправят к тете в Грасс.

– Антон, – Эмили, потянувшись через стол, сжала ему плечо. – Нельзя сдаваться. Давай надеяться, что мама скоро поправится!

– Нет, уже нет. Я же вижу. Вы все очень добры… Делаете вид… но я знаю правду вот здесь, – и он стукнул себя кулаком в грудь. – Только я не очень люблю тетю и кузенов. Они интересуются только футболом и смеются надо мной, что я люблю читать и учиться.

– Попробуй пока не думать об этом. Но если самое худшее все-таки произойдет, – впервые в разговоре с ним Эмили допустила такую возможность, – я уверена, найдутся и другие способы решить эту проблему.

– Хорошо бы, – тихо ответил мальчик.

Несколько дней спустя Эмили перебралась в «домик посреди виноградника». Антон с охотой ей помогал. Он стал ее тенью, особенно теперь, когда Марго, которой становилось все хуже, решила избавить сына от вида своих страданий и попросила не навещать ее каждый день. Ей кололи столько обезболивающих, что она почти не выходила из полусна. Теперь уже все понимали, что конец близок.

– А вы не будете против, если я иногда стану заскакивать к вам на велосипеде? – спросил Антон, глядя, как Эмили подключает свой лэптоп, чтобы убедиться, работает ли Интернет.

– Не буду я против, Антон, конечно, не буду! – рассмеялась она. – А вот ты не будешь против, если мы сейчас выпьем чаю?

Позже в тот вечер, благополучно доставив Антона к Жаку и Жану, Эмили снова вернулась к компьютеру проверить почту. Она боялась получить письмо от Себастьяна, однако напрасно. На экране высветилось имя Алекса.

Кому: [email protected]

С любовью,

От: [email protected]

Алекс. Х

Милая Эм!

В надежде, что ты здорова, а Франция тебе словно бальзам на душу, спешу сообщить последние события – и как минимум позабавить тебя.

Себастьян примчался спустя несколько часов после того, как ты уехала, пыхтя и негодуя, что произошла какая-то трагическая ошибка. (Меня так и подмывало сообщить ему между делом, что подозрения твои разожгла не одна только исповедь его любовницы, но и вид его белья, раскиданного по спальне, которую он делил с ней, – однако я воздержался.) Он спросил, где ты. Разумеется, я изобразил неведение, сказав, что, кажется, слышал, как рано утром отъехала машина.

Он пробормотал что-то вроде «перебесится и вернется», а потом убрался к себе. Некоторое время все было тихо, затем вдруг раздался крик и топот его ног по направлению к моей двери. Поняв, в чем причина визита, я мысленно натянул на себя пуленепробиваемый жилет. Себастьян ворвался ко мне с вопросом, кто лазил в его сейф и украл его книгу.

– О какой книге речь? – не понял я.

– О той, которую ты мне давал!

– Ага, – кивнул я, – так значит, речь о моей книге? Но ты, кажется, говорил мне, что сунул ее куда-то и не можешь найти. Я совсем про нее забыл… Так, значит, ты все-таки знал, где она, все это время?

Эмили, видела бы ты его лицо! Он запутался в собственном вранье!

После того – и я не шучу – он устроил обыск, обвиняя меня в том, что книгу взял я. И хватило наглости, учитывая, что книга-то принадлежит мне! Перевернув вверх дном все комнаты – бедная Джо, ей пришлось потом убираться, очень была озадачена, – он решил подобраться ко мне с другой стороны.

– Послушай, Алекс, – сказал он с наигранной искренностью, к которой прибегают, когда нужно навешать лапши на уши. – Я давно собирался тебе рассказать, но сначала хотел сам окончательно во всем убедиться. Так вот, я узнал недавно, что эта книга очень ценная.

– Да ты что! – изумился я.

– Да, очень ценная, и это чистая правда.

– Ну разве я не счастливчик? И сколько же она стоит?

– Около полумиллиона фунтов, – сказал он. (Ха!) В общем, если книга все-таки попадет мне в руки, я должен непременно ее приберечь, потому что – для убедительности он наклонился ко мне поближе, – есть такой шанс, что он знает, как превратить эти полмиллиона в миллион!

– И как же такое возможно? – говорю я.

И он сообщает, что эта книга – второй том двухтомника, и если найти первый, чем он сейчас как раз занимается, и уже близок к цели, то два тома вместе стоят гораздо, гораздо больше. И, значит, если он раздобудет первый том, то, может быть, мы договоримся, поскольку мы братья – добрые, честные и любящие, и у нас должно быть все пополам! – соединить оба тома в одно целое и разделить выигрыш?

Я киваю и всячески изображаю внимание, а потом говорю:

– Все это, Себастьян, чудесно, только есть проблема: книги у меня нет. Я не крал у тебя мою собственность и понятия не имею, где она может быть. Так что давай подумаем, кто бы мог ее взять?..

Мы оба сидим в глубоком раздумье. Я на него поглядываю, и наконец до него доходит, а я киваю с таким видом, будто пришел к тому же умозаключению.

– Эмили!

– Определенно она, – соглашаюсь я.

Он вскакивает и начинает маниакально кружить по комнате, не понимая, как, черт возьми, ты смогла об этом узнать. И, вообще говоря, раз ты украла это у нас, то тогда ему – то есть мне, быстро поправился он, – мне следует немедленно обратиться в полицию. На это я указываю, что если это действительно ты, то тогда факт воровства не докажешь, ведь на обороте обложки – подпись твоего отца! Это его на время заткнуло, но потом он обернулся ко мне с улыбкой.

– Но, Алекс, у тебя же есть бабушкино письмо, в котором она завещает книгу тебе!

Крайне любопытно то, милая Эм, что я, насколько могу припомнить, отнюдь не показывал брату письма, которое бабушкин поверенный вручил мне, когда я вернулся домой.

– Письмо? – переспросил я. – Какое письмо?

– Ну, то, в котором, как ты мне сказал, бабушка писала, что оставляет книгу тебе.

– А, да… – Я почесал голову, вроде смутно припоминая. – Да вроде бы я его порвал.

В этот момент его лицо искажается от ярости. Он одаривает меня взглядом – не взгляд это был, а смертельный выстрел! – и, хлопнув дверью, уходит.

До меня доходит, что взбесившийся Себастьян опасен больше обычного, и я решаюсь принять меры, которые, милая Эм, учитывая, что повод – всего лишь пропавшая книга, могут выглядеть несколько чрезмерными, и тем не менее. Я вызвал слесаря. Сегодня он прибыл и, так сказать, задраил мне люки. Теперь я сижу за такими суперсовременными засовами и замками, каких удостоена разве что «Мона Лиза». Также установил интерком и на внешней двери, и на внутренней. Звучит устрашающе, но хочется спокойно спать по ночам.

А сегодня после обеда Себастьян, не простившись, куда-то уехал. С одной стороны, это неплохо, потому что удалось без помех установить все мои замки и запоры, – плохо же то, что, во-первых, система безопасности еще не проверена, и я чувствую себя как дурак, выбросивший деньги на ветер, а во-вторых, боюсь, что Себастьян отправился к тебе во Францию.

Милая Эм, я не знаю, каковы твои обстоятельства и где ты сейчас, и, не исключено, что нагнетаю атмосферу (это я потому, что за тебя беспокоюсь), но известно ли ему, где именно хранятся твои книги? Думаю, он планирует еще порыться в них. И поскольку именно он вел все деловые переговоры, и все знают, что он твой муж, он легко получит доступ к имуществу, если того пожелает. И еще у меня к тебе просьба: если он объявится во Франции и попытается тебя увидеть, ни в коем случае не встречайся с ним один на один, ладно?

Наверное, я перегибаю палку – мы оба знаем, что Себастьян не склонен к жестокости, за исключением жестокости по отношению ко мне, – но прошу тебя: будь осторожнее. Речь об огромных деньгах.

И еще… все эти братские забавы побудили меня призадуматься, как жить дальше. Что-то, наверное, затронуло меня в те минуты, когда ты читала вслух прощальное бабушкино письмо, но, в общем, я пришел к некоторым важным решениям. Когда-нибудь я обязательно поделюсь ими с тобой – но не сейчас. Тебе и без того есть о чем подумать.

Кстати, официально заявляю, что книга принадлежит тебе. Прошу только, если сумеешь найти первый том, с обоими поступай как знаешь, – уверяю тебя, деньги мне не нужны. К счастью, мои новые приемные «детки» в данный момент ведут себя замечательно.

Надеюсь, ты ответишь на это письмо, – и потому, что я должен знать, что ты его получила и предупреждена насчет Себастьяна, и потому, что мне хочется, чтобы ты мне написала.

В доме без тебя так тихо!

Перечитав сообщение еще раз, Эмили схватилась за мобильный и сделала два звонка. Один – в складскую компанию, с указанием, что, поскольку она разводится, ни под каким видом не следует подпускать ее бывшего мужа к вещам, вывезенным из шато, и особенно к книгам. А второй – Жану, с просьбой, если нагрянет Себастьян, сказать ему, что она тут не объявлялась.

– Да это я, Эмили, в общем-то, уже понял, – ответил ей проницательный Жан.

После того она принялась за ответ Алексу. Не жалея слов, поблагодарила за заботу, извинилась, что не ответила сразу, сообщила, что Себастьян пока в Гассене не появлялся. Добавила, что ей не терпится услышать про его планы на будущее, и подписалась так же, как он, «с любовью», и тоже поставила крестик, означающий поцелуй.

Уже стемнело. Эмили налила себе стакан вина и принялась беспокойно ходить вокруг домика. Алекс тревожится о ней, но и она беспокоится, как он. Что, если Себастьян вернется в Блэкмур-Холл и, несмотря на интеркомы, засовы и запоры, ворвется к Алексу? Нет, прекрати, одернула она себя. Алекс – всего лишь брат ее бывшего мужа, она за него не отвечает. Но… Нет, не в том дело. Она по нему скучает, вот в чем! Его ей недостает! И он ей дорог так же, как, похоже, она дорога ему…

И она застыла на месте, словно наткнувшись на невидимое препятствие, когда в памяти всплыли вдруг слова Жана: «Может, ты не за того брата вышла?»

 

Глава 34

Два дня спустя ей позвонил Жан.

– Плохие новости, Эмили. Марго скончалась сегодня утром. Не знаю, как сказать об этом Антону. Он молодчина, конечно, но…

– Я сейчас приду, – ответила Эмили.

– Антон пошел прогуляться по винограднику, – встретил ее Жан у порога. – Сказал, хочет побыть один.

– Он уже знает?

– Да, и принял известие спокойно. Я позвонил его тетке в Грасс, она сказала, что готова принять его, но, кажется, ему эта идея не по душе.

– Понятно. Мы все должны сделать, чтобы помочь ему, – вздохнула она.

– Он очень привязан к тебе, Эмили, – тихо сказал Жан.

– А я к нему. Конечно, на время я могу его взять, но…

– Я понимаю, – кивнул Жан.

– Пойду к нему, – смущенно пробормотала Эмили и задалась вопросом, что, собственно, она имела в виду под этим «но», когда говорила сейчас с Жаном. Она богатая одинокая женщина, у нее огромный дом и в настоящий момент куча свободного времени, которое она вполне может уделить осиротевшему мальчику. Кроме того, этот мальчик в последнее время становится ей все более дорог. Сомнительно, чтобы она вышла замуж еще раз. И, разумеется, своих детей у нее никогда не будет.

И все-таки Эмили понимала, что скрывалось за тем «но». Скрывался страх. Она боялась ответственности за существо, которое будет от нее зависеть, нуждаться в ней. Интересы этого существа отныне надо будет учитывать в первую очередь, прежде своих. Полная противоположность тому, как обращалась с ней ее мать. Что, если она станет такой же?

Ужас.

– Я ему нужна, этому мальчику, я ему нужна…

По силам ли ей такая задача?

Конечно, по силам, ответила себе Эмили. Она ведь не в мать – в отца, так говорят все, в один голос. И папа не раз говорил, что радость, когда ты нужен кому-то, куда сильнее, чем когда ты получаешь внимание того, кто нужен тебе.

И, ища его взглядом среди виноградных лоз, Эмили поняла вдруг, что если Антон захочет остаться с ней, она будет рада.

Вот он! Стоит, смотрит вниз, на шато, плечи опущены – воплощение скорби. Ее сердце накрыла волна материнской любви. Решение было принято. Она пошла к нему, распахнув для объятия руки.

Заслышав ее шаги, он обернулся и смахнул рукой слезы.

– Антон, милый Антон! – обняла Эмили мальчика, и тот не сразу, но все-таки ответил ей на объятие. Так они стояли и плакали, голова к голове. А когда Антон выплакался, она своим носовым платком утерла щеки и себе, и ему.

– У меня нет слов, чтобы утешить тебя, Антон. Я знаю, как сильно ты любил маму.

– Жак сказал мне сегодня, что смерть – непременная часть жизни. И хотя я знаю, что должен это принять, у меня пока не получается.

– Жак мудрый. Антон, послушай… Возможно, сейчас не время говорить об этом, но как ты смотришь на то, чтобы пожить со мной, хотя бы какое-то время, в моем «домике посреди виноградника»? Ты бы меня поддержал. Мне там так одиноко!

Антон распахнул глаза.

– Вы уверены?

– Да. Подумаешь об этом?

– Эмили, да не надо мне думать! Обещаю, я не буду мешать, наоборот, я могу помогать… вы только скажите!

– Да, мне помощь не повредит. Мы ведь с тобой оба сиротки, да?

– Да, но… понимаете… что, если мне так с вами понравится, что я не захочу уезжать?..

– Ну, может, и не придется, – улыбнулась Эмили, снова притянула его к себе и погладила по волосам.

Кому: [email protected]

Алекс. XX

От: [email protected]

Милая Эм!

Очень рад твоим новостям. И не то чтобы я думал, что Ты Знаешь Кто кинется во Францию, размахивая пистолетом и требуя назад мою бесценную книгу, – он ведь, в сущности, трус. Так же и тебе, наверное, будет спокойней, если я скажу, что он сюда не возвращался, и я живу в моей башне имени Моны Лизы, прислушиваясь, не скрипнет ли гравием по дорожке его старый автомобиль. Я ставлю на то, что он махнул рукой на свои потери и провозгласил вечную любовь к Белле. Извини. В общем, можешь представить, до чего мне здесь одиноко, если я скучаю даже по привычным оскорблениям братца.

Кстати, то душевное напряжение, с каким я жду, что он вдруг вернется, утвердило меня в намерениях, о которых я намекнул тебе в прошлом своем письме. Я писал там, что мои «детки» ведут себя хорошо, да? В общем, они до того оправдали мои ожидания, что я продал их, получив весьма значительную сумму. (Только не выдавай меня своему почти бывшему мужу!) Суммы этой вполне хватит на то, чтобы до конца дней лакомиться фуа-гра, и на то, чтобы приобрести жилье где-нибудь поближе к людям. Уже просматриваю предложения квартир на первом этаже в центре Йорка – это красивый городок, знаменитый своим собором.

Наверное, ты удивлена таким оборотом, помня, как решительно я был настроен не покидать Блэкмур-Холла. Но увы, идея владения домом продемонстрировала свою полную несостоятельность, не принеся ничего, кроме головной боли. Наша с Себастьяном мировая, последнее желание моей дорогой бабули, не состоялась и, уверен, не состоится уже никогда.

Так что, ради нас обоих, я решил смириться с его требованием продать Блэкмур-Холл.

Тут есть еще одно обстоятельство, которого мы раньше не обсуждали. Себастьян давно заложил свою часть дома и просрочил все выплаты. Я думаю, банк давит на него и грозит принять суровые меры – вот почему ему позарез приспичило продать дом. Конечно, он будет на седьмом небе, когда я скажу ему, что согласен, – да и в целом, пожалуй, ситуация созрела настолько, что пора идти дальше.

Еще мне нужно сказать тебе, Эм, – наверное, ты расстроишься, и именно по этой причине я прежде об этом умалчивал, – что это я полностью, до пенни, оплатил весь ремонт моей квартиры в восточном крыле дома. И все мои домашние расходы также оплачивал я. Страховая компания водителя, который оставил меня без ног, по решению суда выплатила мне довольно значительную компенсацию. Говорю об этом потому, что мне важно, чтобы ты знала: я не сидел на шее у брата. Более того, ты должна знать, что поначалу я предложил ему потратить эту компенсацию на ремонт Блэкмур-Холла. Только когда выяснилось, что Себастьян заложил дом и по уши в долгах, я пошел на попятную. Что, как это ни удивительно, не улучшило наших отношений.

Ладно, лучше скажи, как ты смотришь на мои планы? Я настроен на них примерно процентов на восемьдесят, но, по-моему, путь верный. Эм, с тех пор как ты уехала, мне тут невыносимо тоскливо. И «деток» своих я продал, сижу без дела. Но, конечно, подумываю о том, чтобы завести новых…

Если найдешь время, поделись, что ты об этом думаешь, я буду рад.

Мне тебя не хватает.

Ответить сразу Эмили не смогла, так как им с Антоном предстояло идти на похороны. Но даже сидя в красивой, средневековой постройки гассенской церкви Святого Лорана, сжимая в руке ладошку Антона, она думала о письме Алекса.

«Мне тебя не хватает».

После службы многие пришли в дом Жака и Жана помянуть добрым словом Марго, попробовали вино нового урожая, похвалили его. Эмили, проводив последнего из гостей, увидела, что Антон стоит в сторонке, совершенно потерянный.

– Не хочешь пойти наверх и собраться? – мягко спросила она. – Скоро поедем домой.

Антон чуть оживился:

– Хорошо, я сейчас.

Глядя, как он плетется по лестнице, она подумала, что это было верное решение, сразу после похорон взять его к себе. В непривычном окружении он отвлечется, развеется. Пусть это станет началом новой жизни.

В кухню вошел Жан.

– Эмили, отец спрашивает, не хочешь ли ты посидеть с нами в саду, пока Антон собирается.

– Ну конечно, – и они вышли в сад.

Жак сидел под старым каштаном в том же кресле, в котором принимал гостей. Нельзя было не отметить, как любит он тех, кто пришел, и как они его уважают.

– Присядь, Эмили, – серьезно сказал он. – Мне нужно с тобой поговорить. Жан, и ты тоже останься. – Стало ясно, что разговор предстоит важный. Жан налил всем по бокалу вина и сел бок о бок с Эмили.

– Я решил, что настал момент рассказать вам про ребенка Софи. И когда я скажу вам, кто это, надеюсь, вы поймете, почему я ждал до этого дня. – Жак прокашлялся.

– После того как мы с Констанс отвезли девочку в приют и Констанс уехала в Англию, я еще раз обратился к Эдуарду, умоляя его пересмотреть свое решение. Но он и слушать не хотел и несколько дней спустя уехал в Париж. Меня грызло чувство вины. Я знал, что дитя Софи де ла Мартиньерес, никому не нужное, живет без любви и ласки в нескольких километрах отсюда. – Жак дернул плечом. – Как бы я ни уговаривал себя, что это война наделала бед и что за Викторию я не в ответе, я не мог ее забыть. Понимаете, я ее полюбил… Промучился две недели и решил съездить в приют. Узнать, не удочерил ли кто нашу Викторию. Если да, то на все божья воля, и тогда я не стану ее искать. Но, конечно же, никто ее не удочерил. К тому времени ей было уже больше четырех месяцев. И когда я вошел в детскую, ее глазки зажглись, она узнала меня. Она улыбнулась… Эмили, она мне улыбнулась! – Жак схватился за голову. – Тут уж я понял, что не могу ее так просто взять и оставить.

Не в силах продолжать, Жак замолчал, и сын, пытаясь его поддержать, положил руку ему на плечо.

– Ну вот, – поднял голову Жак. – Я вернулся домой и стал думать, что можно сделать. Я мог бы удочерить ее, но мне казалось, девочке это будет не на пользу. Мужчины в те времена не знали, как ухаживать за маленькими детьми. Ломал голову, кто бы мог взять ее из местных, чтобы, раз уж не могу сам ее воспитать, хоть приглядывать, как она растет. И наконец пришла мне на ум такая женщина – перед войной ее муж нанимался собирать у меня урожай. У нее уже был свой ребенок. Я пошел навестить ее. И узнал, что муж с войны не вернулся, и она о нем ничего не знает. В отчаянном была положении, не на что было жить с ребенком, они голодали, как многие после войны. Но женщина она была добрая, и по ребенку было видно, что мать заботливая. Я спросил, как она смотрит на то, чтобы удочерить девочку. Поначалу, конечно, она наотрез отказалась, потому что и свое дитя кормить не на что, и я знал, что она так скажет. И тогда я предложил ей деньги. Приличную сумму, – Жак покивал. – И она согласилась.

– Папа, но откуда у тебя деньги? Я же знаю, как бедно ты жил после войны!

– Да, так и было… Но… – Жак, помолчав, вдруг вскинул глаза на Эмили, и та поняла, как трудно ему это сказать. – Ваш отец, мадемуазель Эмили… Он, после того как Констанс перебралась в Англию, дал мне кое-что, прежде чем уехать в Париж. Вложил мне в руку, ни слова не обронив. Ну, может, это был его способ повиниться, что не признал он племянницу. В общем, я нашел человека, у которого были связи на черном рынке. Попросил его оценить то, что оставил мне ваш отец. И таким образом раздобыл денег, чтобы заплатить доброй женщине.

– А что именно оставил вам мой отец, Жак? – тихо спросила Эмили.

– Это была книга. Очень старая, с замечательными рисунками. Первый том из двух, и я знал, что ему удалось отыскать и второй тоже! Вы ведь помните, Эмили, я говорил, что этот второй том он прислал из Парижа с Арманом, связным, чтобы дать нам понять, что он на свободе? И что Эдуард подарил этот второй том Констанс, когда она уезжала?

– Да, – ответила Эмили, и по лицу ее промелькнула улыбка. – Я знаю, что это за книга. «История плодовых деревьев Франции».

– Именно так. Это огромная редкость. Мне удалось выручить за нее неплохие деньги. Простите меня, что я сделал это, мадемуазель. Мне не следовало продавать книгу. Это подарок. Но этими деньгами я заплатил за Викторию.

У Эмили глаза наполнились слезами, горло перехватило.

– Поверьте мне, Жак, – еле выговорила она, – нельзя было распорядиться этой книгой лучше, чем вы это сделали!

– Сколько ты за нее выручил? – спросил Жан.

– Десять тысяч франков, – ответил Жак. – По тем дням целое состояние. Многие голодали. Тысячу я отдал этой женщине сразу и пообещал выплачивать по пятьсот франков в год, пока девочке не исполнится шестнадцать. Выплатить все сразу было бы неразумно. Я хотел убедиться, что она на совесть опекает ребенка. Кто родители Виктории, она не знала. Я был в этом твердо уверен. Но она спросила меня, нельзя ли изменить имя, назвать девочку в честь ее матери.

– И, конечно, ты согласился? – кивнул Жан.

– Да. И, благодарение Богу, мой выбор оказался удачным, – вздохнул Жак. – Когда девочке исполнилось пять лет, эта женщина отказалась брать у меня деньги. Ее муж вернулся с войны, жизнь наладилась. Она сказала, что любит дитя, как свое собственное, и ей совестно получать за это деньгами. Я не ошибся в ней. Эмили, ваша двоюродная сестра выросла в любящей и счастливой семье.

– Благодарю вас, Жак, за то, что вы сделали, от всего моего сердца и от всей нашей семьи. Но скажите же, кто она? Как ее имя?

– Ее зовут… – Жак осекся, с усилием сглотнул и начал снова: – Ее звали Марго.

 

Глава 35

Все трое умолкли, вникая в то, что сказал сейчас Жак.

– Теперь вы понимаете, Эмили, – после паузы произнес он, – почему я так сомневался, говорить ли вам обо всем? Сделай я это, жизнь Марго перевернулась бы вверх тормашками. Пятнадцать лет она проработала в шато экономкой. После смерти вашего отца старая экономка, вы ее помните, ушла на покой. Мать Марго к тому времени стала моим другом, и я рекомендовал Марго вашей матери, мадам Валери.

– Я теперь очень хорошо тебя понимаю, папа, – тихо сказал Жан. – Каково было бы Марго узнать, что она прислуживала де ла Мартиньересам, когда, по сути, она одна из них?

– Вот именно. Но теперь, когда Марго покинула нас, а Антон, как вернувшийся домой голубь, приземлился на наш порог, и между вами двумя возникла привязанность, – Жак сделал жест в сторону Эмили, – самое время все прояснить. Мальчик, который сейчас пакует вещи, чтобы поселиться под вашим кровом, мадемуазель Эмили, – ваш кровный родственник, ваш двоюродный племянник.

Эмили молча слушала, как Жан, вдумчивый, как всегда, выспрашивает о дальнейших подробностях. Теперь она поняла… поняла, почему все в Антоне было так ей знакомо… они делят одну кровь, кровь де ла Мартиньересов. В тот день, когда она увидела, как Антон сидит на полу и читает в библиотеке, с его тонкими чертами лица и темными волосами, недаром у нее дрожь по телу прошла. Удивительно, но он пошел не в свою бабку, а в двоюродного деда, Эдуарда.

– Мадемуазель Эмили, – продолжал Жак, – я подумал: отныне решать предстоит вам. Сообщать ли Антону? Многие бы сказали, что значения это теперь не имеет, что знание только усложнит ему жизнь. Однако Антон Дюваль – еще один росток рода де ла Мартиньерес.

В установившейся тишине Эмили слышала, как распевают, готовясь к закату, птицы.

– От того, сын ли нашей экономки Антон или моя родня по крови, решение предложить ему кров никак не зависит, – наконец сказала она. – Я рада, что вы доверяете мне настолько, чтобы открыть правду. Однако же вам следует знать, что для меня тот факт, что Антон мой родственник – не более чем дополнительный плюс. Он показался мне родным с первой минуты знакомства. – Она улыбнулась. – Правда, Жак, вы доставили мне сегодня необыкновенную радость. Я только надеюсь, что когда-нибудь смогу ответить вам тем же.

– Мадемуазель Эмили… – Жак протянул к ней руки, и она крепко их обхватила. – Наверное, это судьба, но кончина Марго, как это ни печально, разрешила мои сомнения. Теперь у Антона есть дом, а вы станете ему заботливой матерью. Ваш отец, как и многие, утратив любимых в этой войне, потерял и способность к состраданию. А вы не теряйте, ладно?

– Нет, обещаю, – твердо сказала Эмили.

– Жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на ненависть и обиды. Найдешь что-то хорошее – не упускай, хватайся обеими руками и крепко держи, – с печальной улыбкой подвел итог Жак.

– Обещаю, – повторила она.

– А нам не пора?

Все трое обернулись на голос Антона. Тот стоял, держа в руке небольшой чемоданчик, и смотрел на них с удивлением, явно чувствуя, что воздух переполнен эмоциями.

– Хорошо бы нам попасть домой до темноты, Эмили, – тихо сказал он.

– Да. – Эмили встала и взяла его за руку. – Сейчас поедем.

Устроив мальчика на новом месте и уложив его спать, Эмили поняла, что совсем не устала, а напротив, перевозбуждена. О том, когда лучше рассказать Антону, что они родные, она подумает позже. Пока самое главное – чтобы он почувствовал себя любимым, желанным. Если прямо сейчас сказать все как есть, он, при его сообразительности, решит, что только поэтому она и приняла его в дом. Пусть лучше сначала окрепнут их узы, станет глубже доверие.

Она включила компьютер и перечитала письмо Алекса. Вскочила с места, до того полная энергии, что было не усидеть.

– Мне тоже тебя не хватает, – кружа по комнате, сказала она лэптопу. И добавила: – Очень. Даже больше, чем очень.

И резко остановилась. Не запуталась ли она вновь?

Возможно. Отношения, которые сложились у нее с Алексом, сформировались в сложных, мягко говоря, обстоятельствах. Однако удивительное ощущение, возникавшее под ложечкой при всякой мысли о нем – этакий трепет, – раз возникнув, никуда не девалось.

Конечно, все опять может кончиться грандиозным провалом… Ну и что? Ничто не вечно! Разве ей не дали это понять, причем самым болезненным образом, в последнее время? В одно мгновенье жизнь способна сделать стремительный разворот. И что из этого следует? Если опыт прошлого и настоящего чему-то ее научил, так это тому, что второго шанса не будет. Жизнь предлагает свои дары и просит сделать шаг навстречу, принять, разобраться, какой подходит тебе, а какой нет… В точности как сказал Жак, «хватай и держи»…

Эмили вдруг зевнула и села на диван. Лучше она завтра об этом подумает, в холодном утреннем свете, и если чувства ее не изменятся, тогда она напишет ответ. С этой мыслью она встала с дивана и отправилась к себе в спальню.

Кому: [email protected]

Эм. XXХ

От: [email protected]

Вторник

Дорогой Алекс!

Спасибо тебе за письмо. Прежде всего хочу сообщить о судьбе первого тома нашей книги. Де ла Мартиньересам он больше не принадлежит, и это долгая история, которую я подробно расскажу тебе при встрече. Его продали после войны, чтобы обеспечить будущее одной моей родственницы, и более достойного поступка я представить не в силах. Также весьма приятно знать, что поиски Себастьяна были бессмысленны изначально, и что деньги, вырученные от продажи, пошли на цели более благородные, чем удовлетворение его алчности.

Также я планирую усыновить мальчика. Ему двенадцать, зовут Антон, и это, опять же, история длинная и запутанная.

И – что касается твоих планов. Мне пришло в голову, что тебе полезно будет сменить обстановку и подумать о будущем здесь. Мой «домик посреди виноградника» невелик и всего в один этаж, но в нем есть совершенно свободная спальня. И хотя вокруг одни лозы, а людей маловато, надеюсь, мы с Антоном сойдем за компанию.

Дай мне знать, готов ли приехать. Три сироты, мы наверняка найдем общий язык!

Мне тоже тебя не хватает.

Кому: [email protected]

Алекс XXXX

От: [email protected]

PS. Спасибо Богу, нет необходимости думать о том, как мне тебя не хватает. Какое счастье просто ждать встречи!

Милая Эм!

Спасибо за приглашение. В понедельник буду в Ницце, самолет прилетает в 13.40. Если не сможешь забрать меня (и мое кресло!), пожалуйста, дай знать. В общем, с невыразимым нетерпением жду встречи с тобой и, конечно, с Антоном.