Однажды теплым майским утром 1872 года Сара Фонтэн стояла в салоне, кладя завершающие штрихи на последнюю работу Винси. Пейзаж с летним полночным небом, с яркими звездами над темными очертаниями леса блестел, покрытый заново лаком.

Потирая ноющую поясницу, Сара оглядела комнату, заставленную отреставрированными работами. Созерцая эти наглядные доказательства того, что она выполнила свой долг, Сара преисполнилась гордости.

Она подошла к столу промыть кисти. Из-за беременности она ступала медленно. Ее дитя родится через месяц; Дэмьен с каждым днем волнуется все больше, она тоже.

Месяцы, которые прошли после свадьбы, были во многих отношениях удивительными. Дэмьен был не только супругом ее жизни, но и супругом ее души. Они так много пережили вместе, они по-настоящему исцелили друг друга.

Но окно во времени по-прежнему тревожило Сару. Преграда казалась ей еще более зловещей и угрожающей — теперь, когда ее работа окончена. В конце концов, сюда ее перенесли, чтобы она восстановила картины Винси. Цель достигнута: может быть, ее нетвердое положение в XIX веке станет еще более шатким? Эта мысль просто пугала ее.

Беспокойство увеличивалось оттого, что Каспер исчез несколько месяцев тому назад. Сара спрашивала у Олимпии и у слуг, но с начала весны его никто не видел. Убежал ли он, или заболел и ушел умирать, или просто вышел через переднюю дверь и вернулся в настоящее? Сара полагала, что случилось именно так, и от этого ее намерение остаться здесь навсегда отнюдь не стало крепче.

Вымыв кисти, она подошла к окну. Проклятье! Почему она может видеть мир по ту сторону стекла и в то же время какой-то невидимый занавес отгораживает ее от этого мира, и она не может ощутить его непосредственно?

Уже семь месяцев она живет взаперти. Только любовь Дэмьена удерживает ее, помогает ей. Бывали дни, когда она ходила взад-вперед по комнатам, как зверь в клетке, в отчаянье оттого, что не может разгадать тайну преграды. Заставая жену в таком состоянии, Дэмьен пытался ее успокоить, повторяя снова и снова: хватит с нас того, что есть, успокойся, подумай о ребенке.

Никогда у нее не хватит духа сказать ему, что дом стал ее тюрьмой. И при этом ясно, что заключение в доме как-то связано с ее терзаниями из-за Брайана и с терзаниями Дэмьена из-за Винси. Если они смогут выйти за пределы своего горя, не смогут ли они тогда преодолеть эту дверь?

Она готова расстаться со своими страданиями. Только что была первая годовщина смерти Брайана, Сара отметила ее так, как отмечала бы в настоящем. Хотя день был грустный, ей показалось, будто в ее жизни что-то началось сызнова.

Дэмьен тоже готов расстаться со своим горем. Недавно он сказал, что воспоминания почти закончены. «Но не совсем». Саре показалось, что он все еще не может рассказать о смерти брата и о своей вине перед, любовью Винси и Люси.

Но в других отношениях Дэмьен, кажется, готов вернуться в мир. Часто она видела из окна, как он, сидя верхом, смотрит на заросшее поле, словно обдумывая новые посадки, новые урожаи. Как-то он сказал, что намерен потратить часть денег, оставленных ему отцом, чтобы привести плантацию в порядок. Но когда Сара одобрила эти планы, он насторожился и тут же переменил тему разговора. Она поняла, что он думает только о ней, памятуя о невозможности для нее выйти во внешний мир и боясь причинить ей боль.

Тем не менее Сара всячески поощряла Дэмьена раскрыть объятия этому миру. Он чаще, чем раньше, ездил в город, хотя и старался уезжать ненадолго и не заставлять ее беспокоиться. Как-то раз, когда они болтали и смеялись, читая в газете рассказ о праздновании масляного вторника в Новом Орлеане, он сказал, не подумав:

— Давай съездим как-нибудь в Новый Орлеан! — И тут же, заметив свою ошибку, спохватился: — Прости, Сара. Это все ерунда.

Но она знала, что это не ерунда. Не ерунда для них обоих. Иногда, когда он думал, что она на него не смотрит, она замечала в его глазах страх — страх перед тем, что однажды дверь во времени разлучит их навечно. А ребенок? Само собой разумеется, что его нельзя держать дома, как в клетке. А если он, как и Сара, не укоренен в XIX веке?

Был еще более важный вопрос о судьбах — ее и ребенка. Что если они должны жить в XX веке, а не здесь? И еще один, не менее мучительный вопрос: живя здесь, не заставляет ли она Дэмьена держаться за прошлое? Не вмешивается ли она в его судьбу?

Последние месяцы она жила словно в грезах, отодвигая неизбежное. Но рано или поздно ей придется встретиться с реальностью лицом к лицу. Ей опять нужно искать ответы. Нужно найти свое место во времени.

Хорошо, что попытки терроризировать ее больше не повторялись. Со дня свадьбы она не слышала зловещего голоса, не находила гри-гри. Олимпия, кажется, смирилась с их браком. Она, видимо, обрадовалась, когда через два месяца после свадьбы они сказали ей о ребенке. Она даже вышила для младенца платочек и научила Сару вязать ботиночки и свитер.

Олимпия подобрела, а Баптиста оставалась равнодушной и непроницаемой. Иногда, когда Сара бывала в салоне, гостиной или в коридоре, она пугалась, обнаружив у себя за спиной Баптисту. У служанки появилась раздражающая привычка красться за Сарой. Несколько раз молодая женщина пеняла ей на это. Идти жаловаться Дэмьену не стоило, но, кажется, он был прав, подозревая негритянку. Ведь запугивание прекратилось с того дня, когда он предупредил Баптисту о возможном увольнении.

Услышав стук копыт, Сара подошла к окну. Она увидела мужа верхом на черном жеребце. Он выглядел франтом в шоколадно-коричневом сюртуке, брюках цвета буйволовой кожи и коричневой плантаторской шляпе. Ее радовало, что он стал следить за модой и носить другие цвета, кроме неизменного черного, который носил все эти годы как траур по Винси. Сара считала, что это — еще один признак его готовности покончить со своим затворничеством.

Он спешился, передал коня подбежавшему конюху и отвязал холщовый мешок, притороченный к седлу. Взглянув вверх, он заметил жену. Сняв шляпу, галантно поклонился.

— Добрый день, миледи. Не уходите, я сейчас поднимусь к вам.

«Куда я могу уйти?» — подумала Сара. Через минуту Дэмьен вбежал в салон. Волосы его были взлохмачены, лицо горело от скачки, темные глаза сверкали. Он положил мешок на подоконник и поцеловал ее.

— Ах, дорогая, ты выглядишь, как всегда, чудесно.

От него успокоительно пахло потом, кожей, табаком и весенней листвой.

— Как я рада, что ты вернулся.

Он ласково положил руку ей на живот.

— Как сегодня чувствует себя наше чудо?

Ребенок шевельнулся под отцовской рукой, как будто услышал вопрос. Они засмеялись, и Сара заметила:

— Буйный.

— Теперь уже недолго, да? — Потом, усмехнувшись, взял мешок. — Совсем забыл. Это тебе — точнее, младенцу.

И развязав мешок, вывалил его содержимое на подоконник.

— Ой! — воскликнула Сара. Она села и стала рассматривать детскую одежду ручной работы — целую груду батистовых платьиц, отороченных кружевом, вязаных ботиночек, вышитых одеяльцев и рубашечек нежных пастельных цветов. Глаза ее засияли.

— Это божественно!

— Одна черная женщина в городе несколько месяцев делала это приданое, — гордо сообщил он.

— Наш малыш будет самым нарядным во всем приходе, если прибавить к этому все, что связали мы с Олимпией!

Он заглянул в ее сияющие глаза.

— Все лучшее — нашему малышу.

Сара встала.

— Дэмьен, ты замечательный.

Он обнял ее, а потом, погрустнев, сказал:

— Я хочу поговорить с тобой кое о чем.

— Да? — Он отбросил прядку волос с ее лба.

— В последнее время я заметил в городе, что у многих черных — да у белых — нет работы. В конце войны многие наши рабы просто ушли с плантации. Кое-кто подался на Север в поисках удачи. А теперь некоторые из них вернулись в Меридиан и сидят без работы. Я думал-думал и решил… — На мгновение он заколебался. — Решил нанять людей и следующей весной начать сажать сахарный тростник.

— Конечно, конечно, — тут же согласилась Сара. — Нельзя, чтобы земля была заброшенной. Когда-то Белль Фонтэн был действующей плантацией и должен опять стать такой.

Дэмьен улыбнулся, но в глазах у него мелькнуло беспокойство.

— Сара, учти, что тогда мне придется часто оставлять тебя одну. Какое-то время я сам должен буду присматривать за работами, пока не найду надежного управляющего и надсмотрщика. Еще мне придется ездить к своему агенту в Новый Орлеан. — И быстро добавил: — Но если ты считаешь, что это опасно для тебя…

Она прижала палец к его губам.

— Дэмьен, меньше всего мне хочется мешать тебе следовать твоему предназначению. Ты должен вернуться в мир. — Нахмурившись, она решительно продолжала: — И каким-то образом мы с малышом должны присоединиться к тебе.

— Дорогая, ведь ты не собираешься опять исчезнуть?

— Нет, — вздохнула она, — не сейчас.

— Неужели дома для нас недостаточно?

— Недостаточно. Ни для нас, ни для ребенка. Уже твои планы и мечты говорят об этом. Тебе нужна женщина, которая будет принимать участие в твоих делах и будет хорошей матерью твоего ребенка.

— Сара, что ты! Ты будешь замечательной матерью. И что за разговоры о других женщинах? Если мои планы обновить плантацию вызывают у тебя подобные мысли, я вообще ничего не буду делать.

— Но я действительно хочу, чтобы ты возродил плантацию. Я просто хочу быть рядом с тобой в этом мире.

— А разве сейчас ты не рядом со мной? — он поцеловал ее, но поскольку она все еще продолжала хмуриться, погладил ее по спине и сказал: — У тебя усталый вид, дорогая. Ты слишком долго была на ногах, наверное?

— Я хорошо себя чувствую. Посмотри, — она обвела жестом комнату, и глаза ее заблестели. — Я только что закончила последнюю картину.

— Неужели! Какая великолепная работа! У меня просто слов нет. — Он подошел к только что отреставрированному пейзажу и стал рассматривать его под разными углами. Потом удивленно покачал головой: — Вот если бы Винси видел все это!

— Да, хорошо бы. Мне бы так хотелось узнать его, — прошептала Сара.

— Но ты его знаешь, — прошептал он в ответ. — На самом деле знаешь.

Они посмотрели друг на друга с мучительным взаимопониманием. Затем Дэмьен обошел мольберт и увидел подпись Сары.

— Мне нравится, как ты их подписала, и что дату реставрации отметила. Но почему ты все время подписываешься «Дженнингс»?

— Просто для того, чтобы там стояла одна и та же фамилия, дорогой. Я уверена, что рано или поздно эти картины попадут в музей, и поэтому нужно, чтобы будущие поколения не путались, а знали, что у картин был один реставратор.

— Но во всех остальных смыслах ты — Сара Фонтэн, — сказал он твердо.

— Я во всех смыслах Сара Фонтэн.

Он улыбнулся, удовлетворенный. И добавил, посмотрев на нижнюю часть подписи:

— Песочные часы — это интересный штрих. Но я заметил, что все часы разные. Вот возьми, например, эти. Весь песок перетек в нижнюю часть.

— Ты наблюдателен, — сухо засмеялась Сара. — Видишь ли, когда я ставила свою подпись на обратной стороне первой картины, я нарисовала там такие часы. Не знаю, почему. Так, какой-то каприз. Но верхняя часть часов была наполнена песком, и на каждой картине которую я заканчивала, в часах песка становилось все меньше. Это получалось как-то само собой. А теперь весь песок вытек.

Дэмьен обнял ее за плечи.

— Значит, нужно взять и перевернуть их, и пусть песок опять течет вниз, а?

Она храбро посмотрела на него.

— Надеюсь, что мы сможем это сделать.

Дэмьен с усилием улыбнулся и сильнее сжал ее плечи.

— Я думаю, это событие нужно отметить.

— Отметить?

— Да, окончание твоей работы. Пригласим гостей — после родов, конечно. Устроим праздник в честь окончания реставрационных работ и рождения малыша.

Сара улыбнулась, хотя на глаза у нее навернулись слезы, Дэмьен готов принять свой мир, порвать с прошлым. Он не только решил возродить плантацию, он думает вернуться в общество. И хотя он этого не сознает, каждый шаг к исцелению уводит его от Сары и уменьшает для нее возможность жить в этом мире вместе с ним.

Нечего и думать о том, чтобы он оставался узником своего горя, узником своего дома наравне с ней.

И все же — какой решительный шаг! Но Сара насторожилась.

— А ты уверен, что готов к подобным деяниям?

— Что бы имеешь в виду?

— Ты хочешь поделиться картинами Винси с остальными — с чужими людьми? — она окинула комнату взглядом.

Он обвел комнату взглядом вслед за ней, и на его лице отразилась внутренняя борьба.

— Да, — кивнул он, — думаю, я готов к этому. Я ужасно горжусь твоей работой.

— Ах, милый, — она обняла его, радуясь его радости. Прижавшись лицом к его груди, она вслушивалась, как бьется его сердце. — Конечно, давай, устроим прием.

Дэмьен поцеловал её в макушку.

— Если ты не можешь выйти в мир, я приведу мир к тебе.

— Я люблю тебя, — сказала Сара.

— Не больше, чем я тебя.

Они обменялись пылким поцелуем. Потом Сара молча отстранилась.

— А что же мемуары? Как было бы славно, если бы ты их закончил до приема!

Он напрягся, потом отрицательно покачал головой.

— Я еще не закончил. И я еще не готов поделиться с кем бы то ни было своим самым сокровенным.

— Но ведь со временем ты все равно сделаешь это. Со временем ты все всем расскажешь о Винси.

— Давай пока ограничимся тем, что есть.

Сара не настаивала, но на душе у нее было мрачно. Их любовь, дом, горе, — все замкнуто одно на другом. И оба они бояться расстаться со всем этим — даже с самыми глубокими, тяжелыми переживаниями.

Вечером за обедом Дэмьен сказал тетке:

— Тетя, мы с Сарой хотим созвать гостей. После родов, конечно.

— Что же, прекрасно, — пробормотала та.

— Я закончила реставрацию картин, — пояснила Сара. — Дэмьен хочет показать их соседям.

— А также отпраздновать появление малыша, — добавил Дэмьен.

— Устроим прием, — согласилась Олимпия. — Когда Сара оправится. Пора уже вернуть в Белль Фонтэн какое-то веселье. Как хорошо, что вы закончили работу до родов, — обратилась она к молодой женщине. — Теперь можно все силы посвятить младенцу.

— Да, это хорошо, — Сара и Дэмьен обменялись улыбками.

Но улыбка тут же исчезла с лица Сары — в столовую вошла Баптиста и стала угрюмо убирать со стола.