Я очнулась от какого-то странного треска, и сразу же густой терпкий запах трав забился, казалось, в самую глотку, оседая вязкой горечью на языке. Медленно вырываясь из пут полудрёмы, я не могла ничего сообразить толком: где я и что со мной? И лучше бы я не просыпалась. Я жива. Слёзы отчаяния проступили на глазах, их не хотелось открывать. Чувство острого разочарования осколком вонзилось прямо в сердце. Я не свалилась замертво с седла, и мне придётся возвращаться в этот ад.

Я задрожала, ломящая боль прокатилось по телу горячей волной с головы до пят. Саднило и жгло лодыжку от удара хлыста, и это липкое противное чувство грязи внутри и снаружи меня задушило, заковало моё тело в панцирь льда, я мгновенно потеряла чувствительность. Хотелось немедленно отмыться, отскоблить с кожей все следы, оставленные им. Как я могла остаться в живых после такого?! Он — чудовище, демон, не человек, он не знает жалости, у него нет сердца, мне не на что надеяться. Я в ловушке, словно птица, угодившая в силки, и мне теперь с обломанными крыльями не улететь. Немое отчаяние, граничащее с болью, раскололось в груди с оглушительным треском. Он сломает меня до конца. Теперь я его игрушка, его вещь. Он будет терзать меня и мучить, пока я ему не надоем. Мне не стоит надеяться, что исга́р пощадит — это невозможно.

Задышав часто и обрывисто, я сдержалась, чтобы не простонать, не зарыдать в голос, осознавая в полной мере, на что я обречена.

Всё же разлепила веки и тут же зажмурилась от яркого света — уже утро, горел очаг где-то рядом, трещали в нём поленья. Я лежала в чьей-то чужой постели, пропитанной влагой моего собственного тела, всё здесь было мне незнакомым. Мне нужно привыкать к той мысли, что у меня нет ничего и никого — я одна, совершенно одна, мне не к кому обратиться, и просить о помощи тоже некого: мать отреклась, отец давно мёртв, сестра погибла, теперь мой хозяин — он, Маар ван Ремарт.

Через толщу шума в голове вдруг просочился его голос. Всё тело закаменело, дыхание исчезло из груди — он был тут. Звучание его было ровное, проникновенное, и можно сказать, что голос его приятный, он разносился совсем рядом, продирая мой слух и сердце тупым ножом. Как это чудовище, этот убийца и палач может иметь такой красивый голос?! Как этот ублюдок, который пользует девушек и выбрасывает, как порченую вещь, может иметь тело Аполлона?! Всё это не умещалось во мне, отяжеляло и топило. Нет, не нужно раскисать, жалеть себя — всё это мне не поможет. Нужно найти выход, он есть, я знаю, сестра мне говорила — сильнее нас нет никого в Наврииме. Только вот незадача, никто меня не учил этой силой пользоваться, раскрывать её в себе. Да и в чём она, собственно, заключается, я не знала. Мать унесла эту тайну с собой, а отец… отец запрещал. Вояна молчала, да и что я могла понять в девять лет?! Это тупик.

Страж не заметил моего пробуждения, а я и не сразу поняла, что он не один здесь и с кем-то разговаривает.

— Когда Ирмус узнает о твоей находке, он непременно пожелает её забрать у тебя, — услышала я старческий клокочущий голос и застыла.

— Он не узнает, он за сотни миль от нас.

— Её видело слишком много глаз, слухи разносятся быстрее ветра, тебе ли об этом не знать.

— Значит, я поставлю ей клеймо на лицо, и он не захочет её.

Я содрогнулась от произнесённых жестоких слов Маара, меня пробрал мороз, но я не шевелилась, чтобы никак не выдать своего пробуждения.

— Дело не только в красоте, она не просто девушка с красивым телом.

— Значит, мне всё же придётся её убить.

— Ты твердишь, что она не имеет для тебя значения, и в то же время ты не хочешь её ни с кем делить. Значит, она для тебя всё же имеет ценность.

— До тех пор, пока я не отымею её во все дыры.

Проклятый ублюдок! Я сжала кулаки, а к горлу подкатила дурнота, загорелось в груди.

— Ты противоречишь сам себе.

— Кажется, мы об этом уже говорили Тхара, — прорезалось раздражение в красивом и в то же время омерзительном голосе этого выродка.

— Не нужно её портить, Маар, сила в этой асса́ру спит, она не знает её.

— Откуда тебе это известно?

— Я ведьма, мне не сложно узнать.

— Я не верю, она изворотлива. Она пыталась меня одурачить, и ей почти это удалось, а потом она показала своё истинное лицо…

Повисло молчание, такое гнетущее, тягучее, оно горячей смолой облило меня, обездвижив совсем, казалось, они уже обнаружили, что я не сплю.

— Буди её, нам нужно выдвигаться, — приказал страж, а следом послышался шелест одежды и скрип ржавых петель.

Лёгкий сквозняк мазнул кожу, и я смогла свободно выдохнуть, забыв, как дышать, за ту долю мига, пока исга́р покидал лачугу.

— Никогда не притворяйся спящий, он может это почувствовать. Вообще ни в чём не притворяйся, — строго заявил клокочущий голос.

Я приподняла веки и повернула голову.

— Он может простить глупость, но не ложь. Так что тебе лучше сразу отказаться от неё.

Со скамьи поднялась морщинистая старуха со смуглым лицом и направилась ко мне.

Я поднялась, хотя это мне далось с большим трудом. Перед глазами сразу всё поплыло, на языке ощущалась липкая горечь, в груди — тошнота. Всё тело будто из ваты, будто все кости из меня выдернули, оставив только мясо. Хотелось упасть обратно на постель и больше не вставать. Тхара подала мне чашу с каким-то травяным отваром, я приняла, выпив — другого выбора не было. Маар похоже не собирался задерживаться, и мне нужно восстановиться как можно быстрее, хотя всё тело по-прежнему ломило, болел весь низ от пояса, саднило между бёдер, но боли такой сильной, будто все внутренности выворачивает, уже не было, только неприятное стеснение внутри.

— Ночью у тебя был жар, он может вернуться к вечеру, — старуха встала, загораживая собой низкое, оно единственное оконце в лачужке и то затянутое чем-то мутным и плотным. — Я соберу тебе в дорогу трав, ты должна будешь их пить.

Я, сжимая дрожащими пальцами пузатые, чуть тёплые бока плошки, кивнула, отпивая.

— Он везёт тебя в Ортмор, — вдруг более приглушённо заговорила она. — Если ты туда попадёшь, то оттуда, — она подалась немного вперёд, вонзив в меня острый, как серп, взгляд, — уже не выберешься.

Я натянула на голое плечо сорочку, сжимая её на груди почти бесчувственными похолодевшими пальцами, поёжилась, всматриваясь в карие буравящие глаза старухи.

— Я сбегу, — ответила упрямо, опуская ступни на потёртый коврик, отставляя пустую плошку на лавку.

Стало тесно находиться под вниманием чужачки, что оплетало, как липкая паутина.

— Без союзников у тебя это не получится. Тебе не хватит мудрости сделать это правильно, без лишних потерь.

— Что же мне делать? — приглушённо спросила я.

Горло сдавил ком отчаяния, вновь я почувствовала жалость к себе, вспоминая всё то, что случилось ещё совсем недавно, каждый синяк и ссадина на моём теле отозвались жжением этому безысходному порыву. Я понимала, что эта женщина толкает меня в ещё большей тупик, загоняя в самые сети, но не могла этому противиться — слишком слаба и выпита сейчас. Но всё же что-то теплилось во мне, внутри, давая тусклый, почти призрачный свет надежды. Я вспомнила, что старуха упомянула Ирмуса…

Тхара покосилась на дверь, потом вновь повернулась ко мне.

— Я бы могла дать тебе яда ещё ночью, чтобы ты не проснулась, а ему сказала бы, что ты сгорела в лихорадке, чтобы избавить его и тебя от страданий, на которые вы обречены. То, что с тобой случилось — это не предел, ты опасна для него, и он опасен для тебя. Вы оба опасны для этого мира.

Я не понимала, о чём она твердит, но по спине продрали острые когти страха от её слов. Меня затошнило. И в самом деле, во власти Тхары было это сделать — отравить меня, но она того не сделала. Втянув в грудь больше воздуха, пропитанного старостью дерева и травами, я посмотрела на неё прямо, и она прочла мой вопрос по лицу.

— Но я не могу пойти против Ильнар, — продолжила она уже спокойнее, — если ты до сих пор жива, значит, ей так угодно. Я не вправе решать твою судьбу и забирать жизнь дочери Великой Богини.

Весомый довод, ничего не скажешь. Но это нисколько не помогает в моей беде.

— Он думает, что ты обладаешь силой, но это не так, ведь верно? Ты для него безвредна, но он думает иначе, хотя подлинную опасность он пока ещё не распознал. Но это только пока, а как только он узнает…

Ведьма замолкла, разлилась тягучая тишина, с улицы донеслось ржание коней — Страж уже подвёл их к двери, и нужно бы поспешить. Старуха продолжила:

— …если он узнает, что ты убила его брата Дарлана, то…

— Можешь не продолжать, — оборвала я, вскидывая на неё помутневший взгляд.

Тхара смолкла, сжимая синие морщинистые губы. А я опустила взгляд, ощущая, как внутри всё холодеет. Так значит, всё же брат… Что-то оборвалось внутри.

Ведьма отступила, дав мне возможность немного подумать, но думать я не могла — голова трещала по швам. Всё очень скверно, хуже, чем я предполагала. И видит великая Ильнар, лучше бы я не смотрела в это проклятое зеркало! Скверно, очень скверно. Воздух как будто смогом сгустился вокруг меня, и стало нечем дышать, в глазах потемнело от комьев разных отвратительных чувств. Если бы не вспоминала, было бы всё намного легче. Но теперь ничего поделать нельзя, разве что вновь отправиться в забвение, обратить себя вспять, чтобы то, что творилось внутри меня, погрести под толстым слоем пепла и попробовать ещё раз вздохнуть свободнее. Теперь уже это невозможно. Уже нет. От этого не уйти, оно вновь найдёт меня и потребует выхода, где бы я ни была. Это мешало мне жить в другом мире, это станет проклятием в следующем. Как Вояна это называла — кармой? Искуплением? Судьбой? Пороком?

Тхара положила на постель всю мою одежду, она теперь уже не вмешивалась в ту бурю чувств, что крутилась внутри меня месивом грязи и пыли. Плетью по сердцу била боль утраты, разжигая во мне гнев и ярость от того, что, пусть даже убийца моей сестры мёртв, но его часть, заключённая в Мааре, жива. Осознание того, что этот выродок касался меня и истязал так же, как когда-то это сделал его брат с моей Вояной, было хуже всяких пыток. Ненависть заполонила душу, застлала глаза, заклокотало в груди омерзение, распирая рёбра до треска.

Скрипнула дверь, заставив меня врасти в пол. Внутрь вошёл Маар.

Он прожёг меня взглядом чёрных глаз, его зрачки тут же сузились до точек, распаляя во мне ещё больший гнев. Маар открыл шире дверь, указывая мне выходить. Я подхватила приготовленные Тхарой вещи, глянув на старуху, что смотрела на меня непроницаемо и твёрдо, направилась к двери, покидая лачугу. Когда поравнялась с ван Ремартом, меня буквально чуть не отшвырнуло той сбивающей дыхание силой, что исходила от исга́ра. Я старалась пройти мимо спокойно, не показав и доли того, насколько я была сбита с толку, но как только исчезла с поля зрения этого мужчины, рванула на улицу, задышав полной грудью.

Щуря глаза от ледяного воздуха, я вглядывалась в сизую стылую чащобу, которая постепенно, но всё ярче окрашивалась в бледно-сиреневый цвет. Мороз ободрал лицо и руки, с ночи он был слишком сильный, до скрипучего треска деревьев. Здесь, на краю снежной гряды, зима тянется намного дольше. В этих диких первозданных местах она казалась вечной, насколько красивой, настолько и смертельно опасной, ведь никогда не узнаешь, что может появиться из леса или сойти с гор в любой миг. Я помнила, что порождения были только на слуху. А теперь эти твари могут подобраться к людям и разодрать целое селение!

Кони, что нетерпеливо топтались у плетня, смотрели чёрными, полными беспокойства глазами в дебри леса, вскидывали гривы и недовольно фыркали, выпуская клубы пара. Я, поправив ворот, осторожно сошла с обледенелого порога, приблизилась к своей белой, как снег, кобыле, стараясь не замечать, как от каждого движения кости разламывает, и плескался в груди жар вместе с хрипом. Маар не позволил побыть в одиночестве, вышел следом, и казалось, хлипкий порог рухнет под тяжестью его сильного тренированного тела. Да и по сравнению с лачужкой воин в доспехах и мехах выглядел внушительно, поражая своим видом простых смертных. Я отвернулась, когда он поднял взгляд, и с трудом вскарабкалась в седло. Наверное, сейчас у меня бы это не вышло из-за слабости, но злость придавала сил совершать невообразимое. Маар с лёгкостью барса запрыгнул на своего жеребца и, не сказав ни слова, пустил его по дороге, мне оставалось только лишь поспевать за ним. Тащиться ещё неизвестно сколько времени, с болью осознавая, что следующий привал будет не скоро, и что самое худшее меня ждёт впереди. Я смотрела в его спину жгуче ненавидящим взглядом, удивляясь тому, как это чудовище может легко перевоплощаться из демона в благородного воина, из воина в убийцу и насильника, и так по кругу.

Изба ведьмы удалялась быстро, потому что ван Ремарт решил пустить коня рысью по каменистой, чуть заснеженной с ночи пустоши. Его синий плащ развивался парусом, сверкала бледным серебром сталь брони и оружие. И видит богиня Ильнар, он это сделал для того, чтобы измучить меня до конца, травя и полосуя своим равнодушием, будто желая мне показать, насколько я ничтожна: животное, рабыня, которая должна тащиться за своим хозяином. И самое скверное — у него получалось задавить меня, без особых усилий он вытряхивал меня наизнанку, разжигая во мне и боль, и ненависть, и отчаяние. Эта ядовитая смесь выматывала куда больше, чем физические страдания, которые я испытывала в пути, подпрыгивая в седле на кочках и едва не вскрикивая от выстрелов рези, таких, что на глаза проступали слёзы ненависти. Исга́р всё же делал короткие остановки, но только для того, чтобы справить нужду. Едва он скрывался из виду, я бессильно приваливалась спиной к какому-нибудь камню или дереву, несколько мгновений стояла недвижимо на трясущихся ногах, ощущая, как знакомый жар, о котором предупреждала Тхара, поднимается изнутри так явственно, что белые крупинки снега, падающие сверху, обжигают кожу лица, причиняя, кажется, нестерпимую боль. Мне необходим был отдых.

Но бешеная погоня и пытка продолжались до тех пор, пока небо не стало заметно темнеть. Спасением стали далёкие огоньки, вспыхивающие в ночи за снежными перекатами, барханами и холмами. Только по мере приближения стало ясно, на мою беду это был никакой не город, и даже не селение или хотя бы заброшенные дома, а разбившийся на десяток костров лагерь. Встречать главу отряда вышел Шед. Недобро глянув на меня, он поприветствовал своего предводителя, о чём-то заговорил, я не слышала, ведь едва не валилась с седла, вцепившись в повод онемевшим пальцами, сжимая от напряжения коленями бока лошади. Сама я с неё не слезу, это я поняла ещё до того, как опустилась на долину ночь. Но даже теперь Маар не глянул в мою сторону.

Я поджала губы, собираясь с силами, хотя жар заливал голову так, что уже ничего не соображала. Меня спасительно подхватили чьи-то руки и стянули на землю, но стоять сама я не могла, а уж сделать шаг и подавно. Не успела я что-либо ответить, как страж подхватил меня, словно пушинку, на руки и понёс вглубь становища. Я попыталась возразить, вырваться, но слишком была вымотана, чтобы шевелить хотя бы языком, а стоило оказаться в надёжных сильных руках, как усталость накрыла меня с головой, будто штормовой прибой. Я погрузилась в полубредовое состояние, бесконечно падая в кипящий котёл усиливающейся в теле лихорадки. Я помнила, как меня занесли в шатёр, освещённый костром, и положили на что-то мягкое, накрыли тяжёлыми шкурами.