13

Клиника явно частная, думает Майкл, поднимаясь наверх по лестнице из столовой. Только посмотрите на эти диковинные цветочные композиции: стрелиции с оранжевыми языками, кремовые белокрыльники, высоченные зеленые орхидеи. Интересно, кто поставщик? Контракт, судя по всему, тянет на целое состояние.

На лестничной площадке висят акварели с видами окрестностей Льюиса: грандиозные меловые скалы Семь Сестер, панорама Южной Гряды, лодки, отражающиеся в реке Уз… Наверное, пытались создать атмосферу умиротворенности и единения с природой, но Майкл все равно чувствует себя так, будто только что вернулся с войны.

Несколько недель он почти не спал, поэтому сейчас спрашивает у уборщицы, где можно выпить кофе, и она отправляет его на кухню. Майкл нажимает кнопку «Эспрессо», наблюдает, как картонный стаканчик наполняет черная жидкость, и вдруг слышит за спиной чей-то шепот.

– Если хочешь с кофеином, спустись вниз.

Обернувшись, он видит юношу с проколотой бровью и ирокезом.

– Простите?

– Здесь кофе без кофеина.

– Что, даже эспрессо?

– Ага. Точно говорю. И чай тоже. – Молодой человек кивает в сторону коробок с чаями – бергамотовым, мятным, «Английский завтрак». – Недавно здесь? Какая программа?

Майкл не особенно помнит, как он сюда попал, не говоря уже о том, чем будет заниматься.

– Прости, приятель, я без понятия.

Панк хмыкает.

– Ну, был бы наркоманом или алкоголиком, знал бы. Сразу после поступления начинают детоксикацию, это такая гадость. – Он передергивается. – Так вот, внизу у регистратуры стоит аппарат – там совсем другой кофе. Нас, наркоманов и алкоголиков, к нему не подпускают.

– М-м-м…

– За дверью с кодовым замком. Видел ее?

Майкл кивает, хотя и не видел.

– Так вот, если хочется кофеину, иди туда.

– Спасибо. Тогда я это пить не буду, – говорит Майкл и выплескивает эспрессо в раковину.

* * *

– Мне нужно в туалет, – говорит Эбби. – Туда вы тоже должны меня сопровождать?

– Боюсь, что так. – Сестра виновато морщит нос, но Эбби не чувствует к ней ни капли расположения. Она вообще почти ничего не чувствует. Смутную тревогу, неясное ощущение несчастья, но в целом она будто оцепенела.

– Я хочу по-маленькому, – произносит она уже у туалета. – Надеюсь, в кабинку вы со мной не пойдете?

– Нет, только дверь не запирайте.

Эбби едва сдерживается, чтобы не поступить именно так. Эта женщина ходит за ней по пятам и действует на нервы. Эбби так и не поняла, почему она это делает. К сожалению, в последние несколько дней она вообще мало что понимает.

Через пару минут в дверь стучат.

– Вы как?

– Нормально.

– В одиннадцать начинается групповой сеанс, вам обязательно нужно успеть.

Сестра старается говорить ровным, спокойным голосом, но Эбби ее тон кажется притворным.

– Я выйду через минуту.

– Там не любят, когда кто-то опаздывает.

– Я не могу быстрее! – взрывается Эбби.

У нее нет желания идти на сеанс, ей вообще ничего не хочется. Ладно, думает она, выходя из кабинки, все равно больше делать нечего, – и позволяет проводить себя по коридору в холл, где садится с сестрой на диван.

В дверях появляется пожилой мужчина в костюме. Может, это он вчера помог мне поступить сюда, думает Эбби: вроде она уже где-то видела эту козлиную бородку. В голове такая путаница, что ничего наверняка не скажешь. Следом за ним идет женщина средних лет, у нее в руках зонтик в горошек – в окно видно, что на улице накрапывает дождь.

У меня тоже есть такой зонтик, думает Эбби. Только он куда-то запропастился – в последнее время мне совсем не до зонтиков.

– Ну вот, здесь собирается ваша группа, – говорит мужчина с бородкой. – Присаживайтесь, если хотите. Сегодня сеанс проведет Джонни, он будет минут через десять.

Мужчина разворачивается и уходит.

Женщина кладет сырой зонт на пол и нерешительно садится на соседний диван. У нее длинные каштановые волосы, волнистые и невероятно густые.

Наверное, боится, что намокнут и закурчавятся, думает Эбби. Знакомо… Как же мне не хватает моих длинных волос.

* * *

Карен понятия не имеет, что она ожидала увидеть в Мореленд-плейс, но точно не такого. Обстановка в холле уютная. Здесь все с размахом: вдоль трех стен стоят диваны, по углам кресла, есть и гигантский телевизор с плоским экраном. На подоконнике огромная ваза со свежесрезанными цветами, а на журнальном столике в центре комнаты – коробка с бумажными носовыми платками и чаша с фруктами. На нижней полочке лежат последние выпуски глянцевых журналов и свежий номер «Таймс».

Она оглядывает людей вокруг: похоже, они все пришли на сеанс. Прямо напротив нее мужчина с тронутыми сединой волосами старательно заполняет анкету. На секунду он поднимает глаза на Карен. Вроде она с ним где-то встречалась… У него приятная внешность, но взгляд обеспокоенный, и Карен инстинктивно настораживается.

На соседнем диване сидит блондинка лет, наверное, на пять-десять моложе Карен. Бледная, худенькая, со слегка загорелыми руками спортсменки. Короткая стрижка, на лице ни грамма косметики. Вид у нее усталый, измученный, но Карен совершенно ясно, что девушка симпатичная. Рядом с ней расположилась сестра по имени Сангита – так написано на бейджике.

Карен смотрит на часы: осталось пять минут. Что-то ей не по себе – никогда еще не приходилось участвовать ни в чем подобном. Она вспоминает, как Молли впервые пошла в школу; как она гордилась собой и радовалась в тот день. Моя малышка куда храбрее меня, думает Карен.

В комнату, прихрамывая и опираясь на палочку, входит пожилая азиатка с облаком седых волос на голове. Она осторожно устраивается в кресле, приподняв бирюзовое сари и на мгновение обнажив распухшую лодыжку. Карен понимает, какие неприятные ощущения испытывает эта женщина. Рядом сидит девушка с покрытыми блеском губами и густо накрашенными ресницами, у нее золотистые, закрученные спиральками волосы, большая грудь и плоский, как стиральная доска, живот. Карен мгновенно вспоминает о своем вытянутом свитере и немытой голове. Я думала, мы все будем присутствовать здесь по схожим причинам – почему же эта девица выглядит так хорошо? Может, она уже посещала занятия, и они действительно пошли ей на пользу?.. На секунду в груди вспыхивает надежда; затем печаль, давившая долгие недели, наваливается вновь, и Карен едва сдерживает слезы. Вряд ли я когда-нибудь почувствую себя лучше. С какой стати мне чувствовать себя лучше? Может быть, только ради Молли и Люка, но я устала, устала как собака.

Она достает платок, сморкается и замечает, что красотка смотрит на нее с улыбкой. У Карен от смущения вспыхивают щеки, и все же она рада, что хоть кто-то проявил расположение, и улыбается в ответ.

Неужели это актриса? Здесь вполне могут встретиться звезды.

– Я Лилли.

Девушка протягивает руку. На ногтях – красивый маникюр.

– Карен, – отвечает Карен.

Она вдруг замечает, что пальцы у Лилли дрожат. Девушка спрашивает робко и неуверенно:

– У вас сегодня первое занятие?

– Да.

– А.

К чему бы это «а»? Наверное, тот факт, что она новичок, имеет значение.

– А раньше здесь бывали?

– Нет, – отвечает Карен. – Никогда.

Мужчина напротив вновь смотрит на нее. Явно хочет что-то сказать, но не решается и продолжает заполнять анкету.

Затем к компании присоединяются грузный молодой человек с хвостиком и в шлепанцах – похоже, живет здесь, заключает Карен, – и хорошо одетый чернокожий парень, который заявляет с американским акцентом:

– Меня зовут Трой.

Наконец ровно в одиннадцать пружинящим шагом в комнату входит человек с ниспадающей на лоб челкой и вкатывает большую белую доску. В руках у него ворох бумаг и коробка с маркерами.

– Благодарю вас, Сангита, – кивает он медсестре. – Можете идти.

Он устанавливает доску так, чтобы всем было видно, кладет коробку и бумаги на журнальный столик и закрывает дверь. Затем поворачивается к группе и улыбается так лучезарно, что комната будто озаряется светом.

– Меня зовут Джонни.

Выглядит лет на тридцать, решает Карен, а может, и моложе, хотя, наверное, это просто по сравнению с нами он кажется таким жизнерадостным, полным энергии.

– Я психотерапевт и сегодня проведу сеанс в вашей группе. Давайте быстренько представимся, поскольку у нас есть новенькие. Карен? – Он прямиком идет ней и неистово трясет руку. – Эбби? – Проделывает то же самое со стриженой блондинкой. – Мы уже встречались сегодня, – говорит он, однако Эбби, похоже, не помнит. – И… Майкл?

Все это время мужчина торопливо заполнял анкету; наконец, он откладывает в сторону ручку и бумагу.

* * *

Поверить не могу, что у него достаточно опыта, думает Майкл, пожимая руку молодого человека. На вид не старше Райана. Еще, небось, и учиться не закончил. Подумать только, закрыл дверь в комнате с толпой психически нездоровых, несчастных людей! Вон та девушка, руки у нее трясутся как осиновый лист. И вообще, нормально запереть нас в помещении, указывать, что пить, а что нет? Как в «Полете над гнездом кукушки».

– Для начала предлагаю каждому рассказать о том, что он сейчас чувствует, – продолжает Джонни, придвигая стул поближе к доске. – Кто первый?

Только не я, думает Майкл.

– Может, кто-нибудь из старожилов попробует? – говорит Джонни.

К удивлению Майкла, голос подает девушка с дрожащими руками.

– Хорошо, давайте я первая. Я Лилли… – Она обводит взглядом сидящих и улыбается – ей явно не впервой. – Меня сегодня немного потряхивает.

Она смешанной расы, замечает Майкл, и местная, судя по выговору.

Психотерапевт медленно кивает.

– И от чего вас потряхивает, как думаете?

– Ну… Вчера вечером мне повысили дозу лития. Наверное, я пока еще не привыкла.

Во-во, говорит себе Майкл. Психиатр, у которого я вчера был, тоже хочет посадить меня на лекарства, а теперь посмотрите на нее. С ней того и гляди нервный срыв случится.

– Хотя по утрам мне всегда тяжелее…

Какое великолепное декольте, думает он и вдруг понимает, что не может сосредоточиться на ее словах.

Из грез Майкла выводит голос американца Троя. Оказывается, он сейчас в отпуске по болезни и к концу недели должен вернуться к месту службы, в Афганистан.

– Жду этого с ужасом, – говорит он.

За ним по нескольку слов произносят седовласая леди и парень в шлепанцах, и повисает долгая пауза.

Интересно, кто первый, думает Майкл. Женщина с длинными золотистыми волосами напротив или худосочная на соседнем диване? Кто угодно, только не я.

Женщина напротив неуверенно ерзает и уже открывает рот, чтобы заговорить, однако внезапно заливается слезами.

Опустив взгляд, Майкл замирает от ужаса.

Но Джонни просто наклоняется вперед и подвигает к ней коробку с носовыми платками. Похоже, происходящее его ничуть не смущает.

– Здесь вы можете спокойно выражать свои чувства, Карен.

– Господи. – Карен берет платок и сморкается. – Извините, извините, не знаю, что со мной…

– Не надо извиняться, – говорит Джонни.

– Поверить не могу, что попала сюда! – всхлипывает она и плачет еще сильнее. – Ой, простите, я не хотела… Очень невежливо с моей стороны, тем более я ни с кем из вас не знакома.

– Я тоже никого здесь не знаю, – тихо, почти шепотом, произносит Эбби.

Майкл полагает, что пришла его очередь, но от смущения не в силах вымолвить ни слова.

– Именно так я себя чувствовала, когда поступила сюда, – обращается Лилли к Карен.

– Вы все такие смелые и честные, а я только и делаю, что рыдаю… – Карен дышит с трудом.

– Здесь вам станет лучше, это точно, – говорит Лилли.

– Правда? – с сомнением в голосе откликается Карен.

Майклу кажется, что он видел ее раньше. Может, это одна из покупательниц? От Хоува до Льюиса всего несколько миль, вполне возможно, что некоторые пациенты прибывают оттуда. Он ковыряет ногтем кожу вокруг ногтя, пытаясь припомнить, откуда он знает эту женщину. Вообще-то у него хорошая память на лица… Была. С тех пор, как началась бессонница, с памятью стало хуже.

– Да, сейчас вы в самом начале подъема в гору, – говорит Трой. – Потом станет легче.

– Не забывайте о технике «я-сообщений», Трой, – обращается к нему Джонни.

А это еще что такое? – думает Майкл. Все эти правила!.. Ему еще меньше хочется говорить.

– Простите, – кивает Трой. – Я хотел сказать, когда я сюда поступил после травмы, то был как в самом начале подъема в гору.

– Спасибо, – говорит Джонни.

– И отсюда только один путь – вверх, – добавляет Лилли.

Карен с облегчением одаривает ее слабой, признательной улыбкой.

 

14

Джонни рисует на доске большой круг и отступает на шаг.

– Поскольку среди вас трое новичков, сегодня мы выясним, как наши мысли могут усилить депрессию или состояние тревоги.

Лучше бы он не улыбался, думает Майкл. Чего это он такой радостный? Что может быть хуже, чем целый день разговаривать о депрессии?

– Первый шаг на пути к выздоровлению – понять свои мысли, поступки и взаимосвязь между ними. Второй – критически оценить свое поведение. Для начала давайте посмотрим на то, как мы думаем. Один из способов сделать это – диаграмма «злой цветок».

– Я уже делал это упражнение, – ворчит Трой.

– Ничего страшного, – отзывается Джонни. – Группы у нас разные, ведь каждый раз на сеанс приходят разные люди, а это значит, вы непременно узнаете от них что-то новое. Может, тогда начнете вы и расскажете, что находится в середине?

– Депрессия, – говорит Трой, тяжко вздыхая, и Джонни записывает это слово в кружок.

Не понимаю, что за связь между самокопанием и цветами, думает Майкл.

– Итак, кто нам расскажет, чем он занимается в состоянии депрессии? – Джонни окидывает взглядом группу.

– Лежу в постели, – откликается мужчина в шлепанцах.

Да неужели, думает Майкл.

– Отлично, – говорит Джонни, пририсовывает к кружку дугу и пишет в ней: «Лежу в постели». – И что происходит, когда мы не встаем с кровати? Как мы себя чувствуем?

– Дерьмово, – бурчит Трой.

– Именно, – кивает Джонни и пишет «Отвращение к самому себе» в следующей дуге.

– Нужно было написать «Дерьмо», – говорит Майкл.

Слова выскакивают прежде, чем он успевает себя остановить.

– Спасибо, Майкл. Думаю, для нашей цели большой разницы нет, – отвечает Джонни.

У него на щеках вдруг проступают розовые пятна. Поручили бы это дело кому-нибудь пожестче характером, если резкое слово его шокирует, думает Майкл. И все же чувствует угрызение совести.

– Кто еще подскажет, чем занимается человек, когда ему плохо? – спрашивает Джонни.

– Больше пьет алкоголя? – великодушно предлагает Майкл.

Джонни рисует новую дугу и заполняет ее.

– Спасибо, – говорит он, розовые пятна на щеках бледнеют. – А чем это может закончиться?

– Похмельем, – откликается Лилли.

Все смеются.

– Еще большей тревожностью, – говорит Трой, и Джонни подрисовывает стрелку, ведущую к кругу.

А-а, думает Майкл, теперь понятно. Это лепестки. Какое странное совпадение, ведь именно цветы меня сюда и привели.

Рита, седовласая леди в сари, сообщает, что реже выходит из дома, и многочисленные родственники не зовут ее в гости; Карен говорит, что перестала делать то, что так любила раньше, – устраивать вечеринки и встречаться с друзьями, отчего становится еще несчастнее; Трой признается, что часто выходит из себя, а потом чувствует себя виноватым; Колин, молодой человек в шлепанцах, рассказывает, что начинает есть без меры, а потом себя за это презирает. Так они продолжают до тех пор, пока цветок полностью не обрастает лепестками.

Не высказался только один человек, замечает Майкл. Это Эбби. Бледная и тихая, она с самого начала еще не проронила ни слова. Интересно, что у нее за история? Украдкой он приглядывается внимательнее. У Эбби усталый вид; она то и дело прикрывает глаза, будто засыпает.

Майклу хочется ее поддержать. Может, спросить, не принести ли ей кофе снизу, от стойки регистратуры, им обоим не помешало бы взбодриться.

Джонни все еще не закончил говорить.

– Итак, почему мы делаем эти вещи, хотя они нам вредят?

Рита тем временем быстро что-то пишет, затем поднимает голову.

– Может, потому что это успокаивает?

– Каким образом?

– Ну, например, остаться дома намного легче. Последнее, чего мне хотелось бы, когда я в подавленном состоянии, это общаться с людьми.

– Именно, – подтверждает Джонни.

– Джонни? – Лилли подается вперед, и Майкл приказывает себе не таращить на нее глаза. – Это называется «безопасное поведение»?

– Да.

– Не понимаю, почему безопасное, ведь на самом деле эти вещи нам вредят?

– Потому что, когда мы так поступаем, мы чувствуем себя в безопасности, – объясняет Джонни. – Но важно помнить: пусть эти поступки и приносят облегчение, оно временное.

– А-а. – Лилли откидывается на спинку, явно довольная, что ей стало понятнее.

Вот те на, думает Майкл. У него хватает умственных сил, чтобы уяснить логику. Как будто отказа от бизнеса недостаточно. Теперь, похоже, мне придется еще и бросить пить.

* * *

Я волнуюсь за Каллума, думает Эбби. Кто его поднял, приготовил ему завтрак, помог сходить в туалет? К этому часу он уже должен быть в школе, но Гленн вряд ли возьмет отгул, а Еве одной ни за что не справиться. Могу поспорить, здесь ни у кого нет ребенка, который требовал бы столько внимания, иначе они сейчас так мило не беседовали бы. О чем вообще они говорят, и что это за молодой Хью Грант с челкой? Джонни, кажется, его зовут, только я не понимаю ни слова из его болтовни. Как остальным удается уловить, о чем речь, и подключиться к разговору?

Она закрывает глаза, пробует отгородиться от всех… Если бы это было так просто. Что бы она ни делала, ее мысли здесь, роятся в голове, въедаются в мозг. Как бы ни пыталась она их проанализировать, обратиться к собственному рассудку, мысли ходят по кругу: ты неудачница, плохая мать, никчемное существо. Недостойное любви, безответственное, слабое.

С утра Эбби вытребовала какое-то лекарство, чтобы привести в порядок мысли. Скорее даже не вытребовала, а выпросила – спрятав подальше гордость. Ей всего лишь хотелось остановить лавину самобичевания. За последние часы стало гораздо хуже, сил больше нет терпеть. Но психиатр сказал: «У вас в крови еще есть темазепам», и выделил совсем маленькую дозу успокоительного.

– Таким образом, при депрессии что-то выходит из строя, – продолжает Джонни. – И первый шаг к восстановлению равновесия – желание изменить шаблоны поведения. Стоит понять, как мы сами усугубляем свое положение, как появляется мотивация…

Никогда в жизни Эбби не чувствовала себя настолько неуверенной. Словно между ней и остальным миром воздвигнута стеклянная стена, и она не в состоянии сориентироваться или понять, что происходит.

Внезапно Эбби осознает, что ей нужно делать: идти домой. Джонни стоит к ним спиной, что-то пишет на доске…

Она доходит до середины комнаты, когда психотерапевт оборачивается.

– Эбби, вам нужно выйти?

– Да. – Она почти не слышит собственный голос, настолько он слаб. – Нужно, – произносит она чуть громче и берется за дверную ручку.

– Я бы очень хотел, чтобы вы ничего не пропустили. Нам осталось всего несколько минут.

Она открывает дверь.

– Гм, подождите секунду…

Эбби не обращает внимания на его слова, выходит в коридор и слышит, как за спиной он говорит оставшимся:

– Прошу меня простить.

Она ускоряет шаг, однако он идет за ней и осторожно касается плеча.

– Эбби, что с вами?

Невыносимые мысли возвращаются.

– Мне пора домой, – говорит Эбби, пытаясь вновь обрести только что ее посетившую ясность ума.

Она опять направляется к лестнице, однако успевает сделать лишь несколько шагов.

– Стойте! – Голос Джонни звучит резко.

– Все в порядке? – спрашивает какая-то женщина.

Оказывается, это сестра, преследовавшая Эбби все утро. Она спешит к ним, поднимается по лестнице.

– А, Сангита! Эбби хочет уйти с сеанса… – Джонни улыбается, но чем вызвана улыбка, Эбби не понимает.

– Мне нужно заботиться о сыне, – объясняет Эбби. Может, как только он это поймет, то сразу ее отпустит?

– Пожалуй, сейчас важнее другое, – возражает Джонни и чуть заметно кивает Сангите.

– Я все улажу, – говорит Сангита. – Эбби, пойдем, поболтаем немного?

– Нет, – отрезает Эбби. Еще чего!

– Мне нужно вернуться к группе, – говорит Джонни. – Увидимся позже, Эбби.

Не увидимся, думает она.

* * *

– Простите еще раз, – обращается Джонни к группе.

Интересно, что там произошло, думает Майкл. Немного странно. И все же вряд ли у нее получится далеко уйти, у этой Эбби. Держу пари, она не догадывается, что дверь внизу заперта, и если хочешь выйти, нужно знать код.

Джонни вновь берется за маркер.

– На чем я остановился?

– Вы говорили о мотивации, – подсказывает Трой и зевает.

Немного мотивации мне бы не повредило, думает Майкл. С тех пор, как прогорел магазин, он почти все время проводил у телевизора, а Крисси злилась. Она заставила его обратиться к врачу, когда он заявил, что не видит смысла что-то делать.

– Ах да. Спасибо, Трой.

Джонни стирает с доски цветок и пишет вверху: «Постановка цели».

– А теперь сделаем упражнение, которое поможет с мотивацией. Я принес раздаточный материал. – Он берет со стола стопку бумаг и вручает Рите. – Возьмите, пожалуйста, один лист, остальное передайте по кругу. Каждому из вас нужно ответить на вопросы.

Обалдеть, совсем как в школе, думает Майкл. А потом нам разрешат выйти на площадку и поиграть. Под присмотром учителя, разумеется.

 

15

– Итак, откуда вы узнали о группе? – спрашивает Джонни, пока Карен усаживается в кресле напротив. После сеанса он пригласил ее поговорить с глазу на глаз.

– История немного странная, – отвечает она, окидывая взглядом комнату.

Все здесь в спокойных, бежевых тонах, на окне тюлевые занавески. Из мебели, кроме двух кресел, лишь маленький стол, на котором стоит коробка с бумажными носовыми платками, графин с водой и несколько пластмассовых стаканов. На стене висят часы. Судя по всему, на разговор у них полчаса.

– Иногда людям очень трудно заставить себя прийти сюда, а вы, кажется, сказали, что никогда раньше не пробовали ничего подобного.

– Нет. То есть, да, – говорит Карен.

Она все еще под впечатлениями от сеанса – пришлось усвоить много новой информации, – к тому же у нее бурчит в желудке. Вообще-то я надеялась пообедать, думает она, но, видимо, пока не судьба.

– Прошу прощения, что насел на вас. Очень хотелось воспользоваться тем, что и у меня, и у вас есть немного свободного времени, вот я и подумал, что для начала это будет прекрасно.

– Разве мне вдобавок к групповым необходимы индивидуальные занятия? – спрашивает она.

– Они позволят нам разобраться, как обстоят дела лично у вас; я предпочитаю относиться к ним как к возможности обсудить вещи, о которых трудно говорить в присутствии других пациентов. Здесь будем только вы и я. Все, что вы расскажете, останется между нами. Надеюсь, вы сочтете эти сеансы полезными.

Карен кивает. Я видела сеансы психотерапии в фильмах и телепередачах. Да и Лу работает с трудными подростками, так что от нее я тоже кое-что об этом знаю. Наверное, надо было поговорить с Лу о том, как я себя чувствую. Но у нее и без того много работы, к тому же со дня на день она должна родить. Не хотелось бы доставлять ей еще больше хлопот.

– Итак, Карен, – прерывает Джонни ее мысли, – чтобы помочь мне составить более полную картину, может, расскажете немного о себе и о том, не происходили ли в последнее время какие-то события, из-за которых вы и решили обратиться сюда?

Он опускает взгляд на лежащую на коленях папку, со лба падает челка.

Наверное, в папке записи обо мне, и там говорится, что я сошла с ума. Чего он от меня ждет: чтобы я рассказала о своей жизни? Или о смерти Саймона? Или о том, что все время пла чу?..

– А что вам уже известно о моей жизни? – спрашивает она.

– Ну, я знаю, что сегодня утром вы пришли на сеанс.

Однако Карен имела в виду совсем не это, и Джонни, похоже, понимает.

– Кроме того, у меня есть направление от вашего терапевта – больше ничего, поэтому начинайте, откуда сочтете нужным.

Рассказать можно много чего, однако Карен пока не готова открыться. Как известно, большинство психотерапевтов считают, что обычно проблемы возникают еще в детстве, и для начала она выбирает нечто не слишком рискованное.

– Ну, я выросла в Рединге, в графстве Беркшир. У меня есть брат, сейчас он живет в Австралии, и мы с ним уже довольно долго не виделись… А родители… Мама с папой… были…

Что же это такое, при одном упоминании об отце на глаза наворачиваются слезы. Мне так его не хватает, думает Карен, вспоминая о детстве, и тянется за платком.

– Мне не следует так много плакать. Простите. Не ожидала, что снова разревусь…

– Поплакать иногда очень полезно, – говорит Джонни.

Карен в этом не уверена. Что за толк в постоянных рыданиях?

– Возможно, ваши слезы означают, что в вашей жизни что-то ушло или изменилось?

– Наверное, так.

Для своего возраста он очень проницателен. Карен глубоко вздыхает.

– Шесть недель назад у меня умер отец.

Она мысленно возвращается в Уэртинг, бежит по коридору, лихорадочно всматривается в лица, ищет мать. И наконец находит ее, мертвенно-бледную, убитую горем, у дверей палаты интенсивной терапии…

– Он жил в доме престарелых, – рассказывает Карен Джонни. – Что произошло, мы точно не знаем. Сиделка принесла вечерние лекарства. Он сидел в кресле и не двигался. Она спросила, что с ним, он не ответил. Дело в том, что отец, если бы не спал, обязательно что-нибудь сказал бы, хотя бы послал ее куда подальше. – Карен грустно улыбается. – У него случился инсульт.

Джонни сочувственно кивает.

– В сознание он так и не пришел. – Она промокает глаза платком. – Пролежал неделю и…

Хоть она и видела отца, держала его за руку, ощущала его тепло и прислушивалась к дыханию, он больше не проснулся.

– Мне очень жаль, – произносит Джонни.

– Все нормально, – говорит Карен и тотчас упрекает себя за эти ничего не значащие слова.

Бывает ли смерть «нормальной»? А еще ей очень не хочется, чтобы Джонни решил, что она не любила своего отца.

– Ему шел восьмой десяток, несколько лет он болел Альцгеймером…

– Наверное, все это было тяжело.

– Да, тяжело… Хотя раньше, в общем… раньше мы с ним были очень близки.

Карен поднимает взгляд – Джонни смотрит на нее с глубоким сочувствием, – и она вновь начинает всхлипывать. Она как мыльный пузырь, едва держится: несколько добрых слов – бац! – и лопнул. Трудно разговаривать, когда из глаз текут слезы.

– Я… на этот раз справиться мне не удалось. Анна, моя подруга, посоветовала сходить к врачу, а он сказал… сказал, что нечего удивляться, такое трудно пережить и… ну, в общем… предложил антидепрессанты, а мне принимать их совсем не хочется… Я не хочу быть не собой, они могут изменить личность, и привыкать к ним тоже не хочу…

– Такое вряд ли случится, – говорит Джонни. – Некоторым они помогают.

– Правда?

– Они способны поднять настроение. Не стал бы советовать полагаться только на них, однако доказано, что в сочетании с психотерапией антидепрессанты дают хорошие результаты.

– О.

– Вы в любое время можете обсудить это с доктором Касданом, психиатром, если решите копнуть глубже. Почему бы вам не походить недельку-другую на групповые сеансы и ко мне, а потом вернуться к этому вопросу?

– Было бы неплохо.

– Простите, я вас перебил. Так на чем вы остановились?

Какое-то время Карен молчит, пытаясь вспомнить.

– Да, так вот, я решила… В общем, подруга спросила, не покрывает ли моя страховка что-нибудь еще, кроме стандартного медобслуживания. Я проверила – и действительно, покрывает, так что… я…

– Давайте пока опустим эти детали, – говорит Джонни. – Могу я вернуться к разговору о вашем отце?

– О, да, разумеется.

Карен смущена. Наверное, я его замучила своей болтовней.

– Вы сказали «на этот раз»… «на этот раз справиться не удалось». А что, вы уже теряли кого-то из близких?

– Да. – Она замолкает ненадолго и произносит: – Мужа.

– Мужа?

Джонни озадачен, Карен это видит. Явно не ожидал, что она вдова. Люди часто так реагируют, и Карен уже привыкла, но ей все равно тяжело. Обычно она старается не вдаваться в подробности, чтобы поменьше расстраивать окружающих. А Джонни слишком молод, и ей особенно хочется его защитить. Она берет еще один платок.

– У него случился сердечный приступ, ни с того ни с сего… Прошло уже два года… – У Карен дрожит голос. Джонни врач, напоминает она себе. Он справится. – Мужа звали Саймон.

– Наверное, это было страшное потрясение.

– Да. Но я вроде выдержала. Не хочу сказать, что это вообще на меня не подействовало. Конечно, подействовало, еще как. Это было ужасно, жутко… – Перед глазами встает картина, как Саймон падает в поезде, и Карен вздрагивает, глотая слезы. – Как-то пережила. Куда деваться, ведь у меня дети, пришлось идти дальше. А теперь еще отец, и я, кажется, совсем расклеилась. Последние две недели – с тех пор, как он умер, – я только и делаю, что плачу, все время, каждый день. И похоже… не знаю, что со мной такое. Иногда я чувствую себя жутко несчастной, в другие дни у меня тоже скверное настроение, но по-иному: будто в мое тело кто-то поселился, я сама не своя.

– Вы отнесли бы это к физическим симптомам?

Карен хмурится.

– Трудно отделить одно от другого. У меня постоянные головные боли, словно мне надели металлический обруч – порой давит так сильно, что странно, почему я не вижу этот обруч… Как если бы вы носили шляпу, а потом сняли, и до сих пор ощущаете след от нее.

Джонни кивает.

– Хорошее описание.

– Я не пойму одного: почему смерть Саймона я пережила легче, ведь она была такой неожиданной. А смерть отца… я знала, что это вот-вот случится. Отцу шел восьмой десяток, он болел давным-давно.

– Похоже, у вас депрессия. За относительно короткий промежуток времени вам пришлось решать массу проблем, и такая реакция совершенно естественна.

– Для моей мамы уход за ним был обузой… в каком-то смысле смерть отца принесла ей облегчение… Мне бы хотелось так к этому и относиться, однако мама меня тоже тревожит. Что ей теперь делать? Наверное, следует забрать ее к нам, только вот не знаю, по силам ли мне справиться еще и с этим, ведь я совсем расклеилась… – Карен умолкает и смотрит на врача. – Простите.

– Вам не за что просить прощения.

– Да, наверное. Простите.

До Карен доходит смысл ее слов, и она смеется.

Джонни улыбается в ответ.

– По-моему, вы слишком строги к себе.

– Да?

– Похоже, вы рассчитывали на определенную реакцию на смерть отца, а она оказалась другой, и вы в растерянности. В вашей речи то и дело мелькает слово «следует»: «следует пригласить маму жить к себе», «не следует так много плакать».

– Пожалуй, я на самом деле так считаю…

– Когда происходит нечто, причиняющее нам боль, нам порой кажется, что мы не сумели правильно среагировать. – Джонни смотрит на часы. – Боюсь, у нас осталась всего пара минут.

– Не пойму, почему мне сейчас тяжелее, чем когда умер Саймон, – говорит Карен. – Странно, правда?

– Ну… я думаю, вы сейчас испытываете то, что часто называют кумулятивной травмой. Это может случиться, когда одно печальное событие происходит следом за другим.

– Поэтому я веду себя так неуравновешенно?

– Наверное, лучше не взвешивать… – Джонни вытягивает вперед сложенные чашами ладони, изображая весы, – …тяжелее одно горе другого или нет. – Он поочередно опускает одну чашу и поднимает другую. – Наверное, это скорее похоже вот на что. – Он складывает ладони вместе. – Одну тяжесть можно выдержать, а две нет. – И опускает руки.

– Ой. А я так не думала.

– Я не говорю, что причина только в этом, но все-таки не следует судить себя слишком строго.

Карен кивает.

– К сожалению, сейчас нам пора заканчивать, однако вам не помешало бы поразмышлять об этом до нашей следующей встречи.

– Конечно.

– Приятно вам пообедать, – говорит Джонни.

 

16

О нет, думает Майкл, входя в столовую. Почти все стулья заняты, придется к кому-нибудь подсаживаться. Есть место рядом с Ритой, и она вроде бы достаточно безобидная, но с ней уже сидит Трой, а он явно не в духе, лучше не связываться. Майкл ищет взглядом Карен – уж если и болтать с кем-то, то лучше с ней, она тоже новенькая. Затем вспоминает, что после сеанса ее куда-то увел Джонни.

Есть два свободных места в углу за столиком у остекленной двери. На двух других стульях сидят парень с ирокезом, который подсказал, где стоит нормальная кофемашина, и еще один молодой человек с татуировками – они полностью покрывают обе руки и переходят на затылок. Майкл протискивается к ним и едва произносит: «Не против, если я здесь сяду?», как чувствует рядом благоуханный аромат, и чьи-то волосы скользят по его руке.

– Привет, ребята! – Это Лилли. – Можно с вами?

– Конечно, – в один голос откликаются оба парня.

Еще бы, думает Майкл.

– Давай, Майкл, паркуй свой зад рядом со мной, – говорит Лилли, хлопая по красному сиденью свободного стула.

Майкла послушно садится.

– Майкл новенький, – объясняет Лилли.

– Мы уже встречались утром, – говорит Ирокез и протягивает руку: – Я Карл. А это Лански.

Лански отрывает взгляд от тарелки – ему принесли гамбургер и жареный картофель – и кивает.

– Необычное имя, – произносит Майкл и тут же добавляет: – Наверное, вам все об этом твердят.

– Нет, – говорит Лански. – Так зовут меня только здесь. Это моя фамилия. А имя – Пол, но на ПЛЗ у нас два Пола.

– Программа лечения зависимости, – поясняет Лилли, заметив недоумение на лице Майкла.

– Ну, а ты как сюда загремел? – интересуется Лански.

– О, он печальный, – говорит Лилли.

– А мы плохие. – Карл подмигивает; проколотая бровь делает мимику жестче.

– Еще какие плохие, – кивает Лилли и поворачивается к Майклу. – Карл сидел на наркотиках.

– А я запойный, – говорит Лански.

Заметно, думает Майкл. Под большими очками в черной оправе щеки Лански пронизаны поврежденными кровеносными сосудами.

В центре стола стоит кувшин. Лилли наливает себе сок.

– Здесь мы все делимся на помешанных, плохих и печальных.

Лицо Майкла кривит улыбка.

– Если мы печальные и плохие, кто тогда помешанные?

– О, сейчас их тут не так много, – отвечает Карл. – Но они психические, совсем сдвинутые, понимаешь? Те, кто слетел с катушек.

– Я слетела с катушек и попала сюда, – говорит Лилли. Ее откровенность обезоруживает, но до Майкла уже дошло, что в Мореленд-плейс редко ведут светские разговоры. – У меня БР. – Она одаривает его великолепной улыбкой.

– Что это? – спрашивает Майкл.

– Биполярное расстройство, – поясняет Лански и смачно откусывает гамбургер. На тарелку плюхается клякса кетчупа.

Лилли смотрит на женщину, подающую еду. Та вручает Майклу тарелку с печеным картофелем, фаршированным тунцом и сладкой кукурузой. Теперь он вспоминает, что именно это и заказывал.

– Мое уже готово, Салли?

Немного странно обращаться по имени к персоналу и другим пациентам, думает Майкл. Впрочем, дружелюбие – всегда хорошо.

– А что ты заказывала? – спрашивает Салли.

– Омлет, – отвечает Лилли. – У меня аллергия на пшеницу, – поясняет она Майклу, понизив голос, будто это более откровенное признание, чем предыдущее.

– Ну, так… ты сказала, что слетела с катушек. Что это значит?

Обычно Майкл не особенно любопытен, но история Лилли вызывает у него глубокий интерес. На ее фоне он гораздо меньше чувствует себя отщепенцем, ведь он давно не общался с другими людьми. Впервые за много месяцев в душе возникло нечто слегка напоминающее радость.

– А, я хотела зарезать свою сестру, – небрежно сообщает Лилли.

Майкл едва не давится едой.

– Да ты, наверное, слышал, – говорит Лански. – Об этом во всех газетах трубили.

И тут до Майкла доходит. Так вот откуда ему знакомо лицо Лилли. Не может быть! Они с сестрой вели программу «Стрит-данс в прямом эфире», которую обожают его дети. Мне-то она по барабану, не перевариваю такую музыку – и все же! Ну надо же, удивляется он, в задумчивости жуя картошку, я обедаю со знаменитостью. Вот Келли и Райан удивились бы.

– У меня был транзиторный психоз, – объясняет Лилли, поправляя топ, и Майкл снова приказывает себе не пялиться. – Но сейчас все в порядке.

Значит, действуют лекарства, думает Майкл. Похоже, некоторым пациентам они помогают.

– А твоя сестра?

– Она ко мне привыкла, – улыбается Лилли. – Тогда я на самом деле считала ее дочерью дьявола.

– Помешанная, что поделаешь. – Ухмыляясь, Лански стучит по виску пальцем.

– Так ты застрахован или что? – спрашивает Карл.

Майкл не сразу понимает, о чем это он.

– Хочешь знать, как я плачу ?

– Да, – говорит Карл. – Она, судя по всему, платит сама… – Кивок в сторону Лилли. – Лански тоже…

– За меня платит отец, – застенчиво говорит Лански.

– А меня проспонсировали на работе. А ты как?

– О, – произносит Майкл, все еще чувствуя себя не в своей тарелке. – По государственной страховке.

– По государственной?! – Лилли и Карл явно ждут продолжения.

Майкл кивает. Он и не догадывался, что это здесь редкость. Да и вообще особо не думал о том, как сюда попал. Все было как в тумане.

– Везучий ты мерзавец, – роняет Карл.

Сто лет меня везучим не называли, думает Майкл.

– Почему?

– Чтобы попасть сюда без страховки, нужно целое состояние. – Карл обращается к Лилли: – Сколько это сейчас стоит?

– Ты на стационаре? – уточняет та.

Майкл кивает.

– Значит, как и мы. Почти штука за ночь.

Во второй раз картошка едва не застревает у Майкла в глотке. Он хватает стакан, делает глоток.

– И как же это тебя отправили сюда по государственной страховке? – спрашивает Карл.

– Больше нигде не было свободных коек.

– А ты что, не помнишь? – обращается Лански к Карлу. – Ну, того парня – пару недель назад его выписали. Мэтт, кажется, его звали. С книжкой еще вечно ходил, грамотей. У него тоже была государственная страховка.

– Разве? – говорит Лилли.

– Да. Похоже, в психбольницах сократили количество коек, и когда у них не хватает мест, лишних пациентов отправляют в такие клиники, как наша.

– Понятия не имел, – говорит Карл.

До Майкла доходит смысл сказанного.

– Значит, если в бюджетной психушке освободится место, меня переведут туда?

Майкл изо всех сил старается не паниковать. Конечно, он искренне поддерживает развитие государственного сектора, но ведь он только-только начал привыкать к здешнему окружению, и мысль о переводе в изолятор, положенный по государственной страховке, вселяет ужас. Перед глазами уже мелькают смирительные рубашки и прикованные цепями к спинкам кроватей больные. Бред какой-то, говорит он себе. Викторианские времена давно прошли. И все же такая перспектива пугает. Вряд ли стены там украшены акварелями. Впрочем, без них-то он как-нибудь проживет. Гораздо хуже, что там скорее всего не будет отдельной палаты.

– Нет, раз положили сюда, здесь и останешься. Слишком много возни с переводом, – рассуждает Лански.

Слава богу, думает Майкл. Жить в одном помещении с такими же чокнутыми, как я, – что может быть хуже?

 

17

– Может, посидим в маленьком холле? – предлагает Сангита.

– Мне все равно.

Сестра идет по коридору к одной из дверей, переворачивает табличку – теперь вместо «СВОБОДНО» на ней надпись: «ЗАНЯТО» – и приглашает Эбби в комнату, похожую на ту, где проходило занятие группы, только меньше.

Неужели, если не считать спален, все помещения в этом здании оформлены в бежевых тонах? Запутаться можно, думает Эбби.

– Садитесь. – Сангита указывает на самую дальнюю от выхода кушетку, а сама занимает другую, ближе к двери.

Эбби остается на ногах.

– Я постою.

Ей опять хочется сбежать отсюда. Мимо Сангиты пройти будет трудно, но если действовать быстро… Однако где-то в глубине души Эбби понимает, что разумнее все же остаться. Она переминается с ноги на ногу.

– Почему мне нельзя уйти?

– Доктора не любят, когда люди на полпути бросают групповые занятия, если на это нет очень веских причин, – объясняет Сангита. – Как только уйдет один, за ним потянутся другие, и это плохо подействует на тех, кто хотел бы продолжать занятия.

При чем тут полпути, думает Эбби, Сангита не поняла.

– Я ухожу не из группы. Я хочу уйти отсюда.

– А-а. – Пауза. – По-моему, это тоже плохая мысль.

– Почему? – Эбби уже устала постоянно искать ответы. С каким бы предложением она ни вышла, все оказывается не так. – Мне нужно домой к сыну.

Она идет к двери, но Сангита успевает схватиться за ручку.

Эбби вновь охватывает мучительное беспокойство.

– Мне так плохо, у меня в голове… я не могу ясно соображать, не могу сосредоточиться. Как мне ходить на групповые занятия? Сегодня ночью я почти не спала, все время кто-то открывал дверь – проверяли, на месте ли я…

– Хотите, я научу вас делать дыхательные упражнения?

– Спасибо, не надо.

– Подумайте хорошенько. Это поможет расслабиться и немного успокоит мысли.

– Я уже давно пытаюсь их успокоить. – Эбби едва сдерживается, чтобы не закричать. – У вас есть эти таблетки, как их там?.. – Она пытается вспомнить название. – Кажется, начинаются на «Д»… Мне давали только одну.

– Диазепам?

– Да. Не посмотрите? Честное слово, сил больше нет терпеть…

– Если принесу, обещаете никуда не уходить?

– Хорошо.

– Да, а вы не знаете, кто будет вести с вами индивидуальные сеансы?

– Какие?

– Индивидуальные.

– Без понятия.

– Поскольку вы только что поступили, мне еще не сказали, – поясняет Сангита. – Я это тоже выясню и скоро вернусь.

Оставшись в одиночестве, Эбби изо всех сил удерживает себя на месте. Если бы не диазепам, она бы удрала, не задумываясь.

Немного погодя раздается стук, и не успевает Эбби сказать и слова, как дверь открывается. Сердце падает – это не Сангита с лекарством, а совсем другая женщина.

– Здравствуйте, – приветствует она. – Меня зовут Бет.

Эбби подозрительно разглядывает ее бейджик.

– Вы принесли лекарство?

– Не беспокойтесь, этим занимается Сангита, – уверенно произносит женщина, и тревога Эбби немного утихает. – Я буду заниматься с вами индивидуально.

Бет улыбается. Глаза блестят, взгляд не такой строгий, как у Джонни. К тому же она значительно старше его, и голос у нее мягкий. Она полновата, и это почему-то располагает к общению; Эбби инстинктивно чувствует в ней опору.

Классные лодочки, думает Эбби, разглядывая лиловые туфли на ногах Бет. Это первая оптимистичная мысль за все утро.

– Сангита сказала, что вы хотите уйти. Наверное, вы расстроены, и я подумала, что нам самое время познакомиться, – продолжает Бет, садясь на кушетку. – Не присядете? Не знаю, как вы, а я не люблю разговаривать стоя.

– Хорошо.

Эбби устраивается на краешке дивана.

– Как я понимаю, вы испытываете сильную тревогу.

– Да.

Одно только это слово заставляет Эбби вновь задергать ногами.

– Ужасное чувство, знаю. Со мной это тоже было.

– С вами?

Эбби потрясена: личного признания от врача она не ожидала. С какими только медицинскими работниками ей ни доводилось встречаться за свою жизнь – а их было очень много, если вспомнить студенческую жизнь и включить тех, к кому она ходила с Каллумом, – они никогда не говорили о себе.

– Да. – Бет морщится и кивает головой. – Порой это чувство полностью тебя поглощает, ведь так?

Наверное, я могу ей довериться, хотя бы немножко, думает Эбби.

– Я не хочу, чтобы за мной ходили по пятам, – признается она. – От этого только хуже становится.

– А кто за вами ходит? Кто-то не из нашей клиники?

– Да нет же! – смеется Эбби. – Я пока не совсем параноик. За мной ходят здесь. Ну эти, медсестры.

– Вы имеете в виду Сангиту?

– Да. И ночью тоже – так ведь с ума можно сойти. Даже когда я легла, каждые пять минут кто-то заглядывал в палату. Как спать в такой обстановке, скажите?

– Все это лишь потому, что мы о вас беспокоимся, Эбби. Как и о многих пациентах, которые…

– Которые что?

– Которые могут причинить себе вред.

– Ну, я не стану причинять себе вред! Жизнь поганая, но делать глупостей я не собираюсь.

Немного помолчав, Бет медленно кивает головой и произносит:

– Ладно… Опишите, пожалуйста, подробнее, что вы сейчас испытываете?

Эбби хмурится. Ее уже давно никто не спрашивал об эмоциях.

– Напряжение. – Она пожимает плечами. С чего, черт возьми, ей начать? – В последнее время все идет кувырком – у меня совсем разладились отношения с мужем.

– Мне жаль это слышать.

– Мы разводимся, скоро будем разъезжаться. Вроде бы уже нашли покупателей на дом, но Гленн ни в какую не хочет уступить в цене, и, судя по всему, мы их потеряли. – Эбби замолкает. Говорить тоже трудно, сразу кружится голова. Ноги опять начинают дергаться. – Ах да. Еще у меня есть сын. У него аутизм.

– Должно быть, это тяжкое бремя.

– Да уж.

– Вам кто-нибудь помогает со всем этим справиться?

– Есть две няни, они присматривают за Каллумом…

– Это ваш сын?

– Угу.

– Подозреваю, что большую часть хлопот они с вас не снимают, так?

После этих слов Эбби вдруг осознает, насколько она одинока.

– Нет. Не снимают.

– Кто-то еще? Друзья, родственники?

– М-м-м…

У меня нет времени на друзей, думает Эбби. Особенно сейчас. Затем вспоминает о матери и отце.

– Родители живут на западе, мы уже давно не виделись. В любом случае, у нас не очень близкие отношения. Они у меня необщительные.

– Итак, я полагаю, ваша тревога возникла давно и со временем только усиливалась. – Бет ставит локти на колени и наклоняется вперед.

Мысли в голове Эбби скачут чуть медленнее, теперь она способна воспринимать реальность немного яснее.

– Да. После Нового года все стало гораздо хуже. – Может, нужно рассказать, что такое со мной уже было, когда мы разбежались с Джейком, думает она и добавляет: – Кажется, я склонна к тревожности.

– Почему вы так считаете?

– Я оказалась в трудной ситуации некоторое время тому назад… – Эбби старается припомнить точно, когда. – С тех пор прошло больше десяти лет. Я рассталась с парнем как раз, когда готовилась к защите.

– Наверное, было тяжело справиться одновременно с двумя проблемами.

Она вспоминает Джейка. Как же он морочил ей голову.

– Я очень тряслась на экзаменах, хорошо это помню. Так накрутила себя, что в первые полчаса мозг будто оцепенел. – Бет смеется и качает головой. – Вот что происходит, когда мы впадаем в панику. Теряешь способность ясно мыслить.

И вновь Эбби удивляется, насколько открыто ведет себя Бет. Психотерапевт, к которому она недолго ходила в Манчестере, держался сухо и разговаривал как робот – будто вслух читал учебник.

– Некоторое время я принимала прозак, – признается Эбби.

– Помогло?

– О, да.

По крайней мере, больше, чем терапия.

– С тех пор были еще периоды тревоги?

– Нет, ничего серьезного.

– Это хорошо.

В последние годы я настолько была занята Каллумом, что почти ни о чем другом не думала.

Немного помолчав, Бет смотрит прямо в глаза Эбби.

– Я хочу кое о чем вас спросить, Эбби, и надеюсь, что вы простите мою прямоту. Когда я начинаю работать с новым пациентом, как сейчас с вами, я обязательно заранее изучаю кое-какие сведения о нем. Самые минимальные – те, что нам передают из больницы. Как я понимаю, вы поступили сюда в выходные. И все-таки я прочитала в истории болезни, что около вашей кровати нашли пустую упаковку темазепама. Муж решил, что вы приняли довольно много таблеток.

Сквозь легкий туман последних нескольких дней начинают проступать воспоминания. Гленн вернулся домой как обычно поздно – вроде бы это был вечер пятницы? – и зашел к ней в комнату, потому что плакал Каллум… Или еще по какой-то причине? Она была такая вялая, что Гленн перепугался и настоял, чтобы ее забрали в реанимацию, где у нее, сонной, вызвали рвоту…

Эбби наконец начинает что-то понимать.

– Из-за этого меня сюда и отправили?

Бет кивает.

– Из-за этого тоже. Муж очень за вас волновался. Упаковка была почти полная.

– Но я ведь ему сказала, что всего лишь хотела уснуть.

– А вы не боялись, что слишком большая доза причинит вред?

– Не такая уж и большая.

– Значит, вы не собирались принимать много таблеток?

– Нет!

Неужели они решили, что я пыталась покончить с собой? Хуже того, неужели и Гленн так подумал?

– К счастью, темазепамом относительно трудно отравиться. Я не специалист, но для этого нужно принять действительно высокую дозу. Обычно от него просто очень хочется спать.

– Я не пыталась отравиться. – Эбби снова заводится. – Я бы ни за что не оставила сына. И не приняла бы всю пачку, как бы плохо мне ни было. Я же объясняла, что выпила всего пару таблеток, чтобы хоть немного поспать.

Бет снова молчит.

– Я говорила это Гленну и людям в реанимации, но меня никто не слушал.

Она пытается восстановить в памяти подробности той ночи… Безуспешно. Возможно, так действуют лекарства. Или стресс. А может, и то и другое разом, но вспомнить, как она попала в Мореленд-плейс, не удается.

Бет все еще не сводит глаз с Эбби. По взгляду понятно: она в растерянности. Она пытается собрать меня по кусочкам, как разбитую посудину, думает Эбби. Я ее не виню. Мне и самой это не по силам.

И вдруг ее осеняет: меня поместили – как это называется? – под надзор с целью предотвращения самоубийства! Вот почему все время кто-то ходит за мной по пятам. Нужно рассказать обо всем подробнее, объяснить.

– Наверное, вышло недоразумение… Я не принимала все таблетки разом. Честное слово.

Бет вопросительно смотрит на нее.

– Ну, хорошо. Я принимала не по одной таблетке за раз, но только по две или три, не больше.

– Понятно. – Бет трет ладонью лоб, словно это поможет выяснить правду. – Ничего, если я спрошу, как долго вы их принимали? Просто эти таблетки могут вызывать привыкание.

– Несколько недель. Хотя я принимала их не каждую ночь.

– Та-ак.

– Я же говорила, мне трудно заснуть, а если не выспишься, то как справиться со всеми делами?

Эбби в отчаянии. Почему Бет ей не верит? В груди вновь растет беспокойство.

– Муж замечал, что вы их принимаете?

– Нет. – Эбби краснеет. Это были его таблетки. Внезапно ею овладевает злость. – В последнее время его почти не бывает дома. Где уж тут заметить.

Бет задумчиво кивает.

– Кажется, теперь картина ясна. Спасибо за откровенность. – Она опять кивает, на этот раз решительнее. – Простите меня за недопонимание.

– И вы меня тоже…

Услышав просьбу о прощении, Эбби смягчается. Наверное, люди стараются сделать для меня все, что в их силах. Все, кроме Гленна. Вместо того чтобы предложить помощь, он отделался от меня.

Пока Эбби размышляет, в дверь опять стучат.

– Да? – откликается Бет.

Это Сангита.

– Вот, принесла, – говорит она, протягивая Эбби маленькую белую пилюлю и стаканчик с водой. – Доктор Касдан говорит, лучше принимать по одной, но сегодня он разрешит еще одну дозу, если вам не станет легче. – Сангита неуверенно улыбается.

Психиатр, наверное, убежден, что у меня будет передозировка, если дать больше, думает Эбби. А Сангита вовсе не такая ужасная – она всего лишь делает свою работу.

 

18

В холл, запыхавшись, вбегает женщина средних лет с бейджиком на груди.

– Прошу простить за опоздание, – говорит она, сбрасывая длинный кардиган и поправляя платье. – Меня задержали.

Наверное, что-то с Эбби, думает Майкл. Выглядела она плохо и после обеда так и не вернулась в группу.

Женщина оглядывает присутствующих.

– Кажется, все на месте.

– А что с Эбби? – спрашивает Лилли.

– Сегодня ее не будет.

– С ней все в порядке?

– Об этом нужно спрашивать у нее, Лилли. Меня зовут Бет. Это занятие буду вести я. С большинством из вас мы уже знакомы… А вы, должно быть, Майкл? – Она улыбается ему. – И Карен?

Карен кивает.

– Итак, на послеобеденных занятиях мы пробуем применить теории, о которых мы беседовали утром, к своей собственной жизни. Эти занятия в большей степени прикладные… – Бет замечает озадаченный взгляд Майкла. – Практические, если вам так понятнее.

Майкл чувствует себя восьмилетним ребенком.

– Джонни сказал, что вы обсуждали, как в депрессии нас одолевают одни и те же пессимистичные мысли. Мы постоянно размышляем о своих проблемах, пытаясь найти решение. Психологи называют это «руминациями». Кто-нибудь из вас может сказать, что подолгу укорял себя за неспособность справиться с ситуацией? Я, например, могу.

Она вновь окидывает взглядом группу. Майкл опускает глаза.

– Да, я тоже, – откликается Колин. – Я боялся, что моя девушка уйдет, потому что я все еще здесь. И так себя накрутил, что когда она мне вчера звонила, раза три, наверное, спросил, не собирается ли она меня бросить. Вот вам и паранойя.

– Вряд ли она собирается вас бросить, Колин, – говорит Бет.

– А по-моему, вполне может. – Колин нервно накручивает на палец собранные в хвостик волосы. – Я здесь уже давно. Вчера она так разозлилась, что велела мне отсюда выписываться. Будто это так просто.

Несколько членов группы согласно кивают.

– О чем я и говорю. – Бет обращается ко всем. – Мы так долго пребываем в таком самокритичном настроении, что привыкаем к нему.

С дивана напротив слышно тихое покашливание Карен.

– В последнее время я злюсь на себя за то, что постоянно хожу в расстроенных чувствах. Пару месяцев назад умер мой отец…

Майкл смущенно ерзает, и Карен замолкает.

– Продолжайте, Карен, – просит Бет.

Карен краснеет.

– Мне стыдно за то, что я так много пла чу. Не понимаю, почему я чувствую себя такой несчастной.

– Огорчаться из-за смерти отца вполне нормально, – подает голос Рита. – Это лишь показывает меру вашей любви к нему.

– Спасибо. Все немного сложнее… – Подняв глаза, Карен замечает, что пожилая женщина искренне ей сочувствует. – А вообще, думаю, вы правы.

– Хорошие примеры, – говорит Бет. – Беда в том, что когда мы пытаемся избавиться от наших тревог и печалей, постоянно думая о них, то как будто погружаемся в трясину – чем больше мы прикладываем усилий, тем глубже нас засасывает. Вы согласны, Карен?

– Полагаю, да. После смерти папы я совершенно перестала верить в свои силы. Время идет, но я чувствую себя не лучше, а только хуже.

– Так, по-вашему, печалиться – хорошо или плохо? – обращается Трой к Бет.

– Я не говорю, что в печали есть что-то плохое. Понимаю, что все это кажется немного запутанным, поэтому позвольте мне описать по-другому. Как вы можете догадаться, – Бет усмехается и хлопает себя по бедрам, – я не отношусь к спортивному типу людей. Лично я лучше съем шоколадку, чем пойду в спортзал.

Заметно, думает Майкл.

– И все же весьма полезно рассматривать разум как мышцу. К примеру, если вы спортсмен, то должны упорно тренироваться, чтобы добиться определенных результатов. Так вот, с разумом то же самое – я называю это «синдром правой руки Роджера Федерера». Несколько лет назад, когда я смотрела теннисный матч – потому что хоть я и не спортсменка, я все равно люблю смотреть теннис… гм… по очевидным причинам, – она вновь смеется, – я заметила, что его правая рука намного больше левой. На это мой муж довольно язвительно ответил: «Еще бы! Он же правша». Другими словами, он так долго работал правой рукой…

– Ну вы даете, – скалится Колин.

Бет ухмыляется. С подначками она справляется лучше Джонни, замечает Майкл.

– Возможно, я неправильно выразилась. В любом случае, руки у него теперь разного размера. Несимметричные, если хотите. Разумеется, я ни в коей мере не критикую физические данные Федерера, но надеюсь, вы поняли, что я имею в виду. Это касается и нашего настроения: если мы тренируем мозг мыслить негативно, он привыкает это делать и в конце концов чрезмерно развивается в этом направлении. – Она отступает на шаг назад. – Логично?

– Вроде того, – бормочет Трой.

– Но как переобучить мозг? – спрашивает Рита, на секунду отрываясь от записей. – Если я много лет думала только так и не иначе.

– Дело в том, что наше настроение всегда соотносится с мыслительными процессами, – отвечает Бет. – Депрессия связана с мыслями, а мысли можно изменить.

– По-моему, вы говорили, что занятие будет практическим, – замечает Трой. – А мы пока только и делаем, что слушаем вас.

Лучше бы он заткнулся, думает Майкл. Мне все это нравится не больше, чем ему, но я же не лезу со своими замечаниями.

Однако Бет сохраняет спокойствие.

– Все верно, Трой. Времени остается мало, и я надеюсь, следующее упражнение поможет ответить на ваш вопрос, Рита. Итак, дождь уже кончился, и мы идем в сад.

Ну надо же, совсем как в школе с училкой, думает Майкл.

* * *

Карен надевает куртку и застегивает молнию.

У Бет красивая одежда, думает она, разглядывая кардиган и платье. И туфли тоже замечательные. Интересно, где она их купила?

– Этим упражнением я хочу научить вас наблюдать за происходящим вокруг, – говорит Бет. Пока Рита поправляет сари, затем пытается одновременно взять ручку с блокнотом и трость, она добавляет: – Можете ничего не записывать, просто внимательно наблюдайте за всем, когда мы выйдем отсюда.

Вокруг шарканье ног и невнятный гомон.

– Единственное правило: пока мы не вернемся, вам запрещается говорить.

Как только все притихли, Бет открывает дверь и ведет их по коридору, как священник паству.

Хорошо, что мы идем на улицу, хочется глотнуть свежего воздуха, думает Карен. Она изо всех сил старается не упустить ни одного слова Бет, однако после разговора с Джонни ее внимание то и дело отключается.

Бет останавливается и набирает код у двери в регистратуру.

Ого, а я и не знала, что мы взаперти, думает Карен.

Они идут за Бет в другой коридор; слышно, как сзади шелестит Ритино сари. Карен обращает внимание на копировальный аппарат и двух женщин, беседующих рядом с ним. Затем все входят в столовую.

Это не та столовая, где мы обедали, думает Карен. Здесь вместо стульев лавки, а на стенах постеры с надписями: «Мне не нужно стыдиться», «Каким бы ни был мой вес, я – достойная личность» и «Я красив таким, какой я есть».

– Расстройства пищевого поведения. Они едят отдельно, – шепчет ей на ухо Лилли.

– А…

Колин громко цыкает на них, и Лилли прыскает со смеху.

– Смотри осторожнее, а то попрошу, чтобы тебя перевели к ним в группу, – шипит она.

– У, злючка, – говорит Колин, похлопывая себя по внушительных размеров животу.

В саду нет ничего особенного. Зачем нужно было вести нас сюда? – недоумевает Карен.

И все же она заставляет себя сосредоточиться. В центре сада на клочке потоптанной травы стоят деревянная скамья и ржавеющий металлический стол. У восточной стены тянется клумба, на которой видна гортензия с оставшимися с прошлого лета засохшими соцветиями, скопления нарциссов и ранних тюльпанов. В дальнем конце – лавровая изгородь, похожее на вишню дерево, вот-вот готовое зацвести, с висящей на нижней ветви кормушкой для птиц, и одинокая клещевина. С запада от соседнего участка сад отделяет высокий дощатый забор.

После того как все члены группы – включая опирающуюся на клюку Риту – обходят площадку, Бет делает знак рукой, что пора возвращаться в здание.

Наверху они снимают пальто и куртки, пожимая плечами: непонятно, что за смысл в этом упражнении.

– Держу пари, это какой-то тест на запоминание, – тихо говорит Колин, приглаживая волосы и поправляя хвостик.

Карен подозревает, что все это окажется похожим на одну игру, в которую она играла в детстве у кого-то на дне рождения: нужно запомнить предметы в корзине и сказать, какие из них отсутствуют после того, как их выносили из комнаты. У меня ужасная память, думает она. Я обязательно все перепутаю.

Бет берет маркер, подходит к доске и говорит:

– Сейчас я набросаю план тех мест, где мы только что были.

Торопливыми штрихами, совсем не соблюдая масштаб и не заботясь об аккуратности, она рисует лестницу, коридор, столовую и сад.

– Теперь я хочу, чтобы вы называли то, что увидели, и если все члены группы тоже обратили внимание на этот предмет, я его рисую. Те вещи, которые заметил только один или двое, на плане не отражаются. Всем понятно?

– Скамейка! – сразу кричит Колин.

– Кто еще видел скамейку? – спрашивает Бет.

Вся группа поднимает руки, и она рисует скамейку.

– Стол, – говорит Трой, и стол тоже появляется на рисунке.

– Огнетушитель, – говорит Колин, однако Карен и Лилли качают головами. – Он точно был у запасного выхода, – упрашивает Колин, и Бет отказывается его включить.

– Гортензия, – говорит Карен. Она начинает понимать суть.

– А что это? – спрашивает Лилли.

– Как можно не знать, что такое гортензия? – удивляется Майкл.

Тон его скорее шутливый, не злой. Похоже, он немного успокоился, отмечает Карен.

– Кто-нибудь еще видел гортензию? – спрашивает Бет.

– Я. Гортензия была на клумбе, ее нужно подрезать, – откликается Майкл.

– Больше никто не видел?

Остальные члены группы качают головами.

– Сожалею, Карен, – говорит Бет.

Упражнение продолжается. На плане появляются болтающие у копировального аппарата женщины, а постеры из столовой – нет. В саду Карен, похоже, заметила все деревья, зато прозевала ящик с инструментами, на который просто не могли не обратить внимания мужчины. Однако ускользнуло от нее гораздо, гораздо больше: камера наблюдения внизу у лестницы, табличка «Управляющий» на двери, комнаты с номерами от 1 до 6, недоеденный сандвич в столовой, урны у садовых ворот и даже большой деревянный сарай.

Почему я такая невнимательная? – удивляется Карен. Впрочем, остальные участники группы тоже многое упустили.

– Так вот, а сейчас мы пойдем и проделаем все это еще раз, – говорит Бет.

– Нет! – выкрикивает Колин.

– О, да. Я пытаюсь показать, как включить нормальный образ мыслей. Рита, если вам трудно, можете остаться и подождать здесь. Остальные идут тем же маршрутом, молча, и снова поднимаются сюда. Одевайтесь…

И они уходят.

На этот раз Карен настолько внимательна ко всему вокруг, что с легкостью замечает пропущенные ранее предметы. И каждый раз, обнаружив один из них – камеру наблюдения, табличку «Управляющий», недоеденный сандвич, ящик с инструментами, – она ощущает удовольствие, как будто открылась дверца, и в мозг хлынула радость. Она замечает и новые предметы. На лестнице красивые резные перила, словно оплетенные плющом; на полке у копировального аппарата лежат елочные игрушки; у застекленной двери в столовой отошли от стены обои; в саду у забора скачет белка – чем больше подробностей замечает Карен, тем радостнее становится.

Назад они возвращаются слишком уж быстро.

– Ну, что скажете? – спрашивает Бет, улыбаясь.

– Ух ты! – отзывается Колин. – Было круто.

– Здорово, правда?

– Да. – Лилли хлопает в ладоши. – Мне очень понравилось!

– Заметили, что во второй раз получаешь удовольствие? Мы погружаемся в настоящее, включаем ту часть мозга, которая отвечает за творчество, интуицию, – объясняет Бет. – Наблюдая за тем, что нас окружает, мы перестаем думать о прошлом или о будущем и руминировать.

– Будто экстази принял, – говорит Колин.

– Тише! – шикает Лилли.

Но Бет не обращает внимания.

– Мне интересно, что вы сейчас чувствуете, – говорит она.

– Мне понравился аромат дождя, – отвечает Рита. – Чудесный запах, наслаждалась им…

– Я тоже, – кивает Колин. – А еще я продрог.

– А я взбодрилась, – сообщает Лилли.

– По-моему, мне немного легче, – замечает Майкл.

Карен обводит взглядом комнату. Все – даже Трой, который прежде лишь хмурился – выглядят менее мрачно.

Вряд ли это продлится долго, думает она, размышляя о своем эмоциональном состоянии, но как же здорово снова быть в хорошем расположении духа. Я и забыла, что это такое.

 

19

– Не остаешься на релаксацию? – спрашивает Лилли у Карен, когда та тянется за курткой.

– Я думала, мы заканчиваем в четыре, а мне еще нужно забирать детей, – отвечает Карен.

– Жаль. Тебе бы понравилось. Это самое приятное занятие за весь день, да, Рита?

– О, да, – откликается Рита.

Она медленно поворачивается, вытягивает ногу и кладет на диван.

– У Джонни релаксация хорошо получается, – говорит Лилли.

Интересно, что это значит, «хорошо получается релаксация»? – думает Карен.

– Приятный голос, – поясняет Рита.

– Вот что вам нужно, Рита, – говорит Лилли, берет Ритин шерстяной платок и накрывает ее как одеялом.

Пожилая женщина закрывает глаза и благодарно улыбается.

– Возможно, в следующий раз останусь.

– Обязательно нужно остаться, Карен, – говорит Джонни, входя в комнату.

За ним следуют двое молодых людей, которых она видит впервые. Один с ирокезом и проколотой бровью, второй в больших очках в черной оправе и с многочисленными татуировками.

– Как дела, мальчики? – приветствует их Лилли. Она взобралась на один из диванов, чтобы закрыть жалюзи.

– Участвуют люди из всех групп в Мореленде, – объясняет Джонни.

Лилли спрыгивает на пол.

– Карл, Лански, это Карен, – представляет она, взмахнув рукой.

– Привет. – Карен любопытно поближе с ними познакомиться, но это подождет. – Простите, я не могу остаться…

– Когда вы придете в следующий раз, Карен? – спрашивает Джонни.

– В пятницу. В остальные дни недели я работаю.

– Увидимся. – Лилли машет на прощание пальчиками с безупречным маникюром.

Как жаль, думает Карен, спускаясь по лестнице. Релаксация мне бы не помешала, да и компания понравилась. Хорошие люди, и Лански с Карлом тоже вроде интересные. И это в Мореленде – кто бы мог подумать!

У выхода ее перехватывает регистраторша.

– Извините, надо отметиться.

Карен на шаг отступает от двери, чтобы расписаться в журнале у молодой женщины, которую, судя по бейджику на груди, зовут Дэнни.

В это мгновение ее обдает холодным воздухом: зацепившись за порог каблуком, в помещение вваливается какая-то женщина. Одной рукой она волочет за собой чемодан на колесиках, в другой держит бутылку – открытую, судя по расплескавшейся по ковру темной жидкости.

– А вот и Элейн, – говорит женщина, направляясь прямиком к Дэнни.

От нее несет табаком, замечает Карен.

– Мне жаль, но с этим сюда нельзя, – говорит Дэнни, кивая на бутылку.

– У меня детоксикация только завтра, – отвечает Элейн.

– Все равно нельзя.

Карен мимолетным взглядом оценивает Элейн: грубые черты лица, джинсы в обтяжку и летная куртка. Худоба такая, будто женщину морят голодом. Даже не знаю, стоит ли вмешиваться, думает Карен и решает промолчать, чтобы избежать неприятностей.

– Почему это? Я заплатила за ночь.

– Потому что наркотики и алкоголь у нас запрещены.

– Выпью в комнате, никто не заметит.

Дэнни качает головой.

– Простите, нет.

– Ай, да ладно тебе…

Дэнни плотно сжимает губы. Такая ситуация для нее явно не нова, догадывается Карен, впечатленная самообладанием регистраторши.

– Нет.

Элейн, шатаясь, идет к внутренней двери.

– Вы не пройдете, – говорит Дэнни. – Там закрыто.

– Чтоб ты сдохла, – бросает Элейн.

Дэнни тянется рукой под стол – очевидно, нащупывает тревожную кнопку, потому что тотчас слышны чьи-то торопливые шаги.

– Проблема, Дэнни? – Это человек с козлиной бородкой в строгом костюме, который утром показывал Карен лечебницу.

– Элейн хотела пронести вино, – объясняет Дэнни.

– А, понятно. – Он поворачивается к посетительнице. – Здравствуйте, Элейн. Я – Фил, управляющий. Проносить с собой алкоголь у нас запрещается.

– Мне же до завтра еще можно пить.

– Да, но…

– Тогда я выпью здесь. – Элейн падает на одно из кресел. – Ваше здоровье! – И подносит бутылку к губам.

– Нет, мне жаль, но так тоже нельзя… – Фил подходит к ней.

Она уклоняется.

– Ой, только не надо меня трогать! – Он даже не коснулся твоего рукава, думает Карен. – Хорошо, я уйду…

Элейн встает и направляется к выходу, оставив чемодан посреди вестибюля.

– А вещи не хотите забрать? – спрашивает Дэнни.

– Я сейчас вернусь.

Карен, Дэнни и Фил стоят как вкопанные и смотрят, как Элейн, держась за поручни, чтобы не упасть, спускается с крыльца. Она останавливается на тротуаре прямо перед крыльцом, опять подносит бутылку ко рту и единым духом выпивает содержимое. Потом наклоняется, осторожно ставит бутылку на нижнюю ступень и, покачиваясь, идет назад к входной двери.

– Все, – говорит она Дэнни, – я готова.

* * *

Вот уже несколько минут Майкл сидит напротив женщины, представившейся как Джиллиан. Кроме как «да» в ответ на вопрос, зовут ли его Майклом, он не произнес ни слова.

На бейджике написано, что она старший психотерапевт. Ну, еще бы не старший, думает Майкл. Она ведь старуха. Если Джонни чересчур молод, чтобы заслуживать его уважение, то эта шотландская курица с пучком седых волос, в очках и платке на плечах, совсем древняя. И дело не только в том, что она из другого поколения; Джиллиан, похоже, высокомерная.

Не могу представить, чтобы она от души веселилась на каком-нибудь концерте или отправилась спозаранку на рынок, думает Майкл. Если мне так нужен психотерапевт, почему меня не отправили к Бет, или как там ее? Вдобавок ко всему, пришлось пропустить релаксацию. Не помешало бы немного вздремнуть.

– Как я понимаю, у вас нет настроения беседовать, – произносит Джиллиан спустя еще несколько минут.

О чем тут беседовать, думает Майкл. Все пошло наперекосяк. Чем она мне поможет? Профинансирует?

Джиллиан перехватывает его взгляд и едва заметно улыбается.

Наверное, хочет меня подбодрить, думает он. Если бы она знала, сколько улыбок я видел сегодня, то не стала бы утруждаться.

– Мы весь день трепали языком, – ворчит он, затем опускает глаза и начинает дергать заусенцы на ногтях, лишь бы не встречаться с ней взглядом.

– Замечательно, что на групповых занятиях вы разговаривали с другими пациентами. Но сейчас мы с вами один на один. Если вы опишете свои чувства словами, это поможет, вот увидите.

– Не понимаю, почему здесь все так любят разговаривать. – Майкл пытается оторвать засохший кусочек кожи.

– А можно спросить: как вы считаете, если держать проблемы в себе, они исчезнут?

Что она обо мне знает, думает Майкл. У нее на коленях папка: наверняка там все написано.

– Что у вас там?

– Письмо от вашего семейного врача, – говорит Джиллиан. – Если хотите, можете прочесть.

– Не надо, спасибо.

Доктор говорил, что у меня клиническая депрессия, думает Майкл. Не знаю, в чем разница между «клинической» и простой депрессией, но если положили в больницу, похоже, я был в очень плохом состоянии. Майкла нервирует мысль о том, что настолько личная информация черным по белому изложена в бумагах.

– По ходу нашей беседы я буду делать кое-какие записи, если не возражаете, – говорит Джиллиан.

Не зная, что ответить, Майкл ерзает в кресле. Его смущает, что она собирается все записывать.

– Не хочу я ничего рассказывать, – наконец бурчит он. – Я так не умею, понимаете? Знаю, это модно и все такое…

Он осекается и с удивлением видит усмешку на лице Джиллиан.

– Я действительно модно выгляжу, Майкл? – Она трогает пальцами свой платок.

Майкл невольно фыркает.

– Нет, наверное…

– Мысль, что, облекая наши чувства в слова, мы помогаем себе, новой не назовешь. Вообще-то люди издавна знали: если человек грустит или сердится по какому-то поводу, нужно дать ему выговориться.

Ей, должно быть, известно, что магазин того и гляди обанкротится, думает Майкл. Наверняка кто-то ей рассказал, иначе откуда бы она узнала, что я злился. Ему хочется взять у нее из рук папку и посмотреть, что там лежит.

– Больше двух с половиной тысяч лет назад Будда говорил о том, как полезно давать определения своим переживаниям.

О, еще и буддизм, думает он. Если это не модно, тогда что? Может, она и шотландка, но живет, без сомнения, где-нибудь в Брайтоне, около фермерского рынка. Допустим, для кого-то эти сеансы и будут полезны, но только не для меня. Он опять бросает взгляд на часы.

– Можно я пойду?

Джиллиан тоже проверяет время и кивает.

– Да, можно. Далее мы встречаемся в пятницу. Две с половиной тысячи лет, Майкл! Не так уж и мало, чтобы подтвердить: разговоры действительно помогают. Так что, может быть, на следующем сеансе вы все-таки приложите хоть немного усилий.

* * *

– А, Эбби, добро пожаловать, – приветствует Джонни. – Значит, на релаксации вы будете с нами?

Эбби кивает. Дополнительная таблетка помогла – наконец-то! – немного утихомирить панику.

– Сангита предложила пойти.

– Отлично, – кивает Джонни. – Кто-нибудь даст Эбби коврик?

Обаятельная молодая женщина, которая вроде бы тоже присутствовала на одиннадцатичасовом сеансе, собирается лечь, однако, услышав его слова, встает и идет к корзине с ковриками в углу комнаты.

– Вот, возьмите.

Она протягивает темно-розовый рулон.

– Спасибо.

Эбби обводит взглядом окружающих, пытаясь понять, чего от нее ожидают. Все диваны заняты, но журнальный столик отодвинут в сторону, чтобы остальные могли лечь на пол. Эбби ложится на коврик, и свободного места больше не остается.

Вытянувшись на спине, она смотрит, как Джонни уменьшает яркость освещения и закрывает дверь.

Очень странно, думает она. Хотя, с другой стороны, здесь вообще все кажется непривычным. Эбби расправляет плечи, пытаясь унять беспрестанную тревогу о том, что сейчас творится дома. Нелегко сосредоточиться среди такого количества незнакомых людей. С тех пор, как Каллум научился ходить, толпы народа приносили только неприятности. Обретенную при помощи лекарства невозмутимость опять пронзает беспокойство.

Джонни вставляет в проигрыватель диск, и в комнате звучит легкая музыка.

Успокойся, Эбби, приказывает она себе. Чем больше нервничаешь, тем дольше тебя здесь продержат.

– Постепенно начинайте заполнять собой свое тело… – говорит Джонни.

Эбби хочется повернуть голову и посмотреть, что он делает – где сидит? читает ли по книге? – однако она сдерживается и не открывает глаза.

– На несколько секунд вспомните о своем дыхании, ощутите его.

Эбби чувствует, как легкие вздымают грудь вверх… и опускают вниз… вверх… и вниз.

– Обратите внимание на те части тела, которые соприкасаются с ковриком или диваном.

О да, думает Эбби. Это пятки… икры… бедра…

– После каждого выдоха позволяйте себе вдохнуть чуточку глубже. – Голос у Джонни певучий, успокаивающий. – Если в голове начнут мелькать или кружиться мысли, представьте их в виде неких умственных событий, которые приходят и уходят, как облака в небе. Немного обдумайте их, а затем наблюдайте, как они улетают…

Эбби начинает ощущать легкость, возбуждение постепенно утихает.

– А теперь представьте, как вдыхаемый воздух проходит по телу, по правой ноге к пальцам на правой ступне.

Ее дыхание замедляется.

– Немного подумайте о своих ощущениях в ступне, затем, на выдохе, отпустите напряжение, которое вы, возможно, там заметили…

Через считаные минуты она засыпает.

* * *

– Ну, как все прошло? – спрашивает Анна, как только Карен отвечает на звонок.

Карен зевает.

– Прости, я задремала, пока укладывала детей. Не вешай трубку. – Она осторожно поднимает спящую у нее на животе кошку и берет пульт, чтобы убрать звук.

– Может, потом поговорим?

– Нет, все в порядке.

– Хорошо, а то я просто сгораю от любопытства. Мне всегда было интересно, что там, в Мореленде. Об этом так много пишут в прессе.

Смотря что считать прессой, думает Карен, затем вспоминает, что Анна всегда обожала сплетни о знаменитостях. Она приподнимается на локтях, чтобы поболтать немного.

– Вообще-то было здорово. Я даже не представляла, насколько всеобъемлющий у них подход. Ум они рассматривают не как нечто самостоятельное, отдельное от остального организма. Мы даже ходили в сад, представляешь?

– Кстати… ты не против поехать в среду на садовый участок?

– С удовольствием, – отвечает Карен. – Только после работы.

– Замечательно. Ну, рассказывай, видела там какую-нибудь известную личность?

Карен смеется.

– Прости, нет.

Конечно, Лилли я узнала, думает она, но нас просили уважать права остальных на частную жизнь.

– По-моему, звезд принимают в лондонской клинике. Я полагаю, там гораздо шикарнее.

– О-о. – В голосе Анны звучит разочарование. Без сомнения, она надеялась заглянуть – пусть и опосредованно – в нечто среднее между роскошным спа-салоном для звезд первой величины и сумасшедшим домом. – Почему-то мне кажется, что Мореленд – не такое уж скромное место. Я слышала, цены у них зашкаливают.

– Конечно, там очень прилично. Я лишь хочу сказать, что обстановка на удивление обычная. Те, кто ходит со мной на занятия, ничем не отличаются от нас с тобой.

– И никаких буйнопомешанных на чердаке?

– Ни единой миссис Рочестер я не встретила.

– Приятно слышать. Не хочу, чтобы ты налетела на какого-нибудь психопата с топором в руках.

– Я тоже не хочу. Уверена, у некоторых пациентов положение куда серьезнее, хотя таких я много не видела. Кое-кому приходится переживать такое…

– Какое?

– Да у меня и у самой ситуация не намного лучше…

Карен вспоминает эпизод с Элейн – Анна бы оценила эту историю, потому что сама когда-то жила с алкоголиком, – но прикусывает язык.

– В общем, ничего особенно драматичного, насколько я могу судить, обычные вещи, через которые проходит большинство людей: развод, избыточный вес…

Она умолкает. Сегодня был насыщенный день. А некоторые откровения, услышанные во второй половине дня, – слишком личные. Но разве она не может поделиться с Анной хотя бы своими собственными впечатлениями?

– Рада слышать, что ты так быстро сочла это полезным, – говорит Анна, выслушав рассказ о сеансе один на один с Джонни.

В тоне подруги Карен замечает настороженность. Если учесть, что Анна – тот человек, которому Карен обычно доверяет свои секреты, возможно, она немного приревновала? Нельзя допустить, чтобы она почувствовала себя ненужной.

– Я очень тебе благодарна; если бы не ты, я бы туда не попала.

Она почти слышит урчанье Анны на том конце провода.

– Саймона благодари.

Медицинский полис Карен – наследство от мужа; это он оформил страховку.

– Мне-то повезло, но как же другие люди, которым недоступны услуги такого уровня?

– Перестань беспокоиться об окружающих, думай только о себе.

– Судя по тому, что я слышала, лечение депрессии по государственной страховке – настоящая лотерея, в очереди к психотерапевту стоят месяцами. Не представляю, что со мной стало бы к тому времени.

– Вряд ли тебе следует испытывать хотя бы отдаленные угрызения совести. Саймон долгие годы платил за этот полис.

– И умер в считаные секунды.

Обе вздыхают.

– Тем больше у тебя причин им сейчас воспользоваться. Хорошо, что у тебя есть такая поддержка.

– Ты права, – говорит Карен. – Как ни странно, меня утешает мысль, что помог Саймон. Как будто он и на том свете продолжает обо мне заботиться.

– Ничуть не странно, – отвечает Анна. – И я всегда говорила, что ты самый вменяемый человек из всех, с кем я знакома.

* * *

В дверь палаты стучат.

– Да жива я, жива! – кричит Эбби.

Она надеялась, что после разговора с Бет от нее отстанут.

– Вас к телефону, – сообщает через дверь Сангита. – Можете поговорить в медсестринской, если хотите.

Черт, думает Эбби, я ведь не просто так отключила мобильный. Она встает с кровати, размышляя, не попросить ли еще одну таблетку диазепама, поскольку предыдущая – она уверена – уже почти не действует.

– Не знаете, кто там? – спрашивает она, открыв дверь.

– Кажется, ваш муж.

Только не это, думает Эбби. Наверное, что-то с Каллумом. Зачем еще Гленн стал бы звонить? Она почти отталкивает Сангиту с дороги и бежит по коридору.

– Вон тот телефон, – указывает медбрат на противоположный от него стол.

– Спасибо. – Эбби хватает трубку. – Что-то случилось?

– Нет, – отвечает Гленн. – Все в порядке.

Прежняя Эбби с облегчением опустилась бы на стул, но у сегодняшней Эбби нет кнопки «выключить». Она переминается с ноги на ногу.

– Как Каллум?

– У него все отлично.

«Неужели?» – думает Эбби. Неожиданно. У Каллума редко бывает все «отлично», а если и бывает, Гленн ни за что не пожелает это признать.

– Да, если учесть все обстоятельства, мы провели на удивление легкий день.

Ты имеешь в виду, если учесть, что я здесь? Увиливаю от исполнения своих обязанностей? Почему бы тогда так прямо и не сказать?.. Подавив в себе раздражение, она произносит:

– Значит, тебе пришлось взять отгул? Мне жаль…

На самом деле, она жалеет о том, что у Каллума нарушен распорядок, а вовсе не о том, что Гленну пришлось отпроситься с работы. Сегодня он хотя бы потратил на сына дольше, чем пять минут.

– Не проблема, честное слово. Тебе не нужно извиняться.

Это тоже странно, думает Эбби. В последнее время ее не покидало ощущение, что Гленн желает заставить ее извиняться за все – даже за то, что она вообще существует.

– Нет, правда, у нас все в порядке, не беспокойся. Я звоню не за тем, чтобы тебя потревожить или расстроить. Я… э-э… ну… – Он кашляет. – Я подумал, хорошо было бы навестить тебя вместе с Каллумом… А вообще просто хотел узнать, как ты. Все нормально?

Его голос почему-то звучит не как раньше, менее враждебно и упрямо.

– Я… м-м… в общем, в порядке.

Она не знает, с чего начать. С того времени, как муж в последний раз спрашивал, как она себя чувствует – да и вообще разговаривал с ней хоть о чем-то, – прошли месяцы, если не годы. Или, может, все-таки продолжает действовать диазепам?

– Ты всех напугала, – говорит Гленн прерывающимся голосом. – Особенно меня…

Внезапно до нее доходит, почему он звонит, почему он так круто изменился, откуда этот странный, напряженный тон.

Ну, конечно. Гленн считает, что я приняла слишком большую дозу. Ничего удивительного, что он так разволновался. Ведь вот что они ему сказали: большинство людей, покончивших с жизнью, предпринимали попытки самоубийства и раньше. Значит, он позвонил, потому что беспокоится – даже боится. Поэтому и горло у него перехватывает. Он в ужасе от того, что я снова попробую убить себя, и в следующий раз у меня получится.

* * *

Майкл идет по коридору к себе в палату, когда Эбби как ошпаренная выскакивает из медсестринской.

– Ох! – восклицает он, столкнувшись с ней, и в замешательстве делает шаг в сторону.

Эбби трет плечо.

– Простите, пожалуйста. Больно?

– Ничего, все в порядке. Извините. Я сейчас немного не в себе.

Еще бы, это заметно, думает Майкл.

– В любом случае, виновата я. Не смотрела, куда шла.

– Для танго нужна пара, – произносит он и тотчас досадливо морщится – зачем только он это сказал. Пошлое выражение, и ситуация неподходящая.

К его ужасу, Эбби шагает по коридору рядом с ним.

– Нам по пути. Вы в какой комнате?

– В этой, – отвечает он, подходя к двери своей палаты.

– Мир тесен. – Эбби открывает дверь напротив. – А я в этой.

Он ждет, что она повернется и уйдет, однако на пороге она задерживается.

– Как вам тут сегодня?

Вопрос застает Майкла врасплох. Признаться, что было противно – еще, чего доброго, оскорбится, ведь она тоже здесь. Однако сказать, что понравилось, он не может. Ну, если не считать обеда и занятия с Бет.

– Немного запутано все это… – наконец изрекает он.

Она кивает.

– Будем надеяться, завтра будет лучше.

– Да.

– Хорошо вам выспаться.

– Это вряд ли, – отвечает он и, почувствовав, что прозвучало грубо, добавляет: – Тысячу лет уже не спал нормально.

– Да, я тоже.

Она явно ждет от него еще каких-то слов, но Майкл в растерянности. Так они стоят и смотрят друг на друга. Через некоторое время он осмеливается:

– Как тут уснешь, если то и дело кто-нибудь заходит меня проверить.

– Вас тоже? – Эбби понижает голос и окидывает взглядом коридор. – За мной сейчас хотя бы перестали ходить по пятам. Это было ужасно.

– Представляю…

– Ну, надеюсь, сегодня ночью вам все-таки удастся поспать.

– Благодарю вас.

– В конце концов, завтра будет новый день, – усмехнувшись, произносит она и закрывает дверь.

 

21

Сквозь стеклянную дверь Эбби разглядывает регистратуру. Гленн и Каллум уже ждут, Дэнни нажимает кнопку, и дверь открывается.

– Наверху свободен маленький холл, – говорит Дэнни, сверившись с журналом. – Почему бы вам им не воспользоваться?

– Идемте за мной, – говорит Эбби, однако Каллум начинает подвывать от отчаяния.

Он впервые видит меня в такой непривычной обстановке, заключает она. Гленн протягивает Каллуму руку; тот пытается убежать. Только вдвоем им, наконец, удается уговорить сына подняться наверх.

Забавно, всего лишь сорок восемь часов назад я сидела здесь с Сангитой, думает Эбби, закрывая дверь. Я уже гораздо спокойнее, теперь нервничает мой ребенок.

– Эй, эй, – говорит Эбби, пока Гленн пытается успокоить Каллума.

Она приседает перед сыном. Огромные ушные протекторы делают черты эльфийского личика еще мельче; смотреть на него смешно и в то же время больно.

– Это мамочка. Ма-моч-ка. Помнишь меня?

Боже мой, думает она, не прошло и недели, а я так по тебе соскучилась. Эбби сидит на корточках, ждет и надеется… Тщетно: он даже не прикоснулся к ней, не говоря уже о том, чтобы обнять. Зато хотя бы вконец не расклеился. Вскоре мальчик перестает плакать и взбирается на один из диванов.

Гленн сидит на кушетке напротив. Во внешности моего мужа все еще есть что-то молодецкое, замечает она, окидывая его свежим взглядом. Он очень рослый и темный, Каллум хрупкий и светленький по сравнению с ним. Впрочем, если присмотреться, на лице сына можно заметить отражение черт Гленна: та же ямочка на подбородке, тот же изгиб рта.

– Ну, как тут дела?

Едва Гленн произносит эти слова, Каллум хватает вазочку с подоконника за диваном, вынимает цветы и кидает на пол.

– Ох, Каллум. – Эбби бросается их поднимать.

Каллум и бровью не ведет. Он наклоняет вазочку и…

– Нет!!!

Отхлебнуть воды он не успевает – Гленн ловит его за руку.

– Эй, приятель, брось свои аутистические штучки хоть ненадолго. – Он поворачивает Каллума лицом к себе.

В другое время Эбби возмутилась бы, услышав эти слова, но сегодня она смеется. Может, пребывание в Мореленде помогает ей лучше понять Гленна. Обычно она так занята сыном, что просто не видит мира без Каллума. Она всегда начеку, ни на минуту не упускает его из виду. А в последние пару дней у нее было время, чтобы уделить внимание самой себе, даже повеселиться – совсем немножко.

– Кажется, здесь мне действительно помогают, – говорит она, пока Гленн собирает с пола цветы.

Ей хотелось бы добавить, как это приятно – видеть повсюду вазы с цветами и не бояться, что из них выпьют воду или разметают их содержимое по полу. Хотелось рассказать Гленну, какой оказалось роскошью не спеша понежиться в ванной перед сном. А больше всего ей не терпится объяснить, как это здорово – вести разговоры со взрослыми людьми. Оказывается, у нее получается даже отпускать шутки! Она подружилась с Лилли и Колином, они вместе смотрели телевизор и играли в карты. Но она боится, что Гленн воспримет все это как критику в свой адрес: он уделял Каллуму мало внимания, из-за него Эбби несчастлива, поэтому и попала сюда.

– Ты немножко ожила, – говорит он.

– Да. – Хотя пройдет еще немало времени, пока мне станет лучше, думает она. – Все равно нужно еще несколько недель, чтобы подействовали антидепрессанты.

– Тебе назначили лекарства? Разве это нормально после того, что произошло на той неделе?

– Пойми, я не травилась таблетками.

Эбби отчетливо слышит раздражение в своем голосе. Лучше вести себя посдержаннее, но ее отвлекает Каллум – он добрался до пульта и то включает, то выключает телевизор. Она старается контролировать себя и говорить спокойнее.

– Вчера я беседовала с доктором Касданом – это здешний психиатр – об антидепрессантах. Он считает, что лекарство пойдет мне на пользу.

– О!

– А что не так?

– Я бы предпочел присутствовать при вашем с ним разговоре.

– Не знала, что должна спрашивать у тебя разрешения принимать лекарства.

– Конечно, не должна.

– Отлично. Особенно если учесть, что мы разводимся.

– Что не мешает мне о тебе заботиться, Эбби.

А всего несколько минут назад мне показалось, что мы начинаем понимать друг друга, думает она.

– Между прочим, это я оплачиваю эту больницу, – ворчит Гленн.

– Что-что ты сказал?

– Я говорю, если бы не я, тебя бы сюда не приняли.

– Нет, ты сказал не так.

– Хорошо, прости, я неправильно выразился. Конечно, плачу не лично я.

– Вот именно, платит твоя страховая. И если ты вдруг не заметил, последние несколько лет я не могла работать. Иначе у меня был бы собственный полис.

– Я знаю.

Не заводись, напоминает себе Эбби. У Каллума хоть и закрыты уши, кто знает, что он там слышит?

– Иди сюда, солнышко, – обращается она к сыну, однако тот продолжает играть пультом, сидя к ней спиной.

И моментально возвращается тревога. Эбби с трудом ловит воздух; такое впечатление, что кислород не попадает в легкие.

– С тобой все нормально? – спрашивает Гленн. – Ты как-то странно дышишь.

Она жадно глотает воздух, изо всех сил пытаясь умерить тревогу, хотя и чувствует, что вот-вот задохнется. Спокойнее, спокойнее. Это всего лишь физическая реакция. Представь свои мысли в виде умственных событий, которые приходят и уходят, как облака в небе… Ее трясет с ног до головы.

– Эй, – говорит Гленн, – Каллум, осторожнее, дружище. Дай маме присесть, а?

Как сквозь туман Эбби ощущает, что от отчаяния колотит себя по рукам. Гленн встает и помогает ей добраться до дивана. Ей хочется бежать отсюда, кричать, выпросить еще диазепама – что угодно, лишь бы прекратила сжиматься эта ужасная пружина.

Сделайте что-нибудь с моей неразумной головой, безмолвно умоляет она. Пожалуйста, прошу, дайте мне хоть немного спокойствия.

* * *

В этот же день, только чуть позже, Карен с детьми и Анной на садовом участке, как договаривались. Заморозки больше не грозят, и подруги полны решимости посеять горох и бобы. Однако с потеплением набирают силу костяника и одуванчики; помогать бороться с сорняками приехала Ширли.

– Бабушка, – говорит Молли, осматривая бороздки, которые им с Люком поручили сделать на грядке под горох, – почему мы никогда не были у тебя в гостях?

Ширли отрывается от прополки.

– Ах, Молли, это не потому, что я не хочу вас видеть. Просто у меня дома очень мало места, вот и все.

– В Горинге у бабушки съемная квартира, – объясняет Карен без твердой уверенности, что дочка поймет. – Но, возможно, когда-нибудь у нее будет собственное жилье.

– О, – откликается Молли, на минутку затихает в раздумьях, а затем спрашивает: – Если в квартире так тесно, может, мы посидим в саду?

– Но у меня нет сада…

– В Португалии у тебя был большой сад, – замечает Люк.

– Да. – На лице Ширли отражается печаль, затем она улыбается внуку. – Поэтому я люблю приезжать сюда и помогать вам.

– А у нас есть и сад, и участок, – хвастается Люк.

– Ну, не то чтобы сад, скорее патио, – поправляет Карен, пытаясь смягчить высказывания детей. Бедная мама, думает она.

– Почему ты не переезжаешь к нам? – спрашивает Молли. – Тогда ты могла бы нам все время помогать.

– Э-э… – Ширли растеряна. – Ты ж моя хорошая, Молли… У вас, по-моему, нет свободной комнаты. – Она бросает беспокойный взгляд на Карен.

Карен краснеет. Она захвачена врасплох и не знает, что сказать.

Немного погодя к сажающей фасоль Карен подходит Анна.

– Было неловко, – шепчет она.

– Что?

– Когда Молли попросила твою маму переехать к вам.

– Знаю. – Карен оглядывается посмотреть, не слышат ли их Ширли с детьми. Они увлечены разговором на дальнем краю участка. – И как только малыши соображают быстрее нас? Я все раздумывала, спрашивать ее о дальнейших планах или нет.

Анна замирает с совком в руке и смотрит на Карен. В ее глазах тревога.

– Надеюсь, ты не собираешься на полном серьезе звать ее к себе.

– Почему нет?

– Вы обе еще не оправились после смерти твоего отца.

– Да, но…

– Вряд ли ты сейчас способна ясно мыслить. И она тоже.

– Может быть…

– Дорогая подруга, мне что, объяснить тебе доходчивее? У тебя на руках и без того двое маленьких детей, а доход ограничен. Знаю, программа в Мериленде помогает тебе выкарабкаться. Я просто боюсь – извини за откровенность, – что ты слишком спешишь.

Карен улыбается.

– Если бы мне мешала твоя откровенность, я бы уже давно прекратила с тобой общение.

– После смерти Саймона ты превосходно справлялась – бог видит, тут мне до тебя очень далеко.

– Спасибо, – говорит Карен. От Анны редко услышишь комплимент, поэтому она удивлена.

– И ты – фантастическая мама для Молли и Люка.

– Я всего лишь делала то, что сделала бы любая мать.

– Ну, не знаю. Только речь сейчас не об этом. Ты сама мне рассказывала, что смерть отца выбила тебя из колеи. У меня душа болит за тебя. Ради всего святого, у тебя и у самой болит за себя душа. Ты лечишься от депрессии. Последнее, что тебе сейчас нужно, это взвалить на себя что-нибудь еще.

– Но это не что-нибудь. Это моя мама…

Карен вспоминает эпизод с Джонни, произошедший в понедельник в конце занятия. Он объяснял, как определение приоритетов влияет на достижение целей.

«Помните, что говорят стюардессы, рассказывая о технике безопасности перед полетом? «Если вы сопровождаете ребенка, сначала наденьте кислородную маску на себя и только затем на ребенка».

Кивнули все, кроме Карен. «Всегда считала, что это противоречит здравому смыслу, – заметила она. – Я бы сначала бросилась спасать детей».

«Дело в том, что если самолет падает и кислород кончается, то, чтобы спасти детей, вам самой нужно быть в маске, – ответил Джонни. – О чем это говорит, а?»

В тот момент Карен не совсем поняла, что он хочет сказать, но вмешалась Рита: «Если мы не заботимся о себе, мы не сможем заботиться о других?»

– Наверное, я понимаю, к чему ты клонишь, – медленно говорит Карен Анне.

И все-таки, думает она, я не могу с этим всецело согласиться. После всего, что мне пришлось пережить, я гораздо лучше лажу со своей матерью, чем большинство взрослых дочерей.

Она на мгновение замирает и прислушивается к разговору в дальнем конце садового участка. Уловить слова Молли и Люка невозможно, ей слышно лишь, как отличаются звонкие, живые голоса детей от размеренного тона матери – их разделяют поколения. Они любят быть вместе. Как хорошо, что общение друг с другом приносит им радость, думает она. Если мама хочет переехать к нам, а Молли и Люк хотят жить с ней, кто я такая, чтобы им запрещать?

 

22

Несмотря на пожелание от Эбби хорошего сна, Майкл не выспался, и не только в понедельник, но и вообще ни разу на этой неделе. С каждым днем ему здесь все проще, он понемногу привыкает к распорядку, но все равно предпочитает одиночество, и в пятницу они с Троем сидят в неловком молчании в холле, дожидаясь начала занятий. Наконец – впервые с понедельника – появляется Карен, и напряженность проходит.

– Привет, – говорит она, улыбаясь обоим, садится, достает из большой матерчатой сумки папку и ручку и обращается к Трою: – У вас сегодня последний день, да?

Трой кивает и морщится.

У нее хорошая память, замечает Майкл, жалея, что не спросил об этом сам. Не хотел бы я быть на его месте. Впервые за долгое время Майкл видит, что его жизнь лучше, чем у кого-то.

– Не возражаете, если я спрошу, как вы оказались здесь, в Англии? – продолжает Карен.

– Нет, конечно, – говорит Трой. – Моя часть дислоцируется в Италии, поэтому дешевле нас отправлять на лечение сюда, чем обратно в США. К тому же в ваших клиниках оно не так дорого.

Не скажи, думает Майкл. Наверняка ты предпочел бы лечиться дома. Здесь и без того тяжело, и мне было бы куда хуже вдали от семьи.

Откашлявшись, он произносит:

– Удачи, приятель. Я буду о тебе вспоминать.

– Спасибо. – Трой кивает.

Он выглядит до смерти напуганным, думает Майкл.

В холле появляется Рита и медленно бредет к своему любимому креслу. Затем входят Лилли, Колин и Эбби. Лилли в умопомрачительно короткой юбке и джемпере из ангорки, Колин по-прежнему в шлепанцах, зато Эбби сменила поношенный спортивный костюм, который не снимала все эти дни, на джинсы и веселенькую полосатую майку. Щеки у нее играют румянцем, замечает Майкл, когда она садится рядом и шепчет:

– Привет.

Неплохо, если вспомнить, в каком состоянии она сюда поступила. Приятно видеть, что ей уже лучше. Наконец, появляются еще двое, которых Майкл не помнит: мужчина средних лет с обветренным лицом и молодая женщина с копной курчавых ярко-розовых волос. Лет ей, судя по всему, не больше, чем дочери Майкла.

– Привет, – говорит Лилли и протягивает ей руку. – Меня зовут Лилли. А тебя?

– Таш, – отвечает девушка и дергает головой. – Отвали!

– Ой, – говорит Лилли, отпрянув. – Я не хотела тебя обидеть.

– Прости. – Таш снова передергивается. – Болезнь Туретта.

– А. Понятно, не извиняйся. Здесь у нас хорошая компания. И все условия.

– Жопа! – выкрикивает Таш и быстро мигает глазами. – Вообще я здесь не из-за Туретта, а из-за перепадов настроения. Надеюсь, тиков станет меньше, когда успокоюсь немного.

– Конечно. – Лилли поворачивается к мужчине.

– Рик, – представляется тот.

Челюсти у него стиснуты, гортань так напряжена, что он с трудом произносит свое имя. Выглядит очень напряженно, думает Майкл. Забавно, насколько проще замечать это в других.

– Всем доброе утро.

Бет снимает кардиган, знакомится с Таш и Риком, берет маркер и идет прямиком к доске.

– Сегодня мы поговорим о связи между душевным и физическим здоровьем. – Она зубами срывает с маркера колпачок, и Майкл откидывается на спинку дивана. – Мы рассмотрим, как забота о своем физическом состоянии помогает нам не падать духом. Если вы хотите быстрее выздороветь, важно понимать, как взаимодействуют дух и тело. – Бет рисует на доске круг. – Кто из вас знает, что такое пасхальные булочки?

– Отвали, – говорит Таш.

– Уже давно мечтаю сказать это Бет. – Колин подмигивает Таш.

«При чем тут пасхальные булочки?» – думает Майкл. Врачи здесь порой несут бред почище нашего.

Бет делит круг на четыре части.

– Может, кто-нибудь скажет, что находится на этих пересечениях? – Она ждет, не опуская руку с маркером.

– Наверху, в положении двенадцати часов, мысли, – говорит Лилли, и Бет записывает. – Справа эмоции, снизу физические ощущения, а слева – поведение.

– Отлично. Для тех, кто не знаком с «пасхальной булочкой», скажу, что это одна из ключевых моделей, которые используются в когнитивно-поведенческой терапии, или КПТ.

Опять аббревиатуры, думает Майкл. Как же трудно упомнить, что они обозначают.

Бет продолжает:

– Слово «когнитивный» относится к мыслям, и этот вид терапии рассматривает, как поведение влияет на мысли, и наоборот. Кто может объяснить остальные связи?

– Дело в том, что наши мысли воздействуют на эмоции или настроение, а те, в свою очередь, – на поведение и физическую реакцию тела, – говорит Колин.

– Верно. Негативное мышление ведет к тому, что мы начинаем плохо чувствовать себя в эмоциональном плане. Так, если мы считаем, что обязательно должно произойти что-то плохое, мозг принимает эти сообщения и переводит их в физическую реакцию. У кого из вас повышенная тревожность?

Несколько человек бормочут в ответ: «У меня».

– А какие физические ощущения вы при этом испытываете?

– Тошноту, – говорит Рита.

– У меня дергаются нервы, вот здесь. – Эбби вытягивает вперед руки и шевелит пальцами.

– Меня начинает трясти, – сообщает Рик. – Меня вообще частенько потряхивает.

– Меня тоже, – кивает Лилли.

– А у меня учащаются тики, – говорит Таш.

Повисает пауза, но Майкл решает, что добавить ему нечего.

– Я очень волновалась в понедельник, когда впервые сюда пришла, – говорит Карен. – Наверное, этим можно объяснить мою плаксивость в тот день. Да?

– Конечно, – подтверждает Бет. – Тревожность и депрессия часто идут рука об руку.

– Потом мне было неловко. – Карен обводит взглядом присутствующих. – Надеюсь, я не расстроила остальных.

– Вовсе нет, – заверяет Рита. – Утешительно знать, что другие испытывают такие же чувства.

Бет записывает симптомы, включая плаксивость, под «пасхальной булочкой» и вновь поворачивается лицом к группе.

– Вот почему важно заботиться о своем теле. Разумеется, я не жду, что вы будете жить как истинные праведники. Глядя на меня, легко предположить, что я тоже неравнодушна к булочкам. Тем не менее не стоит грузить свой организм дополнительными проблемами – негативное мышление и без того их достаточно провоцирует. Некоторая еда и напитки обостряют тревожность. Потребление каких продуктов нам следует попытаться уменьшить или вовсе исключить?

– Алкоголя, – говорит Трой.

– Кофе, – добавляет Колин.

– Да. – Бет берет стул и садится. – При стрессе иногда возникает желание принять что-нибудь, чтобы себя поддержать, или немного выпить вечером и расслабиться, однако увлекаться ни тем, ни другим не стоит.

– А-а. – Рик подается вперед.

Наверное, что-то осознал, думает Майкл, хотя тут и так все ясно.

– Значит, по-вашему, если у меня привычка к коке, это… м-м… повышает мой уровень тревожности, и я плохо себя чувствую?

Майкл ошеломлен. Ничего удивительного, что Рик весь трясется и выглядит так, будто прожил тяжелую жизнь.

Даже Бет выбита из колеи.

– Э-э…

– Ничего себе. Кока, – произносит Трой с сильным американским акцентом. – Ну и дела.

– Что значит «привычка»? – спрашивает Лилли. – Потому что у нас тут люди с душевными расстройствами, депрессией и подобными вещами. Если вы сидите на кокаине, вам, наверное, нужно на программу, где лечат зависимость, а не сюда. Вы согласны, Бет?

– Подождите минутку, Лилли. Дайте Рику сказать.

Бет явно в замешательстве, думает Майкл. Похоже, администрация что-то напутала.

– Я не про ту коку, – говорит Рик. – Я про кока-колу.

– Ой, – взвизгивает Лилли, и группа покатывается со смеху.

Бет облегченно улыбается и ждет, пока все утихнут.

– Понятно, однако поговорить об этом все равно стоит. Вот вы сказали, что у вас привычка. А сколько кока-колы вы потребляете?

– Да я каждый день ее пью.

– Кока-кола вызывает рак, – говорит Рита.

– Не вся, только диетическая, – поправляет Лилли.

– А сколько вы выпиваете в день? – спрашивает Бет.

– О… – Рик поднимает глаза к потолку, прикидывая в уме. – Пару бутылок.

– Маленьких? Хорошо бы немножко уменьшить порцию.

– О, нет. Я имею в виду две вот такого размера. – Рик на полметра разводит руки. – Сколько в них? Кажется, литра полтора.

Бет в изумлении откидывается на спинку стула.

– Боже! Вы хотите сказать, что выпиваете три литра колы?.. В день?!

– Ага.

– Там же полно кофеина, – говорит Трой.

– Может, Рику перейти на колу без кофеина? – предлагает Карен.

– На вашем месте, Рик, я бы завязала, – качает головой Лилли. – Сэкономили бы кучу денег. Вы сами платите за пребывание здесь, в Мореленде?

– Да-а… – Рик смущен. – И гораздо больше, чем трачу на кока-колу.

– Представьте, что тревожность пройдет, если вы просто перестанете пить колу.

– Ах, если бы, – усмехается Рик.

– Тогда не пришлось бы нести непомерные траты за свое пребывание здесь, да и в эмоциональном плане для вас это тоже было бы лучше.

Потому что поведение и чувства переплетаются друг с другом, думает Майкл. Возможно, в пасхальной булочке все же есть смысл.

 

23

– Отныне мое тело – это храм. – Эбби кивает на тарелку с рыбой и жареным картофелем. – Прямо сейчас и начнем здоровый образ жизни.

– Хорошо для умственных способностей, – говорит Колин, заказавший то же самое.

– Это жирная рыба, не треска в кляре, – замечает Лилли.

Колин запихивает в рот большой кусок и закрывает глаза.

– Ну и что с того, что эта пища не совсем для мозгов? Зато вкусно.

– Большое спасибо, Салли. – Перед Лилли ставят тарелку, полную салата.

– Вы только посмотрите, – говорит Колин.

– Бет была бы довольна, – кивает Эбби.

– Училкина любимица, – говорит Колин.

– А ты завидуешь, потому что она тебе нравится, – парирует Лилли.

– Ничего подобного! – возмущается Колин. – Она слишком старая для меня.

Но щеки у него краснеют.

Эбби вдруг замечает в дальнем конце столовой растерянную Карен. До сегодняшнего дня Эбби видела ее только в понедельник и еще ни разу с ней не разговаривала. На первый взгляд Карен показалась ей слишком чувствительной, готовой чуть что разрыдаться, но тогда Эбби и сама была на грани срыва. Однако женщина, которую она увидела на сегодняшнем утреннем занятии, вряд ли пошатнет ее собственное хрупкое равновесие, поэтому Эбби поднимается со стула и машет Карен рукой.

– Идите к нам, здесь полно свободных мест!

– Спасибо. – Карен, улыбаясь, усаживается между Эбби и Колином.

Лицо у нее доброе, думает Эбби. Красавицей или хорошенькой не назовешь – для этого у нее недостаточно правильные черты, зато взгляд теплый и открытый, а волосы… Эбби вновь становится немножко завидно.

– Ну, и как вам первая неделя? – сразу спрашивает Лилли, не дав Эбби и рта раскрыть.

– Вообще-то, я сегодня только второй день, – отвечает Карен.

– У-у, а ты, Колин, помнишь? – говорит Лилли. – Свой второй день?..

– Как будто лет сто прошло. – Колин трет подбородок, как вспомнивший о детстве пенсионер.

– Сколько вы уже здесь? – спрашивает Карен.

– С ноября, – отвечает Колин.

– Правда? – изумляется Карен.

Эбби знает, о чем она думает, потому что и сама вчера точно так же отреагировала на ответ Колина. «Неужели столько месяцев лечения так ни к чему и не привели?»

– И он до сих пор ходит в шлепанцах. – Лилли подмигивает.

– А вы… э-э… хоть на улицу-то выходили? – нерешительно спрашивает Карен.

– Да, в понедельник в сад, вместе с вами.

– А вообще покидали клинику?

– Мне лень, – говорит Колин.

Эбби видит, что Карен тоже ему не поверила. Наверное, ему грозит принудительное лечение. Неудивительно, что его девушке уже все надоело.

– Он дышит свежим воздухом на балконе, – говорит Лилли. – Когда курит.

– А вот, к примеру, она, – Колин кивает на Лилли, – то поступает сюда, то выписывается – туда-сюда, как чертик из табакерки. Так что вопрос не в том, как долго, а в том, как часто.

– Вот такая я девчонка. – Лилли ерзает на стуле, поправляя мини-юбку.

– Ее уже в пятый раз сюда загребли, – говорит Колин.

Они как Траляля и Труляля, думает Эбби. Колин и Лилли ей нравятся все больше – оба с юмором воспринимают ситуацию. Однако сейчас она вдруг замечает, как хмурится Карен.

– Не переживайте. Не все так любят Мореленд, как эти двое.

– Значит, по-вашему, здешнее лечение все-таки работает? – спрашивает Карен.

– О, да, – отвечает Лилли. – Врачи тут просто гениальные.

Знаю, знаю, хочется Эбби сказать Карен. Полное противоречие. Но лучше промолчать. Она благодарна этим двоим за то, что взяли ее под свою опеку.

– Ничего, если я спрошу, как вы сюда попали? – обращается к ней Карен.

Эбби сглатывает.

Руки вдруг начинают дрожать так, что с вилки падает кусок. Эбби охватывает паника. Я думала, что с этой ужасной тревогой покончено – последние два дня вроде бы стало легче. Она вынуждена положить вилку и нож на стол.

– Я… м-м-м…

Внезапно подступает тошнота, только что съеденная пища из желудка поднимается к горлу.

– О боже, простите. Не отвечайте, если не хотите.

Глаза Карен полны сочувствия, она протягивает руку и сжимает ладонь Эбби.

Эбби снова сглатывает. Не знаю, с чего я взяла, что у меня иммунитет к людскому любопытству.

– Все нормально, – произносит она, хотя комната еще плывет перед глазами. Нестерпимо хочется скорее убежать к себе в палату и лечь.

Так, говорит она себе. Оставаться здесь на долгие месяцы, как Колин, я не могу – мне нужно домой, к Каллуму. Нужно, чтобы все видели: я справляюсь. У Карен добрые намерения, совершенно точно.

Все трое выжидающе смотрят – Лилли и Колину она тоже ничего не рассказывала. С чего же начать?

– Последние несколько месяцев были жуткими.

Карен вздыхает.

– Да уж…

– Это было ужасно. Как будто вся жизнь летит в тартарары.

Она сама удивляется прямодушию своего признания.

Повисает тишина. Эбби страшно: ей кажется, что она выложила нечто уж слишком ошеломляющее. Но, по крайней мере, комната больше не плывет перед глазами. Если удастся немного разрядить обстановку, она, наверное, сможет все объяснить.

– Мы с мужем разводимся. Нашему сыну Каллуму семь лет, он страдает аутизмом. В тяжелой форме.

– У сына моей сестры, Нино, синдром Аспергера, – говорит Лилли.

– Значит, вы имеете представление, что это такое. Каллум не разговаривает, и за ним требуется постоянный уход, он посещает особую школу… Гленну, моему мужу, все это надоело… На самом деле, он всегда держался в стороне. – Она выдыхает и чувствует, как проходит напряжение. – Поэтому мне, видимо, придется начинать все сначала. Искать жилье для нас с Каллумом. Затем работу. Вспомнить о том, кто я есть. – Она качает головой. – Потому что один бог знает, кто я.

Карен все еще сжимает ее руку.

– Все это мне знакомо, – говорит Карен. – Не в точности, конечно. Но у меня такое чувство, что мне тоже предстоит перестраивать свою жизнь…

Эбби смотрит на нее. Карен закусывает губу. Ее тревожит, что она слишком много сказала. Об этом также говорят ее глаза – на них навернулись слезы.

Именно этого я хотела избежать, думает Эбби. Проблем других людей. Хотя на самом деле огорчение Карен не выводит ее из равновесия. Совсем наоборот.

Эбби кладет свободную руку поверх ладони Карен и легонько сжимает.

Не знаю, кто кого успокаивает, думает она.

* * *

– Вы сейчас куда? – спрашивает Эбби.

Колин с Лилли уже убежали смотреть любимый сериал перед вечерним сеансом.

– Хочу прогуляться. Испытать на практике то, о чем говорила Бет. Пойдете со мной?

– Боюсь, не получится. – Эбби качает головой. – Мне не разрешают выходить без сопровождающего.

– Тогда в другой раз? – улыбается Карен.

Эбби отодвигает стул.

– Было бы чудесно.

Это надо же, удивляется Карен, глядя вслед уходящей Эбби, как она поправилась всего за неделю. Ни за что бы ее не узнала.

– Тут неподалеку есть замечательное место для прогулки, – объясняет ей в регистратуре Дэнни. – Заповедник Рейлуэй-Лэнд. Местные жители спасли территорию от застройки. Как выйдете, сразу поверните направо. Мимо не пройдете.

Какая жалость, что я не бывала здесь раньше, думает Карен, добравшись до заповедника. Незастроенная территория совсем близко от суматошного центра Льюиса, а сколько я уже живу всего в нескольких милях отсюда? Больше двадцати пяти лет минуло с тех пор, как она впервые приехала учиться в Брайтон; сначала влюбилась в этот приморский город, а потом и в Саймона, и так здесь и осталась…

Карен ненадолго останавливается вдохнуть свежего воздуха и оглядеться по сторонам, как советовала Бет.

На востоке возвышается гряда Моллинг-даун, на фоне ее меловых скал обшитые вагонкой дома вдоль реки Уз выглядят карликами; на западе видны лесные насаждения; прямо перед Карен – заросли тростника. Эта весна была очень холодной, серой. Солнце появлялось редко, и зиме все никак не наступал конец. Но сегодня такое чувство, что все вот-вот переменится: поют птицы, на деревьях начали проклевываться листочки, люди катаются на велосипедах, гуляют с детьми.

Отсыпанная тропинка позволяет не ступать на болотистую землю, и с высоты Карен хорошо видны витки каналов и заливные луга. Почему одни каналы прямые, а другие изогнутые? Что заставляет их следовать определенному курсу? Над самым широким ручьем – старый кирпичный мост; похоже, раньше по нему проходила железная дорога. Природа прямых линий не проводит, значит, те дренажные рвы сделал человек…

Возможно, течение мыслей похоже на течение рек, размышляет она. Дождевая вода протачивает канал наугад, и чем глубже становится со временем канал, тем меньше вероятность того, что он поменяет направление. Может, потеряв Саймона, я просто привыкла тосковать? И теперь погрязла в тревожных мыслях, в любую минуту готова расплакаться.

Услышав от матери новость об отце, Карен будто вернулась в то утро, когда от сердечного приступа умер Саймон, и с тех пор пребывала во взвинченном состоянии. Они оба ее преследовали; она то слышала крик отца: «Ужин готов!», как когда-то в детстве. То будто видела, как Саймон пилит дерево в саду.

Два самых дорогих мужчины в ее жизни, и оба ушли. Порой Карен до того переполняет тоска, что становится страшно: ей никогда больше не почувствовать себя счастливой.

С тех пор, как умер папа, я стала чаще испытывать тревогу, понимает она. Тревогу о том, что мама одна в Горинге; о Молли и ее новой школе; о Люке – что больше нет мужчины, который был бы для него примером для подражания. Руминация…

Все так и есть на самом деле: чему радоваться, когда со мной больше нет Саймона? Жизнь без него страшнее, ведь некому разделить со мной ответственность за все, что в ней происходит. Нельзя изменить настроение, просто щелкнув пальцами.

Она рисует в воображении остальных пациентов: Лилли, Колина, Троя, Эбби и Майкла. Им, судя по всему, тоже трудно взбодриться. Способен ли кто-либо из нас действительно поменять образ мыслей? Разве не они делают нас теми, кто мы есть? Разве не мои мысли делают меня Карен?

* * *

Психотерапевт откашливается.

– Вы размышляли о нашем с вами разговоре? – спрашивает она.

Майкл надеялся пропустить индивидуальное занятие, но Джиллиан пришла за ним в палату.

Он теребит кожу вокруг ногтя.

Джиллиан поднимает бровь.

Он дергает заусенец.

Джиллиан скрещивает ноги, затем распрямляет их. Поправляет платок.

– Немного.

Она явно ждет от него продолжения. Но зачем? Все это болтовня, думает он. Нигде больше я не видел, чтобы люди так много болтали. Групповые сеансы еще ничего. Иногда даже он немного разговаривает на них, если об этом просит психотерапевт или если его спровоцирует чье-то высказывание, но обычно он помалкивает. А многие – да почти все – пациенты болтают друг с другом утром, днем и вечером, и даже, по всей видимости, по ночам. За завтраком, обедом и ужином, за просмотром телепрограмм, за настольными играми… Чешут языками, бла-бла-бла, без остановки. Такой-то делал то, а другой – это, моя мать плохо ко мне относилась, у меня загулял парень, мой сын негодяй, босс хочет меня уволить, лекарства не действуют, обещаю, я не разболеюсь, а можно мне почитать после вас журнал, вам нужно что-нибудь съесть, я привык выпивать по бутылке водки в день… Как дятлы окаянные, стучат и стучат по дереву. Поэтому при любой возможности Майкл уходит к себе в палату, лежит на кровати и смотрит телевизор. Почти как дома.

Джиллиан вновь поднимает бровь.

– Я привык весь день проводить в одиночестве, – добавляет он, надеясь, что этого достаточно.

– Да?

– В магазине. – Он сильнее рвет заусенец.

– А.

– У меня был цветочный магазин.

– Был?

– Он закрыт, – говорит Майкл и чувствует, что и сам захлопывается, как раковина моллюска.

Как бы Джиллиан ни старалась его разговорить – не получится. У него отняли практически все, единственное, что осталось, – это право на молчание.

* * *

По другую руку от Таш женщина расстегивает сапоги на высоких каблуках.

– Здравствуйте, – улыбается Карен и только потом замечает, что это Элейн – та самая, что в понедельник выпила бутылку вина.

– Привет, – отзывается Элейн.

Кожа у нее отдает желтизной, как и белки глаз.

Не узнала меня, думает Карен. Неудивительно, если учесть, в каком состоянии она тогда была.

Сегодня на занятии много народу, и когда после долгого пыхтенья, вздохов, суеты и возни все, наконец, устроились, в дверь тихонько стучат. Джонни на цыпочках подходит к двери, и Карен поворачивает голову, чтобы посмотреть, кто там.

– Извините, ребята, мне пришлось бежать в туалет. Найдется еще одно место?

Американский акцент: это Трой. Он оглядывает битком набитую комнату.

– Сегодня мне совершенно точно не помешает занятие.

– Вы как раз вовремя, – шепчет Джонни. – Может, кто-нибудь с этого края чуть-чуть подвинется?

– Конечно, – говорит Эбби, чей коврик лежит ближе всех к двери.

Еще немного повозившись, они освобождают немного места, при этом те, кто на ковриках, почти касаются друг друга плечами, как железнодорожные шпалы.

– Ой. Вам лучше лежать чуть подальше, – предупреждает Таш Элейн.

– Почему? От меня воняет?

– Нет, нет, дело не в вас. У меня синдром Туретта. Так что если не хотите получить затрещину, лучше держаться подальше.

Карен страшно: они того и гляди затеют ссору, однако Элейн кивает и отодвигает коврик в сторону.

Таш такая открытая, думает Карен. Очень зрелая для своего возраста. Она собирается прошептать девушке комплимент, когда за спиной раздается хихиканье Лилли.

– Что? – шипит Карен.

Лилли никак не может остановиться. Боже. Сейчас она расстроит Таш или, того хуже, спровоцирует Элейн.

– Ш-ш-ш, – успокаивает ее Карен.

– Простите, – выдавливает Лилли, вытирая с глаз слезы. Но через секунду снова хохочет.

– Что смешного? – рявкает Элейн.

Наконец Лилли удается перевести дух.

– Просто я хотела сказать: «Совсем как в дурдоме». – Она замолкает на секунду. – А потом поняла, что здесь и вправду дурдом!

Она опять покатывается со смеху.

Рита на диване позади них тоже смеется.

– Ух, ну и хохотушка же ты, Лилли!

Вскоре смеется вся группа – включая Таш и Элейн.

– Боже, как мне этого не хватало, – говорит Эбби, хватаясь за живот. – Спасибо.

Не веселится только Трой. Ничего удивительного, что ему не до смеха, думает Карен. Представить только, из этого уютного, дружелюбного места – прямиком в Афганистан.

Группа успокаивается только после громкого возгласа Джонни:

– Тихо! Время расслабиться.

Но в течение всего сеанса Карен слышит, как рядом хихикает Лилли, и смеется сама.

 

24

– О, привет! – Из-за двери выглядывает Лилли. – Не знала, что тут занято.

Сегодня суббота, и Эбби с Каллумом в главном холле Мореленда смотрят «Спящую красавицу». По выходным групповых занятий нет, поэтому стационарные пациенты могут пользоваться холлом.

– Хотела посмотреть телевизор? – спрашивает Эбби. – Мы можем найти другое место.

Впрочем, надеюсь, нам не придется этого делать, думает она. Каллум так хорошо устроился. Сидит на ковре со скрещенными ногами и не отрывает взгляд от экрана. Его привез Гленн, чтобы она могла побыть вдвоем с сыном.

– Нет-нет, оставайтесь. – Лилли присаживается на ручку одного из кресел.

– Хорошо выглядите, – говорит Эбби.

Лилли сегодня уделила еще больше внимания своей внешности. Золотистые волосы завиты в спиральки, на губах ярко-красный блеск, кожа приобрела ровный карамельный оттенок. Она поправляет ажурный лиф платья, и до Эбби доносится тонкий абрикосовый аромат.

– Сегодня ухожу домой, – говорит Лилли.

– Правда? Насовсем?

Конечно, Эбби следовало бы за нее порадоваться, но без Лилли в Мореленде будет пусто. С кем ей теперь сидеть в столовой, играть в карты, болтать и смеяться? С Колином? Это совсем не то.

– Только на один день. Доктор Касдан предложил попробовать, чтобы посмотреть, справлюсь ли.

– А.

– Мне уже намного лучше, так что к концу следующей недели я надеюсь выписаться.

Как бы мне хотелось уйти отсюда побыстрее, думает Эбби, с тоской глядя на затылок Каллума. Но пока ей и суток не удавалось продержаться без приступов тревоги, и доктор Касдан посоветовал оставаться в лечебнице, пока она не почувствует себя спокойнее.

Диснеевская принцесса начинает петь песню.

– Простите за фильм – его принес мой муж. – Эбби понижает голос. – Каллум обожает Аврору.

– Еще бы, – отвечает Лилли. – Такие чудесные золотые волосы.

– Он готов без конца смотреть именно этот фрагмент.

На экране вихрем кружится юбочка, Аврора танцует и поет «Однажды во сне».

– Ой, подожди-ка.

Лилли выбегает из комнаты и через минуту возвращается.

– Эй, Каллум. – Она усаживается рядом с ним на ковер.

Ох ты, думает Эбби. Не уверена, что он ответит. Надеюсь, Лилли не ждет, что он похож на ее племянника Нино. Дети-аутисты ведут себя по-разному. Хотя уже то удивительно, что Каллум не реагирует на вторжение Лилли на его территорию.

– Вот, – говорит она и протягивает цветные наклейки. Целую полоску великолепных, блестящих наклеек с принцессами в разноцветных платьях.

Каллум глядит на наклейки. Его глаза расширяются. Он наклоняет голову и рассматривает их еще пристальнее.

У Эбби по телу бегут мурашки.

– Ничего себе, они ему действительно нравятся.

Лилли сияет.

Поколебавшись, Каллум – как ящерка, молниеносно ловящая языком муху, – быстро протягивает руку, хватает наклейки и прижимает к груди.

– Вот и хорошо, – говорит Лилли. – Это тебе.

– Вы уверены? – спрашивает Эбби.

– Конечно. – Лилли встает на ноги. – Мне подарила сестра.

– Нельзя передаривать.

– Мне ничуть не жалко, честное слово.

– Спасибо огромное.

– Все, мне пора. Увидимся завтра.

– Удачи. Помаши ручкой, Каллум.

Эбби машет сама, чтобы напомнить сыну, как это делается.

Каллум взмахивает рукой – еще один знак расположения, – а когда Лилли уходит, продолжает зачарованно разглядывать наклейки.

* * *

– Значит, вас всех тут заперли? – спрашивает Крисси, пройдя через дверь из регистратуры.

– М-м, – мычит Майкл.

– Не очень-то хорошо.

– Да.

– Тебе хоть разрешают гулять, а, Микки?

– Приходится ждать, пока откроют дверь, а вообще, да, разрешают.

Это не совсем правда. На самом деле, Майклу разрешено выходить только под надзором кого-нибудь из персонала, даже если нужно всего лишь дойти до угла улицы. Возможно, скоро ему позволят ходить без сопровождения, но все равно не одному, а в компании с другим пациентом. При этом по возвращении будут обыскивать сумки и карманы, чтобы не пронесли ничего запрещенного, например алкоголя или чего-то, чем можно причинить себе вред.

Майкл ведет Крисси вверх по лестнице.

– Какие красивые цветы, – замечает она, остановившись на площадке.

– Привет и пока, ребята. – Мимо пробегает Лилли.

– Черт возьми! – шепчет Крисси, дойдя до второго этажа. – Вот это красотка.

– Ты ее узнала?

– А должна?

– Она ведет «Стрит-данс в прямом эфире».

– Да ну! Ты не говорил, что она тоже здесь.

Майкл рад, что ему удалось произвести впечатление на жену.

– Не говорил. Нам запрещено рассказывать о других пациентах. Но теперь ты ее видела, так что тебе можно.

– А кроме нее, здесь есть знаменитости? Ну же, расскажи. Я буду держать рот на замке, обещаю.

Майкл в этом не уверен – его жена никогда не умела хранить тайны. К счастью, ответ на ее вопрос отрицательный.

– Сейчас покажу тебе общий холл, – говорит Майкл, однако останавливается, заметив сидящего на ковре перед телевизором маленького мальчика и Эбби на одном из диванов. – Простите, мы вам не помешаем? Я только хотел показать жене комнату.

– Без вопросов, – отвечает Эбби.

– Очень красиво. – Крисси проходит за мужем в центр холла. – Уютно, да?

– Наверное.

Это не совсем то слово, которым Майкл описал бы помещение, связанное с занятиями и признаниями.

– По сравнению с государственной лечебницей.

– Я никогда не бывал в государственной психбольнице.

– Вообще-то, я тоже, – отвечает Крисси, – но могу себе представить, что там за обстановка. На днях я говорила с Деллой о том, что ты лежишь в Мореленде…

Майкл содрогается. Делла – приятельница Крисси. Еще не хватало, чтобы она была в курсе его лечения. Хуже того, она – жена Кена, поэтому и он, конечно, теперь все знает. Новости в их городке разлетаются быстро…

Крисси, видимо, заметила выражение его лица.

– Не волнуйся, она обещала никому не рассказывать. Делла – моя подруга, я ей доверяю. И она говорит, что психбольница в Вудингдине, та самая, куда тебя должны были положить, – Саннивейл-хаус, кажется, – так вот, она ужасная. Людей содержат взаперти и все такое прочее.

Майкл хочет попросить Крисси не болтать о нем с Деллой и ни с кем другим. Он запретил ей сообщать детям: если и они будут тревожиться, это лишь усугубит его чувство вины. Однако он не хочет делать это на глазах у Эбби – вдруг она подумает, что ему стыдно находиться с ней в одной лодке.

– Боже, ты только погляди на эти журналы и газеты… О, и фрукты… – Крисси отрывает себе несколько виноградин. – Телевизор огромный. Ух ты, «Спящая красавица»! – Она касается руки Майкла. – Я так любила этот мультфильм! – Крисси отворачивается ненадолго от экрана и жует виноград, пока принцесса исполняет «Однажды во сне». – Сейчас принц прячется за деревьями, – бубнит она с набитым ртом.

– Мой сын балдеет от этого мультика, – говорит Эбби.

– Да хранит его бог. – Крисси улыбается, глядя на мальчика. – Сколько ему?

– Семь.

– Чудесный возраст.

Тем временем песня заканчивается, и принц с принцессой разбегаются в стороны. Принц опять прыгает за дерево, а Аврора принимается танцевать. Сперва Майкл ничего не понимает, затем догадывается, что мальчик пультом перематывает кассету назад.

– Пойдем, Крисси, я покажу тебе свою палату.

Его жена прощается с Эбби и идет вслед за ним по коридору.

– Здесь все такие дружелюбные, – замечает она.

С чего она так решила, думает Майкл. Всего лишь мельком увидела Лилли и обменялась парой слов с Эбби. Крисси смотрит на мир иначе, чем он сам, как будто у них совершенно разные жизни.

Он садится на кровать, жена устраивается рядышком, затем протягивает руку и закрывает дверь.

Только не это, думает Майкл. Надеюсь, она пришла не за сексом. Его самого секс не интересует давно, еще с Рождества.

Она берет его за руку.

– Ну, как ты, Микки?

У него внутри все переворачивается: называет его ласкательным именем – значит, хочет поговорить. Он терпеть не может разговоров по душам. Будь он дома, спрятался бы в сарае, а здесь бежать некуда.

Как ни странно, на глаза вдруг наворачиваются слезы. Скучал я по ней, думает он, пока она гладит его по руке. Это ужасно – провести целую неделю среди толпы чужих людей.

– Не очень, – спустя некоторое время признается он.

– Перед тем, как тебя забрали сюда, ты тоже был не очень, любимый, – замечает Крисси. – Я о тебе беспокоилась.

– Знаю. – Он так старается не заплакать, что едва может разговаривать.

– Ты уже консультировался с кем-нибудь? С психологами или как их там?

– С психотерапевтами. Нет, не то чтобы…

– А сеансы у тебя были? По-моему, что-то об этом говорили…

Майкл не может вспомнить, что говорили, когда он сюда поступил.

– Я… у меня…

– Да?

– Мне с ними не так-то легко разговаривать. То есть, с ней.

Жена смеется, но не зло.

– Милый, а с кем тебе вообще легко разговаривать?

Он косится на нее, с трудом, но все же заставляет себя улыбнуться.

– Мне стыдно, Крисси. За то, что я здесь, и за все остальное. Прости меня.

Его внезапно переполняет чувство вины. Все эти беды, которые он на нее навлек: сначала переживания о потере бизнеса – их общего бизнеса, потому что раньше она тоже работала в «Цветущем Хоуве», – о детях, о том, как выжить… А теперь она должна беспокоиться еще и о нем.

– Хороший из меня кормилец…

– Давай сейчас не будем о кормильцах…

– Хреновый я муж и отец.

– Ты не хреновый муж и не хреновый отец. И кормильцем ты тоже был отличным. Только сейчас наша задача – чтобы ты поправился. С остальным разберемся позже.

– Я все потерял.

– У нас есть дом, – отвечает Крисси. – Некоторые люди не имеют даже этого.

Если я не буду работать, дом тоже скоро отберут, думает он. Я как раз вел переговоры с ликвидаторами имущества, пытался найти альтернативные решения, чтобы привлечь инвестиции, когда загремел сюда. Майкл вдруг вспоминает тему недавнего группового сеанса: «катастрофирование». Может, как раз этим я и занимаюсь? Беру сегодняшнюю ситуацию и рассматриваю в негативном свете, довожу до катастрофы. Один шаг за один раз, вспоминает он слова психотерапевта. Не думайте, что ситуация всегда будет оставаться такой, как сейчас. Пытайтесь жить настоящим. Если настраиваться на плохое, то вы, вероятнее всего, сами усугубите ситуацию. Куда лучше открыть пути для возможностей.

Похоже, Крисси почти читает его мысли:

– Думаю, нужно максимально использовать этот шанс. Если послушать Деллу, тебе очень повезло.

– Меня могли положить в государственную психушку…

Он вспоминает больницу в Вудингдине: огромная белая коробка, стены с облупленной краской, малюсенькие окошки – мимо нее он проезжал много раз.

– Ну вот, радуйся, что тебе выпала такая возможность. Говори с людьми, Микки. Ты спрашивал у психиатра о лечении?

– У доктора Касдана, да…

Майкл ходил на прием и согласился – неохотно – подумать о лекарстве, которые врач назвал СИОЗС, но так и не начал принимать. Медсестры уговаривали его, расписывали, как хорошо помогают эти таблетки, однако их рвение только больше его оттолкнуло. Перед глазами стоит образ сестры Рэтчед из «Полета над гнездом кукушки», потчующей своих подопечных отупляющими лекарствами. Он боится, что для него все закончится еще хуже.

– Хорошо, – кивает жена. – Когда у тебя следующая консультация с… э-э… психотерапевтом? Она в самом деле настолько ужасна? Тебе могут поменять врача, если она тебе не нравится.

– У нас встреча в понедельник.

Он представляет, как Джиллиан сидит напротив него в своем платке с «огуречным» рисунком. Пучок волос на голове и очки делают ее такой грозной!.. Но ведь она вела и пару групповых занятий на этой неделе. Шутила, хоть и сдержанно, некоторые ее предложения вроде бы серьезно помогли другим пациентам. Кажется, именно Джиллиан говорила о катастрофировании? Наверное, все дело во мне, признает Майкл. И уж она точно лучше, чем Джонни.

– Да, ты права, не такая уж она и плохая. Останусь у нее.

– Отлично.

Крисси крепко его обнимает. Некоторое время они сидят, прижавшись друг к другу, и дышат в унисон. Наконец, он отрывается от нее. Крисси сияет улыбкой.

– Обязательно с ней поговори, Микки. Если не ради себя, то хотя бы ради меня, ладно?

 

25

– Ничего себе! – кричит Анна в мобильник. – Замечательные новости!

– Что такое? – спрашивает Карен, стараясь не отвлекаться от дороги.

Анна делает ей знак помолчать.

– А какой вес?

У Карен радостно подпрыгивает сердце: у Лу родился ребенок! Чудесно. И Лу, и Адам – мужчина, которого она нашла ему в отцы, – так этого ждали. Он гей и тоже живет в Брайтоне.

И действительно, выключив телефон, Анна говорит:

– Это Адам звонил из роддома. – Она оборачивается к Молли и Люку. – Лу родила. У нее мальчик.

– Е-е-е-е-е-е-е-е-е!

Карен качает головой и улыбается. Никто не умеет так выражать восхищение, как моя дочь, думает она. Похоже, сегодня будет по-настоящему прекрасный день.

– Хорошо, – произносит Люк.

Карен бросает взгляд в зеркало. Выражение лица сына, кивок головы, едва заметная довольная улыбка – все говорит о том, что мужское самолюбие удовлетворено.

– Мы поедем к ним, мамочка? Прямо сейчас? – Молли от нетерпения подпрыгивает на сиденье.

Боже, думает Карен, пока не съездим, покоя не будет. А я ведь собиралась домой. Я так устала, столько часов провела на грядках. Следует соблюдать осторожность, об этом все говорят в Мореленде: главное – не переусердствовать.

Она наклоняется к Анне.

– Ты тоже хочешь поехать прямо сейчас? – говорит она, не разжимая губ, как чревовещатель, чтобы дети не разобрали слов.

– Я бы с удовольствием, – отвечает Анна, тоже понизив голос.

– Ну, пожа-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-луйста! – умоляет дочка.

Я сто лет не видела Лу, напоминает себе Карен, да и малыша посмотреть очень хочется.

– А что говорит Адам, можно ее увидеть?

– Только что Лу очень устала. Но мы ведь ненадолго… – уговаривает Анна.

Карен задумчиво хмурит брови.

– Если сегодня, то лучше прямо сейчас. Иначе потом я не успею покормить этих двоих.

К тому же вымотаюсь вконец, думает она. Затем вспоминает, что в клинике говорили о том, как важно поддерживать отношения с друзьями. Решено. Карен громко спрашивает:

– Молли, цветы у тебя?

С заднего сиденья доносится шорох: Молли поднимает букет тюльпанов, срезанных на садовом участке.

– Ладно, – вздыхает Карен, – едем в Кемптаун.

* * *

Крисси ушла, и Майкл возвращается в холл. Начинать нужно прямо сейчас, пока не передумал, решает он; когда меньше людей, не так страшно. Эбби все еще в холле, только уже одна. Вытянув ноги, сидит на диване и листает журнал.

– Здравствуйте еще раз, – произносит Майкл, опускаясь в кресло.

Эбби вздрагивает.

– Привет.

Наверняка удивилась, что я с ней заговорил, думает Майкл, и ему тут же становится неловко. Кроме как на групповых занятиях, мы с ней и словом не перекинулись, если не считать тот случай в коридоре.

К его облегчению, Эбби сама начинает разговор.

– Ну как, вам уже лучше спится?

– Э-э, да, – лжет он. – А вам?

– Не сказала бы, – вздыхает Эбби. – Вот бы узнать ваш секрет…

Нет у меня никаких секретов, думает он. Не зная, что делать дальше, Майкл берет с журнального столика газету и быстро просматривает. Но чтением можно заняться и у себя в палате; в любом случае, «Таймс» никогда не была его любимой газетой. «Говори!» – вспоминает он совет Крисси.

Он откашливается, берет себя в руки и спрашивает:

– Значит, это был ваш сын?

Эбби опускает журнал и смотрит на Майкла.

– Да. Мой муж… почти уже бывший… забрал его домой.

– Красивый малыш.

– Спасибо.

– Вы вроде бы говорили, что у него аутизм.

– Да, аутизм.

– Вы не против, если я спрошу, что это за болезнь. Никогда не понимал до конца.

– Не против, – отвечает Эбби, усаживаясь поудобнее. – И это хороший вопрос, потому что диагноз нельзя поставить, опираясь всего лишь на один фактор. Аутизм называют спектральным расстройством, он охватывает целый ряд состояний. Но есть и общие особенности. – Она сжимает кулак. – Проблемы с устной речью, повторяющиеся моторные движения, например взмахи руками, тяготение к определенным предметам… – Она по одному разгибает пальцы. – Почти полное отсутствие зрительного контакта, отсутствие интереса к другим детям, трудности с игровой деятельностью и фантазией…

Эбби замолкает, все пальцы уже разогнуты. Держу пари, она повторяла этот список несчетное число раз, думает Майкл. Не нужно было спрашивать. И все-таки Эбби продолжает:

– Такое впечатление, что у него по-другому устроены чувства. Представьте, что все запахи слишком резкие, а от звуков вас тошнит, – примерно так на него порой давит окружающий мир.

– Слишком большой груз для маленького мальчика, – кивает Майкл.

– Да, но так происходит не всегда. Вы, наверное, заметили, что он не отрываясь смотрит один фрагмент из «Спящей красавицы»? Он его обожает.

– Поэтому и перематывал?

Эбби кивает.

– Значит, он поправится?

– М-м… От этой болезни не избавишься с возрастом, но он развивается, да. Некоторые взрослые с аутизмом способны жить относительно самостоятельной жизнью, другим постоянно требуется помощь… – Голос Эбби стихает.

– На вид не скажешь, что с ним что-то не так, – говорит Майкл. – То есть, я не это хотел сказать…

О боже, что я несу. Зачем вообще я затронул эту сложную тему?

– Я имею в виду, незаметно, что он больной.

– Вообще-то, я называю это расстройством.

– Ой, простите. – Майкл краснеет.

– Ничего, – говорит Эбби. – Я рада, что вы это сказали, не смущайтесь. И да, вы правы, это тяжело, потому что Каллум на вид почти не отличается от других детей. Вы себе не представляете, сколько раз мне приходилось объяснять окружающим, что он не капризничает, не ленится и не грубит, что он… в общем, он просто Каллум. – Эбби поднимает глаза к потолку. – К примеру, вы пытаетесь поймать ребенка, который носится по кафе и задувает на столиках свечи – а это не так-то просто, Каллум бегает быстро, уж поверьте. И вот какая-нибудь занудливая мамаша или папаша – не знаю почему, но часто это бывают именно папаши, – велит тебе получше приглядывать за своим сыном. – Она качает головой.

Жизнь несправедлива, думает Майкл, вспоминая о собственных проблемах с гостиницей «У моря».

– Люди иногда ведут себя как свиньи.

– Да… – Эбби снова вздыхает. – Значит, это была ваша жена?

– Крисси, да.

– Приятная женщина. – Эбби улыбается.

Майкл чувствует, что она ждет продолжения. Некоторое время он молчит, раздумывая, что рассказать о Крисси, затем выдает первую же пришедшую на ум мысль:

– Мы вместе прожили тридцать лет.

И вдруг чувствует едва уловимую вспышку гордости. Тысячу лет он не испытывал гордость за свои достижения.

Эбби кивает.

– Немало.

Ой, как бестактно. Эбби ведь только что сказала, что они с мужем разводятся. Вот видишь, говорит себе Майкл, не умеешь ты общаться. И добавляет:

– Конечно, всякое бывало.

– Как и у всех людей. У вас есть дети?

– Э-э, да. Райан и Келли.

И снова он ощущает гордость, однако не решается продолжить. С учетом ситуации Эбби, восторгаться своими детьми в ее присутствии как-то неудобно.

– Сколько им лет?

– Райану двадцать один, а Келли девятнадцать. – Майкл старается скрыть радость, но, едва упомянув их имена, уже не может удержаться. Он винит себя за то, что подвел их, и запрещал себе о них думать, но сейчас не в силах противиться. – Хотите взглянуть на фото?

– Да. – Эбби выпрямляется. – С удовольствием.

Он встает, вытягивает из кармана брюк бумажник и раскрывает его. В маленьком пластиковом окошечке, предназначенном для удостоверения личности, давнишняя карточка – выцветшая и потрепанная, но разглядеть можно. Райан унаследовал Майкловы решительные черты и темные волосы, а Келли больше похожа на Крисси – рыжеволосая и хрупкая.

– Райан справа, – говорит он, констатируя очевидный факт, и передает Эбби бумажник.

Она внимательно рассматривает фотографию.

Какой чудесный был отпуск, вспоминает Майкл. Они жили в палатке в Шотландии, погода стояла замечательная. Дети играли на солнце, поэтому Райан такой загорелый, а Келли вся в веснушках. Оба улыбаются в камеру, Келли – непринужденно, а Райан слегка натянуто, словно говорит: пап, тебе это нужно? Майкл очень дорожит этим фото. Едва взглянув на него, он чувствует улыбки детей.

* * *

– А ну-ка стойте! – кричит Карен, но Молли и Люк радостно несутся вперед, распахивают дверь и врываются в палату к Лу.

– Это тебе! – Молли вручает ей тюльпаны.

Листья слегка поедены слизняком, лепестки поникли, цветы завернуты в обычную фольгу, однако Лу в восторге.

– Спасибо!

Карен входит в палату вместе с Анной и видит, что Лу держит у груди младенца.

– Подожди минуту, крошка, – говорит Карен дочке. – Извини, Лу. Молли, разве ты не видишь, Лу сейчас не может взять цветы?

– Ой, – говорит Молли.

– У нее малыш, – объясняет Карен.

С высоты Молли завернутого в одеяло младенца, наверное, заметить трудно. У него темные волосики и сморщенное личико.

– О, Лу, он красавчик!

– А мне можно посмотреть? – просит Молли.

Карен поднимает ее, а Лу осторожно отодвигает край одеяла. Кожа у малыша красная, в пятнышках, лоб влажный, но Лу смотрит на него с непередаваемой любовью.

– У него столько волос! – Молли впечатлена.

– Они такие черные, – говорит Люк.

– А по-моему, рыжие, – говорит Карен, когда на головку младенца падает больше света. – Только они, скорее всего, выпадут.

Молли пугается.

– Потом они снова отрастут, – успокаивает ее Лу. – Так бывает со всеми новорожденными.

– У тебя были очень темные волосики, а сейчас? – говорит Карен.

Молли вскидывает белокурые локоны; уже в курсе, каким обладает достоянием, думает Карен.

– Ты, наверное, утомилась, – говорит она Лу. – Отличная работа!

– Теперь все уже позади.

– Хорошенький, – говорит Анна, глядя на младенца.

– Спасибо.

– Только посмотрите на эти пальчики, – умиляется Анна. – Такие маленькие и такие совершенные. А ноготки? Тоненькие, как бумажки, да? – Она вдыхает воздух. – Ах… Он даже пахнет чудесно.

В палату входит Адам с двумя чашками чая.

Анна поворачивается к нему.

– Поздравляю.

Адам сияет.

– Принести вам тоже? – спрашивает он, поставив чашки. – Автомат в коридоре.

– Нет, не беспокойся, – отвечает Карен. – Мы ненадолго, мне еще предстоит накормить этих двоих ужином. Просто они очень хотели увидеть малыша.

– У него уже есть имя? – интересуется Анна.

– Думаем, что есть, – говорит Адам, и Лу кивает. – Через несколько дней мы сообщим его всем.

– Ты – парень Лу? – спрашивает Молли.

Карен качает головой.

– Прости. Я пыталась ей объяснить.

– Нет, – отвечает Адам. К счастью, ни он, ни Лу не выглядят смущенными. – Но я – отец малыша.

Молли озадаченно хмурится.

– Во всем виноват Дисней. – Карен понижает голос. – Она уверена, что у каждой должен быть свой принц. Придется еще раз ей объяснять.

– Ничего, – улыбается Адам.

– Знаешь, а он немножко похож на тебя, – говорит Анна.

Адам явно вне себя от радости. Внезапно Карен вспоминает Саймона – в тот день, когда в этом же самом роддоме родился Люк. Она мысленно рисует его себе: большого, похожего на медведя, особенно в сравнении с крошечным, хрупким свертком, который он, сияя от счастья, держит на руках.

 

26

– Привет, – говорит Лилли. – Услышала потрясающую новость.

– Что за новость? – Карен и Таш подаются вперед.

– В наш дом переехала одна семья. Угадайте, как зовут их детей? – Лилли улыбается во весь рот. – Майкл, тебе понравится…

Карен бросает взгляд на Майкла: тот явно озадачен.

– Во-первых, девочка. Ее зовут Бесконечность.

– Хиппарское имечко, – замечает Рик.

– Надо же, – говорит Карен. – Бедный ребенок…

– Надеюсь, считать она умеет хорошо, – добавляет Таш.

– А у сына, – спешит сообщить Лилли, – имя еще круче. Ни за что не догадаетесь, как его зовут…

– Как?

– Ящик, – произносит она с невозмутимым лицом.

– Ящик?!

– Ага. Я-щ-и-к.

Рик гогочет.

– Ты шутишь, – говорит Таш.

– Боже мой! Родители в Брайтоне любят пооригинальничать. – Рита, жительница более консервативного Уэртинга, выглядит озабоченно.

Но мы с Эбби тоже из Брайтона, думает Карен. Впрочем, она понимает, что Рита имеет в виду.

Майкл откашливается.

– Хорошо, что его сестру не назвали Фанерой, – говорит он.

Первый раз слышу от него шутку, думает Карен, смеясь вместе со всеми.

– О, похоже, у вас тут весело, – говорит Джонни, усаживаясь в кресло в противоположном углу холла и сияя улыбкой. – Всем здравствуйте. По-моему, сегодня новеньких нет?

Прошла лишь неделя, а как все поменялось, думает Карен, вспоминая о страхах, мучивших ее семь дней назад. Тем не менее, когда Джонни предлагает начать с переклички и поговорить о целях, ее охватывает нервный трепет.

– Я уезжала домой на выходные, – говорит Лилли. – Было так странно вернуться туда после долгого пребывания здесь. – Она обводит взглядом группу. – Я гуляла с сестрой и играла с племянником Нино. Обожаю этим заниматься. Похоже, дозу лития подобрали хорошо – я совсем не чувствовала расстройства.

Закрученные в спирали золотистые локоны напоминают Карен о дочери.

– Жаль только, что повысился аппетит. Я определенно набираю вес. – Лилли пренебрежительно тычет пальцем в свой худосочный бок.

Мне бы столько жиру, думает Карен.

– В любом случае, моя задача – к пятнице выписаться и посещать дневной стационар.

– Приятно это слышать, Лилли. Кто следующий?

По очереди все берут слово: Рик уменьшил потребление кофеина и теперь испытывает головные боли; у Риты все еще случаются приступы панического страха, и она торжественно обещает больше времени уделять медитации; Таш чувствует себя лучше, помня, что у нее есть поддержка – дневной стационар; Колин расстался с подружкой.

– Мысль о том, что она меня бросит, выедала мне мозг, – говорит он. – Я решил, что сперва нужно поправиться.

Повисает пауза, и Карен уже собирается открыть рот, но ее опережает Майкл:

– На выходных я поговорил с женой… Вернее, это она со мной поговорила. – Он издает сдавленный смешок. – Она предложила… ну… «Общайся с людьми, Микки!» – сердитым голосом произносит он. – И я старался изо всех сил.

– Неплохо получалось, – кивает Эбби.

– На сегодня у меня назначено индивидуальное занятие с Джиллиан. Я попытаюсь быть немного… более открытым.

Майкл вновь усаживается на диван, на лице читается явное облегчение от того, что с речью покончено.

Карен ловит его взгляд и улыбается.

– Моя очередь? – спрашивает Эбби. – Я в порядке… Лучше, чем на прошлой неделе. Меня только беспокоит, что придется оставаться здесь и после пятницы. Я бы тоже хотела выписаться вместе с Лилли.

– Десять дней здесь не срок, – говорит Колин.

– Но мне нужно домой ухаживать за сыном.

– Я его видела, – вставляет Лилли. – Чудесный мальчик.

– Не стоит торопить события или сравнивать себя с другими, – говорит Джонни. – Что вы сейчас чувствуете?

Эбби начинает дергать ногами.

– Наверное, нетерпение.

– И какова ваша задача – не на пятницу, а на сегодня?

– Хм… Перестать думать о будущем?

– Совсем не думать о нем почти невозможно. Хотя, похоже, это стоящая цель. – Джонни на мгновение замолкает. – Остались вы, Карен.

– О… да. – Она все это время витала в облаках и теперь вздыхает. – Я думала о Трое.

В комнате повисает тишина. Насколько Карен знает, Трой мало рассказывал о своем военном опыте. Но каждый из них видел достаточно репортажей из Афганистана, чтобы представить, как ему там приходится: вот он пригнулся в пыли, а рядом взрывается мина; изнемогает от жары в защитной одежде, без возможности принять душ; живет посреди пустыни в палатке на шестнадцать человек; укрывается от снайпера за скалой, отстреливаясь из автомата.

– И поняла, как мне повезло, что я нахожусь здесь. – Она обводит взглядом присутствующих: лица у всех серьезные. – Простите. Я никого не хотела расстраивать.

– Порой тяжело, когда кто-нибудь покидает группу.

– Полагаю, у меня с ним было кое-что общее, потому что я много думаю о смерти…

Джонни кивает.

– Наверное, моя цель сегодня – не думать об этом.

Карен вяло улыбается, хотя внутри все дрожит. Она вдруг с удивлением обнаруживает, что Майкл не сводит с нее глаз.

– Трой храбрый человек, поэтому и возвращается, – говорит он.

* * *

Какое-то время все почтительно молчат, затем Джонни встает, чтобы взять маркер.

– Благодарю вас. Кое-что из сказанного сейчас меня поразило. Во-первых, слушая вас, Эбби, я подумал: вот пример тревожного образа мыслей. Почему?

– Потому что такие мысли целиком направлены на будущее, – говорит Лилли.

– Вот именно. Если вы ощущаете страх и подавленность, с которыми не в силах справиться, значит, это тревога.

Мои симптомы, думает Эбби.

– С другой стороны, если ваши мысли тяготеют к сожалению, если вы вините в случившемся себя, как правило, это признаки депрессии. И еще одна вещь – едва уловимый намек на угодие. Это шло от вас, Карен.

– О боже! – Карен краснеет.

– Не переживайте. – Джонни пишет на доске два слова. – Все это делают. Упомянув Троя, вы извинились за то, что расстроили группу, чем проявили тактичность. Если мы постоянно чувствуем ответственность за других, ставим их потребности выше своих, это может привести к тому, что наши собственные потребности не будут удовлетворены, и последует депрессия.

– На прошлой неделе было то же самое, – говорит Лилли Карен. – Вы извинялись перед всеми за свои слезы.

– Правда? Простите меня.

Лилли смеется.

– Прекратите извиняться.

Карен багровеет от стыда. Эбби ей сочувствует: хоть Лилли всего лишь шутит, наверное, не очень приятно, когда тебя обсуждают.

– Подруги тысячу раз говорили, что я забочусь обо всех, кроме себя. Вот и в эти выходные…

– Не расскажете, что произошло в выходные? – спрашивает Джонни.

– Только не делайте это лишь для того, чтобы ему угодить, – усмехается Колин.

– В субботу мы возвращались с садового участка. Я очень устала и не могла дождаться, когда окажусь дома и вытяну ноги. В это время нам позвонили и сказали, что моя подруга – близкая подруга – родила. Детям сразу очень захотелось посмотреть малыша, и моя вторая подруга, которая ехала с нами, тоже не возражала, поэтому я согласилась отвезти всех в роддом.

– Несмотря на то, что сами не хотели туда ехать?

Карен задумывается.

– Нет, почему же. Меня не принуждали. Ничуть. Однако я бы лучше съездила на следующий день. Мне просто не хотелось расстраивать детей.

– И все же это доказывает, что в своем списке приоритетов вы ставите себя ниже своих детей и подруги, – говорит Джонни. – Машину вели вы?

– Да.

– Значит, на самом деле главная роль была у вас; если вам не хотелось ехать, могли не ехать.

– Э-э… – Карен морщит нос. – Это трудно, когда у вас есть дети.

Держу пари, у Джонни нет детей, думает Эбби.

– Уверена, многие мамы поступили бы так же на месте Карен, – говорит она.

– Разумеется, – отвечает Джонни. – Но важно научиться отказывать – даже детям.

– Мне и вправду это тяжело, – признается Карен.

– Если мы будем на все соглашаться, то быстро лишимся сил, правда?

Карен кивает.

– В последнее время я чувствовала себя очень уставшей.

– Наверное, вам нужно почаще думать в первую очередь о себе, – говорит Лилли.

– Вообще-то я не всегда потакаю детям, иначе они были бы безнадежно избалованы.

Могу поспорить, она отличная мать, думает Эбби. Добрая, щедрая и уж точно не глупая.

– Беря ответственность за себя и свою жизнь, очень важно уметь устанавливать границы, – говорит Джонни.

Будто по учебнику читает, с раздражением думает Эбби. Совсем как психотерапевт, к которому я ходила в колледже.

– Но ведь это неплохо – помогать людям, – вставляет Рита.

– А мне порой кажется, что мы недостаточно помогаем друг другу, – замечает Таш.

– Вот именно, – ворчит Эбби, с негодованием вспоминая, как прохожие отводят глаза, когда у нее возникает проблема с Каллумом.

– Я всегда очень благодарна, если кто-нибудь останавливается мне помочь. – Рита похлопывает по больной ноге, шелестит шелковое сари.

Таш кивает, тряхнув ярко-розовой шевелюрой.

– Если бы все в мире думали только о себе, некому было бы помочь Рите сесть в автобус.

Рита и Таш радостно обмениваются улыбками.

– Наверное, я неправильно выразился, – говорит Джонни. – Я совсем не имею в виду, что нам не следует поддерживать друг друга. К тому же отклик человека, к которому мы проявили внимание, может принести большое удовлетворение.

Эбби снова думает о Каллуме. Ей хочется, чтобы он реагировал больше; как же она ждет от него отклика…

Джонни продолжает:

– Но если ставить потребности других людей выше своих постоянно, это может вызвать депрессию. К примеру, если мы никогда не говорим «нет», или установленные границы недостаточно тверды, потому что мы всегда что-то делаем для других, в том числе для собственных детей, то в чем заключается опасность? – Он обводит всех взглядом.

– Мы не будем знать, кто мы есть на самом деле? – говорит Лилли.

– Именно. Потеряем чувство собственного «я».

Лилли кивает.

– Я где-то читала, как полезно устанавливать границы для детей. Они должны понимать, что и у мамы есть свои потребности.

Внезапно до Эбби доходит: они говорят обо мне! Да еще как надменно и осуждающе. Ладно Джонни – ему простительно, он тут за главного. Но чтобы меня отчитывала Лилли – это уж слишком! У любого, кто может себе позволить каждый день подолгу холить себя любимого, явно не столько дел, как у Карен и у меня. Неужели она думает, что мне не хочется порой сказать «нет» и заняться собой? Раньше, до рождения Каллума, я экспериментировала с прическами и одеждой. Мне говорили, что у меня экстравагантный стиль и отличная фигура. В колледже я обожала танцевать, ходить в клубы; я была гедонисткой. Но только представьте, что случилось бы, начни я так себя вести сейчас: пока я крашу ногти на ногах, Каллум успел бы разбить два телевизора. К тому же у нас в доме уже есть один воинственно настроенный родитель. Если я стану говорить «нет» столько же, сколько Гленн, начнется такое…

– Когда ты мать, не всегда возможно в первую очередь думать о себе, – сердито произносит она. – Похоже, вам кажется, что с нами что-то не так: Карен на первое место ставит интересы своих детей, а я спешу быстрее выписаться, чтобы ухаживать за сыном. А на мой взгляд, с нами все хорошо.

– Вы не сможете ухаживать за кем-то, пока не будете ухаживать за собой, – возражает Лилли. – Нельзя позволять другим помыкать собой.

Эбби возмущена еще больше.

– По-моему, вы пытаетесь учить нас с Карен, как быть родителями. Знаете, мой малыш не умеет даже выговаривать слово «нет». Он понимает это слово, но все равно, вы даже не представляете, как все это трудно для него. Да, Лилли, в субботу он взял у вас те наклейки, и поэтому вы решили, что он всегда так себя ведет?

– Не надо, Эбби, я не хотела…

– Последние семь лет жизни я только и делаю, что ставлю сына на первое место. Я его мать, ясно вам? Если не я, то кто? Уж точно не наше долбаное государство, я вас уверяю!

У Лилли отвисает челюсть, но Эбби уже не остановить.

– Когда у тебя есть ребенок, он – твое продолжение. Часть тебя. Если у вас нет детей, вам этого не понять. – Она многозначительно смотрит на Джонни, потом переводит взгляд на Лилли.

Лилли хватается за сиденье кресла. С ее лица медленно сбегает краска.

– Ничего, – произносит сидящая рядом Рита, сжимает руку Лилли и добавляет шепотом: – Просто она не знает.

Чего не знаю? – думает Эбби. Тем временем Колин встает с места и приседает рядом с Лилли.

– Она не в курсе, Лил, – говорит он.

О боже, думает Эбби, что я сказала? Однако не успевает произнести и слова, как Лилли бросается прочь из холла, по ее щекам бегут черные от туши ручейки.

 

27

Майкл сидит в кресле напротив Джиллиан.

– Моя жена хочет, чтобы я с вами поговорил как полагается.

Джиллиан кивает. Ненадолго повисает тишина, затем она задает вопрос:

– А вы, Майкл? Вы сами хотите поговорить?

– Не знаю. – Он задумывается. – Да, хочу. Вот только получится ли…

Джиллиан всплескивает руками.

– Для вас это тяжело, Майкл, я понимаю. Иногда самое трудное – начать, потом становится легче, как и со всем, чего мы боимся.

Майкл смотрит на свои ногти. Кусочек кожи отошел, надо бы его оторвать, но Майкл себя останавливает.

– Не знаю, с чего начать. – Он пожимает плечами.

– Может, расскажете о том, как вы здесь оказались?

Последние несколько недель были настолько ужасными, что у меня не получится связно все объяснить, думает Майкл. Он молчит. Слушает, как тикают часы на стене.

В конце концов, Джиллиан откашливается.

– Не против, если я спрошу о магазине?.. Вы о нем уже упоминали.

Эти слова действуют как удар под дых, и история вдруг выплескивается сама собой. Ему по-прежнему больно, будто все происходит здесь и сейчас.

* * *

– Да. Это конец, – говорит Майкл Али.

Он закрывает на висячий замок оконную решетку и смотрит на вывеску «Цветущий Хоув».

– Дружище, мне так жаль. – В темных глазах приятеля блестят слезы.

– Не надо.

Если Али расплачется, ему тоже не удержаться.

Майкл делает шаг вперед и протягивает к Али руки. Похлопав друг друга по спинам, они, наконец, отстраняются.

– Звони, не пропадай, – говорит Али.

– Хорошо, – отвечает Майкл, хотя и не уверен, что станет звонить.

Он забирается в минивэн, торопливо машет рукой и уезжает.

День стоит мрачный, пасмурный; ветра нет, воздух тяжелый. Бунгало в Роттингдине кажется особенно запустелым. Переступив порог, Майкл слышит, как шаги отдаются эхом по паркетному полу. Он еще не сказал Крисси, что сегодня последний день; решил сначала отдать ключи, поэтому она не ждет его домой так рано. Наверное, ушла куда-то.

Он входит в гостиную; в центре полированного дубового стола лежит адресованное ему письмо.

Майкл рвет конверт, пробегает письмо глазами. Несколько секунд не может понять, в чем дело. Читает еще раз: да, все верно.

Они хотят отнять машину.

Он стоит без движения, ждет, когда отпустит шок.

Спустя несколько мгновений рывком открывает застекленную дверь и выходит. По краям ведущей в сад дорожки цветут нарциссы, а там, за задней стеной, – сарайчик.

Его сарайчик.

Как только Майкл его замечает, в кровь потоком адреналина и тестостерона бросается энергия, накопленная за недели просиживания перед телевизором. Ему не пятьдесят три. Он – не уставший седой старик из Роттингдина. Ему семнадцать. Он – панк с обесцвеченными волосами, живет в Кройдоне. И он зол.

Зол как черт.

Майкл рывком открывает настежь дверь. Бам! Дрожат тонкие деревянные стенки. С упорством робота он тянется за кувалдой – той самой, которой вынес стену между кухней и гостиной. Затем, будто воин с оружием, способным защитить его жизнь, обрушивает ее на одну из полок. Древесная плита некрепкая, как и кронштейн. Падают банки с гвоздями и шурупами.

БАМ! Он крушит следующую полку. Коробки с проводами подлетают вверх и со стуком валятся на пол.

БАМ! Удар по стене. Влажный воздух и морская соль сделали свое дело – дерево мягкое, как бумага.

БАМ! Он бьет по верстаку – тут многослойная фанера прочнее. Удар, еще удар – и верстак раскалывается на две части.

Кто-то зовет его по имени, но Майкл разворачивается к противоположной стене.

Кувалда летит прямиком в старинный шкаф; дверцы срываются с проржавевших петель. Он одним движением выгребает с полок краски и растворители, шпаклевки и грунтовки, банки с грохотом катятся по полу. С одной из них слетает крышка, старый лак, вязкий как мед, течет на осколки стекла и рулон обоев.

– Майкл!!!

В проеме двери кто-то стоит, но он почти ничего не видит – глаза застилает красный туман.

Он отворачивается, поднимает кувалду и – БАМ! – шкаф уничтожен. Прекрасно.

– Ты что творишь?!

Майкл разворачивается к третьей стене.

– Микки, прекрати!

Боковым зрением он ощущает присутствие Крисси – на ней пальто и шарф. Он собирается еще раз ударить кувалдой, однако жена хватает его за руку.

– Нет!

Он отталкивает ее локтем и продолжает крушить сарай.

* * *

– Что было дальше? – спрашивает Джиллиан.

– Крисси вызвала полицию.

– Понятно.

К своему стыду, Майкл слишком растерян, чтобы продолжать рассказ.

– Наверное, она очень испугалась, поэтому позвонила не в «Скорую», – произносит он спустя какое-то время.

– Возможно, – откликается Джиллиан. – Учитывая обстоятельства, она поступила правильно.

– Я ни разу в жизни не поднял на жену руку, честное слово. Я бы не причинил ей вреда.

– Наверное, она боялась, что вы причините вред самому себе.

– Мне было так плохо…

– Я понимаю.

Неужели? Не представляю тебя в таком состоянии, думает Майкл. Он бросает взгляд на Джиллиан: выражение ее лица как будто стало мягче.

– Вы ко мне очень снисходительны.

На губах Джиллиан появляется мимолетная улыбка.

– Так долго ждали, пока я заговорю.

Она изгибает бровь. Этот жест выдает веселый нрав, думает он. Мне нравится.

– Да, ну…

– Крисси считает, я зря отмалчиваюсь.

– По-вашему, она права?

– Мне тяжело рассказывать о… своих чувствах.

Хотя на самом деле все оказалось не так уж и трудно.

– Полагаю, мой рассказ был эффектным. – Он смеется. – Ожидание того стоило?

– Да.

– Наверное, поэтому меня сюда и приняли – боялись, что я от Роттингдина камня на камне не оставлю.

– Могу спросить, почему вы выбрали именно сарай?

Притихнув, он мысленно возвращается в тот день.

– Не знаю точно.

– Просто вы сказали, что были в доме, когда вскрыли конверт. Так почему же вы – ну, не знаю, – не перевернули стол или диван, не разбили телевизор? Вас ведь уже достало смотреть телевизор…

Майкл мысленно рисует гостиную в бунгало и качает головой.

– Я не мог. Вся семья смотрела на меня с фотографий. – Он представляет, как Крисси протирает пыль с фарфоровых фигурок, поправляет подушки на диване, пылесосит ковер. – Это комната Крисси.

– Разве она не ваша тоже?

– Да, но Крисси изо всех сил старается, чтобы в доме был уют…

Майкл вздыхает. Одержимость Крисси одновременно трогает его и пугает. С одной стороны, ему бы не понравилось, если бы она относилась ко всему спустя рукава. С другой – ее усилия лишь подчеркивают его собственные недостатки.

– Наверное, я вышел из дома, потому что… – Майкл пытается восстановить последовательность событий. – Прочитав письмо, я так разозлился… В юности у меня случались ссоры с приятелями… От злости я бил кулаком в стены, да, бывало… Но в тот день… Я даже не припомню, чтобы когда-нибудь раньше испытывал такие ощущения. У меня голова могла взорваться. Нужно было что-то делать.

Джиллиан кивает.

– Мой бизнес хотят растащить на кусочки. Тим и Лоренс из гостиницы, Боб и даже Ян… – От этих воспоминаний на шее вдруг проступает пот. – Они меня кинули.

– Похоже, обстоятельства действительно были против вас, Майкл. – Джиллиан некоторое время молчит, потом добавляет осторожно: – Я очень хорошо понимаю, как все это действует на нервы. Однако реакции, которые вы здесь описывали – ярость, чувство несправедливости, – это всего лишь мысли. По крайней мере, оттуда они начинаются. А мысли можно изменить. Рискну предположить, что с другой точки зрения ваше поведение выглядит весьма галантным.

Майкл непонимающе трясет головой.

– Смотрите, ведь вы не порушили дом – это куда больше расстроило бы Крисси и ваших детей. Вы не тронули машину – многие на вашем месте от этого не удержались бы, лишь бы не отдавать ее кредиторам.

– Наверное.

– В конечном итоге от ваших действий больше всего досталось не тем, кому вы должны денег, и даже не вашей семье, верно?

Больше всего досталось мне, догадывается Майкл и медленно кивает головой. Вот уж никогда не подумал бы.

– Да… Крисси отнеслась ко всему трезво, с пониманием. Конечно, она расстроилась, но я бы на ее месте взбесился. – Он смеется. – Похоже, это она предоставила мне.

 

28

Эбби стучит в дверь сестринской.

– Простите, что помешала, – говорит она сидящей за компьютером Сангите. – Вы не знаете, где Лилли?

– Она в студии.

Действительно, Лилли сидит в студии за большим столом – рисует.

– Можно поговорить?

Лилли отрывает кисть от рисунка и оборачивается. Макияж уже в порядке: глаза умело подведены, ресницы подкрашены, однако веки все еще припухшие, на щеках пятна. Она явно долго проплакала, думает Эбби, испытывая угрызения совести.

– Мне очень жаль, что так получилось. Я не хотела вас расстроить.

Эбби волнуется, чувствует, что такого извинения недостаточно.

Лилли улыбается.

– Ничего. Вы просто не знали. А я говорила неуместные вещи. Или вам так показалось. Просто я люблю, когда люди ценят себя по достоинству. Джиллиан сказала бы, что я «проецирую», – Лилли имитирует шотландский акцент, – потому что у меня пунктик: ценить себя.

Лилли вновь берется за кисть. Хотя Эбби и любопытно, что спровоцировало ее слезы, спросить она не решается. Но и уходить не хочет. Она обводит взглядом комнату. Стены увешаны работами пациентов, самыми разными – от детской мазни до безупречно вышитых картин. На большом комоде громоздятся коробки с карандашами, фломастерами и красками; в ящиках комода – судя по наклеенным ярлыкам – разложены материалы для шитья, пряжа, бумага и пластилин. В углу несколько мольбертов. Как в начальной школе, думает Эбби. Если не обращать внимания на большую табличку с надписью: «ПОЛЬЗОВАТЬСЯ НОЖНИЦАМИ ЗАПРЕЩЕНО» – даже детям доверия больше.

Она смотрит на работу Лилли. В центре большая черная дыра, обрамленная постепенно светлеющими – от бордового до ярко-красного – кругами. В верхнем левом углу Лилли старательно рисует нечто похожее на птицу.

– Не возражаете, если я посмотрю? – спрашивает Эбби.

– Ничуть.

Она подвигает стул, стараясь не опрокинуть пластиковый стаканчик с водой, и смотрит на фарфоровое блюдце со сколами, которое Лилли использует как палитру.

– Акриловые краски?

На блюдце свежевыдавленные шарики: красный, желтый, синий и белый. В центре – большой алый завиток.

– Да. Я не очень хорошо рисую, – Лилли кивает на лежащий перед ней лист, – но люблю этим заниматься.

– А по-моему, красиво, – говорит Эбби.

Пусть абстрактный рисунок она никогда бы не повесила у себя дома, ей действительно нравится – хотя бы потому, что это приносит удовольствие Лилли. Эбби наблюдает, как Лилли, почти не задумываясь, наносит крошечные белые точки, и ей самой тоже очень хочется попробовать. Не помню, когда я последний раз давала волю воображению, думает она. В фотожурналистике фантазии особо не разгуляться, но когда-то давно, работая над дипломом, я рисовала почти круглосуточно.

Они сидят в приятной тишине, лишь время от времени Лилли полощет кисточку в воде. Наконец Лилли говорит:

– Жаль, что я не объяснила раньше, а на занятии у меня просто не осталось на это сил. Наверное, я пыталась оставить прошлое позади и жить дальше. Здесь я не многим об этом рассказывала. Вы ведь знаете, что я и раньше здесь лежала?

Эбби кивает.

Лилли опускает кисточку в стакан и поворачивается.

– Лечилась от травмы. – Она набирает в легкие воздух и медленно выпускает, как их учили, чтобы успокоиться. – Да, я лежала несколько раз, но когда я впервые сюда попала, меня просто привели в чувство, стабилизировали состояние и отпустили. Я говорю «просто», а на самом деле поработать им пришлось порядочно – мне было совсем плохо. Я почти не спала и вела себя как маньячка: ничего не ела, только пила. Спускала в «Черчилль-сквер» по пять тысяч в день…

Эбби, затаив дыхание, ждет продолжения. Ей самой не удалось бы потратить и десятой части этой суммы за один поход в торговый центр.

– Тогда я здесь всего не рассказывала, – говорит Лилли. – Во второй раз я, наверное, им уже доверяла больше, а может, просто была в таком отчаянии, что согласилась бы на что угодно. Конечно, я была напугана – второй психический припадок за год. К счастью, с самого начала моим лечащим врачом была Джиллиан – она единственная здесь, кто занимается травматерапией. И мы с ней погрузились в работу, потому что понимали – здесь до сих пор полный хаос. – Она стучит пальцем по виску.

Эбби кивает. Прекрасно знаю, каково это, думает она. Хотя в таком состоянии, как Лилли, я никогда не бывала.

– Насколько я понимаю, травматерапия – серьезное дело.

– Да уж. Приходится заново переживать события прошлого, это жутко… – Еще один глубокий вдох. – Мне даже сейчас трудно об этом говорить… В детстве, начиная с семи лет и до того момента, когда я ушла из дома, меня насиловал отчим и два его приятеля. Мама работала посменно, они приходили, когда ее не было дома.

Эбби ошарашена, не знает, что и сказать.

– Ужасно, – наконец выдавливает она, чувствуя, что слова абсолютно несоразмерны ситуации.

– Не хочу вдаваться в детали. Только чтобы вы понимали, почему пассаж о детях на сегодняшнем занятии так меня хлестанул: все закончилось тем, что я забеременела.

Эбби краснеет от чувства вины.

– О боже, мне так стыдно.

– Вы не знали, – повторяет Лилли.

– Нет, но… Все равно нужно быть благоразумнее. Есть же пословица, что-то вроде: «Человека не поймешь, пока не окажешься в его шкуре». Точно не помню, в общем, о том, что нельзя судить о других. А я судила. Решила, что вы любите нравоучения. Мне – с Каллумом – их часто читают люди, которые думают, что знают об аутизме все… – Эбби, сейчас разговор не о тебе, вспоминает она. – В общем, здесь любых извинений от меня будет недостаточно.

Лилли пожимает плечами.

– Все в порядке.

– И что же?.. Э-э… – Эбби замолкает, тщательно обдумывая слова. – Вы… прервали беременность?

Лилли вроде ничего не говорила о том, что у нее есть ребенок.

– Нет, не прервала. Хоть отчим меня и заставлял. И несмотря на то, что я даже точно не знала, кто из них отец… – Снова выдох. – Я потеряла ребенка. Наверное, таким образом мое тело выразило, что я не могу быть матерью этому младенцу… – Ее глаза наполняются слезами.

– Наверное. – Эбби кивает. – Выкидыши случаются по разным причинам.

– Нет… – тихим голосом говорит Лилли. – Беременность была доношенной. Казалось, что все в порядке. А потом родился мертвый ребенок. Как видите, у меня все же есть некоторый опыт с детьми… – Она смахивает с глаз слезы.

Эбби тоже вот-вот расплачется. Все еще хуже, чем я себе представляла. Бедная Лилли. Как бы мне хотелось отмотать назад те несколько последних минут утреннего сеанса.

– В этом рисунке я пыталась выразить свои чувства. Бет предложила на одном из занятий – вы же знаете, как она увлечена творческим подходом. И мне действительно помогает.

Эбби вновь рассматривает рисунок.

– Вот тут моя малышка, – объясняет Лилли, понемногу успокаиваясь.

Она показывает на фигуру, которую Эбби приняла за птицу. След из точек означает, что она вырвалась из темного нутра.

– Похожа на ангела, – шепчет Эбби.

Они обе молчат, смотрят, впитывают. Спустя некоторое время Эбби спрашивает:

– Думаете, биполярное расстройство связано с тем, через что вам пришлось пройти? Впрочем, – она поднимает руку, – если не хотите, не отвечайте, пожалуйста.

Лилли опять пожимает плечами.

– Без понятия. Моя сестра Тамара… ее тоже насиловали, однако у нее все нормально. Не нормально, разумеется, но биполярного расстройства нет. Кто знает? Джиллиан говорит, что разные люди реагируют по-разному на одинаковые ситуации. Хотя она же мне рассказывала, что эмоциональная травма может привести к реальным физическим изменениям в головном мозге, влияющим на то, как человек реагирует на стресс и тому подобные состояния. Возможно, во мне уже было что-то разрегулировано на химическом уровне… Хотя, да, без всего этого дерьма, – она будто сплевывает слово, – вряд ли мне было бы настолько плохо.

– У вас на самом деле большие успехи, – говорит Эбби и, помолчав, добавляет: – Я вами восхищаюсь. Честно сказать, и раньше восхищалась, а теперь еще больше.

Лилли удивленно смотрит на нее.

– Серьезно?

– Да. Вообще-то Каллум отреагировал на ваши наклейки очень необычно. Никогда не видела, чтобы он вдруг начал контактировать с незнакомым человеком. Даже со мной он нечасто ведет себя так восторженно.

– Ох, – произносит Лилли. – Наверное, это тяжело.

– Иногда. – Эбби задумывается. Она не хочет, чтобы ее считали несдержанной; однако Лилли, похоже, до сих пор не уловила, что она пытается ей сказать. – Знаете, Лилли, у вас есть дар. То, как вы общаетесь с людьми, – редкость. Вы находите время, чтобы поддержать каждого, проявить доброту. Не знаю, как без вас мне удалось бы пережить тут несколько первых дней.

– Ой, Эбби, не надо, я сейчас опять расстроюсь. – У Лилли дрожит нижняя губа. – Хотя спасибо. – Немного поколебавшись, она добавляет: – Можно мне вас обнять?

– Конечно.

Прижав ее к себе, Эбби вдыхает сладкий абрикосовый аромат.

 

29

– Ну, как ваши дела? – спрашивает Джонни у Карен, расположившейся напротив.

– С Лилли все нормально? Мне очень жаль, что на групповом сеансе так вышло.

Джонни ерзает в кресле.

– Пожалуй, об этом вам лучше спросить у нее самой. Простите, я не вправе обсуждать ситуацию Лилли. – Ему явно хочется, чтобы разговор пошел в другом русле. – К тому же мы здесь, чтобы говорить о вас, Карен, и о том, как у вас идут дела после нашего с вами сеанса на прошлой неделе.

Похоже, я опять взялась за свое, понимает Карен. Думаю о других.

– У меня было по-разному, – произносит она и понимает, что эти слова ровно такие же ни к чему не обязывающие, как и обстановка в комнате. – Но приятно прийти сюда и поговорить.

Хотя сегодня утром мне было неловко. Впрочем, от этих слов она воздерживается. Они могут прозвучать как критика, а ей инстинктивно хочется защитить Джонни.

– Мне интересно, вы размышляли о нашем с вами разговоре? В частности, о ваших чувствах к отцу?

Ох. Карен надеялась, что ей удастся пока избежать этой темы.

– Да.

Она разглядывает занавески, пытаясь сочинить ответ, однако внезапно понимает, что думает о тюле – зря они его повесили, он плохо пропускает свет.

– И?..

– Кажется, тоска – это такая особенность моего характера. Мысли о муже возникают снова и снова…

Воображение внезапно рисует Саймона: он вышел из душа, мокрые волосы, на коже капли воды.

– Очень трудно о нем не думать. – Она сдерживает слезы. – Только не знаю, хочу ли я, чтобы это прошло. Тогда я буду стыдиться, что забыла его.

Теперь Саймон сушит волосы полотенцем.

– Я вовсе не предлагаю зажимать эти чувства, – говорит Джонни. – Но нам, наверное, стоит попытаться сделать так, чтобы воспоминания о Саймоне и об отце не загоняли вас в депрессию.

И тут – словно эта мысль зародилась в ее голове с подачи самого Саймона – Карен осеняет:

– Знаете, эти две ситуации кажутся мне совершенно разными, потому что папа был намного старше и долго болел, хотя в том, как они умерли, есть и общее… В обоих случаях это произошло в феврале.

Она опять бросает взгляд на окно. Сквозь тюлевую занавеску видно, что день выдался яркий, солнечный. В утро, когда умер Саймон, все было совершенно иначе. Она вдруг вновь оказывается в поезде: на остановке «Престон-парк» в вагон врывается струя холодного воздуха; прежде чем войти, пассажиры отряхивают зонты.

– Многие считают февраль трудным временем в году.

– Раньше я не обращала внимания… Весна в этом году была особенно отвратительной. – Карен задумывается. – Неприятное время, и оба эти события стали для меня потрясением. С Саймоном понятно почему, но смерть папы тоже оказалась неожиданностью, потому что он так и не пришел в сознание после инсульта.

С содроганием она вспоминает, как неслась в своей допотопной машине по меловым холмам.

– Прежде вы говорили, что ожидали смерть отца.

– Больные Альцгеймером зачастую живут очень долго, и никаких настораживающих признаков не было. – Она вновь ненадолго умолкает. – Как и с Саймоном.

Это уже слишком, по щекам катятся слезы. Как бы я хотела, чтобы об этом можно было знать заранее, думает Карен, доставая платок.

– Ни с одним из них я не успела попрощаться… – тихо произносит она.

– С вашего позволения, я кое-что предположу, – мягко говорит Джонни. – По-моему, смерть отца могла включить ваши сенсорные воспоминания о предыдущем опыте.

Карен высмаркивается.

– Не понимаю.

– Как правило, мы не задумываемся о своих сенсорных воспоминаниях, потому что они связаны с чувствами и проявляются в доли секунды. – Джонни подается вперед. – Бывало с вами такое, что определенный запах вызывал воспоминания о чем-то, случившемся много лет назад?

Она думает о шезлонгах в садовом сарае, которые до сих пор пахнут Саймоном, и ее накрывает новая волна скорби.

– Да…

– Дело в том, что сенсорную память сознание не контролирует вообще никак. Поэтому мы не в силах предусмотреть эти воспоминания, но они здесь, рядом, и сидят очень глубоко. В вашем случае в одно и то же время года умер еще один близкий человек, и это дало толчок.

– Боже! – Карен откидывается на спинку кресла. – Думаю, такое возможно. Что же мне делать?

Джонни проводит пальцами по челке.

– Считается, что до тех пор, пока человек не поймет зависимость между происходящим и соответствующим событием, его охватывают страх и паника – снова и снова. Осознав связь, мы способны бороться с этими мыслями и чувствами.

– Ясно.

– Порой помогает всего лишь понимание сути.

– Спасибо. Надеюсь. – Карен наливает из графина воды в пластиковый стаканчик и, задумавшись, пьет. – Все-таки те события не так уж похожи. Возвращаясь к тому, о чем мы говорили сегодня утром на групповом сеансе… Когда умер Саймон, все как-то сразу сплотились вокруг меня – даже просить не пришлось. – Мысли приходят быстро, будто одна за другой загораются лампочки. – Например, наша няня Трейси надолго забрала детей к себе. Когда умер папа, было не так. Совсем не так.

– А вы просили Трейси помочь?

– Нет.

– Почему?

– Если учесть, что он так долго болел, наверное, это было бы чересчур. В конце концов, за все эти годы я могла бы уже и смириться. В прошлый раз и мама, и моя подруга Анна – она особенно, – и другая подруга, Лу, все помогали.

– А в последнем случае было иначе?

– Да… – Карен задумывается. – И дело не в том, что я не умею попросить о помощи… Просто их жизнь тоже поменялась. Мама потеряла папу, и мне кажется, это я должна была ей помогать, а не наоборот. Потом Лу… Она носила ребенка, и было бы неправильно сваливать это на нее.

Лу и без того непросто, думает Карен, она заслуживает счастья.

– А ваша вторая подруга, Анна?

– Она молодец. Это по ее совету я сюда обратилась. Хотя…

Карен вспоминает о новом партнере Анны, Роде. Как все поменялось. Раньше они с Саймоном переживали, что Анна живет с алкоголиком; теперь с личной жизнью у нее все замечательно…

И тут до Карен доходит: вот оно что, я завидую! Значит, и гордость помешала мне довериться друзьям. Я не хотела, чтобы они стали жалеть меня.

Она молчит. Через некоторое время Джонни произносит:

– По-вашему, к депрессии могло подтолкнуть отсутствие поддержки? А может, есть связь между тем, что вы заботитесь о людях – и не обращаете внимания на себя? Порой мы начинаем опекать других для того, чтобы отвлечься от собственных проблем.

Он так точно попал в цель, что Карен хочется аплодировать.

Наверное, поэтому он выбрал профессию психотерапевта. Джонни тоже не идеален. Вдохновленная этими мыслями, она решает озвучить свои опасения.

– Сегодня утром мне показалось, что вы слегка перегнули палку, хотя я этого не сказала.

– Было бы замечательно, если бы вы мне возразили. Так вы установили бы границу – как раз об этом мы и говорили.

– Вместо меня разозлилась Эбби.

– Порой в психотерапии самую бурную реакцию вызывает нечто, что совсем не помешало бы нам, взгляни мы на вещи более пристально. И тут мы снова возвращаемся к эмоциям.

Джонни улыбается – значит, не обиделся. Наверное, мне и вправду не стоит сдерживаться, думает Карен.

– Получается, тема границ задела нас обеих, меня и Эбби. Как интересно…

– Вы стремитесь защитить других людей, но важно помнить, что вы такой же человек, как ваши друзья – члены семьи, если уж на то пошло, – и вам тоже нужна забота.

– Понимаю, – кивает Карен.

Но она боится, что это не в ее характере. Рядом с Саймоном все было по-другому, потому что тогда о ней заботился он. Научиться думать о себе будет трудно.

 

30

– Черт, мне бы выпить, – говорит Элейн, падая на диван. – Обалдеть, ну и денек!

Эбби ее прекрасно понимает. Словесная перепалка на утреннем сеансе, разговор с Лилли: ей тоже сегодня хорошо досталось. Ужинают в Мореленде рано, и с несколькими другими пациентами она сейчас сидит в холле. Впереди долгий вечер.

Колин отрывает взгляд от книги.

– А что случилось?

– Четвертый этап, – говорит Лански, передернув плечами.

Карл кивает.

– Всегда самый трудный.

Эбби озадачена. Лечение зависимости делится на двенадцать этапов, и, как она поняла, каждый последующий из них труднее предыдущего.

– А в чем трудность?

– Мне нужно было провести «поиск и решительную моральную инвентаризацию». – Элейн жестом показывает в воздухе кавычки. – Проще говоря, составить список всех своих грехов.

– Фу, – говорит Колин, глядя на свой живот. – Хорошо, что нам не приходится этого делать.

– Представь, что все это к тому же надо записывать, – сообщает Элейн.

Она расстегивает сапоги и сбрасывает их на пол.

– Плохим труднее, чем помешанным, это точно, – говорит Карл.

– Целую неделю без спиртного, – зевает Элейн. – У меня лет с четырнадцати таких перерывов не было.

– Как раз в это время я иду к холодильнику за пивом, – вздыхает Лански, взглянув на часы.

– Прекрати! – Карл трясет ирокезом. – Мне сейчас захочется дунуть пыли.

– А мне знаете, чего захочется?.. – с вызовом спрашивает Колин.

– Покурить? – Элейн быстро выпрямляется. – Да! Иди на балкон, я сейчас приду.

– Нет, наверное, поцеловаться с Бет, – перебивает Лилли и подмигивает Колину.

Колин хватает с дивана подушку и бросает в нее.

Лилли пригибается.

– Ха! Не попал!

Не успевает Эбби и глазом моргнуть, как Лански и Колин принимаются бегать по холлу за Лилли, кидаясь подушками. Карл перепрыгивает через журнальный столик – ирокез почти достает до лампочки, – и вскоре все трое загоняют Лилли в угол, мутузят, а она хохочет и падает на ближайший диван.

– Хватит! Хватит! – кричит она, однако Карл закидывает подушку вверх и еще энергичнее молотит ею.

– Нет, не надо! – кричит Лилли.

Она смеется, но Эбби явственно слышит, что ее смех на грани истерики.

Наверное, это не очень хорошая идея, понимает она, вспомнив рассказанную Лилли историю. Лилли уже кашляет и невнятно что-то лопочет: восторженно или испуганно, трудно сказать.

– Эй, ребята, а ну-ка отстаньте, – говорит Эбби и хватает Лански за футболку, пытаясь его остановить.

Из-под футболки видно бледную кожу и разноцветные татуировки.

Колин, похоже, осознал происходящее – он осекается. Зато Лански с Карлом вошли в раж. Наверное, адреналин, думает Эбби.

Как раз в это мгновение Майкл, который до сих пор молча сидел в кресле и смотрел телевизор, поднимается.

– А ну, успокойтесь!

Голос у него серьезный.

Лански и Карл тотчас отступают. Лилли перестает кашлять и смеяться, откидывает назад волосы и спрыгивает с дивана.

Наверное, я погорячилась, думает Эбби, пока Лилли поправляет одежду, а Майкл возвращается к креслу перед телевизором. Затем Лилли перехватывает ее взгляд, и Эбби понимает – она благодарна. Конечно, Лилли хорошо удается себя контролировать, думает Эбби. Я ни разу не смотрела «Стрит-данс» и забыла, что она профессионал, который умеет справляться с трудностями прямого эфира.

Затем Лилли всплескивает руками и улыбается всем – хочет показать, что не обижена.

– Не обращайте внимания, – говорит она, раскладывая подушки, берет пульт от телевизора и переключает канал.

– Эй! – возмущается Майкл.

– Хватит вам, Майкл, вы прекрасно проживете без этих новостей. Они такие унылые. А ты, – она хватает Колина за плечо, когда тот тянется за сигаретами, – сегодня обойдешься без сигарет. Вспомни о безопасном поведении.

Колин надувает губы.

– Но мне нужны механизмы адаптации!

– Да неужели? Серьезно? У меня есть идея получше. Сейчас вернусь.

Она убегает. Точно так же, как в тот раз за наклейками для Каллума, думает Эбби. Иногда энергия Лилли просто поражает.

Вскоре она возвращается, в руках – айпод и пара миниатюрных колонок.

– Вот.

Лилли подключает колонки и что-то ищет на экране айпода.

– Будем танцевать.

– Ой, только не это, у меня нет сил на ваши танцы. Лень – один из моих грехов. Вы не знали? – Элейн зевает и опять откидывается на спинку дивана.

– Необязательно повторять за мной. Можете танцевать как угодно, – говорит Лилли. – Ну же, поднимайтесь! Устроим дискотеку!

Она забирается на спинку дивана, чтобы опустить жалюзи. Вскоре комнату наполняет ритмичная музыка «Earth, Wind & Fire».

– Нет сил танцевать? Тогда займись светом, – командует Лилли и бежит к выключателю показать Элейн, что делать.

С усталым видом Элейн встает и делает, что сказано.

– Надо погромче! – Колин тянется к айподу и добавляет звук, мурлыча вместе с вокалистами.

Эбби улыбается, глядя, как под музыку его хвостик раскачивается из стороны в сторону. Ну, если даже Колин готов поучаствовать, то я тоже, решает она. После стольких месяцев, проведенных здесь, он стопроцентно потерял форму. Она сбрасывает с ног балетки. Секунду спустя они с Колином стукаются друг с другом бедрами в стиле семидесятых.

Колин подпрыгивает, поворачивается лицом к Эбби и подпевает. В песне говорится о том, как клево она выглядит. Он машет пальцем и посылает ей поцелуй, и Эбби едва сдерживает смех. В это мгновение она любит Колина за его неиссякаемый энтузиазм. Пусть он толстый и лет на десять ее моложе, но почему-то сейчас она чувствует себя привлекательной.

Обожаю танцевать, думает она. В Манчестере я постоянно ходила по клубам, когда мне было столько лет, сколько Колину. И с Гленном мы познакомились на танцах… На секунду сердце сжимается от воспоминаний, но вскоре ее вновь подхватывает музыка.

Парней обычно труднее вытянуть на танцпол, думает Эбби, а ирокез Карла и татуировки Лански явно говорят о том, что поп-музыка семидесятых – не их выбор. Однако стоит Лилли поманить их пальцем, как оба поднимаются и встают по обеим сторонам от нее.

Далее следует Донна Саммер.

– Это моя личная подборка. – Лилли говорит громко, чтобы перекричать стремительный поток звуков синтезатора. – Супер, правда?

В композиции «Я чувствую любовь» слов немного, поэтому подпевают все. Эбби кружится, ощущает голыми ступнями мягкость ковра, ветерок из окна шевелит волосы, и она не может сдержать улыбки. Лилли удивительная, какие ловкие у нее движения, замечает она. Танцует лучше, чем любой из нас, ну и что с того? Я и забыла, как это здорово. Все тревоги будто испарились.

Только Майкл до сих пор сидит на диване.

Кружась, Лилли протягивает ему руку.

– Идите к нам, – зовет она.

– Это не мое, – бурчит Майкл.

– Хватит скучать, – кричит Эбби. – Это так круто!

Майкл качает головой.

– Все нормально.

– А какую музыку вы любите? – спрашивает Эбби, когда композиция заканчивается.

– Ну, раньше я был панком.

– Правда? – Лилли не верит ушам.

– Да, – отвечает Майкл.

Эбби чувствует, что над ним лучше не смеяться.

– Молодец! – Карл в шутку толкает его.

– Пойдем, Майкл… – Колин появляется перед ним как чертик из табакерки. – Не моя эпоха, но с пого я тоже справлюсь.

Колин выглядит комично, подпрыгивая так неистово, что по лбу струится пот, и Эбби опять разбирает смех. А ведь он так и остался в шлепанцах, замечает она, даже после боя с подушками. От широкой улыбки у нее уже болят щеки.

– Как насчет этого? – Лилли берет айпод, листает треки и спустя секунду нажимает кнопку.

Эбби тотчас узнает: «Раскачай Касбу». Майкл неохотно встает.

– Пожалуй, это еще куда ни шло.

Он начинает танцевать, сперва медленно, потом набирает темп. Элейн все быстрее щелкает выключателем; к этому времени она уже приплясывает и машет свободной рукой. К припеву Майкл окончательно входит в раж.

Танцы продолжаются под еще несколько композиций. Кто-то покачивается или дрыгает ногами, кто-то подпрыгивает или кружится – каждый танцует по-своему, думает Эбби. Кто бы мог подумать, что Майкл так красиво двигается?

Неожиданно раздается резкий стук в дверь.

– Вот черт. – Лилли спешно выключает музыку.

Как дети, которых застали бесящимися посреди ночи, они разбегаются по диванам, хихикая и налетая друг на друга. На ногах остается один Майкл.

Дверь открывается. Это Фил, управляющий.

Они смотрят на него широко раскрытыми, невинными глазами.

– Не хочу портить вам вечер, – строго произносит Фил, проходя в середину холла, – но внизу идет совещание. Можно немного убавить звук?

– Конечно, – невозмутимо отвечает Лилли. – Извините, мы… – Она вдруг осекается.

Проследив за ее взглядом, Эбби видит, что за спиной у Фила Майкл с каменным лицом ставит ему рожки.

 

31

Едва положив на стол нож и вилку, Эбби замечает, как в дверях столовой Сангита машет ей рукой.

– За вами такси. – Сангите приходится повысить голос, чтобы докричаться сквозь гомон. – И Лилли, я видела машину вашей сестры. Наверное, тоже приехала вас забрать.

Эбби смотрит на часы. Машина прибыла рано. Хорошо, что ей удалось пообедать.

– Ну, ладно, пора.

Она отодвигает стул.

– Ты хотела дать мне свой номер, – говорит Карен, отрываясь от лазаньи, и достает телефон.

– Да, точно.

Карен нажимает кнопки под диктовку.

– Я чуть позже тебе позвоню, и мой номер тоже останется у тебя.

– Договорились.

– Обязательно загляни ко мне на чашку кофе.

Оказалось, что Эбби живет в пяти минутах ходьбы от дома Карен.

– Так, все, я пошла. – Лилли выдвигает ручку чемодана на колесиках. – Отдохни хорошенько на выходных, Майкл. – Свободной рукой она сжимает его плечо.

Майкл на секунду замирает с набитым ртом.

– Постараюсь.

Эбби с сумкой в руках идет за Лилли в регистратуру.

– Уже не терпится выйти отсюда, – говорит она, нажимая на звонок, чтобы Дэнни открыла дверь.

Сегодня пятница, и ее впервые отпустили домой.

– Если тебя отпустили сразу на два дня, значит, дела у тебя идут хорошо, – говорит Лилли. – Удачи.

– Спасибо, – благодарит Эбби.

Все равно мне скоро возвращаться, думает она. Ей хочется побыстрее избавиться от опеки персонала, спать в своей кровати и готовить привычную еду. А больше всего она жаждет увидеть Каллума.

– Страшновато оставаться без надзора, – шепотом признается Лилли, пока Дэнни их пропускает.

– Все будет в порядке. На прошлых выходных ведь так и было?

Лилли кивает, но по ней заметно, что она волнуется.

– Поскорее бы увидеть Тамару и Нино.

В это мгновение открывается входная дверь лечебницы.

– Привет! – говорит Тамара.

К груди она прижимает ребенка. У них обоих сильно вьющиеся волосы и золотистая кожа. Странно видеть, как знакомые черты Лилли повторяются на лице Тамары.

– Привет-привет! – Лилли обнимает обоих и целует племянника. – О, привет, капризуля!

Видя ее привязанность к Нино, Эбби чувствует, как к горлу подкатывает ком.

– Сейчас, минутку, попрощаюсь с подругой. Ее такси ждет.

«С подругой», – с удовольствием отмечает Эбби.

Лилли оборачивается.

– Так ты всю следующую неделю будешь здесь?

– Планирую переночевать в воскресенье, а потом в понедельник, среду и пятницу на дневной стационар. Постепенно уменьшать время, как рекомендуют. А ты?

– Я буду во вторник и пятницу. Значит, пересечемся.

– Отлично.

Эбби хочет попросить номер телефона и у Лилли, но не решается. Все-таки Лилли знаменитость. Держу пари, она не любит, когда ей докучают.

* * *

Будет невежливо подняться и уйти, ведь Карен еще не доела, думает Майкл. Он чувствует неловкость: теперь, оставшись с ней наедине, нужно что-то говорить.

Карен ест лазанью.

– Значит, твой цветочный магазин был в Роттингдине?

Вопрос застает Майкла врасплох. В разговоре с сотоварищами по больнице он упоминал о том, где живет, и сказал, что магазин рядом с домом, но не более того.

– М-м-м… Нет, в Хоуве.

– А где именно? Я там живу неподалеку.

– У станции, – сообщает он и чувствует, как краснеют щеки.

– Да я там езжу каждый день! – восклицает Карен и, задумавшись, хмурит брови. – По-моему, не так давно я покупала у тебя цветы. Сине-зеленый фасад… выходит на… Как называется улица?

Она откладывает вилку в сторону и пальцем чертит в воздухе карту.

– Кромвель-роуд, – подсказывает Майкл.

– Точно! Анютины глазки. В корзине. Для мамы.

– Я тебя тоже помню, – медленно произносит он.

Действительно, помню. Я еще подумал, что она симпатичная. Такая и есть. От этой мысли он краснеет еще больше.

– Ты поставил корзину в багажник машины. – Карен улыбается. – Как забавно. Твое лицо мне с самого начала показалось знакомым, только я не могла вспомнить, откуда.

– И мне, – кивает Майкл.

Однако от того, что Карен кое-что знает о его прошлом, он чувствует себя перед ней уязвимым, беззащитным. Он рисует в воображении свой магазин: полки с пластмассовыми ведрами, потертости на полу. Слышит жужжание кассового аппарата, запахи цветов. Но решает не показывать испуга.

– Надеюсь, маме понравились анютины глазки?

– Еще бы, – говорит Карен. – Ой, как жаль, что тебе пришлось закрыться. Я зашла всего лишь раз, но, сколько ни проезжала мимо, всегда обращала внимание, как у тебя оформлены витрины. Очень красиво.

– Спасибо.

Майкл не знает, что еще сказать. От ее слов – от того, что она заметила, сколько он вкладывает труда, – хочется разрыдаться. На его счастье, к ним подходит управляющий Фил. Без сомнений, чтобы поговорить с Карен – до сих пор Майкл почти не имел дела с этим франтом с козлиной бородкой, если, конечно, не считать вчерашнего вечера. Майкл стыдливо отводит взгляд, вспомнив, как вчера над ним подшучивал.

– Простите, что не даю вам спокойно поесть.

Майкл удивлен: по всей видимости, Фил обращается к нему.

– Когда закончите, загляните ко мне, Майкл. Мне нужно с вами поговорить.

– Уже закончил.

– А. Тогда пройдем со мной?

– Конечно, – отвечает Майкл и встает.

* * *

Если нигде не застрянем, то доберемся минут через двадцать, прикидывает Эбби, усаживаясь на заднее сиденье такси. Какая роскошь, когда тебя вот так везут и не приходится рулить самой, следя одновременно за дорогой и в зеркало за сыном. Пробок пока нет, замечает она, когда машина выезжает по тоннелю Кулфейл из Льюиса. Хорошо. Хотя Гленн ждет ее к вечеру, раз уж так получилось, она решила отказаться от вечернего группового сеанса, чтобы пару часов побыть в одиночестве до возвращения Каллума из школы. Конечно, спасибо Гленну и многочисленным сиделкам за то, что взяли на себя заботу о ребенке в ее отсутствие, но она будто метящая территорию кошка – ей хочется заново обжить свое пространство, чтобы оно принадлежало только ей.

Эбби прислоняет голову к окну и смотрит, как мимо пролетают зеленые луга. Домой. Эта мысль несет одновременно и плохие предчувствия, и оптимизм.

– Даже не верится, что за такое короткое время я столько выяснила – о себе самой, конечно, – призналась она Бет на индивидуальном занятии сегодня утром. – Впервые за много лет у меня была возможность думать только о своих потребностях. Когда у тебя такой сын, как Каллум, нет времени зацикливаться на собственных проблемах, и вроде бы это хорошо. А с другой стороны, ничего хорошего – сейчас я это понимаю, – потому что все копилось внутри меня.

– Человеческая психика немного похожа на скороварку, – ответила Бет. – Если не выпускать пар, можно взорваться.

– Мне помогли разговоры, сейчас я чувствую себя куда лучше. И все же немного страшно возвращаться к тому, что меня изначально сюда привело. Продажа дома, развод с Гленном, забота о Каллуме… – От одних этих слов Эбби бросает в пот.

– Переходный период бывает трудным. Каким образом вы можете помочь себе не упасть духом?

– Попросить о помощи. Гленн действительно гораздо чаще меня способен сказать «нет», и в итоге я лишь ненавижу его за это… Наверное, нужно перестать обижаться, а просто ослабить контроль?

Бет кивнула.

– Разумно. Конечно, при этом у вас освободится время, чтобы наслаждаться приятными делами. Чем вы любите заниматься?

– Не знаю.

Было трудно представить, что у нее появится свободное время.

– А что вам больше всего понравилось здесь?

Эбби улыбнулась, вспомнив о Рике с его пристрастием к коке, неудержимый смех Лилли по поводу дурдома и их вчерашнюю дискотеку.

– Смеяться, – ответила она. – А еще было замечательно вести честные и открытые разговоры. – Она представила себе Лилли за рисованием в студии. – М-м… а еще я, наверное, снова хочу попробовать себя в каком-нибудь творчестве. – И нахмурилась. – Хотя вряд ли у меня будет время на болтовню или рисование. Я даже еще не нашла, где мне жить.

– Но, возможно, вы уже понимаете, что сегодняшняя ситуация не будет длиться вечно?

Утром Эбби согласилась, а теперь ее беспокоит это замечание. Действительно, однажды – надеюсь, не в таком уже далеком будущем, – с разводом будет покончено, однако необходимость заботиться о Каллуме останется. «Катастрофирую» я или защищаю свои интересы – неважно, как это называют психотерапевты. Потому что, чем старше он становится, тем тяжелее будет стресс от заботы о нем.

Она вздыхает. Оставаться на плаву – дело непростое.

Помни, нужно думать о хорошем, бормочет она, когда такси въезжает на холм перед поворотом в западный район Брайтона.

Итак… Буду пользоваться любой возможностью отдохнуть и чаще просить Гленна о помощи, обещает она себе. В конце концов, он на удивление хорошо справился без меня. Замечательно, что он стал ближе к Каллуму. Судя по всему, Мореленд сослужил добрую службу нам обоим.

* * *

Фил закрывает дверь кабинета и придвигает Майклу стул.

Обстановка здесь обшарпанная, не то что в остальных помещениях, отмечает Майкл. Наверное, потому, что платные пациенты важнее, чем персонал. Интересно, что по этому поводу думают люди, которые здесь работают.

– Не буду ходить вокруг да около, – говорит Фил.

У Майкла тотчас появляется ощущение, что он в чем-то провинился. А вдруг Фил заметил, что я ставил ему рожки? Но как…

– Освободилось место в государственной лечебнице.

Майкла будто ударили в живот.

– Приятная новость в том, что она гораздо ближе к вашему дому.

– О?

Голова у Майкла идет кругом. Нужно срочно собраться с мыслями. Мне ведь только что стало лучше, хочет возразить он. Меня нельзя переводить! Я познакомился с пациентами, даже немного подружился. Вчера вечером мы смеялись, танцевали, затем я спал пять часов кряду – такого не случалось с Рождества. Мне здесь нравится, в конце концов!

– В Вудингдине, – продолжает Фил, но Майкл уже паникует и почти не слышит его.

А что же Джиллиан, думает он. У нас только-только дело сдвинулось с места. Знают ли они, как мне было трудно рассказать о себе? Я едва начал понимать, сколько всего на меня навалилось за последние месяцы. Хотел поговорить с доктором Касданом об антидепрессантах – кое-кто из пациентов утверждает, что они не так уж плохи; встреча у нас с ним назначена только на понедельник… Ничего не имею против государственной лечебницы, однако переводить меня сейчас в другое место – решение абсурдное, даже жестокое…

Постепенно до него доходят слова Фила.

– Вудингдин?..

– Да. – Фил улыбается. – Вы ведь из Роттингдина, верно?

Майкл кивает. Его начинает трясти. Мысленно он кричит: «Вы переводите меня в эту гигантскую белую коробку, где я не знаю ни души? Подруга Крисси, Делла, сказала, что внутри она ужасная, людей там держат взаперти…».

– В Саннивейл-хаус есть место в общем отделении.

– Когда мне туда идти? – только и может выговорить Майкл.

Хоть бы оставили до следующей недели, мысленно молит он. Вроде по выходным больницы не принимают новых пациентов.

Фил поворачивается к компьютеру.

– Вообще-то следует выписать вас прямо сейчас – раз есть место в бесплатной клинике, мы не обязаны держать вас здесь. К сожалению, все сводится к деньгам. – Он вздыхает. – В государственных больницах сократили массу коек. Мы забираем к себе тех, кому не хватило мест, но сейчас, как я уже сказал, койка освободилась. Понимаю, что это нарушит процесс лечения – честное слово, я очень об этом сожалею. Может, будет лучше, если я вызову такси на более позднее время, чтобы вы остались хотя бы на вечерний сеанс?

Если бы Майкл сейчас не сидел, он бы рухнул на пол. По какой-то причине он загнал мысли о возможном переводе в государственную лечебницу на задворки разума. Вы все убеждали меня настраиваться на хорошее, хочет он крикнуть. Столько провели сеансов, заставили поверить, что выбраться из депрессии можно, просто изменив образ мыслей. Я же специально гнал от себя этот страх!

Майкл смотрит на управляющего. И как только он посмел сказать, что новость приятная? В это мгновение он ненавидит Фила.

Я снова попал туда, где был в самом начале. Опять та же история, что и с Тимом из гостиницы. Меня еще раз кинули.

Однако выразить все это словами он не может. Просто сидит как контуженый и дрожит – все равно, что загнанный в угол зверь.