32
Эбби открывает ключом входную дверь, перешагивает через порог. Бросает сумку, поднимает с коврика почту и проходит в кухню. Под ногами хруст – линолеумный пол усеян кукурузными хлопьями. Она осматривается: в раковине гора грязной посуды, пыль не протиралась давно, от мусорного ведра попахивает.
Вот и отдохнула пару часов, думает она и берется за веник. Как обычно. А я-то радовалась, что у Гленна так хорошо все получается. Мог бы приложить побольше усилий, ведь знал, что я сегодня приеду.
Через полчаса досада слегка отпускает. Уборка кухни заняла не так много времени, говорит она себе, таща наверх по лестнице сумку. Может, они спешили. И Гленн не ожидал, что я приеду раньше пяти. Наверное, он планировал прибраться позже.
Переводя дыхание на лестничной площадке, она вдруг задерживает взгляд на висящем на стене коллаже: три черно-белые фотографии Западного пирса, которые много лет назад она поместила в одну рамку. На первой пирс черным скелетом поднимается из моря; на второй металлическая конструкция наполовину скрыта поднимающимся от воды туманом; на третьей видна только верхушка, остальное поглотила белая мгла.
Довольно красивые фотографии, внезапно осознает она. Уверена, творчество будет гораздо полезнее для моего самочувствия, чем уборка, но где найти время? Ослабь контроль, вновь слышит она внутренний голос. Все так делают, верно? Не обращают внимания на беспорядок. И Гленн поступает так же. Наверное, следует поменьше возмущаться, а лучше брать с него пример.
Скривившись, Эбби тащит сумку дальше, но, едва открыв дверь спальни, вновь закипает от злости. Постель не заправлена, грязное белье Гленна валяется на стуле в углу.
Не верю своим глазам! Он здесь спал.
Хотя никаких особых договоренностей между ними не было, она предполагала, что Гленн будет и дальше спать на мансарде. Конечно, кровать здесь гораздо просторнее и удобнее, а его одежда все еще висит в шкафу, но ведь это просто невежливо – если учесть, что он уже много месяцев здесь не спал. Как пить дать, собирался поменять простыни и сделать вид, что ночевал у себя, распаляется она.
Как на фотографиях пирс обволакивает туман, ею овладевает знакомое ощущение. Не утони в нем, приказывает она себе и садится на кровать. Дыши глубоко, Эбби. Вдох носом, выдох ртом… Постепенно тревога уходит.
Вдыхая, она замечает какой-то запах – незнакомый, приторный. У Гленна новый лосьон? Она наклоняется к подушке. Явно пахнет цветами. Может, другой стиральный порошок?
Затем она поднимает взгляд.
На тумбочке – с той стороны, где она всегда спит, – стоит ее любимая фарфоровая чашка. Эбби берет чашку в руки, рассматривает, и сердце замирает.
На ободке пятно – ярко-розовый морщинистый отпечаток.
Губная помада.
* * *
Пролистав документы, доктор Касдан поднимает глаза.
– Ну, как у вас дела?
Карен ожидала от психиатра этого вопроса, и ответ у нее готов:
– Пла чу уже гораздо меньше. Наверное, я начинаю понимать, отчего я была в таком унынии.
– Приятно слышать. Что помогло, на ваш взгляд?
– Групповые сеансы отличные. Знакомство с другими людьми, которые испытывают аналогичные чувства, действует как бальзам. Я многое узнаю от них, они – от меня.
Карен умолкает. Не следует недооценивать свои проблемы. Если я поведу себя слишком несдержанно, он решит, что мне лучше, и скажет, что я могу больше сюда не ходить. Посещая дневной стационар, Карен чувствует себя уверенной и способной действовать; она боится, что без этой поддержки ее легчайшим ветерком отнесет назад.
В сумке вдруг начинает вибрировать телефон. Только бы с детьми было все в порядке, думает она. Хочется ответить, но у нее всего лишь несколько минут на беседу с доктором, поэтому кто бы там ни звонил – подождет.
Доктор Касдан продолжает:
– По-моему, мы с вами обсуждали лечение антидепрессантами, но вы пожелали немного повременить.
Карен кивает.
– Я бы оставила это как запасной вариант, если не возражаете.
– Разумно. – Психиатр берет ручку. – Рекомендую продолжать посещения дважды в неделю еще в течение месяца. Через пару недель мы вновь обсудим положение дел.
Перспектива получать меньше помощи в недалеком будущем тревожит, однако Карен напоминает себе, что уже прошла долгий путь.
– Хорошо… – Она встает. – До свидания.
В коридоре она первым делом достает телефон.
Пропущенный звонок от Эбби.
* * *
Сейчас пройдет… Сейчас пройдет… Сейчас пройдет… Эбби как мантру повторяет эти слова. Но как ни пытается она думать о том, что это вызванная переживаниями физическая реакция, паника только усиливается. Дышать… Дышать…
Что там говорили делать? Ах да, бумажный пакет… На ослабевших ногах она идет вниз, в кухню, трясущимися пальцами открывает ящик у раковины, достает кипу пакетов – все полиэтиленовые.
Она садится. Нет, так еще хуже. Слышно, как сердце стучит в груди: ба-бум, ба-бум… Она опять встает. Кружится голова. Может, пройтись? Эбби выходит из кухни, идет по коридору, возвращается.
Пытается вычленить хотя бы одну мысль, выстроить логическую цепочку, но в голове полная путаница. Гленн с кем-то занимается сексом… С кем?.. В моей кровати… В нашей кровати?.. И давно?.. Я только подумала, что у нас все налаживается… Это было только один раз?.. У него роман?.. Надеюсь, что он ее не любит, я этого не вынесу… Знаю, между нами все кончено, но как же больно… Все эти задержки на работе… Я могла бы и догадаться… Мудак… А Каллум в это время был дома?.. А что же Ева?.. Другие няни?.. Я чувствую себя такой дурой… Какое унижение… Теперь мне точно не выздороветь… Простыни… Фу… Их нужно срочно в стирку… Он все еще мой муж… Мы даже не разведены официально… Почему здесь, в доме?.. Не мог уйти куда-нибудь… Пытается свести меня с ума?.. Я и есть сумасшедшая… Нужно возвращаться в Мореленд… А что будет с Каллумом?.. Теперь его нельзя оставить… Здесь он больше не будет в безопасности… И я тоже… Что делать?.. Мне нужна помощь… Сердце сейчас взорвется… Кто-нибудь должен отвезти меня в клинику… Кого попросить?..
* * *
Как странно, хмурится Карен. Не ожидала, что Эбби станет звонить прямо сейчас. Она ведь знает, что я до вечера в Мореленде. Наверное, случайно нажала мой номер. Но затем она замечает голосовое сообщение.
«Карен, извини, пожалуйста, просто не знаю, кому еще позвонить. Случилось ужасное, мне срочно нужно с кем-нибудь поговорить…»
Карен нажимает возврат вызова, в ту же секунду отвечает Эбби.
– Ох, Карен, спасибо, – вздыхает она и заливается слезами.
– Тихо, тихо. – Карен быстро идет по коридору, ищет укромный уголок. – Прости, что не взяла трубку, была на приеме у доктора Касдана.
– А, понятно. – Эбби задыхается, едва сдерживая рыдания. – Извини. Я вам помешала?
Свободен маленький холл, и Карен идет туда.
– Все в порядке, мы уже закончили, – говорит она, усаживаясь. – Что произошло?
Несмотря на весьма путаные объяснения, Карен ухватывает суть. Убила бы этого Гленна, думает она, однако лучше промолчать.
– Может, мне приехать обратно в Мореленд? – спрашивает Эбби, закончив рассказ. Ее голос едва слышно.
Карен задумывается на секунду.
– Вряд ли, – медленно произносит она. – Ты сейчас в панике, а это не лучшее время для принятия решений. Боюсь, если ты сюда вернешься, даже не попытавшись уладить дела дома, то снова окажешься там, где была. А ведь ты прошла такой долгий путь.
– Боюсь, у меня не получится.
Карен быстро прикидывает. Она собиралась остаться на вечерний сеанс, поэтому Молли с Люком пробудут у няни еще часа два.
– Какой у тебя номер дома? – Улицу, где живет Эбби, она знает.
– Восемь.
– Сейчас приеду, поговорим.
– В полпятого вернется Гленн вместе с Каллумом, а я не хочу с ним встретиться. Только не сейчас.
– А… – Карен уже выходит из здания. – Через полчаса буду. Заберу тебя, поедем к нам.
Эбби молчит. В трубке Карен слышит ее дыхание, частое и неглубокое.
– Эбби, ты как там?
– Нормально. Я просто думаю…
– Не думай, – приказывает Карен. – Скажи «да». Мы решим, что делать, за чашкой чая.
Снова тишина. Затем Эбби произносит:
– Чашка чая. Это было бы чудесно.
– У меня есть кекс…
– Какая-то корова пила из моей любимой чашки!
Карен морщится.
– Можешь взять ее с собой и разбить о стену у меня в саду.
Эбби хмыкает.
– Хорошо бы.
– Ну и отлично. Ты распаковала вещи?
– Нет еще.
– И не трогай их. Возьмешь чемодан с собой. Если что, переночуешь у меня.
– А как же Каллум?
О боже! Гленн ведь должен за ним присматривать. Если повезет, то так и будет.
– Потом мы его тоже можем забрать. – Хоть и она беспокоится, как он поладит с Молли и Люком, сейчас не время раздумывать. – Давай сперва посмотрим, как нам поможет битье посуды, ладно?
– Ладно, – отвечает Эбби. Дыхание у нее почти восстановилось. – И, Карен, спасибо тебе.
– Не за что. – Карен машет в воздухе рукой, будто Эбби ее видит. – Скоро увидимся.
Ну вот, все как всегда. Я опять забочусь о других, думает она, едва вырулив на трассу.
* * *
Подгоняемая гневом, Эбби срывает с кровати белье, хватает простыни, злосчастную чашку и спешит вниз. Ей нестерпимо хочется разбить чашку, как предложила Карен, и оставить осколки на кухонном столе для Гленна, но Каллум может обнаружить битый фарфор первым и пораниться. Вместо этого она наспех царапает записку: «Добралась домой рано, но уехала к подруге. Спасибо, что оставил в доме столько подсказок. Вернусь за Каллумом позже».
Она не ставит подпись, но кладет листок поверх испачканной помадой чашки. Гленн не должен ни на минуту усомниться: ей известно, что происходило в доме в ее отсутствие.
Затем опять бежит наверх за сумкой. Теперь, в состоянии яростного возбуждения, вещи кажутся намного легче.
Она запирает входную дверь, садится на скамейке между тисовым деревом и кустом остролиста и ждет Карен. Осталось недолго.
33
К Саннивейл-хаус подъезжает такси, и Крисси спешит к Майклу. «Я дойду пешком и встречу тебя, – сказала она, когда Майкл доложил по телефону, что его выписывают и переводят в психбольницу. – Прогулка мне не помешает». Майкл понял, что она проявляет дипломатичность; ей ничего не остается, как идти пешком или ехать на автобусе, потому что машину забрали кредиторы.
Крисси открывает дверцу такси.
– Привет, любимый.
Майкл выбирается с заднего сиденья и почти падает в объятия жены. Он был слишком взвинчен, чтобы остаться на послеобеденный сеанс в Мериленде; тогда пришлось бы прощаться с людьми, которых он успел полюбить. Вместо этого Майкл отправился к себе в палату и упаковал вещи. Не прошло и часа, как он уже здесь, однако мысль о переводе до сих пор терзает его не меньше, чем у Фила в кабинете.
Майкл поднимает глаза на здание за спиной Крисси. Оказывается, стены вовсе не белые, а бледно-серые; окошки крохотные и, судя по всему, не открываются. Вокруг газонов установлено высокое ограждение. Скорее тюрьма, чем больница.
Тем не менее вышедший поприветствовать их молодой человек вовсе не похож на надзирателя. С широкой улыбкой на лице он представляется: Аконо. За последнее время Майкл привык, что все ему улыбаются; Аконо, по крайней мере, делает это искренне.
– Позвольте проводить вас в номер с видом на море, – говорит он и, заметив замешательство на лице Майкла, добавляет: – Так мы называем палаты в мужском отделении. Правда, сегодня нам придется пройти через те, что выходят на луга. Обычно мы тут не ходим, но сейчас главный вход ремонтируют.
Он ведет Майкла и Крисси в обход здания.
Вид на луга, как догадывается Майкл, пока Аконо отпирает замки, у охраняемого отделения.
– Мерзкая лесбиянка! – раздается чей-то крик.
С другого конца коридора в их сторону направляется жилистый парень в пижаме.
– Вот мерзкая лесбиянка!
Поравнявшись с ними, парень смотрит на Крисси.
Аконо сохраняет спокойствие.
– Не обращайте на Джеза внимания. Постоянно зовет меня грязным негром. Он просто болен.
Очень мило, думает Майкл, а потом вспоминает Таш и болезнь Туретта. Наверное, у Джеза что-то подобное, он не может себя сдерживать.
Они идут мимо большой металлической двери с решеткой, сквозь которую видны покрытые серым пенопластом стены. В середине из того же пенопласта установлено нечто, напоминающее кровать.
– Что там? – спрашивает Майкл.
– Изолятор, – отвечает Аконо.
Иным словами, камера, думает Майкл. Крисси сжимает его руку.
– Сначала покажу вам палату, – говорит Аконо. – Там вы можете оставить вещи, и я провожу вас в комнату отдыха.
– Здесь не так плохо. – Крисси обводит взглядом палату: в ней свежевыкрашенные стены, полки в тон стен, тумбочки и одна кровать. – Хорошо, что ты будешь один, да, Микки?
– Голубые стены мне нравятся больше всего, – говорит Аконо.
– А есть и другие? – спрашивает Крисси.
– Красные, желтые, зеленые – зависит от палаты. По мне, этот цвет самый расслабляющий.
От меня ждут благодарности, думает Майкл, но в комнате несет инсектицидом.
– А туалет здесь есть?
– Один на отделение, в конце коридора, – объясняет Аконо.
На отделение, думает Майкл. В предыдущей клинике в его распоряжении была палата с отдельным туалетом и душем.
Он со стуком опускает чемодан: пол покрыт линолеумом, ковра нет. В ушах вдруг звучит голос Джиллиан: «Не зацикливайтесь на пессимистичных мыслях, Майкл». Она могла бы убедить его, что для выздоровления ему не нужны свежесрезанные цветы и телевизор в палате. Я изо всех сил стараюсь мыслить позитивно, возражает он, но все это смахивает на дурной сон.
Майкл ходит по комнате в надежде адаптироваться, смотрит в окно. Внизу стоит теннисный стол; двое мужчин играют, он бы тоже не прочь к ним присоединиться. Поодаль курит кучка больных – к этому он привык в Мореленде. «Плохие курят больше помешанных», – вспоминает он слова Лилли.
– Хорошо, – говорит он Аконо. – Может, покажете мне комнату отдыха?
От комнаты отдыха Майкл не ждет изобилия. И действительно, CD-плеер, телевизор и стопка потрепанных настольных игр – вот и все здешние развлечения. Правда, есть еще кухонный уголок: стойка в нем усеяна испитыми пакетиками чая и пластиковыми ложками. Любой звук отдается эхом. Хотя комната просторная, здесь сидят всего несколько человек. Двое молча играют в «Эрудит», рядом с ними юноша расчесывает руки и бормочет нечто вроде: «Тьфу! У меня под кожей далматинцы», да еще старик с тонкими будто пух волосами сидит на деревянном стуле перед телевизором. Он смотрит скачки и единственный из всех приветствует вошедших кивком головы.
Трудно поверить, что совсем недавно я обедал в компании людей, которых уже считал почти друзьями, думает Майкл.
– Ну, и что будет дальше? – спрашивает в коридоре Крисси.
– Вас осмотрит палатный врач. – Аконо обращается к Майклу, вновь улыбаясь во весь рот, но Майкл не в состоянии понять, что происходит в данный момент, не говоря уже о том, что будет после, поэтому не реагирует. Аконо поворачивается к Крисси: – Мы считаем, что лучше всего предоставить пациентам возможность освоиться самостоятельно.
«Ты намекаешь моей жене, чтобы она ушла? – думает Майкл. – Если это так, почему не скажешь прямо?» От перспективы остаться здесь без нее он содрогается.
– Ясно. – Крисси кивает.
Она всегда была покладистее меня, думает Майкл.
Обнимая его на прощание, Крисси шепчет:
– Не волнуйся, любимый! Постараемся забрать тебя отсюда как можно скорее, обещаю.
Значит, ей тоже здесь не понравилось, несмотря на веселость Аконо, заключает он. Ему становится только хуже – это подтверждает, что его ощущения верны. Крисси с Аконо уходят, а Майклу ничего не остается, как вернуться в унылую палату или идти знакомиться с обитателями комнаты отдыха. Скрепя сердце, он выбирает последнее, чувствуя себя как перед прыжком с обрыва.
* * *
– Хороший у вас дом, – говорит Эбби, оглядывая кухню.
– Спасибо, – отвечает Карен. – Давно пора ремонтировать. Особенно здесь.
– Я бы не сказала.
Эбби впечатляют развешанные на холодильнике детские рисунки, полки, уставленные банками со специями и травами, недопитая бутылка красного вина рядом с коробками с чаем и кофе. Мне бы вот так выставлять все напоказ, а не запирать.
– Ну что, по пирогу? – Карен на цыпочках достает откуда-то большую жестяную коробку. – Приходится прятать от детей, – говорит она, выкладывая на тарелку шоколадный кекс.
Уж мне ли не знать, думает Эбби.
– Столько достаточно? – спрашивает Карен, отрезая кусок.
Эбби виновато прикусывает губу.
– Вряд ли я смогу сейчас есть.
– Ах да. Ты говорила на занятиях, что теряешь аппетит, когда у тебя стресс. А у меня все наоборот. Ем много, когда счастлива, а когда мне плохо, то еще больше.
– Ешь, не обращай на меня внимания.
– Теперь я чувствую себя виноватой.
– Зря.
– Набрала вес после смерти Саймона…
– Ты замечательно выглядишь.
Каштановые волосы и зеленые глаза Карен сочетаются просто изумительно, она излучает тепло и благородство, думает Эбби.
– Ладно, отрежь мне совсем чуть-чуть, – соглашается она, чтобы не смущать Карен.
– Отлично. Детей забирать только через час. Но можешь остаться и дольше, если хочешь.
Эбби с облегчением вздыхает.
– Даже не знаю, как тебя благодарить.
Карен отправляет в рот большой кусок кекса.
– Понимаешь, в день, когда умер Саймон, я познакомилась с одной из самых близких мне подруг, с Лу. Все было так ужасно, а она действовала просто блестяще. Без нее мне бы ни за что не выдержать, так что сейчас я отдаю кармический долг, если можно так выразиться.
Какой позитивный взгляд на мир, размышляет Эбби. Карен выглядит более жизнерадостной, чем в первые дни в Мореленде. Всего две недели назад она постоянно лила слезы. У меня тоже все шло неплохо. До сегодняшнего дня… Она вновь чувствует, как в груди нарастает тревога, и хватается рукой за стол.
– Ты как? – Карен смотрит на нее с беспокойством.
– Приступ паники, – говорит она, сделав несколько глубоких вдохов. – Прости…
– Ничего, не извиняйся. Что бы ни случилось, я здесь, с тобой. – Карен сжимает ладонь Эбби.
– Спасибо.
Эбби понимает, что слишком усердствует с благодарностями, но просто не знает, что еще сказать. Повисает неловкое молчание. Как объяснить, что ей страшно вновь потерять чувство уверенности в себе?
– Скажи, что у тебя на уме? – осторожно спрашивает Карен.
Эбби задумывается. Наверное, стоит поделиться своими тревогами, Карен ее не осудит. Она берет вилку, отламывает кусочек кекса и – м-м – удивляется, насколько он вкусен.
– Понимаешь, у нас в семье было как-то не принято вести разговоры… – Она поднимает взгляд на Карен, та внимательно смотрит на нее, ожидая продолжения. – Мы не делились своими чувствами, никогда. Знаешь, недавно я поняла вот что… Все закончилось тем, что теперь у меня есть сын, который вообще никак на меня не реагирует, и такой же муж. Наверное, я что-то делаю не так.
– При чем тут ты? – говорит Карен. – Твой сын родился с аутизмом не по твоей вине.
– Нет, но…
– И, судя по тому, что ты рассказывала о муже, в том, что ваши отношения развалились, тоже нет твоей вины.
– Разве? – У Эбби нет сил сдерживать слезы. – Я столько времени полностью посвящала себя заботе о сыне в последние несколько лет, неудивительно, что наш брак не выдержал такого напряжения.
Карен отрывает от рулона пару бумажных полотенец и протягивает Эбби.
– Гленн не оставил тебе выбора. Ты делала то, что на твоем месте делало бы большинство достойных людей: брала на себя обязанности, которые не желал исполнять он.
– М-м.
– Не вини себя, Эбби. Правда. С Гленном я, конечно, не знакома и не слышала его точку зрения. Но из наших групповых занятий сделала вывод, что ты себя уже извела. Мы все такие в Мореленде, да? Это одна из причин, по которой многие впадают в депрессию или тревожное состояние. Вообще-то это Гленн должен лечиться, а не ты.
У Карен горят щеки, замечает Эбби. Она сердится вместо меня. Удивительно, насколько мы солидарны друг с другом.
Внезапно в вихре мыслей на секунду мелькает прозрение.
– А ведь я знала, что у него любовница.
– Знала?!
– Не в том смысле, что знала точно, – объясняет Эбби. – Я догадывалась, хотя и не желала себе признаться. Гленн отдалился от меня уже давно. Сексом мы, кажется, не занимались с осени. Были и другие знаки. Например, он оставался допоздна на работе… Постоянно какие-то отговорки… При этом он потребовал половину дома при разводе, хотя львиную долю ухода за Каллумом я взяла на себя. Наверное, хочет отхватить себе побольше, чтобы продолжать с ней встречаться.
Странное дело: после этих слов тревога понемногу отпускает, хотя Эбби ожидала противоположного эффекта. Она замолкает, чтобы проверить, действительно ли наступило облегчение. Судя по всему, так и есть.
– Я думаю, что из-за этого я и потеряла голову.
– Правда? – Глаза у Карен становятся еще шире.
– Я будто сама себе запрещала это признавать.
– Не ты первая.
– Да… – И все-таки Эбби чувствует себя дурой. – Все это происходило у меня под носом.
– Ну вот, опять начинаешь. Не кори себя, – напоминает ей Карен. – Если он с кем-то встречался, это его вина, не твоя.
Эбби вспоминает беседы в лечебнице.
– Говорят, тревога – это проявление невыраженных чувств, да?
Карен кивает.
– Например, гнева или печали… или и того и другого?
– Думаю, да.
– Наверное, я просто отрицала очевидный факт, – признает Эбби и улыбается.
Карен тоже отвечает улыбкой.
– Мы уже сами себе психотерапевты.
Эбби опускает глаза на тарелку и с удивлением обнаруживает, что успела доесть свой кусок.
– Странно, мне и в самом деле полегчало после нашего разговора.
– Я не могу позволить тебе потерять в весе, в то время как сама толстею с каждой минутой. Будешь еще?
Карен вновь заносит нож над кексом и вопросительно смотрит на Эбби.
Та кивает.
– Отрезай, чего уж там.
34
Майкл появляется в комнате отдыха, когда ска чки подходят к концу.
– Что-то я тебя не узнаю, – говорит пожилой мужчина, оценивающе глядя на него. – Новенький?
– Гм, да, – отвечает Майкл и занимает место рядом с парнем, беспрестанно расчесывающим руки.
– Наконец-то. – Парень вскакивает, хватает пульт, переключает на «Top Gear» и снова усаживается.
Старик разворачивает стул и садится лицом к дивану; тонкие, как паутина, волосы, взлетают от легчайшего ветерка, созданного этим движением.
– Впервые загремел?
– Вроде того… Перевели из Мореленда.
– У-у-у, ясно, – бросает один из играющих в «Эрудит» в другом конце комнаты. – Крутизна.
– О, я однажды там лежал, – говорит его соперник.
– Я не платил, – бурчит Майкл.
Его раздражает подозрение в том, что он достаточно богат, чтобы позволить себе страховку, не говоря о заоблачных ценах.
– Молодец, что вышел посидеть с нами, – говорит старик.
Майкл уже жалеет об этом. О чем он только думал? В любом случае, он слишком погружен в мысли о собственном выживании, чтобы вести разговоры. Он смотрит на сидящего рядом парня и явственно слышит, как тот, расчесывая кожу, произносит похожие на лай звуки: «Гав! Гав!»
– Не беспокойся, кусать он тебя не собирается, – говорит старик. – Просто у него психоз – редкий случай. Он уверен, что заражен далматинцами. – Старик протягивает Майклу руку. – Я Терри.
Майкл называет свое имя.
Первый из «эрудитов» оборачивается.
– У тебя часом не ОКР, а, Майк?
– Я Майкл. И нет, не ОКР. А что?
– Не помешало бы убраться на кухне, – говорит второй «эрудит», и оба игрока покатываются со смеху.
Майклу неловко.
– Покурим, Майкл?
Терри достает из кармана пачку. На указательном и среднем пальцах правой руки темнеют никотиновые пятна.
– Не курю.
– Тогда пойдем подышим воздухом.
Майклу хочется сбежать и спрятаться, но он боится, что его посчитают трусом. К тому же в палате воняет хлоркой, и сидеть там нет никакого желания.
– Ну, пойдем, – говорит он.
Майкл благодарен Терри за теплое отношение. В Мореленде на его глазах в считаные минуты между людьми завязывалась дружба. Инстинкт подсказывает, что здесь ему тоже понадобятся союзники – и очень быстро.
* * *
– Это он, – говорит Эбби, когда на экране звонящего мобильного телефона появляется фотография Гленна.
– Будешь отвечать? – спрашивает Карен.
– Нет.
Они дожидаются переключения на голосовую почту. Вскоре раздается звуковой сигнал – пришло сообщение.
– Послушаем. – Эбби включает громкую связь.
«Э-э… Не могу тебя поймать, поэтому не знаю, что делать… Собирался попросить Еву остаться подольше, но не знаю, где ты… У кого из подруг… Перезвони мне, когда прослушаешь это сообщение. И… в общем… прости за беспорядок в доме. Не думал, что ты приедешь так рано».
Эбби кривится.
– Наверное, мне пора ехать и разбираться.
Она бы с удовольствием осталась на кухне у Карен и ела кекс. Но от разгоревшейся в душе ярости хочется кричать. А еще она боится, что если не подчинится своему гневу, то тоска, притаившаяся за спиной огромной кошкой, вцепится в нее когтями. Она не хочет лить слезы, встретившись лицом к лицу с мужем.
– Пора ехать. Прости.
– Не нужно извиняться. Все в порядке. В любом случае, мне скоро за детьми. Тебя подбросить? У тебя ведь сумка…
– Спасибо, что предложила, но она не тяжелая, к тому же мне не помешает прогуляться.
Карен провожает ее в коридор.
– Позвони мне, – говорит она, когда Эбби открывает дверь. – Дай знать, что с тобой все нормально.
– Хорошо.
– Если захочешь, ты всегда можешь сюда вернуться. Если нужно, с Каллумом.
– Это действительно большая любезность. Серьезно, Карен, я очень тебе благодарна.
– Я ведь говорю, считай это кармическим долгом. Как любит повторять моя мама, «все возвращается на круги своя».
* * *
Выйдя из здания, Терри прикуривает сигарету, глубоко затягивается, затем одно за другим выпускает кольца дыма. На секунду Майкл будто попадает в детство. Я смотрел, как отец делал то же самое, вспоминает он. Майкл очень скучает по своему старику, уже десять лет прошло с его смерти. И по ощущению чуда он тоже скучает.
Терри стряхивает пепел на землю.
– Как тебе здесь по сравнению с Морелендом?
Майкл хмурит брови. Ему не хочется слишком сильно критиковать Саннивейл – это может выйти боком.
– Э-э… Здесь больше похоже на больницу, – говорит он и вспоминает, как Аконо вполне открыто заявлял, что палаты с видом на море предпочтительнее тех, что выходят окнами на луга. Пожалуй, такое замечание не будет оскорбительным. – Хотя должен признаться, охраняемое отделение выглядит мрачно.
Терри кивает.
– Лежал там, когда впервые сюда упрятали. В позапрошлый раз. Ничего хорошего, ты прав.
Значит, он уже сюда попадал.
– А что с вами было? – спрашивает Майкл, надеясь отвлечь от себя внимание.
– Рекуррентное депрессивное расстройство. Плюс пограничное расстройство личности.
Майкл не знает, что это; возможно, скоро станет ясно. Такая вероятность его пугает, но пока можно продолжать беседу.
– Какой тут персонал?
– Кто-то нормальный, кто-то нет. – Терри пожимает плечами. – Один-два до того любят покомандовать, ты себе не представляешь. Другие просто уставшие до предела. Неудивительно, когда тебе платят гроши, а ты пашешь как вол. Тот парень, Аконо, который тебя привел, – он нормальный, старается изо всех сил. Скоро ты тут со всеми перезнакомишься. Не высовывайся, и все будет в порядке. Никто особо не выступает, если только не распсихуются. – Он вновь затягивается, но, к разочарованию Майкла, не выпускает дым колечком. – А меня скоро выпишут. Слава богу.
– Тут все настолько плохо?
Слова Терри только-только начали вселять в него надежду.
– Не, нормально. По крайней мере, сегодня у меня такое мнение. Хотя завтра вполне могу и передумать… – Он еще раз затягивается. – Возможно, многие со мной не согласятся… Знаешь, в чем, на мой взгляд, тут самая главная проблема?
Майкл качает головой.
– Скука.
– Да?
– Есть телевизор, если сможешь победить в схватке. Днем еще ничего, но предупреждаю: по вечерам всегда найдется кто-нибудь, кому захочется смотреть другой канал, так что придется драться.
– Драться?.. – Майкл вспоминает, с каким бешенством молодой парень ухватился за пульт.
– Ну, не в прямом смысле. Иногда люди здесь выглядят грубыми, хотя на самом деле они не такие. Лекарства помогают.
Отлично, думает Майкл. Значит, тут все сидят на колесах, как я и подозревал. Черт, а если они сделают это и со мной?
– Сложно заниматься искусством или еще чем-нибудь. Это называется ТТ, трудовая терапия.
– А что туда входит?
– Как обычно: рисование, керамика… А Мэтт – тот парень, что играет в «Эрудит», – ведет занятия по чтению книг.
– Керамика…
Ничего себе, думает Майкл, в Мореленде такого не предлагали.
– В Риверсайде есть печь для обжига и гончарный круг. Там отделение для матерей с детьми. – Терри показывает рукой в дальний конец здания. – Но на занятия можно ходить из любого отделения. Учитель, я слышал, хороший. Вещи они там создают вполне на уровне.
Майклу почему-то не верится.
– Что, тебе это интересно?
– Не знаю.
Наверное, я бы делал какие-нибудь вазы, думает он. Крисси ставила бы в них цветы.
Звучит так жалостливо, что он готов рассмеяться.
* * *
– Вы не присмотрите за Каллумом? – спрашивает Гленн у Евы. – Нам с Эбби надо поговорить.
– Конечно. – Ева с беспокойством смотрит на Эбби.
Значит, ей все известно, думает Эбби. Как Гленн посмел поставить Еву в такое положение?
Ее охватывает гнев. Все же это лучше, чем тревога.
Каллум, похоже, чувствует напряжение… Или у него был трудный день. Угомонить мальчика трудно. Он бродит туда-сюда по гостиной.
– Наверное, это потому, что он с вами давно не виделся, – предполагает Ева.
Конечно, думает Эбби, и в груди закипающим молоком вздымается тоска.
– Давай немного посидим, хорошо? – говорит она сыну, зная, что он вряд ли послушается.
Однако, к ее удивлению, Каллум падает на диван рядом, и некоторое время она прижимает его к себе, поглаживая по голове. Похоже, он по мне скучал, думает она. Затем он вырывается, и Эбби оставляет его с Евой.
Гленн на кухне, делает вид, что занимается уборкой. Чашка уже вымыта, стоит на сушилке. Записки Эбби и след простыл.
Она включает чайник и ждет стоя. Сидеть нет никакого желания.
– Ну, и кто она?
Гленн оборачивается с вытянутым, мертвенно-бледным лицом.
– Что, прости?
– Ты прекрасно меня слышал.
Он отводит взгляд.
– Ты ее не знаешь.
– Ясно. Значит, она существует.
Ха! Это оказалось просто.
– Так кто она?
– Познакомились по работе… Ее зовут Кара.
– Живет где-то поблизости?
– Нет.
– Значит, ты ее сюда пригласил. Очень мило.
Гленн молчит, стараясь не встречаться с ней взглядом.
– Сколько это продолжается?
Он смотрит на нее. Она замечает страх в его глазах: наверное, раздумывает, удастся ли солгать.
– Говори правду. Ты у меня в долгу.
– С прошлой осени.
Эбби становится тошно. Это сколько, почти девять месяцев? Девять месяцев он водит меня за нос. Девять месяцев! Это началось еще до того, как мы выставили на продажу дом, до Рождества, до того, как я заболела. В голове эхом звучат слова Карен: «Это Гленн должен лечиться, не ты», и ей нестерпимо хочется его ударить.
Он довел меня до ручки. Я думала, что схожу с ума. Я на самом деле сходила с ума. Неудивительно, что он так испугался, решив, что я наглоталась таблеток. И отправил меня в Мореленд по своей страховке, хоть ему и было жаль с ней расставаться. Ну и черт с ним. Теперь я буду лечиться там столько, сколько потребуется. Плевать, пусть его страховая разорится. И он вместе с ней.
– Мне очень жаль, Эбби, поверь. – Гленн делает шаг в ее сторону.
– Только попробуй прикоснуться ко мне!
Она трясет головой, до сих пор не веря в происходящее. Так много всего навалилось, за раз не переваришь. А что та женщина? Она видела Каллума? Ее тотчас охватывает злость на незнакомку. Нет, думает она, я не попадусь в эту ловушку. Виноват Гленн, Гленн предал их брак.
– Убирайся отсюда, – заявляет она.
– Убирайся?..
Значит, ему даже не пришло на ум, что она может так отреагировать. Ну тупой!
– Да, убирайся.
– А как же Каллум?
– Ой, вот только не надо. Тебе он стал немного интересен лишь в последние две недели. С нами все будет в порядке.
– Разве ты не собираешься обратно в Мореленд?
– До воскресенья – нет. Потом можешь вернуться и присмотреть за сыном. А сейчас меня не волнует, куда ты пойдешь. Хочешь, иди к ней, мне плевать. Главное, убирайся. Оставь меня в покое.
Полчаса спустя Гленн появляется с сумкой, стучит в дверь гостиной и говорит, что уходит. Еве явно неловко. Эбби не хочет втягивать ее в эту историю еще больше – особенно в присутствии Каллума, – поэтому она идет в прихожую.
– Ищи адвоката, – говорит она Гленну, сама удивляясь этим словам.
– Но дом…
– А что с домом?
– Мы ведь собирались его продать.
– Не будем мы его продавать. Не хочу уезжать. И никогда не хотела. Ты об этом знал.
С лица Гленна сходит последняя краска.
– Сказала же, тебе потребуется адвокат.
Она закрывает за ним дверь и опирается спиной о стену. Как ни странно, несмотря на дрожь, она не ощущает ни капли тревоги. Тоску, да. И гнев. Но паника исчезла.
* * *
Майкл хочет помыться, однако все идет наперекосяк. Сначала пришлось попросить ключ, чтобы ему разрешили воспользоваться ванной. Затем, войдя туда, он обнаружил, что комната еще не высохла после предыдущего посетителя. Пока раздевался, заметил в двери стеклянную вставку – наверное, чтобы они могли проверить, не намерен ли он утопиться. Такой надзор нервирует. Кто поручится, что какой-нибудь санитар не придет сюда просто подглядывать?
Он залезает в ванну. Вода чуть теплая, но ничего, сойдет. Майкл садится, берет кусок мыла. Мыло скользит между пальцев, и он долго не может поймать его в воде. В конце концов, ему все-таки удается намылиться. Никогда еще купание не приносило таких страданий.
Он ложится, смотрит, как белеет вокруг тела вода. На поверхности плавает мыльная пленка.
Какой отвратительный был сегодня день, думает он. Не знаю, как я сподобился пережить все это. Наверное, помог адреналин. Вечерний поход в комнату отдыха произвел гнетущее впечатление. Спорили из-за телевизора и из-за пропавшего мобильника – телефон «умыкнули», как заявил его задиристый владелец, обвинивший Майкла не только в краже, но и в том, что он удрал с Терри – по всей видимости, его любовником. «Не трожь его!» – было приказано Майклу, за чем последовал довольно ощутимый тумак.
– Вообразил невесть что, – объяснял потом Терри. – Я с ним едва знаком. Видимо, расстроился, что мы с тобой ходили покурить. Он помешан на кражах.
А еще много острили и хрипло смеялись. Впрочем, Майклу все равно не хватало расслабляющего присутствия женщин.
Хорошенького понемножку, думает он, вылезая из ванны и обтираясь грубым синим полотенцем.
Затем надевает халат и, вернув ключ, идет к себе в комнату.
С каждой минутой настроение падает все ниже и ниже. Если повезет, завтра большую часть времени просижу тут, думает он. Уж лучше скучать в одиночестве, чем ввязываться в драку.
35
– Ой, вы поглядите! – восклицает Карен. – Как он изменился!
Лу отстегивает люльку от коляски и с трудом втискивается в переднюю.
– Посидим в гостиной. Так будет проще, – предлагает Карен.
– Конечно.
Лу идет за ней, ставит люльку с недельным малышом на пол, встает рядом на колени и наклоняется понюхать подгузник.
– Нужно переодеть?
– Вроде пока все в порядке.
– Какой лапочка!
Будто услышав ее слова, младенец слегка морщит лобик, и Карен продолжает ворковать над ним.
– Его зовут Фрэнки, – говорит Лу. – В память о моем папе.
– Замечательное имя.
– Он у нас очень шустрый. Да, малыш?
– Как ты только рискнула поехать с ним на автобусе? Большинство молодых мамаш вообще боятся выходить из дома.
– Ну, большинство молодых мамаш не живут в тесных мансардах, где даже кошке не развернуться. А где Молли и Люк?
– Мама повела их в парк. Такие непоседы… У мамы ангельское терпение. Наверное, скоро вернутся.
Лу достает из сумки погремушку в виде морской звезды и трясет ею перед Фрэнки.
– Как мама? – спрашивает она Карен.
– Сейчас придет, увидишь. Не так уж плохо, если учесть все обстоятельства, хотя меня беспокоит ее одиночество. Интересно будет услышать твое мнение.
– Ты ведь знаешь, у меня с матерями проблемы. – Лу строит гримасу. – Здесь я плохой советчик.
– Я думала, у вас наладились отношения.
– Да, грех жаловаться. По-моему, она обожает Фрэнки.
– Мама наслаждается общением с Молли и Люком. Как говорится, внуки – десерт жизни.
– С рождением детей мы почему-то становимся ближе со своими родителями, правда? Наверное, потому, что начинаем лучше их понимать.
Жаль, что отцу в последние годы здоровье не позволило побыть с моими детьми, думает Карен. Каким замечательным он был отцом: вырезал деревянные игрушки, всегда поддавался в шахматы и шашки, учил меня кататься на велосипеде – бежал рядом и подбадривал. Если бы не деменция, из него вышел бы превосходный дедушка.
– Что с тобой? – спрашивает Лу.
– Ничего. Просто думаю о папе.
– Я тоже в последнее время много думала о папе. – Лу сочувственно улыбается.
По крайней мере, мой отец видел Молли и Люка, напоминает себе Карен. Мне следует быть более признательной. Она вновь ловит себя на этом слове – «следует»… И вдруг спохватывается:
– Ох, хочу предупредить: сегодня может зайти одна моя подруга. У нее сейчас трудное время, поэтому я не могла ей отказать.
– Что за подруга?
– Ты ее не знаешь. – Карен берет погремушку и развлекает Фрэнки. – Мы познакомились в…
Внезапно до нее доходит, что она еще не рассказывала Лу о Мореленде. Глупо, конечно, особенно если учесть, что Лу – психолог. Но тогда придется объяснять, насколько мне было плохо, а это долгий разговор, рассуждает она и сочиняет наспех:
– Мы вместе ходили на курсы, она живет тут неподалеку.
– Не знала, что ты училась на курсах…
– Ну, да, училась… Так вот, она сейчас разводится с мужем… – Больше ничего рассказывать нельзя, иначе это будет некрасиво по отношению к Эбби. – Она сама объяснит. – Лучше вернуться к прежней теме. – Так мы говорили о маме. Пока ее нет, хочу тебя кое о чем спросить.
– Да?
– Я все думаю, не пригласить ли ее переехать к нам. Она все еще живет в той ужасной квартире в Горинге.
– Хм… Ты вообще-то знаешь, что со своей матерью я ни за что не смогла бы жить вместе. – От этой мысли Лу хмурит брови, а Фрэнки вдруг морщится и начинает кричать. – Пора кушать, – говорит Лу, беря его на руки.
– Ты будто всегда была мамой. – Карен улыбается. – Может, я его подержу? А ты пока устроишься на диване.
Лу следует совету, и Карен рада несколько секунд покачать ребенка. Ах, какая это прелесть – новорожденный малыш!
– Ты хорошо ладишь с мамой, – говорит Лу, пока Фрэнки сосет. – Но все-таки, что бы ты чувствовала, если бы она жила с вами?
– Обузу. – Слово слетает с языка, Карен не в силах его удержать. – Однако мама всегда так много делала для меня…
– Когда дети были маленькими, она жила за границей, – напоминает Лу.
– Да, но им приходилось часто принимать нас у себя. Мы проводили там чудесные выходные.
Хотя бы это время папа успел побыть вместе с нами, даже если память его уже спала, думает она.
– Готова поспорить, она получала от этого массу удовольствия. Ты ведь сама сказала, что она любит общаться с Молли и Люком.
Карен неловко критиковать маму.
– На нее столько всего навалилось, когда заболел отец. Много лет она справлялась практически в одиночку.
– Да, прости. Я не подумала. Конечно, ей было трудно. Говорю же, со мной о матерях лучше не говорить. Слишком много переношу из собственных взаимоотношений. Замечательно у меня получается быть беспристрастным психологом, правда?
Если бы Лу знала, сколько сеансов психотерапии я прошла за последние две недели, думает Карен.
– Не хочу ее расстраивать, особенно сейчас, – она только что потеряла папу… Не хочу быть жестокой, обижать ее…
Она замолкает. И опять я ставлю на первое место интересы других людей. Теперь, поняв эту свою черту, она видит ее проявление повсюду.
Их беседу прерывают шаги – кто-то подходит по дорожке к дому. Карен выглядывает в окно.
– Моя подруга.
Эбби тоже катит перед собой коляску. Очень странно видеть в ней мальчика возраста Люка. На голове у него гигантские наушники – такие были давным-давно у отца Карен. Ее внезапно охватывает тревога за Фрэнки: он такой маленький и беззащитный.
– Она с сыном. Я разрешила ей прийти с ним, но, по-моему, он трудноуправляемый. Ничего?
– Конечно, все нормально, – говорит Лу, пряча грудь в бюстгальтер.
Ничем ее не сбить с толку, восхищается Карен.
– Вернусь через секунду. – Она идет открывать дверь.
* * *
– Закачу его прямо в коляске, – говорит Эбби.
– Мы сидим в гостиной, – сообщает Карен.
Эбби отмечает множественное число. Она боится реакции Каллума на детей Карен. По телефону та сказала, что их нет дома. Эбби торопилась прийти до того, как они вернутся, но на сборы Каллума ушло время. Так всегда происходит, кроме случаев, когда ему хочется гулять – тогда он собирается как олимпийский спринтер.
Эбби наклоняет коляску, чтобы не поцарапать краску в проходе, и подкатывает Каллума поближе к телевизору.
– Эбби, это моя подруга Лу, – говорит Карен. – Лу, это Эбби и Каллум.
Эбби все утро сдерживала слезы, и ей больно смотреть на женщину с таким маленьким ребенком на руках. Женщина сидит на диване и укачивает младенца, похлопывая его по спинке. Сейчас у меня нет никакого желания общаться с кем-то, кто не понимает, в какой я ситуации, думает Эбби. Она хочет уйти, но это будет невежливо.
– Не возражаете, если я включу фильм для Каллума? – Она роется в сумке.
– Нет, конечно.
– По-моему, мы с вами уже встречались, – произносит подруга Карен.
Эбби поднимает взгляд. Действительно, в женщине есть что-то знакомое.
– Меня насторожило, когда Карен сказала, что у вашего сына аутизм.
«У вашего сына аутизм», отмечает Эбби. Так говорят только те, кто в этом немного разбирается. Большинство скорее скажет: «ваш сын – аутист». Эбби перематывает фильм до эпизода, который нравится Каллуму. Тот подается вперед, к экрану, и Эбби поворачивается лицом к подруге Карен.
– Это ведь вы с ним в тот раз ходили за покупками?..
– Боже мой! Вы та женщина, которая помогла мне в магазине! Ничего себе! И у вас уже родился малыш… Поздравляю!
Вот, значит, почему я ее сразу не узнала.
– Фрэнки, – с гордостью говорит Лу, и ее сынишка тем временем срыгивает.
– Вы знакомы? – удивляется Карен.
У Эбби мгновенно поднимается настроение, будто в комнату пустили солнечный свет. Она рассказывает Карен историю, закончив словами:
– В таких ситуациях некоторые люди не могут пройти мимо, но в основном они просто стоят и глазеют. Понимаю, зрелище интересное, однако порой меня тошнит, когда на нас смотрят как на клоунов. А Лу в тот раз мне очень помогла.
– Мне было совсем не трудно. – Лу одновременно смущена и довольна.
– Прямо мистика какая-то, – говорит Карен. – Эбби, помнишь, вчера я тебе рассказывала о женщине, с которой я познакомилась в поезде в день смерти Саймона? Так вот это была Лу.
– Не может быть!
Карен смеется.
– Я же говорила, все возвращается на круги своя.
Какое облегчение, думает Эбби. Как здорово знать, что не все люди такие эгоисты, как Гленн.
В окно стучат. Это пожилая женщина в твидовом пальто и двое ребятишек.
Ой-ой, думает Эбби, готовясь к неизбежному. Секунду спустя дети врываются в гостиную.
– Пойду поставлю чайник, – говорит женщина и исчезает в коридоре.
Эбби делает вывод, что это мать Карен. У них одинаковые карие глаза, замечает она.
– Тс-с! Дети! – говорит Карен. – Посмотрите, кто к нам пришел.
– Лу! – ахает ее дочка.
Чудесные белокурые кудряшки, думает Эбби.
– Это малыш!
– Тихо. – Карен прикладывает палец к губам. – Он засыпает, видишь?
Девочка на цыпочках подходит к Лу, ее ротик округляется от изумления.
– Я только что его покормила, – говорит ей Лу. – Так что он сейчас сонный.
– Молли, Люк, познакомьтесь с Эбби, – обращается Карен к детям.
– Привет, – здоровается Эбби.
– А это ее сын, Каллум.
– Почему он в коляске? – спрашивает Люк.
Каллум стонет будто от боли. Слишком много новых людей, думает Эбби, и новый дом. Взять его сюда – смелое решение.
– Давай я уведу детей в кухню, – предлагает Карен.
– Подождем минутку, – говорит Эбби.
Возможно, внимание Каллума вновь переключится на фильм. Эбби становится грустно, что он так мало общается со сверстниками.
– Молли, Люк, идите ко мне, – говорит Лу, – я объясню. Только нужно сидеть очень тихо, ладно?
Дети Карен, похоже, хорошо ее знают, думает Эбби; они послушно плюхаются на диван по обе стороны от Лу.
– Мальчику Эбби тяжело разговаривать и воспринимать все, что вы ему скажете, – говорит Лу почти шепотом.
Она догадливая, думает Эбби. Надо же, все поняла, встретившись с нами всего лишь раз, тем более довольно давно.
– А почему у него эти штуковины на ушах? – интересуется Молли.
– Он очень не любит шум и расстраивается, когда люди громко разговаривают. Поэтому рядом с ним нужно вести себя очень спокойно. – Лу поднимает взгляд на Эбби. – Я правильно говорю?
Эбби кивает.
– Значит, можно с ним поиграть? – спрашивает Люк. – Мы познакомим его с Тоби.
– Тоби – это кошка, – поясняет Карен.
– Пусть он лучше пока посмотрит телевизор, – говорит Эбби.
– Он что, не любит кошек? – спрашивает Молли.
– Не то чтобы не любит… Просто Каллум любит играть с друзьями по-своему и очень расстраивается, если они делают это не так, как хочет он.
– Он болеет? – спрашивает Молли. Она по-прежнему сидит на диване, но вытягивает шею – пытается разглядеть лицо Каллума.
– Нет, не то чтобы болеет. У него аутизм.
– А я могу заразиться?
– Нет. Это врожденное состояние. Вообще-то, им чаще страдают мальчики, чем девочки.
– Я тоже могу заболеть? – В глазах у Люка страх.
Эбби не знает, что делать: восхищаться честностью детей или огорчаться из-за их подозрительности.
– Нет, – отвечает Лу.
– Сейчас будет его любимая мелодия, – говорит Эбби. – Можно сделать погромче?
Карен берет пульт, и комнату заполняют нежные переливы песни Авроры.
– Я знаю эту песню! – восклицает Молли.
– Ш-ш! – Лу тихонько толкает ее локтем.
Молли мурлычет «Однажды во сне», а Люк смотрит на нее с пренебрежением. Каллум восхищенно стучит кулаками по ручкам коляски.
– Как давно я ее не слышала, – произносит Карен, пока принц и принцесса кружатся в танце.
Эбби с удивлением замечает слезы в глазах подруги.
Карен приседает рядом с ней и шепчет на ухо:
– Молли раньше очень любила принцессу Аврору… У нее даже была кукла…
Глаза Эбби наполняются слезами.
– Каллум обожает Аврору.
– Молли хотела похоронить куклу вместе со своим папой.
– Простите, придется слушать еще раз. Я возьму пульт? Потерпите нас, – говорит Эбби, пока картинка перематывается в обратную сторону.
Она нажимает кнопку воспроизведения, и Каллум опять восхищенно замирает. На этот раз Молли сидит рядом на полу, скрестив ноги. Она смотрит на него и вслед за ним хлопает кулаками по коленкам, подпевая.
Ах, если бы все окружающие так же, как Молли, интуитивно чувствовали Каллума, думает Эбби.
В это мгновение раздается стук в дверь: пришла мама Карен.
– Кофе готов. Принести сюда?
– Ой, мамочка, спасибо. Давай я тебе помогу.
Карен встает и выходит из комнаты.
Эбби хочет выбежать следом; она все еще рвется поговорить. Так всегда и получается. Конечно, Карен должна помочь матери, а я так ничего и не расскажу, думает она. Во время учебы в колледже у меня была масса друзей, но сейчас моя жизнь такова, что возможность поделиться с родственной душой появляется очень редко.
36
Майкл лежит на кровати. Вся вчерашняя энергия куда-то подевалась – сейчас он как лопнувший мяч. И чувствует себя таким же бесполезным. Он так устал, что не в силах пошевелиться, хотя ночью ему все же удалось немного поспать. А еще ему скучно. Однообразие нарушает лишь проверяющий персонал. В темноте кто-то светил фонариком сквозь стеклянное окошко в двери, а с рассветом посмотреть на него приходили две медсестры.
На мгновение Майкла охватывает тоска по Мореленду. Персонал там не такой назойливый, и с пациентами не страшно общаться. Конечно, не со всеми он оставался с глазу на глаз, но там не было ни единого человека, кого бы он боялся. Он вспоминает Карен и Эбби, Лилли и Колина, Лански и Карла… Может, я просто к ним привык. Пусть у каждого из нас были свои проблемы, по большому счету мы все стремились стать лучше. Мне понадобилось время, чтобы это понять, однако в конечном итоге до меня дошло.
Зато управляющий оказался порядочным мерзавцем, напоминает он себе. Именно благодаря Филу я здесь. Так что они тоже не святые, и если бы Джиллиан действительно беспокоилась обо мне, она бы не позволила меня сюда отправить.
В стеклянном окошке появляется знакомое лицо: Аконо. Он стучит в дверь и заходит в палату.
– Пора обедать.
– Я не голоден.
– В комнате отдыха очень вкусные сандвичи. – Аконо улыбается во весь рот.
– Можно я здесь поем?
– Не стоит весь день сидеть в палате, приятель. Давайте-ка, присоединяйтесь к остальным.
Как раз с «остальными» Майкл и не хочет встречаться.
– И Терри там, – уговаривает Аконо.
Удивительно, он уже в курсе, что они с Терри поладили. Майкл неохотно отбрасывает одеяло.
– Почему бы вам не одеться?
– Потому что потом мне придется опять натягивать это на себя. – Он показывает на футболку и штаны от пижамы. – Накину халат.
– Негоже выходить в халате к обеду.
– Ладно. – Он встает. – Только отвернитесь, пока я буду переодеваться. Надоела слежка за каждым моим шагом.
В комнате отдыха Терри сидит возле передвижного столика с едой. Майкл тоже направляется туда, смотрит оценивающим взглядом на сандвичи. И харч здесь хуже, заключает он.
Терри, похоже, догадался, о чем он думает.
– Недавно им пришлось закрыть столовую. Сокращения.
– Значит, горячего не дают?
– Да, горячее едим только раз в день.
За спиной кто-то кашляет. Майкл оборачивается: это один из «эрудитов».
– Хочешь совет? Самый вкусный – с сыром. Отличный чеддер.
Майкл замечает женщину с планшетом в руках – ту, что то и дело заглядывала к нему в палату. И опять она всех контролирует.
– Уже принял, – говорит ей Терри.
– Мэтт?… – Она смотрит на «эрудита», затем в свой список. – Да, вы тоже приняли.
– Это Майк, – говорит ей Мэтт.
– Майкл, – поправляет Майкл.
Женщина хмурится.
– Похоже, я вас не записала.
– Я вчера поступил.
– Сейчас все должны принять лекарства.
– Я не принимаю лекарств.
Женщина удивленно поднимает брови.
– Днем не принимаете? Значит, принимаете вечером, да?
– Я вообще ничего не принимаю, я же сказал.
– Это вряд ли… – Она записывает его имя. – Я должна поговорить с психиатром.
– Говорите с кем хотите, – бросает Майкл.
Она вздыхает и идет дальше.
– О-о, им это не понравится, – говорит Мэтт, когда она отходит на достаточное расстояние.
– Не одобрят, если не будешь пить лекарства, – соглашается Терри.
– Ничего, перебьются как-нибудь.
Майкл хочет добавить, что он не позволит подсадить себя на допинг, но прикусывает язык – боится рассердить Мэтта.
– С лекарствами будешь чувствовать себя лучше, – говорит Терри. – Он помогут стабилизировать состояние.
Майкл качает головой.
– Не хочу.
– Не рассчитывай, что тебя здесь оставят, если ты откажешься принимать, что пропишут, – говорит Мэтт.
– Решат, что ты не такой уж и больной, – кивает Терри. – И вытурят отсюда, переведут на домашнее лечение.
А мне того и надо, думает Майкл. Чем скорей я отсюда выберусь, тем лучше.
– Что за домашнее лечение?
– Сидишь дома, а они тебя навещают – в основном, чтобы поговорить, но и помочь принять лекарства, – объясняет Терри.
Майкла пугает фраза «помочь принять лекарства». Он уже был сам готов согласиться на антидепрессанты, но эти слова звучат так, будто таблетки будут запихивать в него насильно.
Тем же днем, только позже, Майкл вновь замечает, как к нему в палату кто-то заглядывает. Женщина, которую раньше он не видел, стучит в дверь и заходит: высокая и худощавая, курчавые волосы туго стянуты на затылке в гигантский узел.
– Вы не заняты?
Вряд ли Майкл может сказать, что занят.
– М-м. – Он приподнимается в кровати.
– Я Леона.
Не знаю, зачем ей сообщать мне свое имя, думает Майкл. За последние двадцать четыре часа я встретил столько людей, что и не надеюсь запомнить, как их зовут.
– Не возражаете, если я присяду? – Она тянется за стулом, и узел на затылке смешно подпрыгивает. – Я медсестра психиатрического отделения, работаю в кризисной группе.
– Да уж, тут у всех кризис, – говорит Майкл.
Она кивает.
– Точное замечание. Заведующий отделением в эти выходные отсутствует, поэтому меня назначили курировать прием больных.
Он наконец решает прислушаться.
– Как я понимаю, вы не получали лекарств. Об этом я и хочу поговорить.
– Тут нечего говорить.
– Ладно. – Она смотрит на него, не отводя взгляда, темные глаза искрятся. – Давайте зайдем с другой стороны. Если я попрошу вас проиллюстрировать свое настроение, как вы его опишете?
Майкл наклоняется вперед и рисует пальцем на покрывале линию. Образуются две параллельных складки, будто он прокопал миниатюрную дорогу.
– Мне кажется, вполне на уровне, – говорит Леона. – Как вы думаете, этот уровень обычно высокий или низкий?
– Угадайте с первого раза.
– Один – ноль в вашу пользу. – Леона усмехается. – Само собой, не в моих силах заставить вас принимать лекарства, но я искренне считаю, что СИОЗС пошли бы вам на пользу.
– Опять эти чертовы сокращения.
– Ну, селективные ингибиторы обратного захвата серотонина – чересчур длинное название. Хотите, расскажу, как они работают?
– Меня будет плющить, а мне и без того лень двигаться.
– Не совсем так. Если позволите…
Терри сказал, что лекарства гасят желание бороться, думает Майкл. А это уже смахивает на допинг.
– Ну, давайте.
– Хорошо… – Снова долгий прямой взгляд. – Если вы уверены, что вам лучше их не принимать, так тому и быть. Просто многим пациентам они помогают.
– У вас здесь полно пациентов в состоянии куда худшем, чем я.
Леона кивает.
– Наверное, это правда. К нам действительно поступают в основном тяжелые больные.
Он вспоминает парня, которого видел вчера.
– Вы говорите о таких, как Эдди? Да. Я хотя бы не гавкаю.
Леона качает головой, однако он замечает на ее губах легкую улыбку.
– Если серьезно, то на пациентов с галлюцинациями, конечно, тяжело смотреть, особенно, когда у тебя самого состояние не из лучших. Насколько я знаю, вас перевели из Мореленда?
– Да.
– Вам там понравилось?
Что бы я ни ответил, все будет истолковано неправильно, думает Майкл.
– Нормально…
– Иногда у людей, переведенных из частных клиник, завышенные ожидания. В Мореленде большинство пациентов не в таком тяжелом состоянии, как у нас. Многие из тех, кого вы видите здесь, в Саннивейле, госпитализированы в целях их собственной безопасности.
– Арестованы, – говорит Майкл.
– Вообще-то, большинство здесь по собственной воле. И могут уйти, когда захотят.
– Если они не зомби, – бормочет Майкл и добавляет на одеяле линию, перпендикулярную дорожке на покрывале.
– Говорите громче, Майкл, – просит Леона. – Мне не слышно.
Она разделяет узел на затылке на две части и затягивает, словно готовясь к битве.
Ну-ну, думает Майкл. Давай-давай. И смотрит на нее, не мигая.
– Вы все здесь озабочены только тем, чтобы напичкать нас лекарствами – так нами легче управлять. С чего вдруг мне станет лучше?
Леона выдерживает его взгляд.
– Людей «пичкают» лекарствами для того, чтобы облегчить жизнь не персоналу, Майкл, а им самим. Многие пациенты прибывают сюда в очень плохом состоянии, и мы прикладываем все усилия, чтобы им помочь. И это не только лекарства. У нас есть групповые сеансы, обучение…
– Гончарному делу, что ли? – Он закатывает глаза.
Леона глубоко вздыхает. Он чувствует, что испытывает ее терпение.
– Знаете, мы бы тоже не отказались иметь столько денег, сколько есть в распоряжении Мореленда. Положа руку на сердце, сейчас государственное здравоохранение переживает трудные времена. Сокращают врачей, урезают количество коек. А потребность остается очень высокой.
– Чертовы политики.
– Вы удивитесь, сколько наших работников с вами согласятся.
– Я хочу уйти отсюда, – заявляет Майкл.
– Вот. Как раз об этом я и зашла поговорить.
– Мне не так уж и плохо. Иду на поправку. Как-нибудь справлюсь.
– Я собиралась сказать, что дома вам, наверное, будет лучше, – говорит Леона. – Насколько мне известно, у вас отличная семья.
Все же я не уверен, что хочу оказаться предоставленным самому себе, думает Майкл, давая задний ход. Если уж на то пошло, это и привело меня в Мореленд.
– Впрочем, помогать будет не только семья. Вас будут навещать…
– Приходить и пичкать лекарствами? Вы меня не обманете.
– Не собираюсь я вас обманывать. – Глаза Леоны вновь искрятся. – Ладно, вы приперли меня к стенке. Я пытаюсь решить, что для вас лучше, учитывая имеющиеся варианты.
Того и гляди, он зайдет слишком далеко. Не лезь на рожон, напоминает себе Майкл, иначе твоего мнения вообще никто не спросит.
– Можно я буду с вами откровенна? – продолжает Леона. – Те, кто работает в этой больнице и в кризисной группе, вам не враги. В целом, мы – хорошая команда. Но дома вам, по крайней мере, не придется иметь дело с другими пациентами, что порой бывает утомительно. Мы разработаем программу, чтобы помочь вам справиться с депрессией, плюс вас будут навещать члены нашей группы. Я тоже в списке. Между прочим, некоторые мужчины только и мечтают о том, чтобы почаще со мной встречаться. Ну как?
Майкл оценивающе прищуривается. Инстинкт подсказывает, что Леона с ним откровенна – настолько, насколько позволяет ее положение, – однако в последнее время инстинкт служит ему плохую службу. И все же она, кажется, понимает шутки, не заставляет его (пока) принимать лекарства и, похоже, уважает его мнение. Похоже, вариант все-таки неплохой. Вряд ли от пребывания здесь у него улучшится настроение.
– Я бы не возражал отправиться домой, – говорит он.
37
– Как выходные дома? – спрашивает Бет.
Столько всего случилось за это время, а с последнего индивидуального сеанса прошло всего пять дней – Эбби даже не верится.
Бет предупреждала, что возвращаться трудно, думает она, а я не слушала. В моем состоянии кому угодно было бы не под силу разобраться в себе за две недели.
– Отвратительно, – признается она.
– Что-то случилось?
– Оказывается, у моего мужа есть любовница.
Эбби рассказывает о чашке, губной помаде и конфликте с Гленном.
– Это ужасно, Эбби. Мне так жаль…
– Ничего не могу с собой поделать, все время представляю себе Гленна и эту женщину… Сначала даже не верилось, и я была в такой ярости… – На глаза наворачиваются слезы. – Но последние несколько дней я просто в жутком состоянии.
Плачу, как малое дитя. Плевать, думает Эбби, я устала быть сильной.
– Тяжело терять близкого человека, – говорит Бет, подвигая коробку с носовыми платками. – Вы долго прожили с мужем, и у вас общий ребенок.
– Закупаете их оптом? – спрашивает Эбби, вытирая глаза.
Бет улыбается.
– Простите. Не могу взять себя в руки. – Эбби вздыхает. – Странно, что до меня все это дошло только сейчас. Наверное, потому, что мы занимались официальным разводом, продажа дома на всем ставит точку. А между тем я потеряла Гленна, вернее, мы потеряли друг друга уже несколько лет назад.
– Удивительно, сколько перемен произошло в вашей жизни за сравнительно недолгий промежуток времени.
– Не хочу уезжать из своего дома – это единственное надежное место, – говорит Эбби.
– Наверное, оно дает вам и Каллуму чувство защищенности.
– Именно… Как он посмел пригласить туда Кару! – У Эбби пылают щеки.
– Вы имеете полное право сердиться.
– Я ревную, – признается Эбби.
– Даже если браку пришел конец, очень больно узнать, что человек, которого вы любили, кого-то нашел, – это усиливает тоску.
– Он много месяцев встречался с ней у меня за спиной!
– Значит, вы считаете, что вас предали?
– Да. Понимаю, мы договорились, что разведемся, но ложь – вот что выводит меня из себя. Я бы никогда так не поступила. Не говоря уже о том, что у меня просто не было времени крутить романы… – Задумавшись, она замолкает, и гнев проходит так же быстро, как нарастал. – Мне все-таки кажется, что я сама виновата… Я настолько была поглощена Каллумом… Как вы думаете?
Эбби поднимает глаза и по выражению лица Бет видит – она ей сочувствует. Как здорово, что Бет всегда на моей стороне, думает Эбби.
– В разрыве отношений очень редко виноват только один человек, а судя по тому, что вы мне рассказали, ответственность в вашем случае лежит не только на вас. Понимаете, укорять себя – не лучшее решение.
– Думаете, это неправильный образ мыслей? – спрашивает Эбби. – Мне кажется… В любом случае я больше не хочу его видеть. Из-за него я схожу с ума. – Эбби смеется. – В том, что я оказалась здесь, он тоже виноват.
Отказ Гленна заниматься с Каллумом, помогать по дому, вести переговоры с покупателями… Он эгоистичен, порой жесток. Не предпринял ни единой попытки меня поддержать. И в довершение всего спал в моей кровати. С Карой!
– Знаете, он мне отвратителен.
В голове полный сумбур: то плачу, то злюсь. Затем она напоминает себе вслух:
– Есть кое-что хорошее.
– Да?
– М-м. – Эбби на секунду задумывается. – Наверное, начало действовать лечение. В любом случае, как ни странно, паника прошла. Как только я узнала об интрижке Гленна, у меня словно пелена спала с глаз. Теперь я вижу гораздо лучше.
* * *
Из потрепанной сумки с бумагами Леона достает папку.
– Какой красивый у вас дом, – говорит она, прохаживаясь по гостиной.
Майкл прикрывает дверь, чтобы их было не слышно.
– Жена очень старается.
– Это заметно.
– Ее Крисси зовут.
– Хорошо, что ей не все равно.
По мнению Майкла, так и должно быть, и до него не доходит, что это важно. Даже тот факт, что жена собственноручно убрала обломки в саду за домом и спасла все, что могла, из его сарая, не имеет для него особого значения.
Леона смотрит на фото в серебристой рамке на каминной полочке.
– Это ваши дети?
– Да.
– Красивая парочка. Мальчик похож на вас.
Майкл не реагирует на комплимент.
– Как их зовут?
– Райан и Келли.
– Они тоже здесь живут?
– Сейчас нет. Учатся в университете.
Слава богу, думает Майкл. Не представляю, что бы я им сейчас сказал.
Леона подходит к стеллажу и наклоняет голову – разглядывает корешки компакт-дисков. Рост позволяет ей увидеть даже содержимое самой верхней полки.
– Некоторые вещи просто замечательные. – Она кивает. – Любили «новую волну», да?
– Панк.
Повисает тишина. Майкл чувствует, что ведет себя невежливо, но вдаваться в подробности он сейчас не способен. Каким образом люди умудряются поддерживать разговор? А у него все меньше и меньше слов в запасе.
– Можно? – спрашивает Леона, прежде чем присесть на обитый коричневым плюшем диван.
Майкл бурчит.
– Ну, как вам дома? Сегодня… кажется, уже четвертый день? – Леона открывает папку и снимает ручку с металлических скобок.
– Немного странно.
– В каком смысле?
– Как-то ненормально.
– Правда?
Из потаенного уголка души он вызывает воспоминание. Это трудно и неприятно, все равно, что распутывать клубок червей.
– Хотя раньше тоже было ненормально.
– То есть до того, как вы попали в Мореленд?
– По-моему, уже давно что-то шло не так.
Майклу трудно говорить целыми предложениями. Он начинает рассматривать ногти.
– Вы бы назвали это унынием?
– Не то чтобы уныние…
– Оцепенение?
Какую-то долю секунды он благодарен Леоне за помощь.
– Это скорее касается моих чувств по отношению к чему бы то ни было – даже к тому, что я раньше любил.
– Например, к музыке?
– Угу.
И к детям, думает он. Похоже, и к ним у меня не осталось никаких чувств.
– Значит, отстраненность?
– Все какое-то смутное и ненастоящее. – Он вытягивает вперед руку. – И будто на большом расстоянии от меня.
– По-моему, вы все еще в депрессии, Майкл. – Леона что-то пишет в папке. – А как вообще отношения между вами и Крисси?
– Нормально.
Если бы я мог испытывать хоть какие-то чувства к ней, думает он. Все равно какие, пусть даже злость.
– Здоровым людям иногда тяжело быть рядом с теми, кто в депрессии.
– Хотите сказать, что ей со мной тяжело?
– Я не утверждаю безоговорочно, просто такое случается.
– Но не так тяжело, как мне быть рядом с самим собой.
– Тут вы правы.
Еще один червь извивается у Майкла в уме и обращается в слова:
– Похоже, она считает, что мне нравится быть в депрессии.
– А вам не нравится. Понимаю.
– Она все время пытается помочь мне стать счастливым.
– Это хорошо.
– Ничего хорошего.
– Почему?
– Она включает музыку, которую я раньше слушал. «The Clash» или еще что-то…
Майкл умолкает. В ушах звучит композиция «Полицейские и воры», будто ее снова включили. Он вспоминает, как прошлым вечером Крисси постукивала кубиками льда в стакане с джином и тоником. «Эй, Микки, – сказала она и вставила диск в проигрыватель, – послушай-ка вот это…» Затем добавила звук и сходила в кухню за банкой пива для него. Майкл вспоминает, как подумал, что не хочет ни музыки, ни пива. Впрочем, он не проронил ни слова, просто стоял беспомощный посреди гостиной. «Я рада, что ты дома, – сказала Крисси и звякнула стаканом о банку. – Я скучала по тебе, любимый. Может, потанцуем?»
Она покачивала бедрами и улыбалась…
– А что вы? – спрашивает Леона.
Майкл пожимает плечами. Как объяснить это ужасное чувство, когда что-то, раньше приносившее удовольствие, теперь даже близко не трогает? Ничто не трогает в этой унылой, одинокой, никчемной дыре, в которой он обитает. За несколько дней после Мореленда он еще больше отдалился от людей.
– Мне хотелось, чтобы она ушла. Она выглядела нелепо, – наконец выдавливает он, замечает у ногтя сухую кожу и с силой дергает.
Леона смотрит на него с содроганием, затем говорит:
– Крисси не в депрессии. Возможно, на ее взгляд, в вас есть нечто, о чем вы просто забыли. Она хочет, чтобы вы вновь увидели очарование некоторых вещей и стали прежним.
– Она то и дело просит меня смотреть на вещи позитивно и с надеждой, а я объясняю, что не понимаю. И она пробует что-то другое. Я опять объясняю… Так мы и ходим по кругу, а в конце она сдается и говорит, что мне нравится чувствовать себя несчастным.
– Вчера тоже так было?
– Да. Она ставила еще пару дисков… Ничего не получилось.
– Похоже, она вас любит, да?
– Почему?
– Немногие женщины станут терпеть панк-рок, какими бы несчастными ни были их мужья.
Леона смеется, но Майкл не обращает внимания и принимается колупать кожу вокруг следующего ногтя.
– Значит, вы за нее.
– Нет. Здесь я за вас, если в этой ситуации вообще можно принять чью-то сторону. Мне хочется помочь вам обоим лучше понять друг друга.
Мне не надо, чтобы она меня так сильно любила, думает Майкл. Тогда я не буду чувствовать себя обязанным что-то предпринимать.
Леона быстро пишет в папке.
– Сегодня я пришла в том числе и для того, чтобы проверить, насколько выносима для вас домашняя обстановка.
Невыносима, думает Майкл. Но скажи я так, и меня снова запрут в лечебницу, а там еще хуже.
– Все нормально, – лжет он.
– Хорошо…Тогда я хотела бы задать еще один вопрос, чтобы кризисная группа могла правильно реагировать на ваши потребности.
– Да?
– У вас когда-нибудь возникали мысли о самоубийстве?
Это ловушка, думает Майкл. Если скажу «да», она упечет меня в Саннивейл. Или заставит принимать таблетки. В голове сумбур, и он не в силах сообразить, что отвечать.
– Едва ли.
Леона пристально смотрит на него.
– Что это значит?
Нужно выражаться яснее, понимает он.
– Меня все устраивает. У нас с Крисси все клево. Лучше я буду здесь, чем в вашей поганой лечебнице.
– Как насчет лекарств?
– Ни за что.
– А если все-таки попробовать? Теперь, когда вы дома, возможно, вы поймете, что я предлагаю их не с целью облегчить жизнь персонала в Саннивейле.
Сейчас Майкл просто не в состоянии все это проанализировать.
– Поговорим в следующий раз.
У Леоны дергаются уголки губ – похоже, она пытается скрыть улыбку.
– Как скажете…
Она пролистывает папку, задерживает взгляд на одной из страниц и ведет ручкой вниз по какому-то списку.
– Вам повезло. В понедельник я опять дежурю. Тогда и поговорим.
– Хорошо.
Больше он ничего вымолвить не может. Мозг перегружен и отключается.
38
– Ой-ой-ой! – произносит Карен, заметив заплаканные глаза Эбби и пятна на ее щеках. – Тяжелый сеанс?
Эбби кивает.
– Иди сюда. – Карен похлопывает по дивану между ней и Таш. Места там мало, но Эбби определенно нуждается в утешении.
– Ничего, я пересяду, – говорит Таш и встает. – Тут слишком тесно.
Она устраивается в кресле в углу холла.
– Ой, прости. – Карен морщится.
Черт, как бестактно с моей стороны, думает она. Подчас трудно не забывать о том, что у каждого свои проблемы.
Эбби усаживается на подушки, и Карен подставляет ей свое плечо. Когда та опускает голову, она поглаживает ее волосы.
– У тебя все будет в порядке. Последние несколько дней были сложными, но скоро все наладится.
– Ты правда так думаешь? – вполголоса спрашивает Эбби.
– Да.
Карен замечает, что у Эбби выдается вперед нижняя губа: она дуется, совсем как Молли, когда расстроена. Внезапно ее посещает мысль: а ведь мать Эбби далеко и даже, наверное, не знает, через что приходится пройти ее дочери. Вся забота Эбби направлена в одну сторону – к Каллуму, думает Карен. Неудивительно, что у меня срабатывает материнский инстинкт. Я счастливая, вдруг понимает она с признательностью. Пусть меня беспокоит моя мама, пусть у меня не получается заботиться о самой себе, но мы с ней, по крайней мере, приглядываем друг за другом.
– Никак не перестану думать о Гленне и об этой женщине, – говорит Эбби.
– Могу себе представить.
Если я когда-нибудь встречусь с этим Гленном, то уж точно молчать не стану, думает Карен.
– Судя по тому, что ты рассказала в группе сегодня утром, он настоящий мудак, – говорит Таш.
Эбби поднимает голову, и Карен с радостью замечает улыбку на ее губах.
– Ты права. От него даже у святого терпение может лопнуть.
– Ну и пошел он тогда, – кивает Таш. – И она вместе с ним.
– Вот именно, – соглашается Эбби. – Только я все думаю о них… Понимаешь…
Карен чувствует, как по телу Эбби проходит дрожь.
– Не люблю женщин, которые трахаются с чужими мужьями, – говорит Таш.
Карен восхищается, как откровенно она излагает свои моральные установки. За относительно короткое время Таш стала гораздо расслабленнее – тик уже почти незаметен.
Эбби отодвигается от Карен и выпрямляет спину.
– Могу поспорить, эта Кара куда привлекательнее меня.
– Не будь дурой! – вскидывается Таш.
– Раньше я себя считала красивой.
– Ты такая и есть, – вставляет Карен.
– Эти дурацкие короткие волосы…
Карен не верит своим ушам.
– Обожаю твои волосы! Все бы отдала за такую обрамляющую прическу – мои похожи на толстую занавеску.
– Всегда можно перекраситься в розовый, – заявляет Таш, гордо тряхнув вишнево-красными локонами.
– Опять мы за старое! – возмущается Карен. – Думаем о ком угодно, только не о себе. Когда ты со всем этим справишься – а ты справишься, Эбби, это я тебе обещаю, хоть тебе сейчас и не верится, – мужчины к тебе валом повалят. Верно, Таш?
Таш решительно кивает.
Карен вдруг кое о чем вспоминает.
– Знаешь, что советует моя подруга Анна?
– Что?
– Она уже давным-давно уговаривает меня попробовать знакомиться через Интернет. Может, вместе рискнем?
– Вроде идея хорошая, – кивает Таш.
– О господи, на это я пока не готова.
Эбби, похоже, удивлена предложением Карен.
Я опять хватила через край, думает Карен.
– Нет, нет, конечно, я имею в виду не сейчас. Просто когда Анна рассталась со своим последним ухажером, она стала ходить на свидания, не откладывая в долгий ящик. Говорит, новые знакомства хорошо поднимают самооценку. Она еще сравнила их с падением с лошади: лучший способ забыть одного мужчину – немедленно оседлать другого. – Карен смеется. – Если можно так выразиться.
Эбби разворачивается к ней и пристально смотрит в лицо.
– Ты серьезно… стала бы искать кого-то другого?
– Не знаю. Даже не представляю, с какими мужчинами можно познакомиться в Сети.
– А я пробовала, – говорит Таш. – Да, они все со странностями. Но не такие уж и плохие.
– Ты так познакомилась со своим парнем? – спрашивает Эбби.
– Вообще-то, с нынешним – нет. С предыдущим. И я знаю множество людей, которые познакомились со своими партнерами в Сети.
– У моей подруги Анны хороший парень, но у нее меньше балласта. Кому нужна мать с двумя детьми! – Карен смеется. – К тому же в скором будущем к нам, возможно, переберется мама. Вот и представь себе объявление: «Две вдовы, двое детей, нужен один муж».
– Сдается мне, у этой Кары детей нет, – говорит Эбби. – Возьмем меня и Каллума. Если Гленну оказалось не по силам с этим справиться – а он его отец, – кому мы вообще тогда нужны?
– Ну-ка, ну-ка, вы двое! – произносит Таш. – Болтаете всякие глупости, а ни одна из вас, между прочим, даже ни разу не заходила на сайт знакомств.
– Она нас раскусила, – говорит Эбби.
Карен кивает. Таш, наверное, вполовину младше меня, думает она, но по сравнению с ней я кажусь наивной. Действительно, она права, нужно попробовать. В конец концов, терять-то нам нечего.
* * *
Майкл слышит, как шуршат простыни, чувствует, как прогибается матрац, когда Крисси пристраивается рядом. О, только не это, думает он, когда жена начинает поглаживать его волосы. Кончики ее пальцев скользят вниз по затылку.
Зачем она это делает, вздыхает он.
Крисси неправильно истолковывает сигнал, просовывает руку к нему под футболку, гладит между лопатками, слегка массируя… Вообще-то, как раз в этом месте он ощущает напряжение, и массаж почти помогает. Глубоко-глубоко в душе Майклу хочется застонать от удовольствия, повернуться к ней лицом, нежно поцеловать и погладить в ответ.
Однако сопротивление гораздо сильнее. Они уже давно не были близки; очень давно. Все это слишком трудно, слишком много значит, несет слишком большую нагрузку – и он уверен, не сработает. Дистанция между ними – пусть они и лежат близко друг к другу – кажется огромной. Он чувствует, как становится горячее и чаще ее дыхание.
Но он устал, очень устал. Он не в силах. Только не сегодня.
Майкл откатывается подальше, сворачивается клубком, выгибает спину – отгораживается от нее, как спрятавшаяся в панцирь черепаха.
39
В Роттингдине собака с лаем кидается в море и бежит обратно на берег. Какое-то время Майкл наблюдает за ней с набережной. Хозяйка бросает мяч – пес снова и снова кидается в воду, усердно гребя лапами, затем возвращается с игрушкой в зубах, кладет на землю, виляет хвостом и лает, пока мяч не запустят снова.
А мне ни жарко ни холодно, думает Майкл.
Он не ощущает радости; не чувствует себя счастливым ни на секунду. Злости больше нет, слез – тех малых, что еще оставались, – тоже. С тех пор, как он покинул Саннивейл, все его переживания сгладились и перемешались. Майкл не знает, что делает у моря в этот субботний вечер. Сказал Крисси, что направляется в «Черную лошадь», но никакого желания идти туда нет. Просто не хотелось сидеть дома среди напоминаний о своей несостоятельности: разруха в саду за домом, пустующее место на подъездной дорожке, масса писем от кредиторов… Каким-то образом он забрел сюда. Волны искрятся в гаснущем свете дня, но его не трогает их красота.
Я потерял себя, думает он. Не знаю, где сейчас прежний я. Тот Майкл исчез много месяцев назад.
Он будто покинул собственный разум. На какое-то мгновение просыпался – в Мореленде, но это был всего лишь эпизод, мимолетное облегчение, от которого пустота вокруг стала еще невыносимее.
Майкл идет дальше по набережной, пока собака и ее хозяйка не скрываются из виду за высокой грудой камней. У подножия белых меловых скал гуляет парочка, но до них почти сотня ярдов, и направляются они в противоположную сторону, к Писхейвену. Больше на взморье ни души. Уже поздно, в воздухе веет прохладой. Роттингдин – не Брайтон, здесь на прибрежной полосе не встретишь ночных гуляк. Хотя бы этому Майкл рад: никто его не побеспокоит.
Он сходит с бетонированной дороги. Под подошвами хрустит галька, по склону ноги сами несут его к морю. У воды камни влажные, блестящие. Вдалеке за валунами лает громко собака, грохот волн не может ее заглушить. Скорей бы уйти подальше от этой глупой, счастливой собаки.
Несколько шагов – и Майкл в воде. На нем ботинки на шнуровке, и что с того? Вода уже выше щиколоток; вскоре намокают джинсы. Очень холодно. Неспокойное море до горизонта покрыто барашками. Каким-то образом успокаивает сознание того, что стихия имеет над ним власть, что существует сила, превозмогающая его страшные мысли. Ему больше невыносимо бороться с ними. Наконец он нашел выход.
«Я – это не я, – хочет он сказать Крисси. – Поэтому я это делаю». Вода уже закрыла бедра, ему холодно, зубы стучат, как механизм заводной игрушки.
Зайдя по пояс, он плывет. Чем дальше от берега, тем холоднее становится вода. Но, по крайней мере, он убегает от всего и всех, от неудач, от будущего.
Одежда сковывает движения. Майкл, барахтаясь, сбрасывает ботинки и нажимает то брассом, то кролем.
Через некоторое время он смотрит на берег: пляжные домики едва видны.
Затем где-то в самом далеком, крошечном закоулке мозга возникает чуть слышное эхо слов, сказанных Джиллиан: «Это всего лишь мысль. А мысли можно изменить».
Однако джинсы тяжелые, а он устал, очень устал, и когда налетает большая волна, у него не остается энергии сопротивляться тянущей вниз силе. В конце концов, что Джиллиан понимает?
– Микки! Микки! – слышится голос Крисси.
Майкл выныривает на поверхность, жадно ловит воздух. Снова мозг пытается его надуть – заставить вернуться, когда все безнадежно. Голос с берега сюда не долетит.
А потом становится слишком поздно: следующая волна затягивает его под воду.