42

Спустя некоторое время Леона возвращается в палату Майкла, размахивая белым бумажным пакетом.

– Готово. Я успела обсудить вашу ситуацию с психиатром, доктором Касданом.

– Я думал, он из Мореленда… – Майкл сбит с толку.

– Да. Он работает три дня в неделю там и два – в нашей больнице. Нам повезло, сегодня он здесь и к тому же помнит вас.

– Удачно, – произносит Крисси. – Я боялась, что смена персонала не принесет ничего хорошего.

– Мы прикладываем все усилия, – говорит Леона.

– Ой, э-э… Я не вас имела в виду, дорогая…

– Я не обижаюсь. – Леона обращается к Майклу: – Мы с доктором Касданом договорились, что вам стоит начать вот с чего. Это стандартный антидепрессант, большинство пациентов на него реагируют хорошо.

Она достает из пакета коробку и кладет на кровать.

– Как насчет побочного действия? – спрашивает он.

– Не беспокойтесь: очень легко зациклиться, особенно в таком уязвимом состоянии, как ваше. А вообще все написано в инструкции.

– Боитесь, передумаю?

Леона смотрит на него открытым взглядом.

– Да, наверное, боюсь. С нашей последней встречи не прошло и двух недель, а вы уже успели натворить дел. Все зависит от точки зрения, правда? Вы полагаете: «Леона не рассказывает о побочных эффектах, потому что они ужасны».

– Э-э…

– А вот я не хочу думать о плохом, потому что верю: эти штуки… – Леона стучит пальцем по упаковке, – …вам помогут. Не сами по себе, как я уже говорила, а в дополнение к программе обучения борьбе с депрессией под руководством профессионалов и при поддержке семьи.

– А! – Майкл начинает понимать, о чем она.

– Мне почему-то не хочется, чтобы вы себя укокошили. Подозреваю, что ваша жена того же мнения. Уверена, она очень сожалела бы об этом.

На губах Крисси мелькает улыбка.

– Но я беспокоюсь о вас, Майкл. Вы ходите по краю. Перестанете принимать таблетки до того, как они подействуют, – и кто знает, не отправитесь ли вы снова в теплые манящие воды океана? – Она делает взмах рукой в сторону окна. – Я бы хотела, чтобы вы взяли максимум из этой программы; поверьте, она вам поможет.

– С чего вы взяли?

– По-моему, между нами есть нечто общее, – продолжает Леона. – Мы оба называем вещи своими именами. Можно сколько угодно рассуждать о побочных действиях, если вам этого хочется. А можно последовать моему совету. – Она смотрит на Крисси, затем снова переводит взгляд на Майкла. – Каков ваш выбор?

– Вы сказали, что уйдут недели, пока подействуют лекарства…

Леона поднимает руку.

– Конечно, недели кажутся вечностью, когда тебе плохо. Ничто не вечно, и ваши мучения тоже пройдут. Но я понимаю, что сейчас они невыносимы, поэтому у меня есть предложение, чтобы в течение этого времени вы меньше страдали.

– Хотите отрубить мне голову?

Леона хохочет. Смех у нее такой же, как и она сама, – естественный и непринужденный.

– Да, засунем ее в морозилку!.. А если серьезно, я думала, не попробовать ли пока еще вот это. – Она достает вторую коробочку. – Это неплохое лекарство. Вызывает привычку, поэтому долго принимать нельзя. Зато поможет расслабиться и спать по ночам, пока мы будем ждать эффекта от антидепрессантов.

Майкл смотрит на обе упаковки.

– Поверить не могу, что лекарства помогут сами по себе.

– Сами по себе – нет. – Темные глаза Леоны сверкают. – Вы ведь ходили на сеансы в Мореленде?

– Да, – отвечает Майкл, хотя почти ничего не помнит.

– А еще мы с вами будем работать над тем, что происходит вот здесь. – Она стучит пальцем по виску. – Вы говорили об этом?

– Да, вроде того…

– Отлично. Сейчас у вас примерно такие ощущения: «Я на другой планете, и никто не понимает, через что мне приходится пройти». Я права?

Майкл кивает – а что еще ему остается?

– На самом деле, понимают. Я понимаю. Разумеется, я не знаю всех деталей, но суть улавливаю. Вы думаете, что я вас не понимаю, потому что ваша исходная точка – это вы сами. Скажите, вы впервые испытываете такую сильную депрессию?

Майкл пытается припомнить. Вроде бы никогда ему не было настолько плохо. И уж, конечно, раньше он не пытался покончить с жизнью. Такого бы он не забыл.

– Наверное, впервые, – вмешивается Крисси. – Мы вместе уже много лет, и я никогда его таким не видела. – Она смотрит на Майкла. – Все из-за того, что бизнес разорился, да, милый?

При упоминании о банкротстве Майклу хочется откинуть одеяло, вскочить и убежать.

– Обычное дело, – произносит Леона. – Не представляете, как часто мне встречаются люди – хоть я и не сторонник сексизма, но, как правило, это парни, и даже мужчины довольно зрелого возраста, – чья самооценка напрямую связана с работой. Как только с работой случается беда, их самооценка стремительно падает.

– Правда? – говорит Крисси.

– Да, вот так. – Леона кивает головой в сторону Майкла. – Нужно только, чтобы наш Майкл это понял. – Она подмигивает ему. – Знаю, вам предстоит многое постичь. Все усложняется тем, что раньше вы никогда такого не испытывали, ведь погружение в депрессию очень травмирует. Вы сейчас в темном мире…

Верно, думает Майкл. Именно так называется место, где я сейчас нахожусь. Ад на земле.

– …население которого исчисляется миллионами.

Неужели? – сомневается Майкл. – А я думал, что кроме меня здесь никого нет.

– Вряд ли вы поверите, но там бывали и другие люди, и они оттуда выбрались, – продолжает Леона. – Некоторые с моей помощью. Я хочу показать выход и вам, только в одиночку у меня не получится, постарайтесь мне доверять.

Майкл настораживается. Мысль, что кто-то – кто угодно – может вывести его из этой пустоши, кажется невероятной.

– Вы можете реагировать на мои слова как угодно. Если хотите, говорите себе, что следующие несколько недель будут такими же ужасными, как предыдущие – сколько там их было? А лучше постарайтесь поверить в то, что самое страшное уже позади.

– Хор-рошо… – У Майкла снова болит голова.

– Значит, с этого момента – пусть и не сразу, постепенно, – вы начнете поправляться.

– Стоит послушать Леону, Майкл, – отваживается Крисси.

Майкл опять вспоминает слова Джиллиан. «Это всего лишь мысль. А мысли можно изменить…» Однако на этот раз вместо того, чтобы заглушить ее голос, он прислушивается к нему и – пусть на мгновение – обретает покой. Будто после долгих месяцев помрачнения вспыхнула совсем крошечная искорка надежды и что-то слегка изменилось.

В его мире вновь забрезжил свет.

 

43

– Дай-ка я сяду, пап. – Райан падает на коричневый плюшевый диван, скрипят пружины.

Майкл подвигается. Он вполглаза смотрит новости по местному телеканалу. От диазепама путаются мысли, и он убрал звук, чтобы попытаться заснуть. Внезапно в телевизоре мелькает знакомое лицо.

Это Лилли. Майкл тотчас выпрямляется.

На экране молодая курчавая женщина едва сдерживает слезы. Репортер берет у нее интервью.

Райан хватает пульт и переключает канал.

– Эй! – возмущается Майкл. – Я хочу посмотреть!

– Вряд ли это хорошая идея, пап.

– Почему? Что случилось?

– Да это всего лишь ведущая из «Стрит-данс в прямом эфире»…

– Вот именно. Быстро переключи обратно!

Райан с явной неохотой делает, что сказано.

– Добавь звук, – просит Майкл. – Ничего не слышно.

– С чего это ты вдруг интересуешься? Ты ведь терпеть не мог это шоу?

– Помолчи, сынок. Дай послушать.

«На похороны приглашены только родные и близкие, – говорит женщина, похожая на Лилли. – Конечно, приятно, что так много людей нас поддерживают, но смерть сестры – страшный удар».

– Похороны? – недоумевает Майкл и смотрит на Райана: лицо сына заливает краска. – Лилли умерла?

Он не может в это поверить. В последнюю нашу встречу она была в полном порядке, думает он. Ничего не понимаю.

– Считают, что она… э-э… покончила с собой, – сипло отвечает Райан. – А это Тамара, ее сестра.

Майкл опять переводит взгляд на экран. «Хочу поблагодарить всех», – говорит Тамара, глядя прямо в камеру. Майклу кажется, что она обращается непосредственно к нему, ее черты напоминают лицо Лилли… «Хотя я понимаю, что фанаты хотят почтить память, но я живу здесь с сыном… – она оборачивается на здание за спиной, – и нам тяжело выносить столько внимания. Я хотела бы обратиться к людям: пожалуйста, позвольте нам оплакать потерю в тишине».

Камеру вновь направляют на облицованный белым многоквартирный дом на набережной в районе Брайтон-Марина. Майкл каждый день ездил мимо него на работу.

У кованой ограды, на ведущей к парадному лестнице, у фонарных столбов и на тумбах – горы букетов. Некоторые составлены из разных цветов, другие – только из красных роз, но в основном это лилии – тигровые, звездочеты, белокрыльники, спатифиллумы и прочие кремовые, желтые, розовые, оранжевые и красные разновидности, названий которых он точно не знает. Среди цветочных подношений сидят молодые люди – большей частью подростки. У одного на лице красной краской намалевано: «ЛИЛЛИ». Они слушают музыку, несколько человек рыдают. К своему ужасу, Майкл тоже начинает плакать.

Райан замечает его слезы лишь спустя несколько секунд.

– Ох, папа… Я же просил не смотреть…

Майкл чувствует, что сын напуган.

Хлопает входная дверь, и в комнате появляется Крисси. До нее тотчас доходит, о чем передача.

– Так печально. Я читала в газете. – Она смотрит на Майкла. – Не решалась тебе сказать… Милый, мне очень жаль.

Она присаживается рядом и крепко его обнимает.

– Есть платок? – бормочет Майкл.

Крисси роется в сумочке.

– Вот, держи.

– Спасибо. – Майкл сморкается и бросает на Райана виноватый взгляд. – Прости.

– Ничего. – Райан похлопывает его по колену.

Майклу неловко, что его утешает сын: всегда было наоборот. До сегодняшнего дня он избегал разговора с Райаном о попытке самоубийства – объяснять все сыну пришлось Крисси.

Майкл сомневается, вправе ли он рассказывать о том, что он знает Лилли. Хотя какое это сейчас имеет значение?

– Она была вместе со мной в той больнице, в Льюисе, – тихо произносит он.

– Да ладно! – Райан подается вперед. – Правда?

– В Мореленде. Да.

– Ну, ничего себе! – Райан откидывается на спинку дивана. Непонятно, впечатлен ли он, заинтересован или напуган. – Так ты был с ней знаком?

– Вроде того…

– И разговаривал с ней?

– Да. – Майкл пытается вспомнить подробности, но мысли путаются в голове. – Мы вместе ходили на групповые сеансы.

– А ты знал, что она… м-м…

– …в депрессии? – подсказывает Майкл. Какое облегчение – произнести это слово. – Нет. – Он помнит Лилли исключительно жизнерадостной. – Нет, она такой не казалась. Она… – голос прерывается, – …была хорошей девушкой. Доброй. Веселой. – И грудь потрясающая, вспоминает он, однако у него хватает сообразительности оставить это наблюдение при себе. – Такой она была в программе, которую вы с сестрой смотрели?

– «Стрит-данс в прямом эфире»… Да, она была клевая. Но это же телевидение. В жизни она могла оказаться совсем другой.

Майкл качает головой. Я считал, что она счастлива, думает он.

– А ее танцы – просто отпад!

Майкл кивает, вспоминая дискотеку. У Лилли замечательная внешность, но в ней было нечто гораздо, гораздо большее, чем просто хорошенькое личико.

– Не понимаю я эти уличные танцы, – говорит Крисси.

– Суть в том, что нужно научиться самому. Трюкам и движениям. – Райан переводит взгляд с матери на отца и обратно. – Могу показать, если хотите.

– Да? А ты умеешь? – спрашивает Майкл.

– Немного… Так. Отодвинем это назад… Поднимайся.

Райан встает, протягивает отцу руку. Вместе они двигают диван к стене.

– Осторожнее, ковер, – предупреждает Крисси.

Райан сбрасывает толстовку, поправляет брюки и проверяет шнурки на кедах. Крутит по сторонам головой, оценивая, достаточно ли места. Затем внезапно подпрыгивает, приземляется на кисти рук и делает взмахи ногами. Опирается поочередно на правую руку и левую ногу, потом вновь становится на обе кисти. Последовательность движений, пусть и хаотичная, явно требует от исполнителя атлетизма, умения держать равновесие и изящества. Без сомнений, здесь нужно куда больше ловкости, чем в пого.

– Похоже на брейк-данс, – говорит Райан.

– Не знал, что ты так умеешь, – удивляется Майкл.

– Наверное, мы еще много чего не знаем друг о друге, папа. – Райан одергивает футболку. – У меня не очень-то получается, не то что у Лилли. – Он плюхается на диван и переводит взгляд на мать. – Ой, мам, прости. Забыл спросить, как все прошло в пабе?

Крисси сияет.

– Меня приняли!

– Ух, классно! – Райан хлопает себя по коленям.

– Куда приняли? – спрашивает Майкл.

– На работу.

Майкл не успевает уследить за новостями. То девушка, которую он считал счастливой, оказывается, была в такой же депрессии, как и он сам, и покончила с жизнью. То у сына обнаруживаются скрытые таланты. А теперь еще, похоже, жена нашла работу. Еще удивительнее его собственная реакция на эти события. Эмоции резко меняются: шок, слезы, гордость, изумление – и все это в считаные минуты. В сравнении с пустошью, где он не чувствовал ничего, это твердь земная; он вновь вернулся на планету Земля.

* * *

– На меня очень подействовала история с Лилли, – говорит Эбби и тянется за очередным платком.

– Вполне понятно, – отвечает Бет. – Самоубийство никого не оставляет равнодушным.

Эбби кивает.

– Мы говорили об этом всю неделю. Никто и не догадывался, что Лилли было настолько плохо.

– Возможно, вы так сильно переживаете по той причине, что Лилли ни с кем не делилась своими чувствами. Когда такое происходит, вполне ожидаемо, что мы становимся самокритичны и начинаем винить себя в чужих бедах. Порой это будит в нас злость и отчаяние.

Эбби мысленно переносится в прошлое.

– Мы с ней хорошо ладили… Лилли мне очень нравилась. Несколько раз мы говорили по душам… – Она вспоминает откровенный разговор в студии. – Наверное, глупо, ведь мы лишь недавно познакомились, но я по ней скучаю.

– Ничуть не глупо. Иногда привязанность возникает очень быстро, особенно если мы открыты и уязвимы.

Мне отчаянно не хватало дружеских отношений, думает Эбби, а Лилли помогла заново понять их ценность.

– Когда я только поступила сюда, она приглядывала за мной…

– Лилли всегда была очень доброй и приветливой. – Бет вздыхает.

Наверное, ей тоже грустно, думает Эбби. В лечебнице Лилли любили не только пациенты. На этой неделе на групповых занятиях царила угнетающая пустота.

– Она рассказала мне свою историю… Ей многое пришлось пережить, и она никогда не роптала, не жаловалась…

Но боль все равно не отпускала, пряталась под поверхностью, понимает Эбби. Ждала, чтобы нанести удар.

– Боюсь, что это из-за меня она вспомнила о своей травме, и ей стало хуже.

– Насколько я понимаю, хуже ей стало потому, что она прекратила прием лития, – говорит Бет. – Можно вопрос: вот вы с Лилли сблизились… а вы не считали себя хотя бы немного похожими? Порой нас притягивают люди, чей опыт перекликается с нашим собственным.

Эбби хмурится. Эта мысль не приходила ей в голову.

– Я никогда не хотела покончить с жизнью. Хотя вы все так считали, когда я сюда попала… Впрочем, у меня снова появилась тревожность, неуверенность. Если даже Лилли не поправилась, хотя нам – полагаю, и вам тоже – казалось, что ей лучше, то смогу ли когда-нибудь выздороветь я сама? – Она чувствует, как с признанием внутри поднимается страх. – Порой я думаю, что похожа на нее: у меня часто меняется настроение, и раньше я была той еще гедонисткой… – Она вспоминает, как действовал на нее Джейк. – Да, я почти сумасшедшая.

– Выдохните, – говорит Бет.

Эбби послушно выдыхает.

– Вы не дышали, – улыбается Бет. – Хорошо, прежде чем продолжить, закройте, пожалуйста, глаза…

Эбби делает, что ей говорят.

– А теперь прошу вас отложить в сторону эти мысли и воспоминания и осторожно перенестись сюда, в эту комнату. Почувствуйте, что под ногами ковер, что ваши руки лежат на коленях, что спина опирается на спинку стула… Прислушайтесь к окружающим звукам: тикают часы, за окном поют птицы, ревет мотор чьей-то машины… Что еще вы слышите?

– Газонокосилку. Кто-то стрижет траву…

Постепенно шум в голове исчезает. Жизнь продолжается, напоминает себе Эбби, пока они с Бет делают вдохи и выдохи.

– Теперь спокойно откройте глаза, обведите взглядом комнату, обратите внимание на картины на стене, на ковры, потолок, журнальный столик… Напротив вас сижу я. – Бет ласково смотрит на Эбби. – Лучше?

Эбби кивает.

– Да, спасибо.

– Хорошо. – Бет выпрямляется в кресле. – Можно, я расскажу вам кое-что? Вспомнила, когда вы говорили про неуверенность.

– Конечно.

– Так вот, на прошлой неделе мне повезло побывать на маяке Портленд-Билл. Знаете, где это?

– Мы проходили в школе по географии, – припоминает Эбби. – А моя семья родом с запада.

– Тогда вы в курсе, что там очень интересная геология: Портленд связан с главным островом лишь узкой полоской суши. Я люблю бывать в местах с разным ландшафтом, это придает мне сил, а на побережье погода обычно холоднее и суровее, чем здесь. Но я отвлеклась… Ранним вечером я стояла на пляже, смотрела, как солнце спускается в океан, одна за другой накатывают волны и разбиваются о берег в нескольких метрах от меня. Фонарь на маяке то загорался, то гас, снова загорался и снова гас. Почти час я как завороженная стояла на одном месте. И заметила, что с наступлением ночи волны становятся все больше. Тогда я внезапно почувствовала себя маленькой и беззащитной. Однако затем вновь подняла глаза на маяк. Фонарь продолжал вспыхивать, и волны больше не казались такими уж большими. Меня это успокоило. Впоследствии я вдруг подумала, что жизнь тоже похожа на океан: в ней есть и время штиля, и время штормов, и о берег всегда будут биться волны. Но какими бы ни были они огромными, сверху всегда светит маяк. Порой нас так затягивают эти страшные волны, что мы забываем оглянуться и посмотреть на то, что нас защищает.

– Я забыла сделать это. Спасибо, мне действительно помогло.

– Я хочу, чтобы вы помнили: вы не Лилли, Эбби, даже если вы в какой-то мере отождествляете себя с ней. Вы – другой человек со своими собственными мыслями, чувствами и опытом. Вы сами сказали, что у вас никогда не возникало мысли о самоубийстве; и не только на сегодняшнем занятии – раньше вы тоже на этом настаивали. За время, проведенное здесь, вы показали очень хорошие результаты. Совершенно нормально, что это происшествие так на вас повлияло. Мне и самой очень грустно, что так получилось… – Бет сдерживает слезы. – Но это не значит, что вас отбросило назад, к той точке, откуда вы начинали или где была Лилли. Ничего страшного нет в том, чтобы ненадолго вновь окунуться в чувства, которые привели вас сюда, – на этот раз вы выплывете гораздо быстрее.

– Надеюсь…

– Когда в следующий раз почувствуете неуверенность, вспомните о маяке. Представьте, как он мигает, и верьте, что вы в безопасности, что волны не унесут вас от берега.

 

44

– О-о, Майкл, гуляете? Замечательно! – По дорожке идет Леона.

– Всего лишь выношу мусор, – отвечает Майкл, бросая черный пакет в контейнер.

– Все равно символично – избавляетесь от хлама. – Леона хохочет. – Может, все-таки пригласите меня в дом? Я бы не отказалась от чашечки чая.

– Пойдемте.

Майкл улыбается. Хорошо, что сегодня ее очередь – уже неделя прошла с последней их встречи, а некоторые из остальных членов кризисной группы его раздражают.

Леона идет за ним в кухню и, пока он ставит чайник, занимает место у окна. Проследив за ее взглядом, Майкл ощущает досаду: как ни старалась жена, на заднем дворе до сих пор царит разруха. Посреди газона на месте сарайчика лежит бетонная плита, а под брезентом свалено все, что Крисси удалось спасти. Эта куча не просто мозолит глаза: перелезь кто-нибудь через забор – унесут, думает Майкл. Может, пока Райан здесь, построить временное укрытие? Для одного задача непосильная, но вместе…

– Как ваши дела? – спрашивает Леона.

С того дня, когда Майкл уплыл в открытое море, минуло больше трех недель.

– То вверх, то вниз.

– Очевидно, все, к чему относится слово «вверх», можно назвать улучшением?

Майкл хмурит брови: боится, как бы его не сочли слишком жизнерадостным.

– По утрам мне хуже.

– Многие так говорят. Главное – улыбаться, даже если не очень хочется.

– Выбор у меня сегодня был небольшой: мы с Крисси ходили к коллекторам узнать, нельзя ли повременить с продажей дома.

– И что вам ответили?

– Возможно… Потому что я живу с Крисси, да и дети пока тут, с нами. В любом случае, у нас есть отсрочка на год. Сейчас бы каким-нибудь чудом собрать деньги… Хотя один бог знает, как это сделать.

– Уже здорово, что вы с ними поговорили. Могу поспорить, было страшно.

Это еще мягко сказано, думает Майкл. Я не спал почти всю ночь.

Он достает упаковку чая и две чашки.

– Оставьте пакетик. Люблю покрепче, – говорит Леона.

Майкл добавляет в чашку молоко и передает ей.

– Нет, я пью без сахара. Спасибо, что спросили, – усмехается она.

– Хотите, перейдем в гостиную? – Майкл опять замечает, что Леона смотрит в окно. – Там Райан с приятелем играют с приставку, но я попрошу их уйти.

В кухне слышны перемежающиеся со звуками стрельбы крики и возгласы.

– Не нужно, мне и здесь хорошо. Приятно постоять на ногах – такое впечатление, что весь день просидела в машине. – Леона дует на чай. – В прошлый раз вы сказали, что меньше ощущаете подавленность.

– Я сказал «немного меньше».

– Ну да. Но мне все же показалось, что вы несколько ожили.

– Наверное, я немного завидую Крисси…

Звучит дико. В самом деле, кто станет завидовать собственной жене?

– Правда?

– Она нашла работу, помните?

Леона кивает.

– Мне бы радоваться, ведь теперь она зарабатывает для нас деньги, однако я терпеть не могу полностью зависеть от…

Он боится показаться неблагодарным, но отступать поздно.

– Мне не нравится, что она ходит на работу.

Эти слова вряд ли передадут чувство тошноты, которое он испытывает при мысли, что больше не в силах обеспечивать семью. Почти тридцать лет он был добытчиком, в детстве в той же роли он видел своего отца. А теперь он всех подвел.

И все же после этих слов становится легче. Странно, выносить чувство тревоги подчас гораздо тяжелее, чем признаться. Особенно Леоне.

– Совершенно естественная реакция, – говорит она, кивая. – Было бы замечательно, если бы эмоции возвращались симметрично, то есть способности ощущать печаль и радость восстанавливались в одном темпе, но депрессия работает не так. За последние несколько месяцев на вас обрушилось столько негатива, что теперь негатив доминирует. Зависть в вашей ситуации вполне понятна, однако это не значит, что вы не можете одновременно радоваться за Крисси и даже немного гордиться ею.

– Да? – изумляется Майкл.

Ему и в голову не приходило, что можно испытывать несколько эмоций за раз. Удивительно, что он вообще хоть что-то чувствует.

– И не переживайте, что не ощущаете радости прямо сейчас. Все это придет позже. Более того, если вы станете ругать себя за чувство зависти, то возненавидите себя еще больше. Вы впечатлительный – гораздо впечатлительнее меня.

– В последнее время я много пла чу, – угрюмо признается он.

Он старается это делать, когда никого нет рядом.

– Ясно. – Леона шутя похлопывает его по локтю. – Вы мягкий человек – я ведь только что это сказала.

Майклу вспоминается Али – он тоже так говорил. Интересно, что сейчас с ним? Я по нему скучаю.

– Каждый найдет тысячи причин ненавидеть самого себя, если будет думать обо всем столько времени, сколько вы. Мы, люди, можем вести себя как полные идиоты, но иногда бываем и ангелами.

Хвост на голове у Леоны так высоко, что им можно смахивать пыль с потолка, думает Майкл и ловит себя на том, что улыбается, представляя, как ничего не подозревающие пауки попадаются в ее шевелюру.

– Вижу, вам смешно, – замечает она, явно довольная.

Будет жестоко сказать, что его забавляет ее прическа.

Поддавшись импульсу, он делает еще одно признание, указывая на прикрытую брезентом кучу:

– Видите вон ту гору хлама?

Леона кивает.

– Я разнес наш садовый сарайчик. – Майкл чувствует, как лицо заливает краска. – Скорее он был не наш, а мой. Об этом мне напомнила Джиллиан.

– Джиллиан? А, психотерапевт из Мореленда… Да, вы говорили.

– Я до сих пор чувствую себя ужасно.

– Почему? Дело сделано.

Потому что эта кучка – все, что осталось от множества полезных вещей, а я разъярился настолько, что Крисси пришлось вызывать полицию. Он объясняет это Леоне.

– Похоже, вам просто стыдно, – кивает Леона.

Майкл припоминает, как на групповых занятиях в Мореленде говорили о чувстве стыда. Он так и не сумел уяснить, что тогда имелось в виду; это слово употребляли там в каком-то странном значении.

– Все мы совершаем плохие поступки. И мать Тереза не всегда была святой. Однако даже если человека порой и заносит, он вовсе не обязательно плохой по своей сути. Наши действия могут быть результатом стресса.

– Наверное, я был слишком заведен.

– Время от времени каждый совершает ошибки – даже медсестры психиатрических клиник.

Интересно, хоть кто-нибудь из персонала Мореленда сожалеет о случившемся с Лилли, думает Майкл.

Глаза Леоны сверкают – она явно еще не закончила. Какая темпераментная, отмечает Майкл. Наверное, поэтому она мне и нравится. А еще потому, что не сюсюкает.

– Скажу вам по секрету, – она понижает голос, – на прошлой неделе меня оштрафовали за превышение скорости.

Майкл прячет улыбку. Кому это интересно, думает он.

– Вообще-то я не одобряю слишком быстрой езды, особенно по городу. Но никак не привыкну к зонам, где действует ограничение до двадцати миль в час. Короче, я торопилась на встречу с пациентом.

Майкл теряет нить.

– Так, значит, это нормально, что я разбил сарай?

– Это не нормально. – Леона качает головой. – Это объяснимо.

– А!

– Гнев – обычная человеческая реакция, часть нашей жизни. Даже животные выходят из себя.

– Например, кошки?

– Точно! – Леона едва сдерживается, чтобы не дать ему пять. – Чужая кошка приходит к вам в сад, ваш питомец шипит и выгибает спину, защищая территорию. Та кошка напугала вашу и заставила ее почувствовать себя уязвимой.

Как адвокатишки, которые третировали меня, думает Майкл.

– Особенно плохо мы себя чувствуем, когда считаем, что наши действия несоразмерны произошедшему.

– Мои уж точно, – бормочет Майкл.

– Это как посмотреть. – Леона пожимает плечами. – Вообще-то я согласна с Джиллиан: важно выражать свои чувства. Если бы вы не выпустили гнев и не разнесли сарай, то могли совершить что-то худшее. Впрочем, вам следовало просто поговорить с другими людьми.

Как всегда, думает Майкл. Врачи хотят, чтобы мы постоянно говорили.

– Некоторые люди боятся, – продолжает Леона, – что рассказ о своих чувствах может усилить эмоции, вывести их из-под контроля. На самом деле, обычно происходит с точностью до наоборот. Разговор ослабляет накал эмоций. Однако важно выбрать того, кому вы действительно доверяете. Вот почему вам полезно беседовать с такой шикарной девушкой, как я. – Она усмехается и опускает чашку. – Спасибо за чай. Пожалуй, мне пора.

Майкл ощущает легкое разочарование.

– Но прежде разрешите еще кое-что вам сказать на прощание.

Того и гляди начнет грозить мне пальцем, думает Майкл. Хотя он не особо против этого возражает.

– Гнев сам по себе не плох. Порой он побуждает нас совершить некие действия, которые иначе мы бы не совершили. Например, заняться политикой, писать картины или книги… – Она поправляет волосы, готовясь уйти. – Или играть в рок-группе… Не знаю, придумайте примеры сами.

Наверное, она имеет в виду панк-рок, думает Майкл. Эту музыку часто питал гнев. Майкл вспоминает площадку перед сценой, своих приятелей, азарт и возбуждение…

И внезапно вот он: прекрасный и неожиданный, как вынырнувший из воды зимородок с добычей, – импульс радости.

 

45

Карен берет со стола мобильный.

– Привет, мам. Сейчас некогда, надо кормить детей ужином. Что-то срочное?

– Ничего, – отвечает Ширли. – Просто хотела рассказать об отцовском наследстве. Перезвони мне позже.

Боже, думает Карен, больше я не выдержу разговоров. Сегодня был ее последний полный день в Мореленде. Из страховой сообщили, что не будут далее оплачивать лечение, поэтому после беседы с доктором Касданом она решила не посещать дневной стационар, а приходить раз в неделю на сеансы к Джонни. Ей хочется продолжить общение не только с Эбби, но и с Таш и Колином, поэтому она взяла у них номера телефонов. Впрочем, они намного младше ее и вряд ли действительно хотят поддерживать связь.

Мне нужно время, чтобы осознать окончание важного этапа в моей жизни, думает она, но тут же чувствует укол совести за то, что не прикладывает должных усилий, чтобы оказать матери поддержку. И невольно отмечает: «должных».

– Не смогу перезвонить, мам. Прости.

– О!

В голосе матери звучит разочарование, и Карен немного смягчается.

– Может, расскажешь сейчас вкратце, а завтра нормально поговорим?

– Ладно, – отвечает Ширли. – Сегодня я ходила к поверенному отца. В общем, он сказал…

У Карен внутри все переворачивается. Сейчас она попросит разрешения переехать ко мне. Что же делать?

– Поскольку он умер… э-э… быстрее, чем мы ожидали…

Честное слово, мне этого не выдержать, думает Карен. Зачем я только взяла трубку?

– Короче, все хорошо.

– Да? – Карен удивлена. Ее мать по натуре человек не мрачный, однако из-за болезни отца в течение многих лет она была «гонцом с плохими вестями». – В чем тогда дело?

– Осталось больше денег, чем я думала.

– А-а.

Карен усвоила, что нельзя слишком много думать о будущем, но все-таки не может не забежать вперед. Мама хочет предложить, чтобы мы вместе купили дом попросторнее. Впереди меня ждут беспросветные годы забот и ответственности. Знакомое чувство бремени начинает давить на плечи: ощущение тяжкого груза, неспособности справиться. Не разрушайте то хорошее, что произошло со мной в последнее время, мысленно просит она. Я только что ушла с дневного стационара.

– Так вот, я пока останусь жить в Горинге.

Карен кажется, что она ослышалась.

– Что? Ты уверена, мам?

– Да. Пока поживу здесь и подумаю, что делать дальше.

От таких новостей голова идет кругом. Впрочем, важно сосредоточиться на том, что на самом деле сказала мать, а не на том, что Карен ожидала услышать.

– Значит, будешь по-прежнему снимать квартиру?

– Может, да. А может, и нет. Я могла бы приложить немного усилий и сделать ее поуютнее.

Карен вспоминает дешевые бумажные обои, узкую односпальную кровать и содрогается.

– А оно того стоит? В съемном-то жилье?

– Я не говорю, что буду менять все. Для начала можно было бы купить новую кровать. – В голосе матери слышно раздражение.

– Конечно, мам. С удовольствием помогу тебе навести красоту. Давай купим какие-нибудь ковры, чтобы прикрыть пол, новое постельное белье…

– Да, спасибо, дорогая. Я очень тебе признательна.

Карен чувствует, что мать не слишком заинтересована ее предложением. Несомненно, ей хочется делать в квартире все по-своему. Наверное, хорошо, что она стремится к независимости. И все-таки Карен немного обидно.

– Я пока не хочу спешить, – говорит Ширли. – А потом можно будет подумать над покупкой.

Так. Карен готовится услышать новость.

– В Брайтоне?..

– Вряд ли. Брайтон мне не подходит.

Карен настолько ошеломлена, что хватается за стол, чтобы устоять на ногах.

– Чересчур шумно и много народу. В Португалии я привыкла к простору. А у вас такая теснота, все топчутся друг у друга на головах.

Не говори плохо о месте, где я живу, думает Карен. Ей хочется выразить недовольство, но она прикусывает язык.

– Здесь, в Горинге, мне лучше. К тому же я не желаю быть тебе обузой.

– Ты мне не обуза!

– Пожалуйста, пойми меня правильно. Я любила твоего отца, мы вместе прожили не один десяток счастливых лет. Просто забота о нем в последние несколько лет… В общем, это был кошмар. Его болезнь выжала из меня все соки.

– О, мама. Мне так жаль.

Карен хочется, чтобы мать оказалась рядом, хочется крепко ее обнять.

– Да, так вот, – продолжает Ширли сдавленным голосом. – Наверное, с твоим отцом я сильнее ощущала одиночество, чем сейчас.

– Понимаю.

– После того, как он умер, я могу вспоминать его таким, каким он был в лучшие свои годы.

– Это хорошо. – Карен чувствует, что говорит банальности. Точно так же вели себя люди, когда умер Саймон, вспоминает она.

– Положа руку на сердце, сейчас, когда больше нет той ответственности, мне стало легче, свободнее. Поэтому, наверное, я все-таки пока продолжу снимать жилье. А потом… денег хватит и на покупку собственной квартирки, так что я лишь хотела спросить, ты ничего не имеешь против? В смысле, может, ты хотела бы получить свою часть отцовских денег?

Боже милостивый! Мысль о том, что она надеется забрать себе наследство, так далека от того русла, в котором Карен видела этот разговор, что она не в силах подобрать слова.

– Я вообще не думала о папиных деньгах, – произносит она, когда к ней возвращается способность говорить. – Честно, я даже не знала, что после вас что-то останется…

– Понятно.

О боже, думает Карен, что я несу. Я устала.

– Тебе тоже нужно на что-то жить, вот и все.

– Тогда все в порядке. Я боялась, что ты расстроишься.

Расстроишься?… Чувство тяжести мгновенно исчезает. Анна была права, предупреждая, что жить с мамой будет невыносимо. Может, через несколько лет… только не сейчас, когда я сама едва обрела спокойствие.

– Знаю, мне, возможно, будет одиноко, но у меня уже есть несколько приятельниц, поэтому справлюсь. И вообще, в жизни есть вещи похуже одиночества.

Неужели ты действительно так считаешь? Карен хмурится. Тоска по Саймону в моем сердце такая сильная, что ничего хуже я придумать не могу.

– Надеюсь, мне удастся прожить еще несколько лет самостоятельно, – продолжает Ширли. – Буду прилагать к этому все усилия. Не хочу, чтобы кто-то зависел от меня, а я зависела от кого-то – даже если это будешь ты, дорогая. Я еще в хорошей форме – тьфу-тьфу не сглазить, – и болезнь Джорджа меня научила незамысловатой истине: из своей независимости нужно извлечь максимум пользы, пока мы ее не потеряли.

Чем больше говорит мать, тем легче себя чувствует Карен; она как надутый гелием шар – плывет все выше и выше.

– Понимаю, тебе необходима помощь с детьми, и ты, наверное, хотела, чтобы я переехала к тебе? Надеюсь, ты не обижаешься…

– Нет, нет, что ты, совсем нет!

Ой, думает Карен. Нужно скрыть ликование в голосе.

– Делай так, как считаешь нужным, как лучше для тебя, – рассудительно произносит она. – И конечно же, приезжай к нам и проводи с детьми столько времени, сколько пожелаешь.

– Я их обожаю, ты ведь знаешь.

– Они тебя тоже.

– Прости, что задерживаю, заболтались. Я хотела, чтобы ты меня поняла и не расстраивалась. Ты ведь не расстроилась, дорогая?

Нет, думает Карен. Теперь я смогу заниматься тем, к чему меня все подталкивают: сосредоточиться на собственном выздоровлении.

 

46

– Привет, – говорит Эбби, открывая дверь.

Непривычно видеть мужа на крыльце, ведь столько лет он запросто сам входил в дом.

– Привет.

Гленн явно чувствует себя не в своей тарелке, наверное, даже нервничает.

– Ты готова пойти выпить кофе, как договаривались?

– Подожди секунду.

Эбби заглядывает в гостиную проверить, все ли в порядке у Каллума с Евой. К ее удивлению, Гленн идет прямиком в комнату.

– Привет, Каллум. Это папа.

Каллум катает по полу машинку, поэтому Гленн подходит к нему и наклоняется, чтобы убедиться, что сын его видит.

– Скажи: «Привет, папа». – Ева машет Гленну.

– А-а-э-э. – Каллум шлепает рукой по полу.

Это что-то новенькое, думает Эбби. Чтобы Гленн соизволил напрямую обратиться к Каллуму?

– Выглядишь совсем здоровой, – говорит Гленн, шагая рядом с ней по улице.

– Хочешь сказать, жирной? – Эбби улыбается, показывая, что не обиделась.

– Ты никогда не будешь жирной.

– Любая женщина знает: если ей сказали, что она «здоровая», значит, она набрала вес, – говорит Эбби.

И в самом деле, теперь она носит платья на размер больше. Возможно, это побочное действие лекарств, а может, причина в том, что больше нет той усталости. В любом случае, ей это приятно. Последние несколько лет она была тощей и угловатой, а сейчас вновь обретает женскую привлекательность. При этом у меня тысячу лет не было секса, думает она, а мой почти бывший муж спит с другой.

– Куда ты хочешь пойти? – спрашивает Гленн.

Прямо джентльмен, замечает Эбби. Наверное, чувствует вину. Затем она напоминает себе: нельзя думать о нем слишком плохо. Он просто старается проявить любезность.

Так или иначе, день сегодня прекрасный, и она рада прогуляться.

– Почему бы нам не взять кофе на вынос и не посидеть на Монпелье-террас? – предлагает Эбби: возле кафе, где подают лучший в округе кофе, полумесяцем раскинулась зеленая зона.

– Не возражаю.

В очереди у стойки она смотрит на Гленна. Он выглядит усталым – из-за секса с этой Карой, конечно. Опять же, цвет лица еще ни у кого не менялся в лучшую сторону от ежедневных поездок на работу и с работы. Плюс в последнее время ему приходилось намного чаще приглядывать за Каллумом.

– Как у тебя дела? – спрашивает Гленн, устроившись рядом с Эбби на траве подальше от других людей.

– Лучше. – Она задумывается на секунду. – Да, намного лучше. В целом, я чувствую себя увереннее. Хотя несколько недель назад был ужасный срыв…

– Жаль это слышать.

Эбби спешит его успокоить.

– Теперь я еще тверже стою на ногах. Просто… м-м… умерла одна из пациенток, с которой мы подружились…

– Лилли Лэйборн?

– Ну…

В прессе и без того много догадок и домыслов; к тому же сплетничать бестактно, невежливо.

– Короче, я много говорила об этом на индивидуальных сеансах, – уклончиво отвечает Эбби, – и теперь мне легче абстрагироваться от проблем других людей.

Она встречается глазами с Гленном. Он знает, о чем я. Хорошо. Она уже привыкла к мысли о его измене, но пока не готова простить и забыть.

Он плохо со мной обходился. Лгал месяцами. Однако умение справляться с эмоциями зависит от воспитания, а ни в моей, ни в его семье этому не учили.

Эбби уже почти рада, что пережила срыв. Хотя это был ад кромешный – она надеется, что такое больше никогда не повторится, – теперь ее самоощущение на высоте.

Только вчера Бет спросила:

– Как вы считаете, приступы паники не были невольным криком о помощи, о том, что вы не справляетесь с ситуацией?

– Вы хотите сказать, я попала к вам, чтобы Гленну пришлось взять ответственность на себя?

Бет кивнула.

– Не умышленно, на уровне подсознания.

– Мне кажется, в глубине души я страшно злилась, что он отлынивает от своих обязанностей, – согласилась Эбби. – М-м… Возможно, поэтому гнев частично выражался в форме тревоги.

– Да. И ваше уныние тоже проистекает оттуда.

Эбби утвердительно качнула головой.

– До рождения Каллума я не представляла, что мое материнство будет таким. – Горло сдавил ком.

– Порой очень трудно перестать о чем-то думать, – мягко произнесла Бет.

– Наверное, Гленну тоже было сложно видеть в себе отца Каллума.

– И все же, судя по тому, что вы мне рассказали, Гленн принял вызов. В конце концов, он мог и не делать всего, что делал; мог сдать Каллума под временную опеку.

– То есть, сбежать с Карой и бросить сына? – Эбби содрогается.

– Он был бы не первым предавшим ребенка родителем.

Сейчас, глядя на растянувшегося на траве Гленна, на его красные от усталости глаза, она понимает, что Бет была права, и, несмотря на все свои обиды, чувствует прилив любви к нему.

– Спасибо, что посвятил Каллуму столько времени.

– Не стоит благодарности. – Он дергает пальцами траву.

Эбби закидывает назад голову, несколько мгновений наслаждается теплыми солнечными лучами.

– А еще я хотела сказать спасибо за то, что помог мне с лечением в Мореленде.

Гленн продолжает пощипывать газон. Благодарность его обезоружила. Раньше я только и делала, что ругала его, хотя это и неудивительно.

– Серьезно, я была в ужасном состоянии и никогда бы не попала туда сама, и, знаешь, – она наклоняется к нему, – там я многому научилась.

Гленн тоже многому научился за это время, думает она и добавляет:

– А еще я рада, что вы с Каллумом поладили.

Повисает тишина, однако Гленн не выглядит сконфуженным. Он перестает щипать траву и смотрит вдаль.

– Забавно, твое отсутствие будто подарило нам троим новое начало, – наконец произносит он.

Внезапно Эбби чувствует потребность прикоснуться к нему, протягивает руку и сжимает его ладонь. Жест напоминает ей о Карен; знак дружбы, потому что самую главную свою благодарность Эбби приберегла напоследок. Ей до сих пор с трудом верится, что это правда. Она набирает в легкие воздуха и отваживается:

– Адвокат сказал, ты не будешь возражать, если мы останемся жить в доме?..

– Да.

– Очень любезно с твоей стороны.

– Ну… Я бы все-таки хотел получить за него кое-какие деньги. Может, ты его перезаложишь или придумаешь что-нибудь еще, чтобы отдать мне часть?.. Наверное, я мог бы переехать к Каре…

Эбби чувствует, что он с осторожностью называет имя своей подруги.

– Ты ведь ничего не имеешь против?

Она вообще удивлена, что у нее об этом спрашивают, и Гленн видит ее замешательство.

– Просто я хотел бы по выходным общаться там с Каллумом, а ты его мама…

Я не ожидала, что ты захочешь с ним общаться, думает Эбби. Но очень рада слышать.

– А что об этом думает Кара?

Терпеть у себя в доме чужого ребенка не всем под силу, тем более такого, как Каллум.

Гленн пожимает плечами.

– Говорит, что не против.

– Говорить и делать – не одно и то же.

– Верно. – Гленн хмурится. – Но она знает, что для меня это важно.

Ну и ну, вот это поворот! Гленн вовсе не преувеличивал, когда упомянул о новом начале.

– Если мы с Каллумом останемся жить в доме, стоит взять квартиранта. Чтобы было полегче с финансами.

– Неплохая идея, – кивает Гленн. – Может, все-таки попытаться обсудить наш несчастный договор самим? А то адвокаты сдерут три шкуры…

Эбби смеется про себя. Гленн всегда тяжело расставался с деньгами.

Мы останемся жить в доме, думает она. В моем любимом доме. Не придется смотреть унылые квартиры в ужасных районах. Не придется вставлять замки на всех шкафах в новом месте. Распродавать мебель. Я по-прежнему буду наслаждаться видом на город из своего окна. И жить возле привычного магазина и хорошего кафе. И Карен останется моей соседкой.

Не то чтобы в жизни убавится трудностей. Эбби понимает: когда Каллум подрастет, проблемы станут еще острее. И все же сейчас она благодарна; гораздо более благодарна, чем может выразить.

– Спасибо, – тихо произносит она.

– Нет, это тебе спасибо, – откликается Гленн. – Ты так много делала, мне следовало прикладывать больше усилий. Я сожалею, честно.

Почему он не сказал этого раньше? – думает Эбби. Извинениями уже не спасти их брак, но все-таки ей приятно.

Допив кофе, Эбби чувствует, что разговор подошел к концу. И действительно, Гленн говорит, что ему пора, поднимается и стряхивает с брюк траву.

Он уходит, и сердце Эбби охватывает тоска. Я скучаю по тому, как мы уравновешивали и дополняли друг друга. Скучаю по мужчине, которого я любила, по временам, которые мы проводили вместе. По тому, как он спал рядышком со мной в кровати. Мне грустно, что мы не сумели преодолеть трудности и не остались вместе ради нашего сына и что мне понадобилось пережить нервный срыв для того, чтобы мы, наконец, поняли друг друга. Однако кто знает? По крайней мере, порознь у нас появится время на передышку от забот. Возможно, по отдельности каждый из нас принесет Каллуму больше пользы, чем когда мы были парой. Никто не совершенен, и я в том числе.

Время взаимных упреков прошло.

 

47

– Что думаете? – спрашивает Майкл.

Леона наклоняется и заглядывает ему через плечо: на столе лежит написанное от руки письмо.

– Здорово, – говорит она, закончив читать. – Не знала, что вы с ней знакомы.

– Мы одновременно попали в Мореленд, – поясняет Майкл. – Там и познакомились, вместе ходили на некоторые групповые сеансы. Вот и все.

– Однако вы, похоже, узнали ее лучше, чем многие, – предполагает Леона. – На групповых сеансах иногда делятся очень личным.

– Полагаю, что так… – Майкл умолкает. Не хочет вновь погружаться в пережитое, ведь сейчас он пытается рассказать о чем-то хорошем. – Я понимаю, что с ней было… такое могло произойти и со мной.

Леона кивает.

– Но не произошло. Надеюсь, вы рады? – Она вопросительно смотрит на него.

Майкл кивает. Ему еще трудно изливать свои чувства.

– Понятия не имею, почему Лилли это сделала. При знакомстве она казалась веселой.

– Мы не можем проникнуть в мысли другого человека, как бы ни старались. Часто трудно разобраться, что происходит в собственной голове. Наверняка вам сейчас вряд ли удастся вспомнить, как ужасно вы чувствовали себя пару месяцев назад. Надеюсь, что не удастся. – Она усмехается.

Леона – человек, чья улыбка меня никогда не раздражает, думает Майкл. И она права. Темнота той катастрофической ночи постепенно рассеивается.

Лицо Леоны становится серьезным.

– Видите ли, по своей работе я сталкиваюсь с самоубийствами чаще, чем хотелось бы. И мне трудно такое понять, так же, как и любому из окружающих. Порой люди жалуются на эгоистичность самоубийства, но это выбор, который есть у каждого. Да и кто мы такие, чтобы судить? А вдруг Лилли жаждала избавления, ей было невмоготу продолжать жить? Ни у кого нет права сказать, что она поступила плохо. – Леона разгибает спину. – Мне все же хочется верить, что иногда мы можем оправдать чью-либо смерть, думая о том, что этот человек сделал для других. Даже короткая жизнь подчас оказывает большое влияние.

– Хорошая точка зрения, – говорит Майкл.

Ему вспоминается Лилли, ее радушное отношение к новым пациентам Мореленда, как она общалась с людьми и смешила их. Как она двигалась; ее энтузиазм, ее энергию. Он никогда не забудет вечер, когда они все вместе танцевали. Если бы не Лилли, он так и просидел бы на диване. Она заставила его подняться, принять участие во всеобщем веселье.

– Думаю, ей бы понравилось такое отношение. Наверное, она отдала людям все, что могла.

– А теперь вы помогаете другим. – Леона стучит пальцем по письму. – Могу поспорить, вы бы никогда не сделали ничего подобного до того, как забрели в море, а?

– Наверное. – Майкл хмурится. – Хотя сейчас у меня гораздо больше свободного времени.

– Причина ведь не только в этом? Просто потеря всего дала шанс найти новые возможности, о которых вы даже не подозревали.

Майклу неловко. Она верит в меня больше, чем я того заслуживаю.

– Это всего лишь несчастное письмо, – ворчит он.

– Да при чем тут письмо? Идея, вот что главное! Если все удачно сложится, ее сестра не будет возражать. Хотите, я его отвезу? Мне как раз по пути.

– Не стоит, – отвечает Майкл. – Я сам собирался в Брайтон.

* * *

– Значит, сегодня мы с вами расстаемся, – говорит Карен.

Неужели она в последний раз сидит в кресле напротив Джонни? Прошло восемь недель после того, как закончился ее дневной стационар. Она пришла на завершающий индивидуальный сеанс.

Джонни кивает.

– Да.

Карен смотрит на мальчишеское лицо с ниспадающей челкой. Трудно даже поверить, как он ей помог: как и групповые занятия, индивидуальные тоже оказали большое влияние. Она рада, что отложила прием антидепрессантов: так вышло, что лично для нее – в отличие от других таких же впечатлительных пациентов – это было правильным решением. Теперь она больше не плачет по нескольку раз на дню, не чувствует себя разбитой, не тревожится по любому поводу. Она вновь вспоминает, как хорошо проводила время с отцом, каким человеком он был.

– Ненавижу расставания, – признается она.

Джонни закидывает ногу на ногу, потом возвращает их в исходное положение. Ему тоже неловко.

– И знаю почему.

Объяснять не нужно: они оба понимают причины.

– Смерть приносит потрясение – мы часто перестаем понимать, кто мы и зачем живем, и требуется восстановление. Но сначала необходимо признать, что некоторая наша часть разрушена, – говорит Джонни.

– Да…

– Каждый раз, когда мы сталкиваемся со смертью, она заставляет нас серьезнее относиться к жизни.

– Я-то столкнулась с ней не однажды, – смеясь, напоминает Карен. – Прошлась она по мне мелким гребнем… Черт возьми, вспомнила, как мама в детстве меня таким расчесывала. С моими волосами это сущий ад.

Джонни кивает и улыбается.

– Важно не забывать: любая потеря приносит с собой возможность начать все сначала.

– И все же мне нужен перерыв от таких встреч со смертью лицом к лицу. – Карен откидывается на спинку кресла и смотрит вверх. – Надеюсь, ты меня услышал, если ты там есть.

* * *

– Глазам своим не верю! – Али у двери магазина наблюдает, как Майкл пристегивает цепью велосипед к фонарному столбу. – Я еще подумал, похож на моего друга Майкла, но решил, что не может такого быть. Мой друг не ездит на велосипеде.

Майкл снимает шлем и проводит пальцами по волосам: смятая прическа никому не к лицу.

– Теперь езжу, – отвечает он.

– Ну, надо же, выглядишь молодцом!

– Спасибо. – Майкл не признается, что ему просто пришлось уступить машину. – Решил немного поправить здоровье, пытаюсь заниматься физкультурой.

Регулярные физические упражнения входят в программу, которую он выполняет под руководством Леоны.

– Немного? Еще как много! От Роттингдина досюда много миль.

– Всего шесть.

– За все деньги Раджастана я не проеду шести миль на велосипеде, – говорит Али. – Все миссис А. виновата, кормит слишком много. – Али похлопывает себя по животу.

Майкл смеется.

– Кстати, как поживает миссис А.?

– О, прекрасно поживает, прекрасно. – Али усмехается. – Разве можно жаловаться на жену, если после стольких лет совместной жизни у нас с ней до сих пор случаются, ну ты знаешь… – Али оглядывается, проверяя, не подслушивает ли кто, – шуры-муры.

Майкл фыркает. До недавнего времени его настолько задевало отсутствие либидо, что он постарался бы скорее сменить тему, однако уверенность в своей мужской силе, похоже, возвращается – и сегодняшняя ночь с Крисси тому подтверждение. А еще он забыл, как его смешат шуточки Али.

– Как бизнес? – спрашивает он, окидывая взглядом магазин. Полки в нем удручающе пусты.

– Не спрашивай, – говорит Али, качая головой. – Еле-еле на плаву, предел, больше цены не снизить.

– Мне жаль.

На Майкла накатывает волна гнева. Нужно было бросить кирпич в витрину «Теско Метро», а не громить собственный сарай, думает он. Хотя и это ни черта не помогло бы.

– Да пустяки, – говорит Али, хлопая Майкла по спине. – Все обернется к лучшему, я уверен, когда-нибудь точно. Ну что, чайку?

После езды на велосипеде Майклу жарко.

– Вообще-то, я бы не отказался от стакана холодной воды.

Али исчезает в подсобке, и Майкл задумывается. Али всегда был оптимистичнее меня. Когда несколько лет назад он купил овощной магазин, я считал его простофилей. Наверное, все-таки мне, а не ему не хватало здравого смысла.

– Чем занимался все это время? – спрашивает Али, вернувшись. – Работал?

– Честно?

Али кивает.

– Да. Не хочу, чтобы ты врал. Ну-ка, посмотри на меня. – Он передергивает плечами, однако глаза его смеются. – Тебе не нужно производить на меня впечатление.

– Большей частью размышлял… – Майкл ненадолго умолкает, подбирая слова. – Сперва все ходил по кругу, толок воду в ступе. А в конце концов переосмыслил… э-э… свою жизнь, если можно так выразиться.

– Значит, воспользовался отсутствием работы для духовного обновления?

Майкл вряд ли выбрал бы это выражение, однако суть схвачена верно.

– Я пока не знаю, чем буду заниматься, – продолжает Майкл. – Но Крисси теперь работает, да и Райан с Келли подрабатывают на каникулах, так что держимся.

– Рад слышать, – говорит Али. – Уж слишком много ответственности лежало на твоих плечах. Неподъемное бремя для одного.

Я тоже рад, думает Майкл. Правда, очень рад.

По дороге обратно в Роттингдин он вспоминает, что сказала ему сегодня на прощание Леона. «А вдруг то, что мы называем депрессией, на самом деле вовсе не депрессия, а как и физическая боль, знак: что-то идет неправильно? Может, в вашем случае так и было: вам дали сигнал, что пришло время остановиться, взять передышку и заняться нерешенными проблемами вашей души».

Чересчур сентиментально выразилась, думает Майкл, но все-таки похоже на правду.

 

48

Майкл на стремянке заканчивает оформление, когда за спиной раздается чей-то голос:

– Гм… Привет!

Он оборачивается. Перед ним женщина, вроде бы знакомая…

– Я Эбби, – подсказывает она.

Неудивительно, что он ее не узнал. После выздоровления они не встречались, а прошло уже много месяцев. С ней ребенок в коляске – Майкл помнит, как к ней в Мореленд привозили сынишку.

– Черт возьми! – вырывается у Майкла помимо воли.

Что именно в ней изменилось – непонятно. То ли волосы стали длиннее, то ли она поправилась, то ли просто загорела: год начинался серо и безрадостно, зато лето выдалось ярким.

– На «Фейсбуке» увидела, что ты участвуешь, – говорит она.

Наверное, Келли постаралась. Похоже, дочь решила освещать событие в социальных сетях.

– Не я один. Мой сын подобрал музыку, а сестра Лилли помогла найти деньги.

– Все равно, – говорит Эбби. – Замечательная идея.

– Спасибо, – краснеет Майкл.

Надеюсь, она подумала, что мне просто жарко. Сегодня такая теплынь, и я несколько часов проработал на солнце. Хорошо, что открытие уже скоро, а то цветы завянут.

– Нормально, – говорит она, глядя на баннер, который Майкл крепит к верху чугунных столбов, поддерживающих крышу сооружения. – Вроде ровно.

Он спускается и встает рядом с ней на выложенной плиткой дорожке от эстрады к площадке для танцев. В это время с треском включается электричество и – БУМ! БУМ! – звучат басы. Теперь Майкл знает: это обожаемая Райаном Мисси Эллиотт.

Сынишка Эбби зажимает руками уши.

– Боюсь, он не выдержит, – говорит она. – Не выносит грохота.

Эбби достает из кармашка коляски защитные наушники и надевает ему на голову.

– Сын только проверяет систему, – поясняет Майкл. – На открытии мы не будем включать на полную.

Музыка обрывается. Слава богу, думает он. Иногда мне тоже нравится добавить звука, но рэп все равно терпеть не могу. Он с нетерпением ждет семи вечера – тогда начнется часть, посвященная панк-музыке. У Майкла пока нет постоянной работы, однако раз в неделю он преподает флористику пациентам Саннивейл-хауса, а еще ему страсть как хочется танцевать пого.

* * *

Карен идет по набережной с детьми и Лу. Малыш Фрэнки спит в коляске, завернутый в самодельное лоскутное одеяло: сегодня Лу неожиданно получила его в подарок по почте. Ближе к эстраде музыка звучит все громче – похоже, поспать Фрэнки удастся недолго.

– Идемте скорее! – торопит Молли и дергает мать за рукав, однако у Карен в кармане вибрирует мобильный, и она останавливается.

– Погоди, солнышко.

На экране высвечивается имя: Эбби.

– Боюсь, нужно везти Каллума домой, так что встретиться не выйдет.

– Ой, как жаль.

– Честно говоря, я знала, что для него это слишком. Но все равно рада, что мы сюда заглянули. Я только что видела Майкла.

– Майкла? Да ты что!

– Да. Он возился с цветами.

– Значит, точно он. С цветами была его идея.

– Говорю же, я прочитала об этом в Сети.

– Удивительно, чего можно достичь, если серьезно взяться за дело, – отвечает Карен.

– Вот именно. Ну ладно, желаю вам как следует повеселиться. Так мы с тобой встречаемся в субботу?

– О господи, да. – Карен морщится.

– Ты обещала.

– Знаю, знаю, сделаем. Я же тебе говорила: Анна, моя подруга, тысячу лет мне об этом талдычит.

Боже, во что я ввязываюсь, думает она.

– Это она так познакомилась со своим парнем?

– Да, – говорит Карен. – С писателем.

– А она не поможет нам заполнить профили? – спрашивает Эбби.

– Хорошая мысль.

Анна с превеликим удовольствием поделится своими писательскими навыками, чтобы мы могли получше подать себя. Возможно, если мы откупорим бутылочку вина после того, как дети улягутся спать, мне удастся раскрепоститься. Карен представляет, как они втроем усядутся возле компьютера и станут, хихикая, рассматривать потенциальных кавалеров…

– Спрошу, когда она свободна… Прости, мне нужно идти, – говорит она, когда Молли вновь дергает за рукав.

– Кто такой Майкл? – спрашивает Лу, как только отключается телефон.

Карен краснеет.

Лу внимательно смотрит на нее, щуря глаза.

– Нет, нет, – протестует Карен. – Ты все неправильно поняла.

Однако если вспомнить, на какое мероприятие они пришли, выглядит очень странно, что она заранее не посвятила Лу во все подробности.

– В общем… Помнишь, я говорила, что встретила Эбби на курсах?

– Д-да?..

– С Майклом мы познакомились там же. Он оформлял цветами эстраду.

– О! – Лу явно удивлена. – Ты ходила на курсы по флористике?

Карен смеется.

– Нет. На самом деле мы познакомились в Мореленде.

Лу окончательно огорошена.

– Что? В Мореленд-плейсе?

Карен кивает.

– Не знала, что ты там была.

– Когда умер папа, мне было совсем плохо, и какое-то время я посещала их дневной стационар.

– А почему ты мне ничего не сказала?

– Прости. – Карен видит, что Лу обижена. – Просто я не хотела тебя тогда беспокоить. Это случилось как раз в то время, когда ты вот-вот должна была родить. – Она наклоняется к Фрэнки. – Обещаю, позже я все тебе расскажу. А сейчас пойдем посмотрим, что там происходит.

Карен ускоряет шаг – Молли и Люк уже сгорают от нетерпения, и она не хочет потерять их в толпе.

Молодой человек бряцает желтым ведром с монетами. Неподалеку ходят еще несколько человек, одетые так же, как он. Все вырученные деньги, судя по надписям на их куртках, пойдут на помощь людям с проблемами психического здоровья. Карен достает кошелек и так усердно выгребает мелочь, что не сразу замечает, кто держит ведро.

– Колин!

– Да, это я. – Он слегка кланяется.

– Ты вышел на улицу!

Колин вытягивает вперед ногу.

– И в ботинках! – усмехается он.

– О, я так тобой горжусь! – Карен его обнимает.

– Потребовалось приложить усилия, – признает он. – Шаг за шагом, ты ведь понимаешь. Никогда не отходил так далеко от лечебницы, но… – Колин откашливается, – пришлось, понимаешь.

Карен обнимает его еще крепче. Какой симпатичный, думает она, на секунду вспомнив о Саймоне.

– Она была для меня самым лучшим другом, – говорит Колин, когда Карен отпускает его из своих объятий. – Мне всегда было трудно заводить дружбу, но Лилли… не знаю, она зацепила меня с самого начала…

У него дрожит голос, держать себя в руках ему определенно тяжело. Лучше бы он выплакался, думает Карен.

– Колин, – вдруг говорит она, – я хочу стать твоим другом. Вряд ли у меня получится быть хотя бы отдаленной такой, как Лилли, но я не против оставаться на связи.

– Правда?

– Да. И еще мы видимся с Эбби, так что порой можно встречаться вместе. Твой номер у меня есть.

– Я думал, ты взяла просто из вежливости…

– А я думала, что ты просто из вежливости мне его дал, – улыбается Карен. – Ну и кто мы с тобой после этого?

Колин скалится.

– Жлобы. А знаешь, Джонни сказал, что кое-кто из персонала тоже сюда придет. Они-то с Бет точно.

– Замечательно.

Будет приятно еще раз встретиться с Джонни, думает Карен.

– А вон Таш… – Он показывает рукой в сторону танцплощадки. И действительно, в толпе мелькает ярко-розовая шевелюра. – Она тоже с радостью встретится с тобой. Может, как-нибудь соберемся и посидим: я, ты, она и Эбби. Напиваться, конечно, не будем…

– Однозначно.

В это мгновение раздаются звуки вальса «На прекрасном голубом Дунае».

– Ой, мамочка, сколько Аврор! – восклицает Молли, указывая куда-то рукой.

На эстраде под музыку кружатся десятки пар: женщины в бальных платьях, мужчины во фраках. Заметно, что репетировали мало, однако это только придает действию очарования. Одна из танцовщиц намного старше остальных и неуверенно держится на ногах. Колин подталкивает Карен локтем и шепчет:

– Видишь, кто это?

И тут она вдруг понимает: перед ней седовласая Рита. Ее платье – шелковое сари – усыпано бусинами. Она вальсирует с Карлом, Ирокезом.

Как жаль, что Каллум этого не видит, думает Карен.

Что же касается цветов… Они напоминают сказку. Плющом увит каждый столб, на крыше распускаются сотни белых бутонов, словно воспевая талант каждого из танцующих.

– Браво!

Вальс заканчивается, Карен восторженно аплодирует вместе с остальными зрителями и говорит Лу:

– Как я понимаю, сегодня мы уходим от традиционного бала в сторону современного, и каждый, кто любит танцевать, может принять участие. Видимо, позже представят все стили: любимый Лилли стрит-данс, брейк-данс и еще много чего.

– Не думаю, что мы всё выдержим. – Лу опускает взгляд на Фрэнки. – Давай извлечем максимальную пользу из спокойной части праздника.

Обычно Карен тоже нравится музыка понежнее. Но сегодня ей до лампочки: пусть никто ничего не репетировал и даже не знает, в каком стиле будет сейчас танцевать. Пусть дети уломают ее остаться до самой ночи, пусть вокруг будет столько шума, что муниципалитет наводнят жалобами. Так или иначе, здесь стоит быть до конца.

Они кругом обходят эстраду, и она вдруг замечает растянутый над головами баннер, обращенный лицом к набережной. Баннер блестит на солнце, и Карен прикрывает ладонью глаза, чтобы получше рассмотреть. Прочитав надпись, она не знает, плакать ей или смеяться:

«ПОСЛЕДНИЙ ТАНЕЦ – ЗА ЛИЛЛИ».