1

Портреты Хуана Перона закрывают фасады зданий большого города, а слова его выведены буквально повсюду, вплоть до песка пустыни, где это сделано с помощью гусеничного транспорта. Время от времени он наряжается ковбоем или, подражая Герингу, появляется в белом мундире. В своем агитационном поезде, смахивающем на матросский притон, Перон, облаченный в тельняшку, ест, пьет и веселится. Спутники Перона по поезду в таком же восторге, как и он. Среди них — герои вермахта, покинувшие Берлин в последнюю минуту. Это чемпионы по казням через повешение, генералы и полковники в баварских кожаных штанах, расстреливавшие героев Сопротивления, поднявшие оружие против своих собственных солдат, чтобы разнообразить зрелище повседневной смерти. Эти люди составляют теперь избранный контингент гостей Перона. Они появляются в гражданских костюмах, но со значками с изображением кондора на лацканах пиджаков. Похожими значками награждались заслуженные альпинисты.

Одна из немецких подводных лодок долго блуждала в океане после капитуляции Германии, пока, наконец, не добралась до Аргентины и не дала о себе знать аргентинским властям. Весь мир считал, что лодка У-977 тайно высадила на берег Аргентины самого Гитлера.

Субмарина была завалена нечистотами. Можно было бы найти место для отходов, убрав торпеды, но капитан хотел доказать, что он не использовал оружие.

— На борту у меня нет Гитлера, — повторял капитан Шеффер, выкладывая на стол карты и бортовой журнал в окружении безмолвных бородатых людей.

С этого времени Аргентина начала открыто и гостеприимно предоставлять убежище побежденным, о чем те уже не смели и мечтать. В агитационном поезде Перона эти пионеры геноцида чувствовали себя, как на празднике. С такими мужественными соратниками, прибывшими издалека, Перону оставалось лишь закрепить хватку.

* * *

В ночь выборов вино рекой лилось на улицах. В парках жарились целиком говяжьи туши. Народ плясал до зари на этом гигантском пикнике.

Наступило 24 февраля 1946 года. Никто не осмелился противостоять Перону. Бомбой замедленного действия, подложенной Пероном, стало предоставление тринадцатого оплаченного месяца. Толпа, собравшаяся на Майской площади послушать представителей демократического фронта во главе с Тамборини, услышала лишь правдивые слова. Перон предлагал слова пылкие.

Демократический фронт представлял собой вынужденный союз между различными партиями часто прямо противоположного толка. Они потратили немало времени, чтобы добиться соглашения. Но у Перона был страстный, одержимый соратник — Эвита. Вдвоем они обрушили на толпу лавину наивных и непомерно щедрых обещаний. Обещали они не лучшую жизнь, а репрессии против инакомыслящих с помощью слезоточивого газа и полиции, а затем великое будущее нации. Это звучало заманчиво и пьяняще. Клерикалы тоже встали на сторону Перона, поскольку он противился отделению церкви от государства. Папа направил Перону еще в 1943 году благодарственное послание за то, что он установил обязательное христианское обучение в школе. Перона поддержал кардинал Копелло, а кроме того, Перон пользовался поддержкой всех оплотов «Оси». В предвыборную кампанию Перона они вложили свои деньги и свою злобу.

Что касается людей из толпы, то они плясали, ели и пили, ожидая, когда на трибуне появится их защитник и примется колотить себя в грудь. Врагов Перона еще можно было распознать, выследить на улицах, но на этот раз они замолчали надолго.

За две недели до выборов Спрюилл Брейден опубликовал голубую книжицу, где разоблачил аргентинский фашизм. Но даже оппозиция решительно запротестовала против этой лавины обвинений. Аргентинец — националист, это такая же истина, как то, что он ходит на двух ногах. Все происходящее в Аргентине — ее внутреннее дело. Такое почти мистическое определение все упорядочивало.

Кроме того, на улицах царило веселье. Этого оказалось достаточно, чтобы забыть все фальшивые ноты. Отныне Перон платил за всех присутствующих, за весь народ. Он угощал и поил допьяна. Толпа высыпала на улицы, чтобы аплодировать своему хозяину-трактирщику.

Перон завладел большинством мандатов в Сенате. Полтора миллиона голосов за Хуана и миллион двести тысяч за демократический фронт. Четырех месяцев Перону хватило, чтобы фальсифицировать выборы без всякой, впрочем, к тому необходимости. Перон принял пост президента со скромной улыбкой лучшего ученика при распределении наград…

Впервые с 1905 года социалисты не получили ни одного мандата. Дескамисадос приветствовали на заре победу воинственными криками, потрясая пустыми бутылками, как когда-то потрясали гаучо тремя камнями в кожаном мешке…

Первый же закон, за который проголосовал парламент, вовсе не относился к законам, дарующим голытьбе луну с неба. Этот закон касался уважения и чинопочитания. Законом, получившим название «дезакато», Хуан Перон заранее заткнул рты тем, кто рискнул бы высказать вопрос или сомнение. Глава страны почитаем в первую очередь и прежде всего. Любая критика, направленная против него, его правительства, любого из его сотрудников, будет рассматриваться как предательство. Такая критика должна караться каторжными работами или казнью.

— Я отстаивал независимость страны! — кричал Перон с балкона. — Выбрав меня, вы ее получили!

* * *

Перон, кланяясь, входит в банкетный зал. Эвита шуршит шелком платья и улыбается, позируя перед публикой. Устроить банкет в виде римского праздника — ее идея.

Перед каждым приглашенным на столе лежит подарок. Украшения для женщин, часы с браслетом для мужчин. Однако все взоры обращены на драгоценности Эвиты. С некоторых пор она пристрастилась к сверкающим камням и золоту. Жены президентов Аргентины по традиции одевались скромно, но Эвита появляется на банкете декольтированной, с обнаженным плечом…

Гости, рассаживающиеся вокруг стола, посматривают на Эвиту с осуждением. В ней странным образом смешались мюзик-холл и политика. Супруга президента выставляет себя напоказ. На этот раз Эвита полностью отдается желанной роли, ради которой она столько выстрадала.

Кардинал Копелло в красном облачении держится рядом с ней, как того требует протокол. Но вид этого плеча, обнаженного так бесстыдно, оскорбляет его, и он недовольно отводит глаза. Ни разу не взглянул он на Эвиту и даже не заговорил с нею.

Обнаженное плечо — это вовсе не провокация со стороны Эвиты. Она демонстрирует его как символ успеха. В этот день она хочет чувствовать себя женщиной. Декольте, принятое в высшем обществе, — это знак освобождения.

 

2

Эвита с комфортом расположилась в ста двадцати шести комнатах и семидесяти двух коридорах президентского дворца…

Для работы Перон выбрал бывшую столовую Каса Росада. Большие окна выходят на широкие улицы, на парк Колон. По примеру Муссолини он поставил свой письменный стол в глубине огромной комнаты так, чтобы посетителю приходилось долго шагать, прежде чем добраться до него. Путь лежит по натертому блестящему паркету. Это тоже позаимствовано у Муссолини.

Перон сидит спиной к окну, перед ним карта страны. Ему кажется, что так он может охватить взглядом все свое богатство: свою пшеницу и сахарный тростник, свою нефть, свинец, медь…

На письменном столе стоит бюст освободителя Аргентины Сан-Мартина, всегда освещенный солнцем.

— Нужно, чтобы мое имя ассоциировалось с именем Сан-Мартина, чтобы в один день праздновали мой день рождения и день рождения «Либертадора», — говорит Перон Эвите.

В распоряжении Перона пятьдесят пять миллионов овец, сорок пять миллионов быков и коров, четыре миллиона свиней и семь миллионов лошадей. Океанографы заверили его, что прибрежные воды кишмя кишат рыбой.

— Я заставлю переселенцев — бретонцев, басков или португальцев, предпочитающих работать на земле и есть мясо, отправиться на море и есть рыбу! — заявляет Перон, вспомнив, что подобную идею заставить силой глотать рыбу уже выдвигал Гитлер.

В это же время Америка направляет свои доллары в Бразилию, а старейший университет страны в Кордове выступает против Перона. Но так уж повелось, что тираны всегда ухитрялись найти выход из положения в этой благодатной стране. Казалось, само богатство страны побуждает не к ведению хозяйства, а к грабежу. И сам «Либертадор» Сан-Мартин не знал точно, какой тип правления выбрать для освобожденных стран. Он советовался с Боливаром, который хотел создать по всей Латинской Америке демократические независимые государства. Сан-Мартин провел тысячи часов верхом на коне. Походы с кавалерийскими отрядами при освобождении страны вызывали у него адские боли. Он страдал артритом и без помощи посторонних сам не мог сесть в седло. «У вас будет мясо, табак и полотно, сотканное вашими женами, но если мы проиграем, мы будем голодны и босы, как наши братья индейцы…» Вот что говорил Сан-Мартин своим войскам, и Перону хотелось возродить суровость, напоминающую о героических временах. Но какие эпические подвиги может предложить аргентинцам он сам?

Перон хочет возродить дух гаучо в своих последователях, членах Всеобщей конфедерации труда. Нужно заставить мальчишек из трущоб послужить его делу, заставить их быть такими же одержимыми, как во времена Росаса. Он решает заставить англичан расплатиться за соглашение 1933 года Роска-Рунсиман, оказавшееся столь разрушительным для аргентинской торговли. Демонстрируя свое могущество, Перон отказывается продавать пшеницу Соединенным Штатам по той же цене, что продает Канада. Цена русской пшеницы оказывается в два раза ниже цены аргентинской пшеницы. Перон пользуется голодом в странах, где только что закончилась война. Это его способ отомстить победителям.

Он смотрит в будущее с оптимизмом. Все, что с ним происходит, это потрясающий подарок судьбы, чудесный десерт. Не опасаясь, что это чудо у него отберут, Перон живет в свое удовольствие, расставив повсюду верную полицию.

Любой профсоюз, подписывающий договор с работодателями, должен сначала получить одобрение правительства. Профсоюз может заключить соглашение только с одной отраслью промышленности в данной местности. Профсоюз текстильщиков и профсоюз рабочих обувной промышленности, два мощных объединения трудящихся, имели несчастье выйти из Всеобщей конфедерации труда, целиком и полностью находящейся в руках Перона. Когда они хотят договориться с хозяевами и получить разрешение правительства в соответствии с новым законом Перона, правительство отказывает им в благосклонности.

Несколько недель спустя возникают преданные Перону альтернативные профсоюзы текстильщиков и обувщиков. Они были собраны из осколков самим Пероном и для Перона. Они получают все мыслимые разрешения и с благоговением вливаются в конфедерацию.

С ноября 1945 года начинает свою деятельность новая Рабочая партия. Во главе ее стояли Сиприано Рейес и Луис Гей. Последний организовал Федерацию работников телефонной связи и добивался улучшений условий труда, строительства домов для престарелых и равных прав для женщин. В обмен на свою поддержку и понимание он ожидает решения этих проблем от Перона.

* * *

Однажды вечером Хосе Эспехо появился на пороге, нагруженный тяжелыми пакетами с покупками. Эвита взглянула на верзилу с напомаженными волосами и улыбнулась ему скорбной улыбкой королевы, раздираемой на части любовью, поднимающейся к ней из гущи толпы. Задумчивым взором Эвита окинула его униформу привратника с позолоченными пуговицами, наклонилась, сняла белую нитку с черного сукна и прошептала:

— Эспехо, что доставило бы вам удовольствие? Эспехо покраснел, а Эва Перон задумалась. Не поиграть ли сегодня в добрую фею? Может быть, подарить ему красивый автомобиль? Потом лицо ее приняло жесткое выражение. Обеспечив себе нынешнее положение, Всеобщая конфедерация труда стала менее податливой и угодливой, а ее руководители перестали любезничать с президентшей. Эвита уже начинала страдать от этого, едва утвердившись в резиденции Каса Росада. Неприятно было сознавать, что конфедерация сбежала под крылышко Перона, а она осталась наедине со своими вожделенными покупками…

Эвита решает осуществить двойной удар: поиграть в добрую фею и поруководить миром, как на киносъемочной площадке. Она входит в кабинет Перона. Тот разговаривает по телефону, курит и смеется.

— Пришел Эспехо, — говорит Эва, прерывая разговор великого человека.

— Хорошо. Предложи ему ликера.

— Нет, ему нужно кое-что другое.

— Ладно, выбери ему подарок.

— Уже выбрала. Он возглавит Всеобщую конфедерацию труда.

Перон хмурится.

— Хосе Эспехо? — вздыхает он.

— Он отлично справится, — настаивает Эвита.

Перон погружается в глубокие размышления. Он не осмеливается признаться, что не согласен с ее решением.

— Эспехо будет делать в точности то, что я ему скажу, — говорит Эвита. — Можешь мне поверить…

Так привратник фальшивого любовного гнездышка стал президентом крупнейшей рабочей организации Аргентины. Не зря усердствовал он на службе у сеньориты Дуарте. Назначение Эспехо на пост руководителя конфедерации для Эвиты победа, сравнимая с избранием ее супруга…

 

3

Сиприано Рейес заправляет крупными скотобойнями: Бланка, Негра, Армор, Уилсон. Большой мясоперерабатывающий завод в квартале Авельянеда, это его казарма, его империя. Он двинулся в поход, чтобы сделать Перона королем. Эвита обеспечила болтовню и шумиху, а Рейес поставил войско.

Животное разделывается по цепочке. Команда Рейеса разделывает тушу на куски, рубит, сортирует. Лишь мычание вырывается из-под вентилируемых сводов. Шерсть, уши, копыта — все идет в дело. Разрубленные мясные туши замораживаются тут же рядом с набережной и готовятся к отправке. Сиприано Рейес правит между потоками крови и холодом.

Прекрасная дама Радио-Бельграно заставила забойщиков скотобоен услышать свой тоненький голосок. Они вышли по ее зову и остались довольны оказанным уважением. Но один человек продолжает мечтательно смотреть на суда-рефрижераторы. Он мечтает о больших путешествиях. Спрашивает себя, а правильно ли он поступил, подняв людей ради Перона. Он стал чиновником высокого ранга в администрации Перона. Человек действия в награду получил чиновничий пост.

Сегодня Рейес сожалеет о том, что не направил молнию в нужном ему направлении, для своей выгоды. Зачем понадобилось ему подчиняться этому подрядчику на ниве диктатур? Зачем понадобилось оживлять его кровью животных? Своей славой диктатор обязан войскам Рейеса.

Эвита Перон продолжает потрясать своим евангелием мести классу собственников. Сейчас по всей стране Сиприано Рейеса считают предводителем сторонников Перона. Он видит, как создаваемая им рабочая партия с каждым днем все больше утопает во всепоглощающем восхищении Пероном. Он видит, что его люди преклоняются перед мадонной в модных нарядах.

Рейес не теряет времени в размышлениях над своими ошибками, в сомнениях перед препятствием. Места, где умирают животные, стали средоточием перонистской власти. Рейес решает повернуть в обратном направлении, и не потому, что под мягкими манерами диктатора Перона скрываются жестокость и цинизм, а потому, что он считает, будто место Перона должно принадлежать ему. Теперь не армия помогает диктатору и поддерживает его, а Авельянеда, и посему Рейесу надлежит встать во главе страны.

Рейес решается бросить на чашу весов свое влияние и силы, намереваясь изгнать Перона. Его «матадерос» готовы последовать за ним. Для них он не только силач, обладающий колоссальной мощью, но и бывший школьный учитель. В свободные часы он пописывает стихи для собственного удовольствия. Таким образом, Рейес окутан ореолом поэзии, обладает силой и внушающим уважение умом. Он готовится встать во главе своих людей, вложить новые лозунги в их уста, захватить Майскую площадь и обратить в бегство чету, расположившуюся в резиденции Каса Росада. Он не станет требовать ухода Эвиты и Перона, а попросту выставит их за дверь.

Рейес старается объединиться с теми, кто поддерживает Перона, чтобы склонить их на свою сторону. Единственная его ошибка — демонстративная холодность по отношению к Эвите. Рейес не сумел скрыть своей неприязни, дав понять Эвите, что ей нечего больше рассчитывать на него.

Рейеса вызывают к Перону.

На этот раз Перон отбрасывает всю свою приветливость. Демонстрирует позицию главы государства, которого задели за живое. Перон требует у Рейеса объяснений по поводу попыток переубедить своих соратников, а также перонистов из других социальных слоев. Он хочет знать, что означают эти «фантазии». Такое слово он употребляет, чтобы лучше выразить сдерживаемую до сих пор неприязнь.

Рейес отказывается отвечать. Рейес непоколебим. Он понимает, что проявил неосторожность. Ему требуется лишь несколько дней, хотя бы несколько часов. Тот факт, что он разоблачен Пероном, пойдет ему на пользу, заставит его движение разворачиваться быстрее.

— Я упеку тебя в тюрьму, — бросает Перон.

— Арестуй меня, — кротко одобряет Рейес и покидает президентский дворец.

Неожиданно на ум Рейесу приходит мысль, что Перон не одинок. Если Перон наверняка проявит малодушие перед силами, которые стоят за Рейесом, то Эвита, без сомнения, может взять дело в свои руки и принудить Перона к использованию жестких мер. Достаточно потянуть его за рукав, чтобы этот мягкий человек стал свирепым зверем.

Угроза, брошенная Пероном, может стать реальностью по той лишь причине, что белокурая Эвита обратила на Рейеса свой ненавидящий взгляд. Отныне самые невинные слова Перона напоены ядом Эвиты.

* * *

Рейес убеждает себя, что у него еще есть немного времени. Нужно выступить ночью, чтобы утром уже оказаться перед президентским дворцом. Там руки, обагренные кровью животных, пустят кровь болтунам у власти.

Рейес должен действовать быстро. Его машина уже проскакивает в переулки, усыпанные опилками с боен, где он собирается выйти, чтобы собрать своих руководителей секций и начальников цехов, но в этот момент замаскированная полицейская машина прижимает его к желобу с булькающей черной кровью. Рейеса сразу же доставляют в полицейский участок, допрашивают, пытают. Потом совершенно сломленного лидера отправляют в тюрьму. Рейеса не убивают только потому, что он слишком популярен.

Торопясь объяснить арест Сиприано Рейеса, Перон во всеуслышание объявляет, что ему удалось раскрыть заговор злоумышленников, ставивших своей целью убить его и Эвиту. Когда Рейеса позднее отпустят на свободу, он уже никому не помешает. Из тюрьмы выходит калека, человек, выжатый душевно и физически. Отныне он прикован к инвалидному креслу. Такое устранение оказывается еще более удобным, чем банальное умерщвление. Мертвый Рейес, жертва и мученик, воодушевлял бы людей, в то время как Рейес живой, но угасший, бормочущий бессвязные слова, низведенный до состояния жалкой тряпки, внушает лишь ужас и отвращение… «Мои глаза не умеют прятать мысли, не умеют молчать…» — сетовал Рейес.

 

4

В восемь часов утра Авенида Альвеар заполнена людьми. Жизнь бьет ключом. Гудят американские машины. С грохотом поднимаются железные жалюзи магазинов. Толпа берет штурмом трамваи, и город оглашают крики продавцов газет.

Внезапно раздается вой сирен. Секретные агенты в гражданском заставляют прохожих выстроиться вдоль стен. Посреди улицы появляется группа полицейских на мотоциклах, с автоматами, болтающимися на груди. Они сопровождают черный бронированный лимузин с флажком Аргентины на капоте. Стекла лимузина затемнены. Два автобуса, битком набитые агентами, замыкают кортеж, смутно напоминающий отряд, готовый к бою. Это проезжает генерал Перон.

Некоторое время спустя вновь ревут сирены, Опять полицейские в гражданском оттесняют толпу. Опять проезжают мотоциклисты с автоматами, мрачный лимузин, вытянутый, как подводная лодка, полицейские автобусы. Второй кортеж ничем не отличается от первого. За темными стеклами второго «крайслера» сидит Эвита Перон.

Существуют не только два президентских кортежа, во всем похожих один на другой, но и две официальные администрации, две противоборствующие политические группировки, два треста прессы. Все аргентинские газеты и журналы каждую неделю публикуют снимки с голливудским поцелуем, которым обмениваются генерал и его жена. Но стоит фотографам удалиться, как взгляды становятся жесткими, два голоса отдают приказания. Начинается борьба, разворачивается беспощадная битва.

По мере того, как успех усиливал боязливость Перона, Эвита становилась все смелее. Все или ничего. Она не дробит на части свое тщеславие, не довольствуется собиранием позолоченных крошек большого замысла. Во весь опор гонится она за своей мечтой, закусив удила, пренебрегая осторожностью. Эвита не рассуждает, не теряет времени на лакировку победы. Она устремилась к этой победе на бешеном скакуне. Ей нет никакого дела до пейзажа вокруг, все равно, сгустились тучи или светит солнце!

Эвита все так же не делает ставку на собственную женскую привлекательность. Это само собой подразумевается. Нечего обсуждать ее красоту. Она красива, потому что вездесуща. Привлекательность богов не подлежит обсуждению. Боги не просят вас давать оценку; им нужна любовь слепая, безрассудная, абсолютная.

До 17 октября Эвита еще могла казаться мягкой или даже мечтательной. Теперь она не излагает свое мнение, а жестко навязывает его. Она судит, казнит и милует. Эвита больше не держится в тени Перона, как кошка, готовая прыгнуть в кресло хозяина, она уже уютно устроилась в нем.

Как и у мужа, у нее есть свой собственный аппарат, состоящий из секретарей, советников и прихлебателей. Она часто совершает поездки, но не разрешает мужу предпринять агитационное турне по провинции. Пресса, радио и кино становятся предметом постоянных конфликтов. Аргентинская испаноязычная киноиндустрия считается самой значительной в мире. Отныне все сценарии должны быть одобрены Эвитой. Она принимает решения, насколько глубокими должны быть чувства и насколько широкими платья кинозвезд.

Наконец-то Эвита может отомстить продюсерам за выказанное ими десять лет тому назад пренебрежение. Все труппы 1938 года разогнаны. Театры Буэнос-Айреса подверглись такому же бичеванию. Ни одна королева, имеющая такую же власть, как Эвита, не оказывала на свою столицу подобного давления.

Эвита собирается в поездку по стране. Муж, защитник бедняков, советует ей одеться не столь роскошно, как обычно. Взбешенная Эвита приказывает наполнить чемоданы самыми дорогими платьями. Она превращает свою поездку в демонстрацию «высокой моды». Эвита кричит крестьянкам, ослепленным ее великолепием:

— Совсем недавно я была одета так же, как вы! Если вы доверяете мне, если сплотитесь вокруг меня, то скоро вы все будете носить такие же платья!

Эвите не нужен этот эксперимент, чтобы понять: значительная часть ее популярности держится на экстравагантности туалетов. Генерал никак не может воспрепятствовать этой демонстрации дамских нарядов, ослепляющих простой народ. Он не забывает, что получил власть из рук этого народа. Такое ребячество входит в жестокое противоречие с его жаждой мужественности. Эвита помыкает Пероном, как ребенком, а он с помощью наивной хитрости и скрытности в свою очередь пытается возвыситься над ней. Их тщеславные устремления подобны конкуренции в сценической постановке. Каждый танцует на своих подмостках, стараясь поднять ногу немного выше, чем другой.

Эвита приняла приглашение Франко пересечь Атлантику, чтобы получить специальный орден. Она решает заполнить свой личный самолет платьями, драгоценностями и редкостными мехами.

Когда приходят счета, Перон в изумлении качает головой. Общая сумма равна сумме военного бюджета Аргентины за несколько месяцев. Перон не хочет урезать бюджет, который подкармливает армию и льстит самолюбию военных. Никогда прежде в стране так не любили военные парады и торжества. Перон должен обхаживать армию, чтобы снова обрести утраченное было расположение.

Однако Эвита отказывается вытащить хоть одну шляпную картонку из багажного отсека. Услышав первые протестующие вопли Перона, она принимает простое решение: не платить по счетам. Честь армии на данный момент спасена, честь Эвиты тоже…

 

5

В первые месяцы диктатуры своего супруга в 1946 году Эвита один-единственный раз появилась на регате в белых брюках. Высшее общество, в которое Эвита мечтала попасть после своего воцарения в президентском дворце, вместо того, чтобы принять ее с распростертыми объятиями, сразу же воспользовалось этим предлогом и объявило Эвиту Перон «неприемлемой».

Белые брюки на регате! Чего еще можно было ожидать от этой девицы Дуарте? Видимо, никогда не удастся ей преодолеть недостатки своего происхождения. Антиперонистская пресса не отказала себе в удовольствии опубликовать фотографию президентши в белых брюках со спины.

Первой контратакой Эвиты было решение обзавестись личным фотографом из ее собственной газеты под звучным названием «Демократия». «Демократический» фотограф ни на шаг не должен был отставать от Эвиты. Только он мог судить о том, как и под каким углом делать снимки. Все негативы имели силу закона. Эвита утешилась и обрадовалась, узнав от супруга, что у Гитлера и Муссолини тоже были личные фотографы.

В Буэнос-Айресе существовало Благотворительное общество, объединявшее самых богатых и известных женщин Аргентины. Миллиардерша сеньора Мария Унсуэ де Альвеар бессменно возглавляла эту организацию. Богатые женщины, нарядившись в переднички, собирались здесь, чтобы приготовить взбитые сливки для бедных малышей. При этом почетный председательский пост всегда по традиции отводился жене аргентинского президента.

Эвита мечтала получить возможность отдавать приказы этому батальону миллиардерш. С февраля 1946 года после триумфального избрания Хуана Перона она ожидала, что важные соседки придут предложить ей честь, на которую она имела полное право и которой ей хотелось бы удостоиться больше всего.

Эвита ждала двенадцать месяцев. Двенадцать месяцев лелеяла она тщеславное терпение, а потом взорвалась, охваченная священным гневом. Эвита поняла, какую пощечину она получила. Она нежелательна в аристократическом обществе. Ее бойкотировали, как на улице, где играли дети городка Хунина. Тогда Эвита решила нанести удар повыше и подальше Благотворительного общества Буэнос-Айреса. Она перестала окидывать испытующим взором розарии, затейливые рощи и озера, преобладающие на проспектах Квинтана и Альвеар, где нерасторжимо связанные между собой богатые семьи проводили время в визитах и дегустациях неведомых лакомств. Беспокойное сердце дочери служанки из Хунина взывало к мести.

Идея турне «Радуга» появилась у Эвиты еще до того, как ее пригласил Франко. Она сразу же пристала со своим планом к мужу. Перон понимал, что у него нет никаких шансов рассчитывать на хороший прием в Европе, где диктатуры сгорели дотла. Женщина лучше смогла бы заставить проглотить пилюлю его присутствия на высшем посту Аргентины. Эта женщина с ее улыбкой и шляпками раскрутила бы мельницу пропаганды. Перона не пришлось долго убеждать в полезности этого путешествия. Идея послать молодую привлекательную женщину с миссией доброй воли казалась оригинальной. Президент записал поездку в свой актив, но Эва предпринимала ее исключительно ради собственной славы.

Сначала она потребовала крейсер и сопровождение, которое могло бы сойти за небольшую армию. Наконец, нехотя согласилась полететь на самолете. Брат Хуан готовился сопровождать ее. Это был гордый и энергичный свидетель прошлого. Для него нашлось место, несмотря на пять дюжин платьев, добавившихся к багажу в последнюю минуту…

 

6

— Я приехала сюда не для того, чтобы установить «ось». Я прибыла всего лишь как радуга между двумя нашими странами…

Вот что воркует Эва Перон в июне 1947 года на Пласа де Орьенте в Мадриде. Сорок тысяч испанцев маются на жаре, чтобы послушать речь жены аргентинского диктатора. Мадридская полиция порекомендовала женщинам не надевать открытых платьев. Они пришли в черных кружевных шалях, соорудив из газет бумажные остроконечные шапочки, чтобы уберечься от жгучего солнца. Мужчинам не разрешалось появляться без пиджаков.

Эвите удалось собрать больше народа, чем самому Франко. Начало европейского турне — прогулка под радугой — проходит при самых счастливых предзнаменованиях.

Эвита приглашена на корриду в Мадриде, она сияет — это апофеоз. Возбужденная людская масса, взволнованная толпа — все это для нее одной, и ей кажется, что она оказалась на играх в Древнем Риме эпохи цезарей, где от опущенного или поднятого большого пальца руки зависят жизни людей. Эвита уверена, что весь мир жаждет ее улыбки, а ослепительные краски существуют только благодаря ей и ради нее.

Под аркой на ветерке, доносящем запахи стойла, три матадора в парадных накидках, с бледными лицами, с пересохшими глотками, в любую минуту готовы сорваться с места. Они холодеют от страха и ожидания. Красные с золотом костюмы, волевые подбородки, тонкие талии, нервные улыбки на губах. Кортеж во всем блеске приближается с точностью экспресса, но цирк непрестанно изливает свое нетерпение в недовольном шуме. Звучат трубы, жадно загораются глаза молоденьких женщин, раздается топот копыт и, наконец, распахивается занавес перед разъяренным быком. Толпа вопит. Бык нападает, а человек ускользает. Бык падает на колени, но толпа требует крови. Оле! Оле!

В ожидании Эвиты публике пришлось задыхаться от жары полчаса на солнцепеке, и от этого ожидания толпа пришла в еще большее неистовство. Эвите устраивают овацию. Она плачет от радости, прикрывшись платочком. Ярко-красная кровь этих быков напоминает Эвите о резко пахнущей темной крови, которая принесла ей славу и положение. Она была хрупкой и больной, но Испания ее возродила, влив в нее свежую кровь, полную легкости и силы.

Матадор держит шпагу в правой руке. В другой руке у него мулета. Бык опускает голову, отбрасывает красную ткань. Матадор вонзает шпагу в загривок.

Толпа стекает по ступеням, заполняет тротуары и арену. Привычно осаждает матадоров, усаживающихся в большие американские машины. Но на этот раз в осаду берут и Эвиту. Ей вручают уши и хвост быка, которые по традиции всегда достаются победителю корриды.

Франко преподносит Эвите крест, инкрустированный бриллиантами, орден Изабеллы Католической. Она принимает эту награду в роскошном норковом манто, тяжело давящем на плечи в дополнение к изнурительной жаре, царящей в городе. Для поездки в оперный театр Эвита надевает шляпу со страусиными перьями. Толпа ждет ее на улице и восторженно приветствует. Эвита отвечает на приветствия, стоя в открытой машине с поднятой рукой.

 

7

Прием в Риме был не таким великолепным. Аргентинское посольство в столице Италии истратило сотни тысяч песо, чтобы снять на время пребывания Эвиты частный особняк из сорока комнат. Выстроили роскошные лестницы, а полы выложили мрамором. Поспешно была куплена кровать в стиле рококо, а стены увешаны портретами Перона и Эвиты. Эва была счастлива. Все, что так будоражило ее воображение прежде, жилища кинозвезд, их машины — все это померкло перед сказочной действительностью. Посольство проявило предусмотрительность, выбирая особняк для временного пребывания жены президента. В маленьком дворце был очаровательный балкон, и это доставило огромную радость Эвите.

Эва не могла дождаться того момента, когда можно будет появиться на балконе. Разве не описывал ей Перон так часто появление его кумира Муссолини на балконе перед океаном людских голов? Она ждала возможности выйти на этот балкон не как начинающая актриса, которой милостиво разрешили приобщиться к огням рампы, а как властительница державы во всем своем величии.

Итак, Эвита с бьющимся сердцем появилась в блеске огней на своем балконе. На лице ее сияла улыбка. Она уже познала упоительный восторг корриды, приписала себе весь шум и теперь ждала повторения радости, от которой кругом шла голова. Широко улыбаясь, Эвита настороженно ожидала от толпы знака, чтобы одним движением руки успокоить людское волнение, вызванное восхищением. Тогда она заговорит, отдаст свое сердце народу, скажет этому народу, что любит его всей душой… И что все народы земли должны любить друг друга; подразумевалось, что они должны объединиться в любви к Эве Перон…

Внезапно Эвита оцепенела, как будто зловонную бомбу бросили ей в лицо. В ответ на ее улыбку, обещавшую такие щедроты, раздались крики, потом вопли. Сначала послышались крики нескольких фашистов, нашедших предлог немного выплеснуть переполнявшую их сердца магму, так долго сдерживаемую вынужденным молчанием поражения.

— Дуче! Дуче! — скандировали эти жалкие, тоскующие по прошлому приверженцы Муссолини.

Толпа словно ждала этого сигнала, чтобы излить свой гнев перед улыбающейся женщиной. Раздался ужасающий рев, буря негодования:

— Долой Перона! Долой Франко! Смерть фашизму!

Эвита долго ждала с застывшей на лице улыбкой, не дадут ли ей возможность оправдаться, сказать о своих добрых намерениях, но толпа возбуждалась все сильнее и сильнее, приглашая Перона присоединиться к своим братьям Гитлеру и Муссолини под веревкой и бидоном с бензином.

Эвита замерла в нерешительности. На лице ее появилось жесткое выражение. Здесь не было ни перонистской полиции с Веласко во главе, которая навела бы порядок в этой неразберихе, ни ее дорогих дескамисадос, ни преданных забойщиков из квартала Авельянеда. И тогда, потеряв всякую надежду заставить этих дикарей услышать ее слова о любви к народу, она с поникшей головой ушла со своего монументального балкона. Затаив в душе горькую обиду, Эвита решила предстать на следующий день во всем своем прекрасном гневе перед верховным понтификом и таким образом загладить оскорбление, нанесенное «народом»…

Человек, завтракавший рано утром овсяным отваром и одним яйцом, человек, ездивший в одноместной машине, потому что никто не имел права садиться рядом с ним, человек, который обедал всегда в одиночестве, никогда не приглашая гостей к столу, такой человек, по мнению Эвиты, был равен ей. Она ожидала встретиться на приеме не со святым, а с коллегой.

Эвите назначили получасовую аудиенцию. Она хотела ослепить Ватикан своим богатством.' На аудиенцию она явилась в черном, как того требует папский этикет, но волосы ее были распущены до пояса. Большой бриллиант сверкал на полуобнаженной груди. Она придумала для себя облик Марии Магдалины высшего общества, склоняющей волны волос к могиле. В этот славный день притворство выглядело особенно утрированным, но Эвита уже не могла выйти из роли.

Папа наградил ее орденом, великолепной восьмиконечной звездой, украшенной бриллиантами. К сожалению, в иерархии папских наград этот орден занимал лишь второе место. Бывший президент Аргентины Хусто во время поездки в Рим получил самую высокую папскую награду — Высший орден Христа. Эвита ждала такой же награды. Ради этого она пролила на аргентинскую церковь дождь дотаций, почерпнутых из государственной казны. Эвита знала, что с Высшим орденом Христа на шее она сможет войти в широко распахнутые двери Благотворительного общества, члены которого брезгливо игнорировали ее.

Министр иностранных дел Сфорца дал большой прием в честь Эвиты, надеясь утешить ее, но главным образом желая рассмотреть поближе этот феномен. По пути на прием толпа ее освистала. Что касается американских военных, размещенных в Риме, то они свистели, желая выразить свое восхищение. Такая фамильярность со стороны людей, которых она ненавидела, выглядела еще хуже, чем оскорбление. У них был Голливуд, фабрика грез, совершенно не поддающийся ее контролю и не выказывающий ей никаких знаков уважения.

Альсидде Гаспери, итальянский президент, подарил Эвите автомобиль «альфа-ромео», а в ночь отъезда приказал погрузить мраморную волчицу в ее личный самолет. Но главная забота Эвы Перон оставалась прежней. Она стремилась пробить стену недоверия аргентинской аристократии, преодолеть молчаливую неприязнь, удостоившись триумфального приема в Париже и получив приглашение королевы Англии провести несколько дней в Букингемском дворце. Тогда она сочла бы себя удовлетворенной и снова стала бы той мягкой и терпеливой женщиной, какой представала перед окружающими в те месяцы, что последовали за встречей с Хуаном Пероном.

Без сожаления покинула Эвита античные руины, нежную зелень, нищету и пышность, роскошно украшенные храмы. Ее ждал народ Парижа, любящий великих героинь истории. Он знал Жанну д'Арк, Марию-Антуанетту, Жозефину. Он не сможет отделить от них Эвиту, продолжающую и завершающую славную череду. Эвита снова слышит биение своего сердца. Наконец-то она увидит, как расцветает в небе радуга, так настойчиво призываемая на словах… Кроме того, отец Бенитес, ее духовник-иезуит, которого она таскает за собой, как великая испанка давних времен, пообещал ей там, в городе-солнце, реванш…

 

8

21 июля 1947 года самолет Эвиты Перон приземлился на аэродроме Орли. Она думала, что народ Парижа будет встречать ее аплодисментами, а служба правопорядка поставит заграждение, чтобы сдержать пыл встречающих. Разве не покупала она все свои платья в Париже и разве не привезла изголодавшимся парижанам обещание поставок продовольствия? Говядина, говядина и еще раз говядина!

Однако в то утро в Орли, затянутом жаркой пеленой, были лишь иностранные туристы, едва глянувшие в ее сторону. Их мало интересовало, почему двое таможенников низко склонились перед этой слишком белокурой, слишком улыбчивой дамой.

Эвита ожидала увидеть на аэродроме по крайней мере президента республики при всем параде и республиканскую гвардию с оркестром. А встретил ее всего лишь озабоченный медлительный господин невысокого роста. Это был министр иностранных дел Жорж Бидо.

Скромный кортеж взял курс на Вандомскую площадь. Эвита зачарованно смотрела на проплывающий за окнами машины Париж, как актриса, обозревающая сцену, где ей предстоит выступать. Она с радостью принимала объяснения Жоржа Бидо, гида равнодушного и сдержанного, и вместе с тем время от времени не могла не обращать взора, исполненного надежды, на отца Бенитеса.

В тот момент, когда министр предлагал ей выбраться из длинной черной машины на Вандомской площади, Эвита вознеслась на вершину блаженства, заметив дюжину ребятишек из сиротского приюта. Они промямлили не в лад приветственную песню. Сомнений больше не оставалось: у Парижа есть сердце, и сердце Эвиты готово было слиться с ним. Когда стихли аплодисменты детей, Эвита, не придираясь к исполнению, наклонилась и расцеловала каждого в обе щеки.

Эвита прошла в свои апартаменты, и здесь ей вручили письмо от президента республики с приглашением посетить Рамбуйе. Тот факт, что в приглашении фигурировало слово «шато», замок, заставил Эву поверить в великое начало восстановления ее престижа. Она была разочарована, узнав вскоре, что почти все гости президента проходили через Рамбуйе и что это не являлось знаком особого почета.

Сумерки войны еще не совсем рассеялись над Парижем. Город-солнце оставлял впечатление запущенности, бедности и голода. Эвита думала, что увидит Париж тридцатых годов, как надеялась найти в Голливуде картину распахнувшегося перед ней рая.

В отель «Ритц», конечно, нахлынули журналисты. Эвита продемонстрировала свои парижские покупки: платья, меха, шляпы. Но сам Париж нельзя было положить в карман с хвастливой уверенностью нувориша.

Появившиеся в парижской прессе фотографии Эвы Перон и ее королевских покупок сопровождались развязными комментариями. Эвиту рассматривали всего лишь как мелкую экзотическую знаменитость. Левые газеты яростно бросились в атаку, видя в Эве Перон подругу диктатора, его помощницу, едва приукрашенную благопристойными манерами. Эта пресса поставила себе цель дать понять Эвите, что ее присутствие нежелательно и что лучше бы она вместо себя прислала кусок замороженной говядины.

Энтузиазм Эвиты сразу же испарился. В Рамбуйе она появилась бледная и осунувшаяся. При посещении Нотр-Дама она выглядела совершенно больной. Душа у Эвиты ни к чему не лежала, она лишь машинально делала необходимые жесты и как можно быстрее отделывалась от запланированных мероприятий.

Эвита должна была посетить Лувр и обратиться по радио к французам, но в последнюю минуту решимость ее покинула. Эвите Перон стало ясно, что говорить она будет в пустоту, и это выступление станет дополнительным ударом, который она сама нанесет себе. Она поручила отцу-иезуиту Бенитесу прочитать по радио это обращение к французам, над которым сама трудилась, как над выпечкой необыкновенного торта.

 

9

Теперь Эвита ждала приглашения от английской королевы и продлила свое несчастливое пребывание в Париже, лелея эту призрачную надежду.

Тем временем британская пресса единодушно сходилась во мнении, что жену диктатора приглашать не следует, и не только потому, что она жена жестокого тирана. Шантаж Перона относительно экспорта мяса произвел неблагоприятное впечатление на англичан, находившихся на голодном пайке. Народ действительно был настроен враждебно к Аргентине, а пресса выражала в большей степени раздражение, обусловленное скудным рационом, чем возмущение, вызванное перспективой посещения Букингемского дворца женой человека, который открыто объявлял себя последователем Гитлера в то время, когда воронки от авиабомб еще бросались в глаза на улицах Лондона.

Эвита в отеле «Ритц» не находила себе места от беспокойства. Она вдруг почувствовала такую слабость, будто потеряла что-то жизненно важное. Эта женщина никогда не смотрела на жизнь реально. Ее посещали видения. Если видения развеивались, за что могла она уцепиться? Эвита посвятила свою жизнь погоне за славой. Когда слава ускользала, а жизнь представала во всей своей наготе, все становилось ужасным.

Стремясь отвлечься и преодолеть неуверенность, Эвита начала крутить ручки радиоприемника, чтобы найти свою божественную Аргентину и узнать, как любимая страна отзывается о ее триумфальном путешествии. Ее ожидало горькое разочарование.

Радио Буэнос-Айреса не упоминало об Эвите, как будто она исчезла навсегда, испарилась в своей радуге. А вместо обязательного восхваления Эвиты, вместо приветствий в ее адрес, летящих через океан, она услышала чудовищно усиленный голос Перона. Президент Перон воспользовался отсутствием Эвиты, чтобы руководить самому и издавать какой-то писк вдали от ее бдительного ока.

Он запросто обращался ко всему миру, а ведь обещал Эвите перед отъездом не предпринимать без нее ничего важного, спокойно ждать ее возвращения.

Однако Перон громогласно говорил со всем миром с такой убежденностью, словно требовалось воодушевить несколько тысяч дескамисадос. Он клеймил капитализм и коммунизм как две проклятые, зловещие силы, заверял, что в Аргентине создается новый порядок, который не имеет ничего общего с этими двумя блоками. С легким сердцем и плотоядно облизываясь, он пророчил третью мировую войну, в которой он, Хуан Перон, сохранит абсолютный нейтралитет, а Аргентина будет уютно покоиться у него в кармане поближе к сердцу…

* * *

Эва Перон разъезжала по Парижу в дипломатической машине, принадлежавшей Пьеру Лавалю и предоставленной в ее распоряжение. Однажды неизвестные, метя в нее, разбили камнем стекло автомобиля. В конце концов еще одно неприятное происшествие в кабаре «Лидо» заставило ее решиться бежать из Парижа и ждать приглашения от королевы в другом месте.

В роскошное кабаре ее привезли друзья из посольства. Впервые Эвита надела не яркий наряд для ночного клуба, а явилась вся в черном, скованная и грустная, будто в подтверждение глубокой печали, в которую ее повергло злонамеренное своеволие супруга. Полуобнаженные красавицы, выставляющие напоказ обилие торжествующей плоти, навевали на Эвиту неприятные воспоминания о временах Авениды Коррьентес и о победах, одержанных такими же пышнотелыми девушками. Здесь, среди красоток, не имеющих других преимуществ, кроме дарованных природой, не блещущих никакими талантами, кроме умения танцевать и петь, Эвита постоянно помнила о своих искусственных ухищрениях: накладках и туфлях на высоких каблуках, которые все равно оставляли ее на до смешного низком уровне по сравнению с этими девицами.

Высшей точки ее недовольство достигло во время исполнения скетча, когда двое мужчин прогуливались и паясничали под ослиной шкурой. Исполнение было довольно искусным, и никто из публики не догадывался, что осел ненастоящий до тех пор, пока из-под трепещущей шкуры животного не появлялась рука с букетом цветов, который преподносился одной из зрительниц.

Так уж получилось, что в тот вечер зрительницей, получившей букет, к несчастью, оказалась Эвита. Для нее этот букет стал последней каплей, переполнившей чашу терпения. Она усмотрела в этом покушение на свое достоинство, оскорбление, посредством которого Париж заставлял ее уйти в тень.

 

10

В салоне министерства иностранных дел посол Аргентины и месье Бидо подписывают торговый договор, обещающий Франции пшеницу и мясо. Высокомерная мадам Перон в длинном платье из сиреневого муара с тяжелым шлейфом не удостаивает этот договор ни единым взглядом. Она ждет вручения ордена Почетного легиона, который ей и пришпиливают в тот же момент.

— Закройте дверь! — напрасно взывает Бидо, чрезвычайно раздраженный присутствием журналистов.

Эвита, напротив, расцветает. Ее хрупкие плечи едва выдерживают тяжесть бриллиантового ожерелья, огромной пластиной лежащего на груди. По ее требованию на приеме по поводу подписания договора и вручения ей ордена играет скрипичный ансамбль, но Эвита остается недовольной тем, что статисты снова и как всегда представлены посольством Аргентины и аргентинской колонией в Париже, а не «всем Парижем», который она хотела бы видеть у своих ног.

В полночь Эвита возвращается в «Ритц», бледная и одинокая. В конечном счете она получила лишь слабое удовлетворение, когда, проезжая в открытой машине, наблюдала, как за нею следуют тридцать джипов с журналистами.

В Лондоне к ее приезду готовились 30 июня. Комиссия из ста шестидесяти человек занималась организацией приема. Среди прочих светских развлечений предусматривался визит к королеве. Но 17 июня аргентинский посол заявил, что визит с 30 июня переносится на 15 июля по причине затянувшегося пребывания Эвиты в Италии. На самом деле промедление было вызвано колебаниями и вспышками гнева Эвиты.

Становится известно, что к этой новой дате королева будет в Шотландии и вообще будет очень занята. Тогда комитет разрабатывает новую программу. Обед на аэродроме, прием и обед в Гринвичском Королевском Военно-морском училище. Посещение доков, больницы, яслей. Ланч на Даунинг-стрит с Аттли. Но никакой ясности в том, что касается королевы. Нерешительность Эвиты растет.

«Смесь Хедди Ламар и Элинор Рузвельт», как пишет американская газета, «символ хлеба и мяса», как уверяет швейцарский еженедельник, Эвита перестает ждать и цеплять на свое вечернее платье банты полученных ею многочисленных орденов…

— Мое самое горячее желание — познакомиться с королевской семьей и… встретиться с бедными! — говорила Эвита в Буэнос-Айресе.

Бевин заявил в парламенте:

— Мы окажем жене государственного деятеля Аргентины прием неофициальный, но сердечный, какой мы оказываем всем нашим важным гостям.

* * *

Терпеливая и страдающая Эвита отправилась в Канны, чтобы там дожидаться особого приглашения. Полчища фотографов осаждали ее. У них возникла навязчивая идея сфотографировать Эвиту в купальном костюме. Ничего другого они от нее не требовали. Эвиту рассматривали не как главу государства, а как авантюристку, ухватившую свой шанс благодаря стройным ножкам.

Эва Перон разочаровала эту гримасничающую свору. Она не появилась ни в бикини, ни в брюках, и всегда была в темных платьях, как будто замыслила разжалобить богов достоинства и благородства своими постными одеяниями. Она ждала момента, чтобы сбросить траурные одежды и нарядиться во все цвета радуги, как только, наконец, королева Англии даст о себе знать.

И долгожданное приглашение прибыло. Королева приглашала Эву Перон, но приглашала всего лишь на чай в Букингемском дворце!

Это прозвучало как пощечина. Получить приглашение на чашку чая — это было еще более унизительно, чем не получить приглашения вовсе…

Эвита мечтала провести два-три дня с королевой, а не мелькнуть в Букингемском дворце подобно жалкой просительнице. Она приехала издалека, с другого конца света… Она не жила напротив Букингемского дворца, чтобы зайти туда на чашку чая…

Разъяренная и удрученная Эвита решила как можно быстрее вернуться домой, даже не отвечая на это оскорбительное предложение. Но в глубине души у нее оставалась надежда повернуть ветер удачи в свою сторону. На обратном пути Эвита решила остановиться в Рио-де-Жанейро, столице Бразилии, где в то время должна была состояться важная военная конференция по вопросам обороны южноамериканского континента.

Взоры всего мира были устремлены на Рио-де-Жанейро. Если Эвита туда прибудет, то отблески этого сияния, без сомнения, упадут и на нее. Разумеется, у нее одной больше очарования, чем у ста генералов, собравшихся вместе. Галантные южноамериканцы будут больше интересоваться ею, чем всем этим сборищем, а вслед за ними и остальной мир, завоеванный помимо своей воли.

 

11

Приехав в Рио-де-Жанейро, Эвита поспешила обосноваться в аргентинском посольстве, как в бункере, откуда собиралась вести свои боевые действия.

Конференция начиналась на следующий день. Действовать следовало быстро. Посол сразу же предложил раздавать от имени Эвиты пакетики со сладостями в городских приютах для детей, в школах и парках. Потом решили, что надо бы раздавать также и цветы всем девушкам, всем молодоженам, всем, идущим к первому причастию. Меры были поспешно приняты, но эти раздачи смешались с неожиданно развернувшейся рекламной кампанией новых сортов шоколада и купальников.

Рио-де-Жанейро сиял в лучах зимнего солнца, совсем не обращая внимания на приезд Эвиты. В воздухе витала легкость, побуждающая к погоне за удовольствиями. Что касается прессы, то она объявила о прибытии Эвиты в нескольких строчках, уделив все внимание открывавшейся на следующий день конференции под председательством генерала Маршалла.

Тем временем Эвита отдавала приказания своему послу. Нужно было покрыть стены во всем Рио-де-Жанейро плакатами с ее портретом. Цветными плакатами, такими яркими, чтобы они светились в ночи, притягивали и богатых, и бедных. Посол рисковал карьерой, предпринимая в последнюю минуту такие меры ради самоутверждения Эвиты в столице Бразилии в ущерб важному американскому гостю…

Таким образом, лунной ночью накануне важного события, на которое были нацелены все южноамериканские газеты, не считая кучки кинооператоров и светских репортеров, великолепные проспекты и улицы бразильской столицы украсились изображениями надменной женщины с притворно безмятежным выражением лица и прилизанными волосами.

Тысячи и тысячи плакатов Эвы Перон старательно развесили по стенам домов Рио бригады расклейщиков, нанятых посольством Аргентины за бешеные деньги «в чрезвычайных обстоятельствах».

За час до рассвета бразильская полиция была мобилизована в полном составе, как будто дело касалось нападения гангстеров. Расклейщики рассказали о возложенной на них миссии.

Звезды едва брезжили над скоплением небоскребов. Оркестры выбрасывали сонные мелодии самбы на пустынный пляж. Полицейские без лишнего шума устремились на улицы. Ослепительные, еще влажные плакаты, один за другим были сорваны со стен. От них остались лишь еле заметные пятна. Это было равносильно тому, как если бы с Эвиты живьем содрали кожу.

 

12

Став первой аргентинской дамой, Эва Дуарте обзавелась преподавателем, чтобы исправить свой язык и произношение. Она хотела научиться кастильскому выговору, который больше всего ценился в снобистском высшем обществе Буэнос-Айреса. Но как ни выламывала она язык, это ничего не дало. Исключительная привилегия «приличных людей» осталась недоступной Эвите.

Потребность покорять и подчинять себе, потребность болезненная и смертельная, должна была отступить после сокрушительного удара, нанесенного Эвите в Европе. Испанцы говорили друг другу: «То, что не предоставляет нам план Маршалла, даст нам Перон…» Отсюда и горячий прием, оказанный Эвите в Испании. Пятьдесят тысяч долларов, выброшенных шумным толпам, пожертвования на бедных в стратегически важных точках, сбор медалей сыграли свою роль, но завершилось все в конце концов провалом.

Никакая музыка на набережной Буэнос-Айреса не могла заставить Эвиту забыть о своем поражении. Напрасно Эвиту уверяли в полном уважении к Эспехо во Всеобщей конфедерации труда. В глазах сведущих людей он так и остался ее лакеем. Все старания Эвиты добиться признания в среде аристократии потерпели крах, а ведь она отправилась в Европу за рекомендательным письмом, за пропуском в высшее общество своей страны…

Она не получила высших почестей от Ватикана. Она не ощутила сердечного расположения народов, если не считать выкриков публики на мадридской корриде. Рим ее освистал. Париж ее бойкотировал. Лондон ее оскорбил.

Тяжелое норковое манто в самую жару не спасло ее. Народы остались холодны к белокурой посланнице. В Риме лил дождь, злосчастный букет цветов появлялся под хвостом осла в парижском кабаре, и насмешки неслись вслед Эвите, когда она выходила из зала.

В довершение ко всему она отказалась от чашки отравленного чая в Букингемском дворце. Последним ударом стали тысячи плакатов с ее изображением, рывком содранных со стен Рио жаркой ночью, ночью несбывшегося триумфа.

Эвита устала. А спесивое высокомерие Благотворительного общества осталось непоколебимым и непримиримым.