Я ничего не слышал о Фрэнке Остерфладе почти год и искренне хотел снова с ним увидеться. Какое-то время он очень неплохо реагировал на дайс-терапию — сначала со мной, а потом в группе с Фредом Бойдом. Когда необходимость изнасиловать кого-то — мальчика или девочку — возникала у него в результате произвольного решения Жребия, это освобождало его от великого бремени вины, которое обычно сопровождало и усугубляло сам акт. А когда вины не стало, он обнаружил, что в значительной степени потерял желание насиловать. Конечно, я настаивал на том, что он должен пытаться довести до конца любое продиктованное Жребием изнасилование, пускай даже ему этого не хотелось. Он это сделал и счел свой опыт отвратительным. Я похвалил его за то, что он последовал воле Жребия, а он радикально сократил упоминания изнасилований в своих вариантах, а потом исключил их совсем.

Ему нравилось случайно тратить деньги, а потом, к моему большому удивлению, он женился по решению Жребия. Брак оказался явной катастрофой. В то время я исчез из мира, но слышал от Фреда Бойда, что Фрэнк бросил и жену, и дайс-жизнь и опять кочевал с одной работы на другую. Проявлял ли он свои старые агрессии на свой старый лад, мы не знали.

Поскольку у меня не было никакого желания ограничивать свою дайс-жизнь тюрьмой до конца своих дней, мне пришлось всерьез заняться планированием. На неделю прервав работу в Катскиллском ЦЭПСС, я отправился в «командировку» в Нью-Йорк. Выяснилось, что Остерфлад жил в своей старой квартире в Ист-Сайде — в четырех кварталах от того места, где раньше жил я. Ах, воспоминания. Судя по всему, он работал в брокерской конторе на Уолл-стрит и каждый день отсутствовал дома по девять часов. В первый вечер моей слежки за ним он вышел поужинать, сходил в кино и на дискотеку, вернулся домой один и предположительно читал или смотрел телевизор, а потом лег спать.

Довольно любопытный опыт — провисеть весь вечер на хвосте у человека, которого на следующий день планируешь убить; смотреть, как он зевает, раздражается, когда не может найти мелочь на газету, улыбается какой-то своей мысли. В общем же Остерфлад показался мне довольно нервным и напряженным — будто кто-то пытается его убить.

Я начал понимать, что убийство — дело не такое простое, как его обычно рекламируют. Я не мог вторую ночь подряд околачиваться под окнами Остерфлада: моя гигантская фигура слишком бросалась в глаза. Когда и где убить его? Он был крупным, мускулистым мужчиной, вероятно, единственным человеком в моем изначальном списке из тридцати шести, с которым мне не хотелось бы схватиться в темном переулке после того, как я выстрелю в него и промахнусь. Я взял с собой свой 38-миллиметровый револьвер, который всё еще был у меня с тех дней до дайс-жизни, когда я помышлял о самоубийстве. Я довольно точно стрелял с десяти футов и меньше; чтобы свалить Большого Фрэнка, считал я, понадобится проделать дырку в его голове. И еще я взял с собой стрихнин, на случай, если вдруг подвернется возможность им воспользоваться.

Главная проблема состояла в том, что, убей я его у него в квартире, мне было бы сложно уйти незамеченным. Выстрелы в квартирах Ист-Сайда, сдающихся за четыреста долларов в месяц, — не очень распространенное явление. В его доме были консьерж, лифтер, наверное, наемный охранник, и, вероятно, не было черной лестницы. Застрелить Остерфлада на улице или в переулке тоже было опасно: хоть там выстрелы были делом гораздо более привычным, у людей обычно доставало любопытства посмотреть, что происходит. Я просто-напросто был слишком большим, чтобы на меня не обратили внимания.

Я вдруг понял, что Фрэнк Остерфлад, как и любой другой житель Нью-Йорка, за все свои годы жизни в этом городе не имел возможности хоть раз, хоть когда-нибудь оказаться дальше, чем в двадцати футах от какого-нибудь другого человеческого существа. Обычно он находился в пределах десяти футов от дюжины людей. У него не было частной, изолированной жизни, в которой он мог бы остаться совершенно один, медитировать, общаться с собой, подводить итоги и быть убитым. Меня это глубоко возмутило.

Я не мог себе позволить слоняться в ожидании; я хотел поскорее вернуться назад в Катскилл, чтобы продолжить развивать Катскиллский Дайс-Центр и делать людей вновь счастливыми, полными радости и свободными.

Каким-то образом я должен был выманить его с Манхэттена, перенаселенного, как кроличий садок. Но как? Интересовали ли его сейчас мальчики? Или девочки? Или мужчины? Или женщины? Или деньги? Или что-нибудь еще? Что было тем крючком, который вытащит его из выгребной ямы города в прекрасную, уединенную осень лесов? Как помешать ему рассказать кому-то, что он снова со мной встречался, что он куда-то со мной ходил? Единственный метод, который смутно вырисовывался в моей голове, состоял в том, чтобы подойти к нему, когда он возвращается с работы, пригласить на ужин, а потом под каким-то спонтанно возникшим предлогом выманить из города и на какой-нибудь глухой проселочной дороге, за много миль от ближайшего человеческого существа, застрелить его. Все это выглядело очень беспорядочно и бессистемно, а я был решительно настроен совершить славное чистое преступление, без каких-либо нездоровых эмоций, без суеты, с достоинством, изяществом и эстетическим блаженством. Я хотел совершить убийство так, чтобы Агата Кристи осталась бы довольна и не обиделась. Я хотел совершить преступление настолько безупречное, чтобы никто не смог бы ничего заподозрить — ни убитый, ни полиция, ни даже я сам.

Конечно, такое преступление было невозможным, так что я отступил к своему более раннему идеалу: я должен убить без суеты, эмоций и насилия, но с достоинством, изяществом и эстетическим блаженством. Это было самое малое, что я был должен жертве.

Но как это сделать? Только Жребию ведомо. Конечно, я этого знать не мог. Мне понадобится вера. Мне придется войти в контакт с Остерфладом и посмотреть, что мне подвернется. Я никогда не читал у Агаты Кристи об убийстве, совершенном подобным образом, но это всё, что я мог сделать в столь короткий срок, как двадцать четыре часа.

— Фрэнк, детка, — сказал я на следующий вечер, когда он вылез из такси. — Давно не виделись. Это твой старый приятель Лу Смит; ты должен меня помнить. Рад снова тебя увидеть.

Пока я жал ему руку, такси рвануло с места. Всё еще надеясь помешать ему произнести мое имя в пределах слышимости консьержа, я положил руку ему на плечо, прошептал, что за нами следят, и потащил его за собой.

— Но доктор…

— Я должен был тебя увидеть. Они пытаются до тебя добраться, — шептал я, пока мы шли по кварталу.

— Но кто пытается…

— Я всё тебе расскажу за ужином.

Он остановился футах в тридцати от своего дома.

— Слушайте, доктор Райнхарт, я… у меня важная… встреча вечером. Мне жаль, но…

Я позвал другое такси, и оно ринулась к нам, обуреваемое жаждой наших ист-сайдских денег.

— Сначала ужин. Нужно сначала поговорить. Кто-то пытается тебя убить.

— Что?

— Забирайся, быстро.

В такси я впервые разглядел Фрэнка Остерфлада; у него слегка потяжелел подбородок, и он казался более нервным и напряженным, чем раньше, но так могла проявляться его тревога в связи с возможной смертью. Его волосы были отлично подстрижены и уложены, дорогой костюм сидел безукоризненно, он источал приятный аромат какого-то героического лосьона после бритья. Остерфлад выглядел как очень успешный, высокооплачиваемый, с надлежащим положением в обществе головорез.

— Убить меня? — сказал он, пытаясь рассмотреть у меня на лице признаки улыбки, чтобы убедиться, что это шутка. Я взглянул на часы; было шесть тридцать семь.

— Боюсь, что так, — сказал я. — Я узнал от кое-кого из моих Людей Жребия, что тебя планируют убить. — Я искренне посмотрел ему в глаза. — Может быть даже сегодня.

— Ничего не понимаю, — сказал он, глядя в сторону. — И куда мы сейчас едем?

— Ресторан в Квинсе. Очень хорошие закуски.

— Но почему? Кто? Что я сделал?

Я медленно покачал головой из стороны в сторону, а Остерфлад нервно разглядывал идущий транспорт и, казалось, вздрагивал всякий раз, когда мимо нас проезжала машина.

— Ах, Фрэнк, тебе не нужно ничего от меня скрывать. Ты ведь знаешь, что делал кое-какие вещи, которые… ну, могли очень сильно огорчить некоторых людей. Кто-то… кто-то выяснил, что это ты. Они планируют убить тебя. Я здесь, чтобы помочь.

Он нервно взглянул на меня.

— Мне не нужна никакая помощь. Мне нужно быть в одном месте в… в восемь тридцать. Не нужно мне помогать. — Стиснув зубы, он уставился прямо перед собой на не вполне художественную фотографию Антонио Роско Феллини, водителя такси.

— Тебе очень даже нужна помощь, Фрэнк. Твоя встреча в восемь тридцать может стать твоим свиданием со смертью. Лучше бы ты разрешил мне пойти с тобой.

— Ничего не понимаю, — сказал он. — После дайс-терапии с вами и с доктором Бойдом я не, я не… не сделал ничего, за что бы не заплатил.

— Ах-х-х-х, — туманно ответил я, обдумывая следующую реплику.

— Кроме жены.

— Где, вы говорите, это место? — крикнул Антонио Роско Феллини. Я сказал ему.

— Моя жена бросила меня и подала на меня в суд, и если я умру, она не получит ни цента.

— Но те давние дела в Гарлеме, Фрэнк. Они могут знать.

Он заколебался и посмотрел на меня круглыми от ужаса глазами.

— Но я жертвую часть денег NAACP, — сказал он.

— Может, они об этом не знают, — сказал я.

— Вероятно, никто не знает, — сказал он с грустью. — Я только недавно решил.

— Ага, и когда ты решил?

— Да сейчас, минуту назад.

— А-а-а.

Какое-то время мы ехали молча, Остерфлад дважды оглядывался, чтобы проверить, не преследуют ли нас. Он сообщил, что так оно и есть.

— Что это за встреча вечером, Фрэнк?

— Не ваше дело, — быстро ответил он.

— Фрэнк, я пытаюсь тебе помочь. Возможно, сегодня вечером кто-то попытается тебя убить.

Он неуверенно посмотрел на меня.

— У меня… у меня свидание, — сказал он.

— А, — сказал я.

— Но это женщина, которую я… которая… она любит деньги.

— Где ты должен с ней встретиться?

— В… э-э-э… Гарлеме. — Его взгляд с надеждой метнулся к остановившемуся рядом автобусу, будто там мог находиться человек в штатском, или человек из ЦРУ, или человек из ФБР. Там, без сомнения, было по нескольку и тех и других, но они были за пределами досягаемости.

— Она живет одна? — спросил я. Было шесть сорок восемь.

— Уф… Ну да.

— Что она из себя представляет?

— Она отвратительна! — злобно сказал он. — Плоть, плоть, плоть — женщина, — добавил он.

— А-а, — разочарованно сказал я. — Как ты думаешь, есть хоть какой-нибудь шанс, что она может быть втянута в заговор?

— Я знаком с ней три месяца. Она думает, что я профессиональный борец. Нет. Нет. Она жуткая, но она не… это не она.

— Слушай, — импульсивно сказал я. — Сегодня вечером тебе нельзя быть у себя дома и в публичных местах. Поужинаем в одном ресторане на отшибе, а потом останемся у этой твоей дамочки.

— Вы уверены?..

— Если кто-нибудь собирается сегодня тебя убить, можешь рассчитывать на меня.