— Папа? Почему я должна каждый день чистить зубы? — спросила маленькая девочка.

— Попробуй-ка вот этот новый тюбик, который я тебе принес, Сюзи, и ты больше никогда не будешь задавать этот вопрос.

[Длинный тюбик зубной пасты «Блеск» крупным планом.]

Но мне пришлось отвести взгляд, потому что Джина стояла на коленях на полу, руки ее были связаны за спиной лифчиком, а Остерфлад, со спущенными брюками и трусами, но по-прежнему в белой рубашке, галстуке и пиджаке, тыкал своим эрегированным розовым орудием в ее рот, понося ее при каждом толчке. Мне казалось, что я смотрю замедленное кино про какой-то гигантский поршень за работой, но некий изъян в механизме приводил к тому, что член далеко не всегда попадал в широко открытый рот, который подставляла Джина, большеглазая и безразличная. Остерфладов меч отмщения женской расе то и дело соскальзывал по ее щеке или шее или тыкался ей в глаз. Всякий раз, когда она, казалось, набирала полный рот (тогда она закрывала глаза), Остерфлад в бешенстве отступал и отталкивал ее, проклиная с удвоенной силой. Непонятно было, когда он ее больше ненавидел: когда она всасывала его или когда он терял контакт и болезненно отскакивал от ее лба. В обоих случаях он был похож на режиссера, разъяренного тем, что она, актриса, неверно произносила свои реплики.

— Агр-р-р-р! Как я тебя ненавижу, — завопил он, пошатнулся и рухнул на диван рядом со мной. Я улыбнулся ему.

Он с трудом привел себя в сидячее положение.

— Раздень меня, мерзкая грязная дырка, — громко сказал он.

Прелестная, перепуганная крестьянская девушка присоединилась к важному американцу номер один и страстно умоляла его защитить ее урожай. Без каких-либо видимых усилий Джина освободила руки, бросила лифчик на ковер к юбке, свитеру, кофточке и трубке и подошла к дивану раздеть Остерфлада.

— Принеси мне выпить, — крикнул он непонятно кому, пока Джина пыталась стянуть с него брюки, не снимая ботинок. Она поднялась и сказала:

— Конечно, милый. Хочешь ЛСД?

— Я жопу твою хочу, яма выгребная! — закричал он ей вслед.

— Это на благо твоей страны, — сказал решительный голос из телевизора.

В эту минуту Остерфладов меч плавился в дугу, но мой нет. Мое тело повсеместно и радостно трепетало, и мне пришлось поправить свой 38-й и мою другую пушку (полуавтоматическую), чтобы продолжить радостный и повсеместный трепет. Я не понимал, как Остерфлад мог не касаться руками этой груди и этих ягодиц, и меня глубоко возмущали все его разговоры и его гнусная цель.

Он проглотил напиток, который она ему принесла, а она тем временем медленно развязала шнурки на его ботинках и сняла их с него, а цээрушник вел трактор, а потом, стоя перед ним на коленях, она сняла с него галстук, расстегнула одну за другой пуговицы его рубашки, и — всё как в замедленном кино, которое я смотрел будто подлинную хронику Второго пришествия — ей как раз удалось стянуть рукав рубашки с его левой руки (я услышал, что крестьяне теперь радуются, глянул и мельком увидел частокол белозубых улыбок), когда огромные, мускулистые руки Остерфлада поднялись, сомкнулись вокруг нее, его лицо с силой врезалось в ее лицо, и его рот впился в ее рот.

Джина резко застонала; судя по тому, как она изогнулась, он каким-то образом сделал ей больно.

— Ублюдок! — пронзительно заорала она, когда высвободила рот. Она ударила его ладонью изо всей силы, насколько это было возможно с близкой позиции, он осклабился и вогнал зубы в ее плечо. Она вцепилась ногтями ему в спину, и он с чудовищным грохотом повалил ее спиной на ковер. Когда он приподнялся, чтобы ввести свое орудие в мерзкую выгребную яму, она успела несколько раз ударить его по лицу, а потом он вошел и заработал.

Особо смотреть было не на что: пока Остерфлад распахивал богатую почву Джины, его большие ягодицы двигались вверх и вниз с амплитудой в несколько дюймов, а ее растопыренные пальцы лежали на его спине, время от времени меняя положение, будто она играла аккорды. Джина застонала, когда Остерфлад внезапно поднялся на колени, резко перевернул ее на живот, как фермер мешок пшеницы, и завозился со своим орудием, чтобы снова сразиться с врагом в другой пещере. Когда он вонзился в нее и упал сверху, Джина издала ужасный вопль. Он так идеально соответствовал выстрелам с экрана, что я тотчас оглянулся и увидел красивую, испуганную крестьянскую девушку в разорванной кофточке, схватившую за руку важного американца номер один, а крестьянские шпионы выбежали из-за курятника.

Джина дралась правой рукой, пытаясь подняться и сбросить Остерфлада с себя, но он преодолевал сопротивление, одной рукой схватив ее за волосы, а другой удерживая ее правую руку. Похоже, его роль профессионального борца не пропадала даром.

— Сука-сука-сука, — задыхался он, а американец тащил красивую крестьянскую девушку через кукурузное поле, и пули дробили зерна, Остерфлад колотил голову Джины о ковер, а американец кинул гранату и — бум! — крестьяне-китайцы рассыпались по кукурузному полю, как удобрение, а Остерфлад зашипел «Умри-умри-умри-сука-сука», с неистовой силой пронзил ее анус — и они оба закричали.

Комнату заполнила неземная тишина. Красивая крестьянская девушка переводила испуганный взгляд с разорванного на куски крестьянина на важного американца.

— Боже мой, — сказала она.

— Спокойно, — ответил низкий голос. — Этот раунд мы выиграли, но впереди нас ждут следующие.

Остерфлад с мычанием скатился с покоренного противника, его оружие оставалось на взводе, но, по-видимому, успело разрядиться.

Несколько мгновений Джина лежала тихо, потом поднялась на колени и встала. Она отворачивалась, но я разглядел кровь, тоненьким ручейком текущую из правого уголка ее рта; на внутренней поверхности бедра было что-то размазано. Она медленно двинулась налево и исчезла в месте, которое, вероятно, было ванной.

Я порядком вспотел, а леди восторженно улыбалась, разглядывая результаты своей стирки. Я обнаружил, что плыву к винному шкафчику и готовлю еще три напитка, добавляя в них по большей части растаявший лед.

Когда я приплыл назад, Остерфлад лежал на спине, но поднялся, чтобы взять напиток, который я ему предложил. Он дико таращился на меня.

— Меня убьют, — сказал он.

Я совсем об этом забыл.

Он схватился за мою штанину, проливая напиток на ковер.

— Я умру. Я это знаю. Вы должны что-то сделать.

— Все в порядке, — сказал я.

— Нет-нет, не в порядке, не в порядке. Я остро это чувствую. Я заслужил смерть.

— Идем на кухню, — сказал я.

Он дико таращился на меня.

— Я хочу тебе кое-что показать, — добавил я.

— О, — сказал он, с громадным усилием стал на четвереньки и, шатаясь, поднялся на ноги.

Я плыл за его китообразной фигурой по направлению к кухне, и, когда он проходил в дверь впереди меня, я достал из кармана пистолет, по долгой бесконечной дуге занес его над головой, а потом со всей своей силой опустил его на макушку огромной головы Остерфлада.

— Что за? — сказал Остерфлад, остановился, повернулся и медленно поднял руку к голове.

Я с открытым ртом уставился на его вертикальное, качающееся, громадное тело.

— Это… это мой пистолет, — сказал я.

Он посмотрел на маленький черный пистолет, безвольно болтавшийся у меня в руке.

— Зачем вы меня ударили? — сказал он после паузы.

— Хотел показать тебе мой пистолет, — сказал я, продолжая изумленно таращиться в его пустые, туманные, недоуменные глаза.

— Вы меня ударили, — опять сказал он.

Мы смотрели друг на друга, наши головы работали со скоростью и результативностью прошедших лоботомию ленивцев.

— Просто чуть стукнул. Хотел показать тебе мой пистолет, — сказал я.

Мы удивленно смотрели друг на друга.

— Чуть стукнули, — сказал он.

Мы удивленно смотрели друг на друга.

— Чтобы защитить тебя. Не говори Джине. Когда он перестал тереть затылок, его рука упала, как якорь в море.

— Спасибо, — вяло сказал он и двинулся мимо меня обратно в гостиную.

На экране два крестьянина со змеиными глазами устраивали заговор, а я побрел к винному шкафчику и уставился на большую фотографию Аль Капоне. Был ли это Аль Капоне? Это был Аль Капоне. Двигаясь как робот, я взял с аккуратно прибранной полки еще три свежих стакана, вылил в них из чаши остатки растаявшего льда и плеснул в каждый скотча и воды. Лениво помешал в них пальцем, лизнул его и — вдруг в голове промелькнула смутная запоздалая мысль — вытащил из кармана куртки конверт со стрихнином и высыпал примерно половину (пятьдесят мг) в один из стаканов. Опять размешал содержимое пальцем и собрался лизнуть палец, но передумал. Высыпал оставшийся яд в пустой стакан, наполнил его водой из кувшина и опять размешал пальцем.

— Я умру, высеки меня! — вопил лежавший на полу Остерфлад. — Бей меня, убей меня.

Джина вернулась и стояла над Остерфладом, на груди и лбу у нее поблескивал пот. Ее детское лицо изучало его, как интересную жабу. Остерфлад стонал и корчился на ковре. Потом он застыл и сказал тихо:

— Высеки меня.

Джина наклонилась влево, подняла с пола кожаную юбку и шагнула в нее, застегнув на бедрах. Она вытянула кожаный ремень.

— Не хотите сначала выпить? — спросил я, держа перед собой три скотча на подносе.

Остерфлад, казалось, не слышал меня, сосредоточившись на некоем внутреннем свете. Джина протянула свободную руку, взяла один из двух безвредных напитков и сделала большой глоток.

— Фрэнк, не хочешь… — начал я.

Бац!

Ремень щелкнул на бедрах Остерфлада, как пушечный выстрел. Он замычал и перевернулся на живот.

Бац! он прошелся по ягодицам; бац! сзади по бедрам. Его могучее тело изогнулось от боли, и затем, когда Джина сделала паузу, задрожало и обмякло.

Теперь я заметил кровавую рану на плече Джины, смешанная со слюной кровь всё так же струилась с ее нижней губы. Она опустила взгляд на Остерфлада и одним стремительным страшным движением полоснула его ремнем по спине. Три-четыре розовых следа четко проступили на его теле.

— Ах-х, — сказал я. — Это часть обычного представления?

Она стояла, не отвечая, тяжело дыша, дорожка пота сбегала по шее в ложбинку между грудями, а те влажно поднимались и опускались.

— Я умираю, умираю, — ныл Остерфлад. — Бей меня, пожалуйста, бей меня.

— Белая свинья, — мягко сказала она. — Жирная свинья, самец. — Хряк!

Я по рассеянности отхлебнул из какого-то стакана и выплюнул жидкость на ковер. Не тот стакан.

Взрыв аплодисментов хлынул в комнату, я огляделся и увидел маленького напыщенного диктатора, он шествовал по проходу какого-то зала под аплодисменты официально одетых шпионов — то ли китаез, то ли вьетов, то ли чурок.

— Пить, — послышался голос.

Остерфлад поднялся на колени и тянул руку к моему подносу. Его взгляд был рассеян, глаза сверкали.

Я поднял свободную руку, Джина взяла с подноса стакан, подала его Остерфладу, и он опорожнил его одним глотком.

Взяв свободной рукой третий стакан, я вздохнул. Остерфлад взял не тот стакан.

Пока Джина тянулась вниз за своим стаканом, чтобы сделать очередной глоток, я вернулся к Сахару Рею и Аль Капоне и смешал еще два напитка. Я продефилировал назад со своим подносом на троих и стал за спиной у Джины.

— Ты пытаешься меня убить, — сказал Остерфлад, стоя на коленях и глядя на нас. — Набитый говном урод, ты пытаешься меня убить. — Он уставился на нас остекленевшими глазами.

Джина опустила на него взгляд, ее большие карие глаза сверкали любопытством, и в первый раз она улыбнулась, едва заметно.

— Зря пришли? — тихо спросила она.

— Теперь я всё понял, — кричал нам Остерфлад. — Ты убийца! — Он задрожал и затряс головой. — Теперь я понял, теперь я все понял! Это ты!

Удар, пришедшийся ему в лицо, удивил нас обоих, и он с грохотом повалился на пол.

— Да, да, высеки меня, я это заслужил, — простонал он. — Ударь меня еще.

Джина смотрела на него, на лице была всё та же мягкая улыбка, пот струился теперь с ее лба, подбородка и вздымающихся грудей.

Она медленно поднимала ремень, пока рука не вытянулась над головой, и затем опустила ее по ленивой дуге, вполсилы хлестнув его ремнем по спине. Остерфлад, тем не менее, стал извиваться, и мягкая улыбка Джины превратилась в ухмылку.

Я поставил полный поднос напитков на диван, подошел к Джине сзади, раскинул руки и наконец заключил в свои ладони эти два изумительных холма. Они были горячими, потными, крепкими, и я мычал от удовольствия. Пока я сжимал и пощипывал ее, сосал соленый пот ее шеи, я почувствовал, что Джина опять размахнулась и хлестнула Остерфлада по ягодицам, и после короткой паузы опять движение вверх, «бац!» — и мы с Остерфладом замычали, хотя, очевидно, по разным причинам. Потом Джина повернулась ко мне, и мы превратились в два горячих рта, исследующих бесконечные влажные, змееподобные недра друг друга. Мои руки сняли с нее кожаную юбку и гладили ее выпяченные ягодицы и зарывались во всё что могли. Вскоре мой мир состоял из ртов, громадных полостей и движений спутанных языков, погружающихся и погружаемых в бесконечность, кусающихся и кусаемых, поднимающихся и падающих, наполняющих и опустошающих. Вдруг я почувствовал, как что-то скребет меня за ногу.

— Пить, — сказал Остерфлад. — Пить, долбаный убийца. В последний раз.

С неохотой я оторвал руки от Джины, как во сне пошел к дивану и принес ему желанный напиток.