ГЛАВА ПЕРВАЯ

Две недели назад я вывихнула колено, и с тех пор моя жизнь, которая и так не отличалась большим разнообразием, стала откровенно скучна. Подносы с едой три раза в день, да медсестра в десять утра с адским аппаратом, который якобы должен облегчить мне боль а ноге,— вот и все мои развлечения. Так что, в основном, я предоставлена своим собственным мыслям.

Они, однако, весьма расплывчаты и хаотичны. Очень уж тихо в доме. Мне не хватает Джуди, занятой сейчас своими делами, а возможно, и волнений последних нескольких месяцев. Трудно заставить себя интересоваться крокетами из вчерашнего жаркого, когда думаешь о преступлении, причем об одном из наиболее тяжких, каким является убийство.

Что же все-таки толкает человека на этот шаг? Я не имею здесь в виду мотивы. Мотивы можно понять. Человек убивает в порыве ярости, из страха, ревности или мести. Свои мотивы, рожденные болезненной фантазией, есть и у наркоманов, психопатов и просто умственно отсталых людей. А в некоторых случаях, как и в нашем, преступник особенно изворотлив, мотивы убийства скрыты очень глубоко. И тем не менее они реально существуют.

Но меня интересует нечто более серьезное, чем мотивы преступления. Хочется понять, что стоит за этим последним шагом, сделав который, человек становится убийцей?

Пока этот шаг не сделан, он имеет право называться человеком, и вдруг, в одно мгновение, утрачивает это право, становится выродком среди людей, членом особого клана — клана убийц.

Может быть, за этим шагом стоит презрение к жизни, полное отрицание ее ценности? А может быть, жажда убийства сильнее всех доводов разума и унаследована человеком от далеких предков, живших в те времена, когда это не считалось преступлением? Может быть, это инстинкт, и все мы потенциальные убийцы? Не придумали ли люди теорию, что человеческая жизнь священна, только для того, чтобы спасти свой род от вымирания? И не этот ли инстинкт громко заявляет о себе в момент убийства, делая твердой руку, держащую пистолет или нож, и растягивая в улыбке губы отравителя?

Мне кажется, все так и есть. Одно мы знаем наверняка: как только человек совершает убийство, в нем исчезают все сдерживающие центры, он вступает в клан, ни один из членов которого не знает другого, и становится врагом всего человечества.

И с этого мгновения он один.

Не знаю, права ли я в своих предположениях. Размышляя о нашем случае, пыталась отыскать какие-либо признаки слабости или отклонения от нормы, но безуспешно. Сегодня мы знаем, что были мгновения, когда весь этот столь мастерски разработанный план убийства готов был рухнуть, однако, если убийца и испытывал в те минуты что-либо похожее на панику, нам об этом ничего неизвестно. Каждый раз, когда ему грозило разоблачение, преступника спасали ум и дьявольская изобретательность.

Мы можем только догадываться, сколько часов он потратил на подготовку преступления. Ведь ему надо было не только тщательно продумать весь план убийства, но и решить, как отвести от себя подозрения.

Вероятно, в конце он, считая себя в полной безопасности, испытывал даже некоторую гордость и удовлетворение.

И вдруг все рухнуло. Думаю, для убийцы это было настоящим потрясением. Предусмотреть, казалось бы, все и в последний момент так нелепо опасаться из-за какой-то самой обычной покрытой масляной краской двери с потускневшей от времени медной шарообразной ручкой! От этого можно было сойти с ума. Ведь прошли уже месяцы. За это время к ручке прикасались сотни раз, сама дверь была заново окрашена, и все же только благодаря ей один из самых ловких и жестких, судя по его преступлениям, убийц был разоблачен и наша тайна раскрыта.

Как вы уже, вероятно, догадались, собственной семьи у меня нет. По существу, я живу одна, если, конечно, не считать очередной секретарши, обычно молодой женщины, и моих постоянных слуг. Начну сразу с них, так как именно один из тех, кто жил со мной в доме в то время, и стал первой жертвой преступника.

Итак, в момент исчезновения Сары Гиттингс в доме со мной, кроме секретарши Мэри Мартин, весьма хорошенькой девушки, проживали четверо слуг: дворецкий Джозеф Холмс, очень сдержанный человек неопределенного возраста с респектабельной внешностью, шофер Роберт Уайт, негр, кухарка Нора Мориарти и горничная Клара Дженкинс. Днем еще приходила прачка, и с весны до осени садовник Эбнер Доунс ухаживал за лужайками и кустами.

Думаю, следует описать также дом и прилегающей к нему участок, так как они играют весьма важную роль в повествовании.

Дом стоит в нескольких футах от улицы, в глубине. Два каменных столба, ворота с которых сняты в незапамятные времена, отмечают въезд, откуда дорога, огибая большую поляну, идет прямо к парадной двери. Густой кустарник, которым заросло все вокруг и проредить который у меня так и не поднимается рука, отгораживает дом от улицы.

Кусты частично скрывают и гараж за домом, хотя, как выяснилось впоследствии, он хорошо виден из окна кладовой.

За гаражом лежит глубокий овраг, недавно вошедший в городскую систему парков, а слева от дома находится незастроенный участок, известный как Ларимерская пустошь.

Через пустошь от улицы идет тропинка, которая затем круто сворачивает и сбегает вниз по косогору в парк. Зимой, когда опадает листва с деревьев, ее можно видеть из моего окна, но только частично, так как и вокруг пустоши, и вдоль тропинки плотной стеной стоят старые могучие сосны.

Именно здесь, на Ларимерской пустоши, недалеко от тропинки и произошло наше первое убийство.

Близких соседей у меня нет. Когда строился дом, здесь была сельская местность, и соседний участок, недавно купленный отошедшим от дел бутлегером, занимает почти десять акров. Но я отвлекаюсь, поскольку все это никак не связано с теми событиями, которые у нас происходили.

Мой дом очень старый, но, несмотря на его несовременность, в нем чрезвычайно уютно. Постараюсь описать его как можно подробнее. Ведь он, как и тропинка на Ларимерской пустоши, имеет прямое отношение к нашей истории.

Начну с библиотеки, где сижу сейчас — одна нога вытянута вперед, на другой блокнот,— пытаясь изложить на бумаге свои мысли. Рядом со мной, на столе, лежит небольшой колокольчик, в который звоню, когда мне что-нибудь надо, и несколько простых карандашей, наподобие того, что мы обнаружили в слуховом окне над умывальной. В комнате много книг, есть камин, стоят стулья и бюро орехового дерева времен королевы Анны. Одно из боковых окон выходит на Ларимерскую пустошь, из другого видна подъездная аллея.

Библиотека для меня не только место отдыха, но и прекрасный наблюдательный пункт. Я сразу же вижу всех, кто ко мне приезжает, и могу, не вставая с места, наблюдать за большей частью первого этажа справа от парадной двери и холла.

За длинным центральным холлом с лестницей из белого мрамора и дверью в глубине, ведущей в служебные помещения, находится гостиная. С того места, где я сижу, видны комод с инкрустацией из золоченой бронзы, розовая обивка дивана и портрет моего отца. Портрет мне никогда не нравился. Художник, как мне кажется, допустил здесь явную несправедливость в том, что касается фамильной черты Беллов — нашего носа.

Застекленная створчатая дверь в конце гостиной выходит в сад. Вид немного портит гладкая кирпичная стена напротив, но я постаралась это исправить, посадив здесь тую и рододендроны.

Через двойные двери в конце библиотеки можно пройти в музыкальную комнату, которой мы пользуемся теперь довольно редко, а оттуда — в столовую.

Вот и все мои владения. Сегодня, в неярком свете зимнего солнца, все здесь кажется таким мирным. Утром шел снег, и сосны на вершине холма, по склону которого сбегает вниз тропинка, выглядят просто великолепно. В камине потрескивают дрова, а рядом Дремлют Джок и Изабелла.

Джок — терьер, а Изабелла — бульдог, причем весьма воинственный. Говорю об этом, так как собаки тоже сыграли хотя и небольшую, но весьма достойную роль в тех событиях, о которых идет речь.

Я назвала тех, кто в день исчезновения Сары Гиттингс, то есть восемнадцатого апреля сего года, жил в доме. Мои секретарши обычно жили отдельно и приходили сюда только днем, чтобы разобрать все эти записи, чеки, счета и другие бумаги, которыми постоянно завален стол одинокой женщины, занимающейся благотворительностью.

Но Мэри Мартин жила в доме, причем по причине, имеющей непосредственное отношение к нашей истории.

Как-то прошлой осенью, во время генеральной уборки, Нора обнаружила на чердаке старую трость, принадлежавшую еще моему деду — тому самому капитану Беллу, который проявил такие чудеса храбрости — до сих пор не воспетые — в Мексиканской войне.

Нора снесла трость вниз и показала ее мне, а я велела передать Джозефу, чтобы он отполировал набалдашник.

Когда Джозеф какое-то время спустя пришел ко мне с тростью, он улыбался, что было ему совершенно несвойственно.

— Вы знаете, мадам, — начал он, — это весьма необычная трость. Она с клинком.

— С клинком? Для чего?

Но Джозеф не знал ответа на этот вопрос. Как я поняла, он полировал набалдашник, когда из другого конца трости вдруг выскочило лезвие. От неожиданности он чуть не выпустил ее из рук.

Я показала трость моему кузену Джиму Блейку, и он внес предложение, следствием которого и было появление в моем доме Мэри Мартин.

— Почему бы тебе не написать книгу о старине Белле? — сказал он. — У тебя здесь должна быть уйма его писем. А начать можно было бы как раз с той самой трости. Между прочим, если ты когда-нибудь решишь от нее избавиться, отдай мне.

— Скорее всего, я так и поступлю. Не к чему держать в доме такое оружие.

В марте я отдала трость кузену. Наша жизнь, говоря словами Джуди, шла своим чередом, и Мэри Мартин, хотя она мне и не нравилась, показала себя отличным секретарем.

 

ГЛАВА ВТОРАЯ

Итак, я самым подробнейшим образом описала свой дом и всех, кто в нем жил в день исчезновения Сары Гиттингс. Комнаты прислуги находились в задней части дома на третьем этаже и были отделены от моей половины дверью и небольшим холлом. Однако для своих нужд все они пользовались черной лестницей. Мэри занимала комнату прямо над библиотекой, а Сара следующую, над голубой комнатой, где никто не жил. Дверь в комнату Мэри была всегда полуоткрыта, тогда как та, которая вела к Саре, наоборот, закрыта и зачастую заперта на ключ. Несмотря на все свои достоинства, Сара отличалась некоторой подозрительностью.

— Не люблю, когда кто-нибудь трогает мои вещи, — обычно говорила она, когда об этом заходил разговор.

Должна заметить, что Сара не принадлежала к моему постоянному штату прислуги. Эта молчаливая женщина средних лет и плотного телосложения была дипломированной медсестрой старой школы и прожила в нашей семье много лет. Когда кто-нибудь из нас заболевал, мы посылали за одной из этих современных особ, деловых и энергичных, но в серьезных случаях неизменно обращались к Саре.

Она постоянно ездила от одного члена нашей семьи к другому. Бывало, моя сестра Лаура телеграфирует из Канзас-сити: «У детей корь. Пришли, если можешь, Сару», и Сара, быстро уложив вещи и получив по одному из своих скромных счетов деньги в банке, немедленно отправляется в путь. Много времени проводила Сара у моей кузины Кэтрин Сомерс в Нью-Йорке. Кэтрин ее любила, хотя и непонятно, за что. Она была молчалива и не склонна к откровенности, но, вероятно, многие поверяли ей свои секреты.

Бедная Сара! Я как сейчас вижу: вот она проходит по комнатам в своем белом сестринском одеянии, и ее хрустящие накрахмаленные юбки почти касаются пола. Всегда в доме кого-нибудь из нашей семьи, всегда с нами и все же не совсем одна из нас. Помню, с какой тревогой она, перегнувшись через перила лестницы, наблюдала сверху за Джуди во время бала, который для дочери Кэтрин стал первым появлением в свете. Не забыть мне и того, как она шлепала по спинке родившегося бездыханным ребенка Лауры, чтобы заставить его сделать вдох. Помню и то, как, склонившись надо мной, она делала мне массаж, и прикосновения ее пальцев были нежными и легкими.

Она не была умной женщиной, хотя в этом я могу и ошибаться. Может быть, просто жизнь в семье, все члены которой гордились своим остроумием, приучила ее быть сдержанной в выражении своих чувств и мыслей.

В Саре не было также и ничего романтического или загадочного. Это была обыкновенная женщина, к постоянному присутствию которой все мы привыкли, полагая, что Сара всегда будет с нами. Помню, как однажды Говард Сомерс, муж Кэтрин, сказал ей, что упомянул ее в своем завещании.

— Сумма, конечно, небольшая, Сара, но, во всяком случае, вам никогда не придется жить в приюте.

Не знаю, почему мы все так удивились, когда в ответ на эти слова она разразилась слезами. Несомненно, Сара беспокоилась о том, что с нею будет, когда она состарится, а дети вырастут и забудут ее. Во всяком случае, она разрыдалась, и Говард был этим невероятно смущен.

У Сары были свои причуды. Так, когда она жила в доме Кэтрин, всегда полном гостей, у нее выработалась привычка брать поднос с едой в свою комнату, и от этой привычки она так и не смогла избавиться.

— Люблю читать во время еды. И потом, я рано встаю, и мне также не нравятся поздние обеды.

Думаю, она страдала от болей в животе, бедняжка.

Однако в моем доме, где протокол соблюдался не так строго, она сидела со мной за одним столом, за исключением тех случаев, когда приходили гости. Тогда, к тайному негодованию Джозефа, она брала поднос с едой и поднималась к себе.

Сара приехала ко мне от Кэтрин приблизительно за месяц до своего исчезновения. Она была не особенно мне нужна, но Кэтрин решила, что Сара должна отдохнуть и сменить обстановку. У Говарда был сердечный приступ, и какое-то время Сара выхаживала его.

«Пусть она немного отдохнет, — писала Кэтрин. — Конечно, она, как всегда, будет требовать работы, так что, если ты согласишься, чтобы она делала тебе массаж…»

И я, конечно, согласилась.

Я описала Сару весьма подробно и почти ничего не сказала о нашей семье: о Говарде и Кэтрин Сомерс в их прекрасной, в два этажа, квартире на Парк-авеню в Нью-Йорке, которые незадолго до описываемых событий начали вывозить в свет свою девятнадцатилетнюю дочь Джуди; о Лауре и ее многочисленном шумном семействе в Канзас-сити, а также о себе в моем старом доме с его зарослями кустарника, одиночеством и воспоминаниями. У меня были друзья, небольшие приемы и бридж, слуги — Джозеф, Нора, Клара и Роберт и все эти мэри мартин — молодые интеллигентные женщины, которые приходили и уходили, видя в моем доме лишь временное пристанище на пути к замужеству или дальнейшей карьере. Это однообразное, размеренное существование оживляли лишь внезапные, как всегда, приезды Джуди, присутствие моих юных секретарш, чьи мысли все время где-то витали, да визиты Уолли Сомерса, сына Говарда от первого брака. Основным занятием Уолли были биржевые спекуляции, а главным увлечением — старинная мебель, которая у меня, как говорила Джуди, имелась даже в избытке.

В тот апрельский вечер, когда исчезла Сара, Джуди была со мной. Она бунтовала, что неизменно случалось с ней каждый год.

— Временами я просто устаю от Кэтрин, — заявляла она, появляясь у меня неожиданно. — Она меня утомляет. С тобой же, наоборот, отдыхаешь. Знаешь, Элизабет Джейн, несмотря на все твои старомодные манеры и наряды, ты, по существу, весьма легкомысленная особа.

— Ну что же, — обычно кротко отвечала я, — легкомыслие — это все, что мне осталось.

Джуди, надо сказать, имела привычку обращаться ко всем по имени. Кэтрин долго приучала ее называть меня кузина Джейн, однако, став взрослой, Джуди перестала это делать. Но я все же не думаю, что она так обращалась и к своей матери.

Кэтрин была хорошей матерью. Правда, излишне суровой. К тому же она все еще была страстно влюблена в мужа, что иногда встречаешь у внешне холодных женщин, которые обычно являются больше женами, чем матерями. Мне даже кажется, что она немного ревновала Говарда к Джуди, и Джуди об этом знала.

Итак, появлялась Джуди, и, как по мановению волшебной палочки, начинал трезвонить телефон, а перед домом останавливались яркие спортивные автомобили, которые могли стоять часами.

Джозеф с покорным видом освобождал по десять раз на дню пепельницы, полные окурков, время от времени уныло сообщая мне что-нибудь вроде:

— Кто-то прожег сигаретой поверхность вашего бюро времен королевы Анны, мадам.

Я всегда была для него только «мадам», что иногда просто выводило меня из себя.

— Не обращайте внимания, Джозеф. Молодость требует жертв.

После этого он уходил, несколько подавленный, но, как всегда, полный достоинства. По-своему он был таким же необщительным, как и Сара, таким же чудаковатым и стремящимся стушеваться, как все хорошие слуги.

Итак, в тот апрельский вечер, когда исчезла Сара, Джуди была со мной. Она появилась, вся кипя негодованием, перед самым ужином и сейчас выкладывала свои обиды. Мэри Мартин куда-то ушла на весь вечер, и мы с Джуди были за столом одни.

— Право же, Кэтрин просто невыносима, — голос Джуди дрожал от возмущения.

— Она, вероятно, говорит то же самое о тебе.

— Но ведь это же глупость. Она не хочет, чтобы я виделась с Уолли. Уолли, конечно, не тот человек, из-за которого не спишь по ночам, но он все же мой брат.

Я промолчала. Неприязнь матери Джуди к сыну Говарда от первого брака была давней проблемой в семье. Кэтрин ревновала мужа, она никак не могла примириться с тем, что он уже был однажды женат, даже если тот ранний брак и оказался неудачным. И одним из следствий этого была ее ненависть к Уолли и всему тому, что за ним стояло, хотя нельзя сказать, что за ним стояло слишком много. Он был обычным сыном богатого человека, по-своему обаятельным, но довольно нервным с тех пор, как вернулся с фронта после войны. Однако он был похож на Маргарет, первую жену Говарда, и Кэтрин не могла ему этого простить.

— Тебе нравится Уолли? — в голосе Джуди звучал упрек.

— Конечно.

— И он здорово отличился на войне.

— Несомненно. Не понимаю, чего ты добиваешься? Ты что, пытаешься в чем-то оправдаться?

— Мне кажется, мы относимся к нему просто отвратительно. Что у него есть? Немного денег от папы, и все. А теперь и я не смогу его видеть.

— Но ты сможешь, — возразила я. — Ты увидишь его сегодня. Он собирался зайти, чтобы взглянуть на старинный шкафчик с инкрустацией из золотой бронзы, который мне прислала Лаура.

При этих моих словах Джуди так обрадовалась, что тут же позабыла о своем раздражении.

— Но это чудесно! — воскликнула она. — А в нем есть потайные ящики? Я просто обожаю такие вещи.

С этими словами она вернулась к своему ужину, продолжая поглощать все в неимоверных количествах. Ох уж эти юные создания с их осиными талиями и здоровым аппетитом!

Джуди уже сбегала на третий этаж поздороваться с Сарой, и сейчас, когда мы сидели за ужином, я услышала, что Сара спускается вниз. В этом не было ничего необычного. Иногда по вечерам она ходила в кино или выводила на прогулку Джока и Изабеллу. Камин в музыкальной комнате расположен под углом, и в зеркале, которое висит над ним, мне со своего места за столом хорошо видна лестница. Сначала появлялись мягкие туфли на низком каблуке, затем край белой юбки, серый жакет, и, наконец, в поле моего зрения оказывалась вся Сара.

В этот вечер, однако, увидев, что она сменила свой сестринский наряд на обычную одежду, я спросила:

— Идете в кино, Сара?

— Нет, — ответила она, как всегда, лаконично.

— Не могли бы вы взять собак? Их сегодня вечером еще не выгуливали.

Казалось, она колеблется. Я заметила странное выражение на ее лице.

В этот момент Сару обнаружили собаки и принялись радостно прыгать вокруг нее.

— Возьми их, — попросила Джуди.

— Ну хорошо, — проворчала, соглашаясь, Сара. — Сколько сейчас времени?

Джуди бросила взгляд на часы и ответила ей, добавив при этом:

— И, пожалуйста, веди себя хорошо, Сара.

Сара промолчала. Она взяла собак на поводок и вышла. Было пять минут восьмого. Она вышла и больше не вернулась.

Мы с Джуди продолжали сидеть за столом, вернее, это я сидела, а она ела и время от времени отвечала на телефонные звонки. Один раз позвонил молодой человек по имени Дик, и в голосе Джуди зазвучали такие странные нотки, что у меня даже возникли некоторые подозрения. Однако на следующий звонок она отвечала довольно холодно.

— Не понимаю, почему. Она прекрасно знала, куда я еду… У меня все в порядке. Если мне захочется совершить какую-нибудь глупость, я найду для этого другое место… Нет, она вышла.

Я привожу здесь этот разговор, так как впоследствии он оказался чрезвычайно важным. Если не ошибаюсь, он произошел вскоре после ухода Сары, в пятнадцать минут восьмого или около того.

Джуди вернулась к столу, всем своим видом выражая негодование.

— Это дядя Джим, — ответила она на мой немой вопрос. — Нет, ты представляешь, мама опять натравила его на меня. Старый дурак!

Неприязнь Джуди к Джиму Блейку, которую она всячески подчеркивала, была вызвана не какими-то его личными качествами, а тем, что он действовал как представитель Кэтрин, когда Джуди была у меня.

Лично мне Джим нравился. Возможно, потому, что он всегда оказывал мне мелкие знаки внимания, которые так ценят женщины моего возраста, а Кэтрин просто обожала его.

— Он спросил Сару, и я сказала, что она вышла. Интересно, зачем это она ему понадобилась?

— Может быть, Кэтрин просила его что-нибудь ей передать?

— Вероятно, — ядовито заметила Джуди, — чтобы она за мной присматривала.

Надеюсь, я ничего не перепутала. Столь многое произошло в тот вечер, что я с трудом припоминаю этот спокойный ужин, то есть спокойный, конечно, до того момента, как Джозеф принес нам кофе.

Помню, мы говорили о Джиме, причем Джуди — с обычным для ее возраста презрением к человеку сорока с лишним лет, не занятому никаким серьезным делом. Однако Джим, надо отдать ему должное, организовал свою жизнь по-своему неплохо. Старый холостяк, он предпочитал проводить время в обществе других, и причина, как я догадывалась, а Джуди не могла понять, была здесь одна — страх одинокого человека перед одиночеством.

— Дядя Джим и его приемы! — презрительно фыркнула Джуди. — Интересно, откуда он берет на них деньги?

— У него кое-что есть благодаря его матери.

— И, вероятно, еще больше благодаря моей!

Возможно, она была права, поэтому я ничего не ответила на ее замечание, а так как для Джуди, ни в чем не испытывавшей недостатка, деньги значили очень мало, она тут же забыла о своем раздражении и снова развеселилась.

Я с трудом припоминаю, каким был Джим в те дни, как он выглядел в тот вечер, когда покидал свой дом. Высокий, державшийся по-прежнему прямо человек с седеющими волосами, аккуратно зачесанными назад, чтобы скрыть небольшую лысину, он был всегда учтив и одет с иголочки. Он был также весьма популярен. Джим никогда не позволял делу, а в его случае это были операции с недвижимостью на дилетантском уровне, стать помехой игре в гольф или партии в бридж, и в ответ на присылаемые ему многочисленные приглашения постоянно устраивал чаепития или званые обеды. У него был слуга-негр по имени Амос, который умел перевоплощаться почти мгновенно. Амос готовил обед, потом, одетый в смокинг, подавал его гостям и, наконец, уже в крагах и кожаной куртке ждал их у машины, когда, попрощавшись с Джимом, они выходили из дому. Так как для многих все негры выглядят одинаково, складывалось впечатление, что у Джима целая свита слуг.

— Мечта всех невест, — заключила язвительно Джуди, и в этот момент появился Джозеф с нашим кофе.

Это было, как заявил он в полиции, а затем и перед присяжными, в семь тридцать или семь тридцать пять.

Джуди закурила. Помню, я еще подумала, какой красивой она кажется в свете свечей и как все в доме оживает с ее приездами. Рядом, в буфетной, возился Джозеф, и откуда-то издали до меня доносились приглушенные голоса слуг.

Джуди притихла. Возбуждение, владевшие ею при приезде, улеглось, и сейчас она выглядела усталой и несколько подавленной.

Тут я подняла голову, и мой взгляд случайно упал на зеркало.

На лестнице кто-то прятался.

 

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Казалось, он подслушивал. Мне были видны только его ноги в темных брюках, а он, конечно, даже не подозревал, что со своего места я могу его видеть. Очевидно, он слушал, слушал и прикидывал, броситься ли ему к выходу или отступить назад. Дверь, ведущая из столовой в холл, была полуоткрыта, и он знал, что если побежит, я его увижу.

Похоже, он решил не рисковать, так как, даже не развернувшись, задом, бесшумно поднялся наверх.

— Джуди, — спокойно произнесла я, — не двигайся и не повышай голоса. К нам забрался грабитель. Он там, наверху, я только что его видела в зеркале.

— Что я должна делать? Может быть, закрыть дверь в библиотеку и вызвать полицию?

— Хорошо, а я скажу Джозефу. Чтобы попасть на черную лестницу, вору надо пройти через кухню, а там его увидят слуги.

Я позвонила в колокольчик. При этом совсем не волновалась и была этим весьма горда. Те немногие драгоценности, которые я хранила дома, были на мне, а если вору приглянулся мой золотой туалетный прибор, то он мог его забирать, я не возражала — прибор был застрахован. Все же, пока ждала Джозефа, я сняла кольца и положила их в цветочную вазу на столе.

Джозеф воспринял новость спокойно. Он сказал, что Роберт все еще в гараже и он поставит его у черной лестницы. Однако он был против того, чтобы вызывать полицию.

— Он просто выпрыгнет в окно, мадам. Но если я спокойно поднимусь наверх, делая вид, что мне о нем ничего неизвестно, то, возможно, застану его врасплох.

— Но у вас нет оружия!

— У меня в буфетной спрятан револьвер.

Это меня не удивило. В последнее время произошло несколько краж — кажется, одним из пострадавших был бутлегер, что я считала справедливым возмездием, — так что без лишних слов я поднялась и стала в дверях, ожидая, когда вернется Джозеф.

— Если он проскочит мимо меня и вбежит сюда, — сказал, выходя из буфетной, Джозеф, — сразу же уйдите с его дороги. Эти домушники могут быть весьма опасны.

С этими словами он двинулся вверх по лестнице, оставив меня ждать внизу, в холле. Я слышала приглушенный голос Джуди, терпеливо объясняющей что-то по телефону, а сверху доносились звуки, производимые Джозефом, который методично осматривал второй и третий этажи. Он двигался неторопливо, с чувством собственного достоинства, однако делал свое дело на совесть, не пропуская ни одной двери.

Он все еще находился на третьем этаже, как вдруг совсем рядом со мной раздался какой-то еле слышимый треск. Он был похож на выстрел и прозвучал где-то совсем близко. Мне показалось, в умывальной за холлом. Когда Джуди вернулась, я сказала ей об этом, и она сразу же, не слушая моих возражений, направилась туда и распахнула дверь. Но в умывальной никого не оказалось. Вскоре появился Джозеф, который сообщил, что никого не обнаружил, но вор, по его мнению, мог спрятаться на крыше, а так как в этот момент подъехал на мотоцикле полицейский, я послала Джозефа проверить его предположение. Однако ни Джозеф, ни полицейский никого не нашли, что казалось просто невероятным. Наш грабитель словно растворился в воздухе, причем так и не прихватив ничего с собой — мой прибор оказался на месте.

Думаю, вся эта история весьма позабавила полицейского, который счел ее просто моей причудой. Джуди пошла проводить его до дверей.

— Если у вас снова возникнут какие-нибудь неприятности, — произнес он галантно на прощание, — посылайте сразу же за мной.

— А у меня всегда неприятности, — сказала Джуди.

— Неужели? И что это за неприятности?

— Полицейские, — ответила Джуди любезным тоном и закрыла за ним дверь.

Сегодня, оглядываясь назад, я могу только поражаться беспечности, которая владела нами в тот вечер. С приездом Джуди я более не чувствовала своего одиночества, и когда в половине девятого появился Уолли, он увидел, как она уговаривает меня выкурить сигарету.

— Тебе надо успокоиться, Элизабет Джейн, и ты это прекрасно понимаешь.

— Успокоиться? — крикнул из холла Уолли. — А что случилось?

— К ней, бедняжке, залез грабитель, — объяснила Джуди. — Грабитель в темных брюках, который прятался на лестнице.

— На лестнице? Ты хочешь сказать, что видела его?

— Не я, Элизабет Джейн. Она видела его ноги в зеркале.

— И это все?

— А тебе этого мало? Все остальное у него, вероятно, тоже было где-то поблизости. Эти вышеназванные ноги потом поднялись вверх по лестнице и исчезли.

Уолли вошел в столовую и внимательно осмотрел зеркало.

— Отличное устройство, Элизабет Джейн! — воскликнул он.

Как видно, он сразу усвоил привычку Джуди называть меня по имени.

— Ступай-ка наверх, Джуди, я хочу взглянуть на твои ноги.

— Ты слишком нескромен, — заметила она, поднимаясь на несколько ступенек вверх по лестнице. — Ну как?

— Отлично. Да, я вижу их, и они довольно красивы.

Когда он вновь к нам присоединился, Джуди стала настаивать на том, чтобы осмотреть перила лестницы, где, по ее мнению, могли остаться отпечатки пальцев грабителя. Уолли назвал все это чепухой, заметив, что сегодня все преступники работают только в перчатках, так что, учитывая волну преступности, на всех фабриках, где их производят, скорей всего пришлось ввести ночную смену.

Однако Джуди все же отправилась за свечой.

— А как восприняла все это божественная Сара? — спросил Уолли. — Вероятно, это было для нее настоящим ударом?

— К счастью, Сара при этом не присутствовала. Она гуляет с собаками.

Свет падал прямо на лицо Уолли, который, разговаривая со мной, стоял под самой люстрой, и мне вдруг бросилось в глаза, что он сильно похудел и осунулся. Красота Уолли, если можно употребить это слово в отношении мужчины, была унаследована им от матери, как, к сожалению, и ее неуравновешенный характер. Война, судя по всему, была для Уолли настоящим адом, так как он никогда о ней не вспоминал. Я давно заметила, что мужчины, которые действительно сражались и страдали на войне, мало что могли рассказать об этом. Не знаю, объяснялось ли это их нежеланием вспоминать о пережитых ужасах или просто большинство из них были по природе молчаливы.

Пока мы так стояли и разговаривали, я упомянула об услышанном мною странном звуке. Уолли сразу же направился в умывальную, открыл дверь и взглянул вверх.

Наша умывальная представляет собой крошечную комнатку в конце холла, с потолком из непрозрачного стекла, в центре которого находится вентиляционное устройство, которое можно открыть, потянув за веревку. Вентиляционная труба напоминает собой шахту лифта, и свет проникает сюда сквозь слуховое окошко на крыше. В эту шахту выходит лишь окно чулана на третьем этаже. После того, как в 1893 году торнадо вырвал с корнем раму слухового окошка и бросил ее в вентиляционную шахту, вдребезги разбив стеклянный потолок умывальной, мой отец распорядился установить здесь железную решетку из четырех брусьев, которые и были довольно плотно вбиты в стены шахты приблизительно шестью футами ниже окна в чулане.

— Полагаю, трубу никто не осматривал?

— Даже не знаю, но, скорее всего, нет.

Уолли продолжал смотреть вверх.

— Грабитель мог проникнуть туда через окно в чулане и во время осмотра дома стоять там на брусьях.

— Если, конечно, он знал об их существовании, — заметила я сухо.

Неожиданно Уолли повернулся и бросился вверх по лестнице. Мгновение спустя он уже кричал с третьего этажа:

— Принесите кто-нибудь лестницу. Там внизу, на слуховом окне…

— Грабитель?

Уолли рассмеялся.

— Ну, он бы пробил стекло, как куль с углем. Нет, это что-то небольшое.

Он сбежал вниз, взял в библиотеке спички и, не успел Роберт принести из гаража лестницу и поставить ее в умывальной, как он уже был на ней и в мгновение ока проник сквозь вентиляционное отверстие наверх.

Мы стояли, столпившись, в дверях. Джуди держала в руке свечу, у меня между пальцев была зажата неизвестно откуда взявшаяся горящая сигарета, а сзади выглядывали Джозеф и Роберт.

Не знаю, чего я ожидала, но помню, что испытала острое разочарование, когда Уолли, наконец, произнес:

— Эй, внизу! Я нашел его. Это карандаш.

Больше там ничего не было, и минуту спустя Уолли спустился вниз, изрядно перепачкавшийся, но весьма довольный собой.

— Карандаш! — торжествующе произнес он. — Что вы на это скажете? Оценят меня полицейские? Именно его ты и слышала, Элизабет Джейн.

Джуди едва взглянула на карандаш.

— Это, конечно, возможно, — проговорила она. — Однако он ничем не отличается от карандашей самой Элизабет Джейн. Так что я не вижу особых оснований для восторга.

Ее слова вызвали раздражение Уолли.

— Ну, хорошо. Мы еще поглядим. На нем могли остаться отпечатки пальцев.

— Но ведь ты, как я понимаю, решил, что вор был в перчатках! Может быть, тебе лучше поискать, каким образом он проник в дом? Думаю, в этом был бы большой толк. И конечно, как он выбрался отсюда.

Сейчас, когда я пишу эти строки, все это кажется мне таким странным, таким несерьезным — и шутливая перепалка между Уолли и Джуди, и веселый эксперимент, затеянный ими с тем, чтобы определить, было ли падение карандаша с третьего этажа звуком, который я слышала, и мое твердое убеждение, что звук был иным, и то, как мы, наконец, обнаружили выбитое стекло в створчатой двери гостиной и не заметили лежавшего на ступенях, ведущих в сад, сломанного кончика перочинного ножа, найденного на следующее утро инспектором Гаррисоном.

Джуди, обнаружившая выбитое стекло за висевшими на дверях шторами, заметила, что грабитель мог запросто просунуть руку в образовавшееся отверстие, повернуть ключ и войти. В конце гостиной расположена еще одна дверь, ведущая в небольшой холл рядом с черной лестницей, и, по мнению Джуди, грабитель воспользовался именно ею, чтобы попасть наверх.

— Да, это было довольно легко, — повторила Джуди. — Однако он не мог уйти тем же путем. Как раз в это время Клара спускалась вниз на ужин, и ему, как видно, пришлось спрятаться на парадной лестнице.

— И ты, вероятно, полагаешь, — резко заметил Уолли, — что его вообще не было в вентиляционной шахте?

— Этого я не говорила. Только сказала, что карандаш — это не доказательство. Он вполне мог прятаться в вентиляционной шахте. Ведь за ним по пятам шел Джозеф, и ему надо было где-то укрыться.

— Но все-таки: что ему было нужно? — спросила я. — Не думаю, что он явился сюда только для того, чтобы ронять карандаши. Если он спускался вниз, когда я его увидела в зеркале…

— Он мог и подниматься, — неожиданно возразила Джуди. — Может быть, он решил начать сверху, ну, как мы делаем уборку.

Уолли положил карандаш в конверт, который запечатал, чтобы передать все в целости и сохранности полиции.

Полагаю, все эти наши поиски, разговоры, эксперименты заняли не более получаса. Было девять или около того, когда я отправила служанок спать, и еще до десяти Джозеф и Уолли повесили висячий замок на разбитую дверь в гостиной. После этого я приказала Джозефу отправляться в постель, но он начал возражать.

— Мисс Сара еще не вернулась.

— У нее есть свой ключ, Джозеф.

Однако я почувствовала неловкость из-за скрытого в его словах упрека. Вся эта кутерьма заставила меня совершенно позабыть о Саре.

— Сара?! — Уолли, рассматривавший новый замок, резко поднял голову. — Разве она еще не вернулась?

— Нет. Где она может находиться столько времени, да еще с двумя собаками? Друзей у нее нет.

Оставив Уолли и Джуди в гостиной, я вышла на улицу.

Ночь была довольно прохладной, и хотя луну скрывали облака, в просветах между ними все небо было усеяно звездами. Прохаживаясь взад-вперед по подъездной аллее, я несколько раз свистнула. Иногда Сара спускала собак с поводка, и они прибегали домой раньше ее.

Один раз мне показалось, что слышен отдаленный лай собаки, и я пошла в том направлении, откуда он доносился. Собака, похоже, находилась в дальнем конце Ларимерской пустоши или еще дальше, в парке. У ворот я встретила спешащую домой Мэри Мартин. Вид у нее был такой, как всегда, когда она поздно возвращалась домой, — слегка недовольный. Причиной, как я понимаю, было отсутствие у нее ключа от входной двери. Мэри задевало, что у Сары был этот ключ, тогда как она сама его не имела. Однако я весьма старомодна в таких вопросах, чувствуя себя ответственной за людей, находящихся у меня в услужении, а Мэри к тому же была слишком юной и очень привлекательной девушкой.

По пути домой я рассказала ей о нашем грабителе, и она немного оттаяла.

— Мне кажется, вам не следовало бы гулять здесь в одиночестве. Он может все еще скрываться где-то поблизости.

— Я искала Сару. Она вышла прогулять собак и до сих пор не вернулась, хотя уже довольно поздно.

К моему величайшему удивлению, Мэри резко остановилась.

— Когда она вышла? — В ее голосе звучало неподдельное волнение.

— В семь. Прошло уже почти три часа.

Мэри молча двинулась вперед. Когда мы подошли к парадной двери, которую я оставила открытой, свет упал на ее лицо, и я подумала, что она выглядит довольно бледной. Но в этот момент в дверях появился Уолли, и Мэри сразу же оживилась.

— На вашем месте, мисс Белл, — произнесла она, — я бы так не волновалась. Она сама может позаботиться о себе. И потом, у нее есть ключ!

Она бросила на меня, как мне показалось, ободряющий взгляд, при входе одарила улыбкой Уолли, довольно холодно поздоровалась с Джуди — похоже, она опасалась покровительственного отношения к себе с ее стороны — и побежала вверх по лестнице, стуча каблучками.

Уолли не сводил с нее глаз. На повороте она оглянулась и окинула испытующим взглядом каждого из нас — меня, Джуди, Уолли. Дольше всех ее взгляд задержался на Уолли.

— Я бы не беспокоилась о мисс Гиттингс, — повторила она. — С ней ничего не случится.

— Не могли бы вы заглянуть в ее комнату? — попросила Джуди. — Может быть, она вернулась, пока мы были в гостиной.

Мы слышали, что она что-то напевает, поднимаясь по лестнице, и вскоре она крикнула, что Сара еще не пришла, но почему-то ее комната была не заперта.

— Это довольно странно, — проговорила Джуди. — Насколько мне известно, она всегда запирает ее на ключ.

— Сегодня мне это не кажется таким уж странным, — в голосе Мэри звучала явная насмешка. — Она знала, что я ушла! Ключ торчит в двери снаружи. Она просто забыла повернуть его и взять с собой.

Я не очень отчетливо помню, что происходило между десятью и одиннадцатью часами вечера. Уолли не хотел уходить до возвращения Сары, и они с Джуди решили заняться шкафчиком, присланным мне Лаурой. В доме было очень тихо. Какое-то время я сидела в библиотеке, и мне было слышно, как двигалась наверху Мэри, наполняя водой ванну, — она была весьма аккуратна во всем, что касалось ее персоны. Наконец, она ушла в свою комнату и закрыла за собой дверь. К одиннадцати часам Джуди оставила всякую надежду найти в шкафчике потайной ящик и начала зевать. Вскоре после этого Уолли ушел, и она отправилась спать.

Но я все еще сидела в библиотеке. Меня мучили дурные предчувствия, но я отнесла это на счет произошедших вечером событий и какое-то время спустя — я уже немолода и быстро устаю — задремала.

Когда проснулась, часы пробили час ночи, а Сары все еще не было. Она разбудила бы меня, если бы вернулась, и погасила бы свечи. Все же я поднялась наверх и открыла дверь в ее комнату. Там было темно. Я негромко позвала ее, но отклика не последовало. Не слышно было и храпа, который свидетельствовал бы о том, что она спит.

В первый раз за весь вечер я испугалась по-настоящему. Затем спустилась вниз, зашла на минуту в свою комнату, чтобы взять шаль, и в столовую, чтобы надеть кольца, о которых почти забыла, и вышла на улицу.

Собака или собаки все еще лаяли. Постояв несколько мгновений у двери, я решительно двинулась в направлении Ларимерской пустоши.

 

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Одним из неизбежных следствий трагедии является то, что ты постоянно думаешь о ней, пытаясь ответить на вопрос: можно ли было ее предотвратить? Так и я, совсем не желая этого, вновь и вновь возвращаюсь мыслями к событиям того вечера, таким обычным на первый взгляд и, однако, имевшим такие ужасные последствия. Предположим, я включила бы свет в комнате Сары той ночью? Был ли тот слабый шорох, который я тогда услышала, колыханием штор от ветра, как я предположила, или чем-то иным, намного более ужасным?

А если бы я, вместо того, чтобы посылать Джозефа наверх, вызвала бы полицию и дом был бы окружен?

Но что я могла сделать для Сары? Ничего! Совершенно ничего!

Я немного нервничала, направляясь в сторону Ларимерской пустоши. Но по мере моего продвижения отчаянный лай собак казался все более и более знакомым. Когда же я с трудом изобразила нечто похожее на свист, они узнали меня и радостно завизжали. Я смогла различить громкий лай Джока и меланхоличное потявкивание Изабеллы, но они почему-то не ринулись ко мне навстречу.

Я остановилась и позвала собак. Не хотелось покидать тротуар, где было сухо и сравнительно безопасно, и искать их на сыром, сплошь поросшем деревьями и кустарником Ларимерском участке. По правде сказать, я просто боялась туда идти. Ведь что-то удерживало собак на месте. А если это был кто-то? Сейчас я совершенно уверена в том, что когда я, наконец, бросилась бежать, то ожидала увидеть рядом с собаками Сару, без сознания или мертвую. Я бежала как одержимая, не разбирая дороги. И, конечно же, упала — правда, всего один раз, — зацепившись ногой за какую-то старую ржавую проволоку, и ударилась так, что несколько мгновений не могла прийти в себя.

Далеко, в конце участка, я нашла собак, но одних, без Сары. Если до сих пор было непонятно, почему они не прибежали на мой зов, то теперь эта тайна разъяснилась.

Они не могли двинуться с места. Кто-то просунул сквозь ошейники веревку и с ее помощью привязал их к дереву. От радости, что их нашли, собаки крутились на месте, пытаясь лизнуть меня в лицо. Узел оказался невероятно тугим, так что мне понадобилось несколько минут, чтобы их отвязать.

Однако позднее, отвечая на вопросы, я так и не смогла вспомнить, что это был за узел.

Кругом была непроглядная темень. Далеко позади меня, на тротуаре, уличный фонарь освещал место, где начиналась тропа, которая почти сразу круто сворачивала и спускалась к парку. Ларимерская пустошь представляет собой как бы треугольник, одна из сторон которого примыкает к моему участку, а другая к улице, тогда как гипотенуза проходит вдоль глубокого оврага.

Несколько секунд я отчаянно звала Сару, потом приказала терьеру искать ее.

— Ищи, Джок, ищи Сару.

Но он лишь гавкнул в ответ, и в следующую секунду обе собаки исчезли в темноте.

Меня, однако, не покидало странное чувство, что Сара должна быть где-то поблизости. Все же, боясь оставаться здесь одна, я повернула к дому, где и нашла обеих собак, которые с визгом скреблись в парадную дверь. Я разбудила Джозефа и заставила его пойти со мной на Ларимерский участок. Он с револьвером и я с фонарем в руке представляли собой, должно быть, весьма странную и подозрительную пару: двое пожилых людей, причем Джозеф был полуодет, бродящих ночью по пустырю. Об этом, похоже, подумал и встретившийся нам полицейский, который совершал здесь обход.

— Потеряли что-нибудь? — в голосе полицейского звучало подозрение.

— Пожилую женщину довольно плотного телосложения, — ответила я чуть не плача.

— Ну, с этим, думаю, у вас будет все в порядке, — заметил полицейский. — Вот если бы вы потеряли здесь кольцо…

Все же мой рассказ произвел на него некоторое впечатление.

— Вы говорите, они были привязаны к дереву? К какому?

— Вон к тому, — показала я. — Мой дворецкий как раз сейчас его осматривает. Веревка должна быть где-то там, рядом с деревом.

И тут Джозеф ошеломил меня.

— Мадам, — крикнул он, — здесь нет никакой веревки!

И действительно, веревка исчезла. Искал полицейский, искали мы с Джозефом, но ни веревки, ни Сары найти не удалось. Полицейский, решив, очевидно, что все это было лишь моей причудой, забыл о своих подозрениях и, похоже, даже развеселился.

— Вам лучше отправиться сейчас домой, мэм, — убеждал он меня, — а утром снова приметесь за поиски.

— Но здесь же была веревка, я едва смогла ее развязать!

— Конечно, конечно, — согласился он, пытаясь меня успокоить. — Может быть, леди, которую вы ищете, сама и привязала собак. Вероятно, ей надо было уйти, а собаки мешали.

Возможно, он был и прав, но в глубине души я не верила этому, зная Сару. И тут я подумала: а знаю ли я ее? Я знала невозмутимую, флегматичную Сару, то есть знала ее лишь с внешней стороны. А какой она была на самом деле? Меня как обухом по голове ударило, когда я сообразила, что не знаю даже, есть ли у Сары какие-нибудь родственники, которым могла бы сообщить о случившемся!

— Сейчас вы пойдете домой, — полицейский говорил со мной, как с малым ребенком, — а утром увидите, что она вернулась. Если же она не придет, дайте мне знать.

Последние слова он произнес уверенным, авторитетным тоном, как бы говоря: положитесь на меня, я — закон и все улажу.

На следующее утро шел дождь, все вокруг выглядело унылым и серым. Часы показывали восемь, и я позвонила, чтобы принесли завтрак. Если у меня и были какие-то надежды на возвращение Сары, они сразу же улетучились при взгляде на мрачное лицо Джозефа. Я выпила немного кофе, а в половине девятого ко мне в своем роскошном пеньюаре, накинутом поверх цветастой пижамы, зевая, вошла Джуди.

— Ну, и что же она сказала в свое оправдание? — спросила Джуди с порога. — Можно, я позавтракаю здесь с тобой. Ненавижу есть в одиночестве.

— Кто сказал?

— Сара.

— Она еще не вернулась.

— Что? Но ведь я слышала. С двух и почти до трех ночи она все ходила и ходила над моей головой, так что я чуть с ума не сошла.

Я села в постели, не сводя изумленного взгляда с Джуди, затем позвонила.

— Джозеф, — обратилась я к пришедшему на звонок дворецкому, — вы заходили сегодня в комнату Сары?

— Нет, мадам. Я поднялся позже обычного и сразу же поспешил вниз.

— Но… ваше выражение лица… Я решила, вы знаете, что она не возвращалась.

— Она не спускалась к завтраку, а завтракает она всегда очень рано.

В этот момент до нас донесся взволнованный голос Мэри Мартин, объясняющей что-то горничной в холле над нашими головами. Минуту спустя она уже мчалась вниз по лестнице, дробно стуча каблучками.

В следующее мгновение она ворвалась ко мне с криком, что в комнате Сары все перевернуто вверх дном. Джуди сразу же как ветром сдуло. Поспешно одеваясь, я успела учинить Мэри настоящий допрос. По ее словам, она постучала к Саре, чтобы попросить утреннюю газету. Надо сказать, что в доме я получаю газету последней. Сначала ее прочитывает Джозеф, затем Сара, а у Сары ее забирает Мэри, так что, когда в девять газета, наконец, доходит до меня, на ней обычно уже виднеются масляные пятна и следы от яйца и грейпфрутового сока. Но я опять отвлекаюсь. Итак, не получив ответа, Мэри открыла дверь, и то, что предстало ее взору, увидела и я, когда, одевшись, поднялась наверх.

В комнате Сары царил полнейший беспорядок. Кто-то сдвинул в угол кровати матрац и подушки, выбросил из шкафа одежду и обувь, переворошил бумаги на письменном столе. Даже ее сундук был взломан, а его содержимое валялось на полу. Истории болезней членов семьи, которые она, как ветеран свои медали, всегда держала при себе, были брошены на кровать и, очевидно, тщательно просмотрены.

Во всем этом беспорядке было что-то весьма непристойное, как если бы кто-то сорвал с Сары одежду и выставил ее немолодое тело на всеобщее обозрение.

Джуди, заметно побледневшая, стояла в дверях.

— На твоем месте я бы не входила, — произнесла она. — Во всяком случае, ни к чему не прикасалась бы, пока не приедет полиция.

— Ее удар хватит, — заметила заглядывающая в комнату через мое плечо Клара, — когда она все это увидит. Она такая аккуратная!

Но у меня было ужасное предчувствие, что ничто в этом мире уже не сможет расстроить бедную Сару.

Было пятнадцать минут десятого, когда я позвонила в полицию. Полчаса спустя прибыл помощник суперинтенданта полиции инспектор Гаррисон в сопровождении полицейского.

Они осмотрели комнату Сары, после чего, оставив там полицейского, инспектор прошел со мной в библиотеку.

Инспектор Гаррисон был человеком небольшого роста и плотного телосложения с абсолютно голым черепом и такими ярко-голубыми глазами, какие встретишь только у ребенка. Разговаривая со мной, он вытащил из кармана деревянную зубочистку и откусил от нее кончик. Как я позже узнала, их у него был просто неисчерпаемый запас. По его словам, он бросил курить и ему необходимо было все время держать что-нибудь во рту.

Он был не склонен видеть в исчезновении Сары что-либо серьезное. Во всяком случае, до тех пор, пока для этого не появятся более веские основания. Однако он заинтересовался нашим грабителем и особенно теорией Уолли, полагавшим, что вор прятался в вентиляционной трубе. Когда я ему об этом рассказала, он сразу же отправился в умывальную, а затем в комнату горничной и тщательно все осмотрел. Однако на подоконнике в чуланчике Клары было столько царапин, что они мало чем могли помочь инспектору.

— Он, конечно, мог забраться сюда, в этом нет никакого сомнения, — произнес инспектор, закончив осмотр. — Но мне не хотелось бы быть на его месте, когда он отсюда выбирался. И все же это вполне возможно.

Затем он отправился бродить по дому, время от времени привлекая на помощь Джозефа. Вскоре появился Уолли и присоединился к нам с Джуди в гостиной, где мы терпеливо ожидали возвращения инспектора. Джуди сидела притихшая, Уолли же был явно взволнован, даже встревожен. Он бесцельно ходил по комнате, снимая и вновь ставя на место безделушки, пока Джуди не взорвалась:

— Ради Бога, Уолли! Сядь и успокойся!

— Если я тебя так раздражаю, ты можешь уйти в другую комнату.

Джуди закурила.

— Не могу понять, — медленно произнесла она, глядя на Уолли. — Что тебе до Сары? Мне кажется, ты всегда был к ней довольно равнодушен.

— Когда-нибудь ты все узнаешь.

Джуди бросила на него быстрый взгляд.

— Почему же не сейчас?

Не ответив, Уолли резко повернулся и возобновил хождение по комнате.

Несколько минут царило молчание. Неожиданно Уолли остановился. Как выяснилось, ему в голову пришла мысль, что Сара уехала в Нью-Йорк, и он предложил Джуди позвонить матери и узнать, там ли Сара. После долгих препирательств между Джуди и Уолли было решено, однако, не волновать Кэтрин, и я связалась по телефону с Джимом Блейком, который после того, как я ему все рассказала, пообещал, что позвонит ей под каким-либо предлогом и осторожно все разузнает. Когда меня позже спрашивали, как он держался во время нашего разговора, я мало что смогла вспомнить. Кажется, он очень удивился, а потом сказал, что плохо себя чувствует, но сейчас встанет, позвонит Кэтрин, а днем зайдет к нам.

Вскоре он позвонил нам и сообщил, что Сары, судя по всему, в Нью-Йорке нет, напомнив, чтобы мы ждали его около трех.

Однако это сообщение странным образом подействовало на Уолли. Мне кажется, он испугался, хотя, возможно, такое впечатление у меня сложилось позже, в свете того, что я знаю сейчас. Все же, как я припоминаю, он выглядел так, будто не спал всю ночь. Кроме того, он все время нервно крутил свой перстень, чего я не замечала за ним с тех самых пор, как он вернулся с фронта.

Он беспрестанно курил, а в те моменты, когда его пальцы не были заняты сигаретой, крутил и крутил перстень с печаткой.

Один раз он нас оставил и отправился наверх взглянуть на комнату Сары. Полицейский открыл ему дверь, но внутрь не пустил. Он также перебросился парой слов с Мэри, что я могла тогда только предполагать, а сейчас знаю наверняка. Однако он уже снова был с нами в гостиной, когда там появился инспектор и, достав из кармана очередную зубочистку, начал свой разговор.

— Прежде всего, — произнес он, — на вашем месте я бы не делал поспешных выводов. Вероятнее всего, леди жива. Я почти уверен в этом. Мы, конечно, пошлем людей в морг и больницы, но, как вы понимаете, существует множество причин того, что человек решает исчезнуть, причем иногда так же загадочно, как и ваша Сара. У мисс Гиттингс, как вы все хорошо знаете, был ключ от дома. Не могла ли она, к примеру, сама, вернувшись прошлой ночью сюда, искать что-нибудь в своей комнате?

— Одетая в темные брюки? — спросила я резко.

Моя горячность вызвала улыбку на лице инспектора.

— Возможно. Иногда происходят и более странные вещи. Но вернемся к ключу от ее комнаты. Как я понимаю, он торчал снаружи прошлой ночью?

— Так сказала моя секретарша.

— Но сейчас он в замке с внутренней стороны двери.

— Не могу этого понять. Сара всегда запирала свою комнату, когда уходила из дома. Запирала комнату и брала ключ с собой.

— А есть еще ключ к ее двери?

— Если и есть, то я об этом ничего не знаю.

— Тогда будем считать, что это ее ключ. Может быть, это и не так, но он ничем от него не отличается. И где бы он ни находился прошлой ночью, сейчас торчит в двери с внутренней стороны. Давайте на мгновение представим, я повторяю, представим, что она действительно решила исчезнуть, а потом вдруг вспомнила о какой-то вещи, которую здесь забыла, и вернулась.

— Конечно, — фыркнула Джуди, — она забыла взять зубную щетку.

Инспектор улыбнулся.

— Вот именно. Или могла что-то спрятать, а потом забыла, куда это положила.

— Понимаю, — иронически протянула Джуди. — Она забыла свою зубную щетку и поэтому вернулась, но не хотела, чтобы об этом узнал Джозеф, и спряталась в вентиляционной шахте, где и уронила карандаш. Все абсолютно ясно.

— У нас пока нет никаких доказательств того, что там кто-то прятался, — спокойно ответил инспектор. — Между прочим, где этот карандаш? Хотел бы взглянуть на него.

Я открыла ящик стола и протянула инспектору конверт с карандашом.

— Кто-нибудь к нему прикасался?

— Я поднял его за грифель, — ответил Уолли.

— Вы уверены, что его там не было до прошлой ночи? — спросил, обращаясь ко мне, инспектор.

— Думаю, это маловероятно. Потолок там стеклянный, и его регулярно моют. Кто-нибудь сразу заметил бы этот карандаш.

Инспектор осторожно взял карандаш за кончик, где был ластик, и принялся тщательно осматривать, насвистывая простенький мотив. Удовлетворенный, по-видимому, осмотром, он снова положил карандаш в конверт и убрал его в карман.

— Ну, хорошо. А сейчас давайте поговорим о самой мисс Гиттингс. У нее, как я понимаю, не было любовника?

— Любовника?! — Я была шокирована. — Помилуйте, инспектор, ведь ей уже под пятьдесят!

Казалось, мои слова его позабавили.

— Иногда происходят и более… Ладно, не любовник. Просто какой-то человек, скорее всего, моложе ее, который ради каких-то своих целей мог притвориться влюбленным. Скажем, из-за денег. Вы себе представить не можете, на что способны пойти некоторые люди из-за денег. Полагаю, у нее были какие-то сбережения?

— Не знаю. Но если и были, то, скорее всего, небольшие.

Инспектор повернулся к Джуди.

— Когда вы услыхали шаги в комнате мисс Гиттингс, то решили, что это была она сама?

— Конечно.

— Почему?

— Это была ее комната, да и собаки молчали. Они подняли бы лай, если бы это был кто-то посторонний.

— О! — воскликнул инспектор и полез в карман за новой зубочисткой. — Это интересно. Выходит, собаки знали, кто это был! Очень интересно.

Минуту или две он молчал, обдумывая услышанное, затем произнес:

— Полагаю, у нее совсем не было друзей или хотя бы знакомых?

— Совсем.

— Она никогда не упоминала в вашем присутствии имени Флоренс?

— Флоренс? Нет, никогда.

— Любопытная вещь, — заметил инспектор, усаживаясь в кресло. — Нам кажется, что знаем о человеке все. Вдруг что-то происходит, и мы понимаем, что по существу ничего о нем не знали. Возьмем, к примеру, мисс Гиттингс. Последние две недели или около того она постоянно находилась в крайне возбужденном состоянии. Ела мало и еще меньше спала. Иногда ночью часами ходила взад-вперед по своей комнате. По меньшей мере, дважды за это время ей звонила девушка по имени Флоренс, и она договаривалась с ней о встрече. Последний из этих двух звонков был вчера в одиннадцать часов утра. Кухарка пыталась дозвониться до зеленщика и случайно подслушала их разговор. К сожалению, они, вероятно, заранее договорились о месте встречи, так как оно не упоминалось в их разговоре.

Вчера вечером, точнее без четверти пять, Сара Гиттингс вышла из дома. По словам вашего дворецкого, она вернулась через полчаса, попросила, чтобы ей пораньше принесли ужин в ее комнату, и в пять минут восьмого, как вы хорошо знаете, снова ушла.

Однако до своего ухода она сделала две странные вещи. Спустилась в подвал, взяла там стул и отнесла его в комнату, где хранятся дрова. Он и сейчас там. И она отрезала часть новой бельевой веревки. Веревка была аккуратно сложена, но это не обмануло вашу прачку — она особа довольно проницательная.

Мне показалось, что Уолли, слушавший инспектора с напряженным вниманием, немного расслабился. Во всяком случае, он перестал крутить свой перстень.

— Понятно, — сказал он, когда инспектор остановился. — Она сама привязала собак к дереву.

— Выходит, сама.

— Ну как, успокоился? — спросила Джуди, которая, как я видела, и сама оживилась.

Но Уолли, казалось, ее даже не слышал. Он глубоко и облегченно вздохнул и потянулся за сигаретой.

— Не скрою, — сказал он, обращаясь к инспектору, — что для меня это все чрезвычайно важно. Я… вы даже представить себе не можете, как вы меня успокоили.

Однако я была не согласна с выводами инспектора.

— Если она и взяла веревку, то, уверяю вас, не для того, чтобы привязать собак. Она вообще не хотела их брать с собой и согласилась на наши уговоры с большой неохотой. А что касается этого человека не лестнице, — ядовито добавила я, — вы говорите мне, что это была Сара Гиттингс, которая ушла не более чем за полчаса до его появления и которая могла прийти в дом, когда хотела! Вы думаете, я поверю тому, что Сара отправилась на Ларимерскую пустошь, привязала к дереву собак, надела темные брюки, разбила стекло в двери гостиной и специально позволила мне увидеть ее в зеркале?! Не забывайте, что она знала об этом зеркале!

— Но здесь и появляется на сцене наш мужчина, — заметила ехидно Джуди. — Любовник Сары. Они встретились на пустоши, и он обнаружил, что она забыла взять свою зубную щетку. Естественно, он отказался бежать, пока она ее не принесет. Все абсолютно ясно.

Инспектор Гаррисон улыбнулся.

— И все же, — произнес он, поднимаясь с кресла, — вы не можете отрицать того, что она взяла веревку! А сейчас давайте-ка поглядим на разбитую дверь.

Но по странному стечению обстоятельств, с чем нам не раз пришлось столкнуться на протяжении всей этой серии преступлений, следы на земле, около ступеней, оказались уничтоженными. Прошел дождь, и к тому же Эбнер Джоунс, начавший весеннюю уборку лужаек, тщательно подмел все дорожки.

Однако Джуди уверяла, что инспектор Гаррисон нашел что-то на ступенях.

— Когда он нагнулся, чтобы завязать шнурок на ботинке, — сказала она, — то подобрал какой-то маленький блестящий предмет. Похоже, это был отломанный кончик ножа.

К полудню все еще не было никаких сообщений о Саре. Ее поиски в морге и больницах оказались безрезультатными. Думаю, и инспектор больше ничего не находил. Один раз Джуди сообщила мне, что он с полицейским что-то ищет в мусорном ящике на заднем дворе и что они также взяли с собой стекло из разбитой двери гостиной. Но оно вряд ли могло им чем-нибудь помочь, так как дождь, вероятно, смыл на нем все следы. Кларе, разрешили сделать уборку в комнате Сары, и когда она закончила, инспектор посоветовал мне закрыть комнату на ключ.

Он ушел в полдень. Дождь лил как из ведра, но какое-то время спустя я увидела, как он в макинтоше, с которого ручьем стекала вода, медленно бродит по Ларимерской пустоши. Когда я в следующий раз выглянула в окно, он все еще был там, но мне показалось, что он сменил свою мягкую фетровую шляпу на кепи.

И только когда фигура, наконец, скрылась за ближайшим холмом, мне вдруг пришло в голову, что это мог быть вовсе и не инспектор.

 

ГЛАВА ПЯТАЯ

Большинство преступлений, как мне кажется, нельзя раскрыть с помощью какого-то одного метода. Не могут они быть раскрыты и каким-то одним человеком. Я имею в виду, конечно, сложные, запутанные преступления, где нет явных мотивов и улик.

Но в случае с Сарой Гиттингс, как и в других, последовавших за ним, преступник был найден благодаря удаче и, самое удивительное, временной нетрудоспособности одного человека.

И я содрогаюсь при мысли о том, где бы мы все были сейчас, если бы не это.

Следующий день, вторник, тянулся, казалось, бесконечно. Я не могла заставить себя продолжать работу над биографией деда. Мэри Мартин укрылась в своей комнате с каким-то романом. Слуги явно чувствовали себя не в своей тарелке. Даже собаки выглядели какими-то пришибленными. Постаревший и измученный Джозеф бродил бесцельно по дому, а служанки без конца пили на кухне чай и с большой неохотой поднимались наверх.

В три часа Джим еще не появился, а так как Джуди отправилась прогулять собак, то я все же решила позвонить Кэтрин. Мне казалось, что она сможет всем нам помочь каким-нибудь советом. Она все-таки знала Сару лучше нас всех, и я чувствовала, что, по крайней мере, ее надо было поставить в известность о случившемся.

Однако я добилась своим звонком только ее гнева за то, что согласилась принять Джуди.

— Ну, наконец-то! — воскликнула она в ответ на мое приветствие. — Давно пора! Передай Джуди, чтобы она немедленно возвращалась домой. Это просто возмутительно, Элизабет Джейн.

— Что возмутительно?

— То, что она бегает за этим молодым идиотом. Послушай, Элизабет, я не хочу, чтобы ты принимала его у себя. Это самое меньшее, что ты можешь сделать, если она откажется возвращаться домой.

— Пока я не видела здесь никакого, как ты говоришь, молодого идиота, — кротко ответила я. — Но меня сейчас беспокоит нечто более серьезное, чем влюбленные в Джуди молодые люди.

И я рассказала ей, что у нас произошло.

— Пропала? — вскрикнула Кэтрин. — Сара пропала? У тебя есть какие-нибудь соображения насчет того, где она может быть?

— Никаких. Я боюсь, что дело серьезное. Сейчас этим занимается полиция.

— Может быть, мне лучше приехать?

Я сразу же воспрепятствовала этому. Кэтрин была необычайно сильной, волевой натурой; она могла быть весьма обаятельной, но и чрезвычайно упрямой. И хотя мне не следует порицать ее за упрямство, которое, как оказалось, сыграло немаловажную роль в распутывании нашего дела, тогда мне не хотелось, чтобы она приезжала.

— Ты все равно ничего не сможешь сделать, — ответила я. — К тому же, ты нужна Говарду. Джуди говорит, что он неважно себя чувствует.

— Да, — протянула она. — Да, он чувствует себя далеко не так хорошо, как следовало бы.

Больше о своем приезде она не обмолвилась ни словом. Однако потребовала, чтобы я немедленно повидалась с Джимом.

— Он любит Сару, — проговорила она. — И к тому же — он очень умный. Я уверена, он сможет помочь тебе.

На этом советы Кэтрин иссякли. По ее словам, родных у Сары не было. Она высказала опасение, что Сару сбил автомобиль, а так как у меня были все основания предполагать нечто более серьезное, то я не стала ее разуверять.

Я так и не дала ей никаких обещаний в отношении дочери, поступив, как оказалось, весьма мудро, поскольку с прогулки Джуди вернулась не одна. Ее сопровождал жизнерадостного вида блондин, о котором, очевидно, и шла речь и которого Джуди мне представила просто как Дика.

— Это Дик, — проговорила она, входя в дом. — Он сын бедных, но честных родителей и человек весьма порядочный.

Дик, который, похоже, знал Джуди прекрасно, лишь ухмыльнулся в ответ. Не успела я опомниться, как мы с ним уже стояли в нижнем холле, а Джуди бросала в шахту над умывальной карандаши.

— Ну что, Элизабет Джейн? — кричала она после каждого броска. — Похоже? А так?

Однако ответить на этот вопрос я не могла, даже если бы от этого зависела моя жизнь. Скорее всего, звук, который я тогда услышала, был не таким резким или, скорее, более приглушенным, но полной уверенности в этом у меня не было. Когда мистер Картер — такова, как выяснилось, была фамилия молодого человека — постучал своим перочинным ножиком по каминной доске в гостиной, мне показалось, что это более напоминало тот треск, который я тогда слышала.

— Итак, — воскликнула, сойдя вниз, Джуди, — с теорией Уолли покончено раз и навсегда! Найденный им карандаш провалялся там, должно быть, целую вечность. Хотелось бы мне увидеть его лицо, когда он обнаружит там еще шесть карандашей! Ну, а сейчас давайте пить чай.

Дик мне понравился. Интересно, что могла иметь против него Кэтрин? Его бедность, вероятно? Но ведь после смерти отца денег у Джуди будет более чем достаточно. У Говарда был уже один сердечный приступ, а может быть, даже и не один, что он вполне мог скрыть.

Джуди была явно страстно влюблена. Она так и льнула к Дику. Я чувствовала, что ей хочется коснуться его руки или взъерошить ему волосы и что он, при всей своей застенчивости и неуверенности, просто души в ней не чаял.

Однако к нашей проблеме он подошел вполне по-деловому, сразу же попросив рассказать ему все, что произошло, или хотя бы то, что можно.

— Все равно что-нибудь да просочится, — сказал он. — И скорее всего, благодаря самому Гаррисону. Они всегда так поступают. Ведь кто-нибудь мог видеть ее. Немало пропавших людей только так и было найдено.

Мы сидели, обсуждая этот вопрос, — причем Джуди, конечно, во всем соглашалась с Диком, — когда пришел Джим Блейк.

Я как сейчас вижу эту сцену: стук молотка стекольщика, вставляющего новое стекло в двери гостиной, приглушенные голоса Джуди и Дика, доносящиеся из музыкальной комнаты, куда они сразу же скрылись после того, как Джуди послушно поцеловала дядю, и Джим Блейк — бледно-серые гетры, серый галстук, серый с каймой носовой платок и аккуратно зачесанные наверх, чтобы скрыть лысину, волосы, — сидящий в кресле и объясняющий, что утром ему нездоровилось, а то он, конечно же, пришел бы раньше.

— Все тот же старый недуг, — со вздохом проговорил он и вытер со лба пот. — В такую влажную погоду…

Несколько лет назад во время охоты его сбросила лошадь, и при падении он сильно ударился спиной. После этого ему время от времени нездоровилось, и нередко он по нескольку дней не вставал с постели. По мнению Джуди, все это было просто следствием, как она говорила, «обжорства и пьянства», но в тот день он действительно выглядел больным.

— Расскажи мне все как можно подробнее, — попросил он, раскуривая сигару, и я заметила, что руки его слегка дрожат. Он выслушал меня до самого конца, не перебивая.

— Ты говоришь, что вызвала полицию?

— Конечно. А как бы ты поступил на моем месте?

— Кэтрин не хочет, чтобы эта история попала в газеты.

— Но почему? Ведь это же глупо. Ты сам понимаешь, что для семьи в этом нет никакого бесчестия.

Достав из кармана платок, он снова вытер со лба пот.

— Но вся эта история, как на нее ни взгляни, весьма необычна. Ты говоришь, Уолли был здесь прошлой ночью. Что же он думает об этом деле?

— Как и все мы, что главное — найти ее.

— И она привязала собак к дереву? Странно. Так где они, как ты говоришь, находились?

Выслушав меня, он несколько мгновений молчал. В соседней комнате Джуди барабанила на пианино, и, судя по всему, это его изрядно раздражало.

— Просто ад какой-то, — проворчал он. — Как Говард? Что думает о его состоянии Джуди?

— Она, мне кажется, почти ничего об этом не знает. Говард ведь очень скрытен. Но Кэтрин, как я поняла, сильно обеспокоена.

Казалось, он обдумывает мои слова, продолжая крутить сигару в своих длинных, ухоженных пальцах.

— А что с этой девушкой Флоренс, которая звонила? Удалось ее разыскать?

— Насколько мне известно, нет.

Когда меня позже спрашивали, не показался ли мне Джим Блейк в тот день чем-то обеспокоенным или встревоженным, я была вынуждена ответить на этот вопрос утвердительно. Однако тогда его поведение не вызвало никаких подозрений. Я, как мне казалось, вполне понимала его нервозность. Джим был тихим, мирным человеком, жизнь которого, со всеми ее маленькими радостями, текла по раз и навсегда определенному руслу, а наша история нарушала его планы, может быть даже намеченные на этот вечер, ломая давно установившийся порядок.

— Полагаю, они как следует осмотрели соседний участок и парк?

— Думаю, да. Этим занимался сам инспектор Гаррисон.

Он задумался. Сейчас-то я понимаю, что он просто тщательно обдумывал следующий вопрос.

— Элизабет, ты не помнишь, когда Говард был здесь последний раз? Он случайно не приезжал сюда недавно?

— Говард? Его не было здесь несколько месяцев.

— Ты уверена?

— Ты ведь сам знаешь, что он был не в состоянии предпринять подобную поездку.

Джим глубоко вздохнул, и в его запавших глазах появился блеск.

— Да, конечно, я об этом совсем забыл, — проговорил он и снова погрузился в молчание.

Единственным результатом визита Джима тогда было то, что я позвала Дика и Джуди и сказала им о желании Кэтрин избежать любой ценой какой-либо огласки.

— Мама, как всегда, верна себе! — воскликнула Джуди. — Она хочет видеть свое имя только в светской хронике!

Однако в газетах не появилось ни строчки об исчезновении Сары. Лишь через четыре дня, когда было найдено ее тело, дело получило некоторую огласку.

Тело нашли совершенно случайно. Как я уже говорила, случайностей в нашем деле было более чем достаточно. Все эти четыре дня полиция, не обнаружив каких-либо явных мотивов ее убийства, продолжала считать, что она исчезла по своей собственной воле, хотя, как резонно заметила Джуди, оснований для ее исчезновения тоже не было.

Итак, в воскресенье ее, наконец, обнаружили, бедняжку.

У меня не сохранилось отчетливых воспоминаний об этих кошмарных четырех днях. Помню только чувство надвигающейся беды, нескончаемые звонки и телеграммы Кэтрин и Лауры с какими-то немыслимыми советами, напускную веселость Джуди и странное отчаяние Уолли, которое я никак не могла понять.

Вместе с полицией он обшарил все окрестности, побывал в морге и просмотрел личные вещи Сары, чтобы найти фотографию, которую можно было бы размножить и разослать по другим городам. Он, кажется, совсем не ел и не спал в эти дни, и я заметила, что он сильно похудел. Его покинула присущая ему беззаботность, и, по крайней мере, один раз за эти четыре дня он сильно напился.

Появившись у меня в тот вечер — я, правда, не помню, в какой из четырех дней это было, — он сказал, что написал мне письмо и оно лежит в его сейфе в банке.

— Чтобы ты поняла, — проговорил он заплетающимся языком, — чтобы тебе все было ясно, когда что-нибудь со мной случится.

— Ты упился до чертиков, — холодно произнесла Джуди, — и совершенно раскис. Что, скажи на милость, может с тобой произойти?

— Многое, — проговорил он мрачно. — Ты еще увидишь. Если не веришь, взгляни на меня!

— Ты представляешь сейчас собой малоприятное зрелище. Скажи, чтобы принесли чашку крепкого кофе, Элизабет Джейн. Надо хотя бы немного привести его в чувство.

Позже Джуди призналась мне, что она не поверила ему, когда он сказал, что написал письмо. Однако он это сделал. Спустя много месяцев мы нашли его в банковском сейфе Уолли.

Обстоятельства, связанные с обнаружением тела Сары, были такими же необычными, как и все в этом странном деле.

В воскресенье Джуди, как обычно, вывела собак на прогулку в парк и где-то там, конечно же не случайно, встретила Дика. Судя по всему, они, по каким-то им одним известным соображениям, спустились в узкий овраг позади моего участка, по которому, следуя всем изгибам и поворотам небольшого ручья, проходит тропа для верховой езды. Полиция осматривала это место, так как тропа проходит недалеко от того дерева, к которому были привязаны собаки. Молодые люди, таким образом, ничего не искали. Они просто шли по тропе, занятые своим разговором. Впереди них на серой лошади медленно ехал какой-то человек.

Неожиданно и без всякого предупреждения лошадь сделала резкий скачок в сторону, и, не удержавшись, всадник вылетел из седла. Однако ударился он не сильно, а Дик вскоре поймал лошадь.

— Вы не сильно ушиблись? — спросила Джуди.

— Нет-нет, но я просто не могу прийти в себя от изумления. Это меня уже начинает раздражать. Вот уже второй раз она сбрасывает меня здесь, перед этим дурацким канализационным устройством. Нет, вы представляете: дважды за одну неделю, хотя до этого она проходила здесь сотни раз, не обращая на него никакого внимания!

Мужчина, взяв лошадь под уздцы, обошел с ней столь напугавшее ее препятствие и поехал дальше, а Дик с Джуди остались, продолжая разглядывать это действительно странное сооружение. Очевидно, когда-то в прошлом здесь предполагалось поднять уровень дороги, но потом почему-то от этого плана отказались. И канализационное отверстие было теперь на самом верху некоего подобия кирпичной башни, на высоте почти семи футов над землей.

— Странно, — проговорила Джуди. — Что же все-таки могло случиться с этой штукой за неделю?

Серьезность Джуди рассмешила Дика. О Саре, я уверена, никто из них в тот момент и не вспоминал. Был солнечный, хотя и немного прохладный, весенний день, как будто специально созданный для влюбленных. Настроение у обоих было прекрасное, и Дик решил слегка поддразнить Джуди.

— Вероятно, лошадь может видеть то, что скрыто от наших глаз, — с серьезным видом сказал он.

— Почему бы и нет? Ведь собаки могут…

И в этот момент Джок, копавшийся в земле у самого подножия башни, неожиданно поднял голову и завыл.

Что произошло после этого, я так толком и не поняла из их сбивчивого рассказа. Но, кажется, Дик взобрался на башню и заглянул внутрь. Сначала он ничего там не увидел, но потом, когда его глаза привыкли к темноте, разглядел внизу что-то похожее на кучу тряпья, а по его лицу Джуди сразу же догадалась, что он там обнаружил.

Даже и тогда они не были уверены в том, что это Сара. Домой они не пошли и сразу же вызвали полицию. После того, как прибыли полицейские, Дик отвел совершенно поникшую Джуди домой. Уложив ее в постель, я стала ждать.

Это была Сара.

Мне не позволили увидеть ее, чему я была только рада.

Она была убита. На затылке у нее виднелся след сильного удара, но, судя по всему, действительной причиной смерти бедняжки были две ножевые раны в грудь. Нож проник в правый желудочек сердца, и смерть наступила почти мгновенно.

Только значительно позднее мне стали известны все факты, связанные с этой трагической находкой. Многое здесь было просто необъяснимо. Как выяснила полиция, преступник протащил тело почти с четверть мили вдоль тропы — сама по себе почти непосильная задача, — потом сбросил его в канализационную трубу. Но зачем он предварительно снял с Сары туфли, которые бросил вниз вслед за телом? И как он поднял неподвижное тело на высоту почти семь футов? Но самым непонятным и ужасным мне показалось то, что веревка, которой были привязаны к дереву собаки, когда я их обнаружила, была протянута у нее под мышками явно для того, чтобы удобнее было тащить тело.

Полиция, как я понимаю, прибыла на место незамедлительно, и вся тропа, начиная от Ларимерского участка и до канализационной трубы, была сразу же оцеплена. Однако сильный дождь и люди, ходившие и ездившие по тропе эти четыре дня, уничтожили все следы, кроме нескольких сломанных веток у подножия холма. Это доказывало, что она была убита на Ларимерской пустоши или где-то поблизости.

Тело обнаружили в три, и медицинский осмотр был проведен сразу же, как только его вытащили из трубы. Специалисты из отдела по расследованию убийств в количестве семи человек, которых известили еще до того, как достали тело, прибыли на место немедленно, но работа нашлась лишь для одного из них — фотографа. Довольно жуткое впечатление производили эти фотографии, на которых запечатлены санитарная машина, конные полицейские, с трудом сдерживающие толпу любопытных, стремившихся пробиться сквозь кордон, и это бедное тело в его такой необычной могиле.

Инспектор Гаррисон, которого я принимала у себя в библиотеке вечером того же дня, выглядел озадаченным и чрезвычайно встревоженным.

— Любопытный случай, — произнес он. — Явно без каких-либо мотивов. Она даже не была ограблена. Мы нашли ее сумочку вместе с телом, хотя… Вы говорили, что у нее при себе должен был быть ключ от входной двери?

— Да. Инспектор, я все думаю, а действительно ли она оставила открытой дверь в свою комнату, когда вышла в тот вечер из дома? Может быть, к тому времени, когда я увидела этого человека на лестнице, он уже убил ее и взял у нее оба ключа?

— Такого просто не могло быть, и я объясню вам, почему. Когда вы заметили эту фигуру на лестнице, было приблизительно семь тридцать пять, так? Вы уже отужинали и пили кофе, а ужинать сели в семь. Так что, думаю, я не ошибаюсь. Но Сара Гиттингс умерла не раньше десяти часов или около этого.

— Не понимаю. Откуда вам это известно?

— По остаткам еды в желудке, которая находилась там в течение приблизительно четырех часов до того, как она умерла. Это показало вскрытие. Но мы по-прежнему не знаем, как провела Сара Гиттингс время между семью часами вечера, когда вышла из дому, и десятью, когда ее убили. Где она была? Что делала эти три часа? Как только мы получим ответ на эти вопросы, а также узнаем, кто такая эта Флоренс, мы сможем сдвинуться с мертвой точки.

— А вам не кажется, что это был маньяк? Маньяк-убийца?

— Вы считаете так из-за туфель? Нет, не думаю, хотя, возможно, это и было сделано для того, чтобы навести нас на эту мысль. А почему Сара Гиттингс взяла стул из подвала и поставила его в кладовку, где хранятся дрова? Почему она согласилась взять собак и в то же время прихватила с собой веревку, чтобы было чем их привязать? Что в ее комнате могло заставить кого-то забраться в дом, чтобы это найти? Вот вопросы, которые интересуют нас, мисс Белл.

Эта веревка, — затем задумчиво проговорил он. — Вы оставили ее, когда отвязали собак и пошли домой за Джозефом?

— Да, там же у дерева.

— И когда вернулись, ее уже не было?

— Мы обыскали там все. У веревки нет ног, она Не могла сама уйти, однако ее не было.

Инспектор поднялся, собравшись уходить, и я пошла его проводить. Уже стоя в холле, он обернулся и взглянул на дверь в умывальную.

— Эта Флоренс, — произнес он, — она может попытаться связаться с вами. Она, несомненно, читает газеты, и, Бог свидетель, они сейчас, кажется, ни о чем больше не пишут, только об этом деле. Если она позвонит, не спугните ее. Постарайтесь что-нибудь выведать. Пригласите к себе и сразу же известите меня.

Быстрым шагом он пересек холл и, открыв дверь в умывальную, взглянул вверх, на потолок.

— Пожалуй, — проговорил он, — из такой шахты смог бы выбраться только необычайно сильный и отчаянный человек, да и забросить тело туда, где мы его обнаружили, тоже требовало немалых усилий.

Уже на выходе он, как бы вспомнив что-то, вдруг остановился и, обернувшись ко мне, произнес:

— Странная вещь. Эти ножевые раны… Они обе были совершенно одинаковой длины, ровно четыре дюйма с четвертью.

Уолли с Джимом опознали тело, и жюри присяжных при коронере вынесло единственно возможный в данном случае вердикт. После этого и до самых похорон у нас была небольшая передышка, хотя вряд ли ее можно назвать мирной. С раннего утра и до позднего вечера у входной двери толпились репортеры. Казалось, дверной колокольчик не умолкает ни на секунду, и газеты, одна за другой, публиковали сенсационные материалы, сопровождая их снимками нашего дома. Пытаясь заснять кого-нибудь из нас, фотографы прятались даже в кустах. Однажды им удалось сфотографировать Джуди.

Они захватили ее врасплох, когда она собиралась закурить. Чтобы испортить снимок, она скорчила гримасу. Тем не менее на следующий день фотография появилась в газетах, и Кэтрин была просто в ярости.

Она приехала на похороны Сары, и я видела, что она все еще никак не может поверить в случившееся.

— Но почему? — продолжала повторять она, когда мы вернулись домой с похорон. — Ведь у нее не было никаких врагов. По существу, у нее вообще никого не было, кроме нас.

— Может быть, кто-нибудь из нас как раз и замешан в этом деле? — спросила Джуди. — Может быть, ей стал известен какой-нибудь семейный секрет или она узнала что-нибудь ужасное о ком-то из нас?

— Джуди! — воскликнула с возмущением Кэтрин.

— Но, мама, я в этом просто уверена. Если у нее все эти двадцать лет были только мы…

К счастью для Джуди, в этот момент появился Джим Блейк, и я, послав наверх за Мэри Мартин, которая вот уже несколько дней была предоставлена самой себе, велела принести чай. Мне казалось, что это нам сейчас совсем не повредит.

Итак, в тот день, после похорон Сары, нас собралось за столом пятеро. Печальная, но сдержанная Кэтрин в черном элегантном платье и со сверкающим на белой тонкой руке кольцом с огромным квадратным изумрудом, недавно подаренным ей Говардом; девически стройная с модной мальчишеской стрижкой Джуди; не совсем уверенная в себе и оттого недовольная, хорошенькая рыжеволосая Мэри Мартин — было ясно, что ее несколько пугала Кэтрин; как всегда изысканно одетый Джим, на фигуре которого уже начинали сказываться многочисленные обеды и коктейли, и я.

Кэтрин окинула Джима критическим взглядом, когда он вошел.

— Ты выглядишь усталым, Джим.

— Ну, ты знаешь, это была нелегкая неделя, — ответил он уклончиво.

Ответ, однако, не удовлетворил Кэтрин. Похоже, все, что имело какое-то отношение к Саре, приобрело сейчас в ее глазах непомерное значение. Про себя она уже превозносила Сару до небес, преувеличивая ее достоинства и умаляя недостатки.

— Вот не думала, что это тебя как-то заденет. Ты никогда не любил ее.

— Но, моя дорогая, я ее едва знал!

— И все же ты не любил ее, бедняжку, хотя, право, не знаю, за что.

Мне показалось, что на лице Джима мелькнула тень досады или, скорее, беспокойства, и я заметила, что Мэри так и впилась в него глазами. Думаю, это не укрылось и от Джуди. Девушки, надо сказать, не питали друг к другу особой любви. Уверенная в себе, насмешливая и совершенно лишенная какой-либо застенчивости, Джуди была прямой и откровенной до дерзости. В ней не было никакой фальши, ее открытость и искренность сказывались во всем, даже в самых, казалось бы, неблаговидных ее поступках. В Мэри же не было никакой прямоты и открытости и очень мало того, что можно было бы назвать естественным, кроме, пожалуй, цвета волос.

— Все ее мысли каждую минуту заняты только тем, что о ней подумают, — сказала мне как-то о ней Джуди. — В ней все сплошная рисовка. Она же позирует каждым своим пальцем, если ты понимаешь, что я хочу сказать. И у нее нет абсолютно никакой уверенности в себе!

Последнее, как я понимаю, считалось в глазах современной молодежи чуть ли не преступлением.

Кэтрин, нервы которой, как я видела, были взвинчены до предела, все никак не могла успокоиться.

— Но, как мне кажется, ты думал, что Говард совершает глупость, упоминая ее в своем завещании.

— Глупости, Кэтрин! Деньги Говарда принадлежат только ему, и он может оставить их кому пожелает. И будем надеяться, что это случится еще очень и очень не скоро.

Это заставило ее замолчать. Она сидела притихшая, целиком погрузившись в невеселые мысли о том, возможно, совсем недалеком времени, когда Говарда с нею не будет и она останется одна перед лицом надвигающейся старости. Воцарившееся за столом молчание прервал тихий, но внятный голос Мэри Мартин:

— Мне все время хотелось спросить вас, мистер Блейк… Вы получили письмо, которое написала вам мисс Гиттингс в воскресенье, за день до… до того, как это все произошло?

— Письмо?! — воскликнул Джим. — Она написала мне письмо?!

Он был явно поражен. Это было ясно и младенцу. Рука, в которой он держал чашку с чаем, тряслась так сильно, что он был вынужден поставить ее на стол. Я заметила, как у Джуди сузились глаза.

— Да. Я зашла к ней как раз в тот момент, когда она его писала.

— Письмо? — переспросила Кэтрин. — И ты его получил?

— Да не получал я никакого письма. — Джим явно несколько оправился от своего изумления. — Откуда вам известно, — спросил он довольно резко, поворачиваясь к Мэри, — что оно было предназначено мне? Она сама сказала вам об этом?

— Конечно же, нет. Она надписывала конверт и, когда я вошла, быстро прикрыла его рукой. Поэтому я и знаю.

— Перестаньте говорить загадками, — произнесла раздраженно Джуди. — К чему вся эта таинственность, которой, Бог знает, у нас уже и так предостаточно.

— Ее одежда медсестры все еще висит в шкафу, и фамилия Блейк, отпечатавшаяся на рукаве, видна довольно четко. Правда, нужно зеркало, чтобы прочесть.

Не думаю, чтобы кто-то из нас, за исключением, может быть, Кэтрин, сомневался, что она сказала правду. Весьма довольная, что оказалась в центре внимания, Мэри, однако, сидела, опустив глаза на свои сложенные на коленях руки, которые — здесь я полностью согласна с Джуди — были как всегда явно выставлены напоказ, олицетворяя собой картину воплощенной скромности.

— Я этому не верю, — раздался вдруг голос Кэтрин. — Будьте так добры, мисс Мартин, принесите платье сюда.

Я увидела, что Мэри вся напряглась и бросила взгляд в мою сторону. Ее вид ясно говорил о том, что она не собирается выполнять приказания, исходящие от кого-либо, кроме меня.

— Сходите, Мэри, пожалуйста.

Она вышла, и с ее уходом за столом воцарилось тягостное молчание. Джим сидел, уставившись в свою чашку, Джуди наблюдала за Джимом, а Кэтрин откинула назад голову и закрыла глаза.

— Не нравится мне эта девушка, — проговорила она, не открывая глаз. — В ней есть что-то недоброе.

— Не вижу ничего недоброго в том, что она дала нам хоть какой-то ключ, если, конечно, все это не придумала, — произнесла довольно резко Джуди, — Мы не знаем, отослала ли Сара письмо, но если она его писала…

— Ну?

— Тогда ясно, что ей необходимо было что-то сказать дяде Джиму, но она побоялась говорить об этом по телефону.

В этот момент возвратилась Мэри, и при виде белого платья Сары, которое, казалось, еще хранило тепло ее тела, всем нам, надо сказать, сделалось как-то не по себе. Есть что-то необычайно трогательное в одежде умерших, особенно если ты их хорошо знал. А большинству из нас белое сестринское одеяние Сары говорило о многом, и прежде всего о долгих годах ее преданного служения нашей семье. Кэтрин, я знаю, беззвучно плакала.

Джуди первой взяла платье и тщательно его осмотрела. Я заметила, что Джим к нему даже не прикоснулся. Мэри принесла зеркало, и я видела, что Джозеф, собиравший в этот момент со стола чашки, как и все мы, сгорает от любопытства, хотя, как вышколенный слуга, старается не показать и виду, что это его в какой-то степени интересует. Джуди, однако, не удовлетворила этот его жгучий интерес. Она взглянула на чернильные отпечатки на обшлаге, которые показала ей Мэри, потом молча передала платье и зеркало мне.

Не могло быть никакого сомнения в том, что там отпечаталось. Буквы в слове «Блейк» немного расплылись, но его легко можно было прочитать. Хотя номер дома был смазан, название улицы «Пайн-стрит» было видно совершенно отчетливо.

Никто не сказал ни слова, пока не вышел Джозеф. После этого Джим откашлялся и произнес с легким вызовом:

— Мне все равно, что там отпечаталось. Я никогда не получал от нее никакого письма.

— Она наклеила на конверт марку, — заметила Мэри.

Джуди повернулась к ней.

— Это еще не доказывает, что она его отправила.

Мэри пожала плечами. Мне тогда показалось — по правде сказать, я и сейчас так думаю, — что по крайней мере в тот момент она была вполне искренней. Не сомневаюсь я и в том, что та ситуация, в которой мы, благодаря ей, очутились, доставляла ей большое удовольствие. В первый раз в центре внимания была она, а не Джуди или Кэтрин с их солидным положением в обществе и бессознательной уверенностью в своем превосходстве.

— Вы все ее знали, — ответила она. — Сара не стала бы просто так расходовать марку.

Было видно, что ей не хочется расставаться со своей новой ролью примадонны в этом семейном спектакле. Она сказала, что даже если отпечатавшиеся на платье Сары слова не имеют никакого значения, полиция все равно должна быть поставлена в известность. Если бы взгляды могли убивать, ей бы не встать из-за стола живой в тот вечер. Она заварила всю эту кашу, и что нам оставалось делать?

— Конечно, Мэри, — ядовито проговорила Джуди. — Вы можете одеться и хоть сейчас отнести платье в полицию.

Не обращая никакого внимания на устремленные на нее взгляды, Мэри посмотрела на свои часики и ответила, что, к сожалению, уже поздно.

Когда полчаса спустя к нам заглянул инспектор Гаррисон, мы все еще сидели за столом и, чтобы скрыть свое смущение, делали вид, что беседуем. Мэри вежливо улыбалась.

Нам пришлось отдать ему платье Сары. Однако с этого дня среди нас не было никого, кто не считал бы Мэри Мартин потенциальным врагом, к тому же весьма опасным. И все мы были также уверены, что Джим получил отправленное ему Сарой письмо, но по каким-то одному ему известным причинам предпочитал отрицать этот факт.

 

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Должна признаться, что рассказывать о всей этой серии преступлений в той последовательности, как они происходили, весьма нелегкая задача. Я не вела тогда никаких записей, а человек, как известно, стремится забыть то, что связано для него с тягостными воспоминаниями.

Однако я хорошо помню, что Сару убили в понедельник, восемнадцатого апреля, и что смерть Флоренс Понтер последовала не ранее первого мая. Мы не знаем, чем конкретно занималась Флоренс эти две недели, но нетрудно догадаться, что она жила все это время в постоянном страхе, который не покидал ее ни днем, ни ночью.

Меня здесь утешает только одно. Когда смерть все же настигла ее, все произошло совершенно внезапно и почти мгновенно. Возможно, она даже улыбалась в тот момент, чувствуя облегчение, что приняла наконец какое-то решение. Вряд ли она о чем-либо догадывалась или испытывала какое-то предчувствие.

Но, однако, будь у нее хоть капля мужества, она была бы сейчас жива.

Легко, конечно, говорить сейчас о том, что ей следовало бы сразу отправиться к окружному прокурору и рассказать все, что известно. Может быть, она боялась, что ее узнают и выследят. Да и мистер Уэйт был в отъезде. Возможно, ждала его возвращения.

Мы знаем сейчас, что все эти дни она находилась в постоянном напряжении, нервничая и подозревая всех и каждого. Знаем мы и то, что благодаря известным ей фактам она смогла восстановить картину преступления и ее выводы полностью совпали с теми, к каким позже пришла полиция. Но мы ничего не знаем и можем только догадываться о том страхе, в каком она жила все эти ужасные дни с восемнадцатого апреля и до первого мая.

Во вторник Кэтрин уехала в Нью-Йорк, а на следующий день меня вызвал к себе прокурор округа. На столе перед ним лежали, как я поняла, документы по делу об убийстве Сары, и все время, пока мы с ним разговаривали, он постоянно перебирал их, иногда заглядывая в ту или иную бумагу.

— Нет ли у вас каких-либо оснований считать, что у нее были враги? Кто-нибудь, кому было выгодно покончить с ней? — начал он.

— Нет, никаких, — последовал мой немедленный ответ, и я рассказала ему о тех отношениях, которые сложились у нее с нашей семьей. — Я бы сказала, что у нее вообще не было никакой жизни вне нашей семьи.

— Она никогда не была замужем?

— Никогда.

— Думаю, она многое знала о членах вашей семьи? Я имею в виду не секреты, а сложившиеся между вами отношения, разногласия.

— Да, конечно. Но мы на редкость дружная семья.

— За исключением, как я понимаю, сына мистера Сомерса от первого брака.

— Кто вам сказал такое?

Прокурор улыбнулся.

— Вообще-то, он сам рассказал. Кажется, он просто горит желанием раскрыть это преступление, как и мы, конечно. Я полагаю, он был к ней очень привязан?

— Никогда так не считала. Нет.

Он закашлялся.

— В этой… э… семейной ссоре ваши симпатии, как я понимаю, всецело на стороне Уолли? Не так ли?

— И да, и нет, — медленно проговорила я. — После войны Уолтер ничего особенного не добился в жизни, и отец никогда его не понимал. Уолтер нервный, легко возбудимый человек, тогда как мистер Сомерс очень сдержан, он преуспевающий бизнесмен на Уолл-стрит. Им так никогда и не удалось поладить — слишком уж они разные по характеру и темпераменту. Мистер Сомерс финансировал Уолтера в нескольких его предприятиях, но все они кончились ничем. После этого он умыл руки, оставив Уолтеру только небольшую сумму по своему завещанию. Но если вы думаете, что Уолтер имеет какое-то отношение к смерти Сары…

— Вовсе так не думаю. Мы знаем, где он был в тот вечер. Как выяснилось, выйдя от вас, он сразу же отправился в свой клуб. Известно, что он оставил вас в четверть двенадцатого. Он припомнил, что вы спросили его, который час, и ваши часы отставали, как оказалось, на минуту или две. В половине двенадцатого он уже был в клубе и присоединился к игре в бридж. Это время тоже установлено. Человеку, которого он сменил за карточным столом, надо было вернуться домой к двенадцати, и он все время смотрел на часы.

Прокурор проглядел лежавшие перед ним документы и выбрал один.

— К сожалению, ваше заявление о том, что у Сары Гиттингс не было, кроме вас, никаких знакомых или друзей, вовлекает в это дело вашу семью. Итак, обратимся сейчас к вашему кузену, мистеру Блейку. Как хорошо она его знала?

— Они иногда встречались. Не думаю, однако, чтобы за все время они сказали друг другу что-либо большее, чем «доброе утро».

— Тогда как вы объясните тот факт, что она написала ему письмо?

— Это для меня просто загадка.

— И, однако, мисс Белл, она ему написала. Написала за день до своей смерти, и, думаю, он получил это письмо.

Прокурор откинулся на спинку стула и окинул меня внимательным взглядом.

— Да, я просто уверен, что он его получил.

— Но почему тогда он это отрицает?

— Вот в этом-то я и стараюсь разобраться. Судя по всему, Сара Гиттингс знала мистера Блейка намного лучше, чем вы думали. По крайней мере, один раз на той неделе она была у него дома. Правда, ей не удалось увидеться с ним, так как в тот вечер он был куда-то приглашен. В субботу вечером она звонила ему, но не из вашего дома. Мы проверили все ваши звонки. Очевидно, она не хотела, чтобы об этом кто-нибудь знал. Слуга мистера Блейка, Амос, утверждает, что узнал ее по голосу. Мы, конечно, не можем быть в этом уверены, да это и неважно, так как мистера Блейка все равно не было дома. Потом, в воскресенье, она написала ему, и у меня есть все основания думать, что он получил письмо в понедельник.

— Почему вы так решили?

— Он вышел из дома в тот вечер, чтобы встретиться с ней.

Я думаю, припоминая этот разговор, что он специально говорил мне все это, чтобы посмотреть, как я отреагирую. Позже, как мне кажется, он попытался применить ту же тактику и по отношению к присяжным. По существу, он сказал им: «Вы должны помнить, что вопрос о вине или невиновности не всегда решается только на основании заявлений свидетелей. Всегда были люди, дававшие ложные показания даже под присягой. Главное — это реакция на вопрос, именно она чаще всего помогает отличить честного человека от самого искусного лжеца».

Итак, сейчас он внимательно за мной наблюдал.

— Вы знали, когда она в тот вечер уходила из дома, что у нее назначена встреча с мистером Блейком?

— Нет. И я не верю этому.

— Вы видели слова, отпечатавшиеся на рукаве ее платья. Как по-вашему, это ее почерк?

— Выглядит похоже. Да, скорее всего, это писала она.

— Однако полиция, осматривавшая ее комнату, не обнаружила такого конверта. Не нашел его и инспектор Гаррисон. Она написала и отправила это письмо, а он его получил. Конечно, если оно не было найдено и уничтожено кем-либо в вашем доме.

— Если вы думаете, что это сделала я, то вы ошибаетесь.

— Нет-нет, я уверен, что вы его не находили. Поэтому и уверен, что он получил письмо. Но почему он это отрицает? Поймите, я не обвиняю мистера Блейка, но хочу, чтобы он во всем признался. Ему что-то известно, и на вашем месте я бы посоветовал ему рассказать обо всем самому, чем дожидаться, когда об этом узнаем мы сами.

Я вышла от него слегка потрясенная. Как все-таки мало мы знаем о людях! Кто бы мог подумать, что у Сары, молчаливой верной Сары, чья жизнь казалась мне открытой и не очень-то интересной книгой, был секрет, который она предпочла утаить от меня и открыла или попыталась открыть Джиму Блейку.

Я решила немедленно увидеться с Джимом и передать ему слова прокурора. Но, к сожалению, его снова свалил старый недуг. Он был в постели. А вечером произошло такое, что заставило меня на время позабыть и о Джиме, и обо всем остальном, кроме Джуди.

С того самого дня, как Сара была убита, она пылала гневом и ненавистью. Как-никак Сара в немалой степени способствовала ее появлению на свет, и она была возмущена. Возможно, при других обстоятельствах я сочла бы ее непоколебимую решимость раскрыть преступление забавной, но сейчас ее плотно сжатые губы и лихорадочный блеск в глазах внушали мне уважение. И в конечном счете, она, как и Кэтрин, внесла свою небольшую лепту.

Дику, конечно, казалось прекрасным все, что она делала.

Итак, они с Диком занимались расследованием. Она — полная негодования, он — в основном, ради нее. Я знаю, что они дюйм за дюймом обшарили всю землю в том месте, где были привязаны собаки, но ничего не нашли. Однако, кроме как о своих неудачах, они мне ни о чем не рассказывали, боясь, как мне кажется, что их усилия не встретят с моей стороны должной симпатии.

В тот вечер, в среду, они составляли план Ларимерской пустоши и парка, но в десять, так как Джуди выглядела необычайно усталой, я выпроводила Дика. Джуди отправилась спать, но, очевидно, когда проходила через холл, ей пришла в голову какая-то мысль, так как она вернулась и, заглянув в буфетную, где в это время Джозеф читал вечернюю газету, спросила у него фонарь. Фонаря у него не оказалось, и она, взяв на кухне спички, сняла с гвоздя ключ от гаража и отправилась туда.

Вскоре она вернулась и, подойдя к двери кухни, крикнула:

— Где лестница, Джозеф? Та, которой пользовался в тот вечер мистер Уолтер?

— Она в кладовке. Там, где все инструменты, мисс Джуди. Принести ее вам?

— Не надо, — ответила она и снова вышла.

В половине одиннадцатого я услышала, что он, как всегда перед сном, проверяет в доме все окна и двери. У парадного входа он мгновение помедлил, потом поднялся ко мне в библиотеку.

— Полагаю, мадам, мисс Джуди вошла через параднюю дверь?

— Мисс Джуди!? Она что, выходила?

— Она вышла через кухню в начале одиннадцатого. Ей нужна была лестница, но она не сказала, зачем.

Слова Джозефа не особенно меня встревожили, пока я не заметила, что в гараже темно.

— Но ее там нет, Джозеф!

— Может быть, она взяла машину и куда-нибудь уехала?

— Уверена, что она сказала бы мне об этом.

Я хотела сразу же, не медля ни секунды, отправиться в гараж, но Джозеф меня остановил.

— Погодите, я захвачу револьвер. Если там что-то не так…

От этих слов у меня мурашки побежали по телу.

— Джуди! — крикнула я. — Джуди!

Никто не отозвался, и мы с Джозефом двинулись вперед. Он, сжимая в руке револьвер, шел первым. Ночь была необычайно тихой и безлунной, как и тогда, когда Сара встретилась со смертью, и этот непроглядный мрак и безмолвие наводили ужас. Дойдя до середины тропинки, Джозеф вдруг резко повернулся и крикнул:

— Кто там?

— Вы что-то услышали, Джозеф?

— Мне показалось, что в кустах кто-то шевелится.

Мы прислушались, но вокруг, как и прежде, царила ничем не нарушаемая тишина. И мы двинулись дальше.

Дойдя до гаража и включив свет, увидели, что там все в полном порядке и ключ, которым воспользовалась Джуди, еще торчит в двери. Дверь была закрыта, но не заперта. Первым зловещим знаком было то, что дверь, ведущая из гаража в кладовку, где хранились инструменты, оказалась заперта и ключ от нее не висел на своем обычном месте. Я несколько раз дернула за ручку и позвала Джуди, но ответа не последовало. Джозеф тем временем искал ключ.

— Она несомненно там, Джозеф.

— Совсем не обязательно, мадам. Роберт частенько прячет ключ. Он говорит, что Эбнер берет его инструменты.

Но Джуди была там. Когда Джозеф, разбив окно, влез, наконец, в кладовку, он обнаружил ее лежащей без сознания на полу, а из раны на голове у нее сочилась кровь.

Джозеф отнес ее в дом. Когда он положил ее в библиотеке на кушетку, она зашевелилась, а вскоре и окончательно пришла в себя. Хотя у нее кружилась голова и ее подташнивало, она сразу же запротестовала против того, чтобы мы вызывали врача.

— Хватит нам и того шума, который вокруг нас подняли, — произнесла она и попыталась улыбнуться. — Ты помнишь, Элизабет Джейн, что говорила мама? Наша фамилия должна упоминаться только в светской хронике и никогда в репортажах о каких-то скандальных событиях.

Но так как у нее почти сразу же началась сильная рвота, я все же велела Джозефу немедленно позвонить доктору Симондсу, который вскоре и прибыл.

По мнению доктора, ее чем-то сильно ударило по голове, Джозеф высказал предположение, что на нее упала лестница. Возможно, так оно и было, так как лестница лежала на полу, а Джуди сказала, что когда она вошла, лестница была прислонена к стене. Но упала ли на нее лестница или кто-то ее ударил, одно было несомненно. Джуди была заперта там на ключ. Она, должно быть, открыла дверь в кладовку висевшим на гвозде ключом и оставила его в замке. Кто-то запер ее там и вытащил ключ, который так и не был найден.

Мы отнесли Джуди в ее комнату и уложили в постель. Диагноз — легкое сотрясение мозга. Доктор, заметив, что она еще счастливо отделалась, пошутил:

— Голова у вас, Джуди, крепкая. Надеюсь, сердце будет помягче?

Итак, он велел нам прикладывать лед к тому, что назвал шишкой, и теплую грелку к ногам. Пока Джозеф колол внизу лед, она рассказала мне то, что с ней произошло. Вопреки словам Джозефа, который утверждал, что Джуди спрашивала его про лестницу, она представила все дело совершенно в ином свете.

— У Эбнера где-то там в кладовке с инструментами лежал складной метр, — начала она свою историю. — Я хотела измерить шкафчик — ну, тот, который тебе прислала Лаура. Иногда несоответствие в размерах помогает обнаружить потайной ящик. Поэтому-то я взяла ключ от гаража и вышла. Один раз по дороге туда мне показалось, что слышу в кустах какой-то шум. Вероятно, это был кролик, а может быть, и что-то другое, не знаю.

Лампа в кладовке давно перегорела, поэтому, входя, я чиркнула спичкой. Внутри никого не было, если, конечно, кто-то не прятался за дверью. Да, дверь в кладовку была не заперта, и в ней торчал ключ. Я зажгла новую спичку, так как первая догорела, и в этот момент дверь сзади меня захлопнулась и от порыва ветра спичка погасла. Я громко чертыхнулась и… и это все, что я помню.

Джозеф, когда поднялся к нам наверх со льдом, внес еще большую неразбериху в это и так весьма запутанное дело своим сообщением о событии, которое показалось мне довольно странным. Он вспомнил, что, выпустив на улицу около десяти часов собак, вскоре услыхал, как они лают в кустах. Внезапно лай оборвался.

— Как будто, — закончил Джозеф, — собаки узнали того, кто там был. Вы ведь знаете, мадам, что Джок никогда бы не замолчал, если бы это был кто-то незнакомый.

Было что-то невыразимо ужасное в этой мысли — в том, что на Джуди мог напасть кто-то, кого мы хорошо знали. В довершение ко всему на следующее утро Нора заявила, что в два часа ночи, то есть четыре часа спустя после нападения на Джуди, она видела, как кто-то с электрическим фонариком бродил в зарослях рядом с гаражом. Ночь была довольно прохладной, и она поднялась, чтобы закрыть окно. Тогда-то и заметила свет в кустах. Напуганная до смерти, как все в моем доме, смертью Сары, она не стала ничего выяснять, а просто залезла снова в постель и натянула на голову одеяло.

По моей просьбе инспектор Гаррисон пришел пораньше, и Нора повторила ему свою историю.

До этого момента, как мне кажется, он был склонен считать произошедшее с Джуди случайностью, тем более что она отказывалась дать какие-либо объяснения.

— Ну же, мисс Джуди. У вас должна быть какая-то причина для того, чтобы пойти в гараж!

— Я вам уже все сказала. Мне был нужен складной метр.

— Вы спрашивали Джозефа про лестницу?

— Возможно, — ответила она легкомысленным тоном. — Но только для того, чтобы поддержать разговор.

— Эта лестница, — продолжал настаивать инспектор, — та же самая, какой воспользовался в тот день Уолтер Сомерс?

Джуди зевнула.

— Извините, — произнесла она. — Вчера я почти не спала. Это та же лестница, Элизабет Джейн?

— Да, — ответила я довольно резко. — И ты знаешь это не хуже меня, Джуди. А ведешь себя просто глупо.

Она, однако, наотрез отказалась добавить что-либо к своему рассказу, и инспектор, тяжело ступая, зашагал вниз по лестнице. Он был явно разозлен и уже не верил ни единому ее слову, за что я его совсем не осуждала.

Но Норе он поверил. Она выглядела бледной и чрезвычайно напуганной. А один раз даже пробормотала что-то о ведьминых огнях, поспешно при этом перекрестившись. Результатом было то, что он немедленно занялся кустами, а его люди почти сразу же обнаружили следы на мягкой, влажной земле справа от тропинки — как раз в том месте, где Нора видела свет.

Следов было четыре — два правой и два левой ноги, — и когда я вышла, чтобы взглянуть на них, инспектор стоял рядом и, склонив голову набок, внимательно их рассматривал.

— Очень чисто, — произнес он. — Очень красиво. Вы не замечаете в них чего-либо странного, Симмонс?

— Пожалуй, они маловаты, если вы это имели в виду.

— А что скажете о каблуках?

— Хорошо отпечатались, следы видны совершенно отчетливо.

У инспектора вырвался тяжелый вздох.

— И это все, что вы видите?! — взорвался вдруг он. — Для чего, черт возьми, я учу вас, парни, когда вы тут же все забываете?! Да посмотрите же на эти отпечатки! Неужели не видите, что это подделка?!

Он оставил совершенно поникшего Симмонса с приказом охранять следы и не подпускать к ним собак, а сам тем временем принялся, чрезвычайно напоминая при этом терьера, внимательно осматривать траву и кусты рядом.

— Этот человек, кто бы он ни был, — произнес инспектор, — сошел в этом месте с тропы, когда услышал шаги мисс Джуди. Но он оставил следы и позже о них вспомнил. Он вернулся, стер их и оставил нам другие, поддельные. Если он просмотрел хотя бы один…

Инспектор, разговаривая, продолжал осторожно переворачивать палкой сухие листья. Потом неожиданно замер и, наклонившись, поднял что-то с земли.

— Взгляните-ка! — воскликнул он. — Ведь это же ключ от кладовки с инструментами, не так ли? Так я и думал. Наш злоумышленник бросил его здесь, когда бежал.

Минуту или две он внимательно разглядывал ключ, который был самым обычным, для автоматического «американского» замка, потом недовольно проворчал:

— Чист как стеклышко. Да, парень, видно, не промах. Вытер его, несмотря на спешку, или же был в перчатках.

Мгновение он стоял неподвижно, уставившись на ключ. Затем повернулся ко мне.

— Итак, мисс Белл, думаю, здесь одно из двух: или он намеревался прикончить мисс Джуди, что представляется маловероятным, или не хотел, чтобы она входила в кладовку.

— Но он позволил ей войти и запер там.

— Ну, в том состоянии, в каком была девушка, вряд ли она могла что-нибудь там разглядеть, — проговорил он мрачно. — Итак, какое же из этих двух предположений верно?

Он взглянул на меня, как бы ожидая ответа.

— Не знаю, — промямлила я.

Позже я стояла рядом с ним, пока его люди измеряли расстояние между следами и делали отпечатки. Сначала они обрызгали чем-то следы, а потом залили их гипсом, которому инспектор с помощью своих зубочисток придал дополнительную прочность. В результате получилась пара отвратительных мертвенно-белых туфель, на которые инспектор смотрел с явным удовольствием.

— Как я узнал, что следы не настоящие? — проговорил он. — Ну, во-первых, длина шага слишком велика для такой маленькой ступни. Как видите, след ноги маленький, а шаг большой. Земля здесь мягкая, а следы недостаточно глубокие. И еще один момент. При ходьбе мы делаем упор на пятку. Вот, взгляните. Я делаю шаг. Что происходит? Поднимая ногу, нажимаю на пятку, и каблук отпечатывается сильнее. Вы можете сами проделать это, Симмонс, — крикнул он полицейскому. — Тогда, может быть, в следующий раз не попадетесь так легко на удочку.

Вскоре инспектор, неся под мышкой аккуратно завернутые в газету гипсовые отпечатки следов, ушел, весьма довольный собой. Однако по его лицу я видела, что он озадачен.

Тщательный осмотр гаража и лестницы ничего не дал.

 

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Нападение на Джуди произошло в среду, двадцать седьмого апреля, а Флоренс Понтер была убита не ранее первого мая, то есть в следующее воскресенье.

Следовательно, Уолли был у меня в четверг или пятницу.

Помню, меня поразил тогда его вид, а еще больше то, как он воспринял новость о нападении на Джуди.

— О, Господи! — воскликнул он. — Ну нет, я положу всему этому конец, даже если… даже если для этого мне придется кого-то убить собственными руками!

Однако он наотрез отказался дать какие-либо объяснения. Позвав Джозефа, он отправился вместе с ним в гараж и оставил меня в одиночестве размышлять над его словами, а также вообще над всем его поведением с того дня, как была убита Сара.

Он тщательно все обыскал, проявив при этом не меньшее усердие, чем полиция, и большее беспокойство, чем все мы вместе взятые. Вид у него был весьма мрачный. Мне показалось, что за те дни, что я его не видела, он еще больше осунулся и совершенно утратил свою всегдашнюю веселость.

Обнаружение тела, похоже, не принесло ему никакого облегчения. Для всех нас, как ни опечалены мы были, это, по крайней мере, означало конец поискам. Во всяком случае, с неопределенностью было покончено. Мы ничем не могли помочь Саре, а все остальное было делом полиции. Но Уолли, казалось, не чувствовал этого облегчения.

Однако он не любил Сару. В отличие от Джозефа, она не напоминала ему о том счастливом, полном шумного веселья и сумасбродных выходок времени до того, как Маргарет покинула Говарда и своего юного сына, которые ее обожали, и убежала с человеком, оставившим ее спустя шесть месяцев.

Мне вдруг совершенно отчетливо вспомнились те дни. Уже тогда я знала Говарда. По правде сказать, именно благодаря мне он и познакомился с Кэтрин. Маргарет прожила еще год где-то в Европе, потом умерла. Уолли нужна была мать. К сожалению, Кэтрин не сумела стать ею.

Он ее просто не выносил, и она платила ему тем же. Она никогда его не любила, а после рождения Джуди ее неприязнь к нему даже усилилась.

Кэтрин ревновала. Страстно влюбленная в своего мужа, она страдала из-за того, что Маргарет принесла Говарду сына, тогда как она сама не смогла этого сделать. И она постаралась избавиться от всего, что напоминало о Маргарет. Она уволила даже Джозефа, и мне пришлось взять его к себе. Мне кажется, эта ревность довольно обычна для вторых жен. Они ревнуют даже тогда, когда первой жены уже нет в живых. Но на Уолли все это отразилось весьма болезненно.

Несомненно, в том, что между ним и отцом возникло отчуждение, в немалой степени была вина и Уолли, но также несомненно и то, что Кэтрин не пошевелила и пальцем, чтобы как-то их помирить. Страстный, вспыльчивый, недисциплинированный и красивый Уолли слишком напоминал свою мать. Когда он узнал, что Маргарет умирает в Биаррице, он потребовал, чтобы отец разрешил ему поехать к ней. Ему было в этом отказано из-за его возраста — Уолли тогда только исполнилось четырнадцать. В полном отчаянии он взял у отца из бумажника деньги на билет второго класса.

Хотя Уолли опоздал, Говард так никогда и не простил ему этой кражи и сделал ошибку, рассказав о ней Кэтрин.

После свадьбы она каждый раз, когда Уолли бывал дома, запирала свой кошелек на ключ в шкаф. Он знал об этом и ненавидел ее. Он бывал там не часто. Кэтрин старалась держать его как можно дальше от дома. Сначала он был в школе, потом в колледже, а потом началась война.

Совершенно естественно поэтому, что Джуди была ему такой же чужой, как и Сара. И если я удивилась, когда он помрачнел и осунулся после исчезновения Сары, то его бледность и гнев сейчас, когда я ему рассказала о нападении на Джуди, меня просто потрясли.

Однако Уолли выглядел немного успокоившимся после того, как вернулся из гаража. С весьма решительным видом он уселся прямо передо мной.

— Послушай, как ты относишься к Джиму Блейку?

— Он мне нравится, но не более того.

— Когда он позвонил сюда в тот вечер?

— В четверть восьмого.

— И спросил Сару?

— Да.

— Почему он это сделал? У него что, была такая привычка — звонить Саре? Конечно же, нет! Откуда ты тогда можешь знать, что когда Сара вышла в тот вечер из дома, она не отправилась на встречу с ним?

— Я этому не верю! Зачем ей было с ним встречаться? Думаю, они не обменялись и двумя десятками слов за двадцать лет.

— Она вышла, чтобы встретиться с ним, — продолжал настаивать Уолли. — Я это знаю, потому что проверял. Я разговаривал с его слугой-негром. Ты знаешь привычки Джима. Он ужинает поздно и перед ужином всегда переодевается. Так вот, в тот вечер он этого не сделал. Он рано поужинал и надел костюм для гольфа. И ушел из дома в семь часов.

— О Господи, Уолли! Если человек не может позволить себе поесть, когда он голоден, или одеться так, как ему хочется…

— Послушай, — упрямо продолжал он. — Это еще не все. У него с собой была эта трость с вкладным клинком, которую ты ему отдала.

— Даже если…

— Дай мне договорить, Элизабет Джейн. Эта самая трость, или стек, или как ты там ее еще называла, исчезла. В доме ее больше нет. Она, как и другие его трости, стояла в холле, но в тот день, когда было обнаружено тело Сары, она исчезла.

Усталые, запавшие глаза Уолли смотрели прямо на меня, и я видела, что он убежден в своей правоте и говорит совершенно искренне.

— Итак, что получается? — произнес он. — У него назначена встреча с Сарой, и он отправляется на эту встречу вооруженным. А потом…

— Уолли, умоляю тебя, не говори ничего об этом полиции.

— Нет, — угрюмо проговорил он. — Пока нет. Но когда-нибудь я смогу это сделать.

Итак, наши дела в те несколько дней, которые оставались до первого мая, обстояли следующим образом. Сара убита. И причиной смерти были две колотые раны глубиной четыре дюйма с четвертью, нанесенные после того, как ее оглушили ударом по голове. Тот же прием был использован и с Джуди, которой нанесли сзади сильный удар по голове, но, к счастью, на жизнь ее преступник не покушался. Уолли подозревал Джима Блейка лишь потому, что пропала трость, а мои домашние были так всем этим напуганы, что бледнели и вздрагивали каждый раз, когда с холма у въезда на мой участок спускался автомобиль и до них доносился треск выхлопов.

Что же до фактов, проливающих хоть какой-либо свет, то их у нас не было.

Из-за сенсационности преступления пресса была полна требованиями немедленного ареста, и инспектор ходил злой и раздраженный.

— Чего они все от меня хотят? — недовольно ворчал он. — Послушали бы вы, что говорят у прокурора! Можно подумать, что стоит мне выйти на улицу, как я тут же схвачу преступника. Старые бабы! Сразу же впадают в панику, как только газеты поднимают вой!

На той неделе он, должно быть, сломал не одну сотню зубочисток, так как мы находили их кусочки по всему дому.

К воскресенью, первого мая, Джуди уже почти полностью поправилась, но пока еще оставалась в постели. Она заказала кучу книг по криминалистике и, положив их рядом с собой с одной стороны, а сигареты с другой, весьма неплохо проводила время.

Вечера были оставлены Дику. Первая же встреча после нападения на Джуди окончательно прояснила их отношения. В мгновение ока Дик был на коленях у ее кровати.

— Моя дорогая! Моя дорогая бедняжка!

Совершенно счастливая, она лежала, положив руку ему на голову.

— Твоя дорогая бедняжка, — проворковала она, — оказалась настоящей дурой. Ох, и задашь же ты мне жару, когда услышишь об этом. Элизабет Джейн, выйди — он хочет поцеловать меня.

И плюнув на все указания и запреты Кэтрин, я быстренько ретировалась.

Именно в воскресенье под вечер и произошло одно из тех, казалось бы, совершенно незначительных событий, которые, однако, в дальнейшем имели такие серьезные последствия. Их, этих событий, было уже немало: тело Сары, обнаруженное Джуди, которая случайно оказалась в том месте, когда испугалась лошадь; прохлада апрельской ночи, заставившая Нору подняться и подойти к окну, чтобы его закрыть; Мэри Мартин, внезапно открывшая дверь в комнату Сары, когда та писала письмо и прикрыла его, оставив на рукаве отпечатки; Джим Блейк, изменивший своей привычке переодеваться к ужину, что вызвало подозрения Уолли; неожиданное и все еще непонятное желание Джуди отправиться ночью в гараж; да и мое собственное внезапное решение подарить Джиму Блейку трость деда с вкладным кинжалом.

Итак, в то воскресенье, в пять часов, ко мне пришла Флоренс Понтер, и ее не впустили. Незадолго до этого я поднялась к себе отдохнуть, и Джозеф не позволил ей войти.

Почему она не пришла ко мне раньше? Конечно, она была сильно напугана. Мы знаем это сейчас. Она опасалась за свою жизнь. Особенно ужасны, скорей всего, были ее ночи, которые она проводила, запершись в своей мансарде в старом, полуразвалившемся доме на Халкетт-стрит. Но она знала, что у нее в руках ключ к нашей тайне. Представляю, как тщательно просматривала она газеты в поисках каких-либо новостей, размышляя над тем, как поступить.

Может быть, если бы она отправилась тогда в полицию со своей историей, то была бы сейчас жива. Но если бы мы все, находясь в состоянии шока, действовали бы разумно, не было бы никаких тайн. У некоторых людей еще очень силен страх перед полицией и боязнь шумихи. К тому же, ей и самой надо было кое-что скрывать. И хотя, в общем-то, дело было совершенно незначительным, для нее оно имело огромное значение. Как могла она рассказать в полиции свою историю и утаить это?

Должно быть, обо всем этом она и думала, сидя одна в своей довольно убогой комнатушке с покрытой искусственным навахским одеялом кроватью, невзрачными шторами и еще более невзрачным ковром, единственной книгой из городской библиотеки на туалетном столике, куда она, укладываясь спать, клала, вероятно, и свой золотой мост с двумя фальшивыми зубами, по которому позже ее смогли опознать.

Но, в конце концов, она приняла решение и пришла ко мне. И Джозеф, который по фотографии позже опознал ее как мою посетительницу в тот вечер, ответил на звонок и отправил ее назад! Мадам спит, сказал он, и ее нельзя тревожить. Повернувшись, бедняжка пошла по аллее к тротуару и своей верной смерти — худенькая, бесцветная девушка в темно-синем жакете и клетчатом платье.

Она не оставила своего имени, и Джозеф ничего не сказал, пока я не спустилась вниз к ужину.

Даже тогда это ничего для меня не значило.

— На кого она была похожа, Джозеф? На репортера?

— Не думаю, мадам. Это была худая и очень тихая женщина.

За столом мы были вдвоем с Диком. Как всегда, ужинали рано, чтобы слуги могли куда-нибудь вечером уйти. Распорядок был заведен еще моей матерью с целью дать им возможность присутствовать на вечернем богослужении. Сегодня, думаю, они отправляются не в церковь, а в кино.

Но я больше не вспоминала об этом загадочном визите. Меня расстроила Мэри. Вернувшись с прогулки, она заявила, что желала бы оставить службу, как только я смогу отпустить ее, и тут же разрыдалась.

— Просто хочу уехать отсюда, — говорила она прижимая к глазам платок. — Ужасно нервничаю… Думаю, я просто боюсь.

— Но это же глупо, Мэри. Куда вы поедете?

— Я могу поехать в Нью-Йорк. Мисс Сомерс обещала что-нибудь подыскать.

Реакция Джуди, когда я рассказала ей об этом разговоре, была весьма для нее типичной.

— Мамина затея заткнуть Мэри рот, — сказала она. — И вежливый шантаж со стороны нашей благонравной леди.

Итак, к ужину Мэри не спустилась, и мы с Диком были за столом одни. Помню, он говорил о преступности, о том, что Скотленд-Ярд всегда видит только то, что лежит на поверхности, тогда как настоящий американский детектив тщательнейшим образом проверяет все, даже, казалось бы, самые незначительные факты. Как бы в дополнение к этому, он сказал, что у полиции появились какие-то новые данные в отношении убийства Сары, но пока они предпочитают о них молчать.

— Они на что-то напали, и, думаю, это их озадачило.

— И вы не знаете, что бы это могло быть?

Он лишь покачал головой, продолжая поглощать все в неимоверных количествах. Помню, вспомнив о зародившихся у Уолли подозрениях, я еще подумала, а не связано ли это каким-то образом с Джимом Блейком.

Почему он позвонил Саре в тот вечер в четверть восьмого? Не для того ли, чтобы мы могли потом сказать, что он был в это время дома? Но ведь со слов Амоса мы знаем, что его там не было, что он находился тогда где-то в другом месте. И имел с собой оружие, кто знает, что творилось у него в душе…

Он все еще отлеживался дома и, насколько я знаю, ни с кем не встречался. О чем он думал все эти дни, когда лежал там, в своей кровати?

— Дик, ведь вы с Джуди обсуждали весь этот кошмар?

— Да, мы говорили об этом, как и все вокруг.

— Я имею в виду нечто более определенное. Зачем все-таки понадобилась Джуди лестница?

Дик ответил мне не сразу.

— Не знаю, — медленно произнес он. — Не думаю, что ей была нужна лестница. По-моему, она просто хотела взглянуть на нее.

Он отказался как-то объяснить свое загадочное высказывание, и мне ничего не оставалось, как, удовлетворившись этим, проводить его наверх, к Джуди.

Этот вечер отмечен в моей памяти двумя событиями. Первым был истерический припадок у Мэри Мартин. Клара спустилась ко мне в библиотеку с сообщением, что Мэри закрылась в своей комнате и ее рыдания слышны даже через дверь. Новость повергла меня в настоящее изумление, так как Мэри была одной из тех деловых, сдержанных женщин, которые, казалось, способны справиться с чем угодно.

Еще больше меня удивило то, что когда я, захватив с собой нюхательные соли, поспешила к ней, она сначала наотрез отказалась впустить меня.

— Уйдите, — сказала она. — Пожалуйста, уйдите.

— Я и не собираюсь входить. Я только хотела передать вас соли.

Неожиданно дверь широко распахнулась, и на пороге возникла Мэри, которая смотрела на меня даже с некоторым вызовом.

— Это все ерунда, — проговорила она. — Просто у меня сегодня разыгрались нервы. — Она выдавила улыбку. — Со мной это иногда бывает.

— Что-нибудь случилось, Мэри?

— Ничего. Я веду себя просто глупо. Понимаете, хотя нет, вряд ли вы можете понять, что это такое — жить все время в домах других людей и ничего не иметь самой?! Иногда я просто не выдерживаю.

В первый раз с тех пор, как ее узнала, я почувствовала к Мэри что-то вроде симпатии. Несомненно, жизнь у нее была нелегкой. А тут еще постоянно перед глазами совершенно поглощенные друг другом Джуди и Дик. Вот нервы у нее и не выдержали. Ведь она тоже была молода и хороша собой. Я успокаивающе похлопала по ее руке.

— Вероятно, тут немалая доля и моей вины, Мэри. Я эгоистичная женщина. И в последнее время в связи с этой трагедией…

Она вдруг снова заплакала, но тихо и как-то безутешно. Спускаясь по лестнице, я подумала, а не была ли она тоже напугана? Ведь, в конце концов, в ее одиночестве для нее не было ничего нового.

Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю Мэри, как и других актеров нашей драмы. Но в какой-то степени она по-прежнему остается для меня загадкой — странное, заносчивое существо с жеманными манерами, у которого, однако, были свои часы отчаяния и слабости.

Другим событием, оставшимся у меня в памяти от того вечера, был довольно поздний телефонный звонок.

Звонили Дику. Было часов одиннадцать. Все это время он провел с Джуди, удобно устроившись рядом с ней на кровати, хотя из уважения к моим старомодным взглядам они оставили дверь в комнату открытой. Когда я позвала его, он неторопливо подошел к телефону и взял трубку. В следующее мгновение, однако, от его спокойствия не осталось и следа. Он бросился в холл, схватил свой плащ, шляпу и, подойдя к лестнице, крикнул Джуди:

— Должен бежать, дорогая. Что-то произошло, и требуется присутствие самого выдающегося репортера.

— Поднимись сейчас же наверх и скажи «до свидания»!

— Это бизнес, — крикнул он, ухмыляясь. — Я могу поцеловать тебя в любое время.

С этими словами он выбежал из дома. Взревел мотор, и я услышала, как с треском и грохотом его старый потрепанный «форд» ринулся по аллее, тогда как Джуди все еще продолжала сверху звать его.

 

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Я несказанно удивилась, когда на следующее утро, еще до того, как успела одеться, Клара объявила, что пришел инспектор Гаррисон. Бросив взгляд на часы, я увидела, что было еще только половина девятого. Клара явно сочла визит несвоевременным.

— Я могу попросить его прийти попозже, мэм.

— Нет-нет. Ты случайно не знаешь, что ему нужно?

— Нет. Его впустил Джозеф. Принести вам сначала кофе?

Но я не хотела никакого кофе. Быстро что-то набросив на себя — Джуди еще спала, и я боялась ее потревожить, — я спустилась вниз. Инспектор стоял у открытой двери в умывальную и задумчиво смотрел вверх, на слуховое окошко. У него был усталый, какой-то несвежий вид и воспаленные, красные от бессонницы глаза.

— Я взял на себя смелость попросить вашего дворецкого принести мне чашку кофе. Не спал всю ночь.

— Почему бы вам не позавтракать со мной?

— Спасибо, я не голоден. Не думаю, что смогу проглотить сейчас хотя бы кусок.

Однако он все же присоединился ко мне, когда стол был накрыт, и позавтракал довольно плотно, все это время говоря о каких-то совершенно незначащих вещах. Лишь когда мы поднялись в библиотеку и закрыли за собой дверь, он сказал об истинной цели своего визита.

— Мисс Белл, вы когда-нибудь слышали о молодой женщине по фамилии Понтер?

— Кажется, нет. А почему вы спрашиваете?

— Флоренс Понтер?

— Флоренс! Та самая Флоренс, которая звонила Саре?

— Может быть, хотя я в этом и не уверен.

— Ну, что ж, я рада, что вы ее отыскали. Она должна что-то знать.

— Да, — произнес он. — Да, думаю, ей было кое-что известно. К сожалению, она никогда теперь нам этого не скажет. Вчера вечером ее застрелили.

Позже, возвращаясь мысленно к этому разговору, я каждый раз недоумевала, почему он не рассказал мне тогда сразу об этом преступлении во всех подробностях. Возможно, он все еще плохо себя чувствовал, а может быть, у него были на то свои причины. Во всяком случае, он сказал только, что девушка была застрелена и в ее комнате, как и у Сары, что-то явно искали. Полиция отправила тело в морг.

— Между этими двумя убийствами есть некоторое сходство, хотя эту девушку и застрелили, а не закололи. Например, — я не хочу бередить ваши раны, — но у нее тоже были сняты с ног туфли. И хотя ее комната не была в таком состоянии, как комната Сары, кто-то явно осмотрел там все. Готов в этом поклясться. Судя по всему, она была аккуратной женщиной, очень тихой, и…

Неожиданно я вспомнила. Тихая, очень тихая женщина. Такими же точно словами описал Джозеф молодую женщину, которая вчера хотела увидеться со мною.

— А не она ли приходила сюда вчера?

— Вчера?

— Как она была одета? Что она собой представляла? Я отдыхала, и Джозеф не пустил ко мне какую-то молодую женщину. Может быть…

В следующее мгновение он уже стоял в холле и громко звал Джозефа. Как я и боялась, мое предположение полностью подтвердилось. Джозеф не только опознал ее по фотографии, но и вспомнил, что на ней был синий жакет и платье в клетку.

Отпустив Джозефа, который, судя по его виду, был совершенно потрясен случившимся, инспектор рассказал мне все, что ему было известно об этом деле.

Флоренс Понтер была убита выстрелом в голову. Пуля прошла навылет. Но убийца этим не удовлетворился. Он попытался сжечь тело, и если бы не случайность, ему бы это несомненно удалось. Какой-то фермер по фамилии Хокинс вышел в десять часов вечера посмотреть заболевшую корову и в овраге, примерно в двухстах ярдах от своих ворот, заметил яркое пламя.

Рядом проходит дорога на Уорренвиль. Подумав, что кто-то из проезжавших мимо на машине бросил в куст горящую сигарету, от которой и начался пожар, он вернулся домой за старым одеялом и метлой, чтобы с их помощью погасить пламя. Не успел он этим заняться, как понял, что перед ним. Он сбил огонь одеялом и вызвал полицию. Если бы не больная корова, тело полностью сгорело бы, так как в доме уже все легли спать.

Однако опознание все равно было бы затруднено, если бы не одна мелочь, которую — как это часто бывает, по словам инспектора, в подобных случаях — преступник проглядел: в том месте, где лежало тело, протекал тоненький, в ниточку, — я сама видела его позже — ручеек. Таким образом, та часть одежды, которая соприкасалось с влажной землей, не была уничтожена, и это позволило установить, что на несчастной женщине был темно-синий жакет и платье в крупную клетку.

На влажной мягкой земле должны были остаться четкие отпечатки следов человека, несущего довольно тяжелую ношу, но проезжавшая мимо на машине группа любопытных, сам Хокинс, полиция и репортеры их уничтожили. Когда три детектива из отдела по расследованию убийств прибыли на место, они нашли там лишь тело и толпу любопытных зрителей. Ни одной улики, которая могла бы помочь в раскрытии преступления, обнаружить так и не удалось.

В четыре утра Гаррисон приехал домой и, не раздеваясь, бросился на кровать. В тот момент не было ничего, что могло бы связать это преступление с Сарой или с нами. Эта связь была установлена лишь в семь часов десять минут утра. Тело отправили в морг, мистер Гаррисон мирно спал, а Дик Картер написал историю о совершенном преступлении и отправился в постель, полностью позабыв про отделанную синим стеклярусом сумочку в кармане своего плаща. В семь десять, однако, в местном полицейском участке зазвонил телефон. Звонила какая-то женщина по фамилии Сандерсон, проживающая в старой части города на Халкетт-стрит.

Взволнованным голосом она сообщила, что ее соседки, молодой женщины по имени Флоренс Понтер, нет дома, но она уверена, что с ней что-то случилось.

Ввиду ночного происшествия о звонке сообщили инспектору Гаррисону. Не позавтракав и не сменив одежды, он сразу же бросился к своему автомобилю, стоявшему всегда у дверей, и на полной скорости помчался на Халкетт-стрит. Взволнованная миссис Сандерсон уже ждала его.

История была простой и краткой.

Она никак не могла уснуть и, в довершение всего, вдруг посреди ночи услышала наверху, в комнате Флоренс Гюнтер, шум.

— Было такое впечатление, что она передвигает мебель, и я решила утром поговорить с ней. Встала в семь и сразу же поднялась наверх. Но ее не было. Она явно не ночевала дома. И когда обнаружила, что все ее вещи на месте, кроме тех, что были на ней вчера, я позвонила вам.

Инспектор не сказал ей ничего о преступлении, но вместе с ней осмотрел комнату. Хозяйка пансиона миссис Бассетт, которая уже несколько дней была больна, так и не появилась, и они были одни. Им было ясно, что комнату тщательно обыскали, хотя, похоже, была предпринята попытка скрыть этот факт. Но главным было то, что когда Флоренс Понтер видели последний раз, на ней был синий жакет и клетчатое платье.

Услышав это, инспектор понял, что нашел. Он запер комнату на ключ, поставил Симмонса у дверей, передал миссис Бассетт через слугу, чтобы в комнату не входили, и с фотографией погибшей в кармане отправился ко мне.

— Дело, судя по всему, обстоит следующим образом, — произнес инспектор, закончив свой рассказ. — Если это та самая Флоренс, которая звонила тогда Саре, то мотив обоих преступлений один. Вероятно, речь идет о какой-то криминальной информации. Скорее всего, о каких-то бумагах. Пока мы не знаем, что это было, но ясно одно: это какой-то предмет, так как в каждом случае преступник тщательно обыскал комнаты своих жертв. Нашел ли он то, что искал?…

Яростным движением инспектор отломил кончик от очередной зубочистки.

— Странная история, не правда ли, когда подумаешь об этом, — продолжал он. — Если бы вы увиделись с этой девушкой вчера, она могла бы остаться живой. Ей было известно, почему убита Сара Гиттингс, и поэтому преступник расправился с ней. Если бы мы знали, насколько близки они были, что свело их вместе, то могли бы уже из чего-то исходить.

И хотя сегодня мы знаем многое, эти отношения между двумя женщинами так и остались для нас загадкой. Вероятно, мы так никогда и не узнаем, как, благодаря какой трагической случайности, сошлись в полумиллионном городе эти две одинокие женщины. Быть может, познакомились на улице во время своих одиноких прогулок, а может быть, их первая встреча произошла в кинотеатре. Кто знает? Но что-то, какая-то тайна заставила их держаться вместе и, в конечном счете, погубила обеих.

Инспектор поднялся.

— Мне надо зайти в управление, — произнес он, — а потом я вернусь на Халкетт-стрит. Не знаю, одна ли и та же рука убила обеих женщин, но ясно, что комнаты обыскивал один и тот же человек. Я определил это сразу же.

— И все же трудно представить, что человек, только что совершивший убийство…

— Только не этот. У него нет сердца, а нервы просто железные. Однако он обязательно попадется. Продолжая убивать, где-то что-то упустит, тогда его и возьмем.

И он вышел, приведя меня чуть ли не в состоянии шока своим оптимистическим прогнозом!

В этот же день он позвонил мне.

— Хочу вас обрадовать. У Уолтера Сомерса полное алиби. Он играл в бридж с восьми вечера до трех утра и выиграл двести долларов.

Произнеся это, инспектор повесил трубку. Впервые я узнала, что Уолли был на подозрении.

Из газет, пестревших сообщениями о новом преступлении, я узнала многое, что помогло получить довольно ясное представление об этой несчастной молодой женщине.

Ей было около тридцати, и она отличалась чрезвычайной замкнутостью. Тихая и застенчивая, редко присоединялась к другим в гостиной пансионата на Халкетт-стрит, предпочитая вечером прогуляться или сходить в кино. Судя по всему, родных у нее не было, и она ни от кого не получала писем.

Она работала стенографисткой в юридической конторе Уэйта и Гендерсона, весьма известных адвокатов, которые ее чрезвычайно ценили. В последнее время, однако, она стала проявлять нервозность, что в какой-то степени сказалось и на работе.

Ее жизнь, похоже, была открытой книгой.

Она поднималась в семь утра, не спеша одевалась, завтракала и в девять уже была на рабочем месте. Мужчинами не интересовалась, как и они ею, но приблизительно две недели назад ее посетил какой-то джентльмен. Личность его не установлена, но это был хорошо одетый и немолодой человек. По словам служанки, он пришел около восьми часов и оставался у нее до половины десятого. Служанка видела его лишь мельком и не смогла подробно описать.

В день своей смерти, то есть в воскресенье, Флоренс с утра стирала и занималась починкой одежды. Однако под вечер надела синий жакет и вышла. Меньше чем через час вернулась, судя по виду, чем-то весьма расстроенная.

Никто не видел, когда она вышла из дому вторично. Полиция считала, что это было около восьми вечера и что она была застрелена недалеко от того оврага по дороге на Уорренвиль, где нашли тело.

Но днем в понедельник мы узнали, где ее действительно убили.

Мой участок лежит у подножия длинного холма. Следствием этого, и весьма неприятным, должна сказать, является то, что спустившись здесь с выключенным зажиганием, водители машин запускают двигатель вновь прямо у моей подъездной аллеи, так что целый день оттуда доносятся громкие, как выстрел, звуки выхлопов. В результате, когда совсем недавно мой сосед бутлегер стрелял в полицейского и ранил его в ногу, бедняге пришлось довольно долго дожидаться помощи, так как никто не обратил на выстрелы никакого внимания.

Все это имеет прямое отношение к убийству Флоренс Понтер.

Днем, когда полиция, наконец, обнародовала имя новой жертвы, мне позвонил Дик и стал умолять, чтобы я отправила Джуди домой.

— Здесь ей оставаться опасно, — произнес он с тревогой в голосе. — Пока мы не узнаем, что за этим стоит, все мы находимся в опасности.

Я обещала ему сделать все, что в моих силах, так что, когда он в шесть появился у нас, вид у него был хотя и усталый, но менее встревоженный. Джуди еще ничего не знала о новом убийстве, поскольку я решила, что будет лучше, если она услышит эту новость от него. Джуди приветствовала Дика довольно холодно.

— Не подходи ко мне, — сказала она. — И, Элизабет Джейн, не вздумай приглашать его на ужин. Он меня вчера бросил.

— Нет, вы только ее послушайте! Если я не буду работать, дитя мое, мне не на что будет жить. Ох уж эти дочки миллионеров! — проговорил он, обращаясь ко мне. — По их мнению, все только и делают, что стригут купоны. Деньги для них ничто.

Неожиданно он что-то вспомнил и сунул руку в карман.

— Говоря о деньгах, я чуть было не забыл о свалившемся на меня богатстве. Вот, посмотрите, что я нашел!

Он вынул из кармана отделанную стеклярусом сумочку, и Джуди тут же выхватила ее у него из рук.

— Полагаю, ты дал объявление? — строго спросила она.

— Дорогая, я только что из ванны. Конечно, я дам его. «Найдена сумочка». Довольно неопределенно, но верно, не так ли? В ней десять долларов!

— Где ты ее нашел?

— Выезжаю, значит, вчера на своем «роллс-ройсе» из поместья Беллов, а она и лежит…

— На дороге?

— На дороге. Прямо у твоих ворот, о дщерь Евы! Я спросил себя: «Что это?» И тут же ответил: «Это бумажник». После этого крикнул «тпру», спрыгнул со своего верного скакуна и…

И в этот момент Джуди обнаружила в сумочке регистрационную карточку.

— Тебе не придется давать объявление. Вот ее имя. Флоренс Гюнтер.

— О, Господи! — воскликнула я.

Тогда Дик и рассказал ей о совершенном вчера убийстве. Он говорил, тщательно подбирая слова, чтобы не напугать ее, но и простое перечисление фактов было само по себе достаточно ужасным. Она сильно побледнела, но выслушала его не перебивая. Ее взгляд был прикован к его лицу, и меня не покидало ощущение, что они вели еще один, не слышимый мною разговор, что у них была какая-то своя теория в отношении происходящего и сейчас они проверяли ее на новых фактах.

— По дороге на Уорренвиль? Значит, ее отвезли туда на машине.

— Похоже на то.

— Кто-нибудь видел эту машину?

— Полиция как раз над этим работает. Судя по всему, ее пока не нашли.

— И ты проверил то, что…

— Здесь, кажется, все в полном порядке.

Продолжая время от времени обмениваться какими-то понятными только им двоим фразами, они отвели меня к тому месту, где Дик обнаружил сумочку. Он показал мне, где лежала находка, — не у края тротуара, а почти на середине дороги. Он увидел ее отчетливо и, решив, что это птица, резко свернул влево, чтобы не наехать. Потом понял, что это такое.

— Мне кажется, — произнес он, — все обстояло следующим образом. Она приходит сюда снова. У нее есть некоторые подозрения, и ей необходимо ими с кем-то поделиться. Теперь — эта сумочка. Оказаться там, где я ее обнаружил, она могла только в двух случаях. Или эта девушка кого-то увидела и выбежала на дорогу, или же ее застрелили в машине, и, когда это произошло, сумочка выпала. Я склоняюсь ко второму. Вы же видите, — с трудом выдавил он, — что крови нет.

При этих словах Джуди слегка изменилась в лице, что, однако, не помешало ей вполне резонно заметить:

— А не мог ли он ее застрелить, быстро затащить в кусты, а потом найти машину? Она была здесь, скорее всего, около половины девятого, а тело обнаружили уже после десяти.

Это было вполне возможно, и мы принялись самым тщательнейшим образом осматривать придорожный кустарник и росшие за ним кусты сирени и жасмина. Однако поиски ничего не дали.

Разрыв во времени, о котором упомянула Джуди, долго не давал полиции покоя, но сегодня мы знаем все об этом беспорядочном метании по окрестностям с мертвым телом на заднем сиденье, о решении воспользоваться рекой и невозможности это сделать из-за большого скопления народа на мосту, покупке керосина в каком-то отдаленном местечке. И, наконец, через полтора часа, дорога на Уорренвиль, погрузившаяся в сон ферма, и… заболевшая корова.

Заболевшая корова! Казалось бы, все уже позади, следы уничтожены, никаких подозрений, и вдруг из всех возможных случайностей — заболевшая корова!

 

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Все это случилось в понедельник. Во вторник, ввиду того, что Джим, следуя указаниям своего врача, все еще соблюдал постельный режим, прокурор послал за Амосом, слугой Джима, и запугал его до такой степени, что тот тут же все ему и выложил. И про ранний ужин Джима, и что он покинул дом сразу же после этого, что у него была с собой трость с выдвижным кинжалом — все стало известно. Напуганный до смерти бедняга сказал и о том, что эта трость исчезла.

Этого было более чем достаточно, и за Джимом установили постоянное наблюдение. Однако наблюдатели не могли сообщить ничего интересного. Джим лежал в своей постели. Если он и догадывался о том, кто были гуляющие по Пайн-стрит люди или что его почта просматривалась, а телефонные разговоры прослушивались, то виду не подавал.

Но даже если полиция и подозревала сейчас Джима, это было все же только подозрение.

Во вторник вечером вновь пришел инспектор Гаррисон. Он начинал мне нравиться. И хотя в течение долгого времени ему суждено было выступать против меня и всех нас, он, по крайней мере, был всегда неизменно честен и позже многое сделал, чтобы нам помочь.

В тот вечер он выглядел необычайно серьезным. Выдворив Джуди, к ее полной досаде, из библиотеки, где мы с ней в это время сидели, он закрыл дверь и повернулся ко мне.

— Я пришел к вам сейчас, мисс Белл, с определенной целью. Хочу, чтобы вы ответили на один вопрос, но прежде чем на него ответить, прошу подумать, хорошенько подумать. Итак, происходило ли когда-нибудь что-нибудь такое, как бы давно это ни было и какой бы ерундой ни казалось, что могло бы стать мотивом убийства Сары Гиттингс? Видите ли, второе преступление с ним тесно связано. Я это знаю. Итак, подумайте. Может быть, у кого-то в семье были неприятности или какая-то тайна, о которой она знала, даже семейная сцена, свидетелем которой она была.

— У нас не бывает сцен, инспектор.

— Ерунда! Они бывают в каждой семье.

— В нашей семье, уверяю вас, ничего подобного не бывает. Уолтер Сомерс недолюбливает свою мачеху, но они не ссорятся. Просто стараются не встречаться, только и всего.

— А мистер Блейк?

— Зачем ему ссориться с ними? Они всегда к нему хорошо относились. Мне кажется, мистер Сомерс оказывает ему даже некоторую денежную помощь. А человек не ссорится с теми, от кого зависит его хлеб с маслом.

— Расскажите немного об этой семье. Мне известно лишь, что они очень богаты.

— Говард был женат дважды. Его первая жена сбежала с другим и умерла в Европе несколько лет назад. После ее смерти он женился на моей кузине Кэтрин. У них один ребенок, Джуди, которая сейчас гостит у меня. Живут очень счастливо.

— И это все?

— Да, если не считать того, что Говард Сомерс серьезно болен. У него грудная жаба, и уже был, по крайней мере, один приступ. Это произошло здесь в прошлом году, когда я с его семьей была за границей. Он тогда чуть не умер, и я думаю, что жить ему осталось совсем недолго.

— Понимаю. Сколько ему сейчас?

— Почти шестьдесят. И он весьма интересный мужчина.

— Расскажите подробнее об этом приступе. Когда вы сказали, что это случилось здесь, вы имели в виду — в этом доме?

— Нет. Дом был заперт. Он остановился в гостинице, в «Империале». Сара Гиттингс приезжала туда, чтобы его выхаживать.

— А мистер Блейк? Он был здесь в это время?

— Нет. Он был в Мэйне. У него там небольшой домик.

Сейчас я понимаю, что этот допрос был рассчитан в основном на то, чтобы усыпить мою бдительность, так как в следующий момент он тем же самым тоном задал столь неожиданный вопрос, что я просто растерялась.

— А когда вы отдали мистеру Блейку трость, принадлежавшую вашему деду?

Должно быть, растерянность была совершенно явно написана на моем лице, так как он улыбнулся.

— Ну-ну, — проговорил инспектор. — Вы явно не годитесь в свидетели защиты, мисс Белл! Я вижу, Амос сказал правду. Покажи негру полицейский значок, и он выложит тебе все начистоту. Так когда вы дали мистеру Блейку эту трость?

— Где-то ранней весной. Кажется, в марте.

— Как вы думаете, где она может быть сейчас?

— Не имею ни малейшего понятия. Во всяком случае, сюда он ее не приносил.

Инспектор резко наклонился вперед, не сводя с меня настороженного взгляда.

— А, так вы знаете, что она исчезла! Это интересно. Я сказал бы, весьма интересно. Кто сообщил вам об этом? Не Амос, так как мы его предупредили на этот счет. Может быть, сам мистер Блейк?

— Нет. Это был Уолтер Сомерс. Амос сказал ему об этом.

— Похоже, для двух преступлений у нас тут собралось слишком много сыщиков… А теперь, если вы не возражаете, хотелось бы услышать описание трости.

Что мне оставалось делать? Несмотря на все свое нежелание говорить об этом, мне все же пришлось рассказать о трости во всех подробностях: и о тяжелом набалдашнике, и о скрытом в трости клинке.

— Лезвие было острым?

— Конечно же, нет. Но, вероятно, — ядовито добавила я, — Джим его заострил, если собирался совершить убийство.

Однако мой сарказм тут же обратился против меня самой.

— Вам, должно быть, будет весьма интересно узнать, что он сделал именно это. Спустя приблизительно неделю после того, как получил ее.

Он, однако, не дал мне слишком долго размышлять над его словами.

— Я хочу проверить кое-что еще. Как я слышал, в тот вечер, когда была убита Сара Гиттингс, мистер Блейк звонил сюда Джуди. В какое время это было?

— Вскоре после семи. Возможно, в четверть восьмого.

— Как я понимаю, его просила что-то передать мать Джуди?

— Да, но он…

Я остановилась, но слишком поздно. Он опять склонился ко мне, устремив на меня внимательный взгляд.

— Что «но он…»?

— Я только сейчас вспомнила. Он спросил, дома ли Сара. Но ведь это говорит в его пользу, не так ли? Он бы не спрашивал, если бы ему было это известно.

— Или ему это было известно и он спрашивал лишь для того, чтобы все думали, будто он этого не знает.

Инспектор сидел и смотрел на меня, и в первый раз я подумала о нем, как о потенциальном противнике. Взгляд его небесно-голубых глаз был холодным и пронизывающим, а лицо выражало решимость и даже некоторую угрозу. И он был умен, умен и проницателен, в чем я позже не раз имела случай убедиться, когда пыталась ввести его в заблуждение. Он разгадывал все мои хитрости, иногда даже пугая этой способностью видеть, казалось бы, все насквозь. По-своему он был таким же таинственным, как Сара, таким же замкнутым, как Флоренс Гюнтер, и таким же неумолимым, как сама судьба.

Однако он всегда относился ко мне с симпатией, а иногда даже с почтением. Сейчас его тон был тоже вполне дружелюбным и почти непринужденным.

— Он сказал, где находится, когда звонил вам?

— Нет. Вероятно, дома.

— Как? Вы этого не знаете, мисс Белл? — язвительно спросил он. — Ну что ж… В таком случае, позвольте мне рассказать вам. В тот вечер Джим Блейк поужинал рано и ушел из дома в семь. Или вскоре после этого. Он никому не звонил перед уходом. У нас есть список всех его телефонных звонков в тот день. Где бы он ни находился в то время, когда звонил вам, дома его не было.

И я опять почувствовала, что он разговорился лишь для того, чтобы посмотреть, как я отреагирую на его слова.

— Но зачем? Зачем Джиму Блейку убивать Сару? Какой может быть у него мотив?

Инспектор, который, собираясь уходить, уже направился к двери, остановился.

— Иногда мы сначала находим преступника, а уж потом узнаем о мотивах преступления. Я не предъявляю никаких обвинений мистеру Блейку. Просто говорю, что его действия в тот вечер требуют объяснений. И пока он их не даст, мы вольны делать собственные выводы. Если они неблагоприятны для него, то это только его вина.

В это время у нас было, по крайней мере, одно утешение. Репортеры, фотографы и толпы любопытных нас оставили. В то же время на Уорренвильской дороге Хокинс окружил место преступления кучами хвороста и за определенную плату пускал туда всех любителей ужасов, пока его не остановила полиция.

Корова умерла.

В моем доме деморализация была почти полной. Вся прислуга, за исключением Джозефа, находилась в состоянии истерики. Они боялись выходить из дома, страшась в то же время и оставаться в нем. Во вторник ко мне наверх поднялась бледная и дрожащая прачка с сообщением, что кто-то снова взял из прачечной стул и поставил его в кладовку, где были сложены дрова. И этой же ночью, что-то около двенадцати, Клара вбежала в мою комнату с криками, что у нее под кроватью кто-то прячется.

Когда мы с Джозефом, он — вооружившись револьвером, а я — собрав все свое мужество, поднялись к ней в комнату и заглянули под кровать, то обнаружили там только Джока, который дремал, уютно свернувшись калачиком.

Стул, однако, оставался загадкой. Прихватив с собой Джуди, я спустилась вниз. Это был обычный деревянный стул, и прачка оставила его там же, где нашла. Взобравшись на него, Джуди тщательно осмотрела балочное перекрытие, которое в этой части подвального этажа не прикрыто потолком. Однако там не было ничего, кроме большого черного паука, при виде которого она тут же спустилась вниз.

Не знаю, что мы там ожидали найти. Трость, наверное.

В среду я, наконец, решила повидать Джима. Я не видела его больше недели, со дня похорон Сары, и если состояние Уолли удивляло меня, то вид Джима просто поразил.

Мне нравился Джим, хотя, должна сказать, я многого в нем не одобряла. Его нежелание, несмотря на то, что ему было почти пятьдесят, заняться каким-нибудь серьезным делом, полная удовлетворенность более чем скромным существованием, так как изменение его требовало усилий, значение, которое он придавал еде и одежде, — все это меня раздражало.

Не верила я также и в его слабое здоровье. Конечно, он был более крепким человеком, чем Говард, который работал всю свою жизнь, даже сейчас, когда смерть стояла у него за плечами. Во всяком случае, у Джима хватало сил, чтобы играть в гольф, просиживать ночами за бриджем, есть и пить, чтобы хотелось танцевать с юными девушками, которым нравились устраиваемые им вечеринки и присылаемые цветы.

Но все это было только на поверхности. Что же касается настоящего Джима Блейка, то я сомневаюсь, что даже Кэтрин знала его. Внешне веселый, легкомысленный бездельник, он шел по жизни своим путем, не испытывая ни в чем недостатка сейчас и хорошо обеспеченный, благодаря завещанию Говарда, в будущем.

В тот вечер, однако, вид у него был не самый лучший. Он лежал мрачный в своей роскошной постели, а рядом, прислуживая и ухаживая за ним, суетился Амос. Интересно, о чем он думал, когда лежал здесь день за днем, наблюдая за проворными, ловкими движениями Амоса, который знал так много, но не все?

Два человека, белый и черный, следящие друг за другом с утра до вечера. Однако внешне отношения между ними были просто прекрасными.

— Я думаю заказать на ужин мясо, сэр.

— Хорошо. Закажи еще немного ветчины, Амос.

И Амос вышел, чтобы сделать заказ. Отличный слуга — и потенциально опасный.

Думаю, Джим, понимая ситуацию, много размышлял над тем, как ему поступить. Он мог бы еще спастись, мог бы выскользнуть через заднюю дверь, сесть в машину и уехать куда угодно, так как его болезнь была явно несерьезной. Но он этого не сделал, а продолжал лежать в постели, ожидая неизбежного.

Мне показалось, Джим был рад моему визиту. Он лежал в лиловой шелковой пижаме, обложенный подушками, а рядом на спинке кресла висел домашний халат из темной парчи. Комната была явно обиталищем мужчины, хотя и немного излишне роскошным. Похоже, Джим решил, что такому бриллианту, как он, нужна достойная оправа. Было какое-то странное несоответствие между этим интерьером с его мягкими, приглушенными красками, этой искусно отделанной сценой с Джимом в качестве центральной фигуры и тем человеком, которого я видела на улице у дома, когда шла сюда пешком.

— Итак, — произнес он, — ты пришла навестить меня. Добрый и по-настоящему христианский поступок! Садись. Вон на том стуле тебе будет удобно.

Он явно нервничал. В тот вечер я впервые заметила, что уголок его рта слегка подергивается, и этот нервный тик, который становился все более заметным по мере моего рассказа, так и остался у него с тех пор навсегда. Однако, если не считать этого тика, он выслушал меня довольно спокойно.

— Что ты хочешь от меня услышать? — проговорил Джим. — Или какого поступка ждешь? Если полиции нужен козел отпущения — известно, что невинных людей и раньше арестовывали, чтобы утихомирить прессу, — то что я могу сделать? Убежать? Скрыться?

— Ты можешь рассказать им правду.

— Какую правду? — спросил он раздраженно.

— Скажи им, где ты был в ту ночь, когда убили Сару. Уж это-то можешь сделать.

— Я уже все сказал. Я холостяк, ничем не лучше и не хуже остальных. И не хочу впутывать в это дело женщину. Пошли они все к черту.

У меня упало сердце. Его негодование было неискренним. Он говорил, как человек, заранее отрепетировавший свою речь. И из-под нависших бровей он внимательно, украдкой наблюдал за мной. В первый раз я поняла, как он, должно быть, был напуган.

— Понимаю, — проговорила я спокойно. — И, вероятно, там-то и оставил трость. Вполне естественно, что ты не хочешь об этом говорить.

— Трость? Какую трость?

— Ту, которую я тебе подарила. Судя по всему, она пропала.

Он молчал целую минуту. Должно быть, находясь в настоящем шоке. Возможно, он мысленно проверял, кто мог знать о трости? Конечно же, Амос. И Амос проболтался! Гнев на Амоса, вспыхнувший в эту минуты в душе Джима, был, вероятно, ужасным, однако он быстро взял себя в руки.

— При чем здесь она? Любой может потерять трость. Я сам потерял их дюжины, сотни.

— Но ведь ты взял ее в тот вечер с собой, не так ли?

— И это, вероятно, доказывает, что я убил Сару Гиттингс! Как и то, что несколько дней назад я, несмотря на свою болезнь, поднялся с постели, сунул канистру с керосином в машину и застрелил эту Флоренс Гюнтер! Им не удастся навесить все это на меня. Если я тогда взял с собой эту трость и где-то ее оставил, то это еще ничего не доказывает. И в прошлое воскресенье я не выходил из дому.

Что я могла ему на это ответить? Рассказать то, что сказал мне Уолли, выяснивший, что трость исчезла только после того, как было обнаружено тело Сары? Что он принес ее домой и полиция знала об этом? Он ненавидел Уолли, и я была в тот момент не в состоянии выдержать вспышку гнева с его стороны, тем более что чувствовала, что она могла быть тоже хорошо отрепетирована заранее — обычная тактика напуганного человека.

В одном я была уверена, покидая его дом. Он был напуган, но отнюдь не болен. Широкие, свободные рукава пижамы позволяли видеть его сильные мускулистые руки, и на подносе, который внес в эту минуту Амос, стояли, помимо тарелок с разнообразной снедью, еще сифон и бутылка.

При виде подноса Джим скривился.

— Оставь его, Амос. Я хочу, чтобы ты отвез мисс Белл домой. Она пришла сюда пешком.

— Да, сэр.

Мне вдруг со всей ясностью открылось, как они жили здесь вдвоем эти дни, Я чувствовала в Джиме гнев и подозрительность, а в негре страх и еще что-то. Не враждебность. Скорее, тревогу.

— Взбить подушки, сэр?

— Нет, оставь все как есть.

В полной растерянности спускалась я по лестнице.

Полагаю, всегда трудно представить себе, глядя на цивилизованное человеческое существо, что он уже не человек, что он вступил в братство тех, кто посягает на человеческую жизнь и тем самым утратили право называться людьми. Внешне не видно никакой пропасти между ними и остальным человечеством. Они, как и мы, дышат, едят, разговаривают, иногда даже смеются. На их лбах нет никакой печати. И все же пропасть существует, ее никогда не переступить. Она не такая широкая в тех случаях, когда убийство было совершено в порыве страсти, но необъятна, как сама вечность, для тех, кто хладнокровно, тщательно подготавливал убийство другого человеческого существа.

Все мои надежды на то, что Джим Блейк оправдает себя хотя бы в моих глазах, рухнули. И у подножия лестницы меня ждал загадочный, непонятный Амос, чтобы, как отличный слуга, помочь одеться.

— Сейчас подгоню машину к двери, мэм.

— Я лучше пойду с тобой, Амос. Это сэкономит время.

— Во дворе довольно темно, мисс Белл.

— Разве у тебя нет фонарика?

Он тут же вытащил его из ящика стола в холле, и я через чистенькую, аккуратную кухню и буфетную последовала за ним во двор. Иногда, когда позволяла погода, Джим приказывал Амосу подавать сюда кофе для своих гостей, и все здесь было устроено довольно неплохо. Я помню нежные запахи той весенней ночи, когда шла по двору за Амосом, и смутные очертания скамейки, нескольких стульев и стола.

— Вижу, вы уже вынесли мебель, Амос.

— Да, мэм. Я ее покрасил несколько дней назад. Скоро, должно быть, будет совсем тепло.

Я взяла у него фонарь, пока он открывал дверь и выезжал в аллею за домом. Каждую минуту я ожидала увидеть оставшегося у парадной двери наблюдателя, который наверняка услышал шум и мог прийти сюда проверить, что происходит. Но в аллее было очень много гаражей, и шум заводимого двигателя, очевидно, не привлек его внимания.

Я часто думала об установленной за Джимом слежке. Ясно, что при желании он мог бы совершенно незаметно приходить и уходить по этой аллее. Но, вероятно, полицию интересовали главным образом только те, кто его навещал, и у них могла быть договоренность с Амосом, чтобы в случае, если Джим соберется куда-нибудь уходить, он предупреждал бы об этом наблюдателя.

Как бы то ни было, нас никто не остановил и, все еще держа в руках фонарик, я уселась на заднее сиденье. Я хорошо знала эту машину, так как сама продала ее Джиму год назад, когда купила новую. Это был лимузин темно-синего цвета с бледно-серой внутренней обивкой и кожаными сиденьями.

— Автомобиль в порядке, Амос?

— В полном, мэм.

От нечего делать я включила фонарь и огляделась. В нескольких местах кожа сиденья прожжена сигаретами, такие же следы виднелись и на коврике. Мне кажется сейчас, что все движения мои в те минуты были совершенно машинальными. А может быть, мой возбужденный мозг заставлял инстинктивно искать отдыха в чем-то совершенно обыденном. Автомобиль не представлял для меня никакого интереса. Мне было все равно, что с ним станет. Пусть они даже сожгут его, эти окружающие Джима люди, все эти мужчины, для которых Амос заново окрашивал садовую мебель, и женщины, которых Джим не хотел никуда вовлекать.

И в этот момент я кое-что заметила.

На коврике у моих ног виднелось кольцеобразное темное пятно. Оно было приблизительно семи дюймов в поперечнике. Я внимательно его осмотрела. Похоже, это было масло. Я коснулась его пальцем и понюхала. Да, это было масло, точнее керосин.

Я выключила фонарик и откинулась назад. Вероятно, можно было найти дюжину объяснений этому пятну, но мне пришло в голову только одно. Поэтому я сразу же начала обдумывать, как мне от него избавиться, чтобы Амос ничего не заметил. А может быть, он уже знал об этом пятне? Может быть, он сидел за этой стеклянной перегородкой, ведя машину так же отлично, как и все, что он делал, и в то же время ожидал, что я предприму? И может быть, об этом знала также и полиция?

Предположим, я скажу Амосу: «Амос, этот коврик очень грязный. Я забираю его с собой, чтобы отчистить, пока мистер Блейк не пользуется машиной».

Но это предложение может само по себе вызвать у него подозрения. Он может сказать: «Не беспокойтесь, мисс Белл. Я сам этим займусь». Мы начнем спорить, коврик приобретет в его глазах необычайное значение, и если он одержит в нашем споре победу, то сразу отнесет его в полицию.

В конце концов, самое большее, что я смогла придумать в эту минуту, так это наклониться, свернуть аккуратно коврик и спрятать его под своим довольно длинным плащом.

Если мой вид и показался Джозефу, который впустил меня, странным, он все равно ничего не сказал. Когда-то Джуди заметила, что Джозеф начисто лишен способности чему-то удивляться, и эта мысль поддерживала меня в тот вечер, когда я, несомненно нервничая, вошла с выпирающим из-под плаща ковриком в свой собственный дом.

Джуди позвала меня из библиотеки, но я, не отвечая, проскользнула мимо двери со скоростью, на которую была способна. Проходя, я увидела, что они с Диком сидят за карточным столиком и перед ними лежит лист бумаги. Похоже, Дик что-то чертил на нем. Поднимаясь по лестнице, я услышала, как он произнес:

— Вот, смотри. Это кушетка, а дверь в кладовку вот здесь…

В следующее мгновение я была в своей комнате. Быстро заперев дверь на ключ, разложила коврик на столе под лампой. Все было ясно. На коврике совсем недавно стоял бидон или жестяная банка с керосином.

 

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Одинокая женщина, если она живет в доме многие годы, знает его как свои пять пальцев. Он становится для нее почти живым существом со своими капризами, причудами и странностями. Там скрипит лестница, тут дребезжит окно, а та дверь все время заедает.

И если к тому же у нее частая бессонница, она узнает, каким бывает ее дом ночью. Ночью все дома становятся другими. Такое впечатление, что с наступлением темноты и тишины они начинают жить какой-то своей особой, таинственной жизнью. В своем доме я могу объяснить лишь некоторые звуки и шорохи. Когда открывают окна, старые перекладины начинают потрескивать, как будто дом похрустывает пальцами, а когда дует северный ветер, со стороны слухового окошка несется вой и стон. Металлическая прокладка в нем вибрирует под напором ветра, как струна.

При западном же ветре начинает шелестеть плющ за моим окном, и этот шорох так похож на шепот, что не раз я просыпалась от него ночью, думая, что кто-то меня зовет. А если в ветреные дни открыть окно рядом с переговорной трубкой в гостиной, то по дому пронесется тонкий пронзительный свист.

Но я не люблю свой подвал. Возможно, это как-то связано с детскими страхами, не знаю. Однако факт остается фактом. Спускаюсь туда ночью только в случае крайней необходимости. По моему приказу в конце холла установлен выключатель, чтобы иметь возможность зажечь свет внизу, прежде чем туда спуститься. Если бы не эта небольшая предосторожность, я бы, наверное, обезумела от страха той ночью.

Я вернулась домой в одиннадцать, и вскоре после этого Дик ушел. Он работает в дневной газете, и ему приходится вставать довольно рано. Спустя несколько минут ко мне заглянула Джуди, чтобы пожелать спокойной ночи, но я уже заперла коврик в кладовке. Она не прошла в комнату, а, закурив сигарету, остановилась на пороге.

— Когда уезжает Мэри? — спросила Джуди.

— Она не сказала. А почему ты спрашиваешь?

— Она сегодня упаковывала свои вещи. Дик помог Джозефу принести из кладовой ее сундук. Похоже, ей не очень-то хочется уезжать.

— Она сама так решила, — заметила я довольно ядовито.

— Господи, только бы мама не навязала ее нам! Она это вполне может. Чтобы заставить ее молчать о дяде Джиме.

Джуди явно не спешила уходить. Она стояла на пороге и курила, напряженно о чем-то размышляя.

— Тебе не кажется, — проговорила она после минутного молчания, — что Уолли ведет себя как-то странно в отношении всего этого дела? Помнишь, как он говорил: «Если что-нибудь со мной произойдет, ты поймешь»? Пора бы, наверное, ему рассказать то, что ему известно. А если все это просто выдумки и он ничего не знает, то почему не держится в стороне от всего этого? Какое отношение это имеет к нему? О чем он все время беспокоится?

— Я бы очень хотела, чтобы ты держалась от всего этого в стороне, Джуди.

— Почему? Насколько я понимаю, у нас сейчас век молодых. Во всяком случае, все так говорят.

— Молодым сейчас время отправляться в постель.

— Хорошо. Сейчас пойду. Но послушай… Видишь ли, Уолли не находил карандаша на слуховом окне. Он сам положил его туда.

С этими словами она, тихо насвистывая, ушла, оставив меня наедине с моими довольно невеселыми мыслями.

Я не стала ложиться, а сидела запершись в своей комнате и ожидала, когда в доме все стихнет. В голове беспорядочным роем кружились мысли о Джиме, керосиновом пятне на коврике и, наконец, странном заявлении Джуди в отношении Уолли.

В довершение всего Джозеф, выпустив Дика и закрыв за ним дверь, постучал ко мне и сказал, что служанки болтают о якобы виденном кем-то призраке Сары и пугают себя этим до смерти. Я не суеверна, но в каждом христианине есть что-то от мистика. И должна признаться: когда где-то после часу ночи из переговорной трубки в моей комнате послышался тоненький свист, у меня чуть волосы на голове не встали дыбом.

С того дня, как была убита Сара, я велела Джозефу оставлять на ночь в холле свет, так что там сейчас было светло. Я осторожно открыла дверь и, выскользнув в коридор, склонилась над перилами лестницы. Внизу все было как обычно. Только Джок, который, очевидно, спал там, поднялся, услышав меня, и начал лениво потягиваться. Если, как мне показалось, в гостиной была открыта дверь или окно, то какое-то время они могли и оставаться открытыми — мне в ту минуту было явно не до того.

Поведение Джока придало мне уверенности. Взяв коврик и бутылочку со средством для удаления пятен, я в халате и домашних тапочках спустилась в подвал, предварительно заглянув на кухню и прихватив там на всякий случай кочергу. Все-таки это было хоть какое-то оружие.

План мой состоял в следующем. Если бы удалось отчистить пятно, я вернула бы коврик Амосу, предоставив ему думать по этому поводу все, что заблагорассудится. Если же пятно не ототрется, я сожгла бы коврик в топке, и дело с концом.

Однако я ужасно нервничала. Меня пугал густой мрак впереди — там, где находились кладовки с углем и дровами и котельная. Не придавала мужества и темнота в прачечной и расположенной рядом сушилке. Небольшая лампочка у подножия лестницы, которую я включила, прежде чем спуститься в подвал, почти не разгоняла царившего здесь мрака. Пока я так стояла, не решаясь двинуться дальше, в кладовке с дровами что-то стукнуло. Вероятно, крыса, но эта мысль меня не успокоила.

В прачечной, где я собиралась оттирать пятно, было темно, и чтобы включить там свет, надо было войти и повернуть свисающую с потолка лампу. Я вошла в прачечную и сразу направилась к лампе, но тут же с силой обо что-то ударилась. Это был стул, и грохот, произведенный его падением, прокатился гулким эхом по всему подвальному этажу.

Как там оказался стул? Он должен был стоять на своем обычном месте, у стены, и вот он опять был здесь, посреди прачечной. Что же сдвинуло его с места? Мне вдруг вспомнилось мрачное сообщение Джозефа, и я содрогнулась. В конце концов, стулья ведь двигались. Они могли двигаться сами во время спиритических сеансов. И стулья, и столы. Даже когда к ним никто не прикасался.

Должна признаться, я испугалась. Вспомнились десятки слышанных в разное время историй о привидениях, показалось, что вокруг движутся какие-то тени и где-то кто-то ходит, но так тихо, что я скорее чувствовала, чем слышала это. Когда же, наконец, собрав все свое мужество, я повернула лампу, она тут же перегорела.

В таких условиях нечего было и думать о том, чтобы удалять пятно. Я решила сжечь коврик в топке.

Обратный путь был, вероятно, самым тяжелым в моей жизни. Однако, преодолевая страх, я все же добралась до котельной и включила свет. Сунув в топку валявшиеся рядом щепки и бумагу, я разожгла огонь и положила сверху коврик. Он начал гореть, хотя и не так быстро, как я надеялась. Несколько минут я стояла там, глядя на пламя и гадая, правильно ли установила регулятор тяги, потом принялась бродить по комнате. Проверила окна и дверь, ведущую во внутренние помещения, и уже возвращалась назад, когда неожиданный звук заставил меня остановиться.

Над моей головой кто-то ходил.

Признаться, в первую минуту я испугалась, но тут же взяла себя в руки. Собаки молчали, так что, скорее всего, это был Джозеф, который, услышав вой в переговорных трубах, решил на всякий случай спуститься вниз и проверить, закрыты ли окна. Но я не могла позволить, чтобы он обнаружил меня здесь с ковриком. Быстро выключив в котельной свет, я направилась к лестнице, где горела лампочка. К моему ужасу, она вдруг погасла, и я услышала шум задвигаемого наверху, на двери, засова.

— Джозеф! — крикнула я. — Джозеф!

Это был не Джозеф. При первых же звуках моего голоса шаги наверху смолкли, но никто не откликнулся. Кто-то или что-то притаилось там наверху и сейчас прислушивалось. Дикий ужас обуял меня, не в силах сдвинуться с места.

Я так и провела всю ночь, скорчившись у лестницы. Когда забрезжил рассвет, я с трудом доползла по ней наверх и тут же рухнула на небольшую площадку перед дверью. Может быть, я уснула, может быть, потеряла сознание. Не знаю. Но никогда не забыть мне лица Джозефа, который в семь утра открыл дверь и увидел прямо перед собой меня.

— О Боже, мадам! — воскликнул он.

— Помогите мне, Джозеф. Я не могу пошевелить ни рукой, ни ногой.

— С вами все в порядке?

— Да. Вы закрыли меня здесь, Джозеф. Я провела ужасную ночь. Вы… или кто-то…

— Я закрыл вас здесь, мадам? Когда?

— В два часа ночи, как я полагаю.

— После двенадцати я не спускался вниз, — проговорил он, помогая мне подняться.

Он отвел меня в буфетную и, усадив там, приготовил кофе. Нора еще не спускалась. Домашние мои в те дни спали плохо и, следовательно, допоздна. Видно было, что произошедшее со мной явилось для Джозефа настоящим потрясением. У него дрожали руки, а лицо словно окаменело. Он как-то сразу весь сник и несколько утратил свою всегдашнюю величавость. Пока закипала вода, он обошел весь первый этаж и доложил мне, что все в полном порядке. Застекленная дверь в гостиной, как и окна, была заперта.

— Но я бы предложил мадам, — сказал он, сообщив мне об этом, — сменить замок на входной двери. Так как ключ мисс Сары пропал, оставлять ее так небезопасно.

Нора вошла, когда я уже допивала кофе. Она бросила на меня любопытный взгляд, но я не стала ничего объяснять. Поднявшись в свою комнату, рухнула на постель, а проснулась лишь когда Джозеф принес завтрак.

Он вошел, закрыл за собой дверь, подвинул столик к постели, развернул салфетку и подал ее мне. После этого он выпрямился и, глядя на меня, произнес:

— Я взял на себя смелость уничтожить коврик, мадам.

У меня упало сердце. Однако он говорил так спокойно, как будто сообщал мне о протухшем масле.

— Вы не так установили регулятор тяги. Эта топка со странностями. Надо уметь ею пользоваться.

Он смотрел на меня, я на него. В этот момент наши с ним отношения изменились коренным образом, хотя держал он себя со мной по-прежнему. У нас появился общий секрет. По существу, мы стали сообщниками. Мы совершили преступление, уничтожили улику, Джозеф понимал это. Видел ли, нет ли он пятно, не знаю, но коврик был ему хорошо знаком.

— Вам не следовало делать этого самой, мадам, — проговорил он. — В следующей раз, если вам понадобится помощь, вы всегда можете позвать меня.

С этими словами он вышел — странный, загадочный Джозеф, живущий, как и все слуги высшего класса, чужой жизнью. Где-то, я знаю, у него была жена, но он никогда о ней не говорил. Комната, где он спал, буфетная и газеты составляли, очевидно, всю его личную жизнь и, похоже, полностью его удовлетворяли.

Именно тогда, когда он пришел, чтобы забрать поднос, на котором принес завтрак, он в первый раз упомянул о том, что у него пропал револьвер.

— В последнее время я держал его в своей комнате, под подушкой, — проговорил он, как всегда, спокойно, — а сейчас его там нет. Его взял кто-то, кому хорошо известны порядки в доме, мадам.

 

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Каково бы ни было значение этого неприятного эпизода, я не могла рассказать о нем в полиции. Последнее время я довольно редко встречала инспектора. И он, и весь отдел по расследованию убийств были заняты делом Флоренс Гюнтер. К работе были привлечены и фотограф, и работники лабораторий, и эксперт по баллистике, однако я не думаю, что им удалось найти что-нибудь значительное. Пули не было, и это главное. Однако, исходя из размеров ран на голове и того, что пуля прошла насквозь, они пришли к выводу, что это была пуля крупного калибра, выпушенная с близкого расстояния, а смерть наступила между восемью и половиной девятого вечера.

Сумочка, следовательно, пролежала на дороге почти три часа.

Кроме этих фактов, убийство, как и прежде, оставалось полнейшей загадкой. У Флоренс, судя по всему, не было ни семьи, ни друзей. Похоже, она была одним из тех иногда встречающихся созданий, которые как будто приходят ниоткуда и не имеют никакого прошлого. Она, кажется, была просто не способна на дружбу, так как вряд ли, я думаю, можно было назвать этим словом ее странные отношения с Сарой.

Как могли познакомиться и, преодолев свою необычайную сдержанность, разговориться эти две такие замкнутые женщины? Может быть, даже смеяться? Сегодня мы знаем, что примерно в течение месяца до убийства Сары они виделись довольно часто. Можно представить себе, как они вместе гуляли, возможно, ходили в кино. И вот в один прекрасный день одна из них что-то сказала, раскрыла какую-то тайну, и с этой минуты обе они были обречены.

День прошел без всяких происшествий, если не считать того, что уехала Мэри Мартин. Перед отъездом она даже всплакнула, хотя и не питала к нам особой любви.

Джуди, похоже, была рада ее отъезду.

— Слава Богу, — сказала она. — Теперь мне не придется больше говорить шепотом. Она же все время подслушивала. Один раз я ее поймала на этом. Она стояла на лестнице и прислушивалась к тому, о чем говорили внизу, в холле. Держу пари, что ей что-то известно. Могу поспорить на два доллара, что это она взяла револьвер Джозефа.

— Зачем ей револьвер Джозефа? Это просто глупо.

— Глупо? Спроси Нору. Она знает.

Я последовала совету Джуди и спросила Нору, которая рассказала мне весьма любопытную историю.

Это произошло за день до того, как Джозеф обнаружил пропажу револьвера. Нора поднялась наверх, чтобы переодеться перед тем, как готовить обед. На ней были туфли на резиновой подошве, в которых она обычно ходит в кухне по кафельному полу, так что двигалась она совершенно бесшумно.

Джозеф, похоже, был в это время внизу. Поднявшись по черной лестнице наверх, она толкнула дверь и прямо перед собой в конце коридора увидела выходящую из комнаты Джозефа Мэри Мартин. Она подалась было назад при виде Норы, но в тот же момент, очевидно передумав, вышла снова.

— Я искала спички, — сказала она.

Однако, как заметила Нора, спичек у нее в руках не было, и она была необычайно бледна. Все это пробудило в Норе любопытство, и, когда Мэри ушла к себе, она заглянула в комнату Джозефа. Прямо у двери, на маленьком столике, был коробок спичек, а на кровати лежал револьвер.

Вечером после отъезда Мэри, когда в доме, наконец, все улеглось и «некому было больше за нами подглядывать», говоря словами Джуди, я поднялась в библиотеку и обнаружила там ухмыляющегося Дика и Джуди, губы которой были плотно сжаты.

— Ну, скажи ей, если тебе кажется, что это глупо.

— Скажи ей сама, о владычица моего сердца. Занимайся сама своими грязными делами.

— Перестань кривляться. Элизабет Джейн, я хочу попасть в комнату Флоренс Гюнтер. Ну что тут такого особенного?

— Ответ мой будет простым, — сказала я резко, — Забудь и думать об этом.

Она слегка надулась, но не отступилась, продолжая убеждать меня.

— Ну ладно, если ты на этом так уж настаиваешь. Но я только хотела поискать там кое-что. Вот и все.

— Что?

— Не знаю. Но послушай… Я не знаю, почему была убита Сара, да и эта Флоренс Гюнтер. Но знаю, почему с них были сняты туфли. У кого-то из них что-то было. Правда, я не знаю, что это такое. Может быть, какая-то бумага…

— Верни мне бумаги и забирай дитя! — воскликнул Дик.

Она его полностью проигнорировала.

— Дик тут познакомился с одной блондинкой из этого дома на Халкетт-стрит. Ее зовут Лили, и она ему так понравилась, что он даже пригласил ее позавтракать вместе с ним.

Дик застонал, и на губах Джуди появилась коварная усмешка.

— Ее имя Сандерсон, Лили Сандерсон, и она, конечно, ужасна. Но любит поговорить. Ей явно что-то известно, о чем она не сказала полиции. Думаю, она не скажет этого даже Дику, но вполне может рассказать об этом нам.

— Кому это «нам»?

— Нам с тобой, Элизабет Джейн. Ты придашь нашей вылазке степенность и респектабельность, а я, если понадобится, смогу хитростью выведать у нее что угодно. Дик говорит, что она боится полиции, но, думаю, при виде тебя раскроется, как цветок.

Сначала я наотрез отказалась, но у нее есть свои методы убеждения, у этой Джуди, и в конце концов, хотя и очень неохотно, я уступила.

Встреча была назначена на следующий вечер, то есть в пятницу. Очевидно, мисс Сандерсон не хотела, чтобы об этом кто-то узнал, раз решила встретиться с нами в пятницу, когда у служанки пансиона вечером был выходной. И она сама впустила нас в дом, когда, оставив за углом автомобиль, мы явились туда на следующий вечер.

Она открыла нам дверь, прижимая палец к губам.

— Ну, надо же! Как чудесно! — воскликнула она. — А я так боялась, что мне придется провести вечер одной! Какой счастливый случай!

Она говорила громко, отчетливо, продолжая в то же время еле заметными жестами показывать, чтобы мы входили. На лице Джуди отразилась гамма чувств. Мисс Сандерсон была крупной светловолосой женщиной, и она явно подготовилась к приему гостей. Было видно, что она принарядилась, а ее комната, куда она нас сразу же провела, сверкала чистотой. «У меня было такое впечатление, — заметила позже Джуди, — что она только что закончила убираться».

Закрыв за собой дверь, хозяйка перешла на шепот:

— Никогда не знаешь, кто тут может бродить. Мне кажется, в этом доме даже у стен есть уши. А с того дня, как убили мисс Гюнтер… — Она обратила ко мне полный ужаса взгляд своих небесно-голубых, как у ребенка, глаз. — Я почти не сплю с тех пор. Если где-то здесь ходит маньяк-убийца, то неизвестно, кто станет его следующей жертвой.

— На вашем месте, — произнесла Джуди, — я бы не беспокоилась. Это был не маньяк. Тот, кто ее убил прекрасно сознавал, что делает.

Похоже, слова Джуди немного ее успокоили. Несмотря на всю свою вульгарность, Лили Сандерсон была в сущности доброй, простодушной женщиной, и я рада, что могу здесь сказать об этом, воздав ей тем самым, хотя бы и в малой степени, должное за тот скромный вклад, который внесла она в раскрытие нашей тайны.

Думаю, ей с первого взгляда понравилась Джуди, в которой, несмотря на все ее разговоры о собственной хитрости, была сразу же видна прямая и открытая натура. Мне кажется, что и Джуди прониклась состраданием к этой бедной, несчастной женщине, переживавшей, вероятно, сейчас самый яркий момент в своей одинокой, серой жизни. Она оглядела это убогое жилище с его жалкой претензией на роскошь, и я заметила, что взгляд ее задержался на чайном столике, за которым, вероятно, никто никогда не пил чая, на покрытой шелковой шалью кровати, туалетном приборе, имитированном под черепаховый, ярко раскрашенной корзинке для шитья и ширме, скрывающей умывальник в углу, где мисс Сандерсон, несомненно, свалила в кучу всякий хлам.

— У вас здесь очень уютно, почти по-домашнему.

Лицо мисс Сандерсон озарилось по-детски непосредственной улыбкой.

— Это — единственный дом, который у меня есть, — проговорила она. — И миссис Бассетт любит, чтобы все было красиво. Она сама очень аккуратная женщина.

Прежде чем начать свой рассказ, она открыла дверь, выглянула в коридор и снова плотно ее закрыла.

— Я решила рассказать вам все, что знаю, потому что вы были друзьями бедной Флоренс. Не знаю, имеет ли это какое-нибудь значение… Но мне ведь не придется идти в полицию, ведь так?

— Конечно, нет, — ответила решительно Джуди.

— Вы, наверное, знаете: я сказала им, как слышала той ночью в ее комнате шум, будто кто-то двигал там мебель? Так все и было. Но мне не хотелось говорить им, что я действительно тогда подумала. — Она понизила голос до шепота: — А подумала я, что у нее был мужчина. Поэтому-то и поднялась к ней на следующее утро, чтобы поговорить об этом.

— Мужчина? — спросила я. — Вы его слышали?

— Мужчина и женщина. Я слышала их обоих.

Итак, вот что она нам рассказала.

Она всегда спала очень чутко, так что раздавшийся где-то после полуночи шум в комнате наверху сразу же разбудил ее. Она очень удивилась, потому что Флоренс всегда вела себя очень тихо. Тем более что шум не прекращался.

— Казалось, там кто-то передвигает мебель, — заметила она. — Очень осторожно, конечно, но в таком доме и особенно ночью вы и столик не передвинете бесшумно. Даже тогда я могла бы постараться снова заснуть, но там было двое людей. Один ходил тяжелее, чем другой.

Она не встревожилась. Скорее, все это пробудило любопытство. Она встала, вышла из комнаты и, бесшумно поднявшись по лестнице, приложила ухо к двери. За дверью тихо говорил мужчина.

Она была просто шокирована. Спустившись снова к себе, несколько минут стояла в нерешительности, не зная, что делать. Она была вне себя от изумления и возмущения, рисуя в своем воображении всякого рода картины. По ее словам, у нее просто голова шла кругом. А шум не прекращался, и она услышала, что плачет женщина. Она решила, что с Флоренс был какой-то мужчина и они ссорились.

Наконец, она взяла свои щипцы для завивки волос и постучала ими по люстре. Звуки сразу же прекратились. Она приоткрыла дверь, притаившись за ней в темноте, но оттуда никто не спустился. Вероятно, ушли по черной лестнице.

Но она никак не могла заснуть. Ею владел праведный гнев, и полчаса спустя, накинув халат, она храбро направилась в комнату Флоренс.

— Я собиралась как следует с ней поговорить. Мне делается просто нехорошо, когда сейчас об этом думаю, но это почтенный дом и… ну, вы знаете, что я хочу сказать. Если она с кем-то встречалась…

Дверь была закрыта, но не заперта. Приоткрыв ее, она позвала Флоренс. Никто не откликнулся. Тогда она вошла и включила свет. В комнате царил настоящий хаос. У нее, похоже, не было слов, чтобы описать увиденное, и она продемонстрировала нам это энергичным взмахом руки.

— Даже ее туфли! — воскликнула она. — Ее бедные туфли валялись на полу. Но, похоже, ее не ограбили. Копилка стояла по-прежнему на столике, а старомодные ручные часы, которые служили ей вместо настольных, лежали на тумбочке возле кровати.

При виде этой картины она, трясясь от страха, ринулась вниз в свою комнату, где сразу же залезла в кровать. Даже тогда у нее не было полной уверенности, что в этом деле не была каким-то образом замешана и Флоренс. Ведь там, наверху, была и женщина. По словам Лили, ей не хотелось попасть в какую-нибудь историю. Она могла потерять место и, судя по всему, совсем по-детски боялась полиции.

— Если бы они знали, что я была там, наверху…

В конце концов ей удалось заснуть, но в семь утра она снова поднялась наверх и открыла дверь в комнату Флоренс. В комнате кто-то прибрался. Во всяком случае она выглядела получше.

— Не то чтобы все было в полном порядке, вы понимаете. Но разбросанные по полу вещи убрали. В таком виде комнату и застала полиция.

— И что вы думаете сейчас? — спросила Джуди, закуривая и затем протягивая пачку с сигаретами Лили.

— О, спасибо! Вообще-то нам не разрешают здесь курить, но иногда я открываю окно и… Это так успокаивает нервы.

— Да, это успокаивает, — вежливо согласилась Джуди. — Но что было нужно этим людям? Как вы думаете?

— Даже не знаю. Она ведь работала в адвокатской конторе, а к ним иногда попадают странные вещи. Например, какие-нибудь письма. Если бы у нее было что-нибудь в этом роде, это многое бы объяснило. Скорее всего, это было что-то небольшое, а то бы они это нашли. Но я не знаю, где это находится, если оно все еще в комнате.

— А вы сами искали это? — спросила Джуди.

— Да. Комнату заперли, но мой ключ подходит к ее замку. Конечно, я не должна была этого делать, но она была моей подругой…

Глаза мисс Сандерсон наполнились слезами, и Джуди успокаивающе похлопала ее по округлому плечу.

— Вы поступили правильно. Абсолютно правильно. Между прочим, мне бы самой хотелось взглянуть на эту комнату. Вы не против?

Мисс Сандерсон не только не была против, но даже обрадовалась.

— Я подожду здесь, — заговорщически прошептала она. — И если что-нибудь услышу, постучу щипцами по люстре.

Я предпочла бы остаться внизу, но Джуди заявила, что если нас там кто-нибудь увидит, то один только мой вид сразу же убедит его, что мы не воры, и я согласилась пойти вместе с ней наверх. Однако, должна признаться, я вся дрожала, поднимаясь по лестнице. Впереди совершенно бесшумно, словно крадучись, шла мисс Сандерсон, и эта ее таинственность еще больше нервировала меня. Открыв дверь своим ключом, она нас, однако, оставила, спустившись вниз так же бесшумно, как и поднялась, после чего Джуди вытащила ключ из замка и вставила его в дверь изнутри.

Мы стояли в темноте, и, думаю, даже Джуди было в тот момент не по себе. Я же чувствовала себя настоящей преступницей. В доме было необычайно тихо. Миссис Бассетт, как сказала нам мисс Сандерсон, спала на этом же этаже, в конце коридора, но она уже несколько дней была больна и не выходила из комнаты. Что же до остальных обитательниц этого этажа, то чем бы они ни были заняты сейчас, делали это в полнейшей тишине, так как из-за закрытых дверей вокруг нас не доносилось ни звука.

Прежде чем включить свет, Джуди тщательно задернула шторы. Итак, мы были с ней вдвоем в комнате, откуда Флоренс Гюнтер, в клетчатом платье и синем жакете, отправилась навстречу своей неожиданной и необъяснимой смерти.

Все здесь было сейчас в полном порядке. Кровать застелена искусственным покрывалом, а одежда висела в стенном шкафу, где внизу, на полке, стояли и ее туфли. Все они были весьма практичными, на низком каблуке и без всякой вычурности. Джуди выглядела одновременно подавленной и возмущенной.

— Что она имела в жизни?! Ничего! Почему ее не оставили в покое?

Однако, несмотря на гнев, Джуди не утратила своей обычной деловитости.

— Нет никакого смысла искать в очевидных местах, — заявила она. — Полиция об этом уже позаботилась. Но если Лили права… Предположим, мне надо было спрятать здесь какую-нибудь бумагу. Куда бы я ее положила? Однажды я спрятала от мамы любовное письмо в баночку с зубным порошком.

Зубной порошок бедной Флоренс стоял на умывальнике, но хотя с большим трудом и с помощью ножниц Джуди и удалось снять крышку, внутри ничего не оказалось. Затем она проверила бутылочки на туалетном столике. Одна из них, темно-синяя, заинтересовала ее, но в ней была лишь примочка для глаз и больше ничего. За обоями, похоже, тоже ничего не было, а плинтус прилегал к стене очень плотно.

Тогда она обратилась к стенному шкафу, хотя и без особой надежды.

— Они, вероятно, занялись им в первую очередь.

Похоже, она была права. Тщательный осмотр висевшей тем одежды ничего не дал. Однако она обнаружила в шкафу старую дамскую сумочку и тщательно ее обследовала.

— Смотри! Она что-то хранила за подкладкой. Видишь, где отпарывала, а потом вновь зашивала?

— Но она сейчас не зашита.

— Да. Ну, конечно! Она ведь переложила это в синюю сумочку…

Но время шло, и меня начало охватывать нетерпение. Вся эта наша затея стала казаться просто бесцеремонным вмешательством в чужие дела, и я собиралась уже сказать об этом Джуди, как снизу неожиданно раздался стук. Это ударила щипцами по люстре мисс Сандерсон.

Мы обе замерли, я едва дышала. Кто-то, двигаясь очень тихо, поднимался по лестнице. Шаги замерли прямо у нашей двери, и я энергичным взмахом руки показала Джуди, чтобы она выключила свет. Однако в следующую секунду послышался звук удаляющихся шагов, и я перевела дух.

После этого мы заперли дверь на ключ, и Джуди как ни в чем не бывало возобновила поиски. Она была сейчас на полу и внимательно разглядывала туфли Флоренс.

— Я часто прятала в своих туфлях сигареты. Мама всегда поднимала невероятный шум из-за моего курения. Элизабет Джейн, я только посмотрю эти туфли, и мы пойдем.

— Чем скорее, тем лучше, — сказала я с раздражением. — Если ты думаешь, что мне все это нравится, то ошибаешься. Это самый отвратительный вечер в моей жизни.

Но она меня уже не слышала. Все ее внимание было поглощено парой обычных черных туфель на низком каблуке, в которых она обнаружила кожаные стельки, сделанные таким образом, чтобы поддерживать свод стопы. На первый взгляд, в них не было ничего необычного, но своими чувствительными пальцами Джуди уже что-то нащупала под одной из них и сейчас настойчиво пыталась ее отодрать.

— Бедняжка, у нее было сильное плоскостопие! — И с этими словами она отодрала, наконец, стельку.

Думаю, это была самая обычная стелька из тех, что предназначены для поддержания свода стопы, хотя я таких никогда еще не видела. С одного края у нее был кармашек, плотно набитый ватой.

Из этого-то кармашка Джуди и вытащила аккуратно свернутую полоску бумаги.

Кажется, мы обе дрожали, когда она, наконец, достала ее оттуда. Однако, не развернув, Джуди сразу же сунула находку за вырез платья и, найдя булавку, закрепила ее там. Эта последняя предосторожность была совсем не лишней, так как под платьем на ней обычно почти ничего не было.

— Сейчас не время проявлять любопытство, Элизабет Джейн, — проговорила она. — Надо поскорее убраться отсюда и отвязаться от Лили.

Мы закрыли дверь на ключ и спустились вниз. Кругом по-прежнему царила полная тишина. При виде нас мисс Сандерсон, выглядывавшая из своей двери, махнула, чтобы мы входили, но Джуди отрицательно покачала головой.

— Они там вымели все подчистую, но все равно большое вам спасибо. Вы были очень добры.

— Он не пытался войти к вам?

— Кто-то остановился прямо у двери, а затем прошел дальше. Кто это был?

— Мне не удалось его увидеть. Однако это был мужчина. Может быть, доктор, — добавила она с сомнением в голосе. — Но на всякий случай я решила вас предупредить. Вы не зайдете?

Она была явно разочарована, когда мы отказались. Бедняжке, очевидно, нередко приходилось проводить свои вечера в полном одиночестве, и она, конечно, очень хотела пообщаться с Джуди. Ведь это была Джуди Сомерс, фотографии которой часто появлялись в нью-йоркских вечерних газетах и даже на страницах самых модных журналов!

— У меня есть сэндвичи, — проговорила она.

— Благодарю, но нет. Я никогда не ем на ночь. Совершенно поникшая, Лили проводила нас до дверей.

— Если будут какие-то новости, я сразу дам вам знать.

— Да, пожалуйста. И позвольте поблагодарить вас еще раз. Вы были необычайно добры.

Она немного оживилась при этих словах, и когда, заворачивая за угол, мы увидели ее в последний раз, она выглядывала из-за полуприоткрытой двери, явно не желая возвращаться назад, к своим сэндвичам, которые так никто и не попробовал, своему одиночеству и бессонным ночам.

Автомобиль стоял на том же месте, за углом, где мы его и оставили, но только тогда, когда мы оказались в моей спальне и дверь была заперта на ключ, Джуди достала эту полоску бумаги. И тут оказалось, что мы ничего не можем понять в этой записке. На тонкой бумаге были аккуратно напечатанные слова: «Циферблат будильника. Пять часов справа. Семь часов слева. Нажать на шесть».

— Циферблат! — воскликнула Джуди. — Какого будильника? Я поняла только, что нечто находится где-то в будильнике. Но явно не в ее. У нее его не было. Похоже, мы там же, где и начали!

Что оказалось почти точной оценкой ситуации.

 

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Я не знаю, когда именно Амос заметил, что из машины пропал коврик. В связи с болезнью Джима машиной никто не пользовался, и, должно быть, прошло дня два или даже больше, прежде чем он обнаружил пропажу. Не думаю, что он подозревал меня, хотя полной уверенности в этом у меня не было.

Но как-то на неделе он встретил Уолли и сказал ему об этом. Не понимаю, зачем ему это было нужно? Он, конечно, считал Джима отъявленным негодяем, по которому давно плачет веревка, но мы также знаем, что по-своему он был сильно к нему привязан. Может быть, Уолли просто вытянул у него это признание? У Уолли были свои проблемы, так что он вполне мог сам отправиться к Амосу.

Следствием этого, однако, был чрезвычайно неприятный разговор, состоявшийся у меня с Уолли через день или два после того, как Джуди обнаружила записку. Теперь-то я знаю, что он тогда был просто напуган, напуган до смерти и, следовательно, разгневан, как это нередко бывает с нервными людьми, когда ими владеет сильный страх.

Итак, он появился у меня поздно вечером в воскресенье, и вид у него был очень странный. Вначале я решила, что он напился.

— Ты не будешь возражать, если я запру дверь? — спросил он. — Мне надо тебе кое-что сказать. И ты не захочешь, чтобы об этом знали другие.

— Тогда я предпочла бы оставить ее открытой. Мне не нужны здесь больше секреты или сцены.

— Отлично! — гневно воскликнул он. — Я просто хотел оградить тебя от излишнего любопытства.

Тем не менее он все же плотно захлопнул дверь, после чего обернулся ко мне.

— Я должен кое-что выяснить. Нет, ну надо же! Из всех этих идиотских неприятностей… Короче, ты взяла коврик из машины Джима Блейка?

— А что случилось? Он что, пропал?

— Да, пропал. И ты, черт возьми, прекрасно это знаешь.

— Мне не нравится твой тон, Уолли.

Он постарался взять себя в руки.

— Извини, — пробормотал он. — Я просто очень взволнован. Да и кто не был бы на моем месте взволнован!? Я спрошу тебя по-другому. Итак, был ли коврик в машине в тот вечер, когда Амос отвозил тебя домой?

— Да.

— И ты оставила его там?

— А почему бы и нет?

— Это не ответ.

— Послушай, Уолли. Не пытайся давить на меня. Я совсем не обязана отвечать на твои вопросы. Если хочешь, можешь обратиться в полицию. И если они сочтут нужным прийти ко мне…

— О, Господи! Да я как раз и пытаюсь избежать этого. Но этот негр выбалтывает им все, что знает. Они еще вытащат это из него. Я только хочу знать, почему взяли этот коврик. Что на нем было? Почему было так важно, чтобы об этом ничего не узнали?

Я окинула его внимательным взглядом.

— Уолли, ты веришь тому, что эти преступления совершил Джим Блейк? Ты намекал на это, как и на то, что тебе известно, почему он это сделал.

— Да, мне казалось, я знаю, что могло его заставить пойти на это. Но убийство Флоренс Гюнтер… Нет, я не верю, что у него хватило бы на это мужества.

— Если, как ты считаешь, тебе известны мотивы преступления, ты должен рассказать об этом. Хотя бы мне. Я все время пробираюсь как бы ощупью…

— А, так ты этим занимаешься! Послушай, что все-таки было на этом коврике? Масло? Кровь? Это ты его взяла, не так ли? Амос уверен, что это сделала ты.

— Почему он так решил?

— Ну, он говорит, что если бы, когда ты садилась в автомобиль, его там не было, ты бы непременно спросила об этом.

И тогда я решила выложить ему все начистоту.

— Да, Уолли. Это я взяла коврик. Взяла и сожгла в топке. На нем был кольцеобразный след от какого-то сосуда, в котором находился керосин.

— О, Господи! — воскликнул он и, казалось, еще глубже погрузился в свое кресло.

Он заметно постарел за последние дни. Я не могу найти других слов для описания произошедшей в нем перемены. Во всяком случае, в нем не осталось и следа той веселости, которая делала его таким привлекательным. Но я не могла заставить себя жалеть его. Ему явно было кое-что известно об этом деле. По-моему, даже слишком многое.

— Как ты думаешь, — спросил он, — Амос знал об этом пятне на коврике?

— Не имею ни малейшего понятия. Но если бы он об этом знал, то рассказал бы об этом в полиции, и они давно бы забрали коврик. Нет, думаю, пока об этом пятне известно только нам с тобой и Джозефу.

— Джозефу?! Какое отношение, скажи на милость, имеет к этому делу Джозеф?

Он слушал меня с напряженным вниманием, пока я рассказывала ему о своей попытке сжечь коврик и о том, как меня заперли в подвале. По его лицу нельзя было понять, что он обо всем этом думает. Конечно, у него было время, чтобы оправиться от своего изумления, и мои слова о том, что коврик в конечном итоге был все же уничтожен, похоже, совершенно успокоили его. Однако, когда я кончила свой рассказ, он не произнес ни звука и, казалось, погрузился в глубокое раздумье. В конце концов, я нарушила становившееся уже тягостным молчание.

— Не пора ли тебе рассказать, Уолли, все, что тебе известно? Пока это продолжается, мы не можем чувствовать себя в безопасности. Даже Джуди.

— С Джуди все будет в полном порядке, — произнес он довольно небрежно. — Я ничего не знаю.

— Но ведь это не так?

— Ты узнаешь все, что знаю я, но в свое время. — Он поднялся и, бросив на меня украдкой взгляд, принялся перебирать карандаши и ручки на моем столе. — Мне кажется, — продолжал он тем же тоном, — что ты одна из этих неисправимых праведников, которые… Ну, в общем, ложь есть ложь, и все остальное в том же духе?

— Уж конечно, я не буду лжесвидетельствовать, если ты это имеешь в виду.

— К чему эти громкие слова? Что такое, в сущности, лжесвидетельство? Какая разница, кроме как в названии, между твоим притворством, например, что у тебя болит голова, и твоим заявлением, которое могло бы спасти человеческую жизнь?

— Лжесвидетельство — это ложь перед Богом.

— Любая ложь — это ложь перед Богом, если ты в Него веришь. Все, что я хочу от тебя, это сказать, когда возникнет необходимость, что в ту ночь коврика в автомобиле не было. Подожди минуту, — произнес он, увидев, что я пытаюсь заговорить, — ты сама находишься сейчас не в очень-то удобном положении, не так ли? Ты уничтожила важную улику. И что будет с Джимом Блейком, если ты скажешь правду? Говорю тебе, ты знаешь только малую толику того, что за всем этим стоит. И если уж настаиваешь на том, чтобы говорить о лжи, то должен тебе сказать: на свете есть большие грехи, чем ложь. Уверен, если ты скажешь им об этом коврике, Гаррисон арестует Джима. Причем немедленно.

— Я не собираюсь никому ничего говорить.

— Ты должна сделать большее. Ты должна стоять на этом до конца. Кругом всегда полно воров, и что могло помешать одному из них перелезть через забор и забраться к Джиму в гараж через окно? На машине, по утверждению Амоса, никто не ездил с того дня, как Джим заболел или, лучше сказать, слег в постель. Он явно совершенно здоров. Коврик вполне мог пропасть еще неделю назад.

Разговор с Уолли внес еще большую путаницу в мои мысли, и после его ухода, воспользовавшись тем, что Джуди с Диком не было дома — я подозревала, что они опять обследуют Ларимерский участок, — я села за стол и записала все имеющиеся на тот день подозрения против Джима. Я сохранила листок с этими записями, и он сейчас лежит передо мной. В нем записано:

«а) Сара пыталась связаться с ним. Она звонила ему и заходила к нему домой.

б) Наконец, она написала ему письмо, которое он, скорее всего, получил, хотя и отрицает это.

в) В ту ночь, когда ее убили, он не переоделся к обеду, пообедал раньше обычного и вышел из дому, взяв с собой трость с выкидным кинжалом.

г) Откуда-то, но не из своего дома, он позвонил Джуди, использовав в качестве предлога беспокойство ее матери, и спросил Сару.

д) Он вернулся в тот вечер домой довольно поздно. Объяснить, где был эти несколько часов, он отказался, дав понять, что это может повредить репутации женщины.

е) Когда он вернулся домой, трость была при нем, но она исчезла после того, как было найдено тело Сары.

ж) А он слег в постель, хотя, судя по всему, был совершенно здоров.

От этого было совсем нетрудно перейти ко второму преступлению.

а) Сара и Флоренс Гюнтер знали друг друга. Возможно, им был известен какой-то секрет. Записка, обнаруженная Джуди, может иметь отношение к этому секрету, но может и не иметь. Несомненно, кто-то из них или они обе владели каким-то секретом или какой-то бумагой, так как в обоих случаях были предприняты тщательные поиски.

б) По словам инспектора Гаррисона, комнаты обеих женщин обыскивал один и тот же человек.

в) Пятно на коврике само по себе не могло бы вызвать подозрений, но ввиду вышесказанного оно являлось серьезной уликой».

Здесь я добавила несколько вопросов:

«а) Мог ли Джим при каких-либо обстоятельствах совершить нападение на Джуди?

б) Способен ли он на такую хитрость, которую продемонстрировал преступник? Например, подсунуть полиции ложные отпечатки?

в) Был ли Джим действительно в костюме для гольфа в тот вечер, когда была убита Сара? И если нет, мог ли он после своего телефонного звонка тайно проникнуть ко мне в дом? У него было на это пятнадцать, самое большее — двадцать минут.

в) Заходила ли Сара к Джиму в те три часа между ее уходом из дома и ее смертью?»

Затем под заголовком «Флоренс Гюнтер» я написала:

«а) Знал ли ее Джим?

б) Был ли Джим тем посетителем, о котором говорила служанка в пансионе миссис Бассетт?

в) Как могло случиться, что такой хитрый преступник проглядел пятно на коврике в машине?»

Над этим последним вопросом я размышляла несколько минут.

Если бы Джим был виновен, он бы наверняка, пока лежал в постели, уже тысячу раз мысленно проследил весь свой путь, обдумал бы каждую деталь, каждое свое действие, проверяя, не пропустил ли какой-нибудь мелочи, которая могла бы его выдать.

Он знал, что находится на подозрении. Ему достаточно было приподняться в постели, чтобы увидеть через дорогу следящего за домом человека. Тогда почему он оставил это пятно на коврике? Почему не уничтожил коврик? Не сжег, в конце концов, машину?

И потом: он был явно под подозрением, и полиция прочесывала весь город и окрестности в поисках связанного с убийством Флоренс Гюнтер автомобиля. Значит, полиция не обнаружила этого пятна или они умышленно решили сделать вид, что не заметили его. Почему? Ведь в любую минуту с помощью коробка спичек Джим Блейк мог уничтожить эту улику.

Это было выше моего понимания. В довершение всего, Джозеф сказал мне в тот день, что служанки поговаривают о том, чтобы уйти. С того самого дня, как Нора обнаружила в прачечной кочергу, было решено, что в доме завелись привидения, и в конце концов нервы у них окончательно расшатались.

Остаток дня, однако, прошел относительно спокойно. С вечера среды Джуди с Диком целыми днями занимались часами, и это воскресенье не было исключением. Я нисколько не сомневалась, что слуги считали их слегка сумасшедшими.

Все часы, какие только были в доме, были снесены в библиотеку и там тщательно обследованы. Постепенно на моем столе выросла целая груда всяких пружинок, винтиков и колесиков, перед которой сидел взлохмаченный Дик, пытаясь разобраться во всех этих, как их называла Джуди, «внутренностях».

— А это, черт возьми, куда вставлять?

— Не будь таким идиотом! Вот сюда.

— Сюда это не подходит. Попытайся сама, если такая умная.

Даже не сознавая этого, самой нарочитой грубостью, с помощью которой, как было принято у современной молодежи, они, пытаясь скрывать более глубокие чувства, признавались друг другу в любви. Губы их произносили резкости, а глаза излучали нежность.

— Успокойся! Как я могу что-нибудь делать, если ты постоянно дергаешь меня за руку.

— Просто ты чертовски неловок.

Вследствие этой операции с часами, когда даже будильники прислуги подверглись тщательному обследованию, порядок в доме был полностью нарушен. Обед подавался совершенно в необычное время, а в то воскресенье, причем сразу на это никто не обратил внимания, мы обнаружили, что завтракали в одиннадцать, а обедали в половине четвертого.

Потом, где-то в одиннадцать вечера или около того, насколько мы могли судить в своем положении, из Нью-Йорка позвонила Кэтрин.

У Говарда снова был приступ, и хотя он немного оправился, она хотела, чтобы Джуди сразу же возвратилась домой.

Джуди уехала на следующее утро. Дик был занят на работе, так что я отправилась провожать ее до станции и по дороге выяснила, что ее отношения с Диком зашли в тупик. В полном соответствии со своим характером, она заявила об этом совершенно прямо.

— Он сходит по мне с ума, — но, видите ли, я дочь богатых родителей! Если он все же снизойдет до женитьбы на мне, я должна буду жить на его зарплату и те немногие гонорары, что он имеет на стороне! Но это же полный абсурд! Это просто какая-то извращенная гордость! В наши дни настаивать на том, что муж должен содержать свою жену, просто примитивно. Какое-то детское тщеславие… Все эти разговоры о том, что «я, как мужчина…»

Она рассказывала и одновременно, что тоже было в полном соответствии с ее характером, плакала. Но ей не нужны были утешения, и я не стала их предлагать.

— Если ты Дику предпочитаешь вещи…

— К черту все вещи. Дело в принципе. Он готов отказаться от меня, чтобы только потешить свое самолюбие.

Да, в наши дни эта проблема стоит перед многими молодыми людьми. Каждый из них по-своему прав, и оба в то же время ошибаются. Решения этой проблемы у меня не было, но какой бы ни была эта размолвка, она не повлияла на чувства Дика, так как в тот же вечер он заехал ко мне просто так, по привычке.

— Хотел проехать мимо, — но моя колымага сама свернула на вашу аллею. Мне ничего не оставалось делать, как только катить дальше, прямо к вашему дому.

Приход Дика меня чрезвычайно обрадовал. Мне было так одиноко. Я скучала по Джуди и даже… по инспектору с его компетентным видом, небесно-голубыми глазами и вечными зубочистками, который не появлялся у меня уже несколько дней.

И радость моя была столь велика, что я не удержалась и рассказала ему о коврике. Изумлению его не было границ.

— Но, послушайте, ведь первой машиной, которую они должны были осмотреть, была…

— Да, я тоже так думаю. Но, может быть, они и знают об этом.

— Вы уверены, что сам Амос не перевозил в машине керосин?

Вопрос застал меня врасплох. Мне это даже не приходило в голову. Я чувствовала себя довольно глупо, однако в результате нашего разговора Дик на следующий день повидался с Амосом и кое-что у него выяснил.

Как оказалось, в тот вечер, в воскресенье, у Амоса был выходной, так что Джим оставался дома один. Но он не мог воспользоваться машиной, поскольку ключи от гаража Амос забрал с собой.

Дик, конечно, не задавал ему вопросов напрямую. Он просто спросил Амоса, где тот был в воскресенье вечером и мог ли кто-нибудь в его отсутствие взять автомобиль.

На этом Дик не успокоился. Он подождал на улице, пока Амос с каким-нибудь поручением выйдет из дому, и перелез через стену во двор. Там он обнаружил две любопытные вещи. Во-первых, стекло в окне гаража было выбито, так что можно было легко забраться внутрь и открыть ворота. И на одном из недавно окрашенных стульев были свежие царапины.

Он влез в гараж и осмотрел машину, но пятен крови нигде не обнаружил.

— Амос, в общем-то, не следит за спидометром, — заметил Дик, — так что ему неизвестно, брал ли кто-нибудь автомобиль. Но он думает, что бензина явно поубавилось.

Дику, однако, удалось выяснить, что Амос не перевозил в машине керосин.

Он спросил его:

— Что за странная история с пропавшим ковриком? Ты, случаем, не сам ли его уничтожил? Наверное, пролил что-то на него?

— Нет, сэр! — воскликнул Амос. — Я никогда ничего не вожу в машине. Мистер Блейк запретил это строго-настрого.

Однако, при всей своей важности, все эти сведения не смогли нам ничем помочь. Конечно, если не считать того, что, как мы теперь знали, сам Джим, не имея доступа в гараж, мог поставить под окно стул, разбить стекло и, забравшись внутрь, взять машину в то воскресенье.

Итак, вторник, десятое мая. Сара мертва уже три недели, а Флоренс Гюнтер — десять дней. Очевидно, полиция пока ничего не обнаружила, а у нас был только какой-то таинственный шифр, который, как выяснилось позже, являлся вовсе не шифром, а ключом к разгадке.

Мне, конечно, следовало бы показать эту загадочную записку полиции, но я уже совершила один отчаянный поступок, уничтожив коврик, и мне было не по себе. Да к тому же инспектор прекратил свои почти ежедневные визиты, хотя один раз я видела его вместе с верным Симмонсом на Ларимерской пустоши. Но в дом он не зашел. А вскоре — точнее, в среду утром — раздался телефонный звонок, который на какое-то время заставил меня обо всем забыть.

Умер Говард Сомерс.

 

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Как мне кажется, я описала только часть нашей семьи: Джуди, Уолли, саму себя и немного — Кэтрин. Поскольку о Лауре речь раньше не шла, теперь самое время упомянуть и о ней. Все это время она оставалась там, где жила — в Канзас-сити, занималась воспитанием детей и, сожалея, конечно, о потере Сары, особенно не горевала.

Одним из тех, о ком я практически ничего не рассказала, является Говард Сомерс. Произошло это, вероятно, потому, что я его никогда особенно ни понимала, ни любила. Страстная любовь к нему Кэтрин для меня всегда оставалась загадкой.

Но Говард сыграл свою роль в нашей загадочной истории. Весьма простую, надо сказать. Он умер. Эта смерть не была неожиданной, хотя Кэтрин упрямо отказывалась признать ее возможность или хотя бы вероятность. У меня сложилось впечатление, что после того, почти фатального, инфаркта, случившегося прошлым летом, когда она находилась за границей, бывали моменты, когда Говард очень хотел поговорить с ней по душам. Мысли и чувства людей, стоящих перед лицом смерти, иногда просто требуют выхода.

Но я знаю от Джуди, что ее мать никогда ему этого не позволяла. Как будто признав этот факт, она приближала его наступление.

— Перед тем, как ехать на лето в Саутгемптон, нам действительно необходимо все покрасить в доме, — наверное, говорила она.

И в то же время смотрела на него с вызовом, как бы проверяя, не заговорит ли он о том, что может и не дожить до лета.

Все это я узнала от Джуди позже, когда пыталась выяснить запутанные отношения, установившиеся между ними тремя, и понять странное молчание Говарда о проблемах, касавшихся их всех.

— Он, бедный, наверное, хотел ей все рассказать, — сказала Джуди. — Но как? Она бы ему не дала. То же самое, что с Уолли, только еще хуже. Ты же знаешь, она вообще не хотела слышать об Уолли.

— А ты думаешь, он виделся с Уолли?

Она пожала плечами:

— Наверное, да. Но он никогда об этом не говорил. Никогда не говорил даже о том, что видел Уолли, когда болел прошлым летом. Думаю, он просто не хотел ее обижать.

И сама того не подозревая, она нарисовала мне картину, которая впоследствии существенно повлияла на мои рассуждения. Картину отчуждения, которое Кэтрин в течение многих лет углубляла в отношениях между Говардом и его сыном. Однако эти отношения были, похоже, теснее, чем казалось. Их вынудили встречаться, по существу, тайком, а Уолли, унаследовавший от Маргарет и обаяние, и глаза, и красоту, не мог не унаследовать и свою долю любви.

Все это подтвердилось потом, в разговоре с доктором Симондсом.

— Какие бы проблемы у них ни были раньше, — рассказал он, — они их преодолели. Уолли приходил каждый день. Одну или две ночи он спал прямо там, в номере. Потом подменял сестру, когда она днем выходила прогуляться. В общем, он был настоящей палочкой-выручалочкой.

Уолли настоял на том, чтобы узнать всю правду о состоянии своего отца, и когда ему сказали диагноз, он слегка побледнел.

— Сколько ему осталось?

— Год, два года. Никто не знает. Может быть, даже и больше.

Но этот разговор состоялся уже позднее.

Говард умер ночью во вторник, вернее — рано утром в среду. К телефону меня вызвал их лакей, но кто бы мог подумать, что разговаривать придется с Мэри Мартин.

— Мне очень жаль, но у меня для вас плохие новости, — начала она и подробно рассказала, как все произошло. — По всем признакам, мистер Сомерс вечером чувствовал себя довольно хорошо. Мисс Джуди пробыла у него в комнате часов до одиннадцати или даже больше. Ровно в одиннадцать камердинер Эванс принес стакан виски с содовой и оставил его в спальне, а вскоре Джуди сама ушла спать. Кэтрин нашла его утром в спальне, лежащим так, как он упал — поперек кровати, в халате и шлепанцах.

Я села на одиннадцатичасовой поезд и вскоре после двух часов дня уже была в квартире Сомерсов. Мэри находилась в холле. Копну рыжих волос красиво оттеняло парадное черное платье. Она деловито и спокойно разговаривала с человеком, который, как оказалось, был служащим похоронного бюро. Меня она приветствовала довольно сухо.

— Миссис Сомерс пытается хоть немного отдохнуть, — объяснила она. — Вы уже завтракали? Или мне следует что-нибудь для вас заказать?

— Я уже ела, Мэри. Когда это случилось?

— Врачи считают, что между тремя и четырьмя часами сегодня утром. Сердце.

— Значит, дознания не будет?

— Дознания? — Мне показалось, что она вздрогнула и как-то странно посмотрела на меня. — Нет. Это же не было неожиданностью.

Провожая меня в комнату, Мэри рассказала подробности. Врачей смерть пациента не удивила. Он скончался тихо, и это было единственное, что утешало. Мэри уже сообщила всем членам семьи: позвонила мистеру Блейку, дала телеграмму Лауре. И еще — она посчитала это справедливым — телеграмму мистеру Уолтеру.

— Почему же нет? — довольно резко спросила я. — Он же сын. А мистер Блейк приедет?

— Он должен успеть на похороны.

Джуди заперлась в комнате Кэтрин, которая, похоже, была совершенно ошеломлена свалившейся на нее трагедией. Устроившись в комнате для гостей, я задумалась. Мэри явно чувствовала себя здесь как дома. Мод Палмер, как и предсказывала Джуди, уже не было. Эта Мэри Мартин умеет работать быстро. Всего неделю назад она еще была в моем доме и вот — уже здесь.

Я теперь знаю, что произошло и как. Кэтрин мне все рассказала.

В предыдущую пятницу Мэри появилась в квартире и попросила встречи с Кэтрин, диктовавшей в это время письма в маленькой комнатке, рядом с гостиной, которую она любила называть своим кабинетом. Кэтрин вышла в холл. Мэри была спокойна и уверенна в себе. В течение следующего получаса она рассказала много неожиданного. Мы и не подозревали, что она об этом знает. Например, о трости с клинком, об отказе Джима доказать свое алиби в ту ночь, когда была убита Сара. Она знала или догадывалась, что Джим не болен, а просто прячется, а затем, наклонившись вперед и тщательно подбирая слова, рассказала об исчезновении коврика из машины Джима.

Кэтрин была ошеломлена.

— Откуда вы об этом знаете? — резко спросила она. — От Амоса, наверное?

— Что-то от Амоса. Что-то видела своими глазами. Мисс Белл пыталась этот коврик сжечь, но он не горел. Когда я спустилась к завтраку, кухарка сказала мне, что исчезла кочерга. Я потом нашла ее в подвале. Начала искать и нашла там коврик. Он был в топке.

— И вы готовы в этом поклясться?

— Необязательно, — ответила Мэри и сделала паузу, давая Кэтрин время оценить ситуацию.

В течение часа бедная Мод Палмер, которая работала секретарем Кэтрин пять лет, была уволена с выплатой авансом двухмесячного жалования. На следующее утро Мэри Мартин уже осваивала пишущую машинку в маленькой аккуратной комнатке, в которой Кэтрин выполняла обязанности, выпадающие на долю замужней женщины ее достатка и социального статуса.

О чем думала Мэри, сидя в этой комнате? Была она возбуждена или подавлена? Может быть, напугана? Сейчас я думаю, что напугана, так как в первый же день она выбрала время и попросила Кэтрин ничего мне не говорить.

— Почему? — удивилась Кэтрин. — Мисс Белл будет приятно узнать, что вы нашли хорошее место.

— Она подумает, что я использовала то, что знаю, в личных целях.

По лицу Кэтрин промелькнула тень холодной усмешки, и молодая женщина покраснела. Но в конце концов согласие было дано. По крайней мере, временное.

— Но, конечно, когда вернется мисс Джуди…

— Тогда, скорее всего, это не будет иметь для меня никакого значения, — тихо ответила Мэри и повернулась к пишущей машинке.

Непонятное создание эта девушка. Она пряталась более целенаправленно и эффективно, чем Джим. Даже у Кэтрин не было адреса, по которому она жила в городе. Наверное, она впервые почувствовала себя в безопасности, потому что, как мы сейчас знаем, именно в эту ночь, в ночь поступления на работу к Кэтрин, она пошла на Бруклинский мост и выбросила что-то в воду. Бумага, в которую было завернуто это что-то, не была завязана, и ветер отнес ее далеко в сторону.

Затем она нашла почтовое отделение подальше от центра и послала записку Уолли. Пару строк без обратного адреса. После этого пошла к себе домой и «спала очень хорошо».

Так или иначе, но она была здесь, в элегантной квартире на Парк-авеню, в которой по утрам бесшумно сновала дюжина слуг. Потом слуги исчезали и появлялись только по вызову или для совершения ритуалов приема пищи. Что чувствовала Мэри, для меня до сих пор загадка. Наверное, быстро приспособилась. Она многому научилась, живя у меня. Но попала к Кэтрин с определенной целью. А достигнув ее, исчезла. Скрылась. Странная девушка, непонятная, даже с учетом того, что нам известно о ней сейчас.

Итак, в доме царил траур. Кэтрин не появилась. Приходили какие-то люди, разговаривали шепотом и уходили. Посыльные приносили цветы, и Мэри Мартин аккуратно заносила имена отправителей в маленькую книжечку. Было решено, что до похорон она будет ночевать здесь.

Мне показалось, что Мэри очень изменилась. Она выглядела подурневшей и довольно усталой. Я как-то принесла к ней в комнату визитные карточки с соболезнованиями и увидела, что она сидит, опустив голову на стол. Но она не плакала. Наоборот, ее глаза смотрели с вызовом и довольно жестко.

У меня не было ни малейших подозрений в отношении смерти Говарда. Однако откровенный разговор, который состоялся у меня с Джуди, заставил задуматься. То, что она рассказала, просто не укладывалось в голове.

Но поскольку для понимания ее рассказа необходимо знание расположения комнат в квартире, то я начну именно с этого.

Итак, как я уже говорила, квартира у них в два этажа. На первом находятся большая и малая гостиные, библиотека и кабинет Кэтрин. За ними, вдоль коридора, идут столовая, буфетная, кухня и комнаты слуг. Наверху, куда ведут парадная и черная лестницы, расположены комнаты членов семьи: будуар Кэтрин, соединенный с ее спальней, кабинет и смежная с ним спальня Говарда, комната Джуди, комнаты для гостей, комната служанки Кэтрин с примыкающим к ней помещением для шитья и глаженья белья.

В тот вечер, во вторник, Джуди встретила Мэри в холле, когда та собиралась уходить. Джуди весьма холодно воспринимала присутствие Мэри в доме и старалась общаться с ней как можно реже, но Мэри заговорила первой:

— Мне кажется, вашему отцу лучше не оставаться одному сегодня ночью.

Джуди вскинула брови:

— И почему же?

— Потому что он очень больной человек. Если он… если ему вдруг станет плохо ночью, он не сможет даже позвать на помощь.

— Мы не собираемся оставлять его без внимания, — коротко ответила Джуди и ушла.

Но беспокойство осталось, и она провела этот вечер в кабинете Говарда, рядом с его спальней. Говард был сильно простужен и чувствовал себя нехорошо. Большую часть времени он читал. Когда в одиннадцать часов камердинер Эванс принес виски и поставил его возле кровати в спальне, Джуди собралась уходить.

О том, что произошло потом, она не рассказывала еще даже собственной матери.

Зазвонил телефон, трубку сняла Джуди. Звонили Говарду, явно издалека, и сам он, когда взял трубку и ответил, был довольно сильно удивлен.

— Сегодня ночью? — переспросил он. — Где вы? Уже довольно поздно. Вам понадобится еще часа два.

Но потом он согласился. Джуди сказала, что после разговора Говард выглядел задумчивым.

— Твой дядя Джим, — объяснил он. — Едет сюда на машине. Я-то думал, он болен.

— Был болен, — ответила Джуди, напряженно размышляя. — Отец, я бы не хотела, чтобы ты с ним встречался. Это тебя расстроит.

— Почему?

— Не знаю. У него неприятности, отец. Глупо, конечно, но полиция пытается связать его с делом Сары, ну и все такое прочее.

— Чепуха! Чем ему помешала Сара? Это наглость с их стороны.

Она хотела дождаться гостя, но отец объяснил, что Джим особо просил сохранить визит в тайне от всех. Поэтому он воспользуется черным ходом и войдет в квартиру через заднюю дверь. Говард попросил Джуди ее открыть. Тут же он позвонил ночному сторожу, чтобы тот пропустил к нему посетителя, а еще лучше — просто отпер выход со стороны аллеи. Положив трубку, отец улыбнулся.

— Наверное, он думает, что я жду своего человека с контрабандной выпивкой.

— Или даму! — улыбнулась в ответ Джуди. — Смотри, отец, я расскажу матери!

— Вот она-то ничего знать не должна. Джим взял с меня слово.

Она уговорила его лечь в постель и принимать шурина в спальне. Когда Говард лег, она сама принесла ему книгу и пододвинула поудобнее лампу.

— Дверь открыта? — спросил он.

— Все в порядке.

До этого момента он еще не прикасался к своему виски. Она это точно помнила.

Поцеловав отца, Джуди ушла в свою комнату. Но ощущение беспокойства не проходило. Как Джим сумел выбраться из своего дома, за которым наблюдала полиция, ее не интересовало вовсе. Она беспокоилась за Говарда. Джим мог с налета вывалить на него всю эту отвратительную историю. Мог начать умолять о помощи и, может быть, даже — она сказала, что такая мысль у нее была, — в чем-то сознается.

До двух часов ночи она не спала, но, не слыша никаких шагов, незаметно для себя задремала. В три внезапно проснулась, села в постели, потом встала, прошла по коридору к двери комнаты отца и прислушалась. Были слышны два голоса: один тихий и спокойный, другой, ее отца, — более громкий и явно раздраженный. Джуди ушла к себе, но заснуть так и не смогла. Вскоре услышала какой-то стук.

— Как будто кто-то упал, — уточнила она, поежившись.

Она рывком села в постели, но стук не повторялся. Затем стало слышно, как Джим прошел по коридору и закрыл за собой дверь, ведущую на черную лестницу. После этого она уснула.

В девять часов утра ее разбудил пронзительный крик и шум упавшего стула. И хотя она моментально набросила халат и выскочила в коридор, Мэри Мартин ее опередила и уже смотрела через открытую дверь в комнату Говарда, где он, мертвый лежал на кровати, а на полу без чувств — Кэтрин.

На нем был халат из плотной темной парчи, а лицо, согласно рассказу Джуди, имело вполне спокойный и мирный вид.

Через несколько недель инспектор Гаррисон прочитал мне маленькую лекцию на эту тему.

— Лицо мертвого человека не выражает ничего. Через две минуты любая гримаса стирается, как надпись со школьной доски. Все эти разговоры об ужасе, застывшем на лице трупов, полная чепуха. Я видел лицо человека, которого буквально забили до смерти, а он выглядел так, как будто умер в кругу семьи в собственной постели.

Джуди начала звать на помощь, сбежались слуги. Горничная Кэтрин, истеричная француженка, оказалась совершенно беспомощной, и человеком, который распахнул все окна и побежал за водой в ванную Говарда, оказалась как всегда деловитая Мэри Мартин.

— Но она разбила стакан, — сообщила Джуди, не сводя с меня покрасневших глаз. — Она взяла стакан из-под виски со столика у кровати и уронила его на пол в ванной. Он рассыпался на кусочки. Я хотела бы знать, зачем она это сделала. В ванной же были другие стаканы.

Я попыталась ее успокоить. Ведь, в конце концов, ее отец был давно и неизлечимо болен. А стакан в такой ситуации может разбить любой. Но Джуди не успокаивалась.

— А как она попала туда так быстро? Как будто ждала этого крика.

Я посоветовала ей ничего никому не говорить, особенно Кэтрин, которой и так хватало горя. Джуди только отмахнулась:

— Она сама скоро узнает, что дядя Джим здесь был. Его видел ночной сторож. Он уже сказал о посетителе Эвансу. Когда услышал, что отец… что отца нет. Сейчас об этом знают уже, наверное, все слуги.

— Он узнал твоего дядю Джима?

— Не знаю. Ему известно, что кто-то приходил.

— А врачи? По их мнению, все в порядке? То есть дело в его сердце?

— Что еще они могут сказать, — проговорила она задумчиво. — Если это был яд…

— Тихо, Джуди!

Я как-то пережила этот тяжелый день. Уже много лет при всех семейных несчастьях неизменно нам помогала Сара, сейчас ее очень не хватало.

Сара взяла бы все под свой контроль. Уложила бы в постель Кэтрин, спокойно, но решительно угомонила бы эту истеричную француженку, которая сейчас заламывала руки перед слугами, дала бы всем успокаивающего или заказала бы его в аптеке, а затем, как будто смерть является таким же нормальным явлением, как жизнь, читала бы книгу до тех пор, пока все не уснут.

Но Сары не было. Не было Флоренс Гюнтер. А теперь — Говарда.

 

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Уолли приехал в тот же вечер. Кэтрин все еще не появлялась из своей комнаты. Джуди заходила к ней несколько раз, но ее мать, поглощенная горем, не замечала никого и ничего. Она рассеянно целовала Джуди и тут же забывала о ней.

Но она сделала роковую ошибку, отказавшись поговорить с Уолли. Сделай в то время она один миролюбивый жест, выкажи хоть один знак признания общего горя, общей утраты, и все было бы по-другому.

Несмотря на все свои недостатки, Уолли любил отца. Когда я вышла к нему, он, с посеревшим, осунувшимся лицом, едва выдавливал из себя слова, мешком сидя в кресле. Сверху я впервые увидела седину в его волосах. Ему в то время было около тридцати пяти, но тот, кто увидел бы его в тот момент, дал бы все пятьдесят.

— Как я понимаю, у него не выдержало сердце?

— Да. Это могло случиться в любой момент. Ты же знаешь, Уолли.

Он немного помедлил, прежде чем задать следующий вопрос:

— Значит, вскрытия не будет?

— Нет.

— Я хотел поговорить с… ней. Но, как я понимаю, она не хочет.

— Она не разговаривает ни с кем, Уолли. Я ее сама еще не видела.

— Она знает, что я здесь? — настаивал он.

— Да, я ей сказала. Через дверь. Она заперлась.

Но я ему не сказала, что уговаривала Кэтрин и получила отказ. Мне казалось, что смерть должна гасить старые обиды, старую ревность. Но она проявила страшное упрямство и даже не открыла дверь.

— Я вовсе не собираюсь с ним разговаривать, Элизабет. Пожалуйста, уходите.

— Может быть, сказать, что ты поговоришь с ним позже? Ему, кажется, это важно.

— Ничего больше не важно. Я никогда не буду с ним разговаривать.

Это, конечно, была обычная женская истерика, но какой мужчина мог когда-нибудь ее понять.

Тут с пачкой телеграмм вошла Мэри Мартин, но он на нее даже не взглянул. Она посмотрела на Уолли, секунду помедлила, потом положила телеграммы на стол и молча вышла.

— Уолли, дай ей время, — взмолилась я.

— Нет. У нее был шанс. Мне надоело.

Его лицо стало суровым. Казалось, он прибыл с официальным предложением мира, которое сейчас, на моих глазах, утратило силу. Он стоял в этой большой роскошной гостиной с гобеленами, картинами известных художников, гостиной, в которой была собрана одна из самых известных коллекций французской мебели девятнадцатого века. Он стоял и оценивал обстановку. Потом нехорошо усмехнулся:

— У нее хороший вкус. Хороший вкус при плохом уме. Но его-то я могу видеть? В конце концов, это мой отец.

Тут я уже ни у кого не просила разрешения, и перед тем, как уйти, он провел пять минут в комнате Говарда. Джуди проводила его до двери, но вошел он туда один. Зная то, что мы знаем сегодня, я понимаю, что для него это были пять минут агонии, но когда он вышел, то был довольно спокоен.

Когда он уходил, мне кажется, я заметила в холле Мэри Мартин, но, увидев меня, она исчезла. Она теперь ночевала в доме и работала допоздна, стремясь предусмотреть все мелочи. Когда я поднималась к себе, чтобы лечь спать, она все еще сидела за машинкой.

Я никак не могла заснуть. Вечером выпила две чашки кофе, и мысли вихрем кружились в голове. Новость о том, что Джим Блейк был у Говарда, что, несмотря на свою показную болезнь, он, предварительно позвонив по телефону, всю ночь ехал в машине в Нью-Йорк, повергла меня в настоящее изумление.

Конечно, все это можно объяснить тем, что ему хотелось поговорить с Говардом, выслушать его трезвое мнение по поводу всего происходящего. И, допустим, шок от его рассказа был так силен, что вызвал смерть Говарда. Допустим, Говард умер до ухода Джима.

А если стук, который слышала Джуди, был в действительности звуком падения тела? Тогда почему Джим выскользнул из дома как ночной вор? Его собственная сестра находилась в двух шагах, их разделял только ее будуар, но он ее не позвал.

Это выглядело чудовищным, бесчеловечным.

Здесь, конечно, сыграли свою роль подозрения Джуди. Мы, наверное, никогда не узнаем всю правду. Если не рассказать Кэтрин всю историю, то вскрытия не будет. А рассказать ей все — значит, навлечь подозрения на ее собственного брата.

Я ворочалась и ворочалась в постели. Как долго можно сохранять в тайне этот ночной визит? Недолго. Слуги знали, а от слуг до Мэри Мартин всего один шаг. А что будет, когда все откроется? Что подумает полиция? Что Джим в чем-то признался Говарду и это его убило? Конечно, они подумают, что этот тайный визит Джима не был поступком человека, сознающего свою невиновность.

Но что они вообще могли узнать? Что у Говарда был посетитель? Но совсем необязательно — его имя. Или у Мэри все-таки были подозрения на этот счет? Она шла неизвестным нам путем, жила среди нас, но не с нами. Непроницаемая, но проницательная, беззастенчивая, если ей это было нужно. Она применяла собственные методы для достижения своих целей.

Допустим, она уже расспросила слуг. Допустим, она даже поговорила с ночным сторожем, получила от него описание посетителя и сейчас думает о том, чтобы сообщить его Уолли.

А у Уолли, наверное, тоже есть подозрения. Иначе бы он не спрашивал о вскрытии, которого, вероятно, он может еще потребовать.

И Мэри все-таки разбила стакан. Зачем? Что подумала? Что-то подозревала или что-то знала? Например, то, что в стакан Говарду всыпали какой-то порошок. А потом, за разговором, он выпил свое виски.

А где сейчас остатки стакана? Она его разбила, но осколки должны где-то быть. Допустим, они где-то недалеко, а Уолли что-то подозревает. Допустим, он уже обратился в полицию и рано утром мусорный бак вывернут наизнанку. Вина Джима будет бесспорно доказана?

Я подумала, что Кэтрин это убьет.

За окном шел дождь, настоящий весенний ливень. Я выбралась из постели и под аккомпанемент раскатов грома и шума дождя, который барабанил по соседним крышам, зашлепала босыми ногами по полу. Допустим, я найду эти осколки стакана и выброшу. Спрячу где-нибудь, а потом унесу куда-нибудь. Куда их деть? Выбросить в реку из окна вагона по дороге домой?

Пытаясь сейчас вспомнить, как все происходило, понимаю, что в ту ночь была не совсем в своем уме. Я находилась на грани отчаяния и была готова заплатить любую цену за спокойствие. То, что Джим Блейк мог быть хладнокровным и смертельно опасным убийцей, мне казалось не так уж и важным. Главное, что никто ничего не узнает, что мы все сможем опять вернуться к спокойной жизни, что нас не втянут в громкий скандал.

И вот, подумав, или правильнее сказать — не подумав, я надела халат и пошла к лестнице, ведущей вниз.

Как я уже говорила, столовая, кухня, буфетная и прочие подобные помещения находятся в конце квартиры. Из столовой можно пройти в буфетную, а через нее — в кухню. За кухней находится маленькая комната с цементным полом, имеющая, однако, выход в задний холл. В ней расположен мусорный лифт, при помощи которого пустые бутылки и банки опускают в подвал, а затем вывозят из дома. Я хорошо знала эту комнату. Весь день в нее сносили оберточную бумагу и коробки из-под цветов, и когда я в последний раз была там вечером, весь пол был уже покрыт мусором по колено.

В эту комнату я и отправилась. Попасть в нее можно только из холла, и я на ощупь пробиралась в темноте, пытаясь не шуметь, чтобы не разбудить слуг. Но перед дверью замерла парализованная не то удивлением, не то ужасом. В комнате кто-то был. Оттуда совершенно отчетливо доносился шорох бумаги, потом кто-то аккуратно закрыл крышку мусорного бачка.

Набравшись храбрости, я, наконец, толчком распахнула дверь и тут же почти ослепла от луча направленного в лицо фонарика. На полу на корточках спокойно сидела и несколько странно улыбалась Мэри Мартин. Искорки так и сверкали в ее огненно-рыжих волосах.

— Боже мой! Как же вы меня напугали! — сказала она вместо приветствия.

— А что вы здесь делаете в это время?

— Я не могла заснуть, — объяснила Мэри Мартин, — и все вспоминала тот букет из орхидей и ландышей. Карточку, которая была в ней, по ошибке выбросили в мусор.

Она деловито вывернула на расстеленную бумагу содержимое следующего бачка — обычный результат прожитого дня: треснувшая чашка, куски бечевки, старые конверты, мелкий выметенный мусор. Ее пальцы погрузились в неприятно выглядевшую кучу и внезапно что-то из нее выхватили.

— Ну вот, — довольно заявила она, — теперь я могу спокойно заснуть.

Не знаю, почему, но мне показалось, что она играет спектакль. Может быть, причиной было открытое окно, через которое на нее летели капли дождя, может быть, ее уверенность в том, что она ищет именно там, где надо. А может быть, ее вид, которым она хотела показать, что ей нравится сидеть во всем этом мусоре и заодно мочить один из своих любимых щегольских халатов.

— Почему вы не закроете окно, Мэри?

Она встала и поплотнее запахнула халат.

— Сейчас закрою. Хотя здесь это неважно. — И тут, повернувшись ко мне спиной, а лицом к дождю, она отпустила халат, который сразу раздуло ветром. Я увидела, что, опуская раму одной рукой, она другой выбросила что-то наружу.

Я заметила еще кое-что. На бумаге на полу не было ни одного осколка стекла. Если она, как я сразу подумала, их все выбросила, то дождь смоет с них все следы. Так что осколков, можно сказать, уже не было.

Но лежа потом в постели, я не переставала удивляться. Значит, эта непроницаемая девушка, которая так же, как и я, не могла заснуть, пришла к такому же выводу и решила сделать то же самое? Или здесь сработал какой-то более зловещий фактор, какая-то другая информация, которая была у нее, но не у меня? И тут я вспомнила ту сцену у меня в доме, непонятный плач отчаявшейся женщины.

— Это все ерунда, — всхлипывая, объяснила она тогда. — Просто у меня сегодня разыгрались нервы. Со мной это иногда бывает.

На следующий день, рано утром, я совершила экскурсию вокруг всего здания, правда довольно безуспешную. Дождь все еще шел. Во дворе дома, прямо под тем окном, из которого прошлой ночью что-то выбросила Мэри, можно было разглядеть мельчайшие кусочки стекла. Но подбирать их не имело смысла. Да и вряд ли можно было ожидать иного после падения с двенадцатого этажа.

Дик Картер приехал во вторник. Я и не знала, что он здесь, пока не увидела его с Джуди. Я случайно вошла в библиотеку и сразу поняла, что между ними что-то произошло. Он, отвернувшись, смотрел в окно, а она свернулась клубочком в кресле.

— Не знаю, в чем здесь разница, — произнесла она.

— Неужели? А я знаю.

Во всяком случае, именно Дик первым намекнул мне, что подозрения по поводу смерти Говарда есть не только у меня. Джуди почти сразу же ушла, а юноша задержался. Он чувствовал себя неловко, но был настроен весьма решительно.

— Ну и что вы обо всем этом думаете? — спросил он меня.

— А вы?

— Не знаю. Может быть, Блейк ему что-нибудь рассказал, и он умер от шока? Но это же не убийство. Если это вообще был Блейк.

— Но ради Бога, Дик! Неужели вы считаете, что в доме был кто-то другой?

— Нет, давайте подумаем. Блейк болен или говорит, что болен. Но он вдруг приезжает сюда глухой ночью, причем сам ведет машину, а это ведь больше девяноста миль. Здесь встречается с мистером Сомерсом и возвращается обратно, наверное, не раньше, чем к рассвету. Хорошая прогулка для больного! И эта секретность! Зачем? Если бы он захотел приехать, то мог бы просто сесть в поезд. Полиция все равно не могла ему помешать — нет оснований. Взял бы чемодан и приехал. Или нанял санитарную машину. Он же приедет на похороны, да?

Я села — вдруг задрожали колени. Дик взглянул на часы.

— Когда приходит на работу ночной сторож?

— Понятия не имею.

— Вот с ним надо поговорить.

Тут я решила рассказать ему и о Мэри, и о стакане. Слушал он внимательно, но когда я объяснила, что она действительно нашла карточку и я не уверена, что она ничего не выбросила в окно, он только отмахнулся.

— Подождите. Надо разобраться, есть третье преступление или нет. Во-вторых, кому надо убивать человека, которому и так осталось жить всего несколько месяцев? Но пусть так. Пусть даже в стакане был яд. Что-нибудь быстродействующее, типа цианистого калия. Все равно сначала придется признать, что Говард, когда пил виски, разговаривал с человеком, которого знал и которому доверял. Он ничего не опасался, просто выпил виски. Но тут же надо признать и другое: Мэри Мартин знала, что Говарда убьют, и знала, как это сделают. И она предупреждает Джуди, чтобы его не оставляли ночью одного. Не она же это сделала?

— Не знаю, — ответила я в растерянности.

— Как я понимаю, шансов на вскрытие нет?

— Если ничего не говорить миссис Сомерс, то нет. Если сказать — тоже нет. Ведь замешан ее брат.

Мы, конечно, ничего этого Джуди не сказали. День прошел достаточно спокойно. Все так же приходили и уходили люди, приносили цветы, Мэри Мартин все так же церемонно ходила по комнатам и вела свои аккуратные записи.

Ближе к вечеру она попросила разрешения пойти переночевать к себе домой, и я ее отпустила. Но она осталась к обеду и ушла только в девять, а в девять пятнадцать мне позвонил Дик.

— Послушайте, — сказал он, — я тут рядом в аптеке и хочу, чтобы вы знали: в том, о чем мы говорили сегодня, что-то есть.

— Что же?

— По поводу этой дамы. Вы понимаете, о ком я?

— Да.

— Так вот. Она расспрашивала ночного сторожа. Любопытно, да? Я и подумал, что надо вам сказать, чтобы вы могли проследить, как и что.

Он повесил трубку, предоставив делать выводы мне самой.

Я помню, что в тот вечер в доме был адвокат Говарда Алекс Дэвис. Он удобно устроился в библиотеке в кресле с бокалом старого портвейна. Наверное, именно сочетание хорошего вина и не менее хорошего обеда сделало его необычно разговорчивым. Алекс Дэвид был толстяком с маленькими черными и очень острыми глазками на широком лице.

— Вероятно, вы знаете, — заявил он, — что наследство большое. Даже больше, чем думают. Бедный Говард не афишировал своих дел.

— Завещание, полагаю, осталось?

— Да. Думаю, оно справедливое. Он позаботился и о слугах, и о благотворительности, и кое-что также оставил брату миссис Сомерс.

— А Уолли? — спросила я.

Он откашлялся:

— Он уже помогал Уолли. Были ведь неудавшиеся предприятия, прошлым летом оплатили кое-какие счета. Но найдено очень хорошее решение: траст-фонд с существенным доходом. Доход не очень большой, но — существенный. Конечно, эта информация конфиденциальна. Я — один из душеприказчиков.

И тут я увидела, что последнее ему особенно нравится. Свидетельствует о доверии и обещает определенное вознаграждение. Он уже видел свое имя во всех газетах: размер состояния, расчет суммы налога на наследство и комиссионных. «Мистер Александр Дэвис и Компания гарантийного фонда, душеприказчики».

Он откинулся в кресле и похлопал себя по довольно заметному животику.

— Говард умел делать деньги, — заявил он. — Очень многие будут удивлены.

Я слушала уже не очень внимательно, думая о Мэри и ее разговоре с ночным сторожем. Поэтому, когда довольный собой Алекс Дэвис отбыл, я пошла в кабинет Кэтрин и осмотрелась повнимательнее. Стол был пуст. Не было видно ни одной из тех маленьких вещиц, которые Мэри Мартин всегда держала под рукой. Их не было ни в ящиках стола, вообще нигде.

Внезапно до меня дошло, что Мэри Мартин ушла. И ушла навсегда.

Джим приехал на похороны в полдень на следующий день. Если бы не некоторая бледность — все-таки не выходил из дома три недели, — он выглядел так же, как и всегда: безупречно одетый, в черном галстуке и с черной повязкой на рукаве. У меня не было никакой возможности поговорить с ним первой. Он сразу же ушел в комнату Кэтрин, и даже обед им отнесли прямо туда.

До самого окончания прощания с телом дома он появился на людях всего один раз, во время печальной процедуры выноса Говарда. Но и этого оказалось достаточно. Двигаясь в этой медленной и берущей за душу процессии, он почти лицом к лицу столкнулся с человеком, которого, как я потом узнала, звали Чарльз Пэррот. Этот мужчина средних лет в надвинутой на лицо кепке занимался стульями, которые обычно заказывают в таких случаях: приносил их, раскладывал и расставлял рядами. Когда Джим проходил мимо, мужчина посмотрел на него долгим и внимательным взглядом, на что тот, вероятно, не обратил никакого внимания.

Я при этом не присутствовала. Имя Чарльз Пэррот мне ничего не говорило. Но придет время, и Чарльз Пэррот сыграет свою роль в нашей трагической истории и внесет свой вклад в ее не менее трагическую развязку. Дело в том, что Чарльз Пэррот, которого неведомыми мне путями провел в дом Дик, был ночным сторожем. И он опознал Джима Блейка как человека, схожего по телосложению и общему виду с посетителем, о котором два дня назад ему говорил Говард.

Находясь под присягой, он, однако, упорно отказывался дать безоговорочные показания.

— Он так же сложен. Похож на того. Но больше сказать ничего не могу.

И вот Джим, ни о чем не подозревая, ходил по квартире, поправлял цветы, включал свет, а Пэррот за ним наблюдал. Сторож исчез только тогда, когда Джим вновь поднялся наверх, чтобы напоследок побыть с Кэтрин и Джуди в комнате Говарда. Уолли туда не пригласили. Ему предоставили право быть там, где он хочет, но одному. Вероятно, это было жестоко и уж наверняка глупо. Кэтрин, по существу, плюнула ему в душу.

Он один сидел во время службы, один стоял у могилы отца. Возможно, до того у него и были какие-то колебания, но тут он, наверное, и принял решение. В тот же вечер он навестил Алекса Дэвиса и полчаса провел с ним наедине в его библиотеке. Когда Уолли уходил, адвокат, еще утром чопорный и довольный собой, был на грани апоплексического удара.

Еще через полчаса Алекс Дэвис уже нетерпеливо звонил в дверь квартиры Кэтрин и требовал немедленной встречи с хозяйкой. Его сразу же впустили и проводили наверх, но Джуди и я узнали об этом не сразу.

Джуди была настроена поговорить с Джимом и попросила меня присутствовать при встрече.

— Я больше так не могу, — нервно сказала она. — Он там был. Почему он ничего не говорит? Он должен понимать, что ночной сторож его видел. Даже если отец… был жив, когда он уходил, почему он ничего не говорит?

Но реакция Джима на ее первый же вопрос повергла нас обеих в изумление. Он отрицал абсолютно, категорично и почти яростно, что был у Говарда Сомерса в день его смерти.

— Я был здесь? Но это безумие. Зачем мне приезжать подобным образом? Джуди, ты просто утратила здравый смысл.

— Но здесь кто-то был, причем назывался твоим именем. Он звонил с дороги, из какого-то города.

Когда же она рассказала то, что знала, он страшно изменился в лице. Ее версия не только предполагала, что Говарда убили, но и ставила его самого в крайне затруднительное положение, если не сказать больше. Что он теперь мог сделать, к кому обратиться? Идти к Кэтрин и требовать эксгумации тела? В то время как полиция уже наблюдала за ним, а возможность обнаружения яда не была нереальной? Сидя в кресле, щеголеватый и подтянутый, он наверняка думал обо всем этом.

— Это ужасно, ужасно, — повторял Джим. — А этот ночной сторож? Он говорит, что узнал меня?

— Он говорит, что посетитель был твоего роста и сложения.

Неожиданно Джим разъярился:

— Так этот парень, этот Пэррот — он, значит, прятался? Его привели, чтобы он меня рассмотрел? Боже мой, Джуди! Ты хочешь посадить меня на электрический стул? Меня здесь не было! Каким, к черту, образом я мог сюда попасть? Я болен уже несколько недель. Если кто-то приехал сюда, воспользовался моим именем и представлялся мной, то он лжец и самозванец. Перед Богом клянусь, я уверен, что он еще и убийца. Зачем мне было приезжать сюда ночью? Я и так мог приехать в любое время.

Затем он немного успокоился, хотя и продолжал вздрагивать.

— Твоя мать знает что-нибудь об этом?

— Ничего.

— Тогда не говори ей. Молчи. Ей и так очень тяжело.

— Мне тоже очень тяжело, — горько ответила Джуди. — Но это, кажется, никого не волнует.

Он взглянул на нее.

— Так ты поверила? И сейчас веришь?

— Не знаю. Нет. Конечно, нет.

— Джуди, — начал он уже мягче, — ну какие у меня могли быть мотивы? Какие причины? Мы с твоим отцом были друзьями. И если уж говорить совсем откровенно: что, вообще, я мог выиграть от его смерти? И от других смертей.

И тут, словно в ответ на его вопрос, в дверь библиотеки постучал слуга и сообщил: Кэтрин хочет, чтобы Джим зашел к ней в комнату.

Я не присутствовала при этой сцене, но могу ее себе представить: Кэтрин неподвижно сидит в кресле, а Алекс Дэвис ходит взад и вперед по комнате, по привычке щелкая пальцами. В такую примерно обстановку попал Джим. Ему тут же в жестких выражениях изложили то, что сообщил Уолли.

Короче говоря, Уолли утверждал, что во время своей болезни прошлым летом его отец написал второе завещание. Это второе завещание находится в сейфе Говарда в банке Нью-Йорка, а копия — в адвокатской конторе Уэйта и Гендерсона. Завещание готовил лично мистер Уэйт в моем родном городе.

Согласно этому документу, Уолли предназначался не доход от траст-фонда, а половина всего состояния; предыдущее же завещание объявлялось недействительным. Новое завещание не предусматривало ничего ни для Сары, ни для Джима.

— Я думаю, Уолли лжет, — заявил Джим, еще не совсем пришедший в себя от шока.

Но Алекс Дэвис возбужденно щелкнул пальцами и объявил, что если это и ложь, то весьма обоснованная.

— Он даже назвал имена свидетелей, — продолжал адвокат, вынимая из кармана листок бумаги. — Сара Гиттингс и Флоренс Гюнтер, — громко произнес он.

Я думаю, что Джим упал в обморок именно в этот момент.

Конечно, в то время ни я, ни Джуди ничего этого не знали. Когда на следующий день я рано утром уезжала домой, ни Кэтрин, ни Джим еще не выходили из своих комнат.

Но меня не покидало чувство тревоги и растерянности. Если верить Джиму — а я ему верила, — то приходилось признать реальность третьего убийства. Сидя в поезде, я вновь и вновь пыталась сложить вместе кусочки головоломки. Представляла себе Говарда той ночью, ожидающего гостя, сидящего в постели с книгой в руках и стаканом виски на столике. Вот он встает, впускает гостя, видит, что это не Джим, но никого не зовет. Он спокоен, надевает халат, тапочки, разговаривает. Джуди слышала, как они разговаривали.

Значит, Говард его знал. Знал и доверял. Может, Уолли? Уолли похож на Джима внешне, но выше и худощавее. Может быть, это и есть разгадка? И не было никакого яда, никакого третьего убийства? Отец и сын поговорили наедине, затем Уолли уехал, а потом случился инфаркт.

Признаюсь, эта версия подняла мне настроение. Я устроилась поудобнее и попыталась читать.

Незадолго перед тем, как поезд прибыл на мою станцию, по вагону прошел Дик Картер. Выглядел он подавленно, но, увидев меня, все-таки смог улыбнуться.

— Ну что же! — сказал он. — Я опять на работе. Даже похороны не длятся вечно.

Он сел рядом со мной и сообщил, что Джуди по телефону рассказала ему о нашей встрече с Джимом.

— Она ему верит, — заключил он. — В этом случае ваша девушка, Мэри Мартин, становится очень важной персоной. Похоже даже, что она — ключ ко всему, правда? Вот, например, этот стакан. Она очень хорошо все сообразила утром, когда умер Говард, и так же хорошо — вечером. Я думаю, что оба случая со стаканом — не совпадение. Если мы поймем, зачем она это сделала, то сразу многого добьемся. А вообще-то говоря, какое она имеет отношение ко всему делу?

— Я бы и сама хотела знать.

Дик пододвинулся поближе.

— Расскажите мне о ней побольше. Кто она такая? Что вы о ней знаете?

— По существу, ничего. Она пришла по объявлению. Я проверила, что она может. Мэри — квалифицированный работник. Даже очень. Отзывов от кого-нибудь из местных у нее не было.

— И вы ее прямо так взяли в дом?

— Не сразу. Но она работала действительно хорошо, а я иногда лучше всего думаю по вечерам. И постепенно к ней привыкла.

Некоторое время он молчал. Потом вынул листок бумаги, нарисовал на нем круг и сделал на окружности примерно дюжину отметок. Картинка напоминала часы без стрелок. Протянув листок мне, он спросил:

— Помните о том циферблате? Может быть, это были часы, а может — сейф. У вас в доме сейф есть?

— Нет.

— Сейф или что-нибудь напоминающее часы, но не обязательно часы. Что-нибудь круглое. Рисунок вам ничего не напоминает? Может быть, круглую картину с гвоздями на обратной стороне?

— Одна или две есть. Я их смогу осмотреть.

Поезд уже подходил к станции. Он помог мне одеться, и мы на секунду присели, ожидая выхода.

— Я надеюсь, — проговорил он, глядя мне прямо в глаза, — что вы понимаете, во что мне это все обошлось?

— Вам?

— Я о Джуди. Она получит пару или сколько-то там миллионов, а я буду при ней мужем на содержании. Я отхожу в сторону, вот и все.

— Но Джуди нельзя оставить без права голоса, ведь так?

— Она уже проголосовала. Она не отказывается от денег.

— Не верю.

— Ну, примерно так. Она сказала, что я — бедное озлобленное существо, которое не дает ей обеспечить мне роскошную жизнь. Она сказала, что только сильный человек может решиться жениться на богатой, а я слаб, иначе бы женился.

В этот момент поезд остановился.

Я была рада вернуться домой, увидеть Роберта возле машины, Джозефа возле входной двери. Я живу в одном доме со слугами, поэтому тех, которые мне не нравятся, просто увольняю. После Нью-Йорка в доме казалось особенно прохладно и спокойно. Окруженная заботой Джозефа, я сразу расслабилась: красиво сервированный столик, отличный чай, горячие булочки, зелень лужайки за окном. Впервые после смерти Сары я почувствовала себя в безопасности. Теперь уж наверняка все кончилось. Даже по поговорке, три трагедии — вполне достаточно.

Я откинулась в кресле и вдруг как-то впервые заметила, что лицо Джозефа покрыто какой-то восковой бледностью.

— Джозеф, ты был болен?

— Нет, мадам. Несчастный случай.

— Случай? Какой случай?

Но это оказался не несчастный случай. Когда я выудила из него все подробности, которые потом подтвердили служанки, на свет выплыла история о таком жестоком и таинственном нападении среди бела дня, что у меня кровь застыла в жилах.

Дело было так. После полудня, когда я уехала в Нью-Йорк, Джозеф дал служанкам выходной. Он часто так делал в мое отсутствие, сам готовил себе какой-нибудь ужин и потом с удовольствием отдыхал в одиночестве в своей буфетной.

Двери дома были заперты. Роберт мыл в гараже машину. Как он рассказал, и его рассказ позже полностью подтвердился, у него не было никаких подозрений до четырех часов дня, пока он не обратил внимание на тихий стук в окно буфетной, в котором виднелось окровавленное лицо.

Роберт испугался. Даже не пытаясь войти в дом один, он позвал на помощь шофера моего соседа-контрабандиста. Они взломали дверь подвала и поднялись по лестнице.

Джозеф без сознания лежал на полу буфетной, из ужасной раны на голове текла кровь. Доктор Симондс потом обнаружил, что у него все тело в синяках. Он пришел в сознание только через два часа, но так и не мог дать описание нападавшего.

— Я ничего и никого не слышал, — рассказал он мне. — Я был на втором этаже. Собирался дождь, и надо было закрыть окна. Я закрыл и уже хотел спускаться по черной лестнице, когда почувствовал, что сзади кто-то есть. Следующее, что помню, мадам, это то, что я нахожусь внизу, у лестницы, и ползу в буфетную.

Рассказ подтверждали найденные служанками следы крови на ступеньках и целая лужица — перед ней на полу.

Однако доктор Симондс, когда пришел ко мне тем же вечером, не выказал большого доверия к этой истории с нападением.

— Конечно, он был ранен, — заявил доктор тем веселым уверенным тоном, каким врачи всегда успокаивают боязливых пациентов и нервных женщин. — Это же всем ясно! Мне пришлось наложить четыре шва! Но почему именно нападение? Почему бы Джозефу не зацепиться за что-нибудь своими резиновыми подошвами и не слететь по этой вашей лестнице? Там двадцать с лишним ступенек с металлической окантовкой, и каждая оставила на нем свою отметину.

— Он говорит, что почувствовал кого-то сзади.

— Именно. Он шагнул вниз и обернулся. И я не знаю, как он не свернул свою упрямую шею. Вообще чудо, что он уже ходит.

Но Джозеф стоял на своем. Кто-то ударил его сзади палкой или стулом. И как мы сейчас знаем, был прав. На него действительно покушались. И вполне вероятно, оставили в покое, когда посчитали, что он уже мертв.

Случилось так, что именно во время этого визита доктора Симондса я впервые узнала, что Говард, возможно, оставил второе завещание. Доктор наблюдал Говарда, когда тот лежал прошлым летом больной в «Империале», а сейчас выразил соболезнование.

— Конечно, это должно было произойти. И он знал. Не тот человек, чтобы обманываться. Инфаркт был очень нехорошим. Кстати, он тогда изменил завещание? Вы не знаете?

— Изменил? Ничего не знаю.

— Он собирался. Уолтер был к нему очень внимателен, у них установился мир. Даже забавно. Бедная мисс Гиттингс Уолтера ненавидела и, если б ее воля, близко бы его не подпустила.

— Надеюсь, он все-таки изменил завещание, — предположила я. — В конце концов, единственный сын…

— Может быть, изменил, а может — и нет. Я разговаривал с Уолтером. Он сказал, что если — да, то придется платить огромные налоги. Но точно он не знал. Хотя получил у меня письменное свидетельство, что его отец способен написать такой документ. Как это там: «Не находится под влиянием наркотических средств, не страдает умственной слабостью». — Он усмехнулся. — Умственная слабость! Если Говард Сомерс страдал слабоумием, то я готов так заболеть.

Но ранение Джозефа обеспокоило меня. Какие мотивы? Чего этим можно добиться? Должна сознаться, я опять подумала, что мы имеем дело с убийцей, который убивает только ради самого процесса.

В тот же день я купила Джозефу новый револьвер и переселила его в комнату для гостей на втором этаже. Перед тем, как он лег, мы с ним вместе обошли не только весь дом, но и гараж, и сарай. После этого, заперев дверь своей комнаты, я смогла провести спокойную, хотя и не очень приятную ночь.

Но опять не могла заснуть. Лежа в постели с карандашом и бумагой, я попыталась записать все, что мы знали об этом неизвестном. Записала, что он изобретателен и физически силен; не задумываясь, может лишить человека жизни; отлично знает мой дом, вплоть до вентиляционной шахты и слухового окошка в ней; он, возможно, такого же роста и телосложения, как Джим Блейк; собаки его знают; хотя после смерти Сары Гиттингс мы заменили замок парадной двери, он все еще имеет возможность — если, конечно, Джозеф говорит правду — входить в мой дом когда захочет; сила, которая им движет, хотя нам и не известная, уже успела убить и Сару, и Флоренс Гюнтер, и, возможно, Говарда и может затронуть еще Бог знает кого.

К этому времени я была уже достаточно взвинчена. Поэтому, когда услышала равномерный топот ног в холле, меня пробрала холодная дрожь. Но это был всего-навсего Джок, который беспокойно бегал по дому: зов весенней ночи будоражил его кровь, а закрытая и наглухо запертая дверь преграждала ему путь к собратьям.

 

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

На следующий день я прошлась по дому, выполняя обещание, данное Дику. Слуги, очевидно, решили, что трагедии последнего времени в некоторой степени лишили меня душевного равновесия, так как я поочередно исследовала все предметы округлой формы. Один или два дагерротипа в круглых рамках я буквально разобрала на части, но эти акты вандализма не привели ни к чему.

После полудня меня вызвал прокурор. Беседа получилась неприятной: обвинения и едва сдерживаемая ярость с его стороны, и ничего, кроме испуга, — с моей.

— Мисс Белл, это очень серьезное дело, — заявил он. — Одно и то же лицо совершило два страшных преступления и два нападения. Одно из нападений доказано, второе — на вашего дворецкого — по крайней мере, очень возможно. В нашем округе завелся либо опасный маньяк, либо убийца, мотивы поведения которого скрыты так тщательно, что мы их до сих пор не выяснили. Думаю, что мы имеем дело с мотивированными действиями. Из двух убитых женщин одна была, в общем, никем. В ее жизни не было ничего существенного. В жизни второй были лишь отношения с семьей, которой она верно служила и со стороны которой пользовалась значительным доверием. Две женщины подружились: секреты одной стали секретами другой. Поэтому, если предположить, что один из секретов имел порочащий характер, когда погибла одна, должна была погибнуть и другая. Тем не менее указанная семья не предпринимает ничего, чтобы помочь закону. Она даже скрывает некоторые сведения от полиции.

— Я отрицаю это категорически.

— Отрицаете? Но мудро ли это, мисс Белл? А если дело дойдет до суда и вы будете давать свидетельские показания под присягой?

— Но какой суд? Вы никого не арестовали.

Он пропустил это мимо ушей.

— Мисс Белл, я настаиваю на том, чтобы вы выполнили свой гражданский долг и рассказали все, что знаете. Вы должны это сделать в интересах общества. Если на свободе находится некое лицо, законченный убийца, человек, лишенный стыда и совести, обманывающий правосудие для достижения своих целей, то неужели вы не понимаете своих обязанностей?

— Я не знаю ничего. Если вы считаете, что речь идет о Джиме Блейке, то я — нет. Он так же невиновен, как и вы.

Он подался вперед:

— Тогда зачем вы сожгли коврик из его машины? Не надо отвечать. Мы не предполагаем, а знаем, кто это сделал.

— Если вы собираетесь судить человека на основании только косвенных улик…

— А что такое косвенная улика? Это сведения, на основании которых мы принимаем решения ежедневно. Вот раздается звонок. Вы никого не видите за дверью, но знаете, что там кто-то стоит и звонит. Это тоже косвенная улика.

Он откинулся в кресле и перешел на более спокойный тон:

— Эта трость, с клинком внутри. Клинок был широкий?

— Очень тонкий. Наверное, не более полудюйма в самой широкой части. Он суживался к концу.

— И обоюдоострый?

— Не помню.

— Вы его не видели с тех пор, как отдали Джиму Блейку?

— С тех пор нет.

— А когда вы его отдали?

— Я уже говорила: прошлой весной, в марте. Он ему очень понравился.

— Он его специально попросил?

— Не совсем. Просто сказал, что если я захочу от него избавиться, он возьмет с удовольствием.

— Он ведь вас навещал довольно часто?

— Не очень. Примерно раз в месяц.

— Где вы его обычно принимали?

— В библиотеке.

Когда я уходила от прокурора, мне встретился у выхода мистер Гендерсон из конторы Уэйта и Гендерсона. Мы поклонились друг другу. Мне показалось, что он выглядит обеспокоенным и расстроенным. Но я отнесла это на счет все еще загадочного для всех убийства Флоренс и не обратила особого внимания на встречу.

Это было в субботу четырнадцатого мая, и в тот же вечер меня посетил инспектор Гаррисон. Выглядел он усталым и довольно неопрятным, а когда снимал пальто, выронил из кармана фонарик.

Он почему-то принес его с собой в библиотеку и во время разговора постоянно щелкал выключателем. Наверное, израсходовал весь запас своей обычной амуниции. Начал он с извинений:

— У меня появилась привычка сюда заглядывать. Наверное, потому, что я люблю поговорить, а вы всегда готовы послушать.

— Наверное. Хотя я надеялась, что все дело в моем личном обаянии.

Это его смутило. Он как-то растерянно улыбнулся, бросил на меня быстрый взгляд и беззастенчиво нацелил фонарик мне на ноги.

— Видите ли, — начал он, переходя к делу. — Я изучал слепки со следов на вашем участке. И уверен, что это следы женских туфель. Туфли большого размера, без каблука, самые обычные и довольно поношенные. Женщина опиралась на внешнюю сторону стопы.

— Я уверяю вас, инспектор…

— Совсем не нужно, — вежливо ответил он. — Но перед уходом я хотел бы осмотреть ваши шкафы. Кто-то довольно легко проникает в ваш дом, и, возможно, эту пару туфель удастся найти.

Он, однако, остался сидеть и с сожалением оглядел свою одежду.

— Я тут обследовал округу, — объяснил инспектор. — Любопытно, но ночью иногда видно то, что не видно днем. Вот, например, кровь на мебели. Днем она выглядит как лак, а в хорошем электрическом свете видна. И следы на земле. Вспомните свет фар автомобиля! Я иногда притормаживал перед канавкой не глубже дюйма.

— И вы сейчас что-нибудь нашли?

— В общем, да. Для вас, мисс Белл, новости плохи. Дело вот в чем. Я был в музее и смотрел там трости с клинками. Они похожи на обычные трости во всем. Кроме одного. Сама трость — это трубка с открытым концом. Она оставляет на земле отпечаток в виде кольца. Я специально взял одну трость и попробовал. Вы поняли, да? Отпечаток получается в виде кольца. В одной трости из музея клинок уходит слишком глубоко и оставляет след: кольцо с точкой. Точка — это острие. Ваша трость лучше — видно только кольцо.

У меня перехватило голос:

— И вы… нашли такие кольца?

— Целую дюжину. Или больше. Я их отметил и закрыл. Завтра сделаем слепки. Я подумал, что вам лучше сразу сказать.

— Значит, Джим…

— Он там точно был. Я обнаружил с полдюжины отпечатков на тропе, между коллектором и подножием. Есть и другие на самом склоне. Более того, я думаю, что нашел то, чем оглушили Сару Гиттингс.

Оказывается, обследование тела бедной Сары выявило больше, чем мы знали. Нам сказали, что рана на затылке была нанесена тупым предметом, но что происхождение этого предмета неизвестно. Однако в ее волосах и в самой ране были найдены многочисленные кусочки древесной коры.

— Конечно, частично кора могла попасть в волосы, когда ее тащили по земле. Но некоторые кусочки проникли глубоко в ткани тела. И еще одно. Удар был нанесен сверху. Нижний край раны рваный. Или ее ударил очень высокий человек, или она в этот момент сидела. А теперь вопрос: где в лесу может сидеть такая женщина? Она аккуратна, любит порядок и немолода. Она не сядет на землю. Найдет пень, поваленное дерево или камень и сядет.

Но пока инспектор во всем этот разобрался, убили Флоренс. Успел пройти дождь, светило солнце. Солнце, оказывается, обесцвечивает кровь. Однако в этот вечер он отправился на поиски и нашел то, что искал. Около поваленного дерева у вершины холма, примерно в сорока футах от того места, где были привязаны собаки, он высветил фонарем лежавший на земле сук длиной примерно четыре фута, большой и тяжелый. Перевернув его, нашел на защищенной от дождя и солнца стороне какие-то пятна и несколько волос. Он тщательно упаковал сук и отправил его в полицию.

Мне стало плохо.

— И там тоже были следы этой трости?

— Нет, но это неудивительно. Кто же совершает убийство, в открытую размахивая тростью. Он к ней подкрался сзади. Я сомневаюсь, что она вообще что-нибудь успела понять.

Я лихорадочно пыталась хоть что-то придумать.

— А та трость с клинком из музея? Ею можно было нанести такие раны?

— Можно, — коротко ответил он. — Но, мисс Белл, здесь надо быть очень осторожным. Все колотые раны похожи. Нельзя даже точно сказать, одна острая сторона у клинка или две. Понимаете, у любого ножа у кончика две режущих стороны. Вот, например, у этого.

Он вынул из кармана внушительных размеров нож.

— Вот. Первые полдюйма он режет в обе стороны. Поэтому само по себе то, что Джим Блейк был в тот вечер с тростью, не доказывает, что он или кто-нибудь еще воспользовался ею. Остальные обстоятельства…

Он сказал все, что хотел. В деле Флоренс Гюнтер ничего нового не появилось. Выстрел был произведен с близкого расстояния, с левой стороны. Входное отверстие представляло собой маленькую аккуратную дырочку, выходное — несколько большую. Инспектор был склонен согласиться с Диком в том, что ее застрелили в машине — на улице вблизи или прямо перед моим домом.

— Рана немного кровоточит даже при выстреле в голову, а уж такая обычно… оставляет много следов. Конечно, все могло быть и не так. Ее сначала могли оглушить, как Сару Гиттингс, а потом убить где-нибудь за городом.

Он поднялся, свет лампы отразился от его лысой головы. И я обратила внимание, что, как и все мы, он выглядит усталым и невеселым.

— Бывают моменты, — вдруг заявил он, — когда мне не нравится моя работа. Сейчас как раз один из них. Вот маленькая мисс Джуди. У нее и так хватает неприятностей, а ведь очень возможно, что через пару дней мы добавим их еще.

— Вы собираетесь арестовать Джима Блейка?

— Именно это я и собираюсь сделать, мисс Белл. Могу сказать: мы думаем, что обнаружили мотив. Может быть, вы его знаете, может — нет. Но мы его обнаружили, а теперь знаем, что Джим Блейк был на этом склоне той ночью. Только мне хотелось бы сначала найти трость с клинком.

Он уже пошел к двери, когда я остановила его вопросом:

— Инспектор, как вы узнали, что Коврик сожгла я?

— Ну, его ведь кто-то сжег, и все говорило о том, что это сделали именно вы.

— Но как вы все-таки узнали?

Он хитро улыбнулся.

— Вы когда-нибудь обращали внимание на такие коврики, мисс Белл? Нет? Тогда я вам расскажу то, что вы, наверное, не знаете. На этом коврике были кнопки или пуговицы, чтобы пристегивать его к полу. Они металлические и не горят. Грамотный человек может внимательно проверить бачки с золой и легко их найти.

Уже взявшись за ручку двери, он обернулся.

— Мисс Белл, доверительно могу вам сказать следующее. Я бы очень хотел узнать, зачем вы сожгли этот коврик. На следующий день после убийства Флоренс Гюнтер я с лупой осмотрел всю машину. Если вы там что-то нашли, вы умнее меня.

Я уставилась на него в немом изумлении.

— Подумайте, мисс Белл, не торопитесь. Время есть. — И он ушел.

Только после этого я вспомнила об обуви, которую он хотел посмотреть.

На обдумывание у меня было два дня, но оно не принесло никакой пользы. Я сожгла коврик, дала этим в руки прокурора оружие против Джима, и никакое заявление инспектора, что в машине не было ничего подозрительного, ничего уже не могло изменить.

Они поверят, как поверил он, что я нашла нечто уличающее Джима, а они сами это просто просмотрели.

Но одновременно у меня было и чувство облегчения. Если они не нашли пятна на следующий день после убийства Флоренс, значит тогда его там не было.

Так я смогла вынести только два дня. Я никого не видела, ничего не слышала. Казалось, не было убийства ни нашей бедной Сары, ни Флоренс; не было этого таинственного неизвестного человека, который заходил в мой дом, когда хотел, и совершал здесь свои не менее таинственные дела. На третий день, во вторник, я почувствовала себя легче. Никого не арестовали. Жизнь снова вошла в привычную колею. Для поднятия духа я даже приготовила для просмотра мои записи по биографии отца — слабая попытка как-то защитить свой мозг от неприятных мыслей, которую все мы предпринимаем, попав в беду.

И вот я разложила все материалы. Аккуратно отпечатанные Мэри страницы, мои собственные полупонятные заметки, разлинованные блокноты, в которых Мэри писала под мою диктовку. Эти стенографические символы не говорили мне ничего. Они были так же непроницаемы, как и сама девушка. Когда я сидела над ними, мне пришло в голову, что эти блокноты с ее записями было все, что осталось нам от Мэри. Она появилась, сыграла свою роль и исчезла. Странная девушка — с ее манерами, вызывающей красотой и удивительной способностью или быть в центре неприятностей, или приносить их с собой.

Я переворачивала страницы. Иногда попадались сделанные от руки пометки. Например: «Написать Лауре о дагерротипах». Или: «Джозефу найти черепаху для обеда». В них не было ничего интересного, пока я не добралась до, очевидно, последнего блокнота.

Не на странице, а на внутренней стороне обложки она написала чернилами: «Новый номер, Ист-16».

У меня есть особенность, вызванная необходимостью, так как я часто не могу найти свои очки: моя память хранит телефонные номера. И этот номер показался мне знакомым.

Я вспомнила не сразу. Пришлось сесть и закрыть глаза, но я вспомнила. И увидела Дика Картера, сидящего за моим столом, Джуди рядом с ним. Он звонил по Ист-16. Тут я поняла. Дик звонил по этому номеру в тот вечер, когда договаривался о моем с Джуди визите к Лили Сандерсон.

Новый номер, Ист-16. Это означает, что был и другой номер, старый, и что Мэри его знала. Но мне подумалось, что он означает гораздо больше того, что Мэри знала кого-то в том доме. Может быть, саму Флоренс Гюнтер. Что за этим стояло, я даже не пыталась обдумать. Мне показалось, что я должна снова встретиться с Лили Сандерсон, узнать, видела ли она когда-нибудь Мэри в своем доме, а затем найти саму Мэри. Найти и заставить говорить.

Однако, когда я позвонила, мисс Сандерсон была на работе. И в тот же самый день Лили Сандерсон сама пришла ко мне, как будто получила мое мысленное послание.

У Джозефа после полудня, к счастью, был выходной. Иначе он мог бы ее не впустить. У него были собственные методы определения посетителей, которые просто наносят визит, и тех, которые пришли решать собственные проблемы. Я даже видела, как он это делает: один взгляд на автомобиль или такси, быстрая оценка перчаток, обуви, одежды. И мгновенное решение:

— Мадам нет дома.

Или: широко раскрытая дверь, поклон, принятие карточки, довольно церемонное, и одновременно намек — только намек, — что посетителю рады.

Но поскольку у Клары правило впускать всех, то Лили Сандерсон попала в дом без труда, и когда я вышла в гостиную, она уже сидела там.

— Надеюсь, вы не против моего прихода, — извинилась она. — У меня было такое чувство, что я должна прийти.

— Я рада вашему визиту. Хотите чаю?

— Если это вас не слишком затруднит. Я прямо из магазина. День был тяжелый, я даже не зашла домой переодеться.

Она с интересом наблюдала, как я звонком вызывала Клару и заказывала чай. Моя гостиная ее восхитила.

— Такое очаровательное место. По дороге к дому такие кусты. А эта комната! У вас такой очаровательный кабинет!

— Да, милый, — согласилась я. — Он очень старый.

Глядя на эту женщину с большими голубыми глазами, с легкой хромотой, странно одетую, с почти детской претензией на искушенность, я вдруг почувствовала к ней симпатию. Симпатию и доверие.

Она не сразу объяснила причину своего прихода, а я ее не торопила. Лили перешла к делу, когда чай был подан и Клара оставила нас вдвоем.

— Я не знаю, важно это или нет, — начала она, — но вы — друг Флоренс и должны знать. В тот вечер, когда ее убили, она садилась в какую-то машину. Это видели два человека.

— Что за машина?

— Большая, лимузин.

— Они запомнили цвет?

— Они сомневаются. Это итальянцы, муж и жена. У них на углу овощная палатка. Фамилию я не знаю. Его все называют Тони. Флоренс они знают хорошо: она у них часто покупала яблоки. Тони говорит, что машина была черная, а его жена — что синяя.

Дело было так. В тот вечер, когда Флоренс Гюнтер убили, оба итальянца в палатке видели ее идущей по улице. Она их тоже видела, покачала головой, давая понять, что ей ничего не надо, и прошла к остановке. Они оба видели ее совершенно отчетливо. Флоренс, очевидно, нервничала и прохаживалась взад и вперед.

Однако, прежде чем подошел трамвай, к ней подъехал автомобиль. Это был закрытый лимузин, за рулем сидел мужчина. Поскольку он остановился прямо под уличным фонарем, они смогли разглядеть только то, что на мужчине была мягкая шляпа. Мужчина заговорил с Флоренс. Супруги-итальянцы заинтересовались. Они знали ее давно, но Флоренс всегда была одна. Казалось, она колеблется, а он настаивает! В конце концов, он открыл дверцу, и она села рядом с ним.

Однако — и это самое интересное — жена торговца утверждала, что эта же самая машина до этого некоторое время стояла чуть дальше по улице, в тени. Она видела и машину, и то, что человек, приехавший на ней, совершал, выйдя из салона, не совсем понятные манипуляции.

— Она считает, что он мазал грязью номерные знаки, — объяснила мисс Сандерсон. — А поскольку их лоток с месяц назад обворовали, она к нему приглядывалась. Сейчас она говорит, что он сел за руль, как только Флоренс показалась на улице. Тогда он сразу поехал очень быстро, а потом резко затормозил возле нее, как будто только что увидел. Но итальянку все-таки заинтересовали эти номера. Она даже вышла из палатки, чтобы посмотреть. Задние номера она увидела, но прочесть не смогла. Они были замазаны.

Визит Лили Сандерсон разочаровал меня, по крайней мере, в одном. Я в упор спросила ее, знает ли она молодую женщину по имени Мэри Мартин, но она никак не отреагировала.

— Мэри Мартин, — перепросила она, задумавшись. — Нет, не могу сказать, что о такой слышала.

— Думаю, она была знакома с Флоренс Гюнтер. А если не с ней, то наверняка с кем-нибудь из вашего дома.

— Если хотите, могу узнать. Я в этом пансионе живу только с прошлой осени, большинство жильцов тоже новые. Знаете, как это бывает. Вначале все хорошо. Потом владелица ловит вас за стиркой или джентльмен приходит в гости чаще одного раза в неделю. Да, я вспомнила. Я могу вам рассказать о мужчине, которые приходил к Флоренс Гюнтер. Его видела Кларисса.

— Кларисса?

— Да, негритянка из нашего дома. Угрюмая такая. Я ей недавно подарила платье, и она разговорилась. Мужчина был худой, довольно высокий. Она считает, что лет пятидесяти. И в костюме для спорта, с тростью. В нашем доме это кое-что!

 

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

За обедом во вторник вечером, семнадцатого числа, я получила характерную для Кэтрин краткую телеграмму: «Приезжаю сегодня вечером одиннадцатичасовым поездом».

Телеграмма была не только неприятной, но и угрожающей. То, что Кэтрин, несмотря на глубокий траур, собиралась покинуть свой дом и приехать в такое время ко мне, казалось почти невероятным. Я смогла подумать только о двух причинах: или Джим рассказал ей, в какое опасное положение он попал, или у нее зародились какие-то подозрения по поводу смерти Говарда.

В любом случае ее приезд имел какое-то важное значение, и я не стыжусь признаться, что выпила маленькую рюмочку шерри, прежде чем поехать встречать ее на станцию. Вид Кэтрин во вдовьем трауре, ее холодное, белое, как маска, лицо положения тоже не улучшили. Она подставила мне щеку для поцелуя, а поскольку я в тот же момент подставила свою, то в результате мы как бы потерлись носами. Говорят, так делают где-то в Африке.

Ни тогда, ни потом, когда я проводила ее в комнату для гостей и ее француженка Элиза начала выкладывать туалетные принадлежности, она не представила никаких объяснений своего приезда. Сказала только, что у Джуди все в порядке, они с Джимом приедут на следующее утро. Что она сама приехала по делу. А потом очень вежливо выпроводила меня из комнаты и заставила всю ночь лежать в раздумьях.

Объяснение я получила только в десять утра на следующий день, но тогда все уже и так было ясно. В десять часов позвонили в дверь. На пороге стояли: Джим в сопровождении Джуди и, к моему большому удивлению, Алекс Дэвис.

Джуди, хотя и чувствовала себя, как мне показалось, явно не в своей тарелке, была как всегда прямолинейна.

— Это не съезд, — заявила она, — это только делегация.

Она поднялась наверх к Кэтрин, а мужчины остались ждать в библиотеке. Джим беспокойно ходил по комнате, а Алекс Дэвис просматривал какие-то записи. Через пять минут в дверь опять позвонили, и Джозеф объявил о мистере Уэйте.

К этому времени я уже практически лишилась дара речи и тупо выслушала извинения мистера Уэйта: он только что с поезда, принимал в Аризоне солнечные ванны от артрита и сейчас, «о, спасибо», чувствует себя гораздо лучше. Потом его взгляд упал на черную повязку на рукаве Джима, и он сказал что-то вежливое о смерти Говарда.

Мне это все казалось каким-то нереальным, и когда Джозеф впустил доктора Симондса, я совсем не удивилась, увидев, что Алекс Дэвис поднимается и откашливается, как будто собирается открыть собрание.

— Кажется, все в сборе, — сказал он таким тоном, каким объявляют о наличии кворума. — И если Джозеф уведомит миссис Сомерс…

Хотя я и была в растерянности, но не могла не отдать должное Кэтрин, вошедшей в библиотеку в длинном черном платье с высоко поднятой красивой головой. Ее окружал ореол такого чувства собственного достоинства, такого нежелания идти на какие-либо компромиссы, что я остро почувствовала свою собственную нерешительность.

Она никому не пожала руки, никому не улыбнулась. Просто села и взглянула на Алекса Дэвиса.

— Ну что же, мы готовы.

А затем Алекс Дэвис действительно произнес речь. Он упомянул своего покойного дорогого друга Говарда Сомерса, сидящую здесь скорбящую женщину, которая оказалась в малоприемлемом для нее положении.

— Все разговоры, которые происходили между ними, между мужем и женой, давали ей основание считать, что основная часть состояния перейдет к ней. Сейчас ей представлено новое завещание, которое она не может объяснить и не может принять.

Я заметила, что мистер Уэйт слегка нахмурился.

— Согласно новому завещанию, никудышный сын получает ровно половину крупного состояния. Миссис Сомерс попросила всех вас встретиться с ней сегодня для того, чтобы обсудить не законность данного завещания, но, — он взглянул на мистера Уэйта, — обстоятельства, при которых оно было составлено.

Он сел, а мистер Уэйт снял очки и протер их носовым платком.

— Я должен что-то сказать? — осведомился он. — Полагаю, поскольку сам документ не является предметом обсуждения, то это вопрос скорее к доктору.

Несмотря на всю его вежливость, было видно, что мистер Уэйт раздражен. За красивыми словами Алекса он, как и я, разглядел, что дело именно в самом завещании.

— Я фактически ничего не знаю, — начал доктор. — Во время болезни его отца прошлым летом Уолтер Сомерс сообщил мне, что отец собирается изменить завещание. Он спросил мое мнение о состоянии психики отца, и я ответил, что пожелал бы такого же себе. Позднее он попросил меня подтвердить это в письменном виде, что я и сделал.

Он откинулся на спинку кресла и желтыми от сигарет пальцами разгладил маленькую вандейковскую бородку. Кэтрин внимательно посмотрела на него и впервые вступила в разговор:

— Вы ему давали лекарства, доктор?

— Лекарства? — довольно запальчиво ответил он. — Конечно. Это моя профессия. Но я не давал ему ничего, что даже при очень большом допущении могло повлиять на его рассудок.

Рассказ мистера Уэйта был обстоятелен и прост.

Двенадцатого августа прошлого года ему позвонил Уолтер Сомерс и попросил приехать в тот же день к его отцу в отель «Империал» для того, чтобы составить для него завещание. Поскольку он знал, что мистер Сомерс был серьезно болен и все еще чувствовал себя плохо, то в качестве меры предосторожности позвонил сидящему здесь врачу, который наблюдал больного, и осведомился о состоянии его психики. Доктор Симондс сообщил, что ему известно о намерении мистера Сомерса составить новое завещание и что он для того совершенно дееспособен. В результате мистер Уэйт составил необходимый документ, а примерно в четыре часа пополудни на следующий день привез его готовым на подпись. Всего было подписано два экземпляра.

Лицо Кэтрин постепенно заливала краска.

— Не хотите ли вы сказать, что составили завещание, такое важное, можно сказать, революционное, и не задали при этом ни одного вопроса? А если на него было оказано давление? Человек может выглядеть совершенно нормальным, но после тяжелой болезни, когда он слаб и расстроен…

— В то время не было абсолютно никаких признаков подобного. Управляющий отеля проводил меня наверх, а Уолтер Сомерс встретил у двери и провел в номер. Затем он вышел, и больше я его не видел, ни в тот день, ни на следующий.

— Сара Гиттингс при этом была?

— Она ушла. Она была там, когда я приехал в первый раз, и пришла на второй день засвидетельствовать документ. Я еще могу добавить следующее. Мы обсуждали условия завещания. Мистер Сомерс осознавал, что они, как вы выразились, революционны. Но он сказал, что Уолтер достиг возраста разума, а состояния хватит на всех.

— Вопрос не в этом, — резко произнесла Кэтрин. — Деньги — ничто. Какое они имеют значение? Значение имеет то, что в конце жизни он от меня отрекся. Чем это вызвано, мистер Уэйт? Что случилось здесь прошлым летом? Что полностью изменило его отношение ко мне? Почему он положил это завещание в сейф и своей рукой написал: «Передать моему сыну Уолтеру в случае моей смерти»? Это очень серьезно, мистер Уэйт. Он мне перестал доверять? А этот фонд в пятьдесят тысяч долларов, которым по своему усмотрению должен распорядиться Уолтер? Что он об этом сказал? Какую тайну он скрывал?

— Он сказал, что Уолтер знает.

— И это все, что он сказал?

— Это все.

Она бессильно откинулась в кресле. Короткую паузу первым нарушил Алекс Дэвис.

— Копия завещания с вами, мистер Уэйт?

И тут оскорбленное достоинство мистера Уэйта несколько потускнело. Он заерзал в кресле.

— Я как раз к этому перехожу. С этой копией, мистер Дэвис, на самом деле случилась очень странная вещь. Она исчезла из наших архивов. Мистер Гёндерсон искал ее несколько дней, как только умер мистер Сомерс. У него есть версия по поводу ее исчезновения, но она не очень приятная.

В этот момент я случайно взглянула на Джима и увидела, что у него трясутся губы.

— Думаю, мы должны ее услышать.

— Предположение такое. В тот день, когда убили Сару Гиттингс, а точнее — после полудня, клерк нашей конторы открыл сейф для Флоренс Гюнтер по ее просьбе и оставил ее поработать с некоторыми документами. Затем она вернула документы на место, а клерк закрыл и запер сейф. Она была доверенным сотрудником и внешне все выглядело нормально.

Однако, когда мистер Сомерс умер, мистер Гендерсон, знающий о завещании, в мое отсутствие начал искать копию завещания и обнаружил, что она исчезла.

Никто не подозревал в этом Флоренс Гюнтер, которая сама два раза ездила со мной в «Империал» и была свидетелем составления завещания. Однако после этого ее убили, и все факты ее поведения приобрели особый интерес.

Четыре дня назад мистер Гёндерсон протелеграфировал мне, что завещание исчезло, и попросил приехать. Когда он встречал меня сегодня утром на станции, то рассказал, что один из клерков, которого зовут Лоури, в день смерти Сары Гиттингс видел Флоренс Гюнтер на улице. Он видел, как она разговаривала с полной женщиной, которую он по газетным фотографиям опознал как Сару Гиттингс. Она передала этой женщине длинный плотный конверт — вроде тех, в которых обычно хранятся юридические документы.

Если это правда, то, по крайней мере, возможно, что копия завещания находилась в этом конверте.

Пытаясь совладать со своими губами, в разговор вступил Джим:

— Зачем же ей было это делать?

Мистер Уэйт задумался.

— Она была надежным сотрудником. Если она это сделала — я, конечно, всего лишь передаю то, о чем говорят в нашей конторе, — она хотела только показать завещание мисс Гиттингс и тут же вернуть его на место. Но произошли другие события… Мистер Гёндерсон обращался в полицию, но среди ее вещей завещания не нашли. Ни у нее, ни у другой женщины.

— Но зачем показывать документ Саре? — настаивал Джим. — Она же о нем знала. Она его засвидетельствовала.

— Она не имела никакого представления о содержании.

— Но Флоренс Гюнтер, полагаю, знала условия?

— Естественно. Она его печатала. У меня еще не было времени как следует все это обдумать, но поражает то, что эти две женщины вообще встретились и обсуждали эту тему. Одно из наших самых строгих правил для технического персонала обязывает держать такие вещи в абсолютной тайне, а Флоренс Гюнтер не была болтлива. Кроме того, в данном случае были даны особые инструкции о том, что факт существования документа является конфиденциальным, и поэтому я не могу понять…

— Кто дал вам такие инструкции? — вмешалась Кэтрин.

— Сам мистер Сомерс.

— Теперь об этом фонде, о пятидесяти тысячах долларов? — спросил Алекс Дэвис. — Он просто сказал, что Уолтер Сомерс поймет?

— Да. Я, конечно, был озадачен, но это не мое дело. Он был не тот человек, который объясняет, почему поступает так или иначе. Я подумал, что семья в курсе дел.

Кэтрин вскинула глаза:

— В курсе? Когда все сделано втайне?

— Я имел в виду не это. Может быть, речь идет о благотворительности?

— Благотворительность! Да еще отданная на разбазаривание Уолтеру Сомерсу! Я же не идиотка, мистер Уэйт, и вас считаю умнее.

— Может быть, вам стоит поговорить с Уолтером?

— Какая от этого польза? Он так же скрытен, как его отец, но не так честен. Я знаю, о чем вы думаете, мистер Уэйт, и о чем подумали, составляя это завещание. Вы подумали, что у Говарда Сомерса была вторая жизнь и этим пунктом он кого-то обеспечил. Так вот, я этому не верю и буду оспаривать и этот пункт и это завещание в суде, даже если это меня разорит.

На этом все кончилось. Кэтрин встала, мужчины тоже неловко поднялись. Она внимательно посмотрела на каждого, сказала: «Спасибо, вы были ко мне очень добры», повернулась и вышла.

Я больше не видела ее до самого ужина.

Где-то после полудня я слышала, как Джуди звонила Уолли, и он приехал около шести часов. С шести до почти семи он просидел вдвоем с Кэтрин за закрытыми дверьми ее комнаты. Одно то, что никто из них ни разу не повысил голоса, было для меня свидетельством напряженности разговора.

Ни один из них не был готов к компромиссу. Только подозрение и ревность со стороны Кэтрин, только огонь ненависти и реванша у Уолли. Сейчас я уверена, что прояви она немного мягкости, немного сочувствия к его, в общем, трагической юности, и он бы уступил. Но бедная Кэтрин осталась верной себе, даже не попытавшись вызвать симпатии. Неподвижно сидя в кресле, она допрашивала его почти официальным тоном:

— Вы отказываетесь сказать, для чего предназначен этот секретный фонд? Или для кого?

— Да, отказываюсь.

— Вы, конечно, понимаете, что делаете. Вы намерены запятнать память своего отца. Потому что, предупреждаю, я намерена опротестовать завещание через суд.

— В этом случае грязь лить будете именно вы, — заявил он и встал, не переставая крутить кольцо на пальце.

Незадолго до семи часов он спустился по лестнице и вышел через парадную дверь. Я сидела на виду, в библиотеке, но он даже не повернул головы.

В это время происходили события, о которых мы и не подозревали. Мы знали, конечно, что мистер Гендерсон был у прокурора и полиция выяснила, что обе убитые женщины были свидетелями второго завещания.

Но мы ничего не знали о действиях Чарльза Пэррота, ночного сторожа из Нью-Йорка.

Он был достаточно умен, этот Пэррот, но даже глупец заподозрил бы неладное. Представьте сами: Говард в два часа ночи принимает таинственного посетителя — человека, проскользнувшего мимо него в здание в длинном плаще и с лицом, закрытым кашне и глубоко натянутой кепкой. А утром Говарда находят мертвым.

Само по себе это еще не было подозрительным. Но за этим последовало еще кое-что. Во-первых, фатальная попытка Мэри Мартин подкупить его, чтобы он ничего не говорил о ночном визитере. Попытка не удалась, а сама она исчезла. А потом эти мои поиски рано утром. Он еще не сменился со службы, и вид женщины моего возраста, бродящей под дождем вокруг здания и внимательно разглядывающей тротуар, показался ему по меньшей мере необычным.

И, наконец, не менее фатальная просьба Дика Картера в день похорон.

— Кто из них? — спросил Пэррот.

— Темный пиджак и брюки в полоску, — ответил Дик.

— В общем, похож. Лицо я особенно не разглядывал.

Пэррот читал газеты и знал о Саре Гиттингс, о ее убийстве и об убийстве Флоренс. Известно ему было и то, что обе жертвы, когда их нашли, были разуты.

Через день или два он пошел к камердинеру Эвансу.

— Ты видел мистера Говарда, когда он умер? Ну, пока его еще не трогали?

— Видел, — важно заявил Эванс.

— А ноги? У него что-нибудь было на ногах?

— Носки, по-моему, — сказал Эванс. И вследствие того простого и совершенно случайного обстоятельства, что бедный Говард сбросил шлепанцы, поднимая стакан, Пэррот отправился в полицию!

Дальнейшее покрыто тайной. Ближе к концу недели лейтенант из отдела по расследованию убийств нью-йоркской полиции сел на поезд и встретился в нашем городе с инспектором Гаррисоном и окружным прокурором. В понедельник было получено разрешение на негласную эксгумацию и исследование тела Говарда. Никому ничего не сообщали, и даже Кэтрин пребывала в неведении.

Но в результате было установлено, что причиной смерти Говарда Сомерса был не острый сердечный приступ, а цианистый калий, «вероятно, попавший в организм с виски».

Цианистый калий! Говард был простужен и не мог распознать его специфический и очень характерный запах, а Мэри Мартин открыла все окна, чтобы никто ничего не заметил. Открыла окна и разбила стакан.

Они хорошо хранили свои секреты, эти власти. В конце концов, факт убийства не был доказан. Люди с безнадежным состоянием здоровья убивали себя и раньше. Но наши местные власти не хотели отпускать Джима. Джим был в их руках, а теперь у них был и мотив.

Во вторник после полудня, семнадцатого числа, мистер Уэйт посетил прокурора. Думаю, он был напуган, что совсем неудивительно. Из четырех человек, встретившихся в том номере в отеле «Империал», в живых оставался только он один.

Вероятно, он трясся от страха, гадая, сколько времени ему еще отпущено на его короткие поездки для лечения артрита, на приятную во многих отношениях работу в конторе, на гольф и бридж, на обеды с хорошим вином в тесном кругу друзей.

Поэтому нет ничего удивительного в том, что уйдя от нас тем утром, он сразу же отправился к прокурору и попросил защиты у полиции. Как и в том, что сделав это, он фактически подписал смертный приговор Джиму Блейку. Окружной прокурор выслушал рассказ мистера Уэйта с большим вниманием.

— Что вы сами об этом думаете, Уэйт? Ведь в бумагах Сомерса оставалась еще одна копия завещания.

— Уничтожение завещаний — вполне обычная вещь.

— Так вы думаете, что Гиттингс получила копию завещания для того, чтобы показать ее Блейку, а потом он ее убил?

— Мог. Рассчитывая потом получить вторую копию.

— А потом Гюнтер начала поднимать шум, и ее пришлось устранить?

— Может быть и такое. Не знаю. Все это чертовски подло. Но я не хочу быть следующей жертвой!

— С вами все будет в порядке. Что касается подлости, то таковы почти все мотивы преступлений: жадность, ревность. Подлые мотивы, но очень сильные. Ну что же, полицейский вам не нужен: мы сейчас возьмем эту птичку, и слава Богу. Пресса несколько недель уже просто вопит, мне приходят письма.

Это. было во вторник семнадцатого мая.

В этот вечер прокурор во второй раз вызвал Джима на допрос, а в его отсутствие в доме произвели обыск. Ордер на обыск выписали по надуманному обвинению Амоса в контрабанде спиртного.

В соответствии с ордером обыск формально производили два сотрудника федеральной полиции, но на самом деле всем руководил инспектор Гаррисон. Открывший дверь Амос бурно отрицал всякую причастность к торговле спиртным, но его сразу же повели на второй этаж и начали обыск с комнаты Джима. В ней обнаружили костюм для гольфа и ботинки, в которых, по свидетельству Амоса, Джим выходил в день убийства Сары. Потом ботинки полиция забрала с собой. Также выяснилось, что Джим недавно жег какие-то письма, и инспектор Гаррисон некоторое время на коленях осматривал камин.

Но ордер на поиск спиртного надо было как-то оправдывать, а трости с клинком все еще не было. И они стали искать по всему дому. Амос постепенно успокоился. Заволновался он только возле двери подвала.

— Там только печка и больше ничего, — сказал он инспектору.

Это вызвало подозрение. Они спустились вниз и зажгли свет. Первый осмотр ничего не дал: цементный пол, побеленные кирпичные стены. Но они уже были уверены, что Амос нервничает. Один из полицейских федеральной службы вытащил из кармана блокнот и сделал вид, что ведет опись. Потом показал блокнот инспектору.

— Я думаю, так будет правильно?

— Да, — ответил инспектор, прочитавший запись: «Посмотрите на негра. Он чего-то боится».

Они начали искать дальше.

 

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

У меня нет записи допроса Джима в кабинете окружного прокурора. Но на основании того, что мы знаем сейчас и что упоминалось на суде, я могу восстановить его достаточно полно. Джим нервничал, осторожничал, не выпускал из подергивающегося рта сигару, использовал для обдумывания все короткие паузы, когда ему подносили огонь и когда он аккуратно стряхивал пепел. А прокурор беспрестанно сыпал бесконечными вопросами:

— Итак, вы утверждаете, что тогда ничего не знали об этом завещании?

— Я не слышал о нем до тех пор, пока Алекс Дэвис не сообщил мне это в Нью-Йорке.

— Он сказал, что вас лишили наследства?

— Да. Мне было все равно. Меня волновала сестра.

— Почему?

— Это же ясно, правда? Она была предана своему мужу. И вдруг она узнает, что, ничего ей не говоря, он принял решение, затрагивающее интересы ее ребенка и ее самой.

— И в пользу ее пасынка?

— Да.

— Какими были ее отношения с этим пасынком? Дружескими?

Джим, наверное, сделал паузу, затянулся сигарой или зажег новую.

— Не совсем. Обычные проблемы. Он на нее обижался.

— А она обижалась на него?

— Вероятно. В некоторой степени.

— Вы любите свою сестру, мистер Блейк?

— Очень. У меня больше никого нет.

— Вы видели в Нью-Йорке это второе завещание?

— Видел.

— Помните, как был помечен конверт?

— Да. Хорошо помню.

— Рукой самого мистера Сомерса на нем было написано: «Передать моему сыну Уолтеру в случае моей смерти». Это так?

— Да.

— Почему сделана такая надпись, мистер Блейк?

— Не знаю.

— Не говорит ли это о том, что мистер Сомерс хотел, чтобы это завещание наверняка попало в руки его сына? Чтобы этому… ничто не помешало?

— Если хотите, можете считать так.

— Вы ничего не знали об этом завещании, когда были той ночью у Говарда Сомерса?

— Я у него не был. Как я мог это сделать? Ваши люди уже давно за мной наблюдают.

— Теперь о том вечере, когда убили Сару Гиттингс. Опишите все, что вы делали.

— Я уже сказал все, что мог. Я вышел на прогулку. На улице вспомнил, что моя сестра звонила из Нью-Йорка и просила передать кое-что Саре Гиттингс. Зашел в аптеку и позвонил. Но ее не было дома.

— Что хотела передать Саре Гиттингс ваша сестра?

— Я это говорил. Она хотела, чтобы Сара присмотрела за моей племянницей Джуди. Здесь есть молодой человек, который нравится Джуди. Моя сестра этого не одобряла.

— Куда вы пошли после звонка?

— Пошел дальше. Я был у женщины. Этого достаточно. Потом пошел назад.

— Когда это было?

— Наверное, около девяти часов. Точно не помню. Прокурор подался вперед:

— И вы продолжаете отказываться сообщить, в каком направлении пошли?

— Отказываюсь. Я не сделал ничего плохого. Не надо меня оскорблять.

— Но, допустим, я опишу вам путь, по которому вы шли тем вечером, мистер Блейк? Допустим, сообщу вам, что, выйдя из аптеки, вы прошли по тропинке через Ларимерский участок, а затем дальше в парк? И что потом вы вернулись тем же путем? Я предупреждаю вас, мистер Блейк, мы знаем очень много. Уклоняясь от ответов, вы вредите себе самому.

Но Джим продолжал упорно молчать, а прокурор продолжал наблюдать за ним, откинувшись в кресле.

— У вас была с собой в тот вечер трость с клинком?

— Я уже говорил, что была.

— Вы встретили Сару Гиттингс во время прогулки?

— Нет. Это абсолютно точно.

— Тем не менее вы были на этой тропинке именно в тот вечер. Вы спустились по ней в парк, а потом вернулись тем же путем. В одном месте вы на некоторое время останавливались. Некоторое время сидели или стояли на склоне и курили сигару. В это время вы были не один. В холодный весенний вечер мужчины обычно не задерживаются в темном месте, чтобы полюбоваться природой.

И здесь Джим сделал неосторожное признание:

— Я был один, совершенно один.

— А! Вы признаете, что там были?

— Да, я там был.

— Вы ни с кем не встречались? Ни с кем не говорили?

— Ни с кем.

— В какое время вы там были?

И вновь секундная пауза. Джим вытер со лба пот.

— Вниз я шел около половины восьмого.

— А возвращались?

— Где-то после девяти.

— И вернулись домой чуть позже десяти часов? Ну-ну, мистер Блейк, не будьте ребенком!

— Я не помню время.

— Каким путем шли назад?

— Я пересек парк, поднялся по крутой тропинке, что возле дома мисс Белл. Потом шел пешком по улице.

— В какое примерно время вы были на Ларимерской пустоши — там, где находились привязанные собаки?

— Возможно, в четверть десятого.

— Вы гуляли со своей тростью?

— Да.

— Почему?

— В парке было несколько ограблений. У меня нет револьвера, поэтому я взял трость.

— Вы видели или слышали что-нибудь подозрительное?

— Слышал лай собак.

— Где?

— На Ларимерской пустоши.

— Вы знали собак мисс Белл, не так ли?

— Да.

— Знали достаточно, чтобы узнать их голоса? Лай собаки так же индивидуален, как и голос человека.

— Нет, я их не узнал.

— Куда вы дели эту трость после возвращения домой?

— Поставил в холле. Вместе с другими.

— И оттуда она исчезла?

Здесь, вероятно, произошла небольшая задержка, ответ был дан не сразу:

— Она исчезла. Да.

— Когда именно?

— Не знаю. Я тогда был болен.

— Как вы узнали, что ее нет?

— Спустился в холл, чтобы позвать Амоса. И увидел, что ее нет на месте.

— Вы не спрашивали Амоса, где она?

— Не помню. Наверное, да.

— И он сказал, что она исчезла?

— Кажется, так.

— Ну что же, мистер Блейк, перейдем к вечеру двадцать седьмого апреля. Где вы были в тот вечер?

— Двадцать седьмого апреля?

— В тот вечер, когда кто-то ударил Джуди в гараже мисс Белл.

Джим изумленно взглянул на прокурора.

— Вы предполагаете, что я покушался на собственную племянницу?

— Я только задал вам вопрос.

— Был дома. Насколько помню, я не выходил из дома вечером с того дня, как убили Сару Гиттинс. И уж точно не нападал на Джуди. Это… это смешно.

Прокурор взглянул на лежащую перед ним бумагу.

— Помните ли вы тот вечер, когда к вам приходила мисс Белл? После того, как нашли тело Флоренс Гюнтер?

— Прекрасно помню.

— Вы просили ее приехать?

— Нет.

— Ни по телефону, ни письмом?

— Нет.

— Она пришла неожиданно?

— Да.

— Но вы отправили ее домой на вашей машине?

— Да, правильно.

— Во время разговора вы обсуждали эти два преступления?

— В некоторой степени.

— Вы предлагали что-нибудь мисс Белл в отношении вашей машины?

— Не понимаю, о чем вы говорите. Раньше это была ее машина. Я ее у нее купил.

— Значит, вы ничего ей не говорили о коврике в вашей машине?

— Ничего.

— Вы следите за пробегом вашей машины, мистер Блейк?

— Нет. Амос — может быть. Не знаю.

— У кого хранятся ключи от гаража?

— У Амоса. Я сам не вожу автомобиль.

— Вы не умеете водить?

— Умею, но не люблю.

— Окно в гараже запирается?

— Обычно. Но необязательно.

— Если кто-нибудь влезет в гараж через окно, он может вывести машину?

— Да. Ворота на улицу закрыты изнутри на засов. Ключом запирается маленькая дверца из сада.

— Значит, если бы кто-то захотел вывести машину, он мог бы влезть через окно — при условии, что оно не заперто, — и сделать это?

— Возможно. Но расположено окно довольно высоко.

— А если взять стул из сада, это будет легко сделать?

— Вероятно. Я как-то не думал.

— Значит, даже если ключ находился у Амоса, то машину вывести все равно можно?

— Я ни разу не лазил через окно и не выводил машину. Если вы именно на это намекаете…

— Вам знаком гараж мисс Белл?

— Я в нем был один или два раза.

— Он выходит на овраг в парке, не так ли?

— Да.

— Вам знакома мастерская в гараже?

— Никогда в ней не был.

— Но вы знаете, что она там хранит лестницу?

— Знаю, что у нее есть лестница. Но не знаю, где она ее хранит.

Вот так или примерно так его допрашивали несколько часов. В какой-то момент во время этого долгого допроса они ввели Пэррота. Он зашел под каким-то предлогом, внимательно осмотрел Джима и вышел. Джим ничего не заметил.

К полуночи стало ясно, что он устал, напряжение начало сказываться и на прокуроре. Была теплая весенняя ночь. Люди, которые входили и выходили из комнаты, сняли пиджаки, а Джим продолжал сидеть на своем жестком стуле, все такой же аккуратный и опрятный, и все так же продолжал сопротивляться.

— Так вы отказываетесь рассказать о своих действиях в период с семи до десяти тридцати вечера восемнадцатого апреля?

— При необходимости я это сделаю. Не раньше.

— Какие у вас были отношения с Сарой Гиттингс?

— Отношения? Я был с ней знаком, конечно. Знаком много лет.

— Она могла обратиться к вам, если бы попала в беду?

— Да, может быть.

— Значит, ее письмо к вам не было чем-то необычным?

— Я никогда не получал от нее писем. Зачем ей было писать? Она могла прийти ко мне в любое время.

— У нас есть абсолютные доказательства того, что она вам писала. И мы считаем, что вы получили это письмо.

— Вы не можете это доказать.

— Наверное, нет. Но будь я проклят, если не приложу к этому все силы. Кто договорился о встрече с Сарой Гиттингс в тот вечер, когда ее убили? О встрече для того, чтобы своими глазами увидеть копию завещания Говарда Сомерса, которую эта Гюнтер изъяла из архива? Сара Гиттингс не вернулась живой с этой встречи, а копия в тот же вечер исчезла.

— Чем мне мешала эта женщина? Или копия? Все равно есть вторая, в сейфе в Нью-Йорке.

— Вы были знакомы с Флоренс Гюнтер?

— Нет.

— Когда-нибудь встречались с ней?

— Никогда.

— И вы никогда не ждали ее в машине на Халкетт-стрит возле овощной палатки?

— Абсолютно точно — нет.

И если два первых ответа прозвучали, возможно, не очень убедительно, то последний был совершенно тверд.

Но жара и напряжение уже сказывались на обоих. Длящийся уже несколько часов допрос раздражал Джима. Его запас сигар иссяк, но никто ему ничего не предложил. Он попросил воды, которую принесли не скоро.

В довершение всех тягот ему сообщили, что Говард Сомерс был отравлен. Джим едва не упал со стула, но если они и надеялись измором довести его до признания, то были разочарованы. Он все еще боролся. Но сказал странную фразу:

— Почему вы думаете, что его отравили? Почему уверены, что он не принял яд сам?

— Я не отвечаю на вопросы. Я их задаю.

Джим уже сердился, но собрал свои силы для последней попытки:

— Я не ездил в Нью-Йорк к Говарду Сомерсу в ту ночь, когда он умер. Кто-то воспользовался моим именем, вот и все. Чем больше я думаю об этом деле — а Бог свидетель, что ни о чем другом я сейчас не думаю, — тем больше убеждаюсь, что предпринимается явная попытка переложить всю вину на меня.

Зачем мне было его убивать? С его смертью я проигрываю больше, чем выигрываю. Он был мужем моей сестры и моим другом. Если вы пытаетесь доказать, что я скрылся из-под наблюдения, которое велось за моим домом, влез в гараж через окно и ездил в ту ночь в Нью-Йорк на своей машине, то клянусь Богом, что ничего подобного не делал и делать не собирался. Что касается второго завещания, то ничего не слышал о нем до тех пор, пока Алекс Дэвис не рассказал мне в Нью-Йорке о его существовании.

Я также клянусь перед Богом, что никогда никого не убивал, никогда никого не собирался убивать. И я протестую против ваших методов. Вы меня умышленно изматываете. Но вы не сможете так довести меня до признания. Я невиновен.

Они, однако, добились того, что он устал. Его лицо стало серым от изнеможения, по нему струился пот. Время от времени он проводил пальцем за воротничком рубашки, как будто тот начинал его душить. Прокурор внимательно наблюдал за Джимом, выстреливая в него очереди вопросов, и умышленно пытался довести его до такого состояния, когда признание начинает казаться манной небесной.

В течение последнего получаса допроса на стол прокурора положили записку. Тот согласно кивнул головой:

— Когда он придет, впустите сразу.

Джим выслушал это с безучастным видом. Но почувствовал — может быть, усталость обострила его инстинкты, — что случилось нечто необычное. Вопросы посыпались снова, но теперь они звучали чуть резче. Судя по тону, полученное известие явно взволновало прокурора.

— Вы признали, что в тот вечер, когда была убита Сара Гиттингс, у вас с собой была трость с клинком. Вы ничего не можете предположить по поводу ее исчезновения?

— Ничего.

— Оставили ее в холле, и она исчезла?

— Да.

— И не заметили, когда именно она исчезла?

— Через несколько дней. Точно не помню.

— Думаю, вы знаете это точно, мистер Блейк. Она исчезла в тот день, когда было найдено тело Сары Гиттингс.

— Возможно. Но не уверен.

— Как вы объясняете это исчезновение?

— Я уже говорил. Думаю, ее украли.

— Украли, чтобы переложить обвинение на вас?

— Возможно.

— Вы не сами ее спрятали? Я имею в виду, у вас не было чувства, что наличие трости в вашем доме опасно?

— Конечно, думал. Да.

— Но вы ее не прятали?

Джим сделал над собой усилие, облизал сухие губы.

— Не совсем. Я убрал ее в шкаф.

— В какой шкаф?

— В шкаф с бутылками, в холле.

— И вы ее там заперли?

— Да.

— Значит, рассказ о том, что она исчезла из холла, был неправдой?

— Не совсем. Но то, что она исчезла, — правда. Ее кто-то взял.

— Ключ от этого шкафа был у вас?

— Да.

— Ключ был только один?

— Нет. Я думал, может быть, ее взял Амос. Я лежал в постели. Он мог взять ключ.

— Зачем Амос мог это сделать?

К этому времени Джим от усталости уже почти ничего не соображал. С посеревшим лицом он мешком сидел на стуле.

— Он мог знать… он мог подумать…

— Так что же все-таки знал Амос?!

И тут в комнату вошел инспектор Гаррисон и положил на стол прокурора какую-то вещь. Едва взглянув на нее, Джим без чувств рухнул на пол.

 

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Инспектор Гаррисон возобновил свои поиски в подвале. Сотрудники федеральной полиции проявляли к ним лишь вежливый интерес, но Амос наблюдал за действиями инспектора с неподдельным ужасом.

Инспектор снова обстучал стены, осмотрел потолок. Время от времени он бросал скрытные взгляды на Амоса, и ему показалось, что нервозность слуги возрастает по мере приближения к угольному бункеру. Но бункер был полон. Часть угля даже высыпалась на пол подвала. И вдруг инспектор Гаррисон вспомнил, что на дворе весна.

— Хороший запас на лето. Наверное, готовите на угле?

— Нет, сэр. На газе, — ответил Амос.

— А когда привезли столько угля?

— Точно не помню, сэр. Мне кажется, в мае.

Инспектор Гаррисон наклонился над бункером, отбросил в сторону несколько кусков угля.

— Под углем тоже бетонный пол?

— Точно не знаю, сэр.

Но там был не бетон.

На угле лежала лопата, и вначале они заставили работать Амоса. Он испугался и шумно протестовал. Но их было трое, трое серьезных и настойчивых мужчин. Однако они все-таки были людьми. И когда слуга устал, забрали у него лопату. Работая строго по очереди, высыпали уголь на чистый пол подвала, осматривали его и снова принимались за дело. Им потребовалось больше двух часов для того, чтобы опорожнить бункер. В конце концов они добрались до дна, но ничего не нашли.

Они смотрели на хорошо утрамбованную черную землю с блестевшими на ней в лучах фонарей последними кусочками угля. Никаких признаков того, что ее недавно копали. Один из полицейских устало рассмеялся:

— Ну вот, а теперь я хочу принять ванну и лечь спать. Пойдем.

Но инспектор его не слушал. Он смотрел на вновь улыбающегося Амоса.

— Если джентльменам больше ничего не нужно, то они могут пройти наверх, а я потушу свет.

Инспектор вытер потное и грязное лицо.

— Куда торопиться, Амос? — мягко спросил он.

— Здесь нет никакого спиртного, сэр. Вы же сами видите.

— Да? Может быть. А теперь Амос, если бы ты сходил куда там следует и принес нам ведро воды…

— На первом этаже есть туалет, сэр.

— Делай, что тебе говорят, — резко ответил инспектор. — И побыстрее.

Двое полицейских все еще отплевывались и paзглядывали свежие мозоли на руках. Повеселевший Амос поднялся по лестнице и через минуту вернулся с ведром. Он также принес мыло и полотенце, но его лицо вытянулось, когда инспектор вернул их обратно.

То, что последовало дальше, повергло негра в глубокое изумление. Один из полицейских, поднеся фонарь почти к самой земле, начал участок за участком освещать пол бункера. Инспектор вначале внимательно осматривал каждый участок, потом осторожно выливал на него немного воды, наблюдал за результатом и только потом двигался дальше.

Вдруг он что-то пробормотал и потребовал лопату. Амос подал ее, не отводя глаз от земли. Его лицо приобрело тот белесый оттенок, который бывает только у очень сильно напуганных негров.

И в этом месте, на глубине не более одного фута, инспектор Гаррисон нашел ту самую трость.

У меня перед глазами все еще стоит довольное выражение его лица, когда он давал показания на суде:

— Затем я послал Амоса за ведром воды.

— Наверное, вам следует объяснить суду цель, которую вы преследовали, посылая за водой.

— Иногда, когда какие-то предметы закапывают в землю, ее поверхность может выглядеть нетронутой. Если копали недавно, то, поливая это место водой, можно увидеть пузырьки выходящего воздуха.

— И такие пузырьки были?

— Да. И много.

И вот четверо мужчин молча стояли в подвале. Один из полицейских тихо присвистнул. Амос смотрел на трость выпученными от ужаса глазами. Ему наверняка показалось колдовством это действо: полицейский вначале бормотал про себя какие-то заклинания, а потом вытащил из земли оружие, зло блеснувшее в свете фонарей.

— Великий Боже! — прошептал Амос и рванулся вверх по лестнице.

Они не сочли нужным его догонять. Инспектор аккуратно завернул трость в бумагу, кто-то из них позвонил в приемную прокурора. И Джима задержали до их прибытия.

Но его не отпустили и потом. Той же ночью Джима Блейка взяли под арест и в течение трех дней большое жюри предъявило ему обвинение в убийстве Сары Гиттингс.

Его должны были судить только за убийство бедной Сары, но в то время в глазах публики Джим Блейк был виновен в двух, а по мнению полиции — даже в трех убийствах.

Комментарии в прессе были единодушно одобрительными. Писали, что полиция не предприняла бы таких решительных мер без «существенных и достаточных оснований»; что «убийство остается убийством, независимо от того, совершено оно гангстером или лицом, занимающим высокое положение в обществе»; что «окружного прокурора и его сотрудников необходимо поздравить с тем, что они, наконец, приняли меры для того, чтобы раскрыть эти преступления».

Джима арестовали около часу ночи во вторник. Вернее, это уже была среда, восемнадцатое мая. Сары не было в живых уже ровно месяц.

Мы были в ужасе. Меня это удивило меньше, чем других, но шок все равно был велик.

В первый день мы не сделали ничего. Или почти ничего. Джима поместили в камеру в тюрьме, и он тут же вызвал своего адвоката Годфри Лоуелла. К концу дня Годфри приехал ко мне. Он выглядел опечаленным. Камера Джима оказалась сырой, пища ужасной, но он отмахнулся от этих подробностей одним жестом.

— Он не говорит все, что знает. Только утверждает, что невиновен, и я ему верю. Но он откровенен не до конца и что-то скрывает.

Тем не менее, если исходить из того, что сообщил нам в тот вечер в моей библиотеке Годфри, положение Джима было достаточно тяжелым. Во время его рассказа Кэтрин не издала ни звука. Дик сидел, держа за руку Джуди, но я сомневаюсь, что Кэтрин заметила даже это.

Короче говоря, Джим признался, что в тот вечер Сара попросила его о встрече, но не в парке и не письменно. Он утверждал, что она ему позвонила.

— Я никогда не получал от нее писем. Ни тогда, ни раньше.

Во время их разговора, который, очевидно, произошел после того, как она встретилась с Флоренс Гюнтер на улице и получила от нее конверт, Сара попросила его встретиться с ней в тот же вечер по очень неотложному делу.

Место встречи назначила на Халкетт-стрит, а он решил заодно прогуляться, пройдя через парк.

Однако по дороге обнаружил, что, переодеваясь, забыл в кармане записку с адресом, зашел в аптеку и позвонил Саре. Но она уже ушла. Поговорив минутку с Джуди, он пошел дальше по знакомой всем тропинке через Ларимерский участок.

Он помнил, что нужный ему дом находится в семнадцатом квартале по Халкетт-стрит и что он должен спросить мисс Гюнтер. Дойдя до нужного квартала, пошел медленнее и на пороге одного из домов увидел ждущую кого-то молодую женщину.

Он спросил, не знает ли она живущую где-то поблизости мисс Гюнтер. Она ответила, что это она и есть, а Сара еще не подошла.

Они вместе вошли в дом и стали ждать в гостиной. Дом оказался пансионом, но хотя дверь в холл оставалась открытой, он не видел ни одного из жильцов, только незадолго до его ухода мимо прошла служанка-негритянка.

Женщина, назвавшаяся Гюнтер, практически не разговаривала и очень сильно нервничала. Время шло, Сары все не было. Гюнтер была уже почти на грани истерики, и без двадцати десять он попрощался и ушел, так и не узнав, зачем его позвали.

— Флоренс Гюнтер, очевидно, не стала с ним ни о чем говорить, — заключил Годфри. — Он пошел домой тем же путем, размышляя по дороге, что же могло произойти. К месту, где тропинка идет в гору, он добрался около десяти часов. Примерно на середине подъема остановился передохнуть и потом пошел дальше. Он утверждает, что ничего не слышал о Саре до тех пор, пока не сообщили о ее исчезновении, и что в тот вечер он ее вообще не видел.

— А трость? Что он о ней рассказывает? — спросила Джуди.

— Что он действительно спрятал ее в шкаф, но никуда не закапывал.

После длинной паузы подала голос Кэтрин:

— Найдя трость, они, конечно, обыскали весь дом?

— Как я понял, да. Говорят, нашли еще кое-что, подтверждающее обвинение.

— Письма?

— Он сжег письма. Чувствовал приближение ареста и вчера пытался приготовиться. Он сказал, что ничего особенного там не было, просто не хотелось, чтобы кто-то чужой копался в его личных бумагах.

Мне показалось, что при этих словах Кэтрин вздохнула с облегчением.

Я перечитала последнюю фразу. Сейчас я знаю, что она действительно почувствовала тогда облегчение. Но даже теперь не знаю, что она подумала, получив его непонятный запрос с просьбой ответить только письменно. Во всяком случае, теперь все было сожжено. Должно быть, это ее успокоило.

Откуда ей было знать, что после обморока Джима в кабинете прокурора инспектор Гаррисон вернулся в его дом вооруженный маленьким пинцетом? На решетке камина в роскошной комнате Джима он нашел и аккуратно собрал несколько обгоревших и почерневших кусочков бумаги.

В тот же день, а может на следующий, он скрупулезно их изучал. Сначала их надо было пропарить и размягчить, потом выложить на специальную бумагу и осторожно разгладить. Но в конце концов он был вознагражден и прочитал одно предложение из девяти слов.

Поздним вечером инспектор Гаррисон опять пришел ко мне, но ничего не рассказал о том, что нашел в камине. Вид у него был какой-то извиняющийся, и несчетное количество кусочков зубочисток усеяло весь пол.

Он пришел сказать, что Говарда отравили. Я видела, что он испытывает явное отвращение к своей миссии.

— Миссис Сомерс или мисс Джуди об этом говорить не надо. В конце концов, он действительно мог сделать это сам, хотя жену и дочь это вряд ли утешит.

Он взглянул на меня.

— У них все было в порядке? Счастливый брак и все такое?

— Несомненно. Инспектор, он себя не убивал.

— Может, и нет. Цианистый калий, — задумался Гаррисон. — Надежно и быстро. Но никакого воображения. Вообще в этих убийствах нет ничего оригинального. Вот у Уолтера воображение есть, а у Блейка нет.

— У Уолтера? — резко переспросила я.

— Он никого не убивал, конечно. Зачем? Даже если отбросить его привязанность к отцу, все равно незачем. Копия завещания исчезла. Устранение свидетелей ничего не дает. Нет. Уолтер Сомерс чист. Я не слишком верю в алиби, но он этого не делал.

Перед тем, как уйти, он сообщил: большое жюри рассмотрит дело к пятнице, и вопрос об обвинении наверняка будет решен положительно. Но его это особенно не радовало.

— Чем больше изучаю преступления, тем меньше понимаю преступников. Возьмем это дело. Все три убийства совершены хладнокровно и нагло. Человеком без страха и совести. Он чертовски умен.

А мы оказались совсем в другом положении. Нашли и арестовали человека, потому что он вел себя совсем неумно. Закопал трость в своем доме, хотя если это он убил Сару, то только по дороге мог утопить ее в десятке речек. С одной стороны, у преступника стальные нервы, что вообще большая редкость, а арестованный падает в обморок при виде этой трости. Он достаточно силен, чтобы спуститься в эту вашу вентиляционную шахту: я для своих лет достаточно крепок, и то не смог бы этого сделать. А врач говорит, что он больной человек и болеет уже несколько лет.

Я сам раскрыл это дело. Доказательств, которые нашел, достаточно на несколько приговоров. Но удовлетворения у меня нет. Во всяком случае, пока.

Одну за одной он быстро сломал три зубочистки.

— Лично я не верю, что мы хотя бы чуть-чуть поняли, что к чему. Вот, например, вечер, когда ранили мисс Джуди. А кстати, она хотя бы сказала, что делала в гараже?

— Сказала, что искала большую линейку.

— Но она же спрашивала Джозефа, где хранится лестница? Зачем она ей была нужна? Чтобы использовать или чтобы посмотреть на нее?

— Инспектор, я понятия не имею.

— Любопытно. У нее была какая-то идея. Она сообразительна. Но вернемся к тому вечеру. Джозеф услышал, как в кустах лают собаки. Вдруг они замолкли, как будто увидели знакомого. Вы с Джозефом пошли к гаражу. Джозеф что-то услышал и громко спросил: «Кто там?» Ответа не было, и вы пошли дальше. Но в кустах кто-то был или проходил — я же утром нашел там следы. Правда, не настоящие. Кстати, следы женских туфель. Мне пришлось много поработать! Но туфли не из вашего дома. Мы с Джозефом проверяли.

Но есть один момент. Мисс Джуди ранили в десять часов вечера, в два часа ночи Нора кого-то увидела. И я хочу знать вот что. Куда мог пойти Джим Блейк в этот промежуток времени, с десяти до двух, и где мог достать пару туфель, принадлежащих крупной женщине, которая ходит, опираясь на внешнюю часть стопы? В его доме нет ни одной женщины.

И почему Джим Блейк приложил столько труда, чтобы скрыть следы, а потом пошел и закопал трость в своем доме? Так мог поступить только дурак или лунатик, но уж никак не человек, который подсунул нам эти следы.

— Инспектор, а вы говорили все это прокурору?

— Прокурору нужен обвинительный акт. У него такая работа. Но человеку, которому предъявило обвинение большое жюри, придется нелегко. Суд потом может признать его невиновным, а клеймо останется.

Он взял с моего стола карандаш, осмотрел его и положил обратно.

— Пойдем дальше. Вы помните, как в первый раз обсуждали с Блейком исчезновение Сары Гиттингс. Когда это было и где?

— В этой комнате на следующий день. Когда она не вернулась, я сама его позвала. Он был обеспокоен, но не более того.

— Больше ничего не помните?

— Ничего особенного. Помню, он спрашивал о Говарде.

— Что именно?

— Что-то о его здоровье. Может ли он ездить, не был ли здесь в последнее время.

Инспектор съехал на краешек кресла.

— Это интересно. Зачем ему об этом спрашивать? Как я понимаю, вы говорили о Саре Гиттингс?

— Только о ней.

— А он ведь знал состояние мистера Сомерса. У вас не осталось ощущения, что у Блейка были причины считать, что мистер Сомерс приезжал в наш город?

— Да. Помню, меня это удивило. Он спросил, уверена ли я, что Говарда не было в городе. Мне это показалось неправдоподобным.

— Но у вас нет причин считать, что он приезжал?

Когда я отрицательно покачала головой, он добавил:

— Не отвечайте сразу, мисс Белл. Подумайте хорошо. Иногда нам кажется, что мы знаем о человеке все, а потом вдруг оказывается, что мы совершенно ничего о нем не знали. Почему, когда Говард Сомерс был здесь прошлым летом, он тайно изменил завещание? Что это за секретный фонд в пятьдесят тысяч долларов? И что заставило мистера Блейка расспрашивать о мистере Сомерсе?

— Я не верю, что Говард сюда приезжал. Он болел, жена практически все время была рядом.

— Но возможность у него была? Например, ночью, когда она рано легла спать? Или ездила на обед? У него, конечно, была отличная машина и надежный шофер.

— Возможность? Наверное, да. Но зачем?

— Именно в этом и вопрос. Если вы сможете убедить мистера Блейка рассказать своим адвокатам, почему он тогда спрашивал, это может помочь. — Инспектор нетерпеливо поморщился. — Если бы только люди говорили все, что знают, ошибок правосудия не было бы совсем. Но они молчат. Или от страха, или защищая свои интересы, или кого-нибудь. И задают нам загадки. Вот вы, например. Сжигаете коврик и тем самым создаете такую улику против Джима Блейка, что не слишком грамотный суд присяжных может спокойно отправить его на электрический стул. Зачем вы его сожгли? Что такого нашли, а мы пропустили? Я же буквально вылизал эти коврики.

— И ни на одном не было пятен?

— Пятна? Вы нашли на коврике пятна?

— Да, нашла. Пятно в форме кольца.

Он встал и взял шляпу.

— Вам, вероятно, будет интересно узнать, что когда я осматривал машину наутро после смерти Флоренс Гюнтер, никаких пятен на этом коврике не было.

Не знаю, какие выводы он извлек из этих новых сведений о коврике, но его заключительная фраза меня утешила мало.

— Даже не знаю, насколько это может повлиять на мнение присяжных, — заявил он. — С первого взгляда, мисс Белл, дело абсолютно ясное. У Блейка было оружие и мотив. Единственное, чего у него не было, так это… Уж извините меня, кишка у него тонка. Но заметьте, мисс Белл, я не говорю, что он невиновен. Все выглядит так, что он виновен. Я только говорю, что есть неувязки, и некоторым из них я просто должен найти объяснение.

 

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Это случилось в среду восемнадцатого числа, через месяц после смерти Сары и примерно за шесть недель до того, как стреляли в Джозефа.

Поднявшись в тот вечер к себе, обессиленная и физически и морально, я обнаружила на своей постели Джуди. Она лежала, свернувшись калачиком, и пребывала в унынии.

— Разреши мне остаться, — взмолилась она. — Хотя бы пока матери нет. Мне надо с тобой поговорить.

— Разве она не дома? — удивилась я.

— Роберт повез ее куда-то на машине. Кажется, в дом дяди Джима, на Пайн-стрит.

Это меня удивило еще больше, но Джуди объяснила, что надо подобрать вещи для передачи Джиму в тюрьму.

— Только почему ей для этого нужно так много времени? — заметила Джуди почти раздраженно.

— А я и не слышала машину.

— Знаешь, Элизабет Джейн, ты немного глуховата. Я бы не удивилась, узнав, что ты не слышишь многого из происходящего. Или не знаешь.

— И что же такого происходит, чего я не знаю?

— Ты не слышала, как Элиза вчера ночью визжала

— Я приняла снотворное. А почему она визжала?

— Привидение, — ответила Джуди.

Когда я разобралась с этой историей и поговорила с Элизой, мне пришлось признать, что она действительно что-то видела.

Француженка все еще выглядела бледной. Она вроде бы сама хотела мне все рассказать, но Джозеф жестко приказал ей молчать. И ни при каких обстоятельствах ничего не говорить служанкам — или «ей самой придется управляться со всей готовкой и уборкой по дому». Этой угрозы оказалось достаточно, но она все-таки проболталась Джуди, выпалила ей все одним духом на своем французском, отчаянно при этом жестикулируя.

Ее слова заслуживали доверия, и прежде всего потому, что она не говорила по-английски, хотя неплохо понимала Джозефа. Но она ничего не знала о том, о чем болтали на кухне и в комнатах слуг, а Джозеф потом сообщил мне, что велел обеим служанкам молчать.

Рассказ Элизы, который Джуди дополняла в тех случаях, когда моего французского оказывалось недостаточно, был драматичен и сводился к следующему.

Ей предоставили бывшую комнату Мэри Мартин. Ночь выдалась душной, как в середине лета, и, ложась спать, она оставила дверь открытой. Но ветерок дул с противоположной стороны дома. Тогда она открыла дверь напротив, считая, что там тоже находится комната.

Но за дверью оказалась лестница на чердак. Увидев ступеньки, она удивилась, но еще больше удивил ее падающий откуда-то сверху слабый свет.

Это ее не встревожило, а, скорее, заинтересовало. В ночной рубашке, босиком и поэтому неслышно она пошла наверх, не думая ни от кого скрываться. Однако вскоре, должно быть, какой-то звук все-таки выдал ее присутствие. В этот момент она была уже почти наверху и на секунду увидела неясную белую фигуру, склонившуюся над каким-то предметом. Повернувшись, она бросилась вниз. Но эта фигура, с дрожью сообщила Элиза, тут же ее догнала и обогнала. Она успела почувствовать только прикосновение, как она выразилась, астральных одежд и закричала.

Она заперлась в своей комнате и продолжала визжать до тех пор, пока на шум не пришел Джозеф. Служанки все как одна предпочли остаться у себя, а Джозеф еще долго уговаривал ее открыть ему дверь.

Когда мы с ней разговаривали в тот вечер, она еще не выходила из комнаты Кэтрин и упрямо отказывалась идти ночевать к себе.

— Я думаю, тебе это показалось, Элиза, — уговаривала ее Джуди. — Ну не будь глупой. Привидений не существует.

— Мадемуазель, я сама видела. Я его коснулась.

— К привидению вообще нельзя прикоснуться. И запомни: не болтай никакой чепухи матери. Ложись в постель и помолись. Это поможет.

В конце концов нам пришлось самим отвести ее к ней в комнату и подождать, пока она как следует запрет дверь. Только тогда Джуди обратилась ко мне, заявив без обиняков:

— Так вот, она кого-то или что-то видела. Она, может быть, и идиотка, но я ее знаю. Просто так она из постели не вылезет.

Мы вместе отправились на чердак. Ночью там действительно немножко жутковато, но я не смогла найти никаких признаков, что там что-нибудь двигали. Мне показалось, что Джуди на чердаке уже побывала и тоже ничего не нашла.

Частичное объяснение происшедшего мне смог дать Джозеф, который дожидался приезда Кэтрин в своей буфетной.

— Окно комнаты для шитья на втором этаже было открыто. Я думаю, мадам, он выбрался там. Оттуда можно спрыгнуть на крышу кухонной веранды.

Элизе он, кажется, приказал говорить всем, что она увидела мышь. Как сказала Джуди, не предрассудок — так глупость.

Кэтрин вернулась очень поздно, но мне показалось, что она выглядела несколько лучше.

Она сказала, что осмотрела весь дом Джима и решила туда перебраться.

— Дела обстоят так, Элизабет, что мне придется пробыть здесь некоторое время. Хотя бы пока они не снимут с Джима это возмутительное, надуманное обвинение. А нас трое. Я не хотела бы вас стеснять. Вызову слуг из Нью-Йорка, и все будет нормально.

Я не возражала. Было видно, что она уже приняла решение, хотя Джуди оно не очень нравилось.

— А что будет с Амосом?

— Оставлять не буду. Он мне не нравится, и я ему не верю.

Этим она добилась только того, что Амос дал большому жюри неблагоприятные для Джима показания и тут же исчез.

Это было в пятницу двадцатого мая.

Наверное, какая-то подобная система существовать должна, но вся процедура едва не свела меня с ума. Фарс с начала и до конца, результат предопределен заранее. Как сказал Годфри Лоуелл, в таких случаях обвинительный акт готовят к подписи еще накануне.

Никаких шансов не было уже с самого начала, с первых высокопарных слов прокурора:

— Господа члены большого жюри! Сегодня мой долг — представить на ваше рассмотрение очень серьезное дело. Вечером восемнадцатого апреля сего года, когда большинство из нас мирно почивали в своих постелях, была оборвана человеческая жизнь, оборвана при таких жестоких обстоятельствах, которые просто ошеломляют ум. Была зверски убита женщина по имени Сара Гиттингс, сиделка, преданная исключительно своей профессии и долгу.

Затем в драматической форме были изложены некоторые подробности, а потом последовало:

— Благодаря усилиям полиции был установлен ряд фактов, которые позволяют доказать вину определенного лица. Эти факты будут сейчас представлены вам свидетелями, и вы должны решить, какой вердикт вынести в отношении этого лица.

С этого момента началось нагромождение одного убийственного для Джима показания на другое. Тон прокурора становился все более и более елейным, а его удовлетворение — все более заметным. Когда все закончилось, он изобразил, как я понимаю, руками нечто драматическое и, стоя у стола, обвел глазами сидящих полукругом членов жюри.

— Господа, — произнес он торжественным тоном, — я выполнил свой долг. Теперь вы должны выполнить свой.

Дик рассказывал, что даже выйдя уже в коридор и закрыв за собой дверь, прокурор все еще продолжал играть свою роль, теперь уже для прессы и толпы зевак. Изображая бесконечно усталого человека, он на секунду прислонился к двери, достал из кармана тонкий, слегка надушенный платок, промокнул лоб и, как олицетворение правосудия, важно проследовал дальше.

Но два дня, разделявшие драматические жесты в начале и конце слушания, были для нас сплошным кошмаром. Секретность процедуры, клятвы о неразглашении, иногда веселое изумление двадцати трех человек, сидевших полукругом, испуганные или решительные лица свидетелей, жадная до сенсаций толпа репортеров в коридоре, изучавших лица входящих и выходящих людей, а потом бросавшихся к своим машинкам, чтобы написать: «По нашим сведениям, мисс Белл заявила…»

Они тоже выстраивали обвинение, которое могло отправить человека на электрический стул. И все — на основании домашних сплетен, чьих-то жестов, взглядов и той информации, которой не мог воспользоваться сам прокурор, но которая почему-то попадала к ним из его кабинета.

Заходили и выходили эксперты, на длинном столе добавлялись все новые вещественные доказательства: проколотая и запятнанная одежда бедной Сары, страшные остатки платья в клетку и синего пальто Флоренс Гюнтер. И все это потому, что для большого жюри не было никаких юридических ограничений, никаких пределов в даче показаний.

Внесли трость с клинком. Ее архаичный механизм вызвал у членов жюри почти детский интерес. Потом — тщательно пронумерованные коробочки с почвой, на которой были видны отпечатки трости, сделанные Джимом.

Однажды позвонил Дик и сказал, что газетчики говорят о каком-то предмете, который внесли в зал тщательно завернутым в бумагу. Говорили, что это восстановленное письмо, которое Джим пытался сжечь, и оно имеет обвинительный характер.

Мы все тогда сидели в библиотеке, и мне показалось, что, услышав о звонке от Джуди, Кэтрин вздрогнула. Вздрогнула, но промолчала. Она сидела, разглядывая свое кольцо с изумрудом, и не сказала ни слова.

Список вещественных доказательств рос. Форменная одежда Сары и зеркальце, с помощью которого прочитали отпечатки букв на ее рукаве. Гипсовые слепки следов ног, которые нашел в моем саду инспектор Гаррисон. Фотографии остатков коврика, извлеченных из моей топки. Даже карандаш, который Уолли нашел в вентиляционной шахте, и осколки разбитого стекла двери моей гостиной. Веревка, которой сначала привязали собак, а потом использовали, чтобы тащить вниз по склону тело бедной Сары. Несколько страничек из ее собственных записей, сделанных во время болезней членов нашей семьи, — чтобы доказать, что на рукаве остался отпечаток именно ее почерка.

Были также и фотографии. Канализационного коллектора, тела Сары, хорошо различимого места, где ее тело лежало под деревом, ее комнаты в том виде, в каком она была на следующее утро. Были также фотографии комнаты Флоренс Гюнтер.

На фоне монотонной повседневной жизни все это смешение преступлений, улик и крови, очевидно, выглядело в глазах членов жюри детективным спектаклем.

А что мы могли сказать в защиту Джима? С явным скепсисом были выслушаны мои показания о том, что на человеке, которого я видела на своей лестнице в день смерти Сары, были не светлые брюки для гольфа, а самые обычные, темные. Ни разу никто не упомянул, что пятно в машине Джима появилось позже, а не тогда, когда полиция ее осматривала, то есть на следующий день после преступления. А когда я предложила, чтобы любой из членов жюри старше сорока лет попробовал повиснуть на руках в моей вентиляционной шахте, а потом самостоятельно оттуда выбраться, они только рассмеялись.

На второй день произошло событие, которое развеяло последние сомнения относительно исхода. В качестве свидетеля допросили негритянку Клариссу, служанку в пансионе на Халкетт-стрит.

Нам об этом сообщил Дик. Он видел, как она входила в зал. И хотя, судя по ее виду, она чувствовала себя неловко, все же показалась ему опасной. Крупная, сильная и решительная женщина, но напуганная. Выходила она явно с чувством облегчения. Дик этим воспользовался: догнал ее, расспросил и потом уже позвонил нам.

Короче говоря, эта женщина, Кларисса, опознала Джима в зале и заявила, что в день убийства Сары он некоторое время провел в доме на Халкетт-стрит вместе с Флоренс Гюнтер. Они просидели в гостиной час или больше, и она запомнила, что у него была трость.

Это мы и сами знали. Но она сообщила также, что выйдя запереть переднюю дверь перед тем, как уйти домой, она услышала и запомнила, как Джим сказал: «Мне, пожалуй, пора. Может быть, встречу ее по дороге домой».

В тот день был, правда, один момент, когда нам показалось, что блеснул лучик надежды. По требованию членов жюри были представлены копии обоих завещаний Говарда. Мы решили, что они хотят все-таки разобраться в этом запутанном деле, что пункт о пятидесяти тысячах долларов вызовет интерес и изменит направление расследования.

Но прокурор сразу же принял контрмеры и представил два вещественных доказательств, которые до сих пор придерживал, выжидая наиболее подходящий момент. Это были, во-первых, костюм для гольфа Джима и его туфли. В лаборатории установили присутствие на них следов крови. Во-вторых, он опять обратил внимание жюри на трость с клинком.

Сам клинок был тщательно вымыт, но на внутренней части ножен в лаборатории удалось найти сосновую иголку того же самого вида, что были и на одежде Сары. Кроме того, там были следы крови. Человеческой крови.

Именно после этого прокурор и сделал тот драматический жест:

— Господа, я выполнил свой долг. Теперь вы должны выполнить свой.

Могу сказать, что результат никого особенно не удивил. По крайней мере, двадцать два из двадцати трех членов большого жюри были уверены в вине Джима, и к вечеру второго дня обвинительное заключение было подписано.

Кэтрин восприняла это лучше, чем я ожидала.

— Обвинительное заключение — не приговор, — заявила она, явно цитируя Годфри Лоуелла.

Джуди, однако, была потрясена, а Уолли просто убит. Он узнал новости из специального вечернего выпуска газет и тут же приехал ко мне. Мы с Джуди ужинали, а Кэтрин заперлась в своей комнате, спросив только тосты и чай.

— Какие дураки! — воскликнул он с порога. — Какие… дураки!

Джуди подняла на него красные распухшие глаза.

— Когда это ты переменил мнение? Ты же был так уверен.

— Ну, я сам оказался дураком. Вот и все. Но он этого не делал. И никогда за это наказан не будет. Джуди, я тебе обещаю. С ним ничего не случится.

— Даже если ты расскажешь все, что знаешь? Почему ты этого еще не сделал? Вдруг ты умрешь или попадешь в аварию, что тогда будет с ним?

Уолли промолчал. Должна сознаться, что мне он очень не понравился в тот вечер. Одежда мятая, глаза распухшие, как от бессонницы, и какой-то странный тик. Время от времени его левое плечо судорожно дергалось вверх, а голова вправо. Было видно, что он пытается скрыть судороги, умышленно держит левую руку в кармане пиджака. Но плечо все равно дергалось. Жалкое зрелище.

Я поняла также, что он совсем не хотел приезжать. Боялся ехать и для храбрости немного выпил. Результат можно было скорее почувствовать, чем заметить.

Похоже, Джуди был тоже неприятен его вид.

— Ты ужасно выглядишь, — заметила она, — и перестань дергаться. А то я тоже начну. Перестань! Лучше скажи, где Мэри Мартин.

Он ответил, что не знает, и молча просидел до конца ужина. Заговорил только тогда, когда Джуди ушла наверх к матери, а мы перешли в библиотеку.

— Скажи, когда ты уезжаешь на лето?

— А когда отпустят Джима Блейка?

— Это просто смешно, — резко ответил он. — Ему там неплохо. Немного отдохнет от коктейлей и обедов, вот и все. На стул его никогда не посадят. Они не могут посадить его на стул. Это абсурд.

Но мне показалось, что он говорит это сам себе, пытается сам себя в этом уверить, тогда как его покрасневшие глаза меня умоляют: «Ты ведь тоже так считаешь, правда? Они никогда не посадят его на стул. Они не могут посадить его на стул. Это абсурд».

— Уолли, я уеду только тогда, когда буду уверена. И не раньше.

Его опять передернуло.

— Даже если я попрошу уехать?

— Зачем тебе это надо?

— Я не думаю, что ты здесь в безопасности.

— Кому же я нужна? Врагов у меня нет. По крайней мере, способных на убийство. Я занимаюсь своими делами. И моя совесть чиста, как совесть любого нормального человека. Зачем мне бежать?

— И все же, говорю тебе, уезжай. И забери с собой Джуди.

— Значит, ты знаешь больше того, что знаю я, и должен все мне рассказать.

Но он никак не поддавался и ухитрился уехать прежде, чем я задала ему хотя бы один из тех вопросов, которые крутились у меня в голове. Нет, один я все же задала и получила довольно любопытный ответ.

— Скажи мне, почему Мэри Мартин предложила Джуди не оставлять твоего отца той ночью одного?

— Потому что он болен. Разве этого мало? И зачем выдумывать то, чего не было? Зачем впутывать Мэри? Она здесь ни при чем. Совершенно ни при чем. Она так же невиновна, как… как Джуди.

Тогда я решилась рассказать ему правду о смерти его отца. Рассказала так мягко, как могла, положив ладонь на его руку. Но он не удивился и даже не стал делать вид, что удивился. Он хорошо держал себя в руках, только побледнел еще сильнее.

Я поняла, что он был уверен в этом с того самого дня, как умер Говард.

Обвинение Джиму официально предъявили через день или два. Страшное испытание для него и для всех нас. Зал суда был полон, толпа настроена враждебно. Сам воздух был наполнен ненавистью. Мне показалось, что если бы мысль обладала материальной силой, а я верю, что такое возможно, то этой ненависти хватило бы для уничтожения человека.

Его привезли из суда в черной, закрытой машине. Он был очень тщательно одет и голову держал высоко. Его привезли не одного, а в компании каких-то преступников — белых, черных и даже одного желтого. Ожидая, пока разберут их дела, он неотрывно смотрел на Кэтрин. Я увидела, как она ему улыбнулась, как вдруг потеплело все ее лицо. Странная все-таки эта Кэтрин, она меня постоянно удивляет.

Он с мрачным видом выслушал свое обвинительное заключение, потом кивнул, словно благодаря клерка за труды. Затем набрал в грудь побольше воздуха, чтобы, как мне показалось, его слова «Не виновен» прозвучали как можно громче и убедительнее. Не получилось. В последнюю секунду он глянул в зал и наткнулся на стену ненависти. Я увидела, как он съежился и моментально упал духом. Его «Не виновен» услышали только в передних рядах, и он это понял. Джуди тихонько застонала.

Раздался истерический смешок какой-то женщины. Джим его услышал. Я никогда еще не видела выражения такой муки на лице человека. Когда его выводили, он на секунду задержался в дверях, словно собираясь вернуться и сказать толпе еще что-то. Но Годфри Лоуелл положил руку ему на плечо, и он вышел под огонь фотографов, ожидающих снаружи.

У меня сохранилась одна из этих фотографий. Джим идет, опустив голову, скованный наручниками с другим арестованным. Тот, второй, улыбается.

 

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Так мы вступили в период тягостного ожидания суда. По времени он был не очень долгим. Обвинение делало все возможное, чтобы успеть вынести дело на рассмотрение до летних каникул, начинавшихся в июне, а пресса его только подстегивала.

Во вторник двадцать четвертого мая Кэтрин переехала в дом Джима, забрав с собой Джуди. Она упорно не обращала внимания ни на странные взгляды соседей, ни на автомобилистов, останавливающихся, чтобы получше рассмотреть дом. Она жила своей жизнью, не столько безразличная, сколько ушедшая в себя от испытаний.

Лаура мне писала: «Она просто сверхчеловек. Я бы приехала к ней, но, честно говоря, она этого не хочет. И потом: что это за таинственный фонд? То, что наш бедный дорогой Говард в его возрасте и с его сердцем вел двойную жизнь, кажется невероятным. В остальном я не понимаю, почему бы Уолли не получить свою долю. Что бы ты ни думала о Маргарет, она ведь была с Говардом в дни его молодости. И он тогда был от нее без ума. Хотя, конечно, Кэтрин об этом напоминать не следует».

Она также написала, что обязательно приедет на суд, напомнила, чтобы мы нашли Джиму лучших адвокатов. Закончила тем, что считает все дело возмутительным, а большое жюри — сошедшим с ума. «Коллективное безумие» — так, кажется, она все это охарактеризовала.

Дик после переезда Джуди выглядел потерянным. В дом, где главенствует Кэтрин, нельзя зайти просто так поболтать. Амоса уже не было, из Нью-Йорка приехала часть ее слуг. Я не знаю, как они там все разместились, но как-то справились. Джуди общалась со мной ежедневно. Так мы прожили около недели: Джим в тюрьме, я — вновь в одиночестве в своем доме, Кэтрин — в доме Джима. Все такая же суровая и молчаливая, она каждый день пила кофе в заднем дворике и каждый день проходила мимо того самого шкафа для спиртного и двери в подвал.

В какой-то день Джуди сообщила мне, что ее мать собирается встретиться с управляющим отеля «Империал» и хочет, чтобы я при этом присутствовала.

— Но зачем, Джуди?

— Не говорит. Она, по-моему, думает, что прошлым летом там что-то случилось.

— В отеле могут ни о чем не знать.

— Если к отцу приходили, то могут и знать.

Джуди взглянула на меня и отвернулась. Мне кажется, она считала неприличным копаться в делах ушедшего из жизни человека, поэтому сама ехать отказалась.

Я согласилась, чтобы хоть как-то помочь. В отелях я бываю очень редко, а в «Империале» не была ни разу. Я, наверное, принадлежу к странному в наши дни поколению, которое считает, что хорошо воспитанные люди пользуются отелями не для развлечений, а только по необходимости.

Управляющий, невысокий румяный человек, немного растолстевший от хорошей жизни, нам ничем не помог.

— Конечно, я хорошо знал мистера Сомерса. Он тогда остановился в своем обычном номере. Я еще помню, что спросил, нужен ли ему этот большой номер, раз он приехал один, а не с камердинером, как обычно. Он ответил, что нужен, и я сам пошел его проводить.

Мне показалось, он выглядит усталым. Я предложил подать обед в гостиную. Он согласился и сказал, что будет обедать с сыном.

Приступ случился сразу после обеда. Я тогда был внизу, но сразу поднялся в номер Там уже были наш врач и доктор Симондс. Мистер Говард вначале чувствовал себя… очень плохо.

— Когда это случилось, Уолтер Сомерс был с ним?

— Да. Он же и звонил врачу.

О посетителях управляющий ничего не знал. Это могла помнить дежурная по этажу. Со своего места у лифта она хорошо видит все двери, а мистер Сомерс всегда был важным гостем. Так что шанс был. Дежурная хорошо знала мистера Сомерса, а о его тяжелой болезни говорили все и сочувствовали.

Приятный, в общем, человечек, но какой-то елейный. Он проводил нас на шестой этаж к дежурной. По-моему, хотел остаться и послушать, но Кэтрин сказала «спасибо» таким тоном, что он тут же повернулся и уехал на лифте вниз.

Дежурная на шестом этаже оказалась женщиной средних лет с острым взглядом и злым языком. Она давно потеряла всякие иллюзии по поводу и мужчин, и женщин, которых по должности должна была наблюдать ежедневно. Занятые своими делами, они приходили и уходили, редко обращая на нее внимание. Но она их видела и изучала. Знала об их трагедиях и псевдокомедиях. На ее глазах произошли тысячи драм. Иногда она бывала единственным зрителем, а иногда — даже судьей.

Весь вид Кэтрин, ее элегантное черное платье сразу произвели на дежурную большое впечатление. Но Кэтрин не замечала ничего и думала только о своем. Она видела только холл с зеркалами, стульями, вазами и коридор с рядом дверей.

— Как я понимаю, вы здесь работали, когда мой муж болел прошлым летом?

— Да, миссис Сомерс. Он занимал угловой номер шесть-десять, вон там.

Кэтрин, в отличие от меня, даже не повернула головы.

— И вы знаете, что у нас неприятности. Очень большие.

— Знаю, миссис Сомерс. Мне очень жаль.

Вначале разговор почти ничего не дал. В те дни мисс Тодд, дежурная по этажу, работала с четырех часов дня до полуночи, потом сдавала ключи и уходила домой.

В эти часы она не видела никаких посторонних посетителей.

— Приходил его сын. Вначале, когда мистеру Сомерсу было очень плохо, он здесь проводил всю ночь и немного спал. Кроме него дежурили ночная или дневная сиделки. Потом мисс Гиттингс заменила дневную сиделку. Когда мистер Сомерс окреп, она все взяла на себя и отпустила ночную сиделку. Сама так захотела.

— В тот вечер, когда ему стало плохо, не было ничего необычного?

— Ничего особенного. Мистер Уолтер Сомерс вышел из номера минут за десять до приступа. Был в шляпе. Я еще подумала, что он очень быстро пообедал. Он прошел примерно три двери, потом остановился и вернулся в номер.

— И после этого начал звонить врачу?

— Минут через десять. Да, так.

Кэтрин заколебалась. Она была гордая женщина, и только отчаяние заставило ее задать следующий вопрос:

— А никакой ссоры не было? Или резкого разговора? Ничего, что могло вызвать приступ?

Теперь смутилась мисс Тодд.

— Мне бы не хотелось говорить. Официант, Уильям, потом рассказывал, что пока он был в номере, то кое-что слышал. Мистер Уолтер был расстроен. Но официанты всегда много болтают.

— Он не понял, в чем дело? Слышал что-нибудь конкретное? Извините, — объяснила Кэтрин, — но все это может быть серьезнее, чем кажется. Что слышал Уильям? О чем они говорили?

— Уильям у нас уже не работает. Но он сказал, что мистер Сомерс в чем-то обвинил мистера Уолтера. Что тот о чем-то лгал. Он сказал: «Со мной так поступать нельзя. Я узнаю. У меня есть факты. А если ты думаешь, что со мной это пройдет, то подумай получше». Наверное, это не совсем точные слова, но когда у мистера Сомерса случился приступ, Уильям пришел ко мне и рассказывал так.

Кэтрин молча обдумывала сказанное. Ее яростной ревности, наверное, льстило то, что Говард и Уолли поссорились. Но ее, как и меня, это озадачило. Она сняла перчатки и стала машинально их разглаживать.

— Но ничего серьезного, конечно, в этом не было, — с облегчением продолжала мисс Тодд. — Потом все было хорошо. Мистер Уолтер вел себя так преданно. Приходил каждый день. Со всеми был любезен. Он всем нравился.

Кэтрин подвинулась в кресле.

— К мистеру Сомерсу еще кто-нибудь приходил?

— Было лето, все его друзья разъехались. Врачи приходили, конечно. Доктор Симондс — несколько раз. Больше никого не помню.

— Вы работали, когда приходил мистер Уэйт?

— Да, оба раза. Его приводил сам управляющий, мистер Гендерсон. С ними была только стенографистка. Она ждала здесь, пока мистер Уэйт не открыл дверь и не позвал ее зайти. Молчаливая женщина. Они опять пришли на следующий день и, кажется, вызывали снизу нотариуса. Его, вроде, приводил мистер Уолтер. Но я как раз ходила ужинать.

— Его сын, мистер Уолтер, в это время был с отцом?

— В первый день он встретил мистера Уэйта в холле и проводил в номер. Но сам не остался. Пришел сюда и вызвал лифт. Я запомнила, потому что он мне принес цветы. От больного. Сказал, что передал отец. Ему только что принесли целую коробку.

Я заметила, как в глазах Кэтрин блеснула искра подозрения, и поняла, что ее ревность опять проснулась. Для нее цветы означали женщину, что вполне справедливо. Мужчины мужчинам цветы коробками обычно не посылают. А дело происходило летом, когда практически все те немногие люди в городе, которые хорошо знали Говарда, были в отъезде.

— Цветы? — переспросила, наконец, Кэтрин. — Как я понимаю, вы не знаете, кто прислал эти цветы?

— Не имею никакого понятия, — ответила слегка удивленная мисс Тедд. — Но мистер Уолтер наверняка должен знать. Он сам приходил за вазами для них.

Кэтрин внутренне напряглась, как всегда бывало с ней при упоминании имени Уолтера. Внешне это было почти незаметно.

— Мисс Тодд, а кто принес эти цветы? Сам Уолтер Сомерс?

— Нет. Их доставили из цветочного магазина. По-моему, так. Принес, кажется, пожилой мужчина. Обычно такие посылки оставляют внизу, но он сказал, что должен получить квитанцию, и я пропустила его в номер.

Неожиданно она запнулась:

— Странно! Я сейчас вспомнила, что, кажется, не видела, как он проходил мимо меня назад.

— То есть он отнес цветы и не вернулся?

— Может быть, и вернулся. У меня в тот день было много разных хлопот. Просто не могу вспомнить, что видела его еще раз. Вообще-то, чуть дальше по коридору за этим номером есть служебная лестница. Посыльный мог спуститься и по ней. Я его запомнила, потому что в тот день шел дождь, и он совершенно вымок. На вид такой старый и слабый человек, а ходит по домам в такую погоду.

Больше ничего интересного она не вспомнила. Был посыльный с цветами, которого она видела только один раз: жалкий сутулый старик с длинными седыми волосами. Несколько раз приходила полная коренастая женщина делать Говарду массаж. В первый раз она представилась дежурной по этажу, а потом только кивала на ходу.

Посетители к больному не допускались. Приходил и уходил Уолтер. В первые дни он почти не спал, но потом постепенно воспрянул духом. Мисс Тодд он явно понравился.

С деловым видом проходила Сара Гиттингс.

— Очень она разборчивая в еде!

Когда Говарду стало лучше, он настоял, чтобы Сара ежедневно ходила гулять. Во время ее прогулок с отцом часто сидел и читал ему книги Уолтер. Сара обычно дожидалась, пока он освободится после рабочего дня, и послушно уходила на улицу.

У Кэтрин не было никакой пищи для ревности — обычная история достаточно обычной болезни. Никакие женщины к нему не приходили, разве только мускулистая массажистка. Мужчин тоже не было. Кроме Уолтера и врачей — только посыльный из магазина, сутулый старик с коробкой цветов и сам мистер Уэйт, единственный живой член той маленькой группы из трех человек, которая стояла у постели больного в гостиничном номере и наблюдала, как подрагивающая рука подписывает завещание. Завещание, отправившее четырех человек на смерть и принесшее еще трем страх и страдания.

В конце мисс Тодд предложила нам осмотреть номер. В отличие от Кэтрин, я согласилась. Мне показалось, что тайна скрывалась именно там. Если, конечно, тайна была. Ведь раз по служебной лестнице мог уйти посыльный, по ней могли пройти и другие люди, которые почему-то хотели остаться незамеченными. Я чувствовала, что с Говардом в этом номере что-то случилось. Что изменило его отношение и к своей семье, и к Уолтеру. Что-то, на что намекал Джим.

Неожиданные мысли иногда приходят в голову в самых неожиданных местах. Когда я шла по коридору с китайскими вазами на подставках и зеркалами в позолоченных рамах над маленькими столиками, то почему-то подумала о Маргарет Сомерс.

А что если Маргарет еще жива? И что если Уолтер об этом знал и именно для нее предназначался фонд в пятьдесят тысяч долларов? В этом случае он, конечно, ничего не хочет объяснять! Уолтер действительно симпатизировал Джуди и презирал Кэтрин, но он никогда бы не стал по своей воле ставить под сомнение законность второго брака своего отца ценой обмана Маргарет.

Эта теория так точно укладывалась в факты, что я неожиданно для самой себя повернулась к Кэтрин, которая неподвижно сидела в кресле, гордо и надменно неся свой траур.

Номер состоял из четырех комнат, каждая из которых имела дверь в коридор, образующий в этом месте холл. Справа находились комната, которую занимал Говард, и маленькая спальня для камердинера или горничной. Слева — угловая гостиная и примыкающая к ней еще одна спальня. Дальше был только выход на служебную лестницу.

Мисс Тодд начала объяснять:

— В спальне справа, где есть дверь в комнату мистера Сомерса, располагались сиделки. Комнату с другой стороны от гостиной занимал мистер Уолтер. Несколько ночей он в ней спал.

Но комнаты не раскрывали своей тайны.

Я продолжала думать о Маргарет и о возможных подозрениях по этому поводу Кэтрин. Может быть, именно этими подозрениями было вызвано ее странное поведение в последние недели. Мучительное ожидание того, что ее брак будет осмеян, уничтожен, а ее дочь — лишена имени. Сейчас я знаю, что она боялась именно этого. Почему Говард вообще приехал в наш город прошлым летом? Приехал практически скрытно, без багажа и без единого слуги? При этом он заранее договорился встретиться с Уолтером и обедал с ним в номере без свидетелей. Не иначе как у Уолтера были какие-то ужасные и неожиданные новости. Новости, которым Говард вначале отказывался верить, а потом поверил.

Когда я вышла в коридор, Кэтрин продолжала сидеть все так же неподвижно.

Мисс Тодд тоже оценила ситуацию:

— Она выглядит очень печальной.

— Конечно, у нее большое горе.

Запирая двери, она быстро взглянула на меня и понизила голос:

— Он был благородный мужчина, мистер Сомерс. Никаких глупостей… Вы понимаете? Если бы вы посидели на моем месте! Поэтому вы должны меня правильно понять. Я могу сказать вот что: когда он начал поправляться, к нему приходила молодая женщина. Она, наверное, ждала в фойе, пока мисс Гиттингс уйдет гулять, а потом поднялась сюда. Но не ко мне: вышла из лифта где-то ниже и прошла по служебной лестнице. Если бы я ее не заметила, она бы к нему попала. Она пыталась войти в его комнату, но дверь была заперта. Я ее остановила до того, как она постучала в гостиную.

— А что она сказала?

— Что ищет миссис Стюарт из Сент-Луиса и ошиблась этажом. Я потом специально проверила: никакой миссис Стюарт ни из какого Сент-Луиса или откуда-нибудь еще в гостинице не было.

Мы уже подходили к Кэтрин, и она торопливо прошептала:

— Красивая девушка с ярко-рыжими волосами. Когда я ее окликнула, она побелела как полотно.

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

События того дня дали много пищи для размышлений. Времени подумать тоже оказалось достаточно.

Странно, как болезнь или смерть привлекают друзей. Они звонят, приходят, присылают цветы. Но настоящая беда, которая, как и наша, связана с горем и стыдом, друзей смущает. Им кажется, что самое лучшее — не мешать.

Без друзей я обходилась прекрасно, но мне не хватало инспектора. Мало-помалу он начал мне нравиться, а его визиты помогали коротать длинные и не очень веселые дни. Но из чувства ложной деликатности он тоже, наверное, предпочел не показываться, и я чувствовала себя совсем одинокий.

В тот день он был мне особенно нужен. «Привидение» Элизы, возможная попытка Мэри Мартин уже прошлым летом встретиться с Говардом, яростная фраза, брошенная Говардом Уолтеру: «А если ты думаешь, что со мной это пройдет, то подумай получше», — все это наверняка имело какое-то отношение к нашей загадке.

И самое главное — он был нам другом. Я это поняла. Он был настроен дружелюбно и не слишком верил в вину Джима. Для себя я решила, что больше ничего утаивать от него не буду. Покажу ему рисунок с циферблатом и расскажу о ссоре в отеле. Но перед этим прочитаю записи Сары о болезни Говарда. У нее была привычка записывать все подряд, иногда даже совсем посторонние вещи.

Как-то давно, помню, встретила в ее дневнике такую фразу: «Поставила мышеловку».

Так что в тот день я пошла в комнату Сары с некоторой надеждой.

Когда мы убирались, я положила дневники в нижний ящик платяного шкафа. Сейчас достала их и разложила на кровати. В них было все: дифтерит Джуди, корь детей Лауры, моя ключица, сломанная при падении с лестницы, и постоянные ангины Кэтрин.

В конце концов я нашла то, что искала, и, устроившись поудобнее, начала внимательно читать. Первые дни в гостинице были, вероятно, очень беспокойными: в записях упоминались процедуры, уколы, тщательно учитывался пульс, отмечалась слабость и депрессия пациента. Совершенно очевидно, что он был в подавленном состоянии.

Потом началось улучшение. «Пациент веселее». «Аппетит лучше». «Сегодня сидел в постели». На восьмой день болезни запись в четыре часа дня: «Мистер Уолтер с пациентом с четырех до шести, пока я гуляла. Сообщил, что он веселее».

После этого нерегулярно, но часто: «Гуляла. Пациенту хорошо».

Ничего интересного я не находила, пока не дошла до того дня, когда мистер Уэйт приезжал составлять проект завещания, то есть до двенадцатого августа. Страницы с записью за этот день и за следующий не было!

Я сначала никак не могла в это поверить. Еще и еще раз пролистала тетрадь. Просмотрела даже другие тетради, аккуратно подшитые и пронумерованные. Самое удивительное нашла, когда еще раз прочитала запись за одиннадцатое августа, но и здесь понять что-либо было трудно.

В низу страницы в графе «Замечания» Сара приписала карандашом: «Листы 11 августа и 12 августа для сохранности изъяты». И еще ниже: «Циферблат. Пять часов справа. Семь часов слева. Нажать на шесть».

«Для сохранности изъяты»! Значит, Сара понимала, что сведения, зафиксированные на этих листках, представляют исключительную важность. Я могла только молиться о том, что она не догадывалась о мере этой важности. Какие посетители были упомянуты на листке за двенадцатое августа? Или что случилось такого, что заставило Говарда изменить завещание и оставить Уолли половину всего состояния плюс секретный фонд?

Это было уже выше моих сил. Я заперла комнату, спустилась вниз и позвонила инспектору.

Он приехал к вечеру, несколько смущенный и явно не в своей тарелке.

— Не думал, что вам захочется меня видеть, — произнес он с порога.

— Вы же сами знаете, что не верите в виновность Джима Блейка, ведь так, инспектор?

К моему удивлению и даже тревоге, он покачал головой.

— Не уверен. Он был в тот вечер с Гюнтер — так говорит негритянка. Он хорошо знал о завещании. Учтите, я не говорю, что он все обдумал заранее. Он, может быть, волновался и сердился, а Сара Гиттингс завещание все не отдавала. Он, может быть, сначала ее просто ударил. Потом совсем потерял голову и добил.

У меня упало сердце.

— Ну, а потом ему пришлось покончить и с Флоренс. Она ведь слишком много знала.

— А Говард?

— Там убийство не доказано.

Однако, когда я ему рассказала о результатах поездки в отель и о Мэри Мартин, уверенности у него поубавилось.

— Странное дело с этой девушкой, — произнес он медленно. — Мы не можем ее найти. Можно было ожидать, что она тут же начнет искать работу, а не ищет. Прокурора она не интересует, а меня — даже очень. По-моему, она многое знает.

— Инспектор, а вы часто находите то, что ищете?

— Весьма часто.

Тут я выложила на стол страницу из дневника Сары и листок бумаги, который Джуди нашла в туфле Флоренс. Когда он услышал, откуда взялся второй листок, то даже изменился в лице.

— Так его нашла Джуди? — Он потыкал зубочисткой в бумагу. — Умная девушка ваша мисс Джуди. И что она о нем думает?

— С учетом произошедшего — что в таком же месте могли быть и две страницы из дневника Сары.

Он положил оба листка рядом и углубился в их изучение.

— Это не шифр, — заявил он наконец. — Это совершенно четкие указания, что надо делать, если… Вы, я думаю, уже проверили все свои часы?

— Молодые люди проверяли, — вздохнула я.

— Очень может быть, что это вообще не часы. Просто что-то напоминающее циферблат. Не более. И обе женщины имели к этой вещи доступ. Значит, не сейф.

— Вы полагаете, что там спрятаны листы из дневника?

— Вероятно. Произошло следующее: пока Сара не узнала о содержании нового завещания, дневники спокойно лежали у нее в комнате. Они никому не были нужны. Но потом она узнала, что написано в завещании, и ее записи вдруг почему-то приобрели особое значение. Она их и спрятала. Сначала, может быть, даже в дровяном сарае. Тогда это объясняет историю со стулом.

Но перед тем, как уйти из дома в последний вечер, она их перепрятала. Теперь подумаем. Она ведь не выходила из дома до семи часов вечера после того, как вернулась в четверть шестого?

— Не думаю.

— Даже это еще ничего не значит. Она умерла не раньше десяти часов. С семи до десяти она где-то была, а если верить негритянке, то где угодно, но не на Халкетт-стрит.

У меня был соблазн сообщить ему о том, как Джим описал тот вечер Годфри Лоуеллу. Но я сдержалась.

— Она куда-то пошла и спрятала записи, — продолжал тем временем инспектор. — Если установим, где она была, то найдем и листки, и, может быть, еще кое-что. Почему, например, их ищут и сейчас, когда обеих женщин уже нет? Что такое записала Сара Гиттингс тогда, из-за чего убийца никак не может успокоиться? Джиму Блейку уже предъявлено официальное обвинение, а записи еще кому-то нужны.

— Они еще очень нужны, — ответила я и рассказала об Элизе и ее привидении.

Он сразу же попросил показать ему окно, а уже потом поговорил с Элизой. Я переводила, как могла. Но только когда инспектор уже стоял в холле и собирался уходить, он спросил, не подозреваю ли я кого-нибудь из слуг.

— Вы же знаете, их можно подкупить. Уверены, что все их страхи не фальшивка?

— Инспектор, женщин я чуть не сама развожу по комнатам на ночь. Джозеф внешне держится хорошо, но я заметила, что он начал закрывать ставни еще засветло. По вечерам я боюсь неожиданно заходить в его буфетную — он может выстрелить.

— Все еще утверждает, что на него напали?

— Он в этом уверен.

Я вышла с ним из дома на дорожку. Стояла теплая весенняя ночь, небо полно звезд. Он остановился и поднял голову.

— Хорошо! Люблю звезды… И вообще природу. А занимаюсь такими делами!

Но уже через секунду начал советовать мне немедленно возвращаться в дом:

— Преступником может быть и Джим Блейк, и кто-то еще. Тогда он на свободе, и приятного в этом мало, мисс Белл. Он умеет оценивать ситуацию быстрее полиции, видит все нюансы и все предвидит. У него опасный ум, мисс Белл. Он готов идти до конца. Такой ум бывает у крупных бизнесменов, у профессиональных игроков, у некоторых маклеров на бирже.

Он подождал, пока я вошла в дом, и только потом ушел совсем.

То был вечер двадцать седьмого мая, который я наверняка буду помнить еще очень и очень долго.

В половине десятого пришли Джуди и Дик. Кэтрин ясно дала понять Дику, что в доме на Пайн-стрит ему делать нечего, и они с Джуди периодически встречались в моей библиотеке. Я обычно вежливо уходила, но думаю, что даже Кэтрин посчитала бы эти встречи достаточно безобидными. В голове у них были только преступления. В один такой незабываемый вечер Дик все-таки опустился на руках в вентиляционную шахту и доказал, что там можно как-то опереться ногой на краешек железного бруса. Но вылезти оттуда оказалось совсем нелегко. Когда, наконец, Дик, тяжело дыша, перекинул ноги через край, мы с Джуди уже совсем выбились из сил.

— Да, — заявил в итоге Дик, — если Джим Блейк вылез отсюда сам, то он даже больше мужчина, чем я или Редьярд Киплинг.

Но в тот вечер они явились уже достаточно возбужденные.

Откуда-то из своего укрытия в тот день ненадолго появился Амос, успел встретиться с Диком и рассказать ему некоторые подробности, не дошедшие до большого жюри.

Говорил Дик, а Джуди на него смотрела.

— Во-первых, вы верите в виновность Джима Блейка?

— Хорошо, мы тоже. Но кое-что сейчас заставит вас задуматься. На следующий день после убийства Амос зашел в комнату Джима Блейка и увидел на его одежде следы крови, а платок его был вообще весь перепачкан. Он спросил, в чем дело, и Джим ответил, что накануне вечером порезал руку. Рука у него была действительно порезана и забинтована. Амос это потом сам видел. Он, конечно, мог специально порезаться, чтобы объяснить наличие крови, но мы в это не верим. Амос прячется, потому что не хочет объяснять все это в суде. Он, как мог, почистил одежду, а позже, когда отдавал белье в стирку, заметил, что Джим платок выстирал.

Но есть еще кое-что. На следующий день после исчезновения Сары, около полудня, но уже после того, как вы ему позвонили, Джим Блейк вылез из постели, оделся во что-то старое и ушел из дома. Тогда шел дождь, и он вернулся весь промокший и в грязных туфлях.

Согласен, это выглядит странно. Думаю, он уходил поискать что-то на склоне, но что? Либо он Сару убил и боялся, что что-нибудь там потерял, либо знал, что там что-то произошло.

Он там накануне был. Что-то или кого-то видел, но не говорит ничего. Почему?

Что уж такое он сделал? Почему спокойно держал трость с клинком в доме до того, как нашли тело Сары, и только потом убрал ее в шкаф? Глупо же это!

А почему он все время лежал в постели? Чувствовал вину? Если да, то нормально было бы, наоборот, вести себя как всегда, будто ничего не случилось. А он, как ребенок, укладывается в постель. Что заставило его это сделать, если исключить вину или страх? У него было какое-то потрясение. Он либо наткнулся на тело, либо на убийцу возле тела. Если бы он увидел только тело, то наверняка сообщил бы в полицию. А если он видел убийцу…

Джуди повернулась ко мне.

— Дик считает, — терпеливо разъяснила она, — что дядя Джим кого-то в ту ночь на склоне видел и узнал. И что он либо боится говорить, кто это был, либо… у него есть какие-то другие причины.

— Чтобы молчать?

— Да, молчать.

— Настолько серьезные причины, что он готов пойти ради них на электрический стул? Это смешно.

— Нет, если он действительно узнал кого-то там, на склоне, или, может быть, в другом месте.

Тут я заметила, что Дик и Джуди опять как бы обменялись мыслями. Именно так, почти без слов, что меня всегда раздражало. Она взглянула на него, он поймал этот взгляд и сделал рукой жест, обозначающий одновременно и отрицание и поддержку.

— Ну и кто это мог быть? — осведомился я. — Ведь не Уолли. Это доказано.

Джуди подняла на меня глаза, и я поразилась неимоверной печали ее взгляда.

— Дик полагает, что этим человеком мог быть отец.

Я их не осуждаю, бедных молодых фантазеров.

Когда я потом обдумывала весь разговор, то убедилась, что они имели основание так думать. Действительно, на следующий день после смерти Сары Джим спрашивал о Говарде, который, если не ошибаюсь, в нашем городе не был уже довольно давно. А потом Джим жег свои бумаги, как если бы наводил справки и получал ответы в письменном виде.

И потом сама ситуация: Говард пишет новое завещание, которое не только сохраняется в тайне от его семьи, но еще и содержит пункт о секретном фонде. У Говарда могли быть какие-то личные мотивы для того, чтобы любыми средствами держать Кэтрин в полном неведении. Но потом, не в силах вынести мук совести или разговора с Джимом той ночью, он мог попытаться спастись самоубийством.

Однако в тот момент я была потрясена так сильно, что Джуди даже предложила мне шерри.

— Понимаю, — тихо сказала она. — Со мной происходит то же самое. Но если дядя Джим невиновен, то он не должен быть осужден. А если сейчас промедлить, то его осудят и… казнят.

Кое-что можно было сделать немедленно, причем внешне довольно простое. Мы втроем должны были попробовать пойти по тропинке в парк и провести эксперимент: узнать друг друга в темноте.

— Ночь примерно такая же, — объяснил Дик. — Звезды есть, луны нет. Вы вдвоем пойдете на то место, где стоял дядя Джим (я все же смогла заметить, что он сказал «дядя Джим»), а я пойду наперерез по склону. Вы мне скажете, когда сможете различить, что это я.

Мы так и сделали. В нашей части парка обычно мало кто гулял, и мы никого не встретили. Дик почти сразу же пошел напрямик. Некоторое время было слышно, как он пробирается сквозь кусты. Мы уже вышли на улицу и направились к началу тропинки, а потом по ней к спуску.

На середине склона Джуди остановилась и закурила сигарету. До этого она не произнесла ни слова, что для нее было довольно необычно. Правда, при свете спички мне показалось, что она плачет.

— Глупая затея, — наконец произнесла она. — Мы все сошли с ума. Какого дьявола он не идет?

Дика действительно что-то долго не было. Джуди села и обняла руками колени.

— Светлее, чем я думала. Тебя, Элизабет Джейн, я вижу очень хорошо. Лампа с улицы светит.

Мы безуспешно всматривались в темноту, и наконец Джуди встала.

— Я лучше пойду. Он, наверное, куда-то свалился.

У меня уже тогда возникло нехорошее предчувствие. Тишина действовала на нервы. Жаль, что мы не догадались взять собак. Джуди пошла вперед, едва видимая в своем черном платье. Я кое-как поспевала за ней. Так мы прошли около двухсот футов вниз по крутому склону.

Но Дика так и не нашли. Джуди запаниковала и начала громко звать его по имени. Помню, как я зачем-то взглянула вверх и удивилась, от волнения не узнав свой собственный гараж, темневший на фоне неба. Потом на крики Джуди прибежал обеспокоенный Джозеф и моментально вызвал полицию.

Дика нашли без сознания в глубоком овраге прямо перед Ларимерским участком. То ли он ударился сам, то ли ударили его, но за затылке у него была глубокая рана.

Его сразу же увезли в больницу, в операционную. Перелома основания черепа не было, но сотрясение мозга оказалось тяжелым. Мы с Джуди всю ночь провели в его палате.

В какой-то момент посреди этой бесконечной ночи, сидя возле Джуди и длинной неподвижной фигуры Дика на кровати, вздрагивая при каждом появлении сестер, молча двигавшихся в зловещей как смерть тишине, я неожиданно поняла, хотя, кажется, понимать уже ничего не могла, что теперь совершено преступление, в котором нельзя обвинить Джима. Что Джиму оно даже поможет. Вне зависимости от того, выживет или нет Дик — а я молилась, чтобы он выжил, — понятно, что убийца все еще на свободе.

И когда стало окончательно ясно, что с Диком все будет в порядке, то же самое, очевидно, пришло в голову и Джуди.

Ближе к утру она неловко встала со стула и, разминая затекшее тело, подошла ко мне.

— Ты видишь, мы были не правы, — сказала она совсем по-детски, положив руку мне на плечо. — Мы оба были не правы.

На рассвете Дик пришел в сознание и сразу стал искать руку Джуди. Но рассказать, что с ним случилось, смог только к вечеру.

Он добрался до границы Ларимерского участка и начал спускаться по склону. Возле оврага остановился, выбирая, как его пересечь. В этот момент сверху донесся шорох.

Уличная лампа была уже не видна, только ее слабое отраженное сияние, и на его фоне — отчетливый силуэт вершины холма. Низко над землей на фоне этого силуэта двигалось что-то неясное.

Движущийся предмет был примерно в восьми футах над ним. Дик решил, что это собака, и попытался подняться повыше, чтобы обойти овраг сверху. Тень вдруг надвинулась на него. Дик больше ничего не помнил, больше мы не знаем и до сих пор.

Возможно, что за нами только наблюдали. Но когда Дик неожиданно двинулся вверх, встреча лицом к лицу стала неизбежной. Ответная реакция неизвестного была мгновенной и жестокой.

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Удивительная сила молодости поставила Дика на ноги уже через несколько дней. Приготовления к суду над Джимом шли очень быстро. Тем не менее нападение на Дика не только полностью деморализовало мою прислугу, но и заставило инспектора Гаррисона провести несколько бессонных ночей.

Он снова обследовал весь холм и снова безрезультатно. Стояла сухая и теплая погода, следов ног не осталось. Он не пытался скрыть, что полностью сбит с толку.

— Я не хочу никаких ошибок правосудия. Я не окружной прокурор. У меня есть работа, и я ее делаю. Независимо от любых приговоров. А на прессу мне наплевать. Мне нужен преступник. И я не уверен, что мы его уже нашли.

Случай с Диком произошел двадцать седьмого мая, в пятницу. В понедельник утром я спустилась вниз и обнаружила в своем доме инспектора, смакующего кофе в буфетной. Увидев меня, он совсем не смутился, положил на стол кухонные часы, которые, очевидно, рассматривал, сказал, что их пора почистить, и вышел со мной в прихожую.

По своему обыкновению, он остановился возле умывальной и заглянул внутрь:

— Вам никогда не приходило в голову, что Уолтер Сомерс нашел в вентиляционной шахте совсем не карандаш?

— Думаю, Джуди…

— Ха! — заявил он. — Верьте мисс Джуди. Она знает. Так вот, не карандаш. Несколько фактов о карандаше, мисс Белл. Во-первых, это ваш карандаш. По правде говоря, мы нашли на нем отпечатки пальцев. Ваши и Уолтера Сомерса. Никаких других. Во-вторых, думаю, что карандаш взяли с вашего стола в тот же вечер и умышленно положили на слуховое окно. Не утверждаю, что взяли именно для этого, но это возможно. Вы не помните, Уолтер Сомерс в тот вечер брал карандаши? Перед тем, как начал осмотр?

— Нет, не помню. Но мог.

— Не было так, что он сначала заглянул в шахту, потом спустился вниз и зачем-то сходил в библиотеку?

— Он ходил за спичками.

— Но он курит, а у курящих обычно спички есть. Думаю, карандаш взял он. Проверим, прав ли я. Конечно, надо учитывать, что Уолтер Сомерс знает больше, чем говорит. Итак, он смотрит в шахту и видит там какую-то знакомую вещь: может, ключ, или брелок, или авторучку, даже вставную челюсть! Что угодно, но то, что ему знакомо или кажется знакомым. Он спускается вниз, идет в библиотеку за спичками, видит карандаш и кладет его в карман. Потом влезает по лестнице, забирает ту вещицу и предъявляет вам карандаш. Все просто.

Ничего не боясь, он запечатывает его в конверт и отдает полиции. Умно, правда? Только чуть-чуть слишком умно.

— Значит, он нас всех одурачил.

— Не совсем всех, — весело ответил инспектор. — Вы сами не курите, ведь так?

— Нет, не курю.

— И в карманах карандаши не носите?

— В женской одежде теперь нет карманов.

— Хорошо. В чем был Уолтер Сомерс в тот вечер?

— В смокинге.

— В черном. И вот что показал микроскоп, мисс Белл. Этот карандаш лежал в кармане черного костюма. В боковом кармане, где мужчины часто носят пачку сигарет. В креплении ластика нашли крошки табака и черные ворсинки. Я наблюдал за Уолтером Сомерсом. У него нет портсигара. Он носит сигареты в бумажных пачках в правом боковом кармане. Не хочу скрывать, его пиджак побывал у меня. В кармане остались следы. Когда он лез в вентиляционную шахту, карандаш был у него с собой.

— Уолтер? — У меня даже перехватило дыхание. — Но вы же сами говорили, что…

— Не торопитесь. — Он поднял руку. — Нет, если верно алиби, которое дали ему вы, он не убивал Сару Гиттингс. Хотя алиби вообще штука интересная. Все равно тройное алиби достаточно для кого и для чего угодно. Попробуйте, однако, выдвинуть обвинение против него!

Допустим, он уговаривает отца изменить завещание в свою пользу. Тайна завещания раскрывается, он боится, что все узнает миссис Сомерс и работа пойдет насмарку. Поэтому убивает Сару Гиттингс, чтобы она замолчала, а потом и Флоренс Гюнтер, так как она хотела встретиться с вами и что-то рассказать. Затем…

— Он никогда бы не поднял руку на своего отца.

— Да? Ну, может быть, здесь я с вами согласен. Во всяком случае, это был не он. Мы проверили, где он находился той ночью. Но жаль… Тогда бы дело было сделано. Вернемся к этому карандашу. Есть только две версии: либо он взял его раньше и просто заменил им то, что нашел на окне, либо заранее знал или догадывался, что там лежит, и полез по лестнице именно с целью убрать эту вещь. Которая на кого-то указывала.

— На него самого?

— Необязательно. Просто на кого-то.

Он вновь задумался.

— Мисс Белл, я уже говорил, что это — семейное дело. Но еще никогда не видел семьи, которая бы была так сплочена, чтобы помешать правосудию и защитить преступника! В семье полно всяких противоречий, но как только дело доходит до этих убийств, все тут же встают стеной. Теперь скажите, зачем вы вообще отправились на этот холм вчера ночью?

— Проверить, мог ли бедный Джим Блейк кого-нибудь узнать в такой темноте, — ответила я с некоторым вызовом.

— Вот именно! А Джим Блейк сам рта не раскрывает и готов на все. Кого он защищает? Кого защищает Джозеф? Он кому-то помог выбраться из вашей вентиляционной шахты. Или, по крайней мере, из дома. Он сделал то, что хотели сделать вы: сжег коврик. А потом получил по голове за все свои хлопоты. Что может сделать полиция при таком отношении?

Мэри Мартин они так и не нашли. Сейчас мне это кажется странным. Она и не пыталась прятаться. Тогда, во всяком случае. Как потом с отвращением сказал инспектор, она была у них «прямо под носом».

Уолли тоже куда-то исчез. Джуди предположила, что он, как и полиция, ищет Мэри.

— А ему она зачем?

— Потому что он от нее без ума.

— Не верю.

— Да? Я видела, как он ее обнимал в тот день, в Нью-Йорке, когда умер отец. Он вышел, а потом вернулся.

— Джуди!

— Я видела сама. Она плакала, а он гладил ей волосы и что-то шептал. Я потихоньку вышла и оставила их печалиться дальше.

— У нее просто мог быть шок, а он ее успокаивал.

Но она только улыбнулась, как будто знала нечто такое, что мне было недоступно.

Когда Джуди ушла, я еще раз обдумала ее слова. Вспомнила ночь, когда умерла Сара, как внезапно умолкла Мэри, узнав, что Сары все еще нет. Помнится, Уолли тоже нервничал и в какой-то момент спросил о Саре:

— А где была в это время Сара?

— Ее не было.

— И до сих пор нет?

— Нет.

Мне показалось, что он тогда слегка удивился и задумался. Но, возможно, такое впечатление сложилось под влиянием дальнейших событий.

Но что знала Мэри Мартин? Какое дело могло быть у нее к Говарду? Дело настолько секретное, что она ждала, пока уйдет Сара, и настолько срочное, что когда ее остановили, она «побелела как полотно».

Она не обратилась к Уолтеру. Ее миссия, если, конечно, у нее была какая-то миссия, должна была оставаться неизвестной и ему. Те же мотивы могли, вероятно, заставить ее неожиданно для всех явиться в дом Кэтрин в Нью-Йорке и при помощи чистого нахальства добиться увольнения бедной Мод Палмер.

По словам Кэтрин, она не хотела, чтобы об этом стало известно мне.

— Почему? — спросила тогда Кэтрин.

— Она подумает, что я воспользовалась тем, что знаю.

Несомненно, она чего-то боялась, была бледна, как в тот день в отеле. Но настроена решительно. Спряталась в своей маленькой комнатке в городе. Однажды вышла, чтобы что-то выбросить в реку, а потом вернулась, легла в постель и «спала хорошо». Как будто у нее с души свалился камень, как будто все, наконец, устроилось к лучшему. Бедная Мэри!

Я разговаривала с инспектором в понедельник утром, а во вторник он появился опять и попросил разрешения снова осмотреть весь дом. Я никогда не видела, чтобы такой тщательный обыск дал так мало результатов, если, конечно, не считать возмущения слуг. Но именно тогда я сделала то, о чем буду жалеть до конца жизни. Я заперла свой любимый шкафчик с инкрустацией из золоченой бронзы.

Обыском командовал Симмонс, он и пришел ко мне за ключами. Но я объяснила, что шкафчик уже осматривали, что внутри находятся драгоценные статуэтки из Челси, доставшиеся мне от матери, и лучше их не трогать. Симмонс кивнул, и шкафчик открывать не стали.

Больше они ничего не пропустили, тщательно перевернули и осмотрели все подушки кресел, диванов, кухонные принадлежности и даже стиральную машину. Несчастный Симмонс несколько часов парился в дровяном сарае, переворачивал поленья. Но не нашли никаких бумаг и никаких циферблатов, кроме, конечно, на часах.

Однако сам факт обыска чрезвычайно расстроил Клару и Нору, что привело к совершенно неожиданному для меня результату.

Нора попросила разрешения взять к себе на ночь Джока, а Клара — Изабеллу. Все кончилось тем, что в три часа ночи меня разбудил ужаснейший вопль. Он доносился скорее всего из задней части дома и был достаточно долгим и истеричным.

Я выскочила из постели, открыла дверь. Джозеф тоже вышел в коридор, я услышала его голос:

— Что случилось? Кто там?

Послышался стон. Джозеф включил свет и бросился к черной лестнице. Сжавшись в комок и закрыв лицо руками, на лестничной площадке сидела Нора в ночной рубашке.

— Я ее видела, — выла она, — я ее видела!

— Не шуми, — жестко приказал, — напугаешь всю округу. Кого ты видела?

— Мисс Сару. Я ее видела. Она стояла внизу, под лестницей, и смотрела на меня. В своей форме. Вся в белом.

Вот что она рассказала и потом повторяла с упрямством, вообще присущим ее натуре.

Ночью Джок проснулся и стал просить, чтобы его выпустили. Он повизгивал, скребся в дверь, и в конце концов Нора неохотно пошла с ним вниз. На верхней ступеньке он, однако, остановился и зарычал. Нора посмотрела вниз. У нас на гараже есть снаружи фонарь. После того, как начались все эти происшествия, я приказала включать его на ночь. Свет от фонаря проникает через окно в буфетную. В этом свете в дверном проеме Нора и увидела, как она говорит, фигуру человека.

— Что было потом? Потом что случилось? — потребовала я.

— Не знаю. Я закрыла глаза.

Во всем этом меня поразило только одно. Насколько я знала, Элиза, запуганная откровенными угрозами Джуди, ничего не болтала слугам и сейчас находилась от моего дома на достаточно большом расстоянии.

На следующий день я еще раз осмотрела дом вместе с Джозефом. Везде, где возможно, были поставлены новые замки и дополнительные засовы. В подвале я распорядилась установить на всех окнах решетки. Толстые железные прутья были прочно заделаны в стены.

— В чем дело, Джозеф? — спросила я. — Женщинам что-то мерещится? Или кто-то на самом деле ходит по дому?

— Они сильно нервничают, мадам. Но ничего не пропало.

Я посмотрела на него повнимательнее. Казалось, он держался уже не так прямо, как раньше, и выглядел уставшим и постаревшим. В последние дни я замечала, что он потерял уверенность в движениях, стал неловким. Я положила руку ему на локоть.

— Вы измотаны, Джозеф. Хотите отпуск? Я думаю, мы обойдемся.

Он отрицательно покачал головой.

— Спасибо, мадам. Я лучше останусь. Просто еще не совсем пришел в себя после того случая, вот и все.

— Вы так и не знаете, кто вас ударил?

Мне показалось, что он заколебался. Рука под моей ладонью ощутимо напряглась. И хотя, как я сейчас знаю, Джозефу было абсолютно точно известно, кто его ударил, а в его душе кипела ярость, он проявил почти нечеловеческую выдержку. Его голос остался, как всегда, бесстрастным:

— Не имею ни малейшего понятия, мадам.

Он, наверное, сгорал от любопытства. Что значил повторный обыск дома полицией? Но он ничего не говорил, не задавал вопросов. Идеальный дворецкий Джозеф. Идеальный слуга.

Этот инцидент не прибавил мне покоя. Ночью я долго не могла заснуть. Мне казалось, что я слышу осторожные движения, посторонние звуки. Они доносились не только снизу, иногда я слышала их наверху, один раз — даже в будуаре, рядом с моей спальней! Я громко спросила: «Кто там?» Звуки прекратились и больше не повторялись.

На второй день после случая с Норой я, сидя в гостиной, неожиданно для себя приняла решение немного пошпионить за своим собственным домом. Сделать это оказалось легче, чем кажется.

Старые переговорные трубы в моем доме действуют очень просто. Надо открыть трубу со своей стороны и, набрав в грудь побольше воздуха, дунуть. В результате в том месте, куда ведет труба, раздается совсем не тихий вой. Открытые, они прекрасно проводят звук. Моя мать долгое время была прикована к постели и управляла хозяйством из спальни. Из моей комнаты до сих пор ведут четыре теперь почти забытые, но еще вполне действующие трубы.

В буфетной была только Клара. Джозеф куда-то вышел. Я никогда не забуду ее лица, когда она услышала мою просьбу пойти в кладовку с дровами и принести оттуда в библиотеку небольшое полено.

— Да, и еще нож, Клара. Поострее.

— Нож, мэм? Для разделки мяса?

— Да, самый острый, какой только есть.

Настрогав несколько палочек и чуть не лишившись при этом пальца, я зафиксировала в открытом положении все заслонки труб. Кроме одной, в буфетной. Но когда Клара ушла спать, я добралась и до нее. К полуночи я уже удобно устроилась в своей запертой спальне и погасила свет.

В первый час ничего не случилось. Я услышала, как, очевидно, через заднюю дверь вернулся Джозеф, подобрал нож, что-то пробормотал и убрал его на место. Потом послышались звуки открывания и закрывания двери холодильника. Я поняла, что он подбирает себе что-нибудь освежающее. Потом, около часу ночи, стало совсем тихо.

В это время послышался далекий слабый звук. Доносился он из гостиной, откуда точно — определить было трудно. Но, мне показалось, я поняла, что он означал. Кто-то скребся, как будто мышь грызла доску. Поскольку звук продолжался почти без перерыва, я решила, что так оно и есть. Труба проходила через старые стены, а в нашем доме вряд ли было меньше мышей, чем в любом другом. Не знаю, сколько это длилось, но звук внезапно прекратился. Я сразу же напрягла слух, думая, что сейчас могут послышаться осторожные шаги. Но было совсем тихо. Кругом царила абсолютная тишина.

На следующее утро я встала пораньше, испытывая некоторое чувство стыда за свою выдумку и намереваясь убрать палочки. Ни в гостиной, ни где-либо еще на первом этаже никаких посторонних следов не было.

Однако, подавая мне поднос с завтраком, Джозеф рассказал об истинной причине звуков.

— Мадам, я думаю, что нас никто больше тревожить не будет.

— Тревожить?

— По ночам. Я обнаружил путь, по которому они входили в дом.

Он действительно его нашел. По его словам, он пошел проветривать гостиную и открыл застекленную дверь, выходящую на улицу. Выйдя наружу, увидел на ступеньках кусочки замазки. Она оказалась мягкой.

Все было устроено очень просто. Старую замазку вокруг одного из стекол аккуратно соскребли и вместо нее положили свежую. Для того, чтобы попасть в дом, нужно было только ее вынуть и при помощи, например, клейкой ленты снять стекло. На все требовалось несколько секунд.

Инспектор Гаррисон, когда осмотрел дверь, сказал, что использовали именно клейкую ленту.

Никакой тропинки в этом месте не было, ступеньки выходили прямо на газон, и следов не осталось. Но в результате этого открытия инспектор Гаррисон остался, чтобы лично проследить за установкой поперек всей двери тяжелого железного засова, а потом еще проверил все остальные двери и окна. Но он не был полностью удовлетворен.

— Щеколду на этой двери, — заявил он, — все равно рукой не достанешь. Можно допустить, что Джозеф один раз и запер ее небрежно и именно в эту ночь кто-то попытался проникнуть в дом. Но два раза, пять раз! Я просто не верю.

— Но он мог ее чем-нибудь подтолкнуть. То есть тот, кто хотел влезть в дом.

— Может, и мог, — пробурчал инспектор.

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Сразу после этого я решила рассказать Кэтрин все, что знаю. Раньше я этого не делала, чтобы не причинять ей лишних огорчений, а также потому, что не думала, что она будет молчать.

Она внимательно выслушала мой рассказ о нашем с Джуди визите в дом Флоренс Гюнтер и о том, что мы там нашли. Я также показала ей записи Сары за одиннадцатое августа.

— Ты сказала об этом Годфри Лоуеллу?

— Пока нет. Я пыталась сначала найти недостающие листы.

Она позвонила слуге и потребовала машину.

— Это просто непростительно, Элизабет! — заявила она. — Молчать о таком! От этого, может быть, зависит жизнь Джима.

— Не понимаю только, как это поможет Джиму.

— Не понимаешь? Не понимаешь, что было в этом дневнике? Там было записано, что Говард не подписывал никакого завещания. Или что ему в это время дали наркотики. Либо то, либо это.

Она даже не стала ждать Элизу. Нервно вытаскивала из шкафа какие-то платья, торопилась. Вообще странно было видеть, что Кэтрин может торопиться. От возбуждения на ее щеках появились два красных пятна. Вошедшая Джуди в растерянности наблюдала за происходящим.

— Я знала с самого начала. Этот Уэйт подделал второе завещание. А Уолтер Сомерс ему заплатил.

— Чем заплатил?

— Долей в наследстве. Может быть, эти пятьдесят тысяч долларов и есть взятка!

Она была просто вне себя и все говорила и говорила, пока мы собирались и шли к машине. Джуди умоляла ее успокоиться и хорошенько все обдумать, прежде чем что-то предпринимать, но, по-моему, Кэтрин ее просто не слышала. Однако, когда она прямо изложила свою точку зрения Годфри Лоуеллу, тот гневно выпрямился в кресле.

— Я абсолютно доверяю профессиональной честности мистера Уэйта. Обвинение такого рода, миссис Сомерс, просто неуместно.

— Почему вы считаете, что он так честен? Взятки и дают и берут с незапамятных времен! — резко спросила она.

— Есть свидетели. Если хотите, я могу проверить подлинность подписей. Но…

— Это ничего не дает. Свидетели мертвы. Может быть, именно поэтому.

Годфри Лоуелл только покачал головой:

— Извините. Я вас понимаю, миссис Сомерс. И сочувствую. Но это завещание было составлено мистером Сомерсом, подготовлено человеком с безупречной репутацией, подписано и засвидетельствовано двумя лицами в присутствии мистера Уэйта и нотариуса. Мистер Уэйт уже поклялся в этом большому жюри. То же самое он сделает и на суде.

— Но почему тогда Сара спрятала записи за те два дня, когда составлялось завещание?

— А она это сделала?

— Сделала. Что было в этих записях, мистер Лоу-елл? Может быть, там написано, что Говарда вынудили или дали ему наркотики?

— Доктор Симондс говорит, что наркотиков ему не давали.

— Он что, это знает? Его ведь там не было, не так ли?

— Поскольку нет свидетельства противоположного, то придется принять его слова. Он был там вечером и видел, что состояние мистера Сомерса нормальное.

Перед тем, как мы ушли, он опять вернулся к обвинению Кэтрин в адрес мистера Уэйта:

— Я знаю, миссис Сомерс, что у вас очень тяжело на душе. Естественно, вам трудно принять некоторые вещи. Но есть факты, с которыми приходится согласиться. Во время той болезни неприязнь в отношениях между Уолтером Сомерсом и его отцом исчезла. Мистер Сомерс говорил об этом мистеру Уэйту. Он был слаб, но свои пожелания выразил ясно. Он считал, что с его сыном все-таки обошлись несколько несправедливо, и хотел возместить это. Потому это завещание написано так, как оно написано, и… оно останется таким, даже если оспаривать его в суде, миссис Сомерс.

— Вы делали экспертизу подписей?

— Да, по просьбе самого мистера Уэйта. Специально вызывали эксперта. Под микроскопом подделанная подпись выглядит неровной. Рука идет медленно, видны колебания, остановки, рывки.

— А эти подписи?

— Мистеру Сомерсу не разрешали вставать. Заметна слабость руки больного человека, сидящего в не совсем удобной позе. Более ничего.

Она сидела в кресле, по привычке разглаживая перчатки. В ярком свете из широко раскрытых окон ее лицо выглядело посеревшим и осунувшимся. Гнев утих, уступив место другому, непонятному для меня чувству.

— Значит, этот секретный фонд оспорить нельзя?

— Абсолютно.

Она больше не сказала ни слова до тех пор, пока мы не сели в машину. Здесь ее лицо побелело. Уставившись в одну точку, она выдавила из себя фразу:

— Итак, она жива.

— Кто, Кэтрин?

— Маргарет.

Я не знаю, сколько времени она мучалась, размышляя об этой возможности. Но в какой-то мере стало объяснимо ее поведение, почти враждебное по отношению ко мне. Ее отказ признать завещание, ее холодность даже с Джуди. Ее манера на долгие часы запираться в своей комнате даже от своей служанки.

— Я в это не верю, Кэтрин.

— А я верю, — ответила она, поджав губы. — На нее это похоже, правда? Скрываться долгие годы ото всех, а потом, когда Говард болен и при смерти, — объявиться. Она пришла к Уолтеру, а Уолтер — к отцу.

Я не смогла найти слов, чтобы ее хоть как-то переубедить. И здесь мы вновь (в который раз!) лишь прикоснулись к истине и прошли мимо нее. Ведь, как мы узнали позднее, ее действительно уже не было в живых.

Одним из самых удивительных аспектов в нашей серии убийств, как, наверное, и во всех загадочных преступлениях, было то, что близкая разгадка буквально ускользала из наших рук. Несмотря на чрезвычайные меры предосторожности, предпринимаемые преступником, его безопасность не один и не два раза висела на волоске. Дело решали секунды. Один такой случай — шаги, которые мы с Джуди услышали, когда были в комнате Флоренс Гюнтер. Другой — неспособность Норы узнать человека в двери буфетной. И если бы тот человек на моей лестнице в день смерти Сары спустился бы еще на несколько ступенек, вся ситуация изменилась бы коренным образом. А то, что я отдыхала, когда Флоренс Гюнтер приходила ко мне домой, закончилось ее смертью?! Она никому ничего так и не успела рассказать.

Были и другие случаи.

Если бы Джуди той ночью включила в гараже свет, она бы смогла увидеть, кто ее ударил. А Дик, совершенно случайно решивший, что овраг лучше всего обойти сверху, почти натолкнулся на крадущегося человека и едва не был им убит.

Перебирая потом в памяти события тех дней, а таких случаев было не меньше десятка, я стала почти суеверной. Мне стало казаться, что все так и было предопределено свыше. Мы должны были оставаться в полном неведении, все возможные преступления должны были быть совершены. И лишь потом настал черед непоколебимого упрямства Кэтрин и той самой двери.

То, как близко мы иногда находились от разгадки, описывает следующий случай.

До сих пор я почти не упоминала о репортерах, но они несколько недель буквально отравляли нам жизнь. Нападение на Дика вызвало у них новую волну энтузиазма, и я приказала всем слугам сначала разглядывать посетителей из бокового окна библиотеки и лишь потом открывать дверь.

Через день или два после нашего бурного визита к Годфри Лоуеллу в дверь позвонили. Джозеф на цыпочках поднялся ко мне и сообщил, что на ступеньках стоит женщина подозрительного вида. Я уже привыкла, что он так описывает репортера, но почему-то спросила, как она выглядит.

— Крупная женщина, мадам, — пояснил он, — и несколько вульгарная.

— Гм, — сказала я. — Крупная? До сих пор, Джозеф, дамы из прессы приходили маленькие. Маленькие и молоденькие.

Звонок зазвонил опять, почти настойчиво. Со мной вдруг что-то произошло. Мне представилась Флоренс Гюнтер у моей двери. Ее не пустили, и она ушла. Видение исчезло, когда звонок еще звонил.

— Впустите ее, Джозеф. Я ее приму.

Я заметила его неодобрение. Оно сквозило в каждой линии его спины. Но все-таки он ее впустил. Это была Лили Сандерсон.

Выглядела она усталой. Такой усталой, что уже не обращала на себя никакого внимания.

— По-моему, у вас и без меня достаточно забот. Но мне нужно было прийти. Действительно нужно.

Она села и положила на колени шляпу.

— Я, наверное, ужасно выгляжу. В последние дни плохо сплю, а на работе все время на ногах…

— Хотите чаю?

— Нет, спасибо. Я совсем замоталась. Хочу домой и снять туфли. У меня стали ужасно отекать ноги. Все от недосыпания.

— Может быть, сейчас их снять? Туфли?

Явно сочтя это неприличным, она отрицательно покачала головой.

— Я быстро расскажу и пойду. Я о миссис Бассетт. Она больна. У нее…

Она понизила голос, как делают все женщины определенного возраста, говоря о раке.

— У нее рак, и оперировать уже поздно. Живет на морфии. К ней приехала дочь, но по ночам я ее подменяю. Сплю рядом на софе. Когда ей становится совсем плохо, она меня зовет.

Но суть была в другом: после дозы морфия миссис Бассетт становилась разговорчивой.

— Может быть, ей просто легче, а может быть, морфий вообще развязывает язык.

И мисс Сандерсон слушала.

— Все вообще ужасно. Целый день на работе, хочется спать, а она говорит и говорит. Иногда замечает: «Ты не слушаешь». Я просыпаюсь и говорю, что слушаю. Но я о том, что она много рассказывала о Флоренс. Ей это не дает покоя. И она что-то знает, мисс Белл. Она что-то знает о ее убийстве.

— Почему вы так думаете?

— Она это почти открыто говорит. Недавно разбудила меня посреди ночи и попросила позвать кого-нибудь из полиции: она сделает заявление и о ком-то расскажет. Я нашла телефонный справочник, но не знала, какой номер искать. Она вдруг начала кричать, как сумасшедшая. Я вернулась в комнату и увидела, что она облизывает губы — вы знаете, от морфия они сохнут — и так хитро на меня смотрит. «Мне полиции сказать нечего, — проговорила она. — Это все от лекарства. Я, наверное, бредила». Ну, я ей тогда не поверила и сейчас не верю. Она хотела что-то рассказать полиции, а потом испугалась.

— Может быть, имела в виду совсем не Флоренс?

— Подождите! — Она подалась вперед. — Я ведь вам говорила, что в ту ночь, когда убили Флоренс, я слышала в ее комнате разговор двух людей? Одна была женщина, и она плакала. А если это была миссис Бассетт?

Она откинулась назад, явно довольная произведенным эффектом.

— Я совсем не хочу сказать, что она причастна к убийству. Она женщина честная, живется ей тяжело. Жильцы попадаются разные, она еще подрабатывает: ходит делать массаж. Я только хочу сказать, что она что-то знает. Я уверена.

— А если полиция к ней сама приедет, она будет говорить?

— Вряд ли. Она, по-моему, все обдумала и решила молчать. Она боится кого-то.

О человеке, которого боится миссис Бассетт, Лили Сандерсон знала не больше моего. Да и о самой миссис Бассетт знала только то, что жильцы обычно знают о своей домовладелице. Кажется, у нее был муж, но о нем ничего неизвестно. Как она поняла, ее дочь ушла с хорошей работы и приехала ухаживать за матерью. Она говорила еще что-то, но я уже не слушала. Во всей этой истории существенным мне показалось только одно: миссис Бассетт была массажисткой.

— Как она выглядит? Имею в виду сложение. Высокая?

— Среднего роста, коренастая. Очень мускулистая. Она даже сейчас сильнее, чем кажется.

Я встрепенулась. Возможно ли, что миссис Бассетт была той крупной женщиной, которая делала в отеле массаж Говарду Сомерсу? А если так, то что из того? Что она знала? Что ценного она узнала, бывая в номере Говарда в полные загадок дни его болезни? Именно это показалось мне важным, а вовсе не предположение Лили Сандерсон, что миссис Бассетт была в комнате Флоренс в день убийства.

Мне представилось, как, закатав рукава на сильных руках и склонившись над кроватью, она привычно делает свое дело. В это время кто-то что-то сказал, поссорился, назвал какое-то имя. А она запомнила. Потом, оказавшись сама в постели, она вдруг испытала желание все рассказать. И второе желание, более сильное, — умереть спокойно.

— Она что-нибудь говорила о своих родителях?

— Кажется, нет. Ее вообще трудно назвать разговорчивой.

— Я просто подумала. Мы знаем, что женщина примерно такого вида несколько раз делала массаж мистеру Говарду Сомерсу в прошлом году. Но, наверное, доктор Симондс знает точно.

Лили Сандерсон это не интересовало. Она хотела, чтобы я сама поехала поговорить с миссис Бассетт. Лучше всего этим же вечером.

— У нее слабое сердце, чуть что — и все. — Она даже прищелкнула пальцами. — Она может поддаться на ваши уговоры. Расскажите ей о ваших бедах и горе. Она, в общем, добрая. Я сама чуть не заревела, когда увидела фото мистера Блейка в наручниках.

Тут она, очевидно, решила, что сказала нечто неделикатное, и вдруг заторопилась уходить:

— Так мы договорились? Да? Вы придете? К девяти, например? Я вас буду ждать. Обычно ей в восемь делают укол, а потом дочь уходит. Я уже пообещала, что сменю ее пораньше. Я вас сама впущу потихоньку.

Но уходить ей пока не хотелось.

— Все-таки наш дом какой-то странный. Ей кажется, что ночью по нему ходят. Она лежит и слушает, слушает.

Я сама проводила ее до двери и потом смотрела, как она идет по дорожке к улице. Мне тогда показалось, что она чего-то боится. И боится давно. А также понимает, что вмешиваться в это дело смертельно опасно. В ней жил тот же страх, который заставлял молчать миссис Бассетт. Во всей истории было нечто патетическое. Две женщины; одна умирает, другая ухаживает за ней, сама едва живая от усталости. Они проводят долгие ночи за закрытыми дверями в двух комнатах, и та, которая больна, «что-то слышит».

Доктор Симондс не вспомнил миссис Бассетт. Он посоветовал делать массаж, и Сара или Уолли кого-то нашли. Сам он массажистку не видел. Он обычно обращался к двум или трем женщинам, но они были датчанки или шведки, и ни одна из них не носила фамилии Бассетт.

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

В тот вечер я не воспользовалась машиной. Не было никакого желания ставить в известность Роберта. Однако, поддавшись панике в последний момент, я взяла с собой Джозефа. Он проводил меня вниз по склону до освещенной части парка и повернул назад. Дальше я шла одна.

Закончилась первая неделя июня. Деревья были покрыты свежей листвой, в воздухе стоял запах цветущих кустов. Я помню, что шла и думала о том, что скоро два месяца, как нет Сары. Флоренс погибла больше месяца назад. А что мы за это время узнали нового? Почти ничего. Только то, что Сара и Флоренс были знакомы, что они обе знали о завещании, что Сара спрятала два листка из своего дневника и что кто-то неутомимо продолжал искать эти листки.

Вот, собственно говоря, и все. Остальное было мишурой. Мы могли подозревать, что Говарда убили, но не могли этого доказать. Могли верить, что на Джуди кто-то напал. А если лестница все-таки упала сама? А если Джозеф сам споткнулся? А если Дик вспугнул какого-то мелкого преступника, который просто отпихнул его в сторону?

Действительно ли большое жюри правильно оценило ситуацию? Разве все так просто: Джим убивает Сару, чтобы получить один экземпляр завещания, надеясь, что удача, а может быть, и Кэтрин, позволят ему добыть и второй?

Я, наверное, шла довольно медленно, потому что, когда звонила в дверь, было уже больше девяти часов. Дверь открылась почти мгновенно, Лили Сандерсон выскользнула наружу и прикрыла ее за собой.

— Вы не поверите! — возбужденно зашептала она. — К ней приехал муж! Он сейчас у нее наверху. И дочь тоже. Они ссорились. Она наверняка расстроена. Это ее может убить.

Я заметила, что она плакала. Не из-за меня или моего неудавшегося визита. Я поняла, что все дело в ее нерастраченном материнском чувстве. На некоторое время она оказалась вдвоем с этой несчастной больной женщиной, привязалась к ней, стала для нее чем-то вроде матери.

— Вам надо поспать, — решила я. — Пусть сегодня ночью подежурит ее дочь.

Но она лишь покачала головой, открыла дверь и потянула меня за собой.

— Послушайте, — зашептала она совсем тихо. — Как вы думаете, из-за чего они ссорятся? Он же знает, что она больна. Зачем он ее ругает? Боится, что она что-то скажет?

— Кто он такой? Как выглядит?

— Не видела и видеть не хочу.

Она что-то прочитала на моем лице — мы могли видеть друг друга в слабом свете, падавшем из холла. Резко повернувшись, она вошла в дом, тут же вернулась и прижала палец к губам:

— Он спускается. Не шумите.

Она не закрыла дверь до конца. Мы стояли за ней и слушали шаги на лестнице между вторым и третьим этажом. Несмотря на тишину на улице, шаги были едва слышны. Если бы мне не сказали, что кто-то идет по лестнице, я бы не поверила. Лишь иногда можно было различить скрип и удивительно тихие движения.

На полпути со второго этажа он остановился. Наверняка он заметил неприкрытую дверь, за которой стояли мы. Лицо Лили Сандерсон приняло странное выражение. Вполне безобидное до этого событие — спуск человека по лестнице — очевидно, приобрело для нее какой-то зловещий смысл. Она уставилась на меня с раскрытым ртом. Мы глупо стояли за дверью и ждали, пока человек на лестнице решится идти дальше.

Лили первой не выдержала напряжения. Она выдохнула и распахнула дверь. Человека на лестнице не было. Она вздрогнула и истерично всхлипнула:

— Подумать только! Он ушел назад!

— Назад — куда?

— На второй этаж. И ушел через черную лестницу. Если ушел, конечно.

Она бросилась вверх по лестнице. Ее полные распухшие ноги оказались способны двигаться с невероятной быстротой. Она взбежала прямо на третий этаж, послышались голоса, как я поняла, дочери и ее самой. Назад она спускалась медленнее.

— Мне вдруг пришло в голову… — объяснила она, переводя дыхание. — Я подумала… Но там все в порядке. Дочь с ней.

— Но что такое вы подумали?

Она смутилась.

— Странно, что он так уходил, правда? Может быть, его видела Кларисса.

Однако Кларисса, как выяснилось чуть позже, уже ушла домой, потушив свет на кухне. Набравшись храбрости, Лили вошла в нее и включила свет. Но кухня была пуста. Лили посмотрела на выходную дверь кухни и удивленно вскинула брови:

— Я же забыла! Он не мог здесь уйти. Кларисса обычно забирает ключ. Да, тут заперто и ключа нет.

Тут мы обе услышали какой-то звук, вращающаяся дверь в буфетную вдруг приоткрылась на несколько дюймов и снова закрылась. Эффект был сильный. Я до сих пор вижу лицо бедной Лили, схватившейся за кухонный стол, и восхищаюсь смелостью, которая потребовалась ей, чтобы спросить громким, но нетвердым голосом:

— Кто там?

Тут же в тишине мы услышали, как закрылась входная дверь.

Муж миссис Бассетт, кто бы он ни был, очевидно, понял, что из кухни наружу хода нет, а когда мы приблизились, скрылся в буфетной. В ней было две вращающихся двери. Когда открывают одну, немного двигается и другая. Мы это проверили. Он и ушел через вторую дверь в столовую, а из нее в холл и на улицу.

Но Лили, забывшая о своих правилах приличного поведения и сидевшая теперь со шлепанцами в руках, заметила:

— Зачем ему скрываться? Не верю я, что он ее муж, мисс Белл. Любой мог прийти и сказать, что он — муж. Поэтому я и побежала наверх.

— Проверить, что он ее муж?

— Проверить, не убил ли он ее, — ответила она просто, а у меня вдруг почему-то похолодела спина.

Домой я доехала на такси, но в безопасности себя почувствовала только тогда, когда убедилась, что Джозеф запер все замки и засовы, и увидела своих собак, как всегда без меня лежавших в лучших креслах в библиотеке.

На следующий день я рассказала инспектору о случае в доме на Халкетт-стрит. Но он только посмеялся над моей попыткой связать все это с убийствами.

— Зачем выдумывать то, чего не было. Большинство людей выходят от больных на цыпочках. Внутри у них все может кипеть, но выходят они тихо. Проверьте как-нибудь сами. А то, что он прятался… Может быть, просто плакал. Есть люди, которые ни за что не покажут своих слез.

Но после посещения мисс Бассетт тем же вечером уверенности у него поубавилось. Он договорился с Лили Сандерсон так же, как и я. Повезло ему больше, дочь ушла.

— Ничего определенного, — сказал он мне потом. — Но в этом несомненно есть все же что-то странное.

Она наотрез отказалась с ним разговаривать. Когда он спросил, зачем она звала полицию, она заявила, что такого не помнит.

— От этих лекарств я иногда сама не своя.

Она лежала и все время смотрела в одну точку, разглядывая что-то недоступное инспектору.

Когда он завел разговор об убийстве Флоренс Гюнтер, она вообще ничего не ответила. О своем муже сообщила не намного больше:

— Моя дочь хорошая девочка, а о нем чем меньше вспоминать, тем лучше.

Потом сказала, что у нее появились боли, раздраженно позвала Лили, и ему пришлось уйти.

— Но она что-то знает, — сказал мне инспектор. — Муж, может быть, и ни при чем. Но она что-то знает. У нее такой характерный взгляд. Я уже видел похожий.

— А какой?

— Такой взгляд был у одного человека перед тем, как он выпрыгнул из окна десятого этажа.

Вот таким образом этот след, как и все другие, которые могли дать что-нибудь полезное для защиты, ни к чему не привел. Я уверена, что инспектор сделал минимум еще одну попытку поговорить с ней. Но она была либо напугана, либо, что более вероятно, предупреждена. И ничего не сказала. Она умерла до того, как все выяснилось.

Суд над Джимом начался до десятого июня. Общественное мнение и обвинение всячески торопили приготовления. Защита тоже помогала. Джим плохо переносил заключение. Камера оказалась темной и душной. Власти пытались как-то сгладить ненависть, которую публика испытывала к Джиму, но она была слишком сильна.

В прессу просачивались обрывки информации. Стало известно, что, несмотря на усилия Амоса, на одежде Джима удалось обнаружить мельчайшие пятна крови. И что в день убийства Сары Джим был на склоне около десяти вечера. Нашлись два человека, мужчина и женщина, которые сообщили, что в тот вечер они недалеко от тропинки видели человека в одежде для гольфа. Он что-то вытирал с рук носовым платком.

Мужчина по имени Френсис К. Деннис говорил с репортерами весьма неохотно.

— Я вообще не хотел быть в этом замешанным, но жена настояла. Мы с ней тогда гуляли и подошли к началу подъема примерно без пяти десять. У нее слух лучше моего. Она первая остановилась и сказала, что наверху кто-то продирается сквозь кусты. Мы прислушались. Похоже было, что кто-то бежал по склону. Мы подождали, пока шум стих, и только тогда пошли наверх. Жена нервничала. Ну, примерно на полдороге увидели мужчину. Он стоял футах в десяти справа от тропы. На нем был светлый костюм для гольфа и кепка. На нас он не обратил внимания. Что-то вытирал с рук. Когда мы поднялись на холм, жена сказала: «Он порезался. Завязывал руку». Но я ответил, что он, наверное, споткнулся и упал, когда бежал. Вот, по-моему, и все.

Для защиты это был сильный удар. Тем более сильный, что пришелся не вовремя, содержал много убедительных подробностей и был неожиданным. Оба свидетеля — и муж и жена — были убеждены, что пробежавшим перед этим по склону человеком был Джим. Годфри Лоуелл в отчаянии всплеснул руками:

— Это дело фактически рассматривается в прессе! Приговор вынесут до суда, а не после.

Я много думала о том, как жил Годфри в то время. Весь день на работе, постоянные совещания со своими многочисленными помощниками. А потом бессонные ночи, размышления, поиски хоть каких-нибудь слабостей в обвинении, хоть каких-нибудь зацепок, чтобы сказать:

— Могу сообщить вам, господа присяжные заседатели…

Что? Что он мог сообщить? Что Джим был хорошим малым, давал хорошие обеды и прекрасно играл в бридж? Что он был добропорядочным гражданином, который провел вечер в невинной беседе с женщиной, после этого почему-то убитой? Что у него довольно часто шла носом кровь и эта кровь вполне могла попасть на его одежду?

Джим продолжал упрямо молчать, и Годфри все так же мучался и не спал по ночам. Так виновен все-таки Джим или нет?

Думаю, что еще за день до суда у Годфри не было на этот счет четкого мнения. Пока я ему не помогла, хотя помощь была очень небольшой. Но эта помощь его приободрила. Именно на ней он построил всю стратегию защиты. Но полной уверенности у него, по-моему, все равно не было.

Наша беседа с инспектором вечером за два дня до начала суда имела странный характер. Он вошел с решительным видом, явно задавшись определенной целью. Это было видно даже по его одежде. За редким исключением, инспектор всегда был одет весьма тщательно, но в тот день он был просто безупречен.

— Я пришел как частное лицо, — заявил он с порога. — Прошу учесть, что сегодня я не полицейский.

Потом с легким смущением добавил, что испытывает ко всем нам дружеские чувства. Что ему всегда нравилось беседовать со мной, что Джуди ему симпатична. Потом сел, замолчал и уставился на свои хорошо начищенные ботинки.

— В таком случае, — предложила я, — раз, как говорится, время сейчас нерабочее, а у меня есть виски, купленное еще моим отцом, то не хотите ли выпить?

Он хотел. И выпил.

Это его, наверное, расслабило. Может быть, он ради этого и пришел. Во всяком случае, он сообщил, что не хотел бы, чтобы в следующие несколько дней правосудие допустило ошибку, но что дела обстоят достаточно плохо.

— Обвинение добивается приговора. Оно к этому стремится. Так и будет. Учтите, что прокурор убежден в своей правоте. Я с ним говорил. Он уверен, что на его стороне Бог и истина. Но есть несколько фактов, на которых они вряд ли будут останавливаться подробно, и об этом я хотел бы поговорить с вами.

После этого он изложил нам линию, которой должна придерживаться защита. Передо мной лежат листы с записями, которые я тогда сделала для Годфри Лоуелла:

«а) Джима судят за убийство Сары, но неизбежно всплывает и история убийства Флоренс Гюнтер. Почему на следующий день после убийства Флоренс в машине Джима не было никаких пятен, но позднее пятно появилось?

Скажите Лоуеллу, чтобы он обязательно задал этот вопрос: обвинению он не нужен.

б) Найдите Амоса и вызовите его в качестве свидетеля. Трость закопал он. На ней было полно его отпечатков.

в) Спросите лаборанта, который обследовал с микроскопом одежду Сары Гиттингс. Что он нашел на одной из пуговиц? Мне это может стоить работы, но он кое-что нашел. На одной из пуговиц был намотан длинный белый волос.

г) Спросите его еще, этого с микроскопом, что это за волос. С головы или из парика?

Сам я думаю, что волос из парика. Пусть представят этот волос как вещественное доказательство. Он у них есть.

д) Спросите его также, что он нашел на том суку с Ларимерского участка.

Он нашел там кое-что еще, кроме крови и волос убитой женщины. На одном конце обнаружил несколько волокон ткани. Черной или серовато-черной. Они у них тоже есть.

е) Надо особо выделить вопрос о том, где была Сара в течение трех часов — с семи до десяти вечера. Где она была?

В этом может заключаться вся разгадка.

И еще:

ж) Почему обе колотые раны на теле Сары одинаковой глубины?»

Он откинулся в кресле, явно удовлетворенный тем, что сделал.

— Такова, по-моему, ситуация, — объяснил он. — Пусть Лоуелл использует эту информацию, как хочет. Допустим, есть человек, решившийся на убийство. Он идет на убийство. И у него есть оружие, то есть рапира. Длиной полтора фута, острая как игла. Что он делает? Со всей силы вонзает ее в тело жертвы. Силы у него есть. И много. Если бы ваш дед дрался на дуэли таким оружием, он бы проткнул человека насквозь, правда? Если бы, конечно, противник дал ему шанс!

Но в нашем случае есть две колотые раны, и обе — мелкие. Это не случайность, это — закономерность. Для меня, по крайней мере. Понятно, что удар был сделан коротким ножом. Шпагой так можно уколоть только один раз, первый раз. Но второй раз — никогда!

Я взглянула на свои записи.

— А что вы имели в виду, говоря о парике?

— Волос оказался необычным. Без корня. Волос вырывается обычно с корнем. На нем не было ни грязи, ни всего того, что обычно бывает на обычных волосах. Но много бриллиантина. Учтите, речь идет только о шансе. Но у этого шанса есть перспектива. Человек, достаточно старый, чтобы иметь седые волосы такой длины, слишком стар, чтобы засунуть тело в коллектор.

— То есть этот человек, кто бы он ни был, был в гриме?

— Я только хотел сказать, что это возможно. Понимаете, люди часто гримируются при совершении преступлений. Вообще преступник гримируется практически только тогда, когда идет на дело или когда бежит. Иначе говоря, тех, кого видят на месте преступления или возле него, запоминают по внешним признакам: по волосам, бровям, одежде и так далее. Но на самом деле преступник выглядит иначе.

— И обвинение на суде это обсуждать не собирается?

— А зачем? — спросил он рассудительно. — Блейку это не поможет. Откуда мы знаем, был он в парике в тот вечер или нет?

— Тогда зачем вообще все это нужно?

Он улыбнулся.

— Чтобы произвести впечатление на присяжных. Никто же не доказал, что Джим Блейк был в парике или у него вообще был парик. Я думаю, что не было. Но пусть Лоуелл проработает этот вопрос о трех часах и неизвестном парике. Будет хоть о чем поговорить.

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

На следующий день я отнесла эти записи Годфри Лоуеллу. По той жадности, с которой он их читал, я поняла, что он в отчаянии.

— Ради Бога, где вы это взяли?

— Неважно, Годфри. Здесь изложено дело. Вот и все.

Таково было положение за день до начала суда. Рано утром приехала Лаура, впервые, может быть, оставившая детей и крайне возмущенная ходом событий. Но она даже на секунду не могла представить себе всю серьезность положения. Она вышла из машины, шикарно одетая, говорливая, а за ней понесли массу всякой клади, без которой она не выезжает даже не сутки.

— Не смотрите на меня. Я выгляжу ужасно, но должна была приехать. Какие глупые и бессмысленные обвинения! Как дела, Джозеф? Здравствуй, Клара! Чарльз велел мне запереть дверь на два замка! На него это похоже! А этот шкафчик здесь хорошо смотрится.

До самого начала суда она вообще не могла представить себе даже возможность неблагоприятного для Джима приговора. Только потом на нее понемногу начало действовать зрелище величавых судей, серьезных лиц адвокатов и всей обстановки суда, в котором целое суверенное государство выступает против одно-го-единственного человека.

Наши лица, наверное, ей тоже кое-что сказали: Джуди побледнела и осунулась, Кэтрин вообще напоминала мраморную статую.

— Бедные вы мои! — поняла, наконец, Лаура. — Я как-то не думала, что все будет так плохо.

Но совсем убил ее Джим, одетый сверхтщательно, замкнутый, далекий. Она инстинктивно схватила меня за руку и впервые со дня приезда умолкла. Она молчала в течение всей жуткой процедуры составления списка присяжных, на которую потребовалось несколько дней. Она молчала до самой речи государственного обвинителя. Пока он говорил, ее лицо постепенно наливалось краской.

— Как они могут? — прошептала она сама себе. — Как они смеют?

У меня нет никакого желания описывать здесь сам суд, его невыносимо медленное течение и унижение, продолжавшееся целую вечность. Появлялись и исчезали свидетели. Зрители, которые каждый день едва не дрались за место в зале, сидели, обмахиваясь шляпами, платками и газетами. К тому немногому, что говорилось в защиту Джима, они были равнодушны. Это была толпа, единая в своей открытой ненависти к нему, ждущая и страстно желающая мести.

Лаура заметила, что они напоминают ей торговок, которые сидели и вязали носки, наблюдая, как на гильотину ведут французских аристократов. По-моему, она права.

Тщетно Годфри Лоуелл боролся, допрашивал свидетелей, почти плакал от усталости и отчаяния. Он выполнил все пункты инструкции инспектора от «а» до

«ж», но все оказалось напрасным. Присяжным было жарко, они начинали уставать. Перед ними лежали клинок и окровавленная одежда Сары. Они не вдавались в лишние рассуждения.

У него была трость. Сара угрожала его комфортабельной жизни, его видели в том месте, где ее убили, он ее убил.

К концу третьего дня суда глаза Джуди глубоко ввалились, но она упрямо выдержала все до конца, начиная с той самой помпезной речи прокурора, из которой я приведу здесь лишь несколько фраз:

— Мы собираемся доказать, господа присяжные заседатели, что в день накануне своей смерти эта несчастная женщина написала подсудимому письмо, в котором просила его встретиться с ней по срочному делу. В свое время мы представим воспроизведенный нами с промокательной бумаги отрывок письма. И докажем, что она отослала это письмо. Она не только написала письмо, но и надписала конверт. Отпечаток надписи с конверта остался на манжете ее форменного платья. По заключению экспертов, надпись была сделана ее рукой. В соответствии с требованиями закона почерк сравнили с бесспорными его образцами. Образцы получить было очень легко, так как упомянутая женщина, преданный и верный друг семьи, в течение многих лет вела ежедневные записи о болезни всех ее членов.

Мы также докажем, что в тот вечер, когда было совершено преступление, подсудимый отступил от своего обычного распорядка дня. Он ужинал рано и к ужину не переодевался, то есть не надевал смокинг. Это более важно, чем может показаться на первый взгляд. Для некоторых людей, джентльмены, ужин без смокинга является чем-то невообразимым. Это было столь необычно и так не вязалось с привычками подсудимого, что его слуга поразился и запомнил.

После раннего ужина, во время которого подсудимый ел очень мало, он ушел из дому, надев светлый костюм для гольфа и тяжелые ботинки. И эта одежда, и эту туфли будут позднее представлены вам. Они запачканы кровью, которая, в чем мы полностью убеждены, является кровью убитой женщины…

Но на следующее утро в доме подсудимого находился гораздо более страшный и зловещий предмет. В холле, на том же месте, что и раньше, стояла трость с клинком внутри. Эта трость или стек, джентльмены, приобрела для подсудимого особое значение.

Поэтому он либо сразу после возвращения домой тем вечером, либо на следующий день, либо после обнаружения тела Сары Гиттингс тайно и скрытно ее вымыл.

Но он не смог добраться до внутренней части ножен. Это сделали эксперты нашего департамента. Там они обнаружили следы человеческой крови и еще один предмет.

По прошествии некоторого времени трудно определить, когда была пролита кровь. Мои коллеги, защита могут утверждать, что кровь находилась там с незапамятных времен. Возможно, попала туда после какой-нибудь дуэли. Но возраст этого другого предмета сомнений не вызывает. Изнутри к ножам прилипла сосновая иголка. Эта иголка свежая, господа присяжные заседатели. Она принадлежит к особой разновидности сосен, которые растут только в той части городского парка, где тащили тело несчастной женщины.

Немалое количество подобных иголок такого же типа было обнаружено на ее одежде. Могу только добавить, что, по мнению экспертов, привлеченных обвинением, кровь, найденная внутри ножен, тоже свежая.

Зачем продолжать дальше? Шаг за шагом прокурор выстраивал обвинение, и с каждым шагом Джим все больше горбился и опускал плечи. Когда дело дошло до мотивов и было упомянуто имя Флоренс Гюнтер, зал зашумел так сильно, что пришлось призвать публику к порядку.

— Однако, господа присяжные заседатели, нашей целью не является каким бы то ни было образом привлечь данного человека к суду за убийство Флоренс Гюнтер. Но время от времени нам придется все-таки упоминать ее имя. В день убийства, которое разбирается в этом зале, Флоренс Гюнтер взяла из сейфа своих работодателей некий документ, запечатанный в плотном коричневом пакете и соответствующим образом подписанный. Этот документ исчез, но его смысл и содержание известны.

После того, как описание завещания в явном виде обозначило мотив, предсказание Годфри сбылось окончательно: присяжные все решили для себя еще до рассмотрения дела.

Он боролся за каждую деталь, но что значили какие-то волоски и ворсинки для присяжных, уже вынесших свой приговор. Кроме того, нам нанесли еще несколько весьма неожиданных ударов.

Первым было то, что, как и утверждало с самого начала обвинение, Сара действительно написала Джиму письмо. На сильно увеличенной фотографии промокашки некоторые слова проступили вполне отчетливо. Если учесть некоторые совершенно неразличимые места, то она написала что-то вроде:

«Уважаемый мистер Блейк! Мне нужно как можно быстрее встретиться с вами по очень неотложному делу. Если я сообщу вам, что, по моему мнению, имеется…»

На этом первая страница заканчивалась. А может быть, она просто не так сильно давила на перо. Больше ничего нельзя было прочитать. Но даже в этом отрывке отчетливо было видны только слова «неотложному», «как можно», «по моему мнению», хотя «Уважаемый мистер Блейк!» читалось без всякого труда.

Кэтрин тоже пришлось перенести несколько неприятных минут, когда суду предъявили восстановленный кусочек ее обгоревшего в камине письма Джиму:

«Твое сообщение меня обеспокоило. Что я не должна говорить?»

Ее застали врасплох, не предупредили, что придется давать показания. Я уверена, что, услышав свое имя, она и понятия не имела, на какие вопросы ей придется отвечать.

— Вы узнаете свой почерк?

— Я не знаю даже, что это.

Она приложила к глазам лорнет, долго смотрела на лежащую перед ней пластину, а потом чуть-чуть приподняла голову.

— Теперь узнали?

— Кажется, это писала я.

— Подсудимому?

— Да.

— Вы помните, когда это было написано?

— Нет.

— А как вы послали это письмо? По почте?

Она была под присягой и не могла лгать.

— С нарочным.

— С кем именно?

— С моим шофером. Я отсылала брату кое-какие вещи и написала письмо.

Сейчас мы знаем, что она говорила правду, что она действительно тогда не имела понятия о том, что почта Джима проверяется. Но со стороны это признание выглядело фатальным. А когда она вслед за ним отказалась объяснить смысл написанного, сделать было уже ничего нельзя.

Для всех присяжных и зрителей Кэтрин в тот день фактически призналась в том, что ей было известно о преступлении что-то такое, о чем она «не должна была говорить». А ее ответ на следующий вопрос, который, правда, был отведен судьей, окончательно убедил в этом присутствующих.

— Виделись ли вы со своим братом, когда он ночью приезжал в Нью-Йорк?

— Какой ночью?

— В ночь, когда умер ваш муж.

— Нет, — надменно ответила Кэтрин. — В ту ночь он в Нью-Йорк не приезжал.

Итак, обвинение добилось нужного ему эффекта.

Годфри оспаривал также и вызов свидетелем Чарльза Пэррота, но прокурор заявил, что его показания необходимы обвинению. Пэррота вызвали, привели к присяге, и он сделал свое половинчатое опознание.

— Он был того же роста и того же сложения, — заявил сторож. — Но видно было плохо. Он похож на того человека, но большего сказать не могу.

Здесь и обнаружилось, что хотел прокурор. Джуди нехотя была вынуждена признать, что ночной звонок скорее всего был от Джима. После этого суду предъявили чековую книжку Говарда.

Оказалось, что в тот день или в ту ночь Говард выписал чек на тысячу долларов. Книжку нашли утром на его столе, сумму и дату определили по корешку. Чека до сих пор обнаружено не было, но имелось свидетельство того, что за два дня до этого Джим звонил в пароходную компанию и наводил справки о рейсах.

Джуди хорошо проявила себя в качестве свидетеля и рассказала гораздо больше того, что обвинение согласилось занести в протокол. Она умышленно говорила все подряд до тех пор, пока ее не останавливали. Думаю, в тот день она присяжным понравилась.

— А почему не убили мистера Уэйта? — вдруг спросила она на середине фразы. — Почему начали не с него?

А говоря про записку о циферблате, она вызвала даже смех.

— Почему вы стали обыскивать дом?

— Мне показалось, что полиции надо немного помочь.

А когда смех утих, добавила:

— С какой вообще стати Саре нужно было что-то прятать — если она вообще что-то прятала — от Джима? Она же ему собиралась все рассказать! Она именно от него ничего не хотела скрывать. Она именно ему доверяла. Надо найти того, кого она боялась, и тогда…

Здесь ее остановили. Она принялась искать платок и украдкой посмотрела на какой-то листок. Я поняла, что Джуди тщательно подготовилась к выступлению на суде.

К вопросам о дне смерти Сары и постороннем человеке в доме она была тоже готова.

— Вы его не видели?

— Нет. Ни тогда, ни после. Он периодически влезал в дом после того, как арестовали дядю Джима. На теле Сары он ничего не нашел, поэтому…

Она действительно предпринимала доблестные попытки как-то спасти дело. Но я не слышала окончания ее показаний после того, как Годфри Лоуелл вслух зачитал содержание обнаруженной нами на Халкетт-стрит непонятной записки. Лаура неожиданно схватила меня за руку.

— Элизабет, о боже! — зашептала она возбужденно. — Разве Сара не говорила тебе о шкафчике?

— Что говорила?

— Пойдем! Нам надо быстро домой!

Однако мы не сразу выбрались из переполненного зала. Люди стояли и в дверях, и в коридоре. Когда же мы, наконец, протолкались наружу, оказалось, что Роберт тоже присоединился к любопытной толпе внутри здания. Помятая Лаура едва не плакала, я была не в лучшем состоянии.

В конце концов Роберта нашел Уолли и поехал вместе с нами.

У меня был свой ключ, так как все слуги пропадали на суде. На первый взгляд, в доме все было как всегда.

Суть дела Лаура нам объяснила по дороге:

— Сначала я хотела написать тебе, а потом мне понадобилось кое-что здесь купить, и я написала Саре. Она должна была тебе передать. Почему ты сразу не сказала, что Сара что-то спрятала? Конечно, это в шкафчике.

Со времени зачтения записки в суде до того момента, как мы подъехали к дому, прошло, наверное, минут сорок. Нас подталкивало естественное желание побыстрее добраться до дома и получить, наконец, ключ к разгадке, но только Уолли действительно понимал всю важность спешки. А не упоминать о ней у него были свои причины.

Пока мы ехали, он почти ничего не говорил. Сейчас я вспоминаю, что он тогда был очень бледен, а судорожные движения плеча и головы даже участились. Но когда я открыла парадную дверь, дом выглядел обыкновенно. Нас, как всегда, встретили собаки: Изабелла с величавым достоинством, а Джок — с веселой экспансивностью. Все слуги с утра уехали в суд, в доме было тихо.

Лаура направилась прямо в гостиную, и поскольку я недавно опять вставила ключ в шкафчике на место, она сразу же открыла центральную дверцу. Шкафчик представлял собой прекрасный образец мебели в стиле Людовика XIV. По существу, это маленький секретер, в котором выдвижная полка образует столик для письма, а над ним находятся три дверцы. Боковые дверцы стеклянные, через них видны старинные статуэтки из Челси, принадлежавшие еще моей матери, а центральная дверца деревянная. Как я уже говорила, она красиво украшена золоченой бронзой.

Лаура открыла именно центральную дверцу, и только тут я впервые заметила, что на ее внутренней поверхности, отделанной ореховым деревом, расположена примерно дюжина розеточек, закрывающих головки винтов, которыми крепится овальное украшение снаружи. Одна розеточка находилась в центре. При желании их можно было принять за циферблат часов.

— Пять часов справа, семь часов слева, нажать на шесть, — повторила Лаура и проделала необходимые операции. — Дай-ка мне твой нож, Уолли.

Кончик ножа Уолли был обломан. Сейчас я это вспомнила хорошо, но тогда не придала никакого значения. Я помню также, что у него дрожали руки. В конце концов мне пришлось достать свой перочинный ножик из письменного стола, и Лаура аккуратно подсунула лезвие под металлическую окантовку дверцы. Задняя часть дверцы отскочила, и мы увидели в ее наружной части довольно большое углубление: но мелкое, не более полудюйма. Там было пусто.

Мы дружно посмотрели друг на друга. Мое разочарование было велико, а Лаура едва не расплакалась. Что чувствовал Уолли, я могу только предположить. Он начал внимательно разглядывать дверцу, и я увидела на ней несколько царапин. Лаура их тоже увидела.

— Их не было, когда ты его покупала?

— По-моему, нет.

Уолли впервые по-настоящему вмешался в разговор:

— Почему тут вообще должно что-то быть? Нас опередили, вот и все.

— Ты хочешь сказать, что здесь кто-то сейчас был?

— После того, как записку прочитали в суде, — мрачно ответил он. — Где-то в доме наверняка есть разбитое окно или незапертая дверь.

Он оказался прав. Поскольку в доме никого не было, никто не мог закрыть изнутри кухонную дверь на недавно поставленную цепочку. Ключ от двери лежал на полу. Его, очевидно, вытолкнули чем-то снаружи, а потом воспользовались отмычкой или другим ключом. Дверь была распахнута настежь.

В эту ночь Уолли исчез.

Я, наверное, удивилась меньше, чем следовало, когда на следующее утро не увидела его в зале суда. Накануне около семи часов вечера он позвонил Джуди и попросил ее больше ни о чем не волноваться.

— Завтра я выступлю на суде, и все будет в порядке.

— Что ты говоришь? В порядке! Все вообще плохо и хуже, наверное, не бывает.

Но он сказал, что даст показания и у него есть что сообщить суду. Сказал, что она будет шокирована, но он не хотел бы, чтобы она о нем думала плохо. Он сам попал в эту передрягу, но готов «испить свою чашу».

— Ложись и постарайся выспаться, — добавил он. — Это мне придется сегодня не спать. И не волнуйся. Джима Блейка не посадят на электрический стул.

Она потом рассказала нам, что он был трезв, это точно, но голос его звучал как-то странно.

Закончил он тем, что заявил:

— Я принял решение и чувствую себя лучше. Разделаюсь со всем одним махом, и будь что будет. И со мной тоже.

Но он не пришел.

Я была горько разочарована, Джуди терялась в догадках и нервничала.

— Он испугался, — решила она. — Теперь он ничего не скажет, даже если что-то и знал.

Газеты не лучшим образом отозвались об отсутствии Уолли, Годфри Лоуелл расстроился. Но суд продолжался.

На первый взгляд, показания Уолли не могли ни облегчить, ни усугубить судьбу Джима. Что бы там ни произошло с тем карандашом в вентиляционном колодце, факт оставался фактом: в десять часов вечера Уолли находился в моем доме, а Джим — в парке.

Для Джима в тот день все вообще складывалось плохо. Амоса так и не нашли, но остались показания, данные им большому жюри. Несмотря на протест, их зачитали и занесли в протокол: трость находилась в холле до обнаружения тела Сары, а потом исчезла; Амос на следующее утро после убийства Сары нашел у своего хозяина окровавленный платок и положил его в корзину с грязным бельем; потом, сдавая белье в стирку, он видел этот платок, но уже отмытый и высушенный.

Подавляла сама масса показаний. Ничто не могло поколебать мнения экспертов о том, что письмо Сары Джиму написано ее собственной рукой или капли крови на разных частях одежды Джима и внутри трости принадлежат человеку.

— Почему вы считаете, что это человеческая кровь?

— По размеру и величине телец. Также по их числу и структуре фракций.

Дела действительно были настолько плохи, что на следующий день Годфри Лоуелл вызвал, наконец, свидетелем самого Джима. Джим попросил об этом сам, хотя никто не мог сказать, на что он надеялся.

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Передо мной лежит запись показаний Джима. В значительной части они состоят из вопросов и ответов, прерываются повторными вопросами и протестами и в целом занимают несколько десятков листов стенографического отчета.

Поскольку у меня есть также документ, подготовленный самим Джимом и ставший основой для составления апелляции, то я лучше воспользуюсь им.

Воспроизвожу его здесь слово в слово.

«Я не имею никакого отношения ни к смерти Сары Гиттингс, ни к смерти Флоренс Гюнтер. Готов поклясться в этом перед Богом. Если я и утаивал что-то из того немногого, что мне известно, то делал это частично из-за того, что мое положение выглядит почти безнадежным, частично из-за моей сестры, положение которой было и остается тяжелым.

Я не видел Сару Гиттингс в тот вечер восемнадцатого апреля. Но должен был с ней встретиться. До этого она дважды предпринимала попытки связаться со мной, и дважды ей это не удавалось. Но в тот день, в понедельник, она мне дозвонилась и в разговоре упомянула посланное мне письмо. Она встревожилась, когда узнала, что никакого письма я не получал.

Я внимательно просмотрел всю свою почту, но письма не обнаружил. Тогда она попросила меня встретиться с ней в тот же вечер по делу чрезвычайной важности.

Я согласился и вышел из дома заранее, намереваясь пешком дойти до места встречи, которым она назвала номер 1737 по Халкетт-стрит. Там я должен был спросить Флоренс Гюнтер. Адрес я записал, но уже по дороге обнаружил, что, переодеваясь, не переложил записку. Поэтому зашел в аптеку и позвонил в дом мисс Белл, надеясь застать Сару до ее ухода.

Оказалось, что она уже ушла, но я все-таки вспомнил улицу и первые две цифры номера дома, обозначающие, как известно, квартал. Поэтому вместо того, чтобы возвращаться назад, я решил идти дальше и навести справки в этом квартале.

По дороге прошел через парк. Хожу я довольно медленно, и когда подошел к нужному кварталу, было уже восемь часов, а когда нашел нужный дом — около восьми пятнадцати. Мисс Гюнтер ждала на улице и тут же провела меня в дом. Раньше я ее никогда не видел. Она сильно нервничала и почти все время молчала. Когда я спросил, зачем меня позвали, она ответила только, что мне все расскажет мисс Гиттингс.

Мы прождали примерно до без двадцати минут десять. Я неоднократно просил ее хотя бы намекнуть мне на суть дела, но она не соглашалась. Говорила, что ее лично оно не касается, но просила сохранить встречу в тайне. Даже взяла с меня слово. Она сказала, что «не хочет ни в чем быть замешанной». Обещание я ей дал.

Мне казалось, она излишне беспокоилась о Саре Гиттингс. Я этого понять не мог, время шло. Она беспокоилась все больше. Говорила, что, наверное, случилось что-то ужасное, и в конце концов расплакалась. Я пытался ее успокоить, но она только говорила, что я ничего не понимаю. К девяти сорока пяти ее состояние стало таким, что я посоветовал ей лечь в постель и уснуть, а сам двинулся домой.

В заявлении на имя прокурора округа я написал, что подошел к дорожке, ведущей на Ларимерский участок, в девять тридцать. Это неправда. Я изменил время, так как понимал, что меня подозревают. На тропинку я вышел примерно в десять часов.

Домой шел тем же самым путем, что и на Халкетт-стрит, но примерно на середине подъема присел отдохнуть. То есть я сошел с тропинки на несколько футов вправо, в направлении дома мисс Белл. Я зажег сигару и курил. Примерно через пять минут услышал, что слева и на некотором отдалении от меня что-то движется.

Сначала я подумал, что это собака. За несколько минут до этого я уже слышал лай собак. Я выбросил сигару и, по-моему, стал практически невидим на фоне склона даже на небольшом расстоянии. В том, что это была собака, я уверен не был и, поскольку в этой части парка уже случались ограбления, нажал кнопку, освобождающую клинок трости, и стал ждать.

Ниже меня по склону в парке находились двое. Я слышал, как они разговаривали. Мне пришло в голову, что тот, кто прячется слева от меня, намеревается на них напасть и ограбить. Но дело было в другом. Сейчас я думаю, что тот человек слева от меня уже убил Сару и в тот момент тащил ее тело по склону, чтобы спрятать.

Итак, у начала подъема находились, как мне потом стало известно, мистер и миссис Деннис, выше них и почти невидимый — я сам. Вдруг этого четвертого неизвестного человека что-то вспугнуло. Может быть, полицейский. Мне кажется, эта часть парка с некоторых пор патрулируется.

Он рванулся в мою сторону. Я слышал, как он очень тяжело дышит на бегу. У меня создалось общее впечатление, что это был высокий человек в вечернем костюме или во фраке и в надвинутой глубоко на лоб мягкой шляпе. Таково мое впечатление. Я могу и ошибаться.

Но клянусь, что этот человек там был, что он побежал в мою сторону и что едва со мной не столкнулся. Он пробежал от меня так близко, что зацепил ногой мою трость и отбросил ее далеко в сторону. Пробежал не останавливаясь и скрылся, забирая все ниже и ниже по склону.

Когда я опомнился, то начал искать трость. К несчастью, нашел сначала клинок и порезался о него. Маленький шрам остался у меня до сих пор.

Я ничего не выдумал. Кровь на моей одежде и платке была моей собственной. Миссис Деннис видела, как я перевязывал себе руку. Потом я вернулся домой и лег спать.

На следующее утро чувствовал себя нехорошо. Мой слуга Амос принес мне кофе и свежую одежду. Он взял мой платок, которым я пользовался накануне, и спросил, не поранился ли я. Я ему ответил, что порезал руку, но не сильно.

У меня и мысли не было связывать это происшествие с Сарой Гиттингс, пока не узнал, что она исчезла.

Тогда я начал беспокоиться. Мы же должны были встретиться и не встретились. Меня это тревожило. Я позвонил Флоренс Гюнтер на работу, но ее там не оказалось. Ее домашний телефон я не знал, только адрес. Поэтому позвонить просто не смог.

Случай в парке накануне вечером не давал мне покоя. Примерно около полудня я пошел и осмотрел Ларимерскую пустошь и весь склон, но ничего подозрительного не обнаружил.

После обеда отправился в дом мисс Белл. Там мне сказали, что Сары еще нет. Более того, в дом кто-то прокрался ночью и обыскал ее комнату. Из дома мисс Белл я опять пошел на тропинку к парку. Нашел место, где отдыхал, и пошел от него влево, в ту сторону, откуда появился тот неизвестный человек. Я осмотрел довольно значительное пространство, но не обнаружил ничего подозрительно. Не было там и следов Сары Гиттингс.

На следующий день я получил от Флоренс Гюнтер письмо, полное отчаяния. Она прочитала в газете, что Сара исчезла, и была уверена, что ее убили. Она умоляла меня не упоминать ее имени: это могло ей стоить работы и было просто опасно. Она также попросила меня сжечь ее письмо. Я его сжег. Мне, конечно, нужно было что-то предпринять. Мое молчание, как оказалось, ее не спасло.

За это время случилось несколько событий. Пока я размышлял, что же мне делать, нашли тело Сары Гиттингс, и на нем — колотые раны. Кроме того, из сообщений в газетах я узнал, что, оказывается, находился вблизи от места преступления именно в то время, когда ее убили.

На опознание тела мы ездили вместе с Уолтером Сомерсом. Он же потом и отвез меня домой. Я вошел через сад и обнаружил в холле Амоса с моей тростью в руках. Он как раз пытался вложить клинок в ножны.

Я понял, что он меня подозревает. Чуть позже я отослал его из дома с каким-то поручением и сам осмотрел трость. На клинке было немного засохшей крови, земли и кусочков травы. Я испугался, вымыл клинок в туалете на первом этаже и спрятал трость в шкафу для бутылок в нижнем холле. Дверцу запер.

Дела становились все хуже. Мэри Мартин нашла форму, ее слова о том, что Сара мне писала, получили подтверждение. Я не знал, что делать, и в тот же вечер попытался встретиться с Флоренс Гюнтер. Дома ее не оказалось. Я пошел назад и встретил ее на улице возле итальянского магазинчика. Меня потрясло, что, увидев меня, она страшно побледнела.

Она вообще не хотела со мной разговаривать, а когда я настоял, заявила, что я убил Сару. Что она в этом уверена и знает причину. Она сказала, что если я не уйду тотчас же, она позовет полицейского. По дороге домой я попытался найти объяснение ее поведению. И вспомнил, что пока мы ждали тогда вечером Сару, я от нечего делать показал ей устройство моей трости. Поэтому ее уверенность, что я убил Сару, неудивительна. Сейчас это понять легко. Она считала, что Сара Гиттингс хотела показать мне завещание, которое лишало меня наследства. А я убил ее, чтобы получить этот документ.

К ней я больше не обращался. Был уверен, что она вызовет полицию.

Добравшись домой, я почувствовал себя плохо и был вынужден лечь в постель. Однако в какой-то из дней той недели я с трудом встал и спустился вниз. Мне пришло в голову, что если она все расскажет полиции и трость найдут у меня, то мое положение станет еще хуже. Поэтому решил поставить ее на обычное место в холле.

Я отпер шкаф и обнаружил, что трость исчезла. До сих пор мне неизвестно, как она исчезла и почему ее нашли в подвале. Думаю, мое положение встревожило моего слугу Амоса и он по собственной воле закопал ее под углем.

Думаю также, что Амоса либо убили, либо подкупили, чтобы он уехал из города. Возможно, для того, чтобы он ничего не смог рассказать и тем самым не смог помочь мне.

Я также думаю, что кто-то умышленно оставил пятно в моей машине, чтобы меня заподозрили и в убийстве Флоренс Гюнтер. Полиции известно, что наутро после ее смерти этого пятна в машине не было.

В ходе суда надо мной большое значение придавалось тому, что в результате составления Говардом Сомерсом, моим шурином, второго завещания, я потерял то, что мне было завещано в первом. В ответ на это я совершенно официально заявляю, что мне ничего не было известно о втором завещании до тех пор, пока мне о нем не сообщил после смерти Говарда Сомерса в Нью-Йорке мистер Александер Дэвис. Но даже если бы я о нем знал, смерть этих двух несчастных женщин мне ничего не давала. Само завещание, его первая копия, хранилось вместе с бумагами мистера Сомерса в его сейфе в нью-йоркском банке, а мистер Уэйт всегда мог под присягой подтвердить факт его существования и подлинность.

Я ничего не знаю о смерти Флоренс Гюнтер. Когда понял, что она подозревает меня в убийстве Сары Гиттингс, я более не пытался встретиться с нею и готов поклясться, что никогда ее больше не видел. Я также не ездил к Говарду Сомерсу в день, вернее ночь, его смерти. Тот, кто у него был, умышленно воспользовался моим именем, чтобы быть принятым. Я не получал также никакого чека на одну тысячу долларов.

Что касается выезда из страны, то я об этом думал. Мое положение становилось безнадежным, помощи ждать было неоткуда. Но никаких действий в этой связи я не предпринимал и предпринимать не пытался.

Все, что я сообщил, мною не придумано. Я нахожусь под присягой и говорю чистую правду. Я никогда в жизни никого не убивал. Меня обвиняют в том, в чем я невиновен. Если в результате приговора я пострадаю, то буду страдать за чужое преступление».

Многое из изложенного здесь он рассказал на суде. По-моему, кроме нас самих, вряд ли кто-нибудь в переполненном зале ему поверил. Ему противостояла масса свидетельских показаний, включая наши собственные вынужденные ответы.

То, что в тот же самый день из реки выловили тело бедного Амоса, вроде бы должно было ему помочь, но не помогло. Бедняга Амос утонул, но до сих пор мы, несмотря на все свои подозрения, не можем точно сказать, утонул он сам или был кем-то утоплен.

Но думаю, что могу восстановить сцену того, как это произошло. Может быть, на мосту, а может быть — в тихом месте на берегу Амос с кем-то доверительно разговаривал, гордый и польщенный тем, что с ним советуются. Потом внезапный удар мускулистой руки, и мутная вода сомкнулась над его головой.

Джима признали виновным всего после трех часов совещания присяжных. Виновным в умышленном убийстве.

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Джима приговорили к электрическому стулу двадцать пятого июня. Все и каждая из газет отдельно были довольны приговором. Немало добрых слов высказали они по поводу проницательности полиции и мудрости суда.

Годфри Лоуелл сразу же подал на апелляцию, но тут же предупредил нас, что даже если еще один суд и состоится, надежды на успех без каких-либо новых доказательств невиновности было мало.

Мы были ошеломлены приговором. Кэтрин не вставала с постели, но уже не от желания отгородиться от всех, а просто по необходимости, и ее ежедневно навещал доктор Симондс. Побледневшая, похудевшая и непохожая на себя Джуди слонялась по комнатам как привидение, неотступно пытаясь все же разгадать загадку и по-прежнему ни на секунду не сомневаясь в невиновности Джима.

— Он кого-то покрывает, — говорила она. — Он видел-таки того человека на склоне. Он стоял в двадцати футах от тропинки. Эти замечательные супруги Деннис разглядели его достаточно хорошо, чтобы сказать, что на нем был костюм для гольфа и он вытирал руки, д человек, о котором он говорит, почти с ним столкнулся. Дядя Джим его видел и узнал. Он знает, но не говорит. И Уолли знает. Поэтому и убежал, чтобы не говорить.

Она выглядела так, как будто вообще не спала. Я сама каждый вечер выпивала таблетку снотворного, а потом лежала без сна до рассвета. Я опять осталась одна, так как Лаура уехала к своим детям. По дороге на станцию она шумно рыдала и пообещала приехать как можно скорее.

Из всех членов нашей маленькой семьи в городе оставались только Кэтрин, Джуди и я. Уолли так и не появился. Это его дезертирство меня чрезвычайно разозлило. Он знал то, что могло спасти Джима, и — уехал. Прятался где-то, пережидая, пока все не уляжется.

Но двадцать седьмого июня позвонил служащий из клуба Уолли, где он, оказывается, не появлялся уже с двадцать второго июня, со вторника. А была уже следующая среда.

— К нам для него пришло несколько писем, — сообщил этот официант. — И есть одно весьма срочное дело. Мы хотели бы узнать, как с ним можно связаться?

— Срочное дело?

— Да. Каждый день звонит какая-то женщина. Сегодня она уговорила меня пойти наверх и посмотреть его комнату. Она, кажется, думает, что с его отсутствием не все в порядке. Она и попросила меня позвонить вам.

— Не в порядке… — повторила я, ощущая уже знакомое с недавнего времени мрачное предчувствие. — А что именно она думает? Она не назвалась?

— Нет. По-моему, женщина молодая. Я не хочу вас излишне тревожить, но она сильно нервничает. Даже сказала о том, что пора сообщать в полицию.

— А по какой причине, не сказала?

— Нет. Вообще-то, я только что спустился из его комнаты. И мне не показалось, что он собирался уезжать более или менее надолго. Одежда вся на месте. Но машины нет. Все же, я думаю, вам не надо слишком уж волноваться. Вы знаете, он иногда делал неожиданные вещи. Если бы эта женщина не была так возбуждена…

— Значит, его машины нет?

— В гараже нет. Да, нет с вечера прошлой среды.

Поскольку теперь уже был вторник, он отсутствовал уже шесть дней. Могло, конечно, случиться и так, как сразу же подумала Джуди: он просто «смылся». Но я все же не была в этом уверена до конца. Трудно было себе представить, что Уолли путешествует вот так, совсем налегке: без одежды и зубной щетки.

Я действительно забеспокоилась. Кто же звонил в клуб? Мэри Мартин? Если так, то почему она упоминала о полиции? Ведь мой опыт общения с Мэри Мартин убеждал, что она к полиции относится со страхом, если даже не с ужасом. Кто это мог быть еще? При всех своих недостатках Уолли все-таки обходил стороной тех женщин, для которых мысль о полиции была естественным делом.

В конце концов я позвонила в клуб и вызвала того же официанта.

— Мистер Эллис, женщина, которая звонила вам, сообщила свое имя?

— Нет. Она звонила из телефонной будки. Мне показалось, что она плачет, но прежде чем я успел спросить, она повесила трубку.

— Тогда откуда известно, что она молодая?

— У нее был молодой голос. Мне так показалось.

Мне стало ясно, что это была Мэри, а то, что она плакала, убедило меня в другом: произошло что-то ужасное. Я положила трубку, дошла до библиотеки и здесь у меня схватило сердце.

Меня обнаружил Джозеф, тут же сбегал за лекарством, устроил меня поудобнее, а когда мне немного полегчало, выслушал всю историю. Он сильно расстроился. Стакан в его руке задрожал так сильно, что звякнула ложечка. Ему даже пришлось опереться о стул.

— Полиция, мадам? Значит, эта молодая дама считает, что у него действительно серьезные неприятности?

— Она плакала, Джозеф.

В конце концов я вызвала Дика Картера, и в тот же вечер они с Джозефом отправились в клуб Уолли, осмотрели его комнату, но ничего не нашли. То, что они рассказали по возвращении, выглядело довольно зловеще.

В прошлую среду Уолли не стал обедать. Вместо этого он пошел в библиотеку клуба и долго что-то писал, часов до восьми или дольше. Мальчик-рассыльный даже «подумал, что он пишет книгу». Потом попросил длинный плотный конверт, сложил туда исписанные листки, надел в гардеробе шляпу, легкий плащ и вышел. Но, простояв несколько секунд на ступеньках, вернулся. Выглядел он нервным и раздраженным. Зашел в телефонную кабину и долго с кем-то разговаривал. Потом вышел опять, и с тех пор его никто не видел.

Дик с Джозефом тщательно осмотрели всю комнату. Джозеф, который иногда бывал у него и приводил в порядок одежду и вещи, сказал, что ничего не пропало.

— Но, мадам, — заявил он, — надо учитывать, что мистер Уолтер в последнее время был очень взволнован. Он иногда выезжал ненадолго по вечерам на автомобиле, а потом менял планы. Мне известно несколько таких случаев.

— Но уехать на шесть дней, Джозеф!? Когда на следующий день ему надо было выступать в суде! Это смешно.

— Может быть, в этом и заключается причина, мадам.

— Чепуха, Джозеф! Никто не верит, что мистер Уолтер к чему-то причастен.

Из клуба они пошли в гараж. Ночной сторож хорошо запомнил, как он уезжал. И уезжал ненадолго — просил вечером вымыть ему машину.

— Я приеду, наверное, к одиннадцати, — распорядился Уолтер. — И вымойте ее как следует. В прошлый раз после вашей мойки она стала грязнее, чем была.

Настроение у него было плохое. Придя в гараж около четверти девятого, он сразу попросил долить бензин и проверить масло. Сказал, что едет за город. Стоял рядом и наблюдал, как обслуживают машину. Казалось, «он торопился уехать».

Но после того, как сел в машину, случилось такое, при рассказе о чем у меня сразу похолодели руки, а сердце наполнилось отчаянием. Цитирую служителя гаража:

«На нем был плащ… Вот он, здесь. В последний момент он его снял и бросил мне. Ночь была теплая. Но потом взял обратно и вынул из его кармана револьвер. Он пытался это сделать незаметно, но я увидел. Револьвер положил в карман на дверце».

Упоминание о револьвере для меня означало только одно. Уолли убил себя. Остановил машину где-нибудь на пустынной дороге и покончил все счеты с жизнью, ставшей ему невыносимой.

Но почему? Что такого он знал? Что сделал? Неужели возможно, что все его три алиби фиктивны? Неужели вечером восемнадцатого апреля он смог незаметно выскользнуть из дома и убить бедную Сару? Я еще раз последовательно вспомнила все события того вечера и убедилась, что такого быть просто не могло.

Хотя было уже довольно поздно, почти полночь, я набрала номер инспектора Гаррисона и нарушила его, очевидно, крепкий сон. Однако он тут же сказал, что выезжает немедленно. Пока я его ждала, моя голова совсем пошла кругом от мыслей.

Если Уолли невиновен, то что такое он знает, чтобы скорее умереть, чем сказать? И ради чего он готов бросить в таком положении Джима? И я вновь обратилась к странным подозрениям Джуди по поводу ее отца. Может быть, мы все были не правы? Говарда шантажировали, и этот двусмысленный пункт завещания был заключительным взносом за молчание? Или Маргарет все же была жива, как думала Кэтрин? А Сара и Флоренс пострадали в результате отчаянного стремления Говарда сохранить эту тайну?

Уолли и Джим молчали оба. Причем один готов был молча сесть на электрический стул, а второй так же молча, возможно, уже наложил на себя руки. На что это вообще похоже?

Когда приехал инспектор, я ему выложила все, что думала: и мои страхи за Уолли, и подозрения насчет Говарда. Он все внимательно выслушал и потом несколько минут молчал, продолжая грызть зубочистку.

— Это интересно, — наконец, заметил он. — Это даже возможно. Любопытно, что мисс Джуди обратила внимание на то, о чем никто не подумал, не правда ли? Конечно, если этот человек там был, мистер Блейк его мог узнать, особенно если был с ним хорошо знаком. Узнают ведь не только по лицу, а еще по силуэту, по одежде, по манере двигаться. На суде меня поразило еще одно. Если он выдумал этого человека, зачем одевать его во фрак. Вплоть до этой детали все выглядело правдоподобно. Но потом присяжные просто потеряли всякий интерес. Да, а у мистера Сомерса ведь были седые волосы, и довольно длинные?

— Да.

— Странное дело, правда? — сказал он. — Если, конечно, Блейк не выдумал этот фрак, чтобы объяснить волокна на той ветке. Ну что же, теперь надо заниматься новой проблемой.

От меня он отправился в гараж получить описание машины Уолли и, наверное, добрался до постели только к утру. Он сразу же запустил в ход весь механизм поиска. И не только в городе, но и в округе. Позднее он признался, что единственной причиной, по которой он не объявил розыск по всей стране, была уверенность в том, что самоубийство, если и было совершено, произошло недалеко от дома.

Это было во вторник, а в среду все газеты уже пестрели заголовками «Пропал молодой миллионер» и «Полиция ищет Уолтера Сомерса».

Машину Уолли нашли по дороге на Уорренвиль, совсем недалеко от последней остановки трамвая и в двух милях от фермы Хокинса. Местные скауты, собравшиеся в поход, выбрали место для привала в каком-то овраге, по которому бежал ручеек. Во время отдыха несколько ребят пошли посмотреть, что делается выше по течению.

Примерно через полмили они обнаружили сильно покореженную машину. Она упала в овраг и перевернулась. Местный помощник шерифа позвонил в полицию, а сам отправился охранять обломки. Ребятам очень хотелось поставить машину на колеса.

Когда туда прибыл инспектор Гаррисон с четырьмя или пятью своими людьми и доктором Симондсом, место происшествия оставалось нетронутым. Однако они не нашли никаких следов, кроме, конечно, оставленных детьми, и были вынуждены констатировать, что либо машина полетела вниз уже пустая, либо Уолли вывалился где-то по дороге.

Однако они не нашли ни Уолли, ни чего-нибудь такого, что могло помочь в его поисках.

Излагая мне подробности, инспектор высказал собственное мнение:

— Он умышленно избавился от машины. Если бы не эти ребята, она могла бы там пролежать целый год.

Револьвера тоже не нашли. Одна подушка сиденья была порвана, внутри салона обнаружено несколько царапин. Но все это вполне могло быть следствием сильных ударов автомобиля о землю.

Однако красочные описания в прессе места происшествия и самой машины дали неожиданный результат. В полицию обратилась женщина по имени Уиггинс и сообщила, что видела похожую машину, когда выходила из трамвая на конечной остановке чуть раньше девяти часов вечера в среду двадцать второго июня. Она точно назвала день и время, так как ездила в город проводить дочь на поезд, а машину запомнила потому, что едва под нее не попала.

Так вот, она утверждала, что в машине сидели двое.

Когда инспектор все это рассказывал, у него был очень серьезный вид.

— Теперь получается, что кто-то заранее знал, что Уолтер Сомерс собирался на следующее утро давать показания в суде и рассказать все без исключения. И ему это сделать… не дали.

— То есть его убили, так?

Он откашлялся:

— Возможно. Очень возможно. Как я понимаю, Уолтер умел плавать, а Амос — нет!

С этими словами он вышел, предоставив мне дальше размышлять самой.

События этих нескольких дней сильно сказались на Джозефе. Служанки докладывали мне, что по ночам он безостановочно ходит по дому, отчего они почти сходят с ума. Впервые за время службы у меня он стал забывчивым и рассеянным. Однажды я сама вздрогнула, когда он налил мне холодной воды вместо стакана в суп. Его руки настолько потеряли уверенность, что он разбил один из предметов фарфорового сервиза завода Лоуестофт, доставшегося мне от матери. Такого с ним не случалось ни разу, хотя на протяжении многих лет он его мыл и вытирал. Убедив меня в том, что ему хорошо известны привычки Уолли, он получил разрешение брать мою машину и в свободное время ездил на поиски. Я знаю то, что он был у Уолли в клубе. Правда, мне сообщили еще об одном случае.

Дик как-то повез Джуди посмотреть дорогу к тому оврагу. Они очень удивились, увидев там мою машину. Подойдя к краю обрыва, увидели внизу Джозефа, который, сгорбившись, сидел на камне. Когда его окликнули, он подскочил от неожиданности, а потом с трудом выбрался наверх.

— Чем вы здесь занимаетесь? — спросила Джуди.

Он виновато глядел на нее, поправляя перепачканную одежду.

— Я искал револьвер. Мистер Уолтер себя не убивал, мисс.

— Джозеф, — ни с того ни с сего вдруг спросила Джуди, — почему бы вам не рассказать все? Ведь вы что-то знаете.

— Я знаю очень мало, мисс. Но это секрет мистера Уолтера.

Больше он не захотел ничего говорить.

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

В Джозефа стреляли в тот же вечер. Его не убили, но рана оказалась болезненной. Пуля ударила в ключицу и перебила ее возле плеча. Удар от выстрела, произведенного всего с пяти-шести футов, был настолько силен, что я вначале подумала, что Джозефа уже нет.

Дети приехали ко мне около половины девятого, причем Джуди была особенно подавлена. Апелляция все еще находилась на рассмотрении. Если ее не удовлетворят, то Джима казнят в начале сентября. Противники повторного суда добивались именно этого.

— У Джима Блейка были все возможности доказать свою невиновность. Но этого не случилось, — настаивали они. — Суд присяжных, состоявший из рассудительных мужчин и женщин, признал его виновным и приговорил к смерти, по крайней мере, за одно преступление. Если его оправдают по этому делу, то с абсолютной неизбежностью тут же обвинят еще в одном убийстве. А может быть, и в двух. Однако дело даже не в этом. В прошлом бывали случаи, когда достаточно богатый убийца мог позволить себе бесконечно оттягивать наказание. В результате священная неприкосновенность человеческой жизни…

Поэтому совсем неудивительно, что нам в тот вечер было не до веселых разговоров.

Джуди, кажется, опять вспомнила тот вечер, когда умерла Сара, как будто пытаясь еще раз себе что-то доказать.

— Почему это не мог быть Уолли? — спросила она. — В тот вечер он был во фраке. Допустим, именно он проник в дом в тот вечер. Почему, например, не он оглушил Сару этой гнусной веткой и потом пришел сюда за завещанием или ее дневником? Она ведь все эти три часа могла пролежать без сознания. А потом он мог опять вернуться к ней.

Вообще говоря, это тоже было возможно, хотя Дик заметил, что все упирается в фактор времени.

— Ему пришлось бы все делать слишком быстро. Старую замазку из окна так просто не выковыряешь. Когда я был взломщиком…

— Но он же не все ковырял. Он разбил стекло.

Помнится, они об этом поспорили и, в конце концов, решили пойти проверить. Идея Дика, по-моему, в основном заключалась в том, чтобы отвлечь Джуди от трагического положения Джима. Мне и самой это было нужно. Я пошла за ними. После затяжного дождя днем ночь выдалась влажная и душная. Где-то недалеко дети контрабандиста, не дождавшись Дня независимости четвертого июля, устроили фейерверк. По улице тянулась вереница машин, пассажиры которых хоть таким путем пытались погулять на ветерке.

Мы вышли через буфетную и кухню. Джозеф читал в буфетной газету, и я помню, как Джуди в дверях спросила у него, который час.

— Почти десять, мисс.

— Вам не жарко, Джозеф? — спросила я. Все окна были закрыты, а ставни заперты.

— Так безопаснее, мадам.

Помню, когда мы вышли вслед за Диком, несшим фонарь, собаки увязались с нами. Джок увидел в кустах зайца или еще какую-то живность и бросился за добычей. Я свистом подозвала его обратно, он послушался очень неохотно.

Мы не торопясь пошли вокруг дома. Дик освещал фонарем деревья, некоторые из которых росли очень близко от стен, осматривал окна, двери. Наконец, добрались до задней двери в гостиную, и Дик направил на нее фонарь.

— Теперь давайте нож. Нет, я вас проучу, мисс Джуди.

— Нож? Какой нож?

— Я же дал тебе свой карманный нож, о, радость моей жизни. Что ты, черт возьми, с ним сделала? Я же положил его перед тобой на стол.

Джуди начала утверждать, что ничего подобного не было, и после короткой перебранки Дик отправился за ним. Не помню, говорила я или нет, но от этой двери до крыльца кухни ровно пятьдесят футов. Поскольку Дик бежал, обернулся он довольно быстро. Мы простояли одни никак не больше трех минут.

Джок, я помню, вел себя беспокойно, и Джуди держала его за ошейник. Уходя, Дик автоматически прихватил с собой фонарь, и сейчас она проворчала:

— Свет мог бы и оставить. Меня от этого места просто в дрожь бросает.

Она действительно нервничала, и когда Дик, выйдя из дома через парадную дверь, неожиданно появился сзади, даже вскрикнула.

Сидя сейчас здесь и вспоминая тот страшный вечер, я вдруг вновь остро ощутила ту атмосферу фатальности, которая, казалось, предопределяла все наши действия. В тот вечер все тоже решил случай. Дик вошел в дом через кухонную дверь, вышел через парадную и оставил обе раскрытыми настежь. Мало того, что в результате было совершено еще одно преступление, но мы еще и лишились возможности получить хоть какую-то информацию о личности преступника. А в трагедии той ночи заключалась вся суть дела. Убийственно холодный расчет, убийственная неизбежность, хладнокровное и наглое исполнение.

Как я уже сказала, Дик вернулся и начал снимать ножом затвердевшую замазку в одной из рам.

— Твердая, — заметил он. — Посмотрите — как цемент. Нет, милая леди, у Уолли просто не хватило бы времени, чтобы встретиться с Сарой, оглушить ее, вернуться сюда, отковырнуть такое количество замазки, а потом еще случайно показаться нам — наверняка уже по пути на выход. Времени мало. Все эти дела так быстро не делаются.

Они опять схватились. Джуди продолжала утверждать, что Уолли полез по лестнице в вентиляционную шахту уже с карандашом в кармане, так как еще раньше уронил туда какую-то свою вещь. А позже воспользовался той же самой лестницей, чтобы поднять тело Сары до края канализационной трубы. Она и хотела посмотреть на лестницу, так как заметила вокруг коллектора красную глину.

Все вместе это заняло у нас минут пятнадцать, не больше. С соседнего участка продолжал доноситься треск фейерверка, с улицы слышались хлопки двигателей машин, у которых включали передачу после длинного спуска на холостом ходу. Стоя возле двери в гостиную, мы эти хлопки не считали. На обратном пути к кухне процессию возглавила я. Дик и Джуди, как и положено влюбленным, немного отстали. Поскольку я еще держала Джока за ошейник, то вошла в буфетную, согнувшись почти вдвое.

Джозеф все так же сидел на стуле, но не поднялся нам навстречу. Я отпустила собаку и выпрямилась, несколько удивленная. И тут я заметила, как на его рубашке на груди расплывается тоненькая струйка крови. Пока я, замерев, молчала, он как-то обмяк и медленно сполз со стула на пол.

Его глаза были открыты и смотрели на меня. Мы словно обменялись взглядами. Он будто говорил: «Видите, что со мной случилось. Невероятно, но факт».

Он уже был без сознания. Я не знаю, как именно с его лица исчезло это странное выражение внезапного удивления. Оно только что было и вдруг исчезло, как будто стертое невидимой губкой. Лицо сразу стало пустым. Я буквально упала возле него на колени и взяла его за руку, не чувствуя ничего, кроме горя. Эта рука служила мне многие годы, но я к ней прикасалась очень и очень редко.

Потом у меня появилось чувство вины и огромной жалости. В свете лампы из-под его поредевших седых волос проступал шрам, память об ударе, который еще. раньше мог лишить его жизни. Я коснулась шрама пальцами и, по-моему, именно в этот момент расплакалась.

Сейчас я уже могу сказать, что в какой-то момент первоначального шока мой затуманенный мозг отметил хлопок закрываемой парадной двери. Но никакой реакции он у меня не вызвал. Увлеченные разговором, Дик и Джуди задержались на крыльце, красное пятно на рубашке Джозефа стало чуть-чуть больше.

Я поднялась и вышла на кухню.

— Джуди, — позвала я, — зайди, пожалуйста, в дом через парадную дверь. Джозеф… ему плохо.

— Плохо? Но он не пил?

— Нет. Пожалуйста, сделай, как говорю.

Я вернулась в буфетную. Никаких признаков пребывания посторонних в ней не было. Вечерняя газета, которую листал Джозеф, лежала на столе рядом с его очками для чтения. Вероятно, он читал недолго и, может быть, задремал.

В последнее время, как я заметила, он начал дремать довольно часто: полусон-полуявь, как дремлют древние старики. Хотя Джозеф еще совсем не древний, ему не было и шестидесяти.

Следов оружия никаких.

К этому времени я, кажется, успокоилась и поняла, что мы, скорее всего, выстрел слышали, но посчитали его за хлопок от машины или фейерверка. Поняла также, что Джок почуял не зайца, а существо гораздо более вредоносное. Я представила себе даже, как могло произойти преступление: Дик оставил дверь на кухню открытой, а Джозеф ее не закрыл и уж наверняка не запер.

После того, как Дик прошел через буфетную, у преступника было около десяти минут, а на выстрел нужна всего секунда. Именно тогда я вспомнила звук закрываемой двери и осознала, что пока я стояла на коленях возле Джозефа, убийца еще выбирался из дома.

Резкий звонок у входной двери заставил меня вздрогнуть. Но это оказались только Дик и Джуди, которые не смогли войти внутрь сами, хотя Дик точно помнил, что оставил парадную дверь открытой. Он с любопытством взглянул на меня.

— Послушай, — спросила Джуди, — ведь с Джозефом что-то случилось?

— Он ранен.

— Кто его ранил?

— Не знаю, — ответила я и, не выдержав, вновь расплакалась.

Они были просто потрясены. Дик рванулся к кухне, а Джуди под руку повела меня в библиотеку. Потом я, кажется, потеряла сознание, поскольку почти ничего не помню до того момента, как надо мной склонился доктор Симондс, а в доме уже было полно полиции.

В тот же вечер Джозефа отвезли в больницу и извлекли пулю. Рана оказалась не очень тяжелой, но весьма болезненной.

— У него крепкое здоровье, — сообщил мне потом доктор Симондс, — и он за собой следил. Большинство дворецких в его возрасте совсем рыхлые. Но шок сильный. Гораздо больше, чем он признает сам.

— Он не сказал, кто это был?

— Нет. Говорит, что не знает. Но стреляли с близкого расстояния, спереди, так что на правду непохоже. Если, конечно, он не спал.

Как ни странно, тут я опять вспомнила об Уолли. О том, что у него был револьвер, а Джозеф странным образом утверждал, что не видел стрелявшего.

Инспектор Гаррисон в тот вечер был неразговорчив. Пока доктор Симондс занимался Джозефом в буфетной, он обследовал весь первый этаж и обнаружил одну весьма любопытную вещь: оказывается, преступник задержался в библиотеке, чтобы выпить рюмочку шерри!

Графин и бисквиты принесли в библиотеку еще раньше, но к ним никто не прикоснулся. Тем не менее кто-то налил себе рюмку и выпил. Капли на моем столе сразу не вытерли, и пятнышки видны до сих пор.

— Это просто невероятно, — заявила я.

— Наверное, если бы мы знали правду. Но определенная наглость в этом есть, причем наглость, по меньшей мере, необычная. Если Джок видел вооруженного человека возле гаража, а потом вы слышали, как закрывали переднюю дверь, то, значит, он просто вошел с кухни и прошел через весь дом.

— Не забыв зайти в библиотеку выпить вина, — добавила я с горечью.

— Именно так. Зашел в библиотеку выпить вина.

Оружия нигде не было. Собственный револьвер Джозефа так и оставался в ящике в буфетной, но его ствол был чист, а все патроны на месте.

Дик уехал в больницу вместе с медицинской каретой, и поскольку у Роберта был выходной, я вскоре отправила Джуди домой на такси. Только после этого инспектор прекратил свои поиски и уселся передо мной в кресле в библиотеке.

— Мисс Белл, я буду задавать вам очень прямые вопросы и хочу получить на них такие же прямые ответы. Во-первых, расскажите мне еще раз о том, как этот молодой человек, Картер, ходил назад в дом.

— Он бегал за ножом. Я же сказала…

— Да. Кто подал идею этого, как вы его называете, «эксперимента»?

— По-моему, он сам, Джуди — вряд ли. Но они оба говорили.

— Но нож в доме забыла мисс Джуди? В этом вы уверены?

— Он ее в этом обвинил. В шутку, конечно.

— Разница есть. Теперь дальше. Он побежал к кухне, прошел через дом в библиотеку, а потом вышел через парадную дверь?

— Да.

— Почему именно таким путем?

— Я бы сказала, так ближе.

Он встал и несколько раз прошелся взад и вперед по библиотеке. Зубочистка агрессивно торчала в его крепких зубах. Не знаю почему, но я вдруг почувствовала тревогу.

— Вы хорошо знаете молодого Картера? Что вы вообще о нем знаете? — неожиданно спросил он.

— Ничего особенного. Кроме, конечно, того, что он довольно милый мальчик, и Джуди… тоже так считает.

— Он сам откуда? Из какой семьи?

— Не имею ни малейшего представления. По-моему, у него никого нет. Он сирота.

— И, как я понял, беден?

— Бедный и очень гордый.

— Хм, — буркнул он. — Почему это всегда симпатичный юноша с хорошими манерами может попасть куда угодно? И никаких вопросов о том, кто он и что он? Поймите меня правильно, мисс Белл, я вовсе не утверждаю, что в Джозефа сегодня стрелял Дик Картер. Только говорю, что возможность у него была прекрасная. Могу добавить, что в его «форде», который стоял на улице, был револьвер.

Здесь я просто вскипела, но он поднял руки, защищаясь от моих, готовых выплеснуться наружу, эмоций.

— Подождите, пожалуйста. Я всего-навсего рассуждаю вслух, больше ничего. И верю в ваше благоразумие. Его оружие у нас. Скоро мне скажут, когда из него в последний раз стреляли. Патроны, конечно, все на месте. Но у него было достаточно времени и перезарядить оружие, и положить его в машину, и достаточно быстро вернуться к вам и мисс Джуди.

— Но чего ради ему стрелять в Джозефа? — возмутилась я. — Глупо подозревать его только потому, что у него есть оружие. Он его держит при себе с тех пор, как начались все эти убийства.

— Я же сказал, что только рассуждаю вслух, — сухо отрезал инспектор и вскоре после этого уехал.

Дика вызвали и допросили на следующий день. Джуди явилась ко мне с выражением отчаяния в глазах и черными кругами под ними.

— Они его подозревают, — сказала она. — Они начали и будут искать дальше. Да, а где нож, с которым мы вчера ходили?

— С тех пор я его не видела. Наверное, на моем столе в библиотеке.

— Он у них. Но этот нож — не его. Дик нашел его в комнате Уолли, когда был там с Джозефом, и привез сюда. На одном лезвии обломан кончик.

— Будь разумной, Джуди. Какое это имеет отношение?…

— Я такая же разумная, как и ты. У этого ножа обломан кончик, и если к нему подходит тот кусочек, который есть у инспектора… Ну тот, который он нашел на ступеньках, когда убили Сару? Что они тогда подумают? Джозеф видел, как он брал этот нож?

— Нет, он его просто сунул в карман. Понимаешь, мы всегда думали, что в тот вечер на ступеньках был Уолли, и Дик считал нож доказательством. Он показал его мне, и я согласилась.

— Ты им так и скажешь.

— А они мне поверят? Нет. Кто скажет, что я сама не замешана в этом гнусном деле? Кто докажет, что Сара не написала мне о втором завещании? Я ведь приехала именно в тот самый день. И вечером звонила Дику. Откуда известно, что я не сообщила ему, что она вышла из дома и завещание при ней? Я по нему много теряла. И Дик терял, если бы на мне женился.

— Джуди, ты с ума сошла!

— Сошла с ума? Дядя Джим на склоне кого-то видел, так? Видел и узнал. Кого он покрывает? Они разве не могут подумать, что он из благородства спасает Дика для меня?

— А… Джозеф?

— Если захотят, найдут объяснение и этому.

— Могу сказать только, что даже при очень большом желании трудно обвинить Дика в том, что он чуть не убился на том самом склоне, пытался проломить тебе голову в гараже.

Она не могла не улыбнуться и ушла несколько успокоенная. Но у меня самой полной уверенности не было.

Дика после допроса отпустили, и все пошло вроде по-прежнему. Но у меня почему-то создалось впечатление, что с тех пор за ним стали наблюдать.

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

События быстро катились к развязке, хотя никто из нас об этом еще не подозревал. На следующий день инспектор нашел на склоне прямо под гаражом ведущие к нему следы ног, о которых он нам не сообщал до самого конца. Из окна заднего фасада на втором этаже я видела, как они ходили внизу с доктором Симондсом. Инспектор время от времени останавливался, нагибался и что-то втыкал в землю. Свои зубочистки, наверное, хотя они слишком маленькие.

Но это было уже на следующий день. А накануне вечером он оставил в доме для охраны полицейского. Утром пришел еще один, чтобы патрулировать участок. Дежурства продолжались до самого конца.

В то утро или на следующее позвонила Лили Сандерсон и сообщила о смерти миссис Бассетт.

— Она просто уснула и не проснулась. Один из наших жильцов говорит, что она добралась до всего запаса морфия и приняла большую дозу. Но если даже и так, разве ее можно винить?

Лили была печальна и несколько растерянна. Я пригласила ее как-нибудь выбрать время и зайти. Но потом одно наложилось на другое, и я постепенно забыла о них обеих: о Лили, у которой было теперь достаточно времени, чтобы выспаться в своей претенциозной спальне, и о миссис Бассетт, нашедшей, наконец, вечный покой после жизни, на которую пришлось бед и печалей намного больше среднего.

День или два после выстрела в Джозефа я чувствовала себя неважно. Шок оказался очень сильным, а наложенный на тревожные мысли об Уолли и длительный стресс, вызванный судом, он буквально свалил меня с ног. Кажется, на второй день доктор Симондс окончательно уложил меня в постель, и Джуди подолгу сидела в моей комнате.

Она продолжала беспокоиться и даже бояться за Дика. Ей казалось, что все спокойно только потому, что мы не знаем о каких-то зловещих событиях. Из чистого отчаяния она была готова свалить вину на кого и на что угодно.

Кажется, в среду, после того, как ушел доктор Симондс, она неожиданно заявила:

— Не нравится мне он.

— Почему же, Джуди?

— Он скользкий. И всегда здесь.

— Конечно, всегда. Когда его зовут.

— И только? — Она бросила на меня странный взгляд. — А ты не думала, что он мог проезжать мимо в ту ночь, когда стреляли в Джозефа?

— Он здесь проезжал? Я не знала.

— Да, проезжал. Я его заметила. Дик тогда звонил по телефону, а я побежала на улицу — вдруг увижу полицейского. А он как раз проезжал мимо в своей машине.

— Действительно, повезло, не так ли?

— Не знаю, — медленно произнесла она. — Вспомни, Элизабет Джейн: когда отец здесь болел, он его лечил и узнал о завещании. Он знает всех нас и все о нас. И если получше все вспомнить, то он всегда где-то рядом. Вот Джозефа сталкивают с лестницы. Где доктор Симондс? Сидит в своем кабинете и готов ехать на вызов. Меня бьют в гараже, а он дома возле телефона! В Джозефа стреляют, и он как раз проезжает мимо дома.

— Но, Джуди, Бог с тобой!

— Я с ума сойду от всего этого, но доскажу. Дядя Джим болеет, и кто у него днюет и ночует? Симондс. Как в детском стишке о добром духе, который укладывает в теплую постельку. Только в нашем случае это не мамочка, а доктор Симондс. Он мог забраться в гараж, оставить пятно в машине и таким образом направить подозрения на дядю Джима. И машина своя у него есть. Он, кстати, гоняет как черт.

Откуда известно, что это не он ездил тогда к отцу ночью в Нью-Йорк? Он высокий, довольно худой, фрак у него есть. И он его довольно часто носит. Вот что бы я действительно хотела узнать, — она раскраснелась и говорила взволнованно, — так это его интерес! Мы все ему верим на слово, а если он лжет?

— Уважаемый в городе доктор… — начала было я.

— Я устала от уважаемых докторов и уважаемых адвокатов. Больше никому не верю. А если эти двое, мистер Уэйт и доктор Симондс, сговорились и вместе с Уолли устроили все дело? Доктор Симондс чем-то опаивает отца, а мистер Уэйт пишет завещание. Отсюда подозрения Сары. Она пишет в дневнике, что в тот день отец вел себя странно.

— Значит, твой дядя Джим именно его видел на склоне в ту ночь, когда убили Сару, и теперь ради него подставляет свою шею? Не глупи. Но по-твоему получается, что доктор Симондс что-то сделал с Уолли и стрелял в Джозефа.

— Почему бы и нет? — ответила она несколько более спокойно. — Уолли собирался все рассказать на суде, и его просто необходимо было убрать. А Джозеф что-то знал или кого-то подозревал. Поэтому в него и стреляли. Нельзя забывать, что Джозефа ведь хотели убить. Целью было именно это.

— Не верю. Доктор Симондс лечит меня много лет и…

Она нетерпеливо взмахнула рукой.

— Почему женщины с возрастом начинают так доверять докторам? Доктора тоже люди. Я прошу тебя подумать и не быть сентиментальной. Уолли знал, что рано или поздно будет задан вопрос об оказании на отца незаконного давления или его дееспособности в момент составления завещания. И что они делают? Доктор Симондс пишет ему письмо, подтверждающее дееспособность отца. А кто подтверждает слова Уолли о том, что они с отцом во время его болезни полностью помирились? Опять доктор Симондс! Сара ведь об этом никогда не говорила, так?

— Она ничего никогда не говорила. А Уолли она не любила.

— Ладно. А Джозеф? Кто мог войти в дом безо всяких подозрений? Допустим, мы бы его увидели еще до выстрела? Разве стали бы его в чем-то подозревать? Нет! Он бы просто сказал, что увидел открытую дверь и зашел, не позвонив. И что ему нужен был телефон или еще что-нибудь. Ты бы налила ему рюмочку его любимого шерри. И все.

— Но зачем ему было входить через заднюю дверь?

— Кто сказал, что через заднюю? Почему не через переднюю? Он зашел, налил себе рюмку, а потом пошел по дому. Может быть, он вообще не планировал убивать Джозефа, а просто воспользовался удобным случаем?

Этот разговор состоялся, кажется, в среду, а в Джозефа стреляли в воскресенье вечером.

Легко понять, что, услышав новую теорию Джуди, я спала плохо. Хотя после этого преступления в моем доме, как ни странно, стало безопаснее. Днем один полицейский дежурил возле дома и хотя бы спасал нас от толп любопытных, которые иначе нас просто замучали бы. По ночам приходил другой и до утра дежурил на первом этаже.

Служанки оставляли ему в буфетной ужин и кофейник. Примерно в два часа ночи по дому разносился запах свежего кофе, и хотя я начала страдать от хронической бессонницы, этот уютный домашний запах успокаивал. В доме царил закон — вооруженный, сильный и недремлющий. Я засыпала.

Но не в эту ночь. Я лежала в постели, прислушиваясь к далеким звукам внизу, и снова и снова возвращалась мысленно к словам Джуди. Когда это окончательно превратилось в кошмар, я встала, надела халат, тапочки и пошла вниз.

Буфетная выглядела очень уютно. Массивная фигура в форме возвышалась перед столом, на котором стояли тарелки с холодным ростбифом, салатом, сыром, а также хлеб и кофейник. Хватит до самого утра.

Наверное, я вошла почти неслышно, потому что при первом же моем слове он вскочил и резко повернулся ко мне. Несмотря на то, что вместо оружия в его руке была только серебряная вилка, мне даже стало немного не по себе.

— Мне захотелось кофе, — сказала я.

— Конечно, мадам, заходите, — радостно приветствовал он. По энтузиазму, с которым он бросился мне помогать, я поняла, что ночь тоже казалась ему длинной и достаточно жутковатой.

И мы по-дружески сели ужинать. Он порекомендовал к ростбифу горчицу. Я послушалась, хотя ее вообще не ем. Он говорил беспрестанно, как человек, который рад слышать любой человеческий голос, даже свой собственный. А когда мой эксперимент с горчицей довел меня до слез, он даже добродушно похлопал меня по руке.

— Запейте ее кофе, мадам, и сразу станет лучше. Вам, по-моему, здесь досталось.

Тут он немного смутился и из деликатности решил сменить тему:

— А что случилось с той рыжеволосой девушкой, которая была здесь, когда… нас сюда вызвали? Я ее с тех пор не видел.

— Это моя племянница, Джуди Сомерс. Она живет не здесь. Но у нее волосы не рыжие.

— Я не о мисс Сомерс. Я о девушке с рыжими волосами. Она бежала по дорожке к дому впереди меня. Я ее догнал.

Я замерла. К счастью, он был занят тем, что сосредоточенно перекладывал куски сахара в свою кружку с кофе. Я смогла спросить довольно ровным голосом:

— Девушка с рыжими волосами? Вы с ней говорили?

— Можно сказать, да. Она схватила меня за рукав и спросила, что случилось. Я сказал: «А вам какое дело?» Она ответила, что здесь работает. И имеет право знать. Наши уже были в доме, я сам торопился, но она меня не отпускала. Вид у нее был немного нездоровый. «Человека ранили», — ответил я и побежал дальше.

— Вы ее больше не видели?

Он даже улыбнулся.

— Я ее специально здесь ждал. Очень симпатичная девушка. Но так и не встретил. Но вы ведь ее знаете?

— Да, конечно. Только она больше у меня не работает.

По-моему, он огорчился, но так ничего и не заподозрил. Больше почти ничего интересного он не добавил. Люди из местного отделения приехали первыми. Его самого привезли из центрального управления в коляске мотоцикла и высадили на улице возле въезда. Так что он догонял девушку уже бегом.

В ту ночь я вообще не заснула. Все время вспоминала наш разговор с инспектором, который состоялся наутро после покушения на Джозефа, когда инспектор уже успел осмотреть склон.

— Что вы знаете о Джозефе, мисс Белл? О его личной жизни?

— По-моему, ее у него нет.

— Он никогда не выказывал страха? То есть за себя лично?

— Мне об этом неизвестно.

— Никогда, наверное, не принимал никаких мер безопасности? Не вел себя как человек, которому что-то угрожает?

— Совсем нет. В последнее время выглядит очень усталым. Я даже спрашивала, не хочет ли он уехать куда-нибудь. Никогда не видела, чтобы он чего-нибудь боялся, кроме прошлой ночи. Мы как раз проходили через буфетную и увидели, что все окна закрыты. Он еще сказал, что так «безопаснее». Или ему просто так показалось.

— А женщины? Хотя вы вряд ли знаете.

— Уверена, что ничего подобного нет.

— А я не уверен. Но об этом потом. Это покушение немного отличается от всех остальных. Во-первых, другой метод. Никакой попытки предохранить себя от обнаружения на месте преступления. Во всех других случаях меры предосторожности принимались. Я бы даже сказал, что еще не видел, не встречался с преступником, который предпринимал такие усилия, чтобы избежать поимки. Причем и во время преступления, и после он учитывает все возможные варианты.

А что сейчас? Вы совсем рядом, за углом, а это не более пятидесяти футов. Если бы вы не успели удержать своего терьера, он бы поднял шум на всю округу. Весь дом освещен. Джозеф явно не спит. Если он и уснул, то лишь за несколько секунд до появления преступника, который, естественно, на это рассчитывать не мог. Ставни же были закрыты.

И зачем стрелять в доме? Джозеф же выходил на улицу. Наверняка выходил в гараж и вряд ли запирался каждую ночь. С тех пор, как исчез Уолтер, он вообще ездит помногу и в разные места.

Но в него стреляли прямо здесь, при полном освещении. Сама психология покушения другая, вот в чем дело. Вот смотрите: допустим, я только что выстрелил в Джозефа. У меня в кармане револьвер, и пока никто ничего не заметил. Я наблюдал за домом и знаю, что вы все трое рядом и можете вернуться в любую секунду. Парадная дверь открыта, холл ярко освещен. Вы можете войти и отсюда, прямо на меня. Что делать в такой ситуации?

— Наверное, бежать прочь как можно быстрее.

— Именно! Но я не бегу, а заворачиваю в библиотеку, которая тоже полностью освещена, наливаю рюмку шерри, выпиваю ее и удаляюсь. И если бы ваши хрустальные рюмки имели огранку попроще, мы бы сейчас имели набор вполне приличных отпечатков пальцев, а не их жалкие следы. Слишком безрассудно и нагло, чтобы быть правдой. Если, конечно, это не женщина.

В четыре часа утра, не желая беспокоить инспектора в такую рань, я все же не выдержала, позвонила Дику и спросила, что он об этом думает. Дик едва выговаривал слова спросонья.

— Она бежала по дорожке к дому, — втолковывала я ему, — и не знала, что случилось. Спрашивала у полицейского.

По телефону было хорошо слышно, как он зевает.

— Извините, — наконец произнес он. — Не сразу сообразил. Может быть, она на самом деле знала гораздо больше. Может быть, бежала из дома, увидела полицейского и повернула назад. Трюк старый.

Я сидела на постели с телефоном на коленях. Если эта первая пришедшая на ум Дику гипотеза верна, то, значит, в Джозефа стреляла Мэри. Сделать это ей было легко. Она знала дом и привычки всех его обитателей, знала, что служанки ложатся спать рано, а Джозеф подолгу читает в буфетной. Если она видела, как мы втроем выходили из кухни, то наверняка поняла, что в задней части дома за буфетной никого нет. Ей нужно было только войти через кухню, выстрелить, потом пройти через дом и убежать.

Но она не убежала. За те десять-пятнадцать минут с того момента, когда я нашла Джозефа, и до прибытия полиции она могла скрыться несколько раз, но — осталась.

Может быть, она поднималась зачем-то наверх? Может быть, у нее там было дело? В комнате Сары или Джозефа? А потом она стояла в верхнем холле над лестницей и украдкой через перила наблюдала, как дом заполняют сильные мужчины в синей форме? А после осторожно спустилась вниз и, услышав голоса полицейских в буфетной и кухне, рванулась ко все еще открытой настежь двери? За ней — свобода! И вдруг — мотоцикл, путь отрезан.

Повернула ли она назад к дому в панике или заранее продумала такой маневр на крайний случай? Если предположить последнее, то надо признать, что она очень опытна, хитра и даже отчаянна.

Доведя себя таким образом почти до истерики, я около семи часов утра позвонила инспектору Гаррисону. Его голос меня несколько успокоил, но потом, услышав мой рассказ, он разозлился сам.

— Чертов тупица, — взорвался он в трубку, имея в виду нашего дежурного полицейского. — Я ему голову оторву!

— Он же не знал. Она ему сказала, что работает в доме.

— Так и сказала? Быстро она соображает. Но что же она там делала?

— А вы не думаете, что она стреляла в Джозефа?

— Не думаю, что у нее хватило выдержки застрелить человека и потом выпить рюмку шерри. Темперамент не тот. Нет.

Я вздохнула с облегчением. Мэри мне нравилась, а тот ее образ, который я сама себе нарисовала ночью, вызывал только отвращение.

— Тогда хорошо, что я вам позвонила. Кстати, миссис Бассетт умерла.

Я рассказала ему о звонке Лили Сандерсон, и он замолчал так надолго, что я начала дуть в трубку.

— Алло, Центральная, нас, кажется…

— Нет, я тут, мисс Белл. Просто сижу и думаю, каким же я был идиотом. Таким в полиции делать нечего. Мне надо было пойти в уборщицы!

С этими словами он, видимо, бросил трубку.

 

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

Сейчас мы знаем, что уже через десять минут после этого разговора он бросился в дом на Халкетт-стрит, а позже организовал срочный осмотр всех прилежащих к городу автострад и особенно боковых дорог вокруг Уорренвильского шоссе. Где-то после полуночи он нашел то, что искал, и самое главное — нашел не слишком поздно.

Одна мысль не давала ему покоя весь день: не опоздать! Но по ходу дела он еще успел расставить ловушки. На этот раз даже смерть не могла спасти преступника.

Всех нюансов он, конечно, тогда не знал. Но знал, точно знал преступника и его невероятную хитрость. Поэтому надо было оставить все как есть. Никому ничего не говорить. Притупить его бдительность, сбить с толку, а потом решительно выхватить его из его вроде бы абсолютно надежного убежища. Потом он признался, что в этом заключается его метод. О том, что он был применен, свидетельствует его внешнее бездействие в течение последующих десяти дней.

Десять жарких июльских дней. Годфри Лоуелл работал над апелляцией; Джуди все больше слабела от жары и стресса; Джозеф, принимая нас в больнице с огромным чувством собственного достоинства, все так же отказывался хоть на слово отступить от своего рассказа о том, что он дремал и никого не видел. Об Уолли и Мэри Мартин — никаких сведений. На могиле миссис Бассетт засыхали цветы, а полицейские продолжали дежурить в моем доме и вокруг него. Кэтрин все так же жила в доме на Пайн-стрит и упрямо отказывалась мириться с унижением, которым считала второе завещание Говарда.

В один из этих десяти дней я составила список всех возможных и невозможных подозреваемых. Он лежит передо мной, с пометками после каждой фамилии. Я переписываю его дословно, так как он лучше, чем что-либо другое, свидетельствует о моей полной растерянности.

Вот этот список:

Годфри Лоуелл — (Непохоже)

Инспектор Гаррисон — (Зачем?)

Доктор Симондс — (Возможно)

Мистер Уэйт — (Возможно, но непохоже)

Уолли — (Невероятно и зачем?)

Дик Картер — (Возможно, но невероятно)

Джим — (Возможно, но непохоже)

Абнер — (Нет)

Амос — (Мертв)

Джозеф — (В него самого стреляли)

Роберт — (Непохоже. Нет причин)

Вот такими делами я заполняла те бесконечные дни. Ничего нового, очевидно, не происходило. Инспектор Гаррисон меня упорно избегал. Джуди похудела почти до прозрачности. Полицейские патрулировали первый этаж ночью и участок — днем.

И вот в семнадцатый день июля Кэтрин неожиданно перешла к действиям и ускорила развязку. Это случилось вечером.

А утром того дня из больницы вернулся Джозеф. Он снова взял на себя все хозяйство, успевая, почти как прежде, управляться и со столовым серебром, и на кухне. Но шок еще не прошел, а перевязанная рука мешала ему работать. Я договорилась отправить его на несколько дней в деревню, и он воспринял новость с благодарностью.

И в этот день, семнадцатого июля, Кэтрин неожиданно перешла к действиям и ускорила развязку.

Она была умной женщиной. В этом рассказе я, наверное, не отдала ей должное. Но с начала трагических событий она вела себя несколько странно, была напугана больше, чем хотела нам показать, и в результате замкнулась в себе.

С того самого дня, когда Джим дал показания в суде, она, по-моему, поняла, что он кого-то покрывает.

Его спросили:

— Вы говорите, что видели на неизвестном белую рубашку. Что вы имеете в виду?

— Только то, что сказал. Спереди увидел на нем белую рубашку.

— Жилета не было?

— Не могу сказать. Мне показалось, что он в темном костюме, может быть, даже во фраке.

— Но насчет кепки вы уверены?

— Нет. Но, по-моему, он был в кепке.

— Тем не менее, если верить вашему рассказу, он пробежал так близко от вас, что выбил из руки трость. Вы смогли различить кепку, белую рубашку, но больше ничего?

В этом месте Джим заколебался. Он находился под присягой, а присяга вещь серьезная. Потом взглянул на Кэтрин и чуть-чуть выпрямился.

— Это все, что я видел. Я сидел на земле. А его лицо было повернуто в сторону.

Кого он еще мог покрывать ценой своей жизни, если не Говарда? Говарда с его копной седых волос, неизменно во фраке по вечерам. Говарда, пытающегося что-то скрыть любой ценой. Неудивительно, что Кэтрин тут же подумала о Маргарет и вообще считала завещание ключом к разгадке.

И вот в преддверии конца я перехожу к описанию сцены в кабинете мистера Уэйта, куда меня пригласила Кэтрин.

Она договорилась о встрече заранее, и нас тут же пропустили. Вид мистера Уэйта меня несколько шокировал. Он выглядел измученным и не совсем здоровым. Когда мы здоровались, я заметила в его глазах выражение сочувствия.

Навстречу нам он не вышел, только поднялся из кресла.

— Я опять хромаю, — извинился он, показывая на трость в углу. — Старая беда. Могу сказать, миссис Сомерс, что я опечален и потрясен. Апелляция, конечно…

— Апелляция не поможет, — мрачно заявила Кэтрин.

— Но могут обнаружиться новые факты. Дело, конечно, не закроют до тех пор, пока…

— Пока они не казнят невинного, — закончила его фразу Кэтрин. — Они именно это и сделают, мистер Уэйт, если мы не докопаемся до истины.

Он беспокойно заерзал в кресле.

— Истина? Какая истина? Я знаю не больше вашего.

Но, увидев выражение ее лица, подался вперед и, аккуратно подбирая слова, произнес:

— Понимаю, что вы имеете в виду, миссис Сомерс, и я… я вас понимаю. Тем не менее заявляю вам совершенно однозначно, что мистер Сомерс сам изложил мне суть основных пунктов завещания и подписал документ, подготовленный мною в соответствии с его пожеланиями. Он был в полном рассудке, как сейчас вы или я. Он ясно представлял, что завещание наносит вам удар, и немного рассказал мне о своей семье и ее проблемах. Он сообщил, что собирается приложить к завещанию письмо. Не понимаю, почему он этого так и не сделал.

Он не играл, а говорил правду. И, по-моему, Кэтрин это тоже поняла. Она продолжала прямо сидеть на стуле, но враждебность в ее голосе исчезла.

— Он не объяснил вам назначение фонда в пятьдесят тысяч долларов?

— И да, и нет. Им должен был в каких-то целях распорядиться Уолтер Сомерс, его сын. Он просто сказал, что Уолтер поймет. Конечно, он был довольно слаб, но я успел заметить, что он вообще не очень разговорчив. Честно говоря, я сам испытывал боли, когда был у него в первый день, да и во второй тоже. Многих подробностей я так и не вспомнил, хотя пытался. Завещание ведь дело совершенно обычное.

— У вас не создалось впечатления, что он принимал наркотики?

— Нет. Однозначно — нет.

— А Сара присутствовала? Сара Гиттингс?

— Она вышла из комнаты, но один раз вошла и дала ему какое-то лекарство.

Но Кэтрин продолжала стоять на своем. Она просто отказывалась признать очевидные факты. Мистер Уэйт это понял и вновь насторожился.

— Завещание подлинное, — произнес он. — Если хотите, я могу поехать с вами в отель, и мы повторим все мои действия. Я докажу вам, что в первый день меня проводил в комнату мистера Сомерса сам управляющий и нас видела и запомнила дежурная по этажу. Уолтер Сомерс встретил меня в дверях и проводил внутрь. Оба раза со мной была Флоренс Гюнтер. Дежурная ее также видела. Если я подделал завещание — а мне кажется, вы намекаете именно на это, — зачем я вообще туда ездил? Побойтесь Бога, мадам, ну какая мне польза от этого преступного поступка? Это чепуха, бессмысленная и оскорбительная чепуха.

Кэтрин, однако, его почти не слушала. Его слова не оказали на нее никакого воздействия. Закончив тщательный осмотр своих перчаток, она взглянула ему в глаза.

— Вы действительно готовы поехать в отель?

— Конечно, поеду. Вы думаете, я боюсь?

Она встала и только тут впервые обратила внимание на то, что он разъярен почти до белого каления. Она взглянула на него с тем мимолетным детским выражением, которое так меняло ее лицо.

— Простите меня. Но я просто не понимаю. Не было же причины, ни одной. Если, конечно, Маргарет Сомерс действительно умерла.

Когда мы отправились в путь, он снова был вежлив, только немного взъерошен. Уверена, что никто из нас не предчувствовал близкой развязки. Помню, мистер Уэйт еще задержался на несколько минут, чтобы подписать несколько писем, а потом шумно выдохнул, когда поднялся и потянулся за тростью.

— Пока лечил эту болезнь, потерял четыре зуба, а толку все равно нет.

Так мы приехали в отель. Кэтрин молчала, опять уйдя в себя, мистер Уэйт хромал, а я шла сзади и чувствовала себя лишней.

Нам повезло хотя бы в одном: комнаты, которые занимал Говард, были свободны. Управляющего, к сожалению, не было на месте, но дежурная, мисс Тодд, сидела за своим столом. Она поздоровалась с нами с подчеркнутой церемонностью и отдельно поклонилась мистеру Уэйту.

— Вы меня помните? — спросил он ее.

— Конечно, мистер Уэйт.

— И то, что я приходил сюда два дня подряд?

— Да, конечно. В первый раз вас привел мистер Гендерсон.

Потом она словоохотливо добавила:

— В первый день с вами была молодая женщина. Во второй день она тоже приходила, а позже пришел наш нотариус. Я все помню очень хорошо. Мисс Гюнтер сидела вот здесь, на этом стуле, пока вы ее не позвали.

— А почему? — неожиданно для всех спросила Кэтрин. — Почему она ждала здесь, а не в гостиной?

Мисс Тодд слегка удивилась.

— Да, правда… Странно. Мистер Уэйт, а вы не помните, почему?

Но он не помнил. В гостиной он вообще не был. Из коридора его впустили прямо в спальню.

— По-моему, там была сиделка. Мисс Тодд, не откроете комнаты?

Мисс Тодд была, по-моему, просто заинтригована. Она деловито провела нас в гостиную, распахнула одно или два окна, но ошиблась, полагая, что останется с нами.

— Какую комнату занимал мистер Сомерс?

— Вот эту. Я зажгу свет.

— Благодарю. Пожалуйста, закройте дверь, когда будете уходить…

Раздражение частично вернулось к мистеру Уэйту. Он проковылял в спальню, указанную мисс Тодд, и остановился в дверях, вспоминая свой визит почти годичной давности.

— Ну вот и ответ на ваши вопросы, мисс Сомерс, — сухо произнес он. — Вот эта комната. Вы уже знаете, что я сказал правду и был здесь. Если вы полагаете, что я приходил сюда с какой-либо иной целью, позвольте напомнить, что до того дня был с ним практически не знаком. Я приходил сюда только потому, что меня вызвали. Только поэтому.

Кэтрин облизала сухие губы.

— Мой муж лежал в постели?

— В этой. Я сел возле него и увидел, что он очень болен. День был сумеречный, но была включена лампа. Я сел вот здесь, потому что рядом была лампа. Сейчас, я вижу, ее перенесли.

На лице Кэтрин появилось странное выражение.

— Подождите, — напрягшись, попросила она. — Сделайте все так, как было в прошлый раз. Вы помните, как все было? Пожалуйста, вспомните, мистер Уэйт! Как все было. Каждую деталь!

Было видно, что ее сдерживаемое возбуждение передается ему. Он взглянул на Кэтрин, и его лицо потеплело. Он подошел к двери в коридор и открыл ее.

— Дайте вспомнить. Уолтер Сомерс стоял здесь, у порога. Он открыл дверь и сказал: «Отец, пришел мистер Уэйт». Потом пропустил меня внутрь, я зашел один. Кажется, дверь за мной закрыл он. Да, дверь закрыл он. Я сказал: «Здравствуйте, мистер Сомерс. Жаль, что вам приходится лежать». Он сказал о своем здоровье, что ему лучше или становится лучше. Я положил перчатки и шляпу, вынул бумагу и авторучку. После этого мы говорили только о деле. Завещание он продумал заранее, так что все заняло не более получаса.

— И это все?

— Все, что я помню. Выглядел он совершенно нормально, но нервничал. Я оставил свою трость у столика, а потом случайно толкнул ногой. Она упала, а он вздрогнул, как от удара. Я ее поднял и повесил на дверную ручку, а… Странно! Чертовски странно!

Он уставился на стену возле кровати.

— Они убрали дверь, — сказал он.

— Какую дверь?

— Здесь, справа от меня, была дверь. А сейчас она с другой стороны от кровати!

Мы все втроем тупо рассматривали эту дверь. Я уверена, что в тот момент никто из нас еще не понимал всего значения сказанного. Первой догадалась Кэтрин.

— Мистер Уэйт, вы уверены, что были именно в этой комнате?

— Не знаю. Они все одинаковые. Но их вечно перестраивают.

Все же я думаю, что приоритет открытия надо отдать Кэтрин, хотя инспектор Гаррисон об этом знал уже больше недели. Она молча, очень спокойно вышла в коридор и позвала мисс Тодд.

— Вы уверены, что здесь была спальня моего мужа?

— Конечно, миссис Сомерс.

— И здесь ничего не меняли? Ничего не перестраивали?

— Нет, только повесили новые шторы на окна.

— Спасибо.

Мисс Тодд вышла, оглядев нас, прежде чем закрыть дверь, острым взглядом. Кэтрин дождалась, пока она уйдет, потом прошла через гостиную и заглянула в другую спальню. Только потом она довольно ровным голосом позвала нас.

— Я думаю, что вы были здесь, мистер Уэйт, — заключила она. — В спальне Уолтера, где его сообщник выдал себя за мистера Сомерса и составил то завещание.

И только тут в ее осевшем голосе прозвучала нотка триумфа:

— Я знала, знала. Мой бедный Говард!

 

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Того, что скрывалось за этим открытием, мы, конечно, тогда не знали. Ясно было, что речь идет о какой-то махинации.

Но потом, через несколько часов, когда прошел первоначальный шок, начали появляться более конкретные мысли и вопросы. Кто был тот человек в кровати? Какое отношение он имел к убийствам? Был ли он убийцей?

Однако никто из собравшихся вечером в моей библиотеке в то время еще не верил, что удивительная развязка уже на пороге, что все наши вопросы найдут ответы буквально через несколько часов.

Присутствовавшие, в основном, молчали, но общее настроение было гораздо лучше, чем в предыдущие дни. Появились новые надежды в отношении судьбы Джима, а лицо Кэтрин выражало явное облегчение. Джим будет спасен, а право на траур по Говарду теперь безраздельно принадлежало ей. Ее застывшее лицо оттаяло.

Джуди тоже выглядела лучше, чем когда-либо за много недель.

Войдя в дом со светящимися глазами и порозовевшими щеками, она показала мне безымянный палец с очень милым, но чрезвычайно маленьким бриллиантом.

— Правда, красиво? — спросила она.

— Действительно красиво, — серьезно ответила я, потому что кольцо являло образец гордости и неизменной честности Дика. И я гордилась, что Джуди носила этот осколок камня, как королева носит корону.

Все разговоры в тот вечер нас ни к чему не привели. Мы вновь и вновь обсуждали события, происшедшие год назад в номере отеля, и не могли их понять. Но именно Дик, весь вечер обнимавший Джуди за плечи на глазах у Кэтрин, которая смирилась с этим так же молча, как и с кольцом, выдвинул гипотезу о том, что пятьдесят тысяч долларов, упомянутых в завещании, предназначались этому неизвестному в уплату за его услуги.

И именно Дик, доведя эту гипотезу до ее логического завершения, заявил, что человек, который смог в парике и гриме выглядеть достаточно похожим на Говарда, чтобы обмануть мистера Уэйта, мог так же легко заставить обмануться и Джима.

Тем не менее у нас не было никаких идей по поводу личности этого неизвестного.

Июльский вечер выдался очень жарким и душным. В десять часов Джозеф, уже одетый по-дорожному, — в одиннадцать он уезжал в короткий отпуск — принес нам лимонад. Помню, что почти сразу же Джуди откинула шторы с открытого окна, чтобы впустить хоть чуть-чуть свежего воздуха, и внезапно отпрянула назад.

— Там человек! — воскликнула она. — Прямо за окном.

Дик мгновенно рванулся наружу. Вернувшись через некоторое время, он сообщил, что не смог никого увидеть, но скоро начнется гроза и им лучше ехать домой. По-моему, он говорил как-то странно, но в этот день мы все перенервничали, и я промолчала.

Когда они уехали, мне вдруг стало не по себе. Я пошла в буфетную, где Роберт неторопливо беседовал с дежурным полицейским, ожидая, когда Джозеф соберет вещи. Пока Роберт ждал в буфетной, полицейский успел обойти дом изнутри и снаружи, но тоже ничего не нашел. Вскоре началась гроза, и Джозеф грузил вещи в машину через дверь кухни в такой ливень, какого не было очень давно.

Хотя было одиннадцать часов, я почему-то не пошла спать. Меня не покидало чувство какого-то беспокойства, как будто что-то уже случилось или должно было вот-вот произойти. А вскоре после одиннадцати Джок вдруг сел в холле на задние лапы и завыл так, что у меня мороз пошел по коже.

Даже сейчас я не пытаюсь найти объяснение ни этому вою, ни тому, что, выйдя в холл, обнаружила обеих собак со стоящей дыбом шерстью. Они неотрывно смотрели через открытую дверь в темную гостиную.

В их позах читались недоверие и ужас. Потом они повернулись и бегом рванулись в библиотеку. Безо всякого стыда сознаюсь, что я тут же последовала за ними и крепко заперла за собой дверь.

Нет, объяснить я ничего не могу. Но когда спустя некоторое время в дверь позвонил инспектор Гаррисон, я все еще сидела запершись. Он едва-едва уговорил меня его впустить.

Он промок насквозь, выглядел очень усталым и чем-то был сильно удручен, хотя причину я смогла понять только позднее.

— Я сегодня поздно, — сказал он. — Но нам пришлось вскрывать в банке сейф, а для этого нужно много времени и бумаг. Потом у меня было еще одно небольшое дельце, но оно не порадовало. Хотя, может быть, так и к лучшему. Во всяком случае, это сэкономит Уолтеру Сомерсу уйму нервов.

— Уолтеру? Он жив?

— Жив. Мне приходилось иногда по случаю быть сиделкой. Но он жив. Будет жить. И со вчерашнего дня — в сознании. А сейчас, когда вы докопались до этой истории с завещанием — мне Уэйт уже рассказал, — я надеюсь, ваша семья не будет настаивать на обвинении. Уолтер Сомерс пытался сделать то, что следовало, и это почти стоило ему жизни.

Он откинулся в кресле и яростно оторвал зубами кусок измочаленной зубочистки.

— Да, — заявил он, — я запорол это дело. Когда встал на правильный путь, было уже почти поздно. Кстати, меня образумил выстрел в Джозефа Холмса. Но я потерял уйму времени на разные посторонние дела и… Ну что же, теперь можно сказать, что убийца никого больше не убьет.

— Он у вас? Убийца?

— Да… И да, и нет.

Я прямо подскочила от возбуждения.

— Инспектор, кто это? Я имею право знать.

— Сейчас.

Он взглянул на меня и загадочно улыбнулся.

— Но не сразу. Мы к этому подойдем постепенно, чтобы не было шока.

— Шока? Значит, я его знаю?

— Хорошо знаете, — серьезно ответил он. — Поэтому-то я и хочу сначала все рассказать. Чтобы вы поняли. Что-то вроде психологической подготовки. Я вам все расскажу, не называя пока его имени. Пусть его зовут Джеймс С. Нортон. Он, кстати, использовал это имя, когда арендовал сейф в банке. Нортон. Вплоть до без четверти три сегодня днем у нас не было никакой надежды поймать его за руку. Мы знали, что он виновен, виновен по уши. Следили за ним постоянно, но у нас ничего не было, ни одного доказательства. А сегодня он пошел в Коммерческий банк — ему пришлось пойти — и все проиграл.

Учтите, он знал, что за ним следят. Ну, если не знал, то подозревал. Он не знал только, что я нашел Уолтера. Он его почти убил, а потом оставил в заброшенном сарае. Несколько раз ездил туда. Ему вначале было невыгодно, чтобы Уолтер умер. А потом стало выгодно. И он оставил его там умирать. Я хочу, чтобы вы это помнили.

Его уже начинало припекать, а после смерти Уолтера вряд ли что-нибудь могло вскрыться. Надо признать, он тянул до последней минуты. Знал, что у нас нет доказательств. У нас и правда их не было примерно до семи часов сегодняшнего вечера.

Мисс Белл, я хочу обрисовать вам этого человека. Мы знали, что он, по крайней мере, среднего роста и сильнее среднего мужчины. После того, как мне рассказали об этой маленькой комедии в «Империале», я понял, что он актер и умеет подделывать подписи. Мы также знали, что он быстр и ловок.

Но мы знали и еще кое-что.

У него нет ни сердца, ни жалости. Вместо этого — только жадность и безнравственность. И еще хитрость. Хитрость настолько дьявольская, что он не только сумел скрыть все свои следы, но еще и умышленно направить подозрения на другого человека путем создания фальшивых улик.

Например, пятно в машине Джима Блейка, звонок от его имени перед роковой поездкой в Нью-Йорк, его одежда, которая, по замыслу, должна была убедить сторожа Пэррота в том, что приезжал Блейк. Был еще телефонный разговор от имени Блейка. И я готов утверждать, что этот человек позволил бы посадить Джима Блейка на электрический стул с меньшими угрызениями совести, чем я ломаю эту зубочистку.

Вот таков убийца. Хочу, чтобы вы это помнили.

Теперь еще об одном лице. Ее вам описывать не надо. Но она замешана по уши. То есть была замешана, и я готов снять перед нею шляпу. Ее имя — Мэри Мартин.

— Мэри? Она же только вредила!

Он снова улыбнулся.

— Когда она начала понимать всю правду, она все же сделала свое дело. Попыталась спасти Говарда Сомерса, но этот… Нортон ее перехитрил. Она помогла найти Уолтера. А в ту ночь, когда ее здесь встретили бегущей к дому, она бежала именно потому, что знала, куда надо бежать. Она знала, что в доме произойдет или убийство, или попытка убийства.

— Она знала, что убьют Джозефа?

— Боялась, что попытаются. Но об этом потом. Ей самой тогда было плохо. Она догадывалась, что случилось с Уолтером. Она почти сошла с ума от отчаяния, эта девушка. Ослабила бдительность и… выстрел в Джозефа.

— Но почему у Мэри Мартин вдруг возник такой интерес к Уолтеру?

— Интерес у нее был прямой. И давно. Она за него вышла замуж прошлой осенью…

Он секунду помолчал, давая мне время понять все последствия, а потом заговорил по-деловому:

— Теперь вернемся в прошлый год: лето, конец июня.

Уолтер Сомерс находился в городе и в один прекрасный день получил письмо с приглашением прийти в дом на Халкетт-стрит. Он пошел и встретился там с этим человеком, которого я называю Нортон, а также с женщиной по фамилии Бассетт. Она, эта Бассетт, заявила ему, что служила у Маргарет Сомерс в Биаррице и Маргарет Сомерс родила там ребенка.

— Ребенка от Говарда Сомерса?

— Нет. Думаю, вначале заговор состоял именно в этом. Выдумано было все полностью. Никакого ребенка не было. Девушка, которую выдавали за дочь Маргарет Сомерс, была дочерью самой Бассетт от первого брака. Потом Бассетт вышла замуж второй раз. Девушку звали Мэри Мартин.

— Мэри? И она сама в это верила?

— Думаю, некоторое время — да. Хотела верить. Это же естественно. Но когда замысел не удался, миссис Бассетт рассказала ей правду. Но вначале, услышав эту историю, Уолтер Сомерс вызвал отца. И тот приехал.

Говард Сомерс все отмел с порога. Заявил, что никакого второго ребенка от Маргарет у него не было и она вообще в Европе не рожала. Вся история — ложь. Но от волнений у него случился сердечный приступ, и вот тут-то начались неприятности.

Задумка Нортона не удалась. Но болезнь мистера Сомерса породила у него новую идею. Вообще странно, как это одна преступная мысль непременно порождает вторую. Он предложил Уолтеру план с завещанием, и тот едва не спустил его с лестницы. Но Уолтер был кругом в долгах, а тут намечался выход из положения. Эта мысль, как он выразился, «его грызла». Кроме того, девушка уже сильно интересовала его. Она-то была ни при чем. Она во все верила. Кстати, когда ее мать рассказала ей правду, она тут же попыталась увидеться с Уолтером в «Империале», но ее не пустили.

В защиту Уолтера надо сказать вот что: он считал, что с ним обошлись несправедливо и половина состояния должна принадлежать ему. Потом, когда его отец умер, он поехал в Нью-Йорк, чтобы рассказать все, но его там встретили враждебно. Вспомним еще: он не был уверен, что его отца не убили. Заподозрила это Мэри Мартин и тут же позвонила ему по междугородному телефону.

В его пользу говорит и то, что он пошел к Нортону и предъявил ему обвинение. Нортон все отрицал, но Уолтер сразил его наповал логикой. С этого момента Нортон его возненавидел. Вот почему я говорю, что он заплатил за то, что сделал. Жена была влюблена в него без памяти, но вся эта интрига ей претила. Она раз за разом угрожала разоблачением.

Теперь о заговоре с поддельным завещанием. Идея принадлежала вовсе не Уолтеру Сомерсу, хотя он и помог ее осуществить. Хитрый способ подбросить завещание в бумаги его отца придумал тоже не он. Хотя способ был простой. Дело в том, что хотя мистер Сомерс и не собирался менять завещание, он все же оплатил несколько счетов Уолтера. В некоторых отношениях он был жестким человеком и заставил сына принести ему эти счета.

Он их собирался хранить у себя. Но Уолтеру не хотелось, чтобы их когда-нибудь нашла миссис Сомерс, и поэтому он попросил отца запечатать их в конверт с поручением вернуть его Уолтеру в случае своей смерти.

Он упомянул об этом в разговоре с Нортоном и тем самым положил начало афере. Нортон предложил заменить счета в конверте на поддельное завещание, что и было сделано. Говард Сомерс, ничего не подозревая, сам отвез конверт в Нью-Йорк и положил в свой сейф фальшивку. А на конверте была надпись: «Отдать моему сыну Уолтеру в случае моей смерти». Ловко сработано, не правда ли?

— Ловко, но подло!

— Да, обман. Но надо признать, что об убийствах тогда не было и речи. Да, подлог, хотя Уолтер считал его оправданным. Но убийство — ни в коем случае.

Итак, все было подготовлено к комедии. Пятьдесят тысяч долларов должны были стать гонораром Нортону за его роль, за то, что он научился подделывать подпись Говарда Сомерса, и за маленькое представление, которое он сыграл, лежа в постели в хмурый пасмурный день, который был и выбран из-за того, что был хмурым и пасмурным. Ну, и за подпись поддельного документа, конечно.

Я еще не расспросил Уолтера как следует, но в той комедии, разыгранной в гостинице, — а этот эпизод единственное, что было комичного во всем деле, — одетая в форму сиделки миссис Бассетт сыграла роль Сары Гиттингс. Уолтер заранее все подготовил, наняв ее делать массаж отцу.

А Нортон сыграл роль Говарда Сомерса. Думаю, он и был тем самым человеком с коробкой цветов, которого запомнила дежурная по этажу. Она ведь сказала, что у него были длинные седые волосы. Нортон, наверное, сразу пришел в парике, делавшем его похожим на Говарда Сомерса.

В коробке действительно были цветы. Но там также были грим, шелковая пижама и халат. И еще несколько пузырьков и туалетные принадлежности, полагающиеся больному. Я только могу гадать, но думаю, что так все и было.

События развивались в комнате Уолтера. Он запер дверь между спальнями, предупредив Сару Гиттингс, что к нему придут выпить друзья.

Были продуманы все детали. Управляющий сам провожает Уэйта наверх, Уолтер встречает их в коридоре. Никто и не думает, что это другая дверь. Во второй день приходит нотариус и заверяет подписи свидетелей. Из коридора зовут Флоренс Гюнтер. В конце артисты по одному уходят по служебной лестнице.

Сорвалось только одно. Сара Гиттингс обычно в это время ходила гулять, и Уолтер ее подменял. Но те же два пасмурных дня двенадцатого и тринадцатого августа, которые наилучшим образом подходили для их спектакля, оказались для нее неудачными из-за дождя. Она не выходила гулять. Вместо этого вслух читала мистеру Сомерсу и потом отметила этот факт в своем дневнике.

Теперь перейдем к нынешней весне, когда Сара познакомилась с Флоренс Гюнтер. Может быть, она вспомнила, что видела ее сидящей в холле отеля, а может быть, все произошло случайно. Достаточно того, что они встретились и Сара рассказала, что служит у вас. Ваша связь с семьей Сомерсов достаточно известна, и Гюнтер в конце концов упомянула о завещании.

Сара Гиттингс вначале не поверила, а вернувшись домой, проверила записи. И поняла, что в те дни никакого завещания написано быть не могло. Она тут же попыталась связаться с Джимом Блейком. Кроме того, ей удалось уговорить Флоренс Гюнтер на время взять завещание из сейфа. Встречу с Джимом Блейком она назначила на понедельник восемнадцатого апреля.

К этому времени она уже спрятала листки из дневника в кладовке с дровами, но вечером достала их оттуда и положила в шкафчик. Днем она познакомилась с содержанием завещания и убедилась, что совершен подлог. О секрете шкафчика она знала и, когда брала у Флоренс документ, сообщила ей, как открыть двойную дверцу.

Она себя чувствовала в безопасности. И когда уходила в тот вечер из дома, за себя совершенно не волновалась.

Теперь попытаюсь восстановить картину преступления, совершенного вечером восемнадцатого апреля. Правда, надо учитывать, что Уолтер Сомерс еще совсем слаб и о некоторых подробностях сам может только догадываться.

 

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ

В пять минут восьмого Сара Гиттингс вышла из этого дома с двумя собаками. На всякий случай она, наверное, положила завещание в туфлю, опасаясь хулиганов, которые в последнее время вырвали из рук женщин не одну сумочку. В ее сумке были только ключи от ее комнаты и входной двери. Правда, от волнения она свою комнату запереть забыла.

Она вышла из дома и, еще не дойдя до улицы, встретила Уолтера Сомерса. Он знал, что она в это время часто гуляет с собаками, но в тот вечер он знал еще кое-что. Нортон, у которого были свои способы получать информацию, сообщил ему, что Сара в тот день встречалась с Флоренс и получила от нее длинный плотный конверт.

Дело начинало трещать по швам.

После того, как они обменялись несколькими фразами, Уолтер понял, что игра проиграна полностью. Он сказал ей, что сдается, на следующий же день поедет к отцу и все ему расскажет сам. Но он упросил ее ничего не говорить Джиму Блейку. Ведь если об этом деле узнает его мачеха, он пропал. Она согласилась. Но не отдала ему копию завещания. Сказала, что оставила ее дома. Он ей не поверил. Она его никогда особенно не любила, и поэтому он ей просто не поверил.

Чувствуя это, она показала ему пустую сумку. «Я верну завещание, когда вы приедете от мистера Сомерса», — заявила она и ушла, оставив его одного на дорожке.

Я верю, когда он говорит, что никогда больше не видел ее живой.

Я также не оправдываю Уолтера за то, что он проник в дом и попытался найти завещание. Он все-таки попал в дом, хотя и сломал при этом кончик ножа. Выковыривая замазку из рамы двери, он слышал, как сейчас утверждает, что Сара звала Джока, который убежал в сторону. Он тогда подумал, что она гуляет где-то на Ларимерском участке или возле него. Потом, когда его поиски оказались напрасными и Джозеф помог ему выбраться из дома, он вроде бы опять слышал ее голос.

По-моему, он не ошибся. Вначале у нее убежала собака, и она ее искала. Потом решила вернуться домой и позвонить на Халкетт-стрит, чтобы отменить встречу. Во всяком случае, она, по-видимому, устала от беготни за собакой по склону и по дороге назад присела отдохнуть.

Вот тут, примерно в то время, когда ваш дом обыскивала полиция, ее и нашел Нортон. Он, наверное, услышал собак. Нортон ударил ее сзади. Она его и не видела. Он решил, что Сара мертва. Позднее, часов в десять, он вернулся и обнаружил ее без сознания, но еще живой. И тогда довел дело до конца. На этот раз ножом с лезвием длиной примерно четыре с половиной дюйма.

Вдруг его что-то напугало, и он побежал. Он не заметил Джима, который, прождав до без двадцати десять в доме на Халкетт-стрит, возвращался домой через парк. Он не заметил Блейка, но Блейк его увидел. А теперь надо вспомнить вот что. Он, то есть Нортон, все еще был в парике с прической, как у Говарда Сомерса. Он шел проверить, как сделано дело. Возможно, надевал парик еще в первый раз.

Он не знал, что произошло с тех пор, как ударил Сару. Ее могли уже обнаружить. Возможно, вызвать полицию. И он опять загримировался и обманул Джима Блейка: фрак, длинные седые волосы и все такое. Когда дело начало немного проясняться, не так уж трудно было и понять, кого именно Джим Блейк видел той ночью. Вернее, думал, что видел.

Нервное потрясение уложило его в постель и едва не отправило на электрический стул.

— Значит, этот Нортон убил ее из-за завещания?

— Частично — да. Но частично из-за того, что Нортон решил идти До конца, несмотря на то, что Уолтер уже был сыт им по горло. За всеми убийствами стоит именно решимость Нортона довести аферу с завещанием до конца.

Если бы Флоренс смолчала, она бы не умерла. Он мог поверить, что она будет молчать. Ведь она сама вынула завещание из сейфа и вряд ли стала бы об этом кричать. Но Флоренс попыталась поговорить со мной и подписала тем самым себе приговор. К этому мотиву добавился другой. Сара рассказала Уолтеру о своих записях событий тех двух дней. Поэтому, когда несколько обысков вашего дома ничего не дали, Нортон подумал, что записи у Флоренс.

Он завлек ее в машину, уверив, что везет к вам.

Потом убил ее, обыскал и поехал в дом на Халкетт-стрит, обыскал ее комнату. Бассетт ему помогала. Она плакала, и Лили Сандерсон это слышала.

Вернемся теперь к Уолтеру. Джозеф помог ему выбраться из дома. Уолтер переоделся и пришел к вам уже через парадную дверь. Вы его ждали в этот вечер, и ему давно следовало бы появиться. А в вентиляционную шахту он уронил авторучку со своими инициалами. Нам уже известно, как он ее доставал.

Когда Сара не вернулась вовремя, он слегка заволновался, но не более. Больше боялся, что она оставила кому-нибудь собак и уехала в Нью-Йорк. Вот это его пугало. Он хотел сознаться первым. Выйдя на улицу и услышав лай собак, подумал, что она оставила их на Ларимерском участке. Он расстроился, но поехал в клуб и играл там в бридж.

Таков рассказ Уолтера. Знаю, что он верен во всех существенных моментах. Забеспокоился Уолтер только на следующий день, когда узнал, что Сары все еще нет дома, а еще сильнее — когда вы выяснили, что ее нет и в Нью-Йорке.

Когда же нашли тело, он едва не сошел с ума. И поехал к Нортону. Тот сам выглядел потрясенным и подавленным. Уолтер просто не мог ничего понять. А когда исчезла трость у Джима Блейка, начал подозревать его.

Оставалось, правда, непонятным, зачем Блейку убивать Сару Гиттингс. Может быть, она показала ему завещание и дала понять, что оно настоящее? Может быть, Джим Блейк убил ее в состоянии аффекта, пытаясь забрать у нее документ? Больше он не смог ничего придумать. Надо заметить, очень многие подумали так же.

Многие, но не Мэри Мартин, которая сразу же начала подозревать Нортона. С того самого момента, как ей рассказали правду, она с отвращением относилась ко всей афере и к завещанию тоже.

Убийство Флоренс Гюнтер раскрыло Уолтеру глаза. Я не защищаю его за молчание, но можно понять, как

он рассуждал. Двух женщин было уже не вернуть. А как доказать, что их убил Нортон? Нортон продолжал уверять, что невиновен, и призывал в свидетели всех святых.

Затем вы сожгли коврик из машины Блейка, и Уолтер опять растерялся. Он никак не мог понять, что же происходит.

Но Мэри поняла. И Нортон это знал. Поэтому она украла револьвер и носила его при себе. Потом уехала в Нью-Йорк, поступила на работу к миссис Сомерс и только после этого выбросила револьвер с Бруклинского моста. После нескольких недель стресса она впервые почувствовала себя в безопасности.

— Но почему именно к миссис Сомерс? — растерянно спросила я.

— Потому что догадалась обо всем. Она быстрее Уолтера поняла то, во что он отказывался поверить. Что убийца — Нортон. Она вообще сообразительнее Уолтера. Мэри Мартин понимала, что Нортон все еще держится за свое, ищет листки из дневника в комнате Флоренс сразу после ее убийства, раз за разом обыскивает ваш дом. Кстати, вот и ваше привидение! Теперь можно успокоить слуг.

Она поняла также, что до раскрытия аферы с завещанием должен наступить черед мистера Сомерса. А если умрет он, то Джима Блейка наверняка казнят. Спасти мистера Сомерса могло только признание Уолтера. Но и оно могло не спасти Джима Блейка. Как доказать, что он не считал завещание подлинным?

— Инспектор, — заявила я мрачно, — очень хочу знать, кто такой Нортон. Я должна знать. С вашей стороны это… жестоко.

— Думаю, как раз наоборот. Я хочу, чтобы вы поняли, какой это человек, Нортон. Какую ловкость он проявил, использовав имя Джима Блейка. Чтобы попасть к мистеру Сомерсу, он даже оделся похоже. Ему он рассказал некоторые факты, как будто подтверждающие вину Джима Блейка, пообещал, что за тысячу долларов будет обо всем молчать. Потом пошел с ним в кабинет, чтобы получить чек, и, увидев на столе стакан с виски, всыпал туда яд.

— Так он и это сделал?

— И это. Могу сообщить, что именно чек, который мы изъяли из банка, и явился главной уликой. От жадности Нортон так и не смог его уничтожить, хотя и должен был это сделать.

Он взглянул на часы.

— Ну что же, теперь коротко опять об Уолтере. Смерть отца привела его в ярость. Доказательств по-прежнему не было, но Мэри Мартин уже ни в чем не сомневалась. Она сама разбила стакан и открыла окно) чтобы избавиться от запаха цианистого калия. Она была уверена, что произошло убийство. А если бы заподозрили убийство, раскрыли бы и все остальное. Теперь вы понимаете, почему она скрыла следы.

Она позвонила Уолтеру сюда по междугородному телефону, и тот чуть не взбесился. Но сделать признание в то время для него было очень опасно. Вроде бы бескровная афера с документами привела к смерти трех человек, в том числе его собственного отца.

Уолтер поставил себе условие. Он вызволит Джима. Если же его осудят, то расскажет все.

Однако приговор был предопределен еще до его объявления. Для того, чтобы спасти Джима, Уолтеру надо было сознаться самому и заставить сознаться Нортона. Он знал, у кого теперь листки из дневника, поскольку часто бывал в вашем доме и видел тот шкафчик. Когда записку с описанием циферблата зачитали в суде, Нортону, который до этого неоднократно обыскивал весь дом, оставалось только прийти сюда и вынуть бумаги.

Когда Уолтер уезжал вечером из клуба, в его кармане лежало написанное им самим полное признание и описание всех трех убийств. Он рассчитывал заставить убийцу его подписать. Решил, что заставит его это сделать под дулом пистолета. Но все-таки надеялся, что Нортон добровольно подпишет в обмен на шанс скрыться. Уолтер рассуждал так: если он будет наутро давать свидетельские показания, то дело с подлогом завещания все равно проиграно.

Надо сказать еще вот что. Они с Нортоном разругались. Была драка, и в какой-то момент Уолтер его нокаутировал. Он его просто ненавидел.

Потом Уолтер втащил его в машину и повез за город. Объяснил ему ситуацию: он наутро идет в суд и рассказывает, как все было. Уолтер был, как ему казалось, достаточно осторожен, взял с собой револьвер. Но Нортон тоже готовился к этой встрече и перехитрил Уолтера. Каким-то образом смог его ударить, едва не убил, а потом отвез в заброшенный сарай дальше по Уорренвильской дороге. Оставил его там связанным, но пока не хотел его смерти. Ему это тогда было невыгодно. Машину сбросил в овраг, а револьвер спрятал. А потом несколько раз ездил к Уолтеру, хотя, когда мы его нашли, он был уже совсем плох.

Нортон понимал, что если бы смерть Уолтера раскрылась сразу, Мэри Мартин тут же бы выступила на суде. Тогда Нортону конец. Поэтому он время от времени приезжал и ухаживал за Уолтером. Но только чтобы тот не умер. Когда же мы его нашли, Нортон не появлялся уже три дня, и Уолтер был близок к смерти.

Сейчас, конечно, легко говорить, но обвинение против Джима Блейка мне никогда не нравилось. Вы это знаете, и я вам говорил, почему. Все время были какие-то неувязки. Зачем ему, например, было выдумывать человека во фраке? Теперь ответ дать легко. Он не выдумывал, он его видел! Но сказал, что лицо человека было повернуто в сторону. А вот это невозможно. Нельзя бежать ночью сквозь кусты и не смотреть, куда бежишь.

Поэтому я для себя решил, что мистер Блейк видел там человека, которого знал, но назвать не хотел. Когда умер Говард Сомерс, я почти сразу подумал о нем.

Но большой пользы мне это вначале не принесло. А тут еще выстрел в Джозефа. Джим Блейк в тюрьме, мистер Сомерс умер, Уолтер исчез, а в Джозефа еще кто-то стреляет! Сознаюсь, что некоторое время я подозревал Уолтера. Что-то там могло произойти, или Джозеф мог что-то заподозрить. Я же был почти уверен, что именно Джозеф помог Уолтеру тогда ночью выбраться из вашего дома.

И я думал, что Уолтер довольно хорошо понимает, что с ним случилось на задней лестнице.

Сам выстрел тоже произошел при странных обстоятельствах. Джозеф сидел в буфетной с закрытыми ставнями, «потому что так безопаснее», а потом начал нести чушь о том, что задремал, оставив открытой дверь.

Все это показалось мне подозрительным, и, как уже сказал, я вначале подумал об Уолтере. Уезжая, он ведь взял с собой револьвер. Поэтому на следующее утро я приезжал сюда, надеясь найти следы именно его ног. Но нашел не их, а нечто непонятное.

Казалось, сюда приходила женщина. А потом ушла тем же путем. Помните, в тот день был дождь? Он размягчил землю. Так вот, женские следы вели снизу по склону, мимо гаража через кусты и к двери в кухню. Потом следы идут от парадной двери вокруг дома, но не там, где стояли тогда вы, а назад к гаражу и дальше.

Но следы имели особенность. Грузная женщина, шла медленно, опиралась на внешнюю часть стопы. Я такие уже видел.

Ну что же, у меня были две версии. И я выбрал ложную! В тот день в доме был молодой Картер. В машине его лежал револьвер, в кармане — нож с обломанным кончиком. Этот кончик я раньше нашел на ступеньках позади вашего дома. Кроме того, Картеру завещание небезразлично, а он молод и силен. Должен признаться, я долго обдумывал эту возможность.

Правильный путь указали мне вы. Если бы не сообщение о смерти миссис Бассетт, то хитрый и хладнокровный убийца сегодня гулял бы на свободе.

Действовать нам пришлось осторожно и медленно. Доказательства не было ни одного, только версия и мотив. А еще? Ни отпечатка пальца, ни оружия. Ничего. И он это знал. Мы буквально все его вещи проверили. И — ничего. Можно было посадить его за подделку подписи на завещании, но он должен был ответить за четыре убийства!

— Четыре?

— Амоса. Его спихнули в реку, а он не умел плавать. Поэтому и столкнули. Четыре убийства, три покушения на убийства, а у нас — ничего.

Зацепиться было не за что, но однажды, когда я сидел у постели Уолтера, мне в голову пришла мысль. Если он за пятьдесят тысяч долларов был готов на все, то вряд ли выбросил чек на тысячу. А если не выбросил, ему конец.

С этого момента мы не спускали с него глаз ни днем, ни ночью. И один раз убийца ошибся. Сегодня он ходил в Коммерческий банк за деньгами. У него там счет на имя Нортона. И сейф.

Сегодня же мы получили разрешение и вскрыли сейф. Там лежал чек и копия завещания, которая была у Сары Гиттингс.

Все. Мы окружили его дом. У него не было никаких шансов скрыться. Он вышел из дома под дождем и сел в машину, которой пользовался постоянно. Ездил на ней к Говарду Сомерсу, вез к месту убийства Флоренс Гюнтер, убедив, что едет к вам.

Но он нас все же опередил. Вот почему я говорю, что запорол это дело. У него наготове был яд, цианистый калий. Он заглянул в машину. Увидел наших людей в ней, увидел людей сзади и сказал: «Итак, джентльмены. Я вижу, что отпуска у меня так и не будет…»

— Отпуска? Вы же не…

— Спокойно, мисс Белл! Зачем горевать? Как можно жалеть этого монстра? Его собственная жена, находясь при смерти, пыталась рассчитаться с ним за все его преступления.

— Он умер?

— Да. Джозеф Холмс умер.

Услышав эти слова, я, кажется, потеряла сознание.