Итак, я самым подробнейшим образом описала свой дом и всех, кто в нем жил в день исчезновения Сары Гиттингс. Комнаты прислуги находились в задней части дома на третьем этаже и были отделены от моей половины дверью и небольшим холлом. Однако для своих нужд все они пользовались черной лестницей. Мэри занимала комнату прямо над библиотекой, а Сара следующую, над голубой комнатой, где никто не жил. Дверь в комнату Мэри была всегда полуоткрыта, тогда как та, которая вела к Саре, наоборот, закрыта и зачастую заперта на ключ. Несмотря на все свои достоинства, Сара отличалась некоторой подозрительностью.

— Не люблю, когда кто-нибудь трогает мои вещи, — обычно говорила она, когда об этом заходил разговор.

Должна заметить, что Сара не принадлежала к моему постоянному штату прислуги. Эта молчаливая женщина средних лет и плотного телосложения была дипломированной медсестрой старой школы и прожила в нашей семье много лет. Когда кто-нибудь из нас заболевал, мы посылали за одной из этих современных особ, деловых и энергичных, но в серьезных случаях неизменно обращались к Саре.

Она постоянно ездила от одного члена нашей семьи к другому. Бывало, моя сестра Лаура телеграфирует из Канзас-сити: «У детей корь. Пришли, если можешь, Сару», и Сара, быстро уложив вещи и получив по одному из своих скромных счетов деньги в банке, немедленно отправляется в путь. Много времени проводила Сара у моей кузины Кэтрин Сомерс в Нью-Йорке. Кэтрин ее любила, хотя и непонятно, за что. Она была молчалива и не склонна к откровенности, но, вероятно, многие поверяли ей свои секреты.

Бедная Сара! Я как сейчас вижу: вот она проходит по комнатам в своем белом сестринском одеянии, и ее хрустящие накрахмаленные юбки почти касаются пола. Всегда в доме кого-нибудь из нашей семьи, всегда с нами и все же не совсем одна из нас. Помню, с какой тревогой она, перегнувшись через перила лестницы, наблюдала сверху за Джуди во время бала, который для дочери Кэтрин стал первым появлением в свете. Не забыть мне и того, как она шлепала по спинке родившегося бездыханным ребенка Лауры, чтобы заставить его сделать вдох. Помню и то, как, склонившись надо мной, она делала мне массаж, и прикосновения ее пальцев были нежными и легкими.

Она не была умной женщиной, хотя в этом я могу и ошибаться. Может быть, просто жизнь в семье, все члены которой гордились своим остроумием, приучила ее быть сдержанной в выражении своих чувств и мыслей.

В Саре не было также и ничего романтического или загадочного. Это была обыкновенная женщина, к постоянному присутствию которой все мы привыкли, полагая, что Сара всегда будет с нами. Помню, как однажды Говард Сомерс, муж Кэтрин, сказал ей, что упомянул ее в своем завещании.

— Сумма, конечно, небольшая, Сара, но, во всяком случае, вам никогда не придется жить в приюте.

Не знаю, почему мы все так удивились, когда в ответ на эти слова она разразилась слезами. Несомненно, Сара беспокоилась о том, что с нею будет, когда она состарится, а дети вырастут и забудут ее. Во всяком случае, она разрыдалась, и Говард был этим невероятно смущен.

У Сары были свои причуды. Так, когда она жила в доме Кэтрин, всегда полном гостей, у нее выработалась привычка брать поднос с едой в свою комнату, и от этой привычки она так и не смогла избавиться.

— Люблю читать во время еды. И потом, я рано встаю, и мне также не нравятся поздние обеды.

Думаю, она страдала от болей в животе, бедняжка.

Однако в моем доме, где протокол соблюдался не так строго, она сидела со мной за одним столом, за исключением тех случаев, когда приходили гости. Тогда, к тайному негодованию Джозефа, она брала поднос с едой и поднималась к себе.

Сара приехала ко мне от Кэтрин приблизительно за месяц до своего исчезновения. Она была не особенно мне нужна, но Кэтрин решила, что Сара должна отдохнуть и сменить обстановку. У Говарда был сердечный приступ, и какое-то время Сара выхаживала его.

«Пусть она немного отдохнет, — писала Кэтрин. — Конечно, она, как всегда, будет требовать работы, так что, если ты согласишься, чтобы она делала тебе массаж…»

И я, конечно, согласилась.

Я описала Сару весьма подробно и почти ничего не сказала о нашей семье: о Говарде и Кэтрин Сомерс в их прекрасной, в два этажа, квартире на Парк-авеню в Нью-Йорке, которые незадолго до описываемых событий начали вывозить в свет свою девятнадцатилетнюю дочь Джуди; о Лауре и ее многочисленном шумном семействе в Канзас-сити, а также о себе в моем старом доме с его зарослями кустарника, одиночеством и воспоминаниями. У меня были друзья, небольшие приемы и бридж, слуги — Джозеф, Нора, Клара и Роберт и все эти мэри мартин — молодые интеллигентные женщины, которые приходили и уходили, видя в моем доме лишь временное пристанище на пути к замужеству или дальнейшей карьере. Это однообразное, размеренное существование оживляли лишь внезапные, как всегда, приезды Джуди, присутствие моих юных секретарш, чьи мысли все время где-то витали, да визиты Уолли Сомерса, сына Говарда от первого брака. Основным занятием Уолли были биржевые спекуляции, а главным увлечением — старинная мебель, которая у меня, как говорила Джуди, имелась даже в избытке.

В тот апрельский вечер, когда исчезла Сара, Джуди была со мной. Она бунтовала, что неизменно случалось с ней каждый год.

— Временами я просто устаю от Кэтрин, — заявляла она, появляясь у меня неожиданно. — Она меня утомляет. С тобой же, наоборот, отдыхаешь. Знаешь, Элизабет Джейн, несмотря на все твои старомодные манеры и наряды, ты, по существу, весьма легкомысленная особа.

— Ну что же, — обычно кротко отвечала я, — легкомыслие — это все, что мне осталось.

Джуди, надо сказать, имела привычку обращаться ко всем по имени. Кэтрин долго приучала ее называть меня кузина Джейн, однако, став взрослой, Джуди перестала это делать. Но я все же не думаю, что она так обращалась и к своей матери.

Кэтрин была хорошей матерью. Правда, излишне суровой. К тому же она все еще была страстно влюблена в мужа, что иногда встречаешь у внешне холодных женщин, которые обычно являются больше женами, чем матерями. Мне даже кажется, что она немного ревновала Говарда к Джуди, и Джуди об этом знала.

Итак, появлялась Джуди, и, как по мановению волшебной палочки, начинал трезвонить телефон, а перед домом останавливались яркие спортивные автомобили, которые могли стоять часами.

Джозеф с покорным видом освобождал по десять раз на дню пепельницы, полные окурков, время от времени уныло сообщая мне что-нибудь вроде:

— Кто-то прожег сигаретой поверхность вашего бюро времен королевы Анны, мадам.

Я всегда была для него только «мадам», что иногда просто выводило меня из себя.

— Не обращайте внимания, Джозеф. Молодость требует жертв.

После этого он уходил, несколько подавленный, но, как всегда, полный достоинства. По-своему он был таким же необщительным, как и Сара, таким же чудаковатым и стремящимся стушеваться, как все хорошие слуги.

Итак, в тот апрельский вечер, когда исчезла Сара, Джуди была со мной. Она появилась, вся кипя негодованием, перед самым ужином и сейчас выкладывала свои обиды. Мэри Мартин куда-то ушла на весь вечер, и мы с Джуди были за столом одни.

— Право же, Кэтрин просто невыносима, — голос Джуди дрожал от возмущения.

— Она, вероятно, говорит то же самое о тебе.

— Но ведь это же глупость. Она не хочет, чтобы я виделась с Уолли. Уолли, конечно, не тот человек, из-за которого не спишь по ночам, но он все же мой брат.

Я промолчала. Неприязнь матери Джуди к сыну Говарда от первого брака была давней проблемой в семье. Кэтрин ревновала мужа, она никак не могла примириться с тем, что он уже был однажды женат, даже если тот ранний брак и оказался неудачным. И одним из следствий этого была ее ненависть к Уолли и всему тому, что за ним стояло, хотя нельзя сказать, что за ним стояло слишком много. Он был обычным сыном богатого человека, по-своему обаятельным, но довольно нервным с тех пор, как вернулся с фронта после войны. Однако он был похож на Маргарет, первую жену Говарда, и Кэтрин не могла ему этого простить.

— Тебе нравится Уолли? — в голосе Джуди звучал упрек.

— Конечно.

— И он здорово отличился на войне.

— Несомненно. Не понимаю, чего ты добиваешься? Ты что, пытаешься в чем-то оправдаться?

— Мне кажется, мы относимся к нему просто отвратительно. Что у него есть? Немного денег от папы, и все. А теперь и я не смогу его видеть.

— Но ты сможешь, — возразила я. — Ты увидишь его сегодня. Он собирался зайти, чтобы взглянуть на старинный шкафчик с инкрустацией из золотой бронзы, который мне прислала Лаура.

При этих моих словах Джуди так обрадовалась, что тут же позабыла о своем раздражении.

— Но это чудесно! — воскликнула она. — А в нем есть потайные ящики? Я просто обожаю такие вещи.

С этими словами она вернулась к своему ужину, продолжая поглощать все в неимоверных количествах. Ох уж эти юные создания с их осиными талиями и здоровым аппетитом!

Джуди уже сбегала на третий этаж поздороваться с Сарой, и сейчас, когда мы сидели за ужином, я услышала, что Сара спускается вниз. В этом не было ничего необычного. Иногда по вечерам она ходила в кино или выводила на прогулку Джока и Изабеллу. Камин в музыкальной комнате расположен под углом, и в зеркале, которое висит над ним, мне со своего места за столом хорошо видна лестница. Сначала появлялись мягкие туфли на низком каблуке, затем край белой юбки, серый жакет, и, наконец, в поле моего зрения оказывалась вся Сара.

В этот вечер, однако, увидев, что она сменила свой сестринский наряд на обычную одежду, я спросила:

— Идете в кино, Сара?

— Нет, — ответила она, как всегда, лаконично.

— Не могли бы вы взять собак? Их сегодня вечером еще не выгуливали.

Казалось, она колеблется. Я заметила странное выражение на ее лице.

В этот момент Сару обнаружили собаки и принялись радостно прыгать вокруг нее.

— Возьми их, — попросила Джуди.

— Ну хорошо, — проворчала, соглашаясь, Сара. — Сколько сейчас времени?

Джуди бросила взгляд на часы и ответила ей, добавив при этом:

— И, пожалуйста, веди себя хорошо, Сара.

Сара промолчала. Она взяла собак на поводок и вышла. Было пять минут восьмого. Она вышла и больше не вернулась.

Мы с Джуди продолжали сидеть за столом, вернее, это я сидела, а она ела и время от времени отвечала на телефонные звонки. Один раз позвонил молодой человек по имени Дик, и в голосе Джуди зазвучали такие странные нотки, что у меня даже возникли некоторые подозрения. Однако на следующий звонок она отвечала довольно холодно.

— Не понимаю, почему. Она прекрасно знала, куда я еду… У меня все в порядке. Если мне захочется совершить какую-нибудь глупость, я найду для этого другое место… Нет, она вышла.

Я привожу здесь этот разговор, так как впоследствии он оказался чрезвычайно важным. Если не ошибаюсь, он произошел вскоре после ухода Сары, в пятнадцать минут восьмого или около того.

Джуди вернулась к столу, всем своим видом выражая негодование.

— Это дядя Джим, — ответила она на мой немой вопрос. — Нет, ты представляешь, мама опять натравила его на меня. Старый дурак!

Неприязнь Джуди к Джиму Блейку, которую она всячески подчеркивала, была вызвана не какими-то его личными качествами, а тем, что он действовал как представитель Кэтрин, когда Джуди была у меня.

Лично мне Джим нравился. Возможно, потому, что он всегда оказывал мне мелкие знаки внимания, которые так ценят женщины моего возраста, а Кэтрин просто обожала его.

— Он спросил Сару, и я сказала, что она вышла. Интересно, зачем это она ему понадобилась?

— Может быть, Кэтрин просила его что-нибудь ей передать?

— Вероятно, — ядовито заметила Джуди, — чтобы она за мной присматривала.

Надеюсь, я ничего не перепутала. Столь многое произошло в тот вечер, что я с трудом припоминаю этот спокойный ужин, то есть спокойный, конечно, до того момента, как Джозеф принес нам кофе.

Помню, мы говорили о Джиме, причем Джуди — с обычным для ее возраста презрением к человеку сорока с лишним лет, не занятому никаким серьезным делом. Однако Джим, надо отдать ему должное, организовал свою жизнь по-своему неплохо. Старый холостяк, он предпочитал проводить время в обществе других, и причина, как я догадывалась, а Джуди не могла понять, была здесь одна — страх одинокого человека перед одиночеством.

— Дядя Джим и его приемы! — презрительно фыркнула Джуди. — Интересно, откуда он берет на них деньги?

— У него кое-что есть благодаря его матери.

— И, вероятно, еще больше благодаря моей!

Возможно, она была права, поэтому я ничего не ответила на ее замечание, а так как для Джуди, ни в чем не испытывавшей недостатка, деньги значили очень мало, она тут же забыла о своем раздражении и снова развеселилась.

Я с трудом припоминаю, каким был Джим в те дни, как он выглядел в тот вечер, когда покидал свой дом. Высокий, державшийся по-прежнему прямо человек с седеющими волосами, аккуратно зачесанными назад, чтобы скрыть небольшую лысину, он был всегда учтив и одет с иголочки. Он был также весьма популярен. Джим никогда не позволял делу, а в его случае это были операции с недвижимостью на дилетантском уровне, стать помехой игре в гольф или партии в бридж, и в ответ на присылаемые ему многочисленные приглашения постоянно устраивал чаепития или званые обеды. У него был слуга-негр по имени Амос, который умел перевоплощаться почти мгновенно. Амос готовил обед, потом, одетый в смокинг, подавал его гостям и, наконец, уже в крагах и кожаной куртке ждал их у машины, когда, попрощавшись с Джимом, они выходили из дому. Так как для многих все негры выглядят одинаково, складывалось впечатление, что у Джима целая свита слуг.

— Мечта всех невест, — заключила язвительно Джуди, и в этот момент появился Джозеф с нашим кофе.

Это было, как заявил он в полиции, а затем и перед присяжными, в семь тридцать или семь тридцать пять.

Джуди закурила. Помню, я еще подумала, какой красивой она кажется в свете свечей и как все в доме оживает с ее приездами. Рядом, в буфетной, возился Джозеф, и откуда-то издали до меня доносились приглушенные голоса слуг.

Джуди притихла. Возбуждение, владевшие ею при приезде, улеглось, и сейчас она выглядела усталой и несколько подавленной.

Тут я подняла голову, и мой взгляд случайно упал на зеркало.

На лестнице кто-то прятался.