У Лидди подкосились колени. Без единого звука она опустилась на пол, в то время как я, окаменев от изумления, продолжала пялиться в окно. Лидди начала тихонько подвывать от ужаса. Я сильно тряхнула ее за плечо.

— Прекрати сейчас же! — прошептала я. — Это всего лишь какая-то женщина, возможно, служанка Армстронгов. Поднимись с пола и помоги мне отыскать дверь.

Новый стон послужил мне ответом.

— Отлично, — сказала я, — тогда мне придется оставить тебя здесь. Я ухожу.

При этих словах Лидди обрела способность двигаться и вцепилась мне в рукав. Натыкаясь на многочисленные препятствия, мы вернулись в бильярдную, а оттуда — в гостиную. Тут зажегся свет. Теперь за каждым французским окном мне мерещился в темноте человек, пристально следящий за нами, и мурашки ползали у меня по спине. Действительно, сейчас я могу утверждать с уверенностью, что весь тот жуткий вечер мы находились под постоянным наблюдением. Мы поспешно заперли остальные окна и двери и по возможности скорей поднялись наверх. Я оставила весь свет включенным, но эхо наших шагов звучало гулко и раскатисто, словно в пещере. От новообретенной привычки постоянно оглядываться через плечо с Лидди на следующий день случилась «кривошея». Кроме того, она отказалась идти спать.

— Позвольте мне остаться в вашей гардеробной, мисс Рэчел, — взмолилась она. — Если вы возражаете, я посижу в холле за дверью. Я не хочу принять смерть с закрытыми глазами.

— Если тебе суждено принять смерть, — отрезала я, — то нет никакой разницы, открыты при этом глаза или закрыты. Но ты можешь спать в гардеробной на кушетке. Ты страшно храпишь, когда спишь в кресле.

Оскорбиться на последнее замечание у Лидди просто не хватило сил, но спустя некоторое время она заглянула в спальню, где я готовилась заснуть с «Духовной жизнью» Друммонда.

— Это была не женщина, мисс Рэчел, — сказала она, держа тапочки в руках. — Это был мужчина в длинном пальто.

— Какая женщина была мужчиной? — обескуражила я ее, не поднимая взгляда от книги.

Лидди вернулась на кушетку.

Только к одиннадцати часам я, наконец, собралась заснуть. Несмотря на притворное бесстрастие, я заперла ведущую в холл дверь и, обнаружив, что щеколда верхней фрамуги сломана, осторожно подтащила к двери кресло (будить Лидди мне не хотелось). Взобравшись на него, я поставила на выступ рамы ручное зеркало — так, чтобы при малейшем сотрясении фрамуги оно с грохотом упало на пол. Приняв все необходимые меры предосторожности, я легла в постель.

Заснула я не сразу. Едва глаза мои начали слипаться, как Лидди вошла на цыпочках в спальню и заглянула под кровать. Заговорить со мной она не посмела из боязни получить очередной выговор и лишь остановилась на миг в дверях, дабы испустить горестный вздох.

Где-то на первом этаже напольные часы пробили одиннадцать тридцать, потом — одиннадцать сорок пять и наконец — двенадцать. Ровно в полночь во всем доме погас свет. Электрическая компания Казановы закрыла лавочку и отправилась на боковую. Вероятно, по случаю вечеринок и приемов местные жители давали служащим компании взятку, дабы те сидели, пили горячий кофе и уходили с работы на два часа позже. Но теперь свет погасили окончательно. Лидди скоро заснула, как я и предполагала. Она вообще крайне ненадежный и неудобный человек: бодрствует и готова чесать языком, когда ее об этом не просят, и всегда засыпает в самый ответственный момент. Один или два раза я окликнула ее, но единственным ответом мне послужил оглушительный всхрап, представляющий серьезную угрозу для ее носоглотки. Я поднялась и зажгла свечу.

Моя спальня и гардеробная находились над огромной гостиной. На втором этаже по всей длине здания тянулся коридор, в который с обеих сторон выходили двери многочисленных комнат. Небольшие коридорчики в левом и правом крыле здания пересекали главный — план особняка был сама простота. Едва я успела снова подойти к постели, как из восточного крыла донесся отчетливый звук, который заставил меня, замерев на месте с полуснятым шлепанцем на одной ноге, прислушаться. Внизу раздался металлический лязг, и зловещее эхо его прокатилось по всем пустым залам, подобно поступи рока. Казалось, будто некий тяжелый предмет — вероятно, железный — скатился со звоном и грохотом по деревянным ступенькам винтовой лестницы, ведущей к рабочему кабинету.

В наступившей затем гробовой тишине Лидди заворочалась во сне и снова захрапела.

Я почувствовала прилив раздражения: сначала она не дает мне заснуть своим дурацким хождением, а потом, когда надо, спит как Джо Джефферсон или Рип. (никогда не видела особой разницы между ними). Я вошла в гардеробную и потрясла Лидди за плечо. Должна признать, весь сон с нее как ветром сдуло при первых же моих словах.

— Вставай, — сказала я, — если ты не хочешь быть убитой в своей постели.

— Где? Как? — возопила она в полную силу своих легких, садясь на кушетке.

— В доме кто-то есть, — сказала я. — Пошли. Нам нужно добраться до телефона.

— Только не в коридор! — бормотала Лидди, пытаясь удержать меня. — О, мисс Рэчел, только не в коридор! — Но я крупная женщина, а Лидди — маленькая. Кое-как мы добрались до двери. Лидди сжимала в руках медную подставку для дров в камине, готовая размозжить голову любому врагу. Я прислушалась, ничего не услышав, чуть приоткрыла дверь и выглянула в коридор. Там царил непроглядный мрак, населенный самыми кошмарными порождениями фантазии, и свет моей свечи только подчеркивал густоту окружающей нас тьмы.

Лидди пронзительно взвизгнула и втянула меня обратно в спальню. Когда дверь захлопнулась, зеркало, поставленное мною на раму фрамуги, упало на голову Лидди. Это деморализовало ее окончательно. Мне не скоро удалось убедить Лидди, что она не подверглась сзади нападению затаившегося в спальне взломщика; но вид разбитого зеркала не придал ей бодрости духа.

— Это к чьей-то смерти! — принялась завывать она. — О, мисс Рэчел, кто-то умрет в этом доме!

— И умрет, — мрачно подтвердила я. — если ты не возьмешь себя в руки, Лидди Аллен.

Мы сидели в спальне до самого утра, гадая, погаснет свеча до рассвета или нет, и прикидывая, каким поездом удобнее возвращаться в город. Ах, почему мы передумали и остались в Саннисайде на свою голову?!

Наконец начало светать. Из окна спальни я смотрела, как призрачные тени медленно выступают из тьмы и постепенно превращаются в деревья — сначала серые, а потом зеленые. На склоне холма забелело пятнышко клуба «Гринвуд». Ранняя малиновка или две запрыгали в росистой траве.

Лишь одновременно с появлением молочника на дороге и солнца на небе я осмелилась открыть дверь в коридор и осмотреться. Все вещи стояли на своих местах: коридор загромождали распакованные дорожные сундуки, еще не убранные в кладовую, и сквозь витражное окно в торцовой стене на пол лился красно-желтый дневной свет, в высшей степени жизнерадостный. Мальчишка-молочник колотил в дверь где-то внизу. День вступал в свои права.

Около половины седьмого по аллее к дому просеменил Томас Джонсон, и скоро мы услышали грохот открываемых на первом этаже ставней. Тем не менее мне пришлось проводить Лидди в ее комнату на третьем этаже, поскольку она не сомневалась, что обнаружит там нечто ужасное. Когда же ожидания ее не оправдались, она, заметно осмелевшая при свете дня, разочаровалась самым настоящим образом.

Короче, в тот день мы в город не вернулись.

Обнаружив же на полу в гостиной упавшую со стены небольшую картинку, Лидди окончательно убедилась в том, что ночная тревога была ложной. Но я не разделяла ее уверенности. Даже с поправкой на нервное напряжение и обостренность слуха по ночам я не могла поверить, что сорвавшаяся с гвоздя картинка наделала столько шума. На всякий случай, однако, я уронила ее на пол снова. Раздался приглушенный треск деревянной рамки, и последняя тут же рассыпалась в прах. Я попыталась оправдать себя следующим соображением: если Армстронги предпочитают вешать картины на стену кое-как и сдают дом в аренду с нагрузкой в виде фамильного привидения, то ответственность за уничтожение частной собственности лежит на них самих, а никак не на мне.

Я запретила Лидди рассказывать кому бы то ни было о ночном происшествии и позвонила в город с просьбой прислать в Саннисайд слуг. После завтрака, который делал больше чести сердцу старого Томаса, нежели его рассудку, я отправилась расследовать загадку. Ночные звуки доносились из восточного крыла — и не без некоторой тревоги я начала оттуда.

Сначала мне ничего не удалось обнаружить. С тех пор я значительно развила свою наблюдательность, но тогда делала первые шаги в криминалистике. В маленьком кабинете все вещи стояли на своих местах. Я поискала отпечатки пальцев, как требуют того общепринятые правила расследования, хотя последующий опыт доказал мне, что следы ног и отпечатки пальцев в качестве ключей к раскрытию преступления более полезны в художественной литературе, нежели в действительности.

Но винтовая лестница дала пищу для размышлений. На верху лестничного марша стояла высокая плетеная корзина с бельем. Она стояла на самом краю лестничной площадки, почти перегораживая дорогу, а на первой сверху ступеньке белела длинная свежая царапина, которая тянулась еще по трем, постепенно утоньшаясь — словно некий предмет падал с лестницы, ударяясь о каждый выступ. Затем шли четыре чистые ступеньки, а на пятой в твердой древесине осталась круглая выбоина. Ничего особенного, казалось бы, но я знала наверняка, что накануне этих следов не было.

Данное открытие подтвердило мою догадку относительно природы таинственных звуков: некий металлический предмет со стуком свалился по лестнице. На мой взгляд, подобные следы мог оставить, например, железный прут, который проехался острым концом по двум-трем ступенькам, подлетел, перевернулся и, вновь ударившись концом о ступеньку, с грохотом приземлился на пол.

Однако железные прутья не падают с лестниц среди ночи сами по себе. Наличие же некоего металлического предмета в сочетании с присутствием человека на террасе наводило на мысль о возможной природе ночного происшествия. Но одно обстоятельство крайне смущало меня: все двери в то утро были заперты и все окна целы. В частности, дверь на восточную террасу запиралась на секретный замок, который утром не носил никаких следов взлома, а ключ от него находился у меня.

В качестве наиболее вероятной версии я выбрала попытку ночного грабежа со взломом, сорванную падением некоего тяжелого предмета. Две вещи оставались непонятными: как грабитель сумел выбраться из дома с наглухо запертыми дверями и окнами и почему он не прихватил с собой столовое серебро, оставленное на ночь внизу, в столовой.

Под предлогом того, что мне хочется получше познакомиться с Саннисайдом, я заставила Томаса провести меня по всем комнатам и даже подвалам особняка. Осмотр не дал никаких результатов. Все в доме содержалось" в порядке и полной исправности: хозяева не пожалели денег на строительство и оборудование здания. Дом был со всеми удобствами, и у меня не возникло поводов сожалеть о заключенной с Армстронгами сделке. Меня смущало единственное: согласно природе вещей, день не мог длиться вечно и в скором времени должна была снова наступить ночь. И впереди нас ждало еще много ночей, а полицейский участок находился далеко от Саннисайда.

Ближе к вечеру из Казановы приехала бричка с новой сменой прислуги. Кучер, лихо завернув за дом на полной скорости, высадил пассажиров у черного хода и вернулся к парадным дверям, где я ждала его.

— Два доллара, — ответил он на мой вопрос о плате. — Я беру не по полному тарифу, поскольку подвожу людей сюда в течение всего лета — мне это выгодно даже со скидкой. Когда они сходят с поезда, я говорю себе: «Вот в Саннисайд прибыла очередная компания: повариха, горничная и прочие». Да, мэм, шесть сезонов подряд — и никто не задерживается здесь дольше месяца. Понятное дело: деревня, скука.

Но я с появлением очередной «компании» слуг воспрянула духом. А ближе к вечеру пришла телеграмма от Гертруды с сообщением, что они с Хэлси приедут из Ричмонда в Саннисайд на машине около одиннадцати часов, этого вечера. Дела пошли на поправку, а когда моя кошка Бьюла, чрезвычайно смышленое существо, обнаружила на газоне возле дома молодые заросли кошачьей мяты и начала кататься по траве в полном кошачьем восторге, я решила, что жизнь на природе — стоящая вещь.

Когда я одевалась к обеду, Лидди постучала в дверь. Она еще не вполне пришла в себя, но втайне я подозревала, что больше всего ее беспокоят разбитое зеркало и связанные с ним дурные предзнаменования. Лидди вошла, зажав в кулаке какой-то предмет, и положила его на туалетный столик.

— Я нашла это в корзине с бельем, — сказала она. — Должно быть, ее потерял мистер Хэлси, но непонятно, сак она там очутилась.

Это была дорогая и чрезвычайно красивая запонка для манжет. Я внимательно разглядывала ее.

— Где она была? На дне корзины?

— На самом верху, — ответила Лидди. — Счастье, что она не выпала оттуда по дороге.

Когда Лидди ушла, я принялась вертеть в руках запонку. Я никогда не видела ее прежде и с уверенностью могла утверждать, что эта вещь принадлежала не Хэлси. Запонка была итальянской работы, перламутровая, инкрустированная крохотными жемчужинами, нанизанными для надежности на конский волос. В центре ее находился маленький рубин. Безделушка производила впечатление старинной, но явно не представляла большой ценности. Меня заинтересовало следующее: Лидди нашла ее на самом верху корзины, которая перегораживала лестницу в восточном крыле здания.

В тот вечер домоправительница Армстронгов, приятная моложавая женщина, попросила принять ее на место миссис Ральстон, и я с удовольствием сделала это. По первому впечатлению, эта женщина со сверкающими глазами и решительной челюстью стоила дюжины таких, как Лидди. Ее звали Энн Уотсон. В тот вечер я впервые за три дня пообедала.