Речел стояла под густой кроной ели, одиноко растущей на высоком холме, и бросала комья земли на крышку деревянного гроба. Казалось, что вместе с Фениксом она хоронит свои надежды на новую жизнь. Генри тоже бросал в могилу горсти земли. Выражение его лица было мрачным, он до сих пор так и не заговорил с Речел и даже ни разу не взглянул на нее.

Однако они с женой целый день были рядом – с той минуты, как она вошла в сарай. Тогда, закончив делать гроб, Генри сел на землю, закрыл глаза и стал ждать, пока Речел допишет имя Феникса на кресте.

Они вместе вернулись в дом, держа гроб с двух сторон. Речел постелила на дно пуховую перину и положила подушку.

– Феникс однажды сказал, что ему нужна жизнь, а в конце – спокойная смерть, – объяснила она.

Он ничего не ответил. Когда покойника осторожно положили в гроб, Генри закрыл его крышкой и начал заколачивать, стиснув зубы и вздрагивая при каждом ударе молотка, как будто вбивал гвозди в собственное тело.

А вечером были похороны. Когда жители Промиса уже начали расходиться, а Хорас и Клетус торопливо закапывали могилу, Генри взялся им помогать. Речел видела, с какой силой и яростью муж вонзал лопату в землю, и могла лишь догадываться о том, насколько тяжело страдает Генри от потери совсем недавно обретенных дружбы, доверия и, возможно, любви.

Теперь все кончилось. Скоро Речел придется похоронить еще одного друга. И умрет ее надежда.

Положив лопаты на плечи, Клетус и Хорас побрели прочь. Генри остался стоять у могилы и глядеть на свеженасыпанный холм. Речел всхлипнула и мягко позвала:

– Генри, посмотри на меня, пожалуйста! Обними меня…

Она почувствовала, как на ее плечи легла чья-то рука, как ее обняли и начали тихонько укачивать. Она вдохнула запах жасмина и еще крепче прижалась к матери. Всю жизнь Речел мечтала о том, чтобы Роза обняла и начала баюкать ее, как сейчас…

Сквозь слезы она увидела, как Генри тоже положил лопату на плечо и пошел домой. Речел плакала, потому что Феникс был мертв… потому что сейчас она тоже умирала. После нескольких месяцев мук и сомнений Генри уже готов был полюбить ее, а теперь возвращался в прошлое, такое же темное и холодное, как могила Феникса.

Он встретил их на крыльце и загородил вход. Роза выдержала его презрительный ледяной взгляд и, ничего не сказав, ушла, оставив Речел наедине с мужем. Генри тотчас повернулся, прошел в гостиную и сел на тот самый диван, где еще недавно лежал Феникс. Речел последовала за ним и произнесла спокойным и отрешенным голосом:

– Если бы я могла изменить то, что сделала, то изменила бы…

Генри поднял на нее глаза:

– И что же ты сделала, Речел? Я хочу услышать твой ответ, хочу чтобы ты сама обо всем рассказала.

В груди Речел поднялась волна гнева, но она сдержалась:

– Я скрыла от тебя, что моя мать – про… была проституткой.

– Значит, это правда! Даже не верится, что ты, сама прямота и откровенность, скрывала от меня такое! Ведь именно честностью ты привлекла и удержала меня. Когда я женился, то не знал, что ты говоришь одно, а думаешь о другом. Возможно, ты скажешь, что не лгала мне. Но твоей ложью было молчание. Если бы я спросил, кто твои родители, что бы ты ответила?

– Я бы не стала тебе лгать, – ответила Речел.

– Да, ты разумно предпочла помалкивать и делала это весьма умело, ибо твоя чистота и невинность чуть не свели меня с ума. Я готов был пять лет жить с тобой и не замечать обмана… – Генри покачал головой. – Каким же я был идиотом, что обо всем тебя расспрашивал, переживал, волновался! В конце концов, открыл тебе свои тайны, но ты не спешила открывать свои. И как легко заставила меня поверить, что ты особенная, хотя, в сущности, ты такая же, как все!..

– Я не такая, как моя мать, Генри!

– О, нет, не такая, – согласился он и поднялся с дивана. – Ты превзошла ее в умении торговать своим телом. А самое отвратительное то, что Роза поступает намного честнее, чем ты. По крайней мере, она открыто называет свою цену!

Генри повернулся и пошел к себе в спальню. Его шаги были медленными и почти бесшумными – так падала земля на крышку фоба. Дверь с лязгом захлопнулась за спиной Речел, и она вспомнила, как с похожим звуком лопата в последний раз вонзилась в могильный холм.

Стоя посреди гостиной, Речел думала о холодном презрении в глазах мужа и стремительно погружалась в одиночество и безысходность. Мысль о том, что Генри покинет ее, казалась невозможной, невероятной. Речел готова была потерять все, что угодно, но только не его.

Она машинально проделала то, что обычно делала перед сном: умылась, почистила зубы, распустила волосы, сняла блузку и юбку. Оставшись только в сорочке, нижней юбке и чулках, она пошла в спальню мужа и открыла дверь.

Генри сидел на краю кровати, согнувшись и уронив руки на колени. Речел остановилась на пороге, прислонилась к дверному косяку и соблазнительно потянулась, выставив грудь. Затем подняла подол нижней юбки и подоткнула его за пояс, показывая, где кончаются чулки и начинаются завитки волос между обнаженными бедрами.

Он смотрел на нее бессмысленным взглядом. Затем произнес:

– Я не могу жить с еще одним кошмаром…

– Я знаю о твоих кошмарах, Генри. И заплачу за них остатком своих дней… – качнув бедрами, Речел пересекла комнату и опустилась перед ним на колени. Ее пальцы расстегивали одну за другой пуговицы его брюк, голос звучал игриво и соблазнительно: – Вот так, еще немного… – Расстегнув последнюю пуговицы, она стянула с Генри брюки и, низко склонившись начала гладить его освободившуюся плоть, которая становилась все тверже и напряженнее, с каждым словом вбирая тепло ее дыхания. – Сейчас ты узнаешь райское наслаждение, о котором мечтает каждый мужчина…

Она коснулась языком нежной и чувствительной кожи, ощущая, как Генри задышал тяжело и прерывисто, как дрожь пробежала по его телу. Пальцы Генри вцепились в волосы Речел, с силой оттягивая назад ее голову. Оторвать, отшвырнуть подальше эту…

– Убирайся! – прохрипел он.

Корни волос пронзила резкая боль, шея занемела, но Речел, улыбаясь, взяла в руку его плоть, несколько раз погладила, осторожно сжала, потом снова погладила.

– Нет, не сейчас… Сначала я покажу тебе, чему научилась в доме моей матери…

Резким движением Речел освободила свои волосы из его мгновенно разжавшихся пальцев и снова склонилась, захватила губами его плоть и нежно коснулась ее краями зубов.

– Ты хочешь этого, Генри! Посмотри, как сильно ты этого хочешь. Я думала, что мужские формы безобразны… отвратительны… пока не увидела тебя. – Она провела языком по пульсирующей коже. – Я боялась мужских ласк, пока ты не коснулся меня. Ненавидела собственное тело, пока ты не посмотрел на меня… пока не показал мне, как сильно желаешь меня…

Его ладони легли ей на затылок и начали лихорадочно блуждать в чаще ее растрепанных волос, в то время как голова Речел равномерно покачивалась в завораживающем ритме, возбуждая и без того переполнявшее его желание. Ее собственная страсть таяла где-то внизу живота.

Генри сорвал ее сорочку и дотронулся до груди. Речел подняла глаза и улыбнулась раскрытыми и влажными губами:

– Это не кошмар, правда, Генри? Ведь нет ничего ужасного в том, что ты со мной, в том, что ты касаешься меня. В том, что я это делаю…

Она чуть-чуть сжала зубы.

– Скажи, чтобы я перестала, Генри… Или скажи, чтобы я продолжила…

Он глубоко вздохнул, лицо исказила мучительная гримаса.

– Назови свою цену, – выдавил он из себя.

– Скажи, что ты хочешь. Скажи это, Генри. Я хочу быть уверена, что ты сам этого хочешь.

– Я хочу тебя… – простонал он, как будто эти слова были ножами, режущими его на куски.

Ее голова стала подниматься и опускаться быстрее и резче. Генри интуитивно подавался вперед или назад, словно отвечая каждому движению ее губ и языка – и вдруг замер. Речел ощутила во рту вкус и расплавленный жар его мощно излившейся страсти.

Она пила ее глоток за глотком, потрясенная силой экстаза Генри. Пальцы скользнули вниз, ощущая собственную горячую влагу. В момент наивысшего возбуждения Речел почувствовала, что задыхается, а глаза застилает пелена… Но в тот же миг Генри оттолкнул ее, и она упала у его ног.

Ей нужно было собраться с силами, чтобы взглянуть на него, чтобы заговорить:

– В доме Розы они делали это везде: в гостиных, в коридорах, в спальнях при открытых дверях. Когда я впервые это увидела, то потом долго не могла ни есть, ни пить. Но мне невольно приходилось проходить мимо и видеть, что они делают друг другу… – Речел глубоко вздохнула и продолжила: – После того как один клиент попытался залезть мне под юбку, Роза начала запирать меня на ночь в любой из свободных комнат – как правило, в кладовке или туалете. Позднее мы перебрались в дом Грэйс, где был просторный чердак. Мне только оставалось слушать звуки и представлять то, что происходило внизу. Вскоре я перестала испытывать тошноту и отвращение.

Речел хотела рассказать мужу обо всем, хотя вряд ли можно было надеяться, что он поймет ее. Она вспомнила, как в доме Розы стало появляться все больше новых девушек. Как она дружила с ними, выслушивала их исповеди. Речел долго говорила о Лидди и ее последнем дне в доме Розы.

– Я мечтала стать такой, как городские леди, я завидовала уюту их домов, добропорядочности их фамилий, которые всегда произносились с уважением. Я хотела выйти замуж за человека, который будет приходить в наш с ним дом, будет держать меня за руку, когда мы отправимся на прогулку, будет открывать передо мной двери. Когда я подросла, то поняла, что такие жены платят за свои семейные очаги и известные фамилии тем, что готовят, стирают, убирают и сидят в одиночестве, пока их мужья посещают дом моей матери. Мне стало ясно, что в жизни этих женщин мало радости, но я бы лучше согласилась быть такой, как они, чем стать проституткой… – ее голос задрожал, она отвела глаза. – Можешь осуждать меня, Генри, за то, что я продала свое тело и купила почтенную фамилию, но не суди строго, потому что когда-то один мужчина обещал моей матери достать луну с неба, а вместо этого оставил ее одну с ребенком…

Речел оперлась было ладонями о колени мужа, чтобы подняться, но Генри с ненавистью оттолкнул ее.

– Будь ты проклята!.. – процедил он сквозь зубы, как будто жевал землю и пытался выплюнуть.

Она сдержалась и заставила себя посмотреть ему в глаза.

– За что ты так со мной? За то, что я перестала быть твоей женой и стала твоей шлюхой? Разве ты не хотел этого – доказать, что шлюхи рождают шлюх? – Речел шагнула к двери, распрямив плечи и высоко подняв подбородок. На пороге она остановилась и обернулась, бросив через плечо: – А ведь тебе очень понравилось то, что я тебе только что сделала! И это было совсем не похоже на кошмар.

Для Генри это было хуже кошмара. Всю ночь он, как ни старался, не мог избавиться от воспоминаний о ласках жены, словно наяву ощущая ее прикосновения, ее теплый влажный рот. Даже понимая, что Речел воспользовалась его слабостью, он не мог остановиться сам и остановить ее, был не в силах прервать долгую сладостную пытку, мучительное наслаждение. Эта женщина заставила его потерять способность держать себя в руках и тем самым приобрела над ним власть. Генри чувствовал себя изнасилованным.

Но теперь, когда к нему вернулось самообладание, он снова превратился в мужчину, готового к отпору, отвергающего соблазны. Речел больше не посмеет унижать его, заставлять делать то, что хочет она. Даже если его плоть окажется предательски слабой, дух придет ему на помощь и победит в этой борьбе. Если Речел подобна чудовищу в женском обличье из его юношеского кошмара, или если она такая же, как Роза, он сумеет выбросить ее из своей жизни.

О, Господи, почему он сразу не смог разглядеть ее, понять, какая она есть?

Такая же, как Роза… Генри положил руки на колени и покачал головой, пораженный внезапной мыслью. Роза, несмотря на возраст и поношенную одежду, очень походила на дочь. Большие, немного испуганные глаза, лицо без следов румян или помады, даже нежный аромат свежего лавандового мыла – все напоминало о Речел. От Розы никогда не пахло дешевыми духами, как от большинства проституток. Но это сейчас… А раньше она торговала собой, и неизвестно, какое количество мужчин прошло через ее постель…

После того, как один из клиентов попытался залезть мне под юбку, Роза начала запирать меня на ночь в любой из свободных комнат.

Генри закрыл глаза и увидел, как его насилует проститутка. Затем эта ужасная картина сменилась другой: Речел, маленькая хрупкая девочка, и пристающий «клиент». Девочка, которая так рано увидела темную сторону жизни и научилась мечтать в этом мраке.

В его воображении возникло новое видение – черная яма со спящими демонами. Когда они проснулись, то стало ясно, что у каждого из монстров его, Генри, лицо. Демоны кружились вокруг ребенка, лежащего на траве в аллее.

Пытаясь уснуть, Генри гнал прочь духов зла и думал о том, что самое лучшее на свете – это быть свободным. Но он должен был отдать Речел пять лет своей жизни. Всю ночь он ворочался с боку на бок, но даже когда усталость брала свое, его и во сне продолжали преследовать призраки.

* * *

Утро напомнило о себе знакомыми звуками, доносившимися из хлева, и стуком кухонной двери. Самые простые и будничные мысли начали одолевать Генри: пора вставать и приниматься за работу. Доить коров, собирать яйца, ругаться с курами и беседовать с бедным старым петухом. Да и огородом надо заняться.

Так для Генри начинался каждый день. Но сейчас он еще не окончательно проснулся и смутно припоминал, что же произошло вчера. Когда он, наконец, встал с кровати, глаза его были заспанными, а голова – тяжелой. Генри вздрогнул и почувствовал сухость во рту, когда вспомнил о похоронах Феникса.

Постепенно его память воскресила все события. Речел произнесла слово «мама», обращаясь к мадам Розе. Речел просила обнять ее, посмотреть на нее. Потом жена признала свой обман, явилась к нему в одеянии шлюхи, а после оставила его наедине с ночными кошмарами.

Солнечный свет слепил глаза, когда Генри стоял у окна и наблюдал, как Речел выходит из курятника и идет в хлев. Жена делала его работу, как будто он уже покинул ее, и она продолжает жить одна. Генри чертыхнулся и отправился умываться. Посмотрев в зеркало, он испугался собственного отражения: небритое лицо, налитые кровью белки и черные круги под глазами…

Речел уже хозяйничала на кухне. Генри наблюдал с порога, как она нарезает бекон и кладет кусочки на сковородку. Со спины Речел напоминала обыкновенную жену фермера – в простом платье, с единственной заколкой в густых волосах. Но когда она обернулась, Генри увидел хрупкие черты лица, бледные щеки, потухшие глаза.

– Когда ты уезжаешь? – спросила она. «Уезжаешь?». Генри удивился. Как ни странно, он еще не думал об этом.

– Через пять лет, – ответил он. Речел пристально посмотрела на мужа:

– Ты свободен и можешь уехать. Мне останутся твой ребенок и твоя фамилия.

– Ах, да! – Генри подошел к столу, беспечно сел на стул и вытянул ноги. – Моя фамилия… Насколько я помню, ты станешь почтенной вдовой, если я нарушу условия договора. Ты будешь убиваться с горя?

– Да, я буду убиваться с горя, – ответила она с той проклятой и обезоруживающей простотой, которая одновременно восхитила и разозлила Генри.

– А что потом? Ты заведешь любовника… когда пройдет подобающий период траура?

– Мне не нужен любовник.

Речел подвинула ножом бекон на край сковородки и разбила яйцо. И вдруг, поморщившись, с отвращением отвернулась от белых и желтых кусков, кипящих в жире.

Черт побери.

– Ты завтракала? – спросил Генри.

– Чай и бисквит.

– И тебя вырвало? Она кивнула.

– Иди ложись в постель, Речел, – повелительным тоном произнес он.

Речел встала к мужу спиной, держась за края раковины:

– Побереги свое сочувствие для несчастных животных и детей! Я могу сама о себе позаботиться.

Генри не понравился ее пренебрежительный ответ.

– Конечно, можешь, – иронично произнес он. – Ты все можешь: и успевать по хозяйству, и лечить больную мадам, и давать приют израненным душам, и строить свою маленькую империю – вопрос только, зачем?

Отойдя от раковины, Речел схватила тряпку, сняла горячую сковородку с огня и с размаху опустила на стол перед Генри.

– Зачем? Я помогаю людям выжить. Ешь свой завтрак, Генри. И если остаешься, берись за дела.

Генри резко отодвинул сковородку и встал:

– А тебе не жаль себя, Речел?

– Может, и жаль, – ответила она. – Тебе эта мысль, конечно, доставляет удовольствие…

Генри схватил жену за локоть и повел в гостиную:

– Лучше бы ты пожалела ребенка! Как бы ему не стало хуже от твоих чрезмерных амбиций…

Речел пыталась вырваться, но Генри с силой усадил ее на диван и накрыл ее ноги покрывалом.

– А если этим ребенком будет девочка, Генри? Или твое сострадание распространяется только на мальчиков, сыновей проституток?

– В последнее время я уже не испытываю сострадания ни к кому, даже к самому себе, – ответил он, повернулся и вышел из дома. Ему хотелось уйти подальше от Речел, от ее жалоб, которые вонзались в его сердце, а разум отравляли сомнениями.

* * *

Не отступай от правды. Генри слышал голос Феникса так отчетливо, словно друг шел рядом. Но эти слова казались Генри бесполезным советом, – как, впрочем, и любые другие. Правда была слишком явной и потрясающе простой, даже примитивной. Она окружала его со всех сторон. Скучные дома с не менее скучными обитателями, одинаковые прямоугольники огородов. Если посмотреть со стороны, то все это казалось нелепым и ничтожным.

– Речел строит красивый город…

Эти слова внезапно прервали течение его мыслей, напомнили о том, зачем он пришел сюда и теперь стоит около маленькой хижины. Роза появилась на крыльце и села в кресло-качалку.

– Люди здесь еще не обжились как следует, – продолжала Роза. – Но, надеюсь, скоро мы увидим детей, играющих на улице. Жаль, что вас здесь не будет. Но уж такая у Речел судьба. Как только мужчины узнают, кто она, так сразу же убегают в противоположную сторону. И так всегда.

– Всегда? Даже не желая залезть ей под юбку? – с горечью произнес Генри.

– Последний, кто пытался это сделать, едва не лишился своего «мужского достоинства», когда получил от Речел удар коленом между ног.

– Речел больна, – помолчав, сообщил Генри. Он вспомнил, что жена проделывала с ним вчерашней ночью. Удар между ног показался ему более милосердным, чем та беспощадность, с которой Речел отняла его гордость, растоптала и бросила на пол, смешав с пылью.

– Об этом не волнуйтесь. Здесь достаточно людей, которые могут позаботиться о ней в случае надобности.

– Понятно. Мне следовала знать, что вчерашнее проявление материнской любви было лишь минутным капризом. Но все же это помогло Речел.

Генри вытащил из кармана монетку, подбросил вверх и поймал в раскрытую ладонь:

– Вы ждете, что я вам заплачу…

– Меня мазали дегтем и валяли в перьях. А потом избивали палками. Так что ваши оскорбления для меня то же самое, что помочиться на ветру…

Генри отвернулся. Неприкрытая, откровенная грубость Розы, даже один ее вид вызывали у него отвращение. Он решил про себя, что мать в случае чего позаботится о дочери, и зашагал было прочь.

– Вы и Речел останавливались у Финнегана по пути сюда? – донесся до него вопрос.

– Да, мы останавливались у Финнегана, – равнодушно отозвался Генри.

– Маэв – настоящая женщина. Преодолела все несчастья, которые ей уготовила судьба. Маэв родом из Королины. Ее отец погиб на войне, а мать переехала на Запад и вышла замуж за старого мерзкого типа, который любил маленьких девочек. Он совратил Маэв, а когда вдоволь набаловался, продал ее мне. Я предоставила ей выбор: или пятьдесят долларов и свобода, или работа на меня. Маэв была одной из моих лучших девочек.

У Генри застрял в горле комок. Казалось непостижимым, что жизнерадостная, энергичная хозяйка ранчо когда-то была «одной из лучших девочек» Розы.

– Трудно поверить, правда? Во всей округе нет более порядочных людей, чём Маэв и Эамон. Они трудолюбивы и честны. Если хорошо подумать, Эамон тоже повел себя как настоящий мужчина. Богобоязненный человек, а ведь полюбил и сумел вытащить из грязи ту, о которую все вытирали ноги.

– Вы так считаете? – нетерпеливо спросил Генри.

– Это правда. Другое дело, что некоторые женщины рождаются проститутками. Для них грязь – не грязь. Я говорю о себе. Мне нравились мужчины. Я испытывала удовольствие, когда давала им то, что они не решались попросить или чего не могли добиться от своих закутанных в кружева женушек. Еще большее удовольствие я получала, когда брала их деньги. Только с деньгами одинокая женщина может хоть как-то выжить. Речел это знает. Она не родилась проституткой, поэтому и купила себе мужа. Просто поняла, что на свете немного таких мужчин, как Эамон, и встреча с ними маловероятна.

Генри почувствовал, что его самолюбие больно задели:

– Разве Речел не встретила порядочного мужа?

– Она плохо представляла, что такое порядочность. Это как красивая вывеска на пустой лавке. Каждый может прицепить такую, если выложит деньги… – Роза начала раскачиваться в кресле. – Речел не хотела жить в доме с красным фонарем: ей нужна была другая вывеска. Мне кажется, что Речел просчиталась.

Генри подумал, что Роза, наверное, вложила в свою проповедь на тему о порядочности какой-то важный смысл. Но его это не волновало.

– Я повторяю, мэм! – произнес Он. – Назначьте цену: сколько стоит право заботиться о Речел?

Роза прищурилась:

– Дайте ей то, что она хочет.

– Она уже получила то, что хотела, – с горечью заметил Генри.

– Думаешь, она хочет тебя? – резко возразила Роза. – Подумай получше, Хэнк. Ты – это только средство, чтобы согреть постель. Дело в другом. Есть одна вещь, которую она всегда хотела, глупая вещь…

– Я устал от ваших философствований, мэм.

– Хорошо.

Роза кивнула, встала с кресла-качалки и подошла к Генри. И он внезапно разглядел в ее облике не только отталкивающую грубость и цинизм, но и гордость, смешанную со страданием.

– Назовите вашу цену, – повторил он.

– Речел любит меня. Она не должна этого делать, но она больше слушается своего сердца, чем разума. Посмотри, сколько добра Речел сделала людям, – искренне, бескорыстно. Она и мне желает добра, потому что я – ее мать. Но Речел верит в то, что говорят о ней другие… из-за меня.

– Так чего же она хочет? – настаивал Генри.

– Любви. И еще спасения души, избавления от грехов.

Роза вернулась в хижину, а Генри еще какое-то время оставался у крыльца. Несколько месяцев назад он говорил Речел, что боится испортить ее прямой и открытый характер, а она обещала не пытаться избавить его от грехов. По иронии судьбы, теперь он чувствовал, как избавляется от грехов вопреки ее обещаниям.