В Кейп-Хок пришло настоящее теплое лето, похожее на те, которые были знакомы Джессике. По утрам над скалами и соснами парила легкая дымка, чтобы вскоре рассеяться. Все было пронизано солнечным светом, с моря уже не дул бриз. Джессика ходила в шортах, надетых поверх купальника, но, вместо того чтобы идти купаться, она усердно трудилась.

В одной руке она держала пеньковую торбу, другой собирала с земли сосновую хвою. Это была утомительная работа: пальцы были исколоты острыми иголками, но она не сдавалась. Согнувшись в три погибели, она ходила позади дома, прочесывая каждый дюйм. На опавшие листья и ветки она не обращала внимания и внимательно подбирала только длинные иглы белых сосен.

Иногда ей попадалась короткая еловая или тсуговая хвоя. Подобно соснам, это тоже были очень красивые деревья. Она находила много сосновых шишек, иногда совсем крошечных, как игрушечные ульевые печи. Шишки тсуги были ровные и аккуратные, и чешуйки прилегали одна к другой, как у плотных розовых бутонов. Найдя такую шишечку, Джессика опускала ее в другую торбу, перекинутую через плечо. Шишки белой сосны были длиннее, и их кончики, словно изморозь, покрывала серебристая смола. но такие шишки Джессика не собирала.

По мере того как девочка прочесывала участок позади дома и низкорослую опушку скалистого леса, она думала о Роуз. Что сейчас делает ее лучшая подруга? Лучше ли ей? Вчера вечером одна из вышивальщиц звонила маме и Джессика слышала их разговор. Смысл его заключался в следующем: Роуз держится молодцом. Это, по-видимому, означало, что ей не хуже, но вместе с тем, однако, и не лучше. А потом Джессика видела, как мама зашла в Интернете на сайт доктора Хопкинса и что-то долго и озабоченно выясняла, о чем свидетельствовала глубокая тревожная морщина у нее на лбу.

Джессика пыталась уговорить себя, что зачастую то, что говорят взрослые, не представляет важности. Она трудилась ради Роуз. Спина болела, пальцы саднило, но ее это не заботило. В Бостоне она посещала католическую школу, и монахини рассказывали детям о святой Агнессе и святой Агате, и еще о Жанне д'Арк – все эти совсем еще юные девушки пострадали во имя Бога. Ей вспомнились страшные истории о власяницах, о ложе, утыканном гвоздями, и об усекновении голов. Поначалу Джессике все это казалось чем-то неубедительным, неправильным и непонятным. Особенно власяницы. Ей никак не удавалось представить, что же это за вещь такая? Наверное, на вид она вроде шубы, а на самом деле – рубашка.

Но потом девочка задумалась: может быть, в мученичестве все же есть какой-то смысл. Только не в усекновении головы, а в чем-то другом. И вечно у этих святых проблемы с демонами. Одна ирландская монахиня, сестра Игнасия, прямо-таки запугала детей до смерти рассказами о дьяволе. «Люцифер воплотился на этой земле, – бывало, говорила она своим скрипучим уиклоуским акцентом. – Он так же реален, как я и вы. Мы сталкиваемся с ним ежедневно и должны сражаться, чтобы изгнать его из нашей жизни!»

Джессика тогда поверила сестре Игнасии и призадумалась: что, если бы она сама пожелала добровольно пострадать или чем-то пожертвовать, а вдруг тогда ей удалось бы выгнать из дома Теда?

В течение недели она пыталась не есть пирожных с корицей. Но Тед как был, так и оставался в доме, не выказывая при этом никаких признаков шевеления. Тогда Джессика решилась на то, чтобы пожертвовать пудингом во время школьного обеда. Еще она стала носить туфли, из которых выросла и которые жали ей в пальцах. Еще она стояла на коленях на голом деревянном полу до тех пор, пока не начинали ныть не только колени, но и бедра и позвоночник. Гвоздей в кровать она не вбивала, но однажды ночью попробовала поспать в ванной. Ее обнаружила там мама и решила, что у девочки приступ лунатизма. Она быстро, чтобы не увидел Тед, перенесла Джессику назад в кровать. Тед не любил ничего необычного. И желание Джессики поспать в ванной воспринял бы как личную пощечину. Поднял бы крик, а может быть, наоборот, замолк – с этими ледяными, злыми глазами. Джессике казалось, что она слышит его шипение: «Ты что, хочешь навредить мне таким образом?»

Перестаравшись с ванной и так и не утыкав постель гвоздями, она решила хотя бы поменять простыни – отказаться от мягких розовых с белыми барашками и спать на жестких, шершавых, которые мама как-то раз случайно купила на распродаже. Коже было очень неприятно. Еще она колола булавками ноги. И испытывала какое-то злобное удовольствие, видя маленькие кровавые точки на дешевых простынях. Мама думала, что дочку искусали москиты.

Джессика так никогда и не узнала, сработало ли ее мученичество хоть в какой-то мере, но Тед так и не ушел из дома. И Тэлли это тоже не помогло. Но в ту ночь мама решила, что с них достаточно. Когда Тед поддал ногой щенка и убил его, мама под покровом ночи упаковала вещи, погрузила их в машину, и они с дочерью уехали куда глаза глядят.

Собирая хвою, Джессика немного задержалась возле плоского камня, где на прошлой неделе видела маленькую змейку, которая грелась на солнышке. Змейка разинула розовую пасть и зашипела на нее, и, несмотря на то что она была совсем маленькая, ее присутствие напомнило Джессике Теда, заставив содрогнуться.

Джессике почему-то хотелось снова увидеть змею на камне. Она взяла бы и босая наступила бы на нее, как Дева Мария, и прикончила бы насмерть. Ей хотелось разделаться со всеми на свете змеями, и демонами, и злыми волшебниками, и Тедами разом, чтобы только Роуз поправилась. Это был единственный способ что-то изменить.

Она медленно шла по сосновому лесу и собирала хвою. Руки саднило, спина ныла. И вдруг впереди среди сосновых крон мелькнул ярко-синий проблеск. Поначалу она решила, что это Дева Мария в своем лазурном одеянии уводит ее дальше в лес, но, взглянув вверх на ветви ели, увидела голубую сойку. Яркую, красивую, с хохолком. А вовсе не Деву Марию.

***

Когда Джессика доверху наполнила три большие торбы, Мариса поняла, что пора отправляться с дочкой в город. Они спустились вниз к бухте и припарковались напротив магазинчика Лили. Мариса обрадовалась, что дверь в него открыта и что магазин работает. На мгновение она оживилась, решив, что Лили вернулась и даже приступила к работе. Но когда они с Джессикой вошли внутрь, то увидели за прилавком Марлену, а у полок стояла Синди и что-то расставляла там.

– Привет, девочки! – сказала Марлена. – Как поживаете?

– У нас все в порядке, – ответила Мариса. – От Лили что-нибудь слышно?

– Да, с ней разговаривала Энн. Она к нам заходила на кофе с оладьями и сообщила, что Роуз быстро поправляется. Почти вся лишняя жидкость спала, идут разговоры о том, чтобы через несколько дней переправить ее в Бостон.

– Хороший признак, – обрадовалась Мариса.

– Вы ведь медсестра? – спросила Синди. – Энн нам говорила. В наших кругах – медицинский работник!

– Да, это правда, – подтвердила Мариса. Ей было приятно, что вышивальщицы говорят о ней между собой, причисляя ее к «своим».

– Как вы думаете, что все это значит – все эти осложнения? – спросила Марлена. – Бедняжка Роуз, сколько же ей приходится вынести!

– Тетрада Фалло – очень серьезное заболевание, – сказала Мариса, – но оно поддается лечению, особенно в детском возрасте.

– Я знаю Лили с самого рождения Роуз, – сказала Марлена. – Я просто не помню такого периода, когда бы она не планировала очередной визит в больницу или к какому-нибудь специалисту.

– Бостон, Мельбурн, а как-то раз они ездили в Цинциннати, – припоминала Синди.

– В Цинциннати – лучший детский кардиологический центр страны, – сказала Мариса.

– Помнится, речь шла о чем-то вроде пересадки главных сосудов. Мой отец был капитаном судна, и я решила, что речь идет не о сосудах, а о судах. Потом выяснилось, что у Роуз обе артерии расположены с левой стороны сердца, а не с обеих сторон, как положено, – сообщила Марлена.

– Верно. У нее была смещена аорта, – подтвердила Синди.

– Что такое аорта? – спросила Джессика, стоявшая тут же с мешком хвои.

– Это большая артерия, которая качает кровь из левого желудочка сердца и разносит ее по всему телу, – пояснила Мариса.

– И что, в больнице ее не нашли? – не поняла Джессика.

– Нет, милая, – вмешалась Синди. – Это врожденный порок сердца. Он появляется еще даже до рождения, в утробе. Никто не знает, почему это происходит, но артерия оказывается не на том месте, где ей положено быть.

– Вы имеете в виду, что это Бог ей все это устроил? – спросила Джессика с негодованием в голосе.

Мариса почувствовала тяжесть в голове, словно у нее начиналась мигрень. Но то была не мигрень – это Джессика собиралась разразиться неистовой тирадой на тему религии. Она видела, как лицо дочери стало пунцовым от ярости, и вспомнила ее реакцию на Теда, на его гнет и гнев. Вместо того чтобы сердиться на Марису или даже на Теда, Джессика восставала на Бога.

– Ну, я бы не сказала, что он устроил это именно ей, – растерялась Марлена. – Это проявление его бесконечной мудрости, его творчества; наверное, в этом тоже есть какой-то смысл. Только мы не знаем, какой именно.

– Что ж это за мудрость и творчество такое – приделывать в неположенном месте артерию маленькому ребенку? – возмутилась Джессика.

– Джесс, – попыталась предупредить дочь Мариса.

– Я серьезно. Это же бессмыслица какая-то.

– Бог вкладывает во все свой смысл, – немного раздраженно сказала Марлена. Марисе показалось, что она пересматривает свое отношение к двум новым вышивальщицам.

– Это точно, – поддержала Синди. – Это большое таинство. Единое причудливое таинство. Марлена была бы права, если бы сказала, что Бог устроил это именно Роуз. Похоже, вы все смущены; признаться честно, я и сама смущена. Как понять, почему так происходит? Почему Роуз выпали такие страдания…

– Мне за нее всегда было очень больно, – призналась Марлена, – с тех пор, как она была совсем еще крохотной синей малышкой…

– Наверное, это устроил не Бог, – вдруг решила Джессика. – Наверное, это сделал дьявол.

– Перестань, Джесс, – сказала Мариса, чувствуя, как кровь отливает от лица. Когда Джессика начинает распаляться на Бога, на дьявола, на Теда, все может случиться.

– Бог не причиняет людям зла, – заявила Джессика. – Я отказываюсь этому верить.

Мариса глядела на нее в упор. Она в мгновение припомнила все недуги, которые знала в жизни. Травмы, болезни, насилие. Несмотря на то что она растила Джессику в лоне церкви, сама она переживала постепенное, медленное угасание веры в собственной душе. Особой остроты это разочарование достигло под конец их жизни с Тедом. «Я верю, верю, поддержи во мне веру», – так прозвучала однажды ее молитва. А теперь она верила в науку.

– Пути Господни неисповедимы, – вздохнула Марлена. – Но я согласна с Джессикой. Я не верю, чтобы Господь желал Роуз или кому-то из нас страданий. Мне кажется, об этом нужно поговорить во время следующей встречи нашего клуба. Нужно внести это в наш устав.

– Ну и мысль! – засмеялась Синди. – «Мы, „Нанук Дикого Севера“, постановили, что Господь не несет ответственности за боль и страдания».

– Ну это уж чересчур, – защищалась Марлена. – Просто, мне кажется, что в этом нет злого умысла.

– Откуда такой чудесный аромат? – спросила вдруг Синди, поднимая брови и переключаясь на другую тему. – Пахнет северными лесами.

– Это сосновая хвоя, – сказала Джессика.

– Для чего?

– Чтобы заработать денег Роуз на лечение.

– Ах, как хотелось бы помочь Лили! – вздохнула Марлена. – Однако при чем здесь сосновая хвоя?

Я хочу делать подушечки из сосновой хвои и продавать их.

Мариза стояла молча, дав Джессике возможность объясняться самостоятельно. Это была всецело ее идея – приехать в магазин Лили, накупить ткани. Они знали, что лавка открыта и что вышивальщицы дежурят здесь по очереди, установив между собой расписание.

– А где же ты будешь их продавать, дорогая?

– Я буду продавать их туристам на прогулочных судах Кейп-Хок.

– Сосновые подушечки, – задумалась Синди.

Джессика кивнула:

– Они пахнут, как Кейп-Хок. Пахнут всем, что тут есть особенного, лесом, сосной, птицами, китами… Я подумала, что можно вышить маленькие изображения Нэнни, или сов, которые живут в лесу прямо за нашим домом, или сокола, сидящего на выступах скал. Вышить прямо на ткани вместе со словами «Кейп-Хок», или даже «Поправляйся, Роуз».

– А ты хорошо вышиваешь, милая? – спросила Марлена.

– Я раньше никогда не вышивала, – честно призналась Джессика, гордо выпятив подбородок. Разве это преграда? Просто повод освоить это мастерство. Мариса наблюдала за реакцией Марлены и Синди. На лицах обеих отразилось искреннее удивление. Они даже не предполагали, что в Джессике столько решимости и твердости и что в груди этой девочки бьется такое огромное, доброе сердце.

– Чтобы этому научиться, нужно время, – сказала Синди.

– Тем более если делать вышивку на плотной ткани. А уже потом нужно будет сшивать полотнища вместе, чтобы получились подушки, – добавила Марлена.

Глаза Марисы наполнились слезами. Она видела, что Джессика сжимает свой большой мешок с липкой хвоей и пальцы ее черны от смолы. Впереди маячили часы кропотливой работы, которую предстояло проделать ее дочери. Джессика несгибаемо стояла под градом замечаний Синди и Марлены. Слишком сильна была ее любовь к Роуз.

И тут Марисе припомнилось вот что: после смерти Пола она однажды открыла встроенный платяной шкаф, собираясь что-то найти там – она уже не помнила, что именно. И там, в середине шкафа, внизу она увидела тоненькие ножки Джессики. Она стояла среди вороха отцовских костюмов. Девочка очень любила отца, и теперь это остался единственный доступный ей способ общения с ним. Мариса поняла, что проект с подушками примерно того же свойства – это способ быть ближе к Роуз.

– Я помогу ей научиться вышивать, – сказала Мариса.

– Спасибо, мама, – обернулась к ней Джессика.

– Я тоже помогу, – подхватила Марлена. – Ведь я давала уроки рукоделия даже в высшей школе. Но тебя, моя дорогая, я буду учить бесплатно.

– Я придумала кое-что еще лучше, – сказала Синди. – Я сама стану вышивать эти подушки! И готова поклясться, что меня поддержат многие вышивальщицы. Я позову Энн и Дорин, ты пригласи Сюзанну и Элисон.

– Прекрасно, в таком случае мы с Джессикой сможем заняться непосредственно изготовлением подушек – раскроем и сшиванием полотен.

– И еще мы будем набивать готовые подушечки хвоей, – подхватила Джессика. – И, конечно, продавать…

– Я уверена, что Энн возьмет какое-то количество для продажи в сувенирной лавке гостиницы.

– Нам придется иметь дело с Камиллой.

– Кто такая Камилла? – спросила Мариса.

У-у-у! Камилла Нил, матриарх семейства, – объяснила Синди. – Мать, бабушка и прабабушка четырех поколений Нилов. Она является официальной владелицей гостиницы и китобойной флотилии.

– Впечатляет, – сказала Мариса.

– Да, и нельзя сказать, чтобы она обожала Лили.

– Разве может такое быть? – удивилась Мариса.

– Видишь ли, все началось еще в тот год, когда Лили впервые появилась здесь. И это имеет некоторое отношение к Лаэму.

– Капитану Крюку?

– Так его называют дети, но в действительности он чудесный человек. Кстати сказать, сейчас он в Мельбурне, с Лили и Роуз".

– Неужели? – удивилась Мариса. – У них…

– Роман? Никто толком не знает. Об этом много судачат. Ведут они себя так, словно никакого отношения друг к другу не имеют.

– Однако чуть что с Роуз, Лаэм тут как тут, – вмешалась Марлена.

– Это уже похоже на сплетни, – насупилась Синди. – Не пристало нам, вышивальщицам «Нанук», сплетничать!

– Это не сплетни, – засмеялась Марлена. – Это забота. Мы ведь любим Лили и желаем ей счастья.

– С Лаэмом Нилом?

– Ну, довольно! И так уже много чего наговорили, – вздохнула Синди. – Давайте-ка лучше вернемся к подушкам. Какую ткань выбираем, Джессика? Небеленый муслин? Или холст? Решай сама, это твой проект. Мы всего лишь твои помощники.

– Я очень надеюсь, что Камилла разрешит нам продавать подушечки в гостинице и на судах, – сказала Джессика.

– Помолимся, – сказала Марлена. – Уповая на то, что это поможет смягчить сердце Камиллы Нил.