Глава 31

Сидя в приемной доктора Миддлтон, Мария чувствовала, как внутри нее нарастает тревога. На этот раз она надела черный габардиновый костюм, чтобы показать доктору, что она человек аккуратный и ответственный, профессионал, как и сама доктор. Люди, дожидавшиеся приема у других психологов, читали журналы или смотрели в пространство. Здесь не было принято обмениваться улыбками, как в приемных дантистов или семейных врачей. Поднимаясь по ступенькам, Мария слышала шум машин на Саммер-стрит и грохот лодочных моторов в гавани. Но в приемной, где не было окон, этот шум был похож скорее на звуки ветра в аэродинамической трубе или шелест пустого радиоэфира.

— Мария? — произнес чей-то голос. Подняв глаза, Мария увидела врача: сегодня на ней было платье из хлопка с набивным рисунком, волосы, выгоревшие на летнем солнце, придерживал надо лбом черепаховый обруч.

— Здравствуйте, доктор Миддлтон, — сказала Мария. Они пожали руки, и психолог пропустила ее перед собой в свой залитый солнцем кабинет. Они сели в кресла, обитые желтовато-коричневой тканью, лицом друг к другу. Высокие окна выходили на засыпанную щебенкой стоянку, вдалеке была видна корабельная мастерская. На стене висел плакат с фотографией Ричарда Дибенкорна из серии «Оушен-парк». Дощатый пол покрывал пестрый вязаный крючком коврик, по углам стояли корзины с сухими травами и растениями восковницы. Кабинет был уютным и располагал к беседе.

— Моя сестра настояла, чтобы я встретилась с вами. Она очень беспокоится за детей, — начала Мария.

В глубине души она ощущала себя лицемеркой, примеряющей роль матери Саймона и Фло, поэтому хотела с самого начала прояснить ситуацию.

— А я думала, что это у вас есть ко мне вопросы, — сказала доктор Миддлтон, немало удивив этим Марию. — Вы хотите меня о чем-нибудь спросить?

— Касательно детей? Да, хочу, — ответила Мария, но внезапно все вопросы улетучились у нее из головы. Последовавшее за этим молчание сперва было удобным, но потом стало ужасно неловким; Мария пожала плечами и подняла брови.

— Давайте тогда я задам вам несколько вопросов, — сказала доктор, нарушив его. — Как дети ведут себя у вас в доме?

— Они находятся в помещении больше, чем я ожидала. Если бы я позволила, Саймон весь день смотрел бы телевизор.

— А что, по-вашему, они должны делать?

— Ну, я не знаю… — сказала Мария, хотя на самом деле знала: дети должны проводить летние дни, играя и резвясь на улице. Внезапно она испугалась, что ответит неправильно. — Думаю, они должны больше времени проводить на пляже. Вообще на воздухе.

— Если дети жили в нестабильной обстановке, — заметила доктор, — они часто боятся покидать дом. Уходя, они не знают, что обнаружат, когда вернутся. В их семьях не было установленных границ, поэтому не было и безопасности.

— Так что же, разрешить им сидеть дома? — спросила Мария.

— Пока что я бы не советовала настаивать на том, чтобы они выходили, — ответила доктор Миддлтон. — Я знаю, что раньше вы не имели дела с детьми и что вам с ними нелегко, — добавила она.

— Я хочу действовать так, как лучше для них.

В кабинете зашумел кондиционер. В окно Мария увидела грузовичок Дункана, направлявшийся к докам.

— Есть ли что-нибудь, что вас особенно беспокоит? — спросила доктор.

— Думаю, вы знаете всю ситуацию, — сказала Мария, имея в виду то, что Софи убила Гордона. Доктор кивнула, и она продолжила: — А вы знаете, что Гордон регулярно избивал Софи или по меньшей мере оскорблял и унижал ее? Не знаю, что входит в ваше определение жестокого обращения…

— Самые разные вещи, в том числе постоянные упреки или недостаток уважения. В этом случае, насколько я знаю, имело место и физическое насилие.

— Фло и Саймон сказали вам об этом? — поинтересовалась Мария.

Несколько секунд доктор Миддлтон молчала.

— Я обещала детям, что никого — даже вас — не буду посвящать в подробности того, что они рассказали мне, поэтому скажу только, что да, они знали о физическом насилии.

— Софи сказала, что они видели, как она убила Гордона, — вырвалось у Марии. Судя по тому, что выражение лица врача не изменилось, эта новость ее не удивила — очевидно, дети рассказали ей и об этом. — Как это может повлиять на них в будущем? Как они смогут расти и жить нормально после всего, что увидели и услышали? На днях Саймон стал отрывать ноги живому крабу. — Мария почувствовала, как слезы навернулись у нее на глаза.

— Дети усваивают основные ценности в раннем детстве — до трех лет — через наблюдения и чувства, а не через слова, — медленно начала доктор. — То, что они видят, вызывает у них чувства, которые они пока не могут выразить словами. Не важно, если вы говорите им, что все будет хорошо или что «папа не хотел этого делать». Чувства говорят им, что все отнюдь не хорошо, а папа постоянно делает то же самое.

— Так что же с ними будет? — спросила Мария уныло.

— Мы должны вместе работать над этим, — ответила доктор Миддлтон. — Им нужно научиться выражать свои чувства словами, а нам — создать для этого безопасную обстановку.

— И что я должна делать?

— Быть с ними терпеливой и не ждать, что они в ближайшее время перестанут нарушать ваш жизненный уклад. Не заставлять их выходить из дома, если они не могут.

— Саймон сказал, что я его заставляю?

Доктор Миддлтон улыбнулась. На секунду Мария почувствовала негодование от того, что та не хочет выдать ей всю информацию, которая могла бы быть полезной, однако психолог улыбалась по-доброму, безо всякого самодовольства, поэтому Мария улыбнулась в ответ.

— Вы можете мне сказать, как вести себя с ними? — напрямую спросила она. — Может быть, я делаю что-то неправильно?

— Просто делайте то, что в ваших силах. Конечно, вы не замените им мать, но дети должны знать, что вы всегда позаботитесь о них. И не забывайте о собственной жизни.

— Я пытаюсь, — произнесла Мария, подумав о Дункане и раскопках на Подзорной трубе. — Но племянники занимают много времени.

— Это важно, — сказала доктор Миддлтон.

После разговора с доктором Мария направилась в корабельную мастерскую. Она спрашивала себя, стало ли людям известно об их с Дунканом отношениях. Мария вспомнила, как в детстве подслушала разговор Хэлли и ее подруги Джинджер о миссис Браун, библиотекарше, и отце Пэтти Уайноугрейд. Несмотря на то что с тех пор расставания и разводы стали явлением куда более частым, Мария не питала иллюзий насчет пуританских настроений, царивших в Хатуквити.

Дункан, обнаженный по пояс, стоял за штурвалом рыбацкой лодки, переводя ее из одного дока в другой. Спокойная вода гавани отражала солнечные лучи. Он не сразу заметил ее, и Мария постояла в тени, наблюдая за ним. Она знала, что он будет рад ее видеть, рад поговорить о том, что сказала доктор Миддлтон. Она не могла себе представить, чтобы Альдо сделал перерыв в работе по такому же поводу.

Когда лодка вошла в док, Дункан увидел Марию. Он помахал ей рукой. Наверное, он окликнул ее по имени, потому что двое мужчин, стоявших возле дока, обернулись и посмотрели в ее сторону. Одновременно над планширем показалась чья-то маленькая голова. Дункан спрыгнул с борта лодки и помог маленькому мальчику спуститься вслед за ним. Широким шагом он пошел к Марии; его сыну приходилось почти бежать, чтобы не отстать от него.

— Джеми, это Мария — тетушка Флосси, — сказал Дункан.

— Привет, — отозвалась Мария, подавая Джеми руку. Мальчик заулыбался — скорее в пространство, польщенный тем, что с ним обращаются как со взрослым, а не собственно Марии. У него были глаза Дункана; рыжевато-каштановые волосы отросли и слегка растрепались. Марии хватило первых секунд их знакомства, чтобы заметить разницу между этим ребенком и Саймоном с Фло: Джеми излучал счастье.

— Привет, — сказал он. Сейчас Джеми пристально оглядывал Марию — с головы до пят — очевидно, сравнивая ее со своей матерью; он рассмотрел ее туфли, юбку, пряжку на ремне, волосы, выражение лица, на котором не было макияжа. Закончив, мальчик широко улыбнулся.

— Значит, это твой сын, — сказала Мария Дункану, покраснев.

— Ага, — гордо ответил Дункан, внимательно наблюдавший за этой сценой. Марии показалось, что в этот самый момент он представлял себе их будущие совместные выходные, школьные каникулы, празднования Рождества втроем.

— У тебя есть лодка? — спросил Джеми.

— Да, но она не здесь. Я держу ее около дома.

— Ты купила ее у папы?

— Да, — ответила Мария.

— И сколько она стоила? — спросил Джеми.

Мария, которой с детства внушали, что говорить о деньгах неприлично, посмотрела на Дункана, ожидая, что он сделает замечание сыну. Когда тот промолчал, она пришла в некоторое замешательство и только широко улыбнулась вместо ответа.

— Эй, Дункан! — окликнул его Джим, жестами показывая на лодочный мотор, висевший на тросе подъемника.

— Подождите минутку, — отозвался Дункан, — я сейчас вернусь.

Мария и Джеми посмотрели ему вслед. Через минуту Джеми спросил:

— Хочешь посидеть? Я знаю тут одно место.

— Конечно, — ответила Мария, и мальчик повел ее к перевернутому вверх днищем вельботу. Они сели. Мария подумала, что, когда она встанет, ее черная юбка будет перепачкана побелкой. Она уже собиралась спросить Джеми о том, что он любит делать летом, однако заметила, что ребенок как будто собирается с мыслями. Краем глаза он посматривал на Марию, широко улыбался, а затем отводил взгляд. Потом пододвинулся к ней поближе.

— Ну и сколько же тебе лет? — поинтересовалась Мария.

— Шесть, — торжественно произнес он.

Мария хотела узнать, нравится ли ему ходить под парусом, но Джеми заговорил первым.

— Ты знаешь… ну, про развод? — спросил он тоном заговорщика.

— Между… — смущенная, начала Мария.

— Моими мамой и папой, — сказал Джеми. — Они разводятся. — Он выглядел немного обеспокоенным, словно думал, будто, услышав эту новость, Мария встанет и уйдет.

— Да, я знаю, — серьезно сказала Мария.

— Мой дядя тоже развелся, — добавил Джеми. — Многие люди разводятся.

— Честно говоря, и я тоже, — сказала Мария, не вдаваясь в подробности насчет аннулирования брака.

— Некоторые люди очень переживают из-за этого, — заметил Джеми. — А вот я — нет. — По его тону было ясно, что на самом деле все обстояло как раз наоборот.

— Ты хорошо проводишь каникулы? — спросила Мария, чтобы подбодрить мальчика.

— Да, — ответил Джеми.

— Это здорово.

— Ты же тетя Фло Литтлфильд?

— Да, я ее тетя, — сказала Мария, сидя вполоборота к Джеми. — Вы с ней учитесь в одном классе?

— Она приходила ко мне на праздник, — ответил Джеми. — Доктор Кауфман подарил ей и моей двоюродной сестре одинаковые кольца — с большим красным камнем.

Мария вспомнила, что Фло была у доктора Кауфмана в тот день, когда Софи оставила ее в библиотеке.

— Должно быть, они очень красивые, — произнесла Мария.

— Фло сейчас, наверное, очень грустно, — отозвался Джеми. В первый раз Мария почувствовала в его голосе сильную тревогу, которую так часто замечала у самой Фло.

— Да, это так. — Она подождала, пока Джеми продолжит, поскольку не знала, насколько он осведомлен об их ситуации.

— Потому что ее мама в тюрьме, — сказал мальчик. — Она никогда больше не будет дома, с Фло.

— Мы с ее мамой сестры, — сообщила Мария.

— О, тебе должно быть так грустно! — произнес Джеми. Его маленькая ручка скользнула к руке Марии по корпусу лодки, но так и не прикоснулась к ней.

— Иногда мне действительно бывает очень грустно, — призналась Мария. Сейчас, улыбаясь Джеми, она сама погрузилась в фантазию, которая, как ей показалось, до этого завладела Дунканом. Она воображала, как они втроем каждый год украшают рождественскую елку одними и теми же игрушками, представляла Джеми в третьем, потом в шестом классе, в старшей школе, в колледже. Слова «сын» и «приемный сын» крутились у нее в голове. Алисия скрылась из виду, печальная и одинокая. Эта незамысловатая картина будущего на время вытеснила ту, которая стала для Марии более привычной: как она, Саймон и Фло живут своей жизнью, а рядом с ними постоянно витает дух Софи, запертой в тюрьме на другом конце города.

 

Глава 32

Прошлой ночью я лежала в постели, натянув одеяло до подбородка. Я вспоминала, как в детстве, лежа в кровати, часто ощущала себя так, словно оказалась в плену, провалилась в узкую расщелину между скалами. Я сбрасывала одеяло и старалась дышать глубже, а иногда будила Марию и просила ее забраться на крышу вместе со мной. Прошлой ночью я попыталась сбросить одеяло и почувствовать движение воздуха вокруг меня, но он был кондиционированный, а не свежий, а я была в еще более страшном плену, чем обычно.

Я нахожусь здесь в плену, это правда, но это ничто по сравнению с моим собственным, внутренним пленом. Я сделала то, что сделала, и теперь не могу вернуть все назад. Прошлой ночью мне приснился сон — без картинок, один только его голос. «Я приду за тобой», — сказал он, этот голос в ночи. Я проснулась вся в поту, с этим ощущением, что я снова провалилась в расщелину между скалами.

Вернула бы я его обратно, если бы могла? Это глупые, бесцельные размышления, и все-таки я предаюсь им. Я думаю о том, что все могло быть по-другому. Что, если я не убила бы Гордона, а он просто уехал куда-нибудь? Или умер от сердечного приступа? Тогда мне досталась бы страховка, дом, машины, деньги в банке на образование детей и свобода. Потом я думаю: свобода? Кого я пытаюсь обмануть? У меня была свобода — я могла не доводить до такого, но все-таки довела. В первый же раз, как это случилось, я могла обратиться в полицию. Могла сказать Питеру и Нелл. Просто уйти, захлопнув за собой дверь.

Пару дней назад, когда я рассказывала Марии о том, что Гордон поставил на мне клеймо, я заметила, что она как будто не хочет слышать меня. Не хочет меня знать. Наверное, она представляла себе раскаленное тавро и лассо, и в каком-то смысле все так и было.

Удавка на моей шее была своего рода лассо, но на самом деле это был собачий ошейник, который надевала на него Гвен. Я помню, как говорила Марии, что в тот момент мне не было больно. Это было похоже на карандаш — лезвие бритвы, которым он вырезал свои инициалы на моей коже. Больно стало позднее, много дней это место горело, словно к нему действительно приложили раскаленное тавро, и я не могла сидеть. Мучаясь от боли, я ненавидела себя за то, что позволила мужу сделать это, а сейчас я понимаю, что Гордон оставил на мне свою печать на всю жизнь.

Иногда ночами я лежу без сна, думая о том, могла ли быть счастлива с Джеком. Я имею в виду, если бы мы остались вместе. Порой я задаю себе вопрос, позволила бы я Гордону настолько испортить мою жизнь, если раньше этого не сделал бы Джек. Он любил меня больше, чем кто-либо другой — больше, чем мои родители, брат, может быть, даже больше, чем Мария. А потом внезапно он устал от меня! Все дело было в этом — он встретил другую девушку. Именно так он мне объяснил. Я не надеялась найти еще одну любовь, подобную этой. Мне показалось, что я нашла ее с Гордоном, поэтому я так боялась потерять его.

Он мог заставить меня делать что угодно, если прикидывался обиженным. Так несправедливо обиженным! Как будто я била его, оскорбляла и смеялась над ним одновременно. Каждый раз он заходил немного дальше, пока не прошли все эти годы, и я уже не могла вспомнить, с чего все началось.

Снова и снова. Если я хотела провести Рождество с моей семьей, а не с его, я видела это лицо: лицо грустного маленького мальчика у большого сильного мужчины, и не могла не уступить ему. Если в субботу я собиралась пойти к «Лорду и Тейлору» с мамой, а не дожидаться, пока он сыграет партию в гольф с Эдом, — снова это лицо. Боже, сейчас оно стоит у меня перед глазами, и я не могу выносить это! А ведь раньше я сразу проникалась сочувствием к нему. Даже когда я понимала, что таким образом он ограждает меня от общения с теми, кого я люблю и кто любит меня: мамой, Марией, Питером, Нелл, даже Саймоном и Фло. Когда я держала Саймона на коленях и что-то напевала ему на ушко, счастливая и гордая от того, что у меня такой замечательный сын, я ловила на себе печальный взгляд Гордона — ведь я отдавала свою любовь Саймону, а не ему.

— Я люблю его, потому что он наш сын, — говорила я вначале. — Часть тебя и часть меня.

Но потом он перестал довольствоваться этим. Он больше мне не верил. Я обнимаю Саймона — значит, я не обнимаю его, Гордона. Я занимаюсь с Фло — значит, я люблю ее, а не его. Возможно, если бы я стояла на своем и повторяла ему, что, когда мы отдаем любовь, ее становится только больше, ничего этого не случилось бы. Как часто я думаю об этом «если бы»! Если бы я не старалась перехитрить его, если бы не говорила ему то, что он хотел услышать! Я ведь могла просто выставить его за дверь.

Возможно, я запомнила этот случай, потому что он был таким драматическим, но мне кажется, что все началось именно с него. Я тогда кормила Саймона грудью. Это было больно — когда он жадно сосал, зажмурив глаза, но мое сердце наполнялось радостью. Мне потребовалось немало времени, чтобы признаться в этом самой себе. Хотя это было так нормально и очевидно. Гордон смотрел на нас, такой ласковый и гордый, и говорил, какая я красивая мать. Потом однажды, когда мы занимались любовью, он стал сосать мою грудь и никак не хотел оторваться от нее. Ни за что не хотел. Я даже испугалась, что у меня не останется молока. С этого момента Гордон перестал считать это нормальным — то, что мне приятно кормить Саймона. Он постоянно находил предлог, чтобы прервать нас: спрашивал, где ключи от машины, или говорил, что занозил ногу и занозу непременно нужно вытащить прямо сейчас. Он не спускал с нас глаз.

— Тебе приятно? — спросил он меня как-то раз и с тех пор постоянно намекал на то, что я ненормальная, если испытываю удовольствие, когда мой сын сосет молоко из моей груди. Да, я действительно испытывала удовольствие и жила с постоянным чувством вины. Наверное, он утвердился в своей мысли, когда я застонала в постели в тот момент, когда сам Гордон делал это.

Муж упрекал меня снова и снова. В книгах говорится, что для блага детей их нужно обязательно кормить грудью. Я держала Саймона на руках, давала ему грудь и думала: это же естественно, так животные кормят своих детенышей. Я вспоминала коров, и лошадей, и собак, и доисторических женщин, у которых не было бутылочек со смесями. Но постепенно мои мысли возвращались к нам: ко мне и моему малышу, Саймону, моей милой крошке.

И вот однажды он не смог больше этого выносить. Я помню, что на мне был бюстгальтер для кормящих и одна из старых рубашек Гордона. Я расстегнула пуговицы, села с Саймоном на крыльцо и стала кормить его — это было последнее кормление перед сном.

В траве пели сверчки, я слышала голоса детей, игравших на берегу речки. Гордон сидел в большом плетеном кресле и смотрел на нас: в его взгляде была злость. Я чувствовала, как мои руки становятся жесткими, превращаются в подобие защитной клетки для Саймона.

— В чем дело? — спросила я наконец. — Что не так?

— Ему пора переходить на смеси, — сказал Гордон. — Ты должна отлучить его от груди.

Его слова заставили меня рассмеяться; я уж было подумала, что Гордон шутит.

— Ему всего шестнадцать недель, — ответила я.

Кто знает, может, дело было в том, что я рассмеялась, но Гордон вскочил и оторвал ребенка от моей груди. Боже, никогда не забуду эту картину! Мой малыш с раскрытым ртом, словно птенец, и мой муж, обезумевший от ярости. Мне было тяжело дышать; я боялась, что Гордон ударит Саймона о стену.

Но он не сделал этого. Он аккуратно понес Саймона, который теперь начал плакать, к машине, положил на переднее сиденье и уехал. Просто уехал. У меня тогда не было своей машины, иначе я поехала бы за ними. Вместо этого я стояла на подъездной дороге и думала, нужно ли позвонить маме или Питеру. Вскоре они вернулись — прошло, наверное, не больше пятнадцати минут. Саймон больше не плакал, а Гордон улыбался, моля о прощении. Он протянул мне ребенка и обнял нас. Мы долго стояли так, все втроем, и Гордон шептал мне на ухо: «Прости, прости меня». В тот момент я думала, что никогда его не прощу, однако все же простила.

Он протянул мне коричневый бумажный пакет из аптеки, в котором лежала бутылочка и несколько банок детской смеси.

— Пожалуйста, — сказал он. — Сделай это ради меня.

Я не хотела кормить Саймона смесью, но после этого случая я боялась давать ему грудь. Для безопасности Саймона я сделала то, что хотел Гордон.

Возможно, именно тогда мне надо было уйти. У меня были и другие поводы, после этого.

Я могла уйти, когда он перестал возбуждать меня, а начал мучить. Я не должна была позволять ему унижать себя. Я не должна была позволять ему вырезать его инициалы на моей коже. Меня тошнит при одном воспоминании о том, как он сказал, что поставит на мне клеймо, чтобы ни один другой мужчина не прикоснулся ко мне, потому что он слишком сильно меня любит. На самом деле он просто хотел причинить мне боль. Я должна была уйти, но так и не смогла. Мы были семьей: я, Гордон, Саймон и Фло. До последнего момента мы держались друг за друга. И я всегда, кроме разве что самых тяжелых моментов, когда он пытал меня, любила его.

Жаль, что Бесс разозлилась на меня. Я хочу разбудить ее и рассказать эту историю, про то, как отняла Саймона от груди. Она обиделась, потому что я не стала делать вид, будто ее карточные фокусы так уж меня впечатлили. Она мне так их расписала, что я ожидала чего-то грандиозного. На самом деле она даже не умеет толком тасовать колоду. Она знает несколько самых простеньких трюков, например, с тузом пик, который всегда оказывается сверху. Она его показала, и я спросила: «А что дальше?»

— Аплодисменты. Это финал, — сказала она и мрачно посмотрела прямо мне в глаза.

— О! — воскликнула я, жалея о своих словах. Но не могла же я охать и ахать только потому, что Бесс этого хотела. Ведь она всегда говорит, как важна честность, однако у меня складывается ощущение, что она немного лицемерит. Я имею в виду, что она всегда настаивает на том, чтобы я была откровенна с моей матерью и с Марией, и в то же время ждет, чтобы я устроила овацию ее убогим карточным фокусам.

Иногда мне хотелось бы вырваться отсюда. То, что мы с Бесс оказались соседками по воле штата Коннектикут, еще не означает, что мы станем лучшими подругами. Я рада, что меня не поселили с Рондой, или Марлой, или Пегги, но это не значит, что я не могу рассердиться на Бесс. И еще я немного разочарована в ней. Наверное, все дело в этом: в разочаровании. Но мы все равно подруги. Конечно, да.

 

Глава 33

Однажды вечером на Скво-Лэндинг задул ветер, холодный, словно в октябре, и Мария решила разжечь в камине огонь.

— Нам нужна растопка, — заметила она.

Вместе с Саймоном и Фло Мария вышла во двор. Дети стали собирать с земли сухие веточки.

— Только не бери сосновые, — предупредил сестру Саймон. — Папа говорит, если жечь сосну, в трубе накопится смола.

— Совершенно верно, — сказала Мария. — Креозот.

— Ненавижу эти таблетки от кашля с хвойным запахом, а ты? — спросила Фло. Она держалась за руку Марии, мешая той собирать хворост. Заходящее солнце окрасило в оранжевые и фиолетовые тона небо на западе и бухту под ним. Набрав достаточно хвороста, они побежали в дом.

Мария сложила смятые газеты, растопку и три полена в камин, облицованный плитняком, думая о том, что эти камни могли быть добыты в верховьях реки. Жившие там индейцы пеко выменивали камень у местных племен на рыбу и моллюсков.

— Можно мы что-нибудь поджарим? — спросил Саймон.

— Что, например? — поинтересовалась Мария, жалея, что не запаслась зефиром, который дети любили жарить над огнем.

— Сосиски! — воскликнула Фло. — На палочках.

— Но ведь мы уже поужинали, — сказала Мария. Казалось, дети были вполне довольны курицей в горчично-медовом соусе, поданной на ужин.

— Но мы все равно хотим поджарить сосиски, — твердил Саймон.

Мария достала из холодильника три сосиски, а он тем временем нашел три веточки нужной длины, очистил от листьев и заострил концы.

Они уселись по-турецки на пол перед огнем. Лампы в комнате были потушены. Все молчали, сосредоточившись на своих сосисках, которые нужно было поджарить до ровного золотисто-коричневого цвета.

— О нет! — воскликнула Фло, когда ее сосиска соскользнула с палочки в огонь.

— Бывает, — сказал Саймон.

— На, возьми мою, — предложила Мария. Она обняла племянницу одной рукой и показала ей, как правильно держать палочку, слегка приподняв кончик. Потом Мария пошла в кухню за еще одной сосиской.

— Концом вверх, всего и делов, — услышала она голос Саймона. Его тон был на удивление добрым и мягким; Мария остановилась в темном дверном проеме между кухней и гостиной, наблюдая за детьми.

Их спины были слегка сгорблены, расслаблены, оба удобно устроились, скрестив ноги, колено Саймона лежало на колене сестры.

— А как определить, когда готово? — спросила Фло.

— Все время крути ее, пока она не станет одного цвета, — ответил Саймон.

— Моя уже черная, — сказала Фло. Однако когда она попыталась поднести сосиску поближе к глазам, чтобы рассмотреть, та снова упала в камин. — О, нет! — опять воскликнула девочка.

На этот раз Саймон засмеялся, и Фло засмеялась вместе с братом. «Неужели они всегда так ведут себя, оставаясь наедине?» — подумала Мария. Когда она вошла в гостиную, неся в руках новую порцию сосисок, дети весело возились на ковре. Саймон держал в руке одну удачно приготовленную сосиску.

— Может, поджарим еще одну парочку? — спросила Мария.

— Конечно, — ответил Саймон, вставая на ноги, по-прежнему с улыбкой на лице. Теперь все трое держали палочки над огнем, а готовые сосиски сдвигали на другой конец и периодически откусывали их.

— О, нет! — вскричала вдруг Мария, глядя, как ее сосиска соскочила с палочки и оказалась в золе. Они расхохотались так, что у Саймона началась икота.

— Уверены, что у вас не болят животы? — спросила Мария, укладывая детей в кровати.

— Нет, было весело, — сказал Саймон.

— Я бы съела еще две, как минимум, — добавила Фло.

— Что вам почитать на ночь? — спросила Мария, пробегая глазами по книжной полке.

— Давайте рассказывать страшные истории, — предложил Саймон.

В Перу Мария слышала несколько местных легенд, но от них волосы вставали дыбом, и они совсем не годились для детских ушей. Она вспомнила истории из собственного детства: про затонувшее каноэ, полуночный костер, ожерелье из могилы, — все эти случаи якобы произошли на островах Духов. Правда, они тоже были достаточно жуткими, и Мария решила не рассказывать их племянникам.

— Я знаю хорошую историю, — сказал Саймон. — Только, Фло, она страшная.

— Ничего, — решительно ответила девочка.

— Ну ладно. — Выключи свет, тетя Мария.

Мария подчинилась.

— Однажды ночью дети пошли в поход, одни, без родителей, — начал Саймон. — Было очень темно, луна не светила, и у них не было с собой фонариков. Они сидели в палатке, кругом была тишина. Они ушли далеко от города, за много миль. В лесу водились дикие звери: волки, лисы и рыси. Это было в том месте, недалеко от Корнуолла, где люди еще видят пантер. Внезапно они услышали чьи-то шаги…

Фло задрожала в предвкушении и теснее прижалась к Марии. Саймон заметил ее движение и был польщен.

— Что же произошло дальше? — спросила Мария.

— Шаги приближались. Хруп-хруп! — продолжал Саймон.

— Там что-то ели? — спросила Фло.

— Нет, просто кто-то шел по траве. Все ближе и ближе. Дети очень испугались. И тут они услышали слова: «Кровавые пальцы… кровавые пальцы…»

— Ужас! — прошептала Фло.

— Голос становился все громче, — рассказывал Саймон. — «Кровавые пальцы! Кровавые пальцы». Дети решили, что к ним идет чудовище с длинными когтями, с которых капает кровь, потому что оно только что голыми руками убило кого-то.

Мария подумала, не пора ли ей остановить племянника, но Саймон говорил с таким преувеличенно кровожадным восторгом, а Фло так захватил рассказ, что она промолчала.

— Дети сбились в кучу. Они тряслись от страха, а одна девочка даже описалась. Чудовище было уже совсем рядом с их палаткой. Они слышали, как оно бродит по кругу и ищет вход. Теперь оно шептало: «Кровавые пальцы, кровавые пальцы!» Девочка вцепилась в мальчика. «Сделай что-нибудь!» — сказала она. «Ладно», — сказал мальчик и взял сковородку. — Тут Саймон слез с кровати, схватил книгу и показал, как храбрый мальчик занес сковородку над головой и стал подбираться к чудовищу.

— Он должен был защищать девочку, — драматическим шепотом продолжал Саймон. — Чудовище продолжало говорить: «Кровавые пальцы, кровавые пальцы». Мальчик медленно расстегнул молнию, закрывавшую вход в палатку. «Осторожно!» — прошептала девочка. «Хорошо», — ответил мальчик. Он сделал шаг наружу и прямо перед собой увидел чудовище. Оно было огромное, волосатое, с большими руками и ногами, прямо как снежный человек. Когда оно увидело мальчика, то бросилось к нему, вытянув вперед кровавый палец! Кровь так и текла с него! Мальчик хотел ударить чудовище сковородкой, но оно остановилось перед ним и сказало: «Простите, мистер, у вас не найдется пластыря?»

Саймон закончил историю хитрым голосом Дональда Дака, ужасно польщенный тем, что Мария и Фло обе смеялись и трясли головами от облегчения.

— Отличная история! — воскликнула Мария.

— Чудовище даже не собиралось нападать на них, правда? — спросила Фло. Облегчение в ее голосе мешалось с тревогой.

— Нет, оно просто порезало палец, — ответил Саймон.

— И оно хотело только найти пластырь, а вовсе не убить их, да? — настаивала Фло.

— Ну да, — подтвердил Саймон.

— Хорошо, — сказала Фло. — Классная история. Я рада, что это не настоящая страшная история, с привидениями и покойниками.

— Ну ладно, ребята, — вмешалась Мария. — Пора спать. — Она укрыла обоих одеялами.

— Я хочу рассказать про умершего ребеночка, — произнесла Фло загадочным тоном.

— Это история с привидениями? — спросила Мария.

— Заткнись, Фло! — сказал Саймон.

— Сам заткнись! — ответила Фло.

— Пожалуйста, не начинайте ссориться! У нас был такой хороший вечер! — взмолилась Мария. — Давайте просто скажем «спокойной ночи» и будем смотреть хорошие сны.

— Это была совсем маленькая девочка, — начала Фло, как будто не слышала Марию. — Она была очень красивая, никогда не плакала и не носила подгузники. Она даже никогда не ела и не пила. И даже не родилась.

— Она была волшебная? — поинтересовалась Мария, чтобы поддержать рассказ Фло.

— Конечно, — ответила девочка. — Она пришла к нам необычным путем. Просто появилась, и все.

— Нам нельзя рассказывать об этом, — сказал Саймон, и в его голосе прозвучали прежние угрожающие нотки. — Когда я увижу маму, я скажу ей, что ты все разболтала.

— А мне все равно, — заметила Фло. — Я люблю эту мертвую девочку и хочу рассказать о ней.

— Тогда расскажи, — произнесла Мария.

— Ну, она была как из сказки, — продолжила Фло. — С мягкими крылышками, кудряшками, с маленькими ручками и ножками. Она умела летать.

— Можно подумать, ты говоришь об ангеле, — заметил Саймон.

— Она и есть ангел, — сказала Фло.

— Да о чем вы оба говорите? — спросила Мария. — Разве это история с привидениями?

— Да, только она настоящая, — радостно сказала Фло. — И очень красивая.

— Очень красивая история с привидениями — чушь какая! — фыркнул Саймон.

— А кто была эта мертвая девочка? — спросила Мария.

— Еще одна дочка наших мамы и папы, — ответила Фло. — Она умерла. Ты ничего не знала о ней?

— Но у ваших мамы с папой не было других детей, — сказала Мария. — Только ты с Саймоном.

— Она тоже была! — настаивала Фло. В ее голосе звенело напряжение.

— Фло! — с отчаянием в голосе произнесла Мария.

Фло, взволнованная, помотала головой, зарываясь в подушку. Мария положила руку на ее влажный лоб, погладила девочку по волосам. Постепенно Фло успокоилась.

— Мы ее похоронили, все вместе, — сказала она.

— Детка, не было… — начала Мария, но тут по ее спине пробежала дрожь, как это всегда бывало, когда она слушала страшные истории — словно духи вырвались на свободу.

— Она права, Фло, — сказал Саймон. — Не было никакой дочки.

Мария поцеловала на ночь Фло, потом Саймона. Она сидела в ногах на постели племянницы до тех пор, пока дети ровно не задышали во сне. Потом вышла из комнаты, оставив дверь слегка приоткрытой. И тут она поняла, что Саймон лгал, когда говорил, что никакой дочки не было. Она ощущала леденящее душу присутствие третьего ребенка Литтлфильдов так явственно, словно сама держала его на руках.

Это чувство не покидало Марию несколько дней. Возможно, в попытке убежать от него она отправилась на остров Подзорной трубы. Отогнув полиэтиленовый тент, она обнаружила захоронение в том же состоянии, в каком оставила его в последний раз. Мария начала работать совком и жесткой кистью, фиксируя в дневнике все мелкие кости, амулеты и камешки. Она вспомнила советы Альдо о том, как лучше разгадать эту археологическую загадку, и с жаром взялась за дело. Прибегая к привычным исследовательским процедурам, Мария почувствовала себя далеко от островов Духов и детских страшных историй.

Она составила список предметов, обнаруженных в могиле:

стеатитовая чаша, диаметр четыре дюйма;

резец бобра;

сорок один фрагмент раковин, включая раковины морского гребешка, мидий, литорины и других моллюсков;

сорок шесть бусин из раковин, с просверленными в них симметричными отверстиями, вероятно, составляли ожерелье;

металлический диск;

наконечник для стрелы с зазубринами, длина два дюйма;

один скелет, женский, взрослый.

Не позволяя себе увлекаться самоочевидной версией о том, что индианка была убита стрелой в грудь, и пытаться расследовать причины этого убийства, Мария сосредоточилась на религиозных убеждениях индейцев пеко. Это было своего рода молитвой: она стояла на коленях, кистью сметала пыль с костей и размышляла о Котантовите.

Котантовит был главным богом племени пеко. Легенды гласили, что он живет в доме на вершине горы. На заре времен злые духи вызвали потоп: вышедшие из берегов озера и реки затопили всю землю, за исключением дома Котантовита. Многие птицы и животные спаслись, найдя прибежище в этом доме, и каждому из них он передал какое-нибудь божественное свойство.

Котантовит осушил землю. Сначала он сделал мужчину и женщину из камня, но они не понравились ему. Тогда он сделал других — из дерева. В дар от него они получили мудрость, храбрость и доброту. Каждый индеец должен был выбрать себе одно животное, птицу или рыбу — из тех, что получили какое-либо божественное свойство от Котантовита, когда спасались у него в доме — в качестве своего личного бога-покровителя, или Маниту. Это существо должно было оберегать индейца в его земной жизни и после смерти.

Невооруженным глазом Мария обследовала металлический диск и каменную чашу в поисках изображения птицы или рыбы — Маниту покойной женщины, который должен был сопровождать ее в трехдневном путешествии к Земле мертвых, где ей предстояло упокоиться на веки вечные.

Если женщина была воровкой, лгуньей или убийцей, ей предстояло блуждать по земле, не находя покоя. Вспомнив об этом, Мария, все еще решительно настроенная разгадать загадку этой могилы, почувствовала, как ее охватывает ужас — за индианку, за Софи и за третьего ребенка из страшной истории Фло.

Вернувшись домой, Мария разложила предметы, обнаруженные в могиле, на своем рабочем столе. Наплыв чувств, охвативших ее на острове, миновал, и теперь ей хотелось во что бы то ни стало разобраться, почему эта женщина была похоронена вдалеке от индейского кладбища. Мария наклонила к столу лампу на гибкой ножке и отыскала в одном из ящиков стола свою большую лупу.

Она осмотрела все предметы, обработанные вручную: дырочки во всех бусинах, через которые продевался шнурок, симметричные насечки на наконечнике стрелы, гладкую поверхность каменной чаши. Потом пинцетом взяла металлический диск и стала изучать его. При ближайшем рассмотрении она поняла, что диск был изготовлен из сплава, содержащего золото. Он был овальной формы и напоминал кольцо.

Сердцебиение Марии участилось. Индейцы пеко не знали золота. Если это действительно было ювелирное украшение, его могли приобрести у английских поселенцев. Она покрутила диск в руке, рассматривая его невооруженным глазом. На его поверхности были мелкие царапины.

Направив свет прямо на кольцо, Мария поднесла к нему лупу и подвигала ею взад-вперед, чтобы предмет стал четко виден. Царапины были неглубокие, еле заметные, тем не менее все одной высоты и ширины. Она не была уверена, но они напоминали чьи-то инициалы. Под ее увеличительным стеклом царапины складывались в буквы Ч.С.

 

Глава 34

Чуть позже Мария позвонила отцу Хоуксу, и он предложил ей приехать. Ей необходимо было поделиться с кем-то своей находкой, которая могла стать удивительным открытием. Рядом с ними на столе лежала книга «Сказки индейцев пеко».

«Что, если это был перстень с монограммой?» — спросила Мария. Она склонилась над отцом Хоуксом, который, сидя за своим столом, рассматривал металлический диск.

— Он ужасно тонкий, — ответил отец Хоукс. — Конечно, в то время в сплавы включали гораздо меньше золота, а никель и медь значительно износились.

Кончиком пинцета он прикоснулся к краям диска, и от него отвалилась зеленовато-черная крошка.

— Это однозначно не монета и не медальон, — сказал он. — Слишком выпуклый.

Мария указала пальцем на две точки, расположенные точно напротив друг друга, где края диска загибались книзу и сильно истончались.

— Думаю, здесь крепился ободок, — заметила она.

— Видимо, вы правы, — через секунду сказал священник.

— А инициалы? Они правда его?

— Мне кажется, что это Ч.С.

В своем воображении Мария немедленно обратилась к легенде об английском поселенце Чарльзе Слокуме, который влюбился в индианку, а ревнивый муж убил и ее и англичанина — до того, как тот смог перенести кладбище со Скво-Лэндинг.

— Я делаю не слишком далекоидущие выводы? — спросила она.

— Некоторые из этих легенд основаны на реальных историях, — ответил отец Хоукс задумчиво. Обрадованная тем, что он не отверг ее предположений, Мария продолжала:

— Что, если Чарльз Слокум видел, как индеец убил свою жену, и потом пришел за ее телом? Он мог увезти ее и похоронить сам — на острове Подзорной трубы.

Отец Хоукс продолжал рассматривать сквозь лупу поверхность золотого диска.

— Это совершенно точно С, а вторая буква может быть С или Ф.

Что, если она права? Зная о том, что индейское кладбище будет перенесено, Слокум мог похоронить свою возлюбленную там, где ее больше не потревожили бы и где он мог навещать могилу в тайне от ее племени. Мария представила, как он отвез тело на острова Духов, выкопал могилу, укутал ее в кожи и меха, положил рядом с ней подарки, в том числе и перстень со своей монограммой, и засыпал землей.

— В индейской легенде, — сказал отец Хоукс, по-птичьи моргая своими зоркими глазами, как будто он устал от пристального вглядывания, — смельчак последовал за духом своей жены на Землю мертвых. Если это не просто выдумки и Чарльз Слокум действительно похоронил свою возлюбленную на Подзорной трубе, ее муж мог последовать за ними, и отсюда родилась эта легенда.

— Если это так, то муж мог убить Слокума на острове и тогда там должна быть еще одна могила.

На этот раз мужчина покачал головой и широко улыбнулся, словно извиняясь за то, что последние полчаса они всерьез обсуждали старинную сказку.

— Нет, Мария. Насчет этого я уверен, потому что Слокум похоронен здесь, на церковном дворе. — Он вышел за дверь, и Мария последовала за ним на тенистое кладбище, расположенное вдоль северной стены церкви.

Там было всего двадцать могил или около того. Мария шла по заросшей мхом каменной дорожке, читая имена и даты. На многих плитах гравировка почти стерлась. Она нашла имена Брауна, Ханимена, Фоулера. Большинство из них жило в восемнадцатом веке, над датами были изображены крылатые ангелы смерти.

— Чарльз Слокум похоронен здесь, — указал отец Хоукс, останавливаясь у небольшого надгробия толщиной с телефонный справочник. Присев на корточки рядом с ним, Мария смогла различить большинство букв имени «Чарльз», но только «С» и «л» в фамилии «Слокум». Даты были почти неразличимы.

— Вы уверены, что это он? — поинтересовалась она.

— Первое, что мне сказали, когда я стал настоятелем этой церкви, было то, что Чарльз Слокум похоронен на ее дворе. Мы очень гордимся этим — этот англичанин сыграл огромную роль в заселении Хатуквити.

Стоя рядом с могилой, Мария испытывала профессиональное стремление вскрыть ее, откопать гроб англичанина и проверить, не найдется ли стрелы у него в груди и кольца с монограммой на одной из костей, которые когда-то были его пальцами. Она была уверена, что там будет стрела, но не будет кольца.

— Очень романтическая история, не правда ли? — спросил отец Хоукс. — В приходской книге сказано, что Чарльз Слокум умер от лихорадки, но я думаю, что лихорадка — это лишь эвфемизм для чего-то менее подобающего.

— Например, убийства, совершенного мужем его любовницы.

— Совершенно верно.

Они услышали, как кто-то прошел через калитку, и посмотрели туда. Алисия и Джеми Мердок входили на церковный двор, они несли корзинку помидоров.

— Привет, Джонатан, — сказала Алисия. Солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь листву деревьев, играли на ее серебристых волосах. Она улыбнулась Марии; в ее взгляде сквозило любопытство. — Джеми захотел принести тебе наших первых помидоров.

Джеми не сразу заметил Марию — его глаза перебегали с одного могильного камня на другой.

— А где самый старый, дядя Джонатан? — спросил он. — Тот, который ты мне показывал в прошлый раз?

— Ты имеешь в виду могилу Сидни Старр? Вот здесь, — ответил отец Хоукс.

— Это самая старая могила, — начал Джеми, восхищенный. Он поднял глаза, чтобы убедиться, что все его слышат. Увидев Марию, он сначала открыл рот, а потом улыбнулся. — Привет, — произнес мальчик.

— Привет, — ответила Мария, чувствуя, как у нее перехватило дыхание от волнения.

— Так вы знакомы? — спросила Алисия, собираясь представиться. — Мы встречались у Оливии Дженкинс?

— Она подруга папы, — весело сказал Джеми.

Лицо Алисии помрачнело, глаза потухли. Она стояла выпрямив спину, прижав руки к бокам. Ее дядя взял у нее корзинку с помидорами.

— Здравствуйте, — отозвалась Мария. Что бы ни говорил Дункан, в этот момент ей стало ясно, что Алисия не считала их брак распавшимся.

— Здравствуйте, — сказала Алисия.

Несколько бесконечно долгих секунд женщины смотрели друг другу в глаза, потом отец Хоукс похлопал Марию по плечу:

— Давайте я упакую кольцо в какой-нибудь пакет, хорошо?

— Это было бы отлично, — с признательностью произнесла Мария. Они пошли в кабинет священника, оставив Алисию и Джеми во дворе.

— Я очень сожалею насчет… — начала Мария, но отец Хоукс остановил ее, подняв вверх ладонь. Она не поняла, что он имел в виду: что это не имеет значения или что он не хочет об этом говорить. Ее щеки покраснели.

— Ваша теория великолепна, — сказал он. — Я рад, что вы показали мне это кольцо. Может быть, вы расскажете о нем на заседании нашего исторического общества?

— С удовольствием, — ответила Мария. — К тому времени я постараюсь узнать новые подробности.

Она вышла из кабинета через внутреннюю дверь, которая вела в церковь, а не во двор, где жена и сын Дункана ожидали святого отца.

Хэлли не успела привезти детей из «Волшебного порта» к назначенному времени, и от этого Мария, и так встревоженная, почувствовала еще большее беспокойство. Она хотела подумать над своей гипотезой, еще раз изучить все свидетельства, но в пять часов перед ее домом остановилась машина Гвен — в точности как они договорились по телефону на прошлой неделе. Гвен сидела на водительском месте, глядя прямо перед собой, и ждала, когда внуки выйдут к ней.

В городе стояла жара, и, наблюдая за Гвен из окна гостиной, Мария подумала, как тяжело сейчас сидеть в машине. Та остановилась в тени густого клена, открыла все окна и обмахивалась веером, постоянно посматривая на входную дверь. Через десять минут Мария вышла из дома и направилась к машине.

— Саймон и Фло опаздывают. — Может, войдете и подождете их?

Гвен взглянула на часы.

— Я думала, мы договорились на пять часов, — сказала она.

— Да, — ответила Мария. — Но моя мать повезла их в «Волшебный порт»… — В разговоре с кем-нибудь другим она добавила бы «А вы же знаете Хэлли», но только не с Гвен.

— Ладно. Я зайду, — произнесла Гвен, как будто уступая ее настойчивости. Она вышла из машины. На матери Гордона был купальник-бикини, а поверх него кружевное платье в обтяжку. Пока она шла к дому, Мария успела обратить внимание на то, какие у Гвен красивые ноги. Ногти на ногах и на руках у нее были покрыты светлым лаком; она была обута в сандалии без пятки, которые тихонько шлепали при ходьбе. В Милане такая обувь пользовалась большой популярностью, Альдо называл ее «завлекалками».

Войдя в дом, Гвен огляделась, оценив вид из окон, потом повернулась к ним спиной. Затем уселась в кресло-качалку.

— Здесь не слишком одиноко зимой? — спросила она.

— Нет, мне здесь нравится, — ответила Мария. — Наоборот, приходится привыкать к летнему наплыву людей.

— Ты всегда любила такие уединенные места, — сказала Гвен. — Не против, если я закурю?

Мария протянула ей небольшую латунную пепельницу. Гвен взяла ее, покрутила в руках, потом стряхнула пепел. Мария заметила, что у нее руки слегка дрожат, а под глазами легли круги, замаскированные тональным кремом. Она подумала, что привыкла смотреть на мать Гордона глазами Софи и совсем забыла, что Гвен пришлось пережить. Сейчас она глубоко сочувствовала ей.

— Как вы с Эдом живете? — спросила Мария мягко, но не слишком выдавая нахлынувшие на нее чувства.

Гвен пожала плечами.

— Как-то справляемся, — сказала она. В комнате повисло тяжелое молчание. — Каждый раз ждем, когда увидим внуков, — добавила Гвен.

— Я знаю, что им нравится бывать у вас, — заметила Мария.

— Я так за них беспокоюсь, — произнесла Гвен. — Что им пришлось пережить! Чтобы перестать жалеть себя, мне достаточно подумать о Саймоне и Фло.

— Они ходят к психологу, — сказала Мария.

— А ведь они были такой прекрасной семьей! — В голосе Гвен звучали вопросительные нотки. — Гордон обожал твою сестру. Просто обожал ее.

Мария выпрямила спину; она готова была ответить, но Гвен продолжала:

— Я никогда не забуду, как они встретились. Мы только и слышали от него «Софи, Софи, Софи» — постоянно! Я даже говорила Эду, что не могу больше слышать это имя. В колледже у Гордона была девушка, очень хорошая, такая милая, утонченная. Она была из Виргинии, закончила Брин-Мор. Он с ума по ней сходил. «Женись на ней», — говорила я сыну. Она понимала, что нужно мужчине — это было ясно с самого начала. Она была хорошенькая и нетребовательная, очень застенчивая. Когда она приехала к нам в Слокум, то удивила всех, приготовив роскошный обед из четырех блюд. Мне казалось, что она идеально подходит Гордону.

Но у них ничего не вышло. Когда он встретил твою сестру, я была не слишком довольна. Она была местная, никогда не выезжала за пределы штата, даже колледж закончила здесь. Я думала, что она… с интеллектуальной точки зрения… не была ему ровней, и считала, что они скоро расстанутся. Но бог мой, Гордон просто свихнулся на Софи. Он говорил, что она ужасно умная, готовит как шеф-повар, что Шелли — так звали его предыдущую девушку — ей в подметки не годится. Так что мне пришлось принять ее.

— И вы сделали это искренне? — спросила Мария, удивленная признанием Гвен. Она ждала, что та скажет: «Я с самого начала знала, что она ему не подходит». Мария чувствовала себя предательницей из-за того, что говорила с ней о Софи, но желала, чтобы Гвен закончила.

— Да. Искренне. Она была восхитительна. Эта фарфоровая кожа, за которую любая женщина душу продаст, чудесные волосы, потрясающая фигура. Великолепная женщина! Гордон от нее глаз не мог отвести. Я говорила ему, что в женщине главное это ум, преданность и красота. Именно в таком порядке.

— Да, Софи была именно такой, — согласилась Мария. Ее ум и ее красота — по крайней мере пока она не располнела — не вызывали сомнения. Свою преданность она не расточала понапрасну, но если уж находила объект для нее, то держалась до конца.

— Я рассказала ей, какие блюда Гордон любит больше всего, и Софи освоила их в мгновение ока. Она вообще все схватывала на лету. Кроме того, она была очень изобретательна: могла приготовить обед из остатков продуктов, найденных в холодильнике, и при этом казалось, будто на столе одни деликатесы. — Гвен встряхнула головой и отложила сигарету. — Гордон сделал из нее кумира. Он постоянно восхищался ею. Эд дразнил его, спрашивал, может он хоть раз начать предложение не со слов «моя жена». Гордон поставил ее на пьедестал. — Голос Гвен ослаб.

«Он не женился на живой женщине, а нашел себе объект для поклонения», — подумала Мария.

— Должно быть, нелегко было соответствовать… таким ожиданиям, — сказала она.

— Само собой, — фыркнула Гвен. — Само собой. Тебе не кажется это странным? То есть я понимаю, она твоя сестра, но ты не думаешь, что это просто удивительно — ей было трудно жить с человеком, который ее обожал?

— Я бы предпочла, чтобы меня любили, а не обожали, — ответила Мария.

Гвен помахала рукой.

— Не важно. — Несколько секунд она, нахмурившись, смотрела в пространство. — Дело в том, — возбужденно заговорила она, — что Софи испортила Гордону жизнь. Он отдал ей всего себя. Когда-то перед этим мальчиком были открыты все пути. Он мог стать политиком, профессиональным игроком в гольф, заниматься чем угодно. А вместо этого ему пришлось управлять отцовским бизнесом, который и без него шел отлично, и только для того, чтобы прокормить жену и детей. Со временем она страшно распустилась — никогда не видела ничего подобного. Грязные волосы, старая одежда… она выглядела как толстухи-клоунессы в цирке.

— Гвен, он бил ее, — произнесла Мария, едва сдерживаясь. Она готова была взорваться.

— Гордон бил ее? — спросила Гвен с апломбом певицы кабаре, выходящей на сцену.

— Да. Бил. Из-за него она попала в больницу. Он мучил ее, и ему было наплевать, что Саймон и Фло видели это. Он лишил ее уверенности в себе, — добавила Мария, давая выход своему гневу.

— От тебя и всей вашей семьи я становлюсь боль-ной, — сказала Гвен. — Вы всегда ставили себя выше остальных людей. Тебе нужна эта ложь для того, чтобы выгородить сестру, но я не хочу этого слышать. Мне нет до этого дела!

— Однако тебе было дело до Гордона, когда ты закрывала его в подвале с собачьим ошейником на шее! — закричала Мария.

Краска сошла с лица Гвен. Приоткрыв рот, она недоверчиво взглянула на Марию.

— О чем ты говоришь? — спросила она, содрогнувшись.

Мария уже не могла остановиться.

— Ты знаешь, о чем я говорю. Гордон все рассказал Софи. Хочешь знать, в кого ты его превратила? Он избивал мою сестру! Если есть желание поговорить о том, кто из нас больной… — В эту секунду Мария была готова ударить Гвен, но та взвилась со своего кресла.

— Я не собираюсь оставаться здесь и слушать эту чушь, — сказала она и вылетела за дверь.

Мария услышала, как во дворе хлопают дверцы машины. Хэлли, Джулиан и дети подъехали к дому одновременно с Дунканом. Она взглянула на часы: двадцать пять минут шестого. Дункан думал, что дети давно уехали. Мария услышала, как Хэлли завела с ним милую светскую беседу. «Мне кажется, этот белый флагшток, который вы установили рядом с мастерской, очень украсил ее», — говорила мать. И тут она увидела, как Гвен чуть ли не бегом направилась к ним, чтобы забрать детей. Ей не хотелось видеть выражение лица Хэлли, когда дети бросились обнимать Гвен, и Мария отвела глаза.

— Это слишком даже для пляжа, — заметила Хэлли, когда Гвен и дети уехали. — Ничего себе наряд!

Стараясь дышать глубоко и ровно, Мария направилась к матери и Джулиану.

Она осознавала, что, собираясь поздороваться с ними на улице, пытается избежать приглашения в дом. Ей до смерти хотелось расспросить Хэлли о том, подозревала ли она, что Софи была беременна в третий раз, однако еще сильнее хотелось, чтобы сейчас мать уехала. У Марии не было настроения общаться с ней.

— Как вам понравилось в «Волшебном порту»? — спросила Мария.

— Все прошло отлично, — ответила Хэлли. — Можешь себе представить, они ни разу не были на борту китобойного корабля, который там стоит. Саймон был от него в восторге. Он хочет стать капитаном китобоя, когда вырастет.

— Вообще-то он этого не говорил, — хихикнул Джулиан. — Насколько я помню, это ты сказала, что он мог бы стать отличным капитаном китобоя.

Мария улыбнулась храбрости Джулиана, с которой он оспорил предложенную Хэлли версию событий.

— На прошлой неделе, возвращаясь с рыбалки у Рейса, Джим видел малого полосатика, — произнес Дункан.

— Кит в проливе Лонг-Айленда? — удивился Джулиан.

— Когда я была маленькая, в проливе их было полно, — сказала Хэлли. — И китов и дельфинов. Целые стаи — так говорят о китах?

— По-моему, у них не стаи, а стада, — заметил Дункан.

— Спасибо, дорогой. Кстати, как поживает твоя мать?

— Хорошо, спасибо.

— Скажи мне вот что, — понизив голос, обратилась Хэлли к Марии. — Она говорила с тобой о Софи?

— Да, и довольно долго.

— Я в этом не сомневалась. Она наверняка настроена против этого тюремного концерта.

— Она о нем даже не упомянула, — ответила Мария, чувствуя, как выходит из себя. — А почему ты вспомнила об этом?

— Я уверена, что по ее мнению, это скандал — заключенные, разыгрывающие концерт, — сказала Хэлли высокомерно.

— Она ни слова не сказала о концерте. По-моему, это ты считаешь концерт скандалом.

— Если он пойдет Софи на пользу, я буду только рада, — произнесла Хэлли.

Оставшись наедине с Дунканом, Мария устроилась на диване, положив голову ему на колени и глядя в потолок. Она пыталась успокоиться; ее сердце все еще учащенно билось после ссоры с Гвен.

— Алисия звонила мне, — сообщил Дункан.

— Она сказала, что мы с ней встретились?

— Да.

— Это тебя расстроило?

Он заколебался; Мария поднялась и посмотрела ему в глаза. Лицо Дункана стало таким грустным, что у нее защемило сердце.

— Что с тобой? — спросила она.

— Это нелегко.

— Что именно? Я думала, что мы с тобой стали ближе друг другу, что мы…

— Это так, — сказал он. — Ни с кем еще я не был так близок. Но это все равно нелегко. Мы были женаты долгое время, Мария.

— Я знаю, — кивнула она, коснувшись его руки. — То, что ты не хочешь больше жить с ней в браке, не означает, что тебе наплевать на ее чувства. И по-моему…

— Что?

— Она до сих пор любит тебя.

— Это расставание дается ей труднее, чем мне. Она осталась в доме, где мы жили вместе, где стоит наша мебель, и все напоминает ей о тех далеких временах, когда мы были счастливы. Я не хотел говорить тебе, но она позвонила, чтобы спросить, не можем ли мы все исправить.

— В самом деле? — Внезапно Марии стало холодно, ее охватил страх. — И что ты ответил?

— Когда она это сказала, я спросил, что, по ее мнению, мы делали последние пять лет. Даже больше. Не знаю, когда все это началось. Внезапно я заметил, что мы больше не уделяем внимания друг другу — совсем. Поначалу это было даже неплохо. У меня была мастерская, у нее — ее подруги. Потом появился Джеми. Я приходил домой поздно, в это время она болтала по телефону. Алисия ужинала с Джеми, поэтому я разогревал то, что осталось, и ел на кухне, пока она занималась… другими делами.

— Но вы еще любили друг друга?

— Я не помню — если и да, то недолго. Мы жили в одном доме, и это все. Мы даже не прикасались друг к другу. Иногда мне хотелось заняться любовью, и она уступала. — Он затих, погрузившись в воспоминания. — Но потом я понял, что мне просто нужен секс. Это не имело отношения к Алисии. Она не хотела меня, а я не хотел ее. Это было так удручающе…

— А ты хотел бы изменить это, если бы мог? Вернуться на пять лет назад и все исправить?

Дункан взял Марию за руку, положил руку себе на колено и ласково погладил.

— Но я не могу. Я ведь встретил тебя.

— А если забыть об этом? — настаивала Мария, вспоминая опустошенное выражение на лице Алисии. — Если бы ты мог вернуться в то время, когда вы любили друг друга, ты сделал бы это?

— Но я не собираюсь забывать об этом, — сказал Дункан. — Я не могу притвориться, что последних пяти лет не было, и не могу забыть о том, что полюбил тебя.

— Но я видела ее лицо… — произнесла Мария. — Она все еще любит тебя.

— Нет, не любит. Она просто тоскует по тому, что было между нами много лет назад.

Мария кивнула — она понимала, что он имеет в виду.

— Мы справимся с этим, — сказал Дункан. — Я тебе обещаю.

Мария положила голову ему на плечо, пальцем провела по мозолистой ладони. Она знала, что легких ответов не бывает, но в ее душе царили мир и покой от того, что она сидела рядом с мужчиной, которого любит. Глядя на руки, она вспомнила о золотом кольце.

Тогда, сидя на диване в своем доме на Скво-Лэндинг, Мария рассказала Дункану историю индианки, которая была убита за то, что полюбила англичанина, и этот англичанин похоронил ее, положив свой золотой перстень в могилу, на одном из островов в море.

 

Глава 35

— Куда ты едешь? — спросил Саймон Марию. Она посмотрела на мальчика, удивленная его вопросом. Вчера вечером она сказала ему, что поедет навестить Софи.

— Повидаться с твоей мамой, — ответила Мария.

— А кто останется с нами? — спросила Фло.

— Я же говорила вчера, приедут Дункан и Джеми. Вы не против?

— Они мне нравятся. Они хорошие, — заметила Фло. Потом она подошла к входной двери и, поглаживая пальцами защитную сетку, стала дожидаться Мердоков.

Саймона их приезд заинтересовал гораздо меньше. Убедившись, что Фло поглощена ожиданием, он протянул Марии конверт. Мария прочитала адрес:

Миссис Софи Д. Литтлфильд

Тюрьма Хатуквити,

Хатуквити, Коннектикут

— Ты написал маме письмо? — поинтересовалась Мария.

Племянник кивнул. Он поднял глаза, но старался не встречаться с ней взглядом.

— Отличная мысль, Саймон. Но тебя что-то тревожит, верно?

— Как ты думаешь, она прочтет его? — спросил мальчик.

— Конечно, прочтет. Почему ты решил, что нет?

— Если она не хочет видеть меня, с какой стати ей читать мое письмо?

— Я уверена, что она его прочтет, — сказала Мария, хотя логика Саймона не показалась ей столь уж ошибочной.

Софи, улыбаясь вошла в комнату для свиданий.

— Рада тебя видеть, — промолвила она.

— А я тебя, — сказала Мария. — Здесь так хорошо, прохладно — на улице просто пекло. — Ей предстояло обсудить с сестрой несколько очень сложных моментов; она предпочла начать с беззаботной болтовни.

— Кондиционеры здесь работают постоянно, — заметила Софи. — У меня от них пересыхает горло. Только и думаю о том, как бы выбраться отсюда. — Улыбка сошла с ее лица. — Это первое лето, в которое я не побываю на пляже Хатуквити-Бич.

Мария, которая этим летом побывала на Хатуквити-бич впервые за девять лет, неожиданно увидела перспективу, ожидавшую Софи, в безжалостном свете реальности.

— Пройдут годы, прежде чем я снова попаду туда, — произнесла Софи.

— Мы этого не знаем.

— Стив сказал, что прокурор предложил ему план. Если я признаю себя виновной в непредумышленном убийстве, меня выпустят на поруки через шесть лет.

— Шесть лет? — спросила Мария, подсчитывая в уме, сколько лет будет Саймону и Фло. Фло станет вдвое старше, ей исполнится двенадцать, Саймону будет шестнадцать. — Почему ты должна соглашаться на это?

— Все дело в пистолете, — продолжала Софи. — Они не уверены, что он принадлежал Гордону. Ты ведь понимаешь, о чем я говорю?

— Стэмфорд? — спросила Мария. Софи кивнула. Мария взяла сестру за руку. Другой рукой она нащупала в кармане письмо Саймона и положила его на стол.

— О, дорогой! — воскликнула Софи. Она погладила конверт, потом поднесла его к лицу и глубоко вдохнула, словно внутри конверта был сам Саймон и она пыталась уловить его запах.

Мария отодвинула свой стул от стола и стала смотреть в окно, чтобы оставить Софи наедине с письмом. За аллеей была видна гавань Хатуквити. Железнодорожный мост развели, под ним проходил нарядный пароход «Синее море IV», на котором туристов возили на рыбалку.

Время от времени она бросала взгляд на сестру, одновременно испытывая чувство вины из-за того, что подглядывает. Хотя лицо Софи оставалось бесстрастным, ее рот слегка приоткрылся, а по щекам текли слезы. Мария отвернулась.

Софи несколько раз всхлипнула. Ее глаза покраснели и выглядели усталыми.

— Я должна увидеться с ними, — сказала она.

— Об этом он написал тебе? — спросила Мария. — Он просит разрешения навестить тебя?

— Нет, — ответила Софи. — Он только хотел сказать, что отлично проводит каникулы, ходит на рыбалку с Питером и Дунканом, а ты устраиваешь для них пикники. Это все, о чем он пишет. Ну и еще он надеется, что я не слишком беспокоюсь о нем и о Фло. — Слезы снова полились у нее по щекам. Софи опустила голову на пластиковую столешницу и разрыдалась. — Представляешь! — повторяла она. — Не слишком беспокоюсь о них!

— Ты хочешь их увидеть? — спросила Мария.

Софи втянула носом воздух, сжимая голову руками, потом подняла глаза:

— Я всегда хотела увидеть их, Мария.

— Но сейчас ты сделаешь это?

Софи не ответила, и она попыталась представить, о чем думает ее сестра. Возможно, раньше она надеялась — точнее, рассчитывала — на скорое освобождение: через несколько недель, может быть, месяц. Она заставляла себя ждать и не видеться с детьми. Она могла вытерпеть это, лишь бы они не увидели ее в тюрьме. Но сейчас, когда перед ней стояла реальная перспектива провести здесь шесть лет, страстное желание повидать детей должно было вырваться наружу.

— Шесть лет, — сказала Софи, качая головой. Потом выражение ее лица изменилось. — Я не говорю, что не заслужила этого.

— Но это же пока не решено, — заметила Мария. Оптимистические нотки в ее голосе ей самой показались фальшивыми.

— Угу, — произнесла Софи.

Мария смотрела, как Софи хмурится, постукивая пальцами по столу.

— Это все, о чем написал тебе Саймон? — спросила она через несколько минут.

— В общем, да. А что? Что-то случилось? — встревожилась Софи.

— Прошлым вечером мы рассказывали страшные истории, — ровным тоном начала Мария. — Фло рассказала историю про мертвого ребенка. Саймон очень разозлился и сказал, что им нельзя об этом говорить, что он пожалуется тебе на нее за то, что она все разболтала.

Кровь отлила от лица Софи, и без того бледного.

— В письме он не упомянул об этом.

— Ты знаешь, о чем говорила Фло? — спросила Мария, чувствуя себя как на иголках.

— Она говорила о моем ребенке, — ответила Софи.

Мария сидела очень прямо, глядя, как судороги искажают лицо ее сестры. Она чувствовала себя беспомощной, словно находилась рядом со своим другом на похоронах человека, которого тот любил больше всего на свете.

— Я не знала, что у тебя был еще один ребенок, — сказала Мария.

— Никто не знал, что я была беременна. Так захотел Гордон. Он сказал, мы должны держать это в секрете, что это священная тайна для нашей семьи, о которой будем знать только мы — до самой последней минуты. То же самое было с Саймоном и Фло.

Это была правда: Мария вспомнила, как глубоко была уязвлена, когда узнала от Софи о ее первой беременности. Альдо даже обвинил ее в собственнических замашках старшей сестры, когда она рассердилась на сестру за то, что та несколько месяцев скрывала это эпохальное известие.

— Но как вам удалось скрыть это от всей семьи?

— Я все равно поправилась, — объяснила Софи. — Они, наверное, думали, что я продолжаю набирать вес…

— Софи, и когда?..

— Прошлой осенью, — ответила Софи. — В одни из выходных. Разноцветная листва была такой красивой, и мы планировали свозить детей посмотреть на листопад. Мы забронировали номера в гостинице, на Могавк-трейл.

— У реки? — спросила Мария. Хэлли и Малькольм однажды возили их в Беркшир посмотреть на золотую осень, и они останавливались в красивом белоснежном отеле с высокими колоннами. Он стоял над рекой, в зеленых водах которой отражалась красная, желтая и оранжевая листва царственных кленов. Много лет Мария не вспоминала об этой поездке. — Так это произошло там?

— Мы никуда не поехали, — продолжила Софи. — Я за что-то рассердилась на детей, и у нас с Гордоном произошла стычка.

— Ребенок родился? — поинтересовалась Мария, не понимая, как все же им удалось держать в неведении всю семью.

— Я носила ее всего шесть месяцев, — сказала Софи. — Она должна была родиться на Рождество. Помнишь, когда ты решила снять этот дом на Скво-Лэндинг, я сказала тебе, что у меня был выкидыш?

— Ах, Софи, — произнесла Мария, потрясенная. — Так это была правда! — Сейчас она знала, что сестра не стала бы лгать в вопросах, подобных этому; вспоминая, как она разозлилась на Софи, когда Гордон сказал, что не знает, о чем Мария говорит, она почувствовала глубокое раскаяние.

— Да, это была правда, — сказала Софи.

— Как это случилось?

— Гордон толкнул меня, я ударилась о стену, и у меня начались схватки, — ответила Софи.

— В шесть месяцев? — не сдержалась Мария. Во рту, носу, даже в легких она ощутила кислый привкус — ее наполнял ужас. — Что сказал доктор Солтер?

— Доктор Солтер ничего не знал. Гордон сам помог мне родить ребенка.

— Софи, нет! — воскликнула Мария. Глядя на сестру, она поняла, что та переживает все заново. Руки Софи дрожали; казалось, будто она перенеслась на несколько месяцев назад, из тюрьмы в свой дом. Мария думала, какую боль ей пришлось пережить, как мог Гордон помочь ей родить, как Софи допустила все это. Но прежде всего она думала о словах, сказанных Софи за несколько месяцев до этого момента, о том, что выкидыш — это те же самые роды.

— Все произошло в нашей спальне, — произнесла Софи словно во сне. — На нашей кровати. Я почувствовала, что ребенок сейчас выйдет, и мне захотелось умереть.

— Софи, нет…

— Да, Мария, умереть…

— Почему ты никому не позвонила? — спросила Мария. — Питеру? Или полицейским?

Казалось, Софи медленно возвращается в реальность. Долгим, пристальным взглядом она посмотрела в лицо сестре. Потом ее глаза потухли.

— Это было больно, почти так же больно, как с Саймоном и Фло. Понимаешь, это были настоящие роды. Сначала схватки, потом потуги — и ребенок выходит наружу. Но страшнее всего было знать, что этого ребенка я потеряю. Я помнила об этом все время. — Софи остановилась. — Она родилась живой.

— Живой? — повторила Мария.

Софи кивнула.

— Гордон положил девочку мне на живот, и она лежала там, пока не перестала дышать. Ты не можешь себе представить, какая она была крошечная. Она и на ребенка-то была мало похожа. Потом он взял ее и завернул в крестильное платьице Фло. Он плакал…

— Он раскаивался?

— Не знаю, — безликим голосом ответила Софи. — Просто плакал. На следующий день мы сказали детям, что я потеряла ребенка, и все вместе пошли к речке. Он позволил мне выбрать место, где мы ее похороним.

— Но разве доктор не предложил вам похоронить ее на кладбище? — спросила Мария. — Ведь это же незаконно!

— Доктор не знал, что я была беременна. Я справлялась сама. Мы ему так и не сказали. Мы окрестили девочку в речке и выкопали яму, в которой похоронили ее.

— Она до сих пор там? — спросила Мария. Эта сцена стояла у нее перед глазами: Гордон бьет Софи о стену, ассистирует при родах, ведет траурную процессию из членов своей семьи к реке. — Вы похоронили ее на берегу Белл?

— Под маленькой статуей ангела, — ответила Софи. — Мы поставили ее там, чтобы пометить могилу.

Мария почувствовала, что углубилась внутрь замкнутого мирка Литтлфильдов. Ей казалось, что она опутана паутиной; невольно Мария заерзала на своем стуле.

— Как ты допустила это? — спросила она, силясь выпутаться из сетей. — Почему ты разрешила ему сделать все это с тобой?

Но Софи уже погрузилась в свои мысли. Не глядя в глаза Марии, она встала и направилась к двери.

— Софи! Ты повидаешься с Саймоном и Фло? — окликнула ее Мария. — Позволишь им навестить тебя?

— Ты считаешь, что им от этого станет лучше? — спросила Софи, оборачиваясь. — Даже Хэлли хорошая мать по сравнению со мной. И смотри, как я к ней отношусь! Я ненавижу ее, клянусь, ненавижу! А если я ненавижу ее, то как, по-твоему, мои дети будут относиться ко мне?

— Пусть они сами решают, как им относиться к тебе, — резко сказала Мария. — Сделай это хотя бы ради них.

Софи прислонилась к двери, словно обдумывая слова сестры.

— Ладно, — произнесла она, — приведи их, — и вышла из комнаты.

Мария сидела за столом до тех пор, пока надзирательница не похлопала ее по плечу и не сказала, что ей пора уходить.

Впервые за время, прошедшее с той ночи, когда был убит Гордон, Мария оказалась возле дома Литтлфильдов. Повсюду были следы присутствия полиции: на дверях висело судебное уведомление, на дорожке валялась оранжевая пластиковая лента, которая когда-то перегораживала подъезд к дому, и пакет из Макдоналдса. Марии показалось, что она увидела даже меловые контуры тела Гордона. Тигровые лилии были в полном цвету. Клумбы с многолетниками, любовно посаженными Софи, заросли травой, газон нуждался в стрижке.

Несколько минут Мария сидела в машине, подмечая детали семейного быта: два кухонных полотенца, висевших на веревке, открытое окно гостиной, красный велосипед Саймона, прислоненный к дверям гаража. Потом она заставила себя выйти из машины. Не глядя на дом, по высокой траве она зашагала к речке.

В день, когда она получила письмо от матери, в котором говорилось, что Софи и Гордон купили этот дом, Мария позавидовала сестре. Тем летом она жила в Лондоне одна, без Альдо, читала цикл лекций в Британском музее. Из всех мест, где ей приходилось жить, Лондон меньше всего вызывал в ней ностальгию, однако она помнила тот внезапный острый укол ревности, который испытала, узнав, что Софи поселится на берегу Белл.

Когда Альдо приехал на следующие выходные из Эдинбурга, где тоже читал лекции, Мария рассказала ему об этом. Он был изумлен.

— Она собирается жить в двух шагах от дома вашей матери? — скептически спросил он. — Бедняга Гордон!

— А что тут такого? — поинтересовалась Мария. — Софи любит реку Белл.

— Но так близко к материнскому дому! — воскликнул Альдо.

Именно тогда их противостояние, касавшееся того, где им жить, достигло апогея: Мария объявила, что ей все равно, где это будет, лишь бы у них появилось постоянное жилье. Она хотела иметь собственный дом или квартиру, садик или террасу, где могла бы посадить цветы и овощи, и главное, адрес, который можно было выгравировать на почтовой бумаге. За время своей семейной жизни она выкинула кучу такой бумаги, потому что указанные на ней адреса постоянно изменялись и отходили в прошлое.

— По крайней мере у нее есть собственное гнездо, — сказала Мария. — Собственная земля.

— Ты меня удивляешь, Мария, — сказал Альдо. В его голосе сквозило разочарование. — Ты из тех людей, которые не понимают тщетности обладания чем-либо. Пускай ты купишь какой-нибудь клочок земли, но сколько ты будешь им владеть? Двадцать лет? Пятьдесят? А ведь до тебя на нем жили сотни других людей — вспомни, например, Рим.

— Лучше бы ты сразу сказал «прах к праху», — возмутилась Мария, задетая словами мужа.

Ей всегда казалось, что Альдо просто оправдывает собственную скупость, применяя этакий археологический нигилизм к вопросам недвижимости, однако сейчас, шагая по опустевшим владениям Литтлфильдов, она поняла его пессимистический настрой. Она была почти уверена, что никто из ее близких больше не будет жить здесь. Дом будет продан, а деньги положены в банк, на счета Саймона и Фло. Пусть не сейчас, но когда-нибудь тот факт, что в доме произошло убийство, прибавит ему ценности в глазах покупателей. Подумать только — дом с привидениями!

Мария пересекла лужайку и теперь шагала по земле, которую Софи с Гордоном всегда оставляли нетронутой. Ромашки, астры, чертополох, анютины глазки и ястребинка росли среди желтоватой травы. Хотя дорожки как таковой не было, в этом направлении ходили не раз, и путь просматривался достаточно отчетливо.

Марии показалось, что она слышит чей-то голос. Она подняла глаза — ветер шевелил верхушки сосен, издавая звук, похожий на шепот.

Она подошла к берегу Белл. В северном направлении его покрывала плотная растительность, поэтому она пошла на юг, в сторону дома матери. Она не знала, где заканчивается участок Литтлфильдов и начинаются земли их соседей. В тени земля была мягкой и влажной. Идя вдоль речки, Мария внезапно поняла, что ищет могилу малышки.

Она зашла гораздо дальше, чем собиралась, но так и не наткнулась на нее. Наверняка она уже пересекла границу владений Литтлфильдов, а может, и их соседей тоже. За излучиной реки начинались земли Хэлли. Мария уже собиралась повернуть обратно, когда увидела каменного ангела.

Он был немного поврежден — откололось одно крыло и часть носа. Ангел стоял на небольшом холмике, заросшем восковницей. Несмотря на относительную новизну статуи, трещины в камне уже заросли мхом. У него были вьющиеся волосы и грустная улыбка; Мария подумала, что более очаровательного ангела не видела ни в одной церкви мира. В высоту он был не больше двенадцати дюймов.

Слегка потеряв ориентацию, Мария огляделась по сторонам. Софи сказала, что Гордон разрешил ей выбрать место для могилы, но почему здесь? Это была не их территория, может быть, Хэлли, но все же? И вдруг она догадалась: каменное сердце Софи находилось рядом, за поворотом реки. Она подошла к нему, расчистила носком туфли, потом вернулась к ангелу.

Мария встала на колени, прямо на мокрую землю, чтобы прочесть молитву, и, когда молилась, увидела, что на камне выбито имя: ХЭТАУЭЙ ДАРК ЛИТТЛФИЛЬД.

Мария вспомнила гордость, звучавшую в голосе матери, когда та рассказывала, что Софи собиралась назвать своего неродившегося ребенка Хэтауэй, в ее честь. Раздвигая закрывавшие ангела ветки, Мария почувствовала, как ее глаза наполняются слезами. Она думала о том, как сестра хранила в себе эту тайну, выдавая ее по капле, когда ей становилось совсем тяжело. Как она рассказывала немного Хэлли, немного Нелл, немного Марии, а потом забирала свои слова назад, утверждая, что это была ложь.

Она вспоминала времена, когда они с Софи были еще маленькими и каждый день ходили играть к речке. Разве могли они тогда знать, что однажды Софи похоронит свою дочку на ее берегах?

При мысли о девочке, которую она никогда не узнает, которая никогда не будет играть со своей сестрой и братом, слезы полились у нее по щекам. Сжимая в руках ветви восковницы, Мария оплакивала дочь Софи, а еще то, что та хотела назвать ее Хэтауэй, в честь матери, которую по ее собственным словам, она ненавидела.

 

Глава 36

Теперь Мария знает самое страшное. Так странно, что я с кем-то поделилась этим. Когда я рассказывала ей, то сама чувствовала себя словно ангел — я как будто парила у нас над головами. Я следила за своими интонациями, за реакцией Марии. Я знала, что она думает: «Как ты могла допустить это? Почему ты не заставила его отвезти тебя в больницу?» Она никак не могла в это поверить. Да и кто бы смог?

Мария, может, тебя немного утешит, если ты будешь знать, что я рада случившемуся. Я нахожу утешение в том, что этот ребенок покоится в мире. Моя дочка похоронена на берегу Белл, там, где начинаются земли нашей матери. Она умерла у меня на руках, моя девочка. Она единственная в нашей семье, кто знает, что такое покой. Саймону и Фло уже не узнать этого. А что касается меня и Гордона…

В то утро, когда мы укладывали вещи и собирались уезжать, меня сильно тошнило. У меня было плохое предчувствие насчет долгого пути на машине, который нам предстоял. Я сказала Саймону, чтобы он перестал бездельничать и собирался, в общем, накричала на него. Гордон ударил меня о стену, так сильно, как никогда раньше. Я открыла рот от удивления — за время моей беременности он ни разу не бил меня. Но он только произнес, чтобы я оставила Саймона в покое.

Несколько минут спустя, когда мы садились в машину, у меня начались схватки. Я сообщила об этом Гордону.

— Ну что, дети, ваша мама не хочет ехать, — сказал Гордон. Он заявил, что я нарочно испортила путешествие еще до его начала, а потом, без всяких объяснений, повел машину к дому Гвен. Саймон начал протестовать, защищал меня, просил отца дать мне еще один шанс. Гордон сидел молча. Я думала: «Боже, дай мне дотерпеть, пока мы не высадим детей, чтобы они не видели всего этого».

К этому моменту схватки шли регулярно, и я не хотела, чтобы они узнали, как мне больно. Мне нужно было скорее добраться до постели.

Пока Гордон вез меня домой, у меня в мозгу всплывали все те страшные вещи, которые он делал со мной. Побои, унижения, угрозы. Потом я почувствовала, как из меня потекло что-то теплое. Я подняла юбку, чтобы убедиться, что это не кровь, но это отошли воды.

— Отвези меня в больницу, — попросила я.

— Я везу тебя домой, — сказал Гордон.

Я начала плакать, потому что поняла, что теряю ребенка. Дубы и клены на берегу были такие яркие, что я невольно задалась вопросом, почему мы решили непременно поехать на север, чтобы посмотреть на листопад. Я упрекала себя за то, что задумала это путешествие, что убедила Гордона остановиться в том же отеле, где мы останавливались в детстве. Он с самого начала хотел сорвать поездку.

Муж вел машину, стиснув зубы. Иногда он смотрел на меня. Сначала я подумала, что он чувствует себя виноватым, ведь из-за него у меня начались преждевременные роды. Хотя, скорее всего, я просто раздражала его. К тому моменту я перестала беспокоиться о том, что думает Гордон. Я начала понимать, что этот выкидыш — благословение Божье, ведь этого ребенка мы с Гордоном уже не сделаем несчастным.

Когда мы приехали домой, схватки были сильными и шли одна за другой. Я так кричала, что не могла правильно дышать, и Гордону пришлось на руках отнести меня в дом. Он прошел со мной по лестнице и уложил на нашу кровать. Он поднял на мне юбку, снял мои трусики и положил голову мне на живот, который только-только стал выпирать. Он плакал и шептал: «Прости меня!»

Раньше, когда Гордон просил прощения, мне казалось, что теперь все пойдет по-новому. «Все будет хорошо», — говорила я себе. Но в этот октябрьский день я поняла, что больше не верю в это. Гордон сожалел о том, что сделал, да, но я знала, что от этого он не изменится.

Я рожала этого ребенка так же, как рожала Саймона и Фло. Может быть, это заняло немного меньше времени: схватки почти не прекращались. Я лежала на постели и дышала, а Гордон помогал мне.

Он вытирал пот у меня со лба влажным полотенцем и говорил, что тужиться еще рано.

В перерывах между схватками я оглядывала комнату, все эти до боли знакомые вещи: нашу свадебную фотографию, снимки Саймона и Фло, детские и школьные, фотографию Хатуквити в двадцатых годах, бюро красного дерева, рабочий стол Гордона, открытый шкаф с нашей одеждой. Чтоб отвлечься, я мысленно выбирала какой-нибудь наряд и вспоминала, когда надевала его. Белый шелковый пиджак с черной оторочкой я носила во время круиза по Бермудским островам, платье персикового цвета было на мне все это лето, потому что оно хорошо скрывало мою беременность, серые шерстяные брюки я купила, когда мы с Хэлли в последний раз ездили в Нью-Йорк.

Гордон дал мне обезболивающее, и я приняла его. Мне было все равно, как это скажется на ребенке. Я словно заледенела и не беспокоилась уже ни о чем. Я даже перестала плакать. Теперь я размышляла холодно и логически. Увидев, что Гордон плачет, я спросила: «Зачем же ты толкнул меня, если не хотел, чтобы это произошло?»

Он не ответил, только продолжал плакать.

Наконец, она родилась. Крошечный розовый комочек — она открывала рот, но из него не доносилось ни звука. Гордон положил девочку ко мне на живот и перерезал пуповину. Я держала ее на руках, трогала маленькие пальчики, чувствовала, как поднимается ее грудь при каждом вдохе. Она была такая же, как Фло, только гораздо меньше. Она могла бы выжить, если бы там был специальный инкубатор, если бы мы были в больнице. Но мы были дома.

Гордон спросил, как мы ее назовем. Я сказала: «Хэтауэй», — как маму. Никакие другие имена я даже не рас сматривала. Конечно, мама с самого начала неправильно обращалась с нами, но не потому, что нас не любила. Она любила нас так же, как своих родителей и нашего отца — только так она и умела. Она не знала, как перестать быть дочерью и стать матерью. Никогда не знала, что делать с нами.

На следующий день мы забрали Саймона и Фло из дома Гвен и сказали им, что у них родилась сестричка, но она умерла. Они захотели увидеть ее. Гордон отвел их в детскую, где она лежала, завернутая в крестильное платьице.

Потом я надела черное платье, Гордон взял лопату, и мы траурной процессией двинулись по лугу. Я несла тельце Хэтауэй — ему хватило ума позволить мне нести ее одной. Каким-то образом он догадался, что меня тогда нельзя было трогать. Когда мы дошли до речки, я повернула налево.

— Софи, наша земля кончается здесь, — сказал он.

— Я знаю, — ответила я, продолжая идти.

Гордон с детьми шли за мной. Никто не сказал ни слова, наверное, они решили, что я направляюсь к владениям Хэлли. Я и правда думала о том, что эта земля принадлежала Даркам уже много поколений и, наверное, будет принадлежать и дальше. Может быть, я уже тогда знала, что произойдет между мной и Гордоном.

А еще я хотела похоронить мою дочку рядом с тем сердцем. Я часто вспоминала, как мы с Марией и Нелл носили камни с Хатуквити-бич и выкладывали их на земле в форме сердечка.

Для меня оно стало символом любви. Той любви, ради которой юноша и девушка в бурю стояли на разных берегах ручья, выкрикивая свои свадебные клятвы. Той любви, которая была у нас с тобой, Мария, у Нелл и Питера, у мамы и папы. Когда мы выкладывали это сердце, я думала о нашей семье и о том, как сильно я всех вас люблю. Вот почему я решила похоронить Хэтауэй именно там. Когда мы засыпали ее землей, у меня кружилась голова от любви к ней, и к Саймону с Фло, и ко всем вам. А еще к Гордону — не смотря ни на что.

 

Глава 37

Для визита к Софи дети надели свою лучшую одежду. На Саймоне были светлые брюки, рубашка в красную полоску, школьный галстук и синий пиджак. Фло нарядилась в свою пачку.

— А ты не хочешь пойти в желтом платьице? — предложила ей Хэлли. — Или в том праздничном, розовом с белым?

— Пускай идет так, — сказала Мария.

Хэлли явно не нравилась мысль о том, что семейство Дарков будет привлекать внимание тюремной аудитории своим нелепым видом. В ее представлении Дарки были эдакой дипломатической элитой Хатуквити, которая должна была царить над другими семействами, приехавшими на тюремный концерт из Уотербери, Бейнбриджа и Милфорда.

Все члены семьи хотели поддержать Софи. Поскольку в день концерта ожидалось большое число посетителей, в тюрьме составили расписание визитов. Софи досталось время за час до начала шоу, в два часа дня.

Все они разместились в семейном автомобиле Питера. Он сам и Нелл сидели на передних сиденьях, Саймон, Хэлли и Мария — на заднем, а Фло с Энди — на третьем. Хэлли решила, что Джулиану лучше не ехать; так у Софи будет больше времени пообщаться с детьми.

— А что такое «костюмерша»? — спросил Саймон. Ему не сиделось на месте от радости.

— Это значит, что твоя мама отвечает за костюмы, — пояснила Нелл. — Она будет следить, чтобы все вовремя переодевались, и помогать участникам концерта — например, застегивать пуговицы.

— Мы уже приехали? — во второй раз поинтересовалась Фло.

— Почти. Еще одну минуту, детка, — сказал Питер.

Марии захотелось, чтобы Дункан был с ней. Зная о том, как сильно Мария беспокоится насчет первой встречи Софи с детьми в тюрьме, он предложил поехать вместе. Но как следует все обдумав, они решили, что его присутствие только добавит напряжения в этой и без того непростой ситуации.

— У меня такое чувство… — радостно начала Хэлли.

— Какое? — одновременно спросили Питер и Нелл.

— Не знаю… Наверное, это просто мои фантазии, но мне кажется, что Софи сегодня будет петь.

— Со сцены? — поинтересовался Саймон.

— Нет, — отрезала Мария, жестко глядя на Хэлли. — Она не будет петь. Она отвечает за костюмы, и все мы гордимся ею.

— Мама отлично умеет одевать других людей, — сказала Фло.

— Ага, — подтвердил Саймон. — Быть костюмершей — это круто!

— Просто я так чувствую… — мелодичным голосом произнесла Хэлли.

Однако радужное настроение семьи развеялось, когда Питер остановился у ворот тюрьмы, разговаривая с охранником. Мария сжала руку Саймона, глядя на эту, ставшую для нее привычной, сцену, словно видела ее в первый раз — глазами племянников. Перед ними было красное кирпичное здание, такое же внушительное, как все государственные учреждения в Новой Англии, только с решетками на окнах; поверх высоких заборов натянута колючая проволока; повсюду ходят охранники в форме.

— Здесь она живет? — с сомнением в голосе спросил Саймон.

— Ты же знаешь, дорогой, — сказала Нелл. — Мы проезжали мимо тысячу раз.

— Ну да, — согласился Саймон.

— А мы сможем выйти отсюда, когда захотим? — спросила Фло.

— Ну конечно, — ответил Питер.

— Твой дядя приезжает сюда почти каждый день, — заметила Нелл. — Он же работает в суде.

— А ты навещаешь маму каждый раз, когда бываешь здесь? — поинтересовалась девочка.

— Ну, не каждый, — сказал Питер, усмехаясь.

— У него здесь много клиентов, — добавила Нелл. — Других дам, которым нужна его помощь.

В глазах Марии Питер и Нелл вели себя как гостеприимные жители живописного приморского городка, показывающие местные красоты друзьям, впервые приехавшим в Новую Англию из Арканзаса.

— Скорей бы начался этот концерт, — тревожно произнесла Хэлли, приложив руку к груди.

Посоветовавшись с доктором Миддлтон, Стивом Грюнвальдом и тюремным психологом, они сошлись на том, что вся семья встретится с Софи в переговорной. Саймон и Фло не должны были оставаться с ней наедине до тех пор, пока не почувствуют себя комфортно в новой обстановке. Взрослым было рекомендовано вести себя максимально естественно и стараться уделять поменьше внимания общению Софи с детьми, Особенно в момент первой встречи.

Дарки и маленькие Литтлфильды молча шагали по длинному коридору. Он мало чем отличался от обычного школьного коридора — при мысли об этом Мария почувствовала облегчение. Питер нашел переговорную «В» и отворил перед ними двери.

Софи сидела в кресле, положив ногу на ногу, и читала журнал. На ней было ее обычное платье лавандового цвета. Блестящие темные волосы она перевязала раздобытой у кого-то желтой лентой. Надзирательница, стоявшая у дверей, обменялась с Питером взглядом и вышла, оставив семью наедине с Софи. Та подняла глаза.

— Так-так, — промолвила она. — Ну, здравствуйте! — Хотя она обращалась ко всем, ее взгляд был сосредоточен на Саймоне и Фло. Первые несколько секунд они стояли замерев и смотрели на мать. Когда все подошли к Софи, чтобы обнять ее, дети не сдвинулись с места.

Софи, радостно улыбаясь, поцеловала Хэлли, Питера и Марию. С Нелл они крепко обнялись.

— Я так давно тебя не видела! — сказала ей Софи.

— Ты уж прости, но я превратилась в прямо-таки Аннет Фуничелло, — сказала Нелл. — Энди ни в какую не хочет уходить с пляжа. Мы приезжаем туда в десять и остаемся до дневного сна.

— Все время на солнце! — неодобрительно воскликнула Хэлли.

— Это ничего, — сказала Софи, по-прежнему глядя на своих детей.

— В году не так много дней, которые можно провести на пляже, так ведь? Так, Саймон?

— Я больше не хожу на пляж, — сказал он.

— Не ходишь? — переспросила Софи. На несколько секунд ее лицо застыло, но потом на нем расцвела сияющая улыбка. — Ну и ладно. Там везде этот песок. И песчаные блохи. И медузы.

— И водоросли! — воскликнула Фло. Мгновение она колебалась, а потом сорвалась с места и со скоростью ракеты бросилась к матери. Софи распахнула объятия и обняла дочку так крепко, что обе они едва не задохнулись. Саймон кинулся вслед за сестрой и попытался вырвать ее из материнских рук, чтобы Софи обняла и его.

— Эй-эй, потише! — попеняла ему Софи, а потом поцеловала.

— Почему тебя выбрали костюмером? — поинтересовался Саймон.

— Потому что я разбираюсь в моде, — ответила Софи.

— Ты так похудела, мамочка, — сказала Фло.

— Правда? Как я выгляжу?

— Великолепно, Софи! — заверил Питер.

— Здорово, мам, — произнес Саймон.

— Да, дорогая, это правда, — сказала Хэлли.

Мария и Софи обменялись улыбками — в конце концов, она действительно неплохо выглядела.

— А где же Джулиан? — поинтересовалась Софи.

Питер, Нелл и Мария рассмеялись.

— Мама не позволила ему прийти. Сочла, что несправедливо будет ему претендовать на долю твоего внимания, — заметил Питер.

— И что в этом плохого? — спросила Хэлли, принимая оскорбленный вид. — Он кого угодно заговорит. Начнет рассказывать об острове Уайт или еще о чем-нибудь, мы и не заметим, как время закончится. Кстати, во сколько начинается концерт?

— В три, — сказала Софи.

— Костюмерша, да, Софи? — усмехаясь, спросил Питер. — И сколько смен костюмов в вашем шоу?

— Шестнадцать, если быть точной, — ответила Софи, и Мария удивилась горделивым ноткам, прозвучавшим в ее голосе. Софи была уже не такая бледная, как в ее последние посещения.

Глаза сестры блестели, когда она смотрела на детей, прижимавшихся к ней.

— По-моему, это стыдно — одевать других людей, хотя на самом деле это они должны одевать тебя, — сказала Хэлли.

— Стыдно? — Голос Софи стал ледяным.

— Да, именно так я сказала, — ответила Хэлли, словно бросая дочери вызов.

Глаза Софи метали молнии, но мать не отвела взгляд.

— Что ж, может, и стыдно, но все обстоит именно так, — отрезала Софи.

— А по-моему, очень мило с твоей стороны, что ты занимаешься костюмами других, — горячо вступился за нее Саймон. — А что у них за костюмы?

— Давай посмотрим: Бесс выступает в шляпе колдуна и с волшебной палочкой, Пегг и Тамара будут в костюме верблюда, а Марла оденется как Донни Осмонд.

— А что она будет показывать? — хихикнула Нелл.

— Будет играть на губах «Паппи-лав», в ускоренном воспроизведении, — ответила Софи.

— А что будешь петь ты? — спросила Хэлли.

— Мама! — воскликнула Мария, бросая на Хэлли грозный взгляд, который та проигнорировала.

— Я же сказала, я отвечаю за костюмы! — отчеканила Софи, и ее щеки побледнели.

— Я знаю, Софи, — успокоила Хэлли, становясь за ее спиной и положив ладонь ей на голову. С нескрываемой нежностью она погладила дочь по волосам. — Знаю, знаю. Может, я просто старая зануда, но я все равно мечтаю о том, чтобы ты спела арию Доницетти, помнишь, ту самую…

— Не помню, — сказала Софи. На мгновение она замолчала, но потом улыбнулась так же широко, как раньше. Мария поняла, что Софи изо всех сил старается держать себя в руках, но это удается ей с трудом.

— Что вы скажете, если мы… — начала Мария, но мать перебила ее.

— Я просто хотела, чтобы ты спела на концерте, вот и все, — настойчиво сказала Хэлли. — Я уверена, что все остальные тебе и в подметки не годятся, и я бы так гордилась тобой. И не смотри на меня так, Мария! Это что, преступление, если мать хочет порадоваться, слушая, как поет ее дочь?

— Если не принимать во внимание того, что она не будет больше петь, то нет, не преступление, — ответила Мария.

— Ну что, пойдемте, — предложил Питер, хлопнув в ладоши. — Дадим детям побыть наедине с мамой.

— Иду-иду, — сказала Хэлли, наклонилась и поцеловала Софи в макушку. — Ни пуха ни пера, дорогая!

— К черту, — отозвалась Софи, не глядя на мать.

Но когда Мария нагнулась поцеловать ее, лицо Софи оживилось.

— А ты не хочешь остаться с нами? Со мной и с детьми? — спросила она.

— Конечно, — ответила Мария и помахала Хэлли, Питеру и Нелл с Энди, выходившим из двери.

— Почему бабушка сказала так? — спросил Саймон, нахмурившись. — Что значит, «ни пуха ни пера»?

— О, это старая поговорка, — объяснила Мария, потому что Софи молчала. — Означает «удачи»!

— По-моему, звучит очень глупо, — угрюмо произнес Саймон. Дети почувствовали себя свободнее, оторвались от Софи и стали бродить по комнате.

— И правда глупо, — откликнулась Софи.

— По-дурацки, — сказала Фло.

— Иди ко мне, моя маленькая Флопси, — сказала Софи, похлопав себя по коленке. Фло подчинилась, забралась на колени к матери и начала сосать большой палец, а Софи стала перебирать ее волосы.

Саймон нашел мел и писал свое имя на доске. Притворяясь целиком поглощенным этим занятием, краешком глаза он следил за матерью и сестрой.

— Ты такая нарядная, — сказала Софи. — Я вижу, тетя Мария очень хорошо заботится о вас.

— Ага, правда, — произнесла Фло, не вынимая палец изо рта. Слова Фло ужасно обрадовали Марию, но она постаралась это скрыть.

Напряжение росло: Софи смотрела на детей, дети — на Софи, а Мария хотела, чтобы они расслабились и начали планировать следующее свидание.

Внезапно Саймон расставил ноги на ширину плеч, уперся руками в бока и уставился прямо на мать.

— Когда ты вернешься домой? — спросил он.

— Не сейчас, — ответила Софи.

— Нет, сейчас, — сказал мальчик. Он подошел к матери, схватил ее за руку и попытался вытащить из кресла.

— Саймон, — произнесла Софи, не двигаясь с места.

— Пойдем, — тянул ее Саймон, — пойдем же!

— Саймон, — резко сказала Мария. — Прекрати! Ты же знаешь — мама должна остаться здесь.

— А ты заткнись, сука! — бросил Саймон.

И тут Софи отвесила ему пощечину. Это произошло в один миг: она отпустила волосы Фло, подняла руку, ударила ребенка по лицу и вернула руку назад. У всех, включая Софи, перехватило дыхание. Щека Саймона побелела, потом на ней проступил красный отпечаток ладони.

— Я хочу домой! — заявил Саймон.

— Саймон, — обратилась к нему Софи. Ее голос дрожал. — Прости, что ударила тебя, но ты не должен называть тетю Марию сукой!

— Это почему? Папа называл тебя так!

— Папа поступал очень, очень плохо, когда делал это. И я не должна была позволять ему. Мы оба показывали вам плохой пример. И самое плохое, что мы не уважали сами себя, не уважали друг друга.

— Никогда? — спросил Саймон.

— Когда-то все было по-другому. — Софи говорила медленно, как будто обдумывала каждое слово. — Мы очень любили друг друга. Но потом мы заболели — сначала папа, а за ним я.

— А сейчас ты поправляешься? — поинтересовалась Фло.

— Я очень стараюсь. Но на это нужно время. Вы же знаете, что у нас случилось. Вы знаете, как тяжело после этого снова чувствовать себя хорошо, так ведь?

Саймон кивнул. Посмотрев на него, кивнула и Фло.

— Доктор Миддлтон очень умная, — сказала Софи. — Она поможет вам справиться. Вы не должны ничего утаивать от нее. Можете рассказать ей все.

— Даже то, что вы с папой запрещали рассказывать? — спросил Саймон.

— Даже это.

— Даже про… — пролепетала Фло, потом шепнула что-то Софи на ухо.

— Даже про мертвого ребеночка, — закончила Софи, глядя прямо на Марию.

— Я уже рассказала, — грустно призналась Фло. — Тете Марии.

— Ты можешь рассказывать тете Марии все, что захочешь, — сказала Софи. — Она тебя любит. Правда, Мария?

— Очень люблю, — согласилась Мария.

— Поцелуйте меня, — сказала Софи. Саймон подошел поближе, и Софи долго не отпускала детей от себя, целуя их в носы, глаза, уши, шеи и губы. — А теперь пора. — Сейчас голос звучал теплее, спокойнее, чем за все время этого свидания.

— Я не хочу уходить, — промолвила Фло и заплакала.

— Но вам пора, — сказала Софи. Жестом она показала Марии, чтобы та увела детей. Оба они рыдали и упирались.

— Я люблю вас, — крикнула Софи, заглушая их плач. — До свидания!

Словно почувствовав, что пора вмешаться, а может, потому, что он слушал под дверью, Питер открыл створки и вывел детей. Мария обернулась, чтобы помахать сестре, но та позвала ее обратно.

— Закрой дверь, — попросила она.

— Все прошло хорошо, — сказала Мария, хотя и не до конца верила в свои слова. — Конечно, ситуация нелегкая, но…

Софи покачала головой.

— Я больше не буду с ними встречаться, — произнесла она, словно из последних сил.

— Я уверена, что со временем ты передумаешь.

— Я уже все обдумала.

Мария посмотрела на часы:

— Нам пора идти. Концерт сейчас начнется. Наверное, твои артистки уже дожидаются костюмершу.

— Я не буду им помогать, — сказала Софи. — Я устала. Я хочу вернуться в камеру и лечь.

— Ну, Софи, перестань. Подумай, как расстроятся дети. А уж выступающие! Ты же сорвешь концерт.

— Давай посмотрим на это под другим углом: они взрослые женщины и умеют одеваться без посторонней помощи. Если бы я собиралась петь, а потом не пришла на выступление, тогда в концерте действительно образовалась бы дыра.

— Не дай маме все испортить, Софи! Ты же знаешь, какая она… — заметила Мария, встревоженная упорным сопротивлением сестры.

— Она не виновата. С самого начала этот концерт не очень-то занимал меня. Дети выглядят отлично. Ты хорошо справляешься, и это меня успокаивает.

— Спасибо, — сказала Мария, ощущая смутное беспокойство. — Софи? Что происходит?

— Знаешь, почему я убила Гордона? — неожиданно спросила Софи. — Почему я стреляла в него?

— Потому что из-за него у тебя случился выкидыш, — ответила Мария.

— Нет, — отрезала Софи. — После этого я купила пистолет, но выстрелила я, когда он разбил ангела. Он разбил могильный камень нашей дочки.

— Почему? — спросила Мария, потрясенная.

Софи поджала губы и покачала головой.

— По одной причине — чтобы сделать мне больно. Я думала, что он правда любил ее — Хэтауэй. Я думала, он скорбит по ней. Так вот — ничего подобного! Он просто делал вид, что переживает.

— Так что же он натворил?

— В тот вечер — когда я убила его — я сказала, что хочу развода. Я сказала, что не могу больше выносить это. Мы занимались любовью, и он посмеялся надо мной. Сказал, что я выгляжу словно персонаж из фильма ужасов. Он заставил меня посмотреться в зеркало, и это было правдой. Я была толстая, вся в синяках… отвратительная. После смерти малышки я продолжала набирать вес, хотя уже ничего не нужно было скрывать. Я все ела и ела — как будто хотела лопнуть. Я говорила себе, что хочу заполнить ее место в моем теле, но однажды поняла: я хотела что-то отнять у Гордона. Толстея, я чего-то лишала его. Прежде всего той стройной женщины, на которой он женился.

— Тебе это удалось, — согласилась Мария. — Но сейчас ты выглядишь замечательно. Даже Саймон заметил это.

— Мы стояли перед зеркалом, — продолжала Софи, словно не слыша Марию. — Когда я заговорила про развод. Он ничего не ответил, просто ушел. Я оделась.

Говоря об этом, Софи как будто перенеслась в тот вечер. Глядя на сестру, Мария думала о том, какое облегчение она должна была испытать, найдя в себе силы потребовать развода.

— Так странно, — продолжала Софи. — Когда я сказала, что хочу расстаться с ним, у меня появилась надежда. Я подумала, что все еще может наладиться. Подумала, что, может быть, когда-нибудь прощу его.

«Если бы только тебе удалось удержать эту надежду, — подумала Мария. — Если бы в тот вечер все пошло по-другому!»

— Он отсутствовал недолго, — сказала Софи. — Я только успела одеться. Я услышала, как он поднимается по лестнице, и постаралась собраться с силами, чтобы стоять на своем, несмотря ни на что. Я знала, что он будет уговаривать меня передумать. — Она часто заморгала. — Но он не сказал ни слова. У него в руках был надгробный камень Хэтауэй. Каменный ангел.

— Он забрал его с могилы? — спросила сестры.

Софи кивнула:

— Он поднял его над головой и смотрел на меня, как будто бросал мне вызов.

— Какой вызов?

Но Софи продолжала, проигнорировав вопрос Марии:

— Вся сила, которая, казалось, у меня была, внезапно улетучилась. Я начала плакать. Я просила его отдать мне ангела, говорила — он не понимает, что делает. Я думала о ее могиле, голой и холодной. Меня охватил ужас при мысли о том, что мы можем не найти ее.

Воспоминания заставили Софи содрогнуться.

— Он услышал меня. Он опустил ангела, и я подумала, что мне удалось докричаться до него. Когда я увидела его с ангелом в руках, я его возненавидела. Я подумала, что все пережитое нами — свадьба, рождение детей — ничего не значило для него. Что все это было только игрой. Но когда он опустил ангела, у меня появилась надежда.

Софи прикоснулась рукой к горлу, словно ей было тяжело глотать.

— Но на самом деле это была игра. Он снова поднял ангела и бросил его прямо о стену нашей спальни. Он смотрел на меня и улыбался.

И тогда я начала орать на него. Я кричала: «Ты разбил его!» — снова и снова. А потом, без единой мысли в голове, я схватила пистолет.

— Дети услышали, как ты кричала?

— Да. Они прибежали к нам в спальню. Фло обнимала меня за ноги, но мне было все равно. Я стреляла и стреляла. Я даже не видела его лица.

Мария подошла к Софи и обняла ее. Она почувствовала, как сестра тяжело дышит.

— Я думала только о том, как вернуть ангела на место. Я боялась оставлять могилу неотмеченной и бросилась ту да, оставив Саймона и Фло одних.

Я шла по нашему лугу, с ангелом на руках, и вспоминала, как этим же путем несла нашего ребенка. Тем вечером было ужасно холодно — гораздо холоднее, чем когда мы хоронили малышку. Наверное, светила луна, потому что я легко отыскала могилу. На ней отпечатался след от подножия ангела, а еще там были следы Гордона, которые он оставил, когда забирал его. И конечно, там было каменное сердце.

— Я видела ее могилу, — хрипло произнесла Мария. — Вы похоронили ее рядом с сердцем.

— Я поставила ангела обратно на могилу Хэтауэй, — сказала Софи. — А потом бросила пистолет в реку. — Она взглянула на Марию. — Я старалась укрепить его как можно лучше, но земля была мокрая и скользкая. Он все еще на месте, да?

— Да, — ответила Мария.

— Ты не могла бы проверить, хорошо ли он укреплен? Чтобы он не сдвинулся.

— Я проверю, — пообещала Мария.

Софи удовлетворенно кивнула.

— Спасибо, — сказала она.

— Пожалуйста.

Они посидели еще несколько минут, пока Мария не вспомнила, что ей пора идти.

— Я люблю тебя, — сказала она, целуя Софи на прощание. — Я знаю, как тяжело тебе пришлось, но постепенно все наладится.

— Я люблю тебя, — произнесла Софи и крепко обняла сестру. — Прощай!

Мария обернулась, чтобы в последний раз помахать ей рукой, а потом покинула комнату. Она собиралась обмануть остальных членов семьи, сказав им, что Софи пошла исполнять свои обязанности костюмерши, чтобы они думали, что она находится за кулисами и помогает выступающим переодеваться. Мария не почувствовала, что сама находится во власти обмана. Не поняла, что Софи попрощалась с ней навсегда.