Глава 1

Июнь, 2003

Лучшая подруга ее матери жила в голубом доме, и это было все, что знала о ней Нелл Килверт. Поэтому с той самой минуты, как они с отцом приехали на побережье на время ее летних каникул, внимание Нелл было приковано к домам голубого цвета. Когда она спросила отца, где бы это могло быть, он сказал, что с тех пор прошло так много лет и в его памяти о Хаббард-Пойнте сохранилось только то, как он влюбился в ее мать, прогуливаясь по променаду вдоль берега океана.

Пляжные девочки сейчас, пляжные девочки завтра, пляжные девочки до скончания веков…

Нелл хорошо помнила мамины рассказы о Хаббард-Пойнте, где она проводила летние месяцы своего детства. Мама рассказывала что она, тетя Мэделин и ее лучшая подруга – как же ее звали? – были самыми счастливыми, когда бегали босиком по соленой морской воде. Ее мама говорила, что где бы они ни были, куда бы их ни бросила жизнь, их всегда объединяли синие летние небеса, высокие волны и неожиданные шторма, и горячий песок побережья под их босыми ногами.

Горячий песок побережья…

Нелл очень даже ощущала сейчас этот песок, он обжигал ее непривыкшие ступни.

– Ой-ой! – вскрикнула она, подпрыгивая.

Девочка лет девяти – ее ровесница – взглянула на нее снизу:

– Вставай сюда, – сказала она, подвинувшись на своем полотенце, чтобы Нелл могла встать на него.

– Спасибо, – сказала Нелл, шагнув на краешек полотенца.

– Ты здесь живешь? – спросила девочка.

– Мы снимаем коттедж, – ответила Нелл. – мы с отцом.

– Здорово, – сказала девочка. – А как тебя зовут?

– Нелл Килверт. А тебя?

– Пегги Мак-Кейб. Я здесь живу. Круглый год.

– О! – воскликнула Нелл. Ей казалось забавным стоять на углу полотенца незнакомой рыжеволосой девочки и странным, что она живет на побережье круглый год. Потом, когда она вдруг осознала, что к ее услугам человек, знающий Хаббард-Пойнт, ее глаза расширились. – Ты знаешь здесь какие-нибудь голубые дома?

Пегги выглядела озадаченной.

– Ну, хоть этот? – сказала Нелл, показывая пальцем.

Нелл вгляделась вдаль. По краю берега росла высокая трава, благодаря которой песок не размывался волнами. Большой дом голубого цвета угнездился на низкой дюне. Нелл сразу подумала, что это пляжный клуб, но отец сказал ей, что он принадлежит одному богатому семейству. Отец говорил также, что он возведен на сваях, чтобы возвышаться над волнами в момент высшей точки прилива, и что, когда они с мамой были молодыми, они бегали за этот дом целоваться. Не это ли дом маминой подруги, спросила Нелл, немного смущаясь.

– Нет, мы не знали, чей он, – ответил отец.

– Нет, не этот, есть ведь другие голубые дома? – спросила Нелл Пегги.

– О, – произнесла Пегги, состроив забавную гримаску. – Ведьмин дом. Там живет ведьма.

– Ведьма?

Пегги кивнула и передвинулась немного на своем полосатом полотенце, приглашая Нелл присесть. Она обвела жестом весь полукруг белого песка и искрящегося залива и показала на дом, стоявший на мысу, скрытый кружевной тенью дубов и сосен.

Нелл пристально вглядывалась, прикрывая рукой глаза от солнца.

– Но этот дом кажется мне белым, – сказала она.

– Это сейчас, – ответила Пегги. – Но раньше он был голубым. Когда я была совсем маленькой. Тогда моя сестра Энни пела о нем такую песенку:

Сердце камня, синий дом, Как придешь ко мне во двор, Сделаю я колдуньей тебя…

Нелл уставилась на дом. Она была настроена скептически: лучшая подруга ее матери не могла быть ведьмой. С другой стороны, Нелл уже проверила все другие коттеджи в Хаббард-Пойнт. Вместе с отцом они проехали на велосипедах вверх и вниз по всем городским улицам. И потом она вернулась уже одна к двум голубым коттеджам и спросила у живших там людей, не помнят ли они ее маму, Эмму Килверт. Но ни в том, ни в другом не знали Эмму Килверт.

– Почему ты называешь ее ведьмой? – спросила она.

– Потому что ее никто даже ни разу не видел, – сказала Пегги. – Она живет всю зиму в Нью-Йорке, а возвращаясь весной сюда, выходит в свой двор только ночью, когда совсем темно. Она разговаривает с совами. Она пишет детские книжки о разных птицах. Как сумасшедшие в фильмах. Люди, которые не знают, какая она странная, приходили увидеть ее, но она даже не ответила из-за двери! И каждое утро, перед восходом солнца, она ходит вдоль линии прибоя, смотрит на куликов и ищет свое бриллиантовое кольцо.

– Она потеряла бриллиантовое кольцо? – спросила Нелл.

– Да. Она разведенная. Она вышла замуж очень давно, У нее нет детей, хотя она и пишет детские книжки. Она собирает обручальные кольца и носит их на всех пальцах. Но, когда она купалась в шторм, она потеряла самое большое и хочет его найти. Оно стоит кучу денег. Она может наложить проклятие на человека, который перекрестится! И на детей, если они лезут в ее двор. Они читают ее книжки, а она их выгоняет. Все можно узнать по особому знаку, который у нее на лестнице…

Нелл нахмурилась, крепко обхватив колени и сжавшись. Ей не нравилось описание этой женщины. Может быть, и не стоит встречаться с ней?.. Но потом она подумала о своем отце и его новой подруге, Франческе, вспомнила мягкую голубизну маминых глаз с нежными лучиками в каждом углу и о словах, которые она проговорила, рассказывая о своей лучшей подруге:

Пляжные девочки сейчас, пляжные девочки завтра, пляжные девочки до скончания веков… – и Нелл почувствовала тоску в душе.

При воспоминании об этой присказке стало еще хуже, тоска увеличилась, и это сделало горе Нелл от потери матери таким сильным, что она подумала, что оно может раздавить ее прямо здесь, на берегу. И она уставилась на дом на вершине холма, обхватив колени еще крепче.

Может ли лучшая подруга матери быть писательницей, да еще и ведьмой? Ничто не казалось невозможным. В самом деле, по сравнению с другими вещами, происходившими в жизни Нелл, это было не слишком устрашающим или ужасным. Она поблагодарила Пегги за информацию, а сама решила найти какой-нибудь способ добраться до Дома-на-холме, бывшего-раньше-голубым.

Что до теннисных кортов Хаббард-Пойнта, то здесь не теряли времени с тех пор, как Джек Килверт был ребенком. В его воспоминаниях это было растрескавшееся щебеночно-асфальтовое покрытие, а береговые марши доходили до песчаной автомобильной стоянки, которую во время шторма заливало водой. Теперь же корты были покрыты зеленью, аккуратно разлинованы, прикатаны и содержались в исправности, и народ записывался в клубы.

– Тридцать – ноль! – крикнула Франческа с той стороны сетки.

Джек внимательно наблюдал, как она готовится к удару. Ее медово-каштановые волосы сдерживала широкая белая бандана, подчеркивавшая их яркий цвет. Гибкая, как лоза, ее фигура напоминала песочные часы, ноги у нее были очень длинные и быстрые, и, несмотря на то, что Джек пытался сосредоточиться на игре, он не успевал заметить, как она останавливалась для удара. Двое мужчин, куривших сигары и тащивших шезлонги и купальные принадлежности, прервали свой маршрут вдоль Фелпс-роуд, чтобы поглазеть на игру. Или на ее ноги.

Она подала мяч, он отразил удар, она подбежала к сетке, раскинув руки как бы для объятия.

– Ты выиграл – это нечестно, – сказала она, протягивая ему губы в поцелуе.

– Ты же не думаешь, что я собираюсь прыгать через сетку? – спросил он.

– Нельзя все время действовать по правилам. Может быть, я очень торопилась прижаться к твоему большому жаркому телу – ты об этом не подумал?

Джек улыбнулся, когда она поцеловала его. В его руках она казалась такой тонкой и сильной. Но были воспоминания, существовавшие только в его собственном внутреннем мире: как он обнимал Эмму двадцать пять лет назад почти на том же месте. Франческа была вылитым портретом его жены, когда та была молодой. Джек подумал о своем возрасте, и на сердце стало тяжело.

– Пошли, бросимся в океан, – сказала Франческа.

– Мне надо домой, надо заняться Нелл.

– Она сказала, что пойдет на берег, – сообщила Франческа. – Она увидела, что я остановилась перед вашим домом, и мы столкнулись, когда я выходила из машины. Я почувствовала, что она хотела бы просветить меня насквозь, чтобы убедиться, что я не привезла с собой вещей для ночевки. Милый, она похожа на пограничный патруль.

– Нет, она, наверное, обрадовалась тебе.

Франческа фыркнула своим безупречным носиком.

– Вот здесь ты ошибаешься. Мои родители были в разводе, и, когда отец приводил домой очередную женщину, я устраивала им настоящий ад. Теперь приходится расплачиваться, и, поверь, вполне заслуженно. Пусть тебя это не беспокоит. Меня это совершенно не волнует, и я признаю за ней полное право защищать свою территорию. В конце концов мы подружимся – ты увидишь.

Джек не ответил ничего, не желая развивать ее в общем-то справедливые мысли.

– Посмотрим… если она на берегу, значит, в вашем доме никого, – сказала Франческа, сжимая его руку. – Я понимаю, что ты предполагаешь, что она может наткнуться на нас при прогулке, но можем же мы хотя бы подержаться за руки, сидя на диване?

– Пока займемся нашими планами насчет островов Северного моря, – сказал Джек. Оба засмеялись. Джек высвободил свою руку, с досадой подумав: «Ну, ты совсем романтик, сопляк». Ему было сорок восемь, он был разбит и переутомлен и совсем запутался в жизненных поворотах и переменах. Ей было двадцать девять, и она была угрожающе красива.

Последние шесть месяцев Джек работал в бостонском отделении инженерной фирмы в Атланте. Франческа тоже работала в этом департаменте, к тому же они несколько лет до того были сослуживцами. Они играли в теннис в паре со своими коллегами по работе. Его восхищали ее подачи, четкость мышления, отличное качество инженерных навыков, развитое чувство юмора.

Заметила ли она, что он старается сохранять дистанцию между ними, чтобы люди не подумали, что они были парой? Хотя кого это заботит? Кто вспомнит о нем? Эмма в детстве провела здесь пятнадцать летних сезонов, до того, как ее семья уехала в Чикаго. Семья Джека отдыхала здесь три лета подряд; Эмма была моложе его на четыре года – ровесница его сестры. Он встретил ее на променаде у моря одной ясной июньской ночью, и их судьбы соединились. Но в этом году, выбирая место для каникул Нелл, он предпочел Хаббард-Пойнт Виньярду, острову Нанта-кет, Кейт-Коду, островам в Мэне… не только потому, что хотел, чтобы Нелл увидела место, где встретились ее родители, но и потому, что его самого тянуло сюда с силой, которая была ему непонятна.

– Если твоей дочки нет дома, – прошептала Франческа, снимая паузу в разговоре, – я не могу обещать, что буду вести себя хорошо…

Джек почувствовал, как его рот растягивается в улыбке, но больше ничего не ощутил. Он мог продемонстрировать улыбку, но, кроме улыбки, ему нечем было ответить. Это мучило его больше всего – после смерти Эммы. Он как будто оцепенел, окаменел до мозга костей, как если бы наступила зима и осталась с ним на весь остаток жизни. У него был рост шесть футов три дюйма, атлетическое сложение спортсмена, и он ничего не мог чувствовать. Этого не знали парни из его баскетбольной лиги, его партнеры по теннису, знакомые женщины даже не догадывались об этом, и даже его сестра Мэделин была в неведении.

Только Нелл это знала, и он сожалел о том, что она знала.

Дорога к мысу петляла от берега, огибая справа теннисный корт. Нелл мельком взглянула туда, как раз в ту минуту, когда ее отец целовался с Франческой у сетки, они были слишком заняты, чтобы поднять глаза и увидеть ее. Видеть, как отец целует Франческу, было как нож по сердцу Нелл, и это еще более усилило ее желание дойти до Дома-на-холме, бывшего-раныне-голубым. Она ускорила шаг, поднимаясь направо и вверх на холм.

Тени на мысу были мягкими и темными. Нелл замедлила шаг, глядя на все дома, пытаясь определить, где она находится по отношению к берегу. Родители рассказывали ей об этом месте, но никогда не привозили ее сюда. Они жили в Атланте и отдыхали на прекрасных островах на границе с Джорджией.

Для Нелл были привычны белые песчаные побережья, и нежная зеленая трава, и теплая вода… ничего похожего на этот неровный берег холодного острова Лонг-Айленд. Сквозь деревья во дворах слева проглядывала скалистая бухта. Сады были великолепны, полны цветущих роз и лилий. На многих домах были флагштоки. Бриз подул, и флажки поднялись. На некоторых домах с флажками снаружи висели ящики с вьющимися петуниями и плющом.

Взглянув на холм, поднимавшийся справа, Нелл внезапно увидела совершенно особенный двор. Это была в основном скала с полянами дикорастущих трав между кустами и деревьями. В тени цвели лилии, словно пятна желтого и оранжевого цвета, словно птицы, скрывавшиеся в листве деревьев. Иглы сосен и листья дубов шелестели над ними, в трещинах между каменными ступенями пробивались очитки, вьющиеся по скалистому холму.

У Нелл сильно забилось сердце, когда она увидела надпись: ПОЖАЛУЙСТА, УХОДИТЕ.

Это было написано от руки, белой краской на серой дощечке, принесенной прибоем, прибито к столбику, вбитому в землю перед ступеньками. Нелл перевела глаза на дом. Он был выкрашен в белый цвет, но эта белизна казалась почти голубой из-за падавшей на нее тени двух высоких дубов.

Нелл оглянулась на столб со знаком. Потом опять посмотрела на дом. Она вспомнила рассказы Пегги о даме, которая была ведьмой, и нервы ее напряглись. Вдруг она страшная, ужасная, вдруг наложит на нее проклятие? От этой мысли Нелл прошиб холодный пот. Но другие чувства были сильнее – любовь, надежда, страстное желание. В горле стоял ком, и она не могла унять дрожь. Ее ноги сами начали подниматься на холм, а потом она побежала. Глядя вверх широко раскрытыми глазами, она увидела лицо в окне. Она страшно боялась, но остановиться не могла. Босиком, цепляясь руками за камни и содрав кожу на обеих ступнях, она ступала пятками.

Стиви Мур сидела за кухонным столом, готовя свои акварельные кисти и поглядывая в окно на стайку колибри, порхавших в зарослях поскони. Рядом с ней на столе сидела ее семнадцатилетняя кошка Тилли и смотрела на них с не меньшим вниманием. Стиви хотелось схватить самую сущность этих птиц, она думала, что эта сущность состоит в их изумительной способности оставаться спокойными, находясь в постоянном движении. Тилли же думала о том, как бы их поймать.

Стиви просто не знала, как она могла бы прожить без Тилли. Кошка была ее неизменной спутницей. Тилли провела рядом с ней бессчетное количество ее одиноких ночей. С любовью поглядывая на свою кошку, она вдруг заметила, как колибри внезапно упорхнули. Взглянув на лестницу, она увидела ребенка, направлявшегося к дому.

– Тилли, ты больше уже не учишь детей читать? – спросила Стиви, удивляясь, за что ей такая судьба: соседские мальчишки, видно, опять сломали ее знак.

Кошка, тоже заметившая приближение пришельца, вспрыгнула на холодильник и спряталась в широкую корзину из ивовых прутьев. Стиви встала. Она пригладила кошачью шерсть на ее черных «футболочке» и «штанишках». Этот ребенок явно чего-то хотел, так что Стиви схватила свою панаму, приготовившись стать суровой и внушительной, за долю секунды до того, как ребенок упал на камни.

Стиви выскочила за дверь. Девочка уперлась руками в землю, пытаясь подняться. Ее колени и большие пальцы ног были в крови. Мгновение Стиви колебалась, пока девочка не подняла на нее глаза. Они были полны боли и внезапно вызвали у Стиви неожиданные, необычные чувства.

– Ты в порядке? – спросила она и еще не успела наклониться к девочке, как та утвердительно кивнула головой, и в ее зеленых глазах вспыхнула решимость.

– Это вы… вы… – произнесла девочка тоненьким, слабым голосом.

– Ты моя читательница, – сказала Стиви, решив для себя, что этот ребенок совершил паломничество для того, чтобы встретиться с автором «Совиной ночи» или «Лебедей, или Морских ястребов»; однако девочка смотрела на нее так, словно увидела рядом еще кого-то.

– Моя мама была с вами знакома, – произнесла девочка с южным акцентом.

– Твоя мама?

– Эмма Линкольн, – сказала девочка, – у нее была эта фамилия до того, как она вышла замуж за папу.

– О боже! – прошептала Стиви. Это имя пришло из прошлого. Воспоминания охватили ее, чистые и ясные, как солнечный свет, вернули ее назад в детство, к девочкам, которые вместе учились плавать.

– Как поживает Эмма? – спросила она.

– Она умерла, – сказала девочка.

О, теперь и небо сменило цвет. Это, правда, произошло. Тени упали на синеву, когда смысл слов дошел до нее. Как это могло случиться, а Стиви ничего об этом не знала? Ветер шелестел листьями над их головами; Стиви посмотрела девочке в глаза и готова была поклясться, что видит перед собой Эмму.

Стиви протянула руку, и девочка, похожая на изломанную истощенную ветку, встала перед ней.

– Пойдем лучше внутрь, – сказала Стиви. И они вошли в дом.

 

Глава 2

Стиви помогла девочке вымыть руки и ноги и дала ей лейкопластырь, чтобы залепить ссадины, потом она заварила чай так, как это сделала бы ее мать. Она достала чашки и блюдца из голубого китайского фарфора, сахарницу с мелким желтоватым сахарным песком и лимонный пирог. Потом вместе с девочкой, ее звали Нелл, они сели за стол перед камином.

– Мы с твоей мамой пили чай на этом самом месте, – сказала Стиви.

– Тогда ваш дом был голубым? – спросила Нелл.

– Да.

Девочка жадно всматривалась в каждую вещь: кресла из ивовых прутьев, выцветший зеленый диванчик, подлокотники и спинка которого были изодраны Тилли и другими представителями ее племени, рисунки с изображениями птиц, коллекции перьев, раковин, птичьих гнезд и костей Стиви наблюдала за лицом Нелл и видела – девочка потрясена тем, что сидит на том же месте, что и ее мама, это было видно по выражению ее глаз. Стиви чувствовала то же в возрасте Нелл, когда садилась на место своей матери.

Некоторое время обе маленькими глотками пили чай. Стиви хотелось найти такие слова, чтобы ребенку было хорошо и спокойно. Ей хотелось узнать, что же случилось с Эммой, Но она не могла разрешить себе заговорить об этом, боясь допустить какую-нибудь неловкость. Мать самой Стиви умерла, когда она была еще совсем маленькой, но она помнила, как утешающие ее слова взрослых не только не утешали ее, а ранили еще больше.

Кроме того, Стиви была отшельницей. Она писала и рисовала, как правило, в одиночестве. Она не всегда была такой, и в этом доме когда-то было много шума, веселья и любви, много людей и много детей. Но теперь здесь были только она и Тилли, и так было уже довольно давно. И вот теперь, держа в руках свою чашку с чаем, она ждала, когда Нелл заговорит сама. Так длилось несколько минут, и все это время они прислушивались к звукам наступающего лета, проникавшими в открытое окно, – мелкие волны ударялись о берег, вьюрки пели свои песни в кустах бирючины, белка стрекотала в дупле дуба.

Стиви допила чай, вежливо вытерла пальцы и рот розовой льняной салфеткой и взглянула на Нелл. Ей было около девяти, очень тоненькая, с каштановыми волосами до плеч, отведенными от лица украшенной цветами береткой, с невероятно зелеными глазами.

– Мама мне говорила, что вы были ее лучшей подругой.

– О, да. Мы были лучшими, самыми близкими друзьями.

– И с Мэделин?

– Мэдди Килверт! – Стиви радостно улыбнулась. – Да, наша троица была неразлучной. Эмма, твоя мама, и я познакомились первыми. У семьи Эммы был здесь коттедж с того же времени, что и у моей, – то есть с тех пор, когда мы были совсем маленькими. А потом появилась Мэдди… это когда мы с Эммой уже были очень близкими подругами. Нас было трое, три лета подряд… – Стоило ей произнести это, как пришли на ум слова: «Три лета длиной в три долгих зимы…» Видя выражение умиротворения на лице Нелл, закрывшей глаза, когда она читала стихи, Стиви поняла, что она уже слышала эти строки раньше. – Мама говорила тебе, что мы взяли эти строки из Водсворта?

– Из стихов великого поэта, говорила она мне. Чтобы описать, какими долгими были зимы без ее лучших подруг, пляжных девочек.

– Пляжные девочки! – сказала Стиви, наслаждаясь тем, что старые воспоминания выплыли наружу. – Так мы себя называли. Потому что мы были наиболее счастливы, окуная ноги в морскую воду… мы с трудом могли пережить зимы, когда находились вдали друг от друга. Наши телефонные счета были огромными. Я перехватывала почту, чтобы мой отец не видел счетов за мои разговоры с Эммой и Мэдди. Один раз мне даже пришлось продать свою одежду!

– Что? – удивилась Нелл.

– Да. Я продала два совершенно новых свитера и пару туфель даме, у которой я работала няней, чтобы оплатить мои телефонные счета. Слава богу, что это были разговоры без автоматического подключения третьего абонента, а то бы я потерпела полный финансовый крах.

– Вы все жили очень далеко друг от друга?

Стиви кивнула:

– Ну, так казалось в то время. Зимой я жила в Новой Англии, Мэдди – в Хартфорде, а твоя мама – в Нью-Хэвене. Но потом, когда, наконец, наступало лето, все мы собирались в самом любимом месте – здесь, в Хаббард-Пойнте.

– Тетя Мэдди теперь живет в Род-Айленде, – сказала Нелл.

– Твоя тетя? – Стиви помолчала, переваривая это сообщение. – Так твоя мама вышла замуж за ее брата – Джека?

– А вы не знали?

Стиви удержала вздох. Как объяснить безумие светотени жизни, все накладки, и ошибки, и встречи, и расставания, и чувство утраты этой милой девятилетней девочке?

– Нет, не знала, – сказала она. – Случилось так, что однажды пляжные девочки поступили в колледжи, и пути их разошлись. И в результате они потеряли друг друга.

– Мама не потеряла тетю Мэдди, – сказала Нелл. – Они часто виделись, потому что она ведь вышла замуж за папу, брата тети Мэдди. А как у вас назывался брат пляжной девочки? «Пляжный мальчик»?

Стиви засмеялась:

– Нелл, я не знаю, как. Это было не важно для нас, мы были совсем отдельными, нас не касался остальной мир.

К тому же он же был на четыре года старше нас, он казался нам слишком взрослым. Хотя я помню, в последнее лето перед тем, как мы все разъехались по колледжам, твоя мама начала с ним прогуливаться.

– Они здесь полюбили друг друга, – сообщила Нелл.

Стиви кивнула, но ее лицо оставалось непроницаемым.

– Хаббард-Пойнт всегда был местом, где все влюблялись.

– Папа говорил, что они целовались под променадом, и на малом пляже, и за голубым домом.

Нелл кивнула на место перед окнами, на Стивенс-Хайдевей – широкий участок в конце пляжа.

Стиви улыбнулась, припомнив некоторые свои поцелуи точно там же. Однако ее удивило, как это родители решились раскрывать свои интимно-романтические моменты перед своей столь юной дочерью. Она-то все подобное всегда держала при себе.

– Голубой дом, – сказала Нелл. – Знаете, я вас нашла благодаря ему. Мама всегда говорила, что вы живете в голубом доме.

– Она не называла тебе моего имени?

– Думаю, что называла, – сказала Нелл. – Но ведь Стиви – это мужское имя. Наверное, я не смогла это правильно понять. Почему ваши родители вас так назвали?

– Это напоминало им место, откуда они приехали, – ответила Стиви не сразу, решив, что дочке Эммы не обязательно объяснять, что ее зачали в отеле Сент-Стивенс Грин в Дублине.

– А почему вы перекрасили свой дом и он больше не голубой? – спросила Нелл.

– Дай-ка я посмотрю твои ноги, – неожиданно прервала разговор Стиви. – Ты действительно их ободрала.

– С ними все в порядке, – сказала Нелл.

В ее речи Стиви уловила непривычный, кажется, южный акцент.

– Где вы теперь живете? – спросила Стиви, радуясь, что ей удалось перевести тему разговора.

– Наш настоящий дом в Атланте, но сейчас отец перевелся в Бостонское отделение, так что временно мы живем там. А летом он срывается с места, я думаю, это тоже по работе, но он не так много времени проводит в офисе.

Наступила тишина, и Стиви почувствовала на себе внимательный взгляд Нелл. Ничего плохого в этом не было, но вскоре Стиви заметила, что Нелл не отводит глаз, и почувствовала ее немой вопрос.

– Причина, по которой я перекрасила свой дом, – сказала Стиви, поняв, что этот детский взгляд требует ответа, – состоит в том, что он всегда был очень печальным. Всегда, с того самого момента, когда я стала осознавать себя. И я стала думать… может, если изменить цвет моего дома, то я смогу изменить… некоторые вещи, которые мне не травятся. Был ли во всем этом какой-то смысл?

Нелл серьезно кивнула, и Стиви увидела, что ее взгляд теперь остановился на ее левой руке.

– Ты хочешь спросить, где мои обручальные кольца, – поняла ее взгляд Стиви. – Ну, конечно. Это хотят спросить все местные дети.

– Правда, что вы их потеряли в океане?

Стиви попыталась улыбнуться.

– Только одно, – проговорила она. – И я его не теряла.

– Не теряли?

– Я выбросила его, – сказала Стиви.

– Но вы ведь ищете его каждое утро.

Стиви покачала головой.

– Нет, – ответила она. – Каждое утро я хожу на берег наблюдать за птицами, чтобы их рисовать. И еще потому, что я люблю плавать перед восходом солнца. И ходить босиком по воде.

– Бедные ваши ножки, – произнесла Нелл с улыбкой.

Стиви кивнула. От детской улыбки у нее в горле вставал комок, и острая боль отразилась в ее глазах.

– Почему вы любите ходить по берегу перед тем, как встанет солнце?

– Потому что тогда на берегу никого нет, – ответила Стиви – Я отшельница.

– Это такое колдовство?

Стиви засмеялась.

– Да, пожалуй, – согласилась она.

Дул легкий бриз, и где-то далеко летела моторная лодка. Стиви увидела, что Тилли прокралась в комнату совсем незаметно. Старая кошка уселась в углу, словно статуэтка, рядом с птичьей клеткой, сделанной в готическом стиле, наблюдая за своей хозяйкой и гостьей.

– Ну вот, – сказала Нелл, теребя салфетку. – Я очень рада, что встретила вас.

– А я очень рада, что встретила тебя, – ответила Стиви.

Они стояли лицом друг к другу. У Стиви оставалось еще много такого, что она хотела бы узнать об Эмме, о том, что с ней случилось, но она помнила свои собственные ощущения от таких вопросов и промолчала. Они пошли вместе к двери в кухню. Тилли следовала за ними.

– Ой, кошка! – воскликнула Нелл, увидев ее.

Она сделала движение, чтобы погладить Тилли, но была встречена шипением и распушенным хвостом.

– О-о-о, извиняюсь!

– Она очень своенравная, – сказала Стиви. – Она старая.

– Я понимаю, – произнесла Нелл. Она внимательно рассматривала кухню, задержав взгляд на всех рисунках и акварелях, изображавших птиц, белок, кроликов, полевых мышей. – Это все ваши рисунки? Из ваших книг?

– Некоторые из моих книг, – Стиви остановилась. – Твоя мама когда-нибудь читала тебе мои книги?

– Нет. Я не знаю почему, – проговорила Нелл извиняющимся тоном. – Ваши рисунки на самом деле очень красивы.

– Спасибо, – сказала Стиви, немного удивившись, почему лучшая подруга ее детства не читала дочке ее книжки.

Она открыла дверь, чтобы выпустить Нелл наружу, но вдруг девочка повернулась к ней с решительным выражением на лице.

– Мы переехали в Бостон по такой же причине, по которой вы перекрасили ваш дом в белый цвет, – убежденно сказала Нелл.

– Да? – только и смогла проговорить Стиви.

Нелл кивнула:

– Потому, что в Атланте осталось все, как раньше. Все такое же, как было, когда мама была жива. На кухне пахнет так же, как когда она готовила, сад выглядит точно таким, как она его посадила. Кресла, в которых она сидела. Ее тапочки в чулане. Ее… ее щетка для волос, которой она расчесывала и мои волосы, тоже там.

Нелл зажмурила глаза. Стиви почувствовала ощущение Нелл от прикосновения к голове щетки, которая была в руках ее матери. Боль на лице Нелл была такой искренней и живой, что она передалась и Стиви, которая хотела бы ее прогнать, но не знала, как это сделать. Нелл проговорила шепотом:

– Она умерла год назад.

– Мне так жаль, Нелл.

– Очень тяжело жить там, где она жила. Вот мы и уехали.

– Иногда это помогает, – сказала Стиви, не отрывая взгляда от личика девочки, ее сердце укололи воспоминания о потере своей собственной матери, зимой они с отцом провели его годичный отпуск в Париже, а летом они не решились на поездку на Хаббард-Пойнт и отправились в Ньюпорт. Но, в конечном счете, они неизменно возвращались сюда.

– Мы ведь когда-нибудь тоже вернемся? – вдруг спросила Нелл. Она наклонилась вперед, будто собиралась схватить Стиви за руку. Она пристально смотрела в глаза Стиви, будто ждала от нее ответа, словно от оракула.

Стиви хотелось сказать что-то правильное – ради Эммы. Ей хотелось задержать этот момент, быть мудрой и доброй, помочь в это ужасное время ребенку любимой подруги. Пелена слез застилала ее глаза, и, когда Стиви моргнула, они покатились по щекам. Горе от потери подруги, которую не видела двадцать пять лет, она не могла выразить словами, только смыть водой, соленой, как морская вода.

– Покинуть родное место навсегда нельзя, – сказала она наконец. – Иногда это самое лучшее, что можно сделать, но потом, совсем неожиданно, понимаешь, когда настает время вернуться домой.

– Время вернуться домой, – повторила Нелл ее слова.

– Впрочем, – предложила Стиви, – твоя тетя могла бы приехать сюда, пока вы с отцом здесь. Хаббард-Пойнт не так уж далеко от Род-Айленда…

– Она не сможет, – возразила Нелл так резко, что Стиви была поражена.

Ей казалось, что она сказала что-то вполне естественное.

– Ну, я думаю, что ты очень умная девочка и покинула Атланту всего лишь на время. Иногда уехать – это очень хорошее дело, – сказала Стиви. – Я заметила, что если долго остаюсь на одном и том же месте, то я забываю, откуда приехала.

Они обе улыбнулись странному звучанию этой фразы.

– Как теперь? – спросила Нелл.

– Теперь?

Каштановая головка Нелл задорно поднялась, открытая улыбка мелькнула на ее губах. Она стояла возле кухонной двери Стиви и выглядела такой довольной, словно маленькая бурая птичка-крапивник.

– Вы забыли, что вам нужно больше ходить по берегу, – сказала Нелл. – И не только ночью, а после того, как встанет солнце! Боже мой, ведь перед восходом совсем темно! Вам нужны яркое солнце, и морские волны, и горячий песок под ногами!

– Это мне-то?

Нелл серьезно кивнула, очень серьезно, с такой уверенностью, что уже не напоминала Стиви маленького крапивника, и еще раз повторила:

– Да, вам! Горячий песок!

Потом Нелл поблагодарила ее, и они попрощались, пожав друг другу руки, и Нелл начала спускаться с холма. Провожая ее взглядом, Стиви почувствовала ряд каких-то болезненных ощущений, которые не смогла сразу понять. Все, что она точно знала, это то, что слово «до свидания» было совсем ненадежным словом для завершения этой встречи.

– И почему же мне нужен горячий песок? – крикнула она вдогонку Нелл.

– Потому что вы – пляжная девочка! – прокричала Нелл, глядя на Стиви озорными, удивительно зелеными глазами, которые тотчас же воскресили в памяти Эмму – образ, вызвавший трепет во всем теле, до самых ног.

Стиви следила за девочкой, пока та не спустилась с холма. Тилли стояла рядом и тоже смотрела.

Вот Нелл свернула еще раз. А потом скрылась.

– Где ты была? – спросил Джек, когда Нелл вошла в их коттедж.

Коттедж был маленький и удобный, предназначенный для сдачи в аренду. Стандартный, покрытый грубой тканью диван, два кресла, повернутые к большому телевизору, стол фирмы «Формайка» и четыре стула в обычном приморском стиле.

– Мы уже собирались вызывать национальную гвардию, – сказала Франческа.

– Это было бы большой и излишней тратой денег налогоплательщиков, – ответила Нелл.

– Нелл, – произнес Джек предупреждающе, – будь повежливей.

– Извиняюсь. Я должна была сказать «мэм».

К чести Франчески, ее это только позабавило.

– Я обожаю, когда ко мне обращаются «мэм», – сказала она. – Как это ты догадалась?

Нелл пожала плечами. Джек заметил, что ее ноги все ободраны и залеплены полосками лейкопластыря.

– Что с тобой случилось? – спросил он.

– Я упала, – ответила Нелл.

– А кто тебе дал лейкопластырь?

– Одна милая дама.

Джек уставился на свою дочь. Когда она была раздражена, она могла злиться даже на самых хороших людей. Новость, что Франческа приехала из Бостона поиграть в теннис и поплавать, что-то в ней вызвала, и это скрывалось в спокойствии ее движений. Джек видел мрачность в глазах дочери и хотел бы ее рассеять.

– Нелл. Ты сказала Франческе, что пойдешь на пляж. Мы пошли вниз посмотреть, где ты, но тебя там не было. Франческа не просто пошутила, сказав, что мы были готовы вызвать вооруженные силы. Еще пять минут, и я стал бы набирать номер 911. Может, ты утонула, может, тебя похитили, – вот что могло прийти в голову твоего старого отца. Итак, начнем сначала. Кто эта милая дама?

– Мамина подруга.

Джек остолбенел. Он слышал, как Франческа прочистила горло: очень вежливое, тихое «гм».

– И как зовут мамину подругу?

– Стиви Мур.

– О боже! – воскликнула Франческа. – Это та, что пишет детские книжки?

Нелл кивнула:

– Она была маминой лучшей подругой, когда они были молодыми.

Джек попытался вспомнить подруг Эммы с побережья, но в памяти возникали какие-то неопределенные образы. Он помнил только зеленые глаза Эммы. Но Стиви Мур – это было знакомое имя; у Эммы были и некоторые ее книги, но она не хотела, чтобы Нелл их читала.

– У нее такие спокойные книжки, – сказала Франческа. – Я очень любила их, когда была подростком. Вообще ее описания птичьих гнезд вдохновили меня выбрать профессию инженера, клянусь. Эти ее изумительно точные рисунки – она делала их так подробно, будто они созданы машиной! Прутики, веточки, клочки бумаги, ленточки и даже волосы – если причесываешься щеткой и выбрасываешь их наружу, на подоконник, то птицы подбирают их и сплетают ими свои гнезда.

Джек ожидал реакции Нелл, и она не замедлила появиться.

– Моя мама так и делала, – сказала Нелл. – Соберет мои волосы и поделится ими с птичкой-мамой, чтобы помочь ей строить гнездо…

Она была права: Эмма часто так делала. После того, как причесывала волосы Нелл… это было частью ритуала, и Джек любил наблюдать за ними, это казалось ему трогательной особенностью той Эммы, которую он любил, и которая стала матерью Нелл.

Джек смотрел на Нелл. Как она отыскала подругу матери? Она ведь не просила его помочь ей – или просила? Что стояло за ее вопросами про голубые дома в конце пляжа? Почему она держала все это в секрете? Он вспомнил ту ужасную ночь прошлой зимой, когда она проснулась, громкими криками призывая мать Конечно, шесть месяцев наблюдения у невропатолога помогли – они продолжались вплоть до самого лета. Доктор Гэлфорд находился в двух часах езды от Бостона. Нелл спала теперь все еще беспокойно, но такие ужасающие крики больше не повторялись.

– Однако вернемся к сегодняшнему дню. К пластырю. Нелл, что же случилось?

– Но я уже сказала, папа. Я упала, а Стиви мне заклеила ссадины.

Джек прищурил глаза, глядя на Нелл своим самым ласковым взглядом, но в ответ получил тот же непримиримый зеленый взгляд.

– Ты мне не хочешь рассказать, как ты ее нашла?

– Все дети в округе ее знают, – кисло пробормотала Нелл. – Они толпами собираются вокруг ее дома.

– Как птицы, которых она рисует, – ввернула Франческа, пытаясь разрядить напряженность.

– Знаете, вы сами почти как ребенок, – сказала Нелл таким сладким голосом, что Франческа не поняла колкости и щедро улыбнулась.

Джек устал. Он собирался заняться чем-нибудь путным до обеда, но теперь ему хотелось просто лечь и перестать думать. Раньше он очень сильно хотел сюда и знал, почему ему так мечталось вернуться на побережье, где он впервые встретил Эмму, а теперь понимал – думая о том, что Нелл разыскала лучшую подругу Эммы, и, видя яркий блеск в ее глазах, вызванный этой встречей, – что этот приезд был огромной ошибкой.

– Больше не надо ее беспокоить, – сказал Джек. – Это настоятельная просьба.

– Я и не собираюсь, – обещала Нелл.

– Я хочу, чтобы ты нашла себе подруг, – сказал Джек. – Детей своего возраста, чтобы играть с ними на берегу.

Нелл хихикнула.

– Что тебя рассмешило?

– Ничего. Только то, что ты сказал «детей своего возраста», и это напомнило мне, что сказала Стиви про тебя, – сказала Нелл.

– И что же она сказала?

– Что ты был таким старым! – Нелл подразнивающе рассмеялась, но взгляд, который она бросила на Франческу, совсем не был веселым.

А когда она снова посмотрела на отца, ее Глаза опять были широко раскрыты в ожидании, и в них не было шутки. Джек протянул было ей руку, но она выбежала из комнаты на лестницу. Он слышал ее шаги наверху. Франческа подошла к нему, шепнула что-то на ухо, но он не чувствовал ее близости и не слышал ее слов.

 

Глава 3

Условное название книжки Стиви, над которой она работала, было «Красный нектар», и она рассказывала о крохотных колибри и их пристрастии к красным цветочкам. И хотя она была почти доведена до конца, в это утро Стиви отложила ее и начала серию акварельных рисунков про маленького бурого крапивника.

Тилли взирала на это, в общем, неодобрительно. Она знала каким-то образом – Стиви, в течение долгого времени пытавшаяся понять мистическую связь между собой и этой кошкой, прекратила свои попытки прорваться через туманную пелену, существующую между человеком и кошками, – что ее хозяйка увиливает от серьезной, хорошо оплачиваемой работы в пользу вдохновения, которое не только не принесет денег, но, вероятно, принесет горечь и страдания.

В целом Стиви предпочитала рисовать или, по крайней мере, делать наброски с натуры. Каждая из ее книг описывала действительные истории из жизни птиц, которые встречались ей, хотя бы и недолго. Она любила рисовать у себя на заднем дворе, позади ограды, и зарисовывала птиц, ронявших для нее перья, долбивших клювами деревья в ее дворе, садившихся на ее крышу. Но теперь было темно, бодрствующих крапивников поблизости не было, и к тому же именно этот задуманный ею крапивник был не совсем реальным.

Тилли недовольно заворчала. Когда Стиви оглянулась на нее, кошка показала зубы – спереди четырех не хватало.

– Тилл, дай мне закончить, ладно? А потом мы пойдем ловить мышей.

Она использовала альбом для акварелей и краски от Сенелье, с набережной Вольтера в Париже, своего любимого магазина. Мягкая зеленая акварель, тонкие мазки, наводящие на мысль об обсидиановой листве, – цвет, сравнимый с глазами Нелл. Птица, орехово-коричневая, глянцево-каштановая, глаза осторожные и любопытные. Стиви знала, за что ее критиковали, – за наделение птиц человеческими чертами. Разве она могла избежать этого, если таково было ее видение мира? Большой антропоморфный и полный заблуждений роман о животных и людях, о их всегда печально заканчивающихся поисках любви?

Она набросала силуэт птенца крапивника в гнезде. Пробующего летать. Садящегося на ветку. Расправь свои крылышки… Ты можешь это сделать… Мать смотрит на него, одобряя.

Потом следующий кадр: птенец один, мать улетела. Стиви затопил поток эмоций, и она выплеснула его.

– О, это Эмма, – сказала она. – И Нелл.

Стиви держала кисть, не дыша, будто сама училась летать. С колонковой кисточки капнуло на рисунок. «Слезы», – подумала она. Плач по улетевшей матери, по одинокому детенышу.

Дети, брошенные в мир, – что чувствуют они, чьи матери бросили их или умерли молодыми, – их жизнь всегда проходит в поисках утраченной гармонии. Большие утраты – много чувств. Стиви подумала о горестях, испытанных ею и другими. Усталая и изуверившаяся, она и посвятила себя сочинительству и рисованию. Но что у нее действительно было, так это безоблачная дружба с пляжными девочками.

Как она потеряла эту дружбу? Прекрасные подруги, которые знали и ее, и друг друга так хорошо. Стиви закрыла глаза, и перед ней предстал моментальный снимок Эммы: подстриженные под эльфа каштановые волосы, купальник в синюю и белую полоску, сережки в ушах, веселье такое бурное, какое она позволяла себе только в своей компании. Она могла заставить хохотать Стиви и Мэдди до упада своей речью или ужимкой.

Стиви никак не могла понять, каким образом она потеряла самых близких подруг. Может быть, они помогли бы ей уберечься от саморазрушения безумными страстями. Ее поиски ярких взаимоотношений, безудержных страстей привели к теперешнему состоянию: заключению в одиночестве в тихом доме на берегу. Она стала такой отшельницей, что даже не могла вспомнить, когда до Нелл у нее были последний раз гости. Она немного удивилась, узнав о том, что Эмма вышла замуж за Джека, и понадеялась, что он стал хорошим отцом.

Два испорченных слезой крапивника – в сущности люди – почему-то напомнили ей императорских пингвинов. Ей вспомнилось путешествие, научная экспедиция в Антарктику, с Лайнусом Мерсом, ее вторым мужем. Она вспоминала слабый свет, плотное одеяло темноты, густоту звезд на небе – они висели на низком небе подобно фонарям, и казалось, их можно срывать и собирать. Она воскресила в памяти меховые одеяла, и как она горько плакала, потому, что жизнь на севере была слишком суровой для животных и без того, чтобы их убивали из-за их меха.

Лайнус пытался успокоить ее, но не мог ничего понять. Как странно для него было любить женщину с таким мягким сердцем, которая могла скорбеть по мертвым животным с такой страстью, что она предпочитала замерзать, но не заворачиваться в их шкуры. Уже тогда – а это был их медовый месяц, а заодно и научная поездка – Стиви знала, что сделала ошибку, выйдя за него замуж. Страсть, которую она испытывала к Лайнусу, оставалась такой же сильной, как и прежде, но она отступала перед зарождающимся пониманием того, что разделяло их, – трещины в их отношениях превращались в пропасть, разделявшую их миры, и это было непреодолимо.

Лайнусу всегда приходилось смотреть на нее несколько отстраненно, чтобы уберечься от ее своеобразного юмора, увлечений и оценок. Но фатальный недостаток Стиви был в ее страстном желании стать единым целым с человеком, которого она любила, желанием целиком слиться с его сердцем и душой. Лайнус был ученым, она – художником. Его мировидение было аналитическим, направленным на большее понимание удивительной приспособленности пингвинов к невероятно трудной окружающей среде. Ее мировидение, тоже не чуждое анализу, заставляло ее видеть эмоциональное, таинственное, поражающее ее тепло сердец птиц жестокого холодного климата.

Стиви встретила доктора Лайнуса Мерса в Вудхолле при морской биологической лаборатории, где он представлял свою работу про императорских пингвинов – Aptenodytes foresten. Она в это время собирала материал для своей следующей книги «Добрый отец», основанной на жизни птиц.

Она сидела восхищенная, когда Лайнус рассказывал о самых крупных видах пингвинов. Не способные к полету, они проводили всю свою жизнь на паковых льдах в Антарктике, согреваясь своим жиром и слоем перьев, которых на квадратном дюйме было целых семьдесят пять, то есть больше, чем у всех других птиц.

– Они собираются вместе, в плотную кучу, – говорил Лайнус, стоя перед темной аудиторией, показывая на экране фотографии, сделанные во время последней экспедиции.

Свет за экраном освещал резкие черты его лица: коричневые волосы с оттенком меда, нуждавшиеся в стрижке, высокие скулы, длинный прямой нос, решительный подбородок. Сидящая в первом ряду Стиви подумала, что он похож на профессора из Оксфорда.

Каковым он и был.

Их движения подобны танцу, а балетмейстер – холод. Постоянно двигаясь, кружась, они совершают повороты, обращенные к центру круга. Март в Антарктике – это начало зимы, в это время все живое покидает этот материк, но Aptenodytes foresten остаются для размножения.

Стиви вздрогнула на своем кресле, в снабженном кондиционерами зале маленького театра, подумав о любовных отношениях пингвинов, их танцах на льду и брачных ритуалах. Доктор Мерс пошутил над ней – она была совершенно уверена, что он сделал это в тот самый день, когда сказал: «У них есть нечто подобное ухаживанию. Это длится несколько недель, пока это всем им не покажется достаточным».

Мог ли он разглядеть в темноте, как она вспыхнула? Это невозможно, подумала Стиви, но он не сводил с нее взгляда. Держа в левой руке записную книжку, она видела, как его взгляд остановился на ее пальце с кольцом. Тогда она была замужем – что было немаловажным, хотя и не всегда, в глазах окружающих, за человеком, с которым познакомилась в художественной школе. Кевин Лесситер. Художник, музыкант, кулинар, алкоголик. Доктор Мерс уставился на ее обручальное кольцо – кстати, сделанное самим Кевином, – и Стиви подумала: «Боже, помоги мне не делать ошибок, ведь я замужняя женщина».

– После ритуала ухаживания, – продолжал доктор Мерс со своим великолепным английским акцентом, – самка откладывает только одно яйцо, одно-единственное яйцо. И потом… она уходит. Она – настоящая феминистка, говоря по-простому, и в том же самом смысле, хотя я обычно обманываю ожидания своих студентов, делая такое антропоморфное сравнение, он является отцом, мужчиной, совершенно свободным от дискриминации женщин.

В то время, как она преодолевает до семидесяти километров, чтобы добраться до открытого моря, где она кормится, он вместе со своими приятелями остается и оберегает яйцо. Уравновешенное на его ногах, которые постоянно перемещаются, поскольку пингвины делают повороты к центру стаи, яйцо стоит спокойно в его специальном мешке для высиживания. Поистине свободный отец!

Ученые засмеялись. Стиви съежилась в своем кресле. Теперь, когда она утвердила свой замужний статус – для Доктора, но в большей степени для себя самой, – она почувствовала, что ее окатывает волна эмоций. Благодаря этой части лекции она выбрала императорского пингвина как главную тему своей следующей книги: сильная, защищающая любовь отца к своему единственному ребенку.

Стиви и ее папа, Джонни Мур. О, она могла с трудом вынести эту следующую часть, когда доктор Мерс продолжил лекцию своим мягким, интеллигентным голосом, представляя себе его сильные, облеченные твидом руки. Отец Стиви тоже был профессором, в Тринити-колледже, в Хартфорде. Он родился в Ирландии и приехал оттуда, знаток английского языка, профессор ирландской литературы. Он был хорошо известен своими статьями о Джеймсе Джойсе и его дочери-шизофреничке Люси. Беспомощную любовь, которую мужчина может чувствовать к своей психически неполноценной дочери, он сделал достоянием всего мира…

Слушая доктора Мерса, Стиви еще глубже вжалась в кресло.

– И вот отец стоит, в жестокий холод, семьдесят два дня. Ужасные шторма, с ветрами до ста пятидесяти километров в час, неистовые удары снега и льда. Отец все это время ничего не ест, хотя кормит птенца жидкостью молочной консистенции, которая производится железой в его пищеводе.

Думая о жертве своего отца, которую он принес, воспитывая ее, Стиви оставила свои заметки и стала смотреть на слайды.

– В конце концов, самки возвращаются после двух месяцев рыбалки, – говорил профессор, – они находят своих супругов и детей среди сотен других по соответствующему крику. Видите ли, нет двух пингвинов, которые издавали бы совершенно одинаковые крики. И однажды пара воссоединяется, поскольку голос друг друга совершенно точно запечатлен в их…

– Сердцах, – Стиви услышала свой голос, громко произнесший эти слова.

– Я хотел сказать, в мозгах, – произнес Лайнус Мерс.

Группа ученых захохотала.

– Но, разумеется, еще ничего не ясно, – продолжал профессор. – Мир жесток для животных всех видов, и так естественно для нас, людей, то есть Homo sapiens, видеть эмоциональную сторону в отношениях биологических. Особенно если, как это нередко случается, мать не возвращается с моря. Ее возвращение не менее героическое, чем поведение отца, охраняющего яйцо в течение этих семидесяти двух дней. Ведь он не сталкивается ни с такими опасностями южного океана, которые она должна преодолеть, ни с такими хищниками. Иногда она не возвращается. – Глаза Стиви наполнились слезами.

– Поэтому я считаюсь с мнением дамы из первого ряда. «Сердце» – это тоже правильно. Так как тело любого животного – это карта-схема всего его жизненного опыта, то звук голоса Aptenodytes foresteri может быть зафиксирован в сердце второго партнера. И когда на этот звук нет ответа, это вызывает ощущение несчастья, как у человека, это мы можем хорошо себе представить, – он остановился, глядя вниз, на нее.

Когда лекция закончилась, профессор подошел к Стиви. Хотя глаза ее уже успели высохнуть, он протянул ей тщательно накрахмаленный, аккуратно сложенный льняной носовой платок, точно такой же, какими пользовался ее отец.

– Я в порядке, – сказала она. – Но все равно спасибо.

– Вы, кажется, очень заинтересовались лекцией.

– Я пишу книгу для детей об императорских пингвинах, и вы дали мне прекрасный материал.

– Я сказал бы… что вы интересуетесь любовными романами.

– Любовными романами?

Профессор был очень высок. Его твидовый пиджак был теплого желтовато-коричневого цвета, из плотной шероховатой пряжи с пятнами верескового оттенка, и напомнил Стиви о поездке с отцом в Слайго, Голуэй и на острова Аран. У него были глаза орехового цвета с мягкими коричневыми ресницами. Из его нагрудного кармана далеко высунулась пара золотых очков, и она осторожно подвинула их внутрь.

– О любви отца к своей половине. И их отпрыску, – пояснил он.

– Я полагала, что ученые отрицают любовные романы у птиц.

– Мы ничего не отрицаем. А вот ученые отрицают. Но мне думается, что вы верите в любовь у птиц.

– Да, верю, – сказала она.

– Это честно с вашей стороны сознаться в этом здесь, в крепости биологии, ведь то, что вы говорите, – настоящее кощунство для орнитолога моего типа.

– Простите, – сказала она. – Художники не всегда мыслят прямыми линиями.

Беспокойный взгляд из-под бровей. Это длилось несколько секунд, а потом он поднял глаза к потолку и вздохнул с огорчением. Она усомнилась, так ли он прямолинеен, как хочет казаться.

– Мне хотелось бы забыть… некоторые вещи, – сказал он. – Консервативность мышления – это тоже западня, в которую попадают многие из нас…

– Консервативность – это всегда плохо, – прошептала она, глядя на его палец без обручального кольца и одновременно думая о Кевине, который дома в эти минуты лежал на диване с пивом и виски, щелкая кнопками телевизора в испарениях отчаяния.

– Обоснуйте свой тезис, – сказал профессор.

– Мой муж был самым талантливым художником на нашем курсе, – произнесла Стиви. – Но потом он оставил живопись, сказав, что у него нет вдохновения. Я много раз говорила ему, что дисциплина важнее вдохновения. Иди к себе в студию, и картины будут выплывать из-под твоей кисти. Это так и происходит – это алхимия быть художником. Яд, понимаете? Но для этого ты обязан подойти к мольберту.

– И он послушался вас?

Она покачала головой:

– Теперь он вообще больше не пишет. – Она чувствовала себя в полном одиночестве, будучи замужем за человеком, напивавшимся до предела.

– Простите.

Стиви кивнула.

– Вы действительно верите в то, что сказали? Что дисциплина важнее вдохновения?

– Да. Я это знаю. Мой отец говорил мне…

– А как это узнал ваш отец?

Стиви судорожно сглотнула:

– Мой отец был профессор, как и вы. Доктор Джон Мур. Он к тому же был поэтом. У него было все – степень доктора философии, должность и душа ирландца. А моя мать… покинула нас, как мать пингвина. Она поехала во Францию на экскурсию по музеям, этот тур ей подарил отец на ее тридцатипятилетие, и больше никогда не вернулась.

– Что с ней случилось?

– Она погибла в автокатастрофе.

– Мне очень жаль, – сказал он и, увидев, что теперь ей действительно нужен платок, предложил его опять.

Она высморкалась.

– Звук любви, – сказал он. – Он непременно зафиксируется в моем сердце.

Она рассмеялась, возвращая ему вновь свернутый льняной квадратик.

– А дисциплина – это часть вашей истории? – спросил он, потом покачал головой. – Что я за болван! Врываюсь в ваш чувствительный рассказ с единственной целью – сбить вас с курса. Видите, что я имею в виду под мышлением прямыми линиями?

– Это ничего. Я собиралась сказать, что мой отец с тех пор взял на себя все заботы обо мне. Ничто более не имело для него значения. Ни его преподавание, ни его поэзия. Он перестал публиковаться с тех пор, как мама умерла – я думаю, что он отдавал мне слишком много времени. Он перестал быть начальником департамента, потому что возил меня на уроки верховой езды и совершал со мной поездки вдоль Фармингтон-ривер.

– Он создает впечатление удивительного человека.

– Он таким и был, – сказала Стиви, – и таким же отцом.

– Вы различаете эти два понятия? Разве это не одно и то же? – спросил он, жадно глядя на нее. – Разве одно может быть без другого? Удивительный человек, удивительный отец?

Думаю, это одно и то же, – сказала она.

Черт возьми, я рад, что вы это сказали, – произнес он. – Что до меня, то я же был самым ужасным отцом для моего сына. Разве я смог бы простоять с ним на льду семьдесят две минуты, не то, что семьдесят два дня? Не смог бы.

– Я уверена, что он забыл вас.

– Забыл меня? Да он чертовски обожает меня! Земля, по которой я хожу, кажется Уильяму золотом с тех пор, как я бросил его мать. Разве это справедливо?

– Ваш сын любит отца. По мне, так это звучит справедливо.

Профессор улыбнулся:

– Ну, разве не мило, что вы сказали мне это? Очень, очень мило. Теперь пойдемте – я возьму вам выпить у Лэндфолла, и вы можете поучить меня преимуществам возвышенного или как не думать прямыми линиями. Как вас зовут?

– Стиви Мур.

– А я Лайнус Мерс. Пошли, ладно? Полагаю, вы знаете вещи, которые мне необходимо услышать.

– О вашем сыне?

– О моем сердце.

– О!

Она подумала о Кевине. Он не поест, пока она не вернется домой, и либо накормит его, либо заставит его позвонить и заказать еду в китайском ресторане. Впрочем, он вполне может уйти еще до того, как она вернется. Ее собственное сердце было жестоко ранено браком, которого она когда-то жаждала всей душой. Глядя на симпатичное, угловатое лицо Лайнуса, полуприкрытые ореховые глаза, она ощутила первые проблески зарождающегося чувства.

Теперь, в полном безмолвии своего дома в Хаббард-Пойнте, она провела кистью по шершавой поверхности бумаги. Птенец крапивника остался один.

Стиви потерла брови. Визит Нелл расшевелил ее. Она снова подумала об Эмме. Стиви, Мэделин и Эмма. Хаббард-Пойнт был отрезан от пляжей Коннектикута железнодорожной эстакадой, проходившей над шоссе. Проезд через ворота был подобен входу в волшебное королевство, в котором подруги становились близкими, как сестры. В те три года, когда они превратились из девочек в юных женщин, они валялись на своих полотенцах под солнцем, пропитываясь теплом, и обещали, веря в эту жизнь и в свою дружбу, сохранить ее навсегда. Они обещали стариться вместе, вместе становиться похожими на тех сухих леди, которые располагались в своих пляжных шезлонгах с пяльцами и не снимали в воде ожерелья своих бабушек.

«Как легко люди отказываются от всего, – думала Стиви, рисуя. – И почему я не подумала, на каком оттенке лучше остановиться?» Покрывая перьями крылышки маленького крапивника, она думала обо всем, что она делала в жизни, и о чем не знали пляжные девочки. Она вспомнила, как они лечили ее впервые разбитое несчастной любовью сердце – поездкой в «Парадиз Айс-Крим» за сливочным мороженым и тайным ритуалом закапывания мараскинового шерри в песок.

Она могла бы совершить эту церемонию и много времени спустя. Отложив кисть, она отодвинула рисунок с крапивником в сторону. Потом, поскольку она обещала Тилли пойти с ней на охоту, она открыла кухонную дверь и выпустила кошку в ночь. Босиком пройдя через двор, она остановилась на скале, обращенной к берегу. Она слушала волны и любовалась резкой белизной их гребней, колышущихся в чернильной синеве.

Друг за другом мелкие волны южного Лонг-Айленда ударялись в берег, в равномерном ритме. Стиви пыталась уловить их дыхание, достичь синхронности биения своего сердца с волнами. Тилли шуршала где-то в кустарнике. Почти беззубая кошка в поисках добычи. Это вызвало у Стиви улыбку – в самом деле, надеяться поймать кого-то при реально отсутствующих зубах.

– Пойдем, Тилли, – сказала Стиви, спокойно и пристально глядя на берег, на то место, где она и ее подруги провели столько счастливых дней много лет назад.

Она посмотрела на звезды и выбрала одну для Мэделин и другую для Эммы.

– И для Нелл, – сказала Стиви, глядя на яркую звезду, мерцавшую бело-голубым светом в бездонной ночной черноте неба.

Теплый бриз дул сквозь ширму, пение сверчков и крики ночных птиц звучали, как колыбельная. Нелл лежала в кровати, у нее болел живот из-за того, что она съела слишком много омара, и она старалась успокоить его звуками природы. Но это не удавалось.

– О-ох! – застонала она.

– Давай спать, Нелл, – донесся голос отца.

– Я пытаюсь! – ответила она.

– Пытайся сильнее.

Она высунула язык. Что это за ответ? «Пытайся сильнее!» Господи, отец ничего не понимает. Неужели не понятно, что чем сильнее пытаешься заснуть, тем быстрее сон уходит? Мама сказала бы… Нелл крепко, как только могла, зажмурила глаза, стараясь вспомнить, что сказала бы мама.

Память молчала. Нелл могла бы заполнить словами матери целые страницы, но вдруг они все исчезли. Их не было! Она попыталась вызвать в воображении голос матери, но он не приходил тоже!

– О-о-о! – закричала она громче. Внезапно боль в желудке стала намного острее. – Папочка!

Он вошел в маленькую комнату. Она увидела его высокий силуэт в дверном проеме. Потом он сел на край ее кровати. Дом был маленький, и она чувствовала запах плесени. Шторы были такие уродливые. Нелл ненавидела здешние шторы. Живот болел. Она потеряла свою маму. Стиви представлялась ей то маленькой, то большой. Все эти чувства кружились в ее сознании, резали ее крошечными ножами, заставляя кричать и кричать.

– Все хорошо, Нелл, – сказал ей отец, обвив ее своими руками.

«Нет, и никогда больше не будет хорошо», – хотелось ей сказать, но она так сильно всхлипывала, что слова не произносились.

– Может быть, не надо было приканчивать этого омара, – сказал он. – Он был слишком большой.

Нелл вспоминается сцена в ресторане: отец и Франческа рассуждают о каком-то мосте, который они строят, стол такой праздничный, блюда с лобстерами и моллюсками и обсыпанные зернами булочки, и Нелл подворачивает рукава и макает розовое мясо омара в соус, чувствуя себя все более сытой, и Франческа, сдерживая смех, говорит: «У некоторых глаза больше желудка»…

– Она уехала, – сообщает отец.

– Я знаю, – вскрикивает Нелл. Она закрывает глаза, подтягивает колени к груди и обхватывает их руками.

Она слышала, как Франческа прощалась некоторое время назад. Ей далеко ехать до Бостона – и Нелл говорит теперь, что надо было предложить ей остаться.

– Не беспокойся о ней, Нелл, – отвечает он, – она доедет.

– Отец Мэри Донован женился на своей подружке, – рыдает Нелл.

– Я не отец Мэри Донован.

– Мама любила омаров.

– Я знаю.

– Она говорила мне, что пляжные девочки часто вместе ели омаров.

– Может, они так и делали. Я не знаю.

– Можно мы спросим об этом тетю Мэдди? Тишина.

Руки отца теснее сжимают ее голову. Нелл ждет, что он что-то ответит, хотя знает, что он никогда этого не сделает. Каждый раз, когда она говорит о тете Мэдди, он умолкает до того, как последует следующий вопрос. Мысли о том, как мама и тетя Мэдди в детстве веселились здесь вместе, заставляют желудок сжаться и заболеть так сильно, что она обхватывает себя руками и поворачивается к стене, чтобы отец не видел ее лица.

 

Глава 4

Понадобилось три дня, чтобы убедить Нелл в том, что она может продолжить отдых на побережье: как это будет весело, и в плавании можно поупражняться, а отец каждый день ждал бы на променаде, когда она выйдет из воды. Возможно, психологические упражнения, которые ей наскучили, помогли бы ей легче засыпать. В памяти телефона Джека был номер доктора Гэлфорда, но он не хотел его вызывать. Он надеялся, что у его дочки все же будут настоящие, веселые, свободные от психологов летние каникулы.

Итак, теперь они направлялись вниз, к концу пляжа, Нелл прекрасно разыгрывала роль несчастного арестанта. Она стояла за спиной Джека, когда он представлял ее Лорел Томпсон, добровольному инструктору по отдыху на побережье. Это была красивая семнадцатилетняя блондинка, она заглянула за спину Джеку и улыбнулась Нелл. Нелл вынуждена была спрятаться за другим боком Джека.

– Как дела, Нелл? – спросила Лорел весело.

– Она смущается, – сказал Джек.

– О, это ничего, – произнесла учительница. Высокая и тонкая, она сияла улыбкой, обращенной в сторону Нелл. – Многие дети сначала смущаются. И сегодня я помогу тебе это преодолеть, Нелл.

– Ты слышишь, Нелл? – спросил Джек, надеясь, что Нелл согласится. Он не слишком на это надеялся, наблюдая, как она роет ногой мокрый песок. – Ну, Нелл!

– Ммм-м, – пробормотала она.

– Мы развеселим ее, – сказала Лорел.

– Я встречу вас в двенадцать, – сказал Джек, опуская руку на голову дочери. Ее коричневые волосы нагрелись на солнце. – На променаде.

– Папа, – заявила Нелл, когда вокруг них стали собираться дети, – я не останусь.

– Привет, Нелл! – крикнула вдруг веснушчатая рыжеволосая девочка, приветливо улыбаясь. – Помнишь меня? Мы разговаривали с тобой на моем полотенце несколько дней назад! Я Пегги!

Нелл кивнула:

– Я помню.

У Джека часто забилось сердце в ожидании реакции дочки – улыбки или хмурого выражения, или какого-то другого знака, показывающего, что все в порядке, что он может оставить ее здесь с новыми друзьями.

Пегги схватила ее за руку:

– Ты будешь моим партнером по эстафете Мы вместе, ладно, Лорел?

– Отлично, Пегги и Нелл. Пошли, все вместе встанем в линейку на твердом месте.

Взяв Пегги за руку, Нелл бросила на отца прощальный взгляд. Эта не была спокойная улыбка, но, можно сказать, почти спокойная. В ее глазах он видел глаза ее матери. Когда умирала Эмма, без сознания в больничной постели, Джек брал в руки ее лицо и умолял ее не оставлять его. Она не оставила его, проявившись в их дочери.

Оставив Нелл в прогулочной группе Хаббард-Пойнта, Джек пошел назад по берегу, не совсем ясной его целью был дом, где жила лучшая подруга жены. Он смотрел на коттеджи, стоявшие вдоль скалистого уступа, наполовину скрытые соснами. Он пытался определить, который из них тот самый. Ведь Нелл нашла его.

Нелл это всегда удавалось: ее как магнитом притягивало к малейшим подробностям, касавшимся ее матери. Незадолго до смерти Эммы Нелл одолевала свою тетку расспросами о их детстве, воспоминаниях, тайнах, любимых песнях. Мэделин даже привила Нелл музыкальные вкусы Эммы, напевая «Лимонное дерево». Нелл пела эту песню при каждом удобном случае – в ванной, в машине, безошибочно подражая интонациям взрослой женщины, только более высоким голосом.

Может, это и объясняло, почему она заглянула к Стиви Мур. Джек определенно не упоминал о ней при Нелл до этого времени – он вообще даже не помнил ее имени. Она была из тех подруг детства сестры, которым он вообще не уделял внимания, кроме, разумеется, самой Эммы.

У Джека защемило в груди; он обернулся, чтобы быть уверенным, что за ним никто не следует – Нелл не могла идти за ним. Ну и хорошо. Он должен придумать для нее какое-то занятие на несколько часов каждый день. Ему необходимо было время для деловых планов, а если постоянно быть с Нелл, то он не сможет ничего делать.

Он посмотрел на часы: девять двадцать. Значит, у него около трех часов свободного времени. Сначала можно погулять, а уж потом заняться делами. Он перешел по мосткам через ручей и поднялся по каменным ступеням в лес.

– Эй, не роняй!

– Я и не роняю, это у тебя руки дырявые.

– Может, вы оба заткнетесь и принесете лестницу? Черт возьми, я разве тебе не говорил, что ты должен сделать?

– А вдруг она наложит на нас проклятие?

– Идиот, она же не настоящая ведьма.

– Она добрая ведьма, как волшебник из «Страны Оз».

– Потому что она любит птиц? Но у птиц крепкие острые когти и клювы, которыми можно выклевать глаза. Слышишь, Билли? Теперь тебя будут звать Птичий парень. Как ведьму – Птичьей теткой. Она ненормальная. Мама говорит, что она никогда не водится с нормальными людьми.

– Она вообще днем не высовывается. Она весь день спит, а ночью колдует.

– Нет, – сказал Билли Мак-Кейб, мать которого читала ему и сестрам книги Стиви, когда они были маленькими. Он нес коробку из-под печенья, в которой бился птенец. – Она хорошая.

– Как же! Она похожа на ведьму, которая в дурацких фильмах пожирает детей…

– Пожирает? Ведьмы не пожирают. Это акулы пожирают.

– Кино «Челюсти ведьмы»!

– Ты дурак набитый.

– А ты большой и умный Джереми, который говорит «набитый».

– Ты сам так говорил.

– Мне уже двенадцать.

– Ну и что? А мне одиннадцать.

Мальчишки быстро пересекли задний двор. Они несли с собой вещи, необходимые для задуманного предприятия, – лестницу, фотоаппарат и свечи. Они называли себя клубом БОВ – «Безымянные охотники на ведьм». Билли нес коробку, которая совсем не была частью их экспедиции: в ней был вороненок, которого они нашли под кустами. Наверное, мать хотела его научить летать, и он выпал из гнезда. Билли спас его, это задержало проведение мероприятия. Когда они закончат слежку, он отнесет вороненка к ветеринару – Рамер Ларкин жил через два дома от Стиви Мур.

Они срезали путь, пройдя мимо старого охотничьего домика, окинули взглядом обе дороги и перебежали к стене белого с черной крышей дома. Скальный уступ, на котором стоял дом, полого спускался вниз к пляжу – устойчиво поставить лестницу было сложно. Джереми Спринг упер ее одним концом в землю, Раф Морган подложил плоский камень под другой, чтобы выровнять, и верх лестницы тяжело лег напротив дома. Остальные мальчики протиснулись в кусты. Все задержали дыхание, ожидая, что вот-вот из окна высунется злобное лицо, Билли согнулся под корявым тисом, прижимая к себе коробку. Нет, не надо было идти сюда, мать просто убьет его, если их поймают. Ну и что им делать, если даже они увидят, как она выходит наружу?

– Надо это кончать, – шепнул он, наблюдая за окном.

– Мы уже зашли слишком далеко, – сказал Раф.

– Что мы вообще хотим увидеть?

– Она должна колдовать голой, – сказал Джереми.

– Откуда ты знаешь?

– Я так слышал!

Двое ребят держали низ лестницы, а за право быть первым наблюдателем соперничали Джереми и Юджин Тайрон. Победил Юджин. Поскольку дом был построен на уступе скалы, эта его сторона была немного ниже. Мальчишкам не пришло в голову самим заглянуть в окно – узнать, что там: ее жилая комната, спальня, комната для колдовства или камера пыток. Они все смотрели на Юджина, ожидая его сообщения о том, что он видит.

– Эй! Что она делает?

– Скажи нам!

Джереми легонько толкнул основание лестницы. Юджин щелкнул левой рукой в воздухе, призывая к тишине. Все замерли, задрав головы. Было не видно, что в это время делает Юджин. Неподалеку от дома рос тощий дуб, низкорослый из-за штормовых ветров, и Раф с Джереми было попытались вскарабкаться на него, чтобы посмотреть, что там высмотрел Юджин.

– Ты ее видишь? – спросил Раф.

Юджин кивнул. Он не говорил. Лицо его было нахмурено. Теперь он покачал головой, как если бы он увидел что-то не понравившееся ему, и начал карабкаться вниз.

– Она голая?

– Рубит хвосты саламандрам?

– Может, ты видел ее коллекцию сушеных голов? Это именно то, что она делала с детьми, которые заглядывали ей в окно, – сказал Билли.

Все говорили шепотом, но он сказал это нормальным голосом. Раф содрал горсть зеленых желудей с ветки, висящей над ним, от возбуждения он разозлился, и желуди послужили артиллерийскими снарядами. Билли выронил свою коробку из-под печенья, вороненок выскочил, и когда Билли бросился, чтобы его поймать, он наткнулся на лестницу. Она медленно качнулась и с грохотом упала на землю.

Стиви не понимала, что с ней происходит. Она сидела у мольберта, уставившись на бумагу, и не могла рисовать. Она была одета в стиле, который один ее прежний возлюбленный назвал «Приглашением в черную дыру Вселенной»: это был поношенный кремовый атласный халат с темно-синим китайским рисунком, замечательный тем, что его носила за кулисами Джоан Морган, восходящая звезда Метрополитен-опера, страдавшая от гибельного романа с известным тенором, который покончил с собой непосредственно перед исполнением «Мадам Баттерфляй». Тронутая этой роковой любовью, незадолго перед разводом с Лайнусом Стиви купила это одеяние в благотворительном магазине при театре на Восточной улице, 23.

Сидя у мольберта, она пыталась сосредоточиться на рисовании, когда услыхала шум. Она его проигнорировала. Несколько дней прошло со дня визита Нелл. Она посвятила два из них рисованию крапивников, а теперь вернулась к колибри. Вьющийся подоконник на северной стене привлекал их, словно магнитом. Она внимательно наблюдала за ними несколько недель – самочки были тускло-зелеными, самцы с рубиновыми горлышками сверкали изумрудом.

Но все, о чем Стиви могла думать, были Эмма и Нелл. Она хлебнула чай из своей чашки – щербатой, с синими розами, одной из плохо сохранившейся коллекции китайского фарфора своей бабушки – и вспоминала о том, как они – пляжные девочки – проводили здесь свои «чаепития». Они делали лимонад, и пили его из этих чашек. Одна из них была любимой чашкой Эммы. При мысли об этом ее глаза наполнились слезами.

Внезапно она услыхала скоблящий звук, который заставил Тилли соскочить со спинки дивана и спрятаться. Крик: «Кто-о-о-о-о, стой». И потом лязг металла о скалу. Стиви слышала какой-то шум и перед этим. Она вздохнула и подумала, что ничего особенного не случилось. Вытерев глаза, она запахнула халат и подошла к окну.

Неподалеку валялась лестница. Мальчишки разбежались кто куда – она видела настороженные глаза из-под кустов. Один тихо сползал с дуба. Другой, согнувшись, гнался за убегавшим вороненком.

Боковым зрением она заметила мужчину, пересекавшего двор. Он перепрыгнул через низкую самшитовую живую изгородь, показав вполне впечатляющий прием школьного футбола. Встревоженная происходящим беспорядком, она босиком выскочила на лестницу и двинулась к странной группе.

– Ты в порядке? – спросил мужчина, склонившись над мальчиком, который вцепился ему в лодыжку.

– В общем да, – сказал мальчик, – я попал в переплет.

– Ты бы лучше вылез и объяснился, – посоветовал мужчина.

– Вам не следовало приставлять лестницу к дому, где живут люди, – сказала Стиви неопределенно. – Никогда не знаешь, что может случиться. – Ее тон был неодобрительным, и двое мальчишек кинулись наутек. Один продолжал стоять там, где стоял, на четвереньках, пытаясь выманить кого-то из-под густой вьющейся жимолости.

– Что ты здесь делаешь? – спросила она.

– Беги, Билли! – крикнул один из его друзей. – Она сейчас превратит тебя в змею!

Стиви старалась на это никак не реагировать. Иногда дразнилки детей вызывали у нее смех, но при ее сегодняшних чувствах они были неуместными, неприятными и болезненными, и это опять вызвало слезы на глазах.

Мальчик на четвереньках не двигался, он сосредоточенно пытался дотянуться до птицы.

– Маленький вороненок. Он, кажется, выпал из гнезда. До этого он кричал как ненормальный, а теперь затих… Я пытался его накормить, но он не хочет есть. Ну и я решил отнести его к ветеринару…

– Пошли, Билли, оставь птицу! – кричали ему приятели.

– Я не могу!

– Идите все отсюда, – сказала Стиви. – Идите по домам, сегодня я не буду никого превращать в рептилий. Я позабочусь о птице.

Мальчик смотрел на нее, в его карих глазах было беспокойство. Потом он кивнул и отошел к своим приятелям. Стиви опустилась на колени, изучая маленького ворона, спрятавшегося в глубокой тени. Он съежился под каменным фундаментом, перья на шее были взъерошены, напоминая воротник.

– Вам не нужна помощь? – спросил мужчина.

– Не думаю, – холодно ответила Стиви. – Вы отец одного из этих мальчиков?

– Нет, я просто прогуливался, увидел, как упала лестница, и решил, что случилась какая-то беда.

Стиви вгляделась в него. Он напоминал ей кого-то знакомого – кого-то из детей, когда-то игравших на пляже. Высокий, смуглый, с длинными, почти черными волосами; на нем были темные очки, белая рубашка и шорты цвета хаки с множеством карманов. Одна из не нравящихся ей особенностей Хаббард-Пойнта состояла в том, что люди слишком интересовались чужими делами. Здешнее общество было маленьким и замкнутым. Ничего похожего на распахнутую анонимность Нью-Йорка… Кто бы ни был этот человек, конечно, он распространит очередную новость о том, как дети заглядывали в ее окно, шпионя за «ведьмой».

Стиви легла на бок, протянув руку через разросшиеся растения, пытаясь достать птицу. Ее пальцы лишь коснулись перьев.

– Позвольте мне, – сказал мужчина. – У меня руки длиннее. – И не ожидая приглашения, он встал на колени, вытянул руку, сомкнул пальцы вокруг птицы и передал ее Стиви.

– Спасибо, – сказала она.

– Ради бога.

Стиви держала маленького вороненка, она боялась, что он вырвется. Теперь она вообще думала только о том, как выходить его, вырастить и к тому же защитить от Тилли. Но мужчина не уходил. Может, она и была ведьмой: он смотрел на нее снизу, и вдруг она поняла, кто он. Форма лица, изгиб рта – это был отец Нелл.

– Джек? – спросила она.

– Да. Привет, Стиви. Я слышал, вы принимали мою дочь.

– Да, конечно, – сказала она. – Она удивительная. Джек – я так сожалею…

– Да, Эмма. Я понял. Спасибо.

Он казался смущенным, да и Стиви чувствовала себя неловко. На ней был этот атласный балахон, в руках – черная птица, очень похоже на безумную художницу. Она попыталась улыбнуться.

– Слушайте, может, вы войдете в дом? Я хотела бы поговорить с вами…

Казалось, он колебался, как бы обдумывая ее предложение. Он взглянул на часы – огромный хронометр – и покачал головой.

– У меня назначена встреча, – сказал он. – Простите, но я должен идти.

 

Глава 5

Джек вернулся в свой пустой дом. Он вошел внутрь, закрыл за собой дверь, огляделся. Нет ничего более унылого, чем арендованный дом для отдыха, особенно если не совсем понимаешь, зачем ты вообще сюда приехал. Во всем чувствуются вкусы чужих людей – в картинах, мебели, коврах. Можно ли подумать, что это оранжевое макраме, висящее на стене, было выбрано осознанно? Джек нахмурился – он подумал, что становится занудным старым ворчуном.

Он вытащил из портфеля папку и мобильный телефон. Сверил время: в Инвернессе сейчас около четырех.

Северное море – его следующий рубеж. Франческа подготовила почву, правда, непреднамеренно, во время своей апрельской поездки в Шотландию. Романову она понравилась, он был под впечатлением от деловых представлений фирмы. Цены были привлекательными, но Джек ждал случая побеседовать один на один с парнем, от которого зависело окончательное решение.

Ожидая телефонного звонка, он попытался прийти в себя. Что его так разволновало? Может быть, мысль о том, что он оставил Нелл на берегу в компании незнакомых людей? Нет, не то. Лорел показалась ему вполне серьезной и ответственной, программа развлечений в Хаббард-Пойнте была достаточно насыщенной еще с тех пор, как Джек сам был ребенком, а Нелл и в школу превосходно ходила одна – и дома в Атланте, и в Бостоне. Однажды приспособившись, она становилась самостоятельной.

Телефон зазвонил на пять минут раньше.

– Джек Килверт, – сказал он, точно таким же тоном, как будто он сидел у себя в офисе в Бостоне.

– Привет, – услышал он грудной голос Франчески. – Ты на пляже?

– Не совсем, – сказал он, почувствовав острое чувство вины.

Никто из фирмы, в том числе и Франческа, не знал о том, что он собирался сделать.

– На теннисном корте, на парусной шлюпке или собираешься пить чай? Скажи мне сейчас же, что ты на солнце, а не сидишь дома.

– Я как раз собираюсь выходить, – сказал он, принужденно засмеявшись и желая сократить разговор, чтобы не занимать линию.

– Ты бы лучше немного задержался. Я подготовила тебе экземпляр одного проекта, – сказала она. – Я так работала над ним, чтобы развеселить тебя до конца лета. Фактически я звоню, потому что у меня есть кое-какие документы. Я сейчас могу послать тебе их факсом – это как вариант. Но я думаю, не будет ли лучше, если я их привезу. Скажем, сегодня?

– Франческа, сюда же очень далеко ехать, – начал он, снова глянув на часы. Три минуты до заказанного звонка.

– О, ты безнадежен! Это из-за твоей дочки? Да ну, Джек, на побережье всегда полно нянек. Найди симпатичного подростка, которому нужны деньги, и освободись на вечер!

– Видишь ли, Франческа, – сказал Джек. – Сегодня работать не получится. Посылай факсом, если ты так решила, ладно? А теперь мне надо идти.

Она молчала. Он знал, что его слова прозвучали грубо. Но время поджимало – и не лучше ли для нее почувствовать это сейчас, чем после.

– Да, хорошо, отдыхай, – сказала она и отключила телефон.

У Джека сжалось сердце. Боль была сильной, и физической и душевной. Он вспомнил о том, как Эмма уговаривала его молиться. Воспоминания заставили его застонать, словно от зубной боли. Все эти дни он чувствовал себя обреченным – неизбежный телефонный разговор, так или иначе, стал чем-то вроде освобождения. Весь в испарине, он сидел, ожидая звонка.

Он опустил голову. Ему нужна была передышка, нужно было вырваться из своего привычного мира. Он закрыл глаза – и что же, к своему удивлению, он увидел перед собой?

Стиви Мур. Она выглядела так, как будто стояла перед ним: призрак, пронзивший его жизнь. Что она делала, почти полуодетая, этим ярким утром? С полосками слез на щеках? Он знал. Он был специалистом по слезам.

Его поразило ее твердое рукопожатие и теплая улыбка. И также ее рост – она была маленькая. Около пяти футов трех дюймов, очень легкая. Халат был ей велик примерно на четыре размера, пояс крепко завязан. У нее были гладкие черные волосы до подбородка и челка над большими, фиалковыми глазами. Бледная, безупречная кожа. Только полоски от слез.

Он представил себе, как она обнимала ладонями эту жалкую маленькую птицу. Какой у нее шанс выжить? Ни матери, ни отца. У Нелл, по крайней мере, есть он… Джек покачал головой.

Как бы то ни было, что хорошего он сделал? Он удержал в памяти образ Стиви, держащей эту птицу. Держащей… держащей…

Зазвонил телефон. Резкий звук заставил его вскочить. Его пульс резко участился, и он почувствовал, как застучало сердце. Пора работать…

– Алло, – сказал он. – Джек Килверт…

Нелл и Пегги выиграли гонку в эстафете. Они побили всех девочек и всех мальчиков. В своих купальниках цвета морской волны они выглядели, как члены одной команды, – будто заранее договорились об этом утром, будто всегда были лучшими подругами.

У Пегги были ярко-рыжие волосы и масса веснушек, и на ней, кроме того времени, когда она ходила купаться, была широкополая шляпа от солнца, защищавшая лицо. Почти все время она держала Нелл за руку, они даже соревновались в плавании на спине в спокойной воде залива, держась за руки.

– Все равно, что иметь сестру! – сказала Нелл, когда соревнование закончилось и все легли отдыхать на свои полотенца.

– Я тебе скажу, это даже лучше, – произнесла Пегги. – Моя сестра Энни уже большая, и она не может возиться со мной! Она все время хочет околачиваться со своим бой-френдом. А про свою лучшую подругу, Тэру, мама всегда говорит: «Конечно, родственников выбрать нельзя, но друзей выбирать ты все-таки можешь».

Нелл почувствовала некоторую слабость в плечах.

– Я все равно выбрала бы свою семью, даже если бы это было возможно.

– Ну, да, и я тоже, – сказала Пегги. – Но лучшие подруги – лучшие соратники. Настоящие соратники, как моя мама и Тэра. Они всегда вместе.

– У моей мамы были такие подруги, – сказала Нелл. – Они росли вместе здесь, в Хаббард-Пойнте. Вот почему мы с папой приехали сюда. Потому что здесь было такое счастливое время.

– Ты с папой? – спросила Пегги, неторопливо посмотрев на нее, это был как будто невысказанный вопрос: «А как же мама!»

– Да, – проговорила Нелл, и ее плечи опустились еще ниже. Она никак не могла произнести фразы «Моя мама умерла».

– Ты потеряла маму, – сказала Пегги.

Нелл бросила на нее быстрый взгляд. Откуда она знает?

– Я тоже потеряла папу, – объяснила Пегги. – Я не могла говорить об этом… а теперь… думаю, что могу. И когда ты сказала, что ты приехала с папой, то я точно догадалась… Это правда, да?

– Да, – сказала Нелл.

Девочки сидели на краях своих полотенец, их головы были так близко друг от друга, что лицо Нелл было в тени от шляпы Пегги. Песок был горячий, они зарыли в него ноги, насколько это было возможно, чтобы докопаться до более холодного нижнего слоя. Нелл хотелось бы сидеть так весь день. Но тут длинная тень накрыла собой их полотенца, и когда она подняла голову, то увидела веснушчатого мальчишку, очень похожего на Пегги.

– Привет, малявка! – сказал он.

– Билли, где птица? – спросила Пегги.

– Я ее оставил там. – Он жестом показал в сторону коттеджа на утесе – на дом-бывший-раньше-голубым. Нелл вздрогнула, вспомнив Стиви.

– Ну не у ведьмы же! – воскликнула Пегги. – Ты что, с ума сошел? Она сдерет с нее перья на свою шляпу, или на накидку, или еще на что-нибудь! Вороны же черные, ты понимаешь?

Нелл ощутила на момент некоторое сомнение относительно своей подруги. Она хотела вступить в защиту Стиви, но мальчишка – видимо, это был брат Пегги, судя по тому, как он выглядел и как двигался, – обогнал ее в этом.

– Я так не думаю, – сказал он. – Она не из тех, кто обдирает птиц. Она выглядела так, будто была чем-то расстроена. Юджин следил за ней, смотрел в ее окно, понимаешь? И она услыхала, как он заорал. Она была совсем одна, в середине утра. Это так странно.

– Расстроена? – спросила Нелл.

Она увидела, что нашла в семье своей подруги родственную душу: это слово входило в ее словарь.

– Ага, – сказал мальчик. – А ты кто будешь?

– Нелл Килверт, – ответила она.

– Нелл, это Билли, мой брат, – сказала Пегги. – Ему показалось что-то вроде того, что ведьма утром плакала. Извини, но это странно.

– Может быть, у нее кто-то умер из тех, кого она любила? – предположила Нелл.

Пегги и ее брат Билли посмотрели на нее так, как если бы она изрекла самую невероятную вещь на свете. Билли пожал плечами и пошел вдоль берега.

Пегги предпочла отшутиться.

– Ха! Ну, если разве что ее черная кошка или любимый тритон. Или, может, она опять развелась, в пятнадцатый раз. Или, может, потеряла еще одно безумно дорогое бриллиантовое кольцо…

– Она его сама выбросила, – сказала Нелл.

– Она хотела, чтобы ты так подумала, – заверила Пегги. – Чтобы завлечь тебя.

– Не думаю, что она хочет кого-то завлекать, – произнесла Нелл. – У нее при входе во двор висит щит с надписью «Пожалуйста, уходите».

Пегги нахмурилась – так Нелл там была.

– Она, и моя мама, и моя тетя были очень близкими подругами. Они даже придумали себе название, – сказала Нелл. – Я думаю… мы могли бы называть себя так же!

– Что за название? – спросила Пегги.

– Пляжные девочки, – ответила Нелл.

Пегги наморщила нос и скосила глаза на солнце. Ее пристальный взгляд был устремлен в сторону скалистого мыса, на дом-бывший-раньше-голубым. Нелл казалось, что она почти угадывает ее мысли: она представляла себе черную магию, хрустальные шары и остроконечные черные шляпы, но эти образы сменялись пляжными мячами, широкими полотенцами и голубыми купальниками. Нелл улыбнулась.

– Ведьмы не бывают пляжными девочками, – признала Пегги с сомнением.

– А пляжные девочки не бывают ведьмами, – возразила Нелл, и Пегги задумчиво подняла брови.

Но тут Лорел соскочила со своего командирского кресла, лежа в котором она беседовала с группой своих приятелей, и захлопала в ладоши.

– Отлично! Теперь все в воду – еще один раз – мы идем в воду на десять минут! Ищите своих партнеров!

Пегги схватила Нелл за руку, и они вместе побежали в воду, подныривая под первую волну. Их горячие от солнца тела испытали шок от холода морской воды, и они с визгом вынырнули. Нелл подумала о своей матери, держащейся за руку со Стиви. Или с тетей Мэделин… Пегги вглядывалась прямо через голову Нелл в коттедж на холме – как если бы она, подобно Нелл, удивлялась, что может заставить плакать девочку с побережья в такой чудесный день.

Птенцы ворон, голубых соек и скворцов едят только насекомых. Их родители ловят для них москитов и комаров, проглатывают, а потом отрыгивают. Их отпрыски растут и постепенно становятся всеядными, этакими козами воздушного мира: птицами, готовыми есть все, что угодно. Стиви доверилась тем крохам знаний, которые она получила в колледже, – Ариел Стоун был приверженцем научных деталей, а ей нравились эмоциональные любовные романы. Такое сочетание сделало ее хорошим автором – и это вдохновило Стиви написать «Тотем Ворона».

– Вороны – чрезвычайно преданные птицы, – сказала она птенцу, цитируя свою собственную книгу, пытаясь скормить ему помятое насекомое, – ты об этом знаешь?

Птица не хотела ни двигаться, ни открывать клюв. Тилли слонялась возле спальни, царапаясь в дверь. Стиви удивлялась, насколько совершенна была реакция птицы, которая воспринимала шум как прямую угрозу для своей молодой жизни. Она упорно продолжала свои попытки до тех пор, пока, наверное, пытаясь крикнуть, птица не раскрыла клюв, и она кинула в него насекомое.

– Вот и все, – сказала она. – Ведь хорошо?

Видимо, это было так, поскольку птенец снова раскрыл клюв, и она бросила ему пару комаров и еще одну муху, запутавшуюся в паутине над дверью черного хода. Жизнь в деревне, подумала она… Вьющийся посконник, колибри, паутина, материнские заботы о вороненке – природа с ее тайной дверью, вдохновение для ее работы.

– Это в честь тебя, Эмма, – проговорила она, скармливая птенцу очередную мертвую муху.

Эмма посмеялась бы над этим. «Спасибо, Стиви, – сказала бы она. – Дохлая муха». У нее было странное, непонятное чувство юмора. Стиви вернулась назад, в старые времена… теплый бриз принес их ближе, сюда.

Ветер в лицо, поездка на «хиллмане» Стиви с открытым верхом во время их путешествия за Мэдди на железнодорожную станцию в Нью-Лондон, когда она возвращалась от тети из Провиденса. Две шестнадцатилетние девушки, под футболками сырые купальники, мокрые волосы развеваются на ветру – ничто не могло оторвать их от побережья, кроме необходимости встретить свою подругу.

Нижняя часть Нью-Лондона была его оборотной стороной. Разрушающаяся красота и ужасающая бедность старого города китобоев. Проезжая вдоль Бэнк-стрит, они увидели бездомную женщину, которая спала, свернувшись у таможенного портала.

– Нам придется ей помочь, – сказала Стиви, съезжая на обочину.

У женщины была потрескавшаяся кожа и пыльная одежда, спутанные, давно не мытые волосы. Все ее имущество лежало в магазинной тележке из «Ту Гайс».

– А что сделать-то? – спросила Эмма. – Забрать и отвезти назад на пляж?

– Да, а главное – накормить ее, – сказала Стиви.

Подруги смотрели друг на друга, Эмма понимала, что Стиви настроена серьезно. Их семьи были очень разными. Отец учил Стиви тому, что все люди связаны между собой и что искусство и поэзия держатся на этой связи. Родители Эммы учили ее тому, что в жизни нужно быть не хуже людей: наблюдать за своими соседями не для того, чтобы им помочь, а для того, чтобы знать, как от них защититься. Эмма мягко взяла Стиви за руку.

– Я люблю тебя, – сказала она, – но ты ненормальная.

– Нет, Эм, мы должны…

– Не знаешь ли, каким образом?.. И можно ли вообще что-то сделать? Милосердие ради милосердия. Моя мать учила меня… – Эмма умолкла, не окончив, в голову ей пришла грустная мысль, что у Стиви нет матери, которая бы ее учила. – Пригороды не подходят для таких, как она, даже если увезти ее отсюда. Ты можешь представить себе, какими проклятиями разразятся наши пляжные дамы? Нет, мы можем помочь ей только здесь, на ее собственной почве.

– Неужели мы сможем вернуться назад на побережье и забыть ее?

– Да, Стиви, и это не подлость. Мы можем купить ей какой-нибудь еды, и это будет для нее лучше. А потом мы поедем домой.

Стиви вспомнила свое болезненное чувство. Такие люди, как эта женщина, – как действительно относиться к ним? Но предложение Эммы помочь ей деньгами было, по крайней мере, реальным. Эмма вытряхнула свой кошелек. Стиви посмотрела в свой бумажник. У них было всего шесть с половиной долларов.

Когда они доехали до чистенького кирпичного вокзала, шестнадцатилетняя Эмма добыла денег у пары кадетов из Академии береговой охраны. Молодые люди стояли на подъездном пути, одетые в свои белые униформы, ожидая поезда. Брюки у них были такие чистые, так тщательно отглаженные, ботинки сверкали глянцем. Вверху на карнизе ворковали голуби. Раздался гудок поезда – и чайки с шумом слетели с крыш строений дока. На той стороне реки Теме только что построенные атомные субмарины прятались в открытых отсеках верфи «Электрик-Боут».

Волосы Эммы спутались после поездки в открытом автомобиле, загорелая кожа блестела. На ней были золотые ожерелье и браслет. Ее влажная футболка прилипла к телу, и Стиви заметила, что молодые люди обратили на нее внимание еще до того, как она к ним обратилась.

– Хэлло, – сказала она кадетам.

– Привет, – ответили оба сразу.

– Нам нужно пополнить кошелек, – сказала она. – Нам с подругой.

Двое юношей смотрели на двух девушек, явно только что с пляжа, и не пытались рассмеяться.

– Для очень хорошего дела, – пояснила Эмма. – Там голодная женщина, и мы хотим купить ей какой-нибудь еды. Моя подруга просто заплачет, если вы нам не поможете. Честное слово, с ней это случится.

Кадетам понадобилось ровно тридцать секунд, чтобы раскрыть свои бумажники. Стиви изумленно следила за ними. Она видела улыбку Эммы, невероятным образом сочетавшую кокетство и скромность, видела, как она чмокнула обоих в щеки, когда они протянули ей деньги, как она поблагодарила за заботу их и всю охрану побережья.

– Самая обычная вещь, я так всегда делаю, – сказала Эмма, возвращаясь назад к Стиви.

Ребята дали по десять долларов каждый.

После того как прибыла Мэделин, Стиви свернула назад на Бэнк-стрит. Они подошли к гранитному зданию таможни и поискали женщину. Ее тележка стояла тут, пристроенная в проходе, но самой ее не было. Они медленно прошли вдоль улицы, выискивая ее.

– Нужно найти ее, – сказала Стиви.

– С ней все в порядке, – сказала Эмма. – Наверное, она перегрелась от лежания на солнышке и отошла подальше в тень.

– Нам надо дать ей денег, – настаивала Стиви.

– Она ведь жила без нашей помощи все эти годы, – сказала Эмма.

Слова ее были резкими, но голос при этом мягкий.

Стиви знала, что Эмма пыталась пощадить ее чувства, даже когда Эмма пересела на заднее сиденье и рассказала Мэдди, как Стиви хотела спасти мир, привозя бездомных в Хаббард-Пойнт.

Они ждали пятнадцать или двадцать минут. Эмма выражала нетерпение; Стиви попросила ее включить приемник и поискать хорошую песню. Женщина не возвращалась. Стиви свернула две десятидолларовые бумажки и сунула их в изорванное одеяло, лежавшее наверху нагруженной тележки. Эмма подошла к тележке и вытащила одну обратно.

– Это нам поесть, – объяснила она. – Нельзя заботиться о других и забывать при этом о себе.

– Эмма…

– Я просила подаяния на еду для этой женщины, – сказала она. – Теперь я нищенка – моя мать вообще убила бы меня, если бы узнала. Так уж позвольте мне угостить вас с Мэдди мороженым.

– Ты в жизни никогда не голодала. Ты на пляж носишь золотое ожерелье.

– Стиви, тебе нужно убедить себя, что все в порядке, чтобы стать счастливой. И это правда так. Мы с Мэдди любим тебя. Ты хочешь спасти каждое существо, каждую потерявшуюся птицу. Ну а твои подруги хотят спасти тебя – что насчет этого? Пойдем, пора возвращаться на берег, ладно?

Верх машины опустили, солнце было великолепным; Мэдди была так рада вернуться после свидания со своей тетушкой, и она хотела поглядеть, что же случилось на побережье за время ее отсутствия. Они остановились у «Парадиз Айс-Крим» и спрятали в песке свой ликер – в честь бездомной женщины. Стиви чувствовала себя виноватой за эту разорительную трапезу. Мороженое казалось ей безвкусным, словно опилки. Когда Эмма увидела, как она отставила вазочку, она нагнулась к ней и стала кормить ее своей ложкой.

– Вот, маленькая птичка, – сказала она, глядя в глаза Стиви, будучи уверенной, что та проглотит полную ложку взбитых сливок, которую она сунула ей в рот. – Наслаждайся солнечным днем. Наслаждайся солнечным днем, – повторила Эмма, и что-то темное было в ее глазах, что заставило Стиви подумать, что это урок, который ее заставляют выучить. Почему быть счастливой так трудно? Может, девушки, у которых есть матери, чувствуют себя намного беспечнее? Она не могла забыть, как Эмма вытаскивает десятидолларовую бумажку из магазинной тележки…

Эти воспоминания проносились в голове Стиви, когда она кормила вороненка.

От Эммы мысли ее вернулись к Нелл и Джеку. Глаза мужчины казались потухшими – будто его избили.

Она погладила взъерошенные перья птицы. Если бы она могла спасти ему жизнь, помочь выжить, она сделала бы это ради Эммы и дочери, которую она оставила после себя.

А может быть, был другой, лучший способ.

 

Глава 6

Когда Нелл с отцом вернулись домой после полуденной встречи на променаде, они нашли конверт, засунутый за дверной косяк. Нелл увидела двух нарисованных птичек и воскликнула:

– Это от Стиви!

Отец прочитал вслух следующее сообщение: «Мы с Тилли сердечно приглашаем вас на обед сегодня, в шесть часов». Оно было подписано инициалами СМ., а наверху письма была изображена кошка.

– Мы ведь можем, можем пойти? – заговорила Нелл.

– У меня много работы, – сказал отец.

– Работа, работа, работа! – воскликнула она, обхватив его руками, чувствуя надвигающиеся волны разочарования. – Что это за отдых? Я знаю – держу пари, что Франческа привезет бумаги, и ты опять будешь обедать с ней.

– Нет. Вообще-то я послал ей факс. – Он медленно улыбнулся, и Нелл поняла, что он склоняется на ее сторону.

– Да? – Нелл ухмыльнулась. – Тогда нам, правда, нет прощения! Мы идем к Стиви!

Так они и поступили. Ровно в шесть часов они подошли к холму Стиви. Нелл нарядилась в свой лучший желтый сарафан с вышитыми на нем белыми маргаритками, а на ее отце были легкие хлопчатобумажные брюки и голубая рубашка, и Нелл заметила, что он заправил за уши слишком длинные волосы и поэтому выглядел очень привлекательным, будто подстригся. Нелл несла с собой букет полевых цветов, которые она собрала на берегу, а ее отец – бутылку вина.

Они постучали в дверь-ширму. Тилли сидела за ней справа и издала злое, хоть и беззубое шипение. Нелл вздрогнула, а потом хихикнула.

– Ты, должно быть, Тилли, – сказал отец.

– Совершенно верно, – подтвердила Стиви, пропуская их в дом.

Она выглядела очень мило со своими темными, блестящими, гладко причесанными волосами, с похожими на птичьи крылья прядями, косо опускающимися на щеки. Она подвела глаза и надела белую блузку с голубыми джинсами. Нелл широко улыбнулась, подумав, что сказала бы Пегги, если бы могла увидеть Стиви теперь – такой красивой и радостной.

– Мы принесли вам цветы! – сказала Нелл, вручая ей свой букет. – Мы собрали его на берегу! Вы ведь ходили туда с мамой и тетей Мэдди? Вы тоже собирали там цветы, правда?

– Нелл, сбавь темп! – остановил ее отец.

Стиви была взволнованна. Она понимала, что Нелл протягивала ей нечто гораздо более ценное, чем несколько стеблей астр, вереска и дикой моркови, но что этим Нелл дает ей возможность вспомнить своих подруг. Она наклонилась к ней, посмотрела ей прямо в глаза и кивнула.

– Это именно там, где мы собирали цветы, – сказала она.

Нелл сразила отца улыбкой и торжествующим взглядом.

Стиви поднялась, глядя на бутылку в руках отца Нелл.

– Вы не хотели бы ее открыть, пока я поставлю цветы в воду? – спросила она.

– У вас есть бокалы?

Джек был рад чем-нибудь заняться. Стиви дала ему штопор и кивнула на полку с посудой. Он не мог найти среди бокалов двух одинаковых. Все они были разной высоты и размера – некоторые на ножках, другие короткие и круглые, одни из настоящего хрусталя, другие из цветного стекла. Будучи инженером и архитектором, он тяготел к порядку в таких вещах, предпочитая, чтобы они были подобраны и стояли симметрично. Стиви, ее дом, ее посуда выбивали его из равновесия. Он постарался подобрать два похожих, с ножками разной длины. Она попросила налить ей немного имбирного эля.

Нелл тоже пила имбирный эль. Джек наблюдал за ее лицом, пока Стиви украшала все три бокала ломтиками свежего персика, его дочь улыбалась так радостно, будто это был ее день рождения. Потом они прошли в гостиную, откуда открывалась широкая панорама побережья. Стиви достала сыр и печенье; она села в плетеную качалку, а Джек и Нелл уместились рядом на обитом ситцем двухместном диванчике. Старая кошка мурлыкала на руках у Стиви.

– Как птица? – спросил Джек.

– О, с ней все отлично, – ответила Стиви. – Съедает каждого попавшегося жука.

– Я слышала про птицу, – сказала Нелл. – От брата моей лучшей подруги.

– Ты уже обзавелась лучшей подругой? – спросила Стиви.

Джек заметил ее улыбку. Это была открытая, теплая улыбка, которая осветила все ее лицо.

– Есть! – воскликнула Нелл так энергично, что даже подскочила на диванчике и чуть не опрокинула сыр и печенье. Джек настойчиво похлопал ее по руке, умеряя ее энтузиазм. – Ее зовут Пегги Мак-Кейб!

– О, дочка Бэй, – сказала Стиви. – Ее брат Билли нанес мне визит сегодня утром.

– Один из тех хулиганов? – спросил Джек.

– Что? – удивилась Нелл.

Стиви рассмеялась:

– Они делают это каждый год – целая группа ребят разного возраста. Легенда о том, что я колдунья, родилась давно. Думаю, что это такой ритуал у мальчишек из Хаббард-Пойнта – смотреть в мое окно и стараться меня поймать, наверное, за колдовством – не знаю точно, но мне кажется, что это чрезвычайно их занимает.

– Они совсем тупые, – сказала Нелл. – Они вас не знают.

– Спасибо, Нелл, – кивнула она.

– Можно мы посмотрим птицу?

– Нелл… – произнес Джек предостерегающе.

– Конечно, – сказала Стиви. – Вы не хотите пойти, Джек?

У нее была лучистая улыбка. Ему хотелось пойти. Но еще больше ему хотелось дать Нелл побыть с ней лишнюю минуту – было очевидно, что так хочет Нелл.

– Все нормально, – сказал он. – Я составлю компанию Тилли.

Нелл подарила ему одобрительный взгляд и пошла по лестнице вслед за Стиви. Джек потягивал вино и пытался понять, почему он чувствует себя так неловко. Это же не было свиданием или чем-то вроде того. Это был обед с подругой детства его жены. Всего лишь. Он даже не знал Стиви – он узнал о ней от Нелл.

Джек опасался, что это причинит боль Нелл. Он был уверен, что Стиви умышленно этого не сделает, но он чувствовал потребность защитить дочь любым способом. С одной стороны, Нелл была не одна, с другой – как она будет спать сегодня ночью? Она была глубоко травмирована смертью матери, и Джек знал, что она привязалась к Стиви потому, что та была связана с Эммой. Но он признавал, что рад видеть ее такой счастливой.

Их голоса доносились с лестницы, он обожал слушать, как Нелл смеется. Он услышал голос птицы и голос Нелл, пытавшийся подражать этим звукам. Через несколько минут они вернулись, Нелл держалась за руку Стиви.

– Пап! Ты бы видел ее студию! Она держит мольберт в спальне! Там повсюду краски, и картины, и рисунки всех этих птиц, и, пап, на одной из них нарисована я! Как маленький крапивник!

– Класс! – сказал Джек, внимательно глядя на сияющее лицо дочери.

Его кольнуло, словно ножом, – слишком много она ждет от женщины, которую они едва знают.

– Это я ее вдохновила, – продолжала Нелл. – Я и мамочка.

– Правда? – спросил Джек.

Он поднял глаза, и его взгляд встретился со взглядом Стиви. За ее улыбкой он увидел печаль, которую заметил еще утром, когда она выглядела такой потерянной в этом слишком большом для нее халате. У него были далекие, почти забытые воспоминания, как Эмма читала одну из ее книг – о лебедях, кажется. Ей не нравилось, что Стиви писала о жестокости, существующей в мире птиц.

– Да, – ответила она.

– Ее мама тоже умерла, когда она была совсем маленькой, – сообщила Нелл.

– О! – произнес Джек и глотнул вина, потому что в момент лишился дара речи. Как могло случиться, что эта женщина и девочка могли так быстро столько рассказать друг другу? Сказала ли Стиви об этом Нелл наверху, прямо сейчас? И как она добилась, чтобы девочка при этом не заплакала? Обе – и Стиви, и Нелл, светились от радости, он не видел Нелл счастливее с тех пор… да он и сам не помнил, когда это было.

– Я сожалею, – сказал наконец Джек.

– С ней все было нормально, – сказала Нелл. – У нее тоже был прекрасный папа. Вроде тебя.

– Был, – подтвердила Стиви, кивая.

– Она собирается дать мне книгу про императорских пингвинов, – сказала Нелл. – Она сама ее написала! Там про ее отца и про нее, но, может, и о нас с тобой тоже!

– Класс! – повторил Джек второй раз за десять минут.

Они действительно успели много друг другу сказать во время этого путешествия наверх. Он посмотрел на Стиви и увидел ее фиалковые глаза, казавшиеся невероятно яркими в свете, льющемся из окна, открытого на запад. И снова вспомнил, что Эмма не одобряла ее книги.

Удивившись этому, он потянулся к своему бокалу.

Не имея собственных детей, Стиви не была уверена, что подать к обеду. У нее была любимая тетя Аида, сестра ее отца, которая вышла замуж за мужчину с маленьким сыном. Воспитывая Генри, Аида поняла для себя, что никогда не ошибешься, если подашь бифштекс, салат, картофельное пюре и шоколадный кекс на десерт. Надеясь на этот опыт, Стиви воспользовалась меню тети Аиды.

– Я люблю картофельное пюре, – сказала Нелл. – Папа, почему мы никогда не готовим его, только на День благодарения?

– Не знаю, – ответил Джек. – Думаю, потому, что мне казалось, ты любишь мороженый картофель фри.

– Как бифштекс? – спросила Стиви.

– Хороший, – сказала Нелл.

– Отличный, – подтвердил Джек.

Солнце садилось, разбрасывая золотые лучи по всей комнате. Стиви любила это время дня, и часто ее лучшие работы создавались в этот последний час светлого времени. То, что за обедом сегодня присутствовали друзья, было для нее необычным. Это было так давно…

Ей хотелось сделать что-то хорошее для семьи Эммы. Она уловила, что Джек выглядел захваченным врасплох, когда Нелл упомянула о картинах с крапивниками. Не следовало ли Стиви промолчать? Дети, лишившиеся матери, виделись ей повсюду, напоминая о собственной жизни, об Эмме и Нелл.

– Не хотите ли кекса? – предложила она, убирая со стола.

– Конечно, – сказал Джек, помогая ей.

– А можно я еще схожу к птице? – спросила Нелл.

– Если твой папа разрешит, – сказала Стиви, и Джек кивнул. Нелл захлопала в ладоши и бросилась вверх по лестнице.

Стиви приготовила кофе, и они с Джеком перешли в гостиную, подождать, пока он осядет. Тревожная линия его бровей напомнила Стиви отца. Она хотела спросить об Эмме, но боялась его расстроить. Начать разговор казалось таким трудным. Он откашлялся и, как будто читая собственные воспоминания, заговорил тихим голосом, чтобы Нелл не могла его слышать.

– Это была автомобильная авария, – сказал он. – В Джорджии, когда она возвращалась домой после уик-энда.

– О, Эмма! – прошептала Стиви, прижав руку ко рту.

– Нелл было восемь. Год назад. Это была первая поездка Эммы без нас, с тех пор как родилась Нелл.

– Она была одна?

Джек покачал головой. Он собрался было говорить, но замолчал. В этом промежутке времени – между вопросом Стиви и ответом, который он собирался дать, чувствовалось раздражение. Она видела это по выражению его глаз и рта. Он посмотрел на берег, на цветы, принесенные Нелл, потом на Стиви.

– Она была с моей сестрой, – сказал он.

– С Мэделин?

Джек кивнул.

– Мэдди – она… – спросила Стиви, чуть не потеряв способность говорить.

– Она была ранена, – сказал Джек. – Но сейчас с ней все хорошо.

– Мне так жаль, Джек, – произнесла Стиви.

Он кивнул, как будто ему больше нечего было сказать. Стиви пыталась представить себе, как это страшно, когда в одной аварии погибла жена и ранена сестра. Некоторое время они молчали, прислушиваясь к разговору Нелл с птицей наверху.

– А как вы, Стиви? – спросил он. – У вас есть дети? Вы так легко нашли общий язык с Нелл.

– Нет, – сказала она, ощутив странную пустоту и одновременно почувствовав, что ее слова лишь отчасти правда, – у меня нет детей.

– Но вы были замужем?

Она заколебалась. Это было невесело.

– Три раза, – произнесла она.

– О! – Он улыбнулся – воображал ли он себе это или всегда знал?

Она конфузилась из-за некоторых отзывов о ней в прессе: «Автора детских книг Стиви Мур в жизни сопровождают птицы, а не возлюбленные».

– Наверное, я не отношусь к типу замужних женщин, – сказала она, пытаясь обратить все в шутку так же, как иногда называла себя «Элизабет Тейлор с юго-востока Новой Англии».

– Хм, – пробормотал он, не улыбаясь, будто не поняв, что она хотела пошутить.

Странно, но его реакция понравилась ей.

Солнце окунулось в море еще ниже, бросая красноватый отблеск на берег и на залив. Джек смотрел на нее, и она видела в его глазах доброту. Он не находил ее ситуацию забавной, как иногда это делали другие. У Стиви были друзья в Нью-Йорке, которые называли ее «многомужней Стиви Мур». Однажды, развеселившись под воздействием вина, она сама назвала себя «серийной женой».

– А почему же вы… – начал он через несколько минут.

– Почему я три раза выходила замуж?

Он кивнул. Кофе, наконец, был готов, но никто из них не двинулся с места. Стиви обнаружила, что смотрит на пустую винную бутылку, думая о том, что в ней должно что-то остаться. Она вспомнила, как тетя Аида рассказывала ей, что ее старая ирландская бабушка предостерегала – никогда нельзя выпивать все до последней капли, иначе так и умрешь старой девой. «Если бы», – думала Стиви теперь.

– Ну вот, – сказала Стиви, – первый раз это был мальчик, с которым мы вместе учились в художественной школе. Второй раз – человек, который увез меня в Антарктиду смотреть на императорских пингвинов. А последний раз я вышла замуж за мужчину, который… – Она остановилась, подумав, как лучше выразить, что значил для нее Свен. «Разбил мою жизнь» – единственное, что она могла бы сказать.

– А почему они вас не удержали?

– Хотела бы я знать, – сказала Стиви.

Джек был вежлив и не поддразнивал ее, но он, казалось, понял, что она ушла от прямого ответа. Он ждал.

– Вы что-нибудь слышали о «географичности»? – спросила она, используя слово, которое она слышала, когда приходила в себя. – Это когда человек действительно чувствует себя в разладе с самим собой, но ему кажется, что переезды разрешат его проблему. И он переносит себя в другой город, в другой штат, в другую страну, надеясь, что там все будет по-другому и лучше. Он расстается с семьей и тянется к «географии».

– Я слышал об этом, – сказал он спокойно.

– Вот, а я тянулась к «матримониальности». Расторгнув один неудачный брак, или отношения, я надеялась, что следующий будет лучше.

Она стиснула руки, ощущая стыд от того, что принимает это все близко к сердцу. Через открытое окно слышался звук волн, бьющихся о берег. Зачем она рассказывает все это Джеку? Вероятно, потому, что они скоро разъедутся далеко – так, пляжное знакомство, не настоящая дружба.

– Хотелось бы, чтобы они были удачнее, – сказал Джек.

– Ну, мне было необходимо быть с кем-нибудь. Эмма все дразнила меня по этому поводу. Даже тогда, на берегу, когда мы были еще детьми.

– Не вините себя в этом, – проговорил он.

– Это так несправедливо, – сказала она, глядя на него. – У вас была Эмма – и ее так быстро отобрали. А я сама разрывала свои отношения…

– То, что я потерял Эмму, было несправедливо, – сказал он. – Это даже не стоит скрывать. Но не надо так жестко относиться к самой себе. Возможно, вы не заслужили собственных насмешек.

Она вспыхнула. Его взгляд был настойчивым, и на мгновение она почувствовала в нем защиту и вспомнила своего отца. Это ощущение поразило ее полной неожиданностью. Она улыбнулась, расслабляясь помимо своей воли. У нее так давно не было друга. То, что она несколько дней назад открыла дверь для Нелл, стало нечаянным подарком. Она посмотрела на Джека, удивленная тому смущению, которое чувствовалось в его напряженных плечах.

– Спасибо, – сказала она.

– Вы нас очень радушно приняли.

Они встали, собираясь пройти на кухню. Ее сердце тяжело забилось. Она почувствовала в обращенном на нее взгляде Джека что-то такое, что заставило ее обернуться назад, к берегу. Солнце теперь уже совсем село, пляж перестал отливать серебром, став почти черным. Небо становилось все более темным, и пульс у Стиви участился.

Взгляд, полный душевного волнения, промелькнувший между ней и Джеком, потряс Стиви. Он озадачил и смутил ее до глубины души. Она беспокойно думала, пытаясь понять, что бы такое сказать, чтобы снялось это напряжение. Тилли лежала на подоконнике снаружи, ворча на мышей, шуршавших в кустах. Стиви прикоснулась к ее голове кончиками пальцев, и кошка вскочила и умчалась.

– Я была бы рада увидеть Мэделин, – сказала Стиви.

Джек не ответил, и Стиви увидела, что его настроение мгновенно переменилось.

– Вы можете дать мне ее номер? Может быть, я смогла бы ей позвонить. А если она приедет повидаться с вами и с Нелл, то я хотела бы ее пригласить к себе.

– Она не хочет приезжать, – проговорил он тихо.

Стиви взглянула на его лицо и была поражена его выражением. Он казался смятенным и расстроенным.

– Нет?

– Лучше, чтобы она и Нелл сейчас не встречались. Если вы не возражаете, я не хотел бы говорить об этом.

Стиви была ошеломлена. Она не находила что ответить, совершенно озадаченная этой переменой. Боль в глазах Джека быстро исчезла, но она выражалась во всем. Он выглядел как будто оцепеневшим и не ощущал пристального взгляда Стиви.

– Думаю, кофе готов, – сказала она спустя минуту.

– Отлично, – ответил он, казалось, с облегчением.

И тут они услышали шаги Нелл наверху. Стиви извинилась и пошла ей навстречу.

Нелл разговаривала с вороной, прогуливаясь по комнате Стиви, и чувствовала себя совершенно счастливой. Папа беседовал со Стиви внизу, она слышала их голоса. Ей было спокойно и приятно думать, что они беседуют о ней и о ее матери. Стиви была почти что ее второй тетей!

Думалось, что Стиви понимает чувства Нелл – ведь она тоже потеряла мать, когда была совсем маленькой. Тоже похожей на маленького вороненка…

Нелл стояла перед клеткой, вглядываясь в широко раскрытые черные глаза птицы. Потом подошла к зеркалу. У нее были каштановые волосы и зеленые глаза, как у мамы. Может быть, мама даже бывала в этой комнате? Может быть, она и тетя Мэделин устраивали вечеринки со Стиви!

Может быть, Стиви уговорит ее отца простить… о, она едва ли может надеяться на это. Освещенная солнцем сзади, Нелл видела в зеркале свои зеленые глаза – глаза своей матери и загадывала свое самое огромное желание.

Тут она заметила фотографию, стоявшую на бюро. Она была в серебряной рамке, и на ней была женщина с маленькой девочкой. Они стояли у мольберта, обе держали кисти, серьезно глядя в объектив. Может, это Стиви и ее мать?

Услышав шаги на лестнице, Нелл повернулась. Стиви стояла в дверном проеме.

– Это вы? – спросила Нелл, указывая на фотографию.

– Да, – ответила Стиви.

– Со своей матерью?

– Нет, – сказала Стиви, – с сестрой моего отца.

– Она художница?

– Да, она живописец, – сказала Стиви. – Очень известный. Она писала большие картины, которые… были похожи на открытый космос.

– Что вы имеете в виду? Современное искусство, похожее вон на ту картину? – спросила Нелл, показывая на картину, выполненную только в двух цветах.

Она висела на стене за кроватью Стиви, и это был очень большой квадрат, состоявший из двух прямоугольников: белого и светло-голубого. Это и была вся картина.

Стиви засмеялась, как будто Нелл сказала что-то выдающееся.

– Точно, – сказала она. – Это из «Серии побережья» тети Аиды.

Нелл скосила глаза на картину. В комнате было темно, и Стиви включила лампу. Голубая часть была сверху.

– Синее небо, белый песок? – спросила Нелл.

– Ты бы понравилась тете Аиде, – улыбнулась Стиви, потрепав ее по плечу.

Нелл захихикала. Потом остановилась:

– Она… жива или нет?

– О, она жива, – сказала Стиви. – С ней все в порядке.

– Как и с моей тетей, – сказала Нелл.

– Да, – ответила Стиви, но улыбка исчезла с ее лица.

Сердце Нелл дрогнуло. О, ей так хотелось кое о чем спросить, и это придало ей храбрости.

– Стиви, – начала было она…

– Как насчет шоколадного кекса? – мягко перебила ее Стиви. – И дай-ка я найду книжку про пингвинов, которую я тебе обещала… – Она начала просматривать книжные полки, вглядываясь в каждый корешок.

– Стиви! – попыталась Нелл снова.

Будто зная, о чем хочет спросить ее Нелл, Стиви начала искать книгу еще старательнее. Она вытащила очки, похожие на те, что носил иногда отец, и надела их.

– Нелл! – позвал снизу отец. – Иди сюда. Уже поздно, и я думаю, нам надо идти домой.

– Где же эта книга? – забеспокоилась Стиви.

– Нелл, иди сюда! – крикнул ее отец уже громче.

– Она ведь ваша лучшая подруга, – вдруг быстро проговорила Нелл.

Стиви остановилась, но тут же продолжила поиски.

– Лучшая подруга с пляжа, – продолжала Нелл. – Такие подруги не перестают быть друзьями никогда…

– Вот она, – сказала Стиви, доставая тонкий томик с полки.

Она выглядела такой спокойной и мудрой, со своими темными волосами и в очках, что у Нелл внезапно возникло настойчивое желание броситься в ее объятия. Но она сдержала себя, даже когда слезы подступили к глазам.

– Моя тетя Мэделин, – заговорила Нелл, не сдерживая слез. – Мне так ее не хватает! Вы можете позвать ее! Она ваша подруга! Мэделин Килверт, как и раньше, та же фамилия, что и у нас! Мой отец ненавидит ее, но я-то ее люблю! Так же, как вы всегда любили вашу Аиду! – ее голос усилился до крика, и Нелл почувствовала, как Стиви обнимает ее. Стиви подняла ее, сжавшуюся в комочек, поцеловала в шею, как будто мама, как будто тетя Мэделин.

Ее горячие слезы текли по лицам обеих, ее всхлипывания сотрясали воздух. Она услышала шаги отца на лестнице и ощутила, как он забирает ее у Стиви. Нелл не понимала, то ли она ужасно устала, то ли переполнилась впечатлениями, то ли ее охватило горе от отсутствия женщин вокруг себя, она только слышала такие собственные рыдания, как будто наступил конец света, и слышала, как отец тихо шепчет:

– Все в порядке, Нелл. Не плачь, сладкая моя, не плачь…

– Мне так жаль, – услышала она голос Стиви.

– Все в порядке, – это уже встревоженный голос отца.

– Я хочу тетю Мэделин! – рыдала Нелл.

– Мне не надо было отпускать ее наверх, – сказала Стиви, – показывать ей картину…

– Она очень эмоциональна, – сказал отец.

Потом Стиви говорила что-то о понимании, не желая вновь показаться назойливой. Нелл почувствовала губы Стиви, прикасающиеся к ее мокрой от слез щеке, потом ощутила в своей руке твердый обрез книги. Обвив одной рукой шею отца, Нелл всхлипывала всю дорогу до дома, до их маленького арендованного коттеджа, крепко держа книгу Стиви о птенцах пингвинов и об их отцах, которые их так любили.

 

Глава 7

На побережье пришло время июльской жары, с долгими жаркими днями и редкими легкими ветрами. Джек использовал утренние часы, когда Нелл была в прогулочной группе, для своей работы. Сидя под навесом веранды, он связался с Айвеном Романовом в Инвернессе, печатал страницы со своими соображениями об этом проекте, составлял планы для своего бостонского офиса, желая при этом одновременно находиться и в офисе с кондиционерами, и здесь.

И еще он хотел сходить на утес и поговорить со Стиви.

Нелл почти отошла после сцены у Стиви. Правда, она плакала той ночью, пока не заснула, и проснулась на следующее утро тихой и замкнутой. Но она пошла в прогулочную группу – Джек боялся, что она откажется, – и казалась очень довольной, когда увидела Пегги. Она подружилась с ней, и они играли вместе целыми днями.

Джек хотел извиниться перед Стиви, но он не знал, что должен сказать. Ему не хотелось открывать дверь, которая казалась гораздо спокойнее закрытой. Стиви со своей стороны не тревожила его. Джек знал, что так было лучше. Однако было странно, что он стал постоянно думать о ней. Ему хотелось бы вместе с Нелл вернуться на тот обед, пить из разнокалиберных бокалов, наблюдать за заходящим солнцем из ее окна. Ему хотелось снова увидеть ее удивительную улыбку.

Что бы это значило?

Обсуждая дела с Айвеном Романовом, он думал о том, что говорила Стиви о «географичности». Это в природе человека – думать о смене места как о выходе из ситуации, в которой были реальные личные проблемы, – он читал об этом, еще когда был подростком. Они с Мэдди убегали вместе, когда ей было восемь, а ему двенадцать. Их дедушка приезжал в гости из Провиденса. Он занимал комнату Джека, курил трубку и смотрел по телевизору передачи, которые больше никого не интересовали. У него были волосы в ушах и в носу. Он был глуховат, но не желал пользоваться слуховым аппаратом. Мэдди его боялась, потому что он говорил очень громким голосом, и на его лысине была бородавка.

И вот тогда выходом казалось бегство; Джек и Мэдди вскакивали в автобус, который шел в Элизабет-парк, обследовали каждый уголок сада роз, выбирали дерево, на котором можно построить дом, где их никто не нашел бы. Джек начинал собирать ветки, которые, если их связать вместе, могли бы стать основанием для их дома, а Мэдди принималась плакать от мыслей о том, каково будет матери потерять их. Джек прикидывался рассерженным, но в глубине души был рад возможности вернуться домой.

Его поразила мысль, что сейчас он стремился убежать от Мэдди, а не с ней. Он нахмурился, заставив себя вернуться назад к своей работе и своим планам и выбросить мысли о сестре.

Поездка в Хаббард-Пойнт все же была до некоторой степени хорошим выходом – Нелл была похожа на свою мать: она любила пляж, соленая вода была у нее в крови.

Она таскала Джека купаться каждый день. Для него это было лекарством – прохладная вода, плавание на плотике вместе с Нелл. Он скользил взглядом по утесу, на котором стоял дом Стиви, размышляя, что она сейчас делает.

Каждый вечер теперь повторялось одно и то же после того вечера. Даже морской воздух не мог заставить Нелл сразу заснуть. Она начинала тревожно посматривать на часы через час или около того после ужина. Теперь у нее была книга Стиви, и она постоянно хотела слушать ее перед сном. Джек читал ей историю про папу-пингвина, охраняющего яйцо, снова и снова, пока не выучил ее наизусть.

Он целовал Нелл на ночь, а потом начиналась драма. Она металась и ворочалась, звала отца, чтобы он читал ей еще, говорил с ней, почесал ей спину. Случалось, что он уходил от нее в шесть, в семь часов, незадолго до рассвета. Иногда ночью Нелл начинала горько плакать, изнемогая от слез, и не могла остановиться – утрата матери, казалось, поразила тоской каждую клеточку ее тела.

Однажды ночью ужасающая буря пронеслась по долине реки Коннектикут. Деревья трещали от страшных порывов ветра. Гремел гром. Вспыхивали зигзаги молний. Буря все усиливалась, грозная, все приближавшаяся к ним. Грохот напугал Нелл. Она уцепилась за отца, как детеныш коалы, дрожа и пронзительно крича.

Джек прижимал ее к груди, не в силах успокоить. Как бы то ни было, но книга Стиви заполняла пустоту, которая после смерти Эммы определяла его жизнь, эта книга наполняла ее словами и образами. Мог ли он со всем этим справиться, стать для Нелл и отцом и матерью? До встречи со Стиви, до той единственной беседы с ней, ему казалось, будто он на правильном пути.

Он был невероятным эгоистом, держа Нелл в отдалении от Мэделин и строя планы по поводу Шотландии. Он пытался внушить себе, что делает это ради своей карьеры. Это и правда расширяло его возможности – работать напрямую с таким важным клиентом. Но в глубине души он знал, что сбегает и что тащит за собой Нелл.

Внезапно в нем вскипела злость на Эмму. Не на Мэделин – на Эмму! Он убаюкивал Нелл, пытаясь вспомнить колыбельную – хоть какую-нибудь колыбельную, – охваченный ненавистью к своей покойной жене.

К той, которую он любил больше собственной жизни. Он влюбился в Эмму именно здесь, в Хаббард-Пойнте. Она была такая хорошенькая и веселая, так язвительно шутила. Они встретились на променаде. Он стоял там после баскетбольного матча, весь потный и грязный, пытаясь охладиться под дувшим с моря бризом. Она пришла туда погулять, сняла с себя полотенце, обернутое вокруг талии, и протянула ему.

– Тебе оно необходимо, – сказала она шутливо.

– Простите? – обернувшись, он посмотрел на нее, стоявшую перед ним в закрытом розовом купальнике, с золотой цепочкой вокруг шеи, и такими же на запястьях и лодыжках.

На них были камни Настоящие драгоценные камни. Он никогда не обращал на нее внимания до этого – она была одной из подруг его младшей сестры. Она приходила к ним в дом на прошлый уик-энд, когда из Хартфорда приезжали его друзья. Была там и подружка Джека Рут Энн О'Мэлли, и он заметил, что Эмма говорила с ней о колледже.

Обе они были очаровательными девушками. Он, конечно, знал Эмму – с тех пор, как она в первый раз появилась в их доме. Рут Энн не была слишком серьезной студенткой – да и не претендовала на это. Она посещала «Пайн Мэнор», колледж низшей ступени, находившийся недалеко от колледжа Джека. Джеку показалось, что Эмма тоже из этой студенческой компании, но понял свою ошибку, услышав, как она говорит о том, что колеблется в выборе между Уэллсли и Смитом.

– Ты так вспотел, – усмехнулась она.

– Не надо издеваться. Я только что играл один на один.

– Кто же выиграл?

Он засмеялся немного смущенно. Она выглядела такой уверенной, более самоуверенной, чем большинство девушек ее возраста, да она, кажется, и была ровесницей Рут Энн.

– Я выиграл, – ответил он.

– Хм, – произнесла она. – Я и не знала, что студенты-математики способны играть в баскетбол.

Было ли это двусмысленностью или ему показалось? У Джека закружилась голова, он не хотел выдавать то, что у него сложилось о ней неправильное впечатление: он отметил ее внешность, а не ее внутреннее содержание, и он удивился, услышав, что она намеревается поступать в «Семь сестер». Он вытерся ее полотенцем. Она забрала его у него, встала на цыпочки и вытерла ему брови.

– Ты пропустил вот это пятно, – сказала она.

Его колени почти что дрожали, когда она проводила полотенцем по его коже, коснувшись его грудью. Она была подругой Мэделин, у него была подружка… причин, по которым он не может испытывать к ней никаких чувств, было множество.

Рут Энн была эффектной, спортивной девушкой. Она была главной заводилой в Сауте, старой школе Джека. Ее образ тотчас привиделся Джеку: ее прическа, губная помада, саронг, накинутый на купальный костюм. Все его друзья думали, что она очень сексуальна и что ему повезло. Он повторял про себя это, стоя на променаде. Юная Эмма не должна догадаться, какое впечатление она произвела на мужчину. Она не могла сделать это с умыслом.

Несколькими днями позже Джек был в коттедже, сидя за кухонным столом, попивая апельсиновый сок и читая спортивную страницу в «Хартфорд-курант». Прозвучал дверной звонок, и это была Эмма – зашла за Мэдди. Она была в желтой куртке из крокодиловой кожи, туго натянутых шортах и в огромных, как у кинозвезды, темных очках, и она улыбнулась, увидев его.

– Баскетбольный матч будет позже? – спросила она.

– Как обычно.

– А ты не хочешь пригласить меня, чтобы я тебя обтерла? – усмехнулась она.

– Нет. Я использую для этого полотенце моей подружки, – сказал он, игнорируя дрожь в коленях.

– Полотенце, этой малышки «Пит» Энн? – спросила Эмма, еле заметные кавычки в имени были и насмешливыми и обаятельными.

– Рут Энн, – поправил он.

– О, правильно.

– Следи за тем, что говоришь, девочка.

– Я не девочка, и ты это знаешь.

– Ты подруга моей сестры. Давай так и останется, хорошо?

– Мне-то хорошо, если это хорошо для тебя, – сказала она, посылая ему улыбку, которая осветила ее лицо.

Кто она – профессиональная Лолита?

– Сколько тебе лет все-таки?

– Как и твоей сестре. Вообще-то я на полгода старше.

– Семнадцать?

– Почти восемнадцать.

– Почему ты сказала так про Рут Энн?

– Потому что она маленькая кокетка – изысканная на вид, но пустая, как скучный день.

У Джека отвисла челюсть – вот как, ей почти восемнадцать. Занимаясь своими делами, он как-то не заметил, что Мэдди и ее подруги выросли. Но чего она добивалась, насмешничая над Рут Энн – его подругой и самой популярной девушкой в Саут-Католик?

– Мне кажется, это не твой тип, – сказала Эмма, шагнув вперед и опустив свои очки на нос, глядя прямо ему в глаза. – Мне казалось, что ты слишком умен, чтобы влюбиться в девицу вроде нее. Пайн Мэнор! Право же!

– Это потому, что ты собираешься в Уэллсли?..

– Ага! Значит, ты обратил внимание!

– Почему ты хочешь именно туда?

– Потому что я хочу блестящей карьеры и потому что я хочу ходить на свидания к парням из «Эм-ай-ти», – сказала она, лукаво улыбаясь. – Что ты делаешь, встречаясь с девушкой, которая ходит в частную школу, более известную, как «Пайн Метресс»! Разве этого достаточно для такого продвинутого, умного парня, как ты?

– Что ты вообще-то об этом знаешь?

– Я росла, дожидаясь тебя, Джек Килверт, – прошептала Эмма, – и я знаю об этом больше, чем ты думаешь…

Джеку хотелось поцеловать Эмму прямо тогда. Он влюбился в нее три дня назад – в ту минуту, когда она протянула ему свое полотенце. Он боролся с этим чувством семьдесят два часа, эта борьба продолжалась все последующие дни. Они с Рут Энн были постоянной парой. Но Эмма была права – Рут Энн ему было недостаточно. Он чувствовал вину, пронизывающую его, когда говорил с ней. Он пытался доказать себе, что ее красоты достаточно для того, чтобы сделать мужчину счастливым, а их отношения – это то, о чем мечтал бы любой. Почему бы и не он?

Но с тех пор, как появилась Эмма…

У нее был самый замечательный способ завоевания его сердца – восхваляя и критикуя его одновременно. Эта практика никогда не отказывала. Она располагала его к себе, внушая, что необходима ему, и это больше, чем что-либо иное на свете, делало ее для него самой желанной.

Странным было то, что у Эммы было гораздо больше общего с Рут Энн, чем он мог предположить. Так много того, на что в юности не обращают внимание за чисто внешней стороной. Они выглядели прекрасной парой, они забыли, как они существовали поодиночке. Но их души были совершенно закрыты друг для друга. Джек никогда даже не предполагал, чего в действительности хочет Эмма, важным было, в конечном счете, то, что отнимало ее у него и у Нелл.

Действительно ли она любила его? Или она просто хотела доказать себе, что она может заполучить его?

Теперь, один в ночи, прижимая к груди свою дочку, он испытывал такую же бурю в своей душе, бурю, которая метала молнии и грохотала громом стыда: чтобы как-то умиротворить себя, он укачивал свою малышку как можно нежнее.

– Все хорошо, Нелл, – приговаривал он. – Все просто прекрасно…

Слова звучали так неубедительно. Могла ли Нелл чувствовать, что сердце его разрывается в грудной клетке? Если у нее и были какие-то представления о том, что творится в его голове, то те слова, которые он выкрикнул бы ее матери, покинувшей их, навсегда ранили бы ее.

Буря пронеслась над проливом Лонг-Айленда, оставив после себя тишину, прохладу и чистый воздух. Все было пронизано сыростью. Удивительнее всего было то, что Нелл крепко спала. Ее дыхание было таким ровным, как в младенчестве, когда Эмма еще была с ними. Она даже не пошевелилась, когда отец положил ее в кровать.

– Нелл, – позвал он тихо, чтобы проверить.

Она спала, как спит смертельно усталый человек.

Джек испытал полное изнеможение, увидев это. Он и сам устал. Небо было совершенно чистым. Он взглянул на часы: половина шестого. Он был так напряжен, что казалось, вот-вот взорвется. После грозы было прохладно, но он весь пылал. Если поторопиться, он может сбегать и быстро искупаться. До пляжа было меньше минуты хода.

Завязав кроссовки, он еще раз проверил, спит ли Нелл: да, спит. Он бесшумно выскользнул наружу, закрыв за собой дверь. Он начал спускаться вниз по извилистой тропинке легкой рысцой, но быстро перешел на спринт, соревнуясь в скорости с собственными чувствами. Бег отдавался в ушах. Берег уснул. Над головой в темной синеве неба сверкали звезды. Ему хотелось закричать так, чтобы разбудить весь мир. Разбудить Эмму.

Когда он добрался до того места променада, где впервые встретил свою жену, он снизил темп. В груди побаливало, и он похлопал по ней рукой. Что, если он сейчас вдруг умрет? Это было бы такое облегчение, боль исчезла бы, прошло бы смятение от нахлынувшей неприязни к Эмме, от негодования на нее за теперешние страдания его и Нелл, и не было бы никаких мыслей. Но мысль о том, что пришлось бы оставить Нелл, отрезвила его, прогнала все сомнения.

С приближением рассвета светлая дымка появилась на востоке, освещая небо. Звезды казались белыми шарами, а ярче всех сияла утренняя звезда. Джек сел на скамью на променаде, чтобы снять кроссовки. И тут он увидел Стиви.

Она перешла мостки в двенадцати ярдах от него, в полной тишине. Она едва ли выглядела как человек, вышедший из темноты, она скорее походила на призрак. Он видел ее прыжок на песок, потом легкий бег по твердому берегу, ниже полосы прилива. Она остановилась почти рядом с тем местом, где он сидел. На миг ему показалось, что она его заметила. Он затаил дыхание.

Но она повернулась в сторону пролива. Казалось, она пристально всматривается во что-то на востоке, приветствуя наступающий день. Она широко раскинула руки, как бы желая обнять все вокруг. Джек почувствовал, что этот образ он запомнит надолго. Он напряг зрение, чтобы видеть сквозь темноту, и увидел, как ее платье упало на песок.

Ее обнаженное тело белело в свете звезд. Он увидел изгибы ее груди и бедер и глубоко и медленно вздохнул. Он пересел на самый край скамейки. Она вошла в воду сразу, не остановившись, чтобы привыкнуть к ее холоду.

Он следил за ее головой, за сильными ударами рук, она уплывала по прямой. Венера, висевшая на западе, освещала ее след. Джек вытянул шею, чтобы не терять ее из виду. Он чувствовал себя виноватым, предателем. Но его вывел из равновесия всплеск страсти, и ему хотелось только добежать до кромки воды, нырнуть, быстро поплыть и встретить Стиви в морских волнах.

На момент он потерял ее из вида, накатил страх – где она? Не случилось ли что? Он всматривался в воду вокруг наплавного мостика, около пятидесяти ярдов от берега и большого утеса, стоявшего позади него.

Она не нуждалась в спасении: она обогнула плот и плыла прямо к большому утесу. Джек вспомнил, как он плавал туда, когда был мальчишкой. Утес был большой, гранитный, настоящее место кораблекрушений. Его поверхность была покрыта мидиями и морскими уточками, в шторм туда выбрасывало сети для ловли омаров, их части свисали с зазубренных скальных обнажений. Джек проследил, как она вышла из моря, поднялся на вершину утеса. Она была обнаженной и прекрасной, и черная вода оттеняла серебристое сияние ее тела. Она вновь раскинула руки, как будто раскрывая объятия невидимому возлюбленному, а потом быстро нырнула в воду, постепенно приближаясь к берегу. Увидит ли она его? Сердцебиение у Джека участилось. Он разрывался пополам – от сознания, что должен скрыться, и желания встать так, чтобы она его увидела.

Но он не двигался. Она купалась перед рассветом. Это был ее берег. Он знал, что по справедливости это так. Она владела этим белым песком, глубоким синим морем, гранитом, кварцем, лунным камнем и морской гладью, таинственными морскими травами, она была владычицей этих мест. Все эти люди, которые приходили сюда днем полежать на солнце и сидели на своих подстилках, под своими зонтами и в своих шезлонгах, исчезли, подчиняясь тайной магии.

Стиви владела этим. Тихо отступая, Джек почти начинал верить, что это она вызвала бурю, остудила ночь. Ему хотелось остаться, чтобы еще раз увидеть ее тело, только еще ближе, посеребренное морской водой. Он был в трансе. Одна его часть хотела ощутить вкус соли на ее коже, другая знала, что это было преступно, хотя и не знала, почему. Однако желание дождаться ее было таким сильным, что он чувствовал, как его тянет вниз, вниз – к полосе прилива.

Надеясь, что она его не видит, он быстро схватил свою обувь и бросился назад по песчаной дорожке, к дому, где спала его дочь.

Стиви увидела Джека на променаде, когда заканчивала свой заплыв. Ее сердце затрепетало – ждал ли он ее? Видел ли он ее обнаженной? Как ей выйти из воды, если он будет там стоять? Она следила за ним с неприязнью, как будто он собирался подойти к ней. Но вместо этого он отвернулся, подобрал свои ботинки и заторопился прочь.

Берег был снова ее берегом, как и каждый день в это время. Ей хотелось ощутить покой и слияние с таинственным ритмом земли – то, что она ощущала всегда, но вместо этого она почувствовала почти бешенство.

Глядя на него, в эти короткие секунды перед тем, как он отвернулся, она ощутила его острую тоску. Она могла прочесть ее в его позе. Она знала это сердцем, потому что чувствовала то же самое. Со времени детства, с тех пор, как ушла ее мать, Стиви не оставляло чувство безнадежной жажды любви, она удовлетворяла его всеми возможными способами. Она влюблялась так сильно и так неудачно, путешествовала и старалась бежать от себя самой, пыталась дотянуться до звезд, которые на поверку оказывались дешевыми лампочками.

Эта жажда была глубокой и неизменной, она знала, что будет продолжать искать любовь до тех пор, пока не найдет ее. И она также знала, что каждый день находит ее во всем: в природе, в своих предрассветных купаниях, в Тилли и своих птицах, в секретах и интимностях Нью-Йорка. Она надеялась, что этот мужчина обретет ее в том, что у него есть всегда и никогда не исчезнет, – в любви своей дочери. Она удивилась – кто же оставался с Нелл, пока он находился на берегу? Может, у него есть подруга? А может, нет…

Во всяком случае, ничто не объясняло ее волнения, которое она ощущала, когда натягивала платье на голые плечи, бежала босиком по песку и через деревянный мостик, вверх по каменной лестнице. Каждое ощущение отзывалось уколом в ее сердце. Она слышала быстрые редкие капли, срывающиеся, когда она собирала маленьких жучков из серебристой паутины среди покрытой росой травы: «волшебной скатерти», как она называла ее в детстве.

Она думала о том, что однажды сказал ей отец: «Стиви, есть два способа видеть мир. Ты можешь верить либо в то, что в мире нет ничего таинственного, либо в то, что тайна скрыта в каждой мелочи». И собираясь покормить свою благоденствующую ворону, она думала и о том, каким образом она почувствовала, что Джек наблюдает за ее купанием, и о том, что у нее не было выбора между способами видеть мир, но она верила в тайну.

– Хочешь споем «Лимонное дерево»? – спросила Нелл во время прогулки с группой двумя днями позже. – Меня научила моя тетя.

Пегги обрадовалась:

– Мама с Тэрой тоже поют эту песню. Они кружатся, играя на гитаре. Это просто здорово.

– Держу пари, Стиви тоже ее поет, – сказала Нелл. Ей нравилось произносить это имя: Стиви. – Стиви дала мне книгу, которую она сама написала. У нее есть тетя, которая и вдохновила ее стать художницей.

– Сверхъестественно, ведьма-художница!

– А ведьма спела бы «Лимонное дерево»? – поддразнила Нелл.

– Может быть, она любит обращать детей в лимоны! – в свою очередь, дразнила Пегги.

Они вышли из воды и расположились на полотенце Нелл, свое Пегги накинула на плечи.

Вся группа сидела кружком, так было удобнее рассказывать им о том, что некоторым здешним коттеджам почти сто лет и как, задолго до того, как они были построены, индейцы Востока охотились и рыбачили на этих скалистых берегах, и как позже художники из Блэк-холла приезжали сюда писать картины.

– Используйте мысленные образы, – говорила она детям. – Представьте себе побережье в ином свете.

Нелл нравились такие задания. Вот они с Пегги решили исследовать побережье, и, делая это, Нелл знала, что она посетит места, где когда-то гуляли ее мать, тетя и Стиви. Они остановились у магазина Фоули, посмотрели в ящик с любовными открытками и посетили мыс, где сидели на камнях, следя за кем-то, кто рыбачил с гребной шлюпки, потом они пересекли больше задних дворов, чем Нелл могла себе представить, с укромными садиками и незаметными птичьими садками…

Несколько дней спустя они лежали в песке – без подстилок – на Малом Пляже, другом тайном местечке, до которого они дошли по лесной тропе. Они собрали лучшие морские стеклышки из тех, что Нелл находила до этого, в том числе два редких синих осколка. Глядя в небо, Нелл подумала о картине тети Аиды в комнате Стиви. Пегги рассказывала ей о школе в Блэк-холле, а Нелл – о переезде в Бостон из Атланты.

– И поэтому у тебя такой симпатичный выговор? – спросила Пегги.

– Да. Я южанка.

– А я из Новой Англии.

– Мне нравится, как ты говоришь, – сказала Нелл. – Звучит, как у моей мамы. Она тоже была с севера. И папа тоже.

– Хм, ты мне об этом не рассказывала, но как… как же это произошло?

Вопрос заставил Нелл приподняться. Ее грудь сдавило плотно-плотно, а голова ушла в плечи. Она покачала головой – она никогда не сможет говорить об этом.

– Я расскажу тебе, – сказала Пегги, подтянувшись, чтобы сесть рядом с ней, – что случилось с моим отцом. Это было ужасно. Я только тебе рассказываю, потому что я хочу, чтобы ты знала, что не только твоя мама… у других родители тоже умирают.

– Мне снится это по ночам, – прошептала Нелл. – Моя мать уходит. Я теряю ее все время. И я думаю, если она умерла, то и я могу умереть тоже. Как будто бы меня никогда и не было. И я боюсь засыпать. Я стараюсь сделать так, чтобы отец держал меня, пока я не устану настолько, что не смогу открыть глаза. Думаю, что, если он меня крепко держит, я не смогу уйти. – Ее охватило чувство прикосновения матери – легкие движения ее пальцев, гладивших затылок, когда она причесывала ей волосы. Они были нежные, как летний бриз. Отец пытался, но его руки такие грубые…

– Я знаю только то, что мама рассказала мне на мосту, где папина машина…

Глаза Нелл широко раскрылись.

– Автомобильная авария?

– Да, что-то вроде того, – сказала Пегги, ее лицо горело от волнения. – Ну, в общем, его убили. А машину сбросили в реку.

– Моя мать тоже погибла в автомобильной аварии, – сказала Нелл.

– Правда? – спросила Пегги, ее губы дрожали.

– Она еще была жива после этого. Я думала, что с ней все будет в порядке. Я хотела ей…

– Как это с ней случилось?

Нелл сжалась, обхватила колени руками, как будто стремясь стать как можно меньше. Она не может говорить об этом. Но что-то в самой Пегги побуждало рассказать ей эту историю, найти слова, которыми можно описать, как умерла ее мать. Вдобавок ее смущала внезапная смена ощущений, она не могла говорить. Пегги же сидела, ожидая, и ее лицо ничего не выражало. Наконец, Нелл собралась.

– Они ехали домой с моей тетей, – сказала Нелл. – Это был тетин день рождения. Они с мамой уезжали на уик-энд. – Она сглотнула. Слова, казалось, разрывают ее горло, как будто у каждого были когти. – Это в первый раз мама уехала от меня.

– Она была всегда с тобой?

Нелл кивнула:

– Тетя прилетела, и она арендовала специальную машину на день рождения. Спортивную машину. Красивую, красную… Они поехали на остров Сент-Саймон… раньше я любила остров Сент-Саймон… это лучший пляж на побережье Джорджии…

– И с ними случилась авария?

– У-гу..

– Ты разозлилась на свою тетю, когда потом ее увидела?

– Я ее не видела, – сказала Нелл.

– Потому что ты ненавидишь ее после того, что случилось?

– Нет… – Нелл сгребла горсть песка и стала сыпать его сквозь пальцы на колено.

Песчинки соединялись в тонкие бледные струйки, падающие на ее кожу. Она повторяла это снова и снова. Странно, но ей казалось, будто этот песок был в ее горле. Как будто она проглотила много песка, и он мешал ей глотать.

– Я люблю свою тетю, – сказала она.

– Почему же ты с тех пор ее не видела?

– Отец ей никогда этого не простит, – сказала Нелл. – Того, что случилось.

Подруги затихли. Нелл взяла осколки морских стеклышек, которые она собрала, и погладила их большим пальцем.

Ее мать однажды сказала ей, что морские стеклышки формируются долго. Надо выбрасывать назад кусочки, которые были не готовы – те, что еще острые и блестящие, а не те, гладкие, окатанные морем. Снова закрыв глаза, она думала о матери, тете, о Стиви. Она бы не удивилась, если они сидели когда-то на этом же месте.

Она размышляла, не были ли ее морские стеклышки теми самыми, не они ли их подбирали и затем выбрасывали в волны, потому что они не были обточенными.

Как было бы прекрасно, если бы было так, думала Нелл. О, это было бы так чудесно…

 

Глава 8

Последующие три утра были темными и безоблачными, и каждый раз, когда Стиви переходила мостик, собираясь купаться, она смотрела на променад и видела ожидавшего там Джека. Дневной свет начинал брезжить еще до восхода солнца. Пока Стиви плыла, теперь в купальнике, она наблюдала, как таяли звезды, пока не оставались только самые яркие. Они излучали какие-то страстные чары, не то романтические, не то эротические. Стиви чувствовала себя одновременно и возбужденной и смущенной. Как будто зная об этом и не желая оставлять ее одну в таком состоянии, Джек дожидался, пока она, целая и невредимая, выйдет из моря, а потом сразу уходил.

На четвертое утро она проснулась раньше обычного. Воздух был влажным, пропитанным плотным туманом. Она услышала издалека протяжный звук сирены маяка Уикленд-Шор. Она почувствовала, что Джек тоже слышит его. Между ними существовала какая-то мистическая связь – они были едва знакомы, но она твердо знала, что он придет на берег. Простыни сбились под ее телом, напоминая ей прикосновение морских волн. Она почувствовала тянущую боль в бедрах, соски набухли. Это было дикое ощущение – мысленно заниматься любовью с мужчиной, которого она почти не знала.

В это утро она не пошла купаться.

Тилли лежала на крышке бюро, уже проснувшаяся, сверкая зелеными глазами. Взгляд ее, казалось, обвинял Стиви в малодушии.

– Я знаю, – сказала Стиви.

Она встала с постели, натянула какую-то одежду, машинально оделась, тихонько выглянула в окно на море, посмотреть, сидит ли Джек на променаде. Покормила кошку и птицу и, вместо того чтобы идти на берег, села в машину и поехала в Хаббард-Пойнт.

Она промчалась по Шор-роуд, через береговые марши и мимо охотничьего заповедника Лавкрафт. Воздух был тяжелым, плотным и белым. В мелкой бухте кормились цапли, белые часовые, поднявшие головы, когда она проезжала мимо. Стиви представила себе, что птицы передают сигналы о ее приближении к замку, – к его покрытой плющом башне и разрушенному зубчатому парапету, так хорошо видным над линией берега. Она преодолела каменные ворота, нажала на гудок, проезжая каменную сторожку, где жил Генри, потом свернула на подъездную дорожку – ровное покрытие из смеси песка и гравия. Когда она достигла верха, она почувствовала запах кофе.

Было только шесть часов утра, и туман еще скрывал силуэты сосен. Стиви перевела дыхание, прислушиваясь к низкому звуку сирены – Уикленд-Шор. Хотя постройки замка возвышались на холме Лавкрафт, с него не было видно устья Коннектикута и пролива Лонг-Айленда, и шум воды доносился так, будто они были прямо под ногами, а не в полумиле отсюда.

Здесь жила и писала свои картины ее тетя и наставница Аида Мур фон Лайхен. Ей было семьдесят девять лет, но она вела себя как тридцатилетняя, в ней было больше жизни и энергии, чем у большинства людей, бывших вчетверо моложе ее годами. Родившаяся в Ирландии, как и отец Стиви – ее любимый брат Джонни, Аида получила широкую известность как яркий представитель абстрактного экспрессионизма. Окончательно она как живописец сложилась в Нью-Йорке, в компании художников из Седар-Тэверн. Она была столь же художником по призванию, как ее брат – литератором.

Тетя Аида была владелицей этого замка, построенного в 1920-х годах по прихоти ее второго мужа, который был на много старше ее. Унаследовавший состояние, некогда нажитое на производстве подшипников, он был замечательным актером, игравшим в шекспировских спектаклях, особенно прославившимся в ролях Яго и Фальстафа. Дядя Вэн скончался двадцать лет назад, спустив большую часть своего когда-то значительного наследства. Тетя Аида не претендовала на роскошь, но оставшихся денег хватало только на поддержание существования, поэтому замок пришел в упадок, превратившись в руину, населенную летучими мышами и грызунами, а сама она жила в небольшой деревянной постройке, где не было даже водопровода. Воду она качала с помощью старинного насоса с завитушками из кованого железа. Будучи страстной защитницей природы, она вела очень простую жизнь. Летом она жила в Блэк-холле, зимой – в Эверглейдсе. Ее пасынок Генри недавно уволился из военного флота и жил этим летом в сторожке, стоявшей у ворот.

– Привет, Лулу! – крикнул он Стиви, как будто она всего лишь прогуливалась по холму.

Ему было пятьдесят, он был красив, как кинозвезда, и казался частью декорации с разрушенным замком.

– Привет, командор, – откликнулась она.

Он дал ей прозвище Лулу, потому что своими черными волосами и запутанными любовными историями она напоминала ему голливудскую актрису немого кино Луизу Брукс. Она же именовала его «командор», потому что именно таков был его чин перед выходом в отставку.

– Ты сегодня рано, – сказал он.

– У меня много всего на душе, – ответила она.

Генри поднял брови.

– О, нет! – произнес он.

Это был очень высокий и крепко сложенный мужчина с седыми волосами, выцветшими от солнца голубыми глазами и обветренным от почти тридцатилетнего стояния на мостиках разных военных судов румяным лицом.

– Что? – переспросила она.

– Кто этот счастливчик?

– Я не влюблена.

– Лулу, ты всегда влюблена. Это твое благословение и твое проклятие.

– Больше проклятие, – сказала она, подавляя слабую улыбку.

Она отвернулась, чтобы скрыть вспыхнувшее лицо.

Они двинулись по круглому булыжнику по направлению к тому, что тетя Аида именовала «сосновой пустошью», лесу из белых сосен и кедров, протянувшемуся вдоль всей дороги на Маунт-Ламентейшн. Застройщики не раз предлагали ей уйму денег за эту землю, но она поклялась, что скорее умрет, чем продаст хотя бы малость.

Генри зажег сигарету и протянул ее Стиви. Она раза три затянулась, выпустив три колечка дыма, и вернула ее обратно.

– Ты прививаешь мне пагубные привычки, – улыбнулась она.

– У кого-то их много, а ты так мало себе позволяешь. Ты теперь непьющая, я потерял собутыльника, – сказал он.

Они смеялись и передавали друг другу сигарету, глядя, как туман рассеивается с устья реки. Звуки сирены продолжались, хотя пролив теперь был виден, спокойный, гладкий и серебристо-голубой, весь в точечках лодок, за которыми тянулись извилистые линии белых следов. Поперек пролива толстым грязным стержнем выделялся восточный мыс.

– Ты не хочешь мне рассказать? – спросил он.

Она покачала головой.

– Тебе трудно, дитя мое, – сказал он. – Ты даешь так много, а получаешь так мало.

Она взглянула на него исподлобья:

– Правда? Я чувствую, что несчастна с каждым, кого люблю.

– И это тоже, – согласился он.

Генри никогда не был женат, но у него была длительная связь с одной женщиной из Ньюпорта. Она порвала с ним в прошлом году, и хотя он внешне перенес это со стоицизмом, свойственным моряку, в действительности сердце его было разбито. – Любовь – это беда для всех заинтересованных в ней.

– Кроме тех случаев, когда ее нет, – сказала она.

Она закрыла глаза, удивившись посетившей ее мысли. Она никогда не переставала надеяться. Несмотря на все свои неудачные связи и потерпевшие крах мечты, в глубине души она всегда ждала долгой, насыщенной, цветущей любви. Жажда ее была настолько сильной, что слезы наворачивались на глаза, и она вновь подумала о человеке, ждущем ее на променаде.

– Удручена какой-то ерундой, не стоящей внимания, – сказал он, переходя на грубоватый тон морского волка, что он часто делал.

Это странное утешение заставило Стиви улыбнуться.

– Правда? – спросила она.

– Уверяю тебя, – кивнул он.

– Будучи трижды разведенной?

– Будучи трижды замужем, – возразил он. – Ты самая храбрая девушка в мире. Хотел бы я иметь твою решимость. Вот Дорин тоже хотела надеть кольцо, да я струсил.

– Ох, командор, – вздохнула она. – Брак – это не гарантия… Моя жизнь – подтверждение.

– Ты – сила природы, вот ты кто, – сказал он. – Я плавал на фрегатах и авианосцах, встречаясь с ураганами, но у меня нет и половины твоей силы.

– Брось, – проговорила она, следя за движением судов внизу и слушая щебет птиц, доносившийся с деревьев.

– Все эти годы на борту «Коушинга», – сказал он, – я читал только две книги. Шекспира, потому что… ну, ты понимаешь. И «Одиссею».

– Логично для путешественника.

– Ты знаешь, кто ты, Лулу? Ты какой-то персонаж «Одиссеи». – Он задумался над именем. – Левкотея (он произнес это имя по слогам Лев-ко-тея). Ты сирена, заманивающая мужчин на камни… но твоя лодка при этом всегда терпит крушение.

Она отвернулась, смутно ощущая, что он прав.

– Аида встала? – спросила она, целуя его в щеку.

– Конечно, – ответил он. – Иногда мне кажется, что она вообще никогда не спит.

– Пока, Генри!

Он отсалютовал, глядя ей вслед.

Стиви разрешила себе войти в дом, не предупреждая о себе. Аида, как обычно, писала картину. Натянутый холст представлял собой квадрат размером шесть на шесть футов, почти такой же величины, как обращенное на север окно. Стиви, стоя в дверях, оценивала работу, самую последнюю из «прибрежной серии»: верхняя половина была светло-серой, низ – почти темно-синим. Линия, на которой цвета сливались, изображала горизонт.

– Как ты, дорогая? – спросила Аида не оборачиваясь.

– Мне понадобилась мудрая тетушка, – сказала Стиви.

– И ты пришла сюда? – засмеялась Аида.

Стиви крепко обняла ее. Тетя Аида была высокая, как и отец. Ее короткие вьющиеся седые волосы охватывала красная лента, она была одета в хлопчатобумажный рабочий халат. Ногти на ее руках были обломаны и испачканы масляной краской.

– Там на плите кофе, – кивнула Аида.

– Спасибо – Стиви наполнила кофе тетину кружку-сувенир с «Коушинга», подарок пасынка с его последнего корабля. Потом налила чашку себе. Женщины сидели за старым сосновым столом, прихлебывая кофе. Окна в доме были широко распахнуты, и пропахший соснами и морем бриз врывался в комнату.

– Что привело тебя в такую рань? – спросила Аида.

Мне нужно понять кое-что, – сказала Стиви. – На прошлой неделе у меня было двое гостей. И оба влезли мне в душу.

– Хм, – пробормотала тетя, уставившись на свою картину.

– Одна из них – маленькая девочка, Нелл. Она дочь моей любимой подруги детства Она сообщила мне, что Эмма умерла.

– О боже! – сказала Аида, глядя в глаза Стиви.

– Да. Я насилу поверила этому. Кажется, совсем недавно мы вместе купались, валялись на песке, мечтали о том, какой удивительной будет наша жизнь.

– Такая молодая… так быстро, – пробормотала Аида.

– Это ужасно. Она погибла в автокатастрофе, а за рулем была третья наша подруга, золовка Эммы, Мэделин.

– Ужасное переживание для Мэделин!

– Ужасно, – сказала Стиви. – Невозможно даже представить.

Около минуты они сидели молча. Стиви смотрела на новую картину, на бледный квадрат. Море и небо или песок и море? Она не могла бы ответить, но это и не было важно: ощущение побережья наполняло ее до краев, успокаивая.

– У Эммы, кажется, была прекрасная жизнь, – прервала молчание Стиви. – Ее дочка похожа на нее – такая же живая и очаровательная, ребенок, познающий жизнь. Она хотела встретиться со мной, потому что я была подругой ее матери, и она успешно форсировала мой холм и познакомилась со мной.

– Это требует мужества, – произнесла тетя Аида бесстрастно.

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, я про эту твою предупреждающую надпись. По сути дела, она означает, что ты испытываешь настоящий страх перед каждым, кто к тебе приближается. Но ведь ты пришла не с этим?

Стиви не сразу нашла что ответить. Она знала, что отталкивает от себя людей, и делала это сознательно. Закрыться от всех означало для нее избежать многих ошибок, самой защититься от возможных несчастий и предохранить других от бед, которые причиняла она сама.

– Отчасти и с этим, – сказала она наконец. – Нелл пришла, несмотря на надпись. И я пригласила их с отцом на обед на прошлой неделе.

– Что ж! Очень мило с твоей стороны.

– Все было хорошо, пока я не упомянула о том, что хотела бы встретиться с Мэделин, и это все перевернуло. Джек, отец Нелл, не хочет иметь с ней никакого дела. А ведь она его сестра!

Тетя Аида склонила голову, как будто искала нужную мысль. Стиви не отрывала от нее вопрошающих глаз…

– Мэдди его сестра, как он может теперь не желать даже слышать о ней?

– Какой ты еще ребенок, дорогая!

– Что сделать, чтобы изменить это?

Тетя Аида тяжело вздохнула, глядя на свой морской пейзаж, как будто хотела набраться от него силы, потом посмотрела Стиви прямо в глаза.

– Я всегда хотела, чтобы твои родители завели второго ребенка. Всегда думала, что тебе нужны брат или сестра. Я хотела, чтобы у тебя было то, что было у нас с Джонни. И у твоей матери было. Тогда бы ты все поняла про Мэделин и… как там его зовут? Джек. Вот.

– Ладно, у меня не было ни брата, ни сестры, но тогда ты должна мне объяснить, тетя Аида.

Тетя Аида вздохнула:

– Братья и сестры – это целые миры друг для друга, особенно в юности. Для меня мир был связан с Джонни. Солнце вставало и садилось вместе с ним. У нас была общая семья, общий дом, общая музыка… и в школу мы ходили вместе.

– Джек был на четыре года старше Мэдди.

– Джонни тоже был на три года старше меня…

Стиви слушала.

– Возраст – это не так уж важно. Это чувство, что вы вместе. Вы растете, опираясь друг на друга. Вы никогда не оставляете друг друга в беде, вы всегда поддерживаете друг друга. И если происходит разрыв таких отношений – это катастрофа для обоих. Возможно, легче объяснить в письме, чем в разговоре. Не надо бороться с этим отчуждением.

Стиви вспомнила, как рассердился Джек, стоило ей заговорить о Мэделин. Теперь ей казалось, что он был больше расстроен, чем рассержен, что ее слова тяжело ранили его, будто нанесли ему неожиданный удар.

– И понимание всегда было у вас с папой? – спросила Стиви.

Тетя ничего не ответила. Она встала, взяла кофейник и вновь наполнила их чашки. Потом она опять села.

– Ты сама можешь позвать в гости Мэделин, – задумчиво сказала она.

– Я знаю, – ответила Стиви. Разговор с Аидой утвердил ее намерение пригласить Мэделин. – Я собираюсь сделать это.

– Хорошо, – сказала Аида.

Они снова умолкли и медленно пили горячий кофе. Стиви не могла оторвать глаз от новой картины. Это казалось таким открытым и свободным – ощущение огромности моря, неба и земли. Цикл фиксировал меняющиеся цвета и настроения побережья. Стиви волновали ее утренние купания, то томительное нетерпение, с которым она ожидала этого безмолвного общения с мужем своей подруги детства. В любви она пережила так много крушений и в последние годы возвела между собой и миром высокую стену. Да, она сделала знак запрета у входа в свой дом и теперь вспоминала слова Генри о лодке, которая разбивается о камни любви.

– Что с тобой? – спросила тетя, наблюдая за выражением лица Стиви.

– О, я думала о том, что сказал мне Генри, – ответила она. – Он предостерегал меня от новой любви.

– Он наказан за свой страх перед любовью, – фыркнула тетя.

– Дорин отказала ему, она не хочет разрешить ему вторую попытку?

– Ты насчет его сто второй попытки? Генри переплыл семь океанов, считая, что она должна его ожидать. Потом он оставил флот, предполагая, что он появится, и она встретит его с распростертыми объятиями. Ей нужны серьезные стабильные отношения, а Генри, хотя я люблю его и преклоняюсь перед ним, предполагал получить приятного компаньона по времяпрепровождению.

– Он любил ее, – сказала Стиви.

– Любил? – переспросила ее тетя Аида. – Или всего лишь хотел, чтобы она появилась тогда, когда он того пожелает? Я чужда условностей во многих вещах, но я считаю, что ему следовало жениться на ней. Мне так горько видеть его несчастным. И точно так же мне горько видеть несчастной тебя…

Стиви опустила глаза, отворачиваясь.

– Со мной все в порядке, – возразила она.

– Милая, – сказала тетя Аида. – Это не так. Я это вижу. Прекрасный летний день, а ты хмуришься. Это встреча с Нелл и ее отцом взбудоражила тебя, а вовсе не мысли о Мэделин, разве не так?

Стиви кивнула. Иногда они с тетей не нуждались в словах. Тетя Аида была рядом с ней после смерти матери; никто не мог занять место матери, но ее тетя неизменно любила ее и знала ее так хорошо.

– Обычно считают, что любовь – это растворение в чем-то, – тихо добавила тетя. – Но очень часто бывает наоборот. Любовь создает трудности, которые нам даже не снились.

– Любовь? – спросила Стиви. – Но я едва знаю их…

– Ты любила свою подругу Эмму, – сказала тетя. – А они – ее семья. Я думаю, что, встретившись с ними, увидев их вместе, ты ощутила свое одиночество. Отсутствие семьи…

– Вы – моя семья.

– Я люблю тебя, Стиви, но этого тебе недостаточно. Ты заслуживаешь того, чтобы найти кого-то, кто действительно разделит с тобой жизнь. Иметь семью, детей… У меня были годы жизни с Вэном – и счастье видеть, как растет Генри. Я любила Вэна и, наверное, могла бы родить собственных детей от него, но это не понадобилось. Генри – это мой сын. – Ее пристальный взгляд помрачнел. – Я не хочу, чтобы ты осталась одинокой.

– Я не одинока. Я имею основания быть осторожной – я не собираюсь повторять вновь те же ошибки. У меня есть вы… Тилли… моя работа. Вы знаете, каким утешением является живопись, наше искусство…

– Утешай себя этим, милая, – сказала тетя Аида, – когда жизнь проходит мимо, и у тебя нет ничего, твое творчество это прекрасно показывает.

Стиви почувствовала, что краснеет. Она рассматривала рисунок древесины на сосновых досках стола, удивленная собственными чувствами.

– Когда ты думаешь пригласить Мэделин? – спросила тетя, мягко меняя предмет разговора.

– Я не знаю, – ответила Стиви. – Может, когда Джек и Нелл уедут с побережья.

– Плохо, что ты собираешься ждать так долго, – сказала тетя Аида. – Мне кажется, что у нее сейчас большая потребность в дружбе. И тут ты… И кстати, Нелл вообще нужна тетя.

Слова повисли в воздухе. Стиви ждала, но тетя Аида больше ничего не сказала. Только птичье пение доносилось с деревьев, да стук ее собственного сердца отдавался в ушах.

Направляясь к дому, Стиви вспомнила далекий солнечный день, послеполуденное время июльского полнолуния. Подруги шли по тропе к малому пляжу. Они были подростками и мечтали скрыться от любопытных глаз взрослых. В их головах были мальчики. Кто-то нравился кому-то – подробности были прелестными и захватывающими. Влюбленность была лихорадкой этого длинного лета.

– Они хотят быть с нами, – сказала Эмма.

– А мы – с ними, – добавила Мэделин.

– Я обещала Джону встретиться с ним на мысу, – сказала Стиви.

Страсть была новым ощущением для нее. До сих пор она переживала только прелесть волнующих мыслей, сумасшедший жар заблуждений в ожидании кого-то, мечтала о ком-то.

– Когда ты обещала там быть? – спросила Мэделин.

– В два, – ответила Стиви, и Мэделин кивнула, как будто она лучше знала.

Но Эмма отреагировала по-другому. Она схватила обеих подруг за руки и потянула их за собой на твердый песок, ниже полосы сухих водорослей вдоль береговой линии.

– Для них существует ночь, – сказала она. – Дневное время – для нас.

– Но… – начала Стиви.

– Слушай, – сказала Эмма. – Время мальчиков – это когда стемнеет. Когда сядет солнце, и воздух станет прохладным, и мы немножко замерзнем, и тогда они обнимут нас… И наши босые ноги замерзнут, а их поцелуи будут такими горячими…

– И катаясь в их машинах, – сказала Мэдди, – слушать радио, где каждая песня напоминает о том, что вы сейчас будете целоваться.

– И о том, что он предложит мне выйти за него замуж, – сказала Стиви.

Мэдди хихикнула, а Эмма разразилась истерическим хохотом. Стиви стояла, заливаясь яркой краской, и пыталась держаться уверенно, но чувствовала себя так, будто ее отхлестали. Они подумали, что она пошутила. Могла ли она объяснить своим лучшим подругам, что говорила совершенно серьезно? Она понимала, что это было нелепо, но это было то, что она чувствовала на самом деле.

– Ладно, Стиви, – проговорила сквозь смех Эмма, – ты что, собираешься замуж за Джона?

– Я этого не сказала, – ответила Стиви, зная, что ее подруги видят, как она застенчива, серьезна и к тому же недостаточно высокого роста.

– Позволь мне рассказать тебе кое-что о реальном положении вещей, – сказала Эмма. – К нам приходит кузина моей мамы, она намного моложе ее. Ей только двадцать два – только что окончила Уэллсли, так вот для меня этим летом она проводила нечто вроде семинара по сексу. Я знаю вещи, о которых ты не подозреваешь. Нужно быть очень осторожной, чтобы найти себе кого-то стоящего. Ты должна выбрать кого-то, кто будет тебе другом на всю жизнь. Он должен быть достаточно привлекательным, чтобы всегда хотелось с ним целоваться. Само собой, это дело трудное. Когда ты найдешь такого, то потом вы будете вместе круглые сутки, все дни и все ночи, все время, а до тех пор, пока…

– Нам принадлежат только дни, – сказала Мэдди, которая, имея старшего брата, казалось, тоже знала некоторые вещи, – и ночи полнолуния.

– Не ночи, – сказала Эмма.

Стиви улыбалась, но чувствовала смятение. Может быть, с ней было что-то не так? Кажется, ее подруги лучше осведомлены о сомнительности свиданий. Она не обманывала, когда говорила, что песни, которые она слышала по радио, навевали ей мысли о замужестве. Она хотела постоянной защиты, она хотела быть уверенной, что человек, которого она любит, никогда не покинет ее, никогда не причинит боль. Она хотела надежности.

Эмма подошла к полосе высокой травы, которая росла между пляжем и прибрежными водорослями. Она осмотрелась вокруг и вернулась к ним с длинной белой палкой, принесенной морем, блестящей от соли на солнце.

– Что ты собираешься делать? – спросила Стиви.

– Нарисовать магический круг, – сказала Эмма. – Вокруг нас.

Они сгруппировались, взявшись за руки. Эмма выбросила одну руку вперед и начертила на песке большое «О». Она кружилась и кружилась, пока черта не стала глубокой и надежной.

– Похоже на солнце и луну, – сказала Стиви.

– Небесные тела, – предложила Мэдди.

– Точно, – подтвердила Эмма. – Мальчики – это одно, а верные подруги – совсем другое. Давайте никогда не забывать этого, ладно? Что бы ни произошло, мы не должны потерять друг друга…

У Стиви перехватило горло. Она почувствовала себя выброшенной из круга – ведь она будто бы предпочла Джона своим лучшим подругам. Но ведь ей хотелось, чтобы лето никогда не кончалось вместе с пляжными девочками, со всей их командой.

В этих чувствах не было ничего похожего на то, что было вечером с мальчиком, шептавшим ее имя. Но почему Эмма и Мэдди не видят, что одно не исключает другого? Если она любит мальчика, то эта любовь не вытесняет ее любви к подругам… Девочки все кружились и кружились под солнцем, палка Эммы все чертила и чертила круг на песке, и казалось, что совершается какое-то колдовство.

– Мы не должны терять друг друга, мы не должны терять друг друга, – нараспев говорила Мэдди, погружаясь в магическое действо.

– Силой, по праву данной мне, – говорила Эмма, – силой, по праву данной…

– Полуденным солнцем, – продолжила Мэделин.

– Полной луной и Плеядами, – добавила Стиви.

– Я объявляю нас… связанными навечно, – закончила Эмма.

Головы у них закружились, и они попадали на горячий песок. Стиви показалось, что Эмма декларировала очевидное: быть связанными навечно. Может ли быть, чтобы когда-нибудь стало иначе? Они лежали на спинах, хохоча до упаду. У Стиви, лежавшей на спине на солнце, слезы, скатывающиеся по щекам, были лишь отчасти вызваны смехом, а больше возвышенными эмоциями.

Поднявшись, они побежали в самое уединенное место, позади большого утеса, который был похож на огромную белую акулу. Эмма первой сняла купальник. Остальные последовали ее примеру и вбежали в воду за ней. Немного отойдя от берега, они встали в круг, взявшись за руки.

– Мы сегодня будем купаться голышом в лунном свете, – сказала Мэделин, притоптывая ногами в воде.

– Она ничего не восприняла, – сказала Эмма с показной грустью.

Стиви не поняла, что Эмма сказала неправильно.

– Наше время – дневное, – продолжала Эмма. – Ночи для них.

– Для мальчиков, – пояснила Мэдди.

– Для Джона, – сказала Стиви.

– Вот что мы сделаем, – сказала Эмма. – Мы теперь знаем, что у нас навсегда есть мы… но даже когда мы не вместе и смотрим на ночное небо, мы будем знать, что лунная девочка подмигивает нам…

– Лунная девочка? – повторила Стиви восхищенно.

– Да, – ответила торжественно Эмма. – Старик на луне давно устал, и будущее прояснилось.

– Это – женское дело, – сказала Стиви.

– Ясное дело, – согласилась Мэдди.

– Вы это знаете, – заключила Эмма, и они, смеясь, вместе нырнули под очередную волну.

Стиви вернулась домой от тети в этот июльский день, собираясь позвонить Мэделин сегодня же вечером. Но, в конце концов она отказалась от этого плана. Она получила по телефону информацию об адресе Мэделин Килверт и написала ей письмо на Бенефит-стрит в Провиденсе. Приехав на почту, она прижимала его к груди. Может быть, она поступает неправильно, она не была полностью уверена в убедительности письменного приглашения…

Но плач Нелл, тоскующей по своей тете, звучал в ее ушах, и воспоминания о трех подругах на солнечном берегу так сильно всколыхнулись в ней, что Стиви сделала единственное, что могла: она опустила конверт в почтовый ящик, надеясь на лучшее.

Однажды утром, когда Нелл была в прогулочной группе, Джек поднялся на утес. Он уговаривал себя, что шел по делу, но в действительности ничего не мог поделать с видениями, которые его одолевали, пылкими, вызывавшими испарину видениями, посещавшими его в те немногие часы сна, которые были у него в последнюю неделю. Этот визит имел вполне правдоподобный повод, поскольку детство Стиви было похоже на детство Нелл – она лишилась матери совсем маленькой. Возможно, она сможет помочь ему советом.

Он постучал в дверь, чувствуя себя так, как чувствовал бы себя тот мальчик, который забрался на дерево под ее окном – одновременно и опасаясь быть назойливым, и желая узнать, что же происходит в ее мире. Сердце стучало в груди. Она вошла в кухню, босая, в джинсах и в топике от купальника.

– Привет, – прозвучал ее голос за дверью.

– Я не хотел вас беспокоить, – сказал он. – Вы заняты?

– Ничего, входите. – Она открыла дверь и, входя, он ожидал услышать от нее какие-то слова о том, что она видела его на берегу на рассвете, но она ничего не сказала. Они оба сделали вид, что ничего не было. Казалось даже, что он вообще здесь никогда не бывал, было чувство, что все впервые. Он хотел выглядеть серьезным, скрыть то страстное влечение, которое испытывал. И на самом деле все было серьезно – он ведь нуждался в помощи для Нелл. Он стоял посреди кухни.

– Как дела? – спросила она.

– Все хорошо, – начал он. – Нет, на самом деле все не совсем хорошо. Нелл…

– Я прошу прощения за то, что случилось, когда вы были у меня с ней, – сказала она. – Я не предполагала, что так ее расстрою.

Он кивнул. На него нахлынули воспоминания о том, как Нелл провела последние пять ночей. Он сам был обессилен бессонными ночами.

– Для нее наступило очень тяжелое время, – сказал он.

– Что вы имеете в виду?

– Не засыпает, постоянно плачет. У меня, то есть у нее, был врач в Бостоне – доктор Гэлфорд. Это хороший доктор, его рекомендовал психиатр, который наблюдал ее в Атланте, после смерти матери.

– Это хорошо, – сказала Стиви.

Ее глаза были такими ясными. Улыбка теплая, как всегда, но теперь не такая открытая. Джек испытывал желание обнять ее, такую желанную. Ему самому хотелось, чтобы нежные руки обвились вокруг него и чтобы ему сказали, что все хорошо. Но он боялся все испортить. Вот в какое смятение привела его улыбка Стиви. Но он не должен поддаваться своим чувствам раньше времени – ведь он не до конца понимал то, что с ним происходило.

– Хорошо, что ее наблюдал доктор Гэлфорд? Или хорошо, что ее наблюдали в Атланте? – сказал он. – Видите ли, я не уверен… относительно всего этого. Меня никогда не водили к психологам, когда я был ребенком. Ни меня, ни сестру. Для этого не было никаких причин. Мы думали, что психиатры наблюдают только неуравновешенных детей.

– Меня наблюдали, – сказала Стиви.

– В самом деле?

Она кивнула. Улыбка исчезла с ее губ, но еще теплилась в глазах. Джек немного наклонился к ней. Ему хотелось быть к ней совсем близко, чтобы она поняла, как сильно он желает, чтобы она обняла его. Он чувствовал себя таким усталым… он совсем запутался в своей жизни с Эммой. Ему нельзя запутываться опять – этого не вынесет Нелл. Он заставил себя выпрямиться.

– После смерти матери, – сказала она. – Каждую неделю я встречалась с женщиной-психологом. Я думаю, что я не смогла бы выжить без ее помощи.

– Правда?

– Правда, – подтвердила она решительно.

– И что вы с ней делали? Как она помогала?

– Мы играли, – ответила Стиви. – У нее был кукольный дом, игрушки, куклы… Я сидела за ее столом и рисовала. Не знаю, так ли это, но мне кажется, что тогда я училась, как стать художником и как выразить свой мир, рассказывая о нем истории… почти все они были про птиц. Птицы-мамы и птицы-дети…

– Как в ваших книгах, – сказал он.

– Да. Мне было легче написать про дрозда, выпавшего из гнезда, о голубой сойке, улетевшей и не вернувшейся, чем о людях. Доктор Гэлфорд не рисовал с Нелл?

– Я не знаю, – сказал Джек. – Мы договорились, что все останется между ними.

– Это правильно, – сказала Стиви, и ее улыбка вернулась. – Мой отец тоже так поступил. Оставлял меня со Сьюзен. Ее так звали – Сьюзен.

– Я хотел, чтобы у Нелл было лето без этого, – сказал Джек. – Так хотелось, чтобы она какое-то время побыла обыкновенной… не тратила эти прекрасные дни на берегу на посещение врача.

– Может, это только помогло бы ей наслаждаться прекрасными днями на берегу, – сказала Стиви, – если бы она встретилась с доктором.

Джек протянул к ней руку, его пальцы слегка коснулись руки Стиви. Она отодвинула свою руку, но когда он посмотрел ей в глаза, то увидел такое душевное волнение, что ему опять захотелось обнять ее. Она была взволнована – может быть, воспоминаниями о собственном печальном детстве. Он должен дать ей знать, как много значат для него разговоры с ней. Но прежде, чем он смог найти слова, она заговорила сама.

– Я понимаю, что вызывает беспокойство Нелл по ночам, – сказала она. – Возможно, это потому, что я напомнила ей об Эмме. Знание того, что мы с ее матерью были друзьями… или, что она проводила время в этом доме. И я думаю, что она очень сильно хочет увидеть Мэделин и надеется, что я могу сделать так, чтобы это произошло.

– Насчет этого вы правы, – проговорил Джек, будто слыша крики Нелл, звеневшие у него в ушах.

– Я твердо решила держаться от нее подальше, – сказала Стиви, – и больше не приглашать ни ее, ни вас. Не то чтобы я не хотела этого…

– Стиви, – начал Джек.

Но она отступила. Он мог видеть, как она задрожала, теперь ее улыбка погасла совсем. Этот разговор взволновал ее – но какая часть его? О Нелл? Или об Эмме? Или она увидела темные круги под его глазами, его двухдневную щетину, нуждающуюся в бритве, и подумала, что ее собственный отец гораздо лучше исполнял свои обязанности?

– Я, правда, пришел к вам за советом, – сказал он. – Я не хотел бы надоедать вам.

Она шагнула к нему, взяла его за руку. Это прикосновение обожгло его сердце.

– Вы не надоедаете мне, – прошептала она. – Я только… я боюсь, что я больше причиняю боль, чем помогаю. По крайней мере, теперь. Мне кажется, что-то волнует Нелл при встрече со мной. Особенно через некоторое время. Я пригласила сюда Мэделин.

– Вы?! – спросил Джек. Его первой реакцией была радость – и вслед за ней нежелание, до паники.

– Да. Не беспокойтесь, я ни на кого не собираюсь оказывать давления.

– Даже зная, что это не согласуется с моим решением?

– Даже так. Вы мне кажетесь прекрасным отцом. Я не хочу вставать у вас на пути. Я не буду и пытаться, правда, не буду. Но поскольку вы, кажется, сами склоняетесь к этому, почему вы не отвезете Нелл к доктору Гэлфорду?

– А потом?

– Это зависит от того, будет ли она себя лучше чувствовать. Если будет…

«Мы сможем вернуться, – подумал Джек. – Мы сможем быть друзьями…»

Он огляделся вокруг: Мэделин приедет сюда, к Стиви. Что, если уступить – позволить Нелл и Мэдди встречаться? Это было бы такой радостью для обеих. Но представил себе, как увидит сестру, посмотрит в ее глаза, возвращающие его назад, в тот день… Нет, это слишком!

– То, что пришлось пережить Нелл, ужасно, – сказала Стиви, теперь ее голос звучал сильнее. – Это самое ужасное в детстве – потерять одного из родителей… Но Нелл сильная, и она справится с этим. У вас трудная работа.

– Даже если я избегаю Мэделин?

Стиви посмотрела на него, как будто решая, насколько много можно сказать.

– Я не понимаю ваших соображений на этот счет, – сказала она.

Она не дала бы ему своего благословения на это – впрочем, она и не собиралась претендовать на это. Она просто смотрела ему в глаза, как будто хотела вернуть его в прошлое и изменить его мнение.

Но Джек не мог этого сделать.

Ему не хотелось выпускать руку Стиви, но он знал, что должен. Они стояли так близко друг от друга. Он был совершенно измучен, он едва соображал, что пора уходить. Его удерживала эта улыбка…

Вернувшись домой, он сразу сделал все необходимое для немедленной встречи с доктором Гэлфордом. Быстро доехали до офиса в пригороде Бостона, в соответствии с расписанием, в котором доктор предусмотрел время для Нелл. Джек сидел в приемной, пока его дочь находилась в кабинете, общаясь со своим психиатром. «Интересно, рисует ли она? – размышлял он. – Или рассказывает о том, как одновременно потеряла мать и тетю?»

Джек не знал. Он старался не думать о своей сестре, а думать о том, как много потеряла Нелл. Может быть, Мэдди уже едет в Хаббард-Пойнт? Или она уже там? Его поддерживали улыбка Стиви и слова, которые она сказала ему: «Вы кажетесь прекрасным отцом».