Когда повязки сняли, Мартин обнаружил, что он видел еще хуже прежнего. Тэдди предупреждала их о такой вероятности, но действительность ударила по их дому, как волна цунами. Мартин по большей части держал свои ощущения внутри себя, из нежелания или неспособности разделить любое из них с Мэй, а она тосковала по их близости больше, чем сама могла предположить раньше.

Они вернулись в Бостон в сентябре, чтобы Кайли могла посещать школу. Мартин проводил дни, сидя в темноте, глядя в одну точку. Всякий раз, когда Мэй предлагала ему прогуляться вдоль реки, он просил ее пойти на прогулку одной. Когда у Кайли была викторина по орфографии, он сказал девочке, что он слишком утомлен, чтобы сопровождать ее. Гром сидел у него в ногах и превратился в самого постоянного, если не единственного его компаньона.

Хоккейный сезон начался. Впервые за четырнадцать лет Мартин не играл ни за одну из команд НХЛ. Он отказывался слушать про игры, не разрешал включать телевизор на спортивном канале. Мэй предложила почитать ему газеты, но он ей этого не позволил. Он объяснил ей, что хоккей был частью его прошлого и ей следовало бы догадаться оставить прошлое в прошлом.

Гарднеры хотели повидаться с ним, но он сказал «нет». Мэй встречалась с Дженни, они обедали вместе, пили кофе, но всегда вдали от дома. Мартин не допускал никого с визитами, и хотя он запретил Мэй обсуждать с кем бы то ни было детали его выздоровления, в одном случае она нарушала его запрет.

– Вообще никакого улучшения, – жаловалась Мэй своей лучшей подруге.

В начале ноября в Бостон приехала Тобин, и они отправились на велосипедах вдоль реки. Коричневые листья шелестели на дорожке, и студенческие байдарочные команды рассекали темную стальную воду на своих блестящих белых лодках.

– Совсем никакого?

– Он больше ничего не видит. И он не хочет ни с кем говорить, даже со мной. Мне кажется, он хотел бы, чтобы я вообще уехала. – Она начала говорить, и правда выплыла наружу. – Он предпочитает не спать со мной. Он остается в одной комнате, а я сплю в другой. Он говорит, будто у него болят глаза, но я знаю – это неправда. Он просто не хочет меня.

– Для него это огромное потрясение, – заметила Тобин.

– Для меня тоже, – призналась Мэй.

– Не позволяй ему уходить с этим в себя.

– Я пытаюсь, – сказала Мэй. – Но с Мартином нельзя сладить. Всегда все получается так, как он хочет.

– Но и ты такая же, Мэй, – заметила Тобин. – Я же знаю тебя, вспомни!

Они были лучшими подругами так давно. Мэй знала, что в словах Тобин есть правда. Крутя педали, она держала руль одной рукой, другую протянула Тобин. Так они и ехали на велосипедах, держась за руки. Подхлестываемые ветром, они поплотнее укутались в пальто.

– И что? – уточнила Мэй.

– Сделай так, чтобы что-нибудь случилось, – убеждала подругу Тобин.

Однажды декабрьской ночью, когда снег укутал Бикон-хилл, ангелы прилетели, постучались в окно Кайли и попросили впустить их. Кайли терла глаза, думая, что спит. Густой снег валил на Луисбург-сквер. Или это было что-то еще?

Выскочив из постели, она забралась на подоконник, чтобы разглядеть призраков и ангелов, летящих вместе со снегом. Кайли прижала ладони к стеклу и почувствовала, как холод пробирается сквозь пальцы и по всему телу. Существа перемещались столь быстро, что она не могла разобрать их слов, которые они прокричали ей.

– Что же вы говорите? – с отчаянием взывала девочка, но они не останавливались.

И тут она увидела Натали.

Кайли судорожно вздохнула и прижалась лбом к стеклу. Маленькая девочка парила у стены их дома, напротив окна. Кайли так давно не видела ее! Натали улыбнулась, кивнула и, подзывая ее, приглашала следовать за ней.

Кайли совершенно проснулась и смотрела, как улетают ангелы. Они были там, и теперь они исчезли. Она спала? Поглядев за окно, она увидела блестки на стекле.

Это были не льдинки, не снежинки, что-то совсем другое. Кайли вспомнила о блестках, которые находила в чулане в Лак-Верте… Слезы Натали.

Куда же летели ангелы? Кайли посмотрела поверх крыш, в сторону старой Северной церкви, и там она увидела большое белое облако. Может, это и был снег, но ведь так могли лететь и ангелы. И летели они на север: до церкви, потом прочь из Бостона на север, к земле гор и озер. Домой в Лак-Верт.

– Мамочка! – истошно завопила Кайли и понеслась по коридору.

Мэй смотрела на синий дневник. Так много месяцев он лежал нетронутым, а сейчас она закончила заполнять страницы описанием нового видения Кайли. Быстро перелистывая страницы, Мэй вспомнила, как волновалась она вначале.

– Ангелы летели к Лак-Верту, – говорила и говорила Кайли, вне себя от волнения. – Они хотят, чтобы мы ехали за ними! Что-то должно случиться там.

– Что, милая?

– Я не знаю, но думаю, это связано с тем, как помочь папе.

Мэй вспомнила слова Тобин во время их поездки на велосипеде в ноябре: «Сделай так, чтобы что-нибудь случилось».

В Рождество Бостон одевался в белые огни. Год для «Бостон Брюинз» выдался сложным, победы перемежались с поражениями, они пытались оправиться от потери Мартина Картье. Уже морально истощенный, Рэй решил отвезти семью в Лак-Верт на праздники. Обычно Картье оставались в Бостоне до весны, но Кайли заставила Мэй задуматься.

– Мартин, – сказала она. – Я хочу, чтобы мы уехали на Рождество.

– Куда?

– В Лак-Верт.

Могильная тишина заполняла комнату.

– Ты слышал меня? – переспросила Мэй.

– Ответ: нет.

– Но, Мартин…

– Нет! – закричал он.

Он сидел в своем кресле у окна, делая то, что он делал весь день: ничего. Смотрел в темноту, рычал на всех, кто проходил, натыкался на мебель, когда пробовал дойти до ванной.

Тэдди предложила нанять физиотерапевта, но Мартин отказался.

– Никакой белой трости, никаких темных очков, – поклялся он себе и мстительно держал слово.

– Насколько ты любишь меня? – спросила она его в сочельник.

Он не отвечал. Он лежал неподвижно, поскольку пес свил себе гнездо подле него из скомканного постельного белья. Гром пах мокрым снегом и Чарльз-ривер. Ему, должно быть, снилась удачная охота, потому что он залаял во сне, один громкий, долгий и жалобный призыв. Разбудив себя, Гром смотрел то на Мартина, то на Мэй.

– Скажи мне, – настаивала она. – Скажи, как сильно?

– Мэй, – попросил он. – Прекрати.

Солнечный свет лился через окно спальни. Он отразился в зеркале, заблестел на полировке кленового комода, резной кровати. Попав на бриллиантовое кольцо Мэй, рассыпался на миллион радуг, которые затанцевали по потолку. Собака наблюдала за ними, будто за птицами, будто он раздумывал, не поохотиться ли за ними.

Мартин погладил пса по спине большими, широкими руками, и он не мигал, когда солнечный свет попал ему в глаза.

– Я не могу прекратить, – сказала она, сняв руку Мартина со спины Грома.

Собака отошла к окну, и Мартин счел это предательством друга.

– Ответь мне.

– А что ты спросила? Я не могу вспомнить твой вопрос.

«Ты не слушаешь меня больше, – хотелось Мэй крикнуть ему в лицо. – Тебе все равно. Ты разочаровался в нас. Ты разочаровался в себе».

Вместо этого она глубоко вздохнула и повторила свой вопрос:

– Насколько ты любишь меня?

– Ты знаешь, что я люблю тебя, – с горечью произнес он. – Я люблю тебя достаточно.

– Достаточно, чтобы оставаться верным нашим клятвам?

– Клятвам?

«… В богатстве и в бедности, – напомнила она. – В болезни и в здравии».

– Мэй, – Мартин начинал закипать в гневе, как пар в гейзере, – я – слепой. Тебе ясно? Я разрушен, не ты. Если я хочу освободить тебя от себя, почувствуй же благодарность, что ты не должна тратить впустую свою жизнь, проявляя заботу обо мне. Ты возненавидишь такую жизнь, ты начнешь ненавидеть меня, если ты уже меня не ненавидишь. Уходи, Мэй.

Лучи зимнего солнца, которым не мешали листья на дубах, заливали каждый дюйм комнаты, высвечивая все морщины и шрамы на лице Мартина. Мэй поглядела в зеркало и поняла, что и сама она постарела, морщины окружали глаза и рот. Они напомнили ей, как часто она улыбалась на солнце с Мартином. Он дал ей жизнь, которую она никогда не знала, жизнь, о которой не мечтала даже в самых несбыточных мечтах.

На комоде Мартина блестел большой серебряный кубок. Он много раз побеждал, выигрывал кубки и завоевывал всевозможные трофеи, но этот был особенным. Он был из детства Мартина, его первый хоккейный трофей, завоеванный в первый сезон, правым крайним нападающим команды, которая играла на горных озерах в Канаде. Солнечный свет отражался от серебряной поверхности и освещал лицо Мартина.

– Я хочу, чтобы мы провели Рождество в Лак-Верте. Это нужно Кайли и нам тоже. Но я должна знать. Насколько сильно ты любишь меня?

Их сумки были уже упакованы, но Мартин не знал об этом. Он же не видел. Это был не праздный вопрос. Мэй ждала.

– Скажи мне, – повторила она, чувствуя, как дрожат руки.

Он вздохнул так громко, что собака выскочила из комнаты.

– Скажу, – сказал он. – Я скажу тебе. Ты уверена, что хочешь услышать мой ответ?

– Уверена, – ответила она, пытаясь унять стук зубов. – Скажи мне.

– Это больше, чем ты сможешь вынести. Я высосу у тебя всю кровь, Мэй. Я буду брать жизненные соки из тебя. Я не могу ходить самостоятельно, не могу есть самостоятельно, не могу дойти до туалета, чтобы помочиться.

– Меня это не беспокоит.

– А должно беспокоить! Ты не влюблялась в калеку!

– Нет, я влюбилась в тебя. – Мэй села к нему на колени.

Почувствовав, как сильные руки Мартина обнимают ее, Мэй застонала в его шею.

– Я уже не тот.

– Тот, тот, ты же Мартин.

Он покачал головой, и она чувствовала его горе и стыд, переполнявший его.

– Когда я сижу здесь и ничего не вижу, я начинаю думать, что я вообще не существую. Вот ты обнимаешь меня сейчас, я это чувствую, но я хочу сказать тебе, что я – только призрак. Тень. Ты обнимаешь воздух.

– Я обнимаю тебя, – сказала Мэй, целуя его шею, его лоб, его губы. – Ты здесь. Ты реален и жив, тот же самый Мартин Картье, каким всегда был. И ты отвезешь меня в Лак-Верт. Прямо сейчас.

– Нет, – сказал он, но она уловила в ответе сомнение.

Он хотел ехать. В его голосе слышалась надежда.

– Да, – упорствовала она. – Я сделаю так, чтобы это случилось.

И они поехали на озеро.

Приехали они очень поздно, Кайли уже давно спала. Мэй волновалась, как они проедут по глубокому снегу через лес к дому, но ее беспокойства были излишни. Дженни верила в силу убеждения Мэй, и Рэй заранее утрамбовал дорогу и прочистил все тропинки.

Разбудив Кайли, Мэй отправила ее к дому. Совсем еще недавно Мартин отнес бы ее спящую на руках. Мэй затосковала по прежним временам. Но тут Мартин взял ее за руку, и, двигаясь по проложенной в снегу дорожке, Мэй напомнила себе, что надо быть благодарной и этому.

В доме было тепло и уютно. Дженни повесила венок на дверь, поставила маленькую рождественскую елку. Она не стала наряжать ее, чтобы этим занялась сама Кайли. Она оставила еще корзину свежих горячих домашних сдоб и баночку имбирного джема для рождественского завтрака.

Снег шел в течение последних нескольких дней, покрыв все вокруг толстой белой мантией. Мэй пожалела, что нет луны и не видно ни гор, ни озера. Только одна яркая звезда парила в темноте ночи.

Кайли с надеждой посмотрела на озеро:

– Они здесь?

– Кто? – спросил Мартин.

Но Кайли не отвечала. Все еще в поисках ангелов, которых она проследила в полете к северу из Бостона, она сошла с дорожки в глубокий снег, желая спуститься к озеру. Мэй пришлось схватить ее на руки и унести в дом.

– Их нет, – заплакала Кайли. – Я была не права.

– Подожди до утра, – посоветовала Мэй. – Я настолько счастлива, что мы здесь, а ведь это была твоя идея.

– Моя?

– Да. – Мэй поцеловала дочь, пожелала ей доброй ночи, укрыла теплым зимним стеганым одеялом.

Мэй была измучена длинной дорогой. Она хотела посидеть, вдохнуть запах хвои и ощутить покой их дома, но глаза слипались.

Мартин и Гром сидели внизу в гостиной.

– Кого здесь нет? – Мартин спросил, услышав, что она вошла. – О чем это говорила Кайли?

– Видение, которое у нее было на прошлой неделе. Из старых призраков, – объяснила Мэй.

– Ну, призраков здесь предостаточно, – горько посетовал Мартин. – Нам не стоило приезжать сюда.

– Может, ты будешь чувствовать по-другому завтра.

Он проворчал что-то в ответ. Возможно, все еще пытался оттолкнуть от себя Мэй, а может, просто устал от длинной дороги. Крепко поцеловав мужа в губы, Мэй хотела верить последнему.

– Не сиди долго, ложись, хорошо? – попросила она.

Он не отвечал, и Мэй не настаивала.

Мартин не знал, сколько времени прошло. Он заснул? Если так, что пробудило его? Часы его матери отстукивали время у стены напротив. Его локоть опирался на маленький сосновый стол, подарок бабушки его отца из Альберты. Что-то случилось с Мэй или Кайли?

Кайли видела старые призраки… Сам он видел прошлое. Другие рождественские ночи, давно, в этом же самом доме. Стук вязальных спиц матери, ребенок у него на руках.

– Натали, – произнес он вслух имя умершей дочери.

Что-то переместилось по комнате. То ли прошуршала юбка, то ли пес зашевелился под столом. Вздрогнув, он наклонился вперед. Прислушавшись, уловил только звук своего собственного сердцебиения. Или это хвост Грома бился об пол?

– Кто там? – спросил он.

Гром тихо захныкал. Он явно чего-то испугался, и когда хныканье повторилось, Мартин знал наверняка, что кто-то еще находился в комнате.

– Кто это? – спросил Мартин снова.

– Посмотри на меня, – послышался голос.

Мартин явно заснул. Он потряс головой, снова подумал о призраках. Он не слышал этот голос уже много лет. Он не обладал даром Кайли видеть умерших, и Мартин напряг слух. Легкость, сладость и радость. Он узнал ее голос, словно голос этот не затихал все эти годы, словно она никогда не умирала.

– Я сплю, – сказал он, желая никогда не пробуждаться от этого сна.

– Нет, не спишь, – прошептала Натали.

– Но все-таки я сплю…это не может быть наяву.

– Но это так. Ну что ты?.. Посмотри же на меня.

– Я слеп.

– Папа, – позвала она.

– Я не могу видеть тебя, – сказал он. – Даже в моем сне.

Тут он почувствовал ее пальцы на своем лице. Как часто она прикасалась к его лицу за свою короткую жизнь, хватала за нос или уши, щекотала подбородок, скребла щетину своими крошечными пальчиками, и он узнал бы это прикосновение, где бы ни оказался.

– Открой глаза, – сказала она.

И Мартин открыл, и он увидел. Его дочь стояла перед ним, вся в белом, пристально глядя на него.

– О, моя любимая дочурка. – Слезы заволокли ему глаза.

Ее платье напоминало платье для первого причастия, и у нее были крылья, которые мерцали, когда она передвигалась. Ее лицо сияло от счастья, что они снова вместе. Протягивая руки, она сделала шаг вперед.

– Как я жил без тебя? – Он потянулся к ней, но она отступила.

– Так же, как я без тебя, – ответила она.

– Я так сильно по тебе тоскую, – шептал он надтреснувшим голосом.

– Слишком сильно, я думаю.

– Это невозможно, – сказал он. – Ты – моя красавица. Моя жизнь изменилась навсегда в тот день, когда я потерял тебя.

– Папа, жизнь меняется каждый день. Это жизнь. Миллион изменений, одно за другим.

Гром залаял, вперевалку подошел к Натали. Поглядев на собаку, Мартин снова поднял глаза на девочку. Она как будто знала, о чем он подумал.

– Арчи, – сказала она.

– Я должен был позволить тебе взять ту собаку, – проговорил он, слезы по-прежнему заволакивали его глаза и текли по щекам. – Как ты меня просила. Я думаю об этом каждый день.

– Но ты позволил Кайли взять Грома, – сказала Натали. – Ты знаешь, когда ты позволил ей оставить пса, ты словно разрешил мне Арчи. Ты дал нам второй шанс.

– Не понимаю.

– А я думаю, понимаешь. – Она была слишком мудра для крошечной девочки.

– Я любил тебя так сильно, – плакал он.

– Не говори «любил», папа. Любовь не умирает.

– Я никогда не думал, что я увижу тебя снова.

– Я должна была показать тебе, что любовь никогда не умирает.

Она протянула к нему руку, и он хотел обнять ее. Но она отпрянула и сказала слова, от которых похолодело его сердце:

– Это будет конец. Как только я возьму тебя за руку, я никогда не смогу возвратиться снова. Это будет моя последняя ночь на земле.

– Нет, Натали… – Но он, казалось, не мог остановить себя.

Он взял руку дочери, как он делал, когда она была жива. Он обнимал ее нежно, не веря, что этому придет конец.

– Скажи мне, что сделать. Что-нибудь, Натали. Я сделаю все для тебя.

– Достань наши коньки и варежки, папа, пожалуйста! – Он вспомнил себя, отца.

Все дети Лак-Верта из поколения в поколение просят зимой одно и то же. Мартин пошел к чулану на кухне и вытащил свои старые коричневые коньки и новые белые коньки Кайли. Он взял рукавицы и куртку.

Они вышли в холодную ночь, Гром побежал за ними. Натали шла впереди по снежной дорожке прямиком к озеру. Они остановились в бельведере зашнуровать коньки. Часть льда была очищена от снега, видно, Рэй постарался. Мартин выкатился на лед и догнал Натали. Держась за руки, они летели по озеру.

Ночь темна, только одна яркая звезда проникла на бархатную черноту неба. Был он слеп, или он мог видеть? Держась за руку дочери, он забыл обо всем.

Они прокатились к северу, над рыбьей норой, где он провел так много времени с Кайли эти последние два лета, и ему стало горько, когда он подумал, как плохо он обращался с ней в последнее время.

– Я послала ее к тебе, – сказала Натали, как будто она могла читать его мысли. – Я знала, что ты нуждался в дочери, которую мог бы полюбить. Кайли оказалась такой; она могла видеть и слышать меня, и она помогла мне найти тебя снова. Пойми, папа, эта ночь столько значит для меня, столько же, сколько для тебя.

– Почему, Нэт?

– Я должна найти способ сказать «прощай».

– Шшшш, – попросил Мартин.

Они проехали остров, дальше к тому месту, которое Мартин помнил как Зеленую Бухту. Это было то место, где они с Рэем учились играть в хоккей. Мартин вспомнил отца, сооружавшего ворота из сосновых веток, и учил Мартина, Рэй и Дженни бросать безошибочно, мощно и точно.

Внезапно, словно к нему не только вернулось его прежнее зрение, но появилось еще какое-то, экстрасенсорное, Мартин увидел те их тренировки. Темный зимний день тридцать лет назад, когда умирает свет и спускается ночь, и его отец, выкрикивающий команды и похвалы. Как же смотрит отец на своего сына! Мартин смотрел с недоверием. Взгляд отца был наполнен любовью и обожанием!

– Он оставил нас в следующем году, – сказал Мартин.

– Как больно, когда тебя бросают.

– Я ненавижу его из-за тебя.

Как только Мартин произнес слово «ненавижу», сцена исчезла и он вернулся в настоящее, в эту темную ночь Рождества тридцатью годами позже. Натали мерцала около него, держа его руку.

– Он себя тоже ненавидит, – сказала Натали. – Он никогда не сделал бы этого нарочно, ни за что на свете.

– Прости меня, – прошептал Мартин, – что оставил тебя с ним, что не был способен защитить тебя. Пожалуйста, прости меня, Нэт.

– В этом нет нужды, папа, – произнесла девочка.

– Я не могу поверить в это.

Они повернули к дому, очень медленно, и Мартин чувствовал, как опасение и страх нарастают в его груди. Она скоро уйдет. Сон закончится, и Натали уйдет, и он снова будет слепым. Когда в поле зрения показался их дом, они увидели Грома, ожидающего на льду.

– Не уходи, – шептал он. – Никогда не оставляй меня снова.

Она не отвечала, но сжимала его руку крепче.

Он помнил ее совсем маленькой, когда он вставал на коньки, посадив ее в рюкзак, и ехал до дома Рэя. Просто так, чтобы немного погулять с ней.

– Мне уже почти пора, – сказала она.

– Не говори так.

– Я должна знать то, что ты понял, – выговорила она. – По этой причине я вернулась и была среди живых.

– Что я должен понять? – спросил он, смутившись.

– Ты – мой отец, – торжественно произнесла она, – но я узнала некоторые вещи, которые большинство людей, даже взрослых, не понимают, пока…

– …пока не становится слишком поздно, – договорил Мартин, угадывая ее последние слова.

И затем ее голос заполнил воздух сладостью, такой проникновенной, что слезы подступили к горлу:

– Правда.

Мартин дрожал, вся горечь, переполнявшая его сердце, внезапно выплеснулась наружу. Словно прорвало дамбу и поток хлынул, сметая все на своем пути.

– Ты видел, разве нет, папа? – спросила Натали. – Там, у старых ворот?

– Я видел отца, себя, моих друзей совсем маленькими.

– Не только кого, но и что?

– Любовь, – ответил Мартин, представив отцовский любящий взгляд.

Слово превратилось в тысячу образов: руки матери, глаза отца, объятия Мэй, тепло и участие Кайли.

– Тюрьмы на земле бывают очень разные, – сказала ему Натали.

И ее слова были настолько глубоки, что Мартин недоверчиво посмотрел на дочь, чтобы удостовериться, что это была действительно она. Огромная сосулька упала с крыши сарая; разбилась и зазвенела, и звук разбивающегося льда превратился в звон колоколов. Колокола звонили так громко, что Гром залаял.

– Тюрьмы непохожи одна на другую, – сказала снова Натали, как будто слова эти были очень важны.

Она плакала, лицо ее светилось любовью и счастьем. Когда она поцеловала Мартина, он увидел ее слезы, искрящиеся на его коже, и вспомнил ту летнюю ночь, когда Кайли оставила те же блестки на его щеках.

– Моя дорогая кроха, – пробормотал Мартин.

– Иди и повидайся с отцом, – сказала Натали.

Мартин кивнул и раскрыл свои объятия. Натали бросилась к нему, и он прижал ее к себе. Сердце сжималось от боли. Он понимал, что никогда не позволил бы ей уйти, но только так она могла освободиться.

– Я буду любить тебя вечно, папа. Передай спасибо Кайли.

– Нэт…

– За все. Прощай!

– Натали… – прошептали его губы.

Но она ушла. Ледяные колокола все еще звонили, и первый свет рождественского утра начал заполнять небо. Темно-серое утро превращалось в серебро. Звезда повисла низко над холмами, и Гром лаял до хрипа.

Все еще не потеряв остроты зрения, Мартин пошел назад в дом. Он хотел, чтобы Натали ждала его там, но ее уже не было. Он осмотрелся, его взгляд упал на старую картину, которую его мама вышила еще до его рождения.

Она вышивала ее для Мартина, и ее муж еще был рядом с ней. Мартин смотрел на животных, на мир в кормушке и на слова:

«Волк поладит с ягненком, а леопард с козленком, и малое дитя направит и поведет их».

Когда-то этим ребенком был Мартин, потом Натали, а теперь Кайли. Со слезами на глазах он осмотрел знакомую комнату в последний раз. Он подошел к окну, чтобы видеть озеро, когда это произойдет.

Когда солнце взошло, оно осветило весь мир и опустило тьму на Мартина, но он был готов к этому.

На ощупь он подошел к лестнице. Перила показали ему путь, хотя он наизусть знал каждую ступеньку. Мэй пошевелилась, когда он забрался в кровать и лег около нее.

– Я люблю тебя, – прошептал он спящей жене. – Я люблю тебя.

– И я люблю тебя тоже, – прошептала она в ответ.

– Что-то случилось, – сказал он. – Как и говорила Кайли.

– Что? – спросила она, попытавшись проснуться.

Но Мартин не был готов рассказать ей все. Ему хотелось еще немного побыть с дочерью на озере, запомнить все до малейшей детали. Ему еще предстояло сделать кое-что, и он хотел, чтобы его семья была с ним рядом. Но сейчас он хотел только остановиться и запомнить.

Так они заснули и спали, пока Кайли не разбудила их, желая им веселого Рождества во всю мощь своей глотки.