Тринадцать

Я очнулась в полной темноте. Я сбита с толку и так слаба, что поначалу даже не понимаю, живая я или мертвая. Я лежу лицом вниз на холодном железном полу, вывернувшись в неестественном положении. Я поворачиваюсь, медленно выпрямляюсь, кладу руки ладонями вниз на пол и стараюсь подняться.

Каждое движение причиняет дикую боль. Кажется, она наполняет каждую клетку моего тела, не оставляя здоровым ни один орган. Когда я медленно сажусь, у меня кружится голова. Я чувствую головокружение, тошноту, слабость и голод одновременно. Я не ела по меньшей мере день. В горле пересохло. У меня появилось ощущение, что меня пропустили через блендер.

Так я сижу, справляясь с головокружением, пока наконец не понимаю, что я не мертва. Почему-то я еще живая.

Я оглядываю комнату, стараясь сориентироваться, размышляя, где я. Здесь темно хоть глаз выколи, лишь через щель под дверью где-то на дальней стороне комнаты просачивается немного света. Его недостаточно, чтобы что-то разглядеть.

Я медленно поднимаюсь на одно колено, держась за голову, стараясь облегчить боль. От одного этого небольшого движения мир кружится перед глазами. Я думаю, накачали ли меня наркотиками, или же мне просто дурно от бесконечной череды увечий, которые я получала все последние 24 часа.

Невероятным усилием я поднимаю себя на ноги. Большая ошибка. Я чувствую боль в дюжине различных мест одновременно: рана на руке, сломанные ребра, лоб в том месте, которым я ударилась о панель в машине, и лицо. Я трогаю его рукой и нащупываю большой рубец – должно быть сюда ударил меня охотник.

Я пытаюсь вспомнить… Пенсильванский вокзал… проезжаем сквозь толпу охотников…бегу за поездом… прыгаю на него… затем острая боль… Я восстанавливаю события в памяти и понимаю, что Бена в это время не было рядом. Я помню лишь, как он сидит в машине, потеряв сознание. Сомневаюсь, что он вообще выжил в аварии.

– Бен? – спрашиваю я на всякий случай в темноту.

Я жду, надеясь услышать ответ, надеясь, что он здесь вместе со мной. Я щурюсь в темнату, но ничего не вижу. Нет ничего, кроме полной тишины. Мой ужас усиливается.

Я снова думаю о том, была ли Бри на поезде и куда он направлялся. Я вспоминаю, что видела на нем брата Бена, но не могу вспомнить, что видела Бри. Я вообще удивлена, что какие-то поезда еще ходят. Может быть, они отправляли их в Первую Арену?

Все это неважно теперь. Кто знает, сколько времени я провела без сознания, сколько времени я потеряла. Кто знает, куда направлялся поезд и сколько сотен километров он уже проехал. Догнать их уже невозможно – даже если мне удастся отсюда выбраться. В чем я сомневаюсь. Я чувствую тоску и отчаяние, когда понимаю, что все это было напрасно. Мне всего лишь нужно дождаться своего наказания, верной смерти, мести охотников за головами. Они, наверное, будут пытать меня, а затем убьют. Надеюсь, все закончиться быстро.

Интересно, есть ли вообще способ выбраться отсюда. Я делаю несколько пробных шагов в темноту, вытянув руки впереди. Каждый шаг причиняет мучения, тело изнуренное, тяжелое от боли. Здесь холодно и я начинаю дрожать; мне не удавалось согреться уже несколько дней и я чувствую, что меня лихорадит. Даже если мне каким-то чудом удастся найти способ выбраться, я не в той форме, чтобы уйти далеко.

Я подхожу к стене и держусь за нее руками, двигаясь по комнате, пробирась к двери. Неожиданно я слышу звук снаружи. За ним следует звук шагов нескольких пар боевых ботинок, шагающих по металлическому полу. Звук зловещим эхом отражается от стен по мере того, как они приближаются.

Слышится дребезжание ключа в скважине и дверь в мой подвал распахивается. Свет заполняет все помещение и я подношу руки к глазам, ослепленная.

Мои глаза еще не успевают привыкнуть к свету, но я могу разглядеть силуэты нескольких фигур на входе. Они высокие и мускулистые и, кажется, одеты в униформы охотников за головами и в их маски.

Я медленно опускаю руки, когда мои глаза привыкают. Их пятеро. Один стоит в центре, молча держа пару открытых наручников. Он не говорит и не шевелится и жестом показывает, что я должна подойти и дать заковать себя в наручники. Похоже, они собираются меня куда-то увести.

Я быстро обследую подвал и теперь, когда его заполнил свет, я вижу, что это обычная комната три на три метра с железным полом и стенами и в ней совсем пусто. И никакого способа выбраться. Я медленно поднимаю руки на уровень пояса и чувствую, как снимают и уносят мой пояс с оружием. Я беззащитна. Нет смысла даже пытаться драться с этими вооруженными до зубов солдатами.

Я не знаю, что потеряю, позволив им надеть на себя наручники. Да и выбора у меня нет. Так или иначе, это мой билет отсюда. Даже если это и билет в смерть, по крайней мере, я с этим покончу.

Я медленно подхожу к ним и поворачиваюсь. Они защелкивают холодные железные наручники на моих запястьях чересчур тесно. Затем они выволакивают меня из комнаты, схватив за футболку, и тащат по коридору.

Я ковыляю по коридору, охотники за головами идут прямо за мной, эхо от их шагов разносится, как в гестапо.

Коридор кончается и мне приходится повернуть направо. Открывается новый коридор. Меня толкают туда, а уже через секунду я стою в большой комнате, наполненной сотнями охотников. Они выстроены в ровные ряды вдоль стен, образуя полукруг, одетые в свои черные униформы и маски. Должно быть, мы все еще где-то под землей, потому что я не вижу окон или естественного света, мрачная комната освещается лишь факелами на стенах, потрескивающими в тишине.

В центре комнаты, на ее дальней стороне стоит то, что я могу описать лишь как трон – огромный стул, стоящий на самодельной деревянной платформе. На стуле сидит один человек, очевидно, их лидер. Он выглядит молодо, может быть около 30 лет, но волосы у него совершенно седые, они странно поставлены вверх и торчат во всех направлениях, как у сумасшедшего ученого. Он одет в вычурную униформу из зеленого вельвета с военными пуговицами по всей длине и высоким воротником, обрамляющим шею. У него большие серые безжизненные глаза навыкате, он таращится на меня. Он похож на маньяка.

Ряды охотников расступаются и меня выталкивают оттуда. Я ковыляю к центру комнаты, мне показывают встать рядом с лидером.

Я встаю метрах в трех, глядя на него, под конвоем охотников. Я все еще думаю, что они собираются казнить меня прямо сейчас. Как-никак я убила очень многих из них. Я оглядываю комнату, но не вижу ни следа Бри, Бена или его брата. Здесь только я. Я одна.

Я послушно жду в напряженной тишине, в то время как лидер оглядывает меня с головы до ног. Я не могу сделать ничего и просто жду. Очевидно, теперь моя судьба в руках этого человека.

Он смотрит на меня так, будто я его добыча, а через какое-то время, которое длится вечно, он неожданно расплывается в улыбке. Она больше похожа на ухмылку, которую портит огромный шрам на всю щеку. Он начинает смеяться, все сильнее и сильнее. Это самый холодный звук из всех, что я когда-либо слышала, и он эхом отражается в плохо освещенной комнате. Он пялится на меня свысока, от его глаз отражается блеск факелов.

– Итак, это ты, – произносит он наконец. Его голос неестественно скрипуч и глубок, как будто принадлежит столетнему старику.

Я смотрю на него, не зная, что ответить.

– Это ты посеяла хаос среди моих людей. Это тебе удалось преследовать нас до города. До Манхэттена. Нью-Йорк теперь мой. Ты это знала? – спрашивает он, его голос вдруг становится пронзительным от ярости, глаза еще больше выкатываются. Его руки, которыми он вцепился в кресло, трясутся. Он выглядит так, будто только что сбежал из психбольницы.

Я снова не знаю, что ответить, и продолжаю молчать.

Он медленно качает головой.

– Многие пытались, но никому раньше не удавалось проникнуть в мой город. И пройти весь путь до моего дома. Ты знала, что это верная смерть. И все же, ты пришла. – он опять осматривает меня с головы до ног.

– Ты мне нравишься, – заключает он.

Он смотрит прямо на меня, высказывая свою оценку, и я начинаю чувствовать себя все больше и больше не в своей тарелке, приготовившись ко всему, что может произойти.

– Посмотри на себя, – продолжает он. – Всего лишь девчонка. Глупая молодая девчонка. Даже не большая и не сильная. У тебя едва ли есть какое-то оружие. Как же тебе удалось убить стольких моих людей?

Он качает головой.

– Это потому, что у тебя есть сердце. Вот, что действительно ценно в этом мире. Да, вот что ценно. – Он внезапно рассмеялся. – Но ты, конечно, не преуспела. Да и как ты могла. Это МОЙ город! – взвизгивает он, трясясь всем телом.

Пока он сидит там и дрожит, мне кажется, что проходит вечность. Ощущение тревоги у меня усиливается: да, моя судьба несомненно в руках у маньяка.

Наконец, он прочищает горло.

– Твой дух силен. Почти как мой. Меня это восхищает. Этого достаточно, чтобы захотеть убить тебя быстро, вместо того, чтобы долго мучать.

Я с трудом глотаю; мне не нравится, как он это сказал.

– Да, – продолжает он, глядя на меня. – Я вижу это в твоих глазах. Дух воина. Да, ты совсем как я.

Я не знаю, что такого он увидел во мне, но молюсь, чтобы я не была ничем на него похожа.

– Встретить такую, как ты, большая редкость. Немногим удается здесь выжить все эти годы. Не у многих хватает духа… Поэтому вместо того, чтобы казнить тебя сейчас, как ты заслуживаешь, я собираюсь наградить тебя. Я предлагаю тебе превосходный подарок. Я дарю тебе свободу воли. Право выбора.

– Ты можешь присоединиться к нам. Стать одной из нас. Охотником за головами. У тебя будет любая роскошь, какую ты только сможешь вообразить – больше еды, чем ты можешь мечтать. Ты будешь руководить отрядом охотников за головами. Ты хорошо знаешь местность. Те горы. Я могу тебя использовать, да. Ты будешь руководить экспедициями, брать в плен оставшихся выживших. Ты поможешь увеличить нашу армию. И взамен ты будешь жить. Жить в роскоши.

Он замолкает, глядя на меня, по всей видимости, ожидая ответа.

Конечно, мне становится тошно даже от мысли об этом. Стать охотником за головами. Ничто на свете я не презираю больше, чем это. Я открываю рот, чтобы ответить, но во рту так пересохло, что я не могу произнести ни звука. Я откашливаюсь.

– А если я откажусь? – спрашиваю я. Слова прозвучали мягче, чем я бы того хотела.

Его глаза широко открываются от удивления.

– Откажешься? – повторяет он. – Тогда ты будешь сражаться на арене до смерти. У тебя будет ужасная смерть ради нашего удовольствия. Это второй вариант.

Я думаю изо всех сил, напрягая мозг, стараясь выиграть больше времени. Я ни в коем случае не приму его предложение – но мне нужно придумать, как отсюда выбраться.

– А что насчет моей сестры? – спрашиваю я.

Он откидывается на спинку и скалится.

– Если ты присоединишься к нам, я освобожу ее. Она будет вольна вернуться в глушь. Если ты откажешься, она, конечно, тоже отправится на смерть.

Сердце бухает у меня в груди от этой мысли. Бри все еще жива. Если, конечно, он говорит правду.

Я соображаю. Захотела бы Бри, чтобы я стала охотником, если это спасет ей жизнь? Нет. Бри никогда не согласится, чтобы я стала ответствена за похищение других мальчиков и девочек, отбирая их жизни. Я сделаю что угодно, чтобы спасти ее. Но не перейду черту.

– Тебе придется отправить меня на смерть, – произношу я наконец. – Я никогда не стану охотником за головами.

Толпа шелестит, а лидер выпрямляется и ударяет ладонями по ручками кресла. В комнате мгновенно снова становится тихо. Он встает, угрожающе глядя на меня сверху вниз.

– Тебя отправят на смерть, – рычит он. – А я буду наблюдать за этим с первого ряда.

 

Четырнадцать

Меня отводят обратно по коридору, все еще в наручниках. В пути я не могу не задуматься, верное ли решение я приняла. Не пожертвовав своей жизнью – но пожертвовав жизнью Бри. Может быть, надо было согласиться ради нее?

Отказавшись, я практически подписала ее смертный приговор. Меня разрывают угрызения скорости. Но все же я думаю, что Бри предпочла бы умереть, чем видеть, как вредят другим людям.

В каком-то оцепенении я иду снова по коридору, по которому пришла, и размышляю, что станет со мной теперь. Ведут ли они меня на арену? На что это будет похоже? И что станет с Бри? Они действительно убьют ее? Убили ли они ее уже? Забрали ли они ее в рабство? Или, что хуже всего, ее тоже заставят биться на арене?

Затем мне в голову приходит мысль еще хуже: может быть ее заставят драться со мной?

Мы поворачиваем по коридору и встречаем группу охотников за головами, идущих к нам навстречу, сопровождая кого-то. Я не могу в это поверить. Это Бен. Мое сердце захлестывает облегчение. Он жив.

Его сломаный нос опух, под глазами синяки, из губы стекает кровь, он выглядит так, будто его жестоко избили. Он так же слаб и изнурен, как и я. На самом деле, я надеюсь, что выгляжу не так ужасно, как он. Он так же плетется по коридору и я думаю, что они ведут его к лидеру. Наверное, ему сделают то же предложение. Интересно, что он решит?

Когда мы уже приближаемся друг к другу и он всего в паре метров, его голова опускается настолько, что он даже не видит меня. Он и ослабел, и слишком подавлен, даже чтобы поднять глаза. Кажется, он уже принял свою судьбу.

– Бен! – выкрикиваю я.

Он поднимает голову как раз в тот момент, когда мы находимся друг напротив друга, и его глаза широко раскрываются в надежде и волнении. Он совершенно не ожидал меня увидеть. Может быть, он также удивлен, что я жива.

– Брук! – говорит он. – Куда они ведут тебя? Ты видела моего брата?

Но прежде, чем я успеваю ответить, нас обоих сильно толкают сзади. Охотник зажимает мне рот своей отвратительной, вонючей рукой, заглушая слова, которые я пытаюсь выкрикнуть. Дверь открывается и меня заталкивают снова в мою камеру. Я попадаю внутрь и дверь за мной захлопывается так, что металл вибрирует, я оборачиваюсь и начинаю колотить в дверь. Но это бесполезно.

– Выпустите меня! – кричу я, колотя в дверь. – ВЫПУСТИТЕ МЕНЯ!

Я понимаю, что это напрасно, но почему-то не могу перестать кричать. Я кричу на весь мир, на этих охотников, на отсутствие Бри, на собственную жизнь – и не могу остановиться еще долгое время.

В какой-то момент я теряю голос и совершенно выматываюсь. В конце концов я опускаюсь на пол, и сворачиваюсь возле стены.

Мои крики превращаются в рыдания и, всхлипывая и плача, я засыпаю.

* * *

Я просыпаюсь так же плавно, как и засыпаю. Я лежу на металлическом полу, свернувшись калачиком, положив руки под голову, но мне все равно неудобно, я начинаю ворочаться. Мне снился настолько быстрый и тревожный сон – про Бри, которую хлестали, как рабыню, про то, как меня пытали на арене – что, какой бы уставшей я ни была, я предпочитаю не спать.

Я заставляю себя сесть, глядя в темноту, держа голову в руках. Пытаюсь сосредоточиться на чем угодно, что позволит мне немного отвлечься от этого места.

Я думаю о жизни до войны. Я все еще стараюсь понять, почему же ушел папа и почему он так и не вернулся. Почему Бри и я ушли. Почему мама не пошла с нами. Почему все в одночасье изменилось. Было ли что-то, что можно было сделать иначе. Это была головоломка, к разгадке которой я возвращалась вновь и вновь.

Я начинаю думать об одном конкретном дне до войны. Том дне, когда все изменилось – уже во второй раз.

Это был теплый сентябрьский день и я все еще жила на Манхэттене с мамой и Бри. Папа ушел уже больше года назад и каждый день мы ждали хоть каких-то известий. Но ничего не было.

А пока мы ждали, день за днем, война становилась все хуже. Сначала объявили блокаду, через несколько недель объявили об экономии воды, затем и еды. Очереди за продуктами стали нормальным явлением. С этого все стало становиться еще хуже, а люди – отчаянней.

Стало все опасней ходить по улицам Манхэттена. Люди были готовы на все, чтобы выжить, чтобы найти еду и воду, запастись лекарствами. Мародерство вошло в норму и порядок с каждым днем все разрушался. Я уже не чувствовала себя в безопасности. А что еще важней, я не чувствовала, что в безопасности была Бри.

Мама упорно все отрицала; как и большинство людей, она настаивала на том, что однажды все снова станет хорошо.

Но становилось все только хуже. Однажды я услышала вдалеке взрывы. Я выбежала на крышу и увидела, что на горизонте, на побережье Нью Джерси, идут бои. Танк шел на танк. Повсюду летали реактивные истребители. Вертолеты. Весь район был в огне.

А в один ужасный день далеко на горизонте я услышала ужасный взрыв, который был непохож на все предыдущие, от него задрожало все наше огромное здание. Выросло облако, похожее на гриб. В тот день я поняла, что все уже никогда не станет лучше. Что война никогда не закончится. Грань была пересечена. Мы медленно, но верно, умрем здесь, в ловушке окруженного Манхэттена. Папа будет воевать бесконечно. И он никогда не вернется.

Время ожидания вышло. Я знала, что в первый раз в своей жизни папа не останется верным своему слову, и я знала, что мне теперь нужно делать. Настал момент, когда мне нужно было действовать смело для спасения того, что осталось от моей семьи. Сделать то, что он хотел бы, чтобы сделала его дочь: выбраться с этого острова, забраться подальше в безопасные горы.

Месяцами я упрашивала маму принять тот факт, что папа не вернется домой. Но она продолжала настаивать, что нам нельзя уезжать, что это наш дом и вне города жизнь еще опасней. И в особенности, что нам нельзя бросать папу. Что, если он вернется домой, а нас не будет?

Мы с ней спорили об этом каждый день, пока не доходило до того, что мы с красными лицами орали друг на друга. Мы зашли в тупик. Все кончилось тем, что мы начали ненавидеть друг друга и едва разговаривали.

Затем появилось облако-гриб. Невероятно, но мама снова отказалась уезжать. Но я уже все решила. Мы уедем – с ней или без нее.

Я спустилась вниз, чтобы найти Бри. Она копалась в мусоре в поисках еды; я ей разрешала это делать с тем условием, чтобы она не уходила далеко и всегда возвращалась через час. Но в этот раз она задерживалась; она ушла уже несколько часов назад и это было на нее непохоже. У меня появилось нехорошее предчувствие, когда я бежала вниз пролет за пролетом, полная решимости найти ее и убраться ко всем чертям. В руке я держала самодельный коктейл Молотова. Это было моим единственное оружие и я была готова использовать его, если будет необходимо.

Я выбежала на улицу, выкрикивая ее имя, ища ее повсюду. Я проверила каждую аллею, в которой она раньше играла, но ее нигде не было. Мой ужас усиливался.

Наконец, я услышала слабый крик вдалеке. Я узнала ее голос и помчалась туда.

Через несколько зданий крик стал громче. Я свернула в узкий переулок и увидела ее.

Бри стояла в конце переулка, окруженная толпой нападающих на нее мальчишек-подростков, их было шесть. Один из них наклонился и порвал ее футболку, в то время как другой дергал ее за хвостик. Она махала своим рюкзаком, стараясь отбиться от них, но это мало помогало. Я знала, что еще несколько мгновений и они изнасиловали бы ее. Поэтому я сделала единственное, что могла: я зажгла коктейль Молотова и кинула его в ноги самого рослого из них…

Неожиданно скрип металла отвлекает меня от воспоминаний, дверь медленно открывается и комнату наполняет свет, затем дверь захлапывается. Я слышу звук оков, затем шаги и чувствую, что рядом со мной в кромешной темноте кто-то есть. Я поднимаю голову.

Я с облегчением вижу Бена. Не знаю, сколько прошло времени и как долго я просидела здесь. Я медленно сажусь. Камера освещается тусклыми аварийными лампочками, красные, в металлической оправе, они висят высоко на стенах. Этого достаточно, чтобы что-то увидеть. Бен заходит в камеру, не понимая, что происходит, он даже не понимает, что я здесь.

– Бен! – шепчу я, мой голос охрип.

Он оборачивается и видит меня, его глаза широко раскрываются от удивления.

– Брук? – спрашивает он осторожно.

Я пытаюсь встать на ноги, боль пронзает все мое тело, когда я поднимаюсь на колени. Бен подходит ко мне и хватает меня за руку, помогая встать. Я знаю, что должна быть благодарна за его помощь, но меня это почему-то обижает: это первый раз, когда он касается меня и это непрошенная помощь; я чувствую себя странно. К тому же я вообще не люблю, когда мне помогают люди, особенно парни.

Поэтому я стряхиваю его руку и встаю сама.

– Я сама справлюсь, – бросаю я ему; это получается как-то слишком резко. Я жалею об этом, жалею, что не сказала ему вместо этого то, что действительно чувствовала. Я жалею, что не сказала: Я счастлива, что ты жив. Я рада, что ты сейчас здесь, со мной.

Как только я думаю об этом, я осознаю, что не совсем понимаю, почему счастлива видеть его. Может быть, я просто рада видеть еще одного нормального человека, такого же выжившего, как и я, среди все этих солдат. Может быть, потому, что мы оба прошли через одни и те же страдания за последние 24 часа, может быть, потому, что мы оба потеряли своих родных.

Или, может быть, есть что-то иное, о чем я не решаюсь думать.

Бен смотрит на меня в ответ своими большими голубыми глазами и на короткий миг я теряю чувство времени. Его глаза настолько глубокие, что кажутся здесь совершенно не к месту. Это глаза поэта или живописца – глаза художника, измученной души.

Я заставляю себя отвернуться. В этих глазах есть что-то, что мешает мне думать спокойно, когда я смотрю в них. Я не знаю, что это, и это меня беспокоит. Я никогда не чувствовала себя так рядом с парнем. Я думаю, что я просто привязалась к Бену из-за того, через что мы прошли.

Разумеется, было много моментов, когда он раздражал или злил меня – я и до сих пор виню его в том, что произошло. Например, если бы я не остановилась и не спасла его на шоссе, может быть, я бы уже освободила Бри и сейчас уже была бы дома. Или если бы он не выронил мой пистолет в окно, я бы возможно спасла ее еще в Центральном парке. И я бы хотела, чтобы он был немного сильнее, чтобы он был бойцом. Но в то же время, в нем есть что-то такое, из-за чего я чувствую себя хорошо рядом с ним.

– Прости, – говорит он с волнением подавленным голосом. – Я не хотел тебя обидеть.

Я медленно смягчаюсь. Я понимаю, что это не его вина. Он не плохой человек.

– Куда они водили тебя? – говорю я.

– К своему лидеру. Он предложил мне приоединиться к ним.

– Ты согласился? – спрашиваю я. Сердце бьется быстрее в груди, пока я жду ответа. Если он скажет «да», мое мнение о нем сильно упадет – на самом деле, я даже не смогу снова смотреть на него.

– Конечно, нет, – отвечает он.

Мое сердце наполняется облегчением и восхищением. Я знаю, какая это жертва. Как и я, он только что подписал свой смертный приговор.

– А ты? – спрашивает он.

– А ты как думаешь?

– Нет, – говорит он. – Думаю, что нет.

Я вижу, что он бережно держит один палец, который к тому же странно выгнут. Похоже, что он сильно болит.

– Что случилось? – спрашиваю я.

Он смотрит на свой палец: «Это после аварии.»

– Которой? – спрашиваю я и не могу не улыбнуться кривой улыбкой, думая обо всех авариях, в которых мы побывали за последние 24 часа.

Он улыбается в ответ, хоть и морщась от боли. «Последней. Когда ты решила врезаться в поезд. Неплохой ход,» – говорит он, и я не могу понять, действительно ли он так считает, или это сарказм.

– Мой брат был на поезде, – добавляет он. – Ты его видела?

– Я видела, как он заходил, – отвечаю я. – Затем я потеряла его.

– Ты не знаешь, куда ехал тот поезд?

Я качаю головой: «Ты видел мою сестру на нем?»

Он тоже качает головой: «Не могу сказать точно. Все произошло так быстро.»

Он в расстройстве опускает глаза. Следует тяжелое молчание. Он кажется таким потерянным. Меня беспокоит вид его скрюченного пальца, я всем сердцем сопереживаю ему. Я решаю, что пора перестать быть такой резкой с ним, надо проявить сочувствие.

Я тянусь и беру его пораненную руку в свои ладони. Он смотрит на меня в удивлении.

Его кожа мягче, чем я ожидала: кажется, он не работал и дня в своей жизни. Я нежно держу кончики его пальцев в руках и с изумлением чувствую бабочек в животе.

– Давай я помогу тебе, – говорю я мягко. – Будет больно. Но это нужно сделать. Нужно вставить его, пока он не сросся неправильно, – добавляю я, поднимая и изучая его сломанный палец. Я вспоминаю, как однажды, еще маленькой, я упала на улице и вернулась со сломанным мизинцем. Мама настаивала, чтобы мы пошли в больницу. Но папа был против, он просто взял мой палец в свои руки и одним движением вправил его, прежде чем мама успела отреагировать. Я закричала от боли – даже сейчас я помнила, насколько это было больно. Но это сработало.

Бен смотрит на меня в ответ со страхом в глазах.

– Надеюсь, ты не собираешься…

Прежде, чем он успевает закончить, я уже вправила его сломанный палец.

Он орет и бросается прочь от меня, держась за свою руку.

– Черт побери! – кричит он, шагая по комнате. Вскоре он немного успокаивается, все еще тяжело дыша. – Почему ты не предупредила меня!

Я отрываю полоску со своего рукава, снова беру его руку и привязываю пораненный палец к соседнему. Плохая замена гипсу, но и она сойдет. Бен стоит в нескольких сантиметрах и я чувствую, как он смотрит на меня сверху вниз.

– Спасибо, – шепчет он, и в его голосе я слышу что-то душевное, чего я не слышала раньше.

Я снова чувствую бабочек в своем животе и неожиданно думаю, что я становлюсь слишком привязанной к нему. Мне нужно оставаться трезвомыслящей, сильной и беспристрастной. Я быстро отворачиваюсь, возвращаясь на свою сторону камеры.

Я вижу, что Бен выглядит разочарованным. А также вымотанным и подавленным. Он облокачивается на стену и медленно съезжает вниз, садясь и положа голову на колени.

Хорошая идея. Я делаю то же самое, неожиданно почувствовав усталость в ногах.

Я сажусь напротив него в камере и опускаю голову на руки. Я так голодна. Так устала. Все болит. Я бы отдала все, что угодно, за еду, воду, обезбаливающее и постель. И горячий душ. Я хочу просто заснуть – навсегда. Я хочу, чтобы все это поскорее закончилось. Если я должна умереть, пусть это будет как можно скорей.

Не знаю, как долго мы просидели так в полной тишине. Может быть, прошел час, может быть, два. Я уже не веду счет времени.

Я слышу, как он дышит через разбитый нос, и от всего сердца сочувствую. Интересно, спит ли он? Когда же они придут за нами, когда я услышу звук их шагов, ведущих нас на смерть?..

Воздух заполняет голос Бена, мягкий, грустный, разбитый: «Я лишь хочу знать, где мой брат,» – говорит он тихо. Я слышу боль в его голосе, то, как сильно он о нем переживает. Я думаю о Бри.

Я чувствую необходимость быть жесткой, заставить себя перестать жалеть себя.

– Почему? – резко произношу я. – Что от этого будет хорошего? Мы все равно ничего не можем сделать. – На самом же деле я тоже хочу этого – знать, куда они ее увели.

Бен грустно качает головой, он выглядит раздавленным.

– Я просто хочу знать, – говорит он тихо. – Для себя. Просто знать.

Я вздыхаю, стараясь не думать об этом, не думать о том, что происходит с ней прямо сейчас. О том, что она думает, что я подвела ее. Бросила.

– Они тебе сказали, что отправят тебя на арену? – спрашивает он. Я слышу страх в его голосе.

Мое сердце трепещет от мысли об этом. Я медленно киваю.

– Тебя? – спрашиваю я, заранее зная ответ.

Он уныло кивает в ответ.

– Они сказали, что никто не выживает, – говорит он.

– Я знаю, – сурово отвечаю я. Зачем лишний раз напоминать об этом. На самом деле я вообще не хочу об этом думать.

– И что ты собираешься делать? – спрашивает он меня.

Я смотрю на него.

– Что ты имеешь ввиду? У меня вроде как нет выбора.

– У тебя находится выход из любой ситуации, – говорит он. – Способ уклониться в последнюю минуту. Какой же выход ты найдешь отсюда?

Я трясу головой. Я думаю о том же самом, но безрезультатно.

– У меня кончились способы, – говорю я. – Нет идей.

– Значит вот так? – бросает он с досадой. – Ты собираешься просто сдаться? Позволить им притащить тебя на арену? Убить тебя?

– А что ты предлагаешь? – раздраженно спрашиваю я.

Он ерзает. «Я не знаю, – говорит он. – У тебя должен быть план. Мы не можем просто сидеть здесь. Мы не можем просто позволить им отвести нас на смерть. Хоть что-то.»

Я качаю головой. Я устала. Я истощена. Я ранена. Я голодна. Эта комната из цельного металла. Снаружи сотни вооруженных охранников. Мы где-то под землей. Я даже не знаю где. У нас нет оружия. Мы ничего не можем сделать. Ничего.

Кроме одного, понимаю я. Я могу пасть, сражаясь.

– Я не позволю им просто отправить себя на смерть, – неожиданно говорю я в темноту.

Он поднимает на меня глаза. «Что ты имеешь в виду?»

– Я буду сражаться, – говорю я. – На арене.

Бен смеется, что больше напоминает иронический храп.

– Ты шутишь. Первая Арена состоит из профессиональных убийц. И даже этих убийц убивают. Никто не выживает. Никогда. Это просто растянутый смертный приговор. Для их развлечения.

– Это не значит, что я не могу попытаться, – бросаю я в ответ, повышая голос, злясь на его уныние.

Но Бен просто снова смотрит вниз, голова лежит на его руках.

– Ну, у меня нет шанса, – произносит он.

– Если будешь так думать, тогда действительно не будет, – отвечаю я. Это фраза, которую папа часто говорил мне, и я удивлена слышать те же самые слова из своих уст. Это взволновало меня: сколько же я впитала от него? Я слышу твердость в своем голосе, твердость, которую я до этого дня никогда не осознавала, и я почти ощущаю, как он говорит сквозь меня. Жуткое чувство.

– Бен, – говорю я. – Если ты будешь думать, что сможешь выжить, если ты будешь видеть себя выживающим, тогда ты это сделаешь. Будет то, что ты заставишь себя представить в голове. То, что ты скажешь самому себе.

– Просто врать себе, – говорит Бен.

– Нет, не врать, – отвечаю я. – Это тренировка. Большая разница. Видеть свое будущее, таким, каким ты его хочешь, создавать его образ в голове, а затем воплощать его в реальность. Если ты не сможешь его увидеть, ты не сможешь его создать.

– Ты говоришь так, будто действительно веришь в то, что сможешь выжить, – удивленно произносит Бен.

– Я не верю в это, – резко отвечаю я. – Я это знаю. Я собираюсь выжить. И я выживу, – я слышу растущую уверенность в своем голосе. Я всегда могла настроиться, вбить себе что-то в голову так, что иначе сделать уже не могла. Несмотря ни на что, я чувствую, как меня наполняет вновь обретенная уверенность, новый оптимизм.

И неожиданно в тот момент я принимаю решение: я выживу. Не для себя. Для Бри. Как бы там ни было, я не знаю, мертва ли она. Она может быть живой. И единственный шанс спасти ее, это остаться самой в живых. Пережить арену. Если это то, что требуется, тогда это то, что я сделаю.

Я выживу.

Я не вижу причин, почему у меня нет шансов. Если я что-то и умею делать, так это драться. Я была воспитана так, чтобы уметь это. Я бывала на ринге и раньше. Я частенько получала. И становилась сильней. Я не боюсь.

– Тогда как ты собираешься выиграть? – спрашивает Бен. В этот раз вопрос звучит искренне, как будто он действительно поверил в то, что я смогу. Может быть, что-то в моем голосе убедило его.

– Мне не нужно выиграть, – отвечаю я спокойно. – Мне нужно только одно. Выжить.

Я едва успеваю договорить, как слышу топот военных ботинок по коридору. Через мгновение слышится звук открываемой двери.

Они пришли за мной.

 

Пятнадцать

Дверь в нашу камеру открывается и в нее проливается свет из коридора. Я подношу руки к глазам, прикрывая их, и вижу силуэт охотника за головами. Я ожидаю, что он подойдет и вытащит меня наружу, но вместо этого он бросает что-то твердое в пластиковом пакете на пол и пинает это. Пакет скользит по полу и останавливается, ударившись о мою ногу.

– Последний ужин, – объявляет он мрачно.

Затем он выходит и хлопает дверью, заперев ее на ключ.

Я уже чувствую запах еды и живот отзывается острой болью. Я осторожно поднимаю пластиковый контейнер, я едва могу разглядеть, что в нем в тусклом свете: это что-то длинное и плоское, опечатанное фольгой. Я отгибаю фольгу и на меня немедленно наваливается еще более сильный запах еды – настоящей, приготовленной еды, которую я не ела уже много лет. По запаху это стейк. И курица. И картошка. Я наклоняюсь и исследую содержимое: огромный, сочный стейк, две куриные ножки, картошка пюре и овощи. Лучший запах в моей жизни. Я чувствую себя виноватой, что здесь нет Бри, чтобы разделить со мной эту трапезу.

Интересно, почему они дали мне такой экстравагантный ужин, думаю я, но затем понимаю, что это вовсе не доброе дело, а акт эгоизма: они хотят, чтобы я была сильной на арене. Или, может быть, они меня искушают в последний раз, показывая, какая жизнь меня ждет, если я приму их предложение. Настоящая еда. Горячая еда. Жизнь в роскоши.

По мере того, как запах просачивается во все мои поры, предложение становится все более и более заманчивым. Я не чувствовала запах настоящей еды уже много лет. Неожиданно я понимаю, какая я голодная, как истощилась, и всерьез задумываюсь, были бы у меня силы на драку без еды.

Бен выпрямляется и наклоняется вперед, не глядя на контейнер. Конечно. Я неожиданно почувствовала себя ужасной эгоисткой, что не подумала о нем. Он голоден не меньше моего и я уверена, что запах, который заполнил всю комнату, сводит его с ума.

– Раздели со мной ужин, – произношу я в темноту. Это потребовало напрячь всю мою силу воли, но это правильно.

Он качает головой.

– Нет, – говорит он. – Они сказали, что это для тебя. Ешь. Когда они придут за мной, они мне тоже дадут поесть. А тебе нужно это сейчас. Ты первая идешь драться.

Он прав. Мне это нужно сейчас. Особенно потому, что я планирую не просто драться – я планирую выиграть.

Меня не нужно уговаривать. Запах еды переполняет меня и я хватаю куриную ногу и управляюсь с ней за секунду. Я откусываю кусочек за кусочком, едва останавливаясь, чтобы проглотить. Это самая вкусная вещь в моей жизни. Но я заставляю себя отложить одну ножку для Бена. Бен может получить свой ужин – или не получить. Так или иначе, после всего, через что мы прошли, я чувствую, что поделиться с ним будет правильно.

Я приступаю к пюре, используя пальцы, чтобы сгрести его прямо в рот. Мой живот урчит от боли и я понимаю, что мне нужен этот ужин, больше, чем какой-либо в моей жизни. Мое тело само просит, чтобы я откусила кусочек, и еще один. Я ем слишком быстро и в считанные мгновенья я ловлю себя на том, что проглотила больше половины. Я заставляю себя сохранить остаток для Бена.

Я поднимаю стейк пальцами и делаю несколько больших укусов, медленно прожевывая, стараясь насладиться каждым кусочком. Это лучшее, что я когда-либо ела. Если это станет моим последним ужином, я им довольна. Я оставляю половину стейка и приступаю к овощам, съедая половинку каждой. Через несколько секунд я заканчиваю – но все еще не чувствую себя удовлетворенной. Я смотрю на то, что отложила для Бена, и хочу насладиться всем до последней крошки. Но я собираю волю в кулак, медленно поднимаюсь на ноги, пересекаю комнату и ставлю контейнер перед ним.

Он сидит, все еще опустив голову на колени, не поднимая глаз. Он выглядит совершенно потерянным. Если бы я была на его месте, я бы следила за каждым кусочком, который он съедает, представляя, каков он на вкус. А у него, похоже, совсем не осталось воли к жизни.

Он, должно быть, чувствует запах еды так близко, потому что в конце концов поднимает голову. Он смотрит на меня, в глазах читается удивление. Я улыбаюсь.

– Ты же не думал, что я действительно съем все? – спрашиваю я.

Он улыбается, но качает головой и опускает ее. «Я не могу, – говорит он. – Это твое.»

– Теперь твое, – говорю я и сую еду ему в руки. У него нет другого варианта, как не взять ее.

– Но это не справедливо… – начинает он.

– Я наелась, – вру я. – Кроме того, мне надо оставаться легкой перед боем. Я не буду достаточно быстрой на полный желудок.

Моя ложь не слишком убедительна и я вижу, что он не очень-то поверил в нее. Но я также вижу, что эффект от запаха еды подействовал и на него и первобытные инстинкты взяли верх. Это тот же самый импульс, который был у меня несколько минут назад.

Он наклоняется и жадно начинает есть. Он закрывает глаза, откидывается и глубоко дышит, прожевывая, наслаждаясь каждым кусочком. Я смотрю, как он заканчивает есть и вижу, как сильно он в этом нуждался.

Вместо того, чтобы идти на свою половину комнаты, я сажусь рядом с ним у стены. Я не знаю, как долго мне ждать, пока они придут за мной, и почему-то мне хочется быть ближе к нему те последние минуты, что мы вместе.

Мы сидим там, молча, друг возле друга, потеряв счет времени. Я уже на пределе, прислушиваясь к каждому шороху, постоянно спрашивая себя, когда же они придут. Когда я думаю о том, что ждет меня впереди, мое сердце начинает колотиться сильнее и я стараюсь выкинуть это из головы.

Я думаю, что они выведут нас на арену вместе и удивлюясь, что они разделяют нас, Это заставляет меня задуматься, какие же еще сюрпризы они подготовили. Я стараюсь не думать о них.

Я не могу не задаваться вопросом, последний ли это раз, когда я вижу Бена. Я знаю его совсем недолго и в любом случае, это не должно меня беспокоить. Я знаю, что должна держать голову ясной, эмоции спокойными и сфокусироваться только на драке, которая ждет меня впереди.

Но по каким-то причинам я не могу перестать думать о нем. Не знаю, почему, но я привязалась к нему. Я буду скучать по нему. Это полная бессмыслица и я злюсь на себя за эти мысли. Я едва его знаю. Меня раздражает, что мне будет грустно – грустнее, чем должно быть – прощаться с ним.

Мы сидим в расслабленном, дружеском молчании. Оно отнюдь не неловкое. Мы ничего не говорим, но в этой тишине я чувствую, что он слушает меня, слушает, как я с ним прощаюсь. И что он тоже прощается со мной.

Я жду, что он что-нибудь – что угодно – скажет мне. Через несколько минут часть меня начинает думать, что, возможно, его молчанию есть причины, что, может быть, он не чувствует то же ко мне. Может быть, он вовсе не заботится обо мне, может быть, он даже зол на меня, что я втянула его во все это. Я внезапно начинаю сомневаться в себе. Мне надо знать.

– Бен? – шепчу я в полной тишине.

Я жду, но все, что я слышу, это храпящий звук его дыхания через сломанный нос. Я гляжу на него и вижу, что он крепко спит. Это объясняет тишину.

Я рассматриваю его лицо – даже такое побитое оно красиво. Мне претит мысль о разлуке. И о его смерти. Он слишком молод, чтобы умереть. Да и я тоже.

От еды мне хочется спать и я чувствую, что глаза, несмотря на мои старания держать их открытыми, закрываются в темноте. Прежде чем я успеваю понять, я облакачиваюсь на стену, моя голова скользит по ней и устраивается на плече Бена. Я знаю, что мне нужно проснуться, взбодриться, подготовиться к арене.

Но через мгновение я отрубаюсь.

* * *

Меня будит эхо тяжелых шагов в коридоре. Первая моя мысль о том, что это кошмар, но затем я понимаю, что не сплю. Я не знаю, сколько прошло часов. Однако тело чувствует себя отдохнувшим и это говорит о том, что я проспала долго.

Шаги становятся все громче и вскоре останавливаются у двери. Звенят ключи и я сажусь прямо, сердце бухает в моей груди. Они пришли за мной.

Я не знаю, как попрощаться с Беном, и я даже не знаю, хочет ли он этого. Поэтому я просто встаю, ощущая боль в каждом мускуле, и собираюсь уходить.

Неожиданно я чувствую руку на своем запястье. Она на удивление сильная и энергия этого пожатия проходит сквозь меня.

Я боюсь опускать глаза и смотреть в его – но у меня нет выбора. Он смотрит прямо на меня. Его глаза излучают участие и в этот миг я вижу, как сильно он заботится обо мне. Глубина его глаз пугает меня.

– Ты хорошо сработала, – сказал он, – доставив нас так далеко. Только благодаря тебе мы продержались так долго.

Я смотрю на него в ответ, не зная, как ответить. Я хочу извиниться перед ним за все это. Хочу сказать, что беспокоюсь за него. Что я надеюсь, что он выживет. Что я выживу. Что я увижу его снова. Что мы найдем наших братьев и сестер. Что вернемся домой.

Но я чувствую, что он и так это все уже знает. Поэтому я не произношу ни слова.

Дверь распахивается и внутрь входят охотники. Я поворачиваюсь, чтобы уходить, но Бен дергает меня за руку, заставляя снова взглянуть на него.

– Выживи, – произносит он с энергией умирающего человека. – Выживи. Для меня. Для своей сестры. Для моего брата. Выживи.

Слова повисли в воздухе, как приказ, и я невольно чувствую, что они будто бы пришли от папы, использовав Бена как транслятор. Они дрожью отзываются в моем позвоночнике. Если раньше я была настроена выжить, то теперь у меня просто нет другого выбора.

Охотники за головами входят и встают передо мной.

Бен отпускает меня, я поворачиваюсь и гордо встаю, встречая их лицом к лицу. Я чувствую прилив сил от еды и сна и вызывающе смотрю на них.

Один из них держит ключи. Сначала я не понимаю, зачем, но затем вспоминаю. Наручники. Они так долго были на мне, что я и забыла про них.

Я вытягиваю руки и он расстегивает их. Когда металл открывается, меня накрывает облегчение от боли. Я тру запястья, на которых остались круговые отпечатки.

Я выхожу из комнаты, прежде, чем они успевают вытолкнуть меня, чтобы преимущество оказалось на моей стороне. Я знаю, что Бен смотрит на меня, но оборачиваться на него я уже не вынесу. Мне нужно быть сильной.

Мне нужно выжить.

 

Шестнадцать

Охотники ведут меня по коридору и, проходя по бесконечному узкому проходу, я начинаю слышать слабое гудение. Поначалу ничего не разобрать. Но по мере того, как мы подходим ближе, оно становится похоже на шум толпы. Ликующей толпы, периодически что-то выкрикивающей.

Мы поворачиваем еще в один проход и шум становится еще лучше различим. Это рев, за которым следует грохот, как от землетрясения. Коридор действительно дрожит. Это похоже на вибрацию от тысяч топающих ног.

Меня толкают вправо в другой коридор. Меня возмущает, что охотники толкают и подгоняют меня, особенно ведя на смерть, и больше всего я хочу развернуться и уложить одного из них. Но я не вооружена, а они сильнее и больше, так что для меня ситуация не выигрышна. Кроме того, мне нельзя тратить силы.

Мне толкают последний раз и коридор раскрывается. Вдалеке горит яркий свет, как от прожектора, и шум толпы становится невероятно громким, как рев дикого животного. Коридор превращается в широкий и высокий туннель. Освещение становится все ярче и ярче и на какой-то миг мне кажется, что мы вышли на солнечный свет.

Но температура не меняется. Я все еще под землей, меня ведут по входному туннелю. К арене. Я думаю о том времени, когда папа брал меня на матчи по бейсболу, когда мы шли по стадиону к своим местам – после длинного коридора перед нами внезапно раскрывался стадион. Эта дорога вниз по переходу напоминает мне об этом. Кроме того, что сегодня я – звезда шоу. Я останавливаюсь и с трепетом смотрю перед собой.

Передо мной располагается невероятных размеров стадион, в котором набились тысячи и тысячи людей. В центре его ринг в форме восьмигранника; он напоминает ринг для бокса, кроме того, что вместо веревок по периметру железная решетка. Клетка стоит высоко, примерно в пяти метрах от пола, полностью окружая ринг и оставляя открытой лишь крышу. Она напоминает мне клетку, которую однажды использовали на Абсолютном бойцовском чемпионате, UFC, только эта больше. А еще в этой клетке, всей залитой кровью, изнутри каждые метра три торчат острые шипы – она определенно предназначена не для спорта, а для смерти.

Слышится лязганье металла. Внутри дерутся двое и одного только что бросили на клетку. Его тело ударяется о металл, чуть не наткнувшись на шип, и толпа взрывается одобрительным ревом.

Боец поменьше, весь в крови, отлетает от клетки, потеряв ориентацию. Другой – громадных размеров, как боец сумо. Он азиат и весит по меньшей мере 230 килограмм. Кинув своего небольшого жилистого соперника, он подбегает к нему, хватает обеими руками и легко поднимает над головой, будто куклу. Вместе с ним он медленно проходит по кругу и толпа бушует.

Он бросает его через весь ринг и он опять приземляется в клетку, снова чуть не попав на шип. Он падает на твердый пол и лежит, не шевелясь.

Толпа грохочет и подскакивает на ноги в диких воплях.

– ПРИКОНЧИ ЕГО! – кричит кто-то в толпе, перекрикивая шум.

– УБЕЙ ЕГО! – орет другой.

– ЗАДАВИ ЕГО!

Тысячи подскакивают на ноги, грохоча ботинками по железным трибунам, и звук становится огушающим. Сумоист поднимает вверх руки, медленно кружа по рингу и наслаждаясь моментом. Толпа ревет еще громче.

Сумоист медленно и зловеще пересекает ринг, направляясь к лежащему вниз лицом без сознания мужчине. Приблизившись, он неожиданно падает на колено и приземляется прямо на поясницу мужчины.

Я отворачиваюсь, не желая это видеть, ужасно сочувствуя маленькому, беззащитному человеку. Я не понимаю, почему они не закончат на этом. Ведь ясно же, что сумоист победил.

Но они очевидно не собираются заканчивать. Сумоист берет обмякшее тело соперника обеими руками, поднимает его и кидает лицом вперед через весь ринг. Человек ударяется о металлическую клетку и снова валится на пол. Толпа неистовствует. Его тело приземляется в неестественном положении и я уже не знаю, жив он или мертв.

Борец все еще не удовлетворен. Он поднимает руки и снова медленно обходит ринг под скандирование толпы.

«СУ-МО! СУ-МО! СУ-МО!»

Рев достигает своего пика, когда сумоист пересекает ринг последний раз, поднимает ногу и опускает ее на горло своего беззащитного противника. Он встает на него обеими ногами, раздавливая. Глаза человека широко раскрываются и он вытягивает обе руки, пытаясь избавиться от ног на своей шее. Но попытки его тщетны и через несколько секунд борьбы он наконец останавливается. Его руки, ослабев, падают по обе стороны. Он мертв.

Толпа с ревом вскакивает на ноги.

Сумоист берет мертвое тело, высоко поднимает его над головой и швыряет через ринг. В этот раз он целится прямо на выпирающий шип, на который и натыкается тело. Тело прилипает к краю клетки, из живота торчит штырь, кровь течет рекой.

Толпа бьется в исступлении.

Меня сильно толкают и я выхожу на яркий свет, направляясь вниз по проходу на стадион. Когда я вхожу, я понимаю, где собственно нахожусь: это бывший спорткомплекс Мэдисон-сквер-гарден. Только теперь место обветшало, кровля обвалилась так, что внутрь попадает солнечный свет и дождь, трибуны разъедены и покрыты ржавчиной.

Толпа, должно быть, замечает меня, потому что зрители поворачиваются в моем направлении и шумят в предвкушении. Я смотрю вблизи на кричащие и оживленные лица и вижу, что все они – биожертвы. Их лица деформированы, расплылись. Многие не толще спички, они истощены. В них сочетаются самые садистские образы, которые я когда-либо встречала, а здесь их бесконечное количество.

Меня ведут по проходу прямо к рингу, и, когда я дохожу до него, я чувствую на себе тысячи глаз. Слышится улюлюканье и неодобрительные возгласы. Очевидно, они не жалуют новеньких. Или же только меня.

Меня проводят вдоль ринга и подталкивают в сторону небольшой железной лестницы на краю клетки. Я гляжу на сумоиста, который грозно смотрит на меня сверху вниз изнутри ринга. Я смотрю на мертвое тело, все еще висящее на клетке. Я колеблюсь: мне совсем не хочется лезть на ринг.

Меня сильно толкают дулом ружья в поясницу и у меня нет другого выбора, как сделать свой первый шаг на лестницу. Затем другой, и другой. Толпа ликует, а у меня подкашиваются коленки.

Охотник открывает дверь в клетку и я шагаю внутрь. Он захлапывает ее за мной и я неосознанно вздрагиваю. Толпа снова одобрительно ревет.

Я поворачиваюсь и оглядываю стадион, выглядывая Бри, или Бена, или его брата – или хотя бы просто дружелюбное лицо. Но там таких нет. Я заставляю себя посмотреть через ринг на своего соперника. Сумоист стоит там, глядя на меня сверху вниз. Он скалится, затем разражается смехом, глядя на меня. Я уверена, что он думает, что меня будет легко убить. Я его не виню.

Сумоист поворачивается ко мне спиной и широко разводит руки, встречая толпу и требуя поклонения. Очевидно, я его не беспокою и он считает этот матч завершенным. Он уже празднует свою победу.

Неожиданно в моей голове раздается голос папы:

Всегда будь той, кто начинает драку. Никогда не сомневайся. Неожиданность – твое лучшее оружие. Драка начинается тогда, когда ТЫ ее начинаешь. Если ты хочешь, чтобы твой соперник начал ее – ты уже проиграла. Первые три секунды боя определяют его исход. Вперед. ВПЕРЕД!

Голос папы кричит у меня в голове и я позволяю ему захлестнуть себя. Я непрерывно думаю о том, что это безумие, и что мой соперник намного превосходит меня. Но все, что я знаю, это то, что если я ничего не сделаю, я умру.

Я позволяю папиному голосу вести меня, будто передавая контроль над своим телом кому-то другому. Я обнаруживаю, что лечу через весь ринг, целясь в сумоиста. Он все еще стоит спиной ко мне, руки все еще подняты, он наслаждается зрелищем. И сейчас, хотя бы в этот миг, он незащищен.

Я бегу по рингу и каждая секунда длится для меня вечность. Я сосредотачиваюсь на том факте, что я все еще в боевых ботинках с железными носками. Я делаю три огромных шага и, прежде, чем сумоист успевает отреагировать, подпрыгиваю в воздух. Я лечу, ведомая импульсом, и тщательно целюсь точно в тыльную сторону его левого колена.

Чем они больше, тем тяжелее падают, слышу я голос папы.

Я молюсь, чтобы он оказался прав.

У меня есть только один шанс.

Со всей силы я пинаю его сзади колена. Я чувствую удар своего железного носка по его мягкой плоти и молюсь, чтобы это сработало.

К моему удивлению его колено подгибается и он приземляется одной ногой на ринг, сотрясая его своим весом.

Толпа заходится в удивленном и радостном крике, по всей видимости, не ожидая этого.

Самая большая ошибка, которую можно допустить в драке, это ударить кого-то и уйти. Ты не выигрываешь драку единственным ударом или пинком. Ты выигрываешь их комбинацией. После того, как ударишь его, ударяй снова. И снова. И снова. Не останавливайся, пока он не будет неспособен встать.

Сумоист начинает поворачиваться ко мне, на его лице написан шок. Я не жду.

Я разворачиваюсь и наотмашь ударяю его точно по задней стороне шеи. Он падает лицом вниз, тяжело ударившись об пол, отчего тот затрясся. Толпа бушует.

Я снова не жду. Я высоко подпрыгиваю, чтобы сделать удар с отскока, приземляясь каблуком на его поясницу. Затем, без промедления, я поворачиваюсь и сильно ударяю его по лицу, целясь носком прямо в висок. Слабое место. Я бью туда снова, и снова, и снова. Вскоре он весь в крови и пытается закрыть голову руками.

Толпа сходит с ума. Все вскакивают со своих мест, крича.

– УБЕЙ ЕГО! – кричат они. – УБЕЙ ЕГО!

Но я колеблюсь. От одного вида его, обмякшего, лежащего тут, мне тошно. Я знаю, что это не дело – он безжалостный убийца – но все же никак не могу собраться, чтобы прикончить его.

Это моя большая ошибка.

Сумоист пользуется моим замешательством. Прежде чем я успеваю сообразить, что к чему, он протягивает руку и хватает меня за лодыжку. Его рука огромная, нереально огромная, она обхватывает мою ногу, как веточку. Одним легким движением он поднимает меня за ногу, закручивает и бросает через весь ринг.

Я влетаю в железную клетку в паре сантиметров от штыря и падаю на пол.

Толпа ликует. Я смотрю вверх, оглушенная, моя голова кружится. Сумоист уже поднялся на ноги и готов к бою. По его лицу струится кровь. Я не могу поверить, что сделала это. Что он настолько уязвим. И теперь он, должно быть, реально зол.

Меня ошеломляет его скорость. В мгновение ока он уже оказывается надо мной, подпрыгнув в воздух и готовясь приземлиться на меня. Если я быстро не уберусь отсюда, мне конец.

В последнюю секунду я откатываюсь и мне едва удается увернуться, он тяжело приземляется совсем рядом со мной, пол трясется с такой силой, что меня подбрасывает в воздух.

Я откатываюсь еще, и продолжаю катиться, пока не оказываюсь на другом конце ринга. Я быстро вскакиваю на ноги, пока сумоист также поднимается. Мы стоим по разные стороны ринга, друг напротив друга, тяжело дыша. Толпа сходит с ума. Я не могу поверить, что мне удалось выжить так долго.

Он готовится к нападению и я понимаю, что у меня кончились приемы. На ринге не так уж и много места для ухода, особенно, когда противник так велик. Одно неверное движение – и мне конец. Мне повезло с элементом неожиданности. Но теперь придется именно драться.

Неожиданно что-то падает с воздуха. Я смотрю и вижу, что что-то упало с открытого потолка клетки. Оно с грохотом приземлилось между нами. Это оружие. Огромный боевой топор. Я такого не ожидала. Я решаю, что это способ уравнивания сил соперников, и тем самым продления удовольствия. Топор приземляется в центре, на равном расстоянии от нас обоих, примерно в трех метрах.

Я не раздумываю. Я рвусь к нему и с облегчением вижу, что я быстрее его. Я добралась до него первой.

Но он быстрее, чем я ожидала, и как раз в тот момент, когда я нагибаюсь, чтобы поднять топор, я чувствую его тяжелые руки, сомкнувшиеся на моей грудной клетке мощным медвежьим объятьем. Он поднимает меня выше, играючи, будто я насекомое. Толпа ревет.

Он сжимает все сильнее и сильнее и я чувствую, как воздух уходит из моих легких, чувствую, как каждое ребро вот-вот сломается. Мне удается держать топор, но толку от этого нет. Я не могу пошевелить даже плечом.

Он крутит меня, развлекаясь. Толпа отвечает радостными воплями. Если бы мне только удалось освободить руки, я бы смогла использовать топор.

Но я не могу. Я чувствую, что в теле больше не осталось воздуха. Через минуту или две я задохнусь.

Удача отвернулась от меня.

 

Семнадцать

Казалось, сумоист еще не собирается меня убивать. Он по-видимому просто наслаждается нашей дракой – и хочет мной поиграть.

Поэтому вместо того, чтобы раздавить меня до смерти, он крутит меня несколько раз и бросает на пол. Топор вылетает у меня из рук и весь мир вертится, пока я лечу по воздуху. Я приземляюсь головой в железную решетку клетки.

Я ударяюсь о нее и грохаюсь на пол. Толпа ревет. Мне снова едва удалось избежать торчащих шипов. Я смотрю наверх и вижу тело предыдущей жертвы, все еще висящее на стене, и понимаю, что мне крайне везет. Топор со звоном приземляется в паре метров от меня.

Моя голова звенит и я теряю ориентацию в пространстве. Краем глаза я вижу, что сумоист готовится нападать, но я слишком разбита, чтобы двигаться.

Шевелись, солдат! ШЕВЕЛИСЬ!

Каким-то образом мне удается заставить себя шевелиться. Я поднимаюсь на колени, подползаю к топору так быстро, как могу, хватаю его обеими руками и оборачиваюсь вместе с ним.

Как раз вовремя. Сумоист стоит надо мной, готовясь наступить на меня, но я поднимаю топор и вонзаю ему в голень. Я чувствую, как сталь вошла в плоть. Кровь обливает меня с головы до ног.

Толпа издает невероятный рев. Наверное, я нанесла ему серьезный ущерб.

Он как бревно валится на бок, с грохотом приземляясь на пол. Он кричит и тянется к тому месту, где раньше была его нога, и я в шоке вижу, что отрубила ее топором. Кровь хлещет повсюду, а он орет и хватается за обрубок.

– УБЕЙ ЕГО! УБЕЙ ЕГО! – скандирует толпа.

Я понимаю, что это мой шанс и мне надо прикончить его. Но все еще, даже стоя над ним с занесенным топором, я не могу собраться с духом и опустить его.

Вместо этого я хочу лишь отойти подальше от него. Но я зажата в углу и путь мне преграждает его тело. Поэтому я бегу и перепрыгиваю через него, стараясь добраться до противоположной стороны.

Еще одна ошибка. Я снова недооценила его. Он тянется и ловит меня за лодыжку в воздухе. Я падаю на землю, сильно ударившись лицом. Толпа орет.

Он хватает мою ногу и тащит меня к себе. Я чувствую себя будто на конвейерной ленте, неизбежно скользя к нему на животе. В следующую секунду я уже буду на нем и он задавит меня до смерти своими ручищами.

Я все еще сжимаю ручку топора и, собрав последнюю энергию, я разворачиваюсь верхней половиной тела и обеими руками со всей силы опускаю топор. Слышится тошнотворный звук топора, раскалывающего лоб.

На какой-то момент я застываю, равно как и толпа. Его рука все еще держит меня за лодыжку и я думаю, достаточно ли глубоко вошло лезвие. Затем его рука наконец расслабляется и глаза широко раскрываются. Он мертв. Я убила его.

Толпа молчит. Я отползаю от него, не веря, что кто-то его размера может быть мертв и что я действительно убила его. Я встаю в дальнем конце ринга, тяжело дыша и с опаской глядя вниз на него, ожидая, что он воскреснет. Но он все не воскресает. Он мертв. Действительно мертв.

Неожиданно толпа забушевала, вскочила на ноги и зашлась в бурных криках одобрения. Они свистят и хлопают, и топают и конца этому не предвидится.

А затем я понимаю: я выиграла. Я смогу это сделать. Я смогу выжить.

* * *

Краем глаза я чувствую движение и смотрю наверх.

Лидер сидит наверху на своем пьедестале, глядя на нас сверху. Он медленно встает и, видя это, толпа затихает. Даже издалека я вижу удивление на его лице. Ясно, что он этого совсем не ожидал.

Он кивает и дверь в клетку открывается. Входит полдюжины охотников за головами, держа оружие. Двое из них подходят прямо ко мне с ружьями наперевес и на мгновение я думаю, что они собираются убить меня. Но затем я вижу, что остальные четверо вытаскивают тела предыдущих двух жертв. А эти двое – просто охрана на случай, если я буду совершать необдуманные движения. Они не полагаются на случайность.

Четверо охотников хватают сумоиста и с неимоверными усилиями тащат его огромную тушу по рингу. Это, должно быть, действительно тяжело, потому что они идут очень медленно и я вижу, как они напряжены.

Через минуту им почти удается вытащить его наружу, за ним тянется шлейф крови. Один из них возвращается назад и снимает проколотое тело небольшого мужчины с клетки, как будто вспомнив. Остальные два охотника выходят из клетки и захлапывают за собой дверь.

Теперь я стою в одиночестве, размышляя, что за этим последует. Я жду несколько мгновений, думая, что, может быть, они освободят меня, хотя я знаю, что это глупая идея. Я знаю, что на Первой Арене нет выживших. И никогда не будет.

И действительно, через мгновение толпа взрывается в воплях, поскольку к рингу уже ведут следующего бойца. Я удивлена, увидев, что это женщина. Она подходит прямо к металлической лестнице и выглядит уверенно и дерзко. Когда перед ней открывают дверь, она поднимается по лестнице в три быстрых шага и запрыгивает внутрь.

«ШИ-РА! ШИ-РА! ШИ-РА!» – ревет толпа.

С длинными черными волосами и черными глазами, Шира выглядит лет на тридцать, она хорошо сложена, у нее рельефная мускулатура и большая грудь. Она одета в облегающий эластичный топ и обтягивающие черные шорты, мышцы рук и ног пульсируют. С такой фигурой ей прекрасно можно сниматься в боевиках. Любопытно то, что на спине у нее небольшой рюкзак и я думаю, часть ли он ее наряда или она носит его с какой-то целью.

Она холодно смотрит на меня из противоположной части ринга. В отличие от сумоиста, она не относится ко мне легко, а изучает меня, будто считая серьезным соперником. Это меня беспокоит. Она кажется намного искусней. Странным образом я чувствую себя в большей опасности с ней, чем с ним. Я догадываюсь, что в рукаве у нее припрятаны козыри.

Она медленно начинает перемещаться по периметру ринга, и я делаю то же самое, держа дистанцию. Мы кружим друг напротив друга: два осторожных соперника, каждый ожидающий первого хода от другого. Через несколько секунд она неожиданно встряхивается и несется на меня, вытянув руки, как когти, и целясь ими прямо мне в лицо.

Я жду до последней секунды, затем уклоняюсь от удара и одновременно с этим выставляю подножку. Это срабатывает: она пролетает мимо меня, спотыкается и падает прямо на лицо. Толпа одобрительно гудит.

Но в то же мгновение она разворачивается и одной рукой хватает меня сзади за ногу, а другую запускает мне в волосы сзади. Это подло, а она тянет меня назад и вниз и я падаю прямо на спину, тяжело ударившись об пол. Она тут же садится на меня и берет в медвежью хватку, как в борьбе. Она крепко держит меня и не дает пошевельнуться, перекатываясь вместе со мной снова и снова.

Мои руки зажаты ею в тиски и я не могу их высвободить. Я чувствую, как она медленно выжимает из меня жизнь, а дыхание мое становится все менее глубоким.

«КУСАЙ ЕЕ! КУСАЙ ЕЕ!» – скандирует толпа.

Я не понимаю, почему они это кричат, пока Шира не отводит голову назад и широко не открывает рот. Ее зубы заточены напильником так, что получились клыки. Она опускает голову, целясь прямо в мое плечо.

Я отчаянно пытаюсь высвободиться, но она на удивление сильна и держит меня в клещах так, что я не могу выбраться. Следующее, что я чувствую, это дикая боль, когда два ее зуба вонзаются в мою лопатку. Я чувствую, как они проходят сквозь мою кожу и как льется горячая кровь, и кричу от боли.

Однако от сильной боли мне в кровь выплескивается адреналин и в неожиданном приливе сил мне удается спустить руки до ее солнечного сплетения и нажать изо всех сил. В этот раз это срабатывает. Она слетает с меня.

Я быстро откатываюсь, мое лицо красное от напряжения, плечо горит от боли; я потягиваюсь и касаюсь места укуса и моя рука мгновенно становится красной от крови. Теперь я разозлилась.

Я налетаю на нее прежде, чем она успевает встать на колени, и сильно пинаю, целясь в середину туловища. Слышится звук ломающихся ребер, по толпе прокатывается вздох. Я без промедления заношу ногу и сильно пинаю ее снова в лицо.

Она поникает, с лица ее струится кровь. Она смущена и лежит, раскинувшись на полу, так что теперь преимущество на моей стороне.

Я знаю, что мне нужно продолжать пинать ее в голову, прикончить ее. Но я все также не могу решиться. Я считаю, что будет плохо убить эту женщину, лежащую беззащитно. Я стою и раздумываю, а толпа заходится в крике:

«УБЕЙ ЕЕ! УБЕЙ ЕЕ!»

А я все еще колеблюсь. Это очередная глупая ошибка.

Я не вижу, как ее рука медленно скользит назад, расстегивая рюкзак. К тому времени, когда я это замечаю, уже становится поздно.

Ее рюкзак раскрывается и неожиданно из него показывается яркая, разноцветная змея.

Она ползет прямо ко мне.

 

Восемнадцать

Змея падает на землю и одним быстрым движением оказывается около меня. Я в таком шоке, что даже не знаю, как отреагировать. А змея не мешкает. Она оголяет свои клыки и вонзает их в мою лодыжку.

Меня ослепляет вспышка мучительной боли. Я падаю на колени, в то время как в мою плоть на десять сантиметров входят клыки. Я чувствую себя так, будто моя кожа в огне и она вот-вот сгорит от боли.

Мои рефлексы берут верх и я, не думая, хватаю змею за голову и отрываю от своей ноги, вытянув перед собой. Когда я отвожу руку и кидаю ее через ринг, она шипит. Ударившись о металлическую клетку, она падает на пол. Толпа одобрительно ревет.

Змея немедленно кидается по полу обратно ко мне. Теперь моя нога горит от боли так сильно, что я даже забываю про боль в плече. Хуже всего то, что Шира снова начинает вставать.

Я слышу звон и смотрю на пол, чтобы увидеть, какое упало оружие. На этот раз это копье.

Я подбегаю и подбираю его. Когда змея снова подползает ко мне, я вонзаю копье в нее. Мимо.

Змея делает на меня выпад и я отступаю как раз вовремя. Но змея опять приближается. Я поднимаю копье, размахиваюсь и снова опускаю его в змею. На этот раз попадание идеальное.

Копье входит как раз в голову змее, прижимая ее к земле. Она обмякает.

Толпа ревет.

Как раз, когда я думаю, что могу расслабиться, я получаю сильный удар локтем сзади, прямо по позвоночнику. Я лечу вперед и ударяюсь головой о металлическое заграждение, едва не попав на торчащий штырь. От боли у меня кружится голова.

Я оборачиваюсь и вижу, что Шира готовится нападать с перекошенным от ярости лицом. Она высоко подпрыгивает в воздух, ногами вперед, чтобы толкнуть меня в грудь. Я замечаю, что на носках ее ботинок торчат острые металлические лезвия: если она ударит меня, это будет смертельно.

Я уворачиваюсь в последнюю секунду и она влетает в решетку, и тяжело падает на спину. Толпа бушует.

Я пытаюсь добежать до копья, которое находится на другой половине ринга, но когда я двигаюсь мимо нее, она вытягивает руку вперед, и хватает меня за ногу, опрокидывая на пол. Я тяжело приземляюсь на голову. Секундой позже я чувствую ее сверху на себе, она применяет захват, обернув вокруг меня руки и ноги. Толпа неистовствует.

Я переворачиваюсь так, что она оказывается спиной на полу, обхватывая меня снизу. Она держит мои ноги своими мускулистыми ногами, затем вытягивает руку и обвивает предплечьем мое горло. Она меня задушит до смерти. У меня нет пространства для маневра. Я снова проигрываю.

Свободной рукой я стараюсь потянуться назад через плечо. Всего в тридцати сантиметрах от меня лежит копье, все еще воткнутое в змею. Я тянусь так далеко, как могу, доставая до копья кончиками пальцев, но могу лишь слегка погладить древко копья. Я так близко. Но мне не хватает воздуха.

Я сгинаю ногу, все еще мучительно ноющую от укуса змеи, упираюсь пяткой в пол и толкаю, стараясь перекинуть нас обеих назад. Мне удается продвинуться на несколько сантиметров. Как раз достаточно, чтобы схватить копье.

Наконец, оно у меня в руке. Но мир уже плывет у меня перед глазами и я вижу звезды, теряя кислород. Я знаю, что жить мне осталось всего несколько секунд.

Последним невероятным усилием я поднимаю копье и направляю его на себя, в последнюю секунду убрав с пути голову. Я сильно опускаю его вниз, держа обеими руками.

Копье едва не попадает в мою голову и втыкается в горло Шире. Я давлю сильнее и сильнее, слыша, как металл с жутким звуком пронизывает плоть, пока ее хватка вокруг моего горла наконец не ослабевает.

Она расслабляется подо мной, ее руки и ноги отпускают меня. Я чувствую ее горячую кровь, льющуюся из ее шеи на мою. Наконец, я могу освободиться, откатиться и подпрыгнуть на ноги.

Я встаю над ней и смотрю вниз, потирая горло и ловя ртом воздух. Ее глаза широко открыты, она будто таращится куда-то в сторону.

Через минуту изумленного молчания толпа вскакивает на ноги с одобрительным ревом, еще более оглушительным, чем прежде. Теперь они любят меня.

* * *

Смотря сверху вниз на тело Ширы, я не чувствую гордость; я думаю лишь об укусе змеи, жуткой болью горящем на моей лодыжке, и отчаянно желаю знать, ядовитый ли он. Моя нога уже покраснела и опухла и каждый мой шаг приносит все больше мучений. Я думаю, что если бы он был ядовитый, я бы уже была мертва или по крайней мере парализована. Но все же боль в ноге невероятная и я с трудом могу идти. Я не знаю, смогу ли продолжать драться в таком духе.

Не говоря уже обо всем остальном: сломанные ребра, рана на руке от шрапнели, новая рана от укуса на плече, опухшее лицо… я облокачиваюсь на ограждение и пытаюсь восстановить дыхание. Я действительно сомневаюсь, что смогу драться еще с кем-то. Теперь я понимаю, почему на Первой Арене не бывает выживших.

Я замечаю движение и поднимаю глаза на лидера, хмуро глядящего вниз. Он не выглядит довольным. Толпа продолжает аплодировать, и я не могу не думать, что почему-то смущаю лидера. Очевидно, схватки на арене должны быть быстрыми и представлять из себя лишь героическую казнь. Они не должны длиться дольше одного раунда. Очевидно, он ожидал, что я умру раньше.

Что еще хуже, люди в толпе неистово делают ставки. Интересно, поставил ли лидер и его люди против меня? Возможно, моя победа стоила им денег. Какие здесь могут быть ставки? Думаю, что 500 к 1 против меня.

Вокруг него толпятся советники и с возбужденным видом шепчут что-то ему в уши, как будто предлагая план. Он медленно кивает в ответ.

В этот самый момент в клетку входят два охотника за головами. Они подбегают к телу Ширы и тащат его по рингу. Один из них наклоняется и хватает копье и трупик змеи. Пол красный и скользкий от крови. Я наблюдаю за происходящим, все еще стараясь восстановить дыхание, когда слышу слабый шум. Вскоре он усиливается и земля подо мной дрожит. Вскоре шум превращается в оглушительный рев.

Вся толпа вскакивает на ноги с бешеным топотом, каждый присутствующий в зале поворачивается ко входному туннелю. Входит дюжина мужчин, все они держат факелы. Они очищают путь для кого-то совершенно необыкновенного. Толпа ревет все громче и громче пока грохот не становится оглушающим. Мне не нравится этот звук, он говорит о том, что они хорошо знают этого человека.

Еще через несколько секунд я вижу то, что вызвало такой восторг и рокот. Позади свиты из дюжины факелоносцев я замечаю того, кто теперь мой новый соперник. Я сглатываю.

Он, вероятно, самый большой и самый мускулистый человек из всех, кого я видела. Он возвышается над факелоносцами по крайней мере сантиметров на тридцать, на каждом квадратном сантиметре его тела выпирают мышцы. Он в три раза больше любого обычного человека. На нем надета черная маска, зловещая и угрожающая, поэтому я не вижу его лица. Наверное, я лучше пас.

Его руки и предплечья закрывают черные перчатки из твердого материала, покрытого шипами. Он абсолютно голый, за исключением черных, облегающих шорт и черных боевых ботинок. Мышцы его бедра переливаются при каждом шаге.

Когда он подходит к рингу ближе, толпа сходит с ума. Наконец, становится возможным разобрать то, что они скандируют:

«МАЛЬ-КОЛЬМ! МАЛЬ-КОЛЬМ! МАЛЬ-КОЛЬМ!»

Он кажется равнодушным к восторгу толпы; ему просто все равно. Окруженный свитой из двух дюжин людей, он выглядит зверем в клетке, готовым разорвать все, что ему встретится на пути. Я все не могу привыкнуть к мысли, что мне предстоит с ним драться. Это шутка. У меня нет и шанса.

Мне повезло с сумоистом, потому что он был слишком уверен в себе и беззаботен; с Широй мне тоже повезло, но все могло случиться иначе. Но этот человек… Очевидно, что он победит меня одной рукой. Я не пессимист. Но когда он взбирается по лестнице, заходит в клетку и встает, больше меня в два раза, этого достаточно, чтобы у меня задрожали колени. Это не человек – это чудовище, только совсем не сказочное. Я решаю, что они берегли его для особых случаев – натравливать на людей, которые не поддаются играм и смущают лидера. Или, может быть, он – последнее средство, чтобы убивать людей быстро и безболезненно, не полагаясь больше на случай.

Он широко разводит руки и откидывает голову, отчего толпа сходит с ума. Шум так громок, что у меня болят уши. Зверь не отводит от меня глаз, которые я вижу сквозь маску. Я чувствую, как они сверлят меня – бездушные черные глаза. Он медленно опускает руки, все еще пялясь. Я отклоняюсь от клетки и стою теперь на своих ногах, глядя ему прямо в лицо. Я стараюсь изо всех сил стоять прямо и выглядеть бесстрашно. Правда, сомневаюсь, что это сработает.

Я не знаю, что делать дальше. На этой арене нет официального звука или сигнала, отмечающего начало матча. И даже если бы был, мне кажется, никто не обращал бы на него внимания в любом случае. Матчи начинаются тогда, когда их начинают бойцы. И я не в настроении начать этот. Он также не торопится, наслаждаясь каждым моментом, стараясь устрашить меня. Это действует.

Моя единственная надежда на лидера и его свиту, которые могут скинуть еще оружие. Но когда я поднимаю глаза на их злобные лица, я не вижу и намека на это.

Он шевелится. Медленной походкой он двигается ко мне, как будто у него сколько угодно времени. Как будто он наслаждается этим. Я изучаю его психику, ища хоть какие-то слабые места. Но ничего не обнаруживаю: он просто стена крепких мышц.

По мере того, как он приближается, я отхожу о него, двигаясь по кругу вдоль стены клетки. Я понимаю, что из-за выгляжу слабой и, вероятно, этим подстегиваю его. Но я думаю, что подстегнуть его еще больше просто невозможно, и все еще не хочу с ним драться. Может быть, если я буду избегать его достаточно долго, у меня появится идея. Или они скинут мне оружие. Или он устанет. Хотя все это сомнительно.

Он медленно подходит, а я продолжаю отступать. Толпа начинает беспокоиться, шипя и свистя, и поторапливая меня. Они хотят крови. И я уже не их фаворит.

Он идет ко мне немного быстрее и я так же быстро отступаю. Он делает шаг влево, я делаю шаг вправо. Это не может продолжаться вечно: он приближается ко мне.

Он теряет терпение и делает выпад на меня, пытаясь схватить. В последнюю секунду я шагаю в сторону и отбегаю. Я уже на другой стороне от него и он хватает лишь воздух.

Толпа смеется над ним. Он оборачивается, его шея наливается густым малиновым цветом. Теперь он разозлился. Он несется на меня со всей мочи. Мне некуда отступать.

В последнюю секунду я пытаюсь шагнуть вправо, но на этот раз он это замечает и хватает меня за футболку. Без промедления он поворачивается, крутит меня одной рукой и швыряет. Я лечу беспомощно, как котенок, по всему рингу и врезаюсь в клетку. К счастью, я не попадаю в выпирающий штырь.

Толпа одобрительно шумит. Я лежу там, у меня перехватывает дыхание, моя нога и плечо пульсируют. Сделав над собой невероятное усилие, я поднимаюсь на руки и колени, но как только я это делаю, я чувствую его руки на своей спине. Схватив меня за футболку, он снова кидает меня головой вперед.

Я пушечным ядром пролетаю на другую сторону ринга. Я чувствую полет, а затем сильный удар головой о металлическую клетку. Боль оглушает меня. Я ударяюсь о клетку и приземляюсь на спину на пол, снова разучившись дышать.

Толпа в восторге, все вскакивают на ноги.

Я смотрю вверх как раз вовермя, чтобы увидеть огромную ногу, опускающуюся прямо на мое лицо. В последний момент мне удается укатиться с пути и я чувствую ухом ветер, когда в паре сантиметров от моего лица его нога грохает об пол. Толпа охает. Конец был близок. Еще доля секунды и его нога раздавила бы мое лицо в лепешку.

Я поворачиваюсь и, не раздумывая, вонзаю зубы ему в ногу. Я чувствую, как они впиваются в его плоть, и соленую кровь, которая течет по моим губам. Я слышу, как он стонет от боли. Это человек. Это меня удивляет. Я поступила подло, но ничего другого придумать я не смогла.

Он отдергивает ногу и сильно пинает меня по лицу. Я лечу, несколько раз перекувырнувшись в воздухе, и ударяюсь о другой угол клетки.

Он трогает свою кровоточащую ногу, смотрит на руку и усмехается на меня с новообретенной ненавистью. Наверное, теперь он решил, что меня ждет мучительная смерть вместо быстрой.

Я поднимаюсь на ноги, стоя перед ним лицом к лицу, и на этот раз я чувствую, что необходим элемент неожиданности. Как бы безумно это ни выглядело, я нападаю на него.

Я подпрыгиваю в воздух и собираюсь сделать прямой удар ногой с прыжка, целясь ему в область паха. Я надеюсь, что если сильно ударю его в правильную точку своим металлическим носком, это возымеет действие.

Но он слишком хороший боец для этого. Он видит мои намерения за версту, и без каких-либо усилий вытягивает руку и блокирует мою ногу. Его металлические перчатки ударяются о мою лодыжку прямо в пораненное место, прежде, чем я успеваю нанести удар. Боль отупляющая. Я останавливаюсь прямо в воздухе и падаю на землю, в агонии хватаясь за лодыжку.

Я пытаюсь встать, но он бьет меня тыльной стороной руки с перчаткой прямо по лицу, от чего я падаю на пол лицом вниз. Я чувствую вкус крови во рту и смотрю на пол, покрытый темно-красной жидкостью. Толпа ликует.

Я пытаюсь подняться снова, но прежде, чем мне это удается, я чувствую, как он поднимает меня за спину и бросает. Он целится в верх клетки и я лечу через ринг в этом направлении. На это раз я думаю быстро.

Я вытягиваюсь и, достигнув стены, хватаюсь за сетку. Стена качнулась, но мне удалось удержаться. Я сижу высоко на клетке, метрах в пяти над землей, цепляясь изо всех сил, ведь от этого зависит моя жизнь.

Зверь выглядит раздраженным. Он тянется, пытаясь достать меня и стащить вниз. Но я забираюсь еще выше. Он пытается ухватить меня за ногу, но я притягиваю ее к себе как раз вовремя. Я вне зоны досягаемости.

Он выглядит озадаченным и я вижу, как кожа на его шее покраснела от бессилия. Он такого не ожидал.

Толпа вскакивает на ноги, одобрительно воя. Судя по всему, они еще не видели такой тактики.

Но я не знаю, как долго смогу продержаться, вися. Мои мышцы уже устали, да и стена качается от моего веса. Зверь начинает изо всех сил ее трясти. Я вишу, вцепившись в нее, как буек в шторм. Но как бы сильно он ни раскачивал ее, я отказываюсь спускаться.

Толпа одобрительно ревет и смеется над ним. Я смотрю вниз и вижу, что шея уже стала темно-красной. Он выглядит опозоренным.

Он начинает лезть на сетку, медленно и неуклюже. Он слишком тяжел, чтобы быть гибким, да и клетка не предназначается, чтобы на ней висел кто-то его комплекции. Он взбирается ко мне, но теперь преимущество у меня. Он использует обе руки, чтобы подниматься, и, когда он приближается, я вытягиваю одну ногу и сильно ударяю его в лицо, целясь в его висок на краю маски моим железным носком.

Это мощный удар, которого он не ожидал, – и, к моему удивлению, он срабатывает. Он падает с решетки с добрых трех метров и тяжело приземляется ровно на спину на пол. Сила падения такая, что весь ринг трясется. Как будто ствол дерева рухнул с неба. Толпа шумит, высказывая свое одобрение.

От моего удара с него слетает маска и пролетает через весь пол. Он поднимается на ноги и злобно глядит на меня и я впервые вижу его лицо.

И тут же этом жалею.

Оно омерзительно, уродливо и почти не напоминает человеческое. Теперь я понимаю, почему он носит маску. Его лицо полностью сгорело и обуглилось, оно все покрыто шишками. Это худший из всех биожертв, которых я видела когда-либо. У него нет носа и вместо глаз прорези. Он гораздо больше похож на животное, нежели на человека.

Он щерится и рычит на меня, и если я и не боялась раньше, то теперь мое сердце дрожит от страха. Я дерусь с чем-то, вышедшим из самых страшных кошмаров.

Но по крайней мере здесь я в безопасности. Я перехитрила его. Он ничего не может сделать, кроме как стоять и смотреть на меня снизу вверх. Мы зашли в тупик.

Но тут все меняется.

По глупости я все время смотрела вниз и забывала посмотреть перед собой, не думая, что оттуда может быть какая-то угроза. Но одному из охотников удается дотянуться до меня снаружи ринга длинным шестом. Он толкает меня им прямо в грудь. Электрический удар проходит через все мое тело. Это что-то вроде электрической погонялки для скота – должно быть, они хранят ее для таких, как этот, случаев.

От шока я слетаю вниз с клетки. Я падаю по воздуху и приземляюсь прямо на спину. Сила от удара снова вышибает из меня весь воздух и я меня все еще потряхивает от тока. Толпа ревет от радости, что я снова на земле, совершенно беспомощная.

Я едва могу дышать и не чувствую кончиков пальцев. Но времени на размышления нет. Зверь несется прямо на меня, выглядя еще безумней, чем прежде. Он подпрыгивает в воздух и высоко поднимает колени, готовясь опустить обе ноги на мое лицо и просто растоптать.

Каким-то чудом мне удается откатиться с его пути в последнюю секунду. Ветер, поднявшийся от его прыжка, проносится над моим ухом и затем слышится мощный грохот. Пол дрожит и я подлетаю с него, как игрушка. Я откатываюсь, встаю и отбегаю на другой конец ринга.

Неожиданно с неба падает еще одно оружие и приземляется прямо в центре ринга. Средневековая булава. У нее деревянная ручка, на ней – длинная цепь, на конце которой металлический шар с шипами. Раньше я такие видела на картинках с рыцарями в доспехах: это смертельное оружие, популярное в Средние Века.

Я добираюсь до него раньше, чем он – не то, чтобы он вообще проявил к нему интерес. Он даже не пошел за ним, очевидно, ощущая, что не нуждается в нем. Я его не виню.

Я хватаю рукоятку и кручу булаву с вновь появившейся уверенностью. Если я попаду в него хоть один раз, может быть, я и выиграю. Это красивое оружие и шипованный шар кружится и кружится на конце цепи, установив периметр вокруг меня, заставляя его держаться на краю. Я кручу цепь снова и снова, как вертолет, и это отпугивает его.

Но он все равно медленно приближается, а я отступаю. Когда я делаю очередной шаг, я подскальзываюсь на лужице крови: ноги выскальзывают из-под меня и я приземляюсь на спину. В этот момент я роняю булаву и она летит через всю клетку. По чистой случайности она пролетает прямо над его головой; но он более проворен, чем я ожидала, и с легкостью пригибается. Она пролетает над ним и врезается в стену клетки. Толпа выдыхает: опасность была близка.

Я лежу на спине и прежде чем я успеваю встать, он уже стоит надо мной. Обеими руками он хватает меня за грудки. Он поднимает меня высоко над своей головой, как борец, затем проходит со мной по рингу перед тысячами болельщиков. Они радостно скандируют:

«МАЛЬ-КОЛМ! МАЛЬ-КОЛМ! МАЛЬ-КОЛМ!»

Может быть, это его фирменное движение перед тем, как он приканчивает людей. Болтаясь в воздухе так высоко над его головой, я пытаюсь вывернуться, но все тщетно. Я ничего не могу сделать. Я в его распоряжении. Любая секунда может стать моей последней.

Он медленно прогуливается со мной по рингу, снова и снова, наслаждаясь восторгом публики, своей победой. Шум толпы вырастает до наивысшей точки. Он поднимает меня еще выше, готовясь со всей силы швырнуть меня, и последнее, о чем я думаю, прежде, чем полететь, это то, что я рада, что Бри не видит, как я умираю.

 

Девятнадцать

Он бросает меня и я лечу по воздуху на полной скорости, даже не зная, что способна передвигаться так быстро, и тяжело приземляюсь на пол на противоположной части ринга. Ударившись головой о железо и получив еще один шрам на лоб, я чувствую, что у меня треснуло еще одно ребро. Интересно, много ли еще издевательств способно вынести мое тело?

Я чувствую, как он снова подходит ко мне, но у меня нет сил даже пошевелиться. Я лежу лицом вниз, стараясь просто дышать. Он не торопится. Очевидно, что он убьет меня, как только подойдет. Его шаги излучают смерть.

Я устала и слишком слаба, чтобы что-то делать, поэтому просто принимаю свою судьбу. Я должна умереть. Здесь, на этом месте. Сейчас. Я проиграла. Я подвела Бри.

Пока я лежу там, тяжело дыша, с кровью, льющейся из моего рта, постепенно за звоном в ушах, за гвалтом толпы я слышу другой звук. Это голос. Голос моего папы. Строгий голос. Тот, которым он обычно меня отчитывал. Заставлял меня поднажать. Заставлял меня стараться быть лучше, чем я есть.

Будь упорней, моряк! Хватит жалеть себя! Ты проигрываешь тогда, когда думаешь о своем проигрыше! Будь сильной! БУДЬ СИЛЬНОЙ!

Его голос становится оглущающим и перекрывает все остальные звуки. Я поднимаю глаза, все плывет, но в тот момент я могу поклясться, что вижу папу, стоящего, уперев руки в пояс, и строго смотрящего на меня сверху вниз. На его лице читается неодобрение – даже отвращение. Это мотивирует меня. Становится толчком изнутри.

Я никогда не могла терпеть папино неодобрение, и всегда делала все, что угодно, просто чтобы доказать, что он не прав. В этот раз все в точности так же. Я чувствую прилив адреналина, меня захлестывает волна возмущения, я хочу доказать, что он ошибается. Меня наполняет ярость и я вскакиваю на руки и колени.

БУДЬ СИЛЬНОЙ!

Зверь делает три больших шага и подпрыгивает, чтобы нанести мне смертельный удар ногой по лицу. Если я приму его, он просто раскрошит мне череп.

Но теперь я готова. Я ввергаю его в шок, в последнюю секунду укатившись с места, за доли секунды до того, как его нога меня достигла. Он промахивается и вместо этого пинает металлическое ограждение с такой силой, что его нога застревает в сетке.

Я подпрыгиваю на ноги и в тот же миг обегаю ринг и хватаю булаву. Зверь дергает свою ногу, стараясь высвободиться из клетки, но его нога прочно там засела.

В этот раз я не теряю времени. В этот раз я не колеблюь. Наконец-то я усвоила урок.

Я проношусь через ринг и со всей силы замахиваюсь буавой, раскрутив шар. У меня есть лишь один удар, поэтому я целюсь в его большую, лысую, мускулистую голову.

Я подхожу ближе. Между нами три метра… полтора…Я закручиваю булаву и отправляю шар.

Неожиданно он освобождает ногу из сетки, разворачивается и видит меня.

Я уже задала движение цепи и шар уже крутится, пролетая над моей головой. И как только он поворачивается ко мне лицом, шар влетает ему прямо в висок. Из раны хлещет кровь и я отпускаю рукоятку булавы.

Толпа застывает в тишине.

Зверь делает шаг назад, запинается, затем тянется, берет ручку булавы, и выдергивает ее из собственной головы. Когда он это делает, из нее течет кровь вперемешку с мозгами.

Я стою, застыв от ужаса. Я не могу постичь, как кто-то может продолжать шевелиться после такого ранения.

Но через мгновение он роняет булаву и его колени подгибаются. Он падает прямо на лицо. Его руки безвольно лежат по обе стороны и через секунду, к своему удивлению, я осознаю, что он мертв. Я его убила.

Через секунду изумленного молчания толпа вдруг вскакивает на ноги. Она бушует и орет громче, чем когда-либо раньше. В этот раз они скандируют мое имя.

«БРУК! БРУК! БРУК!»

Я едва слышу это. Вся сила, которая во мне еще оставалась, неожиданно растворяется и мгновение спустя мир кружится, колени слабеют, а я опускаюсь на пол. Последнее, что я вижу, это пол, мчащийся мне навстречу и ударяющий меня прямо в лицо.

Мир погружается во тьму.

 

Двадцать

Я не уверена, живая я или мертвая. Мое тело болит сильнее, чем можно представить, наверное, именно так все и бывает по ту сторону. Каким-то образом я все-таки чувствую, что все еще жива: если бы я умерла, надеюсь, это не было бы так мучительно.

Я с трудом открываю один глаз и вижу, что лежу лицом вниз на железном полу в темной комнате, в которой работает лишь аварийное освещение. Я поднимаю глаза и стараюсь понять, что за силуэт передо мной.

– Брук? – спрашивает голос. Это мужскй голос, и я знаю, что он мне знаком, но не помню, откуда.

– Брук? – мягко спрашивает он еще раз.

Я чувствую на своем плече руку, которая меня нежно трясет.

Мне удается раскрыть глаз пошире и я наконец могу разглядеть лицо: Бен. Он наклоняется надо мной и легонько расталкивает меня, стараясь убедиться, что я жива.

– Это тебе, – говорит он.

Слышится звук пластика по металлическому полу и в нос мне бьет запах еды. Но я слишком слаба, чтобы смотреть на нее, и вообще не совсем понимаю, что происходит.

– Мне нужно идти, – говорит он. – Пожалуйста. Я хочу, чтоб ты поела.

Секунду спустя доносится звук открываемой двери и в комнату проливается свет. Слышится топот ботинок, звон цепей – снимают наручники. Затем шаги стихают, дверь закрывается и в этот момент я внезапно осознаю: они только что увели Бена.

Я хочу поднять голову, открыть глаза и окликнуть его. Поблагодарить его. Предостеречь. Попрощаться.

Но моя голова слишком тяжела, чтобы я могла поднять ее, а глаза непроизвольно закрываются. Через минуту я погружаюсь в глубокий сон.

* * *

Не знаю, сколько прошло времени до того, как я проснулась. Я чувствую холодный металлический пол половиной лица и в этот раз мне удается медленно поднять голову и прийти в себя. Голова раскалывается, а каждый уголок тела ноет.

Когда я сажусь, я чувствую острую боль в ребрах, по обеим сторонам. Мое лицо опухло, оно все в шрамах и ссадинах, а плечо доставляет невыносимые страдания. Хуже всего невероятная пульсация в лодыжке – невыносимая боль пронзает меня, когда я пытаюсь выпрямить ногу. Сначала я не могу понять, откуда она, но затем вспоминаю: укус змеи.

Упершись одной рукой, у меня получается приподняться повыше. Я оглядываю темную комнату в поисках Бена. Но его нет. Я одна.

Передо мной стоит нетронутый поднос с едой. Его едой. Я вытягиваю руку и трогаю: холодная. Я расстраиваюсь, что он оставил ее; я уверена, что она нужна ему не меньше, чем мне. Я понимаю, чего ему стоило пожертвовать мне пищу. Это был его последний ужин, а затем они потащили его драться. Мое сердце задрожало от этой мысли. Это значит, что он, конечно же, уже мертв.

Я смотрю снова вниз на поднос; кажется, что это еда мертвого человека. Я не могу заставить себя прикоснуться к ней.

Слышится грохот ботинок по коридору и металлическая дверь распахивается. Внутрь проходят четыре охотника, которые хватают меня и выволакивают из комнаты. Трудно описать боль, которую я чувствую, когда мне приходится встать и пойти. Моя голова очень тяжела и комната вращается, я не знаю, удастся ли мне не отключиться.

Меня толкают вниз по коридору и, пока я иду, рев толпы все нарастает. Мое сердце падает, когда я понимаю, что меня ведут назад на арену.

Если они думают, что я могу драться снова, это просто смешно. Я едва могу идти. Кто угодно, кто выйдет со мной на ринг, получит легкую добычу. У меня не осталось ни малейшего стремления драться – и совсем нет сил, даже если бы и было стремление. Я уже отдала арене все, что могла.

Меня токают последний раз из туннеля на арену. Рев стоит оглушшающий. Я щурюсь от яркого света, когда меня ведут по проходу, и считаю свои последние минуты.

Толпа подпрыгивает на ноги при виде меня. Они неистово топают. В этот раз вместо свиста и улюлюканья, они явно демонстрируют свою любовь ко мне.

«БРУК! БРУК! БРУК!»

Нереальное ощущение. Я достигла славы, делая то, что я ненавидела, в последнем месте на земле, где бы я хотела славы.

Меня снова толкают вдоль ринга, назад к металлической лестнице. Я смотрю наверх и вижу открытую клетку, беспомощно я забираюсь туда.

Когда я вхожу, толпа сходит с ума.

Я все еще наполовину сплю и все кажется мне нереальным, я не могу понять, делала ли я это раньше или это был сон. Я смотрю вниз на свою израненную ногу и понимаю, что все было на самом деле. Я не могу поверить. Я снова здесь. На этот раз, на верную смерть.

Они не шутили, когда говорили, что у них не бывает выживших. Теперь я вижу, что исключений не будет.

Я стою на пустом ринге и оглядываю стадион, думая о том, кто будет моим следующим соперником, откуда он появится. Неожиданно с дальнего края стадиона слышится рев толпы. Туннель открывается и входит второй боец. За свитой охранников я не могу разглядеть, кто это. Толпа сходит с ума, когда он подходит ближе. Но он загорожен все время, пока идет к рингу, пока взбирается по лестнице, пока клетка не открывается и его не заталкивают внутрь я не вижу, кто это.

В это миг во мне исчезает последнее желание драться.

Я в ужасе.

Этого не может быть.

Точно в таком же шоке передо мной стоит Бен.

 

Двадцать один

Я стою в потрясении, глядя на Бена, который выпучил глаза. Я не знала, что они могут быть такими жестокими. Из всех людей, с кем они могли меня столкнуть, почему они выбрали именно его?

Толпа похоже замечает, что мы знакомы, – и ей это приходится по вкусу: они визжат и орут, когда клетка с шумом захлапывается. Они бешено делают ставки, желая увидеть, кто из нас первым решит убить другого.

Бен выглядит совершенно потерянным и явно не в своей тарелке. Наши глаза встречаются и мы понимаем друг друга. Его огромные голубые глаза, такие нежные, сейчас глядят с надрывом. Он выглядит заблудившимся мальчиком. Я уже вижу, что он никогда не поднимет и пальца на меня.

До этого момента, я была готова просто покорно сойти в могилу. Но теперь, увидев здесь Бена, также попавшего в серьезную передрягу, такого беззащитного, моя воля к жизни возвращается. Мне нужно найти способ выбраться отсюда. Я должна спасти нас. Если не для себя, так для него.

Я быстро думаю, мое сердцо бешено бьется в груди, делая миллион ударов в час, я стараюсь сосредоточиться, выбросить из головы оглушающую толпу.

Толпа взрывается свистом и улюлюканьем, злясь, что никто из нас не начинает драку. В конце концов их разочарование перерастает в ярость и они начинают кидать в клетку что попало. Тухлые томаты и всевозможный хлам ударяются о металл, градом обрушиваясь на клетку.

Неожиданно я чувствую удар током в почках, оборачиваюсь и вижу электропогонялку, просунутую через сетку клетки. Охотник быстро втягивает ее, когда я пытаюсь вырвать ее у него. В это же время они ударяют током и Бена. Это низко: они пытаются заставить нас действовать, пробудить в нас ярость, столкнуть ближе друг с другом. Толпа одобрительно шумит.

Но мы продолжаем стоять, глядя друг на друга и не желая драться.

– Ты отдал мне свой последний ужин, – говорю я ему сквозь шум толпы.

Он медленно кивает, слишком остолбенев от ужаса, чтобы говорить.

Неожиданно с неба что-то падает перед нами. Это оружие. Нож. Я вглядываюсь в него и в ужасе вижу, что это папин нож с логотипом морской пехоты, выгравированным на ручке.

Толпа заревела, когда он упал, предполагая, что это послужит поводом для драки.

Вид папиного ножа заставляет меня вспомнить о Бри. И снова осознать, что мне нужно выжить. Чтобы спасти ее. Если она еще жива.

Неожиданно толпа замолкает. Я оглядываюсь вокруг, пытаясь понять, что происходит. Я никогда раньше не слышала такой тишины в этом зале. Я поднимаю глаза, и вижу, что лидер стоит высоко на своем подиуме. Все молчат в сосредоточенном внимании.

– Я вношу изменения в правила арены! – объявляет он, его глубокий голос гремит. Он говорит медленно и осознанно, и толпа ловит каждое его слово. По всей видимости, он привык к тому, что все его слушают.

– Впервые за все время, у нас будет выживший. Только один! – произносит он. Победитель этого матча будет помилован. Так же, как и его родственники. После матча их освободят.

Лидер медленно садится на свое место, и по толпе прокатывается возбужденный рокот. Люди делают еще больше ставок.

Я смотрю вниз на нож и вижу, что Бен тоже на него смотрит.

Шанс выжить. Освободиться. Не только для меня – но и для Бри. Если я убью Бена, я спасу ее. Это мой шанс. Мой билет на свободу.

Когда Бен смотрит на нож, я вижу в его глазах те же мысли. Это его шанс спасти своего младшего брата.

Я делаю выпад и одним движением поднимаю нож.

Это было легко, Бен даже не стал пытаться.

Но я сделана из другого теста, нежели он. Я сделаю то, что нужно, чтобы выжить. Ради Бри.

Поэтому я отклоняюсь назад и готовлюсь метнуть нож моего папы.

Сделай это, Брук! Спаси сестру! Ты за нее отвечаешь! СДЕЛАЙ ЭТО!

Я наклоняюсь вперед и запускаю его со всей мочи.

И этот момент становится переломным.