Я открываю глаза и смотрю по сторонам, стараясь понять, где нахожусь. Я сижу, отклонившись на каменную стену пещеры, и, когда я смотрю по сторонам, я вижу, что все лежат вокруг костра в глубоком сне. Что-то не так.

Я чувствую что-то на своей ноге, смотрю вниз и вижу огромного тарантула, который ползет вверх по лодыжке. Я вскакиваю на ноги, стряхивая его с себя в страхе. Я чувствую еще шевеление: пауки покрывают меня с ног до головы и снова возвращаются, когда я лихорадочно их стряхиваю.

Я смотрю на пол и вижу еще десятки их, они покрывают весь пол. Тарантулы кишат на стенах, из-за чего те кажутся живыми.

Я поворачиваюсь ко входу в пещеру и в этот момент туда врывается дюжина охотников за головами. У них на лицах маски, а в руках пистолеты, они целятся прямо в нас. Их слишком много, и у каждого есть оружие. Я ничем не вооружена и ничего не могу сделать. Они нашли нас.

Они бегут прямо на меня, и ближайший из них поднимает пистолет к моей голове. В горле у меня пересыхает, я слышу выстрел.

Я просыпаюсь, тяжело дыша, и трясу руками и ногами, стараясь стряхнуть пауков. Я смотрю по сторонам и меленно понимаю, что это был кошмар.

Я сижу в пещере, облокотившись на каменную стену, передо мной тлеют угли – все, что осталось от костра. Все, кроме Логана, который сидит у входа и терпеливо смотрит наружу, охраняя нас, глубоко спят. Уже день.

Я сажусь, сердце у меня стучит, я стараюсь успокоиться. Сон был такой яркий.

– Ты в порядке? – слышу я тихий голос.

Я смотрю на Логана, который смотрит на меня с заботой. Позади него высится огромный сугроб из свежевыпавшего снега высотой почти в метр; снег все еще идет. Не могу поверить. Буря до сих пор не прекратилась.

Я делаю глубокий вдох и киваю в ответ.

– Всего лишь кошмар.

Он кивает и снова отворачивается наружу.

– Я знаю, как это бывает, – говорит он.

Я встаю, чтобы стряхнуть остатки сна, и подхожу к нему. Я встаю у входа в пещеру и смотрю наружу. Рассвет сказочно красив, красные лучи подсвечивают густые серые облака. Гудзон местами покрылся льдом. Повсюду туман. Все выглядит как на фантастической зимней открытке.

Все спокойно. Я чувствую себя в безопасности, точно укрывшись огромным пуховым одеялом. Я вижу, что наша лодка, покрытая снегом, все еще покачивается на воде. Да, погода ужасная, но в то же время это значит, что никто не может добраться до нас. Кажется, нам придется подождать еще день – мы не сможем поехать куда-то сейчас.

– Кажется, сегодня мы остаемся здесь.

– Кажется, так.

Я поворачиваюсь и смотрю на Розу, мое сердце начинает колотиться. По такой погоде мы не сможем отправиться куда-нибудь ей за лекарствами – единственный минус.

Я подхожу и осматриваю ее. Она дышит неглубоко и часто. Она выглядит еще бледней, чем прошлой ночью, а повязка стала зеленовато-коричневой, из-под нее сочится гной. Я чувствую его запах издалека, а от этого зрелища у меня сжимается сердце.

Я встаю на колени и осторожно разворачиваю повязку. Когда я это делаю, девочка вздрагивает и начинает тихо стонать. Я снимаю повязку, пропитанную гноем. Ее рана стала полностью черной, меня тошнит от ее вида. Мое сердце разрывается на кусочки. Я едва могу представить боль, которую она испытывает сейчас. Она выглядит неизлечимой. Я чуть не плачу от мысли о том, что ее ждет. Я бы отдала что угодно, чтобы быть доктором или чтобы найти доктора прямо сейчас. Это как будто смотреть на то, как умирает родная сестра, и не быть в состоянии помочь.

Я хочу быть хоть немного полезной и бегу ко входу в пещеру, зачерпываю немного снега и опускаю ей на рану. Она вздрагивает. Я беру одну из свежих повязок, которые сушатся у костра, и тщательно оборачиваю рану.

Я поворачиваюсь и подхожу к Логану. Я сажусь рядом, и смотрю на снег, мои глаза наполняются слезами.

– Она плоха, да? – спрашивает он.

Я киваю, не глядя на него.

– Ты делаешь все, что в твоих силах, – говорит он.

– Нет, – говорю я.

Он ничего не отвечает.

Я думаю, как мы могли это предотвратить. Меня нужно было быть бдительней той ночью, когда на нас напали мутанты. Не нужно было оставлять Бена на страже. Я знала, что он слишком слаб, ненадежен. Это все моя ошибка.

– Это не твоя вина, – говорит Логан вдруг, точно читая мои мысли. – А его, – говорит он, кивая головой в сторону Бена, который спит, прислонившись спиной к стене.

Логан отказывается дать Бену возможность встать на страже, не доверяя ему. Я чувствую его злость и негодование, но понимаю, что они ничем не помогут. Да, Бен заснул. Но даже если бы он бодрствовал, кто знает, было ли бы все иначе?

– Не будь к нему жестоким, – говорю я. – Он только что потерял брата.

– Это не извинение. Он должен был не спать, а если не мог, должен был разбудить кого-то из нас. Он виноват в том, что ее укусили.

– Ты прав, он должен был не спать. Но даже если бы он не спал, ты думаешь, все было бы иначе? Думаешь, Бен смог бы их остановить?

– Да, – говорит он. – По крайней мере, он бы разбудил нас. И я бы отреагировал раньше.

– Их было больше нас. Они были быстры. Даже если бы он разбудил нас, не думаю, что это сильно все изменило бы.

Логан пожимает плечами.

– Так или иначе, теперь нет смысла злиться или винить кого-то, – говорю я. – Бен очень раскаивается. Нам нужно держаться вместе. Вам нужно перестать ругаться и начать ладить.

– Мне не нужно ни с кем ладить, – говорит Логан.

Я смотрю на него. Интересно, он действительно думает, что сможет прожить в одиночку?

– Продолжай убеждать себя в этом.

* * *

Мы с Беном идем по вечернему острову вдоль покрытой туманом поверхности Гудзона в поисках еды, снег хрустит под нашими ботинками. Метель метет еще хуже, чем прежде, дует порывистый ветер. Просто невероятно. У меня ощущение, что снег идет несколько дней без перерыва. Сугробы уже мне по колено, и каждый шаг приходится делать с усилием. Когда дует ветер, я вижу метров на сто впереди себя, когда же он прекращается, спускается туман и я едва вижу на десять. Из-за всего этого тумана и метели охота кажется пустой надеждой. Думаю, Бен со мной согласился бы.

Но мы должны попробовать. Второй олень где-то здесь, ему некуда идти. Нам нужно найти его, чтобы устроить себе еще хотя бы один нормальный ужин перед отъездом. Бри отчаянно нуждается в пище, да и Роза… Я не могу спокойно думать о ней.

Погода отвратительна, у меня замерзли руки и лицо – но в некотором смысле я чувствую себя здесь лучше, чем в пещере. В присутствии умирающей Розы атмосфера в ней царит напряженная, да и сама она кажется маленькой и вызывает приступ клаустрофобии, в ней будто стоит призрак смерти. Мне нужно было выбраться. Да и Бену тоже. Логан, конечно, решил остаться и присмотреть за лодкой. Не думаю, что он когда-либо доверит это дело Бену.

Лук и стрелы висят на плече у Бена, у меня же только мой охотничий нож. Если мы заметим оленя, естественно, вся надежда на Бена. Но я сомневаюсь, что при такой видимости что-то получится даже у такого великолепного стрелка, как он. Это дохлый номер – просто способ отвлечься.

Мы с Беном идем молча, не разговаривая друг с другом. Но это комфортное молчание. Я чувствую, что вчера он покинул свою раковину. Может быть, он стал чуточку уверенней, чуть лучшего мнения о себе после того, как завалил того оленя. Теперь он понимает, что не бесполезен.

– Где ты научился так стрелять? – спрашиваю я.

Он удивленно смотрит на меня – это первые слова после долгого молчания.

Мы проходим еще несколько метров, прежде, чем он отвечает.

– Когда я был маленьким, – говорит он, – еще до войны. В детском лагере. Стрельба из лука была моим коньком. Я проводил на стрельбище много часов, когда уже все расходились. Не знаю почему, но мне всегда это нравилось. Знаю, это глупо, – добавляет он и замолкает, смущаясь, – но моей мечтой было принять участие в Олимпийских играх. До войны это было моей главной целью.

Меня это удивляет, я не ожидала от него такого – от него! Но я помню тот выстрел, который был просто необыкновенным.

– Я тоже хочу так научиться, – говорю я.

Он смотрит на меня, его брови поднимаются в удивлении.

– Я могу научить тебя, – говорит он.

Я смотрю на него с улыбкой: «Боюсь, уже поздно.»

– Нет, вовсе нет, – говорит он твердо. – Никогда не поздно.

Я слышу, как серьезен его голос, и меня удивляет его решительность.

– Я научу тебя, – настаивает он.

Я смотрю на него с изумлением и спрашиваю: «Сейчас?»

– А почему нет? Мы бродим уже несколько часов и до сих пор не встретили оленя. Почему бы нам не потратить на это несколько минут?

Да, в этом есть доля здравого смысла.

– Но здесь нет поля для тренировок, – говорю я. – Нет мишени или чего-то подобного.

– Как ты ошибаешься, – говорит он с улыбкой. – Посмотри вокруг. Вокруг тебя все может стать мишенью. И деревья – прежде всего.

Я смотрю на лес совсем другими глазами.

– Кроме того, – говорит он. – Я уже устал идти. Я бы не отказался от небольшой передышки. Иди сюда, – говорит он, махая рукой.

Мои ноги тоже уже начали уставать, да и я обожаю учиться. Я ненавижу полагаться на других и люблю все уметь самой и быть самодостаточной. Я сомневаюсь, что действительно смогу научиться этому, особенно в данных условиях, но хочу попробовать. Кроме того, это первый раз, когда Бен потеплел ко мне, и я чувствую, что он начинает отходить от своей травмы. Я с радостью сделаю все, что угодно, что может ему помочь.

Я подхожу к нему и он снимает лук с плеча и передает мне.

Я беру лук левой рукой и пытаюсь натянуть тетиву правой, проверяя ее. Лук тяжелей, чем я думала, его большая деревянная дуга тянет руку.

Бен обходит меня, встает сзади и кладет свою левую руку на мою на рукоятку лука. У меня пробегают мурашки от этого. Сейчас я беззащитна. Я не ожидала, что он подойдет так близко, что положит руку на мою. Его прикосновение бьет меня током.

Он кладет свою правую руку на мою на тетиву. Спиной я чувствую его грудь.

– Держи вот так, – говорит он. – Помогай плечами. Если будешь держать слишком высоко, ты не сможешь попасть. И держи его ближе, – говорит он, подвигая лук ближе к моей груди. – Смотри прямо на конец стрелы. Ты слишком напряжена. Расслабься.

– Как я должна расслабиться, если я тяну за тетиву? – спрашиваю я.

Но расслабиться я не могу по другой причине: я волнуюсь. Я не была так близко к парню уже много лет. И я понимаю, что есть что-то такое в Бене, что мне очень нравится. Что всегда мне нравилось, с самого первого дня нашей встречи.

– Парадокс стрельбы из лука, – говорит он, – заключается в том, что тебе нужно быть напряженной и расслабленной одновременно. Ты натягиваешь леску, закрепленную на куске дерева, и благодаря этому натяжению стрела летит. В то же время твои мышцы должны быть податливы, чтобы направлять ее. Если ты будешь напряжена, ты не попадешь в цель. Расслабь плечи, руки, запястья и шею. Сфокусируйся не на луке, а на цели. Попробуй. Видишь то изогнутое дерево?

Налетает порыв ветра, на мгновение туман прочищается и я вижу большое изогнутое дерево, которой стоит невдалеке, метрах в тридцати.

Бен делает шаг назад, отпуская меня, и я понимаю, что скучаю по его прикосновениям. Я натягиваю тетиву и целюсь. Я закрываю один глаз и стараюсь сосредоточиться на цели, на дереве, направить туда стрелу.

– Опусти немного лук, – говорит он.

Я делаю это.

– Теперь глубоко вдохни и отпусти ее.

Я вдыхаю и на выдохе отпускаю стрелу. Леска выпрямляется и стрела летит.

Но я с разочарованием вижу, что она не попадает в дерево, пройдя в паре метров от него.

– Я тебе говорила, что это пустая трата времени, – говорю я с раздражением.

– Ты не права, – отвечает он. – Это был хороший выстрел. Проблема в том, что ты неправильно поставила ноги. Тебя перевесил лук. Твоя сила в ногах и бедрах. Тебе нужно крепко стоять на земле. Попробуй еще раз, – говорит он, протягивая мне еще одну стрелу.

Я смотрю на него с беспокойством.

– Что, если я промажу? – спрашиваю я.

Он улыбается: «Не беспокойся. Я найду стрелы. Они не улетят далеко».

Я беру вторую стрелу и кладу ее на лук.

– Не оттягивай слишком резко, – говорит он мягко. – Вот так, – добавляет он, когда я начинаю тянуть.

Тетива более тугая на этот раз, может быть потому, что я волнуюсь, может потому, что не хочу промазать. Когда я отвожу ее назад, лук дрожит и я не могу его остановить.

– Я не могу его зафиксировать, – говорю я. – Не могу прицелиться.

– Это потому, что ты не дышишь, – говорит он. – Рассслабь плечи, опусти их, и возьми лук ближе к груди.

Он опять встает сзади меня, и кладет свои руки на мои. Я снова чувствую его грудь сзади себя и постепенно моя дрожь уменьшается.

– Хорошо, – говорит он и делает шаг назад. – Теперь сделай глубокий вдох и отпускай.

Я делаю, как он сказал.

Я встревоженно смотрю на то, как стрела летит по воздуху сквозь метель и входит в дерево. Она попадает не в его центр, как я надеялась, но в край. И все же я попала.

– Превосходно! – кричит Бен, искренне радуясь.

Я не знаю, добрые побуждения им движут или же он искренен, но так или иначе я благодарна ему за энтузиазм.

– Это вовсе не было превосходно, – говорю я. – Если бы это был олень – в особенности, двигающийся, – я бы не попала.

– Дай себе время, – говорит он. – Это лишь первый выстрел. Попробуй снова.

Он протягивает мне еще одну стрелу. На этот раз я более уверено кладу ее на лук и оттягиваю назад. В этот раз движения мои легче, размеренней, я помню все, чему он учил. Я ставлю правильно ноги и опускаю лук. Я целюсь в центр дерева и глубоко вдыхаю, прежде чем отпустить стрелу.

Я понимаю, что это будет хороший выстрел, прежде, чем стрела начинает полет. Странно, но я заранее знаю, что она попадет в цель.

Когда она делает это, я даже на таком расстоянии слышу звук расщепляющегося дерева – но стоит туман и я не могу сказать точно, попала или нет.

– Интересно, – говорит Бен, с нетерпением подбегая к дереву. Я следую за ним, с равным любопытством желая узнать результат.

Мы добегаем до дерева и я с трудом верю своим глазам. Выстрел был идеальный – прямо в яблочко.

– Бинго! – кричит он, хлопая в ладоши. – Видишь, у тебя талант! В первые разы я был далек от такого!

Впервые за долгое время у меня появляется чувство собственного достоинства, я чувствую, что в чем-то хороша. Настоящее, искреннее чувство. Может быть, я действительно научусь стрелять из лука – по крайней мере, достаточно, чтобы не умереть с голоду. Попадание могло быть случайным, но в любом случае я чувствую, что смогу научиться этому со временем. Это навык, который мне пригодится. Особенно здесь.

– Спасибо, – говорю я от чистого сердца, возвращая ему лук.

Он берет его, достает стрелы из дерева и складывает их обратно в колчан.

– Ты не хочешь потренироваться? – спрашивает он. – Хочешь выстрелить в оленя, если мы его встретим?

– Ни в коем случае. Если мы найдем его, у нас будет лишь один выстрел. Я не хочу, чтобы из-за меня мы все лишились обеда.

Мы поворачиваемся и продолжаем идти дальше по острову.

Несколько минут мы идем молча, но это иное молчание. Атмосфера неуловимо изменилась, мы стали ближе друг другу. Молчание теперь как будто не просто комфортное, а какое-то родственное. Я начинаю видеть в Бене черты, которые мне нравились, но которых я раньше не замечала. И мне кажется, что пришло время дать ему второй шанс.

Мы идем через лес, когда он неожиданно кончается. Мы доходим до небольшого песочного пляжа, покрытого снегом. Мы стоим и смотрим на Гудзон, совершенно белый. Это как смотреть на стену из тумана. В никуда.

И, к моему изумлению, там, на пляже, стоит олень. Он наклонился и пьет воду из Гудзона всего в метрах двадцати от нас и даже не подозревает о нашем присутствии. Место открытое, попасть в него будет легко. Часть меня не хочет убивать его.

Но стрела уже в руках у Бена, он кладет ее на лук прежде, чем я успеваю что-то сказать, и натягивает тетиву.

Легкий шорох и олень поднимает голову, поворачивается и смотрит как будто прямо на меня.

– НЕТ! – вырывается у меня непроизвольный крик.

Но уже слишком поздно. Олень начинает бег, а стрела уже летит. Со скоростью света она догоняет оленя, попадая прямо ему в шею. Олень делает несколько шагов вперед, спотыкается, затем падает и идеально белый снег окрашивается красным.

Бен поворачивается и в шоке смотрит на меня.

– Что с тобой? – спрашивает он.

Он смотрит на меня, его большие, светло-голубые глаза наполняются изумлением, они подсвечены снегом и его взгляд завораживает.

Я даже не знаю, что ответить. Я смущена. Я с досадой отвожу глаза, не желая встречаться с ним взглядом.

– Не знаю, – говорю я. – Это было глупо.

Я думаю, что Бен скажет, что я тупица, что едва не оставила нас без обеда и что мне нужно держать рот закрытым. И будет прав.

Но вместо этого он лишь берет меня за руку. Я смотрю на него, а он смотрит на меня своими большими проникновенными глазами и говорит:

– Я понимаю.

* * *

Мы рассаживаемся вокруг костра, пообедав и глядя на пламя. Уже спустилась ночь, а снег все еще идет. Нападало уже больше метра и я начинаю сомневаться, что мы когда-нибудь отсюда уедем.

Конечно, нам не на что жаловаться: впервые за долгое время у нас есть настоящее убежище, огонь, тепло, настоящая еда и никакого риска нападения. Даже Логан оставил пост, поняв, что вряд ли кто-то доберется до этого острова по такой погоде. Он наконец садится с нами отдыхать и глядит на пламя.

И все равно мы все угрюмы: рядом с нами лежит, постанывая, Роза. Всем очевидно, что ей уже ничем не помочь и она в любой момент может умереть. Цвет окончательно оставил ее кожу, чернота инфекции распространилась на ее плечо и грудь; она лежит, обливаясь потом и терзаясь от боли. Глаза Бри красные от слез. Пенелопа сидит у нее на груди, то и дело повизгивая, отказываясь уходить. Я чувствую себя сидящей на страже смерти.

В любое другое время я уплетала бы свежую пищу за обе щеки, но сегодня я ем безо всякого желания, как и остальные. Бри даже не притронулась к своей порции. Даже Пенелопа отказалась съесть кусочек, когда я ей предложила. Как и Роза, конечно.

Мое сердце ноет, когда я вижу, как она страдает. Я не знаю, что делать. Я отдала ей остатки снотворного, сразу три таблетки, надеясь, что это поможет ей забыться сном, ослабит боль. Но сейчас ее мучения настолько сильны, что даже это не помогает. Она плачет, стонет и извивается в агонии. Я сижу рядом, поглаживая ее по голове, глядя на пламя и думая, когда всему этому придет конец. Мне кажется, что мы все застряли в каком-то бесконечном страдании, которому нет ни конца ни края.

– Расскажи мне сказку, – говорит Бри.

Я поворачиваюсь и натыкаюсь на взгляд ее заплаканных глаз.

– Пожалуйста, – просит она.

Я обнимаю ее рукой и крепко прижимаю к себе, она кладет голову мне на плечо и тихонько плачет.

Я закрываю глаза, стараясь вспомнить текст «Щедрого дерева». Обычно я сразу его вспоминаю, но сегодня мне это дается тяжело. Мне трудно, в голове все перемешалось.

– Я… – начинаю я, но затем замолкаю. Не могу поверить, но в голове у меня пусто. – Прости. Я не могу вспомнить.

– Тогда просто расскажи историю, – говорит она. – Что угодно. О том, что было до войны.

Я думаю о том времени, стараясь вспомнить хоть что-нибудь. Но я так устала, так вымоталась, что ничего не получается. Наконец, я вспоминаю.

– Я помню одну ночь, когда ты была маленькой, – начинаю я. – Тебе было года четыре. А мне одиннадцать. Мы были с папой и мамой. Стояла летняя ночь, прекрасная, красивая ночь, такая тихая, не дуло ни ветерка, а небо сверкало звездами. Мама и папа взяли нас на карнавал на открытом воздухе, не помню куда. Наверное, это была деревня, потому что я помню, как иду по кукурузному полю. Кажется, мы шли всю ночь, это было похоже на волшебство… Мы шли по фермам, по холмам. Я помню, как смотрела на небо с восхищением. Звезд было так много, и они были такие яркие. Вся Вселенная, казалось, была живая. И я не чувствовала себя одиноко.

– А потом, когда мы уже забрались далеко, были где-то в центре этих полей, мы увидели небольшой городской карнавал. Он ярко освещался. Там были игры, попкорн и сладкая вата, яблоки в карамели и еще много всего чудесного. Я помню, что тебе нравились яблоки в карамели. Там была такая штука, в которой плавали яблоки, и ты опускала туда голову и старалась укусить какое-нибудь. Ты сделала миллион попыток.

Я посмотрела на Бри и увидела, что она улыбается.

– А папа с мамой не злились?

– Ты знаешь папу, – говорю я. – Он был нетерпелив. Но ты была настойчива и им приходилось ждать. Они не злились. В конце концов папа даже стал подбадривать тебя. Говорил тебе, что делать, направлял. Ты его знаешь.

– Как будто мы в армии, – говорит она.

– Точно.

Я вздохнула и задумалась, стараясь вспомнить что-нибудь еще.

– Я помню, как они достали нам билеты на колесо обозрения, и мы сели туда все вместе. Тебе очень понравилось, ты не хотела слезать. Больше всего тебе понравились звезды. Ты хотела бы, чтобы мы остановились наверху, чтобы ты смотрела на них вблизи. Ты просила папу и маму подняться снова и снова. Ты была так счастлива. Ты хорошо разбиралась в небе – показала Млечный Путь, Большую Медведицу и еще много всего. То, что я никогда не знала. Я никогда не видела тебя такой састливой.

Лицо Бри освещает широкая улыбка, ее голова так и лежит на моем плече. Я чувствую, что ее тело начинает расслабляться.

– Расскажи еще, – говорит она, но ее голос превращается в тихий шепот: она засыпает.

– Потом мы пошли в комнату смеха, где было множество зеркал. А потом в цирк. Там была женщина с бородой, и мужчина, который весил 300 килограмм, и мужчина под два метра ростом. Ты его испугалась.

– Папа же любил тир. Мы остановились там и он стрелял снова и снова. Когда он промахивался, он злился и говорил, что хозяин подсунул ему плохой пистолет. Он настаивал на том, что он никогда не промахивается, что это пистолет сломан, требовал вернуть деньги. Ну, ты знаешь папу.

Думая об этом, я улыбалась своим мыслям. Сейчас это был бы ничтожный повод для расстройства.

Я смотрю вниз, ожидая, что Бри улыбнется в ответ, но она крепко спит.

Роза стонет и снова корчится, лежа у огня, и, кажется, это сильно огорчает Логана. Он встает и уходит ко входу в пещеру и смотрит на снег, делая вид, что выглядывает лодку. Но я знаю, что ее не видно – там ничего не видно. Он просто не может вынести ее боль, ее страдания. Они расстраивают его, может быть, даже больше, чем всех остальных.

Бен сидит напротив меня, глядя на пламя. Кажется, он раскрывается больше и больше. Я уверена, что то, что он кормил нас эти дни, повысило его уверенность в себе.

Я сижу молча, уже несколько часов глядя на огонь, Бри спит на моих руках. Не знаю, сколько проходит времени, прежде чем я слышу голос Бена:

– То, что произошло в Нью-Йорке, было ужасно.

Я смотрю на него с удивлением. Он смотрит прямо мне в глаза и я вижу, что он хочет рассказать, хочет, чтобы я узнала. Он готов к этому. Он хочет мне все рассказать.