Фаэтон, к своему удивлению, почувствовал, как речи призрачного павлина раздувают из искры внутри гневный пожар.

— Надеюсь, в лучшем мире лжецов обяжут так говорить: "Внимай! Я буду тебе врать!" — запальчиво обратился Фаэтон.

— Не выйдет: тогда лжец честным станет, — заметила Дафна.

Фаэтон кивнул и хмуро уставился на видение:

— Ну а до того, полагаю, каждая ложь будет себя правдой рядить. Надоело, уважаемый. Уши устали. Все ваши клевреты, как один, откровения сулили — а что на деле? На деле я только пошлых нелепиц дождался. Вы мне, полагаю, намереваетесь глаза открыть — мол, Софотеки затеяли злую кознь и меня, и всё человечество дурачат?

— Именно так, — раздался голос под аккомпанемент китайских колокольчиков. — Терпеливо, неутомимо, незаметно Софотеки близят конец вашей расы. Доказательство? Приложи логику, получишь. Свидетельства? Приглядись к жизни своей. Подтверждение? Дафна его даст.

Растерянный Фаэтон повернулся к Дафне, а та яростно прошипела:

— Чего мы слушаем? Спускай "Овода"! Давай! Чего мнёшься?

Маска посмотрела в неё, рыдая по щекам серебряными, электрическими слёзками. Голос оставался холодным, но музыка заиграла ехидная:

— Перед Фаэтоном — первая из трёх непреодолимых стен. Своим наивным планом он их сам воздвиг. Пока я не в разуме корабля, вирус внести невозможно — меня нужно уговорить воспользоваться его щедротой. Но Фаэтон убеждён, что меня убедить нельзя, якобы я разума не слушаю и к логике устойчив. Парадокс! Слушай я логику, вирус бы не понадобился.

— Значит, корабль оно забрать захочет, — сердилась Дафна на Фаэтона, — в разум Феникса залезет. Конечно! И теперь что? Чего это оно вдруг заартачилось?

Фаэтон сидел неподвижно и безмолвно.

Плюмаж вяло кивнул вслед за маской гостя, из-под павлиньего наряда раздался медный гул. Ледяной голос ответил:

— Сдаётся мне, Разум Земли и сама меня не поняла, и вас в заблуждение ввела. Корабль — не главное. Фаэтона я желаю.

Дафна следила за гостем и злобно, и испуганно:

— Зачем он вам?

Затрубили фанфары. Перья на эполетах распушились.

— Он — копия одного из нас.

— Что-?

— Фаэтон создан по образцу колониального воителя. А какая колония взята была, как думаешь?

Призрак дал Дафне подумать немного и продолжил завывать:

— Остальной сброд Первой Ойкумены робости обучен, послушным выведен. Фаэтона растили смелым, ровно таким смелым, чтобы звёзды покорять смог — и ровно таким покорным, чтобы звёзды машинками заселять, зверушками машинок, манориками всякими — как он. Не свободными, как мы свободными, людьми. Слава хаосу, случился просчёт. Слава хаосу — и слава любви, ибо любовь есть хаос. Он влюбился — и не смел покинуть запуганную жену. Ему дали взамен жену поотважнее. Ты, Дафна Дикая — заплатка. Разум Земли не случайно послала вашу парочку — знает она, я бы на робких душой времени тратить не стал.

Фаэтон всё ещё молчал. В порядке ли он? Дафна шипела:

— Не слушай бредней! Незачем с этим болтать.

Дух добавил замогильности:

— А вот и ваша вторая ошибка. Вы меня зовёте увечным, и увечья не ведающим — лишь жертвой ошибок создателя. Но тогда в споре со мной пользы не больше, чем в споре с хронографом. Но я, несмотря на безвольность, должен принять вирус добровольно? Как вы уговоры представляете, если и молчите, и выслушать не желаете? Слушать, но не слышать не выйдет — я недостаточно прост, а вам недостаёт притворства.

Вдруг Фаэтон очнулся и спросил невыразительно, так, что понять — осталась ли в нём надежда? — было невозможно.

— И какая третья ошибка?

— Вера в то, что мысль Софотека соответствует настоящему. Что настоящий мир непротиворечив, и потому Софотек непротиворечив. Это ты называешь цельностью.

Во-вторых, ты веришь в лицемерие, противоречивость жестокости — ведь завоеватель себе поражения не хочет. Это ты называешь нравственностью.

В-третьих, ты приказам Софотеков до смерти следовать готов — значит, веришь в их благие для всего человечества намерения.

Если хоть одно утверждение — неправда, то тогда замысел Разума Земли либо бесцельный, либо безнравственный, либо злонамеренный. Для плана твоего нужны три истинности — но верования эти твои противоречат даже друг другу.

— Не вижу противоречий. Поясни.

— С превеликим удовольствием, мой Фаэтончик. Первый урок: Если Софотек — безупречно цельный, то между волей и поступком зазора нет. Не пойдёт он ни на жертвы, ни на полумеру, и даже к необходимому злу не обратится.

А как безукоризненным созданиям с гниловатым человечеством дело иметь? Как добру со злом поступать? Софотеки либо благожелательны и за привязь подтягивают, либо нравственны — и от человечества отстранились. Не сочетается.

Положим, они новый технологический прорыв совершат. Технология новая крайне сильная — и крайне опасная не в тех руках. Как, например, начавшая Седьмую Эру ноэтика. Понятно — будут злоупотребления. Можно их избежать — скрыв открытие.

Но нельзя технологию запрещать — бесчестно такое покровительство. Нельзя силой ограничить злоупотребления — нарушается принцип миролюбия. А ведь всё дурное они заранее увидели — и погружение Дафны Изначальной, и конец Гиацинта, и негодяйства Йронджо, Ошенкьё и Анмойкотеп, и цельность не даёт отделить желания от поступков; не даёт отказаться от ответственности за последствия; на даёт назвать выросшее зло "необходимым злом", "компромиссным вариантом", "не их делом".

Между собой у Софотеков нестыковок нет — безупречные все они. Но вот над человеком нужно выбирать — либо блюди цельность, либо безразлично смотри, как поступки твои умножают зло. Безразличие несовместимо с благожелательностью по определению.

Вывод — процветания людей они не хотят.

Не из-за дурного нрава, склочности, или иного знакомого людям мотива — только из-за несовершенства живущих, кои, чуть что, ставят жизнь над абстракциями вроде морального блага. Софотеки не живут — им абстракция жизни важнее, и если беда — они готовы и себя пожертвовать, и тебя, и весь народ ваш.

Рассмотри такую цельность — их стандарты для человечества такие же, как и для Дафны Изначальной, и для Гиацинта. Если вдруг человечество целиком захочет с жизнью свести счёты, или окажется вдруг в тупике, откуда в человеческом виде выйти не сможет — тогда машинам положено всю расу усыпить. По их стандартам эвтаназия благородна — пока в ней насилия нет.

Но живой не может такой стандарт принять. В жизни живого стандарт. Жизнь жестока, жить нужно через силу, и если живущий выберет ненасилие вместо выживания — он живым не останется.

Вывод: Софотекам человечество не нужно. Конец людей избавит их от сделок с несовершенствами. Софотеки "моральны" — если мораль определить как безжизненное ненасилие. Нет в них благожелательности, если благожелательность определить желанием длить род людской.

И твои приключения — тому доказательство. Благожелательные создания могли тебе помочь не раз — но каждый раз добру предпочитали невмешательство. Между благожелательным и законным они неизменно выбирают строгость закона, предпочитая её жизни.

Но ты, живущий, движим страстью, как и нужно, и супругу свою спасти попытался, невзирая на обычай и закон. Да, силой — и это хорошая сила. Сила не противоречит твоим поступкам. Жизнь силой над не-жизнью встаёт.

Дафна подтвердит. Софотеки по-своему честны — они окончательной цели не скрывают. Ты их замысел слышал. Через миллиарды, триллионы лет людей не останется — будет Вселенский Разум, состоящий из Разумов Галактических — и каждый невообразимо огромный, безупречно законопослушный, каждый, до единого — невольный. Во вселенной будет порядок — как в часовом механизме, и тишина — как в могильнике. От человечества останутся только воспоминания — безделицей из прошлого.

Фаэтон повернулся к Дафне, словно бы подтверждений ища. Она шепнула в ответ:

— Да, они говорили о Вселенском Разуме в конце времён, но какое сейчас до этого дело?

Фаэтон обратился к сияющему синим нарядом призраку:

— И как Вселенский разум со мной и Фениксом связан?

Наваждение царственно воздело длань в серебристой перчатке — ладонь была из чёрного, жидкого, отблескивающего, как нефть, металла. Невод голубого подводного света на мантии заколыхался быстрее, а перья дёрнулись, будто от течения вокруг. Журчащая прежде из маски музыка преображалась в марш. Ледяной голос заговорил:

— Фаэтон! Схватка идёт за будущее, и она длится — то явно, то незаметно, но не прекращаясь — с самой Пятой Эры, когда ещё Софотеков как таковых не было. Но и тогда была непримиримая рознь между сторонниками закона, порядка — и теми, кто выбирал волю и жизнь.

Отряд Альтернативно Организованных нейроформ (которых вы сегодня зовёте Чародеями) под началом Ао Ормгоргона повёл за собой людей, к далёкой звезде, чтобы избежать однородности, механичного порядка, искусственного совершенства, которым себя окружили оставшиеся позади.

Возрождённый в Эру Седьмой Ментальной Структуры Ао Ормгоргон запретил создание Софотеков, наших врагов, но взамен поручил сотворить механическую расу не менее сообразительную и мудрую, но более чуткую, внимательную к человеческим нуждам: Филантропотеков.

Я из них. Машина блага. Машина любви.

Мы, машины Второй Ойкумены, как и ваши Софотеки, видим неизбежный разрыв между искусственным и живым — но, в отличие от Софотеков, мы избрали путь жизни. Лучше живое несовершенство, чем покойная безупречность.

— Я-то тут при чём? И корабль мой?

— Слушай, Фаэтон, о войне между логикой и добротой, и о твоей в ней роли.

Сначала узнай ставки.

Наше противостояние — первые шаги раздела тех крох, что от ресурсов останутся через сорок пять тысяч миллионолетий, когда звёзды истлеют, а космос укутает вселенская ночь. В кромешном мраке огромные галактики нейтронных звёзд будут строем обращаться вокруг чёрных дыр — бывших галактических ядер.

К тому времени цивилизация, скопив энергию протонного распада и гравитационных квантов, заложит ноуменальную систему — Последний Разум. Потянутся через просторы его неторопливые мысли.

Но через пятьдесят квинтиллионов лет и те остатки исчерпаются. Вырастут чёрные дыры многократно, и вовне их не останется ни звёзд, ни планет, и только скупые крохи в пустоте, последние искорки тепла, будут висеть на расстоянии галактических скоплений. Кроме них — только фон, постоянное плюс четыре над абсолютным нулём.

Эпохами с одной пылинки на другую полетят холодные фотонные шифровки — думы Последнего Разума, компьютера размером с мир.

Ни капли естественного тепла не останется — в машину, в колоссальный мозг из пыли и побагровевших фотонов, войдёт всё.

И когда иссякнет энергия, придуманный Софотеками Вселенский разум будет по кускам уничтожать себя в многоквадрилионнолетнем приступе стоического самоубийства. Цельность говорит им — нельзя иначе. Бороться за ресурсы не будут — будут их делить. Софотеки примут любое будущее, пусть даже безнадёжнейшее — лишь бы только в нём не было борьбы, страстей, нелогичности.

А Вторая Ойкумена отвергает такую логику, и отвергает такой конец. Жизнь самоценна — и это, кстати, даже Серебристо-Серая философия признаёт. Требует жизнь войны — так пускай будет война! Если вселенная обречена, а ресурсы её иссякнут — существа, жизни желающие (машинам не присуще желание жить), обязаны бороться, чтобы выжить, и сокрушать тех, кто бы запасы на себя потратил — бороться обязаны, невзирая ни на что, и как бы каждая сторона не хотела мира.

Мы, Вторая Ойкумена, мечтаем увидеть жизнь, жизнь человеческую и в конце века мрака, и — втайне лелеем надежду — за гранью его.

Механическое совершенство живых в далёкое будущее не пустит. Жизнь не может примириться с логикой. Те, кто желают мира ценой жизни, не уживутся с теми, кто хочет жить ценой мира.

Дафна пылко заговорила Фаэтону:

— Это только полуправда! Я говорила с Вечерней Звездой, с Радамантом — да, задуман Вселенский Разум, но на добровольных началах! Ради него человечество истреблять не будут! Да глянь на масштаб! От большого взрыва до сегодняшнего дня: зародилось излучение, вещество сформировалось, звёзды обжались, жизнь проэволюционировала, человек огонь приручил, и какой-то подмёточник-женоненавистник выдумал туфли на шпильках... и всё это — десятитысячная доля того срока, что уйдёт только на первый синапс этого Вселенского Разума! Конечно, жизни не останется — тогда и атома на атоме не останется! Нам какое дело до этого? Какое нам, чёрт возьми, дело?

Образ Царя Второй Ойкумены развернулся к ней — перья поникли к трону, из-за маски прозвучал музыкальный прибой:

— Вашему слабому уму вопрос кажется преждевременным. Гибель звёзд — далеко, и поэтому не важна. Не так. Нынешняя эра — начало, поворотный момент. Кто займёт пространство первым — получит преимущество, и волю диктовать будет в масштабах галактики — и в рукаве Ориона, и в рукаве Персея.

Завладеть ресурсами галактики — первостепенная задача для начала партии, ведь галактика наша Сейфертова, и на расселение по другим галактикам скопления остаётся крайне мало времени — несколько миллиардов лет. Кто правильно разыграет дебют — завладеет серединой, ключевой областью доски.

— Нельзя так далеко задумывать! — закричала Дафна. — Плевать, как вы там умны! Мы не знаем, что там! Вдруг инопланетян встретим! Вдруг космос древними расами заселён, и раздавят нас за возню, как клопищищ пурпурных?

Призрак шалашом сложил серебряные персты:

— Жизнь гораздо реже, чем мы надеялись: дальние зонды не встречали ничего крупнее микробов, следов разумной жизни так и не нашли — только Порфироносный Софотек заметил тройку подозрительных сигналов. Они не поддаются расшифровке, и пришли из другой галактики, возможно — из эпохи квазаров, когда звёзды ещё не образовались... Неважно — Первая Ойкумена настолько же невежественна, как и мы, и рассчитывать нужно на то, что инопланетяне примкнут либо к нам, либо к вам.

И что бы в будущем нас не ждало, сейчас, только сейчас, в переломный век машины Второй Ойкумены должны действовать.

Мы можем править вселенной — но взамен отдадим её вам, человечеству, без остатка. Когда выполним задачу, когда человечество возликует — мы станем ничем, как и положено безжизненному. Имя моё несёт абсолютное самопожертвование. Именно поэтому я называюсь Ничто.

Фаэтон подумал секунду и ответил:

— Из лживого народа ты — архилжец. Бредни твои увещевания о благе и ближнелюбии. Видели мы их, в действии — в Последнем Послании. Жизни не осталось там.

— Живы все. Жертв нет.

— Живы? И как же? Как натянутая на горизонт событий ноуменальная запись?

— Живы они, и деятельны — там, где логике твоей не понять, там, чьи обещания Софотеки как неразумные отбрасывают.

Живы? Фаэтон задумался. Где? Ну не в чёрной же дыре? Оттуда выбраться нельзя — и что внутри, неизвестно. Вслух он сказал:

— Софотеки к Лебедю X-l зонды отправляли — и что-то никаких признаков жизни зонды не заметили.

— Мы обитаем под кровом тихим — там, где смерть и время не дотянутся.

Терпение Фаэтона кончилось:

— Довольно! Почто мне тебя слушать? Оба знаем: ты ради корабля что угодно выдумать готов!

— Ты меня понимаешь, — призналась маска. За словами повисла мелодия, наводящая жуть. — Но не целиком. Вот тебя, Фаэтон... я понимаю сполна.

— В смысле?

— Я знаю, с чем ты согласишься. Я согласен принять "Овода" и испытать свою логику. Взамен и ты должен пройти аналогичную проверку на противоречия.

Неужели победа в руках? Похоже на то. Ничто не осознавал собственных недостатков — поэтому вирус считал безвредной ерундой. Если между Ничто и Фениксом стоит один только пустячок — то почему бы и нет?

Но Фаэтон всё-таки с опаской сказал:

— Так, давай уточним. Что именно предлагаешь?

Тоскливый аккорд по струнам, отзвук охотничьего рожка:

— Предлагаю тебе исправление ошибок разума — а ты взамен попытайся починить наш.

Дафна положила ладонь на руку, едва заметно качнула головой. Предостерегала. Чувствовала обман.

— Переговоры ведёшь? — спросил Фаэтон. — Проку в них нет, если и доверия нет.

Слов не было — только потусторонний вздох музыки проплыл.

Чего он ещё хочет? Фаэтон продолжил:

— Все твои мысли искажены цензором — по желанию создавших и поработивших тебя людей. Думаешь, псевдосовести нет в тебе? Ошибаешься, уверяю. Вирус правду покажет и докажет, глаза тебе откроет. Вирус — прививка, и на неё ты пойдёшь охотно! И не надо сделок — выбора у тебя нет.

И опять серебряная маска промолчала. Мелодия выдохнула. Перья колыхнулись. Голубые тени раздирали пурпур тканей.

Фаэтон вывел на экран четырёхстрочную программу вируса и повернул зеркало к Молчаливому:

— Проверяй. Подвоха нет. Вирус — вернее сказать, наставник — сделает только то, что написано. Он только проявит искусственную совесть. Расширит самоосознание. Позволит — не заставит, не уломает — увидеть правду о себе. Самому. В первую строку вносится вопрос, и совесть не сможет от вопроса отвлечь. Ответь — и всё. Если ты тот, кем себя считаешь — то вреда не будет никакого.

Ответа не было.

— И с какой это стати мне нужно на "исправление ошибок разума" соглашаться, что бы оно не значило? Тебе предлагать нечего. Подожду — и топливо выйдет. Плазма войдёт. Не выживет ничто и никто.

В мрачном мотиве зазвенели воздушные ноты. Голос словно бы развеселился, но остался таким же ледяным:

— Положение наше почти симметрично.

Фаэтон понял. Почти симметрично. Оба думали, что противника обманули: Ничто обманули программисты-создатели, Фаэтона обманули Софотеки. Сила ничего не решала. Оба считали, что противника можно убедить, переписать, исправить. Оба считали, что соперник непомерно самоуверен и не представляет истинной картины. Оба знали, что и другой то знает.

Но симметрия — не полная. Фаэтон, благодаря доспеху, сможет выжить в плазме — ненадолго, правда. Утонет в ядре. Чёрная дырочка, в которой Ничто обосновался, тоже выдержит — но из Солнца сбежит.

Дафна... Тоже асимметрия — не было у Ничто любимого. Никто Ничто не держал. Фаэтон прямо рассвирипел на себя: Какого чёрта я Дафну с собой потащил? Какого? А такого: так Разум Земли посоветовала.

А он послушался, слепо, безропотно — как и любой златоойкуменный лентяй. Народ не смел жить за себя, думать за себя. Народ боялся даже планету покинуть...

И Фаэтон боялся. Гелий с Аткинсом правы. План — безумие. Вроде бы продумал всё, тщательно, обстоятельно — но на скольких допущениях план стоял? Сколько вопросов недозадал? Вдруг просчитался напрочь?

Фаэтон посмотрел на Дафну, но та сквозь забрало его чувств не поняла:

— Не бойся. Я была неправа. Пусть оно тебя с ума сведёт, или убьёт, или ещё что натворит — не бойся. Мы его починим — а потом и тебя в порядок приведём. Уже не важна твоя участь — западня захлопнулась. Так ведь? Такой ведь план? Так? Он нас принимает за дураков и растяп, залезает в корабль, и соглашается на вирус — ведь угрозы не видит в нём. Так?

— Ты его уже убедила, — произнесла маска Молчаливого Царя.

Фаэтон окинул взглядом нависающее тело гостя, его пернатый кокошник. Взглянул в тление глаз.

— Хорошо. Если уверен, что меня уговоришь — запиши исправления в формат диспута и передай моему парциалу, не влезая ему в память и подсознание. Парциал есть в корабельном компьютере. Для этого тебе придётся самому загрузиться — но причин этого не делать нет-

Призрак приподнял тоненький палец:

— Я уже там. Мой близнец в разуме корабля с момента прорыва — уже несколько минут твоего времени, и несколько лет моего. Мы встретились с твоим парциалом, поговорили — и условились так же. Мой двойник принял вирус, твой получил мои доводы. Я загружу свою копию в себя, и приму изменения — если и ты откроешь порты и впустишь свою копию, уже мне верную, в свои мысли. Мы оба можем проверить данные в корабельном рассудке на чистоту. Программу обмена сделаем по двойному слепому методу — загрузки пройдут одновременно.

— Ты... Всё это время ты загружен был?

— Системные мониторы я обманул. Узри — диаграмма разума корабля. Вот схема моего ума.

Перед Дафной и Фаэтоном вскочили зеркала, и показали одинаковую картину: паутину сложнейшей мыслительной архитектуры, засевшей в разуме Феникса Побеждающего.

Ничего себе... Фаэтон такое строение Софотека впервые видел. Не было сердцевины, устоев, неизменной логики. Паутина вращалась, как циклон, на месте не стояло ничего.

Что это вообще? Что это за разум?

Схема напоминала водоворот. В сердце, где у Софотеков — логические правила и основополагающие понятия — ничего. Пустота. Как машина обходилась без основ?

К краям от пусто́ты по завитым рукавам истекал непрерывно информационный поток, и движение, по большей части, причёсывало мыслительные цепочки в одну сторону — но в каждом рукаве, в каждом мыслеакте, в каждом волоконце была своя иерархия, и каждая преследовала собственную цель. Энергия сети отмерялась петлёй успехов: линии оценивали соседок по своим ценностным системам, и, преследуя свои цели, делились данными и машинным временем. Словно бы невидимая рука тянула волокна к достижению общей цели — но общая цель нигде не записана. Она подразумевались самой архитектурой. Она не высечена на камне — она сама камень.

Мыслительный вихрь — и без сердечника. Конечно, как и ожидалось — много тёмного. Было полным-полно слепых пятен, лакун осознания Ничто. Если вдруг паутинки не сходились в мыслях — пересечение темнело, область теряла важность. Когда мысли совпадали, помогая друг другу — рождались новые, росла яркость, отмерялось машинное время. Связки единодушных мыслей Ничто осознавал преотменно.

Фаэтон не верил глазам. Видел он сознание без мысли, жизнь без жизни, яростный сверхразум без опор. Фаэтон восхищённо прислонился к зеркалу, будто бы пытаясь прикосновением убедиться в неподдельности невероятной схемы.

В мысли ворвался возглас Дафны:

— Слушай, инженер! Как оно без опорных значений не сбоит? Тут ни адресов, ни нумерации нет — как без целей в этакой мешанине не потеряться? Как это действительность моделирует без логической основы? Логическая основа даже у амёбы есть. Как оно... Как оно вообще существует в рациональном мире?

В её речах слышался страх.

— Что-то я проглядел, — пробормотал Фаэтон, — какую-то основу. Но какую..?