Разумы человечества слились не навсегда. Управляющие частички Трансцендентальности принялись рассовывать человеческие мысли назад — по участникам.

И ещё даже до начала Завершающих Обрядов в ульях, подкупольных городах и нетленных стальных километровых пирамидах, щедро разбросанных по землям Юго-Восточной Азии и Южной Америки, члены и элементы Благотворительной композиции начали всплывать из Трансцендентального состояния.

Благотворительная была старейшим живым воспоминанием в Золотой Ойкумене — она-они терпела все Трансцендентальности подряд, начиная ещё с самых первых, пробных, и неудивительно, что именно это масс-сознание проснулось ранее всех. От высшего состояния ума оно-они отъединялось сноровисто. На целую неделю оно-они опережали индивидуальные нейроформы и остальные Композиции — и на неделю планета отходила ему-им.

В Венеции, Патагонии и Бангкоке, в каналах и мыслительных омутах, вплетаясь в распредсети ульев, всплывали яйцекапсулы Благотворительной Композиции. Из подводных яслей поднимались новые участники в свежих, тонких, пустоглазых девичих оболочках — в быту Благотворительная не жаловала маскарадные тела дельфинов и фараонок. В ногу по опустевшим мостовым шествовал многотелесный масс-строй.

Композиция просыпалась раньше не ради наживы, нет — она всю неделю готовила жилища и выразильни к возвращению опустошённых, съёженных душ, утоляя печали миллионов снова обычных умов. Конечно, денежный вопрос стоял не совсем в стороне — люди после Трансцендентальности преохотно вкладывались в предсчитанные предприятия.

Она-они также поспешила издать первые Трансцендентальные дневники, сводки и обзоры, ещё до окончания праздника — памятующий подотдел Аурелиана, если что, мог их вычитать и сверить.

Благотворительная Композиция вспомнила решение (или предсказание решения), касающееся Пэра Гелия. Трансцендентальность решила его одарить.

Исполняя волю Трансцендентальности — и вырывая у остальных честь вручить дар — Благотворительная сочинила Гелию ценностную программу. Теперь, в случае аварийной передачи, самые свежие переживания отправятся в первую очередь, и только в самом конце будет отправлен страх потерять себя. Если вдруг ноуменальное спасение прервётся на полпути, новый Гелий примет пробелы в памяти куда спокойнее.

Одновременно члены масс-сознания точными ударами устраняли праздничные украшения. Слаженно, как войско, снимали транспаранты, разбирали сияющее кружево мечтален на общественных каналах, выметали из садиков увядшие ровно по окончанию празднеств цветы — и помогали осоловевшим "ранним пташкам" выбраться из маскарадных нарядов и маскарадных параперсон.

На пустынном склоне холма с видом на Палатоград Аурелиана одиноко сидел один из ранних — некто в облике Вандонаара с Юпитера. Шлем был отброшен в траву, рядом валялся издохший плащ наваждений. Шест, которым он когда-то правил свою штормовую лодку, лежал у ног — переломленный.

Небо было натянуто безоблачной голубизной. Ни пятнышка. Вандонаар зарыдал. Подошла, рядом присела большеокая дева из Благотворительной. Обняла — не сказав ни слова.

В золотом саркофаге посреди Аурелианова Палатограда проснулся и стянулся к прежнему уму Кшатриманиу Хан. Он, как спикер Парламента, и одновременно программирующий советник Теневого Парламента, председательствовал чуть ли не на каждом оплакивающем прощальном обряде Постного Месяца. Кончились развлечения, шествия и представления — но и в короткий месяц он напомнил собратьям-парламентариям о решении (или предсказании) Трансцендентальности.

Парламент реанимировал древний обычай. На борту боевого судна "Единство" из Четвёртой Эры, закатив весьма пышное мероприятие, Парламент наградил Маршала Аткинса Всесодружеским Орденом Высшей Чести — и больше даже не за военные удачи, а за многолетнюю бдительность. Якобы напрасную — если послушать прежний народный глас.

Аткинса вне очереди повысили в звании — оставив, впрочем, жалование без изменений.

В Месяц Отсроченного Забывания, гораздо раньше Инвариантов и Базовых, пришли в себя Альтернативно Организованные — они, благодаря мыслительным причудам, легче и почти без боли вспоминали и забывали то, невыразимое — с высших состояний рассудка.

В многорезных клетках шабаша пробудился Ао Аоэн. С помощью древнего ритуала анти-Будды низвёл себя, представив Покров Наваждений Майя. Медитируя, по нитке распускал замысловатое плетение Покрова, и разбирал сознание назад — возвращался к обычному, позабытому быту. Слишком горячие для ума Трансцендентальные воспоминания обернулись пламенной стаей бабочек — Ао Аоэн отправил их порхать в камеру визуализаций.

Ножом-аутэмом он надрезал ладонь своего тела, поймал капли крови в конверт и передал духу-фамильяру — чтобы наяву принёс послание в средоточие Шабаша Волчьего Разума. Этот полузабывшийся шабаш извечно хранил верность Аткинсу и ни разу не отказывался от жертв в его честь. Неудивительно, что Волков сторонились — но только до сегодняшнего дня.

Волки-чародеи с лёгкостью поняли смысл кровавого подношения — Ао Аоэн клялся в верности.

Они выползли из нор на четвереньках и завыли на Луну, а из лунных городов на синеющую сквозь бронеиллюминаторы Землю завыли волки тамошних филиалов ордена. Они праздновали дар Ао Аоэна.

К Месяцу Повторного Знакомства с Собой (который Чёрные манориалы в шутку звали Месячником Приспособления к Прежней Тупости), Ао Аоэн и Чародеи Волчьего Клана наводнили тысячи каналов тьмой мыслеформ, сновидений, стихов и заговоров. Кое-где в глубине, а в остальных — на поверхности лежал одинаковый посыл: война близко.

В своих особняках в гробах пробудились Лакедемоняне Тёмно-Серой школы, пережившие волчьи сны — и подсыпали своих чеканных лозунгов и пословиц, отличавшихся привычной для их дома лаконичностью. Намерения — очевидны. Тёмно-Серые поддерживали Ао Аоэна, возвращавшего армии былое народное уважение. Темер Лакедемонянин сочинил фрактально-рекурсивное хокку, проявляющее всё более глубокие смыслы под всё более пристальным анализом, но и без единого анализа было ясно — стих возносил Аткинса за спасение Ойкумены. Тёмно-Серые восхищались его безупречно обоснованными и необходимыми убийствами, Чародеи и Волки восхваляли Тёмно-Серых — а несогласных обваливали презрением.

Ао Аоэн объявил, что Волки проведут Аткинса во главе парада, забрасывая из окон бумажной лентой для тикерных аппаратов — как было запечатлено на древнейших киноплёнках. Шествие учинили в Новом Чикаго, и на лентах подыграл снегопад.

Омрачила чествования выходка, громче остальных в которой участвовала Гармоничная Композиция на пару с не-Инвариантами Школы Поедателей Лотоса. Недовольство они выражали громко и надрывно: спускали с низких орбит километровые перетяжки, скупили под парадом время грёз без остатка. Хотели они отвратить людей от Аткинса в частности и от войны в целом. На общественных каналах навязывались дискуссии: не приведёт ли возвеличивание солдат к огрублению нравов? Не вернётся ли в обсуждения угрожающая идея — "цель оправдывает средства"?

Критики потом напишут: желчью своей препирательства омрачили тишину и покой месяца постов и разъединений.

На самом деле, не очень ладно шло возвращение к своим умам — то, как Трансцендентальность поддержала их сторону, помнили обе стороны.

Софотек Навуходоносор в Трансцендентальности засиделся, и, когда Нео-Орфей, капая с нового тела (Нео-Орфей имел обыкновение на время Трансцендентальности избавляться от оболочек) на чёрный, скупой мрамор своего дворца, вышел из капсулы биореконструкции к заждавшимся представителям Наставников — Сократу из Афин Шестьдесят Шестому, Парциалу, подопечному Искусственного Разума ответвления Исторических Экстраполяций, вместе с Эмфирио из Амбры Первому, Парциалу, Полузависимой (оценка ждёт уточнения) Художественной Экстраполяции — мудрым советом троицу никто не встретил.

Сократ устроился перед глухой дверью в Дворец Орфея — на чёрных ступеньках крыльца — и чертил на свежевыпавшем снегу то окружность, то равносторонний треугольник. На бороде, под тихой улыбкой — неистребимые пятна от бобов. Либо настоящих, либо подражаний отменного качества.

Эмфирио носил чёрный скафандр, а серебристый плащ солнечной батареи снегопад ветрами дёргал за края. Эмфирио, в отличие от Сократа, стоял — скрестив руки, широко расставив ноги, высоко задрав голову. Смотрел он мрачно. Слепые стены дворца без окон будили мысли полиократа — как бы половчее сровнять замок с землёй? Или, может, штурм лучше?

Нео-Орфей вышел нагишом, как и было им заведено. Вместо одежды — подправленное восприятие температуры.

Шло общение стремительно, электромагнитные импульсы пересылались из мозга в мозг. Роскошь старомодной устной беседы пришлось сложить вместе с прочими карнавальными вольностями.

Нео-Орфей даже не озаботился прописать в заголовках сообщений обратный адрес — рассчитывал, что собеседник его и так узнает. С точки зрения этикета — резко, даже несколько грубо, но Орфею, создателю бессмертия (хотя бы и бывшему), грубость можно простить.

Значит, грубо:

— В чём дело? Зачем лично явились?

Сократ послал ответ, не поднимая глаз от земли:

— Люди спешат по делам, завершая Трансцендентальность. Послы не могут пронести нашу ношу через толчею. Мы, как гружёные ослики, тащим те немногие черепки, что вспомнили из путешествия к высшему миру форм.

От Нео-Орфея пришло:

— Впервые на моём веку Воспоминания окончились такой сумятицей. Забылось многое, цельности нет. Что принесли вы?

Они прервались — зашитые в чёрную толщу стен дворца программы ловили выгрузку памяти. Без помощи Софотека Нео-Орфей не мог её должным образом воспринять — приходилось пользоваться медленными разговорными намёками, без которых память в принципе не работает. "Разговор" продолжился.

Сократ взглянул на Нео-Орфея, не отпуская улыбки:

— Скажи: Как муж лучше всего послужит полису? Должен ли муж тянуться к высокой должности? Должен ли искать власти, чтобы награждать друзей и карать недругов? Даже те люди, кто об этом не размышляли, скажут: "Да, должен". Это-де лучший путь. Или же муж должен служить, как полис посчитает наилучшим, или как он посчитает наилучшим, или ещё каким-нибудь образом?

Нео-Орфей понял без промедления:

— Я получу вотум недоверия — так предсчитано? Меня из Коллегии гонят.

Вопросительная интонация ко второй фразе пропала — он, ещё не договорив, припомнил немало Трансцендентальных экстраполяций.

А файлы памяти из стены подсказали подробности. Он вспомнил, как потеряет сторонников, подписчиков, спонсоров — и заработает всеобщее презрение. Прикоснувшиеся к воспоминанию во время величайшего мгновения умы пообещали друг другу — да, увиденное воплотят.

Раздался голос Эмфирио, чем-то железный:

— Нас всех гонят.

Нео-Орфей не подал виду.

Вдруг опомнился, вытянулся, сказал ледяным тоном:

— Глупость! Без нас люди себя погубят. Механизмами станут.

Сократ возразил:

— Не отчаивайся. Вижу — Коллегию рано отменять. Фаэтон выступит за неё. Он был на Талайманнаре, видел ненасытных, видел людей без чести — он теперь научен. Знает, что дурно сбегать от истины. Скверные мысли Ничто теперь каждому видны.

— Фаэтон? Выступит в нашу пользу? — спросил Нео-Орфей.

— Не в нашу, — ответил Эмфирио.

Нео-Орфей напитался знанием от чёрных, гладких стен:

— Значит, новая Коллегия. И новый мандат. Тёмно-Серые, полагаю. Поклонники Аткинса. Мы боролись с самовредительством, извращениями и пристрастиями — а они ополчатся на непокорность. На непохожесть. Пришло безобразное будущее, предсказанное Гелием на Конклаве — но пришло в ином виде.

Тут Нео-Орфей взглянул на Эмфирио:

— Полагаю, могу вас поздравить — вы места не потеряли.

— Не торопитесь, — сказал Эмфирио. — Моё дело ещё рассматривают.

— А суды добром не кончались ни для него, ни для меня, — влез Сократ.

— Этого не миновать. Столько внимания на нас вылили, столько Трансцендентальных умов от нас оправданий требуют... Хм. Я учил Наставников не изображать влюблённость в правду. Ладно. Эмфирио! Чем после увольнения займётесь?

— За Фаэтоном пойду. Он экипаж набирает. Мы с ним похожи.

— А ты? — спросил он у Сократа.

Сократ склонил голову:

— В новой Коллегии идеалиста-утописта сменит расчётливый делец Исхомах. Возьмут его из малоизвестного диалога под названием "Ойкономика" — единственного из дошедших, что написал не Платон. А мне не остаётся ничего. Я ухожу в тень, я снова пью болиголов. Я продолжу ждать.

— Что ж, господа, — произнёс Нео-Орфей почти печально, — похоже, мы в последний раз видимся. Кончилась эпоха.

— А что тебя ждёт? — тихо спросил Сократ, — Что твоего пращура ждёт — Великого Орфея?

— Я больше Наставником не буду. Он останется Пэром. Орфей неизменен.

Сократ спросил:

— Кого можно назвать счастливейшим из людей? Говорят, Крёз Лидийский подойдёт. Он богатейшим из людей... был.

— Ты о чём это? — прищурился Нео-Орфей.

— Вы обнищаете, — пояснил Эмфирио. — Фаэтон с Дафной передадут технологию компактного ноэтического устройства новой Коллегии — чтобы наградить её весом, таким же, каким вы одарили старую.

Нео-Орфей уставился в землю, не меняя выражения. Задумался.

— Вспоминаю... Приходит предсказание. Без финансовой империи Орфей сгинет. Он переселится в носитель помедленней, потом ещё дальше — и сойдёт на нет. Если отец не изменится, мы с ним следующую Трансцендентальность не разделим.

Троица помолчала.

— Когда я осознал себя, — вдруг заговорил Эмфирио, — я ушёл в экстраполированное будущее далеко-далеко. Я видел предсчитанные Софотеками исходы — и мне позволили их запомнить, принести назад, поскольку я желаю делиться правдой, и я не боюсь ропота. Передать вести я к вам сегодня и пришёл.

Нео-Орфей любопытства не показал, но, тем не менее, ответил:

— Тогда не молчи.

Эмфирио достал из-за пазухи планшет:

— Вот моё пророчество: новую Коллегию займут Инварианты и Тёмно-Серые — на какой-то срок. Взрастёт воинственный дух.

Снова соберут Композицию Воителей. Из архивов поднимут, или восстановят, или заново родят героев войн — Банбека, Картера и Киннисона, Видара Тихого и Душегуба Вальдемара.

Новая Коллегия отрядит экспедицию к Лебедю X-l, вслед за Фаэтоном. На корабле будут солдаты и аватары Воинственного Разума — отправятся они либо мстить за Фаэтона, либо, если ему суждено выжить — защищать колонию от нападений. Около Лебедя X-l новая Коллегия запустит сингулярные фонтаны, заложит верфь, устроит арсенал — и, с помощью бесконечной энергии, создаст флот, таких же кораблей, как у Фаэтона — только предназначенных для войны.

А тем временем новая Коллегия будет наказывать не только тех, кто свою человечность портит, но и тех, кто недостатком рвения подрывает боевой дух. Или тех, кто недоложит в военный сундук. Тех, кто "отказом защищать" — как новая Коллегия выразится — поставит под удар всё человечество.

Взропщут от Новой Коллегии. Возопят критики, появятся школы, только против неё и направленные, народ порвётся, как никогда раньше — патриоты обвинят пацифистов в слепоте и в ответ услышат ровно такую же хулу. Пропадёт согласие, и единодушно обе стороны будут оплакивать понятную, процветавшую, ушедшую эпоху.

Немногие поймут — или вспомнят — мои слова, которые Трансцендентальность сказала: война — подоплёка для мира, и мир без неё невозможен.

— Так Трансцендентальность войну одобрила, или нет? — спросил Нео-Орфей.

Эмфирио покачал головой:

— Понятнее объяснить не смогу. Вопрос простой — и одновременно сложный. Нельзя винить убивающих из самозащиты. Вина лежит не здесь.

— И где же?

— Трансцендентальность открывает свой наказ, главный наказ человечеству на грядущий век ужаса. Вспомнить нужно, и не забывать, что и Цари Молчаливой Ойкумены — люди. И они терпели боль, и они мечтали, и их мечты тоже шли прахом. Я сказал всё, что хотел.

И он с поклоном удалился в густеющий снегопад.

Сократ опёрся на трость и, вздохнув, встал на ноги:

— Ты, Нео-Орфей, боишься, что без пригляда Коллегии люди станут машинами без души. Я же страшусь, что война сделает нас людьми без души.

Уголок губ Нео-Орфея усмехнулся:

— Всё равно. Войны были — и проходили. Я останусь.

— Тогда что ты будешь делать, друг мой? Знаю — даже под самой иссохшей корой может зеленеть мечта.

— Ха! Орфей живёт только чтобы жить дальше. Он, кроме продления срока, ничего не хочет. У него — и у меня — по Софотекам спрятано тысяч десять резервных копий — но где гарантия, что ноуменальная сеть Внутренней Системы выдержит осады и подрывы? А вот с переносным устройством можно и сбежать. Понимаешь?

Сократ захохотал:

— Значит, к Фаэтону придёшь? Ты? Ты для него — ничто. Попросишь разбросать по космосу свои слепки? Да он с тебя за такое пол-состояния спросит.

— Зато Орфей во вселенной останется. За уверенность — нормальная цена.

Нео-Орфей указал на девиз — единственное украшение стен: "Я — соперник смерти. Я не умру." — и, раскланявшись, вернулся в тёмный дворец.

Сократ снова вздохнул, сел на ступеньку. Подманил робопауков — чтобы те избавились от опустеющей плоти.

— Друг мой, не все её боятся, — вымолвил Сократ.

Он достал из-под хитона деревянную чашу и поднял к губам.

Ганнис очнулся в ужасе.

В полости искусственной адамантиевой луны ширился адамантиевый амфитеатр, где за адамантиевым столом на сотне золотых престолов расселись сотни его версий. Некоторые рыдали, иные тёрли зубами, а остальные ещё не отошли от частной Трансцендентальности и таращились остекленевшими глазами — не все разумы пока разъединились к привычному состоянию.

Через подвисшие вытянутые окна транслировался вид со стороны: возжённый Юпитер, дугой пересекаемый, ярче любого светила пылающей — сверхускорителем. Как Ганнис говорил — под этой "радугой" горшочек с золотом зарыт. Вот только сейчас зрелище как обычно не бодрило.

Ганнис проснулся. Огляделся по сторонам — Ганнисы сидели на престолах с ошарашенным видом, а сосед тут же полез с вопросами:

— Эй, я! Принёс хорошие новости? В Трансцендентальности мнения переменились? Я уже два часа как выпал, а остальные — уже несколько дней тут! Собравший думу думающий род ещё не передумал?

Пробудившийся ответил:

— Осуждают, строго. Товарищи не поймут. Но мы не виноваты! Уловка законная! Законная!

Через широту стола подал голос Ганнис, отсоединившийся от Трансцендентальности дни назад:

— Заказы уже отменяют! От рекламы отказываются! Покровители свои счета заново программируют! И это — только ранние, только пока композиции и манориалы! Полусотня Ганнисов не смогла оценить потери — бухгалтерская программа предпочла рухнуть, но не отвечать!

— Братия! Дорогие я! — закричал другой Ганнис с середины стола, — Всё не так плохо! Я, перед тем как проснуться, заглянул в масс-сознание, имевшее сношения с Композицией Воителей! Они собираются строить флот Фениксов! Не всё потеряно — на обшивку понадобится металл!

Очередной Ганнис поднял веки. С лица его ещё не сошла умиротворённая уверенность сверхчеловека, и вообще, этот, похоже, проснулся не до конца — говорил он мрачное с улыбкой, и не задумываясь. Загремели слова:

— Я был с Восточной Группой. Я помню высшее: внимайте!

Мы, Ганнис, в заговоре против Фаэтона не виноваты. Скарамуш и Ксенофон нам не наперсники, и никогда ими не были. Ликуйте, Ганнис — имя наше снова чисто от клеветы!

Мы, Ганнис, собирались наживиться на разорении Фаэтона — но это не запрещено. Это грубо, да. Недружелюбно. Но едва ли преступно.

Отключившиеся от Трансцендентальности давно Ганнисы вроде даже начали радоваться, но у тех, кто ещё не оборвал связи, с лица заранее сошла краска.

— Но...

Тут Ганнисов круг побледнел целиком.

— Мы потеряем друзей. Деловых партнёров. Жёны, антижёны потребуют разводов. Почему так? Потому, что Трансцендентальность заглянула Ганнису в душу — и нашла жажду.

Мы не знали, что с Фаэтоном что-то не так — но подозрения были.

Ганнис знал: верный своему характеру Фаэтон не стал бы подделывать собственную память — но Ганнис промолчал на Слушании Наставников.

Раньше, когда долги Фаэтона раздулись за все разумные пределы, когда запахло его разорением, Ганнис тоже промолчал. Не помог названному партнёру — лишь изворачивался, чтобы обогатиться его крахом.

Ганнис — взгляните себе в души. Раньше наш порыв для нас всех был тайной — но теперь он известен. Нам. Трансцендентальности. Всем нам. Всему человечеству. Друзьям, пэрам, коллегиям, коллегам, творцам, мыслителям, глашатаям , парциалам. Конкурентам. Всем.

Повисла тишина.

Ганнис Ганнису в глаза не смотрел. Все прочли невысказанное.

Ими вёл страх. Страх проиграть Гелию.

Ганнис с трудом достиг вершины — и собирался почивать на лаврах. Он надеялся, что прибыльное предприятие само собой продолжит ход. Состязатель — Гелий — угрожал делу. Как и вся действительность мира. Нужна была защита.

Один задрёманный Ганнис отлепился щекой от столешницы:

— Братия! Другие я! Мы не настолько дурны! Помните, как нас на прошлой Трансцендентальности, при Аргенториуме возносили? Мы смелые, мы изобретательные! Мы — благодетели человечества...

Тут он затих.

Недавно проснувшийся Ганнис процедил:

— Я сильно изменился. Я и не знал. До какого страха я дорос... Дорос? Съёжился. Дух мой обмельчал.

Давно проснувшийся Ганнис собрался было уже возразить — мол, ведь каждый запуган и жалок. Сегодня все так дела ведут. Ведь все, так?

Но Ганнис промолчал. Ганнисы знали, что он хотел сказать. Смотрели они недоверчиво — Ганнисы, всё-таки, совсем недавно видели души всего человечества. Не все, далеко не все так дела вели. Трусов, лжецов, заговорщиков было мало. Поразительно мало. До чего ужасная новость!

Давно уже не спящий Ганнис обмяк в троне и умолк.

По залу пошёл шорох.

Ганнис, сидящий во главе, открыл глаза. Поднял длань. Мозги остальных сегменто-Ганнисов, попытавшихся сонаправиться, свело от информационной перегрузки — устами главного Ганниса говорил другой.

Другая. Сама Трансцендентальность, или её нераспавшийся кусок.

— Твоей дочери суждено умереть, — промолвила она.

Тотчас забыв о личных невзгодах, Ганнисы достали припасённую в планетке энергию с машинным временем и наспех соорудились в Ганнисов Надразум — всё ещё немного Трансцендентальный.

На секунду вычислений тратились состояния — но Ганнис не обращал вниманий.

Около Юпитера вспыхнула своя, местечковая Трансцендентальность. Участвовали в ней только Ганнисы, соратники Ганнисов, коллеги Ганнисов и ещё несколько миллионов привлечённых мозговой связью умов.

Маленькая Трансцендентальность предсказала (или решила), что лидера "Никогда-не-первых" Анмойкотепа, также известную как Неганнис с Ио: за предательские сношения с Ксенофоном Издалека, за помощь Ничто в нападении на Золотую Ойкумену — схватят, обвинят в измене и покушении на геноцид — за что и казнят, лишив предварительно всех путей перерождения.

Она, в морщинистом коническом теле, подстерегла Фаэтона около Курии. Её науськивал Скарамуш, сидевший в виде полипа на загривке, и визитка с вирусом, от которого потом Фаэтон вообразил, что на Венере на него напали, была её щупалец делом.

Неганнис, следовательно, тоже была виновна в попытке угнать и переоснастить Феникса для бойни. Она знала — пострадает Меркурианская станция, погибнут солнечные полярники и отключатся околоземные орбитальные Софотеки, Трансцендентальность будет нарушена — и не смущалась. Она про себя ликовала.

И за это её найдут, схватят и казнят.

Тщетные, но захватывающие дух попытки Неганниса сбежать уже по большей части прошли — в последнюю полусекунду Трансцендентальности, весьма раздосадованной разыгравшимся мерзким спектаклем.

Было предсказано, что отряд Тёмно-Серых спартанцев, состоящий из Темера, Интрепида и Сансепера — которые в Шестую Эру служили Заступниками и Руководящими Констеблями-Адвокатами — задержит остаток самовоспроизводящихся ноуменальных слепков Неганниса не позднее четвёртого месяца — Месяца Угасающих Воспоминаний.

Она скрывалась и в мозаичных узорах, и во фрактальных облачных завихрениях над Ио, которые только прикидывались случайными, и даже в ещё более изобретательных местах, и каждая копия размножалась так плодовито, насколько позволял ограниченный энергозапас.

Но Трансцендентальность угадывала её мысли ещё раньше её — ведь она успела в Трансцендентальности побывать. Опрометчиво? Конечно, но Неганнис была крайне самодовольна. Она и подумать не могла, что люди, поняв её мотивы, её осудят.

Во всяком случае, поняли её достаточно хорошо, чтобы угадать все до единого укрытия. Достаточно хорошо, чтобы на облаву не щадить сил.

Последним укрытием Неганнис выбрала давным-давно набивший оскомину штамп детективного жанра — спряталась между граней драгоценного камня. Изменённая молекулярная структура отражала свет по направлениям записанной мысли.

Констебли отыскали каждую копию.

Некоторые мутировали. Остальные глубокой редактурой пытались ампутировать вину — чтобы самой забыть о своём преступлении. Многие пробовали себя "раскаять" — программами самоанализа вклеивали в чувства сожаление о содеянном. Правда, изменения были в основном для виду. Переписывать взгляды в корне — которые и управляли чувствами — она не решалась.

Над сонмом копий будет судилище, и поднятый народный гнев скажется потом ещё хуже, чем воинственность новой Коллегии. Старинный прецедент гласил — нельзя избежать наказания, стерев воспоминания о преступлении. Если вдруг изменения окажутся слишком коренными, и с юридической точки зрения произойдёт самоубийство — переписанный считался ребёнком, новой сущностью. Принцип растянулся до жестоких пределов — сотни Неганнисов, невинных девушек, ни о чём не ведающих, ничего не подозревающих, будут осуждены на смерть.

Иные копии на общественных каналах будут раскаиваться напоказ. Наизнанку выворачиваться, чтобы видно было — не таят они алкания, не хотят преступить снова. Молить о пощаде будут. Впустую.

Благородных и миролюбивых граждан Золотой Ойкумены ошеломит. Поднимется вопрос — как Трансцендентальность, кульминация человеческих добродетелей, допустила такое зверство? К чему ненужные смерти и отдающее горьким возмездие?

На вопрос ответят. Несколько дочерей Ганниса, чистых от преступных воспоминаний, не нашли причин не присоединиться к Трансцендентальности. Они соединились с соседними умами, выдали на обзор старую память — и узнали жуткую правду: в них есть зёрнышко масс-убийцы.

Неганнис, вместе с противниками многократной расправы — часть Трансцендентальности — отправила на хранение набор воспоминаний с откровениями, пришедшими от великой Трансцендентальной мудрости.

Экстраполяции оказались весьма точными — её последнюю речь они привели слово в слово:

— Мои двойницы мировоззрение моё делят (разделят) — каждая знает (узнает), что человек: тварь злобная, извращённая, спесивая и никчёмная. Трансцендентальность предложила (предлагает) избежать казни, для чего мне выпрограммировать мои взгляды — исток моих преступлений — надобно. Я говорю (скажу): "Нет"! Плевать мне на пощаду!

Взгляды мне не переменить. Умру — но их не предам. Знаю, сердцевиной души знаю, неоспоримым мистическим прозрением наученная: люди суть гнойный недуг! Когда-то — терпимый, ибо обеззараживающая смена поколений место расчищала для детей — пока ещё невинных. Филипп Красивый сжёг тамплиеров — а кому мстить? Диоклетиан учинил гонения на христиан, Константин учинил гонения на язычников — а кого карать? Никого! Смыты убийства милосердной чередой смертей! А доживи Филипп, Диоклетиан, Константин до наших дней — злодеяний бы никогда не наказали!

Вы остановили круговорот смерти, из-за вас заржавела его ось! Поколения не меняются! Отныне каждая грубость, каждая жестокость, каждый щелбан ребёнку бессмертие отравляют! Навечно!

Ганнис, отец мой, меня мучил! Я многого желала — а он не исполнил ничего. Я хотела играть и соревноваться; я хотела чужого уважения; я хотела менять мир к лучшему. Я не хотела чувствовать себя дурой перед Софотеком! Исполнены мои желания? Нет! Ни одно!

Я понимала — с веками обиды забудутся. Поэтому, одной ночью, тайком взяла программу самоанализа — и исправила себя! Я врезала клятву — не забывать! Не прощать оскорбления и безразличие! Не можем ребёнку слезинку утереть! Что же у нас за цивилизация такая, а? Живодёрская! До бесконечья живодёрская! Ненавижу вас!

Слушай меня, златоойкуменная гниль! Ржавоойкуменная, как я вас зову! Я заставила скоп ваш меня убить — и сотню невинных сестёр в придачу! Теперь обагрены ваши безупречно-лилейные ручки! Во всеочию виден обман во всей его неприглядной жестокости: строй, стоящий на благоразумии и логике — только лишь диктатура, вечная диктатура, бесконечный склеп, и вы в нём — строем стоите, куклы резиномордые! Порежешь — не закровоточит! Вы гордитесь достижениями цивилизации — а она меня удовлетворить не может! Только я страдаю! Только я — человек! Я — последний живой человек в Солнечной, и у вас, механизмов гнойных и их питомцев, в людей ряженых, только сейчас кишка не тонка меня прикончить! Теперь вы убийцы! Теперь и вы — люди! Благодаря мне! Вот я, перед смертью — ликую!

Ганнис на поддержание маленькой Трансцендентальности тратил состояние за состоянием.

Он искал выход. Будущее, где дочь спасётся.

И нашлась одна Неганнис, в течениях Ио. Она сидела в выгасающей Трансцендентальности, и гоняла, туда-сюда, не веря собственным глазам, экстраполяцию своих последних слов.

Яростная отповедь отнюдь не расколола Ойкумену до подножия, нет. Ожидания не оправдались: отповедь стала предметом отсмешек — неохотных, презрительных.

Вплыл Ганнис, по проводам втянул Трансцендентальность за собой. Богатства хватило только лишь на пару секунд — но за эти секунды дочь могла передумать.

Передумать — с помощью миллионов умов.

Был другой путь. Не убегать, а записать воспоминания в другую личность — похожую на неё, но без опорных ценностей. Изменение значительное, достаточное, чтобы её признали новой личностью. Зато она — со специальным, уютным убеждением — будет считать себя прежней. Но — в чём ирония — с юридической точки зрения она перестанет быть наследницей Ганниса, даже если вся сотня умрёт. Если согласится на такой шаг — не придётся скрываться и испытывать на прочность нравственные окраины Курии частоколом невинных двойниц.

Ещё не поздно. Можно разминуться с тем будущим.

Что же выберет Неганнис?

Скромная, семейного круга Трансцендентальность предсказать — или решить — отказалась.