Рукопись Экклейна, Мага Вейлского, повествующая о Кевине из Кингсенда, начинается с осени 1340 года Века Исследований:
"Я набросал эти записки со слов Мага Латонии Корлеона, Сантона из Королевской военной академии и других заслуживающих доверия людей, непосредственно причастных к событиям.
Не знаю, для чего я делаю это. Быть может, мною движет некое больное любопытство, поскольку сам я еще ни разу не встречал юношу, о котором пишу. Хочу процитировать Фонду, легендарного волшебника прошлого: "Вглядываясь в озеро собственного разума, что еще можно рассмотреть, кроме собственного удивленного лица, хмурящегося в ответ? Призраки сменяют друг друга без всякого смысла и, как бы я ни старался, мне не удается проникнуть в глубину. Там что-то есть, что-то, чего я не могу распознать, и оно сердится на меня".
Должно быть, именно так и обстоит дело с молодым человеком. Зовут его Кевин.
Он родился на борту торгового судна, принадлежавшего его отцу. Суш была для него лишь странной и враждебной границей его водного мира. Их родным портом было поселение, известное как Кингсенд, расположенное далеко на западе на побережье Внутреннего моря в Королевстве Венца.
То, что он видел на суше, мало его трогало: вульгарные и грубые люди в вульгарных и грубых портах, постоянно насмехавшиеся над зеленым гонцом, не видевшим в жизни ничего, кроме моря. В его невинных глазах суш представала уродливой и жестокой. Отец Кевина часто повторял: "Все самое плохое, что есть на суше, все злое и грязное - все стекает на побережье и скапливается в этих гнусных портовых городах, как в помойных ямах".
Кевин и сам видел, как меняется его отец в порту: он становился грубым и жестоким, он мог переорать и перебранить любого из тех, кто встречался им в порту, и часто ему удавалось одержать над ними верх, хотя для этого ему самому приходилось становиться одним из них. Кевин еще долго помнил свое первое ощущение жгучей обиды, когда отец вдруг повел себя подобным образом; помнил он и то, как мать старалась не покидать их крошечной каюты на корабле, пряча в глазах боль и растерянность.
Его мир, большой, как море, и утлый, как их шхуна, закончился в порту Латонии, и конец этот был совсем не счастливым.
Ему было тогда всего пятнадцать лет, он был еще по-юношески тонок, но закален работой. Его отец называл Кевина "старший по грузу", но вовсе не в насмешку - он никогда не смеялся над сыном. Он всегда поручал ему столько дел сразу, со сколькими он только мог справиться. Кевин относился к обязанностям серьезно, добродушно воспринимая их естественную необходимость. Точно так же серьезно относилась к Кевину и небольшая команда из трех человек. Все трое знали его очень хорошо - они все помогали растить его с тех пор, как он ползал по палубе крошечным младенцем, они присматривали за ним и водили на прогулки на берег - поэтому они тоже были для него членами семьи. Один из них - Эдгар, старый, грубо сколоченный угловатый, похожий на небольшого лысого медведя. Когд он широко улыбался, то видны были три оставшиеся желтых зуба, а длинные мускулистые руки свисали почти до колен.
"Посмотри на меня, Кевин, сынок, что с человеком делает тяжелая работа, - говорил он. - Когда-то я был высок и статен, и умом не обижен, теперь посмотри, как работа высушила мой ум, как она отняла мою юность, так что у меня остались одни только руки. И хотя я по-прежнему щедр и совсем здоров, но я ничего не знаю, кроме как поднимать, тащить и складывать. Теперь-то я не против силы - понимаешь, о чем я? Она помогает мне время от времени, но если бы у меня был выбор, я бы выбрал ум, как твой отец, например. Что касается соображения, то он - самый умный человек из всех, что я встречал. Потому, сынок, держи свои мозги в голове, это для них самое подходящее место".
Говорят, что Кевин обладал замечательной способностью к подражанию. Когда он говорил об Эдгаре, его зубы сами собой оскаливались, плечи начинали сутулиться, руки повисали, как трехпалые якоря, а голос становился низким, скрипучим и приобретал явные интонации, свойственные уроженцам Внутреннего приморья. И на несколько мгновений Кевин становился невероятно похож на того, о ком он говорил.
Был на шхуне и тихоня Тук, человек с холодным взглядом больших темных глаз, который знал абсолютно все о движении звезд, об изгибах течений, о повадках приливов и отливов. Ему было известно все о бесчисленном количестве побережий, о мысах и фьордах, о тех местах, где скрывались под водой острые зубы коварных скал. "Может быть, это просто волшебство", - говаривал он, улыбаясь и подмигивая, но Кевин видел, как принюхивается он к ветру, как тщательно наблюдает за пляской волн, как пристально вглядывается сквозь клочья тумана в неясные очертания низких берегов, затем с точностью до полулиги сообщает им о местонахождении шхуны. И он всегда оказывался прав. И этот самый Тук, который, казалось, умел разговаривать с птицами и знал все их птичьи сказки; который умел предсказывать погоду просто по цвету моря, по направлению ветра и оттенкам небесной голубизны; который по вкусу воды мог определить место, где впадает в море невидимая речка; Тук, который разговаривал очень мало, рассказал юному Кевину целые тома разных премудростей и историй. Кое-кто подозревает, что именно морские эльфы заставили его познакомить Кевина с миром фей в таком юном возрасте.
И был еще малыш Том, который медленно соображал, но зато всегда готов был радостно рассмеяться, на лице которого всегда царило выражение, близкое то к радости, то к восхищению. Он выглядел так, словно маленький мальчик прячется в теле взрослого мужчины. Иными словами, он был из тех людей, которых, несмотря на возраст, всегда называют Малыш Том.
Однажды на берегу кто-то из портовых бродяг принялся подначивать Кевина: "Эй, юнга, похоже, что твой щенок-переросток опять обделался". Тут же раздался смех оказавшихся поблизости других бродяг и бездельников, но, несмотря на это, Малыш Том безошибочно угадал задиру и яростно бросился н него, рыча от гнева и неумело размахивая сжатыми кулаками. В конце концов четверым здорово перепало, в том числе и Тому с Кевином, который не медля бросился в самую гущу сражения на помощь другу. Кевин был в относительном порядке, а вот Том был избит совершенно зверским образом, и все же, не обращая внимания на резкую боль, он беспокойно двигал своими большими, широко открытыми глазами, стараясь еще раз удостовериться, что с Кевином все в порядке. Он-то решил, что бродяга насмехается именно над мальчиком.
Итак, их маленький корабль "Кресчер", трое человек команды, родители и море - вот и весь мир Кевина. Я слыхал, что, когда в разговоре внезапно упоминаются слова "мать", "отец", "друг", Кевин резко сворачивает н другие темы, словно корабль, уклоняющийся от коварных подводных рифов. Похоже, он пытается не обращать внимания на боль, которая терзает его изнутри и которая управляет им в большей степени, чем ему кажется.
Пятеро проникли на шхуну ночью. Одному богу известно, что они надеялись найти, чем поживиться на судне. Возможно, хоть что-нибудь. "Кресчер" был аккуратным, ладным судном, но он едва ли представлял собой подходящий объект для грабежа. Уже потом, припоминая предшествующие события, Кевин вспомнил, что за какой-то груз отцу заплатили два золотых, и хотя впоследствии эти деньги были истрачены на приобретение других товаров, возможно, что именно блеск золота приманил ночных разбойников.
Старый Эдгар, должно быть, заснул на посту. Его скорчившееся тело нашли потом между кувшинов с маслом, на лице его застыла гримаса ужаса, горло было перерезано от уха до уха. Затем грабители прокрались к каюте команды.
Тук пал у люка, зажав в руке нож, которым так и не успел воспользоваться. На него явно напали сзади, в то время как он, повинуясь неясному предчувствию, пытался выбраться на палубу. Малыш Том был зарезан так же, как старина Эдгар. Три человеческих жизни обогатили убийц лишь н несколько медяков, которые они обнаружили в карманах убитых матросов, в то время как для Кевина это означало смерть его старших братьев.
Что-то - приглушенный звук или необычный крен палубы - разбудило отц Кевина, и он вышел на палубу из их семейной каюты на корме. Он бился с ними изо всех сил, но их было пятеро - ветеранов ночных убийств, и они были вооружены шпагами, а у него была в руках всего-навсего старая абордажная сабля, и он был один - хотя и сильно разгневанный.
Они зарубили его. Кевин выбрался на палубу как раз в тот момент, когда его отец нескладной тенью скользнул вниз и исчез во мраке. Кевин бросился на бандитов, схватив первое, что попало ему под руку - это был кусок дубового флагштока чуть больше двух локтей в длину, служивший в качестве подпорки борта. В результате его первого неожиданного нападения двое бандитов упали с раздробленными черепами. Оставшиеся трое поначалу осторожно маневрировали, но затем, разглядев, что их атакует всего лишь мальчишка с куском дерева в руках, они принялись насмехаться и дразнить его.
Будь они в знакомой обстановке или обращайся они со шпагами, как с оружием, а не просто как с символами собственной удали, вполне возможно, что им удалось бы справиться с ним без труда. Но, как я говорил, в Кевине есть нечто, словно неясная туманная тень. Я чувствую в нем нечто такое, что отличает его: это относится как к его внешности, так и к истории его жизни.
Кевин чувствовал себя на палубе, как дома, на протяжении своих пятнадцати лет он ничего другого и не видел. Он бил, отступал, снова бил и снова исчезал в темноте, прячась за рангоутами и штабелями груза. Он скользил в ночи босиком, подобно безжалостному демону, и поражал врагов. Он нападал из засады, он внезапно оказывался позади них, он вдруг выскакивал с одной стороны, в то время как бандиты прислушивались к шороху, донесшемуся со стороны противоположной. Он парировал их выпады и неловкие удары сплеча, и каждый раз его дубинка задевала колено, руку или голову его противника. Он и сам был ранен, но он не чувствовал этих небольших порезов. Между тем с причала раздались крики, тревожные сигналы, эхом отразившиеся от каменных построек порта, но никто не пришел Кевину н помощь. Он же сумел одним яростным, крушащим ребра ударом опрокинуть н палубу третьего бандита, и он остался лежать навзничь, задыхаясь от кашля, в то время как жизнь оставляла его вместе с обильной кровавой пеной, выступившей на губах. Кевин заплатил за это глубокой раной поперек спины после коварного удара одного из оставшихся в живых негодяев. Кевин вспоминал потом, что ему трудно было удержать в руках флагшток, но тогд он не понял, что дерево стало скользким от его собственной крови.
Навсегда в его мозгу запечатлелась страшная картина, когда на палубе вдруг показалась его мать. С фонарем в одной руке и с изогнутым кинжалом в другой она атаковала одну из темных фигур. Грабитель по-кошачьи ловко увернулся, в свете фонаря сверкнуло лезвие шпаги. Мать Кевина упала, звякнуло разбитое стекло, и тут же запылало разлившееся масло. Кевин попытался прорваться к телу матери и получил еще одну рану.
Очевидцы рассказывали, как в мгновение ока Кевин превратился в вопящего, беснующегося безумца, который ринулся на врагов, освещенный языками пламени. Они рассказывали, как он выбил шпаги из их рук, как он раздробил им головы своей дубиной. Они рассказывают, как потом Кевин голыми руками сражался с огнем, охватившим корабль, как тушил пламя при помощи паруса и наконец, победил его.
Когда наконец прибыла городская стража, обожженный и истекающий кровью Кевин как раз переносил в каюту тело матери. Устрашившись его окровавленной дубинки и дикой угрозы в остановившихся глазах, стражи не решились приблизиться и встали в стороне. А Кевин уже пытался приподнять тело отца. В последний миг отец Кевина открыл глаза и, приподняв голову, посмотрел на свой корабль, на изменившееся лицо сына, словно затем, чтобы навсегда запечатлеть их в своей памяти, прежде чем отправиться в свое последнее путешествие. Затем он умер.
Только после того, как он убедился, что огонь полностью потушен, что Эдгар, Тук и Том больше не нуждаются ни в его, ни в чьей-либо еще заботе, и что он больше не может ничего сделать дня членов своей семьи и для своего дома, Кевин позволил кому-то заняться своими собственными ранами. Да и потом он сидел в каюте на корме, ничего не замечая вокруг, кроме тел матери и отца.
Мне известно, что Кевин никогда никому не рассказывал о событиях той ночи и что отдельные подробности открывались им в те моменты, когда он с трудом сдерживался, вне себя от ярости. Вся история ночного нападения восстановлена по частям на основании свидетельств стражников и трусливых наблюдателей, которые толпились на причале достаточно близко для того, чтобы глазеть на происходящее, но и достаточно далеко, чтобы не подвергнуть себя опасности.
Затем для юноши наступило время полного хаоса. Офицеры городской стражи, представители магистрата, лекари, покупатели товара и охотники приобрести его шхуну... Советы и беспорядок, суматоха и отсутствие ощущения реальности. Слишком много посторонних людей, людей суши...
Кевину невероятно повезло, что именно в это время судьба свела его с гостеприимным и милосердным сержантом городской стражи Рейлоном Уотлингом. В жестоких и равнодушных городах такие люди редки, как прекрасные изумруды. В момент, когда юноша больше всего нуждался в поддержке, он появилась. И нам, и всем милостивым богам известно, насколько это нечасто случается.
Рейлон Уотлинг приютил оказавшегося на берегу морского волчонка и проследил за тем, чтобы его не обманули при продаже шхуны и груза товаров. Подобно отцу, гордящемуся своим сыном, сержант неустанно повторял историю о том, как юноша, вооруженный одной лишь дубовой палкой, уложил в могилу пятерых вооруженных мужчин. От его пересказов эта история ничего не потеряла и даже привлекла к Кевину внимание капитана городской стражи Даннела Лейка, который счел, что юноше будет полезно обучиться обращению с оружием в рядах городских стражей.
Он делал поразительные успехи, продемонстрировав удивительную для своих пятнадцати лет силу, ловкость и быстроту. История о его ночной битве с пятью бандитами обрела неожиданное подтверждение, когда при свете дня он демонстрировал отменную реакцию, такую же великолепную, как у кота. Шпага, казалось, стала естественным продолжением его руки, которой управлял теперь такой огонь, который не должен бы быть известен ни одному пятнадцатилетнему юноше.
Его способность к обучению наряду со страстным желанием учиться, которое отличало его от многих туповатых увальней, которых могла заставить учиться лишь хорошая порция розги, восхищали его инструкторов. Он закончил курс обучения полностью подготовленным для ведения боя тяжелым вооружением в конном строю, но по причине своего нежного возраста он не мог еще поступить на службу в городскую стражу. К этому времени слух о его способностях достиг ушей мастера боевых искусств Королевской военной академии, и Кевин согласился подписать контракт с Королевской армией, з что ему могла быть предоставлена возможность обучения в академии. Он пошел на это скорее из логики, нежели из веры. Вера во что-либо, похоже, больше не принадлежала к числу его добродетелей. Первые кирпичи в стену недоверия были заложены на море, а ночь крови и шпаг только укрепила ее.
Его жизнь, которая началась в академии, была далеко не мирной. Мастер боевых искусств академии Раскер славился как искусный боец и преподаватель, но он же был очень требовательным наставником, который особенно пристрастно относился как раз к тем, кто подавал большие надежды. Для тех, кто начинал приближаться к уровню его собственного мастерства, Раскер был настоящим тираном. "Чем ближе к вершине, тем круче склон" - это выражение, превратившееся в пословицу, принадлежало именно Раскеру.
Множество талантов увяло, столкнувшись с таким неожиданно жестким отношением, ибо ожидали для себя исключительно похвал вместо жестокой критики малейших упущений и ошибок. То, что Кевин сумел за этим фасадом разглядеть истинное лицо этого человека и понять причины этого необъяснимого поведения, свидетельствует о его незаурядной проницательности. И в то время, как другие ворчали, Кевин никогда не жаловался на несправедливое обращение.
Он тем не менее не был образцовым учеником. Его первый год ознаменовался грубостью, враждебностью без малейшего намека на понимание юмора, раздражающей мрачностью, вызывающей независимостью и непреодолимым стремлением разрешать все разногласия с другими учащимися путем устранения самого несогласного. Буквально на третий день его пребывания в академии один второкурсник, мозги которого явно не соответствовали размерам его огромного тела, принялся подшучивать над Кевином:
- А-а... так это ты тот самый знаменитый сиротка, который убивает взрослых фехтовальщиков прутиком! - басил он. - Смотрю я на тебя и думаю, что это, наверное, какая-то ошибка. Мне кажется, твоя мать отказалась от тебя, когда уходила из публичного дома, и...
В следующее мгновение невежа уже лежал на земле с дюжиной повреждений, два из которых и повлекли за собой его отчисление из академии: левая коленная чашечка была повреждена и никак не хотел становиться на место, а запястье правой руки внезапно утратило способность выдерживать что-либо тяжелее, чем кружка эля. И хотя общее мнение было таково, что подонок заслуживал наказания за свои слова, однако суровость этого наказания заставляла сомневаться в способности Кевина подчиниться строгой академической дисциплине.
- Я не верю в то, что Кевин ищет приключений на свою голову, - заявил Раскер, - но когда эти приключения с ним случаются, он оказывается готов к ним.
А приключения, казалось, отыскивали Кевина довольно часто, или он их отыскивал.
Все тот же безмозглый осел, оскорбивший Кевина, решил посчитаться с ним за свое изгнание из академии и тем хоть немного подсластить свое горькое счастье. Всегда находится кто-то, кто оказывается неспособным усвоить полезные уроки. Он напал на Кевина ночью и попытался нанести ему страшный удар шестом. Видимо, ему удалось каким-то чудом задеть Кевина по касательной. Его подобрали с земли все еще бесчувственного, причем к его прежним увечьям прибавилось несколько новых: его здоровое запястье было сломано, несколько зубов куда-то исчезли, а поврежденное ранее колено ныне сгибалось под новым, весьма любопытным углом.
Однажды ночью в городе произошел еще один случай. Кевин, как обычно, прогуливавшийся в одиночестве, был освистан группой из четырех молодых людей, которые, безусловно, избрали его академическую тунику в качестве объекта для своих не слишком тонких шуток. Каковы были их истинные намерения, до сих пор остается невыясненным; Кевин, по крайней мере, настаивал, что они намеревались раздеть и ограбить его, так как, по общепринятому мнению, все курсанты академии должны быть довольно богатыми. Короче говоря, Кевин серьезно поранил кинжалом двоих, сломал руку в локте третьему, а затем стал преследовать четвертого, а настигнув, опрокинул н землю и намеренно и очень жестоко исполосовал ему обе ладони.
И снова он предстал перед Раскером и Сантоном, еще одним преподавателем академии. В то время как Раскер отвечал за обучение владению оружием и тренировку тела, Сэнтон занимался психологической подготовкой. И снова оба допрашивали Кевина по поводу его стремления превышать пределы необходимой самообороны.
Его единственным ответом было равнодушное: "Они это заслужили".
Кевина снова перевели на положение стажера академии и запретили покидать ее территорию на протяжении трех месяцев. В первый же вечер, после того как срок наказания истек, Кевин сильно избил двух взрослых мужчин, пытавшихся его ограбить. Поскольку ему еще не разрешалось носить оружие в городе, средством защиты ему послужил стальной кубок, который он схватил с лотка торговца. И хотя в этом случае Кевина ни в чем не обвинили - это была чистая самозащита, - Сэнтон все же высказал предположение, что Кевин намеренно разгуливает в сумерки по улицам городка, чтобы провоцировать подобные нападения, и что все подобные инциденты в будущем должны быть отнесены к разряду спровоцированных Кевином.
И хотя с тех пор Кевин ни разу не был замечен ни в чем подобном, Сэнтон обратил внимание на то, что количество случаев с нанесением увечий представителям городского дна сильно увеличилось, особенно в окрестностях академии. Городская стража не очень этим интересовалась. Рейлон Уотлинг, которого Сэнтон вызвал к себе как сержанта городской стражи, с одной стороны, и как неофициального опекуна Кевина, с другой стороны, сказал, широко улыбаясь:
- Да наверняка все эти вонючие крысы сами нарывались на хорошую трепку. Страже от этого только лучше, не надо беспокоиться и не надо слишком часто посещать ваш район.
Сэнтон между тем опасался, что природные физические данные, непреодолимая воля к победе и жгучая ненависть по отношению к ночным ворам и убийцам могут в совокупности породить человека, склонного к нанесению тяжких увечий.
Кое-кто может решить, что это просто одинокий морской волчонок пытается показать себя среди чужих ему жителей побережья. Можно сказать также, что пятеро воров, поднявшихся ночью на борт "Кресчера", выпустили на свободу демона мести. Как-то раз в беседе с Сэнтоном Кевин сказал:
- Мой отец говорил о море, что человек может выжить только в том случае, если досконально понимает море и умеет проделывать его штучки лучше, чем само море. Мне кажется, что то же самое относится и к суше.
- Станешь ли ты охотиться на акул просто потому, что они живут в море? - спросил Сэнтон. - Мне кажется, что разумный человек должен воспринимать акул как часть своего мира и рассматривать подобную охоту з ними как детскую трату сил и энергии.
Кевин нахмурился так, словно это Сэнтон нуждался в объяснениях.
- У акул нет выбора, - сказал он. - Она не знает ничего лучшего, кроме как быть акулой. У человека есть выбор.
Они вызывали даже мага Корлеона из Латонии, чтобы он немного поколдовал и выявил в юноше хоть какие-то злые намерения, но и он ничего не обнаружил. Корлеон был уверен, что юноша совершенно не виноват, что он не должен нести никакой ответственности за свои действия, так как не сделал ничего дурного.
С тех пор Кевину удавалось в основном оставаться "чистым", что в переводе с языка курсантов на язык человеческий означает лишь то, что он больше ни на чем не попадался.
Единственный инцидент, который наделал много шума, произошел с Раскером, а точнее - с его личной шпагой, чье иззубренное в сражениях лезвие было так дорого его хозяину, что даже когда Раскер ложился спать, шпага всегда находилась поблизости. И вот однажды, мрачным и бурным утром, эта шпага была обнаружена на высоте двадцати саженей от земли, привязанной к флагштоку сторожевой башни над входом в академию. Сначала, разумеется, Раскер рвал и метал, тем более, что гнев его подогревался многозначительными ухмылками восьми рабочих, которые прибыли с лебедкой и канатами, чтобы снимать с шеста имущество Раскера. Однако впоследствии в его высказываниях на эту тему сквозили гордость и уважение к тому, кто сумел скрытно проделать такую шутку, которая и в хорошую погоду требовал немалой физической силы и сноровки.
- Кто бы ни был этот негодяй, - признавался он Сэнтону, - это прекрасный курсант, который может служить гордостью для всей академии. Но если я когда-нибудь узнаю, кто это сделал - тот может завещать Господу все, что останется от его задницы!
Удивленные ночные часовые ничего не слышали. Ни один человек не входил ночью в их караульное помещение. Следовательно, все было проделано снаружи - сначала десять саженей мокрой вертикальной стены, сложенной из камня, а потом еще десять саженей флагштока.
Нарушитель спокойствия так и не отыскался. Что более всего любопытно, так это то, что и среди курсантов о нем ничего не было известно. Слухи, передававшиеся из уст в уста, склонны были приписывать эту честь Кевину, сам он только улыбался, слушая, как Раскер объясняет аудитории все трудности, которые грозят смельчаку, решившемуся взобраться в шторм н такой высокий флагшток.
Сам Раскер ни капли не сомневался в виновности Кевина, но у него не было ни признания виновника, ни неопровержимых доказательств его вины, и поэтому он не мог настаивать на наказании. Этот случай никогда не рассматривался непосредственно. Лишь десять дней спустя Раскер прикоснулся к нему почти вплотную, когда выбрал Кевина, чтобы тот продемонстрировал новичкам, как нужно без помощи рук взобраться на высокую стену.
- Вы, козлята, думаете, что это действительно так легко, как кажется? Особенно, когда это проделывает умница Кевин? Но попробуйте проделать то же самое, да еще ночью, во время шторма, да еще когда у вас в зубах шпага! Кое-кто в нашей академии однажды проделал это.
Он замолчал, предоставив новобранцам проникнуться благоговейным трепетом при мысли об этом, а сам, хмурясь, наблюдал, как Кевин карабкается на вертикальную каменную стену. Затем он нахмурился еще сильнее и громко добавил, глядя вверх:
- Да, однажды!
Как и ожидалось, Кевин достиг совершенства в обращении с оружием, также в наиболее опасных разновидностях рукопашного боя. Раскер однажды проговорился, что едва ли будет преувеличением сказать, что безоружный Кевин гораздо опаснее, чем большинство фехтовальщиков при оружии. Кевин очень быстро понял, что любая разновидность смертоносной науки держится в равной степени на физической подготовке и на дисциплине ума. Многие же оказались не способны постичь эту связь и потому остались простыми солдатами с весьма ограниченными способностями.
Его обучали также языкам, истории и философии, и во всем этом он показал себя столь же способным и блестящим учеником, как и в атлетике, и в военной подготовке. Он изучал науку выживания в пустыне, учился незаметно подкрадываться, прятаться и маскироваться, он изучал ловушки и секретные сигналы и коды. Он обучался искусству верховой езды и постиг все тайны взаимоотношений между всадником и конем. И всеми этими науками он овладел в совершенстве, словно он родился не в море, а на суше.
Тем не менее все это время он оставался в стороне от тех отношений товарищества, которые обычно возникают среди молодых людей, живущих нелегкой жизнью военного лагеря. Эта его равнодушная сдержанность приводила к тому, что кое-кто называл его за глаза "холодным ублюдком". Но даже когда подобные эпитеты достигали его слуха, Кевин нисколько не беспокоился.
Накануне выпуска из академии Сэнтон сказал ему:
- Ты хорошо учился, Кевин... Быть может, слишком хорошо. Ты - серьезный молодой человек, и это хорошо, потому что мы занимаемся серьезным делом, но мне бы хотелось, чтобы ты научился смеяться, чтобы ты научился видеть смешное вокруг себя и в себе самом. К сожалению, этому нельзя научить, но смех может оказаться самым действенным оружием в самые тяжелые минуты.
Незадолго до своего восемнадцатилетия Кевин получил высшую квалификацию, какую только мог получить выпускник академии, он стал Королевским Рейнджером.
Дело в том, что очень большое количество кандидатов не могут вообще закончить академию. Из сотни поступивших в нее шансы закончить обучение имеют только человек тридцать. Квалификации Королевского Рейнджер удостаивается всего один из пятидесяти таких выпускников. Таким образом как бы признается, что в искусстве владения оружием, в знаниях и искусствах лучшего человека не сыскать. Однако в случае с Кевином решение вовсе не было единодушным. Хотя по результатам экзаменов Сэнтон и проголосовал за присвоение Кевину столь высокой квалификации, однако он сделал оговорку, что, возможно, Кевину не удастся мудро распорядиться своим умением, находясь на службе.
Сэнтон пишет по этому поводу: "Хотя Кевин, вероятно, не согласился бы с этим, но глубоко внутри него продолжает жить огромное чувство вины з гибель родителей и товарищей. В одну из минут откровенности он однажды посетовал: "Если я так хорош, то почему я ничего не смог сделать, чтобы спасти их?" Таким образом, Экклейн, очень может быть, что мы выпустили в мир отлично тренированного и обученного демона и, боюсь, этот мир придется ему по вкусу".
Все сходятся на мысли, что на первый взгляд Кевин вовсе не бросается в глаза. Кто-то однажды сказал, что Кевин может затеряться в толпе из трех человек. Но стоит только обратить внимание на его глаза, и ваше внимание будет полностью поглощено ими. Глаза у него глубокого сине-зеленого цвета, каким бывает море на глубине, за волноломами, и кажется, что Кевин наблюдает за человечеством именно с такой, дальней дистанции; не с мрачной усмешкой, как было раньше, и не с подозрением, а с холодным вниманием и тщательностью. Ощущение этого только усиливается легкой морщинкой, словно он пытается все время разглядеть что-то на горизонте. Многим представляется, что Кевин постоянно насторожен, каждую ночь ожидая нового нападения убийц; во всяком случае, на лице его постоянно отражается какая-то мрачная тяжесть, которая не должна бы обременять юношу в таком возрасте - а тогда ему было девятнадцать.
Мать часто шутила, что его волосы цветом напоминают поджаренную пеньку якорного каната и что они такие же непокорные. Кевин стрижет их короче, чем принято, и они выглядят неровными, словно хозяин сам подрезает их ножом, что, собственно, Кевин и делает. Одевается он по-прежнему скромно, хотя и мог бы позволить себе что-то покрасивее на деньги, вырученные от продажи шхуны и груза.
На расстоянии он производит впечатление человека всего на два пальц выше среднего роста и атлетического сложения, хотя ничего особо выдающегося не бросается в глаза, но стоит только подойти поближе, увидеть мощные запястья рук и ширину плеч, и сразу его истинные размеры и подлинная сила становятся очевидны. В его редких словах или во внезапном движении сквозит такой мощный потенциал, такая страшная угроза, что кажется, что если возникнет какая-то внезапная опасность, он отреагирует на нее подобно огромному дикому коту. Да и в походке его не чувствуется излишней твердости, Кевин движется с мягкой кошачьей грацией и осторожностью, словно каждую минуту ожидает того, что земля вдруг уйдет из-под ног. Издалека эта его постоянная морщина на лбу и манера двигаться, наклонившись к убегающей вперед дороге, делает его похожим на юношу, стремящегося к важной цели, полным непреодолимой решимости этой важной цели достичь. Если воспользоваться цветистым выражением Раскера, то "он выглядит так, словно увидел с десяток медведей, выходящих из леса".
В своей вере он прямолинеен и честен, он поклоняется Маррину - грозному божеству моря, однако весьма скептически относится к чарам и волшебству, держась, впрочем, от них на почтительном расстоянии. И хотя он спокойно переносит небольшие заклинания и чудеса, но истинная природ более сложных сверхъестественных явлений остается для него той областью, которую он предпочитает не замечать.
На те деньги, что выручил за шхуну и товар Рейлон Уотлинг, Кевин выкупил свой контракт на королевской службе и посвятил свою верность и честь служению закону и добру. Прошлой весной он уехал прочь из Латонии, направляясь по пустоши Северо-восточного царства, в Норденор, но в последнее время появились слухи о том, что он направился вниз по реке. Он часто высказывал желание возвратиться в Кингсенд, поэтому логично было бы предположить, что, когда после весенней распутицы дороги снова станут проходимыми, он тронется по Большому Западному торговому пути. И, может быть, по дороге он столкнется с тем безмозглым злом, что в последнее время превратилось в настоящее проклятие всех дорог, и поучит его хорошим манерам.
Этот Кевин из Кингсенда очень важен. Я чувствую в нем присутствие чего-то значительного, хотя и не могу определить его сути, естества.
"Там что-то есть, что-то, чего я не могу распознать, и оно сердится на меня".