Врач разматывает бинт. Белая лента становится все длиннее. Вьется змейкой, которую умело подхватывает медсестра. Держу Питера за руку. Знаю, он не очень-то верит в то, что все будет хорошо. Но он заслужил, чтобы все было не просто хорошо, а великолепно. Как никто заслужил вернуть себе прежнее лицо и жизнь. У Питера немного поднялась температура, но доктор говорит, такое бывает, волноваться не о чем. Еще один оборот. Бинтов становится все меньше. Еще немного и через них начнет просвечивать кожа. «Все будет хорошо, Питер», — повторяю про себя. Еще один оборот. И еще. Питер зажмуривается на секунду. Врач легонько тянет за бинт, чтобы тот поддался, и… О черт! Питер вскрикивает. Медсестра дергается за инструментами. Вместе с бинтом от лица у Питера отслаивается целый шматок кожи. Кожи, которая должна была прижиться и прирасти. Твою мать, это как будто просто кусок мяса отрезали от человека! Машинально закрываю глаза, опускаю голову, сжимаю зубы. Но понимаю, что мне надо очень быстро посмотреть на Питера. Если не смогу этого сделать, будет катастрофа. На него и так мало кто смотрит… но этот шматок, прилипший к бинту… Слава богу, доктор быстро возвращает его обратно и придерживает, пока медсестра передает какие-то металлические штуки, которые выглядят точь-в-точь как орудия средневековых пыток, только все начищенные, хромированные. Собираю волю и поднимаю глаза на Питера — он плачет и дергается, пытаясь вырваться.

— Я говорил, что ничего не выйдет! — Выпаливает он. — Не надо было даже пытаться!

— Спокойно! — удерживает его доктор. — Сядь! Не делай резких движений! Теперь нужно все аккуратно убрать, чтобы понять, что не так…

— Все не так! — Рычит Питер.

Доктор обращается ко мне и просит выйти. Киваю. Потом, уже почти у двери (мне кажется, прошло часа два) окликает и говорит, чтобы помалкивал пока и ничего не рассказывал семье Питера. Говорит, сам обо всем сообщит.

Меня выталкивает из палаты сильным потоком воздуха, выбрасывает как космический мусор с орбитальной станции, и сразу приклеивает к стене. Поверить не могу, что так все вышло. Родители Питера и Рита смотрят на меня испуганно, спрашивают что-то, но мне слышен только гул и видны, их медленно двигающиеся рты. Меня начинает тошнить. Когда Рита подходит и заглядывает мне в глаза, срываюсь и несусь в туалет, где меня рвет.

Следующее, что помню — сижу на кровати в своей комнате, даже не переодетый — как был, в джинсах, кроссовках и толстовке. Моргаю и снова как будто выпадаю из реальности. Потом стою в ванной, в одной футболке, в руке у меня канцелярский нож. Так глупо. Это не поможет Питеру. Это не поможет даже мне самому. Никогда не помогало. Опять слабость. Ненавижу себя за это. Вдруг дверь открывается резким рывком — почти слетает с петель. Разве не закрыл ее? Вздрагиваю, даже подпрыгиваю от испуга и роняю резак. В ванной появляется отец. Сказать, что он разочарован — не сказать вообще ничего. Он раздавлен. У него такой вид, что он никогда, никогда больше не скажет мне ни слова. Он только качает головой, потом выдыхает.

— Ты опять, Шон? — говорит он, как будто пережевывает горькую смолу.

— Нет, пап, — возражаю почти беззвучно и совершенно беспомощно.

Это выглядит жалко, учитывая валяющийся на полу нож и свежий порез на внутренней стороне предплечья, такой тонкий, маленький.

— Господи-боже, Шон! Ты снова за свое… Ты снова пропустил два сеанса у доктора Перкинс. Так нельзя больше, сын…

— Пап, это же несерьезно все… — пытаюсь оправдываться. — Это же просто…

— Ты видел свои руки? — Он начинает заводиться.

Автоматически прячу шрамы. Но бесполезно же говорить, что не хотел ничего плохого, потому что ничего хорошего ведь тоже не хотел. Он говорит, что теперь будет сам возить меня в школу и забирать оттуда, потом везти меня на встречи с доктором и обратно домой.

— Только такой маршрут! — Отрезает папа, как гвоздь в гроб вколачивает.

— Но Питер! У него была неудачная операция. Ему нужна поддержка, я не могу его бросить сейчас, в такой…

— Мне наплевать на Питера! — Перебивает отец. — Ты мой сын, и меня волнует, чтобы…

— А мне не наплевать! — Пытаюсь повысить голос, но выходит какой-то хрип. — Питер мой друг…

— Я все сказал!

Разношу свои макеты. Бумага ломается, гнется. Белые подоконники, карнизы и двери разлетаются по комнате. Построенный мною город лежит в руинах.