Я не знаю, как теперь ходить в школу. Я сорвался на Влада и его компанию, из-за чего пришлось слинять с последнего урока. Но это только откладывание разборок. Это ещё больше их разозлит, и потом мне уже не отделаться парой ударов. Всё навалилось: эта драка, слова Андрея, да ещё Димка удалил свою анкету, и я теперь уже не сомневаюсь, что он хотел меня подставить. В голове бардак. На тренировке Ирина Васильевна видит меня с фингалом и начинает расспросы.

— Артём! — Разводит она руками. — Кто тебя так?

— Никто, — отвечаю. — Неважно.

— Сильно-то как… — она протягивает руку и рассматривает синяк. — Ну говори, с кем подрался?

— Ни с кем, — пытаюсь отвязаться от разговора.

Но мой тренер — женщина настойчивая.

— Из-за девочки, наверное… — предполагает она.

Я наивно решаю, что зацепиться за эту версию будет правильно, и киваю. Но как же я ошибаюсь! Теперь приходится быстро придумывать, что у меня за девочка, почему пришлось из-за неё драться и ещё десятка два деталей. Тут появляется Оля, видит мой фингал — и всё по новой.

— Тёма, — тянет моя партнёрша, — кто тебя так?

Я морщусь, но Ирина Васильевна тут же принимается объяснять.

— Из-за девочки он подрался, — очень по-доброму, мягко произносит она. — Вступился, когда хулиганы её на улице оскорбили.

В разговоре с нашим тренером я успел придумать деталей на скорую руку. Оля шокирована таким поворотом.

— Так у тебя всё же есть девушка… — удивлённо заключает она, когда мы уже готовы выйти на лёд.

— Угу, — киваю я.

— Расскажешь?

— О чём?

— О своей девушке! Кто такая? Почему ты её скрываешь? — У Оли столько вопросов, и от каждого меня всё больше начинает мутить.

— Пойдём на лёд! — Решаю я завершить эту неприятную беседу, переполненную враньём с моей стороны.

Катаюсь я сегодня отвратительно. Никак не могу сосредоточиться, да ещё постоянно думаю о бесчисленных СМС-ках и звонках Димы. Что-то он уж сильно распаляется, или дружки его прижали на предмет того, что я так резко соскочил. А Оля лезет и лезет со своими вопросами о моей внезапно нарисовавшейся девушке. Мы катаемся и я всё время совершаю глупейшие ошибки, спотыкаюсь на простейших элементах, проваливаю поддержку и вращение. Я чувствую себя полным неудачником, жалким вруном и вообще неугодным обществу элементом — какое тут фигурное катание.

— Артём! — Наконец останавливает тренировку Ирина Васильевна. — Ты сегодня не собран. Давай-ка, отдохни, и через два дня приходи с чистой головой. Скоро соревнования — не забывай!

Домой идти мне совершенно не хочется. Мама с папой сегодня будут только поздно ночью — у кого-то из их школьных друзей юбилей. Я прихожу домой и понимаю, что ещё довольно долго буду здесь один. На душе так паршиво. Всё это враньё про мою несуществующую девушку — и ведь Оля теперь не отвяжется. Она же теперь каждый раз будет меня пытать, выведывать детали, и я понимаю, что мне придётся врать ещё больше. Придётся утонуть во лжи. Впрочем, надолго ли — Каримов с компанией так на меня злятся, что бить, по всей видимости, будут долго и больно. Зачем я только полез к Владу! Что за порыв, не смог что ли смолчать. Если ещё Димка сольёт им меня, то всё — мне долго не жить. Ну так и врать долго не придется. Я в очередной раз чувствую себя загнанным в угол. Я не хочу врать. Я не хочу бояться. Я не хочу придумывать истории про девушек. Мне хочется написать всем СМС, сказать, что я гей, и чтобы все от меня отстали. Но так нельзя. Я почти машинально, почти не осознавая своих действий, иду в ванную, набираю тёплой воды и погружаюсь в нее. Я смотрю на свои вены. Я не думаю в этот момент о родителях, не думаю, каково будет им. И тут я слышу звук поворачивающегося замка. Открывается входная дверь.

— Артём, мы дома! — Громко сообщает мамин голос.

Меня охватывает паника. Они вернулись раньше. Я оглядываюсь по сторонам в поисках того, чем можно перевязать руку. Чёрт, нельзя же, чтобы кто-то узнал! Но как на зло, ничего нет. Я хватаю полотенце, выдёргиваю затычку из воронки в ванной. Я впопыхах перевязываю запястье. Чувствую себя ещё большим неудачником. Надо быстро спустить воду, а потом незаметно взять из аптечки бинт. Перевяжу и скажу, что потянул сухожилие на тренировке. Главное как-то незаметно выбраться из ванной. Но как только я выхожу, сразу же сталкиваюсь с папой.

— Что с тобой? — Спрашивает он. — Ты в порядке?

— Угу, — бурчу я и стараюсь обойти отца.

— А с рукой что?

Папа кивает на полотенце, и тут оно так не кстати чуть не падает на пол. Я успеваю поймать предательский кусок махровой ткани, но не успеваю уследить за каплями крови, которые всё же вырываются на волю.

— Артём! — Отец берёт мою руку, разворачивает ладонью к себе.

— Порезался, — быстро тараторю я, одёргиваю руку, и хочу уйти.

— Артём, — папа встает на пути, — что это? Что происходит? Что случилось?

Я могу, конечно, по сложившейся мерзкой привычке начать врать. Но мой папа не дурак и всё уже понял. Он очень решителен. Он смотрит на меня, требуя объяснений.

— Ничего, — обрываю я, повышая голос. — Отстань! Ничего не происходит! Я хочу побыть один!

Я быстро скрываюсь в своей комнате, закрыв за собой дверь. Я достаю из шкафа эластичный бинт, которым когда-то перевязывал запястья на тренировках, и обматываю его вокруг пореза. Я падаю на кровать, утыкаюсь лицом в подушку и лежу так. Хочется орать. Кричать, что есть сил, срывая голос. Так сильно я ненавижу себя. Через пару минут, после настойчивого стука, в комнату входит папа. Он плотно закрывает за собой дверь, садится на край кровати, кладёт рядом со мной бинт. Какое-то время мы молчим. Меня бесит его присутствие. Меня просто разрывает на части и ломает, как конченного наркомана. Но я не могу ничего сказать.

— Артём, — тем временем начинает папа, — давай поговорим! Как мужчина с мужчиной. Что происходит?

— Как мужчина с мужчиной не получится, — отрезаю я.

— Почему? — Не понимает отец.

— Потому что я педик, папа! — Тут же срываюсь на крик. — Я не мужчина!

— Не говори глупостей! — Очень спокойно и сдержано говорит отец. — Давай сюда руку, — он берёт бинт. — Маме не надо ничего знать. Это между нами, хорошо?

Я киваю, поворачиваюсь и протягиваю порезанную руку.

— Что происходит, сын? — Продолжает настаивать папа. — Расскажешь?

— Нечего рассказывать.

— Послушай меня, Артём, — говорит папа, аккуратно оборачивая бинт вокруг моего запястья, — бывают тяжелые периоды в жизни, всякое бывает. Ты же знаешь, что мы тебя любим, что мы на твоей стороне…

— Не надо, — перебиваю я, — не начинай!

Но папа настойчиво продолжает, сохраняя сдержанный тон.

— Подумай о будущем. Тебе остался последний год в школе. На носу соревнования. Покажете хороший результат — после школы сможешь уехать. Ну давай рассмотрим вариант учёбы за границей. Потянем, что-нибудь придумаем! Для спортсменов наверняка есть какие-нибудь стипендии… Ты бы хотел учиться за границей?

— Не знаю.

Папа прищуривает глаза и смотрит на меня подозрительно.

— Ты выпил? — Спрашивает он.

Я отрицательно мотаю головой, а папа только кивает в ответ. Конечно, он всё понял.

— Мне завтра надо кое-куда съездить до обеда, — говорит папа. — Хочешь со мной? А потом можем махнуть за город или просто покататься. Хочешь?

— У меня завтра школа, — отвечаю я.

— Какая тебе школа! — Возражает отец. — Отдохнёшь немного.

Я киваю. Папа хлопает меня по плечу, желает спокойной ночи и говорит, что всё будет хорошо. Мне так хочется ему верить.

Несколько дней я не появляюсь в школе. Папа достаёт мне справку, и я как будто болею. Слава Богу, у папы хватает ума не доставать меня расспросами. Мы ездим по его делам, по вечерам выезжаем за город и едим какое-нибудь говно из Макдоналдса. Мы в основном молчим. Иногда папа что-то рассказывает, что-то незначительное или значимое из его жизни, вспоминает, как он был молодым. Мне очень приятно от того, что ему не противно со мной, что его не воротит от моего общества. Кажется, он не считает меня больным извращенцем. Представляет ли он, насколько для меня важна его поддержка, его одобрение? Мы немного говорим о предстоящих соревнованиях, и я обещаю, что наша пара обязательно займёт призовое место. Маме мы врём, что я потянул руку на тренировке.

За те дни, что мы проводим с отцом, мои одноклассники тоже, кажется, успокаиваются. Димка, правда, звонит постоянно, но у меня нет никакого желания с ним говорить. В школе мы не встречаемся взглядами. Я больше никак не реагирую на мерзкие выпады его дружков, и через неделю Сорокин перестает донимать меня СМС-ками.

Ещё через пару недель получается встретиться с Андреем. Всё это время у меня были тренировки, да и у него какие-то проблемы в институте. Но вот, наконец, я прихожу к нему. Он говорит, как сильно соскучился, целует меня. Я хоть расслабляюсь немного, а то всё время на нервах. Такой прессинг с этими соревнованиями. С другой стороны, это хорошо — я забываю на какое-то время, как сильно ненавижу себя.

Я курю на балконе, Андрей приносит мой телефон и говорит, что пришло сообщение. Читаю — от Димы: «Я на крыше. Я готов скинуться. Позвони.» У меня рука вздрагивает. Я несколько раз перечитываю сообщение, матерюсь, выбрасываю сигарету и возвращаюсь в квартиру.

— Что случилось? — Спрашивает Андрей.

— Это от Димы, — отвечаю, — он пишет, что на крыше и хочет покончить с собой. Я должен поехать к нему…

— Нет! — Обрывает Андрей. — Послушай меня, Тёмка! — Он кажется очень взволнованным. — Так они и делают! Поверь! Ты приезжаешь, а их там толпа. — Он замолкает, тяжело сглатывает. — У меня друга так убили. Просто скинули с крыши, когда он вот так приехал к подставному козлу.

Мои глаза расширяются. Дар речи напрочь пропадает. Я никогда не слышал об этой истории, да и Андрей, кажется, не жаждет вспоминать подробности. Я снова читаю Димкину СМС.

— А вдруг ему правда хреново? — С надеждой спрашиваю я.

— Тёма, солнышко, — умоляет Андрей, — я прошу, что хочешь делай, звони, разговаривай, но не езди к нему! Ты не представляешь, на что они способны! Это развод. Сто процентов развод! Моему другу тогда такую же СМС прислал его приятель из сети.

Я слушаю Андрея и набираю СМС Диме: «На какой крыше?» Тут же ответом приходит адрес.

— Видишь, как он быстро! — Говорит Андрей. — Тёма, это подстава! Умоляю, не ведись!

— А если он скинется?

— Не скинется! — Настаивает Андрей. — Вот увидишь.

Какая хреновая выходит ситуация. Со всех сторон подстава. А вдруг Димке сейчас плохо? Вдруг ему так же плохо как было совсем недавно мне? И я ведь знаю, что у него нет отца, который подойдёт и скажет: «Давай не будем говорить маме». У него вообще в семье полный трындец. А если они узнали? Если его спалили за порно или ещё как? Тогда у него точно нет выбора — только с крыши вниз. И я получаюсь тогда единственный, кому он может довериться, а я не приеду. Я побоюсь подставы и не приеду, заботясь о своей заднице. Не приеду, побоявшись за свою жизнь, с которой недавно готов был расстаться без сожалений. Я тогда получаюсь просто последняя дрянь. Нет, лучше поверить предателю, чем не поверить другу.

— Я поеду, — говорю Андрею и натягиваю кеды.

— Не надо! — Почти умоляет он. — Я тебя не пущу!

— Я должен поехать! — Убеждаю. — Вдруг ему плохо… Послушай, до туда минут пятнадцать. Если я через двадцать минут не отзвонюсь, тогда вот адрес. — Я быстро пишу на перекидном календаре улицу, номер дома и подъезд, которые мне назвал Дима.

— А если будет уже поздно? — Не унимается Андрей.

— Я должен ехать, — повторяю. — Я не хочу хотя бы сейчас быть трусом.

— Какого хрена, Тёма! — Вздыхает Андрей и разводит руками.

Я убеждаю его, что всё будет хорошо, быстро выхожу из дома, ловлю машину и еду к Димке. По дороге я набираю его номер.

— Алло? — Отвечает он.

— Я еду, — говорю. — Жди меня, слышишь! Буду через пятнадцать минут.

— Жду, — очень тихо отвечает Сорокин.

Я пытаюсь проанализировать его ответ. Очень может быть, что его там держат за яйца дружки. Очень может быть, что это подстава. Очень может быть, что это мой последний вечер. Я думаю, крыша — это ведь не лабиринт, открытое пространство. Я осмотрюсь, если замечу кого-то, убегу. Надо оставить пути для отступления. Надо просто быть готовым. Машина тормозит у нужного подъезда. Я расплачиваюсь с водителем и бегу к дому. Дверь открыта — домофон не работает. На лифте я еду до последнего этажа, потом поднимаюсь по шатающейся навесной лестнице. Она скрипит как сотни скрипок, предвещающих трагический поворот сюжета в фильме. Люк открыт. Я выхожу на крышу.