Наступает февраль. Артём едет на соревнования в Москву, а мне теперь тусоваться эти несколько дней одному. И лучше бы одному, но у меня есть семья и компания довольно радикальных друзей, так что мне приходится притворяться. Как всегда, но без вечеров с Артёмом это труднее. К тому же, всё как будто работает против меня, как будто все разом решили расколоть меня и вытащить из шкафа.

Сначала пацаны настойчиво зовут гулять. Мы как всегда сначала сидим на железках рядом с турниками, а потом по команде Влада куда-то срываемся. Мы двигаемся в сторону нового сквера, скрытого от больших улиц. Кто-то ржёт, кто-то как всегда пьёт пиво из бутылки, а потом я вижу этого парня. Худощавый, в узких джинсах и светлой рубашке, он стоит один и как будто ждёт кого-то. По тому, что говорят Каримов и Паша, я понимаю, что этот парень гей, и «свидание» здесь ему назначил кто-то из наших. Я понимаю, что если парень сейчас не убежит, то его будут бить. А он не бежит. Он вообще не смотрит в нашу сторону, идиот! И вот уже мы подходим к нему. Влад задирает его, бросает несколько оскорблений и бьёт в живот. Просто так, без предупреждения, со словами «ах ты грязный пидарас», бьёт кулаком в живот — парень сгибается пополам. Наши все громко хохочут и сыплют оскорблениями. Мне бы тоже смеяться, но у меня ком в горле. Я застываю на месте и даже не вижу, что происходит. Я прихожу в себя, только когда Пашок толкает меня в плечо.

— Ну ты чо! — говорит он, указывая на парня, который уже лежит на земле, закрываясь от последовательных ударов.

— Зассал что ли! — Обращается ко мне Влад. — Давай, бей пидора!

И все разом начинают подталкивать меня, как будто уговаривать. Начинают даже смеяться надо мной и подозревать, уж не такой же ли я отброс общества, как этот бедняга. Меня тошнит. Мне хочется блевать. Хочется задохнуться и сдохнуть прямо тут, но надо что-то делать. Надо сейчас ударить этого парня, чтобы никогда больше ни у кого не возникало сомнений в моей ориентации. Чтобы навсегда остаться настоящим правильным пацаном, мне сейчас надо ударить его ногой. Это как ударить самого себя. Я вижу себя на месте этого парня и бью. Не сильно, но он вздрагивает и просит отпустить его.

— Давай ещё! — Подбадривают меня мерзкие голоса товарищей.

И я бью снова. Я хочу только, чтобы этот парень вскочил и убежал, но он какой-то слабак. Он лежит и корчится от боли. Влад плюёт ему в лицо.

— Вали отсюда, извращенец! — Бросает Каримов. — И больше носа своего не высовывай!

— Уматывай! — Вторят ему другие голоса.

Я молчу. Я совершенно серьёзно боюсь, что меня вырвет прямо здесь, прямо сейчас. Я изо всех сил стараюсь сдерживать подкатывающую тошноту. Я даже не понимаю толком, как всё это произошло, как стала возможной эта встреча, пока по дороге назад пацаны ни объясняют. Маша, девушка Влада, зарегистрировалась на сайте знакомств для геев под именем парня. Зарегистрировалась просто так, из любопытства, но потом решила так же, видимо, ради любопытства, слить своим друзьям этого худощавого, довольно симпатичного парня. По указке Влада она потом назначила ему встречу. Ну а дальше я уже всё видел сам. Дальше я уже участвовал.

Как только прихожу домой, я сразу иду в туалет, и там меня рвёт. Меня трясёт, когда потом я сижу на полу возле унитаза. Меня трясёт даже не от страха — от презрения и ненависти к самому себе. Вот так же и я когда-нибудь попаду на место этого парнишки, и никто за меня не вступится. И меня просто убьют. Я мог отступиться. Мог придумать что угодно… Но я ударил его. Я был на стороне Влада. Я был на другой стороне. Я был на стороне, которая раздавит меня, едва узнав о том, насколько я отличаюсь от нормальных людей. Я гей, и я бил сегодня гея в компании злостных остервенелых гомофобов. А что ещё мне оставалось? Был ли у меня выбор? Что мне было делать? Отказаться, фактически тем самым пойти против своих друзей, фактически признать, что я сочувствую геям? Это автоматически означало бы, что я сам педик. И это было бы правдой. И я бы оказался там же, лежащим и корчащимся от ударов, вместе с парнем в узких джинсах. Есть ли выбор между тем, чтобы стать предметом всеобщих издевательств перед скорой смертью, и тем, чтобы пожить ещё немного? Чтобы дожить, может быть, до двадцати, а если повезет, то и до двадцати пяти? Я сомневаюсь, но это неубедительное оправдание моей трусости. Я знаю, возможно, слишком хорошо знаю, как хреново живётся тому парню… Но что это меняет. Я должен притворяться. Я должен делать вид, что ненавижу геев. Я должен смириться с тем, как сильно ненавижу самого себя. Впервые, наверное, не за то, что меня привлекают парни. Впервые за малодушие и страх. Меня снова тошнит. Спазмы.

— Ты чо, пьяный? — Слышу я сквозь дверь раздраженный голос мамы.

Она настойчиво и нервно стучит. Ох, мама, как бы я хотел сказать тебе да, как бы я хотел быть просто пьяным, чтобы не помнить, какое же я на самом деле дерьмо.

— А ну выходи сейчас же! — Строго продолжает мама. — Ты чо это нажрался!

У меня по щекам текут слёзы. Если бы ты знала, мама, что нажраться — это далеко не так ужасно. Если бы ты только знала, что на самом деле происходит со мной… Поверь, ты была бы несказанно рада, если бы я стал алкоголиком. Лучше уж бухать, чем дрочить на гей-порно. Если бы ты знала, мама, как мне хочется сказать тебе, как хочется уткнуться в твоё плечо и всё-всё рассказать… Как мне хочется, чтобы ты поняла, простила… Но я знаю, что ты скорее простила бы убийство того парня в узких джинсах, которому сегодня, похоже, сломали нос и ребро.

Я выхожу из туалета.

— Ну-ка дыхни! — Строго требует мама.

— Да не пил я! — Повышаю голос и тут же в разговор вступает как обычно нетрезвый отчим.

— Не ори на мать! — Укоризненно говорит он.

— Я не ору!

— Что с тобой? — Уже взволнованно спрашивает мама, заглядывая мне в глаза.

— Ничего, — бурчу, — отравился. Сосиску в тесте несвежую съел.

— Вот гады! — Говорит мама. — Гед купил? Когда съел?

— Да неважно…

Я хочу поскорее закончить этот разговор, уйти в свою комнату, укрыться с головой одеялом и представить, что вокруг никого нет, представить, что меня нет.

— Ну чо ж неважно! — Мама притягивает меня к себе и обнимает. — Сильно плохо?

— Да нормально.

— Пойдём, посидишь с нами, посмотришь хоть телек, а то совсем пропал, — говорит мама.

Она обнимает меня. Она так заботливо говорит, что мне кажется, может, она и не станет ненавидеть, если скажу ей, что я гей. Мама заваривает крепкий чай и приносит мне чашку. Мы сидим втроем: я, мама и отчим, — и смотрим телевизор. Там показывают одно из этих идиотских ток-шоу, где все такие неравнодушные, все обсуждают проблемы других и печально вздыхают. И конечно же, они там говорят о геях! Блин, поговорить-то нормальным людям больше не о чем! И какой-то мужик, выпучив глаза, плюясь и задыхаясь от злости, высказывается, что геев надо принудительно лечить в психушках и, конечно, изолировать от нормального общества. Мама кивает в знак согласия, обнимает меня, треплет по голове и прижимает к себе.

— Да что ж это делается! — Вздыхает она. — Как же детей-то растить страшно! Ты смотри, Димка, ни в какие сомнительные разговоры даже не ввязывайся!

— Угу, — киваю я, а потом, после очередного плевка этого мужика в телевизоре вдруг не выдерживаю. — Да чо такого-то! Ну и что, если кто-то гей, кому какое дело!

— Ты чо несёшь! — Обрывает отчим.

— Ну а если у меня, например, друг или знакомый какой-нибудь гей, чо мне его убить что ли…

— Да чо ты такое говоришь! — Перебивает мама. — Какой ещё знакомый! Ты чо, с такими общаешься? Где?

И в глазах у неё теперь вовсе не забота, а прямо ненависть.

— Нет, не общаюсь, конечно, — отвечаю я. — Просто так сказал.

— Ты смотри, — как будто предупреждает отчим, — Ты чо, этих вон, пидоров, за людей держать не думай…

— Не думаю, — отвечаю, встаю и быстро иду к себе в комнату.

Хорошо, что Серёги нет. Я в одежде залезаю под одеяло и снова начинаю плакать. Нет, мама никогда не поймёт. Даже не стоит тешить себя надеждами. А если брат узнает, то точно со своими дружками прибьёт меня.

Так я живу ещё несколько дней. Потом, наконец, возвращается Артём. Они заняли второе место на этом чемпионате, и Левин, ясное дело, жутко довольный. Мы созваниваемся и договариваемся встретиться на нашей крыше. Я прихожу раньше, сижу, пью пиво. К тому моменту как появляется Артём, я уже достаточно пьяный.

— Привет! — Радостно восклицает Левин. — Я так скучал!

— Привет, — отвечаю. — Поздравляю со вторым местом.

— Спасибо! — Артём пристально смотрит на меня. — Что с тобой, Димка?

Он слегка встряхивает меня, держа за плечи. А что со мной? Понятно же. Второе место. Теперь Артёму все двери открыты. Теперь он доучится этот год и свалит в Америку, или в Англию, или ещё куда-нибудь подальше отсюда. У него учёба, тренировки, у него впереди теперь успешное заграничное будущее. Без меня. У меня-то никаких перспектив. Да, я останусь здесь, в этой стране, в этом городе, поступлю в какой-нибудь стрёмный вуз на стрёмное бесплатное отделение, потому что платить-то за меня, ясное дело, никто не будет… Господи, может, признаться уже всем, и пусть меня лучше убьют, чем так жить!

А Левин всё спрашивает и спрашивает, почему я такой странный, что со мной произошло, что случилось. А мне сдохнуть хочется от того, как я ему завидую. Я бы с ним всю жизнь согласен был провести, а теперь… Теперь точно мне подыхать одному.

— И что, ты уедешь после школы?

— Наверное, — пожимает плечами Артём. — Не знаю. Надо подумать… Да что с тобой?

— Зачем я тебе нужен?

— Дим, я тебя люблю, — говорит Левин. — Я скучал очень сильно…

— Да ладно! — Обрываю я. — Свалишь в свою Америку и вся любовь!

Артём замолкает и очень долго вглядывается в городское небо. Я думаю, хоть бы он обиделся, встал, ушёл и оставил меня навсегда. Лучше сейчас, чем потом, когда я к нему ещё больше привяжусь, ещё больше привыкну к этим нашим вечерним посиделкам на крыше. Потом обрываю сам себя и понимаю, что не смогу, наверное, уже жить без Артёма. И тут ещё он подливает масла в огонь.

— Знаешь, — очень тихо, спокойно начинает Левин, — ведь можно что-то придумать. Я бы забрал тебя с собой, честное слово! Может быть, я уеду, проучусь, сколько надо, потом получу гражданство — со спортсменами это делается быстро — и потом смогу пригласить тебя. Я слышал, скоро даже хотят одобрить брачные визы для однополых пар. Ты сможешь приехать, мы поженимся там и всё будет хорошо…

У меня ком встаёт в горле от слов Артёма. Я никогда и подумать не мог, что он так серьёзно относится ко мне, к нашим чувствам. Я даже поверить не могу в его слова, а он продолжает убеждать меня. Он говорит, что можно что-нибудь придумать, а я всё думаю о том парне, которого бил вместе с компанией Влада.

— Прости меня, — говорю, — я тебя предал. Я всё предал… Я просто дерьмо, Артём! Я не достоин всего того, что ты говоришь. Я трус и предатель.

— О чём ты?

— Я тебя предал… И себя предал… Я ненавижу себя…

— Димка! Да что ты говоришь? Что значит предал?

Мне так хочется рассказать Артёму. Рассказать обо всём, что произошло и заплакать, уткнувшись в его плечо. Но я боюсь. Что если он и говорить со мной больше не захочет, когда узнает о том парне. Ведь я же мог не бить его, я же мог заступиться… А я получается…