Следующие два дня проходят очень тихо. Старший брат дома появляется только чтобы пожрать и переодеться. Мать занята руганью с отчимом. В понедельник в школе классная объявляет, что Артём Левин умер. Так и говорит, «умер», без каких-либо комментариев — только дежурные слова скорби и соболезнования родным. И после этого все молчат. Учителя, ученики, мои смелые и ещё на прошлой неделе такие разговорчивые товарищи, — все молчат. Как будто и не было никакого Артёма Левина. Как будто он никогда не учился в нашем классе. Как будто я его выдумал. Тишина разрывает мне сердце. Даже объяснения учителя и монотонные ответы учеников, даже громкие звонки с урока и гул перемены не могут заглушить тишину, которая звенит у меня в голове. Я ни с кем не разговариваю, хотя периодически Пашок или Влад толкают меня в плечо. Но я не слышу их. Не хочу слышать. Моя тишина вдруг становится мне очень дорога. Она — единственное, что напоминает мне об Артёме, единственное, что мне от него осталось.

Во вторник похороны. Какая мерзость — приходит почти весь класс и все учителя. Я стою немного в стороне, меня тошнит. Я не подхожу к учителям, которые ни словом, ни делом не пресекали травлю Артёма, которые молчали, позволяя все издевательства. Я не подхожу к своим друзьям, которые смаковали в своих фантазиях подробности жестоких издевательств, изнасилований и убийства Левина. Они все пришли на похороны. У них у всех грустные, скорбные лица. Никто не смеётся. Никто не бросает пустые банки, куски хлеба и мелочь. Меня тошнит. Я стою в стороне, но я в такой же чёрной куртке и немарких джинсах — я такой же как они. Внешне я ничем от них не отличаюсь и можно подумать, что я такой же сраный лицемер. Учителя вздыхают и охают, когда из подъезда выходит мама Артёма. Она в чёрном платке. Она рыдает. Отец Артёма безуспешно успокаивает её. Он сам вот-вот сорвётся и расплачется, но он сильный. Некоторые учителя и девочки из нашего класса держат в руках по паре красных гвоздик. Тошнота всё сильнее. Я отхожу за угол дома и меня рвёт. Многие расходятся после того как гроб погружают в автобус, многие садятся и едут на кладбище. Классная руководительница говорит, чтобы я подошёл и был вместе со всеми, иначе я выражаю своё неуважение. Она говорит, что мы должны непременно поехать на кладбище, ведь Артём был нашим одноклассником. Влад и компания соглашаются и едут. Мне противно на всё это смотреть. Я говорю, что никуда не поеду, и быстро ухожу. Я долго бреду по улицам, пиная грязь и кутаясь от ветра, потом в магазине у леса покупаю банку дешёвого алкогольного коктейля — единственное, на что у меня хватает денег — быстро выпиваю и иду дальше. Я поднимаюсь на крышу дома, туда, где мы часто бывали с Артёмом, и сижу там до вечера.

Когда я прихожу домой, застаю отчима с пивом перед телевизором, маму — у раковины на кухне, а Серёгу — за телефонным разговором. Он так радостно и вдохновенно что-то обсуждает. Только спустя пару минут я понимаю — его невероятно веселит новость о том, что пару дней назад кто-то, кого он, видимо, знает, избил где-то со своими ребятами «грязного пидараса». Я понимаю, что речь вполне может идти об Артёме. Я понимаю, что брат не знает, что в нашем классе был гей. Я раздеваюсь, вставляю в уши плеер, накрываюсь одеялом с головой и лежу так всю ночь. Я не сплю. Я тихо, беззвучно плачу, закусываю губы, кусаю сжатые кулаки — только чтобы не издать ни звука.

Утром я вылезаю из комнаты, как из норы, когда дома уже никого нет. Меня трясёт от слабости и усталости. Меня трясёт от злости, обиды и боли. Меня трясёт от того, что я никогда больше не увижу того, кого люблю, и должен буду каждый день смотреть в глаза тем, кого ненавижу. В то же время мне хочется что-то сделать. Мне хочется действий. Я понимаю, что не могу больше молчать. Я понимаю, что ради памяти Левина, ради того, что между нами было, ради всех тех слов о смелости, которые он говорил, я должен что-то сделать. Я иду в ванную, принимаю прохладный душ, чищу зубы. Потом я достаю из коробки машинку своего брата, становлюсь перед зеркалом и состригаю волосы под ноль. Я смотрю на себя и мне хочется больше не быть тем, кем я был раньше. Пряди волос падают на пол. Некоторые падают мне на плечи. Когда заканчиваю, я смахиваю их, потом подметаю пол. Я достаю из-под кровати узкие джинсы и высокие кожаные ботинки на шнуровке — и то, и другое мы купили как-то с Артёмом. Он сказал, что мне очень пошло бы немного брутальности. Я прятал всё это в коробке под кроватью, чтобы брат или мама не нашли. Я надеваю серую толстовку с капюшоном и так иду в школу.

— О, Диман, — радостно встречает меня у кабинета русского Влад, — Крутой пацан…

Он хлопает меня по плечу. Я одёргиваю руку и ничего не говорю. Мы проходим в кабинет. По-моему, все ошарашены моим внешним видом. Во-первых, в школу положено приходить в строгих брюках и рубашках, а во-вторых, я всегда был как-то уж слишком не заметен. Я сижу за одной партой с Ваньком, и он постоянно спрашивает меня, что случилось. Он тарахтит без умолку и всё пытается угадать, что со мной произошло. Потом звенит звонок и в класс входит Полина Сергеевна. Она здоровается, окидывает всех взглядом и останавливает его на мне.

— Что с тобой, Сорокин? — Недовольно произносит она. — Что за внешний вид? Ты вообще куда пришёл?

Я смотрю ей прямо в глаза и ничего не отвечаю. Это ещё больше бесит её и Полина Сергеевна расходится не на шутку. Она начинает нудную лекцию об отсутствии уважения, о том, что у меня нет никакого понятия об этике и порядке. Она отчитывает меня и параллельно негодует по поводу целого поколения. В самый разгар пылкой речи я прерываю её.

— Вы знаете, как погиб Артём Левин? — Спрашиваю я довольно громко и дерзко.

— Что ты говоришь! — Возмущается Полина Сергеевна. — Хватит…

— Вы знаете, как он погиб? — Снова перебиваю я, повышая голос.

— Сорокин! — Строго пытается успокоить меня учитель, — Перестань…

Но поздно. Меня успокаивать теперь поздно. Я всё для себя решил.

— Его убили, — говорю я и поднимаюсь со своего места.

Класс замирает. Полина Сергеевна ошарашена моим заявлением, хотя, конечно же, все всё знали. Все, безусловно, знали про какую-то драку, но никто не употреблял слова «убили».

— Его убили, — повторяю я громче и чётче, почти по слогам, чтобы до этих идиотов дошло. — Забили до смерти. А знаете почему?

Я выхожу и встаю перед всем классом. Я хочу смотреть им в глаза. Я хочу, чтобы они видели — у меня нет страха. Я не боюсь их.

— Потому что он был геем, — продолжаю тем же тоном. — Он был геем и поэтому его убили. Такие же как вы. Вы же мечтали сделать это, — я смотрю в глаза своим друзьям, Владу и Пашку. Они отводят взгляды. — Вы травили его, оскорбляли и фантазировали, как будете убивать. Вы должны быть очень рады.

— Как будто ты сам не травил его… — бросает несмело Катя Сидоренко с первой парты.

— Заткнись! — Обращаюсь я к ней. — Ты видела то, о чём говоришь? Ты хоть раз видела, чтобы я бросил в него что-нибудь или начал ржать, смакуя его изнасилование?

Катя отводит глаза и замолкает.

— Прекрати, Дима! — Делает ещё одну попытку Полина Сергеевна. — Не говори глупостей…

— Заткнитесь! — Грубо обрываю я и продолжаю. — Артёма убили. Я хочу, чтобы вы все это знали и запомнили. Откуда я это знаю? Потому что я тоже гей.

По классу пролетает едва уловимое шушуканье.

— Да, я гей. И мы были с Левиным друзьями. Просто вам нельзя было этого говорить. Теперь вы знаете. Можете и меня убить. Прямо сейчас можете убить меня, как такие же подонки как вы убили Артёма. Подкараульте после уроков и убейте, фашисты сраные! Я не хочу никого из вас больше видеть! Не хочу даже одним воздухом с вами дышать!

Я выхожу из класса, громко хлопнув дверью. Я хлопаю так громко, что дверь едва не слетает с петель. Я ухожу из школы и еду к другу Артёма Андрею.

Андрей открывает дверь и замирает на пороге. Мне кажется, он просто не сразу узнаёт меня.

— Дима? — Как-то неуверенно произносит он.

— Да, привет, — отвечаю я. — Можно войти?

Он кивает. Я прохожу и рассказываю ему, что только что сделал.

— Смело, — грустно произносит он.

Мы выпиваем коньяка и потом долго разговариваем, сидя на кухне.

— Я очень любил Артёма, — говорит Андрей. — Как друга. Он был таким хорошим, таким светлым парнем…

— Да, — перебиваю я, — он был самым лучшим.

— Что собираешься делать теперь? — Спрашивает Андрей.

— Не знаю. В школу больше не вернусь. Мне теперь там точно делать нечего.

— А дома?

— Дома брат-урод… — я задумываюсь на минуту и принимаю решение. — Хотел записку им написать, но сейчас думаю, скажу всё в глаза и уйду. Пусть подавятся своей ненавистью.

— Не боишься?

— Уже нет.

Я и правда уже ничего не боюсь. Самое страшное, что я мог представить за последние несколько месяцев — это потерять Артёма. Самое страшное случилось. Я понимаю, что мне больше нечего бояться.

— И куда ты потом? — Спрашивает Андрей. — Тебе есть куда пойти? Можешь у меня пожить сколько хочешь.

— Нет, спасибо.

— Куда же ты пойдёшь?

— Не знаю, — говорю. — В Москву поеду… Или куда-нибудь, куда денег хватит. Мои всё равно если и будут меня искать, то только чтобы убить. Уеду, а там посмотрим, может, сдохну как бомж на вокзале…

— Не говори так!

— Да ладно! — Я усмехаюсь и делаю очередной глоток коньяка. — Самое худшее уже случилось. У Артёма впереди была карьера, будущее… А моя жизнь ни хрена не стоит. Я и не умею ничего.

Мы выпиваем ещё молча, потом сидим, смотрим в окно, вспоминаем, каким был Левин. Потом, уже вечером, я ухожу.

Дома меня встречает как всегда подвыпивший отчим, раздражённая мама и старший брат, который смотрит на меня и радуется. Идиот, он совершенно ничего не понимает.

— О, наконец-то за ум взялся! — Говорит он, имея в виду, наверное, мою новую стрижку и высокие ботинки. — Наш теперь? Хватит со своими балбесами по турникам сидеть…

— Надо поговорить! — Обрываю я.

— Чо такое?

— Со всеми. Мама где?

Серёга зовёт маму. Я не хочу проходить в квартиру, потому что не хочу задерживаться тут ни на минуту. Из кухни выходит мама. Отчим вытаскивает свою ленивую задницу из комнаты, чтобы посмотреть, почему же это я стою на пороге.

— Мне надо вам кое-что сказать, — спокойно начинаю я, когда все уже смотрят на меня в недоумении.

— Что такое? — Взволнованно спрашивает мама, тоже немало удивленная, конечно, столь резкими переменами в моём внешнем виде.

— Я гей.

Немая сцена. Несколько секунд никто не говорит ни слова. Потом мама охает, брат матерится, отчим вообще стоит, выпучив глаза.

— Чо? — Как будто с наездом наконец произносит брат.

— Не чо, а что! — Бросаю в ответ. — Я гей. Комментировать, думаю, не надо. Умные все, всё знаете. Счастливо оставаться.

Я ухожу, даже не закрыв за собой дверь. Я ухожу из своего дома навсегда. Я не знаю, будут ли они думать обо мне, скучать, волноваться. Мне это неинтересно. Меня это не волнует. Меня волновала жизнь любимого человека. Теперь мне всё равно, куда идти. У меня хватает денег, чтобы купить билет на поезд до Москвы. Там у меня тоже никого нет, как и здесь. Но там меня никто не знает, а значит, не будет пытаться убить. По крайней мере, первое время. Но мне не страшно.