Итак, Иисус пришел как завершение рассказанной в Ветхом Завете истории и исполнение провозглашенного в Ветхом Завете обетования. Это становится более чем очевидным благодаря тому, как Матфей использует еврейскую Библию в начале своего Евангелия. Но все–таки Кем же был Иисус?

Марк, чье Евангелие разъясняет нам суть служения Иисуса быстрее, чем любое другое, расставляет акценты в своем повествовании с помощью целого ряда вопросов, возникших в связи с влиянием, которое Иисус оказывал на окружающий Его мир.

Сначала вопрошали бесы: «Что Тебе до нас, Иисус Назарянин? Ты пришел погубить нас?» (Мк. 1:24). Совершенно верно!

Народная масса подхватила: «Что это… новое учение?» (1:27). Опять верно!

Религиозные вожди обиделись: «Кто может прощать грехи, кроме одного Бога?» (2:7). Вернее, чем они могли себе представить.

«Как это Он ест… с грешниками?» (2:16).

«Что это они делают в субботу, чего не должно делать!» (2:24).

«Откуда у Него это?» (6:2).

«Не плотник ли Он?» (6:3).

А Его ученики попали в самую точку, когда сидели, дрожа от страха, в слегка покачивающейся лодке, которую несколькими мгновениями раньше нещадно бросало вверх и вниз и которая чуть не затонула в шторм, который Иисус угасил одним лишь Своим словом. Они вопрошали: «Кто же это?» (4:41).

Вот настоящий вопрос: Кто Он?

Возвращаясь к Евангелию от Матфея, мы вспоминаем, что детство Иисуса проходило в Назарете (см.: Мф. 2). Ничем не примечательном Назарете. То есть в языческой Галилее. В Назарете, в котором ничего хорошего не могло произойти, как считали многие. Действительно, как местный мальчик с таким происхождением мог обрести то значение, к которому читателя готовили две первые главы? Этот вопрос волновал Самого Иисуса во время Его жизни. Существует предположение, что слово «назорей», загадочное определение из Мф. 2, могло быть прозвищем, означающим нечто вроде «непримечательный». Едва ли лестная характеристика Того, Кто родился, чтобы стать стержнем истории.

 

«Сей есть Сын Мой»

Вероятно, поэтому следующая глава Евангелия от Матфея подводит нас к некоему кульминационному моменту, где дается весьма необычная характеристика предназначения Иисуса. В Мф. 3 описывается служение Иоанна Крестителя и то, как его убедили крестить Иисуса. Это событие — крещение Иисуса — было столь важным, что оно включено во все четыре Евангелия и часто служит отправной точкой апостольских проповедей в Деяниях. Оно, несомненно, было важным и для Бога, поскольку здесь мы видим Бога–Святого Духа, зримо сходящего на Бога–Сына и внятно провозглашающего:

Сей есть Сын Мой возлюбленный, в Котором Мое благоволение

(Мф. 3:17).

И для сатаны это событие было важным. Во всех трех синоптических Евангелиях отмечается, что сразу после этого эпизода сатана бросил все свои силы на то, чтобы уговорить Иисуса извлечь выгоду из того, что Он — Сын Божий. Тем самым он хотел отвлечь Иисуса от Его настоящей миссии (в которой сатана видел свое поражение и погибель): «Если Ты Сын Божий…»

И совершенно очевидно, что это событие было важным и для Иисуса. Еще ребенком Он осознавал Свои особые отношения с Богом как с Отцом (см.: Лк. 2:49). Но через крещение, будучи зрелым человеком в возрасте примерно тридцати лет, Он получает полное подтверждение Своей подлинной природы и миссии из уст Самого Отца. Осознание собственной природы, а также последствий, которые могли Его ожидать, было столь острым и мучительным, что Он был вынужден уединиться в пустыне, где в течение какого–то времени напряженно переживал все это. Но как только Иисус прошел через данное испытание и доказал Свою верность Отцу, выстояв против сатаны, который лукаво использовал Писание, Он начал Свое служение с ошеломляющими результатами, которые последовали сразу же.

Итак, есть различие между тем, что об Иисусе думали другие люди (по крайней мере, вначале), и тем, что о Нем думал Бог–Отец. Евангелист Лука показывает это довольно искусно, помещая свой вариант родословной Иисуса сразу после Его крещения, когда Бог провозгласил: «Ты Сын Мой»:

Иисус, начиная Свое служение, был лет тридцати, и был, как думали, Сын Иосифов…

(Лк. 3:23).

Иными словами, с точки зрения людей, Иисус был сыном незаметного плотника из ничем не примечательного Назарета. В глазах же Бога Он был «Сыном… возлюбленным, в Котором [Его] благоволение» — вот настоящая характеристика Иисуса.

Для такого важного случая, как крещение Сына, Бог, как можно было бы предположить, должен был придумать что–то совершенно новое. Какие–нибудь слова, которые человек никогда не слышал. Какую–нибудь яркую речь, такую, как та, что знаменовала начало служения Моисея или Исайи. Но нет.

Повторяется ли история — трудно сказать, но Бог, несомненно, повторяется. Слова, которые так много значили для Иисуса в критический момент Его жизни, были фактически повтором двух, а возможно, и трех различных фрагментов Ветхого Завета. Вероятно, Бог–Отец знал, что Его Сын к тридцати годам был настолько сведущ в иудейских Писаниях, что не только узнает тексты, но и поймет, что они значат для Его самоопределения. Сами слова не были новыми. Новым было то, что эти три отрывка были соединены и соотнесены с одним человеком, имеющим уникальные черты и миссию. Три текста, отзвуки которых мы здесь слышим, — это Пс. 2:7, Ис. 42:1 и Быт. 22:2.

Се есть Сын Мой (Ты Сын Мой)

Это отзвук Пс. 2:7, который изначально был псалмом о царе Давиде, а потом — и о любом царе, который будет его потомком. Царь не должен бояться угроз и выпадов со стороны своих врагов, потому что Сам Бог помазал его на царство и защищает его. Фраза «Ты Сын Мой; Я ныне родил Тебя», вероятно, произносилась при коронации или восхождении на престол царей из рода Давида в качестве божественного утверждения их законной власти. Однако падение Иерусалима и пленение в 587 г. стало концом династии царей из рода Давида. Поэтому данный псалом начал соотноситься с будущим ожидаемым Сыном Давида, с Мессией, Который будет царствовать, когда Бог восстановит Израиль. И голос, прозвучавший с небес при крещении Иисуса, возвестил именно о таком Его предназначении.

Мой возлюбленный, в Котором Мое благоволение

Это отзвук Ис. 42:1, начального стиха так называемых «Песен Раба Яхве». Раб представлен там, скорее, как царь, но по мере развития темы песен (см.: 42:1–9, 49:1—6, 50:4—10, 52:13–53:12) становится ясно, что этот Раб осуществит Свое призвание не через царскую власть, а через страдание, отвержение и смерть. Однако, добровольно заплатив такую цену, Раб не только восстановит Израиль, но и станет Тем, через Кого Божье спасение распространится до концов земли.

Сын Мой, Мой возлюбленный

Многие ученые находят в этой фразе третий отзвук еврейской Библии, Быт. 22:2, где Бог говорит Аврааму: «Возьми сына твоего, единственного твоего, которого ты любишь, Исаака» и принеси его в жертву Господу. В итоге, Исаак был пощажен, но Авраам все равно получил похвалу за готовность верить и покоряться Богу, даже до такой крайней степени. История, известная в иудейской традиции как «связывание Исаака», была предметом глубокого изучения и размышлений в силу ее двойной темы: готовности Авраама как отца принести в жертву своего сына и готовности Исаака как сына стать жертвой.

Эту историю, вероятно, держал в уме апостол Павел, когда писал в Рим. 8:32: «Тот, Который Сына Своего не пощадил, но предал Его за всех нас, как с Ним не дарует нам и всего?» И почти наверняка эту историю держал в уме Бог, когда при крещении Иисуса назвал Его Своим единственным Сыном, Которого Он любил, но готов был принести в жертву ради спасения мира. Только в этот раз все будет по–настоящему. Не будет в последний момент овна, который заменит Иисуса. Был ли Иисус, как Исаак, готов к этому? Неудивительно, что у Иисуса, уже зрелого человека, полностью осознававшего Свое предназначение, был продолжительный период мучительной душевной борьбы и испытаний (более подробно мы рассмотрим это в гл. 5).

 

Картины и примеры из Ветхого Завета

Далее в этой и следующей главах мы сделаем более обстоятельный разбор картин и примеров, связанных с Иисусом. Сейчас же мы рассмотрим, как используется Ветхий Завет для характеристики Иисуса. Момент крещения имел колоссальное значение для Иисуса. Еще до начала публичного служения Он должен был быть абсолютно уверен в том, Кто Он и для чего пришел. Его предназначение и миссия стали понятны благодаря Его крещению у пророчествующего глашатая Иоанна Крестителя. И как же Небесный Отец провозгласил и подтвердил предназначение Иисуса? С помощью цитат из Писания. С помощью персонажей, событий и пророчеств Ветхого Завета, делающих миссию Иисуса более зримой и яркой.

Матфей в своем Евангелии показал, как в Ветхом Завете рассказывается история, которую завершил Иисус. Затем он показал, как в Ветхом Завете провозглашается обетование, которое Иисус исполнил. А потом, с целью помочь нам понять, Кем был Иисус, открывает Ветхий Завет как некий склад, где хранятся образы, случаи, примеры и идеи.

В самом деле, возвращаясь еще на шаг назад, можно увидеть, что именно Ветхий Завет помог Иисусу понять Иисуса. Кем, по Его собственному мнению, Он был? Что, по Его мнению, Он должен был сделать? Ответы пришли из Его Библии — из иудейских Писаний, где Он обнаружил мастерски сотканный ковер, на котором были изображены различные исторические персонажи, картины пророчеств и символы поклонения. И там, где другие видели лишь разрозненное собрание всевозможных персонажей и надежд, Он увидел Свое лицо. Еврейская Библия определила Его собственное предназначение. Рассказывая нам о крещении Иисуса, Матфей доказывает, что это не было произвольным, прихотливым использованием Библии романтически настроенными почитателями Христа. Скорее, это был собственный способ Бога определить предназначение Своего Сына. Осознание Иисусом Своего предназначения опиралось на ясную характеристику, данную Ему Его Отцом. А она, в свою очередь, опиралась на иудейские Писания Ветхого Завета.

Понимание этого позволяет нам сделать шаг вперед в достижении цели, поставленной в данной книге. Мы основывались на убеждении, что чем лучше мы понимаем Ветхий Завет, тем ближе приближаемся к пониманию сущности Иисуса. В первых двух главах мы рассматривали этот факт, так сказать, «внешне». В них описывалось, как те, кто наблюдал и толковал деяния Иисуса, понимали и объясняли это в связи с ветхозаветной историей и обетованием. Здесь же мы попытаемся приблизиться к самосознанию Иисуса. Мы больше не говорим о младенце, или ребенке–переселенце, или даже об отвлеченном понятии мессианства. Здесь мы имеем дело с взрослым человеком, в какой–то степени мало заметным в толпе людей, стекавшихся к Иоанну Крестителю для крещения. Если Его и знали, то лишь как сына плотника из Назарета. Однако этот человек берет на Себя невероятную миссию с невероятными для Себя последствиями. И делает Он это, соотнося и отождествляя Себя с тремя ветхозаветными персонажами.

Иисус имеет власть царя из рода Давида и особые отношения сыновства с Богом, Божественным Царем. Это означает, что с начала Своего служения Иисус осознавал Свое предназначение как Сына Божьего и Мессии из рода Давида. Хотя в дальнейшем Он не стремился подчеркивать это — из–за того, что Его последователи иногда истолковывали данный аспект с ошибочной политической точки зрения. Иисус решил сделать акцент на аспекте сыновства потомка Давида (это мы будем рассматривать в последней главе), то есть на послушании Богу. Послушание высоко ценилось в Израиле, причем как в буквальном смысле, когда речь шла о настоящих детях, так и в метафорическом, когда они называли себя сынами Яхве (см., напр.: Мал. 1:6). И это было особым призванием царя из рода Давида (см.: 2 Цар. 7:14 и дал.; Иер. 22:1–5).

Послушание было также связующим звеном между потомком Давида и довольно неожиданной фигурой Раба. В тогдашней еврейской традиции такой связи не существовало. Взгляд на мессианскую роль царя из рода Давида в свете страдающего, покорного Раба Господа, похоже, возник в процессе служения Самого Иисуса. Схожим образом, послушание было связано с Исааком, который готов был принести себя в жертву, несмотря на то что он был единственным сыном своего любящего отца.

Верховная власть, служение, жертвенность — вот три неотъемлемых элемента призвания Иисуса. Все три приобретают глубину и смысл благодаря ветхозаветным персонажам, чьи черты слились в Иисусе. Его собственные черты, контуры Его миссии и образ Его жизни — все они, так сказать, «запрограммированы» в генетическом коде, содержащемся в ветхозаветной литературе.

Сравнение с генетическим кодом не должно наводить на мысль, что Сам Иисус был каким–то образом «запрограммирован» или что в Ветхом Завете можно выявить какие–то «генетические признаки» Иисуса из Назарета. В Евангелиях сказано, что именно те, кто лучше всего был знаком с текстом иудейских Писаний, не признали в Нем Мессии. А применение Иисусом Писания в отношении Себя Самого было творческим, иногда и неожиданным. Как мы уже говорили в гл. 2 нашей книги, найти убедительное соответствие предсказаний и исполнений было не так уж просто.

Смысл сравнения с генетическим кодом в том, чтобы подчеркнуть, что Иисус не был каким–то новым экзотическим существом. Особо стоит отметить, что Он не был, как многим из нас хочется думать, «основателем новой религии». Да, конечно, во многих отношениях Он был уникален, что мы и обнаружим, продвигаясь дальше. Но тем, у кого есть глаза, уши и память, Библия дала примеры и образы, благодаря которым Мы можем понять Иисуса и Он Сам смог понять и объяснить Себя и Свои цели другим.

«ЭТО ТАК ТИПИЧНО!»

Слово «типология» иногда употребляется для описания метода, с помощью которого предлагается рассматривать отношения между Ветхим Заветом и Иисусом. Картины, примеры и образы, которые Ветхий Завет дает для понимания Иисуса, называются «типами». Соответственно, их новозаветные аналогии, или параллели, называются «антитипами». Некогда это был очень распространенный способ интерпретации Ветхого Завета, но в последнее время многие ученые его критикуют. «Типологическое» толкование остается тем не менее традиционным методом толкования Ветхого Завета в некоторых христианских церквах. Стоит кое–что рассказать об этом способе — для тех, кто никогда о нем не слышал, и для тех, кто вынужден сталкиваться с неадекватным или причудливым его использованием.

1) С точки зрения библеистики, типология — это не богословский и не специальный термин

Английское слово type происходит непосредственно от греческого слова typos, которое означает «пример», «образец», «модель». В Новом Завете оно не имеет очень четкого диапазона значений. Иногда оно применяется к Христу, но часто — и к другим людям. Так, Павел говорит о событиях в истории Израиля как о «предупреждениях» или «примерах» для нас (см.: 1 Кор. 10:6,11). В некоторых местах это слово означает пример, которому должна следовать паства, а в качестве примеров берутся либо сами апостолы, либо церкви, либо пастыри (см.: Флп. 3:17; 1 Фес. 1:7; 2 Фес. 3:9; Тит. 2:7; 1 Пет. 5:3). В Рим. 5:14 мы видим, что Адам описывается как «образ» Христа, в 1 Пет. 3:20,21 — как проводится аналогия между потопом и ковчегом, с одной стороны, и христианским крещением, с другой. Таким образом, типология — это отнюдь не жесткий метод связывания Ветхого Завета с Новым. С точки зрения библеистики, это просто набор образов и примеров соответствия. Это не может служить основным ключом к открытию тайн Ветхого Завета.

2) Типология — это обычный, общепринятый способ познания и понимания вещей

В типологии нет ничего причудливого. Мы используем ее ежедневно, когда пытаемся учиться или учить чему–то новому или неизвестному. Любой учитель знает, что, знакомя учеников с новыми идеями или навыками, нужно использовать аналогию и соответствие, опираясь на то, что уже известно и знакомо, — либо на события прошлого, либо на имеющийся опыт, либо на уже имеющееся первоначальное представление. Даже если взять наиболее высокий уровень — научное знание, то развитие его происходит в рамках того, что называется «парадигмами» той или иной сферы знаний, то есть в рамках общепринятых моделей или образцов, которые показывают, как, по общему мнению, функционирует физический мир. Часто один доказанный научный результат служит «типом», или моделью, для решения еще не решенных проблем. А в области права и правосудия мы опираемся на так называемые «прецеденты». Решение суда, вынесенное по одному конкретному делу, служит образцом, или «типом», для будущих дел, где будут рассматриваться схожие ситуации. И в обыденной речи, когда мы восклицаем: «Это так типично!», имея в виду чей–то поступок, мы хотим сказать, что вовсе не удивлены, потому что он вписывается в модель поведения, которая, как говорит наш опыт, характерна для этого человека.

3) Типология была характерна уже для самого Ветхого Завета

Из нашего обзора Ветхого Завета в двух последних главах видно, что уже в самом Ветхом Завете имеется внутренняя типология. Многие события и люди берутся и рассматриваются в Ветхом Завете как «типичные». Иными словами, они иллюстрируют какие–то характерные черты того, что делает Бог. Следовательно, такие места можно использовать для облегчения понимания каких–то новых Божьих дел или того, что Бог обещает или угрожает сделать. Так, Содом и Гоморра стали крылатым выражением, означающим осуждение Богом человеческого греха. Разрушение Богом Силома используется Иеремией в качестве наглядного примера того, что Бог собирается сделать с Иерусалимом (см.: Иер. 7:12—15). Исход неоднократно используется как образец последующих освободительных деяний. Даже у отдельных людей есть этот «типический» аспект. Давид, конечно, служит примером идеального царя. Авраам — примером веры и послушания (см.: Быт. 15:6). А Моисей — это образец пророка (см.: Втор. 18:15,18).

4) Типология опирается на аналогию

Как уже было сказано, слово typos не используется в Новом Завете в каком–то специальном или устоявшемся смысле. Есть, однако, множество способов, с помощью которых авторы Нового Завета привлекают наше внимание к аналогиям между Ветхим и Новым Заветом, используя слово typos. Несмотря на явные различия между Ветхим и Новым Заветом, есть также места, которые, несомненно, друг с другом соотносятся.

Так, мы находим соответствие между словом Божьим при творении, описанном в Бытии, и началом нового творения в Иисусе, Слове, описанном в Ин. 1. Рождение Иисуса как начало Евангелия искупления в Новом Завете имеет параллель с рождением Исаака как сына обетования в Ветхом Завете (Гал. 3, 4; Рим. 4). Пролитие крови Иисуса можно понять через аналогию одновременно с исходом, пасхальным агнцем и переходом через Красное море! Есть явные аналогии между общиной, собранной Иисусом как Мессией, и восстановленным Израилем (это мы будем разбирать ниже). Павел настойчиво использует аналогию земли и царства, чтобы описать новое состояние ранее отвергаемых язычников, когда те примирились с Богом через Христа (см.: Еф. 2:11—22). В том же самом отрывке сравниваются храм и Церковь. Есть такое же сочетание идей в 1 Пет. 2:4—12. Есть и другие аналогии, некоторые из них нами уже отмечались. Например: между Новым Заветом во Христе и всеми предыдущими заветами в еврейской Библии; между царством Яхве и израильских царей и царством Божьим; между Божьей заботой обо всех народах и обо всем мире в изначальной истории, описанной в Быт 1–11, с одной стороны, и масштабом миссии среди язычников и нашей надеждой на будущее искупление и объединение всего творения во Христе, с другой.

Итак, имеется надежное основание для того, чтобы считать аналогию правомерным методом библейского толкования, потому что она используется в самой Библии. В Ветхом Завете аналогия используется для объяснения того, что на тот момент было будущим. А в Новом Завете аналогия используется для объяснения настоящего через ссылку на прошлое. Когда Петр встал для проповеди в день Пятидесятницы, солнце не потемнело и луна не была кровавой, однако он мог уверенно сопоставлять значимость того, что происходило в тот момент, со знаменитым видением Иоиля (Иоил. 2:28—32) и утверждать, что сегодня то же, что было тогда (Деян. 2:16 и дал.).

5) Типология опирается на историю

Соответствие между Ветхим и Новым Заветами заключается не только в аналогиях, но и в том, что нам указывают на многочисленные примеры реальных действий Бога в истории. «История спасения» — это краткая характеристика системы представлений о том, как Бог с целью довести до конца спасение действовал в истории через конкретные события. В предыдущих двух главах мы исследовали, как эти действия вписываются в схему «обетование — исполнение — возобновление обетования». Такое исследование помогает увидеть, как Бог пользуется Своей верховной властью и что в Своих действиях Он последователен.

Бог действует так, как «типично» для Бога. Иными словами, если вам известны Его предшествующие дела, то можно сделать вывод, что есть что–то характерное, предсказуемое в Его действиях. Как сказала однажды новообращенная христианка, выражая свое восхищение по поводу постоянства и последовательности Божьих деяний, Бог всегда поступает по–божьему!

И, конечно, это отнюдь не говорит о том, что Бог обязан однообразно повторять прошлое. Он также искусен в сюрпризах и может даже торжествующе воскликнуть через Исайю: «Забудьте прошлое! Смотрите, я творю нечто новое!» Но даже в этом случае Его «новое» может быть описано на языке изначальных понятий — новый исход, новое творение или новый завет. Итак, если современники Иисуса понимали, Кем Он был и чего Он достиг, они говорили следующее: «Это типично для Бога. То, что Он совершил в Иисусе Христе, — это, по сути, все то, что Он совершал в прошлом, только превосходит прошлое и доводит все до конца».

6) Типология — это не только прообразы и предзнаменования

Старый взгляд на типологию стал непопулярен, потому что главным в этом подходе был поиск по всему Ветхому Завету «прообразов» Христа. Считалось, что главная особенность «типа» — указывать на образ Христа. Проблема, однако, в том, что выводы делались без учета того, что впоследствии рассматривалось в свете Христа. Происходящее представлялось скорее как сама причина существования «типа». Поэтому «типом», согласно такой точки зрения, были любое событие, явление или человек в Ветхом Завете, которому Бог предопределил в первую очередь быть предзнаменованием Христа. У такого понимания было два побочных эффекта.

Во–первых, обычно это означало, что толкователям Ветхого Завета не удавалось найти много реальности и смысла в событиях и персонажах самого Ветхого Завета. Не было необходимости тратить время на толкование текстов в их собственном историческом израильском контексте или на выяснение их значения в прошлом. Можно было сразу «перепрыгивать» непосредственно к Христу, потому что именно там, по их мнению, нужно было искать предполагаемый «настоящий» смысл. Взгляд на Ветхий Завет был очень идеалистическим. Иными словами, Ветхий Завет воспринимался всего лишь как собрание «намеков» на что–то еще. В результате, обесценивалась историческая реальность Израиля и терялось истинное значение всего того, что Бог совершил через него и ради него.

Во–вторых, в силу такого рода типологии поощрялись причудливые попытки толковать всякую деталь ветхозаветного «типа» как некое предзнаменование какой–то другой неясной детали, касающейся Христа. Как только вы отрезали событие, явление и человека от их подлинных исторических израильских корней, детали уже не могли быть просто частью истории, как ее изложил рассказчик в Ветхом Завете. Поскольку «настоящий смысл» должен был, по сути, обнаруживаться в Христе и Новом Завете, все детали должны были иметь скрытое значение, которое можно было бы приложить к Иисусу. А это уже было вопросом умения или воображения писателя или проповедника, чтобы извлечь этот смысл, как фокусник извлекает кроликов из шляпы под восторженные «ахи» зрителей. Такая манера обращения с еврейским текстом сейчас вполне справедливо считается необоснованной и субъективной. К сожалению, она все еще встречается в некоторых проповедях.

Резюмируя сказанное, можно сделать вывод, что при надлежащем использовании типология представляет собой способ познания Христа и связанных с Ним новозаветных событий и явлений с помощью аналогий с историческими реалиями Ветхого Завета, рассматриваемыми как примеры и образы. Она основана на последовательности Божьих деяний в истории спасения. Подтверждение этому мы находим в Самом Христе, Который, опираясь на авторитет Отца, видел Себя именно так.

Но типология не единственный способ толкования Ветхого Завета. Во–первых, она вынуждает нас избирательно подходить к текстам, которые мы берем из Ветхого Завета (то есть искать отрывки, которые в значительной мере помогают нам понять Христа). А ведь в Новом Завете категорически утверждается, что все Писание, целиком, написано ради нашей пользы (см.: 2 Тим. 3:16 и дал.). Во–вторых, потому что типология ограничивает нас в поисках смысла этих избранных текстов (то есть мы вынуждены искать смысл, касающийся непосредственно Иисуса). Если вернуться к трем текстам, прозвучавшим при крещении Иисуса, становится ясно, что каждый из них помогает нам понять великие истины о характере и миссии Иисуса. Но если Пс. 2, Ис. 42 и Быт. 22 прочитать целиком, становится также ясно, что в этих главах мы можем найти величайшие истины и смысл, которые к Иисусу прямого отношения не имеют. Типология — это способ помочь нам понять Иисуса в свете Ветхого Завета. Но только с помощью одного это способа понять весь смысл Ветхого Завета невозможно.

 

Иисус как Сын Божий

После экскурса в проблемы типологии мы возвращаемся к Иисусу и Его крещению. Давайте более внимательно посмотрим на ощущение Собственного предназначения и цели, которое появилось у Иисуса благодаря крещению. Мы будем исследовать ветхозаветные сведения чуть более основательно, чтобы выяснить, как они влияли на представление Иисуса о Себе. Но мы также обнаружим, что Иисус не был просто «собран» из фрагментов Ветхого Завета. Он вышел за рамки древних образов и видоизменил их. Он наполнил их новым смыслом, касающимся Его собственной уникальной личности, Его примера, учения и связи с Богом. Его последователи стали свидетелями, как то, что было изначально основой признания и понимания Иисуса в свете их Писания, превратилось затем в глубокое и удивительно новое понимание Писания в свете Иисуса. Именно это, несомненно, пережили Его ученики на пути в Эммаус (см.: Лк. 24).

Итак, мы возвращаемся к прозвучавшему при крещении голосу и фразе: «Се Сын Мой». Осознание, что Бог — Его Отец, а Сам Он — Сын Божий, является, вероятно, самой фундаментальной чертой самоощущения Иисуса. Это то, с чем согласилось бы большинство специалистов по Новому Завету. Даже те, кто с благочестивым скептицизмом выискивает в текстах Евангелий то, что можно с абсолютной уверенностью отнести к достоверным речам Самого Иисуса, признают, что «отцовско–сыновний язык», относящийся к Богу и Иисусу, пройдет отбор даже у самых строгих скептиков. И они также подтвердят, что для Иисуса отцовство Бога и Его собственное сыновство не были просто абстрактными понятиями. Как не были они и просто частью того, что надлежало прояснить в Его учении. Это были живые реалии собственной жизни Иисуса. Его отношения с Богом характеризуются такой близостью и зависимостью, что их может описать только как «язык отцовства и сыновства». Глубже всего это было выражено в молитвенной жизни Иисуса, что было подмечено Его ближайшими друзьями, слышавшими, как Он, обращаясь к Отцу, говорил «Авва» (еврейское обращение к отцу, употребляемое в семье, где существуют очень близкие отношения). Это было нечто новое и беспрецедентное, привнесенное Им в смысл понятия «дети Божьи».

Обратимся же теперь к Писанию, откуда Иисус узнал, что значило изначально быть сыном Бога и называть Бога Отцом. Так как Израиль тоже называл Бога Отцом, а Бог называл Израиль сыном.

 

Бог как Отец, Израиль как Сын

Чтобы понять Иисуса, нужно смотреть не только на имена, которыми Его называли или которыми Он называл Себя Сам.

К тому же, Иисус старался избегать каких бы то ни было имен, за исключением «Сына Человеческого». И даже если мы возьмем имена из Нового Завета и обратимся к еврейской Библии, необходимо сделать нечто большее, чем просто поискать в симфонии нужные фразы. Это особенно верно в отношении выражения «сын Божий» в его ветхозаветном употреблении. Если просто обратиться к симфонии, можно прийти в замешательство, поскольку это выражение удивительно «многолико». Оно, например, может относиться к ангелам (возможно, Быт. 6:2,4; Пс. 88:7). Даже сатана называется одним из сынов Божьих (см.: Иов. 1:6; 2:1). Оно может использоваться для характеристики правителей и судей (см.: Пс. 81:6). Языческий царь Навуходоносор использовал его для описания таинственного четвертого человека в горящей печи (см.: Дан. 3:25). И, конечно, как мы уже говорили, оно применялось к царю из рода Давида.

Нам нужно посмотреть на весь материал, который в еврейской Библии касался сыновства в отношении к Богу–Отцу. Эта идея, конечно, не была столь важна, как доминирующая идея отношений, взятых из завета между Богом и Израилем, но она находит гораздо более широкое выражение, чем думают многие христиане. И появилась она также очень рано.

Мы находим эту идею во Втор. 32, в «песне Моисея», признаваемой всеми одним из древнейших поэтических текстов еврейской Библии. Этот стихотворный фрагмент является, таким образом, очень древним свидетельством о вере Израиля и исключает идею о том, что отцовство Бога как понятие возникло в поздний период истории Израиля или было абсолютно новым учением Иисуса. На самом деле, опираясь на Втор. 32, лучше было бы говорить о собирательном образе, поскольку там для характеристики Бога, наряду с образом отца, используется и образ матери. Образ родителей связан с сотворением Богом Своего народа (см.: Втор. 32:6), с уникальностью Яхве как Бога (см.: ст. 15–18,39) и с Его наказаниями, предназначенными для исправления Своего народа (см.: ст. 19,20).

Мы посмотрим на эту метафору с четырех точек зрения. Во–первых, выясним, что в действительности означали отношения между родителями и детьми в израильском обществе, чтобы понять, как эти отношения переносятся на Бога и на Израиль. Во–вторых, мы должны будем увидеть, как эта метафора подкрепляет идею завета (что в некоторой степени было исследовано нами в гл. 2 нашей книги). В–третьих, рассмотрим сыновство как отношения, которые порождали ожидание и надежду. В–четвертых, посмотрим, как эта идея расширялась и обретала всемирный и эсхатологический подтекст. В каждом из этих случаев мы должны будем обнаружить важную связь с Христом, проясняющую Его ощущение Собственного предназначения и судьбы.

ОТЦЫ И СЫНОВЬЯ В ИЗРАИЛЬСКОМ ОБЩЕСТВЕ

Очевидно, что использовать язык отцовства и сыновства — значит, взяв опыт отношений между родителем и ребенком в семье, метафорически применить его к отношениям Бога с людьми. (Другими словами, мы должны посмотреть на эти отношения с точки зрения человека. Ведь наш собственный человеческий опыт отцовства и семейной жизни — это отражение отношений Бога, ибо мы сотворены по Его образу. Вероятно, именно это имеет в виду Павел в Еф. 3:14 и дал.)

В Израиле мы находим признаки метафоры в обыденной жизни, когда встречаем использование еврейского слова «ав» (отец) в именах, содержащих полностью или частично имя Бога. Такие имена, как Авия, Иоав, Елиав и другие, означают «Яхве (или Бог) есть отец». Остается неясным, имеется ли в виду «мой отец» (лично) или «отец всех» (семьи, колена или народа). Нов любом случае тот, кто носил или давал такое имя, высказывался тем самым о Боге, имевшем отношение к нему и его народу. Это показывает, что в обыденной жизни израильтян представление об отцовстве Бога было довольно распространенным, хотя и не заняло какого–то особого места в их богословии.

Метафора имеет два довольно ясных, взаимодополняющих смысла.

1) Отношение Бога–Отца к Израилю

Это забота, любовь, жалость и терпение в отношении сына. Но это также желание действовать в интересах и на пользу сына, что подразумевает воспитание.

Господь, Бог твой, носил тебя, как человек носит сына своего

(Втор. 1:31).

И знай в сердце твоем, что Господь, Бог твой, учит тебя, как человек учит сына своего

(Втор. 8:5).

К другим примерам этого рода можно отнести следующие отрывки: Пс. 102:13; Прит. 3:12; 2 Цар. 7:14.

2) Ответ, которого ожидает Бог–Отец от Израиля

Бога следует рассматривать как власть, заслуживающую доверия и предоставляющую защиту, которую нужно уважать и которой нужно подчиняться. У этого смысла есть и негативная сторона, поскольку Бог может сетовать или сожалеть, что Его отеческой заботой пренебрегают, злоупотребляют или что ее отвергают.

Сын чтит отца и раб — господина своего; если Я — отец, то где почтение ко Мне? и если Я Господь, то где благоговение предо Мною? говорит Господь Саваоф вам, священники, бесславящие имя Мое. Вы говорите: «чем мы бесславим имя Твое?»

(Мал. 1:6).

К другим примерам этого рода можно отнести: Втор. 14:1, Ис. 1:2 и дал., Иер. 3:19 и Ос. 1:11 и дал. Это показывает, что чувствует Бог по отношению к Своему сыну и чего ожидает от сына в ответ.

На человеческом уровне эти аспекты четко выражены в законах, относящихся к отцовской власти, необычайно строгой в Израиле, так как стабильность в семье, которой требовал от народа завет, была очень важна (см., напр.: Исх. 20:12; 21:15,17; Втор. 21:18–21; 27:16; Прит. 30:17). На общественном уровне отец–израильтянин был главой семьи и дома («главой отчего дома», как это в точности звучало на еврейском языке). Иными словами, он обладал семейной, юридической, воспитательской, духовной и даже военной властью над довольно значительной группой людей, включая взрослых сыновей и их семьи, а также всех подчиненных ему людей, — то есть над так называемой «расширенной семьей». Резюмируя вышесказанное, можно утверждать, что отец был человеком, имевшим немалую власть, социальную значимость и обязанность защищать своих домочадцев. Иллюстрацией этого явления, хотя и с различным смыслом, служит защита Иоавом своего взрослого сына Гидеона (см.: Суд. 6) и плач Иова о том, что он потерял в результате бедствия, лишившись семьи и состояния (см.: Иов. 29, 30). Почти наверняка можно утверждать, что именно эти главы домов действовали совместно как «старейшины», о которых мы читаем во многих еврейских историях.

Поэтому отцовство Яхве не было метафорой, характеризующей чувства. Скорее, речь шла, с одной стороны, о власти, а с другой, — о послушании, причем в рамках доверительных отношений, из которых израильтяне могли извлекать пользу и благодаря которым они могли получать защиту. Уже сейчас можно понять, как вышесказанное соотносится с тем, что Иисус осознавал Бога как Своего Отца, поскольку власть, готовность повиноваться и полное доверие были главными признаками тех близких отношений, которые Он демонстрировал в Своей жизни.

СЫНОВСТВО ИЗРАИЛЯ И ЗАВЕТ

Хотя в еврейской Библии идея отцовства Яхве не так важна, как идея завета, между этими явлениями существует тесная связь. При анализе текстов, где используется язык отцовства и сыновства, обнаруживается интересный двойной аспект, который аналогичен двойному характеру самого завета, а именно: отношения между Израилем и Богом были фактом, состоявшимся благодаря Богу, а также требованием, которое Израиль должен был исполнять. Завет был одновременно и утверждением, и побуждением. Что касается сыновства, этот же самый двойной аспект возникает, когда мы замечаем различие между фрагментами, где Израиль называется «сыном» (в единственном числе), и фрагментами, где Израиль называется «сыновьями» или «детьми» (во множественном числе).

1) Национальный уровень

Есть несколько отрывков, где Израиль как единое целое называется сыном Яхве или же Яхве изображается как Отец всего народа. К ним можно отнести Исх. 4:22; Втор. 32:6,18; Ос. 11:1; Иер. 31:9; Ис. 63:15,16; 64:8.

Суть здесь в том, что Израиль как народ существует благодаря Божьим деяниям, связанным с творением и воспроизводством. Бог был отцом и Израиль был Его сыном, потому что Бог их создал. И положение сына Яхве они занимали не в силу выбора, действия или какого–то достоинства, — сыновство Израиля — данность, которая соотносится с безусловной данностью избрания Израиля и завета. Это было исключительно вопросом божественной инициативы. Израиль был «первородным сыном Яхве» исключительно потому, что Он создал его как народ, так же как он был «народом Яхве» исключительно потому, что Он возлюбил его и избрал его для Себя (см.: Втор. 7:6 и дал.). Сыновство здесь — в значительной степени привилегия.

2) Личностный уровень

Есть другие отрывки, где Израиль называется сыновьями Яхве (во множественном числе). К ним можно отнести: Втор. 14:1; Ис. 1:2; 30:9; Иер. 3:22.

Главная тема этих отрывков — обязанность израильтян демонстрировать перед Яхве свою верность и послушание, которые требуются от сыновей. Так, во Втор. 14:1 утверждается, что «сыны» Яхве, святого Бога, должны сами быть святыми. В большинстве пророческих отрывков, где есть эта метафора, слово «сын» стоит во множественном числе, и израильтяне обвиняются в неисполнении своей сыновней обязанности — жить в повиновении Богу. Например, в вышеупомянутых текстах они — «мятежные дети», «лживые дети». Этот второй аспект сыновства Израиля, несомненно, сочетается с другим аспектом основанных на завете отношений, а именно с требованием послушания, которое относилось ко всем отдельным членам израильского общества.

Итак, мы обнаруживаем, что в одной и той же метафоре, характеризующей отношения отца и сына, содержатся оба полюса завета: Божья инициатива и послушание Израиля.

Во Второзаконии добавляются две другие идеи, которые делают метафору еще более глубокой. Во–первых, здесь используется «язык наследия» — важная особенность Второзакония. В книге вся земля неоднократно характеризуется как наследие Израиля. Это еще один способ выразить и подчеркнуть, что Израиль — сын Яхве, ибо это первородный сын, который обладает правом наследования. Этот образ наследия в точности соответствует первому аспекту сыновства Израиля, то есть это нечто, дающееся бескорыстно и без каких–либо условий, ибо это то, что неоднократно подчеркивается во Второзаконии, когда речь заходит о даровании земли Израилю.

Во–вторых, во Второзаконии используется «язык любви». Во Второзаконии любви придается огромное значение! Здесь любовь Яхве к Израилю выдвигается на первый план (см., напр.: Втор. 7:7 и дал., а также другие отрывки). Именно Второзаконие цитирует Иисус, когда Его спрашивают о самой великой заповеди закона: «И люби Господа, Бога твоего, всем сердцем твоим, и всею душою твоею, и всеми силами твоими» (Втор. 6:5; ср.: 10:12). Итак, любовь во Второзаконии — это чувство, которое может быть заповедано, и, следовательно, означает гораздо больше, чем чувство или привязанность, которая бывает между отцом и сыном. Это скорее вопрос верности и послушания в рамках установленного порядка отношений отца и сына. Некоторые ученые даже утверждают, что сыновняя любовь — синоним послушания, вытекающего из завета. Иными словами, любить Бога — то же самое, что слушаться Бога и соблюдать завет.

Теперь, возвращаясь к Новому Завету, можно выявить некоторые из этих ветхозаветных образов, которые касаются Иисуса как Сына Божьего. В предыдущей главе мы говорили о том, что сменяющие друг друга заветы еврейской Библии сходятся в одной точке — в Иисусе как инициаторе Нового Завета. Осознав, что Он представляет Израиль, Иисус выражал это разными способами. Говоря о Себе, например, как об истинной «виноградной лозе» (см.: Ин. 15:1 и дал.), Он использовал ветхозаветные образы Израиля как виноградной лозы, или виноградника Яхве. Он также характеризует Себя как наследника (см.: Мк. 12:7), и «язык наследия» становится частью христианского словаря, благодаря чему можно теперь описывать различные аспекты христианского опыта, ссылаясь на Иисуса Христа, Который «наследник всего» (см.: Евр. 1:2).

На Иисусе как на Сыне Божьем лежит обязанность быть истинным сыном, который преуспел там, где Израиль потерпел неудачу; повиновался Божьей воле там, где Израиль был мятежным; был послушным там, где Израиль проявлял непослушание. Это была одна из сторон искушений в пустыне после Его крещения, что более полно мы рассмотрим в следующей главе.

Автор Послания к Евреям, который более, чем какой–либо другой новозаветный автор, воспевает высокое положение Иисуса как Единственного в своем роде Сына Божьего, также связывает Его сыновство с послушанием и страданием. «Хотя Он и Сын, однако страданиями навык послушанию» (Евр. 5:8). Это, конечно, не означает, что Иисуса следовало принуждать к послушанию через страдание, будто, в противном случае, Он мог бы проявить непослушание. Это лишь подчеркивает, что сыновство для Иисуса, как и для Израиля, было связано с послушанием и что для Него страдание — это часть послушания Отцу. Вероятно, автор Послания к Евреям имел в виду искушения, а говоря конкретнее — последнюю великую духовную битву Иисуса в Гефсиманском саду. Здесь, в полной мере осознав, чего Ему будет стоить послушание, Иисус принял окончательное решение полностью подчинить Свою волю воле Отца, как Он и делал это раньше. Здесь также из Его уст мы слышим слово «Авва», когда Он пытается соединить, с одной стороны, собственное ощущение присутствия и заботы Отца и, с другой стороны, — скорую перспективу смерти на кресте в одиночестве, то есть необходимость заплатить цену за послушание (см.: Мк. 14:36 и дал.).

СЫНОВСТВО КАК ОСНОВАНИЕ НАДЕЖДЫ

Поведение Иисуса в Гефсимании показывает нам, что, как и любой другой человек, Он хотел избегнуть страдания и смерти. Тем не менее Евангелия говорят нам, что Он шел к Своей смерти с уверенностью в воскресении. Ранее, во время служения Иисуса, как только Его ученики начали, хотя и неотчетливо, представлять, Кем Он в действительности был, и формулировать это в терминах мессианства, Иисус сразу же начал готовить их к тому, что Ему придется пережить отвержение, страдание и смерть (см.: Мф. 16:21). Похоже, делал Он это постоянно. Но все Евангелия передают Его слова о том, что Он воскреснет «в третий день». Очевидно, это не оказало большого впечатления на учеников, поскольку они в тот момент были шокированы и смущены открытием, что Он был страдающим Мессией, но они вспомнили об этом после того, как все произошло так, как Он сказал. Не нужно думать, конечно, что такая уверенность в воскресении могла уменьшить для Иисуса ужас креста. Сам эпизод в Гефсимании делает невозможной всякую поверхностную мысль о том, что ожидание воскресения каким–то образом нейтрализовало глубину боли и страдания, которые Он претерпел, неся грех мира. Об этом же свидетельствует и раздавшийся с креста отчаянный крик о Его одиночестве. Однако возникает вопрос: почему Иисус был столь уверен в Своем воскресении?

Один ключ к ответу, содержащийся в отрывках, повествующих о Кесарии Филипповой, кроется в том, что Иисус, соглашаясь с признанием Петра, что Он — Мессия, с помощью выражения «Сын Человеческий» переориентировал свое учение (см.: Мк. 8:31). Как будет видно в следующей главе нашей книги, выражение «Сын Человеческий», которое использует Иисус в отношении Себя, заимствовано из Дан. 7. И одна из примечательных особенностей образов в данном тексте заключается в том, что Сын Человеческий показан наделенным великой славой и властью. Другой ключ к ответу кроется в том, что Иисус отождествлял Себя со страдающим рабом из Ис. 40–55. Мы видели, что это было частью Его характеристики, подтвержденной Им Самим при крещении. И снова говорится, что раб будет тем, кто, помимо страданий и смерти, увидит оправдание, победу и положительные достижения своего служения (см.: Ис. 52:12,13; 53:10—12).

Но, с моей точки зрения, самая значительная причина уверенности Иисуса перед лицом смерти кроется в Его осознании Своего предназначения как Сына Божьего. Потому что в этом качестве Он воплощал и представлял Израиль. И отцовско–сыновние отношения между Яхве и Израилем были основанием для надежды и постоянства, даже когда Израиль переживал крах, нарушая, из–за собственного непослушания, завет. Сыновние отношения были чем–то, что продолжало существовать и после величайших катастроф.

В повествовательных текстах провозглашение Израиля первородным сыном Яхве шло перед исходом и заключением Синайского завета (см.: Исх. 4:22). А в пророческих текстах сыновние отношения не только продолжали существовать, после того как народ постигло наказание в виде плена, но и служили основой для нового искупления и восстановления отношений. Итак, в Ис. 63 и 64 Израиль взывает к Богу как к Отцу в ожидании милости и заботы после наказания. В качестве Отца Бог будет их защитником и избавителем, даже если Ему придется по–отечески их наказать.

То же сочетание идей обнаруживается и в Иер. 31:18—20.

Отцовско–сыновние отношения между Яхве и Израилем, следовательно, содержали в себе элемент постоянства, дающий израильтянам надежду в ситуации, которая, иначе, после краха Синайского завета, была бы безнадежной. Отношения Израиля и Яхве могли продолжаться, несмотря на потерю земли и гнев Божий, который израильтяне ощутили. У Яхве все еще было будущее для Его народа. Он не мог его оставить. Отец не мог окончательно отречься от Своего сына.

Если так было с Израилем, мятежным сыном Яхве, то насколько это должно быть вернее в случае Самого безгрешного Сына Божьего? Если Бог не оставил и окончательно не уничтожил Своего сына — Израиль, чьи страдания были результатами их собственного греха и Божьего наказания, то Он наверняка не оставит и Сына, Который страдал не из–за собственного греха, а из–за греха мира, включая и грех Израиля (ср.: Деян. 2:24—28). Иисус пошел на смерть уверенный в Своем Отце, потому что знал Его историю (Бог всегда, как и предполагалось в завете, доказывал Свою верность Израилю) и знал Свое предназначение (как Сын Божий Он воплощал Израиль и должен был демонстрировать эту верность Бога, даже в смерти).

Еще один небольшой ключ к пониманию такой уверенности Иисуса обнаруживается в Его предсказании о воскрешении на третий день. Сообщая Своим ученикам, что будет отвергнут и предан смерти, Он добавляет, что воскреснет «в третий день» (см.: Мф. 16:21; Мк. 8:31; Лк. 9:22). Объясняя это событие ученикам, шедшим в Эммаус, он повторил и эту подробность (см.: Лк. 24:46). Она даже вошла в христианскую традицию, поскольку Павел полученную им Благую весть обобщил словами:

Я первоначально преподал вам, что и сам принял, то есть, что Христос умер за грехи наши, по Писанию, и что Он погребен был, и что воскрес в третий день, по Писанию

(1 Кор. 15:3).

А единственный отрывок, в котором третий день упоминается в связи с воскресением, находится в Ос. 6:1,2:

Пойдем и возвратимся к Господу! ибо Он уязвил — и Он исцелит нас, поразил — и перевяжет наши раны; оживит нас через два дня, в третий день восставит нас, и мы будем жить пред лицом Его.

Речь здесь, безусловно, идет обо всем народе. Иначе говоря, именно народ Израиля, несмотря на Божье наказание, в покаянии ожидает, что Бог снова восстановит его. Беря эту подробность из пророчества, Иисус связывает с Израилем Свое собственное ожидаемое воскресение. Восстановление Израиля — следствие Его воскресения. Мы будем исследовать эту идею в следующей главе. Сейчас же вспомним, что в гл. 1 нашей книги мы узнали, что Матфей уже установил связь между Иисусом как Сыном Божьим и характеристикой Израиля как сына Божьего, данной Осией. Отец, перед лицом смертельной угрозы выведший Своего сына из Египта, не оставит навечно Его силам смерти (ср.: Деян. 2:24—28). Сыновство означало надежду и уверенность.

СЫНОВСТВО ИЗРАИЛЯ И ВСЕМИРНЫЙ ЗАМЫСЕЛ БОГА

Эта неугасимая надежда, которую Израиль всегда питал, была, следовательно, основана на его уникальных отношениях с Богом. Эти отношения изображались, с одной стороны, как отцовско–сыновние, а с другой, — как завет, который их объединял. Но надежды Израиля были также связаны с его пониманием собственной роли в осуществлении великого Божьего замысла в отношении всех народов и всего мира. У Израиля было будущее, потому что, по Божьей милости и обетованию, будущее было у мира.

В гл. 1 и 2 мы уже говорили о том, что с самого начала Израиль сознавал свою роль: само его существование должно было послужить на пользу остального человечества. Это было ясно выражено в завете с Авраамом (см.: Быт. 12:3идал.; 18:18 и др.). Это было упомянуто во вступлении к Синайскому завету, когда Израилю было сказано о его предназначении и миссии как Божьего священства на всей земле, которая принадлежит Яхве (см.: Исх. 19:4—6).

Итак, исследуя ключевые ветхозаветные понятия, которые в их непосредственном контексте, похоже, применимы только к Израилю, мы обнаруживаем, что у них тоже есть этот всемирный аспект. Избрание, несомненно, предполагало выбор Израиля, но не ради особого положения, а ради служения и ради других народов (см.: Ис. 40—55). Завет, таким же образом, указывал на уникальное отношение Бога к Израилю, но цель оставалась прежней — дать Израилю возможность быть «заветом для народов» и нести знание закона и правды Яхве во все концы земли (см.: Ис. 42:4—6; 51:4 и дал.). Царственная природа Яхве признавалась в Израиле, но из Псалтыри, где она воспевается, также явствует, что она имела всемирный и эсхатологический смысл (см., напр.: Пс. 46:7—9; 96; 98).

Стоит тогда спросить, был ли всемирный, эсхатологический аспект в представлении об Израиле как о сыне и о Яхве как об Отце? Потому что если такой аспект существовал, то следует рассмотреть эту важную вещь при исследовании смысла сыновства Иисуса.

«Израиль есть сын Мой, первенец Мой», — объявил Бог (Исх. 4:22; ср.: Иер. 31:9). Выражение «первенец» предполагает существование или ожидание других сыновей. Это не может означать, что Яхве приходится отцом всех других народов или их богов. В самом первом упоминании Яхве как Отца Израиля (см.: Втор. 32) фактически проводится различие между Израилем и остальными народами на основании единственных в своем роде отношений Израиля с «Твердыней», родившей его. Тем не менее идея о том, что Израиль — первенец Яхве, безусловно, предусматривает возможность, даже определенное ожидание, что другие народы станут Его сыновьями. Но это ожидание, в свою очередь, зависело от исполнения Израилем требований своего собственного сыновства — то есть требований верности и послушания Яхве. С этой точки зрения, сыновство Израиля можно понять как «миссионерство». Если Израиль, как первенец Яхве, будет жить по Его нормам и повиноваться Его законам, Бог сможет достичь Своей цели — принести благословение всем народам.

Мы уже видели, что в Ветхом Завете существует очень тесная связь между послушанием Израиля, особенно в общественной сфере, и исполнением Богом Своего обетования благословить все народы. В Быт. 18:18—20, особенно в ст. 19, мы видели, что сама цель избрания была в том, чтобы Авраам и его потомки шли путем Господа в Его правде и суде, чтобы Бог мог исполнить Свое обещание, то есть благословить все народы. Понятие послушания занимает серединное положение между понятиями избрания и миссии. Но, как мы уже видели, послушание имело основополагающее значение для отцовско–сыновних отношений Яхве и Израиля.

Иер. 3, 4 дает нам интересное сочетание этих идей. Главный акцент в данном фрагменте сделан на призыве к истинному покаянию, подлинному возвращению к Богу, что должно осуществляться на практике, а не только на словах. Мотив сына и отца используется несколько раз (так же как и более характерный для Иеремии мотив мужа и жены). В 3:4 Иеремия показывает, как Израиль взывает к Яхве–Отцу. Ясно, однако, что это просто несерьезный разговор и не истинное покаяние. «Вот, что говоришь ты, — объясняет Бог, — а делаешь зло и преуспеваешь в нем» (3:5; курсив мой. — К. Р.).

Дальше мы обнаруживаем, что Сам Бог жаждет настоящих отцовско–сыновних отношений между Собой и Израилем: с дарованием наследия — от Него и послушанием — от них.

И говорил Я: как поставлю тебя в число детей и дам тебе вожделенную землю, прекраснейшее наследие множества народов? и сказал: ты будешь называть Меня отцом твоим и не отступишь от Меня

(3:19).

В конце концов, Бог призывает Израиль к истинному покаянию и дальше говорит, что произойдет, если они сделают, как Он просит:

Если хочешь обратиться, Израиль, говорит Господь, ко Мне обратись; и если удалишь мерзости твои от лица Моего, то не будешь скитаться. И будешь клясться: жив Господь! в истине, суде и правде; и народы Им будут благословляться и Им хвалиться

(4:1,2; курсив мой. — К. Р.).

Здесь мы обнаруживаем ясный намек на всемирное обетование Авраамова завета, и это связывается с этикой, с требованием послушания со стороны Израиля (здесь используются три главных этических слова ветхозаветного словаря: истина, суд и правда). Если Израиль, как сын Бога, вернется к той нравственной жизни, которая соответствует Божьему желанию, то результаты будут более значительными, чем просто прощение для самого Израиля. Бог сможет продвинуться в осуществлении Своего конечного замысла благословить народы. Схожий ход мышления находим и в Ис. 43:6, и в последующих стихах, а также в 48:1,18.

«Если Ты Сын Божий…»

Теперь мы видим, какая огромная обязанность лежала на плечах Иисуса, когда Он осознал, что значит быть Сыном Божьим. Как представитель и воплощение Израиля, Он был призван к послушанию. Но на карту в этом послушании была поставлена не только совесть Иисуса и Его отношения с Богом — Его Отцом, — хотя и это было важно. И задача заключалась не только в том, чтобы на личном примере доказать, что Израиль все–таки может быть покорным, и тем самым исполнить желание Бога, как оно выражено в вышеприведенных пророчествах.

Важнее, чем обе эти цели, было то, что послушание Иисуса как Сына Божьего открывало путь для осуществления всемирного замысла Бога о человечестве, замысла, из–за которого Он назвал Израиль своим первенцем. Через смирение Израиля выполнялась задача, для которой изначально было предназначено его сыновство, однако с этой задачей Израиль не справился из–за своего непослушания. В выражении, приписываемом Дейвиду Ливингстону: «У Бога был только один Сын, и Он сделал из Него миссионера», — правды гораздо больше, чем это, вероятно, представлялось старому исследователю.

И поскольку на карту поставлено было так много — спасение мира, — дьявол отчаянно пытался помешать Иисусу покориться воле Его Отца. Понимая, что через послушание Иисус завоюет мир для Бога, дьявол сам предложил Ему мир, за «небольшую» плату. Но Иисус стоял на своем и твердо шел по пути верности и послушания Отцу, хотя и сознавал, что это ведет к страданию и смерти. Другого пути не было. И это был путь, которым перворожденный Сын «приведет многих сынов в славу». Весьма вероятно, что именно это сочетание сыновства, послушания, страдания, человеческой природы, искушения и победы Иисуса определило глубокие размышления автора Послания к Евреям (см.: Евр. 2:10—18; 5:8 и дал.).

Апостол Павел был поставлен «апостолом язычников» и поэтому имел особый, личный интерес в том, чтобы совершенное Богом через Его Сына отразилось на всех народах. В начале своего Послания к Римлянам он интересным образом обобщает смысл Благой вести, в которой человеческое и божественное сыновство Иисуса сочетается с доступностью спасения для всех народов:

Павел, раб Иисуса Христа, призванный Апостол, избранный к благовестию Божию, которое Бог прежде обещал через пророков Своих, в святых писаниях, о Сыне Своем, Который родился от семени Давидова по плоти и открылся Сыном Божиим в силе, по духу святыни, через воскресение из мертвых, о Иисусе Христе Господе нашем, чрез Которого мы получили благодать и апостольство, чтобы во имя Его покорять вере все народы, между которыми находитесь и вы, призванные Иисусом Христом

(Рим. 1:1—6).

Далее, исследуя, почему, когда большинство евреев (но не все) отвергли Христа, началось призвание верующих не из евреев, Павел берет пророчество Осии, в котором говорится о сыновьях Бога (одна из любимых метафор Осии, как мы уже видели):

Но будет число сынов Израилевых, как песок морской, которого нельзя ни измерить, ни исчислить; и там, где говорили им: «вы не Мой народ», будут говорить им: «вы сыны Бога живого»

(Ос. 1:10).

Осия говорил о восстановлении Израиля после наказания и передавал это на языке отцовско–сыновних отношений. Но в первой части стиха он намекает на данное Аврааму обетование о возрастании Израиля до масштаба великого народа, количество которого будет несметным (см.: Быт. 13:16; 15:5). Такая ссылка на Авраама, как мы уже неоднократно говорили, делает перспективу пророчества гораздо шире, чем просто восстановление одного Израиля. Это вдыхает в пророчество воздух всемирного Божьего обетования о благословении.

Итак, хотя Осия, несомненно, имел в виду лишь Израиль, Павел, цитируя стих из Осии в Рим. 9:26, выбирает более широкий подтекст и прилагает его к результату своего миссионерского труда. Именно язычники становятся сейчас «сынами Бога живого», отвечая Иисусу верой. Выражение «не Мой народ» изначально (в пророчестве Осии) означало осуждение Израиля. Но Павел использует его здесь как характеристику тех, кто ранее не был охвачен данными Израилю благословениями, — то есть язычников. Именно они призываются сейчас стать частью народа Божьего и именно у них тем самым устанавливаются сыновние отношения с Богом–Отцом. Павел взял ветхозаветную лексику, определяющую Израиль как народ Божий и сын Божий, и сделал ее частью своего миссионерского словаря, чтобы объяснить, что происходит в результате его собственного благовестнического труда.

То, что он говорит в Послании к Римлянам, — это расширение того, что он написал гораздо раньше в Послании к Галатам — к церкви, состоящей из язычников. Прежде всего, используя язык сыновства, он подчеркивает, что через Мессию, Иисуса, они становятся пред Богом одним целым с евреями.

Ибо все вы сыны Божий по вере во Христа Иисуса; все вы, во Христа крестившиеся, во Христа облеклись. Нет уже Иудея, ни язычника; нет раба, ни свободного; нет мужеского пола, ни женского: ибо все вы одно во Христе Иисусе. Если же вы Христовы, то вы семя Авраамово и по обетованию наследники

(Гал. 3:26–29).

Затем он продолжает показывать, как это произошло благодаря делу Божьего Сына.

Но когда пришла полнота времени, Бог послал Сына Своего (Единородного), Который родился от жены, подчинился закону, чтобы искупить подзаконных, дабы нам получить усыновление. А как вы — сыны, то Бог послал в сердца ваши Духа Сына Своего, вопиющего: «Авва, Отче!» Посему ты уже не раб, но сын; а если сын, то и наследник Божий через (Иисуса) Христа

(Гал. 4:4–7).

Мы прошли долгий путь от нашей начальной точки рассуждения — крещения Иисуса — и уже начали забегать вперед — к миссионерскому богословию Павла и ранней Церкви. Надеюсь, из уже сказанного понятно, что миссионерское богословие базировалось на особом предназначении Иисуса, которое, в свою очередь, базировалось на глубоком понимании иудейских Писаний. В следующей главе мы рассмотрим, как

Сам Иисус ощущал Свою миссию и как это ощущение, с одной стороны, было укоренено в иудейских Писаниях, а с другой, определило миссию новозаветной Церкви.

В этой главе мы увидели, что в Ветхом Завете содержатся примеры, картины и образы, которые послужили Иисусу для понимания Собственного предназначения и которые добавили глубины и красок в Его изначальное осознание Себя как Сына Бога–Отца.