1

Черный археолог

Небеса оказались совершенно не такими, как он себе представлял. Никаких зеленеющих полей или прохладных горных озер. Ни секса, ни пива, ни рыбалки. Нет, небеса оставляли ощущение, будто с тебя живьем снимают кожу, и вообще были очень похожи на Мексику. Маленькая комнатушка в доме из шлакобетона, старый плед из ослиной шерсти, служивший занавеской. Его ангелом была коренастая мексиканка с добрым выражением лица, короткой мужской стрижкой, пятью или шестью серьгами в правом ухе, грудью размером с манго. Она сидела на стуле, как доярка. Где-то вдалеке лаяла собака. В воздухе пахло грязью.

Черный археолог закрыл глаза, открыл их, ожидая, что видение исчезнет, но ничего не изменилось. Все его тело нестерпимо болело. Шея, спина, но больше всего – кожа, вернее, то, что от нее осталось. По рукам и ногам текли розовые реки гноя, огибавшие едва засохшие корочки. Он вспомнил цемент. Ванну.

– Где я?

Женщина улыбнулась, но ничего не ответила. Он вызвал с задворок памяти испанский и повторил вопрос.

На этот раз она ответила:

– В моем доме.

– Это небеса?

Женщина рассмеялась:

– Едва ли. Narcos похоронили тебя в ванне. Я приготовила им обед, и они ушли по своим делам. Цемент почти застыл, но ты еще дышал. Я позвала своего брата. Он принес кислоту, и нам удалось откопать тебя. Я ухаживала за твоими ранами. Тебя сильно лихорадило из-за инфекции. Я стараюсь, как могу.

Черный археолог откинулся на подушке, прикрыл глаза. Не быть мертвым само по себе уже много. Более чем достаточно для сегодняшнего дня. Он дрожал всем телом. Он все еще ощущал запах цемента, его прохладную вязкость, видел дорожки пота на футболках бандитов. Слезы увлажнили его веки, а к горлу взметнулась обжигающая желтая лава. Желчь хлынула с его подбородка, пролилась на живот. Он ничего не мог поделать, чтобы остановить ее. Женщина промокнула его губы, вытерла жидкость с груди. Она предложила ему косяк, и он закурил.

 

2

Анна

К тому времени, когда Анна вернулась в «Puesta del Sol» с посмертной маской, на улице стемнело. В окно бился белый мотылек. На террасе играла в карты семья норвежцев с взъерошенными детьми. Анна опустила жалюзи и поставила маску на письменный столик, будто та нуждалась в свежем воздухе. Когда она разделась, чтобы принять душ, то почувствовала, что за ней наблюдают. Посмертная маска Монтесумы. Зрелище было одновременно волнующим и отвратительным.

Она позвонила отцу – ей не терпелось поделиться хорошими новостями. Он не поднял трубку. Типичная ситуация. В половине случаев он забывал свой мобильный в машине. Не следил за тем, когда разряжается аккумулятор. По той же причине. Лучше дождаться, когда Гонсалес проверит подлинность маски. Идентификация, затем празднование. Больше никаких провалов с кузнечиками.

Анна легла в постель, приложила маску к лицу и притворилась, что мертва. Маска подействовала умиротворяюще. Ее вес приходился на лоб. Она освободила руки. Анне было десять, когда ее мама умерла, и она удивлялась тому, что жизнь продолжалась. Каникулы наступали снова и снова. Цвела сирень. Люди съедали свой обед, женились, вырастали из своих кроссовок. В школе учителя шептали ей на ухо: «Скажи, если тебе что-нибудь понадобится». В чем она должна была нуждаться? В классном кабинете слова пробегали по страницам, не неся с собой никакого смысла. Числа выглядели как китайские иероглифы. Анна вышла в туалет и тщательно изучила свое отражение. Она выглядела так же, как и раньше.

А что же Сальвадор? Завтра она придет к нему в студию. Что он думал о ней – если вообще думал о ней? Как было приятно очутиться в его объятиях тогда, в Сан-Хуан-дель-Монте. Не экзорцизм. Благодать.

В тот же вечер она позвонила Лоренцо Гонсалесу. Трубку взяла его домработница.

– El señor no está aquí.

Анна спросила, когда он вернется.

– Завтра, но у него нет свободного времени для встреч.

– Завтра в час будет отлично.

– Нет, мне очень жаль. Он будет занят весь день.

– Спасибо, тогда я приеду завтра к часу. Пожалуйста, сообщите ему, что это касается маски.

Анна повесила трубку, прежде чем домработница успела что-либо возразить. Были и свои плюсы в том, чтобы плохо говорить по-испански.

Анна явилась на работу к Мэлоунам довольно рано, как будто не изменилось ничего, кроме, конечно же, того, что изменилось все. В ее шкафу была спрятана самая ценная реликвия доколумбовой эпохи. Самая ценная из найденных за последние сто лет. Или нет. Пока она не знала этого наверняка, не было смысла разрывать отношения с коллекционером.

Томас ничем не выдал их приключение в мотеле. Ни приветливого взгляда, ни прикосновения, ни похотливого подмигивания. Он поприветствовал ее резким «Добро пожаловать, госпожа Букман. У нас много работы». Каждый раз, если что-то шло не так, он вел себя нарочито нетерпеливо, постоянно напоминая ей о крайних сроках. До открытия оставалось три недели. На типографию требовалось четыре дня. Они успели каталогизировать только третью часть будущей экспозиции. Он расстроился, узнав, что ей нужно уходить в полдень. Их работа часто прерывалась телефонными звонками, которые он совершал в уединении.

К середине утра, после одного из таких исчезновений, Томас вернулся с папками, набитыми бумагами и цветными карточками.

– Раз уж мы отстаем от графика, я подумал, что это, наверное, нам поможет. Это работа, которую делала моя предыдущая ассистентка. Внеси это в свою базу данных.

– Холли не пользовалась компьютером? – Анна отодвинула свой.

– Она предпочитала писать от руки.

– Потому что не любила компьютеры или потому что у нее не было своего?

– И то, и другое.

В записках была обычная информация: персонаж, происхождение, художник, танцы и тому подобное. Почерк Холли был округлым и размашистым. На полях были наброски птиц.

– Я чувствую себя плагиатором, – сказала Анна. – Мы же упомянем ее имя в составителях?

– Я заплатил за работу. Это моя собственность.

– Но вы собираетесь процитировать ее в своем буклете.

– Она попросила не упоминать ее имени. Правда, чем меньше будет разговоров о ней, тем лучше. Это огорчает Констанс. Тяжело привязываться к людям, которые эмоционально нестабильны. Как ты уже могла заметить, Оахака – настоящий магнит для заблудших душ. Наркоманы. Разведенки. Мистики. Безумцы.

– А кем была Холли?

Это остановило его. Кривая усмешка быстро сменила замешательство.

– Либо клептоманкой, либо плохо замаскировавшейся лицемеркой. Но так обычно и бывает. Ветреные люди часто улетают прочь.

– Как птица. – Анна указала на картины.

Он поджал губы.

– Как бы то ни было, я надеюсь, что ты не рассчитывала на авторскую строку. Для всех официальных целей буклет будет подготовлен Лоренцо Гонсалесом, ведущим специалистом по мексиканским маскам и творчеству доколумбовой эпохи.

Анна прищурилась:

– Но тогда что мы…

– Гонсалес подпишет его, но он не может тратить время на его написание. Он очень занятой человек, как ты можешь себе представить.

Анна могла представить – и представляла – всю картину. Грядущая выставка Томаса задумывалась вовсе не ради удовлетворения амбиций техасских родственников. Самым простым способом легализации украденных предметов искусства было представление их широкой публике на выставке, с каталогом, подготовленным уважаемым дилером. И Лоренцо Гонсалес подходил на эту роль как никто другой. После этого мероприятия у ворованных предметов будет официальный документальный след, их постыдное прошлое забудется в суете у фуршетного стола с канапе и prosecco. Ее собственная репутация получила выгоду от такого очищения. Под руку с Дэвидом, в окружении элиты нью-йоркского арт-сообщества, Анна стала уважаемой персоной. Ее сомнительное романтическое прошлое, ее непонятное происхождение были забыты, остался лишь флер загадочности для эстетов.

Томас, извинившись, снова удалился. Анна вздохнула и вернулась к работе. Она хотела уйти прямо сейчас, ей не терпелось узнать, что принесет сегодняшний день. Оценка Гонсалеса. Мастерская Сальвадора. Все могло пройти совершенно великолепно или абсолютно паршиво. Она достала из папки манильский конверт и открыла его. Оттуда выпала фотография молодой женщины. Несмотря на выцветшие краски на пленке «Полароида», женщина была прекрасна. Она была одета в блузу без рукавов, в ушах были серьги в виде перьев. На лице сияла опасная улыбка любительницы путешествий автостопом. Во рту торчала незажженная сигарета. На голове красовалась тиара из цветов и голубого шарфа. Выражение лица было жеманным, дерзким, немного сумасшедшим, немного манящим. На ней точно не было нижнего белья. Она сидела за тем же столом, за которым сейчас сидела Анна, перед ней были рассыпаны разноцветные карточки. Фотография была приклеена к листку бумаги, это была своеобразная анкета, составленная по подобию знакомых Анне пунктов о масках.

Персонаж: Холли Прайс, личный ассистент

Происхождение: Беркли, Канада

Материалы: Плоть и кости

Размеры: Идеальные

Дата танца: Прошлой ночью

Информация о танце: Думаю, ты помнишь

Открытка лежала наверху. «Для твоей коллекции». Очевидно, Анна была не единственным личным помощником, который нарушил правила субординации с Томасом Мэлоуном.

Анна выглянула во двор. Что-то было не так с этим местом. Странная печаль или уныние окутали и дом, и коттедж, стоявший поодаль, и стену, через которую Томас бросил мертвого бельчонка, и бассейн, который давно никто не чистил, и стулья, на которых когда-то сидел и пил ее отец, и кухню, где Соледад жарила бананы на кукурузном масле, и траву, которую Хьюго заботливо подстриг до пяти сантиметров в высоту, и собачье дерьмо, которое он убрал, и запертую на ключ часовню. Удалось ли Холли побывать внутри? Встречались ли они там? Анна поежилась. Ей не хотелось спать с Томасом Мэлоуном, но по какой-то безумной причине – и это сомнение делало ее вменяемой – она не желала быть единственной помощницей, которая с ним не переспит.

У дома Лоренцо Гонсалеса припарковался строительный фургон. Дилер сам подошел к двери, извинился за беспорядок. Он провел Анну в свой кабинет, по пути заявив, что доволен тем, что в Мехико все прошло гладко.

– Вообще-то, нет. – Анна до сих пор была вне себя от ярости. – Я была под дулом пистолета. Где были вы?

Он посмотрел на нее с искренним удивлением и грузно опустился в огромное кресло.

– Как ужасно. У меня были срочные семейные обстоятельства в Пуэбле. Я приношу свои извинения за то, что не смог присутствовать в момент сделки, но маска-то у вас. Что произошло?

– Все разрешилось в самом конце.

Гонсалес достал увеличительное стекло.

– Дайте мне посмотреть.

Она передала ему маску. Дилер исследовал ее поверхность.

– Это либо настоящий антиквариат, либо великолепная репродукция.

Анна закатила глаза. Ей было известно столько же.

– У каждого предмета есть история. Мне потребуется больше времени, чтобы рассказать полную историю этой маски, но поскольку наш друг черный археолог проводил раскопки на археологическом объекте, то это сокровище является собственностью мексиканского правительства. Если обнаружится, что иностранец владеет реликвией, незаконно добытой на территории Мексики, он будет депортирован в течение сорока восьми часов. По закону я должен вызвать полицию.

Он поднял трубку и замолчал.

Анна сразу разгадала этот блеф. Она могла побиться об заклад, что Лоренцо Гонсалес не принес мексиканскому правительству ни пылинки.

Она по-прежнему улыбалась.

– Не думаю, что это будет полезно кому-либо из нас.

Гонсалес откинулся на спинку кресла.

– Оставьте мне маску. Я подготовлю отчет в течение недели.

– Мне нужна информация сегодня.

– Торговаться – не в моих правилах.

– Я не могу оставить у вас маску.

– У меня новая система сигнализации. Ни внутрь, ни наружу даже букашка не проскользнет.

– Не могли бы вы назвать мне хотя бы дату?

Гонсалес посмотрел на нее неодобрительно.

– Я могу работать с фотографиями, если вопрос достаточно серьезный. Но вам придется подъехать ко мне завтра, чтобы я мог подписать документы о верификации маски. Полагаю, двадцать четыре часа вы сможете потерпеть?

Эта услуга была еще одним видом вымогательства, таким, как, к примеру, платные свидетели в суде. В то время как большинство искусствоведов прикладывали усилия, чтобы исследовать и задокументировать все сведения о ценности – ее оригинальное предназначение, смысл захоронения или хранения, происхождение, как только она была добыта (жизнь, смерть, возрождение), – менее щепетильные эксперты стремились использовать свой творческий потенциал с целью выгоды.

Просто поразительно, какое количество обнаруженных реликвий в недавнем времени принадлежали швейцарским коллекционерам, пожелавшим остаться неизвестными. Анна подозревала, к какой границе этических норм был ближе Лоренцо Гонсалес, хотя и не знала наверняка.

Гонсалес поднял карандаш.

– Поймите, даже если я напишу «Посмертная маска Монтесумы Второго наконец-то найдена», ученые сразу же опровергнут мое заявление. Коллекционеры, сгорая от зависти, будут все отрицать. Но мой отчет – это лишь первый шаг. Процесс начинается здесь. С меня. – Гонсалес указал карандашом на свой стол. – Пока я буду работать, могу прочесть вам лекцию по истории. Или вы слишком заняты?

Анна поудобнее расположилась на стуле.

– Этот вид маски, выполненной в мозаичной технике, относят к постклассическому периоду. Большинство масок надевалось во время религиозных обрядов и служений жрецами, но также маски использовались при погребении представителей высшего слоя общества, чтобы обеспечить безопасный переход в загробный мир. У майя было изречение: «Король умирает, но рождается бог». Каждый хочет жить вечно. Вы хотели бы жить вечно?

Анна кивнула. Ей были нужны документы.

– Жрецов и особ королевской знати хоронили с масками, золотом, даже с собаками. Голых собак, шолоитцкуинтли, специально убивали, чтобы они препроводили мертвых через реку забвения. Сегодня маски до сих пор используются на праздниках. Карнавал. Семана Санта. День мертвых. Ваш типичный campesino и сам не знает, почему он надевает маску. Fiesta – лишь оправдание, чтобы напиться. Они носят маски, потому что их отцы носили маски и потому что их отцы носили маски, и так далее, и так далее.

Он наклонился к ней.

– Посмотрите на мое лицо. Что вы видите?

Волосы, торчащие из ноздрей. Вéнки под кожей носа. Изнеможение. Она видела все это, но сказала:

– Я вижу образованного человека, который знает очень много об археологии и гордится своей страной.

Гонсалес откинулся назад, хмыкнув:

– Ну да, ну да. Вы видите только то, что я хочу вам показать. Человеческая раса выросла из своего собственного лица. Лицо больше не отвечает своему предназначению.

– А тело?

– Тело не очень хорошо умеет хранить секреты.

Внезапно в доме воцарилась гробовая тишина. Ни домработницы, ни рабочих. Только мерное тиканье настенных часов в прихожей. Анна жалела, что он не открыл шторы. Она подумала о мертвом тигре. Он был обычным человеком, но для себя самого – целым миром. Гонсалес протянул ей маску. От него пахнуло чесноком. Она ясно различала глубокие поры на его лице. Она потянулась через стол и взяла маску, с трудом сдерживаясь, чтобы не вырвать реликвию у него из рук. Плечи задрожали, по спине пробежал холодок.

– Сейчас вы надели маску, – сказал он. – Почему?

Анна стиснула зубы. У нее не было ответа на этот вопрос, но она знала, что Гонсалес знает ответ.

– Потому что, дорогая моя, как и ацтеки, вы – напуганы.

 

3

Садовник

Хьюго приоткрыл занавеску, служившую входной дверью в дом Педро. Руки его горели. Он стал копаться в вещах, принадлежавших покойному, – в кухне, ванной, кровати, подушках, вьетнамках, презервативах, – поливая себя всеми ругательствами, которые знал. В животе смешались желчь и нервы. Он пытался поставить себя на место человека, которому нужно что-то спрятать.

Выйдя на улицу, он обыскал двор, осмотрел деревья, заросли кустов. Расшифровать мысли скрывшего он не смог. Ничего не найдя, он снова отправился шарить по ящикам в проклятом доме, затем грохнулся на пластиковый стул, стоявший на улице у входа, и закурил. Он с трудом справился с сигаретой. Логистикой огня и пепла.

Cabrón должен был бы продавать маску по-тихому, не привлекая внимания Рейеса. Возможно, он обратился за помощью к своему дяде Берто, музейному дворнику, который успешно воровал никем не замеченные безделушки, но подобные планы были слишком изощренными и требовали много времени на подготовку. Хьюго посмотрел на облака, эти груды белой пустоты. Ударил церковный колокол. Улица была пуста, весь город погрузился в траур. Затем ему в голову пришла разгадка, и звучала она так: «Этот идиот спрятал маску в своей машине».

В доме Педро не было замков, но в автомобиле – были. Простому человеку могла прийти в голову именно такая мысль – спрятать важную вещь в багажнике. Но где, черт побери, была сама машина? Не здесь, хотя именно тут ей положено было находиться. Педро должен был вернуться в Сан-Хуан-дель-Монте тем же утром. Дорожные блоки, выставленные для парада, преградили ему въезд. Чистильщик бассейна не знал, что умрет во время Карнавала и оставит автомобиль припаркованным посреди города, не выполнив такую простую задачу. (Хьюго предпочитал думать, что Педро умер, а не был убит. Не был им убит.) Посмертная маска до сих пор была в автомобиле, загорала под палящим солнцем, ждала, когда ее найдут.

Хьюго уже обнаружил запасной ключ от автомобиля, когда перевернул кувшин. Он забрал его и ушел в город, крадучись и надвинув кепку низко на лоб, чтобы не быть узнанным. Он проработал каждый закоулок, прочесал квартал за кварталом, начав от zócalo и пройдя все соседние площади.

Если он не найдет маску, Рейес убьет его.

Если его арестует полиция, он проведет оставшуюся жизнь в тюрьме.

Желтая девочка, сотканная из лучей желтого солнца. Все, что я делаю, я делаю ради тебя.

Из миллионов седанов ему нужен был один-единственный. Голубой «форд». Потрескавшиеся сиденья. Они должны изобрести машину и назвать ее твоим именем. Хьюго. Я здесь, кретин, жарюсь в этой стальной коробке. Или, что еще лучше, женский сексуальный голос. Papito, я вся горю. Распахни мои двери.

В восьми кварталах от zócalo он обнаружил машину Педро, стоявшую в тени деревьев. Со своим «везением» Хьюго был готов к тому, что она заведется и поедет, как только он подойдет к ней ближе. Он вставил ключ в замок. Дверь открылась. Он проверил раскаленные сиденья, заглянул под них, открыл багажник, порылся в мусоре, оставленном покойным в положенном для этого месте: вентилятор, запасное колесо, соединительные кабели, чтобы запускать двигатель от чужого аккумулятора, кальян для курения марихуаны. Ничего. Он успокоил себя, проверил еще раз. Больше ничего. Он ударил кулаком по крыше. Оставил вмятину. Гром прокатился по его внутренностям. Он посмотрел на небо в поисках причины, почему Всевышний никогда не заботился о нем. Солнце не перестанет светить. Деревьям на все наплевать. Наверное, стоило помолиться Санта-Муэрте. На чьей стороне была эта сука?

Вернувшись обратно в дом Педро, Хьюго перевернул ящики, разбросал все вещи. В голове роились мысли, мечты смешивались с тревогой, беспокойство растворялось в воспоминаниях, воспоминания тонули в приметах про тигров и пистолеты. Он видел, как отец девочки поднимает подол ее желтого платья. Он видел, как Санта-Муэрте соблазняет его немного дохнуть дымом в лицо матери. Он видел Соледад, стоявшую в дверях. Ты только притворяешься, что садишь георгины. Он видел горящую комету, рассыпавшуюся на искры. Он видел, как Педро поглощает тако и показывает большой палец.

Где была эта pinche маска?

Все находилось где-то, даже если для кого-то оно было утеряно.

На горлышко жестяной банки от оранж-соды села муха.

Хьюго пнул ногой пустой стул. Дом Педро привел его в уныние. Burro так никогда и не научился заботиться о себе. Всю свою жизнь он нуждался в мамочке. Над его кроватью висела фотография сеньоры Леоноры Модики де Родригес, оболочки от женщины, живого скелета. Старуха улыбалась так, будто знала секреты, которые собиралась унести с собой в могилу. Хьюго посмеялся над его глупостью. Ублюдок. Он никогда не был невоспитанным человеком, но сейчас он уже был не тем, что раньше. Конечно, мексиканец, который хочет что-то спрятать, отдаст это своей матери.

Хьюго поднял опрокинутый стул и поставил его на место.

В забегаловке на углу он заказал мескаль, бросив две монеты на барную стойку. Его нож был чистым. Его сердце было чистым. Он был прозрачной водой, омывавшей древние скалы. Он перекрестился, подтянул джинсы и сел в автобус, идущий в горы.

 

4

Коллекционер

Он сидел в баре и пил колу. Он мог себе это позволить. Он потерял жену. Годами он пил, чтобы утолить эту боль, но Роуз не возвращалась. Он смирился с этим. Просто улаживаю некоторые вещи. Три часа. Жалюзи пропускали свет, разрезая его на узкие горизонтальные полоски. Что пожелаете? В бутылках плескались мистика и теплота. Дэниел Рэмси что-то сказал. То ли он сказал «мартини с водкой», то ли попросил колу безо льда. Он подумал и о том, и о другом, а сказал одно. Его руки тряслись. Он взял зубочистку, поковырял в зубах, достал застрявшее изо рта и почистил арахис в чистую пепельницу. Вдалеке женщина в узком сером костюме пила сельтерскую воду. Она раз за разом складывала числа в одном столбце и хмурилась. Он вспомнил «Ла Кампана», как он расслаблялся с бокалом «Кампари», когда в двери ворвался Мануэль Лопес, крича, что señor’а зовут к телефону. Зазвенели колокольчики. С сеньорой Рэмси произошел несчастный случай. Дэниел не двинулся с места. Он осушил свой бокал. Мануэль был почти в слезах, тянул его за руку. Сеньор, пожалуйста. Пойдемте сейчас. Он оттолкнул мексиканца. Я слышу тебя. Не подгоняй меня. Его тошнило. Алкоголь немного спасал. Он наклонил бокал и постучал по стеклу, чтобы поймать последнюю каплю. На лицо упали кубики льда. Он заказал еще один. Как и сейчас, он заказал еще один. Кола или водка. Одно слово может изменить твою жизнь. Ты прыгаешь. Ты споришь. Ты женишься. Ты уходишь. Ты пьешь. Ты спрашиваешь. Ты покупаешь. Ты прикасаешься. Ты помнишь. Ты говоришь «да». Ты говоришь «нет». Ты говоришь: «У меня будет то, что есть у тебя». Ты говоришь: «Еще один, пожалуйста». Ты говоришь: «Я покупаю». Ты говоришь: «Я не был так счастлив с тех пор, как умерла моя жена». Ты говоришь: «Еще раз». Ты говоришь: «Как хорошо иметь друзей».

Ты говоришь: «Моя дочь в Мексике просто улаживает некоторые вещи».

Ты говоришь: «Я должен поехать туда и найти ее».

 

5

Черный археолог

Черный археолог провел в постели весь день. Это был самый умиротворенный день на его памяти, но и самый печальный. Поскольку он больше не был идиотом и не был под кайфом, он понимал, что все это сияющее ощущение прекрасного, правильность каждого движения, красота каждого момента были всего лишь продуктом наркотических галлюцинаций. Он понимал, что единственным способом заставить это особенное солнце снова светить было лишь одно – закурить еще, хотя он также знал – потому что больше не был идиотом и не был под кайфом, – что погоня за этим просветлением убьет его. Несправедливость этой головоломки переворачивала все его естество. Однажды достигнув пределов человеческого экстаза, разве можно было согласиться на меньшее?

Ему повезло остаться в живых, и поэтому он пытался не жалеть себя и не искать новых способов достать наркотики. Эта женщина поила его куриным бульоном и перевязывала его раны. Он не спрашивал, почему она помогает ему, так как боялся, что она перестанет это делать. Муж ее не приходил. Равно как и дети. И соседи. Ее звали Мари, сокращенно от Марисоль. Каждые несколько часов она заваривала ему травяной чай из того, что напоминало хвойные иголки. Он уже перестал спрашивать, как это называется. Какое-то индийское снадобье с хрен-пойми-каким именем.

В конце концов любопытство взяло верх и он спросил, почему она ему помогает.

– Por qué me estás ayudando?

Она сидела на своем стуле. Твердость осанки придавала ее лицу еще большую уверенность.

– Это мое покаяние. Ради Великого поста.

– Что ты совершила?

Мари покачала головой:

– Я не помню.

– Я верну тебе долг.

– Мне не нужны деньги от продажи наркотиков.

– Ты хочешь секса?

– С тобой? – Этот вопрос позабавил ее. – Они заплатили мне за молчание, но я положила эти деньги тебе в кошелек. Они понадобятся тебе, чтобы начать жизнь с чистого листа.

– Тогда чем я могу отблагодарить тебя?

Мари огляделась по сторонам.

– Что-то для моей святыни, может быть. Ты должен благодарить Деву Марию за то, что спасла твою жизнь.

Черный археолог закрыл глаза, желая, чтобы она попросила вместо этого новый телевизор.

– Для твоей святыни… что? Какой-нибудь ладан?

– Burro. Ладан стоит десять песо. Это во столько ты оцениваешь свою жизнь? – Впервые он видел ее разгневанной.

– Мне бы хотелось больше марихуаны, – ответил он в надежде, что формальное название будет звучать более по– медицински.

– Ты принимаешь слишком много наркотиков.

– Травка – это ж вообще ни о чем.

– У тебя все на лбу написано. Я читаю тебя, как раскрытую книгу.

– Еще немножко травки, mamá.

– Я тебе не mamá. – Женщина потянулась за косяком. – Я твоя тетя-лесбиянка. Пей свой чай.

На следующее утро Мари подняла его, настаивая, что ему нужен свежий воздух. До тех пор черный археолог покидал свою комнату, только чтобы сходить в туалет. Хотя было еще довольно рано, зной уже разливался волнами по двору. Он пошатнулся, сжал ее руку, пытаясь держаться бодро. Она взяла ведро с абрикосами и помогла черному археологу дойти до забора.

Его взору открылся сад такой магической красоты, что он не сразу поверил, что видит его наяву. Дикие орхидеи, уздечки лозы, папоротники размером с жирафов, апельсины, кормушки для птиц, коралловые цветы – уголок тропических лесов Амазонки в мексиканском квартале, где обитал средний класс. Эта картина напомнила ему детские рисунки, когда учителя говорили школьникам, чтобы те не оставляли на листе бумаги пустых участков.

– Мне пора на работу, – сказала Мари. – Посиди здесь немного.

Черному археологу не хотелось оставаться в одиночестве.

– Что я буду здесь делать?

Мари указала на скамейку:

– Отдыхать.

Она оставила его. Он сел на скамейку, чихнул. Перегной. Лилии. Целые облака чертовой пыльцы. Идеальное место для змей. Он не привык находиться на природе и не мог определить, нравится ему это или нет. Но спустя некоторое время он расслабился и уже не пытался возвыситься над тем, что его окружало. Он рассмотрел все растения по порядку. Апельсиновые деревья. Кактусы, похожие на фейерверки. Десятки видов цветов, названий которых он не знал. В дальнем конце сада стояла святыня Мари – каменная статуя Богородицы высотой в метр, с распростертыми руками, благословляющая агнцев, нет, стадо, сад, да что угодно. С церковных свечей капал белый воск.

Мимо его лица промелькнуло что-то серое. Господи помилуй, колибри. Птичка опустилась на трубку с красным сахарным сиропом. Его отец рассказывал ему о колибри. Мелкие птички. Хрупкие. Некоторые из них весят меньше пенни. Машут крыльями, как сумасшедшие, чтобы удержаться на одном месте. Ищут цветочную сладость. Ему было знакомо это чувство. Душа его преисполнилась печали, когда он наблюдал за тем, как проклятая птица опыляет цветы. Глупая маленькая птичка, которую он мог бы убить одним ударом кулака.

Ему не хватало ощущения кайфа. Он скучал по этому состоянию больше, чем скучал по отцу, матери и давней подружке, вместе взятым. Он родился хорошим, но потом что-то произошло. Бремя неудач, провалы, а теперь… Что он мог сделать теперь? Откопать себя? Вернуть обратно все хорошее? Растить себя подобно тому, как растят сад? Каждый день сажать новое семя.

Он раскрыл абрикос и, держа его сочную плоть в ладони, попытался представить себя деревом. Ветвистым. Крепким. Но птичка сосредоточилась на красном сиропе. Она погружала в него свой клюв размером с иголку и жадно пила. Я здесь, маленькая птичка с настоящим фруктом. Может быть, он должен был спеть. Рука начинала уставать. Он разломал абрикос надвое, развел руки, удерживая равновесие. Он был в тридцати секундах от того, чтобы почувствовать себя идиотом, в тридцати секундах от того, чтобы прыгнуть через забор и броситься искать Пико. Между пальцами струился сок. Птичка не прилетит. Может, колибри не нравятся абрикосы. Может, стоит купить птичке чертову кока-колу. Нет, кретин. Просто стой здесь. Жди. Привыкай ждать хорошего.

В этой тишине, в ожидании птички, которая так и не прилетела, черный археолог понял, что он должен дать Мари для ее святыни – самое святое, что у него было, – но ему понадобится каждый грамм хитрости и мужества, а может, даже молитва, чтобы защитить это. Мари была права: его жизнь стоит намного больше, чем ладан.

Человек, которого исключили из колледжа в Дивайде, штат Колорадо, был сокровищем мирового масштаба.

 

6

Анна

Посетить мастерскую Сальвадора поначалу показалось Анне хорошей идеей, но сейчас, когда она стояла у дверей студии, ее визит показался ей глупым и самонадеянным. Что, если его приглашение было всего лишь жестом вежливости? Возможно, убийство создало иллюзию интимности, от которой не осталось и следа. Что, если ей жутко не понравятся его картины? Ее подруга Элис когда-то пошутила, сказав, что самый опасный момент в отношениях наступает, когда партнер предлагает почитать тебе свои стихи. Ладно, она справится. Будет любезна, будет задавать вопросы в надежде, что он примет любопытство за положительную оценку. Она найдет пристойную картину и уделит ей все свое внимание.

Дверь открылась. Сальвадор выглядел взъерошенным. Он чмокнул ее в щеку, и она почувствовала укол легкой щетины. Она уловила аромат ванили с легким привкусом скипидара.

– Я рад, что ты пришла, но немного нервничаю. Когда я показываю кому-то свое искусство, то всегда волнуюсь, достаточно ли оно хорошее.

– Может быть, и недостаточно, – сказала Анна. – Шучу. Я уверена, что…

Она пригнулась, входя. Он провел ее через террасу, вымощенную разбитыми кирпичами. Это уже что-то да значило.

– Как ты себя чувствуешь? – спросила она.

– Очень устал. Мне не удалось уснуть. Весь вчерашний день я размышлял о том, что мог планировать на сегодня мертвый тигр. Я хотел бы сделать это вместо него, но не знаю, что именно.

– Ты дружишь со всеми этими людьми? – Анна показала на апартаменты в саду. Перед глазами рисовались картины полуночных вечеринок с философами и соблазнительными скульпторами.

– Не особо. С парочкой. Закрой глаза.

Сальвадор помог ей подняться по оставшимся ступенькам, затем убрал руку. Никаких мертвых младенцев. Сальвадор Флорес писал натюрморты. Тарелки, чаши и кувшины. Зелень свежего горошка. Желтое масло. Картины несли оттенок фемининности; нет, поправила себя Анна, в них было что-то уютное, домашнее. Изгиб ложки. Кружка за белой гардиной. Упрощенное. Естественное. «Утро, – решила Анна. – Его картины напоминают об утре, даже если смотришь на них днем».

Она села на пол перед наполовину написанной картиной: красная чаша и небесно-голубой кувшин. Они пара. Формирующаяся семья. Чаша беременна. Кувшин гордится чашей. Он чувствует себя сильным, будучи рядом с ней. Они не касаются друг друга, но они вместе. Чаша думает. Ждет. Она готова пригодиться.

– Мне хотелось бы очутиться внутри твоих работ.

Сальвадор сел рядом с ней.

– Очутиться? – Он не знал этого глагола.

– Пробраться в твои картины и жить там, внутри. – Анна показала на пальцах.

– Échame más flores.

На этот раз наступил ее черед смущаться.

Он положил ладонь на ее колено.

– Бросьте мне больше цветов. Ты говоришь приятные вещи, и я прошу большего. Как твоя щека?

– Лучше. – Анна указала подбородком на картину. – Это описывает твой период взросления? – Она пыталась сдержать в себе чувство обиды. Счастливое детство сделает невозможной даже дружбу.

– Нет, скорее вот это. – Он показал ей палитру, беспорядочное смешение красок, преждевременных стартов, возможностей.

– У тебя большая семья?

– Она только кажется большой. Мой брат пришелся бы тебе по душе. Он интереснее, чем я, и симпатичнее. Даже наша мама любит его больше. Когда мы были маленькими, я так завидовал Энрике, что однажды взял una honda, – он изобразил рогатку, – и выстрелил ему камнем в глаз.

Анна не удержалась от улыбки.

– С ним все в порядке?

– Не очень. Он не может правильно оценить расстояние. Он красивый мужчина с испорченным глазом. – Сальвадор неуверенно улыбнулся. – Женщины носятся с ним, как с ребенком, и ему это нравится.

Анна накрыла глаз ладонью.

– Он похож на пирата? – спросила она и рассмеялась. – В одну из наших встреч ты мне тоже его напомнил.

– Я? – задумчиво произнес он. – Энрике живет в Гватемале, но говорит, что, когда ему исполнится сорок лет, он вернется в Мексику, найдет жену, станет papi и осчастливит нашу маму. Ты хочешь завести семью? А, я забыл. Ты не любишь детей.

– Я люблю детей издалека. – Анна поставила ботинки рядом. – Есть ли у тебя вещица из спальни?

– Что-что?

– Вещица из спальни. Художники прячут свои лучшие работы в спальне, потому что они не продаются.

– Если я повешу свои работы в спальне, то никогда не усну. Среди ночи я буду вставать и хвататься за кисть, чтобы что-то поменять.

– Ты перфекционист?

– Нет. Я просто ненавижу большую часть своего творчества.

– Это безумие.

– Вполне возможно, – согласился он. – Тебе нравится то, что ты пишешь?

– На самом деле я не пишу. – Она поймала себя. Он полагал, что она пишет книгу. – Я только начинаю писать для себя. До этого я в основном занималась исправлением чужих ошибок. Я была факт-чекером. Я проверяла факты.

– Факты. – Он скептически покачал головой. – Никогда не доверял фактам.

Анна почувствовала дикое желание спорить. Без всякой на то причины.

– А во что же ты веришь? В науку? Религию? Лотерею?

– В детей.

– Но у тебя их нет.

– Легче всего верить в то, чего у тебя нет.

Он положил ее руку на свое бедро. Они сидели, прислонившись к стене. Картины не двигались. Все было недвижимо, кроме птиц за окном. Они не видели птиц, но могли слышать их пение. Лучи солнца пробивались через окно и падали на лицо Анны. Они сидели так долго-долго и ничего не говорили.

Сальвадор сказал, что есть два места, куда ему хотелось бы сводить ее, если у нее, конечно, будет время. Анна сказала, что оно у нее есть. Они сели в его серый седан. На зеркале заднего вида болтались образы Девы Марии и Че Гевары. Пречистая и мятежник. Прежде чем повернуть ключ в замке зажигания, он коснулся обоих образов. Они поехали в сторону холмов.

– Мы выросли в бедности. Куриной нищете. Campo бедности, которая более безнадежна, чем американская бедность.

– Но сейчас…

– Понемногу мой отец пробивался. Я был первым в семье, кто поступил в университет. Мои родители считают, что, занимаясь живописью, я растрачиваю зря свое образование. Они не верят, что я могу заработать себе на жизнь. Думают, что я продаю наркотики.

– А на самом деле?

– Только по выходным, – улыбнулся он. – Я стараюсь жить по средствам, но это сложно. Я с детства был ненасытным мальчишкой. И до сих пор борюсь с этим. Желанием обладать вещами.

– Какими вещами?

– Искусство. Одежда. Еда. Не знаю. Это не вещи. Это безопасность вещей.

– Но твоя семья была счастлива…

– Так счастлива, как привыкли показывать в ваших телешоу… Но да, мы росли в любви. Мы чувствовали себя частью чего-то – этой большой семьи. Двоюродные братья. Тетки. Не одиноки, не брошены. Не голодны.

Когда Анна ничего на это не ответила, он спросил:

– А что? Ты была одинока?

– Немного, – ответила Анна. – Зато у нас было много вещей.

Десять минут спустя Сальвадор остановился у белой церкви. Снаружи было жарко, но когда они вошли, то почувствовали прохладу. Они сели на скамью в среднем ряду. Он показал на фреску – размытое изображение человеческого лица, круглое, как баскетбольный мяч, и выразительное, как он же. Вокруг его головы был намотан шерстяной шарф, как у карикатурного персонажа с зубной болью. Его рот был грязным.

– Тебе нравится?

Анна пожала плечами.

– Довольно грубо. Народное искусство? Оно немного не соответствует формальности церкви. Пара хихикающих подростков делала фотографии на фоне фрески. Мальчик почесал под мышками.

– Изображение Иисуса было сделано в районе тридцатых годов, – прошептал Сальвадор. – Профессор искусств передал его церкви. – Он достал из кармана открытку. Классическое изображение Христа. Мягкое выражение лица. Терновый венец. Штукатурка откололась в нескольких местах, оставив рваные осколки белого цвета. – Вот как это должно было бы выглядеть.

Анна сравнила открытку и живопись. Никакого сходства.

– Что произошло?

– Одна пожилая женщина восстановила ее.

– Она художница?

– Верующая.

– Ух ты. – Анна подавила в себе смешок. – Это самая ужасная реставрация из всех, которые я когда-либо видела. Даже я справилась бы лучше.

– Так обычно люди и говорят. Самая ужасная реставрация всех времен. Un fracaso. Старуха говорит, что получила разрешение у священника. Он это отрицает. Они собираются привлечь специалистов, чтобы те сказали, можно ли восстановить это или нет. Это изображение называют Ecce Homo. Се человек. Но теперь люди называют его Ecce Mono. Се обезьяна.

Анна громко расхохоталась.

– Предметы искусства все чаще пропадают из церквей, – сказал Сальвадор. – Грабители вырезают картины прямо из рамок. Они крадут статуи. Они ограбили даже сокровищницу с дарами. Наркобароны поняли, что на антиквариате тоже можно заработать хорошие деньги. Правительство платит сторожам недостаточно. А ведь нужно заботиться об искусстве… – Он умолк, подбирая слова. – Как называют мальчика, который стережет овец?

– Пастух?

– Нам нужно больше пастухов.

Анна покраснела. Он не знал о маске, и она страстно захотела рассказать ему. Исповедаться. Здесь, в церкви, перед обезьянкой Иисусом.

– Время от времени, конечно, случаются и приятные новости, – продолжил он. – Несколько лет назад вдова американского стоматолога вернула мексиканскому правительству восемь тысяч предметов. Годами ее супруг скупал искусство доколумбовой эпохи на черном рынке. Некоторые предметы откапывались отбойным молотком. Он отреставрировал их, склеив зубным клеем.

Сальвадор невесело улыбнулся.

– Мы разрушаем множество вещей своим прикосновением. – Он поднял руку, потом передумал и снова опустил ее на колени. – И начинаем с того, что любим больше всего.

Они приехали в следующую деревню и припарковались. Они шли мимо оливковых деревьев, мусорных баков, огромного логотипа «Кока-Колы», гласившего TOMA LO BUENO. Сальвадор привел ее к круглому участку земли, свободному от растительности и окруженному невысокой каменной стеной. Амфитеатр. Нет, древняя арена для боя быков. Город под ними выглядел как картинка с рождественской открытки – уютно и умиротворенно. Ни фейерверков. Ни собак. Ни дыма. Сальвадор достал плед, бутылку красного вина и сыр.

– Это самое красивое место, которое я знаю в Оахаке. Помнишь, ты спрашивала меня? Когда я был маленьким, здесь тренировались novilleros. Я пробовал создать собственный музей. Я собирал наконечники стрел и перья. Когда-то я предложил Энрике заплатить за просмотр своей коллекции, но он избил меня и забрал то, что ему понравилось. Я беспокоился, что если не буду собирать эти вещи, то они навсегда исчезнут. Мне не хотелось ступать на землю, потому что я боялся раздавить муравья или примять цветок. Потом моя семья отправилась в путешествие в Монтеррей. Нам пришлось провести в машине три дня. Когда я увидел, как огромна пустыня, то расплакался. Что стоили мои усилия, если мир вокруг был таким большим? – Он пожал плечами и предложил Анне ломтик сыра. – А сейчас парни приводят своих девушек в… – Он неопределенно повертел рукой.

– Поэтому мы здесь, – повторила его жест Анна.

– Depende. – Он пожал плечами и весело улыбнулся.

Солнце опускалось за горизонт. Теплые оранжевые пятна света усыпали небо, как шрамы. От вина у Анны внутри потеплело и стало мягко. В игривом настроении она увлекла за собой Сальвадора, бросив его к ногам, ее пальцы превратились в рога, а копыта рыли землю. Тореро ущипнул быка за вздернутый нос, взмахнул перед ним полой красного плаща. Отважный бык бросился в атаку, и тореро закружился со зверем, оставляя следы в дорожной пыли. Пуговицы на его рубашке мерцали, как блестки на traje de luces. Вместе они танцевали свой танец под падающим солнцем, и толпа ревела, и женщины бросали на арену розы, и оркестр играл, и королева улыбалась, пряча улыбку за черным веером, под черной кружевной мантильей. Матадор не мог причинить вреда храброму животному. Он положил Анну на землю, вытер пыль с ее брови и приник головой к тяжело и часто вздымающейся груди. Мужчина, влюбленный в женщину, называет ее mi cielo. Мой рай. Мое небо. В тот момент небо показалось раем и рай казался близким, как никогда прежде.

 

7

Садовник

Старуху было несложно отыскать. Одетая в черное платье и черный шарф, она вцепилась в проволоку забора скрюченными пальцами. Во дворе было грязно. Полно мусора. Мимо пробежала свинья, вся в кукурузных ошметках. Хьюго надел маску. Когда он открыл металлические ворота, женщина бросилась ему навстречу.

– Que Dios te bendiga y te guarde.

– Где маска?

Он увидел, как рождается ложь, сорвавшаяся с ее уст:

– Какая маска?

Он схватил ее за плечи и тряхнул. И тут же поразился ее хрупкости. Она была уже наполовину мертва.

– Не играй со мной, старая женщина. Твой малыш Педро украл у меня маску. У Рейеса.

Женщина выругалась, и в глазах ее запылал огонь:

– Он был хорошим мальчиком!

– Маску, женщина.

– Ты слишком поздно пришел, – прошипела она, брызгая слюной. – Она была проклята. Я вымыла руки после нее. Ты убил моего мальчика. Santa María, Madre de Dios, ruega por nosotros pecadores…

Тигр бросился в ее лачугу, курятник, задний двор. Он рубил кустарники своим мачете. Он устал искать понапрасну.

Ничего не найдя, он снова схватил за плечи старую ведьму.

– В последний раз спрашиваю тебя. Где маска?

– Я продала ее американке.

– Какой американке?

– Той, которая водится с младшим Флоресом. – К женщине подбежала собака, и она погладила ее длинные уши. – Он был невинным мальчиком, который совершил ошибку. Мальчиком, которому нужна была мама. Я сразу избавилась от этой вещи. Он ничего мне не говорил. Я сама обо всем догадалась.

Тигр не мог больше слушать. Он с силой толкнул ее, прочь от себя, и старуха упала навзничь. Она ударилась головой об угол курятника и распласталась без единого слова, раскинув руки и ноги, как поломанный воздушный змей. Тигр опустился на колени рядом с ней. В мимолетном порыве нежности он приложил ладонь к ее лбу. Вернись, старушка, я не такой плохой, каким кажусь. А затем подумал: «Мне нужно позвать доктора», – но не двинулся с места.

Он смотрел, как она умирала. Она умирала, пока он смотрел на нее.

Он поднес палец к ее носу, чтобы убедиться наверняка. Смрад, исходивший от него самого, заглушил вонь свиньи и щелочи. Пес заскулил и стал рыть мордой под бедром своей хозяйки. По небу пролетела ворона.

Он встал и развел костер.

Ацтеки сжигали мертвых, чтобы ускорить их путешествие в загробный мир. Он был многим обязан этой старухе. Еще неделю назад он бы открестился от этого задания, но сейчас он не чувствовал ни страха, ни отвращения. Когда языки пламени взвились вверх, он оттащил тело женщины в огонь. Она была почти невесома. Ее черное платье надулось, как парашют, в восходящем потоке воздуха. Он увидел, как дух покидает тело старухи. Ее стенающий голос укутал его самого, будто саван. Мои любимые сыновья, все мы однажды умрем.

Той ночью Хьюго приснилось, что он – ацтекский палач, который работает в Храме Огня. Он чувствовал насыщенный соленый вкус крови во рту, и его руки болели от тяжести каменного ножа. Поднялся шторм. Ветер гнул деревья. Дьявольски вспыхнув, тихая молния ударила в храм. Величественное здание дрогнуло и утонуло в огне. В огне, из огня он воззвал к Всевышнему.

Хьюго вскочил, рубашка насквозь промокла от пота. Соледад не проснулась. На подкашивающихся ногах он пошел в кухню, открыл книгу по истории ацтеков. Падению Ацтекской империи и смерти Монтесумы предшествовало восемь предзнаменований.

Ацтекский рыбак поймал журавля с зеркалом на лбу.

Сердце Хьюго забилось быстрее. Ночью, после того как Рейес дал ему маску тигра, он увидел рыбака, в руках которого был журавль.

Комета в виде кóлоса пролетела по небу, рассыпав искры на город.

Стенающий плач женщины.

Бесшумная молния, которая разрушила храм.

От страха у него сперло в груди. Он видел комету в форме кóлоса на Карнавале. Старуха выла на ветру. В сегодняшнем сне он увидел молнию, которая разрушила Храм Огня. Следующие четыре были незнакомыми.

Кипящее озеро.

Комета в ночном небе.

Двухголовое существо.

Горящий храм.

Хьюго посмотрел на чайник, затем на духовку. Каждый предмет, казалось, мог измениться. «У меня видения. Я схожу с ума», – подумал он.

Спустя какое-то время он вышел на улицу, бросился на влажную траву, посмотрел на звезды – тысячи мерцающих копий, пронзивших черную плоть ночного неба. Многие месяцы его мысли были заняты только девочкой из магазина канцелярских товаров, но сейчас он встретился с новой опасностью. Четыре предзнаменования. Еще четыре осталось до падения империи. Но какой империи? Неужели цена за его грехи – его собственный разум? Неужели духи требовали возвращения посмертной маски? Он хотел спросить Соледад, но, будучи один на один со своими видениями, своей болезнью, понимал, что вынужден следовать за маской, куда бы она его ни вела. Глядя в ночное небо, Хьюго сжал руки в кулаки и ждал следующего послания от мертвых.

 

8

Домработница

– Santísima Virgen, es tarde otra vez, но я не могу уснуть. Хьюго говорит, что скоро мы отправимся на cевер. Я не хочу уезжать. Я мечтаю жить в Реаль-де-Каторсе. Реаль – святой город, город призраков. Уичоли говорили, что древние духи живут в горах. Они употребляли пейот и ходили в пустыню со своими подношениями. Католики отправляются в паломничество в приходские церкви, чтобы поклониться cвятому Франциску Ассизскому, чудотворному El Charritо, который исцеляет больных и увечных. Горный воздух настолько чистый, что может очистить твой организм за один день. Хотя я была там летом лишь однажды, когда мне было восемь лет, я до сих пор помню красоты этой земли. Тогда мы вышли за город, взобрались высоко, на руины, и я представляла себе, как давным-давно мужчины добывали здесь серебро, как со временем пышный город наполнился лавочниками и ремесленниками. А сейчас от этого всего остались лишь полуразрушенные стены и ду´хи, которые никак не обретут покой. Мы, дети, сидели внутри останков каменного дома – только стены, крыши уже не было. Конча сказала, что ему было триста лет. Я легла на спину в траве, и небо было ослепительно-голубым, и бутоны опунции были похожи на розовые сережки, и дерево, напоминавшее женщину, колыхалось на ветру.

Эти горы казались мне раем, и каждая обертка от конфеты была драгоценностью с короны самой королевы. Все лето я собирала мусор, чтобы сделать коллажи. Принцессы и драконы. В конце лета мать выбросила все мое творчество, сказав, что мы не можем забрать это с собой, и я расплакалась, спасла свои работы и принесла их тебе. Mamá рассердилась на меня – hija, нельзя приносить Пречистой Деве мусор, – но я знала, что тебе понравится. Ты помнишь? У святых должна быть долгая, вечная память.

И еще. (Ты все еще слушаешь меня?) В Реаль-де-Каторсе мы повсюду видели кресты. Кактусы росли в виде крестов, и деревья были похожи на кресты, и электрические провода перекрещивались, и мы, дети, лежали в горах, раскинув руки, пока все вокруг не начинало расплываться перед глазами, а мы не тонули в солнце. Прекрасные дети в форме крестов. Ты можешь видеть нас, возлюбленная Пресвятая Дева? Я все еще та девочка.

Теперь я хочу родить собственного ребенка. (Я стараюсь быть терпеливой.) Если у меня будет девочка, я назову ее Азурой, чтобы напоминать себе о том чувстве, когда ты стоишь на вершине горы в Реаль-де-Каторсе и слышишь, как звенят колокольчики на шеях у коз, почти как колокола в воскресное утро; и о том, как я лазила по земле в поисках драгоценного мусора, крышечки от бутылки или желтой конфетной обертки, которая застряла в колючках, в ожидании, что кто-то придет и спасет ее.

9 Девочка из магазина канцелярских товаров

Ей нравилась новая спальня в Веракрусе, с постером Ромеро Сантоса на стене и большой круглой подушкой цвета шартрез, наполненной полистиролом. Ночью ее покой охраняло большое эвкалиптовое дерево, которое стояло у окна, словно страж. Утром солнце осветило ее постельное белье с Бетти Буп. У девочки не было школьных друзей. Она приехала в середине учебного года, и компании уже сформировались. Девочки, которые дружили между собой, торговали кулонами со своих браслетов, делились друг с другом мятной жвачкой, спали друг у друга дома и сплетничали о сексе.

Во время уроков мальчики пялились на ее грудь, но она не собиралась сутулиться. Пусть представляют себе все, что никогда не получат. Она носила кружевные перчатки и узкие, обтягивающие джинсы. А по особым случаям – желтое платье. В обед она ела одна, и хотя ее учительница математики, сеньора Баррето, кивком приглашала ее за свой стол, девочка делала вид, что не понимает этого жеста доброты.

Каждый день после школы она убиралась в комнате, раскладывала свитера по цветам, выстраивала в ряд расчески и щетки. Перед отъездом мать умоляла ее выбросить чучела, но она отказалась, и теперь утки, утконосы и щенки стояли рядом с учебником по алгебре, тампонами и Библией, которую она никогда не открывала. Она скучала по Хьюго. Она не любила его, но ей не хватало его внимания. Его вожделение доставляло ей удовольствие. Если он действительно хотел ее, он сделает то, о чем она попросит. Он обещал приехать через тридцать дней. Она выйдет за него замуж, если он купит ей кольцо.

Однажды вечером за ужином родители ссорились из-за денег. В воздухе ощущалось напряжение, в нем словно витал запах неприязни. Мать подала куриный суп. Отец ужинал в майке. Его левая рука всегда сжимала кружку пива. Мать сказала: «Зачем ты тратишь так много денег на химчистку? Надевай свои рубашки хотя бы по два раза. Вешай их на плечики, и они не помнутся. Я ношу свои кофты по три раза и стираю их руками, а ты выбрасываешь деньги на ветер». Отец ответил: «Мужчина должен выглядеть деловым, в противном случае он не вызовет доверия». Мать сказала: «Это тщеславие». Отец ответил: «Ты тоже должна иметь достойный внешний вид».

Девочка из магазина канцелярских товаров отнесла тарелку в кухню и оставила ее в раковине под водой. Она вернулась в свою комнату, легла на кровать и принялась разглядывать панели на потолке, под которыми были скрыты трубы. Когда в дверь постучали, она поспешно села на краю кровати и опустила на плитку голые ступни, стараясь не наступить на стык. Отец закрыл дверь и сел рядом с ней. Его штанина касалась ее бедра. От него пахло одеколоном с ароматом апельсинов в шоколадной глазури. Ее одеяло сморщилось под его весом. Он положил ладонь ей на колено. Кожа побелела под его рукой. Она задрожала. Он выглядел как лунатик – человек, который гуляет во сне. Он прошептал:

– Моя маленькая девочка. Как ты прекрасна.

 

10

Анна

В закрытом для постороннего наблюдения доме Лоренцо Гонсалеса Анне казалось, что она в сотнях и тысячах километров от суетливых улиц Оахаки, банкоматов и туристических автобусов, продавцов мексиканской репы хикама и манго. Она надеялась, что дилер произнесет свой вердикт, едва она войдет к нему, но вместо этого он прочел ей витиеватую лекцию о репатриации реликвий, о том, как «ресурсные страны» вроде Италии, Греции и Турции с завидным постоянством боролись с хищной практикой «коллекционерских стран», у которых были деньги и желание расширять музейные коллекции. Учитывая все судебные тяжбы, крупнейшие музеи вывозили больше предметов искусства, чем приобретали. Рассказывая о попытках «ресурсных стран» вернуть потерянное искусство, Гонсалес дал понять, как велико его презрение к этому тонко замаскированному национализму.

– Может быть, греческие музеи теперь должны показывать только искусство Греции? – взмахнул он рукой. – Может быть, Метрополитен-музей должен раздать всю коллекцию и ограничиться только исконно американским искусством? Поощряет ли международный арт-рынок незаконных археологов? Возможно, но это ремесло возникло с тех пор, как человек изобрел лопату. В одной только Мексике одиннадцать тысяч мест для археологических раскопок. Приставить к ним охрану? Удачи.

Его кумиром был телекоммуникационный магнат Карлос Слим.

– Самый богатый человек в мире. Его состояние оценивается в семьдесят четыре миллиарда долларов. Строит собственный музей «Сумайя», названный в честь его жены. Конечно, у него есть Ороско, Тамайо, но он покупает Ван Гога, Матисса, собирает самую большую коллекцию скульптур Родена за пределами Франции. Почему европейское искусство? Потому что по большей части мексиканцы не могут позволить себе поездку в Европу. И поэтому он привозит искусство к ним. – Гонсалес покачал головой, вдохновленный. – И что он получает вместо благодарности? Пресса катается на нем, как на осле. Называет его коллекцию второсортной. Они высмеивают здание. Слишком светлое, слишком блестящее. Naco. Они настолько завидуют ему, что могут только брызгать слюной.

Анна не сводила глаз с посмертной маски. Ей не нравилось, что вещь лежала на столе.

Гонсалес взял газету, постучал по ней средним пальцем:

– Еще один музей ограбили. В штате Сан-Луис-Потоси. Там не было сигнализации. Украдено три картины Диего Риверы. Одна – масло. Две другие – акварель. Ночной сторож тоже пропал.

– Это ужасно…

– А теперь из ниоткуда появляется эта маска, как гром среди ясного неба. Есть такое выражение, да? – Анна кивнула. – Долгое время ходили слухи, что посмертная маска Монтесумы Второго была изготовлена для него в тот день, когда он вступил во власть. – Его голос дрогнул. – Если она настоящая, то эта маска может представлять собой потрясающую археологическую находку… Мы могли бы продать ее Карлосу Слиму для того, чтобы она была выставлена на входе в «Сумайю». Он мог бы поставить ее рядом с «Мыслителем».

Анна почувствовала всплеск адреналина в крови. Опасный, вызывающий тошноту. Пора была всему встать на свои места.

Гонсалес прикрыл глаза:

– Но, к сожалению, боюсь, что ваша маска не является таким сокровищем.

Его слова словно отвесили Анне звонкую пощечину.

– Это неплохая маленькая репродукция, – хихикнул он. – В целом довольно грамотно выполненная. – Он показал карандашом. – Посмотрите на эту плоскостность носа, на затычки для ушей. Эта линия красных камней символизирует кровопускание – все признаки королевской семьи. Эти шишки – кабошоны – неограненные драгоценные камни. Хорошая работа. Но у настоящей реликвии доколумбовой эпохи камни и клей были бы намного старше, кедр более ссохшимся. Посмотрите на отверстия. Слишком маленькие и редкие. Эта маска может ввести в заблуждение аматоров, возможно, нескольких коллекционеров. Я куплю ее, чтобы показывать своим студентам-археологам. Посмотрим, будут ли они терять голову, встретив подобное сокровище.

– Вы уверены?

Он вытащил из кошелька банкноту в пятьсот песо и протянул ее Анне:

– Пойдите сегодня вечером и купите себе хороший ужин у zócalo.

Анна даже не взглянула на деньги.

– Мы заплатили, мы потеряли четырнадцать тысяч долларов из-за этой маски. Что случилось с нашим депозитом?

– Я отправил…

– Он не получил их.

Дилер отвел глаза.

– Я прилетела сюда, потому что вы сказали моему отцу, что маска подлинная. – Она хотела, чтобы он сознался в пособничестве.

Гонсалес нахмурился:

– Я сказал вашему отцу, что не могу подтвердить подлинность маски, пока не увижу ее собственными глазами. Вам я сказал то же самое. Подобные мероприятия всегда рискованны.

– И вы все равно забираете комиссию.

– Две тысячи долларов? – фыркнул дилер. – Раз уж мы разговариваем начистоту, я расскажу вам, как все происходило. Этот диггер прислал мне на электронную почту фотографию маски. Он был взволнован и хотел продать ее немедленно. Я подумал: «Если она подлинная, то это маска века». Честно говоря, вашему отцу нужно открытие именно такого значения, чтобы восстановить свое доброе имя. Я написал ему. Он пришел в восторг, заявив, что это точно посмертная маска Монтесумы. Хотя и с оговорками, но я все же согласился быть посредником при этой сделке за плату, меньшую, чем обычная стоимость моих услуг, потому что я тепло и с уважением отношусь к вашему отцу.

Возмущение Анны развеялось. Это была новая версия той же паршивой истории. Мексиканцы обвели ее отца вокруг пальца. Или он сам ввязался в эту историю, а потом втянул и ее.

– Существовала ли вообще посмертная маска Монтесумы? – спросила она.

Гонсалес переплел пальцы за затылком, словно показывая, что они добрались до его любимой части истории.

– Я мечтатель. Я продолжаю верить в существование маски. – Он сделал паузу, уставившись куда-то пустым взглядом. – И когда ее найдут, я планирую получить комиссию.

– То есть эта маска ничего не стоит?

– Необязательно. – Его улыбка была доброжелательной, заговорщической. – Репродукция может принести своему владельцу столько же удовольствия, сколько и оригинал.

– Готова держать пари, что за приемлемую цену вы подтвердите ее подлинность. – Ее инсинуация была обидной, но Анна больше не заботилась об этом.

Гонсалес изо всех сил постарался выглядеть возмущенным.

– Несмотря на то, что думают американцы, не все мексиканцы продаются, мисс Рэмси. – Помедлив и смягчив тон, он добавил: – Энтузиазм вашего отца – его завидное качество. Большинство коллекционеров отмахнулись от легенды. Я рад, что ваш отец от нее не отказался.

Все равно что-то не складывалось.

– Но зачем тогда бандиту из Тепито понадобилось влезать в передрягу, чтобы забрать ничего не стоящую маску? Какой смысл?

– Наверное, он работает на Рейеса, – пожав плечами, ответил Гонсалес. – Мы не знаем, что за сцена мести разворачивалась перед вами. Здесь даже мелкие споры решаются с пистолетами. Ты должен мне денег. Получай пулю в живот. Ты косо на меня посмотрел. Получай еще одну пулю. Я не зову Рейеса. Впрочем, никому и не нужно звать Рейеса. Рейес всегда появляется сам.

– Но он не застрелил черного археолога – или меня, – он просто забрал маску.

Дилер опустил голову.

– Простите, что, сам того не желая, втянул вас в эти разборки. Я не должен был звонить вашему отцу, а он не должен был посылать сюда вас. Заберите эти ничтожные деньги в качестве извинения. Я повешу маску в своем кабинете как напоминание о том, что нельзя использовать свое влияние в гнусных целях.

Он протянул ей деньги. Анна не шевельнулась.

Он сочувственно вздохнул.

– Если позволите, от меня вам совет: поезжайте домой. Здесь опасно находиться. Носить с собой маску, которая выглядит почти как подлинная, так же небезопасно, как и носить оригинал. В Мексике политиков убивают на рассвете, с panzas, полными тамале и мескаля. Их телохранители подходят, чтобы удостовериться, что пуля достигла цели. Улицы многолюдны, но свидетелей никогда нет. Арт-мир не менее жесток.

Анна сунула маску в пакет. Она была подавлена. Она испытывала жажду.

Гонсалес провел ее до дверей.

– Будьте осторожны, – предупредил он. – Каждый день бесценные творения искусства разрушают чьи-то нерадивые руки. Мне не хотелось бы, чтобы вы стали одной из тех вещей.

Анна шла по городу, чувствуя отвращение ко всему. Ничтожная маска болталась в рюкзаке у нее за спиной, как звенящее напоминание о ее собственной глупости. Она никогда не замечала за собой склонности к фетишизму, но, если дело касалось бесценного шедевра, готова была броситься в омут с головой, несмотря на опасность. В погоне за маской она чувствовала свою значимость. Без этого она была обыкновенной туристкой, как те отвратительные группы, идущие сейчас впереди, словно покорные бараны в своих бермудских шортах, за гидом, который опирался на зонт-трость.

«Перечное масло может попасть вам в глаза, поэтому наденьте перчатки…» Гастрономический тур. Есть рот – можешь путешествовать. «Конечно, более крупные вы можете нафаршировать… Что? Да, вы можете положить внутрь poblano. Они приятные и точно придутся по вкусу вашей бабушке. Как я говорил ранее, ancho, pasilla и guajillo образуют святую троицу моле».

Святая троица моле. Почему туристы так невероятно раздражали ее? Какая-то искривленная форма самоненавистничества. Зеркало? Отражение собственной глупости?

Анна прокладывала себе дорогу локтями, направляясь к zócalo и повторяя фразы, необходимые, чтобы заказать три любимых напитка. В уже привычном для нее кафе она заметила что-то настораживающее и замерла. Сальвадор сидел с обворожительной женщиной. Та была одета в обтягивающие джинсы, босоножки на высоком каблуке. На шее красовался шелковый шарф. Ее темные волосы блестели, как отполированный камень. Типичная участница конкурсов красоты. Мисс Венесуэла. Парочка держалась за руки. За обе руки. Четыре руки на столе – слезливая сцена из теленовеллы. Женщина плакала. Сальвадор приговаривал: «Нет, нет», уверяя ее и гладя по руке. Только слабоумный понял бы эту сцену по-другому. Мужчина молил возлюбленную о прощении.

Анна резко повернулась. По спине градом катился пот. Она с трудом понимала, на что надеяться.

Она бродила по улице, переходя из магазина в магазин, брала в руки вещи, которые не хотела. Возмущение понемногу переросло в отчаяние. Какой же наивной она была! Я думал, ты сообразительнее. На самом деле нет. Не была. А может быть, это просто недоразумение? Может, эта женщина приходилась ему другом или какой-нибудь безутешной бывшей? Может, Сальвадор считал своей богиней Анну? Ему нравишься ты. Он все объяснит. Просто дай ему шанс.

Чуть позже она отправилась к Сальвадору домой. Факт-чекер. Женщина с попранным достоинством. Она позвонила в дверь и ждала. Ему понадобилась минута, чтобы оставить квартиру, пройти через внутренний дворик, дойти до входа, который вел на улицу. Наконец гигантская дверь потихоньку отворилась. Увидев ее, Сальвадор так быстро изменился в лице – от радостного до раздраженного, – что Анна засомневалась, была ли вообще эта радость. На плече его висел темно-синий женский пиджак.

– Я была поблизости и решила зайти.

– Я рад, – недовольно поморщился он.

Он лгал. Он не был рад.

– Не хочешь выпить кофе? – спросила Анна, уже отступая от первоначального плана. Она не будет спрашивать о женщине.

Он старался не смотреть ей в глаза.

– Мне жаль, я не могу сейчас.

– У тебя гости? – кивнула Анна на пиджак.

– Кое-что произошло. Я буду недоступен некоторое время.

Анна обливалась потом. Она ненавидела его.

– Я позвоню тебе, – пообещал он.

Он никогда не позвонит ей.

– Ладно, – сказала она, делая шаг назад. – Buena suerte con tus aventuras.

Его плечи упали.

– Это не то.

– Да, – согласилась Анна. – Возможно, это не то.

В туристическом агентстве «Buen Viaje» Анна забронировала билет на рейс домой. В понедельник. Четыре дня. У нее оставались выходные на то, чтобы придумать, как быть с прахом матери. Она уже свыклась с идеей развеять ее останки. Жизнь была разбросанной. Жизнь по сути своей была сумасшедшей неразберихой смешанных частиц.

Она должна была позвонить отцу, но ей не хватало смелости убить его мечту. Она поблефует еще немного, напишет ему пару сообщений, а потом приедет домой и сообщит плохие новости лично. Она достала телефон. Одно голосовое сообщение. Одно текстовое. Она открыла первым голосовое. Волосы на шее покалывали кожу. В тысяче километрах от него она услышала, и почувствовала запах, и ощутила вкус, и прикоснулась, и увидела пространство, где находился ее отец. Соль. Лайм. Пиво. Лед. Его голос был чрезмерно сентиментален.

«Привет, Анна. Это твой папа. Слушай, я надеюсь, еще не поздно. Не приезжай пока домой. Я еду к тебе. К черту колени. Я понял, что мы никогда не обсуждали таможню. Если тебя остановят, ты должна знать, что говорить. Я всем займусь. Господи Иисусе, как же здесь громко. Ты еще слышишь меня? Твоя мама обычно проносила маски через таможенный пункт, и она говорила офицерам… – Послышался его смех. – Она была удивительной женщиной, единственным человеком, который на самом деле понимал меня».

Анна уронила телефон. Она пропустила следующие несколько предложений, но это уже ничего не значило.

«Я буду ждать тебя у “Санрайз”. Ладно. Буду заканчивать. Это был твой папа. Спасибо. Ты чудесная дочь. Будь осторожна. Ладно. Пока».

Идя домой, Анна закурила сигарету, вдохнула бледно-зеленый дым. Она потеряла им счет. В «Пуэсте» она налила себе мескаль, легла и долго смотрела на работающий вентилятор под потолком. Ее отец снова пил. Как же глупа она была, поверив, что он может измениться. Что она может измениться. Он никогда не сможет добраться до Мексики.

Она вспомнила о текстовом сообщении. Дэвид. ФЛОРИСТ ТРЕБУЕТ АВАНС. ПОСОВЕТУЙ, КАК БЫТЬ.

Анна узнала опасное чувство, снова зарождающееся внутри нее. Так она чувствовала себя до встречи с Дэвидом. Она причиняла себе боль, чтобы доказать, что никто другой не посмеет этого сделать. Саморазрушение – личный сорт мести. Этой ночью она выйдет в город. Факт-чекер отправляется в большой город. Почитай мой черновик рукописи. Определи количество слов. Выдели самые удачные выражения. Исправь грамматические ошибки. Переставь переносы. Уточни каждую точку. Расставь пунктуационные знаки. Сожми. Control. Command. Shift. Return. Delete.

В «Macho Tacoz» был hora feliz. Эмигранты с нахальными голосами, в рабочих шортах сидели на барных стульях. Анна опрокинула две клубничные «маргариты» по цене одной и познакомилась с Кэти из Миннеаполиса, представившей ее Стиву, которого люди называли Большим Снежным Человеком. Анна спросила Большого Снежного Человека, большой ли он, и тот ответил: «Так мне сказали». Кэти растворилась в толпе, убежав к своим подругам, а Стив купил Анне еще один акционный коктейль, и они сыграли в питейную игру из сериала «Остров Гиллигана». Анна постоянно проигрывала. Скоро он начал называть ее Джинджер.

На закате солнца они вышли на улицу, прошли мимо женщин, которые закрывали рынок. В воздухе пахло сырым мясом. Анна хотела рассказать сальную шуточку, но забыла кульминацию. Она то и дело теряла сандалии.

Они пришли к нему домой. Большой Снежный Человек оказался неряхой. Дезодорант на журнальном столике, на полу разбросана скорлупа от фисташек. Он попытался раздеть ее, но не смог разобраться с пуговицами, а уж бюстгальтер, который расстегивался спереди, вверг его в полнейшее замешательство. Большой Снежный Человек привык к простым женщинам, а Анна к ним не относилась.

– Как насчет музыки? – спросила она.

– Без проблем, детка! – ответил он и включил Джимми Баффета.

Анна станцевала танец тики, блузка соскользнула с ее плеч и оказалась на полу. Она хотела выпить еще и магическим образом получила то, чего хотела. Она чувствовала себя почти прекрасной. Красота была еще одним видом маски.

Большой Снежный Человек поднял бокал пива.

– Мне нравится, как ты танцуешь.

– Я переехала сюда, чтобы уйти в монастырь.

– Сестра Джинджер, я буду молиться о тебе.

Большой Снежный Человек сложил руки в молитвенном жесте, затем снял с нее трусики и отбросил их ногой. Он не был атлетом или прирожденным любовником. Его эрекция была древнейшей частью тела и подчинялась одной чистой идее: я знаю, как эта вещица работает.

Джимми пел об изменениях широт.

Большой Снежный Человек привел Анну в спальню. Он достал из ящика презерватив и надел его, как третий носок. От него пахло гелем. Они упали на кровать. Чем ближе был Большой Снежный Человек, тем дальше он казался. Когда он стал по-настоящему близким, Анна схватила его за плечи, сжала их, готовясь пофантазировать о немного безвкусной мексиканской эротике, всех этих фейерверках и дыме, но прежде чем она успела представить чужое лицо вместо его лица, он сделал свое дело. Скорострел. Влажная фантазия без фантазии.

Они лежали на спине. Большой Снежный Человек сказал, что она невероятно сексуальна, и пообещал, что исправится в следующий раз.

– Спасибо, что была со мной, – пробормотал он.

– De nada, – прошептала Анна. Это было ничто.

Анна была специалистом по этому самому «ничто». Она вдруг поняла, что то, что было между ними с Дэвидом, – «ничто». Просто ритм, параллельная игра. Я пойду в тренажерный зал, а ты приготовишь ужин и заедешь в магазин. Я выпью с друзьями, а потом мы встретимся, почистим зубы, займемся сексом и ляжем спать. Они не говорили о трудностях. Или больше говорили о трудностях других людей, но не о своих. Они никогда не дрались; они уходили, набирая номер телефона друга или подруги. Она знала, кем был Дэвид. Самодовольный, эгоистичный, небрежный с людьми, он в то же время был необычайно одарен. Умен. С чувством юмора. Амбициозен. Щедр – но дарил только те подарки, которые не требовали жертвы; он потратил бы деньги, чтобы избежать лишнего беспокойства. Возможно, где-то в глубине души, то ли подсознательно, то ли еще черт знает как, но она знала, что он не пройдет проверку Клариссой. Может быть, она и хотела, чтобы это произошло, потому что ей нужно было подтверждение его ошибки.

Что же, черт возьми, было не так с ней самой?

Она часто плакала после секса. Иногда она была чересчур счастлива, иногда – чересчур грустна, а иногда, как сейчас, она и сама не знала, почему плачет. Может быть, потому, что секс олицетворял что-то, чего у нее никогда не будет. Из-за этого, а еще потому, что единственный поцелуй Сальвадора значил намного больше, чем этот секс. Она никак не могла перерасти свои дешевые штучки: использовать мужчин, чтобы доказать себе собственную ценность. Потому что она знала: это никогда не работало.

Большой Снежный Человек был невероятно милым, когда потягивал воду и копался в телефоне. Он не был чудовищем – просто еще одним Стивом, которому нравились симпатичные девушки. Она прицелилась в него, изображая пальцами пистолет. Нет, это было неправильно. Повернув пистолет, она приставила палец-ствол к его груди, нажала на курок и подумала: «Это мой способ ненавидеть себя».

 

11

Черный археолог

Черный археолог с нетерпением ждал, когда его кожа полностью заживет. Ему нравился сад – его пестрый свет и Дева Мария, – но к черту все это. Ему пора уходить. На четвертое утро, пока Мари спала, он совершил побег. Его жизнь обрела новое предназначение. У него был тот, кому он обязан всем, и был тот, кого он должен наказать. Обе цели стали частью одной задачи. Забудь об Иисусе. Воскрешение не сделало тебя святым. Он вернулся к жизни тем же человеком – черным археологом. Парнем, которому везет находить сокровища. Парнем с достаточной терпеливостью, чтобы копать. И к тому же у него была новая энергия, потому что он был готов доказать, что принцип Мэддокса работает. Культивировать в себе добро. Вывернуться наизнанку.

Он сел в автобус, который привез его в Мехико. Прибыв, он сразу отправился к киоску с соками. Когда Пико увидел его, то лицо мальчишки исказилось сначала от удивления, а затем его сменил страх.

– Hombre, ты ведь должен быть мертв.

– Я и был мертв, но мне не понравилось.

Пико тряхнул головой, не веря своим глазам.

– Они сказали, что похоронили тебя в ванне. Теперь ты здесь. Это неправильно. Если Рейес узнает, он убьет тебя.

– Снова?

Пико расхохотался, как будто черный археолог был непослушной собакой, которую он не мог собственноручно отвести на наказание.

– Я не вижу тебя.

– Меня здесь и нет.

– Ладно. Чего ты хочешь?

– Травки.

Пико посмотрел на него с недоумением.

– И все?

– Новогоднее обещание самому себе.

– На дворе почти март.

– Поздний старт. Эй, а что это у тебя на футболке? – Дизайн чем-то напоминал пазлы.

Пико пожал плечами.

– Какой-то ацтекский бог. Колибри или что-то там. Бог солнца и войны, настоящий cabrón. Нужно убить множество людей, чтобы задобрить его.

– Как Рейес.

– Да ну, Рейес не убивает ради спортивного интереса. Рейес – это семья. Ты не можешь просто бросить его или устроить ему подлянку.

– Я сделал и то, и другое.

Пико готовил сок. Его руки дрожали, будто он собирался вскрыть вены и приготовить кровавый апельсиновый сок.

Черный археолог подумал о Мари, и ему в голову пришла свежая идея. Это было паломничество. Он был пилигримом. Истории, которые изучали в воскресных школах, повествовали о нем. Самые большие грешники ползли на коленях. Черный археолог упал на тротуар, проверяя суставы. Его кожа была тонкой, как паутина. Тротуар был весь в грязи и голубином помете, но паломникам не пристало роптать. Он прополз несколько метров, чтобы освоить это.

Выжав уже половину стакана, Пико глянул вниз и покачал головой:

– Поднимайся, мужик. Этот сок не так уж хорош.

У Пико в руках была половинка апельсина. Его дольки образовывали круг, равные части целого. Черный археолог любовался их совершенством.

Пико развел руками:

– Ты что творишь?

– Тебе просто нужно кого-то ненавидеть.

– Это не сработает.

– Кретин дает тебе цель в жизни. Ангел или кретин, а у меня есть оба.

– Но не Рейес… – Пико взмахнул ножом. – Он осьминог. Тебе не тягаться с ним, дружок, ни живым, ни мертвым.

– А как насчет живым и мертвым?

Черный археолог оперся на одно колено и встал. Он сделал джигу, чтобы доказать, что еще не рассыпался. Штаны упали на бедра. Он подтянул их и заправил рубашку, приводя себя в порядок.

– После этого я собираюсь уехать в Колорадо, – объявил он. – Это конец игры. Отдам долги. Эй, брось мне апельсин. На этот раз я его съем.

Фрукт упал в его ладонь с характерным шлепком. Черный археолог снял кожуру, добираясь до ожидавшей его сладости.

Он купил билет на автобус второго класса. Посмертная маска была где-то в Оахаке, но на этом его знания заканчивались. У него не было багажа, только ранец, счастливая зубная щетка и теперь, к счастью, большая часть кожи.

Он выкурил косяк до того, как автобус отправился.

Рейес думал, что он мертв. Чтобы подтвердить его убеждение, стоило отправиться в эту поездку. Пока он оставался призраком, он был свободным. Но это при условии, что он не заявится на конспиративную квартиру, что Пико будет держать язык за зубами и что ему не доведется столкнуться с Рейесом. У наркобарона был дом в Оахаке. Летний дом. Курорт для убийцы.

Дождавшись, пока все усядутся, и удостоверившись, что рядом никого не будет, черный археолог растянулся на двух сиденьях, подложил под голову кофту и стал читать граффити на стенах проплывающих мимо домов. Граффити сообщали, что кандидаты на выборах были кретинами, проститутками и мошенниками.

Девушка, сидевшая через проход, кажется, была беременна. У нее были брекеты на зубах и красно-рыжие волосы. На коленях она держала корзинку. Две круглые вещи. Живот. Корзинка. Ее лицо нельзя было назвать симпатичным. Слишком много веснушек. Она улыбнулась ему, будто знала несколько фраз на английском и хотела попрактиковаться. Как дела? Меня зовут Глория. Я люблю город больше, чем деревню.

Черный археолог не мог придумать, как начать разговор, да и не был уверен, начинать ли. Сложно было хотеть девушку, которую трахнул кто-то до тебя, хотя черный археолог слыхал, что беременные девушки очень хотят этого, гормоны зашкаливают, все напряжено в ожидании одного последнего танца. Судя по ее внешнему виду, она зарабатывала на жизнь руками. Он хотел спросить ее: «Ты хорошо управляешься с веником?» Но не мог вспомнить, как на испанском будет «веник» или хотя бы «метла». Он также не знал, как на испанском будет «брекеты», еще одна очевидная тема. Он предложил ей пластинку жевательной резинки со словами: «Dónde vas?» Это был глупый вопрос. У автобуса не было промежуточных остановок.

– В Оахаку, – ответила она и снова улыбнулась.

Едва он привык к ее веснушкам, как они начали казаться симпатичными, словно Всевышний провел достаточно много времени, рисуя их на ее лице.

– Ты живешь в Оахаке?

Девушка коротко кивнула.

– Оахака красивая? – Он пытался выиграть время, решая, что делать дальше.

– Sí. Очень красивая. – Девушка посмотрела вперед, как будто не хотела, чтобы другие пассажиры увидели, что она разговаривает с американцем без багажа и с плохой кожей.

– Мне нужно снять комнату. У тебя есть что-нибудь на примете?

Девушка посмотрела на спинку сиденья перед ней, голубое ничто из кожзаменителя. Может быть, он зашел слишком далеко. Очевидно, она уже обжигалась с мужчинами. Она не была взрослой. Возможно, завтра ей исполнится двадцать один.

– Моя тетя сдает в аренду лишнюю комнату в саду, – сказала она, смутившись.

– Сколько она просит за ночь?

– Тридцать песо.

Два бакса. Он мог себе это позволить. Ему было непонятно, как она сама относится к этой идее с комнатой.

– Тогда я пойду с тобой, когда мы приедем в Оахаку, и ты покажешь мне комнату.

Девушка кивнула и уставилась на корзинку. Черному археологу стало интересно, нравился ли он женщинам до сих пор? Раньше, еще до того, как он стал проводить много времени в пещерах, они находили его привлекательным. Он не заговаривал с девушкой всю оставшуюся часть пути, чтобы она не подумала, что он хочет залезть к ней в трусики.

Он повернул лицо к окну, надеясь загореть через стекло. Пустыня была пустым местом за то, что когда-то была полным. Он подумал о том, ехали ли пилигримы автобусом или это было жульничеством. Наверное, ему следовало помолиться. Долгие годы он не молился, может, с десяток лет, и потому не знал, с чего начинать, особенно в автобусе. Все-таки нужно помолиться Мари. Поблагодарить ее в уме. Женщины всегда спасали его. Богородица. Мари. Эта залетевшая девочка с корзинкой.

Мир мужчин только вел его все глубже в подземелье.

Девушка достала из корзинки шитье, продела нитку в ушко иглы. Вышивка по канве. Его мама очень увлекалась этим, она накрыла скамейку цветами и потом запрещала им садиться туда. Его мама, наверное, очень скучала по нему, даже несмотря на то, что он украл ее видеомагнитофон. Она бы расплакалась, если бы увидела его лицо. Дешевое вино. Пленка для пищевых продуктов. Кроссовки для занятий аэробикой. Его мама в реальности была не такой плохой, какой была в его голове. Она готовила толстые стейки, зачитывалась любовными романами и до изнеможения смотрела реалити-шоу, как будто вся эта любовь и деньги были настоящими. Снег в Скалистых горах никогда не таял. Никогда до конца не таял. Его мама была вершиной горы. Холодной. Неприступной. Но под ее поверхностью скрывалась теплота. Ядро земли представляет собой огненный шар. Используй свое воображение. Копни глубже в своем проклятом сердце.

И сейчас он плакал навзрыд, отвернувшись к окну пыльного автобуса, спиной к девушке. Никто не видел его детских слез, кроме агавы, колючей груши и цветов чертополоха, которые проносились мимо и молчали. Теперь все молчали.

Его мама думала, что он мертв.

 

12

Анна

Посмертная маска оказалась подделкой. Ее отец снова запил. Она переспала с Большим Снежным Человеком. Ее поездка была fracaso total, и теперь ей предстояло развеять прах матери. У нее не было времени покупать место для захоронения, и она сомневалась, что мама хотела бы что-то подобное. Нет, ей нужно найти дерево где-то в сельской местности, мистическое, таинственное, волшебное, раскидистое, райски тенистое дерево, как дерево Лоуренс у Джорджии О’Киф, под которым она сможет развеять на ветру мамины останки. Она сфотографирует это место, чтобы показать отцу и вместе с ним приехать сюда снова.

Анна хорошо знала только одного человека, у которого можно было попросить ненадолго машину.

Констанс согласилась дать ей старенький «фиат», но взамен настояла на совместном обеде. Анна согласилась. Тайная вечеря, что-то вроде того. Она не будет рассказывать Мэлоунам, что собирается уехать из страны. Она не обязана объясняться перед сеньором «Ви-Ай-Пи». Пусть позвонит Холли, попросит ее закончить буклет.

Соледад открыла ворота большого забора и дождалась, пока Анна дойдет до передней двери по дороге, предназначенной для автомобиля. Нахмурившись, как пожилая монахиня, домработница отказалась от зрительного контакта. В доме Анна наконец сняла рюкзак. Посмертная маска до сих пор была внутри. Ее тяжелая ноша. Она прошла в гостиную через вестибюль.

– Анна! – позвала Констанс. – Мы все здесь.

В кухне сидели мужчина и женщина где-то лет пятидесяти и макали помидоры черри в приправленный зеленью соус. Констанс облокотилась на кухонный стол, на ней была свежевыглаженная туника и белые брюки. В руках она держала полупустой бокал и внимательно смотрела в глаза привлекательного мужчины, которым, как с подступившей к горлу тошнотой поняла Анна, оказался Сальвадор.

Оахака была менее чем тесная. Оахака была настоящая telenovela.

Констанс послала ей воздушный поцелуй.

– Познакомься с нашими друзьями, Маргарет и Гарольдом Фаллерами. Мардж проводит туры, а Гарольд ушел на пенсию из страхового бизнеса.

Мардж Фаллер была рыхлой матроной в юбке с запа`хом и обуви от «Биркенсток». Ее седые волосы были собраны в пучок, заколотый палочкой для еды. Гарольд, хилый мужчинка с широкими бедрами и узкими плечами, напомнил Анне перегоревшую лампочку, которую можно встряхнуть и услышать тихий звон разорванной нити накаливания. Анна узнала Гарольда – она видела его в английской библиотеке, где он брал уроки испанского у восхитительной мексиканки. Yo voy. Tú vas. él, ella, usted va. Увидев Мардж, которая одновременно была толстой и плоской, Анна поняла весь аллюр уроков испанского.

Констанс взяла ее под руку и подвела к гостям.

– Я так понимаю, с Сальвадором Флоресом вы уже знакомы.

Сальвадор посмотрел на нее с усмешкой. Теперь я вижу тебя в вашей естественной среде. Его отношение взбесило ее. Ставя ее вровень с остальными глупыми эмигрантами, он еще и ожидал, что она будет извиняться за клан, к которому не принадлежала.

Анна холодно улыбнулась.

– Да, знакомы.

– Очень рад увидеть тебя снова.

Он поцеловал ее и коснулся ее руки. Анна всегда считала такие двусмысленные знаки внимания своей сильной стороной – никогда не отпускай то, что не сможешь вернуть обратно, никогда не отталкивай того, кого можешь захотеть потом, – но рядом с Сальвадором она выглядела дилетантом. Она обвела взглядом комнату. Никаких признаков присутствия Мисс Венесуэлы. Сальвадор подмигнул:

– Я узнаю, где можно купить органическое арахисовое масло.

Констанс подала Анне коктейль и ключи от «фиата».

– Скажи мне, если напиток слишком сладкий. А вот и Томас…

Одетый в черное, сердитый, Томас появился в комнате, пропустив вперед свою тень. Он увидел Анну и поцеловал ее в щеку немного крепче, чем полагалось по правилам приличия, перед тем как отправиться на поиски Соледад и обсудить недостаток кубиков льда.

Анна потягивала коктейль небольшими глотками, обдумывая хитросплетения сегодняшнего дня. Она почти переспала с Томасом, но была влюблена в Сальвадора. Констанс сводила их с Сальвадором – у которого уже была cariño, – чтобы удержать собственного мужа от похода на сторону. Сальвадор и Томас ненавидели друг друга. Никто из них не знал, что Анна – дочь Дэниела Рэмси и что она уезжает из Мексики через три дня. Анна хотела взять машину у Констанс, чтобы развеять прах своей матери. Уловка состояла в том, чтобы пережить этот обед и забрать машину, не рассердив случайно ее выпившую хозяйку, которая всегда держала наготове ружье в шкафчике. В этом сюжете было больше поворотов, чем во французском фарсе. Это мексиканский фарс. С пистолетами.

– Боже ты мой, – сказал Томас, потирая руки. – Какой праздничный зверинец мы собрали.

«Да, – подумала Анна. – Добро пожаловать в зоопарк».

Они ели за длинным кухонным столом. В доме была официальная столовая, но Констанс говорила, что она слишком темная и захламленная, что она слишком далеко от кухни в случае, если захочется чего-нибудь еще, хотя Соледад постоянно была под рукой в течение всего обеда, вовремя подбирая мусор и унося грязные тарелки с приборами. Анна и Сальвадор сидели друг напротив друга на конце стола около Томаса, а Мардж и Гарольд сидели ближе к Констанс. На каждой тарелке были кусок мясного рулета, горка картофельного пюре и кучка горошка. У каждого из присутствующих возле приборов лежал маленький американский флаг. Гости приготовились в ожидании, когда хозяйка торжественно поднимет вилку.

– Возьмите свои флаги, бойцы, – скомандовала Констанс. Гости переглянулись между собой. – Вы не помните? В понедельник был День Президента. А сегодня Национальный день чипсов тортилья. Выбирайте, кому что больше по душе.

Анна помахала своим флажком с дурашливым энтузиазмом. Ей нужен был «фиат». Сальвадор откинулся на спинку своего стула, видимо раздумывая о мире во всем мире или о конце света. По его лицу нельзя было сказать точно, о чем он думал.

Подняв бокал, Констанс дружелюбно взглянула на Гарольда.

– За старых друзей и новых друзей. За искусство и творцов. За коллекционеров, у которых есть глаз и вкус, чтобы распознать красоту…

– В предметах и женщинах, – закончил ее тост Томас.

– Послушайте-ка, послушайте, – довольно причмокивал Гарольд.

– И за Соледад, за ее вкуснейшую еду.

Так как Соледад не понимала по-английски, независимо от того, насколько громко ей говорили, Констанс повторила свой тост на сухом испанском. Соледад блеснула своими золотыми зубами и вернулась к мойке.

– Я что-то пропустила?

– За нашу гостеприимную хозяйку, за то, что собрала нас всех вместе, – выпрыгнула на трибуну Анна.

С громким «Salud» гости выпили, положили флаги, вздохнув с облегчением, что унижение закончилось. Никто из них не счел нужным делать фотографии сего действа.

Томас обратился к Сальвадору:

– Насколько я понимаю, ты возил Анну в Сан-Хуан-дель-Монте. Встречал там что-нибудь, достойное внимания? Моя выставка через три недели. Я все еще покупаю.

– Томас безжалостный, – сказала Констанс, посасывая кубик льда. – Покупает маски, чуть ли не срывая их с лиц танцующих.

Было непонятно, гордилась она этим или возмущалась.

– Где ваша коллекция? – огляделся Сальвадор.

– У нас на территории есть часовня. Там я и храню все. – Томас махнул рукой, указывая направление.

– Мне бы хотелось посмотреть на нее.

Томас с нежностью взглянул на Анну.

– Моя коллекция частная. Мне нравится держать вещи в секрете, так они приносят больше удовольствия.

Анна разглядывала свою вилку, словно та была новым чудом света.

– Искусством нужно делиться, – возразил Сальвадор. – Его нельзя запирать на замок.

– Художник поделился своим искусством со мной.

– Только с вами?

– Всем бы художникам так везло – создавать искусство для благодарного патрона, который хорошо платит и хранит их творчество для вечности.

Сальвадор сжал ножку своего бокала.

– Так, стало быть, искусство – только для аристократии?

– Посмотри хотя бы на Медичи. Бедные люди создают искусство для богатых людей. Художники страдают, голодают, и от этого их творчество становится только мощнее. Честно говоря, я бы заплатил кому-нибудь, чтобы тот пострадал для меня. Я не покупаю маску, пока в ней не потанцуют. Пусть туристы разбирают побрякушки. Все великие музеи были созданы могущественными коллекционерами…

– Которые грабят бедные страны, чтобы украсить свои… – Сальвадор не смог подобрать слово.

– Желание обладать – один из основных человеческих инстинктов, – перебил его Томас. – Каждый мужчина стремится окружить себя вещами, которые ему нравятся. Просто у некоторых мужчин вкус лучше, чем у других. – Томас повернулся к Анне с выражением победителя. – Любить красоту – не преступление.

– Давайте сменим тему, – постучав вилкой по бокалу, предложила Констанс. – Вы читали свежие газеты? Оахака – новый Хуарес. Два убийства только в этом месяце. Какого-то танцора зарезали прямо на Карнавале.

– Да, три пары отказались от экскурсии к бабочкам, – сказала Мардж. – Газеты писали, что на убийце была маска тигра. – Она посмотрела на Томаса, давая ему понять, что гости ждут, когда он выскажется.

– Мы с Анной были там, – сказал Сальвадор.

Томас прищурился, оценивая ситуацию.

– Это может быть хорошей сноской для нашей книги.

– Нашей книги? – Сальвадор в изумлении поднял бровь.

Анна гоняла горошек по тарелке.

– Мы с Анной планируем написать книгу в соавторстве. Ты…

– А что за второе убийство? – вступила в разговор Анна. Ей не хотелось говорить о книгах, ни о ее, ни о чьих-то еще, реальных или вымышленных. К ее удивлению, ответил Сальвадор.

– Ты успела познакомиться с ней. Это Леонора Родригес. Старая вдова, что жила около Луны. Кто мог причинить ей вред? Это безумие. Кто-то видел мужчину в маске тигра, когда он пробирался через лес.

– Подождите-ка. Их убил один и тот же тигр? – спросила Мардж.

Гарольд вытер жирные губы салфеткой.

– Серийный убийца всполошил Оахаку, – сказал он.

– Сан-Хуан-дель-Монте, – поправила его жена.

– Серийный тигр, – с усмешкой произнес Мэлоун.

– Потрясающий мясной рулет, – сказала Мардж.

– Напоминает мне стряпню моей мамочки, – не удержался Гарольд. – Она делала восхитительный хлебный пудинг…

– Кто-то облизывает пальцы моих ног, – засмеялась Мардж. – Томас, не ты ли это?

– Боюсь, Гондурас в этом плане непобедим.

– Так что произошло? – настойчиво спросила Анна, пытаясь вернуть разговор к прежней теме. – Убийцу не нашли?

Констанс бросила на нее взгляд ах-прошу-тебя. Ее лицо пылало, она была в шаге от того, чтобы покрыться некрасивыми пятнами.

– Самое страшное вот что – тигр не просто убил старую беззащитную женщину, он развел костер и бросил ее в огонь. Сумасшедшие газетчики опубликовали фотографии. Бедная женщина мертва, и вы думаете, что они напечатали ее милую фотографию времен свадьбы? Нет. Они показывают ее обгоревшее тело, лежащее среди углей. Напомните мне, чтобы не смела быть убитой в Мексике.

Гарольд посмотрел на Мардж:

– Такое никогда не произошло бы у нас в Шейкер Хайтс.

– У меня где-то осталась газета. – Констанс встала и вышла в прихожую.

– Кошечка, давай сменим тему. Нам не нужно видеть…

Констанс вернулась с газетой в руках, передала ее Гарольду, а тот, не глядя, отдал ее Анне. Все верно, это была она. Шарф на голове, сухощавое лицо застыло в гримасе. Анна положила вилку. Как можно было есть после такого? Ее ужас смешался с греховным покалыванием в груди от волнения. Была только одна причина, чтобы убить Леонору Родригес. К ней пришел кто-то, кто искал маску. Почему она поверила Лоренцо Гонсалесу? Почему она верила кому-либо вообще?

– Констанс, – укоризненно сказал Томас, помахав флагом, как девушки из групп поддержки машут помпонами, – это День чипсов тортилья, а не День мертвых.

Светлые волосы его жены образовали примятый нимб над ее головой.

– Давай, говори дальше. Убей меня, если соберешься, но не сжигай меня.

– Куколка, можем ли мы поговорить о чем-то полегче? Налоги? Скорпионы?

Анна почувствовала, как жар захлестывает ее шею, лоб. Хорошие новости – это то, что маска в моем пакете стоит целое состояние. Плохие новости – кто-то может убить меня, чтобы забрать ее. Ее рейс домой отправляется в понедельник. Проблема состояла в том, чтобы дожить до него. Один из этих двоих мужчин мог помочь ей. Женатый, маниакально эгоистичный американский коллекционер. Или капризный и распутный мексиканский художник. Некоторым девушкам везло по-крупному.

– Вообще-то, – сказала Констанс, игнорируя мужа, – было еще и третье убийство. Я почти забыла. Американского парня зацементировали в ванне.

– О, Господи Иисусе! – Мардж закатила глаза. – Ты просто подливаешь масла в огонь, Констанс.

Констанс дала клятву бойскаута:

– Я выдавила эту историю из Соледад, которая услышала ее от домработницы. Один парень по фамилии Гонсалес – Томас с ним знаком, это дилер, который заказал свою ученую степень по почте, – пришел домой и обнаружил незнакомого парня, похороненного заживо в его ванне. Наркотики, я так думаю, или какая-то сомнительная сделка с предметами искусства. Я всегда хотела обнаружить обнаженного мужчину в своей ванной, хотя, конечно, предпочла бы живого. – Констанс улыбнулась Томасу, который изучал свое отражение в ноже. – Я попрошу добавки пюре. Вы знаете, что в испанском языке нет слова «объедки»? Оно просто не существует.

Томас нагнулся к Анне и игриво прошептал, как мальчик, у которого в кармане лягушка:

– Похоронен заживо в цементе. Адская ванна.

Сальвадор наблюдал за этим. Анна залилась румянцем. Когда-то быть американцем считалось самым постыдным в мире недостатком. В те времена миллионы граждан США переезжали в Мексику – все они чего-то искали. Самые циничные ехали за обменным курсом. Романтики ехали за пейзажами и цветом. Пенсионеры – за климатом. Серферы – за волнами. Хиппи – за травкой. Либералы хотели укрыться от американской капиталистической машины. Поэты искали простой жизни, обычной грунтовой дороги.

Останавливаясь в самых красивых городах и на морских курортах, они восстановили ту культуру, от которой бежали, жалуясь на все, в чем Мексика их разочаровывала: плохое водоснабжение, медленный Интернет, ожидание в телефоне, агрессивные водители, загрязненный воздух, отравленная вода, фейерверки, парады на дни святых, забастовки, бюрократия, коррупция, синдром mañana, слепая религиозность, бедность. Aprovechar – важный глагол в испанском языке, у которого не было достойного эквивалента на английском. «Воспользоваться чем-то в своих интересах» было близко к нему. Это было то, чем занимались Мэлоуны. Они приехали в Мексику, чтобы воспользоваться чем-то в своих интересах. Как и ее отец.

Словно прочитав мысли Анны, Томас обратился к присутствующим:

– Посмотрите на нас, ненасытных американцев. Перед нами вся эта вкусная еда, а мы забыли даже прочесть молитву перед трапезой. Констанс, не могла бы ты сделать это?

Его жена тряхнула рукой, в которой держала сигарету. Звякнули кулоны на браслете: лондонский мост, Эйфелева башня, Чичен-Итца.

– Надо было думать об этом раньше. Уже поздно для молитвы.

Гости положили вилки. Никто не хотел продолжить есть первым. Вместо этого они все потянулись за напитками. Анна извинилась и встала из-за стола. В ванной она плеснула себе в лицо холодной водой и почувствовала тошноту. Она открыла окно, чтобы подышать свежим воздухом. В какой опасности она сейчас находится? Прижав ладонь к груди, она попыталась успокоить колотившееся сердце. Единственным человеком в поле зрения был Хьюго, вышедший в перерыве покурить у бассейна, вода в котором, по всей видимости, из-за недостатка необходимых химикатов приобрела слабый оттенок зеленого цвета.

Анна вернулась к столу. В ее голове вертелись бесполезные факты. В среднем кремированное тело весит чуть больше двух килограммов. Человеческий мозг более активен во время сна. Сердце женщины бьется быстрее, чем сердце мужчины. Как она собиралась справиться со всем этим до понедельника?

Сальвадор посмотрел влево, затем вправо, подождав, пока дорога освободится.

– Я собираюсь в Сьерру в эти выходные. Мардж, не подскажете хорошую гостиницу в Бенито-Хуаресе?

Мардж облизнула свою ложку.

– Мы всегда останавливаемся в «Рефуджио Галеано». Не сказочный, но пристойный. У них есть номера со стеклянными крышами, так что можно лежать в кровати и смотреть на звезды.

– Ты едешь один? – спросила Констанс.

– Только если не уговорю Анну поехать со мной. Ты была в Сьерре? Я мог бы познакомить тебя с резчиками…

Анна никогда не встречала мужчину, который мог бы так быстро меняться от горячего к холодному и обратно.

– Я знаю милую старушку, которая продает индийские тряпки, – пробубнил ей на ухо Томас. А затем сказал громче: – Я бы не рекомендовал Сьерру. Стоящих масок там нет…

Гарольд скрипучим голосом добавил:

– Горный воздух очень хорош для очищения носовых пазух…

– Так что машина тебе не понадобится, – сказала Констанс, как будто все было решено.

– Спасибо за приглашение, – ответила Анна Сальвадору. Без энтузиазма. Равнодушно. – Я подумаю над ним.

– Анна, почему бы тебе не спуститься со мной в подвал, – сказал Томас. – Нам нужно еще немного мескаля. Я покажу тебе свой винный погреб.

Четыре лица обернулись к Анне.

– Погреб? – переспросила она.

– Я знаю, что ты ценишь хороший мескаль. А у меня неплохая коллекция.

Анна посмотрела на Сальвадора в надежде, что он что-нибудь возразит, но он смотрел на дверь-ширму, ведущую во двор.

– Хорошая возможность, – только и ответил он.

– Иди, – сказала с горечью Констанс, лицо которой напоминало увядший розовый сад. – Это займет пару минут.

– А может, и меньше, – добавил Сальвадор.

Шквал из веток и листьев обрушился за окном. На лестнице была видна нижняя половина человека. Хьюго чистил трубу.

– Может быть, в другой раз. Мне уже пора идти. – Анна посмотрела на часы, как будто ей действительно было куда идти.

Одна-единственная капля пота скатилась по виску Томаса.

– Куколка, я слышал что-то про яблочный пирог. Давай-ка выйдем на улицу и поглядим, как ты подстрелишь соседскую собаку.

Обломки ветвей падали за окном, как грязный дождь.

– Заряди мое ружье, дорогуша. – Бокал Констанс снова был полон. – Я тебе преподам.

– Если бы я знал хотя бы самую малость, то женился бы на Энни Оукли, – пошутил Томас, обращаясь к гостям.

Констанс бросила:

– Я устала убирать чужое дерьмо.

– Попроси Хьюго.

– Эти мексиканцы, да. Они решают все наши проблемы.

Гарольд поднял бокал, прежде чем понял, что он пуст. Мардж выловила открытку из большой керамической чаши в центре стола.

– Что это за маска, Томас? Это твоя?

Томас состроил гримасу:

– Последний привет от Рейеса, наркобарона. Заявляет, что купил посмертную маску Монтесумы.

– Того Монтесумы? – ошеломленно переспросила Мардж.

Сальвадор сложил свою салфетку вдвое.

– Если бы кто-то нашел посмертную маску Монтесумы, то она отправилась бы прямиком на черный рынок, как и все остальное, – сказал он.

Томас обратился к Мардж:

– Каждый коллекционер, который работал с Латинской Америкой, искал эту маску десятилетиями. Рейес, Рэмси. Да кто угодно.

Анна неожиданно заинтересовалась своим стаканом с водой. Откуда у Рейеса фото маски? Все перемешалось.

Томас дотронулся до фотографии.

– Только представьте себе. Самое великое открытие доколумбовой эпохи в наши дни попало в лапы к этому чудовищу.

Анна сглотнула.

– Я полагаю, Рейес выиграет вашу маленькую битву масок, ваше противостояние, – сказала Мардж. – Боюсь, наркобароны всегда побеждают.

– Рейес будет побеждать, пока кто-нибудь не убьет его, – улыбнулся Томас.

Из желоба посыпалась грязь. Закудахтали павлины. Молоко Соледад снова вскипело и убежало на печке. Анна передала открытку Сальвадору, который принялся рассматривать почтовую марку. Когда они встали, чтобы попрощаться, он незаметно сунул открытку в карман.

Сальвадор предложил отвезти ее домой на мотоцикле. Он дал ей свой шлем, предупредив, что одну руку надо держать на ручке, а второй держаться за него. Он постепенно наращивал скорость. Она обхватила его бедра своими и шлемом прижалась к его голове. Ей казалось, что они превратились в одного человека. Ей не хотелось, чтобы эта поездка заканчивалась, но через несколько минут он повернул к «Puesta del Sol».

– Если вдруг передумаешь, у тебя есть мой номер. – Он осмотрел лобби отеля, залитое болезненно синим цветом. – Я волнуюсь, что ты остановилась здесь. Мою тетю однажды ограбили.

– У гея, который работает здесь администратором, есть бейсбольная бита, и он знает, как ею пользоваться.

– Я не знаю, зачем ты проводишь с ними время.

– Рафи?

– Мэлоунами.

– Тогда зачем ты сам пришел к ним?

– Чтобы увидеть тебя.

Это остановило ее. Она посмотрела на улицу. Розовые здания. Кованые балконы. Брусчатка. Бугенвиллея. В некоторые дни и некоторые ночи Анна была уверена, что в мире нет страны прекраснее, чем Мексика. Сальвадор тоже был прекрасен. Все сложно.

– Поехали со мной завтра, – повторил он дважды.

– Я не могу, но спасибо за приглашение.

Сдавшись, он обнял ее на прощание и завел мотор своего байка. Через несколько секунд он уехал, описав круг около гостиницы. Она смотрела, как он поворачивает за угол, уверенная, что больше никогда его не увидит.

Она прошла через внутренний дворик. Что-то висело на ее двери. Шапка. Как странно. Нет, не шапка. Маска. Резная деревянная маска женщины. Вздернутые брови. Пухлые губы. Анна назвала бы ее симпатичной, если бы не отверстия от пуль в каждом виске. Нарисованная кровь будто бы сочилась из ран. Изо рта торчала записка. Анна перевела.

Положи маску в урну на северо-западном углу в парке Эль Ллано, и с тобой ничего не случится.

Тигр

Анна обернулась, обвела окрестности тяжелым взглядом. Темные деревья качались и шелестели.

 

13

Черный археолог

Гостевая комната на самом деле была пристройкой, которая одновременно служила и комнатой для стирки белья, и бараком. Раковина для мытья. Бельевая веревка. Кровать стояла у стены. Девушка с гордостью привела его, а когда черный археолог опробовал матрас, виновато взглянула, но он в любом случае хотел здесь остаться.

Снаружи ее тетка, квадратная женщина в юбке, заколотой английскими булавками, сгорбилась на стуле, просеивая высушенные бобы. Ее руки напоминали медвежьи лапы. Ему стало интересно, о чем думали такие женщины. Хотелось ли им когда-нибудь секса? Что, если бы он пробрался к ней среди ночи? Наверное, она благословила бы его, как блудного сына.

– Gracias, – сказал девушке черный археолог.

Девушка улыбнулась в ответ, довольная, что комната ему подошла.

– Éste es mi primer viaje a Oaxaca, – сказал он. – Ты покажешь мне город? Или, может быть, дашь мне карту?

Девушка покраснела.

– У нас нет карты, но я могу показать тебе автобус, который идет прямо в центр.

Черный археолог сделал вид, будто ему нужна помощь, чтобы встать с постели. Она протянула ему руку.

Впервые ему пришла в голову мысль, что у нее может быть бойфренд или муж. Он напрягся, ища глазами чванливого мачо во дворе. Она, должно быть, почувствовала его беспокойство, потому что, отпустив руку, тут же сказала:

– Мы живем здесь вдвоем с моей тетей. Я скажу ей, что ты берешь комнату. Надолго ты собираешься остановиться?

Черный археолог достал триста песо, достаточно для десяти ночей. Девушка зажала банкноты в руке, вышла во внутренний дворик, что-то прошептала тете. Женщины тихо засмеялись. Она взяла свою вышивку. Белый кот подошел к ней, выгнув хвост, и приласкался.

Черный археолог поджег косяк, выдохнув сладкий дым через дальнее окно. Травка у Пико была отменной, и, не успев сделать второй затяг, он почувствовал приход. Это был всего лишь второй косяк после несчастного случая – так он теперь называл то, что произошло, – который не поджигала для него Мари. Он скучал по Мари, но был рад тому, что рядом была эта девушка. Ему нравилось, когда женщина была рядом. Женщины приносили ему удачу. Необязательно было трахать каждую. Вот в чем он ошибался. Твой первый инстинкт не всегда должен быть ведущим.

Что сказала бы на это маска? Будучи посмертной маской, он, возможно, посоветовал бы себе забраться на девчушку прямо сейчас, потому что жизнь была коротка и у нее внутри будет все разорвано и растянуто, как только она родит ребенка. Но когда черный археолог представил себе бирюзовую маску, расколотое лицо удивило его: «Будь хорошим, ублюдок, – сказало оно. – Хотя бы раз в своей никчемной жизни будь хорошим».

Он ехал в центр города с девушкой в битком набитом автобусе, подпрыгивающем на кочках. Они касались друг друга ногами. Солнечный день. Никаких сюрпризов. Они въехали в колониальное сердце города с его раскрашенными, как конфетные обертки, домами, кафе с зонтиками на летних площадках, магазинами, в которых продавались черные глиняные ангелочки и гватемальские куклы беспокойства. Гва-те-ма-ла. Эта мечта казалась далекой, как само детство.

Черный археолог чувствовал себя отлично. Немного мешала ломка, но это было терпимо. Рейес не пользовался общественным транспортом, так что, если наркобарон и приехал в Оахаку на санаторный отдых для убийц, у черного археолога была нулевая вероятность встретить это мерзкое лицо. Он с энтузиазмом практиковал свой испанский – прошлое, настоящее и даже будущее.

– Когда тебе рожать? – Ему приходилось говорить громко, чтобы заглушить звук переключения передач в автобусе.

– Через месяц.

– Это мальчик?

– No lo sé, – ответила девушка, пожав плечами, и рассмеялась.

Сейчас она выглядела счастливее всего – с того момента, как он впервые встретил ее. Наверное, она была готова поговорить о ребенке, чтобы не делать вид, будто его нет. Она переоделась для поездки в город. Ее платье было арбузного цвета, простое и дешевое, как фруктовое мороженое «Попсикл». Ее грудь была скрыта, но все равно видна.

– Тебе очень идет это платье, – сказал он, тренируясь быть милым.

Она поблагодарила его смущенной улыбкой. Остальные пассажиры казались угрюмыми и подавленными. Все эти ребята должны были работать, а потому не чувствовали никакой радости. Она была самым лучшим, что было в этом автобусе. Как хорошо, что все ее внимание принадлежит только ему! Черному археологу стало интересно, пахнет ли она сладостью, но аромат кокоса от солнцезащитного крема, который он нанес на свою новую младенческую кожу, заглушал все остальное.

– Куда бы ты хотел сходить? – спросила она.

– Мне нужно найти кое-кого. Точнее, кое-что. За этим я и приехал в Оахаку.

Девушка недоуменно посмотрела на него.

– Что ты хочешь найти?

– Подарок для друга.

Она обрадовалась этой идее и просияла:

– Мы можем сходить на рынок за покупками. Я помогу тебе выбрать.

– Это особенная вещь. Она у кого-то находится, и я должен забрать ее.

– У кого она?

– Я пока не знаю. Это могут быть разные люди.

– Что это?

– Мне не хотелось бы рассказывать.

Девушка посмотрела на него, а затем куда-то вдаль, поверх его плеча.

– Я помогу тебе, – сказала она, и черный археолог почувствовал, что она старается придать вес каждому своему слову, чтобы он поверил ей. – Мы вместе с этим разберемся.

Он покачал головой, восхищенный. Она была лучше, намного лучше, чем он заслуживал, но он не возражал.

– Я уже почти уверен, что ты принесешь мне удачу, – сказал он.

Автобус остановился, выпуская пассажиров. Черный археолог спросил:

– Скажи мне, как тебя зовут?

 

14

Наркобарон

– Mi nombre es Óscar Reyes Carrillo. Я записываю это видео, потому что люди могут услышать обо мне разные истории после моей смерти, и я хочу, чтобы они знали правду. Доктор говорит, что у меня рак и жить мне осталось недолго. Также существует вероятность, что меня застрелят. Я сижу перед вами, раздетый до calzoncillos, чтобы показать вам, что мне нечего скрывать.

Я родился в Хуаресе и был младшим из шестерых детей. Мой отец работал на стройке и перебивался случайными заработками. Мы часто ложились спать голодными, но мама водила нас в церковь каждое воскресенье в чистой одежде. Люди столько раз слышали историю о бедном мексиканском ребенке, что она потеряла силы вызывать у них жалость. Я ничто для вас. Я ничто для всех, кроме себя самого.

Когда я научился водить машину, я перегонял через границу грузовики, полные марихуаны. Наркотики были спрятаны под ящиками свежих фруктов. Пограничники и таможенники пропускали нас за плату. Картель платил пятьдесят долларов за каждую поездку. Половину денег я отдавал своей матери. Когда она спросила, откуда эти деньги, я ответил, что нашел работу. Это была правда. Остальную часть денег я тратил на дорогие кроссовки и девушек в ночных клубах, чтобы они позволили мне потрогать свои киски. Я был подростком-наркодилером, который считал себя мужчиной.

В восемнадцать лет я поступил в полицейскую академию. Картели проникли в систему максимально глубоко. Новобранцев окружали деньгами, наркотиками и женщинами, поэтому, оканчивая академию, они уже были слишком избалованы, чтобы работать честно. В академии молодые люди учились снайперской стрельбе, наблюдению за подозреваемыми, охране и допросу, пыткам. Лучшие выпускники и сейчас работают для narcos. Если они проявят нелояльность, высокомерие или станут недееспособны, то получат пулю в лоб.

В течение многих лет я работал наемным убийцей. В первый раз мне заплатили три тысячи долларов за выстрел, но затем мой гонорар увеличился в пять раз. Иногда нам поручали подержать у себя или пытать пленных, пока мы ждали выкупа. Есть много способов, чтобы причинить человеку боль. Мы могли подключить оголенные провода к большому пальцу ноги пленника и включить электрический ток. Мы могли обернуть людей в пропитанные бензином простыни и поджечь их. Мы вырывали ногти. Страдания, причиненные нами, огромны. Я предпочитаю не мучить женщин, но иногда приходилось выполнять и такие приказы. Наркотики помогали справиться с этим. Это как смотреть кино. Там нет вины.

Получив выкуп, мы расстреливали пленных и выбрасывали трупы или оставляли их в определенном месте, чтобы отправить сообщение. Лицом вниз. Лицом вверх. Палец в рот или в анус. Каждый жест имел особое значение. Лучше резать людей после смерти, тогда они кровоточат меньше. Раньше банды не убивали женщин и детей, но теперь предпочитают обходиться без этих телячьих нежностей. Я злоупотреблял наркотиками и не спал иногда по нескольку дней. Я был слишком под кайфом, чтобы осознавать, что творю. Это не оправдание, но объяснение. Может быть, именно наркотики стали причиной моего рака. А может быть, причиной этому стала сама жизнь, которую я вел. А может быть, Всевышний наказывает меня. Сто? Двести? Я не помню, сколько людей отправил на тот свет. Я больше не принимаю наркотики. Это игра для молодых.

Вы можете подумать, что я животное. Но нет. Я patrón. Это термин уважения. Каждый patrón работает на более высокого patrón’a. Я коллекционирую искусство и руковожу торговлей сокровищами на юге Мексики. Мой patrón не понимает этой побочной профессии, но он не мешает мне. Люди называют меня Ван Гогом не из-за моего уха, но потому что я разбираюсь в искусстве. Я бросил школу в восьмом классе, но я самостоятельно изучил историю искусства. Обычно я смотрю на картину или что-то другое, что угодно, и решаю, хочу ли я это. Я не могу описать то, что мне приглянулось. Я просто делаю или не делаю. Как женщина. У меня в коллекции есть такие вещи, при виде которых лучшие музеи пускали бы слюни. Я мог бы стать достойным художником. Если бы я нарисовал свою жизнь, мне никто бы не поверил. Мое детство было по-своему красиво, потому что мы были очень бедны. Дети и куры, палки и камни. Мы играли в narcos против narcos в пыли.

В штате Оахака живет один американский мудак, который собирает маски, и мне нравится делать его несчастным. Когда я покупаю маску, которая могла бы ему приглянуться, я посылаю ему фото. Я ворую его посыльных. Когда-нибудь я мог бы перерезать ему горло или изнасиловать его жену, но я не делаю этого, потому что он меня забавляет. Скоро мы устроим параллельные выставки, чтобы показать свои маски. Этот кретин не понимает, что никто не может тягаться с картелями. Мой patrón хочет, чтобы американец работал на нас, занимался поставками контрабанды за границу. Он продажный. Мы апеллируем к его эго, к его жадности и его любви к сексу. Это работает в девяноста девяти процентах случаев.

С деньгами ты можешь заставить танцевать даже собаку. Без денег ты сам будешь танцевать, как собака.

Самой прекрасной маской из всех, что у меня были, была посмертная маска Монтесумы, но ее у меня украли. Такое предательство недопустимо. Я похоронил американского диггера в ванне Гонсалеса. В следующий раз, если Гонсалес провинится снова, я приготовлю ванну для него самого. Сейчас маска у американской девушки, но в ближайшее время я заберу ее обратно. Убийство американца не терпит небрежности. Нужно быть очень осторожным, иначе прилетит ФБР и сварит из вас суп. Я хочу быть похороненным с этой маской. Она отделит меня от собак. С этой маской я смогу смотреть Всевышнему в лицо.

Люди думают, что быть наркобароном – это только кокаин и женщины, но на самом деле это тяжелая работа. Я никогда не сплю в одной постели две ночи подряд. Иногда я сплю в туннеле. Иногда я регистрируюсь в пятизвездочном отеле под именем Хесус Максимо. У меня есть несколько образов. В моей ванне есть люк. Мой повар держит пистолет в хлебнице.

Некоторые мужчины берут в постель проституток. Я беру книги по искусству и пистолет. Я изучаю слова в словаре. Может быть, мне стоило бы заплатить обнаженной женщине, чтобы она делала это для меня. Ха. Когда я достаточно изучу искусство, я уберу Гонсалеса. Никто не любит всезнаек. Есть и еще одна причина, по которой я беру в постель книги по искусству: если меня застрелят во сне, то меня утешает мысль, что я видел что-то красивое, прежде чем упасть в объятия Санта-Муэрте.

 

15

Анна

Когда Сальвадор вернулся в «Puesta del Sol», Анну не заботило, что его мотивировало: секс, деньги, месть, скука, желание подшутить, жалость или доброта. Она просто была благодарна ему за то, что он забирал ее в горы, где ни один тигр не сможет ее отыскать. Сальвадор удивился, когда она позвонила ему и созналась, что в глубине души давно передумала. Ей удалось поспать всего три часа, так и не выпустив телефонную трубку из рук. На телефоне был набран номер стойки регистрации – оставалось лишь нажать кнопку вызова; дверная ручка была заблокирована стулом.

– Кажется, ты чем-то обеспокоена, – сказал Сальвадор, переключая передачи.

– Стесняюсь, – ответила Анна.

– Это что-то новенькое. – Он улыбнулся ей. Дружелюбно, маняще, мило.

– Очень галантно с твоей стороны.

Она не могла придумать, как поддерживать разговор дальше. Ей хотелось броситься к нему на руки, рассказать обо всем, но тогда он захочет, чтобы она вернула маску мексиканскому правительству. Он не станет искать отличия между Томасом Мэлоуном и ее отцом.

Она посмотрела в зеркало заднего вида. Тигра не было.

– Кто-то должен был спасти тебя, – сказал он. – Кроме того, я очень хотел показать тебе горы.

В ответ Анна сказала то, что было у нее на уме и вертелось на языке:

– Ты ранил мои чувства, когда вышвырнул меня из своего дома.

Сальвадор резко дернул руль автомобиля.

– Я не прогонял тебя. В тот момент я понадобился своей семье. И я подумал: «Зачем проводить время с женщиной, которая спит с Томасом Мэлоуном?»

– Я не сплю с Томасом Мэлоуном.

– Ты уверена?

– Думаю, что мне было бы об этом известно.

– Так, значит, у меня есть надежда?

Его искренность обезоружила ее.

– Я думала, что это игра в одни ворота, – сказала она и нежно провела пальцами по его шее. – Моя мама часто делала так отцу, когда он долго вел автомобиль.

Он издал рык довольного зверя.

– Счастливчик твой отец.

– Не особо. И не сейчас. Он снова пьет.

Она рассказала ему об отцовской зависимости. Он внимательно выслушал. Приятно было поделиться трудностями, с которыми она столкнулась в жизни, однако Анна рассказывала свою историю с осторожностью, чтобы не упомянуть имя отца.

– Он говорит, что собирается приехать в Мексику, но это не произойдет. Когда отец пьет, он едва может встать со своего кресла. Он пропустил бы мою свадьбу, если бы…

– Ты замужем?

– Я была обручена, но помолвка расторгнута.

Ее лицо, должно быть, выглядело рассеянным, потому что он дотронулся до ее колена:

– Ты в порядке? Может быть, нужно вернуться?

– Вернуться? – Анна положила локоть на стекло, подставив руку набегающему потоку ветра. – Нет, я хочу ехать быстрее.

Бенито-Хуарес был мексиканской версией маленького городишка вроде Вермонта. Школьники, маршируя по деревенской площади, несли флаг под патриотический гимн горниста. Вдоль густого леса выстроились срубы. Воздух был чистым и бодрящим.

Их номер не успели подготовить, поэтому они решили прогуляться от гостиницы пешком к mirador, откуда открывался восхитительный вид на долину.

– Ты могла бы оставить здесь то, что взяла с собой, – сказал Сальвадор, кивая на ее пакет. – Что там у тебя?

– Моя жизнь.

– Dámelo.

Она с минуту колебалась, потом осторожно протянула ему пакет, предупредив, что внутри хрупкий предмет, и сразу же, волнуясь, что говорит грубо, добавила:

– Gracias.

– El gusto es mío.

Они шагали вверх зигзагообразными дорожками, мимо фермерских поселений, мимо кукурузных полей и пастбищ, где гуляли овцы. Анна решила, что ее самые тяжелые опасения не оправдались. Тигр не последовал за ней сюда.

Сальвадор был в туфлях и джинсах. Анна почувствовала прилив желания. Она могла влюбиться в мужчину, который отправился в горы в туфлях и джинсах, задолго до того, как влюбляться в мужчину, который предпочитал рипстоп и флис. К черту Мисс Венесуэлу! Ее здесь не было. Была только Анна.

Сальвадор остановился, часто и тяжело дыша. Она забрала у него пакет обратно и сказала:

– Иногда мне хочется путешествовать вечно.

– Мне всегда хотелось последовать camino Че Гевары. Отправиться на юг, через Аргентину. Курить, пить и спать с красивыми женщинами.

Анна почувствовала, что ревность, родившаяся в душе, поднимается вверх, как сок через соломинку. Она сказала, что тоже хочет поехать.

Сальвадор хлопнул в ладоши.

– Ты не хочешь одного мужчину. Ты хочешь того, кто станет следующим. Я знаю, о чем ты думаешь: «Сальвадор, он ничего так, в Мексике».

Анна рассмеялась. Он разгадал ее.

Сальвадор вытер пот с нижней губы.

– После Мексики ты вернешься домой и выйдешь замуж за американского парня, родишь американских детей и будешь жить счастливой американской жизнью до тех пор, пока не получишь американский развод, не вернешься в Оахаку, не сядешь на zócalo с бокалом своей грустной «маргариты» в надежде встретить старого друга Сальвадора, которого ты покинула много лет назад.

– Может статься, я никогда не вернусь в Америку. – До ее самолета оставалось два дня. – Посмотри на это.

Она указала на бедную лачугу, возле которой была натянута бельевая веревка. На веревке сушилось разноцветное белье: мужские брюки, детские распашонки, маленькие носочки.

Анна вздохнула:

– Однажды я захочу создать книгу с фотографиями бельевых веревок.

– Ты думаешь, что это красиво, а все, что им нужно, это сушилка.

Вид, который открывался с вершины, был потрясающим: панорама далеких гор, лоскутное одеяло земельных участков – и все это утопало в серебристой дымке.

– Por fin. – Сальвадор воткнул свою трость в твердую землю. – Llegamos. Слишком много чистого воздуха. Мне срочно нужна сигарета.

Анна украдкой посмотрела через плечо. Тигра не было. До чего же смешна она была.

Сальвадор взял ее за локоть.

– Садись рядом со мной, женщина.

Прислонившись к большому валуну, он расстегнул внешний карман рюкзака и вынул оттуда теплое пиво.

– Откуда оно взялось?

– Магия, – сказал он.

Анна устроилась у него между ног, прижавшись спиной к его груди. Ее маме понравился бы пейзаж, который открывался сейчас ее взору. Ты – это то, что ты замечаешь. То, что ты видишь, ты можешь сберечь. То, что причиняет тебе боль, – твое начало.

– Что-то не так? – Сальвадор наклонился к ней.

– Забираясь на вершины вроде этой, я всегда испытываю странное желание прыгнуть.

– Сначала надень свою маску птицы.

– Как ты думаешь, счастливы ли люди, которые живут в тех маленьких домиках?

– Если ты хочешь спросить меня, счастливы ли те люди, потому что живут в домах, которые выглядят симпатичными для туристок, взбирающихся на гору со своими бойфрендами, тогда я думаю, что ответ – нет.

Живот Анны с приятным спазмом отметил слово «бойфренд».

– А как насчет свиней?

– Очень счастливы. Кстати, о свиньях. Не встречайся больше с Томасом Мэлоуном. Он не очень хороший человек.

– No es un hombre sincero, – почти напела Анна. – Ты уже говорил мне.

– Он не поможет тебе.

– Я хотела привлечь твое внимание.

– Мое внимание и так тебе принадлежит.

Сальвадор погладил ее по волосам. Анне нравилось ощущение, которое он дарил ей, путешественнице, спрягающей неправильные глаголы. Он поднял осколок стекла, погладил его сточенную сторону. Видимо, когда-то здесь разбился и обрел покой стакан воды. При различных обстоятельствах это могла бы быть любовная история.

Анна достала из пакета мамин дневник.

– Моя мама вела дневник во время своего пребывания в Мексике. Она коллекционировала все эти великие цитаты. Вот одна из них. «Моему воображению места эти рисовались совсем иными – ведь я видел их глазами матери, глазами ее тоски, за дымкой ее вздохов. Она всю жизнь вздыхала о Комале и мечтала туда вернуться. Но так и не вернулась. Вместо нее теперь возвращаюсь я. На все здешнее я смотрел ее глазами, потому что она дала мне свои глаза и велела смотреть ими».

– Pedro Páramo, – сказал Сальвадор. – «Ты услышишь голос моих воспоминаний, который сильнее голоса смерти, если только у смерти есть голос». Это не совсем дословно, но почти.

Он поцеловал ее. И она подумала: «Я не хочу двигаться». И она подумала: «До тех пор, пока мы остаемся на этой горной вершине, мы вместе смотрим в одном направлении».

Сальвадор поднял ее голову, нежно держа за подбородок.

– Я должен сказать тебе кое-что.

Ее бросило в холод. Вот оно. Мисс Венесуэла.

– Послушай, это не имеет значения. Я понимаю…

– Томас был прав, – сказал он. – В Бенито-Хуаресе нет классных резчиков. Ни одного, на самом деле.

– Тогда почему мы здесь?

Ответ был написан у него на лице.

 

16

Садовник

Тигр проверил, не осталось ли на руках следов крови, проверил зеркало заднего вида, проверил время, проверил свой мачете. Его руки зудели. Шорох. Стоял погожий день. Он похрустел костяшками шеи. Его автомобиль мчался вперед, неся водителя в горы. Veinte kilómetros а Benito Juárez.

Найти маску.

Оставить в живых девушку.

Убить ее отца.

Какую жертву ты бы принес во имя нашей любви?

Пожилой мужчина на велосипеде неспешно ехал по обочине дороги. Тигр затаился позади него, подкрался ближе и неожиданно нажал на педаль акселератора. Мотор взревел, и старик свалился в конопляные заросли. Тигр расхохотался. Он был непобедимым зверем. Он не спал с тех пор, как убил старуху. Всякий раз, когда он закрывал глаза, перед его взором мелькали видения: сны и лица, переплетающиеся прошлое и настоящее, комета, журавль, старуха, желтая девочка, Рейес, Соледад, раненый Монтесума, которого несли в безопасное место, его прекрасное лицо, залитое кровью, его золотые одеяния, разорванные и раскинутые. Сложно было не думать обо всем одновременно.

Возможно ли было убивать, не чувствуя вины и угрызений совести? Если да, то кем ты был – мужчиной или животным?

Он должен был найти американку. Он был уверен, что маска испугает ее, что она последует его инструкции – Положи маску в урну, – но она сбежала со своим маленьким другом-художником. Зазвонил телефон. Сообщение. Рейес. Где, мать твою, моя маска? Ты опаздываешь.

Тигр отшвырнул телефон на заднее сиденье, подальше от себя. Он весь дрожал.

Озеро Лаго Азул было синим, как само небо. Семьи резвились на песчаных холмах. Внезапно произошло что-то странное. В озере родилось течение. Вода начала вскипать, сначала медленно, затем все быстрее, бурля и с каждой секундой становясь все горячее. Люди в панике бросились на берег. Озеро будто билось в конвульсиях. Огромная туча заслонила собой солнце. Порыв ветра едва не снес машину Тигра, подвеска задрожала. На поверхность всплыли мертвые купальщики, сваренные в собственной коже. Поднялось цунами высотой в двухэтажный дом и направилось к берегу, неотвратимое, как сама смерть. Дорогу захлестнула черная вода, поглотившая его колеса, поднимающаяся все выше и останавливающая все на своем пути. Тигр ударил по тормозам. Он был в волне и понимал, что попал в ее холодную черную ловушку. Он чувствовал, какая цепкая у нее хватка. Вода хлынула ему на колени, затекла в уши.

Он отпустил руль и сорвал маску с лица.

Когда он открыл глаза, озеро снова было безмятежно синим, усеянным отпускниками, которые качались на волнах, как мертвецы, лицом к солнцу. Флиртуя, муж обрызгал свою жену, поддразнивая ее в ожидании интимной игры. Дети плевались арбузными семечками и бросали корки прямо в песок. Он ехал по встречной полосе, прямо навстречу несущемуся микроавтобусу.

Хьюго успел дернуть руль в сторону в последний момент и перекрестился. Ох, маленькая желтая девочка. Все, что я делаю, я делаю ради тебя.

Он видел пятое предзнаменование. Кипящее озеро.

Мертвые могли испортить жизнь. У мертвых не было ничего, кроме времени.

 

17

Девочка из магазина канцелярских товаров

Я ни в чем не упрекаю свою мать. Птицам с самого начала все было ясно. Они летели нервным разорванным крестом, направляясь на запад, в воскресенье, qué mala onda. Потом у Mamá треснуло яйцо в кипящей воде и у дверей мы обнаружили мертвую птицу с оторванными лапами и пустыми серыми глазами. Mamá закричала от ужаса и не прикоснулась к ней.

Итак, мы переезжаем ближе к Мэнни. Всего в часе езды вместо пяти. Очень мило, мне кажется, что Мэнни не то чтобы будет нам благодарен, но, возможно, предзнаменования успокоятся и оставят в покое мою мать, до того как она окончательно станет loca.

В последний раз, когда мы ездили на кладбище в Ксалапа, кто-то оставил огромное чучело медведя на могильном камне рядом с Мэнни. Медведь выглядел жалко, он покрылся грязью и пылью, но в любом случае мне было обидно, что у Мэнни были только пластиковые цветы. Может быть, у другого ребенка отец был narco. Такие люди могли купить машину для пинбола и оставить ее под дождем.

Иногда я погружаюсь в воспоминания и представляю себе другой финал, я вижу нас сидящими за ужином, смеющимися, как семья в рекламе молока. Я никогда не записывала, что произошло, но сейчас я это сделаю, чтобы никогда не забыть. Твоя память может стереть все, если ты ей позволишь.

Мы отдыхали в Акапулько. Было утро, но уже стояла жара. Mamá хотела новые сандалии, потому что на ее старых порвалась шлейка, и мы все втроем шли по дороге на рынок. Мы очень устали, это было время, когда отдых воспринимаешь как работу. Mamá купила Мэнни один из тех блестящих воздушных шаров, которые он не заслуживал, и я сказала об этом. Он привязал веревку от него к своему запястью. Он тащился позади, чтобы мы не видели, как он объедается горячими сосисками, и я раздумывала, выдать ли его или поклянчить у мамы новый купальник. Я не заметила, что подъехали мужчины, не увидела пистолеты, пока Mamá не закричала и не потащила меня под навес. В тот же миг один из бандитов схватил Мэнни, который завыл, как волчонок. Я помню, как дрожала каждая мышца на его лице.

Головорез держал Мэнни перед собой, словно щит. Шестилетнего малыша. Потом началось безумие. Раздавались крики и выстрелы. Люди бросились под машины, чтобы спрятаться. Кто-то наступил мне на спину. Mamá кинулась на улицу. Ты можешь кричать, но если вокруг тебя достаточно шумно, ты не издаешь ровным счетом никакого звука. Тот ублюдок думал, что они не будут стрелять в ребенка, но narcos просто потратили больше пуль, изрешетив тело малыша. Мэнни умер в его руках. Mamá бросилась к нему и не обратила внимания, что его кровь залила ей все платье. Его чертов воздушный шарик так и не лопнул. Утенок Даффи Дак плавал в воздухе, словно на гребаном параде.

Вы никогда не могли бы предположить, что такое случится на пляже.

Мэнни был хорошим мальчиком. Балованным, но хорошим. Он поедал чили прямо из банки. У него была черепаха по имени Донателло, но он отпустил ее в дикую природу. Я уверена, что в будущем Мэнни стал бы доктором. Он наклеивал пластыри на мои царапины. Ему нравились супергерои, потому что они могли решить все проблемы и надрать задницу плохим парням. У него было трико Супермена, и он повязывал полотенце вокруг шеи, прыгал с дивана и улыбался, потому что не знал, что делать дальше. Ведь маленькому мальчику под силу сделать очень немногое.

Papi больше не верит в знаки, но после того как Мэнни погиб, у Mamá начались видения. Тогда-то Papi и начал приходить ко мне в спальню. Одна плохая вещь ведет к следующей. Дверь закрывается. Окно закрывается. Вскоре ты оказываешься в кромешной темноте. Может быть, Papi перестал верить в Господа. Иногда я слышу, как Мэнни шепчет: «Я защищу тебя». Он защитил бы, если бы мог, но он не может.

Мэнни было бы сейчас одиннадцать лет, но теперь он навечно шестилетний.

После его смерти, год или около того, я надела кучу вещей, в несколько слоев, все, что налезло. Две или три футболки, кофту, несколько пар носков и лосины. Papi едва не сошел с ума. Дети называли меня Маленькая Мамочка. Слава богу, это прозвище забылось. Я до сих пор ношу перчатки, несмотря ни на что. Я не прикасаюсь к людям, даже когда полностью нагая. Я никому не рассказываю о том, что у меня на уме. Мои мысли принадлежат только мне. Я – пиньята с конфеткой внутри.

Имя Мануэль означает «Бог с нами».

Это ложь.

Бог – это пьяница, который спит под кактусом.

 

18

Черный археолог

Они бродили по городу до самого вечера. Черный археолог просто позволил вещам развиваться – этим термином умные ребята обычно описывали процесс, когда позволяешь дерьму плыть по течению. Около рынка старухи продавали корзины перца чили, скрестив тощие ноги под своими тряпками на манер вязальных спиц. Какой-то клоун распродавал марионетки Кальдерона. Девушка хотела купить заколки для волос. Они искали один из тех дисконт-магазинов, где любой товар стоит десять песо и ломается еще до того, как попадает к вам домой.

– Mira. Hay uno, – указала рукой девушка.

– Te espero afuera.

Девушка посмотрела на него с сомнением, словно опасаясь, что он бросит ее одну. Он поцеловал ее в лоб, прямо в веснушки цвета красного перца. Он не собирался целовать ее. Все получилось как-то само по себе.

Девушка зашла в магазин. Чело. Он долго старался запомнить ее имя. Он прислонился к киоску и посмотрел вдаль, где на аллее изможденный парень курил самокрутку. Его глаза двигались хаотично, как прыгающие бобы. Черному археологу не нужно было принюхиваться к едва уловимому шлейфу мочи, чтобы узнать, чем торговал этот парнишка. Старые желания шевельнулись внутри, знакомый зуд проснулся во всех частях тела. Уходи. Уходи сейчас же.

Он обернулся назад, жаждая отвлечься. Магазин нижнего белья. Конфеты на развес. Один из тех центров, маскировавшихся под копировальные, где можно было заламинировать документ, перевести деньги, подделать удостоверение личности. Однажды в D. F., на площади Пласа-де-Санто-Доминго, он купил поддельное водительское удостоверение на имя Начо Рико. Забудь США с их мечтой. Эти магазинчики были местом огромных возможностей. За сотню баксов и паспорт ты мог выйти отсюда стоматологом.

Он обошел киоск кругом, прочитал надписи на всех афишах. При виде одной из них он заморгал, не веря своим глазам. Выставка масок в «La Fábrica». Коллекция Томаса Мэлоуна. Более ста масок из всех регионов Мексики. Второй постер прикрывал собой большую часть первого. Оскар Рейес Каррильо открывает свою коллекцию масок широкой публике. Вид имени Рейеса, напечатанного крупными буквами, пробудил в нем воспоминания о тягучем запахе мокрого цемента. Запахе грязных ног, духоты и человеческого пота. Черный археолог отвернулся, чувствуя, как натягиваются нервы. В дневном свете были свои тени. Он дотронулся до афиши, осознавая ее реальность. Томас Мэлоун здесь, и это значит, что маска тоже здесь. Гнойные нарывы на руках лопнули под рубашкой, оставив на ткани бледно-розовые луны.

– Круз, – позвала девушка.

Круз? Она смотрела прямо на него. Наверное, она не расслышала его имя или забыла, как произносится «Крис». Он улыбнулся. Круз Мэддокс. Ему понравилось это имя. Отправляйтесь в круиз с Крузом. Добро пожаловать на круизный лайнер «Леденец на палочке». Он рассмеялся. Чело посмотрела на него с обидой, ожидая, что черный археолог станет над ней подшучивать. Он взял ее за руку.

– Я в правильном месте. Человек, которого я ищу, в Оахаке. Мы просто должны понять, где он живет.

– Всевышний помог, – с удовлетворением произнесла девушка.

– Но человек, которого я не ищу, тоже здесь.

Девушка огляделась по сторонам.

– Тогда будем держаться от него подальше.

И черный археолог сказал:

– Где мы можем купить пистолет?

Он ни черта не знал об оружии, а Чело не хотела иметь с этим ничего общего. Когда сотрудник ломбарда показал ему два пистолета, он, ни минуты не колеблясь, указал на тот, что побольше. На сей раз он не забыл о пулях. Что еще ему нужно? Мишень не продавалась.

Чело осталась ждать его на улице. Когда он справился и вышел, она сказала:

– Это не сулит ничего хорошего.

– Но когда у тебя есть пистолет, то не случится и ничего плохого.

– Son peligrosos.

– Нет, пистолеты не опасны, – возразил он. – Lo contrario. С пистолетом ты чувствуешь себя в безопасности.

– Ты рассуждаешь, как мой отец, – вздохнула она.

– Где он?

– Он мертв.

Они шли, держась за руки. Ее пальцы были твердыми на ощупь, но теплыми. Черный археолог чувствовал себя намного смелее с пистолетом, хотя не понимал, куда же его лучше положить. Казалось неосторожным сунуть его в ранец, но и волнительно было класть его в карман брюк. В магазине скобяных изделий он купил дешевую рыбацкую коробку, на выходе выбросил ее пластиковое содержимое в мусорное ведро, положил внутрь пистолет и взял коробку в правую руку, повесив ранец на сгиб локтя и оставив левую руку свободной для девушки. Вуаля.

Они продолжали неспешно идти, проходя мимо китайских тапочек и пищевых контейнеров всех цветов радуги. Ощущая уверенность от приятной тяжести пистолета, черный археолог был в довольно странном праздничном настроении, словно шериф, возглавивший самый маленький в мире парад. Он думал о том, какой из него стрелок, и жалел, что не отнесся к этому занятию достаточно серьезно, когда отец возил его на солончаки тренироваться в стрельбе. Солнце опускалось за горизонт, в воздухе пахло симплокарпусом вонючим, и его отец опрокидывал одну банку светлого пива за другой, используя серебряные пустышки в качестве мишеней. Задира, который хотел казаться крутым. У него было оружие. Черный археолог ухмыльнулся, думая обо всех этих клише. С пистолетом ты мог стать кем угодно и, если кто-то возражал, мог тут же пристрелить его. Глиняный голубь. Белая птичка, от которой остается только пепел и пыль.

 

19

Анна

На самом деле ужин был настоящей милой комедией. В меню ничего не было – впрочем, самого меню тоже не было, – и только стесняющаяся женщина, слепая на один глаз, предложила им овощной суп, горячий шоколад, рис, бобы de la olla и tlayudas с цыпленком. Tlayuda была местной достопримечательностью: хрустящие лепешки тортилья в форме слоновьего уха, на которых слоями были уложены бобы, сыр, изготавливаемый только в Оахаке, нарубленный салат-латук и pico de gallo. Они заказали по две порции всего и поинтересовались, не подавали ли здесь пиво. Не подавали. Они наелись острой еды, которая, как и всякая еда в горах – вне зависимости от простоты и остроты, – на вкус была просто потрясающей.

После ужина они отправились на ночлег через густую лесистую местность. Сальвадор забронировал отдельный домик для семьи, но их ожидала общая комната для туристических групп, в которой они были единственными постояльцами. Шесть комнат с односпальными кроватями, длинный коридор, общая комната, в которой было достаточно пространства для того, чтобы устроить вечер сельской кадрили. В кухне ароматно пахло супом и крекерами.

– У меня впечатление, что мы на каком-то христианском курорте, – сказала Анна, заглядывая в пустой холодильник. – Здравствуйте. Здравствуйте.

Сальвадор застонал.

– Хозяин обещал мне бунгало. Это обычная история. Ты бронируешь номер для себя, а потом слышишь: «Мне очень жаль, но у нас нет свободных домиков».

Анне стало интересно, чего ожидал Сальвадор от этого вечера. Односпальные кровати сильно усложняли ситуацию. Либо им придется ютиться на одной кровати, что было слишком по-детски, либо спать отдельно, как туристы в палатках, – каждый в своем спальном мешке. От мысли о том, что они будут обсуждать эти варианты, Анне до безумия захотелось выпить. Она поставила в холодильник бутылку вина.

Сальвадор с тоской посмотрел на домики, которые расположились неподалеку.

– Посмотри, как им уютно в этих casitas.

– Давай разведем костер.

– Нам нужны bon-bones.

– Что это? – спросила Анна.

– Те белые сладости, которые вы готовите на огне.

– Маршмэллоу?

Сальвадор пожал плечами. Он не знал этого слова по-английски, а она не знала испанского аналога.

– Давай сходим в магазин.

Им снова пришлось пробираться сквозь густые заросли. Ветви деревьев переплетались, стелились кружевом на фоне ночного неба, подсвеченного огнями городка. Анна старалась увидеть все до того, как оно могло увидеть ее.

В маленьком магазинчике, который обслуживал туристов, женоподобный парнишка сложил для них в пакет маршмэллоу, шоколадные батончики и безымянные ванильные вафли, сняв их с красивых деревянных полок. Мерседес, подруга Анны, часто говорила, что все симпатичные мексиканские мужчины – гомосексуалисты. И, увидев, что эти подозрения не беспочвенны, Анна подумала, что это относилось ко всем симпатичным сотрудникам.

Обратно они возвращались в обнимку. Анна напевала что-то себе под нос, прильнув к Сальвадору. Ночь пахла свежевскопанной землей и деревьями.

Сальвадор протянул ей две пригоршни палочек.

– Basta no?

Он вошел в дом, а Анна осталась на крыльце, глядя на звезды в поисках смысла или узора. Чем дольше она смотрела, тем больше огоньков открывалось ее взору, как будто возможность различить созвездия зависела не от расстояния, а от терпения.

Ей нравилось сидеть на коленях у Сальвадора Флореса, устроившегося на стуле у огня в арендованном домике в Бенито-Хуаресе. Анна наколола маршмэллоу, подожгла сахар на огне. Они забавлялись, фехтуя своими горящими палочками и глядя на тени, которые те отбрасывали на стену. Анна положила свой маршмэллоу на печенье в шоколадной глазури, откусила кусочек и поморщилась.

– Еще одно глупое американское изобретение. Доставляет больше удовольствия готовить, нежели есть. – Она зевнула и бросила остаток печенья с маршмэллоу в огонь. – Я готова укладываться в кровать.

Она хотела поскорее приступить к этой части и решить, кто где будет спать. Иногда невозможно насладиться кульминацией, не зная, чего ожидать в конце.

– У нас тридцать кроватей, mi amor. Какую ты предпочитаешь?

Анна увлекла его за собой в самую дальнюю спальню, больше не сомневаясь в том, чего она хочет. Этот момент мог бы быть странным, но не был. Они залезли на верхнюю койку и обнялись, глядя через стеклянную крышу на Пояс Ориона и сотни других звезд, имени которых Анна не знала. Вдали от огня было холодно, несмотря на то, что они все еще были одеты.

Анна дотронулась до маленькой планеты – земного шара, висевшего у него на шее:

– У него есть история?

– Подарок от Энрике. Из Гватемалы.

– Ты всегда носишь его?

– Мне нравится его идея.

– Какая идея?

– Не знаю. Я не могу ни о чем думать, находясь в постели с тобой.

Анна обвила его талию ногами, надеясь отнять у него последние попытки сконцентрироваться и мыслить рационально. Жар страсти между ними разгорался с катастрофической скоростью. Она взяла планету холодной ладонью.

– У тебя есть девушка?

– Разве я был бы здесь, если бы у меня была девушка? – усмехнулся Сальвадор.

– Я видела тебя у zócalo с какой-то красивой женщиной.

– Высокая девушка с пышными каштановыми волосами?

– И длинными ногами.

– Посмотри на себя, – поддразнил он. – Как ты celosa.

– Ревную?

Анна собиралась ему возразить, когда увидела, как над ними, прямо на стеклянном потолке, что-то шевельнулось. Она напряглась, сначала не веря своим глазам, затем с ужасом осознала, что не ошиблась. По стеклу, как обезьяна, на четвереньках полз человек. Его лицо скрывала маска тигра. Огни сигнализации отражались в его зеркальных глазах. Рядом сверкнуло и его мачете. Анна сдавленно крикнула:

– Это тигр. Вставай!

Сальвадор полетел кувырком с кровати, успев лишь выдавить «Что?». Анна грохнулась следом за ним.

– Тот, который убил старуху.

Сальвадор не мог отыскать ключи от машины. Анна не могла найти свои ботинки. Они шарили в темноте, натыкаясь на препятствия и ругаясь. Ей казалось, что сердце уже выпрыгнуло из груди и стучит где-то вне тела, а в мозгу тем временем пульсировало нет-нет-нет-нет. Найдя ключи, схватив обувь в руки, они бросились через большую комнату, мимо засыхающего апельсинового деревца, по длинному коридору, через кухню, в которой пахло супом и крекерами. Сальвадор отодвинул засов и посмотрел на тени.

Саламандры наблюдали за ними, застыв, будто мумии.

Луна молчала, не найдя, что сказать.

Они побежали.

Сальвадор разблокировал двери машины, дал задний ход, выругавшись: «Hijo de su gran putísima madre».

Когда они добрались до площади, Анна почти была уверена, что увидит привидения детей, которые репетируют торжественный марш с флагом, но все вокруг было тихим и серым. Огни светофора озаряли потрепанные флаги Мексики и Оахаки. На каменной стене сотрудница магазина, одетая в подвенечное платье, держала в руках скрученный из бумаги цветок лаванды.

– Что происходит? – налегая на руль, спросил Сальвадор. Он нагнулся вперед так далеко, что почти касался головой лобового стекла. Дорожный знак сообщал, что до Оахаки осталось пятьдесят километров.

– Это тигр из Сан-Хуан-дель-Монте. Он преследует меня. – Что бы Анна ни делала, в глубине души ей все казалось неестественным. – Ты едешь слишком быстро, это опасно.

Сальвадор убрал ногу с педали акселератора.

– Не сбрасывай скорость.

– Он знает, что посмертная маска у тебя, – сказал Сальвадор.

Утверждение. Не вопрос. Анна задержала дыхание, надеясь, что ей послышалось.

Его голос стал твердым:

– Этот тигр знает, что ты носишь посмертную маску с собой повсюду. Рейесу нужна эта вещь, поэтому он сделает все, чтобы вернуть ее. И легко убьет нас с тобой – чтобы не дать тебе перевезти ее через границу.

Анна постучала костяшками пальцев по стеклу.

– Как ты узнал?

– Лоренцо Гонсалес – мой приятель.

– Он не очень хороший человек.

– Впрочем, как и я.

В зеркале заднего вида было темно.

– Твой приятель соврал мне. – Она смотрела на него в упор, не моргая. – Он предложил мне пятьсот песо, как будто я полнейшая идиотка.

Сальвадор переключил передачу, со злостью рванув рычаг.

– Отдай мне маску. Я позабочусь о том, чтобы она попала в правильные руки. Зачем она тебе нужна? У тебя есть Мэлоун и твоя книга.

Анна повторила его предложение, начав с конца:

– Я не пишу книгу. Я приехала в Мексику, чтобы купить эту маску для своего отца, и я, черт побери, едва из кожи вон не вылезла, чтобы заполучить ее.

– Твоего отца?

– Гонсалес не рассказал тебе эту часть истории?

Сальвадор спросил, какую часть.

– Тот идиот, который написал книгу о масках, оказавшуюся враньем. Дэниел Рэмси. Это мой отец. Я помогала ему писать ту книгу.

Сальвадор убрал ногу с педали акселератора.

– Me lleva la chingada.

Анна продолжила, теряя голос:

– Нам нужна эта маска для Коллекции Рэмси. Метрополитен-музей планировал открыть галерею имени моей матери. С маской они, возможно, и вернутся к этому вопросу снова. Мой отец вернет себе имя, став героем. Понимаешь, почему я должна была сделать это? Мое имя тоже стояло на обложке той книги. Представь, каково мне. Я ведь работала факт-чекером.

Они доехали до дна долины. Сальвадор повернул к насыпи.

– Что ты делаешь?

Сальвадор заглушил двигатель.

– Я не могу ехать дальше. С тобой я не чувствую себя в безопасности. Ни в своей машине. Ни на улице. Ни в постели. Все, что ты мне говорила, оказалось ложью. – Он кричал: – Этот тигр безумен! Ты думаешь, что сможешь справиться с Рейесом?

– Я не знаю Рейеса…

– Ты знаешь, что он делает с людьми? Он не пощадит никого. Не пощадит даже собственную мать. Ничего.

Анна посмотрела в зеркало заднего вида. Холодно произнесла:

– Почему ты со мной?

Сальвадор ответил ей тем же тоном:

– Мексиканские музеи создают впечатление нормальных со своими замками и камерами видеонаблюдения, но предметы искусства исчезают каждый день. Чьи-то руки приходят и берут. Немного здесь, немного там. Все это идет на черный рынок. Лоренцо и я видели это каждый день, но не могли пресечь. Теперь мы работаем вместе – подпольно, – чтобы сохранить лучшее искусство в Мексике. Для народа. Подальше от людей вроде Томаса Мэлоуна.

В зеркале заднего вида блеснул огонек. Свет становился все ярче. Анна взмолилась:

– Нам нельзя останавливаться.

Выругавшись, он запустил двигатель и, рванув с места, выехал на трассу. Анна замолчала, опасаясь отвлечь его. Она больше не оглядывалась.

– Ты все неправильно понял, – наконец сказала она. – Гонсалес заправляет черным рынком. Именно он нас сюда позвал.

– Это была ошибка. Он не верил, что посмертная маска подлинная. Ты сам выбираешь себе битвы. Ты позволяешь некоторым предметам исчезнуть, чтобы сохранить самое ценное. Мы тесно сотрудничаем с несколькими музеями, руководители которых сохранили гордость и честно оберегают искусство. Если пресса напишет о какой-либо вещи, она не сможет раствориться так легко. Но мы всегда боремся против Рейеса. – Он посмотрел на нее. – И людей вроде него.

Так вот что он думал о ней. Она была всего лишь очередным черным археологом.

– Ты собирался украсть у меня маску?

– Украсть ее? Нет. Убедить тебя, что ты поступаешь неправильно. Оставь маску в Мексике. Это все, о чем я прошу. В Мексике, где она будет выглядеть гармонично.

– Вот для чего ты возил меня посмотреть на Ecce Mono. Ты не случайно оказался со мной в кафе. Гонсалес подослал тебя. Тебе не было дела до меня, ты просто приглядывал за маской. И вот почему ты сейчас здесь. Не из-за меня. Из-за маски.

В отблесках автомобильных фар лицо Сальвадора казалось твердым, как скала.

– Да, – сказал он. – Поэтому.

Он повернулся к Анне и, глядя на нее пустыми глазами, холодно произнес:

– Я никогда в жизни не работал гидом.

Они больше не разговаривали. Анна смотрела на Богородицу и Че, раздумывая, у кого из них было больше могущества. Благоговение или мятеж. Они потеряли тигра где-то на задворках города. Для пущей уверенности Сальвадор объехал кругом заброшенную шахту, бейсбольное поле. Это был его город. Тут его было не перехитрить. Дóма, с безопасной стороны забора, Сальвадор поставил на землю свою спортивную сумку.

– Что ты хочешь мне сказать?

Было уже поздно, глубоко за полночь. Страх Анны, по-звериному огромный, казалось, был далек от нее самой. Она держалась изо всех сил, чтобы не разрыдаться.

– Спасибо, что увез меня оттуда.

Вне машины Сальвадор казался намного меньше. Не великий мексиканский художник-монументалист вроде Риверы или Ороско, а просто мужчина, который старался создать красоту, чтобы сделать жизнь капельку ярче. Она, кажется, любила его, хотя, наверное, только потому, что больше никогда его не увидит.

– Обещай мне, что не будешь видеться с Мэлоуном, – сказал он. – Мы вместе можем сделать так, чтобы маску никто не нашел.

– Я не буду видеться с Томасом Мэлоуном, но мне нужна эта маска.

– Тогда забудь. Забудь…

На улицу вышла женщина под шестьдесят в теплом цветастом халате. Ее каштановые волосы в свете фонаря приобрели медный оттенок. Обеспокоенное лицо маслянисто блестело от густо наложенного крема. Она обхватила руками свою большую грудь, чтобы согреться.

– Hijo. Qué haces? Ya es tarde.

– Mamá. No te preocupes. Estamos bien.

– Mamá? – Анна посмотрела на него с недоверием.

Плечи Сальвадора упали.

– Mamá, te presento a mi amiga, Anna. Анна, это моя мама.

Женщина грустно посмотрела на Анну.

– Ты не рассказывал мне, что живешь с мамой.

– Я и не живу.

– Ты живешь по соседству. Ты никогда не говорил обо мне?

Сальвадор переминался с ноги на ногу.

– Ты предпочитаешь проводить время с американцами.

Его мать достала пачку сигарет из кармана халата. Судя по всему, эта женщина днями напролет пьет кофе, лет тридцать сидит на диете, но так и не сбросила даже одного фунта.

– Hijo, dime lo que está pasando. – Мать нахмурила брови, застегнула халат на верхнюю пуговицу и закурила. – Me preocupaba…

– Todo está bien. Это женщина, которую я возил к Tío Эмилио. Она писательница, пишет книгу о масках.

– Tío Эмилио? – От удивления Анна едва не потеряла равновесие.

Сальвадор скрестил руки на груди.

– Эмилио Луна – мой дядя.

Анна пропустила через себя этот новый факт. Она оказалась не единственным лжецом. Он не хотел на самом деле расследовать правду о резчиках. Он просто защищал свою семью от скандала. Без сомнения, у Эмилио Луны имелась еще одна рабочая комната и она до потолка была забита масками кузнечиков. Да только Анну туда не водили.

– Мне пора идти, – сказала она.

Сальвадор ответил с холодной яростью:

– Я простой человек. Я живу здесь и забочусь о своей матери. Мои маски – для моей стены, а не для моего лица. Я даже не знаю, кто ты такая.

Его мать перешагнула розовой домашней туфелькой через большой камень.

– Это правда, – сказала Анна. – Не знаешь.

Она вышла на улицу. Мимо пробежала трусцой беременная собака. Анна последовала за ней. Где-то в Оахаке человек в маске тигра, который убил несколько человек, охотился за ней, но Анне не было страшно. Пускай боится тигр, который перешел ей дорогу.

 

20

Садовник

В час ночи он припарковался поблизости от «Puesta del Sol» и надел маску тигра. Он злился на себя за то, что упустил из виду девчонку. Глупые люди. Каждый из них знал, чем все это кончится. Он перепрыгнул через забор, прошел по двору к ее номеру. Шторы были опущены. Он поднял тяжелую раму, влез внутрь. Комната была пуста, постель застелена. Он обыскал ванную, шкаф, корзину с грязными вещами. Посмертной маски не было. В шкафу он нашел керамическую урну, заглянул внутрь, закрыл ее. Затем вернулся в ванную и брызнул духами, что стояли на полочке, на внутреннюю сторону маски. После этого распахнул двери и сел на унитаз, положив на колени мачете. У него оставалось четыре дня на то, чтобы вернуть маску Рейесу. Не очень хорошо. Совсем не хорошо. Его внутренности переворачивались от голода. Он закрыл глаза, представил нежное прикосновение девочки из магазина канцелярских товаров.

Acércate. Подойди ближе и будь со мной.

Через час он проснулся, посмотрел в окно. Странный предмет, похожий на ракету, по дуге пересекал ночное небо. С запада на восток. Оранжевый. Агрессивный. Напоминание, что человек был мал, что от него ничего не зависело. Он вздрогнул, осознав, что перед ним. Стремительная комета. Шестое предзнаменование. Осталось только два.

Он второпях набрал сообщение Рейесу: Patrón, совсем скоро маска будет у вас. Извините за задержку. Ваш покорный слуга. Ваш Тигр.

21 Анна

Прошел всего лишь час после полуночи, а центральные улицы Оахаки опустели. Кроме припаркованных в ряд такси, водители которых, задремав, опустили голову на рулевое колесо, будто убитые, на улице не было ни души. Анна уверенно поднялась по ступенькам отеля «Эксельсиор», единственного в городе четырехзвездочного отеля, и протянула администратору свою кредитку, предназначенную для форс-мажорных ситуаций. Номер стоил три тысячи восемьсот песо за ночь. За эти сумасшедшие деньги, полагала Анна, персонал не разрешал убивать своих гостей.

Лобби отеля было роскошным. Обои цвета бургунди. Блестящий рояль-миньон. Стулья из красного дерева с орлиными когтями на ножках. Григорианские песнопения поднимались и уходили вверх по винтовой лестнице. В зеркалах высотой от пола до потолка Анна увидела собственное опустошенное лицо. Спутанные волосы. Глазницы размером с мячи для гольфа.

Если даже поджарый мужчина за стойкой ресепшн и был удивлен столь поздним визитом американки без багажа, он скрыл свое любопытство с помощью хороших манер и изумительного испанского. Он протянул ей гостевую книгу. Она заполнила ее, указав свое имя, адрес, электронную почту, затем остановилась на пункте «Контактное лицо для экстренных случаев», на минуту потеряв равновесие. Если бы такой человек существовал, то она бы не прибежала сюда. Под пытливым взглядом консьержа Анна неуверенно написала: Констанс Мэлоун. Он отдал ей огромный ключ на красной бархатной ленте. Третий этаж. Номер 303.

– Desayuno de cortesía comienza a las siete.

Анна спросила, работает ли бар. Консьерж опустил голову, выражая огромное сожаление.

– Не в столь поздний час. Однако работает обслуживание номеров.

– Я хотела бы бутылку мескаля.

Консьерж моргнул.

– Могу ли я предложить вам вина на выбор? У нас хорошая винная карта.

– Полагаюсь на ваш вкус. – Она не была уверена, что произнесла все правильно, и добавила: – Это не важно. – Но «No importа» звучало грубо, поэтому она поспешила исправиться: – Я хотела сказать, что это имеет значение, но я уверена, что любое вино, которое вы принесете, мне понравится.

Подтвердив операцию по банковской карте, она повернулась и пошла к лифту, чувствуя неописуемую усталость.

Крошечный лифт отправился на третий этаж. Мозаика зеркал разделила лицо Анны на тысячи бриллиантов. Ее губы совсем утратили цвет.

На втором этаже лифт остановился. Двери открылись, и Анна увидела мужчину низкого роста, чье лицо было испещрено шрамами от угревой сыпи. Он был одет в черную шелковую пижаму и алый халат. На ногах были желтые носки и черные кожаные шлепанцы. На голове был намотан тюрбан, из-под которого с самодовольством, достойным Хью Хефнера, на нее смотрели маленькие похотливые глазки. В руках мужчина держал огромный бокал с мартини, в котором плавали две большие оливки.

Анна показала пальцем вверх:

– Arriba.

Мужчина показал вниз своей незажженной сигарой.

– Abajo.

Он посмотрел на нее с таким вожделением, словно это она стояла перед ним в пижаме. Он поднял бокал, приглашая. Подмигнул. Двери лифта закрылись. И Анна подумала: «Господи Иисусе, похоже, это никогда не кончится».

Ее номер был одновременно и скромным, и грандиозным. Толстые белые молдинги, картины маслом, на которых были изображены доярки, французские двери, ведущие на балкон. На мраморной крышке комода стояла ваза со жгуче-яркими тигровыми лилиями. Рядом с ней стояло блюдце с конфетами и, что поразительно, – бутылка мескаля. Это был номер для молодоженов, оперных певцов, японских бизнесменов, которые выставляли пару своих туфель-брогов за двери, чтобы их отполировали. Анна бросила на стул вещи, плеснула себе алкоголя. Она хотела оказаться в месте, где не увидит ни мачете тигра, ни лицо Сальвадора, который говорил ей: «С тобой я не чувствую себя в безопасности». Она выпила, выдумывая умные опровержения. Во всех случаях она была права. Она произнесла их на английском, затем перевела на испанский. Она порепетировала перед маской, которая выглядела так же, как и лицо самой Анны: разбито.

На экране телефона появилось новое сообщение от Дэвида: Позвони мне. Не ты 1 страдаешь.

Анна набрала: No quiero verte ni en pintura.

Обретя уверенность в себе, она вышла в коридор. Перила, спускаясь по спирали, вели к огромному восточному ковру. Она нагнулась и посмотрела вниз, представляя, как выглядело бы ее падение. Искусство падения. Зрелище. Она надела бы платье из мятно-зеленой тафты, которая раздулась бы и укрыла ее, словно кокон, в этот величественный момент. Мескаль подступил к горлу в тот момент, когда архангелы запели на латыни. Факт: два самых частых сна, которые видят люди, – это когда они убегают от преследования и прыгают с высоты. И она подумала: «Я живу во сне».

Она быстро опьянела, и ей хотелось быть еще более пьяной. Позади нее на дисплее транслировались изображения дорогих товаров, которые можно было приобрести в номере: серебряный чайный набор, фарфоровый херувим, шелковые шарфы. Когда она не смогла открыть мини-сейф ключом от номера, она подсветила себе телефоном и достала швейцарский нож. Она вскрыла замок ящика и, похвалив себя за гениальность, достала оттуда шарф, затем вытащила медный подсвечник с нефритовым ангелом. Она собирала искусство. Она была коллекционером.

Она оставила дверь открытой и поднялась наверх, напевая: «Тигр, Тигр, жгучий страх».

Какому кретину пришло в голову подписываться именем «Тигр»?

На четвертом этаже она нашла молельню. Как странно. Как загадочно. Четыре ряда лавок перед распятием, выполненным в реальном размере. Иисус истекал кровью, его борода была всклокочена, в глазах теплился слабый огонек жизни. Она на секунду задумалась, помолиться ли ей, но вместо этого сделала пару фотографий. Щелк, щелк, щелк. Зеленый диод вспыхнул несколько раз. Помещение вращалось. По-прежнему сжимая в руках подсвечник с ангелом, Анна отбросила на спину конец шарфа и легла на пол, глядя на фей, нет, на фурий, которые танцевали на потолке. Фурий со змеями в волосах. Прелюбодеяние. Инцест. Убийство. Они пришли на землю, чтобы виновные обезумели.

Она будет спать здесь. Подождет ангела, который спасет ее.

Через некоторое время она открыла глаза. Над ней стояла миловидная женщина. Она была одета в черную униформу. Белый воротничок был безупречно выглажен. Рядом появилось еще одно лицо. Консьерж. Рядом с ним стоял швейцар с плохим телосложением. Женщина спросила:

– Вызвать полицию?

Голоса архангелов смешались в божественном хоре, но Анна не могла ни ответить, ни пошевелиться. Она позволила сну увлечь себя в его объятия. Крепкие и теплые.

Ей снилось, что Томас раздевал ее. Ей снилось, что ей это нравилось.

 

22

Черный археолог

С ревом и стоном автобус карабкался в гору, водитель с трудом переключал передачи старой развалины, которая чудом еще была на ходу. Они держались за руки. Брекеты Чело блестели, как драгоценности. Он не делал этого со времен старшей школы: пригласить куда-то девушку, расплачиваться по счету, держаться за руки. Невинность этого момента затронула в его душе неведомые струны. Жизнь могла быть песней о любви. Безопасным местом, где люди держались друг за друга.

В каждой комнате города, где горел свет, были люди.

По возвращении домой он поцеловал Чело, пожелав ей buenas noches. Быстро, в губы. Отворачиваясь, он почувствовал гордость за самого себя. Впервые в своей жизни он не стремился поскорее зайти слишком далеко.

Он тяжело грохнулся на кровать. В воздухе пахло соломой и шерстью животных, которые находились неподалеку – в яслях. Ночь оживала, наполняясь звуками. Собаки. Фейерверки. Музыка ранчеро. Серхио Вега. Снова. Они ставили этот заезженный хит каждые пять минут. Бедный ублюдок. Король narcocorridos писал убийственно певучие баллады о наркобаронах. Однажды поползли слухи, что Вегу убили. Певец дал интервью, чтобы положить им конец. Через несколько часов после опровержения он был застрелен в своем красном «кадиллаке». Никогда не предугадаешь такое.

Комары долбили голову черного археолога. Никакой тебе чертовой защиты от них, никакой сетки. Где же Чело, почему она не составит ему компанию? Забудь о занудной галантности. Кем ты себя возомнил? Фрэнком Синатрой? Сердечный приступ, аневризма, пуля в затылок – ты никогда не знаешь, куда за тобой приедет твой личный красный «кадди», поэтому трахни девчонку. Трахни ее прямо сейчас.

Он поджег косяк, пытаясь назвать каждый предмет, очертания которого видел в темноте. Рейес был где-то рядом, снаружи, но до тех пор, пока черный археолог оставался для него мертвым, он был в безопасности. Дверь автомобиля. Мотоцикл. Колокольчик на шее коровы. Ночь все никак не могла заткнуться. Травка была неплохая, но он мог забить и получше. Тот парень у киоска – продавец, не иначе. Если он пойдет сейчас, то вернется через полчаса. Чело не успеет соскучиться по нему, потому что Чело уже спит. Очень эгоистично с ее стороны, но все люди такие. Свои желания ставят на первый план.

Его девушка появилась на пороге неожиданно, с тихим «Hola». Тусклый фонарь освещал ее расплывшийся силуэт в ночной рубашке. Ее живот напоминал черному археологу Нептун.

– Иди сюда, – сказал он. – Ложись рядом со мной.

Он никогда не был рядом с беременной женщиной, и ему стало страшно интересно, какова она на ощупь. Неужели такая же, как обычная толстая девчонка? Но она вся была твердой: и руки, и ноги, и плечи, и живот. Однако у нее был мягкий аромат. Цветочный шампунь. Черный археолог возбудился. Она была в трусиках, но они скрывали немногое. Он погладил ее шею. Она подвинулась к нему, будто он все делал правильно. Ее живот был таким большим, что черный археолог смутился и перевернул ее на другой бок, затем лег с ней рядом в позу ложек и положил руки в теплое место между ее животом и грудью. Струпья на руках и ногах все еще болели. Черного археолога охватила странная грусть – то ли дежавю, то ли предчувствие, то ли предупреждение. Но это чувство быстро сменилось радостью. В отличие от Серхио Веги он не был мертв. В любой день ты мог начать все с чистого листа. В любой день ты мог сказать: «Я больше не буду этим заниматься. Вместо этого я займусь вот этим».

Мужчина мог заселить все Соединенные Штаты за одно свое семяизвержение.

Мужчина мог встретить свою будущую жену в автобусе.

Черный археолог снова произнес ее имя. Его было сложно запомнить, потому что оно не означало ничего.

– Чело. Что это за имя?

Девушка посмотрела на него с удивлением, затем мягко сжала его руку. Она говорила терпеливо, словно не возражала против того, чтобы учить его всему всю оставшуюся жизнь.

– Чело – это сокращенное от Консуэло.

– Consuelo?

Утешение. Он сомневался, что она сможет объяснить значение по-английски. Разве что «утешительный приз», не то, чем мать могла бы назвать свое дитя. Он поцеловал ее в спину через ночную рубашку.

– И что значит consuelo?

Она положила голову ему на грудь и прошептала:

– Это.

 

23

Анна

Анна проснулась с дичайшим похмельем и, к своему удивлению, обнаружила, что лежит нагая на кровати, которую видит впервые. Григорианские песнопения сменились противным жужжанием огромной черной мухи. Солнце было почти в зените. Ее рюкзак лежал на полу. Ее одежда была аккуратно сложена на стуле. На прикроватной тумбе лежали зубная щетка, зубная паста и аспирин. Она воспользовалась всем предоставленным. Голова раскалывалась. Она попыталась восстановить в памяти вчерашние события. Отель. Винтовая лестница. Фурии. Снаружи, иногда захлебываясь, ревел мотор. Рабочие что-то делали. Анна понимала, где находится, но не могла вспомнить, как сюда попала. Она всегда говорила себе, что алкоголизм отца – это его проблема, а не ее, однако сейчас задумалась о масштабах этой конкретной наследственности. Она пополоскала рот водой и снова упала на кровать.

Когда Анна проснулась во второй раз, у ее кровати на корточках сидел Томас. Его глаза светились ярче, чем обычно. Он смотрел на нее то ли дружелюбно, то ли взглядом победителя. Серые пучки волос на висках торчали, напоминая искры одноразовых зажигалок. На кухне гремели горшки. Соледад.

– Как я здесь оказалась? – спросила Анна.

– Я спас тебя. Ты помнишь?

Анна приложила руку ко лбу. Это немного помогло.

– Не очень. Я была такая уставшая.

– Ты была в стельку пьяна. Ты украла безделушки в мини-сейфе лучшего отеля Оахаки, а потом потеряла сознание в молельне на верхнем этаже. Отель собирался предъявить обвинения, но я отсыпал им немного наличных. Они были счастливы избежать международного скандала с арестом американской гражданки. Я отвез тебя домой, и ты атаковала меня своей благодарностью. Конечно, как джентльмену, мне пришлось уступить, хотя я и подверг опасности свои брачные узы.

Он провел рукой по ее животу и груди.

– Томас! – послышался крик Констанс.

Он вздохнул и обернулся.

– Подожди. Почему из отеля позвонили тебе? – Несмотря на все ее потуги привести мысли в порядок и вытащить себя из этого болота, она не могла понять, почему все дороги вели обратно к Томасу.

– Ты не помнишь? – Он нежно взял ее за подбородок. – Ты указала Констанс как контактное лицо на экстренный случай.

Анна оделась. Автомобиль выехал на шоссе. Она выглянула в окно. Полиция. Томас кивнул двоим офицерам, здороваясь. Она вылезла в люк машины, чтобы подставить лицо ветру. Для чего было все это? Кому все это нужно? Было воскресенье. Через двадцать четыре часа она будет лететь домой с посмертной маской. Все, что ей было нужно, – найти номер в гостинице неподалеку от аэропорта. Тихую нору, где она спрячется всего на одну ночь, чтобы ни один тигр не смог ее отыскать.

Город уже был окутан полуденным зноем. Она выскользнула из своего кардигана, расстегнула рюкзак и обомлела. Господи, нет, прошу тебя. Она перевернула все свои вещи, ковыряясь, разбрасывая, разрывая все, что было внутри. Ее ужаснуло не то, что она там увидела, а то, чего она там не увидела. Посмертная маска исчезла.

 

24

Коллекционер

Если он собирается в Мексику, то ему понадобится чемодан. Дэниел Рэмси взялся за перила, ставя каждую ногу с осторожностью. Оставаться на ногах. Вот и все, что нужно. Вот и хорошо. В подвале много лет царил беспорядок. Заржавевшая фурнитура с террасы, старая бытовая техника и самое большое разочарование – сорок две коробки, пронумерованные, уложенные в ряды на полках. Полная Коллекция Рэмси.

Ну, вот тебе и музей.

Чудесным образом его чемодан оказался ровно на том месте, где он и предполагал. Он снял его с полки, покатал по полу, проверяя колеса. Где-то во всем этом бардаке валялось его мексиканское походное обмундирование, поясная сумка для денег, трость для ходьбы. Он отодвинул коробку в сторону, принуждая себя быть терпеливым. Ему хотелось быть наверху со свежим бокалом чего-нибудь покрепче. Каждую секунду он мог повредить спину. Вот оно. Ведерко с рождественскими открытками, корзина с вещами, а за ней коробка с надписью «Оахака».

Внутри были блокноты с его путевыми заметками. Его прошлое, его жизнь с Роуз, его поездки, его покупки. С тех пор как пришло письмо из Метрополитен-музея, он часто собирался прочесть свои записи, но всякий раз был слишком зол, слишком огорчен, слишком боялся.

Но сейчас… Он полез в набедренный карман, притронулся к фляжке. Просто притронулся – и ее присутствие придало ему спокойствия и уверенности.

Он открыл коробку, подвинул стул к свету. Первая тетрадь была датирована 1995 годом, три года спустя после смерти Роуз. Он был в депрессии, мотаясь по Мехико, словно движение могло вернуть любимую обратно.

Последнюю неделю провел в «Пинотепа Насьональ». Семья Лопес. Купил две великолепные маски мавританцев. Переплатил, но просто не было желания и сил торговаться. Оставил свою карточку, и Хорхе, сын, обещал держать ухо востро. Мы ездим вместе с Мэлоуном. Он представляет меня всем как El Coleccionista и постоянно подшучивает, в то время как у самого его «молельня» забита, наверное, доверху. Обещает сводить меня туда однажды. Отношусь к этому без энтузиазма. Он флиртует с каждой официанткой младше тридцати, разбрасываясь чеками с сумасшедшими чаевыми. Я делаю вид, что ничего не замечаю. Он всегда паршиво обращался с женщинами. Удивительно, как Констанс удается мириться с ним. Завтра мы едем в Сан-Хуан-дель-Монте. По наводке Гонсалеса будем искать призрачные маски центурионов… А вот и напитки принесли. Мэлоун угощает…

Дэниел Рэмси прищурился, вспоминая прошлое. Затем продолжил читать.

У Родригеса остался только один центурион, который больше ста лет хранился в его семье. Мы с Мэлоуном едва не подрались из-за нее, но он одумался и уступил. Я, может быть, и переплатил, но это великолепная маска, она пробуждает воображение. Родригес почувствовал наш энтузиазм и раз пять спросил, сколько я платил за каждую маску, купленную в этой поездке. Мэлоун надулся, но я понимал, что он играет на публику, вызывая сочувствие. Гонсалес давал мне напутствия перед этой поездкой, он говорил, что предпочитает работать со мной, и я понимаю его: с Мэлоуном трудно поладить, иногда он платит слишком мало за качественные маски. Конечно, мастерство исполнения центуриона просто поражает. Позже Мэлоун признал, что я отхватил себе отличную вещицу.

Он встал, открыл чемодан, сложил туда блокноты, застегнул его, поднялся по лестнице, осторожно, чтобы не свалиться. В гостиной он плеснул себе водки и устроился поудобнее в кресле-качалке, чтобы читать дальше.

Через час план был ясен. Через два часа сомнений больше не оставалось. Его действительно обманули. Но это были не мексиканские резчики.

Небо за окном не предвещало ничего хорошего. Может, снег, а может, и ледяной дождь. Трясущимися руками Дэниел Рэмси открыл ящик в шкафу и достал оттуда свой паспорт.

 

25

Анна

Посмертная маска снова исчезла, и Анна почти не сомневалась в том, что теперь она оказалась в руках Томаса Мэлоуна. Не то чтобы он давал ей повод так подумать. Напротив, коллекционер был сама нежность и вежливость. Он мило пошутил о пищевом отравлении и провел ее до дверей отеля. Его глаза светились и манили, соблазняя ее. Или, может быть, она просто представляла себе еще одну маску?

У нее оставалась единственная надежда: «Эксельсиор». Консьерж, уже другой, поприветствовал Анну коротким кивком и позвал управляющего. Это был веселый, добродушный человек, чей лоб напоминал Анне купол, а усы подрагивали, пока он с сочувствием и озабоченностью слушал ее историю. (Очевидно, ему уже успели обо всем доложить, когда он прибыл на работу утром.) Она извинилась, предложила заплатить за шарф и подсвечник – обычный блеф, у нее просто не было таких денег, – но управляющий сказал, что señor обо всем позаботился. Анна спросила, не находил ли кто-нибудь бирюзовую маску. Управляющий устроил грандиозное представление с вызовом горничной, напуганной девушки, которая клялась, что ничего не брала. Нет, señorita, она не видела маску. Нет, señorita, в комнате ничего не оставалось. Управляющий проверил oficina de objetos perdidos.

– Мне очень жаль, – сказал он. – Мы не видели маску, которую вы описываете.

И после этого Анна поняла, что все пропало. Все окончательно рухнуло. Мечты Рэмси о возвращении себе репутации разбились об очередной провал. Маска была у Томаса Мэлоуна, и ни Анна Рэмси, ни Анна Букман не могли ее забрать. К этому моменту Томас уже разобрался, кем она была на самом деле, – не безработным талантом, а соперником-коллекционером. Изнывая от жары, похмелья и отчаяния, Анна бродила по иссушенным солнцем улицам Оахаки. Пришло время забыть об имперских трофеях. Сейчас она готова была отдать жизнь за таблетку аспирина.

По воскресеньям в центре работала только одна аптека. Очередь почти не двигалась. Анна пересчитывала покупателей, когда судьба нанесла ей новый страшный удар. Обтягивающие джинсы, черные туфли на высоких каблуках, солнцезащитные очки, висевшие на декольте, – cariño стояла в очереди первой. Анна опустила голову, чувствуя себя неопрятной, отталкивающей. Ее дыхания вполне хватило бы, чтобы разжечь хибачи.

Фармацевт понимающе выслушал ее, затем протянул упаковку таблеток. Когда cariño полезла в сумочку за деньгами, чтобы рассчитаться, Анна подобралась достаточно близко, чтобы разглядеть розовый стикер на упаковке. Витамины для беременных.

Вода, кофе, «маргарита».

Делая заказ по второму кругу, Анна пропустила воду.

Летящий на эшелоне самолет оставил белый инверсионный след, разделивший небо надвое. Ее собственный рейс домой вылетает уже завтра. Она подвела итоги, считая набранные очки. Она потеряла посмертную маску. Она потеряла шанс на галерею имени Роуз Уайт Рэмси. Она потеряла Дэвида. Она потеряла Сальвадора. Она потеряла двенадцать тысяч долларов. Она потеряла отца. Но у нее все еще оставалось время, чтобы сделать правильно хотя бы одну вещь: сегодня она возьмет такси, чтобы уехать в горы и развеять прах своей матери на старой арене для боя быков, в самом красивом месте Оахаки.

Она открыла сумку и обнаружила там записку, сложенную в несколько раз. Текст в ней напоминал старомодную телеграмму.

Malinche. Постой. Необходимо дальнейшее сотрудничество. Постой. Жду тебя в «Ви-Ай-Пи Отеле» в 9. Постой. У меня есть еще один подарок.

Какого черта понадобилось Томасу сейчас? Она смяла записку в шарик и оставила ее в пепельнице, борясь с желанием поджечь гнусный клочок бумаги.

Объятая спокойствием воскресной послеобеденной дремы «Puesta del Sol» казалась толстой и сытой. Анна не была здесь с тех пор, как обнаружила проклятую маску у себя на двери. Конечно, Тигр не покажет своей морды в ярком дневном свете. А ей просто нужно было сложить вещи. Анна сказала администратору, который заступил на смену в выходные, что она выезжает, и попросила помочь с сумками через cinco minutos. Она выглянула в окно. Ничего подозрительного. Она повернула ключ, побросала вещи в чемодан, не заботясь о том, чтобы сложить их или пересчитать. Когда она встала на колени, чтобы проверить, ничего ли не закатилось под кровать, на ее голову легла рука.

– No te mueves.

Анна вскрикнула. Рука ударила ее лицом об пол.

– Si gritas, te mato. – Если ты закричишь, я убью тебя. – Dame la máscara.

– No la tengo.

Рука отпустила ее голову. Анна медленно обернулась. Напавшим был мужчина в маске тигра, мужчина, который зарезал танцора, убил и сжег старую вдову, преследовал Анну в горах. Он доставал вещи из ее сумки. Анна свернулась калачиком, подтянув колени к груди. Из раны на щеке снова сочилась кровь. Боль была знакомой, приятной, родной. Видишь, ты ранил меня, этого довольно. Теперь уходи. Тигр подвинул себе стул и сел, положив на колени мачете.

– Где маска?

– У меня ее нет.

– Она где-то здесь.

– Кто-то украл ее у меня. – Ее испанский резко куда-то испарился. Мужской род. Женский род. Кому, черт возьми, какое дело?

– Déjate las macanas.

– Я клянусь, что ее у меня украли. Не нужно причинять мне вред. Нападать на американцев опасно. – Анна не могла сообразить, подходило ли сюда слово herir. Она могла просто сказать ему, что это опасно – трогать американцев. – Если ты ранишь меня, то будут… – Единственное слово, которое пришло ей в голову, было слово «последствия».

– Señorita?

Администратор.

Тигр сунул мачете под ее рубашку, отрезав клочок ткани.

– Ответь ему, – прошипел он.

– Todo está bien. – Она надеялась, что администратор услышит подтекст этих слов. Страх. – Я передумала и останусь еще на одну ночь.

– Bueno. Como usted lo desea.

Шаги стихли. Идиот оставил ее здесь. Тем временем Тигр прошел в душ и взял в руки урну с прахом ее матери.

– Что это?

– Nada.

Он потряс ее, угрожая рассыпать содержимое на пол.

– Ты думаешь, я совсем идиот?

– Не надо, пожалуйста! Это моя мама, – взмолилась Анна. – Она погибла. Она хотела быть в Мексике.

– Тогда я заберу твою погибшую маму с собой. Когда ты достанешь мне маску, я верну ее тебе.

– Я уезжаю завтра.

– Нет.

– Пожалуйста.

Тигр закрыл урну, но не поставил ее обратно.

– Я даю тебе время до пятницы. Встретимся в полночь в Монте– Альбан. У Дасантес. Приходи одна. Если ты не придешь, я смою этот мусор в унитаз в борделе, что по дороге на Герреро. Ты поняла?

Анна повторила свое задание:

– Я собираюсь достать для тебя маску.

Это был самый простой способ сотворить свое будущее. Я собираюсь найти маску. Я собираюсь умереть в этой вонючей комнатушке в гостинице. Я собираюсь потерять свою маму навсегда.

Тигр бросил свой мачете на стул.

– Если ты обманешь меня, то я убью тебя, твоего симпатичного женишка и его уродливую мать.

Анна рискнула пошутить:

– И мать? Точно? Обещаешь?

– В качестве подарка. – Он встал, но вдруг остановился. – Ты дева?

– Есть ли у меня Дева? – Она дотронулась до кулона со святым Антонием.

– Нет. Ты – девственница?

Она думала, что кошмар почти закончился, но, возможно, он только начинался.

– Нет, – сказала она еле слышно.

Он пощекотал ее ножом между ног. Анна всхлипнула. Кожа. Она ничем не могла защитить.

– Плохо, очень плохо, – сказал он, поворачиваясь. – Мне не интересна la chingada.

Довольно долго Анна сидела, не шевелясь; потом встала и не могла остановиться – бродила взад и вперед по дворику, наматывала круги вокруг высохшего фонтана с херувимом, курила, ругалась, взлохмачивая волосы. Она приехала в Мексику, чтобы похоронить останки своей матери, но потеряла даже их. Хотя – фактически – она их не потеряла. Они находились на ответственном хранении у наемника наркобарона. Это было ужасно. Безумно. Безумно ужасно.

Выкурив еще две сигареты, она рухнула за стол и накрыла голову руками. Мама, мама, мама. Спустя двадцать лет у нее осталось слишком мало воспоминаний. Чайные церемонии. Ее мама разливала яблочный чай по маленьким чашкам, которые разрисовала своими руками. Она говорила с деланным южным акцентом. «Благослови мое сердце, мисс Анна. Ты услада для уставших глаз». Ее мама, которая любила прогулки по пляжу, которая научила Анну вызывать улиток из их раковин. Ее мама, которая вязала одеяла для ее кукол, коллекционировала винтажные скатерти и салфетки, выгоняла пауков на улицу. Ее мама, которая тоже не питала никакой симпатии к преступникам. «Выбрось ключ», – сказала как-то раз она, складывая газету, в которой только что прочитала об очередном убийце. «Пусть просто уйдет». (Она бы питала отвращение к той жестокости, которая творится в Мексике из-за наркотиков. Сколько денег им нужно? Стали ли эти наркобароны счастливее? Они спят с оружием в руках. Их собственные дети в постоянной опасности.)

Когда отец Анны отправлялся в очередную поездку, они с мамой оставались одни и дни тянулись, словно годы. Ее мама редко теряла самообладание, хотя ничто так не выводило ее из себя, как жалобы Анны, что ей скучно. «Возьми книгу. Порисуй. Напиши письмо. Покатайся на велосипеде». Список был разнообразен до бесконечности, но всегда заканчивался словами: «Иди и влезь на дерево». Это был мамин способ сказать: «Оставь меня в покое». Ее мама готовилась получить степень по специальности «музейное дело» и проводила долгие часы над нудными книгами, постоянно делая заметки и умоляя Анну подарить ей хотя бы час тишины.

Поэтому Анна лазила по деревьям. До тех пор, пока однажды не взобралась на сосну так высоко, что не смогла спуститься обратно. Застряв на высоте шесть метров, она вцепилась в ветку. Джинсы были вымазаны в сосновой смоле, пальцы ободраны. С этой высоты ей было видно черепицу на крыше. Карабкаться вверх было легко. Не смотри вниз. И она не смотрела, пока мама не выбежала на улицу и не встала под деревом, маленькая и взволнованная, держа руки на поясе.

– Милая, ты слишком высоко залезла. Ты сможешь сама спуститься?

Ее голос был серьезным, но спокойным. Она была одета в свою любимую футболку, которую купила в магазине подержанных вещей, – красный воротник, подкатанные рукава.

Анна сидела на ветке боком, как на качели. Она не могла перебросить вторую ногу, чтобы попробовать спуститься. От высоты у нее закружилась голова. Поднялся ветер, предвещая дождь. Она держалась изо всех сил, чтобы не разрыдаться.

– Я могу прыгнуть к тебе?

В глазах мамы она увидела ужас.

– Господи Иисусе. Не вздумай двигаться.

Мама бросилась в дом, и Анна увидела, как развеваются ее волосы. Через минуту она вернулась.

– Пожарные уже едут. Пожалуйста, держись крепче.

– Где пожар? Я хочу вниз.

То, что случилось потом, удивило Анну еще больше. Мама стала лезть на дерево. Анна никогда прежде не видела маму, лазающую по деревьям, но у нее были сильные руки, и она быстро преодолела расстояние до малышки. Она была атлетического телосложения, в колледже серьезно занималась теннисом. Она все еще могла показать класс.

Ближе к вершине ветви становились тоньше. Когда мама дотронулась до голубых кроссовок Анны, она остановилась и они вдвоем стали ждать пожарную лестницу, вдыхая запах земли и хвои. «Две новогодние игрушки на рождественской елке, – скажет позже мама. – Нам не хватало только звезды».

Когда им помогли спуститься, мама взяла Анну на руки и прошептала:

– Прости меня. Это я во всем виновата.

Анна решила, что стоило пройти через такой страх, чтобы теперь ощутить такую заботу.

– Чему ты научилась сегодня? – спросила мама, когда укладывала Анну в постель вечером того же дня. Ее руки пахли кремом «Нивея».

– Не лазать по деревьям?

Мама отрицательно покачала головой, потом поцеловала Анну в щеку.

– В следующий раз, когда полезешь на дерево, бери меня с собой.

Горничная прошла мимо с тележкой, полной грязного белья. Анна соскучилась по маме так сильно, что у нее заболели зубы. Если бы только было можно вызвать мертвых из снов и историй, воспоминаний и фотографий. Если бы они могли хоть ненадолго вернуться. Хотя бы на день.

В следующий раз, когда полезешь на дерево… Бери меня с собой. Бери меня с собой.

И Анна подумала: «Тигр может забрать мою маску, но не мою маму».

Она сделает то, что была вынуждена сделать. Она сделает то, что должна.

Анна вернулась в свой номер, открыла шкаф, достала маску Малинче, которую подарил ей Томас. Как поступила донья Марина, когда воинственный испанский конкистадор Эрнан Кортес и его армия мародеров напали на ее любимый город?

Ла Малинче переспала с врагом – и спаслась.

 

26

Садовник

Хьюго сел прямо напротив Иисуса. После того как он оставил американку, Хьюго бросился в первую же церковь, которая попалась на пути, воодушевленный и пристыженный одновременно. Да, его молитва ничего не дала камню, но, возможно, чтобы молитвы достигли Всевышнего, нужно было хотя бы выйти из автомобиля. Он склонил голову. Он молился, чтобы не оказалось, что он причинил девушке вред. Он молился о мертвых. Их было так много. Мертвые превосходили по численности живых как минимум в десять раз: мексиканцы, которые погибали на границе; молодые женщины в Хуаресе, которые пропадали бесследно, feminicidios, кого-то продали, кого-то, скорее всего, пустили на органы; полицейские, которые погибли в перестрелках с наркоторговцами; торговцы, которые погибли в перестрелках с полицией; собственный отец Хьюго умер и оставил его; его мать, которая тоже ушла. Мертвые не давали ему покоя во сне. Мать Педро, стеная, мыла полы во дворце Монтесумы. Педро стучал. Его месть. В загробном мире он станет кузнецом, будет ковать крючки, засовы и ключи. Он помолился о матери этой девушки, ее пепле в урне, которая лежала на заднем сиденье его автомобиля.

Миллиарды людей по всему миру умирали, и тем не менее все эти души верили, что их жизнь бесценна. Мужчины и женщины мечтали, и любили, и ели, и смотрели на мир своими глазами, и видели, как их тела стареют, высыхают, и возвращались обратно в землю, из которой вышли; о них забыли, не считая нескольких счастливчиков; их растаптывали живые, которые работали и трахались, сгибаясь под бременем своих бесконечных желаний. Своим миром живые были обязаны мертвым. Какое право он имел воровать их пышное убранство?

Хьюго повернулся к Богородице. Матерь Божья успокоила его, утолила печали. Когда он посмотрел на ее лицо, то понял одну вещь: когда американка принесет ему посмертную маску, он не отдаст ее ни Оскару Рейесу Каррильо, ни Томасу Мэлоуну, ни Лоренцо Гонсалесу. Ни ради денег или любви, ни из-за чувства вины или благодарности. Ни даже ради благополучия и безопасности девочки из магазина канцелярских товаров. Осталось только два предзнаменования – двуглавое чудовище и горящий храм. Империей, как теперь понимал Хьюго, был его собственный разум, тонкое царство ума. Путь к спасению был настолько простым, что казался детским. Он почти слышал голос матери, ворчащей, когда он оставлял свои игрушки разбросанными: «Hijo, положи вещи туда, где они должны быть».

По возвращении домой он обнаружил жену лежащей с закрытыми глазами на полу. Вокруг нее валялись кусочки нарезанного яблока.

Он упал возле нее на колени:

– Qué te ha pasado?

– У меня немного закружилась голова, но теперь все прошло. Я отдыхаю. У меня для тебя хорошие новости.

Он схватил ее за руку.

– Ты с ума сошла? Ты лежишь на полу без сознания. Какие хорошие новости?

– Пресвятая Дева послала нам дитя.

Хьюго качнулся и встал на ноги.

– Я беременна, но не волнуйся. – Голос его жены становился увереннее. – Мы все еще можем переехать на ту сторону. Ребенок родится с американским паспортом. Богородица услышала наши молитвы.

Хьюго изобразил на лице восторг. Довольный муж. Счастливый отец. Как далеко зайдет мужчина, чтобы сделать такое лицо? Он положил руку на ее живот.

– Я ничего не чувствую. Ты уверена?

– Ему только несколько недель. Он размером с зернышко риса.

Хьюго помог ей подняться и лечь в постель.

– Отдохни пока, а я позабочусь о тебе.

Он ретировался во двор, поднял упавший апельсин и швырнул его в темноту. Звезды мерцали, посылая ему сообщение, которое он не смог расшифровать.

Зрелый человек имеет

сердце твердое как камень…

Из своей книги об истории ацтеков он вспоминал «Уеуетлатолли», древние истины и учения науа, уроки, которые давали молодым людям, чтобы те вели хорошую жизнь. Их повторяли в школе. Их вспоминали, когда уходили близкие.

Слезы застлали ему глаза. Он плакал из-за себя, из-за жены, из-за нерожденного ребенка, из-за американской девушки, которая привезла с собой мертвую мать, из-за девочки из магазина канцелярских товаров в ее желтом платье – этого солнца, вокруг которого вращался его мир, прекрасной, молодой и яркой девочки.

Он хотел, чтобы этого ребенка носила под сердцем она.

На экране его телефона появилось сообщение. Рейес. Я жду. У твоей жены красивые руки.

Со стоном Хьюго свернулся в клубок и прижался лбом к сырой земле.

 

27

Домработница

– Santísima Virgen, пощади меня. Я сказала Хьюго неправду. Слова вырвались у меня быстрее, чем я смогла одуматься. Прости меня. Позволь мне доказать, что я достойна твоего благословения. Я видела, что внутри часовни, и теперь понимаю, почему señor’у нужна была вода. Каждую ночь, когда зажигается свет в его часовне, я наблюдаю и молюсь. Страшные вещи приходят мне в голову. Зло настолько запутано, насколько доброта откровенна и проста. Señora не хочет этого замечать. Иногда самое храброе, что ты можешь сделать, это открыть глаза. Я понимаю, какое испытание ты мне послала. Это хорошая работа, и я могу сделать ее во имя тебя. Взамен я молю тебя, Virgencita, сделай меня честной женщиной. Ложь будет оставаться ложью, пока в ней не будет ни капли правды. Я была бы хорошей матерью.

 

28

Коллекционер

Голые поля в Коннектикуте покрылись изморозью. Дэниел Рэмси ехал в аэропорт, где его уже ждал электронный билет. Его покрасневшие глаза метались от спидометра к бутылке водки, которая мирно лежала на пассажирском сиденье. Промозглый ветер хлестал его по лицу. Проснись, проснись, проснись. Он не спал. Томас Мэлоун. Это имя звучало из его уст как проклятье.

Трасса 1 была перекрыта. Происшествие или дорожные работы. Он свернул в парк, планируя свою месть. Он будет сердечно рад, пожмет руки, с удовольствием примет приглашение и сядет на стул во дворе, перед тем как холодно предъявить свои обвинения: «Я думаю, что ты продал мне несколько фальшивых масок некоторое время назад. Ты и Гонсалес». Если Констанс услышит, так тому и быть. Пусть знает, что человек, за которого она вышла замуж, оказался лжецом, мошенником. Томас изобразит недоумение, станет отрицать все своим сливочным голосом: «Я понимаю, через что тебе пришлось пройти, и мне искренне жаль, но ты ведь не всерьез винишь меня в своих проблемах?»

Движение понемногу возобновлялось, но очень медленно. Он опаздывал. Нужно было ехать экспрессом. Последние капли водки плескались в бутылке. Иногда мужчине нужно выпить, чтобы оторвать свою задницу от кресла. Шекспиру это было известно. И Черчиллю тоже. Колени снова ныли. Водка раздражала его. Допей эту чертову дрянь. Одним глотком он с ней справился.

ДТП было впечатляющим. Белый седан лежал, перевернувшись, посреди дороги, как огромная раненая чайка. Он объехал груду металла, нажал на педаль акселератора, оценивая время, ускоряясь так, чтобы проскочить перекресток перед тем, как загорится красный свет. Автомобили рвались вперед, жадные ублюдки. Видно, им было по душе создавать пробки и стоять в них. Перед ним неожиданно оказался темно-бордовый микроавтобус. В окне его он увидел бледное лицо ребенка в шапке с бубоном. Он резко свернул в сторону, перестарался, наехал на бордюр и вернулся обратно на трассу. Он пискнул, как девчонка, и трясущимися руками прикоснулся к груди, проверяя, на месте ли сердце. Ничего не случилось. Ни ДТП. Ни травм. Он перестроился в медленный ряд, вразумленный, но все еще едущий, и только тогда услышал вой сирен. И он подумал: «Томас Мэлоун – дьявол, и никто не может его остановить».

 

29

Черный археолог

Он видел, что выйти в свет с мужчиной столь поздней ночью для Чело было серьезным событием. Она заказала лимонад из лайма и кусочек шоколадного пирога. Он взял себе пиво и стопку виски. Они провели день, гуляя по городу, останавливаясь, чтобы купить ледяной стружки и сделать глупые фотографии друг с другом. К шести часам они устали и бросили якорь в кафе. Он выследит Мэлоуна завтра, ибо сегодня не чувствует никаких амбиций. Он купил розу у женщины с корзиной на голове. По полной цене. Не торгуясь. Чело прижалась носом к самому сердцу цветка, затем положила розу, будто у нее было множество поклонников, много роз, будто у нее была коллекция.

Черный археолог пытался расслабиться, но паранойя то и дело нарушала его покой. Кто знал, где материализуется уродливая рожа Рейеса? Если Чело могла появиться в автобусе и сделать все вокруг прекрасным, то Рейес мог появиться в кафе с заряженными пушками. Чело обещала помочь ему, но она не могла защитить его от Рейеса или отвести его к Мэлоуну. Наверное, он должен был помолиться.

– Tal vez debería rezar. – Черный археолог постарался убрать всю гордыню и спесь из голоса. – Чтобы найти своего друга, вот об этом.

Девушка кивнула, словно давно ожидала этого.

– Всевышний поможет, если его попросить.

– Что я должен сказать?

Девушка постучала ногтями по своей соломинке.

– Говори своими словами. Своим голосом.

– Каким голосом?

– Голосом того, кто ты есть.

– А что, если он недостаточно хороший?

Девушка поджала губы.

– Стань лучше. Заслужи его уважение.

Этот комментарий вывел его из себя. Он искал поддержки, а она повергла его в еще большее смятение. Ей самой кто-то засадил, а она строила из себя праведницу.

– А что ты знаешь? – Его голос звучал грубо, и он не задумывался о том, чтобы сменить тон. Его не будут осуждать. И уж точно не девчонка, которая не может наскрести два песо.

Она холодно посмотрела на него.

– Я знаю Всевышнего.

– Никто не знает его.

– Я знаю.

Черный археолог фыркнул и достал сигарету. Чело сидела, сложив руки над животом, как Будда, словно каждый должен был потереть ее живот на удачу. Внезапно черному археологу стало наплевать, что он мог навредить ей – или ребенку. Она приходилась ему… никем. Она была простой шалавой, с которой он познакомился в автобусе. Она не знала, что он выкопал одно из величайших сокровищ в истории Мексики. Она не знала, что он продал это сокровище, украл его обратно и продал во второй раз. И вот теперь, пока она сидела тут и потягивала свой лимонад, он разрабатывал план, чтобы украсть его в третий раз, не ради прибыли, а во имя Пресвятой Девы Гваделупской, ее Пресвятой Девы. Чего добилась в своей жизни Чело? Раздвигала ноги, чистила картошку, выносила приговор. Ему не хватало знания испанского, чтобы описать все, в чем она уступала ему. И поэтому он просто сказал:

– А что Бог говорит о твоем ребенке?

Лицо девушки стало каменным, словно вокруг нее вмиг выросла стена толщиной в двадцать сантиметров. Губы накрыли брекеты.

– Бог говорит, что это Его сын.

– Твой сын – hijo de la chingada.

Это была одна из самых страшных вещей для мексиканца. Твой сын – сын шлюхи, не просто какой-нибудь шлюхи, а Ла Малинче, индианки, которая переспала с Кортесом. Девушка уронила голову, словно он дал ей пощечину.

Он бросил на стол деньги и оставил ее, разъяренный настолько, что не контролировал себя. Дойдя до рынка, он нырнул в самую глубь, пробегая мимо синтетических футболок, мимо связок перца чоризо, висевших, словно вульгарные ожерелья. Он ненавидел эту страну. У мексиканцев не было ничего. Ничего, кроме земли, которую они загадили. Ничего, кроме животных, которых они убивали, реликвий, которые они закладывали, наркотиков, которыми они торговали. Ничего, кроме Бога, который бездействовал. Черный археолог прошел мимо сонных детей, которые гуляли, несмотря на поздний час. Ложись в постель. Иди в школу. Перестань объедаться сладким. Он подумал о своей матери. Во всех бедствиях, которые он терпел в своей жизни, была виновата она. Она не вырастила его тем, кем он хотел стать.

Лавкам мясников не было конца и края. На него воззрилась свиная голова, с которой сняли кожу, голова судьи Верховного суда. Ее губы шевелились. Черный археолог потер глаза, надеясь отогнать видение, но вонючая белая мясистая, жизнерадостная, голубоглазая свиная голова, которая лежала на столе мясника, обращалась к нему, невзирая на разницу в их происхождении и языках. «Послушай девушку, – сказала она. – Поверь во что-то. Я знаю. Я свинья».

Черный археолог посмотрел на обезглавленных индюшек, освежеванных кроликов, весь этот мертвый зверинец, который не стоил и пары песо.

Мясник отвлекся от куриных потрохов на весах.

– Могу я что-то подсказать?

– Ваша свинья разговаривает со мной.

Мясник вытер руки о свой фартук. Красные потеки расплывались в районе его сердца. Он посмотрел на свиную голову, удивленный и впечатленный.

– Если моя свинья разговаривает с вами, вам стоит ее послушать, – сказал он. – Она никогда мне ничего не говорит.

Черный археолог прижал ухо к ноздрям свиньи. Ни звука. Что она сказала? Послушай девушку. Он представил Чело, огромную луну ее живота, созвездие ее веснушек. Почему он потерял самообладание? Он уже не помнил. Он с ужасом осознал, что не очень хорошо запомнил, где она живет, и не взял у нее номер телефона.

Теперь он бежал еще быстрее, толкаясь, натыкаясь на людей. То, чего он хотел, значило больше, чем то, что его обидело. Чело была домом, в котором он будет жить. Детьми, которым он станет отцом. Любовью, которую он будет дарить. Доказательством, что он мужчина, живой, больше не твиггер, который копается под землей. Почти не дыша, он ворвался в кафе, огляделся по сторонам, посмотрел на столы, на их стол, но девушка уже ушла.

Боль от ее отсутствия забрала у него последний глоток воздуха.

Он поднял камень и швырнул его в темноту. Что-то кольнуло в плече. Что-то кольнуло в сердце. Он был не любим и не любил. И в том, и в другом был виноват только он сам.

 

30

Анна

В комнате номер семь в «Ви-Ай-Пи Отеле» не изменилось ничего, кроме постельного белья. Тот же печальный столик, на котором не писали писем. Та же лампа, которая отбрасывала рваную серую тень. Анне не хотелось думать о том, кто спал здесь с момента ее прошлого визита, и о множестве того, что они делали не так и что делали так, как она. Она собиралась соблазнить Томаса Мэлоуна и, пока он будет спать, украсть его ключи. Всю связку, а не один. У нее больше нет времени на тонкие игры. Она проберется в молельню, заберет маску, сбежит, как Холли, встретится с Тигром в пятницу, заберет останки своей матери, улетит за границу и больше никогда не вернется. Томас лежал на кровати и смотрел на экран телефона. Анна выпила мескаль из бумажного стаканчика. Около кровати с ее стороны стояла еще одна коробка, нераспечатанная. Может быть, Томас вернул ей посмертную маску. Она усмехнулась абсурдности своего предположения. Того, чего тебе хотелось, ты никогда не найдешь в чьей-то чужой коробке.

– Открой свой подарок.

– Открою. – Она не шевельнулась.

– Открой его сейчас.

Анна посмотрела на него, гадая, каков он внутри, под всеми слоями своего тщеславия и жадности. Был ли он хорошим человеком или плохим? Она разрезала ножницами ленту. Надежда на счастливый финал была настолько велика, что она растянула процесс, как могла. Пока коробка оставалась закрытой, ее желание все еще могло исполниться.

– Тебе не стоило это делать.

Она сняла крышку коробки. Это была маска, все верно – маска черепа, ухмыляющаяся, белая как мел calavera с ярко-красной губной помадой и кривыми сомкнутыми зубами. Хуже, чем уродливая.

И Анна подумала: «Я встречалась с хорошими мальчиками».

– Надень ее.

Анна покачала головой и задвинула коробку под дешевый диван.

– Это уже слишком. Что следующее? Осел?

– Я хочу, чтобы ты надела ее. Ты должна.

– Я должна? – Нелепость его заявления придала ей уверенности. – Почему?

Он оправдался:

– Я искал женщину, которая будет путешествовать со мной. Я думал, что нашел ее в твоем лице.

– Ты серьезно хочешь, чтобы я надела это?

– Это Calavera Catrina. Посада подсмеивался над индейцами, которые хотели стать европейцами и зазнавались. Ты будешь на вершине моды. Элегантный труп.

– В постели?

– Секс, смерть, религия. Все переплетено. Как думаешь, почему французы называют оргазм «маленькой смертью»?

– Потому что они французы.

– Не будь занудой. Мы играем. Тебе нравится цирк.

Томас достал из портсигара косяк. Она удивилась, но тут же вспомнила, что он торговал наркотиками. Кто знал, что за комбинация веществ позволяла ему удержаться на плаву?

Он затянулся, протянул косяк ей.

– Тебе нравится?

Анна сделала затяжку. Сладкий дым наполнил ее легкие. Она вспомнила одного игрока в лакросс, с которым когда-то встречалась летом, хулигана, который не ведал меры ни в чем. Она выдохнула.

– Сказать, что нравится, – это ничего не сказать.

Пару минут спустя она была в другом измерении. Она не вознеслась на вершину удовольствия, а окаменела, стала камнем, а может быть, существом, живущим под камнем, который под кайфом, слизняком без глаз.

Она вызвалась принести лед под предлогом, что хочет подышать свежим воздухом. На парковке воняло дизельным топливом и картофелем фри. Около автомата со льдом ее телефон зазвенел, сообщив об SMS. Дэвид.

Я слышал, папина сделка накрылась. Прости. За все. Возвращайся домой. Будь со мной.

Кубики льда упали в целлофановый пакет. Анна искала в себе чувства – любовь, сожаление, страх, – но она была такой же пустой и одновременной заполненной, как парковка «Ви-Ай-Пи Отеля». Вправду ли Дэвид сожалел о содеянном? Любил ли он ее? Любила ли она его? Здесь не было фактов, требующих проверки. Ни книга, ни данные переписи, ни сайт не могли подтвердить искренность, не могли построить диаграмму изменения пульсации сердечных артерий. Она представила Дэвида спящим в кровати, пока она лежала без сна ночами, анализируя то, что ей не хватало смелости озвучить. Множество вещей. А может быть, всего одну: «Я хочу, чтобы ты любил меня достаточно для того, чтобы я сказала тебе правду».

Она вернулась в комнату номер семь, прижимая к груди ведерко со льдом. Было не поздно начать все сначала. Анне хорошо удавались начала. Она может начать с того, что будет честна с Томасом Мэлоуном.

Она закрыла за собой дверь. Коллекционер с загадочным выражением лица похлопал по кровати. В комнате становилось тесно. Она испугалась. Честность всегда оказывала на нее такое влияние. С любой маской было безопаснее, чем вовсе без маски.

– Мне нужна твоя помощь, – сказала она, присоединяясь к нему на кровати. – Я попала в большую переделку.

Он поиграл с ее волосами.

– Я настоящий эксперт по выходу из переделок.

Она сглотнула и выдавила из себя слова:

– В ту ночь, в «Эксельсиоре», когда я упала в обморок, я кое-что потеряла…

– Потеряла что?

– Посмертную маску, которую я купила в Сан-Хуан-дель-Монте у той старой женщины, которую убили. Маска была со мной в ту ночь, но когда я проснулась у тебя дома, она исчезла.

Его лицо не выражало никаких эмоций. Она продолжила:

– Мужчина в маске тигра пришел ко мне в гостиницу. Тот самый Тигр, который убил старую женщину. Он угрожал убить меня, если я не отдам ему маску. Он работает на Рейеса. Это ты забрал маску той ночью? Мне все равно, просто мне нужна твоя помощь.

– Посмертную маску с открытки?

Анна кивнула.

– У тебя была посмертная маска Монтесумы и ты ничего мне не рассказала? – Его голос был высоким и жестким. – Несмотря на то, что ты работала на меня, несмотря на то, что мы сблизились, ты ничего не сказала. Ты хотела маску. Насколько я понимаю, для Коллекции Рэмси.

У Анны душа ушла в пятки. Она представила три варианта развития событий, и ни один из них добром не кончался.

– Откуда ты узнал?

– Почему ты считаешь меня таким идиотом? Украла у меня ключ. На том дурацком ужине. У тебя на лице все было написано. Убежала в ванную, чтобы привести себя в порядок. Я позвонил Гонсалесу. Кто она такая и что ей нужно? За две минуты я выбил из него всю информацию. Оказывается, Анна Рэмси приехала в Оахаку и шпионит за мной. Ей не дает покоя некомпетентность родного отца. Она амбициозна, хочет влиться в высокий круг серьезных коллекционеров. Она достает сокровище, но есть небольшая загвоздка: Рейес уже спит и видит это сокровище у себя в кровати, он уже отправил победную открытку своему сопернику. – Томас сделал паузу. – Ну, как я тебе теперь?

Анна потянулась за сигаретой. Ей было не по себе.

– Но бедняжка Анна теряет маску. Может быть, она была пьяна. Может быть, она доверилась тому, кому не следовало доверять. Теперь Рейес требует маску. Он отправляет на охоту своего Тигра, чтобы тот сделал грязную работу, и теперь напуганная Анна хочет, чтобы Томас Мэлоун, человек, которому она лгала, человек, которого она соблазнила и оттолкнула, спас ее. Томас Мэлоун становится привлекательным, когда Анне что-то нужно или чего-то хочется.

Анна посмотрела на двери. Распятия не было. Она помолилась ведерку со льдом.

– Отвечаю на твой вопрос: у меня нет этой маски. Но мог бы я помочь тебе? Возможно. Я мог бы позвонить в американское посольство или перевезти тебя через границу в своем грузовике. Нанять телохранителя. Связаться с Рейесом и обсудить твой случай. Возможно все, но не могла бы ты сначала показать мне, ради чего я должен напрягаться?

Он протянул ей маску черепа.

– Прости меня, пожалуйста, – начала Анна. – Я думала, что это глупая шутка. Тигр забрал прах моей мамы.

– Анна. Ты писатель. Показывай, не рассказывай.

– Ты поможешь мне?

– Помоги себе.

Все к этому шло. Возможно, она всегда знала, что этим все закончится. Она взяла маску черепа, вышла в ванную, села на унитаз, стала разглядывать кончики пальцев на ногах. Полумесяцы по форме и цвету. Если посмертная маска была не у Томаса, то где же она? Если она была у него, то единственный выход – пережить эту ночь. Картина была тяжелой. Анна надела маску и согрела дыханием деревянную внутреннюю сторону. У него странный фетиш. Он находит это сексуальным. Он получает от этого удовольствие. Как насчет танцующего скелета? Я выйду походкой зомби и…

Закричала женщина. Послышался выстрел. Телевизор сообщил о своем присутствии. Возможно, Томас передумал и они мило проведут время, наслаждаясь в обнимку фильмом про мафию. Анна открыла дверь. Он выключил лампы. В исходящем от телевизора свете она обыскала постель, шкафы, шторы, но Томас исчез. Комната закружилась вокруг нее, все мерцало и дрожало. То, что она курила несколько минут назад, опьянило ее, и она почувствовала, как ноги наливаются и немеют. Она позвала его в темноте:

– Томас… Мне внезапно стало нехорошо.

Удар, обрушившийся сзади, пришелся по центру в шею. Она успела удержаться одной рукой, чтобы не упасть на кровать. Потом он навалился на нее. Своим весом он едва не сломал ей спину. Его рука прижала маску к ее рту. Они боролись. Он разорвал на ней одежду.

– Томас, ты делаешь мне больно!

Но ее голос утонул в шуме схватки, а Томас напевал какую-то тарабарщину Dueña y señora de la vida, Ángel que nuestro Padre creó. Он спустил брюки. Через отверстия для глаз в маске она успела увидеть части потолка, съемные белые панели. В зеркале отражалось изголовье и спина Томаса. Все происходило быстро. Все происходило медленно. Он собирался изнасиловать ее, этот страшный человек. Она отбивалась изо всех сил. Кричала ли она? Она сжала бедра. Его лицо светилось, безумные невидящие глаза смотрели прямо перед собой. Она напряглась, но ничего не произошло. Она дернулась вверх, достаточно высоко, чтобы увидеть его пах, бледный и безвольный, и он понял, что она увидела это. Его провал.

Одним диким движением он швырнул ее на пол. Она ударилась головой о столешницу. Он бросил маску ей в лицо. Из щеки снова хлынула кровь. Она застонала. Погоня на автомобиле. Разбитый бокал. Выстрелы. Развлечения для всей семьи. Дверь номера с грохотом захлопнулась. Лежа лицом на ковре, Анна чувствовала вибрацию дороги, единственный автомобиль, который уезжал прочь, растворяясь в ночи.

За окном мерцала вывеска MARISCOS. Над ней сиял полумесяц. Половина его была во тьме, половина светилась. Луна, где следы астронавтов останутся навечно, потому что там не было ветра, который их заметет. Анна держалась за то единственное место, которого он не коснулся. В памяти всплыла мексиканская поговорка. El que con lobos anda a aullar se enseña.

 

31

Черный археолог

Он был пустым человеком. Как он мог обманываться так долго? Все это время он полагал, что носит в себе таинственный внутренний огонь. Он верил в собственную гордость и честь, свое место в мире, но эта вера разбилась о брусчатку дорог Оахаки, и теперь он понимал, кем был на самом деле – бесполезным джанки, живущим в стране, которая его не любила. Принцип Равновесия Противоположностей по Мэддоксу оказался чушью. Внешнее разъедало его внутренности. Наркотики охладили сердце, сделав его твердым как камень, и поглотили всю добрую сторону личности. Он не мог быть близок с другим человеком, за исключением физической близости, да и то едва ли. Он не знал, что говорить женщине и как себя с ней вести. Мило… Еще одно слово из четырех букв, чтобы попробовать добиться желаемого.

Он нашел киоск. Дилер с глазами, прыгающими, как шарики для пинг-понга, проводил высокие финансовые операции в переулке. На его футболке красовалась надпись «Мексиканская лысая собака». Его клиентом был мускулистый парень в кожаной куртке и высоких белых кроссовках. Маленький мужичок, который хотел казаться большим. Черный археолог разглядел профиль покупателя. От вида этой отвратительной физиономии у него подкосились ноги.

Гребаный Фео.

Дилер беспокойно оглядывался, в паранойе, что кто-то влезет на его территорию.

Лицо Фео было мертвенно-бледным, будто у Иисуса Христа, который вылез из канализации. Узнавание. Неверие. Паника. Триптих из «Какого хрена?». Человек, которого он похоронил заживо, вернулся, воскреснув из мертвых.

Никто не шевельнулся.

 

32

Собаки

Стояла глубокая ночь, и собаки штата Оахака снова выли.

Первая собака завыла, учуяв запах опасности.

Вторая завыла, потому что в животе вот уже несколько дней не было ни крошки.

Третья завыла, чтобы утереть нос двум другим. Она делала вид, что воет не одна, что их десятки и они поют блюз: «Ты думаешь, что у тебя проблемы, но послушай это».

Четвертая собака завыла, выражая сопереживание: «Мы все вместе, собаки».

Пятая завыла, чтобы рассказать всем, что она большая собака.

Шестая завыла, чтобы не страдать от одиночества.

Седьмой завыл, чтобы привлечь симпатичную суку, которая предпочитала порезвиться под покровом ночи.

Восьмая завыла, чтобы насладиться переливами своего меццо-сопрано, унаследованного от матери, неаполитанского мастифа.

Девятая завыла, чтобы раскрыть в себе свою внутреннюю собаку. Я учусь быть собой.

Десятый завыл, потому что ночь была прекрасна и быстротечна и однажды, несмотря на все его великие размышления, независимо от того, как величественно его вой разносился по долине, независимо от того, сколько кроликов он задрал или насколько яростно совокуплялся, – однажды снова наступит ночь, почти такая же, как эта, и его голос утихнет навсегда.