1

Анна

На цифровых часах мигали оранжевые циферки. Каждая минута длилась целую вечность.

Он ушел, но все еще незримо присутствовал.

Томас Мэлоун все еще лежал с ней в постели, все еще сжимал ее запястья, все еще хлопал дверью, уходя, все еще оставлял ее на произвол судьбы в «Ви-Ай-Пи Отеле», брошенную, как белое вафельное полотенце, которое он использовал, чтобы вытереть руки.

Анна лежала вместе со своим страхом, боясь темноты, боясь света. Что было лучше – знать человека или не знать его вовсе? С незнакомцем жестокость была анонимной, чистой, животной, но в этот вечер все началось с напитка и подарка. Он знал ее и, несмотря на это, сделал с ней то, что сделал. Без сожаления. А маски? Эротика больше не работала, и его отчаяние и ярость росли. Он злился на женщин, на себя самого. Что было известно Констанс? Делился ли он с ней своими секретами или они тоже были заперты в его часовне, его святилище, его частной коллекции?

Через тонкие стены мотеля слышалось бормотание других постояльцев. Мужчины, женщины и черт знает кто еще. Коробки с человечками внутри. Люди совокуплялись, расходились. Раскрытые рты. Голодные. Жадно глотающие воздух. С трудом сдерживаемое вожделение. Мотели с проститутками. Люди предпочитали заканчивать игру, когда забвение становилось предпочтительнее, чем страдания, но поступить так с собственной жизнью было еще хуже, чем бросить книгу, не прочитав и половины. Этого Анна не делала никогда. Даже самые ужасные истории могли исправиться.

Она доползла до ванной. Из раны на щеке снова сочилась кровь, веки опухли, но в остальном она выглядела удивительно невредимой – шишку на голове скрывали волосы, еще раз подтверждая, что люди часто выглядят хорошо тогда, когда им вовсе не хорошо. Ацтеки понимали это. Их врачеватели подносили емкость с водой под подбородок больного. Если на отражение падала тень, считалось, что душа покинула тело человека.

Анна приняла душ. Взяла себя в руки. Струя воды ударила ей в спину.

Она подумала о Тигре, который больше ничего не боялся.

Она подумала об отце, который больше не злился.

Она задумалась, где сейчас была ее мать, – лишь пепел и дух. Она погрузилась в воспоминания. Рождественское утро, аромат жареного бекона, толстый мамин халат. Ее неуверенная манера краситься. «Хорошо? – спрашивала она Анну. – Или уже чересчур?»

Es mi bandera, la enseña nacional…

Откуда-то из памяти всплыла песня. Ода мексиканскому флагу, единственная песня, гимн, который ее мама пела на ужинах, чтобы доказать свою приверженность Мексике.

Son estas notas su cántico marcial…

Анна пела, следя за произношением и акцентом. Вода из душа омыла ее разбитые губы. Испанский язык высвободил в ней что-то таинственное, и она подумала: «Все это так глубоко, как я и предполагала».

Она шла темными узкими улицами, потягивая мескаль прямо из бутылки. Правый каблук поломался и поранил ногу. Она махнула рукой на попытки поймать такси. Самое худшее уже произошло. Несмотря на то что она недавно приняла душ, Анна чувствовала себя грязной. Ей нужно было выбросить свое нижнее белье. Ей нужно было снять своим швейцарским ножом верхний слой кожи с лица Томаса Мэлоуна и надеть на свое лицо, как ацтекскую маску.

В темноте появились мягкие очертания кафедрального собора. Она поднялась к его дубовым дверям, обитым кованым железом. Едва она закрыла глаза, в памяти вновь всколыхнулась картина: «Ви-Ай-Пи Отель» в мрачных сверкающих вспышках света. Его хватка. Его дыхание. Его пустые безумные глаза. Каким словом называют незавершенное изнасилование?

На ступенях собора к ней присоединился мужчина. Лет тридцати, худощавый, с лицом заядлого курильщика. Вязаная шапочка. На плече – ранец. Возле его ног валялась рыболовная коробка. Мужчина, любой мужчина, был последним, что ей хотелось бы видеть в этот момент.

Анна отвернулась, но он не понял намека.

– Церковь закрыта? – спросил он.

Она еле заметно кивнула. Конечно, он понимал, что она говорит по-английски. У нее было американское лицо, встретив которое люди могли поклясться, что видели его и раньше.

– Хотите войти? – снова спросил он.

Анна пожала плечами.

– Вы поцарапали щеку.

– Это разошлась старая рана.

Мужчина сунул руку в карман за сигаретой. Мясистым пальцем потер веко. Он выглядел неопрятно, как будто так и не научился заботиться о себе сам, а ни одна женщина не вызвалась добровольцем на эту роль. И вдруг Анну как будто пронзило электрическим током. Она знала его. Он знал ее. Он протянул ей сигарету и зажигалку. Она взяла и то, и другое. Он все еще не узнавал. Как ты можешь быть настолько, черт возьми, неосмотрительным? Посмотри на меня, идиот. Посмотри мне в глаза.

Анна вдохнула, собираясь с силами.

– Так что вы здесь делаете?

– В Мексике? – Он указал рукой в никуда. – Ищу то, что потерял. Вернее, продал. Мне нужно вернуть это обратно. И еще сегодня ночью в кафе я расстался со своей девушкой.

– Вам нужно быть более внимательным.

– Я верну все обратно.

– А что вы потеряли? Я имею в виду вещь, не девушку.

Мужчина колебался, будто думая, рассказывать длинную или короткую версию.

– Маску ценой в миллион долларов, – сказал он наконец и усмехнулся.

Может, из-за того, что кофта как-то жалко обвисла на его худой груди, или из-за того, что он не узнал ее на расстоянии вытянутой руки, или из-за того, что он мог похвастаться только тем, что потерял, Анна неожиданно почувствовала к нему симпатию. Для него ничего добром не кончится. Он отдал свой разум на сожжение. Он был закутан в свою печаль, как в одежду. Тем не менее она не могла перестать играть с ним.

– Позвольте мне угадать. Вы потеряли посмертную маску Монтесумы.

Он встрепенулся, удивленный:

– Что за… Откуда вы знаете?

– Просто я тоже ее потеряла, – сказала Анна.

Когда каждая история была поведана, пересказана, проанализирована, когда были допиты последние капли мескаля и докурены последние сигареты, когда они легли на ступени и, глядя в ночное небо, завели философскую беседу о времени и астрологии, о том, как мало было известно человечеству, когда они поговорили о смерти и умении быть по-настоящему живыми, какими они были прямо сейчас – не спать всю ночь и смотреть на звезды, – когда усталость все же взяла над ними верх и у них закружилась голова, когда они начали подшучивать друг над другом, два американских раздолбая, встретившихся у церкви в Мексике, два американских раздолбая, которые потеряли все: одно и то же бесценное сокровище, любовь своей жизни (Анна приукрасила этот факт, чтобы составить ему компанию и в этом), когда они обсудили возможные надвигающиеся угрозы, Томаса, Тигра, Рейеса, когда черный археолог рассказал, что у Рейеса нет половины правого уха, когда они посмеялись над этим, обсудив, куда могла подеваться недостающая часть, когда Анна описала изнасилование и черный археолог пообещал отомстить за нее, когда он поднял рыболовную коробку и сказал ей, что теперь в его пистолете есть пули, когда взошло солнце и ознаменовало собой начало нового дня, а птицы, не умолкая, пели об этом, когда они договорились пойти за кофе, но не смогли сдвинуться с места, Анна повернулась к черному археологу и сказала ровно то, что думала:

– Мы оба хотим одну и ту же вещь, но достанется она только одному из нас.

– Я думал как раз об этом, – ответил он.

– Вся эта история похожа на lotería, мексиканскую настольную игру. – Черный археолог учтиво кивнул. – Только у нас есть Тигр, Дилер, Экспатриат, Пьяница…

– Кто это? – Черный археолог выглядел оскорбленным.

– Мой отец.

Черный археолог покачал головой:

– Придется нам бросить монетку.

– Я знаю фокус, как выиграть.

– Никаких фокусов. Никакой лотереи. Только то, что уготовано судьбой.

– Нам нужно добыть маску до пятнадцатого марта. После открытия выставки Томаса каждый узнает, что она принадлежит ему. Игра будет окончена. У нас осталось… чуть больше, чем две недели.

Аромат сытного завтрака манил, но Анне совсем не хотелось уходить. Она чувствовала странную близость с этим человеком, как будто они вдвоем отправились в долгое путешествие на автомобиле, делились вредной едой и признаниями или увидели что-то огромное, как, например, Большой Каньон, и решили не делать фотографий, а просто запомнить то, что сразу бросилось в глаза, и позволить остальному раствориться во времени. Ты можешь делиться с незнакомцем тем, что никогда не поведал бы любимому.

Черный археолог лежал на спине, скрестив лодыжки.

– Маска у Мэлоуна. Нам просто нужен план.

Он много раз говорил это.

Мимо них прошел священник, пожелав хорошего дня. Он отпер церковь, распахнул двери.

– Если я не найду маску до пятницы, Тигр убьет меня, – сказала Анна. Сколько раз за свою жизнь она использовала это выражение? То-то-и-то-то убьет меня. И только сейчас это было правдой. – А потом выбросит пепел моей мамы в мусорку.

Черный археолог указал на двери церкви:

– Я хочу зайти. Спросить совета.

– У него?

– Нет, у нее.

Анна не ожидала такого поворота. Верующий наркоман. Он рассказал ей всю историю своей жизни, не упоминая о зависимости, но такое лицо не заработаешь, просто загорая на солнце.

– Ты серьезно думаешь, что Богородица может тебе помочь? – Она затронула его уверенность. У других людей был Бог, а у нее не было. Это было сродни тому, чтобы иметь семейный бюджет, медицинскую страховку, пару сотен акров. Может быть, ее отцу нужна была религия, чтобы бросить пить. Бог был одним из «Двенадцати шагов», как ей вдруг вспомнилось. Возможно, даже первым. А может, всеми двенадцатью ступенями. – Однажды она уже спасла тебе жизнь. Теперь ты вернулся и хочешь еще. Может быть, у нее уже есть другие клиенты.

Черный археолог пожал плечами.

– Почему бы ей не помочь и сейчас?

Анна могла бы назвать полдесятка причин. Или ни одной.

– В тебе говорит Чело. – Он посмотрел на нее с раздражением. – Нет, я имею в виду, что это хорошо. Ты иди, делай это. – Она сама не знала, что значит «это». – Я подожду здесь. Расскажешь мне, что она тебе ответит.

Он поднялся по ступенькам, цепляясь за них носками. Едва дверь собора тихо закрылась, Анна соскучилась по нему. Остальным обитателям города сейчас предстояло отправиться на работу, отвести детей в школу, вернуться домой уставшими, лечь в свои постели, пока ослы ревели, пока собаки выли, пока всходила луна, пока цистерны снова наполнялись водой, пока продажные негодяи переводили мексиканцев через границу, пока организованные банды перевозили контрабандные наркотики, пока putas лишались должностей, пока мариачи трубили в свои трубы, пока мотыльки бились в светящиеся экраны, отчаянно стремясь к свету. Ничто из этого не остановит ее, точно так же, как когда-то не останавливало и ее мать.

Анна вспомнила кое-что из прочитанного в путеводителе для туристов. Собор славился своими retablos, небольшими картинами маслом, выполненными на жестяных и деревянных плитах в благодарность святым за благословения и чудеса. У ее отца было несколько таких. Она приняла вертикальное положение, зашла внутрь и увидела, что часовня полна таких картин – каждая была размером с небольшую книгу в твердом переплете, каждая описывала историю бедствия и спасения.

Я благодарю Пречистую Деву за то, что спасла мне жизнь. Я работала в цирке, когда слон обезумел…

Я благодарю за то, что нашла работу проституткой здесь, в «Ла Мерсед». Позаботься обо мне, береги меня, чтобы я могла отправлять несколько пенни своим родственникам.

San Judas Tadeo, я благодарю тебя за то, что мои magueys дают мне много вкуснейшего pulque.

Благодарю тебя, Пресвятая Дева Хукуильская, за виагру.

Спасибо, благословенная Пречистая Дева, за то, что послала меня вовремя, чтобы спасти моего сына, который собирался повеситься.

Благословен еси San Sebastа`n, потому что мой отец принял мою гомосексуальность.

Спасибо, что помогли отделаться от дерьма, в которое я влип, когда связался с токсикоманами.

Произошло землетрясение,

Сверкнула молния,

Разразился жуткий морской шторм.

Неожиданно волосы моего друга загорелись.

Спасибо, San Isidro the Plowman, за то, что ниспослал дождь.

Эстебан свалился в море.

Я страдаю от проклятого ревматизма.

Упал утюг.

Наши nopales в этом году намного лучше, чем в предыдущем.

Спасибо, милая Богородица, что излечила мою овцу.

Анна вышла на улицу. Ее сердце словно наполнилось до краев, как чашка наполняется водой, десятью миллионами путей, как жизнь могла пойти наперекосяк, а потом чудесным образом была спасена.

Она присела, обняв себя за плечи, немного покачиваясь, представляя retablo, который могла бы нарисовать сама, будь хотя бы одна из ее скорбей разрешена таким же чудесным образом. Благодарю тебя, благословенная Пресвятая Дева, за то, что помогла мне спасти посмертную маску Монтесумы, что защитила меня от Тигра, что вытащила отца из запоя, что привезла прах моей мамы в Мексику – страну, которую она любила, – чтобы она обрела покой; за то, что сделала так, чтобы ветреный художник с zócalo влюбился в меня, за то, что отправила Мисс Венесуэлу с проповедями для секты мормонов на Бора-Бора, за то, что сожгла Томаса Мэлоуна дотла.

Едва ли там хватило бы места для всех этих картин.

Последнюю благодарность было сложнее всего признать: «Спасибо тебе, благословенная Богородица, за то, что спасла меня от брака, который изначально был обречен».

Ей хотелось съесть огромную тарелку уэвос-ранчерос. Ей хотелось надеть на себя еще больше одежды, чтобы ни одна клетка кожи не была выставлена напоказ. «Выдержка, – подумала она. – Этот миг приведет к следующему». Наверное, она выглядела очень несчастной, потому что, когда черный археолог вернулся, он первым делом похлопал ее по спине – ободряюще, но неуверенно, словно он не знал, как это делается. Эта маленькая доброта окончательно выбила ее из колеи.

– Не волнуйся, – сказал он. – Мы вернем маску обратно.

– Такое чувство, как будто все…

Она перестала плакать, потерла лоб, благодарная этому человеку, кем бы он ни был. Он не мог решить всех ее проблем, но, возможно, мог помочь хотя бы с одной.

– Что сказала Пресвятая Дева? – спросила Анна.

Черный археолог ответил:

– Она велела мне копать.

 

2

Черный археолог

Почва с легкостью поддавалась. Черный археолог смеялся. Если бы его дружки из Дивайда могли видеть его сейчас, горбатившегося ради Иисуса, копающего ради Девы Гваделупской. Чтобы отвлечься от ноющей боли в спине, суставах, тонкой кожи, он вспоминал книги о храбрых воинах, которые сталкивались лицом к лицу с опасностями и принимали вызовы.

План был прост. Туннель. Часовня располагалась на возвышенности, что было идеально для диггера, просто волшебно. Он мог копать вперед сразу же, без необходимости выкапывать путь вниз. Густые заросли надежно маскировали беспорядочно разбросанные комья земли. Фундамент церкви уже дрожал.

Он подумал об Анне. Милая девчонка, но будто с луны свалилась. Иногда ему казалось, что она не побоится и черта с рогами, а иногда – что она просто в оцепенении. Ее атаковал Мэлоун. Ее преследовал тигр Рейеса. Он пытался переубедить ее, что Рейес никогда не причинит вреда американцу, но правда была совсем другой: по улицам Акапулько катились отрезанные головы, семидесяти двум иммигрантам завязали глаза и расстреляли их в Тамаулипасе, шестерых истерзали и сбросили в пещеру в окрестностях Канкуна. Сердца вырезали из тел, как шарики из мускусной дыни. Это была новая нация ацтеков, только эти убийства не имели к солнцу никакого отношения. Успел ли рассказать Фео Рейесу, что он все еще жив?

Легко было представить себя героем поэмы.

К полудню у него заболел живот. Черный археолог нашел в рюкзаке сигарету, присел, прислонившись к стене, и закурил. Он вспомнил Чело. Милую Чело. Имя напоминало ему о виолончели. Он задумался, похожа ли Чело на виолончель, но не смог вспомнить, как выглядит этот инструмент. Нужно было заниматься музыкой, когда учился в школе. Ходить в оркестр. Еще одно сожаление. Он мог складывать их стопками, как фишки в покере.

Он взял в руки лопату, с нежностью вспоминая ее тело. Он хотел ее, всю ее, даже с ребенком. Ему разбивали сердце ее ровные гладкие волосы, ее открытый лоб. Они были хорошей парой. У нее была вера. У него – опыт. Он много повидал. Она стирала белье. В то первое утро она погладила ему рубашку, и он почувствовал, какая она теплая, когда одевался.

Гребаный корень.

Черный археолог полез за пилой. Ему хотелось сходить с девушкой на пляж, заняться любовью в волнах. Однажды он видел такую сцену в фильме. Пока копал, он играл с этой фантазией. Иногда ее купальник растворялся в воде. Иногда Чело не была беременна. Ребенок тихонько лежал в люльке. Он был горделивым дураком. Пускай бы девушка верила, во что ей хочется.

Залаяла собака. Черный археолог схватил пистолет и бросился наружу. На отвесном берегу стояла пятнистая белая собака и, просунув морду через ограду из проволоки, смотрела в его сторону. Черный археолог прицелился, потом передумал и бросил в нее камень. Собака озверела.

– Faustino! – послышался гневный испанский. Наверное, домработница.

Черный археолог отступил обратно в туннель. Он мог убить собаку, но не женщину.

– Qué haces ahí?

Затрещали ветки. Снова лай, еще громче.

– Кто-то копает. Кто там?

Черный археолог закрыл глаза и представил Пресвятую Деву. В доме Мари он вспоминал складки на зеленом одеянии Богородицы, ее лицо, которое выражало спокойствие и материнскую любовь. Сейчас он просил ее сделать так, чтобы домработница ушла, чтобы ее позвала señora, чтобы закипела вода в ее чайнике, чтобы у нее начались месячные. Молитва дала свои плоды.

– Basta! – крикнула женщина. – Отстань от рабочих. Ты уже весь в грязи.

Пес заскулил. Шаги стихли. Вновь зазвучала манящая песня инструмента для заточки ножей. Черный археолог уронил лопату. К черту туннель. Он хотел вернуть девушку.

Он не смог найти ее дом. Все улицы выглядели одинаково. Он остановил нескольких человек, спрашивал у них, не знают ли они девушку по имени Чело. «Вот такого примерно роста. С веснушками. Lunares». Женщины качали головой, с трудом скрывая недоверие. Но когда пухлая женщина с коляской спросила: «У Чело неприятности?» – он понял, что нашел ее.

– Нет, нет. Я ее друг, я приехал в гости, но потерял адрес. Может быть, мне стоило покричать: Чело, Чело!

Он изобразил, как зовет ее, приложив руки ко рту, посреди улицы, думая, что со стороны выглядит как сумасшедший. Она сказала ему, что дом Чело в двух кварталах отсюда. Номер 48 не казался ему знакомым, пока он не увидел белого кота, который бродил у стены.

Нужно было купить подарок. На углу стоял магазинчик papelería, но это не спасет. Прости, я был мудаком. Вот тебе цветные карандаши. Рядом был обувной магазин. Однажды летом ему довелось поработать в обувном магазине, и он знал разницу между кожей и самопалом. Он хотел купить Чело хорошие туфли, но не знал ее размера. За обувным, хвала Всевышнему, был цветочный магазин. Он купил розовые тюльпаны и мягкую игрушку – щенка с красным языком из фетра. Мексиканские девушки любят игрушки. Он подметил это. Он гордился собой: он тратил деньги на девушку, думая о том, что доставило бы ей удовольствие.

Он позвонил в дверь. Он обливался пóтом, а кто бы не обливался?

Дверь открылась. Чело выглядела как фигурка, которую нарисовал бы ребенок. Луна живота. Тонкие палочки рук и ног. Ровные волосы. Брызги веснушек. Глупая улыбка появилась на его лице, и он сам этому удивился. Наверное, он любил ее. Или, может быть, это была та часть истории, после которой любовь обретает имя.

– Я нашел тебя. – Он протянул подарок. – Lo siento.

Он выучил Lo siento еще в старшей школе. Привет. Пока. Мне хочется. Я сожалею. Человек мог путешествовать по миру, зная четыре простых выражения. А его член и кошелек справятся со всем остальным. Извиняться на испанском было легче. Слова будто соскальзывали с языка. Lo siento. Lo siento могло бы быть саундтреком всей его жизни.

Девушка приняла подарки без эмоций и благодарности. Он не смог прочитать, что написано у нее на лице. Ее щека была в грязи. Чело работала в саду. Его бабушка тоже занималась садоводством, давала ему семена, и он бросал их в лунки, которые сам выкапывал в почве. Когда появлялись первые ростки, он чувствовал себя отцом. Его гордыня шевельнулась внутри. Он мог потерять контроль над собой, растаять и стечь к ее ногам. Он смотрел вдаль поверх ее плеча, надеясь, что тетя не появится в этот неподходящий момент, что у нее как раз сейчас случится изнурительное обострение слоновьей болезни.

Он сделал еще одну попытку:

– Я помолился Богородице, и свинья сказала мне…Ты была права. Я вернулся, потому что был неправ. И потому что я скучал по тебе.

Чело посоветовалась со своей маткой, как будто у ребенка тоже было право голоса.

Он не будет пресмыкаться перед ней.

– Puedo pasar?

Ее рука упала вниз, отпустив дверной косяк. Он провел ладонью по ее бедру. Виолончель. Теперь он вспомнил, как она выглядит. Он не заслужил эту девушку, но мог стать мужчиной, который заслуживает. Принцип Равновесия Противоположностей по Мэддоксу говорил, что всегда есть время развернуть лодку. Упорно трудиться. Заботиться. Держать слово.

Он поцеловал ее в щеку и стер с нее грязь губами. Когда он отступил, она улыбнулась. Он мог нарисовать ее из шести простых фигур. Два круга, четыре линии. Но она была простой только внешне.

Она дотронулась до его лица.

– Ты можешь помочь мне в саду? Мне тяжело нагибаться. – Она хихикнула. – Я даже не вижу своих пяток.

– С этого момента твои пятки – это моя забота.

Он произнес это. Он имел в виду это.

 

3

Коллекционер

Дэниел Рэмси не мог уснуть. Тошнота. Сожаление. Пресный металлический привкус во рту. Он смотрел сквозь тюремную решетку в коридор, который менял свой цвет от темного к светлому в лучах солнца из невидимого окна. К его камере подошел человек. Добрых метр восемьдесят роста, поджарый, вкрадчиво привлекательный, он был похож на игрока в бейсбол, скорее всего кэтчера, парня, который принимает мяч, подсказав бьющему наиболее хитрый способ подачи. Тень от его кепки скрывала все лицо, на свету оставалась лишь сильная линия челюсти. Он взялся за решетку, будто раздумывая, обращаться ли к заключенному.

– Вы родственник Роуз Рэмси, учительницы искусств?

Дэниел не ожидал этого.

– Она была моей женой.

– Миссис Рэмси учила меня в средней школе. Хорошая женщина. Она была очень терпелива с детьми, у которых не было таланта, детьми вроде меня. Она и с вами такая была?

– Кто вы? Надзиратель?

– Ночной сторож.

– Я ехал, чтобы похоронить ее, когда меня скрутили копы. Чертовы придурки. – Это было почти правдой.

– Сколько лет прошло с тех пор, как умерла миссис Рэмси?

– Двадцать лет.

– Не очень-то вы спешили.

– Она хотела быть похороненной в Мексике. Я собирался лететь туда.

– Хранили ее?

– Вроде того.

– Но сейчас вы сидите в тюрьме за вождение транспортного средства в состоянии алкогольного опьянения. – Охранник постучал ногой по двери. – Лучше бы вы пили после того, как доберетесь в Мексику.

– Я не был пьян.

– А 0,15 в трубке ни о чем не говорят?

– Я контролировал себя.

– В отчете указано, что вы едва не врезались в микроавтобус с маленькими детьми и въехали на бордюр.

– В отчете это звучит намного страшнее, чем было на самом деле. Я заплачу штраф.

– Вы заплатите своими водительскими правами. Они заморожены на три месяца.

– Я могу покинуть страну?

– Вам нужно поговорить об этом с судьей.

– Я вернусь через неделю.

– Это зависит от его настроения. Законодательство штата Коннектикут предполагает пару суток в тюрьме. От двух суток до шести месяцев. Я бы рассчитывал на неделю. Пятница, если повезет. И я бы не рассказывал судье о похоронах миссис Рэмси. Звучит не очень правдоподобно.

– У вас есть история получше?

Охранник помедлил с минуту.

– Скажите ему, что вы только вышли на пенсию и эта поездка была подарком от ваших детей. Расскажите, что боитесь летать и поэтому немного переборщили со средствами для успокоения. Скажите, что вам очень жаль, но тур невозвратный, и вы не можете получить за него компенсацию. Пообещайте, что не сядете за руль в Мексике.

Дэниел кивнул, похлопал себя по карманам, нащупал антациды, свой компас, ведущий сквозь темноту.

Мужчина снова наклонился вперед, взялся за решетку.

– Чем вы зарабатываете на жизнь? Тоже учите детей?

– Я только что вышел на пенсию, и дети подарили мне эту поездку в Мексику…

– Все это прекрасно, но я спрашиваю, чем на самом деле вы занимаетесь.

– Я коллекционирую предметы искусства.

– Живопись?

– Маски. Предметы доколумбовой эпохи. Некоторые образцы народного творчества.

– Маски? – Мужчина приложил к лицу раскрытую ладонь, как морскую звезду.

Дэниел кивнул.

– А что конкретно делает коллекционер?

– Изучает искусство, путешествует, встречается с дилерами, ездит к художникам, находит ценные работы или работы, которые станут ценными в материальном или культурном плане, уникальные в своем роде вещи. Редкие или древние. Необычные. Великолепные. Потрясающие.

– Как вы зарабатываете деньги?

– Можно продать коллекцию или отдельные предметы и выручить хорошие деньги.

– Так вы торгуете искусством?

– Нет, больше коллекционирую.

– В то время как миссис Рэмси работала в школе?

– В то время как Роуз работала в школе.

Он не собирался объяснять экономику их брака. Это было еще одно, что объединяло Дэниела Рэмси и Томаса Мэлоуна. Они оба женились на деньгах.

– А вы когда-нибудь заканчиваете коллекционировать? Есть ли какая-то точка, после которой вы говорите себе: «Все, хватит»?

Дэниел вздохнул. Он устал объяснять. У него раскалывалась голова.

– Если говорить о масках, то можно завершить коллекцию, когда каждая деревня или каждый стиль представлены достаточно обширно. Или можно потерять интерес, утратить страсть и начать коллекционировать что-то новое. Или же истратить все деньги, совершив одно огромное приобретение. Вершину своей коллекции.

Тот факт, что сейчас он был заключенным, ударил по нему с новой силой. Он не должен был здесь находиться. Его тон становился все более раздраженным.

– Коллекцию можно считать полной, когда все вместе значит больше, чем каждая часть в отдельности. Когда все превращается во что-то значительное и вечное.

– Как семья, – переварил информацию мужчина.

Дэниел нахмурился.

– Некоторые семьи. Не все. – У него не было настроения для сентиментальных сравнений. – На самом деле ни одна коллекция никогда не может быть исчерпывающей. У меня есть почтовые марки. У меня есть великолепная коллекция витражей Тиффани. Всегда существуют какие-то премудрости, тонкости, ответвления, любопытство. Коллекция заканчивается со смертью коллекционера. И даже потом ей не конец. Тебе конец.

– Всегда хочется большего.

– Больше узнать. Оценить. Это как любовь. Где она кончается?

– Вы покупаете маски, а затем, когда доберетесь туда, хотите похоронить миссис Рэмси?

Свет становился ярче. В воздухе висели клубы пыли.

– Собираюсь ли я покупать новые маски? – уточнил он, повторив вопрос. И, подумав, как должна звучать правда, ответил: – Нет, я еду туда, чтобы похоронить свою жену. Вот и все.

Мужчина отпустил решетку.

– Я посещал предмет вашей жены дважды, я имею в виду два года. Она украсила свою классную комнату всеми этими плакатами и цитатами. Я запомнил только один. Моне или Матисс, наверное. Вы должны были бы знать, раз вы изучаете искусство.

Дэниел не мог вспомнить, как выглядел кабинет Роуз. Бывал ли он там когда-нибудь, чтобы сейчас вспоминать? Эти маленькие воскрешения были дарами – как если бы друг нашел забытое письмо, фотографию или историю, – и он мог добавить это новое воспоминание к веренице старых. Еще одна коллекция, вечно тающая по мере того, как старели он и его память.

– Так что там была за цитата? – спросил он, почему-то нервничая. Словно опасался, что этот артефакт разочарует его, окажется слишком простым для Роуз.

– «Что ты сделал сегодня для цвета?»

– Что?

– Такой был вопрос: что ты сделал сегодня для цвета?

Дэниел оглядел свою камеру.

– Особо ничего и не делал. А ты?

Мужчина пожал плечами.

– На данный момент? Ничего. Но я заканчиваю свою смену. Начну с того, что приготовлю жене завтрак. Сегодня она именинница.

– Это цвет?

– Красный арбуз. Зеленая кора. Я не знаю. Я не художник.

Дэниел Рэмси представил Роуз сидящей в своем кресле, окруженной книгами по истории искусства. Роуз принесла цвет в его жизнь. И любовь, конечно. Дух и жизненную энергию. И Анну, конечно. Кроме всего этого, Роуз умела замечать мелочи. Например, что розовые лепестки бугенвиллеи были вовсе не лепестками, а листьями. Настоящие цветы были крохотными и желтыми, скрытыми, почти затерянными во всем этом буйном великолепии.

Дэниел Рэмси поднял голову, готовый поделиться этой мелочью, но мужчина уже ушел.

Он слушал звуки раннего утра. Треск сканера. Шипение кофе. Ужасы предыдущей ночи остались во вчерашнем дне. Цвет. Что он сделал? Что бы он сделал? Дэниел Рэмси прижался к решетке лбом, мечтая увидеть окно, откуда в тюремную камеру лился солнечный свет.

 

4

Анна

Эмилио Луна был в замешательстве. Он никогда не работал с камнем. Резчик постоянно поглядывал через плечо Анны, словно ждал, что вот-вот появится Сальвадор. Он внимательно изучил фотографию.

– Lo necesito rápido, – сказала Анна, отчаянно жестикулируя. Чертова американка. Все к тому и шло.

Эмилио Луна опустил голову и сказал голосом, мягким и пустым, как пыль:

– Это не моя специальность. Вам нужно съездить на побережье, там есть люди, которые работают с камнем.

– У меня нет времени.

– У меня есть другая работа. – Резчик кивнул в сторону стопки картонных коробок в форме сердца. – Мой брат Хавьер мог бы помочь. Но это будет стоить очень дорого.

– Cuánto?

Эмилио Луна посмотрел на верхушки деревьев.

– Четыре тысячи песо.

Анна зажмурилась.

– Три тысячи?

Откуда ни возьмись во дворе появилась его собака. Радостно виляя хвостом, она устроилась в пыли около хозяина. Резчик посмотрел в ее голубые глаза, оставляя решение за животным.

– Три тысячи пятьсот.

– Три тысячи.

– Этот камень очень дорогой. Sería mucho trabajo.

– Три тысячи пятьсот. За три дня. – Она протянула ему руку. Он взял ее ладонь с легким, словно перышко, прикосновением.

– Нужно ли оставить предоплату? – Блеф. У нее было всего пятьсот песо.

Эмилио Луна покачал головой. Без предоплаты.

Анна вспомнила еще кое-что.

– Будьте добры, señor, это тайна. Не говорите никому. Даже Сальвадору.

На автобусной остановке у Анны зазвонил телефон. Констанс Мэлоун.

– Ты не вышла сегодня на работу. Мы беспокоились, и в конце концов я решила, что должна позвонить.

– Месть Монтесумы, – сказала Анна. – Я с трудом складываю слова в предложения. Пожалуйста, извинись за меня перед Томасом. Я ненавижу пропускать работу.

Констанс пригласила ее на ужин в субботу.

– К тому времени ты будешь как огурчик.

Вечер субботы. То есть Анна попадет в имение Мэлоунов на следующий день после встречи с Тигром, а значит, выживет в этой передряге. Время подходило идеально. Вечеринка отвлечет внимание Томаса от часовни. Шум замаскирует работу черного археолога.

– С удовольствием приду, – ответила Анна. – Что взять?

– Только себя, – сказала Констанс. – И Сальвадора.

– Насчет Сальвадора не уверена. Мы разонравились друг другу.

– Тогда бери какого-нибудь другого симпатичного художника.

Анна обещала постараться.

Она села в пригородный автобус, чувствуя себя высокой, белокурой, худой, словно фламинго в утином пруду, – другого цвета и с другими пропорциями. Пока автобус ехал по Сан-Хуан-дель-Монте, она сделала множество фотографий из окна, не заботясь о горизонте, фокусе и композиции. «Супер-Медино». Рикша. Papel picado, висящие, как кружева. Синяя стена. Зеленая стена. Канареечно-желтая стена. И она подумала: «На одной мексиканской улице больше цветов, чем во всей Новой Англии». И она подумала: «Это место мое, хоть я и не отсюда родом».

 

5

Черный археолог

Карабкаться по туннелю было более унизительно и неудобно, чем он себе представлял. Им приходилось ползти на четвереньках. Черный археолог постучал по фундаменту часовни своим фонариком, чтобы показать Анне, где именно он будет взламывать пол, чтобы ворваться внутрь. В полумраке глаза Анны казались ему безжизненными и пустыми, словно она не спала много ночей или не привыкла находиться вдвоем с мужчиной под землей.

– Я пытался копать днем, но проклятый пес постоянно лает. Кстати, иногда он появлялся даже ночью.

– Пес?

– Мэлоун.

– Где?

Черный археолог указал вверх, потом покрутил пальцем у виска – универсальное обозначение психа.

– Он разговаривает сам с собой и стонет.

Анна поморщилась.

– Меня тошнит от него. Констанс пригласила меня на ужин вечером в субботу.

– Этот мудак пригласил тебя…

– Нет, это она. Но все складывается как нельзя удачно. Он будет вдали от своей молельни, а мы будем сильно шуметь.

– Ты должна произнести тост. За… как ее зовут?

– Констанс.

– За Констанс и ее мужа, насильника.

– Насильника-импотента. – Анна рассмеялась, но тут же умолкла. – Я волнуюсь из-за Тигра. Что, если его не удастся обмануть подделкой?

– Рейес не помнит, как выглядит маска. Он только помнит, что хочет ее.

Анна провела ладонью по проволочной сетке на потолке. На волосы тут же посыпалась пыль.

– Это великолепный туннель. Ты мог бы начать свой бизнес.

– После того как закончим с маской, я смотаюсь отсюда.

Анна спросила куда. Он почесал подбородок, раздумывая, что ответить. Эта Анна была проста, с ней было легко разговаривать. А может, дело было в туннеле.

– Обратно в Колорадо. Открою свое дело.

– Женишься на Чело? – поддразнила она.

Улыбка не сходила с его лица – Чело постоянно присутствовала в его мыслях. Он закрыл рот, чтобы она не видела его ужасных зубов.

– Ты встретился с ней, не так ли? – подмигнула Анна. – У тебя на лице все написано. Вы помирились.

Не хотелось сглазить, но он действительно строил планы. Он полетит обратно в Денвер и познакомит Чело со своей мамой. Та прослезится от счастья. Она повесит их пальто в шкафу и покажет им будуар. Так она любила его называть. Будуар. Чело зальется румянцем, скажет по-английски что-то вежливое, что успеет выучить. Очень приятно с вами познакомиться. У вас очень красивый дом. Во дворе они сядут в плетеные кресла, и сначала мама не будет засыпать его вопросами. С пивом в руках они будут наслаждаться видом на Скалистые горы, каменные пирамиды, вершины которых присыпаны снегом, будто пончики – сахарной пудрой. Черный археолог кивнет в сторону горы Пайкс Пик и похвастается Чело, как однажды он прошел пешком сорок километров туда и обратно и постоял на неустойчивой вершине. А мама позволит ему соврать, потому что в тот раз он действительно подобрался очень близко к вершине и был очень высоко. Мама не будет спрашивать прямо о ребенке: Это мой внук? – но она будет надеяться, что девушка и ребенок вернут ее блудного сына домой. Он оставит под кофейником деньги, которые вынес тогда из дома. Ничего не объяснит. Пусть это волшебство говорит само за себя.

– Эй! – Анна кинула камешек ему в ногу. – Ты где?

– Под землей, – ухмыльнулся он.

– Мне нужно, чтобы ты был наготове. Соберись. Суббота, в семь вечера. Будь здесь. А я буду там. – Она показала вверх и назад, в сторону дома. – Если только Тигр не… – Анна провела большим пальцем поперек шеи.

Девушка выглядела как помешанная; он занервничал. Он не привык полагаться на девушек ни в чем, кроме секса и сэндвичей. Чтобы прийти в себя после изнасилования, потребуется некоторое время, и черный археолог прекрасно понимал ее. Его родная сестра однажды тоже так вляпалась, и с тех пор ей больше никогда не нравились мужчины, хотя, возможно, они и так ей никогда не нравились. Она всегда любила книги больше, чем людей.

– Телефон у тебя с собой?

– С собой, но я выключаю его, – сказал он, достал из кармана мобильный и с подозрением посмотрел на него.

– Полно тебе, включи его. А что, если ты понадобишься мне до субботы? – Черный археолог колебался с минуту, затем все же нажал кнопку питания. Анна гладила землю, будто что-то искала в темноте. – Наверное, нам стоит освятить этот туннель.

До того, как он успел ответить, сумасшедшая Анна поползла наружу. Минуту спустя она вернулась с двумя палочками и виноградной лозой.

– Длинная палочка – это ты, а та, что покороче, – это я. Наши дороги пересеклись.

Ее глаза были безумны, но черный археолог отнесся к этому спокойно.

– Дай их мне.

В отличие от скромной и религиозной Чело, эта цыпочка была птицей, которая успевала гадить на лету. Он обвязал скрещенные ветки виноградной лозой, как настоящий бойскаут. Он получал свой знак отличия «Рудиментарное Христианство в Диких Условиях», знак отличия «Шутить с почти Изнасилованной Девушкой». Их можно было повесить на груди рядом со знаками отличия «Археология», «Продвинутое Туннелекопание» и «Нахождение Наркотиков в Незнакомом Городе». Он был на пути к получению звания скаута-орла.

Крест выглядел чертовски аккуратно, вынужден был признать черный археолог, отдыхавший в туннеле. Ему не хватило смелости сознаться Анне, что Богородица на самом деле не говорила с ним в соборе. Копать – это его личная идея.

Анна разглядывала крест.

– Как думаешь, он защитит нас?

Вдалеке послышался рев осла, как будто он устал быть унылым, спасибо, пускай теперь этим занимается кто-то другой. Черный археолог взялся за носок ботинка Анны.

– Защитит нас от Рейеса?

Он вспомнил строчку из песни в стиле кантри. А может, это был его внутренний голос, маленький детский шажок к мудрости.

– Я сожалею, моя милая голубка, – сказал он. – Мы слишком далеко зашли.

 

6

Наркобарон

– Vivo?

Рейес почесал свои фальшивые усы. Сегодня он был лысым, в костюме политика и походил на Карлоса Салинаса, изгнанного экс-президента, гарвардского ублюдка, который мошенничал с избирательными урнами, чьи друзья и родственники часто умирали при загадочных обстоятельствах. Рейес изучил свое отражение в позолоченном зеркале. Ладно, может, не Карлос Салинас. Может, его коренастый братец Рауль, cabrón, чью жену поймали, когда она снимала восемьдесят четыре миллиона долларов со своего счета в швейцарском банке.

– Живой? – повторил Рейес. – Мне нужно было, чтобы его убили.

Наркобарон подмигнул своему сэндвичу. Сосиска с перцем чили. Изжога разъедала его изнутри. Его пронесло от тамале три дня назад. Зачем вести дневник, если у тебя есть такой кишечник?

– Ты наемник или монашка? Я что, должен тебе показывать, как это делается?

Рейес выставил пистолет в окно, выстрелил в никуда. Ошарашенные птицы сорвались с веток, хлопая крыльями.

– Фео. Это я. Стреляю в тебя. Ты слышишь? Когда я хочу что-то убить, я убиваю.

Он вгрызался в сэндвич. Открыв ящик стола, он вытер жирные пальцы о банкноту в пятьсот песо.

– Откуда, мать твою, я могу знать, где он находится? Ищи там, где ошиваются нарики. Постарайся найти его до того, как я найду тебя.

Рейес забросил ноги на стол и откинулся в кресле. Хорошо, когда все идет по плану, но хорошо и тогда, когда все идет не так, как надо. Если бы всегда все было как надо, он остался бы без работы.

– Фео, знаешь что? Con todo respeto, ты уродец. Это единственная причина, почему я тебя не пристрелил. Пока ты есть, я чувствую себя красивым. Ты мой образец для сравнения.

Рейес встал, отряхнул штаны.

– Может быть, ты обознался? Ну, уж нет, не надо пятиться. Если ты увидел призрака, то убей и призрака.

Тишина. Птицы вернулись на ветки большого дерева напротив. Он выстрелил. Они снова разлетелись, как брызги. Слишком много дерьма в этих птицах. Никаких хороших манер.

– Фео, ты убиваешь меня, а я и так уже умираю.

Он включил ноутбук. На заставке стояла фотография его любимой проститутки, Суэрте. Сиськи как горные вершины. Готовила киллеру pozole. У них были особенные отношения. Они могли сидеть на улице под palapa на его вилле в Акапулько и наблюдать, как солнце падает в море; нанять цыгана с гитарой, чтобы пел для них с сердцем на разрыв; вокруг песок, ром, горячая ванна, пинбол, свиные шкварки, икра, кокаин, трубы, телохранители, виагра, рев вертолета. Да, это было романтично. Он не был готов отказаться от этой жизни. Рак мог подождать своей очереди. Он был занят.

– Cabrón, я пошутил. Я не умру, пока не прикончу тебя. А потом уже смогу почить в мире.

Он погладил себя по груди. Чертовы птицы снова вернулись на дерево. Пусть почивают в дерьме. Он мог быть по-королевски щедр, но не с диггером. Эта истощенная наркоманская задница, прилетевшая из Америки, должна получить урок, которым она не сможет воспользоваться, так как будет слишком мертва. Как последний брат Салинаса, Энрике, которого нашли мертвым в собственном автомобиле на задворках Мехико. С пакетом на голове.

– Принеси мне голову Иоанна Крестителя… Я однажды увидел ее в кино. И картину. Караваджо. Слыхал когда-нибудь о нем? Глупый вопрос.

Он потер свое раненое ухо.

– Ладно, если ты не можешь принести мне его голову, тогда принеси мне свой член, и я отведаю его на обед. Хорошо, что я не слишком голоден. Ха-ха.

Patrón должен угрожать. Люди ожидали этого. Это придавало им мужества идти до конца. Невозможно говорить с живым человеком так, как говоришь перед видеокамерой.

– Он нужен мне мертвым. Более мертвым, чем в прошлый раз. Больше никаких ванн перед сном. Пули.

Он сбросил звонок и набрал номер Суэрте.

– Ты нужна мне, детка. Я не хочу умирать, не закончив с тобой кое-какие дела.

 

7

Анна

Эмилио Луна, голый по пояс, сидел в тени и шлифовал коробки в форме сердца. Увидев Анну, он поспешил в дом, надел рубашку и вернулся, держа в руках маску из бирюзы. Он протянул ее Анне.

– La máscara es bonita. – Она закусила губу, подбирая правильные слова. – Но она не совсем похожа на другую.

Резчик обдумал ее критическое замечание, перед тем как возразить:

– Хавьер работает по камню в Митле. Они работают с камнем сотни лет.

– Да, но лицо выглядит иначе. Где фотография?

Резчик достал фотографию и протянул ей. Анна взяла фото и маску, сравнивая.

– Она лучше в таком исполнении, – сказал резчик. – Вы же не хотите разгневанную маску.

Анна удержалась от мимолетного желания ударить его этой маской по голове. Встреча с Тигром неотвратимо приближалась, до нее оставалось всего два дня. Сухой бриз подул между ними. У нее больше не было денег, поэтому она решила использовать лесть.

– Ваш брат – известный мастер, настоящий художник. Я знаю, что он может сделать тончайшую работу. Эти две маски должны быть… – Ее мозг почти вскипел. – Idénticas.

Резчик пробормотал что-то неразборчивое, то ли молитву, то ли проклятье, и вытер лицо рукавом рубашки.

– Хавьер уехал.

– Когда он вернется?

– Depende.

Анне захотелось влезть в деревянную коробочку и закрыть ее безупречную деревянную крышку. Она посмотрела ему в глаза.

– Если вы сделаете эту работу к обеду пятницы, я буду очень довольна и расскажу всем своим американским друзьям, что вы делаете великолепные маски.

Едва успев произнести это, она тут же возненавидела себя. Эмилио Луна отмахнулся от этой бессмыслицы, снова сел на свой стул и продолжил шлифовать. Анна пошатнулась, почувствовав головокружение. Она не взяла с собой воды. Она была голодна, и ей хотелось в туалет. Я буду очень благодарна. Вот что она хотела сказать. Но от жары и тревоги склонение agradecer было для нее за гранью возможного. Вместо этого она сказала одну вещь, которая могла убедить мексиканского резчика пойти на уступки американской требовательной gringa.

– Por favor, señor. Это для моей мамы.

Мужчина посмотрел на нее, увидел в ее лице что-то очень знакомое и узнал это. Она лгала, но у нее не было другого выбора.

– Viernes por la tarde.

Анна поблагодарила его, повернулась, чтобы уйти, и застыла как вкопанная. Сальвадор стоял, опершись о забор. На нем была футболка с вышивкой ВОВ.

Он окинул ее оценивающим взглядом, подарил ей полуулыбку, словно находил ее одновременно очаровательной и гадкой.

– А из тебя вышел хороший лжец.

– Как и из тебя.

– Меня?

Он потянулся, чтобы взять ее за руку. Анна отдернула ладонь. Сальвадор последовал за ней на улицу.

– Я пришел, чтобы извиниться, – сказал он. – У меня тяжелый характер. Я могу помочь тебе продать маску в хорошие руки за отличную цену. Мы можем работать вместе, если ты позволишь мне и примешь мою помощь.

Анна не была готова излить на него свой гнев.

– Ты опоздал. Маска заперта за семью замками в молельне Томаса Мэлоуна, но у нас есть план, как ее оттуда достать.

– Нас?

– У нас с черным археологом.

– Каким черным археологом?

– Кристофер Мэддокс. Он твиггер, довольно известный твиггер в определенных кругах. – Увидев, что Сальвадор в замешательстве, она добавила: – Метамфетаминовый наркоман, который откапывает сокровища. – Теперь Сальвадор был в ужасе. – Но сейчас он в завязке и копает туннель под часовней. Он почти закончил свою работу.

– Ты думаешь, он безопасен?

– Туннель?

– Твиггер.

Анна пожала плечами.

– Я доверяю ему. Он мне еще не лгал. Ты мог бы рассказать мне о своей девушке или это не принято в кругу крутых мексиканских художников? Ко всему относиться с легкостью. Todo azul.

Она где-то услышала это выражение. Игра слов. Все круто. Все синее.

– О какой девушке?

– O fresa. – Анна взбила рукой волосы. «Клубничка» было пренебрежительным термином, обозначавшим распутную мексиканскую женщину.

– Моя сестра?

Анна скорчила гримасу.

– Да брось. Твоя сестра? – Она сымитировала его произношение: – Меня однажды просили стать отцом, но я отказался от этого предложения. Каждый должен знать свое место.

– Híjole. – Он посмотрел на дорогу, через которую курица переводила цыплят. – Ты приехала сюда на машине?

– Нет, на автобусе.

Это тоже была его вина. Жара была его виной. Тигр был его виной. Он никак не помог ей.

– Я должен показать тебе кое-что, – сказал он. – После этого если все еще захочешь уйти, то уйдешь.

– Откуда ты узнал, что я здесь?

– Дядя Эмилио – хороший человек, но он не умеет хранить секреты.

Анна уставилась на забор, раздумывая, как поступить. Она хотела поверить ему, хотела довериться кому-нибудь, и ей сильно не хотелось ехать на автобусе.

Они подошли к его автомобилю. Сиденья были раскалены. Он достал из бардачка компакт-диск.

– Раз уж мы боремся, то давай послушаем музыку.

Мерседес Соса пела «María, María», пока они выезжали из городка. У отца Анны был этот диск. Еще в детстве Анна решила, что это самая грустная песня в мире. Мария была достойна жить и любить, как другие люди, но не могла. У нее не было силы, мечтаний, желания, благодати… Анна считала собственные недостатки, по одному на каждый телефонный столб. Я нетерпелива. Я слишком много пью. Я хочу быть самой красивой женщиной в комнате. Я притворяюсь, что я счастливее, чем есть на самом деле. Я хочу верить в Бога, но не знаю, с чего начать. Я люблю путешествовать, но не могу правильно определить направление. Я не могу представить себя матерью. Я небрежно обращаюсь со всем, кроме слов. Я ненавижу тратить деньги и волнуюсь, что они закончатся. Я не слушаю, когда люди говорят мне свои имена. Я сплю с мужчинами, которые мне не нравятся, потому что не хочу ранить их чувства. Я предпочитаю быть несчастной, чем причиной чужого несчастья, но потом меня возмущают люди, которые делают меня несчастной. Иногда я смотрю на людей, которых я люблю, и вообще ничего не чувствую.

Быть Анной. Быть любимой. Быть любимой, как Анна.

Для этого понадобится гребаный святой.

Он отвез ее в отделение банка. Мисс Венесуэла обслуживала клиента. На ней был темно-синий костюм, волосы были собраны под ободок, а ниспадающие локоны красиво обрамляли лицо.

Когда клиент вышел, она обошла вокруг стола, чтобы поприветствовать их, и поцеловала в щеку Сальвадора. В тот момент Анна ненавидела их обоих – за то, что они мексиканцы, за то, что у них друг с другом больше общего, чем с ней, за то, что оставили ее вне мира колониальной Мексики с ее колоколами и живописным упадком, мира, в котором целуют в щеку.

– Виктория, это Анна, моя подруга, о которой я тебе рассказывал. Анна, это Виктория.

Он сказал это на английском языке. Подтекст был ясен: английский Виктории был лучше, чем испанский Анны. У Виктории все отлично получалось. Виктория была мексиканкой, красивой, она говорила по-английски и была беременна ребенком Сальвадора. Виктория, наверное, готовила собственные тамале. Она протянула Анне руку, мягкую, как птица. От ее женственности Анне захотелось выть.

– Анна заметила, что ты беременна. – Сальвадор повысил интонацию.

Анна посмотрела на него. Ее бросило в жар.

– Она хочет знать, моего ли ребенка ты носишь.

Виктория опустила голову, сконфуженная. Сальвадор уточнил:

– Она видела нас у zócalo на прошлой неделе. Ты плакала, а я держал тебя за руки. Она думает, что ты моя девушка.

Виктория сочувственно цокнула языком, будто напоминая Анне, что у мексиканки намного больше общего с любой американской женщиной, чем с любым мексиканским – или американским – мужчиной.

– О нет, Анна. – Виктория покачала указательным пальцем. – Это ошибка. Сальвадор не мой парень. Отец моего ребенка – еще больший cabrón, чем мой брат.

На ужин они ели рис, бобы и авокадо, присыпанные кинзой и политые лаймом. Анна не могла остановить себя, чтобы не прикасаться к нему, к его рукам, его плечу, его губам. Она увидела, как по стене ползет скорпион размером с ее мизинец. С помощью куска картона Сальвадор сбросил его в банку из-под варенья, наполненную спиртом. Насекомое всплыло на поверхность. Снежный шарик. Смертоносный. Чистый.

Виктория собиралась делать аборт. В тот день, когда Анна видела их вместе, она просила Сальвадора отвезти ее в Мехико, но он убеждал ее подождать несколько дней, и за это время она передумала. Рассказать обо всем матери было сложно, но она готовилась родить ей внука, и это волнительное событие затмило презрение, с которым мать относилась к отцу ее ребенка, называя его «носорог из Монтеррея».

Анна и Сальвадор договорились начать все сначала. Она рассказала ему о коллекции отца, черном археологе, о Тигре. Он рассказывал ей истории о том, как в Мексике исчезают предметы искусства. Одна из таких историй – о краже посмертной маски Лорда Пакаля, которая исчезла из Национального музея антропологии вместе с сотней других артефактов в сочельник в 1985 году, – была просто вопиющей. Ни сигнализации. Ни отпечатков пальцев. Почти четыре года спустя нефритовую маску обнаружили в заброшенном доме в Акапулько. Ворами оказались два ветеринара, бросивших учебу. Они пробрались внутрь через вентиляционную трубу.

– Твой друг, черный археолог, – часть этой проблемы. Он крадет у мертвых.

– Он был наркоманом. Сейчас он выздоравливает.

– Наркоман не может измениться по щелчку пальца. Ты слишком доверяешь ему. Однажды он достанет пистолет.

– У тебя есть идея получше?

Сальвадор отвернулся.

Они не могли договориться о дальнейших действиях. С практической точки зрения. С моральной. В Соединенных Штатах маска была бы в безопасности, но Сальвадор был непреклонен, утверждая, что мексиканское искусство должно оставаться в Мексике.

– Как только предметы вырваны из контекста, история теряется.

– Ты хочешь сказать, что мы не должны иметь музеев?

– Нам нужны музеи по той же причине, что и зоопарки, но животным по-прежнему необходимо жить в дикой природе. Древние люди были похоронены с сокровищами. Зачем раскапывать каждую могилу, если нет денег и нет места, чтобы ухаживать за этими вещами? Мы не должны видеть все. Мы можем представлять их себе. Мы можем задаваться вопросами. Мы можем оставить их для кого-то другого.

– Но маску уже выкопали.

Он встал и начал ходить по комнате.

– Правильно. В этом и проблема. Теперь она должна кому-то принадлежать. Раньше она принадлежала только самой себе.

Анна тоже начала раздражаться. Правильного решения не существовало.

– Хорошо. Оставим ее Томасу Мэлоуну. Он проследит за ней.

Сальвадор резко рассмеялся.

– Я могу поспрашивать, может быть, кто-то из моих музейных контактов возьмет ее.

– Почему бы и нет?

– А ты хотела бы быть на дежурстве, когда Рейес приедет, чтобы забрать свое сокровище?

Анна нахмурилась.

– Пока у нас нет маски, это все неактуально.

– Неактуально? – Сальвадор насупился. Он был не в настроении, чтобы учить новые слова. Он встал, снова сел, взял ее за руки.

– Забудь про маску, – сказал он. – Расскажи мне больше о себе. Расскажи, как твоя мама умерла в Мексике…

– Я почти все забыла.

Он попросил ее рассказать все, что она помнила.

Ее отец страдал от внезапного острого расстройства желудка. Роуз взяла Анну в Ла-Эсперанса, чтобы забрать некоторые маски. Весь день шел дождь, но мама была в отличном настроении. Каждый раз, когда Роуз садилась обратно в автомобиль, ее разгоряченное лицо выглядело моложе. Анна сидела с пакетиком чипсов, слизывала перец чили с пальцев и глядела на картонную коробку, в которой хранилось несколько страшных масок, купленных ими ранее в тот же день. Анна спросила у матери, почему резчики никогда не делали маски принцесс. Мама пообещала Анне найти маску, которая ей понравится, и теперь это обещание переросло в проблему. Роуз весь день безуспешно искала, и с каждым разочарованием ее лицо становилось все печальнее.

– Поехали домой, – ныла Анна. – В гостиницу, к папе.

– Ты имеешь в виду бар? – стрельнула взглядом мама. Она погладила Анну по коленке. – Прости. Я пытаюсь найти для тебя хорошую маску.

В конце концов она сдалась и повернула обратно. Дорога сузилась, едва пропуская автомобили в две полосы. Шел дождь. Анна рисовала сердечки на запотевших окнах.

– Будь осторожна, – сказала Анна. Она была почти уверена, что сказала это.

Мама намертво вцепилась в рулевое колесо.

– Да. Я очень осторожна.

Или, может быть, она сказала: «Не волнуйся. Я справляюсь».

Анна закрыла глаза. Она замерзла и хотела вернуться в отель, есть кесадилью, смотреть дублированные мультфильмы.

– Сколько еще?

– На полпути. Попробуй подремать.

Не было более быстрого и действенного способа убить желание вздремнуть, чем совет это сделать. Мама нажала на тормоз и тихо выругалась.

– Кто-то соскользнул с дороги.

Фургон занесло перпендикулярно, и он заблокировал их полосу и половину встречной. Его аварийная сигнализация мигала красными фарами.

– Не останавливайся. Ты можешь пройти.

– Мы сорвемся в овраг.

Мама замедлила скорость, чтобы припарковаться.

– Жди здесь. Я посмотрю, могут ли они двигаться. Если нет, то нам придется развернуться.

– Я не хочу возвращаться, – надулась Анна.

Мама посмотрела ей в глаза и сказала:

– Я тоже.

Это были последние мамины слова, обращенные к Анне: Я тоже. Анна жаловалась на ситуацию, которую мама не могла изменить, и мама напомнила ей, что ей самой это тоже не нравится, что ни одна из них не хотела возвращаться в деревню, место, где невозможно было найти красивую маску, независимо от того, насколько сильно ты старался. Годы спустя, продолжая вдумываться в эти слова, Анна нашла в них нечто большее. Может быть, ее маму не слишком заботили маски. Может быть, она была в таком приподнятом настроении в тот день, потому что ей нравилось вести поиски самостоятельно, вместо того чтобы тащиться за мужем.

Мама открыла дверь и побежала. Водитель фургона опустил стекло. Мама указала ему на свою машину. Ее брюки быстро намокали. Дождь был такой сумасшедшей идеей, если задуматься над этим, – чистая вода, падающая с неба. Микроавтобус тронулся с места. Почему он остановился, если не был поломан? Почему водитель не подремонтировал свой автомобиль и не продолжил движение? Ее мать продолжала говорить, практиковать все глаголы, которые запомнила. Они как песня. Ты должна петь их. Сколько глаголов мама использовала за день? Есть, спать, работать, хотеть, мечтать, слушать, обучать, благодарить, держать, надеяться, утешать, быть.

Они могли бы уехать раньше. Они могли бы объехать.

Пятью минутами раньше или пятью минутами позже, если бы мама не оказалась на дороге и если бы пьяный мужчина в помятом грузовике не объезжал автомобиль Рэмси и справился с управлением. Пятью минутами раньше или пятью минутами позже – и душа ее мамы не улетела бы за далекие горы на спине орла.

Сальвадор помассировал ей виски и тихо пролепетал, что ему очень жаль.

Анна сказала:

– Тогда я увидела, как семья может исчезнуть в одно мгновение. Чем больше ты имеешь, тем больше можешь потерять.

– Дети на расстоянии.

– Все на расстоянии. В этом моя проблема. – Ее голова кипела и раскалывалась. – Мне совершенно не нравятся маски. Я помогла в написании этой книги, но они мне безразличны. Мне нравится одна или две интересные вещицы, но Коллекция Рэмси может идти к чертям.

– Теперь ты обвиняешь маски.

– Ладно, может быть, стоит обвинить Мексику? Эта страна создала мою семью и уничтожила ее. Я сказала, что никогда не вернусь сюда, и вот я здесь.

– Где случилась авария?

– На шоссе в Ла-Эсперанса. Мой отец поставил там крест на обочине. Такой, какие любит коллекционировать Томас Мэлоун.

Той ночью она позаимствовала его зеленую футболку, чтобы спать в ней. Ей доставляло удовольствие его мальчишество. Как круто было проснуться и найти в кармане записку. Когда-нибудь она сделает так и для него. Положит записку в кармашек у него на груди, над сердцем. Он одевал ее с большой осторожностью, словно она была еще одним артефактом, который он хотел сберечь.

Анна проснулась первая, сварила кофе, доползла обратно до кровати. Сальвадор привлек ее к себе. Его тело было мускулистым и напряженным. Вдали ударил церковный колокол, за ним другой.

– Этот план не очень хорош, – прошептал он ей на ухо. – Почему он приглашает тебя в свой дом? Он собирается убить нас всех и оставить в часовне.

– Ты просто не хочешь больше размахивать американским флагом.

– Вперед, С-Ш-А. Вперед, Диснейландия. Вперед, бомба…

– Если ты так ненавидишь Штаты, то трахнуть американку, должно быть, для тебя отличное развлечение.

– Я не люблю твою страну, но мне очень нравятся некоторые из ее людей. – Он поцеловал ее в макушку. – Но он будет сомневаться. Зачем встречаться с мужчиной, который на тебя нападал?

– Он настолько безумен, что, возможно, думает, что мне понравилось.

Ее телефон завибрировал. Она потянулась за ним. Дэвид. Так что, свадьба отменяется?

Она колебалась, чувствуя, как внутри живота все сжимается от стресса. Она ненавидела сжигать мосты. Никогда не отпускай то, что не сможешь вернуть обратно, никогда не отталкивай того, кого можешь захотеть потом.

Сальвадор взял ее за руку.

– Что?

Анна дала ему телефон.

– Могу я ответить ему?

– Если сначала дашь мне посмотреть.

– Он задал тебе вопрос. Дурацкий вопрос, но вопрос: «Свадьба отменяется?» Итак, ты пишешь ответ: «Да». Как его зовут? Дэвид. «Да, Дэвид, свадьба отменяется». Так как он burro и может не понять, добавь вот это. – Он протянул ей телефон. – Вот что ты должна сказать лжецу.

Te he visto la cara.

– Он не говорит по-испански.

Сальвадор кивнул:

– Хорошо.

Они поехали обратно в Сан-Хуан-дель-Монте, чтобы встретиться с Эмилио Луной. Вторая маска была не idéntica, но достаточно убедительна, надеялись они, чтобы обмануть Тигра. А на случай, если не убедит, Сальвадор попросил у двоюродного брата пистолет.

 

8

Садовник

В лунном свете Монте-Альбан выглядел величественно: каменные платформы, круглая площадка, дворец, каждый камень – надгробие падшей культуры. Он копал и смотрел вниз на две долины Oaxaки – Тлаколулу и Зиматлан. Он копал, и ночь разговаривала с ним, бормоча по-испански, на языке науатль, и дребезжащим голосом предсказывала, что он обречен. Когда он уснул, ему приснилось, что он не спал. В это время ему снились ацтеки. Он чувствовал опасность – дóма, в постели, на улице. Деревья указывали своими ветвями. Белки вдыхали зловоние, исходившее от него. Он убил Педро, старуху. (Несчастные случаи или нет?) Он боялся, что следующей станет девочка. Мексика, мать Мексика, возьми меня на руки. Дыхание под маской согрело его лицо.

Зашуршала трава. Он с криком развернулся. Странное существо с четырьмя ногами и двумя головами ползло к нему. Лама или мифическое чудовище. Двуглавая тварь. От страха он испустил сдавленный крик. Седьмое предзнаменование. Демоны последовали за ним и сюда. По мере приближения чудовище разделялось на мужчину и женщину. Американка и мексиканец, хотя он говорил девушке, чтобы пришла одна. Тигр дотронулся до своего мачете. Они остановились в девяти метрах от него, неуверенные, что делать дальше.

Мексиканец крикнул:

– Trajimos la máscara! Мы меняем ее на пепел.

– Пусть девушка отдаст ее мне.

Мужчина шагнул вперед.

– Мы не хотим проблем.

– Она, а не ты.

Она прошла вперед и положила перед ним пакет. Он схватил ее за руку, бросил на землю и прижал мачете к обнаженной шее.

– Не трогай ее! – крикнул мексиканец.

Тигр взмахнул ножом, выигрывая время.

– Она будет со мной, пока я не увижу маску.

Мексиканец достал пистолет.

Голоса ацтеков становились все громче, перебивали, заглушали все вокруг. Тигр отрезал у девушки прядь волос, и та безвольно упала на землю. Мексиканец занял боевую позицию, умело держа пистолет в руке. Тигр сжал запястье девушки. Она рыдала.

– Отпусти меня. Я близка с Рейесом. Мы в отношениях.

Это была либо ложь, которая звучала как правда, либо истина, которая звучала как ложь. У Рейеса действительно не было вкуса. Он спал с дочерями мексиканской элиты. Он спал с транссексуалами из Тепито. Оказавшись в пустыне, он наверняка вставил бы свой член в змеиную нору.

– Estás mintiendo.

– Посмотри на меня. – Девушка подняла к нему разбитое лицо. – Если ты сделаешь мне больно, он убьет тебя.

– Es Verdad? – обратился Тигр к мексиканцу, который замер на мгновение, а затем опустил пистолет.

Девушка хватала ртом воздух, как одичавшая собака.

– У него нет половины правого уха.

Отверстия для глаз в маске Тигра впустили две упавшие луны. Трудно было дышать с жаром и голосами. Оставалось только одно предзнаменование – горящий храм. Он был больным животным. Он не понимал этого раньше. Любила ли его девочка из магазина канцелярских товаров или просто предпочитала зло в его лице? Он поднял мачете к груди. Ацтеки верили, что умереть в жертву богам было высшей честью, ибо это означало гарантированное возрождение и жизнь в доме Солнца. Грехи этой жизни значили совсем немного. Важно было лишь то, как ты умер.

Не делай этого.

Девушка вскочила и дернула его за руку. Мачете упал на землю. Она схватила урну и бросилась к своему бойфренду. Тигр разорвал целлофановый пакет. Бирюза. Глаза из ракушек. Бородавки. От черного археолога к Рейесу, к Педро, к старухе, к девушке, к Тигру.

– Vete derechito a la chingada. – Голос мексиканца дрогнул. Он обнимал девушку. – Держись подальше от нас.

Пара ретировалась с пистолетом и урной, вновь слившись в ползущее двуглавое существо. Хьюго хотелось отправиться на этом животном в Веракрус. Он упал на колени и предложил луне маску Монтесумы. Его отец с газонокосилкой и пустым желудком посмотрел вниз. Лиса моргнула. Рысь выглянула из-за скалы. Он положил маску в яму.

Он предавал Рейеса, как Педро предавал Рейеса. Наркобарон наденет контракт ему на голову. Так тому и быть. Только сопротивление может остановить кровавое царствование narcos. Это будет не США, не мексиканская армия и, конечно, не марионеточный президент Мексики, руководивший страной, которую он любил. Это будут миллионы сердец, которые откажутся выполнять приказы. Садовник склонил голову. Бог спасет человека, который совершил один храбрый поступок.

 

9

Анна

Человек, который прижимал мачете к ее горлу, выглядел совершенно благочестивым, когда поднимал посмертную маску в свете луны. Какой маленький и тем не менее какой огромный. Маленький – как человек, большой – как одиночество человека в ночи, когда он обращается к Богу и дивится, слышит ли его кто-нибудь. На мгновение Анна забыла, что маска была подделкой.

Тигр взял в руки лопату. Комья земли полетели изящными дугами.

– Кто он вообще такой? – прошипела Анна. Она прижимала урну к груди. Они прятались за отвесной скалой, вглядываясь в темноту. – Почему он копает? Это для маски? Я думала, что он собирается отдать ее Рейесу.

– Это не наше дело.

– Зачем закапывать вещь, которую ты так долго пытался найти? Это не имеет никакого смысла. Наверное, он индеец.

Сальвадор посмотрел на нее, как на безумную.

– И что с того, что он индеец? Мы все здесь индейцы. Он убийца.

Анна заткнулась. Она имела в виду, что, может быть, он проводил ритуал, что его целью были не деньги или наркотики, что его цель была выше, чем ее собственная. Тигр положил свою лопату, опустил маску в яму. Анна указала на него. Сальвадор поморщился, но она не смогла понять это его выражение. Она еще не знала своего художника настолько хорошо. Они только начинали. Встречались по вечерам. Путешествовали вместе.

Тигр потоптался по земле, осенил себя крестом и отправился к круглой площадке. Анна и Сальвадор подождали какое-то время, чтобы убедиться, что Тигр ушел окончательно. Анна обследовала землю. Южная Платформа. Северная Платформа. Гробницы. Если мертвые были живы, сегодня они присутствовали здесь. И она подумала: «Облака в небе в течение дня выше, чем ночью».

– Мы должны выкопать эту маску.

– Нет, мы не будем этого делать. No vale.

– Sí, vale. Мне нужно две маски. Одна для меня, вторая для черного археолога

– Ты не можешь отдать подделку. Он поймет, что ты обманываешь его. Это ведь он откопал ее.

– Он был под кайфом от метамфетамина, когда выкопал эту маску. Он даже не узнал меня. Он спец не по маскам. Он – по веществам.

– Он очень известный твиггер, – передразнил ее Сальвадор. – Я думал, вы стали друзьями. Мы проговорили всю ночь. Тебе должно быть стыдно, раз ты хочешь обмануть его.

Отчасти утверждение, отчасти вопрос.

– Это преступление без жертв. – Фальшивое заявление. В духе провинившихся политиков. – Ему нужна маска для святилища. Для украшения. В церкви люди молятся статуе Иисуса. Вам не нужно истинное тело Христа. Они используют репродукции. – Это звучало лучше. – Кроме того, незнание не причинит ему боль.

Это двойное отрицание повергло Сальвадора в замешательство. Оно было похоже на загадочное мексиканское выражение No hay mal que por bien no venga, которое примерно переводилось, как Ничего плохого не происходит без того, чтобы создать хорошее.

Сальвадор поставил руки на бедра, как будто нуждался в поддержке, чтобы оставаться в вертикальном положении. Ей нравилось смотреть на него. Каждый раз.

– Ты поможешь мне? – спросила она.

– No tenemos una pala.

Анна пошевелила пальцами.

– Hijo de puta, qué mujer.

– Подсади меня.

Анна поставила урну у ствола дерева, затем подтянулась на отвесной скале. Она не увидела ни души, и тишина наполнила ее облегчением и ужасом одновременно. Клочок свежевскопанной земли было легко отыскать. Она опустилась на колени и принялась раскапывать руками. Сальвадор воспользовался носками своих ботинок. От нее не ускользнула ирония момента: она приехала в Мексику, чтобы похоронить мать, но вместо этого грабила могилу. У ее отца было несколько ритуальных артефактов, но совсем по-другому было копать что-то самому. Почти как свернуть цыпленку голову самостоятельно, вместо того чтобы покупать тушку в магазине. Но самое безумное было вот что: хотя Анна знала, что маска была подделкой, она чувствовала прилив возбуждения. Охота за сокровищами. Собака, которая гонится за костью. Она хотела быть той, кто найдет ее. Так вот он какой, этот пьянящий, дразнящий эликсир, которым все эти годы был загипнотизирован ее отец! Вот что заставляло его снова и снова ехать в деревни, чтобы найти очередного сеньора Мартинеса Гомеса Эрнандеса Родригеса, который вырезал кузнечика. Анна поползла по земле, чтобы поцеловать Сальвадора. Его губы были прохладными. Его рот был теплым.

– Я откопала тебя.

Он выглядел смущенным. Между ними всегда будет этот разрыв. Нюансы языка и культуры. Но ты и получишь больше, дуреха. Ты получишь все, чему он может научить тебя. Она снова поцеловала его. Ей хорошо удавались начинания, так себе – середина, а конец всегда был ужасен. Значит, мы не будем двигаться к концу. Каждый день мы будем идти к железнодорожной станции с чемоданами и путешествовать в какое-нибудь новое место. Каждый день мы будем уезжать. Начинать с чистого листа. Приятно познакомиться. Меня зовут Анна. Мне хорошо удаются начинания.

От работы они согрелись. Анна представила себе, как черный археолог рыл один в темной пещере. Для этого нужно настоящее мужество, настоящий наркотик. Она наткнулась на что-то твердое. Отломанный кусок ракушки увидел луну и улыбнулся.

Они ехали вниз от Монте-Альбан в тишине, урна уютно лежала у ее ног. Она держала маску на коленях, раздумывая, какое теперь сложилось о ней мнение у Сальвадора – лучше или хуже. Когда они вошли в третий поворот, Анна ахнула и сползла на сиденье.

– Это он.

Седан Тигра был припаркован на краю дороги. Человек с фонариком склонился над открытым капотом. Сальвадор проехал мимо с каменным лицом.

– Мы должны проследить за ним, – сказала Анна.

– У тебя уже есть маска.

– Но я хочу знать, кто он такой.

– No importa.

– Sí, importa. Я хочу увидеть его.

– Забудь его.

– Хорошо. Я хочу увидеть его, чтобы потом его забыть.

Они съехали с дороги. Через три минуты мимо пронесся автомобиль. Место, куда привел их Тигр, не могло удивить сильнее. Это не были трущобы на окраине города или позолоченный дворец Оскара Рейеса Каррильо. Нет, автомобиль Тигра остановился в одном до боли знакомом месте. Сальвадор недоверчиво покачал головой.

– Вы, американцы, все едете в Мексику, чтобы потерять голову.

Они припарковались так близко, как только могли, и опустили стекла. Тигр был озабочен замкóм, набирая цифровой код. Кованые железные ворота распахнулись. Он забрался обратно в машину, проехал несколько метров, передумал, выключил зажигание, оставив автомобиль прямо между ворот. Анна услышала, как открылась входная дверь, услышала знакомые ругательства, как и тогда, когда Томас отгонял собак с дороги. Шаги. Испанский.

– Где ты был?

Это был Томас. Их голоса доносились слабо, но различимо.

– Я ездил к дяде.

– Я получил сегодня открытку от Рейеса. Он говорит, что теперь ты работаешь на него.

– No, señor.

– Все это время, пока я держал тебя на работе и разрешал здесь жить с Соледад, ты бегал за Рейесом. Ты принес ему посмертную маску. Ты знал, что моя выставка вот-вот откроется, и ты отнес маску этому…

Широко раскрыв глаза от удивления, Анна одними губами шепнула Сальвадору: «Хьюго».

– Señor, все было не так. Я никогда не давал маску Рейесу.

– Мой собственный садовник работает на наркобарона. Вы держите меня за идиота? Вы собирались убить нас? Убить нас во сне? Ограбить нас и сбежать?

– Он сказал, что убьет меня. Пощадите. No me…

Раздался выстрел. Анна спрятала лицо на груди Сальвадора. Все плохое продолжало ухудшаться.

– Томас! – крикнула Констанс со второго этажа. – Это был фейерверк?

Кого из них застрелили? Анна не знала, на что надеяться.

– Не беспокойся, куколка, – ответил Томас. – Я застрелил белку, которая c беззастенчивой наглостью поедала твой базилик. Я сейчас вернусь. Позволь мне выбросить ее к соседям, и мы выпьем.

Машина Хьюго дала задний ход, поехала по дороге и исчезла на пустыре в конце квартала. Через минуту Томас вернулся, прошел мимо их автомобиля, не слыша дыхания двух человек, лежавших внутри.

– Куколка, иди и садись со мной, – позвал Томас, закрыв ворота. – Я заполучил ведущую маску этого канадского племени. Дикая женщина лесов. Ты меня слышишь?

– Что? Я не слышу тебя.

– Я чувствую себя шекспировским актером, который взывает к своей возлюбленной через открытое окно.

– Говори громче. Я привожу в порядок лицо. На мне этот крем. Срань господня.

– Моя новая маска называется «дикая женщина лесов». У нее есть борода, а ее рот напоминает пулевое отверстие, и она ухает, как сова. Говорят, она похищает детей и ест их.

– Поедает детей?

– Но у нее есть хорошие черты. Каждый раз Dzonoqua, так ее зовут, выбирает несколько счастливчиков и делает эти души богатыми, как Крез. А еще она может возвращать мертвых. – Томас закашлялся. – Я надеюсь, что эта фишка не работает.

Хлопнула дверь-ширма. Их окружили звуки ночи – жужжание фумигатора от комаров, какофония музыки ранчеро, лай голодных собак.

Сальвадор проехал три квартала до церкви неподалеку. Анна не помнила, когда в последний раз была такая бодрая и одновременно такая уставшая. Томас убил Хьюго. Трудно было чувствовать себя такой плохой, и все же в сражении между американским коллекционером и гордым индейцем – справедливо ли, ошибочно ли, как она думала о нем сейчас, – она приняла сторону индейца.

– Мы должны проверить, как там Хьюго, – сказала она.

– Кто-нибудь найдет его утром.

– Мы должны позвонить в полицию.

– Только не в полицию.

– Мы не можем оставить его там, как сбитое на дороге животное.

– Какое животное?

– Мертвую белку.

– Он может убить нас.

– Ты сказал, что он мертв.

Сальвадор напрягся.

– Нам нужно уходить.

– А что, если он жив? Мы можем вызвать «скорую помощь».

– Мы собираемся спасти человека, который пытался убить нас?

– Да, – сказала Анна. – Собираемся.

Они пересекли улицу Amapolas и вышли на пустырь, где валялись мотки колючей проволоки, перевернутые ванны, разрушенная техника. Вдалеке проступили мутные очертания автомобиля Тигра. По всей Мексике множество подобных полей, куда сбрасывали тела. Анна не была уверена, мертв ли Тигр, и приготовилась к тому, что он выскочит из темноты с зажатым в руке мачете. Сальвадор первым добрался до машины. Он заглянул через заднее стекло, жестом приказав Анне не подходить к авто. Она ждала. Она ненавидела ждать, но ждала. Сальвадор проверил водительское сиденье, осмотрел полностью салон машины.

– Ты не поверишь, – сказал он.

– Он мертв? – Внезапная печаль охватила ее. Кольнуло в груди.

– Я не знаю, мертв ли он, – ответил Сальвадор. Кажется, ему было не по себе. – Там все в крови, но автомобиль пуст.

 

10

Садовник

Хьюго проснулся и увидел лицо жены. Наверное, ему это снилось, но этот сон не был похож на ацтекские кошмары. Это видение было трехмерным, теплым, живым. За тремя сплетенными ветвями мигали звезды, и холодный ночной воздух ворвался в его легкие. Соледад расстегнула его рубашку и положила руки ему на плечи. Она нежно дотронулась до него:

– Очнись. Что сделал с тобой этот ублюдок? Расскажи мне.

Он не мог говорить, но мог дать ей аромат: железо и яблоки, туалетная вода и мухи. Его внутренности торчали наружу и рука кровоточила.

Он лежал на тележке неподалеку от своего дома. Его боль была огромна, как ночное небо, и еще темнее, чем оно.

Соледад развязала ленты маски тигра, сняла ее с пояса Хьюго, плюнула на деревянную вещь и выбросила ее в кусты. Она поцеловала его в лоб. Хьюго знал, что был единственным мужчиной, которого Соледад любила всю свою жизнь, несмотря на то, что он обращался с ней как с собакой. Она отплатила ему за жестокость тем, что спасла ему жизнь.

Она помогла ему сесть. От усилий напряглись сухожилия на ее шее. Ее волосы спутались, смешались с его кровью и прилипли ко лбу. Она обернула его своим фартуком, чтобы остановить кровотечение, бормоча что-то про доктора.

– Я довезла тебя так далеко, как смогла, – прошептала она. – Ты можешь немного пройти? Обопрись на меня, любовь моя. Я отведу тебя домой.

 

11

Коллекционер

Дэниел Рэмси вышел из каталажки в утреннюю зарю. Три толстые ветви обрамляли бледное небо. Утреннее солнце смущенно рассеивало свет. Такси будет стоить кучу денег, но какое это имеет значение? Ничто не имело значения, кроме того, что было действительно важно. Позади него был февраль. Снег почти растаял. В воздухе свежо пахло сырой почвой, почки на деревьях набухли и начали распускаться, то тут, то там взрываясь зеленой краской. Когда такси свернуло на стоянку, он открыл дверь и рухнул внутрь, чувствуя, как затвердели все мышцы тела, как хрустят и ноют коленные суставы. Он срочно нуждался в утешении и комфорте, которые могло дать только одно.

Водитель спросил, куда ехать. Дэниел назвал адрес и поторопил его. «Сегодня пятница? – спросил он таксиста. – Второе марта?» Водитель ответил утвердительно. Они выехали на трассу 1, проехали пару гипермаркетов, фастфудов, потом въехали в деревню. Ему нравились пейзажи, их цвета, особенно серый, который отделялся от бежевого, цвета экрю.

 

12

Черный археолог

Черный археолог сидел у фонтана, поджидая Чело из парикмахерской. Еще с той поездки в парк Чапультепек он был очарован фонтанами. Тем, как вода поднималась и падала, снова поднималась и снова падала. Хоровод радуг и пузырьков. Звук монетки, брошенной в бассейн. Валюта желаний. Журчание воды напомнило ему сад Мари, место, которое он должен время от времени посещать, чтобы поддержать изменения в своей жизни.

У него зазвонил телефон. Сила привычки заставила его нажать кнопку ответа еще до того, как на экране появилось длинное имя звонившего – Фернандо Регаладо Мануэль, – и он понял свою ошибку. Он слушал. Просто дышал. Сердце черного археолога стучало быстрее и болело, когда он думал, смогут ли эти три буквы на другом конце определить его местоположение по звуку.

– Фео?

– Señor arqueólogo. Dónde estás?

– Здесь. Я здесь.

– А где это?

Черный археолог оглянулся, собирая свои вещи.

– Я не знаю, но я начинаю все с чистого листа. Чищу дом. Убираю в доме. – Испанский вытекал из его уст легко, словно был родным. Объяснение. Чудеса всего происходящего. Он хотел, чтобы Фео понял его, чтобы порадовался за него. – Я встретил замечательную девушку. Она религиозна. Я собираюсь найти нормальную работу.

Фео рассмеялся:

– Мальчиком, прислуживающим в алтаре?

– Передай Рейесу, чтобы нашел себе другого диггера. И Гонсалесу тоже передай.

– Гонсалес может принять ванну.

– Ладно, хорошо…

– Я должен убить тебя.

– Нет, ты не должен. Я никто. Никто. Ни тела. Ни лица. Забудь обо мне.

– Ya es demasiado tarde para olvidar.

– Нет, – возразил черный археолог. – Никогда не поздно забыть. Осталась еще чертова куча времени.

Умолял ли он? Деревья. Кусты. Ветви. Пространство между ними.

– Ты создаешь себе жизнь, а потом не хочешь ею жить. Так не годится.

Черный археолог нервно бегал взад-вперед.

– Это начало с чистого листа.

– No, arqueólogo. Мы скоро увидимся. Я отслеживаю сигнал твоего мобильного. Это вода журчит рядом с тобой?

Черный археолог уронил телефон, с силой наступил на него, бросил остатки поломанного пластика и плату в фонтан. Он подпрыгнул, как человек-шарик. Живой. Живой. Живой. Смартфон был последней ниточкой, которая связывала его с Рейесом, и эта ниточка сейчас оборвалась и лежала под водой – черная коробка в окружении песо.

Он посмотрел на нее и загадал желание. Или молитву.

Одна из этих уродливых мексиканских лысых собачек заигрывала с ним. Ее торс был сплошной твердой мышцей, грязно-коричневой и блестящей. Собака установила с ним зрительный контакт – если это можно так назвать, – посмотрела ему прямо в глаза и задержала взгляд. Она нетерпеливо виляла своим сигарообразным хвостом, как будто они с черным археологом договаривались о встрече и как будто он опоздал.

 

13

Девочка из магазина канцелярских товаров

Мать потащила ее на выставку работ Фриды Кало. Забившись на заднее сиденье, Лола хмурилась всю дорогу, пока Эсмеральда вела машину. После переезда в Веракрус мать подружилась с женой пластического хирурга, которая сверкала, как и ее имя, всеми этими накладными ногтями и наращенными ресницами и волосами. Они обожали музеи. Сжимая друг друга в объятиях, эти две женщины неслись вперед, болтая глупости вроде того, какая картина будет хорошо смотреться над диваном и что еще в себе они могут улучшить.

Лола не питала ни малейшего интереса к Фриде Кало. Ее отвратительные усы и сросшиеся брови были отпечатаны на каждой туристической сумке, как будто она была единственной мексиканской женщиной, которая что-то значила, как будто все остальные были крестьянками или младшими помощниками младших помощников сеньора Никто. Самыми известными женщинами в мексиканской истории были:

• Дева Мария,

• Ла Малинче,

• Фрида Кало,

• Селена,

• Сальма Хайек.

Пречистая Дева, предательница, уродка, убитая певица и Сальма Хайек, которая была умна и сексуальна, но, конечно, должна была сыграть Фриду Кало в кино. Однажды она сыграет и Деву Марию. Пройдет по списку дальше.

– Реджина говорит, что Фрида Кало была наркоманкой, – сказала Лола.

– Никто не совершенен, – ответила мать.

Эсмеральда налегла на кожаный руль.

– Кто такая Реджина?

Мать что-то пробормотала себе под нос. Лола сделала еще одну попытку, сказав:

– Реджина говорит, что Фрида Кало ненавидела Соединенные Штаты.

– Кто мог упрекнуть ее?

– Диего Ривера спал с младшей сестрой Фриды Кало.

Мать вздохнула:

– Мужчины не могут совладать со своими желаниями.

– Фрида Кало сделала аборт.

Мать перекрестилась.

– Фрида Кало пошла на эту операцию, просто чтобы привлечь внимание Диего Риверы.

– Если одеваться нормально, то этого делать не придется.

Выставка имела оглушительный успех. В галерее были представлены, конечно, картины, а также фотографии и рисунки. На стенах были развешаны каллиграфически оформленные цитаты. «Сюрреализм – это волшебный сюрприз, когда уверен, что в платяном шкафу найдешь рубашки, а находишь там льва».

И Лола подумала: «Сюрреализм – это волшебный сюрприз, когда планируешь помастурбировать, а находишь в комнате своего отца».

Ее гнев был свежим и ярким. Такой же была и ее печаль. Она хотела рассказать матери о визитах отца. Она хотела сказать матери, что у нее был любовник. Пожилой мужчина, как у этой cabrona Фриды Кало. Но она держала рот на замке, зная, что мать будет винить ее. В любом случае она только больше потеряет.

Биография Фриды Кало была напечатана на стене. Полиомиелит в детстве. Когда ей было восемнадцать, автобус, в котором она ехала, попал под трамвай. Ее позвоночник и таз сильно пострадали. Она носила корсет, перенесла бесконечное множество операций. Она планировала стать врачом, но вместо этого стала художницей. Диего Ривера был вдвое старше ее. Они поженились. Он спал с кем попало. Они развелись. Они снова поженились. «У меня в жизни было две беды, Диего. Автобус и ты… Ты – худшее из двух».

Фрида Кало всю жизнь рисовала Фриду Кало. Фрида с обезьянками. Фрида с Диего, как пуля в ее мозгу. Фрида Кало не могла иметь детей. Она спала с женщинами. Она пила текилу. Она прибыла на свою первую сольную выставку в машине «скорой помощи» под рев сирен. Ей ампутировали ногу. Она умерла в сорок с лишним. Возможно, она покончила с собой. Она должна была делить мужа с каждой женщиной, которая появлялась в Койоакане. Ночка с ее мужем была неотъемлемой частью тура для каждой дамы. Кому хотелось заниматься сексом с cabrón с лицом жабы и ста тридцатью килограммами веса? Это были ее последние слова в дневнике: «Я надеюсь, что выход будет радостным – и надеюсь никогда не возвращаться».

Лола чувствовала, как в ней зарождается мятеж, как он подступает к горлу. Фрида Кало не боялась показать места, которые болели. Это мой абортированный ребенок. Это моя беременность смерти. Это человек, которого я люблю и который меня не хочет. Это мой развод. Это самоубийство моего друга. Ее последняя воля: кремация. «Я не хочу быть похоронена. Я провела слишком много времени лежа».

– Собирайся.

Лола подпрыгнула. Она забыла о матери.

– Но мы ведь только приехали.

Морщина раздражения прорезала лоб матери.

– Кому понравится смотреть на такое безобразие? Мы уезжаем. Эсмеральда пошла в магазин сувениров за шоколадом.

– Но Фрида Кало – самая важная художница в мире.

– Я передумала. Фрида Кало была коммунисткой, шлюхой и лесбиянкой. Нам не стоило сюда приезжать.

– Я тоже передумала, – сказала девочка и вздернула подбородок. – Она мне нравится.

Ее мать воздела указательный палец, как дротик.

– Будь внимательна, не то кончишь, как она.

– Стану известной?

– Несчастной.

– Я уже несчастна.

Лев в платяном шкафу. Всегда был этот гребаный лев в платяном шкафу. Лев или тигр.

 

14

Анна

Ровно в шесть вечера Анна собиралась на ужин к Мэлоунам. Она надела маленькое черное платье, застегнула его на спине, брызнула духами, потерла запястья друг о друга, чтобы разогреть. Она выщипала брови, убрала песок из-под ногтей. Она накрасила ногти на ногах, высушила и уложила волосы. Я пойду на вечеринку. Кристофер Мэддокс проломит пол в часовне и украдет посмертную маску Монтесумы. Мы встретимся уже в гостинице. Никого не ранят и не убьют. Все произойдет именно так и не иначе.

Она села за печатную машинку и стала стучать по клавишам.

Дорогой папа, я пишу это письмо на случай, если со мной что-то произойдет…

Это была другая крайность, мысль о которой пришла вместе с мыслью о том, что ночь пройдет до ужаса неправильно. Она напишет полную историю и отдаст письмо Рафи, указав на конверте имя отца, при условии, что он позвонит или, возможно, приедет намного позднее, если, конечно, вырвется из сладких объятий алкогольного дурмана. На всякий случай она оставит записку. На стойке регистрации она объяснила Рафи, что именно ей было нужно, но большая часть потеряла смысл из-за трудностей перевода. Обороты со словом «если» были сложной задачей в испанском языке. Гипотетические обстоятельства требовали высокотехнологичных глагольных конструкций. Hubiera. Прелюдия к сожалению.

– Para su padre, – подтвердил Рафи. – Cuando venga.

– Нет, мой padre не venga, – покачала головой Анна. – Но если я не вернусь, прочитайте ему письмо по телефону. – Она показала это жестом, поднеся руку к уху.

– Письмо на испанском языке?

– На английском.

Рафи беспомощно пожал плечами. Анна вздохнула.

– Просто храните этот конверт в течение нескольких недель, а потом можете выбросить.

Рафи сунул письмо в свой женский журнал.

– Я понимаю, – сказал он, хотя это было невозможно. Мексиканцы говорили вам, что вы хотели услышать. Американцы слышали то, что хотели услышать. Идеальный брак.

 

15

Черный археолог

В тот вечер черный археолог лежал на своей койке и старался не думать о Фео. Его окружал прекрасный животный мир: на заднем дворе был курятник, у ног черного археолога расположился белый кот, а вдали рвали глотки собаки. Он укорял себя за то, что разбил телефон. Он должен был написать Анне, но план был согласован заранее: он уедет через час, возьмет такси по городу, проломит пол часовни и похитит маску до восьми вечера. Ему нравилось, что у него снова есть цель, как в былые времена в пещере. Однако теперь его движущей силой была не ломка, и события развивались медленно, почти томительно. Его все же мучила ломка: он хотел поиметь проклятого балаганного шута Мэлоуна.

Мари была права: его жизнь стоила больше, чем палочка ладана. Он собирался почтить Пресвятую Деву. Он собирался почтить себя. Эй, Рейес, моя жизнь так же бесценна, как эта синяя маска. Дерьмо. Любая жизнь стоила столько же. Каждая жизнь была сокровищем, каждая была драгоценным камешком. Ему понравилось, как это прозвучало. Проникновенно, елейно. Он мог бы стать проповедником. Проповедь Посмертной Маски Монтесумы. Он представил себя за кафедрой, рассказывающим о жизни в пещере, о том, как приходилось пойти на это, – чем бы «это» ни было. Они могли слышать эту проповедь и раньше, но она стоила того, чтобы повторить ее два раза, сто раз, миллион раз, потому что люди быстро забывали, они слишком много смотрели телевизор…

Чело появилась на пороге с мягким «Hola».

Она была больше, чем вчера. Теперь ее живот напоминал Сатурн. Ее удивительная Солнечная система. Лучшие церкви дают тебе и киску, и Бога.

– Ven aquí, nena. Quédate conmigo.

Девушка опустила жалюзи. Ему нравилось смотреть, как она двигается. Она устроилась поудобнее рядом с ним и достала из корзины свою вышивку. Он наклонился. Дева Гваделупская. Конечно. Эта девушка действительно была очень религиозна. Он немного расстроился, что в этой тройке ему доставалось меньше ее внимания. Она закончила Марию и работала над ее нимбом. Два оттенка желтого. Или, может быть, золотого.

– Как ты это делаешь?

– Это легко, – сказала она. – Ты можешь попробовать.

Он имел в виду терпение, с которым она вышивала, но не стал уточнять и сразу забыл про это недоразумение.

– Что это? Подушка?

Девушка рассмеялась.

– Нет, это нужно оформить в рамку. Оно должно висеть на стене.

Искусство, посвященное Богородице. Дома его никогда не бывало слишком много. Каждый раз, когда игла исчезала в канве, нить становилась короче. С каждым стежком картина обретала больше цвета и оставалось меньше нити. Он и это мог бы превратить в проповедь. Он засмеялся. Девушка засмеялась, чтобы составить ему компанию.

– Tómalo. – Она протянула ему канву. – Мужчина должен уметь шить. Если ты станешь пиратом, то тебе придется штопать свои носки.

Единственная игла, с которой он справлялся, была предназначена для немного иных целей, но он не собирался вспоминать о том безумстве.

– Куда мне двигаться?

– Вот в этот маленький квадратик. Шей вверх.

Он уколол Богородицу в глаз и отдал канву обратно Чело.

– Забудь об этом. Я только все испорчу.

– Мы сделаем это вместе. – Она ввела его иглу в нужное отверстие. – Теперь подбери иглу с другой стороны. Медленно. Не тяни слишком сильно. Теперь спускайся вот туда.

В этом направлении было проще. Начиная сверху, ты видел, куда дальше двигаться. Он затянул узелок золотой пряжи.

– Вот так. – Она просияла. – Твой первый стежок.

Второй был проще. Третий еще проще. Его движения становились более уверенными. Она держала руку на его руке, ее теплый живот согревал ему бок. Вышивание по канве. Да, отлично. Любое занятие могло быть интересным, если рядом с тобой правильный человек. Они вышивали, пока эрекция не взяла над ним верх. Он уложил Чело на кровать.

– Мне так хорошо с тобой.

Она приласкалась к нему.

– Ты знаешь, что этому малышу будет нужен папочка? – промурлыкал черный археолог ей на ухо. – Что, если это мальчик?

Они лежали вдвоем на одной подушке, и он чувствовал, что проваливается в сон. Здесь, во дворе толстой тетушки, в окружении немых кур, лежа на скрипящей койке с беременной девушкой и держа ее в своих объятиях, черный археолог был доволен. Так вот что такое счастье. Такое маленькое. Такое огромное. Он прикоснулся к ее налитым грудям. Она прижала его руки к животу. Он был тугим. Происходило что-то причудливое. Под ее тугой кожей чувствовались маленькие, но уверенные толчки. Потом он все понял. У них с этим малышом было кое-что общее. Они оба были похоронены заживо.

 

16

Анна

К ее облегчению, Мардж и Гарольд уже расположились за столом во дворе, когда они с Сальвадором прибыли к Мэлоунам около семи вечера. Гарольд сидел ровно в кресле-качалке. Мардж, окруженная зарослями жимолости, напоминала гротескный вариант картины Ботеро. Если бы коллекционер запланировал резню, то, конечно, не стал бы приглашать зрителей из Шейкер-Хайтс. Даже сейчас Анна была в восторге от восхитительных клумб, грозной пальмы, истерично прямого кактуса. Единственной ноткой диссонанса во всем этом великолепии был бассейн, теперь наполненный тиной.

Прежде чем сесть, все четверо обменялись воздушными поцелуями. Мэлоунам позвонили, объяснила Мардж, и они будут с минуты на минуту. Анна заняла место с видом на часовню. В любой момент черный археолог мог ворваться в часовню, проломив пол. Сальвадор, очаровательный мошенник, сразу завел громкую светскую беседу: в центре открылась выставка скульптур, в Акапулько был убит шеф полиции, в «Ля Парисьен» стали подавать донельзя сухие круассаны. Он компенсировал свою нервозность экстравагантно небрежным поведением: откинулся на спинку стула, смеялся подчас слишком громко. Гарольд пожаловался на перебои с Интернетом, затем перешел к другому источнику раздражения: учителя снова устроили забастовку. Протестующие подожгли автобус на periférico, блокируя движение в целых районах.

– Мы успели до того, как произошло самое ужасное, – сказал он. – Но на самом деле иногда можно походить и пешком.

Анна торопливо написала сообщение черному археологу. Выезжай пораньше. Пробки.

– Извините нас за опоздание.

На террасе, словно свежий ветер, появилась Констанс. На ней были мягкие хлопковые брюки и вышитая туника. На шее был повязан шарф. Она втирала крем в потрескавшуюся на суставах кожу. За ней следовал Томас. Свежевыбритый, одетый в черные брюки и фиолетовую рубашку с серебряными запонками на рукавах. Он напоминал черную палочку лакрицы.

– Здравствуйте, наши прекрасные гости.

Анна не видела Томаса с момента встречи в «Ви-Ай-Пи Отеле» и ожидала молчаливого извинения, вспышку смущения или стыда, но он обошел гостей, обмениваясь любезностями, как будто ничего не случилось. Анна дотронулась до раненой щеки. Глоток мескаля подступил обратно к горлу. Она напомнила себе, зачем пришла. Часовня. Часовня.

– Томас купил новую маску, – сообщила Констанс. – Теперь он летает по дому, словно фея Тинкер Белл.

Нет, не поэтому. Он счастлив, что заполучил посмертную маску. Он рад, что убийство сошло ему с рук.

Томас потер ладони друг о друга.

– Ну что, кому смешать «Эмигранта»? Это мой самый новый коктейль.

– Что в нем? – нахмурилась Мардж.

– Это наш домашний секрет. Мое самое смертоносное зелье. Гарантирую, оно обеспечит ранний и мирный отход.

– Подписываюсь, – сказала Мардж.

Сальвадор и Гарольд с готовностью кивнули.

– Анна?

Томас обратился к ней впервые. Его губы сжались в тонкую линию. Он должен был думать, держит ли она в тайне то, что произошло между ними. Он должен был нервничать, если вообще был человеком. Анна разглядывала его ненавистный подбородок, глубоко посаженные глаза. Она хотела коктейль. «Камикадзе». «Б-52». Мескаль из погреба.

– Мне, наверное, не следует сегодня пить, – ответила она. – Неприятный вирус атаковал меня в воскресенье ночью.

– Что-то происходит вокруг, – согласился Томас. – Это поначалу выбивает нас из колеи, но большинство людей восстанавливаются.

– Я сильнее, чем прежде, – кивнула Анна, касаясь своей щеки.

Он повернулся и пошел в дом. Анна почувствовала, что ее силы на исходе. Она хотела домой. Она хотела к маме. Гости по-прежнему мило болтали о пустяках. Сальвадор встретился с ней взглядом и ободряюще кивнул. На крыльце появился Томас. Коктейль «Эмигрант» был красным, как цветы мака. Анна наслаждалась его сладким послевкусием. Она посмотрела на часы. 7:23.

– Томас, – сказала Мардж, поджимая губы. – Выставка открывается через две недели. Довольно держать нас в напряжении. Пора показать хоть несколько масок.

Томас игриво покачал головой.

– Вам осталось подождать совсем немного.

Мардж одернула юбку, оглядываясь в поисках поддержки. Она обернулась к Констанс:

– Если вы спросите меня, то я скажу вот что. Он становится одержимым.

– Томас был одержим в течение многих лет, но, увы, нельзя создать ничего великолепного, не будучи одержимым. В противном случае вы – дилетант.

Гарольд оживился, его руки трепетали.

– Тем не менее мой дилетантский испанский принес мне много удовлетворения.

Анна взглянула на Сальвадора, подняв бровь: я-не-могу-в-это-поверить. Сальвадор описал рукой неопределенную фигуру в воздухе. Paciencia, mi amor, con tiempo todo se arregla. Соледад сообщила, что ужин готов, и они вошли внутрь, обнаружив индианский пикник. Картофельный салат. Стейк. Салат. Арбуз. Роллы. У Анны не было аппетита. Она допила свой коктейль. Соледад стояла у раковины и мыла руки. Знала ли она, что Томас застрелил Хьюго? Если да, то почему она до сих пор была здесь? Где был Хьюго?

– Подождите! – вскрикнула Констанс, едва Гарольд потянулся за вилкой. – Выпьем за Томаса. – Коллекционер обернулся через плечо, делая вид, будто ее похвалы предназначались человеку, стоящему позади него. – Который после более чем десяти лет коллекционирования совсем скоро покажет лучшее собрание мексиканских масок в мире.

Томас постучал вилкой по бокалу и встал. Анна съежилась. Он собирался выступить с речью. Она села прямо, чувствуя, что уже навеселе. Она пригладила складки черного платья и попыталась привести мысли в порядок. Им предстояла сложная задача. Маска. Часовня.

– Друзья, я польщен. Когда десять лет назад я начал коллекционировать искусство, я понятия не имел, каким увлекательным окажется это занятие. Маски передают часть человеческого духа, которую невозможно описать словами. Маска отделяет наш ежедневный фасад и раскрывает трагедию человеческого существования.

Анна аккуратно вытащила телефон из сумочки. 7:55. Нет входящих сообщений. В ее мыслях пронеслось сто способов, почему все могло пойти не так. В туннеле произошел обвал. Маска оказалась не в часовне. Черный археолог украл маску и умчался в Колорадо. Черный археолог ширнулся героином и не мог вспомнить свое имя. Сальвадор качался на двух ножках стула. Соледад гремела горшками.

– Человек в маске возвышается над законом. Он устанавливает свои собственные правила, свой моральный кодекс. Он волен переходить границы, быть анонимным, неузнаваемым. Стать кем-то другим. Остаться самим собой. Быть Богом. Это, друзья мои, и есть свобода. Иисус умер за наши грехи. Маски живут за наши страхи. Человек меньше всего является собой, когда говорит от своего лица. Дайте ему маску, и он скажет вам правду. Оскар Уайльд умер за свои убеждения, растоптанный викторианским обществом, которое не могло снести…

Сальвадор с грохотом упал со стула. Томас оглядел перепуганные лица гостей, прочистил горло.

– Вам не интересно слушать все это. У нас есть прекрасный картофельный салат…

– Покажи нам что-нибудь, – настаивала слегка подвыпившая Мардж.

– Ладно, – тряхнул головой Томас, сдаваясь. – Я покажу вам одну маску, самую новую. Дикую Женщину. Она в часовне. Приступайте к трапезе. Я вернусь через пару минут.

Анна подпрыгнула:

– Можно мне пойти с тобой?

– Будь тут. Мне не нужна помощь.

Сальвадор тоже сделал попытку:

– Я хотел бы посмотреть твой дом…

– Все потом, – поднял руку Томас.

8:05. Нет входящих сообщений. Дверь-ширма громко хлопнула.

– Наконец-то мы сейчас что-то увидим, – сказала Мардж. – А то я уже начала думать, что его коллекция – чистый вымысел.

– Томас никогда ничего не выдумывает, – ответила Констанс. – Это одно из его самых прекрасных качеств.

Анна отправила отчаянное сообщение: Он идет.

Сальвадор взъерошил волосы и принялся напевать себе под нос. Соледад поставила молоко на печку.

– А что это за разговоры об Иисусе? – поморщилась Мардж. – Если вы спросите, что я думаю по этому поводу, то скажу: он перешел всякие границы.

Констанс повернула руки запястьями к небу, изображая часть позы лотоса в йоге.

– Это его новая духовная практика.

– Духовная практика, – насмешливо повторила Мардж. – Как практика йоги. Не нужно практиковать то, во что веришь, практиковать нужно лишь то, во что ты не веришь, пока наконец не поверишь в это, и тогда тебе больше не нужно практиковать.

Констанс покачала головой.

– Я знаю слишком много эмигрантов, которые следуют этой логике. Вот моя проблема с религией: если Бог существует, почему он не берет на себя ответственность? Дайте нам чудо здесь и там. Немного хорошего пиара. Что-то, на что можно полагаться. Если ты Бог, будь Богом.

– Похоже на наклейки для бампера, – сухо сказал Гарольд.

Анна сжала телефон обеими руками. Она слушала голоса ветра, пыталась почувствовать едва заметные колебания земли, хруст сломанной плитки.

– Я хочу сказать, – продолжила Констанс, – что Бог должен взять себя в руки.

Томас вернулся в кухню. Он не был похож на человека, который только что застрелил метамфетаминового наркомана в своей часовне. Он вручил Мардж маску, бородатую женщину.

– Она отвратиииииительна, – взвыла Мардж. – Это свинья? Я бы никогда не стала держать такую вещь в своем доме. У нее, вероятно, и блохи есть.

– Мы не держим ее в нашем доме, – поправила Констанс. – Она находится в нашей часовне.

– Какую религию вы там исповедуете? Вуду? – продолжала ужасаться Мардж.

– Прошу прощения, – сказала Анна. – Мне нужно отлучиться в дамскую комнату.

Она обошла вокруг стола. Сальвадор схватил ее за руку. Она беззвучно сказала: «Оставайся здесь», – а затем отправилась по коридору в прихожую, схватила рюкзак, выскользнула через боковую дверь и побежала по газону. Трава была мокрой. Полнолуние. Деревья гудели в темноте. Ее друг исчез под землей. Она проверила вход в туннель и – остановилась, замерев. Удача улыбнулась ей.

Дверь часовни была приоткрыта.

Это было так не похоже на Томаса. Редчайшая оплошность. Теперь, когда у нее было немного удачи, Анна не могла в это поверить. Она осторожно направилась к часовне. Коснувшись рукой двери, она замерла. Ее одолел страх. Отзвуки вечеринки были едва слышны. Она сделала глубокий вдох, собирая волю в кулак. Конечно, она должна войти внутрь. Она была девочкой, которая лазала по деревьям.

Дверь утонула в траве достаточно, чтобы позволить Анне невидимо проскользнуть внутрь. Глаза привыкли к темноте, и она увидела, что Томас снова солгал. Его часовня была не комнатой для хранения предметов искусства, но собранием упырей. Маски, десятки масок, выстроились на деревянных скамьях. Маски шакалов, волков и тигров висели на стенах, каждая с пеной у рта. Каждый дюйм пространства был заполнен. Удивленные мавританцы ютились рядом с сожженными христианами. Беззубые старики смотрели искоса на размалеванные морды шлюх. Жуткие деревянные фигуры размером с детей, у которых отсутствовали предплечья, ноги или волосы, переполняли проходы, их глаза-трещины умоляли о спасении или избавлении от страданий. Молила обезглавленная женщина. Рыдали увечные. На потолке были приклеены кости, которые образовывали декоративные узоры, медальоны и цветы, легкие, как кружева. На алтаре, длинном столе, были выставлены в ряд двенадцать черепов, куски черствого хлеба и чаши. Тайная вечеря мертвецов. Во главе жуткого банкета сидел человеческий скелет в натуральную величину, одетый в свадебное платье и цветочную гирлянду. В одной костлявой руке – скипетр, а в другой, на протянутой ладони, – посмертная маска Монтесумы.

Санта-Муэрте была новой религией Томаса Мэлоуна.

Возьми маску и беги.

Анна, шатаясь, шагнула вперед мимо стеклянных глаз, нарисованных глаз, пустых глазниц. Никаких признаков визита черного археолога; пол был нетронутым. На треноге была установлена видеокамера. Камера безопасности? Или Томас Мэлоун был одним из вдохновленных режиссеров? Анна остановилась. Еще один сюрприз. Маски кузнечиков. Дюжина масок, идентичных той, которую они с отцом показали в своей книге, лежали кучей. Рядом с ними, у стены, она заметила длинные листы серебристого металла – наполовину сделанные маски центурионов. Теперь все встало на свои места. Констанс была не единственным источником дохода Томаса Мэлоуна. Он производил фальшивые маски и подсовывал их уважаемым коллекционерам вроде ее отца. Дэниел, перед нами реальная возможность, находка. Мужская дружба оказалась уловкой, злоупотреблением доверия. Хитрый оппортунист танцует вокруг алкаша с толстым кошельком.

Возьми маску и беги.

Ангел Смерти был еще более жутким вблизи. Он был не просто какой-нибудь дешевой репликой, а моделью, которую могли использовать студенты медицинского университета, – анатомически правильная, каждая кость скреплена проволокой или нейлоновой нитью. В человеческом скелете 206 костей. Факт, который Анна однажды прочла и запомнила. Единственной костью, которая не прикрепляется к другой, была подъязычная кость, что способствовало речи. Каждая истина успокаивала ее. Наука была безопасным убежищем в этом котле извращенной религии, как религия была безопасным убежищем от науки.

И вдруг Анна замерла. Гирлянда невесты. Она узнала ее. Засушенные цветы, вплетенные в голубой шелковый шарф. Тиара Холли с фотографии. Томас приколол ее к скелету. Анна коснулась его руки. Она была гладкой, почти восковой. Она постучала по ней костяшками пальцев и почувствовала слабость. Кости были настоящими. Останки какой-то бедной женщины из Хуареса, без сомнения, создание тайной фабрики Санта-Муэрте. Даже в смерти Томас Мэлоун находил редкое и выдающееся. Даже после смерти коллекционер ставил свои собственные желания выше души другого человека. Анна оперлась на стол, тишина ревела в ушах. Это был чей-то ребенок. Она сосредоточилась на бирюзовой маске, чье одноглазое лицо казалось более любезным, чем обычно. Возьми меня и беги.

Анна подняла маску, ожидая, что завоет сигнализация, но единственный звук издавали ее собственные зубы, которые стучали от объявшего ее страха. Она завернула маску в свитер, сунула ее в свой пакет и развернулась, чтобы уйти. Ее ноги и губы распухли. Объекты вокруг раскачивались и расплывались. Она почувствовала, что одурманена. Казалось невероятным, что за дверьми этой часовни существует мир, где живут люди, которых она знала.

– Ко мне, Марокко, Гондурас. Составьте мне компанию.

Томас.

Анна скользнула под лавку, съежившись и стихнув. Что сделает Томас, когда обнаружит ее? Пристрелит. Покончит с этим. Отшутится. Заявит, что часовня – это арт-инсталляция, и они оба сделают вид, что верят его лжи, притворятся, что это не фетишизм, не оккультизм. Дверь часовни распахнулась. Зажегся тусклый свет. Сердце Анны было вороном, который хлопал крыльями, каркал, вырываясь на свободу из ее груди. Страх играет с нами, устраивая визуальные трюки. Все разлетелось на несколько изображений. Скамьи, трещины в плитках, пыль. Она уже была готова сдаться. Пусть самое страшное случится сейчас. Аромат его апельсинового лосьона после бритья ударил ей в нос. Анна помолилась единственному умершему, который любил ее. И подумала: «Рыба никогда не закрывает глаза».

– Где мы поставим тебя, моя дорогуша? Такой большой женщине, как ты, нужна свита. Сядь рядом с нищим.

Анна замерла.

Его шаги приближались. Она затаила дыхание. Рука коснулась ее плеча.

– Что ты здесь делаешь?

Анна не шевельнулась и не ответила.

Он повторил вопрос.

Она прошептала:

– Я хотела увидеть коллекцию.

– Ради Бога, встань. Ты выглядишь нелепо.

Анна встала, придерживаясь за скамью. Томас улыбался, яростный, застенчивый, гордый. Может быть, втайне он хотел показать свое творение. Это могло быть еще одной их общей темной тайной.

– Что думаешь? – спросил он. – Я оставил дверь открытой для тебя.

– Она удивительная. Страшная, конечно. – Анна говорила нечленораздельно. Ей было нехорошо. – Все эти лица. Это то, что ты хотел, верно? Дом с привидениями. Представления.

Лицо Томаса потемнело.

– Я не сумасшедший.

– Ты веришь в Санта-Муэрте.

Каждое слово стоило ей огромных усилий.

– Конечно нет. Религия для нищих и воров. Святой на крайний случай. Ты можешь поговорить с ней.

Томас схватил ее за запястье, резко рванул. Анна упала обратно на скамью, слишком ослабев, чтобы встать.

– Я собираюсь забрать посмертную маску. – Он сунул руку в ее пакет. – Я вижу, что ты устала. Совсем скоро ты уснешь.

Он накачал ее наркотиками. Анна поняла это, но не могла сделать ничего, чтобы остановить танец химии в крови.

– Я возлагал большие надежды на наше сотрудничество, но твоих редакторских навыков не хватило. На этот раз я готов насладиться тобой. Я чувствую себя комфортно здесь, в часовне.

Он сидел рядом с ней на скамье, проводя пальцем по ее венам.

– Ты безумен, – тихо сказала она.

– Я сказал тебе, что я не сумасшедший.

– Я не буду заниматься с тобой сексом.

Ей было неописуемо плохо. Где был черный археолог? Где был Сальвадор? Томас принес веревку, связал ей руки и ноги. Анна безучастно наблюдала. Она попыталась закричать, но ничего не было слышно. Часовня расцвела, став собором, над ней воспарили арки света, и она плавала, теплая и далекая.

– Я скажу остальным, что тебе стало плохо и ты вызвала такси домой. Хочешь надеть свою маску сегодня или ты слишком устала? Я теряю тебя, моя дорогая. Ты теряешь сознание. Побудь здесь с Холли, пока я приму наших гостей.

Анна прошептала имя. Холли. К горлу подступила тошнота. Теперь она все поняла. Да, в конце концов.

– Замечательная женщина. Смеется, как пташка, дует губы, как очаровашка. Я дал бы ей все богатства мира, оставил все это, но она отвергла меня. Чем больше я умолял, тем громче она смеялась. Я скорее сбежала бы с Констанс. Какие игры. Ты можешь трогать меня здесь, но не там. Ее маленький рот. Ее зубки. Она надевала мои маски.

Он совершенно забыл об Анне. Его голос превратился в тонкие стенания:

– Я не прошу многого. Немного облегчения. Миг удовольствия. Но каждый раз становится все труднее. Я платил ей, но она все пытала меня своими заигрываниями. Подумай, как сильно ты будешь скучать по мне. Ничто не остановило бы ее. Я привел ее сюда. Она хотела увидеть, что внутри. Они все хотят. Но она не была тихой. Она была непокорна. Она была великолепна. Синий шарф. Глупая, напрасная тиара. Но теперь она прекрасна, слишком прекрасна. Мне потребовалось так много воды, чтобы очистить ее, но я сделал это с радостью. Теперь она святая. В центре внимания, как ей всегда хотелось.

– Ты убил ее.

Пьянящая Холли со своей улыбкой и серьгами-перьями теперь была скелетом, украшенным, закрепленным, почитаемым в извращенной смеси религии и сексуальной одержимости. Мрачный Жнец. Леди Смерть. La Flaca.

– Не будь смешной, – возмутился Томас. – Я коллекционер. Я живу ради своей коллекции, и я живу с ней.

Томас поправил каждый рукав, натянув на запястья, поклонился перед алтарем и оставил Анну. Дверь часовни щелкнула. Анна боролась, изо всех сил пытаясь оставаться в сознании. Она представила лицо Сальвадора, удивляясь его словам: «Вы, американцы, все едете в Мексику, чтобы потерять голову». Анна не похоронила прах своей матери. Она не сказала Сальвадору, как счастлива с ним. Ее отец пил снова, оставшись без присмотра. Она навсегда оставила свои дела неоконченными.

 

17

Домработница

Соледад мыла тарелки в теплой воде для посуды, когда вернулся сеньор Томас, громко хлопнув дверью. Он ворвался в дом, насупившийся и злой. Señora хотела узнать, где он был, – на это Соледад хватило знания английского, а по напряженному телу и дрожащему голосу señora можно было догадаться, что она в ярости. «Где Анна?» Señor встал во главе стола, как сенатор-коррупционер, и произнес свою пафосную речь. Соледад уловила лишь несколько слов. Анна. Отель. Такси. Больна.

Señora была навеселе, ее челюсть болталась, как незапертая крышка багажника во время езды, а гости сидели ровно, как кактусы, салфетки сложены, лодыжки скрещены. Тот, что выглядел настоящим болваном, потянулся под столом за рукой жены и сжал ее ладонь.

Señor плеснул себе бренди. Гости продолжили беседовать. Все, кроме мексиканца, который выглядел так, будто кто-то ударил его в panza. Соледад встретилась с ним глазами, пытаясь безмолвно сказать ему, что Томас Мэлоун лжет.

– Соледад, завари нам чаю, por favor, – обратился к ней señor.

Она налила воды в чайник, зажгла спичку, глядя, как оживают оранжевые язычки пламени на серной головке. Простая сила огня. Естественная. Очищающая. Фермерам давно было это известно. Огонь мог расчистить поле под целый город. Содом или Гоморру. Она подумала о Хьюго. Как жалобно он выглядел, еще более худой под бинтами, с первыми седыми волосами, которые пробивались через его перевязку; как он плакал, будто мужчина, который вовсе не был мужчиной, – маленький мальчик, за несколько десятилетий так и не выросший. Она посмотрела в окно. Вертикальные стойки, кресты, длинный подоконник. Ось времени. Туго натянутая проволока. Стрела. Домработница долго смотрела на окно, пока не приняла решение.

Ее руки нащупали ключ в лунном свете. Она обернулась, глядя на мерцание, окружавшее большой дом. В любой момент мог появиться señor. В любой момент ее могла позвать señorа. На ключе была надпись CAPILLA, но от волнения она не могла с ним справиться. Она никогда не пользовалась этим ключом, никогда не признавалась, что оставила себе копию после предыдущей señorа, жадной, которая пересчитывала бананы. Соледад закрыла глаза. Querida María, Madre de Dios y de todos nosotros…

Ключ повернулся. Она подняла канистру с бензином.

Внутри часовня оказалась еще более устрашающей, чем тогда, когда она мельком заглядывала в замочную скважину. Она направила свет фонарика на пол, опасаясь смотреть по сторонам, боясь оглянуться. Девушка лежала на скамье, как спящая красавица из сказки. Она была привлекательной даже сейчас. Соледад почувствовала укол зависти, потому что девушка жила в Америке и могла путешествовать, менять любовников, как перчатки, тратить свои доллары на то, что приносило удовольствие. Американцы мало заботились о своих семьях, и именно поэтому Анна лежала без сознания, накачанная наркотиками, здесь, в часовне, и спасение ее было в руках мексиканской домработницы. Она могла оставить девушку здесь, не было ни единой причины спасать ее. И конечно же, на это были все причины. Вера без труда ничтожна.

Что-то треснуло. Она резко обернулась. Дьяволы, драконы, проститутки, блудливые испанцы воззрились на нее с вожделением. Кости на потолке свисали, напоминая перевернутые ножки ядовитых грибов. Чувствуя, как бешено колотится в груди сердце, она взвалила девушку на плечи, потащила ее к проходу. Та оказалась тяжелой, как туша. Прерывисто дыша, домработница положила девушку на пол, потом выругалась про себя, что теряет время. Но она снова подняла ее и вытащила за двери, упав без сил прямо возле выхода. Было темно. Она была одна. «Он застрелит и тебя тоже». Второй голос внутри нее, принадлежавший другой Соледад, храброй и доброй, которая обращалась за помощью к Пречистой, прошептал: «Тот, кто знает, как правильно поступать, но не делает этого, – грешник». Она сосчитала до десяти. С недавних пор это вошло у нее в привычку. Множество хороших вещей могли произойти между единицей и десятью. Вода закипела. Мясник принял у нее заказ. Она вспомнила, как сильно любила своего мужа, как одиноко ей стало бы без его прикосновений. Она могла решить, что простит его за то, что он влюбился в девушку, которая работала в магазине канцтоваров.

По спине пробежал жуткий холодок.

Кто-то шел прямо на нее. Вдалеке, где-то в горах Оахаки, завыла собака.

 

18

Садовник

Хьюго сел за кухонный стол в коттедже и достал канцелярские товары, которые купил в магазине много месяцев назад. Он зажег единственную свечу. Взял в руки ручку.

Mi niña de amarillo, хоть и много воды утекло с тех пор, как ты покинула Веракрус, моя любовь к тебе осталась прежней.

Он дотронулся до своей повязки. Доктор в государственной больнице не задавал вопросов. Ему было известно, как случаются такие вещи. Хьюго знал, что ему очень повезло остаться в живых, и, хотя Томас Мэлоун думал, что он уже мертв, Рейес был уверен в обратном. А наркобарон не остановится, пока не завершит начатое. Хьюго не имел права подвергать девочку опасности.

Но я должен отпустить тебя в свободный полет, моя маленькая пташка. Я слишком стар для тебя. Слишком беден и стар. Ты будешь щебетать для лучшего мужчины. Будь сильной, моя девочка из магазина канцелярских товаров. Вспоминай обо мне в своих снах, как я вспоминаю о тебе. Ацтеки выбирали самых прекрасных юных дев для тех, кого должны были принести в жертву. Я прочел об этом в твоей книге. Девушки пели и ухаживали за этими мужчинами, чтобы украсить их последние дни и подарить им часы блаженства. Ты – одна из тех чистых дев. Я – тот счастливец.

Con grattitud,

Hugo

Садовник положил ручку. Если бы тебя принесли в жертву, как долго бы твое сердце билось для меня? Совсем скоро он узнает, насколько долго.

Он подумал о Соледад. Его храбрая жена пошла утром на работу и разыграла сцену с фальшивыми слезами: она пожаловалась señora, которая потом рассказала об этом señor, что Хьюго исчез, сбежал от нее с молодой женщиной. Cabrón пытался успокоить безутешную Соледад, подливая рому ей в чай, в то время как Хьюго прятался в коттедже, callado como un muerto. Они не смогут сбежать, пока он не восстановит силы. Весь день с ненавистью в сердце Соледад готовила еду, убирала в доме, варила американцам кофе на воде из унитаза, чистила одежду щетками. Но сейчас было глубоко за полночь. Где же она? Рабочая смена закончилась тридцать минут назад.

Дверь с шумом распахнулась. Соледад подошла к нему. Ее лицо выглядело божественно и в то же время устрашающе грозно. Он торопливо прикрыл рукой письмо.

– Где ты была?

– Делала богоугодную работу.

– Уже поздно. Бог работает внеурочно, – махнул рукой Хьюго. – Рассказывай.

– Это тайна.

Хьюго поежился.

– Здесь становится слишком опасно.

– Пресвятая Дева оберегает меня.

– А что Пресвятая Дева думает о том, что ты делала?

– Она говорит: «Buen trabajo, Soledad».

– Звучит, будто она монахиня.

– Нет, Пресвятая Дева – рок-звезда.

– Ты ничего не смыслишь в музыке, – покачал головой Хьюго.

– Я пою.

– Ты красивая женщина, наделенная отвратительным голосом.

– Красивая музыка рождается из обломков разбитого сердца.

– Не говори так. Ты делаешь мне больно. – Хьюго сунул руку в карман и достал серебряную цепочку. На конце ее висел маленький медальон. – Это для тебя.

Соледад открыла медальон и увидела внутри его фотографию. Она улыбнулась. Его жена улыбнулась ему.

Хьюго поморщился:

– Чувствуешь запах керосина?

– Нет.

Соледад сунула руки в карманы фартука и покачала головой.

– Слушай, – сказал Хьюго и выпрямил спину в кресле. Все его тело нестерпимо болело. – Я запомнил одно стихотворение. Оно из «Уеуетлатолли», уроков, которые старые мудрецы науа давали молодым ребятам. Я когда-то изучал их.

Зрелый человек имеет:

сердце твердое как камень,

мудрое лицо,

он хозяин лика и сердца,

который способен вникнуть в суть вещей.

Он произнес эти слова как молитву, как обещание. Жена натруженной рукой утерла слезинку со щеки.

– Я хочу такого человека.

Она протянула ему руку.

Хьюго, прихрамывая, подошел и взял ее ладонь в свои руки.

 

19

Анна

Анна проснулась в машине. Голова дико болела. Цифровые часы показывали час ночи. Кто-то держал ее за руку. Она отдернула ладонь, но услышала успокаивающий голос Сальвадора:

– Gracias a Dios, estaba tan preocupado.

Она упала в его объятия, и они держали друг друга – крепко, как планета, огромный каменный шар с собственной погодой и нежными облаками, в тысячах световых лет от всего, что они знали и кем были.

– Что случилось? – Ей потребовались усилия, чтобы заговорить.

Сальвадор прошептал историю, как он оставил Мэлоунов, пробрался обратно в часовню, увидел, как ее тащила на себе Соледад. Вместе они отнесли ее в машину.

– А черный археолог?

Сальвадор пожал плечами.

– А маска?

– Все еще в часовне, полагаю. – Он гладил ее по лбу, разглаживая морщинки. – Ты не хочешь…

– Нет, не хочу… – Она села, потерла лицо, пытаясь сосредоточиться. – Но Томас не должен обладать маской. Кто угодно, только не он.

– Значит, мы пойдем de ramate?

Это означало «на что угодно».

Анна закрыла глаза. Она представляла отверстия-рубцы, оставшиеся на стенах гостиной ее отца, – раньше там были крючки, на которых висели маски. Она представляла свою маму, стоявшую под зонтиком около фургона на шоссе из Ла-Эсперанса, когда она разговаривала с водителем через окно и указывала на Анну. Окна автомобиля были покрыты конденсатом, и Анна могла рисовать на них сердечки. Она представляла галерею с именем ее матери, их коллекцию – дань уважения Мексике, этой удивительной посмертной маске, свирепой, как дух Божий, упрямой, как дух человека в безбожном мире. «Не сдавайся», – сказала ей маска. А может быть, то был голос ее матери. Такой далекий сейчас, почти не различимый. Анна сделала вдох, дав определение тому, на что она осмелилась пойти. Она рисковала своей жизнью, чтобы спасти своего отца, почтить память своей матери, чтобы защитить маску. Она рисковала своей жизнью, чтобы надрать зад Томасу Мэлоуну. Каждая причина была полновесной и значимой.

– Vamos de ramate.

– A todo dar, – ухмыльнулся Сальвадор. – Мы ставим на кон все.

Анна прищурилась.

– A toda pinche madre.

Гребаное, абсолютное все.

– Из тебя выходит неплохая мексиканка.

– Но как мы попадем внутрь? Мы там, откуда начинали.

– Un regalo от Соледад. – Сальвадор подбросил на ладони ключ.

– Откуда же она достала…

– Домработницы, они…

Анна коснулась руки Сальвадора, останавливая его.

– Там кое-что еще.

Она рассказала ему о Холли. Сальвадор не поверил ей. Мэлоун, скорее всего, купил где-нибудь этот скелет.

– Нет, это она. Он ободрал ее плоть до костей и нарядил ее в костюм Санта-Муэрте. Он больной, сумасшедший.

– Не может быть…

– Он сказал: «Потребовалось много времени, чтобы очистить ее». Мы должны достать ее. Как доказательство.

Сальвадор покачал головой, все еще не веря. Все еще не веря.

– То есть ты хочешь сказать, что нам нужно украсть маску и… скелет?

Последовавшая за этим лавина отборных ругательств содержала слова а puta, a chingada и a cabrón.

– Я расцениваю это как согласие, – сказала Анна.

Два часа ночи. Луна сияла ярко, как монета. Квакали лягушки. Они пробирались через леса Мендесов, измотанные и вспотевшие. Во дворе Мэлоунов было тихо. Розовый дом, коттедж, часовня, бассейн. Анна представила ход событий после того, как званый обед закончился. Несомненно, Томас вернулся в часовню и был ошеломлен, обнаружив, что она исчезла. Станет ли он ее искать? Вряд ли. Нет, поскольку маска была в безопасности, он будет соблюдать правила приличия. Наденет хлопковую пижаму. Безжизненными губами поцелует Констанс, пожелав ей спокойной ночи. Примет снотворное, чтобы успокоить расшатавшиеся нервы. У него не было причин бояться Анны. Ничего такого, что нельзя было бы объяснить, солгав. В темноте розовый дом съежился, как засохший кусок пирога. Анна и Сальвадор стояли наготове, проверяя двор в поисках признаков жизни, Томаса, Марокко, Гондураса, но единственным источником звука были промышленные кондиционеры, производившие шум и холод. Сальвадор напряженно кивнул. Они поползли к часовне. Анна вставила ключ в замочную скважину. Он повернулся. Она колебалась. Она все еще видела стеклянные глаза Томаса и по-прежнему ощущала его вес на своих запястьях. Вонь мескаля.

Осознав всю тяжесть ее страданий, Сальвадор отодвинул Анну в сторону.

– Подожди здесь. Я сам сделаю это.

– Нет, – возразила Анна. – Ты не дотащишь ее один.

Когда они вошли, Сальвадор приглушенно сказал: «Híjole». Используя свой телефон в качестве фонарика, он осмотрел маски, упырей, невесту, банкетный стол, сервированный к обеду, затем остановил свой взгляд на маске из черного камня, висевшей на окне. Он подошел ближе, снял маску с крючка, перевернул ее.

– Я не верю в это.

– Не веришь во что?

Анна добралась до алтаря. Посмертная маска уставилась на нее. Пора перестать заниматься ерундой.

– Мы купили эту маску четыре года назад. Она из Теотиуакана, пятьсот лет после Рождества Христова. Лицо мальчика, может быть, принца. Она должна быть в Пуэбле, но она здесь. Гонсалес использовал меня. Сальвадор Флорес, великий защитник мексиканского искусства, был еще одним идиотом, которого Гонсалес…

Он не смог найти подходящий глагол.

– Облапошил. – Анна сунула посмертную маску в пакет. – Он облапошил нас обоих.

– А где же твой черный археолог? – прошипел Сальвадор. – Курит трубку?

– Поторопись.

Анна разорвала платье скелета. Пахнуло отбеливателем. Ее сердце бешено колотилось. Ей казалось, что вместо рук у нее прихватки для раскаленной печи. В любой момент мог явиться Томас Мэлоун.

– Помоги мне с этим. Это будет легче нести без идиотского наряда.

Сальвадор нахмурился, что означало «да», так же как gracias могло означать «нет». Не успев снять платье, Анна поняла свою ошибку. Без него скелет был хрупким, лишал возможности маневрировать. Сальвадор скрестил руки на груди. Анна схватила лодыжки, стараясь отогнать тошноту. Сальвадор завел одну руку под спину, обхватил череп другой. Кости оказались удивительно легкими.

Они поспешили к проходу, как бригада скорой медицинской помощи без носилок. Маски наблюдали за ними, сотни глаз и открытые рты, ноздри, рога и клыки – все они глядели, бурлили, обоняли, дышали.

Анна и Сальвадор вышли через дверь часовни. Терраса была пуста. На землю опустился невесть откуда взявшийся туман. Они не могли пробираться обратно через лес, и это означало, что им придется выйти через центральные ворота, идти мимо футбольного поля, мимо клетки с павлинами, мимо бассейна, мимо розового дома, в котором в любой момент может зажечься свет. Сальвадор одними губами сказал: «Apúrate», но трудно было спешить, не опуская скелета или не поднимая шума.

Поначалу Анна чувствовала отвращение – она несла мертвое тело, – но потом его вытеснила нежность к этой головоломке движущихся частей: каждая кость отдельна, но все связаны между собой. Это тот, кем мы все однажды станем. Нет, это мы сейчас, под одеждой.

Она не сводила глаз с дома. Если их поймают, она расскажет Констанс все, каждую грязную подробность. Они уже почти дошли до бассейна, укрытого гобеленом водорослей, когда она оглянулась и приглушенно вскрикнула.

Из леса вышел человек.

Анна замерла, готовая броситься наутек, но это была не угловатая фигура Томаса. Этот человек был меньше, медлительнее, расплывчатое пятно его лица обретало очертания по мере того, как он приближался. Старше по возрасту, седой, он напоминал ей отца. И тут произошло совершенно невероятное. Факт, не поддающийся проверке. Из тумана вышел Дэниел Рэмси, коротко кивнул и улыбнулся, узнав ее. Он хромал, припадая на левую ногу, как всегда, когда болели колени. Его безрукавка была набита бог знает чем. Глазные капли. Компас. Просроченные антациды. Анна не пошевелилась, чтобы обнять его, потому что не была уверена, что он реален.

– Папа?

– Я слишком поздно добрался до «Заката» и… – Анна лихорадочно замахала руками, чтобы он утих. Отец снова начал рассказывать, но уже тише: – Наконец на смену заступил новый администратор, настоящий педик, и он отдал мне твое письмо.

Анна положила на землю скелет, обняла отца и принюхалась к его дыханию. Чисто. Она не могла описать свои чувства. Ей хотелось прильнуть к его груди и заплакать. Глаза Сальвадора сверкали от нетерпения, но он отошел, оставив их наедине.

– Ты уже похоронила ее? – спросил отец.

Анна в замешательстве посмотрела на скелет.

– Твою маму. Пепел.

Она хотела сказать: «Я была немного занята». Вместо этого она сказала:

– Я не могла решить где…

– Я хочу туда.

Анна почувствовала, как в ней вскипает гнев. Этот падший человек воскрес в удобное для себя время и теперь требовал главную роль. Он был при галстуке. Эта мелочь тронула ее. Он оделся для полета. Она посмотрела на его колени, которые не любили летать.

– Нам нужно уходить.

– Ты не должна была делать все это.

– Но я уже сделала.

Она сунула руку в пакет и передала ему посмертную маску. Он поджал губы, пока его пальцы скользили по бородавкам, затиркам. Он перевернул маску и погладил патину большим пальцем. Помолчав с минуту, он кивнул подбородком на скелет.

– А что это за отвратительная штука?

– Слишком много, чтобы…

Зашелестели ветви. Лес. Анна обернулась, подавив крик. Ей понадобилось несколько мгновений, чтобы узнать отца, но черного археолога она узнала сразу: квадратные плечи, медленные движения. Беременная девушка с ним, по всей видимости Чело. Ребенок с ребенком внутри. У бассейна собралась уже целая компания: Анна, ее отец, Сальвадор, черный археолог, Чело, скелет. Мертвый, нерожденный, живые – все они собрались в доме американского убийцы. Кто-то должен был смешать коктейль.

– Это он? – тихо спросил Сальвадор у Анны. Не дожидаясь ответа, он громко прошептал: – Где ты был?

Черный археолог взглянул на Анну:

– Где маска?

– Где был ты?

– Я был занят.

– Я тоже была занята.

– Ты воспользовалась туннелем?

– Там не было никакого входа, черт возьми.

– Где маска?

Дэниел Рэмси, дразня его, помахал маской. Черный археолог выпрямился. Его глаза заблестели. Анна поглядывала на дом. Они не могли оставаться здесь ни минуты. Ночь может взорваться шестью миллионами возможных вариантов.

– Нам нужно уходить!

Черный археолог выругался. На крыльце зажегся свет. Анна почувствовала, как ноги плавятся и стекают в землю. Распахнулись двери кухни. В темноте танцевали светлячки. Анна подумала, насколько глупо было доверять шуму кондиционеров свою безопасность. Прямо по газону широким, уверенным шагом к ним направлялся Томас Мэлоун. В руке он держал пистолет.

Они ждали, загипнотизированные пистолетом и его смертоносным потенциалом. Анна взяла Холли, как бы говоря: «Она теперь моя, а не твоя». На огромном газоне Мэлоунов незаконно находились пять человек, но когда Томас добрался до них, он обратился только к Анне, и голос его был мрачным и механическим.

– Положи ее на землю. Отдай мне маску.

Дэниел помедлил, затем подчинился. От чувства превосходства на его лице не осталось и следа. Мэлоун взял маску. Эта потеря была предначертана судьбой. Независимо от того, сколько раз Анна найдет маску, она потеряет ее снова. Как любовь. Потеряет. Найдет. Потеряет и найдет. La oficina de objetos perdidos. Ей впору уже было арендовать там отдельную комнату.

Ее отец поднял руку, словно старец, призывающий к миру.

– Томас, ты уже получил то, что хотел. Убери пистолет. Мы с тобой знаем друг друга…

– Заткнись, старик. У тебя с головой не все в порядке. – Коллекционер направил на Анну дуло пистолета. – Положи ее на землю.

Анна не подчинилась.

– Анна, – взмолился Сальвадор.

Она положила свою ношу и отступила на несколько метров. Томас наклонился, поднял скелет, сделал шаг назад. Он брал свою мертвую любимую в заложники. Сложно было справиться со всем сразу – скелет, маска и пистолет, – но он уходил, уходил со всем этим в руках. Анна наблюдала, пораженная собственной недальновидностью. Она жаждала восхищения этого человека, хотела доказать, что она может идти в ногу с ним, выстрел за выстрелом, она намеревалась преуспеть там, где потерпел неудачу ее отец, и это тщеславие подвергло их всех смертельной опасности.

В окне на втором этаже зажегся свет. Чудесное зрелище.

– Констанс проснулась, – сказала Анна.

Томас повернулся. Он побежал, выдав серию неуклюжих прыжков, но скелет тащился по траве, раскинув руки в стороны. Глядя на бассейн, Томас прошмыгнул мимо клумбы к кромке воды и подтолкнул кости. В суматохе его рука дрогнула – и пистолет упал в бассейн. Исчез в одно мгновение. С последним неистовым рывком Мэлоун бросил скелет в воду. К удивлению Анны, пожалуй, из-за водорослей или простой физики скелет не утонул. Томас бросил на него тяжелый камень, но тот безвольно оттолкнулся от ребер и скрылся в темной глубине, присоединившись к пистолету.

Холли царственно возлежала на зеленом гобелене, до которого нельзя было дотянуться. Голень, малая берцовая кость, грудина, лопатки. Прошло много лет с тех пор, как Анна изучала человеческую анатомию, и слова всплывали в памяти, далекие и лирические, как испанский. Таз напоминал бабочку. Ребра – первомайские ленты. Синяя тиара Холли дрейфовала в нескольких сантиметрах от ее головы. Свободная от Томаса и его злодеяний, освобожденная от интерпретаций живых, она плавала в одиночку, в мире и покое.

По лужайке к ним бежала Констанс, ее белый халат в ночи казался привидением. Она держала в руках свою винтовку.

Томас обратился к ней, прежде чем она успела до них добраться. Его голос звучал бодро:

– Прости, что разбудил тебя, моя дорогая, но я боюсь, что нас ограбили.

Без своего обычного ухода Констанс выглядела старше. Ее светлые волосы были собраны сзади под ленту, а глаза, не подведенные твердым карандашом для бровей и не подкрашенные тушью, казались бледными. Она поочередно посмотрела на каждого незваного гостя.

– Почему все эти люди здесь? Что это в бассейне?

Томас поднял руки, показывая ладони, будто сама невинность.

– Это просто немыслимо. Эти преступники ворвались в часовню, украли бесценную маску и тащили мой скелет через лужайку. Она – центральный экспонат моей выставки, моя Calavera Catrina, и они разрушили ее. Хлор губителен для…

– Какую маску? – В голосе Констанс слышался звон холодной стали.

– Посмертную маску, – сказал Томас. – Посмертную маску Монтесумы.

Анна собиралась возразить, но остановила себя, когда Констанс направила винтовку на тиару и сказала:

– Что это?

С жалобным стоном Констанс подобралась к краю бассейна. Она присела и стала грести по воде ладонями, чтобы тиара подплыла ближе. Она едва не свалилась в бассейн. Когда корона была в метре, она подцепила ее стволом своей винтовки. Черная вода лилась с мокрого шарфа на каменные плиты. Она отложила винтовку и взяла диадему. Провела пальцами по шарфу, на короткое мгновение поднесла тиару к носу. Ее руки дрожали. Она повернулась к мужу, ее лицо, лишенное цвета и эмоций, стало плоским и каменным, как маски майя. Глаза женщины умоляли объяснить, убедить. Что здесь случилось? Что происходило? Она была готова поверить, последовать за ним, куда бы ни вела его история. Любой крючок, чтобы повесить ее пальто. Любая зацепка для правдоподобности.

Рот ее мужа дернулся, готовый выдать свежую выдумку, но потом Томас передумал и посмотрел через стену, на сверкающую внизу огнями Оахаку, словно он уже был там, сбежал.

Анна обернулась к Сальвадору. Он и все остальные смотрели на Констанс, думая, что она будет делать дальше. Часовня, маски, грязные делишки, разочарования и обман – все это породила она. Но это? Анна шагнула вперед, но во второй раз остановилась. Она не хочет тебя.

Время замедлилось. Скелет плавал, белый, как алебастр, вода облизывала грудную клетку, череп, его тонкие пальцы. Все еще сидевшая у кромки воды Констанс не смогла сразу подняться. Ее щеки дрожали. Подбородок дрожал. Она протянула руку – и уронила ее. Тишину ночи нарушил жалобный плач. Она согнулась, прерывисто дыша, раздавленная тяжестью того, что сейчас осознала. Все маски были сорваны, и она увидела мужа и себя. Садиста и подхалима. Двух американцев, потерявшихся в Мексике.

Она вздрогнула, ее лицо было красным и влажным от слез.

– Что ты сделал с ней? Что ты наделал? Ты причинил ей боль. Ты причиняешь мне боль. Всем. – Опираясь на винтовку, как на костыль, она, шатаясь, встала на ноги. – Всем этим девушкам… Я делала вид, что не замечала их, но ты… За что?

Уже уверенно стоя на ногах, она вскинула ружье на плечо, уперлась ногами и прицелилась прямо в мужа.

Впервые Томас выглядел обеспокоенным. Он похлопал в ладоши.

– Спокойно, куколка, держи себя в руках. Холли отдала мне тиару до того, как уехать. Это был подарок. Я не рассказал тебе, потому что знал, как бы ты огорчилась…

– Ты лжец, – оборвала его Констанс. – Ты врешь и врешь, снова и снова. Я не могу вынести ту грязь, которая вытекает из твоего рта. Отдай Анне маску.

Томас не подчинился.

Констанс потрясла ружьем:

– Белка, я не спрашиваю тебя.

Взглядом, который бросил на Анну Томас, можно было убить змею. Он толкнул маску ей в грудь. Уцелевший глаз закатился: снова ты. Томас развернулся. Прозвучал выстрел. Анна вскрикнула. Томас покачнулся. Кровь проступила на штанах. Дэниел бросился к нему.

– Господи Иисусе, она застрелила его.

Чело отступила назад, прикрывая руками живот. Черный археолог встал перед ней щитом, расставив руки, но Констанс держала винтовку твердо, направив ее на Томаса.

– Довольно! – крикнул Дэниел. – Ты его ранила.

Сняв ремень, он стянул его вокруг окровавленной ноги, бормоча об ошибках и жестокости. О том, что это смешно и что, к черту, за цирк здесь происходит вообще. Томас бился в конвульсиях, как животное в шоке. Сальвадор зашел за дерево и лихорадочно шептал в телефон: «Amapolas… Emergencia… accidente».

Убедившись, что осталась цела и невредима, Анна бросилась к Сальвадору, отцу, черному археологу, девушке. Этот момент спокойствия нарушил грохот бьющегося стекла. По двору пронесся леденящий душу свист, а следом за ним раздался громкий хлопок, и часовня загорелась. Через секунду сорвало правую часть крыши. Маски разлетелись по лужайке, и целая серия малых взрывов заставила Анну задрожать.

Сальвадор крикнул Анне, чтобы шла в дом, а сам побежал через двор за пожарным рукавом. Игнорируя его приказ, Анна подошла к отцу. Они наблюдали происходящее вдвоем.

Часовня сгорала быстро, словно по божественному рукоположению. Деревянные балки и скамьи с радостью приняли огонь. В бушующем пламени маски словно ожили, двигая зияющими ртами. Черепа покатились в золу. Дэниел метался, пытаясь спасти хотя бы несколько сокровищ. Собаки лаяли до хрипоты, павлины визжали в своей клетке, соседский осел в ужасе заревел. Во дворе появилась Соледад, задыхаясь, все еще в своем фартуке, с растрепанными волосами. Она упала на колени на краю крыльца и перекрестилась, ее губы лихорадочно шевелились, но шепот утонул в шуме происходящего вокруг хаоса. Сальвадор протащил шланг по траве и выстрелил потоком воды в пламя, без какого-либо заметного эффекта. Он закричал «La casa, la casa!», тут же появилась семья Мендес и сформировалась бригада с ведрами. Анна присоединилась к ним, ужаснувшись, когда увидела, что огонь добрался до леса. Тонкие ветви трещали, как трут. Дождя не было уже несколько недель.

По улице мчалась пожарная машина, за ней следовали полицейские и автомобиль «скорой помощи». Сальвадор открыл ворота. Мужчины в желтых твердых шапках побежали через двор. Любопытные соседи тут же проскользнули вслед за ними. На них были ночные халаты, сношенные вьетнамки. Они держали за руки детей, которые наблюдали за пожаром так, будто его показывали по телевизору. Один человек снимал видео на камеру телефона. Пожарные размотали грязный шланг. Охваченная пламенем часовня выглядела громадной, она изрыгала свои внутренности на аккуратно подстриженный газон, раскрывая секреты Томаса Мэлоуна. Одна за другой обрушились стены, и, когда рухнула колокольня, медный колокол упал на землю, как отрубленная голова. Констанс отпила вино прямо из бутылки, держа наготове винтовку и забросив ногу на ногу в своем кресле. Двое полицейских допрашивали Сальвадора. Мексиканцы всегда подозревают первыми мексиканцев. Чело присела у забора, покачиваясь вперед и назад в объятиях черного археолога. Анна вспомнила про Томаса, но тот куда-то исчез. Наверное, уехал в больницу.

– Где Томас? – спросила она Сальвадора, который, тяжело дыша, нес пустые ведра.

– Что?

– Томас. – Анна указала на лужицу крови в траве. – Где он сейчас?

– Ni idea.

Анна обыскала дом – прихожую, диваны – и машину «скорой помощи», пустую, потому что оба медработника курили. Она вернулась к Констанс.

– Он убежал, – сказала Констанс, показывая пальцем в сторону леса.

– Вы не остановили его?

Констанс ответила медленно, впиваясь глазами в горло Анны:

– Я никогда не могла остановить его.

– Но по закону…

– Закону? – Констанс посмотрела на нее испепеляющим взглядом. Ее лицо было выпачкано в саже.

Анна сдалась. В глазах нещадно щипало от едкого дыма. Платью тоже не поздоровилось: подол был разорван и болтался, но в целом она была в порядке. Сальвадор был в порядке. И отец тоже.

– Как начался пожар? – спросила она, сменив тему. – Они уже выяснили?

– В конечном счете, – сказала Констанс, поднимая бутылку вина, – ничтожества могут свести счеты.

Внизу в долине взорвался фейерверк. В черном небе сначала распустился пурпурно-золотой цветок подсолнуха, а потом стек вниз, как капли спермы, – вязко и медленно. Еще один провал.

– Они никогда не перестанут запускать эти чертовы cohetes. Который час? – Анна посмотрела на часы. Три часа утра. Она крикнула через забор, вдаль: – Всевышний спит, люди!

Констанс подняла руку.

– Бог был коллекционером. Бог был первым коллекционером.

Анна обернулась, удивленная:

– Что?

Констанс действительно выглядела как безумная. Ее бледные водянистые глаза были пустыми, как стекла. Ее пальцы с накрашенными ногтями вжались в грязные тапки. Ее халат был распахнут, и рубашка под ним опасно съехала на одну сторону. Она держала свое оружие, как стареющая амазонка.

– Животные. Растения. Пустыни. Мы – его коллекция. Это была его часовня.

Констанс махнула рукой на испорченный газон, растоптанные цветы, маслянистые лужи и угли, шланги и валявшиеся повсюду бревна, обугленную часовню – наполовину расплавленного монстра.

– И посмотрите, что мы сделали с этим, – сказала Анна, оценивая апокалипсическое зрелище.

Констанс мрачно улыбнулась:

– Коллекционирование вещей доставляет больше удовольствия, чем уход за ними. Но я бы не сильно беспокоилась об этом беспорядке.

Пожарным удалось локализовать огонь. Сальвадор снова был на телефоне. Соледад успокаивала собак.

– Вы правы, мы не должны беспокоиться, – согласилась Анна. Ее настроение было черным, как надетое на ней платье. – Мексиканцы все уберут.

Вскоре после этого полицейские допросили Анну. Она едва справлялась с грамматикой, но их, похоже, это не волновало. Глагол «стрелять» звучал как disparar, что напоминало английское disappear, которое было поводом стрелять в кого-то или во что-то, чтобы в конце концов заставить их исчезнуть. Устав от неумелых спряжений и пантомим, Анна удалилась на скамейку с видом на бассейн и стала наблюдать за Холли. Томас исчез, но Анна была чертовски настроена проследить, чтобы улики не исчезли вслед за ним. Отец присоединился к ней. Он поморщился, глядя на скелет, и присвистнул.

– Он настоящий урод. Переодевать мертвых, как кукол. Подумать только, все эти совместные обеды, Дэниел Рэмси сидел на этом дворе, болтал. Ты знаешь, я нашел свои заметки. Эти маски кузнечиков, центурионов, я покупал их, потому что…

– Лоренцо Гонсалес советовал тебе.

– Откуда ты знаешь?

– Томас делал их. Гонсалес их распространял. Гонсалес, вероятно, сам сообщил в Метрополитен-музей. Он продает вам мусор, унижает тебя, а потом предлагает воскресить тебя из мертвых. Дэниел Рэмси купит посмертную маску Монтесумы. Ты или Рейес. Только в его плане был неприятный просчет: посмертная маска оказалась настоящей.

Отец прижал пальцы к вискам.

– Народное искусство было настолько невинным, но деньги испортили его. Я испортил его. Томас испортил его. Твоя мама всегда говорила мне, что я увлекающийся человек.

– Это правда.

– Я предпочитаю называть это страстью. Но я перестал гоняться за масками, когда не позаботился о маленькой значимой вещи.

– Прахе?

– Прахе. О тебе. О себе. О доме. Твоя мать была бы в ужасе от того, во что я превратился, когда стал спиваться. – Он поднял руку, чтобы Анна не успела возразить. – Я ничего не пил в течение шести ужасных дней. Дай мне поблажку, пожалуйста. Моя голова просто раскалывается. – Он огляделся по сторонам. Его праведность рушилась. – Ты знаешь, я всегда представлял, что твоя мама обретет покой под деревом.

– Сосна бы подошла, – кивнула Анна.

Под ними пульсировали огни города. Собор светился. Анна почувствовала, что мама сейчас рядом. На все здешнее я смотрел ее глазами, потому что она дала мне свои глаза и велела смотреть ими. Душа Роуз никогда не покидала эту гордую волшебную страну, где квакали лягушки и вздыхали звезды, где танцевали тигры и задерживались мертвые, где каждую ночь белые лилии закрывали свои лепестки с наступлением темноты. Pobre Mýxico, tan lejos de Dios y tan cerca de los Estados Unidos. Бедная Мексика, так далеко от Бога, так близко к Соединенным Штатам. Старая шутка. На самом деле, конечно, все было наоборот.

Несмотря на то что посмертная маска наконец-то была у нее, Анна не чувствовала победы. Здесь, у бассейна, дети Мендесов бегали по кругу, радуясь своей удаче. Сегодня им можно было не лежать в постели, потому что приехали пожарные. Анна наблюдала за плавающим скелетом и старалась держаться бодро. Она почувствовала вес объектов, свои обязательства по отношению к мертвым, к прошлому. Нам ничего не стоит уничтожить этот мир своим прикосновением, и мы начинаем с тех вещей, которые обожаем больше всего.

Что-то шевельнулось в бассейне. Ступня скелета скрылась под водой. За ней голень, потом колено. Холли тонула. Увлекаемый вниз тяжестью ног, таз завис над водой, но тоже ушел на дно; за ним последовала и грудная клетка, пока на поверхности не остался только череп, две розетки, глубокие и черные, как неразрешимые вопросы жизни. Анна взяла отца за руку. Он что-то прошептал ей на ухо. Она наблюдала. Она слушала. На этот раз собаки молчали.

 

20

Санта-Муэрте

Никто никогда не спрашивает меня, как я делаю то, что делаю. Мой гений – это еще одно чудо. Как таинство рождения ребенка. Или как загадка рождения волн в океане. Когда люди умирают, я собираю их тела обратно, сшиваю части, затягиваю раны, закрашиваю их, полирую, снова закачиваю в вены жизнь, пока люди не становятся похожими на самих себя, правда, по-прежнему оставаясь мертвыми. Это все, что может сделать для них святой. Если остается время, могу собрать им коробку с обедом.

Я косметолог, мастерица, коронер. Я – Фрида Кало из преисподней. Коко Шанель с золотой швейной машинкой. У меня более тяжелая работа, чем у Пресвятой Девы Марии; посмотрите на ее величественное целомудрие, на эту праздную белоручку. А когда-то и я была красивой женщиной. Мужчины опускались передо мной на колени. Они умоляли позволить им запустить руки под мое атласное платье, сорвать черную кружевную подвязку, зарыться лицом в мои груди. И я распаковывала их подарки, получала попугайчиков в жестяных клетках, олеандровое мыло, шафран.

А теперь надо приступать к работе.

Я начинаю с глаз. Вышивка очень трудоемкая, и торопиться в этом случае нельзя. Потребуются сотни шелковых стежков – коричневых, синих, изумрудно-зеленых, уложенных внахлест, – чтобы изобразить глаза, которые выдержат испытание вечностью. Они скажут за вас что угодно – без слов. Вы можете сказать «Я люблю тебя», или «Пошел ты в задницу», или же «Передай-ка мне bollilos и масло».

Мягкой губкой я омываю конечности, скрабирую кожу, пока она не заблестит, как полированный мрамор. Поначалу на меня наводили ужас тяжелые тела, весь этот жир, с которым приходится иметь дело, но постепенно я стала испытывать к ним даже небольшую симпатию. Наверное, с возрастом немного смягчилась. С детьми вообще очень легко работать. Они такие прелестные, такие маленькие.

Последние штрихи – ногти, губы, язык. Я окропляю волосы маслом календулы и хной, пока они не заблестят. Ноги часто в катастрофическом состоянии. Мне довелось повидать ногти на пальцах ног, такие тонкие, как будто это шелуха. Мне знакомы все существующие виды грибка. В такие моменты я могу плеснуть себе чего-нибудь покрепче. Я могу работать хорошо поддатой. Я Панчо Вилья из Чистилища. Я Эдит Пиаф из Рая. Некоторые люди не узнают себя. Они говорят: «Это точно не я. Вы меня с кем-то перепутали». Но смерть не может излечить то, что изуродовала жизнь. Каждый день ты сам создаешь лицо, с которым живешь и умираешь. Святой – не чародей.

Теперь иди и живи. Пользуйся собой.

Я буду ждать тебя на том же месте. Я – служанка человечества. Тетушка из подземного царства. Сучка из великой преисподней. Я заштопаю твои глаза, почищу тебе зубы, прополощу тебе рот, зашью твой живот и сбрызну мочки твоих ушей водой с нотками сирени.

Не благодари меня. Никто этого не делает. Я просто скелет, который расплачивается за ее грехи.

 

21

Домработница

Соледад обнаружила Хьюго на заднем дворе; он дрожал, завернувшись в покрывало, и бормотал несвязную бессмыслицу о восьмом предзнаменовании, горящей часовне и падшей империи.

– Не волнуйся, любовь моя, – прошептала она. – Сегодня ночью мы уедем.

Соледад бросилась по кратчайшему пути в розовый дом Мэлоунов, быстро взбежала по лестнице в спальню к своей хозяйке. Она открыла шкатулку с драгоценностями, подняла горсть золотых украшений, оценивая их вес. В шкафу для белья, принадлежавшем Констанс, под бюстгальтерами с пуш-апом и шелковыми стрингами лежала пачка долларов, стянутая резинкой. Соледад уточнила у Пресвятой Девы Марии, насколько аморально будет воровать у жены человека, который подстрелил ее мужа, и Богородица посоветовала ей взять столько, сколько нужно, чтобы оплатить медицинские счета, моральный ущерб и новенькое платье. В нижнем ящике она нашла песо и пистолет, которые тоже забрала. А потом, держа пистолет в вытянутой руке, будто дохлую мышь, она побежала обратно к коттеджу и махнула на прощание своей кухне, занавескам и кустам жимолости.

На рассвете они с Хьюго начали свое долгое путешествие на север во втором классе автобуса. Они полакомились сэндвичами со свининой и съели пачку чипсов «Sabritas» на двоих. Они держались за руки.

Позже, ближе к полудню, они приехали в Реаль-де-Каторсе. Туннель протяженностью два с половиной километра, ведущий в город, был перекрыт для автомобилей из-за праздничных мероприятий, поэтому они взобрались на лошадиную повозку, покрепче держа свои сумки. Ежеминутно в общий поток вливались такие же повозки, снующие во всех направлениях. Мимо них проплывали затененные лица пассажиров, оставлявших за собой навозный шлейф. Соледад подташнивало, и она грызла соленые крекеры.

Городок раскинулся перед ними широко и ярко. Разреженный воздух был прозрачным – две тысячи семьсот пятьдесят метров над уровнем моря, – и они поднимались в гору, проходя мимо продавцов, торговавших сувенирами с изображением святого Франциска Ассизского. Муж и жена зашли в храм Непорочного Зачатия, чтобы помолиться. Впервые с момента своей свадьбы они были в церкви вместе. Соледад поблагодарила Пречистую Деву и попросила прощения. (Кажется, она взяла достаточно денег, так что их хватит даже на несколько платьев.) Когда она кончила молиться, Хьюго все еще стоял, склонив голову. Соледад захотелось прочитать его мысли – Во что он верит? Кого он любит? – но ей было достаточно того, что он рядом.

Теперь он мой.

Мне больше не нужно учить английский. Я всегда ненавидела английский. Это совершенно не мелодичный язык. Может быть, вместо него я начну учить итальянский.

 

22

Анна

Утром после пожара собралась странная компания. Анна, ее отец, Сальвадор, черный археолог и Чело сидели за столом во внутреннем дворике «Puesta del Sol». Черный археолог выглядел таким помятым, будто всю ночь спал в той одежде, в которой пришел. Рука Чело покоилась на ее животе, оберегая малыша от следующей угрозы, хотя в дворике царило умиротворение и он купался в лучах солнца. В воздухе словно бы пахло сливочным маслом. Мысль о человеке в маске тигра теперь казалась страшным сном, pesadilla, не имеющим под собой реальных оснований; ее заменила вполне реальная опасность огня, запах которого Анна до сих пор ощущала на подушечках пальцев и в горле. Она почти не спала, всю ночь размышляла о предстоящей встрече и о том, как сделать так, чтобы все прошло гладко.

Сальвадор что-то зарисовывал в своем блокноте, его лицо было бледным и изможденным. Только глаза Дэниела Рэмси сияли. Он потягивал кофе из пластикового стаканчика, грыз зубочистку с мятным кончиком и постукивал пальцем по туристической карте, лежавшей перед ним на столе, как будто ему было куда ехать. В пакете у Анны лежали две маски: посмертная маска Монтесумы и подделка, которую изготовил брат Эмилио Луны. За ложь погибнет черный археолог. Правду будет сложнее продать.

– Спасибо за то, что пришли, – сказала Анна. – Я подумала, что нам стоит обсудить, как дальше быть. – Она протянула отцу подлинную маску. – Ты можешь подтвердить, что это та самая маска?

Проводя пальцами по неровной поверхности, отец будто бы смягчился в лице. Черный археолог вскочил на ноги, закурил сигарету и принялся расхаживать по дворику взад-вперед.

– Удивительная частица истории, – влюбленно произнес Дэниел Рэмси. – Восхитительное качество исполнения, настоящий образец искусства. К тому же, когда вы оцените ее роль в истории… – Он уронил голову на грудь, неожиданно засмущавшись. – Но как я сказал Анне прошлой ночью, она мне не нужна.

Черный археолог застыл как вкопанный. Сальвадор не поверил своим ушам. Анна снова опешила, как и тогда, когда отец впервые сказал ей об этом. Сначала она разозлилась. Может быть, он не хочет принимать маску от нее из гордости? Или начал коллекционировать что-то другое? Ноты средневековой музыки? Символы плодородия?

– Мне ничего не нужно. – Дэниел Рэмси произнес те же слова, что и прошлой ночью. – Когда-то коллекционирование приносило мне радость, но это счастливое время прошло. Много лет я гонялся за чем-то, чего уже нет. Я хотел вернуть свою жену и…

Он отвел глаза в сторону и поежился.

– Может быть, таким странным способом я искал себя. Это я. Это то, что я люблю. Так или иначе, – он коротко кивнул на маску, – эта маска прекрасна, бесценна, но она не моя. Даже если бы я ее купил.

Он протянул ее обратно Анне.

– Тогда решено, – сказал черный археолог. – Я заберу ее для Марисоль.

– Мари? – Анна пожала плечами. – Вообще-то, я думала… Это может показаться вам безумием, но… Возможно, нам стоит вернуть маску обратно.

– В молельню? – с удивлением взглянул на нее Мэддокс.

– Нет, – ответила Анна. – В землю.

Черный археолог снял кепку. Чело прочла язык его тела. Поняла проблему.

– А зачем нам это делать? – спросил он. – У нас был договор.

– Все верно, у нас был договор, но мне больше не нужна эта маска. А вы могли бы дать Мари вторую. – Она протянула ему репродукцию. – Это копия, которую мы сделали. Если честно, это просто нехорошо – воровать у мертвых. Мари не одобрила бы расхищение гробниц. Плохая карма. Mala onda.

Чело вздрогнула от испуга. Она поняла эти два слова.

– Mala onda, – фыркнул черный археолог. – Говорите за себя. Со мной случается только хорошее. Вам не нужны деньги?

Анна посмотрела на дверь своего захудалого гостиничного номера. В какой-то момент она начала чувствовать даже некое сострадание по отношению к нему. Этот вентилятор на потолке, несмотря на свои жуткие включения, все еще не отвалился и не упал на голову. Да и со старой печатной машинкой она вдоволь позабавилась.

– Не такой ценой, – ответила она. – В целом – да, но не такой ценой.

Черный археолог толкнул ногой стул. Сердито. Упрямо. Анна представила, как с Кристофером Мэддоксом происходило то же самое в разных ситуациях. Он провалил тест на силу духа, разочаровав в первую очередь тех, кого хотел впечатлить. Она вспомнила, как он выглядел в Тепито в их первую встречу. Безумные глаза. Игра с пистолетом. Тот наркоман до сих пор сидел в нем. Скелет из прошлого.

– Вы могли бы привезти Мари другую чудесную вещицу, – мягко сказала она. И повторила то же самое по-испански.

Чело что-то прошептала. Черный археолог покачал головой. Прежде, чем решение было принято, Чело пролепетала на испанском:

– Он мог бы дать Мари мое кружево. Он помогал его вязать.

Черный археолог посмотрел на нее с удивлением.

– Вам нужно это увидеть. Это начиналось просто как сплошные петли и дырки, но потом обрело рисунок и цвет и теперь представляет собой настоящую Деву Марию. No te gusta? – взволнованно спросила Чело.

Они склонили головы, совещаясь, на этот раз довольно громко, так что Анна слышала разговор.

– Конечно, мне нравится. Но я не мог попросить тебя.

– Ты не просил. Я сама предложила.

– Мы могли бы продать маску. Купить для ребенка дом. Выручить огромные деньги и…

– Не таким способом.

Черный археолог выругался, зло топнул ногой, побежденный женщинами, которым он доверял.

– Ладно, хорошо, она отправится туда, откуда взялась.

Анна пожала плечами:

– Думаете, вам удастся найти ту пещеру?

– Можете не сомневаться. Я провел под землей двое суток.

– Надо бы как-то хорошо ее закопать.

– Можно заложить взрывчатку, подорвать там все и завалить ее камнями. Тогда ее точно никто не найдет, – оживился он.

Сальвадор нахмурился:

– Как насчет простой лопаты?

– Тоже сгодится.

Никто и слова не произнес в ответ. Маска свела их вместе, а сейчас не оставалось ничего, что могло их связывать. Как театральную труппу после последнего спектакля. Черный археолог, в частности, вообще не очень хотел играть свою роль. Он обнял Чело и сообщил:

– Я собираюсь стать отцом.

– Sabes si es un niño o una niña? – спросила Анна у Чело.

– Я думаю, будет мальчик, – ответила Чело, улыбаясь. Она светилась и сияла от гордости.

Когда Анна протянула поддельную маску Лоренцо Гонсалесу, тот даже не удосужился достать свою лупу. Он был на короткой ноге с Анной. Никаких помпезных речей о предметах искусства или роли коллекционера.

– Это дешевая репродукция, – он отодвинул вещь от себя резким движением. – У меня нет для нее применения.

Анна изобразила на лице неподдельный шок.

– Я ни секунды не сомневаюсь, что со всеми вашими связями вы могли бы найти для нее «правильного» покупателя.

Гонсалес нагнулся через стол и спросил, прищурив глаза:

– А кто, по вашему мнению, «правильный» покупатель для такой маски?

– Коллекционер, имеющий своеобразный вкус и неограниченные финансовые возможности. Кто-то, кто потерял дорогую маску и срочно хочет вернуть ее для грядущей выставки. Проще говоря, если такая маска появится на выставке у конкурента, то именно дилера могут обвинить в том, что он, как бы это мягче сказать, профукал реликвию.

Анна мило улыбнулась.

Лоренцо Гонсалес бросил на нее взгляд, исполненный чистейшей ненависти. Потом открыл небольшой сейф.

Анна не смогла удержаться от контрольного выстрела.

– Понимаю, что вы вложили много сил в обновление своего туалета. Может быть, пригласите меня на экскурсию?

– Скажите мне, сколько стоит эта вещь, – прошипел Гонсалес.

– Она очень дорогая, – весело прощебетала Анна. – Но я уверена, что вы сможете перепродать ее с приятной для вас маржой.

– Думаю, вы правы.

– Вы слышали выражение «Искусство – это то, с чем можно убежать»?

Толстяк просиял так, как еще не радовался прежде:

– Хорошая фраза. Кому она принадлежит?

– Еще одному любителю масок, – сказала Анна. – Энди Уорхолу.

Анна поставила лист бумаги в печатную машинку и принялась печатать, особо не задумываясь. Не проверяя фактов.

Бóльшую часть своей жизни я носила маску. Так делает подавляющее большинство людей. В детстве я закрыла лицо руками, думая, что если я не могу увидеть отца, то и сама для него невидима. Когда я поняла, что ошиблась, стала прятаться под масками на Хэллоуин: клоунов, ведьм и Рональда МакДональда. Много лет спустя, посетив Мексику, я осознала, как далеко эта маска может тебя завести. На пыльных улицах деревенские жители превращались то в ягуаров, то в гиен, то в самого черта. Годами мне казалось, что обряд надевания маски – это способ начать с чистого листа, стать кем-то новым, совершенно другим. Теперь я знаю намного больше. Маска не изменит того, кто ты есть на самом деле; она позволит тебе быть тем, кем ты был всегда, тем, кого ты изображал по привычке, из робости или из страха. Некоторым людям – таким, как я, – нужно примерить множество лиц, прежде чем они найдут то, которое подойдет идеально.

Она вытащила лист из машинки и спрятала его в папку. Вот здесь. Новый старт. Сальвадор был прав: она не испытывала ненависти к маскам, хотя и не смогла бы коллекционировать их. Вместо этого ей стоило написать книгу, наполовину историю, наполовину воспоминания. Она возьмет интервью у резчиков – с помощью Сальвадора, да, теперь ей был нужен гид, а лучше партнер – и сплетет их истории вместе с историей собственной семьи: хобби родителей, несчастный случай, погоня за посмертной маской Монтесумы.

Анна взяла бутылку мескаля. Para todo mal, mezcal, y para todo bien también. Это было заманчиво. Может быть, сегодня вечером. Или завтра. Но больше не в одиночестве. Не каждый недостаток отца обязательно был ее недостатком. Она выглянула в окно. Дворик. Херувим на фонтане. Чистое ясное небо. Она вздрогнула. Где-то там был Томас Мэлоун. Где-то там. Все было где-то, даже если казалось, что оно потеряно.

 

23

Черный археолог

Он никогда прежде не бывал в пещере трезвым, и в этом старом логове его зависимость от мета снова дала ему пощечину. Как будто по сердцу прошлись горячим утюгом. Я хочу тебя. Ты хочешь меня. Не притворяйся, что все по-другому. В своем сознании он представлял пещеру эдаким магическим местом, но она была всего лишь сраной вонючей дырой. Зажигалка, косяк травы, фольга, лезвия бритвы. Артефакты его бренного бытия. Он был расхитителем гробниц. В груди все словно сжалось от одной этой мысли. Что, если он умрет и Чело похоронит его с любимой собачкой или в любимых ботинках, а какой-нибудь обкуренный псих найдет тело и украдет его богатства? Продаст их в чертов музей. Выручку распределят среди церковной общины. Кто имел на это право?

Он достал маску, нагнулся и тут же выпрямился из-за неожиданной боли в спине. Годы работы на пределе сказались на его гибкости. Он воткнул лопатку в землю. В голову пришла прекрасная идея. Каким же кретином он был. Монтесума был погребен не только в маске. Короля должны были хоронить с урной, драгоценностями, королевским хер-его-знает-чем. Императорское дерьмо. Трофеи. Но тогда его настолько мучила ломка, что он сбежал, вместо того чтобы копнуть глубже. Черный археолог снова остановился, едва начав.

Еще не поздно было сказать: «Пошла ты на хрен, Анна». Заложить маску в Тепито, обдолбаться, как последнему уроду. Вернись. Раскопай здесь все к чертям. Кто она вообще такая, эта Анна, чтобы указывать ему, что правильно, а что нет? Пико ждал снаружи. Прыщавый Пико и его коричневая сумка с вещичками. Он мог приобщить Чело. Они могли бы вместе курить и вязать кружево. Добить Пресвятую Деву за двадцать четыре часа.

Посмертная маска – это не конец. Это только начало.

Весь дрожа, он свернулся калачиком, обнял себя за колени. Он ненавидел самого себя, хотел перестать быть собой и бормотал нет-нет-нет-нет-нет-нет. Разве могла одна милая мексиканская девушка спасти отброса из Колорадо? Он – черный археолог. Ходячий труп. Трясущийся. Плачущий. Кусок дерьма он, вот что. Гребаная размазня. Ребенок. Ребенок. Он готовился стать отцом. Ребенок. Он понемногу приходил в себя. Ребенок. Сердце дрогнуло. Думай о ребенке. Он ни хрена не знал о детях. С чего бы какому-нибудь малышу любить его? Думай о ребенке, придурок. Ладно, представим Gerber baby. Пухлые щеки. Приоткрытый рот. Игривый взгляд. Яблочный сок. Пюрированный персик. Спокойно. Думай. Твой сын. Так было легче. Твой сын. Играть с мячом во дворе. Запах гамбургера. Банка пива. Милый малыш. Американская мечта. Отцовство. Папа. Папочка. Па-па. Па.

Он только что мог сдохнуть вместе с этой чертовой маской. Просто дать сердцу разорваться.

Он размотал тряпку, сунул маску в расщелину и отпустил ее. Подался назад, схватил лопатку и забросал землей отверстие, побыстрее, пока не передумал. Что было антонимом мародерства? Захоронение. Освящение. Посвящение. Да святится имя Твое. У него будет сын. Ребенок. Ты можешь петь для своего ребенка. Ребенок. Он запел песню группы «Grateful Dead». Медовый голос Джерри Гарсиа. Впереди дорога, а не простое шоссе. Между закатом и темнотой ночи.

Работа была окончена. Хоронить вещи оказалось намного проще, чем искать их. Он знал это с тех пор, как ему впервые пришлось что-то скрывать. Он полез прочь из пещеры, к солнечному свету, думая: Adiós, amigo. Кристофер Мэддокс, которого с позором выгнали из колледжа в Дивайде, штат Колорадо, никогда больше не влезет в пещеру. Он больше не черный археолог. Теперь его имя – Круз Мэддокс, он честный человек, ожидающий прибавления в семействе. Это было уже что-то. Достаточно хорошо на сегодня. На завтра. Аминь.

 

24

Девочка из магазина канцелярских товаров

На восемнадцатый день девочка из магазина канцелярских товаров получила от него письмо. Она прочитала его один раз, вложила в свой дневник, потом зашла в ванную и посмотрела на себя в зеркало. Юный лоб горизонтально пересекала тонкая волнистая линия, нежная, но явная бороздка, ее первая морщина. Ось времени. Туго натянутая проволока. Стрела. Девочка долго смотрела на нее, пока не приняла решение.

Той же ночью она на цыпочках прокралась в спальню родителей. Ее кожа пахла персиками, пятки были мягкими, как у младенца, а высокая грудь поднималась и опускалась – под ней сильно, как наковальня кузнеца, колотилось сердце. Она надела кружевные перчатки и легкий, будто тень, ночной халат; на груди блестящей нитью была вышита строчка: Сальма Хайек, Версия 4. Девочка подошла к кровати, на которой спали родители, и приставила кухонный нож к горлу отца. От острой боли тот проснулся и, задыхаясь, ахнул:

– Hija.

– No me toques. No me vuelvas a tocar, – прошипела она в ответ.

 

25

Новости Мехико

ОАХАКА – На протяжении нескольких столетий в среде искусствоведов велись споры о том, был ли погребен ацтекский император Монтесума Второй в посмертной маске. И найдут ли когда-нибудь эту маску, если она все же существует. Сегодня погоня за реликвией завершилась.

Ключевой экспонат захватывающей новой выставки «Многоликость Мексики» в галерее искусств «Galería Xolotl» – выполненная в мозаичной технике маска, датированная XVI столетием. Исследователи полагают, что это посмертная маска, принадлежавшая императору. Она сделана преимущественно из бирюзы, а зубами служат ракушки. Лоб венчают две переплетенные змеи, королевский символ Монтесумы.

«Это поразительное открытие, – заявил Лоренцо Гонсалес, бывший руководитель Национального музея антропологии в штате Оахака. – Поскольку у маски нет отверстий для глаз владельца, мы можем сделать вывод, что это посмертная маска. Мне бы очень хотелось, чтобы она хранилась в нашем музее».

Выставка является первым публичным просмотром коллекции частного предпринимателя Оскара Рейеса Каррильо. Экспонаты из всех тридцати одного штата, входящие в коллекцию, предлагают захватывающую панораму многоцветья мексиканской истории, от антиквариата до современных карнавальных масок. Рейес сообщил, что приобрел ацтекскую маску у коллекционера из Швейцарии, пожелавшего остаться неизвестным.

«Все любят маски, – заявил Рейес, который появился на открытии в борцовском костюме от «Lucha Libre», маске и паре ковбойских ботинок chuntaro с длинными носками. – Потому что каждому из нас есть что скрывать».

Вторая коллекция масок, принадлежащая Томасу Мэлоуну, коллекционеру американского происхождения, живущему в Оахаке, готовилась к открытию в галерее «La Fábrica». Два давних соперника характеризовали свои выставки как своеобразную дуэль и открыто соревновались в прессе по поводу того, чья коллекция сможет победить в этой заочной схватке. Но Мэлоун неожиданно отменил свое шоу после того, как в огне была уничтожена часовня, в которой хранилось большинство его масок. Основная часть коллекции погибла при пожаре. Добиться комментариев по этому поводу от самого Мэлоуна не удалось, однако его жена, Констанс Мэлоун, сообщила, что причиной пожара стала упавшая свеча.

– Случай с Мэлоуном – настоящая трагедия, – заявил Рейес. – Но люди, которые не умеют хранить предметы искусства, должны оставить коллекционирование.

Монтесума Второй правил своей огромной империей в городе Теночтитлан, когда в 1519 году в его страну из далекой Испании прибыл конкистадор Эрнан Кортес. Монтесума жил в роскоши, его обслуживало огромное количество людей – повара, жены, наложницы, слуги. Посетители его покоев должны были надевать простую одежду и входить к нему босиком. Им запрещалось смотреть правителю в глаза. Возможно, поэтому некоторые искусствоведы утверждают, что никто и никогда не видел лицо Монтесумы.

 

26

Анна

Ей снилось, что она несется в скоростном поезде мимо оливковых рощиц и подернутых дымкой холмов. Она сидела одна. Неожиданно поезд влетел в туннель и в вагоне стало темно, как в гробу. Анна почувствовала сильную заложенность в ушах и зевнула, чтобы восстановить давление. За первым зевком последовал второй, за вторым – третий, она раскрывала рот все шире и шире, пока наконец челюсти не заклинило. От ужаса ее глаза округлились и наполнились слезами. Она закричала, но не издала ни звука. А поезд мчал и мчал вперед, все глубже и глубже погружаясь в подземелье.

Анна проснулась от своего крика. Еще минута понадобилась ей, чтобы прийти в себя.

Она дотронулась до Сальвадора, который крепко спал.

– Мне нужно поговорить с тобой.

– Давай поговорим утром, – произнес он сквозь дрему. – Утро вечера мудренее.

Анна воспротивилась. Ей нужно было поговорить с ним прямо сейчас. Она растормошила его, они сели друг напротив друга, и он стал слушать ее рассказ о тех временах, когда она еще не встретила Дэвида. Как она преследовала рок-группу и добилась своего – музыканты пустили ее по кругу. Как она возвращалась с вечеринок под утро – босая, все еще в своем коктейльном платье, совершенно не помнящая, что происходило ночью. Как позже она случайно познакомилась на улице с женатым мужчиной, который снял ей апартаменты. Там не было ничего, кроме кровати, пары кресел, шампанского и крекеров. Как любовник давал ей деньги, которые она брала, оправдывая это тем, что принимает от него подарки. Как она перестала общаться с друзьями, стала забивать холодильник едой из магазинов деликатесов, оплачивая продукты его картой. Как она ела китайскими палочками неоправданно дорогие салаты из маленьких коробочек и никогда не наедалась. Как она похудела до сорока восьми килограммов, хваталась за любую временную подработку – сверяла факты в статьях и книгах, тонула в справочных материалах, ресурсах Всемирной сети, Библиотеки Конгресса. Ей нравился процесс подтверждения информации. Факты. Сбор сведений. Все, что составляло неоспоримую истину. Что в какое-то апрельское утро тысяча девятьсот тридцать второго года солнце светило особенно ярко. Каков шанс у родителя с голубыми глазами и родителя с карими глазами зачать голубоглазого ребенка. Мужчина, который так и не поцеловал ее. Который ни разу не провел с ней ночь.

– Чем это закончилось?

Анна закрыла глаза.

– Он организовал мне встречу со своим другом. Я думала, что мы просто поужинаем вместе, но когда приехала в ресторан, то на входе меня встретил его друг. На столе стояла бутылка вина и два бокала. На салфетке лежали два чека по сто долларов. Я сказала ему, что, наверное, произошла ошибка.

Каждое слово, произнесенное ею, было словно птица, которую выпустили из клетки.

Сальвадор обнял Анну и прижал ее голову к своей груди.

– Это все? Это самое страшное?

Анна кивнула.

– Ладно. Теперь моя очередь.

Она с недоверием посмотрела на него, думая, что Сальвадор подшучивает над ней, но тот наклонился и коснулся губами ее уха, чтобы только Анна могла слышать его шепот.

Он рассказал ей обо всем на свете. И она слушала.

 

27

Резчик масок

Эмилио Луна встал с кровати и почувствовал, что он все еще молод, – хотя натруженные руки ныли, свидетельствуя об обратном. Резчик масок сварил себе кофе, вышел на бетонный дворик своего дома в Сан-Хуан-дель-Монте, городка на холме неподалеку от Оахаки. Его инструменты лежали в груде вчерашних щепок. В воздухе пахло кедром. Эмилио нагнулся, чтобы достать до кончиков пальцев ног, и почти коснулся их. Затем вытянулся, чтобы достать до неба, и это ему почти удалось, затем поправил брюки, сел на пенек, заботливо подложив подушку себе под спину.

Около дома появилась знакомая фигура. Человек уверенным жестом толкнул калитку и вошел. Он был высоким и худым. Глаза мерцали, как пламя свечи на ветру.

– Buenos días, Emilio Luna.

Резчик осторожно поприветствовал гостя в ответ. Томас Мэлоун был нечастым гостем в этих местах. Эмилио Луна не очень любил продавать свои маски американцу, но разве приходилось выбирать? У резчика было чувство собственного достоинства, но у него было и брюхо – а еще жена, кошка, осел, полдюжины детей и черт знает сколько внуков, что даже имен всех не запомнишь. Каждый мужчина, женщина и ребенок тянулись к Эмилио Луне с протянутой рукой. Резчик встал, наспех вытирая мозолистые руки. Компромисс был своего рода проявлением мужества.

– Buenas tardes, señor, проходите, – поприветствовал он гостя улыбкой и тут же соврал: – Я счастлив, что вы почтили меня своим присутствием в этот замечательный день, в этом забытом богами месте. Я только что доделал маску, которая приведет вас в восторг.

Коллекционер выглядел постаревшим, щеки его были впалыми, а все лицо – осунувшимся, изможденным. Он опирался на трость. У него кто-то умер, или он перенес тяжелую болезнь, или пережил большую потерю. Может, пошатнулась его вера в добро, а может, подтвердилась вера в зло.

– Как поживаете? Все ли у вас в порядке? – До старого резчика доходили кое-какие слухи, но он не знал, чему верить. Он мягко подтолкнул стул Мэлоуну.

Коллекционер опустился на сиденье, поставил рядом трость.

– Дай человеку маску, и он расскажет тебе всю правду.

Эмилио Луна достал маску тигра из стопки других и передал ему. Со слабой улыбкой Мэлоун взял в руки работу резчика и посмотрел на дорогу, уходящую вдаль. Как будто там, на дороге, его ждало что-то лучшее, как будто он хотел получить это первым. И тут Эмилио Луна подумал: «Он достал бы и солнце с неба, сумей он только дотянуться до облаков».

Американец сказал:

– Даже уродливые вещи становятся прекрасными через шестьдесят лет.

– Для меня это хорошие новости.

– Нельзя постоянно говорить людям правду. Это уничтожит их.

– Как и в медицине. Лекарство нужно давать понемногу, малыми дозами.

– Но каждый день можно начать сначала. Более уверенно. Более точно.

– Каждое утро я вырезаю нового тигра.

Мэлоун протянул ему обратно маску.

– Коллекция начинается с единственного решения, с одного – правильного – выбора. Находишь то, во что влюбляешься. Оберегаешь это от остальных. Говоришь: «Я построю вокруг этого целый мир».

Эмилио Луну пробрала холодная дрожь. Бессчетное количество раз он вырезал из дерева лицо этого человека. Разные версии одного и того же.

– Señor, вы предпочитаете комнату со стороны фасада или с выходом на задний двор?

Резчик спрашивал тихим, почти безразличным голосом, как будто не знал ответ наперед. Señor направился к ступенькам. Двое мужчин пересекли двор и подошли к дому. Эмилио поднял занавеску, служившую дверью. Внутри, как всегда, была кромешная темнота.

 

28

Круз

Зажав билеты в руках, они стояли на станции и ждали свой автобус второго класса. До города, где жила Мари, был всего час езды. Чело снова захотелось в туалет. Она постоянно двигалась, не находя себе места, и Круз подозревал, что из уборной она вернется уже с малышом, заботливо укутанным в одеяло.

– Estás bien? – спросил он.

Она облизнула свои зубные брекеты и нежно улыбнулась. Похоже, для того чтобы самому быть в порядке, ему нужно было видеть эту улыбку минимум пару раз в час.

– No te preocupes, – ответила она и погладила его по плечу.

Она встала со своего пластмассового сиденья и, переваливаясь, тяжело пошла в дамскую комнату. Со спины ее беременность не была заметна. Круз был абсолютно уверен в том, что это его ребенок, несмотря на то, что в зачатии малыша он не участвовал. Всевышний позаботится об этом. Всевышний сделает так, чтобы малыш был похож на него, ведь именно он будет защищать и оберегать его маму. Чертов засранец, который бросил ее одну, не заслужил, чтобы личико ребенка напоминало о его мерзкой роже. Иисус был похож на Иосифа, а не на Бога. Будь Иисус похож на Бога, то он был бы обычным придурковатым кретином, которому никто бы не доверился.

Круз проверил, на месте ли дурь, и спрятал ее подальше. Ему просто нравилось знать, что она здесь, рядом. Иногда этого было достаточно. Он провел пальцами по коже. Даже глубокие язвы затянулись и зажили. Он взглянул на связанное крючком кружево, которое Чело упаковала в белую оберточную бумагу. Лучшие подарки – те, которые сделаны твоими руками. Этому его когда-то научила бабушка.

За одиннадцать минут до отправления автобуса сквозь двери терминала ворвались трое людей в черном, с пистолетами наголо. Фео. Альфонсо. Еще какой-то панк. Пассажиры бросились врассыпную, кто-то упал под скамейку, кто-то издал звериный вопль. Круз вмиг оказался на втором этаже, споткнулся, упал и покатился по лестнице вниз, к заднему входу, у которого парковались пустые автобусы. Чело вышла из уборной. В своем сарафане и легких шлепанцах она показалась ему до невозможности худенькой. Как могут такие узкие лодыжки поддерживать не одну жизнь, а сразу две? Он должен был купить ей более удобную и красивую обувь. Он предостерегающе поднял руку, чтобы остановить ее.

Вооруженные люди образовали треугольник, в центре которого оказался Круз. Он что-то прокричал, обращаясь к Чело. Она бросилась к нему навстречу через автостанцию, как будто вмиг превратилась в беркута, символ Мексики, который мог схватить его в свой клюв и унести в укромное место.

Диспетчер крикнул в микрофон, призывая всех оставаться на своих местах, и сам покатился под стойку. Послышалась стрельба. Черные пистолеты. Черный шум. Движения, как в тумане. Круз почувствовал горячий, обжигающий взрыв в животе. Этот взрыв достиг его сердца. Он увидел Пречистую Деву и улыбнулся, зная, что она милосердна.

 

29

Чело

После того как она поцеловала его остывший лоб, забрала его сумку, посмотрела, как полицейские очерчивают мелом на холодном полу его тело, упавшее навзничь; после того как толпа очевидцев, наступающая все ближе и ближе, чтобы сделать лучшую фотографию на свои телефоны, наконец рассосалась, утомленная медлительностью криминалистов; после того как его труп накрыли тканью с застарелыми пятнами крови и вынесли на улицу; после того как диспетчер автобусной станции сообщил по громкоговорителю, что все будет работать в штатном режиме; после того как она вернулась в свою ванную комнату, сблевала, еще раз помочилась, прополоскала рот, вытерла опухшие от слез глаза, провела руками по лицу и увидела себя в зеркале – женщина, которая посмотрела на нее оттуда, была напугана, бледна, как будто она вот-вот растворится в воде; после того как она почувствовала толчок ребенка в животе, ощутила, как он переворачивается в матке; после того как она вышла на улицу и увидела, что солнце по-прежнему светит, и прокляла Всевышнего за это непотребство; после того как она села в автобус, устроилась на сиденье возле прохода и напустила на себя раздраженный вид, чтобы никто не вздумал к ней подсесть; после того как водитель громыхающего автобуса включил задний ход и влился в полуденный траффик, а она прильнула к окну и ущипнула себя за локоть так, словно ее клюнула птица – Вы все еще живы, вас двое; после того как она помолилась Пречистой Деве, попросила у нее мужества и сказала Крузу, впервые в своей жизни, что любит его, живым или мертвым, она проверила кружево. Оно было в полном порядке.

Пречистая Дева мягко ответила: «Я буду оберегать тебя».

Она отдаст Мари то, что они собирались отдать вместе.

Она родит их ребенка.

Она назовет их малыша в его честь.

Крус.

 

30

Анна

Анна сидела за кованым столиком около «Puesta del Sol» и учила будущее время. Спрягать глаголы было сложно, но возможно. К отелю подъехал Сальвадор, припарковал мотоцикл. Анна наблюдала за ним издалека, нестерпимо желая, чтобы он поскорее оказался поближе к ней.

– Lista? – Он кивнул на байк. – Я привез нам немного яблок и два пива.

Анна захлопнула книгу.

– Я привезла тебе подарок. Точнее, нам обоим. Две маски.

– Я думал, мы завязали с масками.

– Это совсем другое.

Сальвадор раскрыл коробку, развернул газетную бумагу и рассмеялся:

– Не уверен, что нос подходящего размера. – Он скорчил гримасу грустного клоуна. – Все эти годы я полагал, что я привлекательный мужчина. – Сальвадор держал в руках маску своего лица. – Посмотрим же на вторую.

Светлые волосы, зеленые глаза, нетерпеливая улыбка девушки, которая не знала, куда направляется, но хотела попасть туда как можно скорее, – без сомнения, Анна.

– А твоя хороша, – сказал Сальвадор. – Надень ее. Посмотрим, узнает ли нас кто-нибудь.

Они надели маски и завязали ленты на затылке, вдыхая аромат свежесрезанного кедра. На дереве не было патины. У него не было истории, грязи или пота. Сальвадор забрался на мотоцикл. Анна заправила желтую блузку в джинсы, скользнула на сиденье и обняла Сальвадора за талию.

До деревни было рукой подать. Разрезая пространство, байк мчался в потоке ветра, за которым тянулись полевые цветы. Листья агавы напоминали щупальца осьминога. Дорога привела пару в каньон, где пахло грибами и торфом. Там ты увидишь все, что я любила, все, что было мило мне в жизни. Мой родимый край. Какие сны мне там снились, какие мечты наполняли тоской мое сердце! Дорожный знак предупредил: curva peligrosa. Их тела почти слились воедино. Мотор пел свою песню, понизив тон, когда мотоцикл вошел в поворот, и люди, которых он нес, наслаждались его скоростью и равновесием. Они пронеслись мимо придорожного алтаря, простого креста, украшенного цветами. Свист ветра напоминал плач, который, в свою очередь, был похож на зов из могилы. Анна поежилась, вспомнив Констанс. Смерть. Смерть повсюду. Кому захочется думать о ней? Она дотронулась до своего амулета святого Антония. Покровителя заблудших людей и потерянных вещей. Покровителя путешественников.

Она с благодарностью помолилась ему и крепче прижалась к Сальвадору.

Когда они выезжали из каньона, врываясь в теплые лучи солнечного света, Анна подняла маску и оставила ее на голове, как козырек. Легкий бриз коснулся ее лица. Над ними была todo azul. Они найдут большое раскидистое дерево и остановятся у него, чтобы перекусить. Они сделают фото, чтобы ее отец увидел их вместе и одобрительно кивнул. Они еще не потанцевали в своих масках, но сегодня ночью это случится.

No hay mal que por bien no venga.

Прекрасное было спасено от кошмара.