Расслабившись, закрыв глаза, она плыла по теплому, мягкому морю. Ни забот, ни тревог, только покой.

Он присел на кровать рядом с ней, улыбнулся, взял за руку и поцеловал ладонь. И взгляд у него тот самый, что лишает ее силы и внушает желание. Волны, возникающие между ними, накрывают обоих.

Дэн подал ей сливу, затем придвинул серебряное блюдо с еще теплыми бисквитами.

Она вдохнула запах и улыбнулась.

— Чай, фрукты… Бисквиты…

— Ангел, я не заваривал чая.

С глубоким вздохом она раскрыла глаза, прогоняя сновидения туда, где им надлежит находиться. И сразу же увидела яркий, желтый свет утра.

А потом увидела его.

Дэн, только что принявший душ, в джинсах и черной тенниске, невероятно красивый, возвышался над ней, тревожа самые потаенные глубины ее существа.

У нее закружилась голова. Вчерашний день — вот все, что она может вспомнить. Душ, прикосновение ладоней, ужин и сон — сон в кровати этого человека, под простынями, хранящими его запах. При этой мысли она ощутила жар.

— Бисквиты тоже не я делал, — сообщил он.

— А что, я говорила? — спросила она, протирая сонные глаза.

Бровь Дэна взметнулась вверх.

— Вы сделали заказ относительно завтрака.

— Неправда!

Дьявольская улыбка тронула уголок его рта.

— А я боялся, что вы сделали заказ.

А если она делала заказ, то что еще сказала? Да и как долго он находится около нее?

— Я задремала.

Он небрежно кивнул.

— Может, вы вспоминали…

— Вроде нет…

— Может быть, вы вспомнили, что у вас есть служанка или что-то в этом роде.

— Смешно.

Однако это предположение не показалось ей странным или немыслимым. Глядя на мягкие линии бревенчатого потолка, она постаралась вспомнить хоть что-нибудь: любимую еду, имена родителей… Своего друга.

Дэн в задумчивости пожал плечами.

— Служанка, выговор, высокомерные замашки… И при этом вы открыты и честны. Мне представляется, что живете вы не в Соединенных Штатах.

— Я не знаю.

Ее голова наливалась свинцом — от безысходности.

— И все же вы бродите здесь в горах одна. С чего бы?

Головная боль уже прошла, но шрам над бровью еще давал о себе знать. Головокружение мешалось с тяжестью на сердце.

— Если вы не возражаете, давайте сделаем перерыв с вопросами. Может, продолжим после завтрака?

— Отлично. Но у нас нет ни чая, ни бисквитов.

Она отбросила простыни и уселась на краю кровати.

— И что же? Я для себя что-нибудь сделаю. И для вас, если вы еще не…

— Если честно, я еще не…

— Превосходно.

Он скептически прищурился.

— Вы умеете готовить?

Она поднялась и смерила Дэна гордым взглядом.

— Конечно.

Умеет ли она готовить? Собственно, ответа на этот вопрос у нее нет, и ничто в этой кухне не подсказывает, как ответить. И не приходят на память названия кухонных инструментов и их предназначение.

Ничего, очень скоро станет ясно, обладает ли она какими-либо кулинарными талантами.

— Что у вас в кухне есть? — поинтересовалась она. — Яйца, ветчина?..

— Прежде чем войти в новую роль, скажите, как вы себя чувствуете сегодня утром.

Она осторожно дотронулась до шрама.

— Болит чуть-чуть, а вообще я в полном порядке.

— Угу. Значит, в полном порядке?

— Да. Вам не кажется, что я выгляжу лучше?

Его взгляд скользнул по ее фигуре, и ей показалось, что на ней ничего нет. Как ни странно, это ее нисколько не смутило, напротив, по жилам разлилось незнакомое, но удивительно приятное чувство.

— Мы поедем сегодня в город?

— Думаю, нет. Вчера я пролистал справочник по оказанию первой помощи. Там сказано, что при вашем повреждении нужно пробыть в покое не меньше сорока восьми часов. А идти далеко. Слишком далеко для вас.

— Я могла бы поехать верхом, — возразила она.

Дэн покачал головой.

— У меня только один конь, и он тоже пока не в форме.

— Тогда завтра?

— Да, завтра.

Дэн, высокий, ослепительно красивый, стоял в пяти шагах от нее, прислонясь к стене, и в его глазах она читала историю его боли, недоверия, тоски. И в этот момент ей больше всего на свете захотелось подбежать к нему, упасть в его объятия. Невероятно мощное влечение к человеку, которого она едва знает. Но это реальность. Несмотря на его резкий тон, он нравится ей, кажется родным. Оба они позабыли о своем прошлом — он по своей воле, она невольно.

Какое-то тепло охватило их, и исчезло тревожное напряжение.

— Мне нужно выйти, нарубить еще дров. Боюсь, сегодня к вечеру опять похолодает.

Понятно, в эту ночь их согреет только камин.

— Тогда я пойду на кухню, приготовлю что-нибудь вкусное.

Он оттолкнулся от стены и направился к выходу.

— У двери есть огнетушитель.

— Очень остроумно.

Когда Дэн вернулся в дом с охапкой дров, языки пламени не лизали входную дверь, а вот дыма хватало. Из окна кухни выплыло темное облако, послышался громкий кашель.

Не раздеваясь, Дэн бросил дрова и кинулся в дом.

Его гостья стояла у плиты, силясь разогнать дым, поднимавшийся от двух сковородок. Уже через две секунды Дэн оказался рядом с ней.

— Что здесь творится?

Обернувшись, она мрачно посмотрела на него.

— Вы будете довольны.

— Что вы хотите этим сказать?

— Вы были правы. — И добавила, печально опустив голову: — Наверное, я все-таки не умею готовить.

Она повернулась, и фиалковые глаза воззрились на него. Она была так обескуражена, что он не мог удержаться от смеха.

— Почему вы смеетесь? — Она указала на сковородки. — Взгляните на яйца, они же черные, как зола в камине! А это?

Он посмотрел ей за плечо и увидел какие-то обуглившиеся и все еще дымящиеся кусочки.

— Что это было?

— Ветчина.

— Серьезно?

— Конечно, серьезно!

— Выглядит не так плохо, — слукавил Дэн.

— Правда?

Она опять повернулась к нему, и в глазах мелькнула тень надежды.

— Правда.

— И вы даже решитесь попробовать?

Вот, значит, что он получил за свою доброту! Ему сразу вспомнилось, как Джош, один из сыновей его приемных родителей, упрашивал его поесть такос в грязном местном ресторане. Джош любил эту забегаловку, готов был обедать там ежедневно. Целых два дня он умолял Дэна, сулил ему мраморные шарики, обещал выполнить все его пожелания. Ребенок мог бы со временем сделаться хитроумным демагогом, но судьба уготовила Джошу лучшую долю.

Как бы то ни было, семилетнему Дэну довелось отведать любимое блюдо Джоша. И сейчас желудок у него заурчал при воспоминании. Говяжье такое заставило его молиться фарфоровому идолу на протяжении трех суток.

Но то было старое, возможно, испорченное мясо, Ангел же сожгла вполне свежие продукты. А еще однажды он провел семнадцать часов в кабине грузовика вместе с Рэнком Роном Ханникаттом, дожидаясь появления беглого заключенного. Так что нынешнее испытание должно стать для него просто забавой.

Он взял вилку и поднес ко рту кусок темной яичной массы. Да, хруст получился что надо!

Можно было бы и поперхнуться скорлупой, но Дэн вовремя скрыл недоразумение. Во всяком случае, так ему показалось.

— Не так плохо, Ангел.

Впрочем, не так уж она глупа. Глаза у нее увлажнились, в них появилось отчаяние.

— Мне так жаль… Простите меня. Мне нужно ненадолго на свежий воздух.

— Ангел!

Она не ответила. Она уже вышла из кухни.

— Подожди же секунду.

Распрямив плечи, она лишь ускорила шаг и вышла на тропинку. Сосновая хвоя зашуршала под ногами. Дэн догнал ее и прижал к ближайшей сосне.

— Стой.

Это слово прозвучало по-полицейски решительно.

Только тогда она остановилась. По щекам текли слезы.

— Зачем?

У него сжималось сердце, когда он смотрел на нее, страдающую, с горящими щеками, с опущенными руками. Давно он не видел плачущей женщины, — если не считать несчастных беглянок, пойманных и ожидающих решения своей судьбы.

Даже в детстве слезы были для него диковиной. В доме его приемных родителей плакать не полагалось. Выплакаться — в случае необходимости — можно было разве что ночью, в постели. И беззвучно.

Он смахнул слезы с ее щек.

— Ангел, яйца — это же ерунда.

— Для меня — нет.

— Да всем случается споткнуться.

— Даже вам?

— Постоянно.

Она опустила глаза.

— Я же не только о завтраке.

Дэн взял ее за подбородок и приподнял ей голову.

— Тогда что же?

Сквозь ветки сосны солнце освещало ей лицо, бросая на него светлые пятна. И она ответила:

— Моя память. Дэн, я боюсь.

— Естественно.

— Мир сейчас кажется чересчур огромным. — В ее взгляде читалась мольба о понимании, об утешении, об ответах на ее вопросы — или обо всем сразу. — А если я никогда ничего не вспомню?

— Ангел, иди сюда.

Отбросив всякое благоразумие, он притянул ее к себе, крепко сжал и вдохнул ее свежий запах. Никогда он не относился к типу утешителей, но эта женщина нуждалась в утешении.

Она опустила голову ему на грудь, он осторожно гладил ее по спине, и она тяжело дышала при каждом его движении. Ему захотелось попросить ее не дышать так шумно, не прижиматься так, но вместо этого он зачем-то произнес глупейшее обещание:

— Мы еще узнаем, кто ты. Я не допущу, чтобы с тобой случилось что-нибудь плохое.

Она подняла на него расширившиеся глаза.

— Ты обещаешь?

Дэну показалось, что его грудь вот-вот разорвется. Он не хочет быть в долгу у кого бы то ни было, не хочет ни за кого отвечать, никому покровительствовать, стараться ради кого-то.

Обещание? Да разве она понимает, о чем просит?

Нет, конечно.

Но она смотрит на него, приоткрыв рот, ждет, а он тщетно борется с силой, что внезапно поразила его. Его тянет узнать ее вкус, он почти готов сказать себе, что обретет покой. И никогда в жизни он не испытывал столь сильного желания.

Дэн опустил голову, но остановил себя, губы замерли в нескольких дюймах от ее рта. Желание боролось с демонами из прошлого.

Если он намерен помочь ей, защитить, тогда физический контакт неизбежен. Без каких-либо вопросов.

Она облизнула языком нижнюю губу и вскинула подбородок, приглашая в рай.

Он опять привлек ее к себе, зарылся лицом в ее волосы и прошептал:

— Обещаю.

Часы на стене конюшни пробили девять часов вечера, а они все не могли успокоиться. Ангел чувствовала интимность в том, как Дэн наблюдал за ее хлопотами в стойле, в том красноречивом молчании, что царило за ужином, в том жаре, что пронизывал ее, когда он находился рядом.

Ее мысли вернулись к единственному фрагменту прошлого, который уцелел в ее памяти. К тому мгновению под величественной, залитой солнцем сосной, где Дэн обнимал ее, а его губы были так близко, готовы были поцеловать ее. Но он ее так и не поцеловал.

Отчего? Остается только гадать. Оттого ли, что она утратила память? Или же из-за чего-то большего? Может, все дело в той боли и неутоленном желании, которые она читает в его глазах?

— Вот сено для его кормушки.

Ангел едва не выронила вилы на пол стойла Ранкона.

— Извини.

Озорной блеск мелькнул в глазах Дэна, когда он кивнул в сторону коня.

— Тебе не передо мной надо извиняться.

Она послала прекрасному жеребцу ослепительную улыбку.

— Прости меня, Ранкон.

Конь весело заржал и тряхнул головой. Ангел пододвинула к нему вечернюю порцию сена.

— Он тебя прощает, — отозвался Дэн, отводя коня в сторону. — На этот раз.

Теперь она не удержалась от смеха.

— Я так рада!

Затем Дэн расчесал гриву коня, и они с Ангелом вместе вернулись в дом, прогулявшись под звездным небом. Предсказанный Дэном холод уже наступил, поэтому, пока он разжигал огонь в маленькой уютной комнате, Ангел задалась вопросом: исполнится ли его другое, невысказанное предсказание?

Только ли камин будет согревать их ночью?

Когда она вошла в гостиную, Дэн уже застилал диван. Она не стала его отвлекать от этого занятия (впрочем, час был еще далеко не поздний) и остановилась около небольшой книжной полки возле камина. Детективы, детские книжки. Она замерла.

Сверху на полке лежал толстый том с пожелтевшими страницами — его явно немало читали. «Гроздья гнева».

Она взяла книгу в руки.

— Что это?

Он обернулся, прищурился.

— Похоже, книга.

— Сама знаю, что книга. — Хихикнув, она приблизилась к Дэну. — Это твоя?

Он отложил подушку и простыни, взял в руки книгу.

— Надо полагать.

Она уперла руки в бока.

— Почему я не могу получить простой ответ?

— Можно ответить: «Потому что»?

— Нет.

— Тогда — «такой уж я парень».

— Именно вот такой?

Он не стал отвечать, а только пробормотал, отвернувшись:

— Книга все-таки моя, договорились?

И вновь занялся постелью.

А она-то и не знала, что он за парень. Да, он выручил ее, позаботился о ней, накормил. Но вне этих стен — кто он? И почему не желает рассказать ей что-нибудь о себе?

— Дэн…

— Да?

— Откуда мне знать, что ты хороший парень, а не скверный?

Наступило молчание.

— Ну не знаешь, и что?

— А ты ведь и сам не знаешь?

Он посмотрел на нее через плечо: губы поджаты, в темных глазах настороженность.

— По-моему, я перелил уксуса в салат.

Под этим взглядом решимости у нее поубавилось, но она все еще была готова стоять до последнего.

— А мне кажется, в самый раз.

— Ангел, тебе не пора в кроватку?

Она обошла его и присела на край дивана.

— Пока нет.

— Ты сидишь на моем спальном месте.

— Ага. — Она погладила сиденье рядом с собой и тут же взмолилась о том, чтобы ее жест не показался Дэну чересчур вызывающим. — Может, почитаешь?

— Опять начинается?

— Ну почитай немножко. Вслух.

— Да нет же!

— Дэн, пожалуйста…

— Нет.

— Мне сейчас очень нужно отвлечься.

Глядя в эти влажные фиалковые глаза, Дэн чувствовал, как его брови сходятся у переносицы. Отвлечься? Она дразнит его? Он швырнул на диван подушку, которую сжимал в руке. Если Ангелу нужно отвлечься, он может предложить ей парочку других способов.

Но он не намерен давать уроки женщине, потерявшей память и подействовавшей на него так, как ни одна женщина со времен его первых дней в полицейской академии.

Он присел рядом с ней и взял из ее рук книгу. Чтение — бесконечно более эффективный способ поучить ее.

— Если ты кому-нибудь расскажешь…

Она улыбнулась.

— Да кому мне рассказывать?

— Я не шучу.

— Ладно, вот тебе крест.

Словно волк, высматривающий газель, Дэн следил, как ее пальцы, описывающие крест, дотронулись до одной груди, потом до второй. Голод охватил его, голод и волнующие вопросы. Какова на ощупь ее кожа? А манящая тяжесть ее груди? И что можно испытать, ощутив в ладони ее сосок?

Мучительные мгновения миновали, и он заставил себя отвести темный взгляд, вынудил себя раскрыть книгу.

— Пятая глава, — почти прорычал он.

Не прошло и получаса, а ее голова легла ему на плечо, дыхание сделалось ровным и теплым. Дэн возблагодарил судьбу.

Он на руках отнес ее в спальню, откинул одеяло, опустил ее на кровать, укрыл и уселся в старое кресло-качалку.

Лунный свет лился на фарфоровую кожу, освещал длинные ресницы и неотразимые губы. Шрам на лбу побагровел и тем не менее не портил ее. Да, пожалуй, ее ничто не могло испортить.

Он откинулся на спинку кресла и вытянул ноги, скрестив лодыжки. Несколько минут он тихо смотрел на нее, чтобы убедиться, что она не вскочит в ужасе, пробужденная каким-нибудь кошмаром. Ведь он пообещал защищать ее.

Но вскоре у него веки сомкнулись.