XVII

Назавтра, встретив приятелей, Рыбий Пуп с напускным равнодушием поведал им о своем приобщении к таинствам плоти, но, как ни огорчительно, его новость не произвела того впечатления, на какое он рассчитывал, потому что Сэм и Тони объявили, что и они в эту же ночь вторглись в заповедную область, имя которой Женщина. Все четверо больше, чем когда-либо, держались вместе, ища друг у друга нравственной поддержки, делились признаниями, обменивались советами и, делая вид, будто не придают особой важности своим подвигам, каждым подчеркнуто небрежным жестом наивно выдавали свое возбуждение.

Рыбий Пуп осваивался со своим новым положением; карманные деньги, свобода от мелочных материнских придирок, уважительное отношение Тайри — все это придавало ему изрядную уверенность в себе. Единственное, чем Эмма теперь позволяла себе выразить свое несогласие по какому-либо поводу, были слова: «Мне ничего не остается, как только молиться за тебя, сынок». Неизвестно, что ей сказал Тайри, добытчик и непререкаемый диктатор в собственном доме, но только это подействовало.

Более смышленый по природе, чем отец, Рыбий Пуп быстро смекнул, как употребить побуждения, которыми движим Тайри, в целях, о которых Тайри не имел и представления. Вынужденный считаться с Тайри, оттого что у Тайри есть деньги, он сдерживался, не позволяя себе открыто проявлять враждебное отношение к нему, строя свое поведение на внешней видимости сыновнего почтения. Страшнее Тайри для него был мир белых, который Тайри в какой-то степени сумел подчинить себе. Подсознательно Рыбий Пуп рассуждал так: «Ты, папа, черный, и по твоей милости я очутился во враждебном мне мире белых людей, с которыми ты на позорно унизительных условиях заключил мир. И потому я воспользуюсь тобою, как щитом, который будет ограждать меня от этого мира, и, поступая так, буду знать, что я прав».

Он твердо решил не просто бывать с отцовского дозволения у женщин, но добиться для себя права приходить и уходить, когда ему заблагорассудится. Хитроумная тактика родилась и созрела в несмелом, но мятежном его сердце, и, руководствуясь ею, он с доскональной изощренностью осуществлял свои набеги на отцовский кошелек, ловко играл на страхах Тайри, выдаивал из него как можно больше, но с таким расчетом, чтобы не вывести его из себя, хватив через край, и не прервать поток денежных поступлений. Он умел точно угадать тот неуловимый миг, когда пора прервать свои улыбчивые домогательства и, покаянно свесив голову, пробормотать слова извинения; знал, когда и как вновь двинуться на приступ, захватывая одно за другим все новые послабления себе, предусмотрительно отступая, едва лишь Тайри ощетинится, и нагло наступая снова, как только отец отвернется, уверенно полагаясь на то, что глубоко укоренившееся чувство вины удержит Тайри от чересчур суровых мер наказания.

Попытки Тайри сорвать с мира белых прельстительные покровы и обнажить его убогую сущность лишь увеличили в глазах его сына притягательную силу этого мира, ибо на каком еще примере мог Рыбий Пуп строить жизнь, что положить в ее основу, как не образ отца, любимый и одновременно отталкивающий, и те расплывчатые, неправдоподобно искаженные представления о мире белых, какие просочились к нему сквозь расовые барьеры? Черный пояс был для него чем-то вроде болота, позорной ямы, в которой он по вопиющей несправедливости обречен влачить свои дни. Как выкарабкаться из этого болота, как спастись из ямы? Этого он не знал.

Ни он сам, ни Тайри не предвидели, какую особенность прежде всего выявят в нем изменившиеся обстоятельства его жизни.

Рыбий Пуп никогда не блистал успехами в учении, и второй год с грехом пополам выезжал в школе на посредственных оценках. Теперь же, после крещения, полученного им в Вериных объятиях, то, о чем говорилось в учебниках, и подавно отодвинулось вдаль. Он знал, что не найдет в них даже упоминания о том, с чем будет вынужден столкнуться в жизни, а Тайри в первый же раз, как Рыбий Пуп пришел из школы к нему в контору, только подлил масла в огонь, объявив со свойственным ему хвастливым самолюбованием:

— Ни в одной школе Америки, Пуп, столько не узнаешь, сколько здесь, в моем заведении.

Рыбий Пуп промолчал, но до чего обескуражен был бы Тайри, если б мог знать, с каким горячим одобрением принял сын его слова!

До сих пор он добирался в школу сам, но теперь Тайри предложил, что будет каждое утро подвозить его на машине по дороге в свое заведение.

— Слушай, Пуп, — в то первое утро Тайри был с ним задушевно откровенен, — мне тут нужно еще заехать кой за кем. Одна молодая женщина… — Он откашлялся. — Знакомая моя… Ты того… не обязательно рассказывать, что ты ее видел, понимаешь?

— Конечно, папа. Все понимаю, — быстро отозвался Рыбий Пуп.

— Ну да? — Тайри усмехнулся.

— Меня, пап, твои дела не касаются.

— Правильно, молодец. — Тайри был доволен. — Если кто будет спрашивать, ты про меня ничего не знаешь.

Так вот почему Тайри никогда до сих пор не подвозил его в школу! Он заезжал за знакомой и не хотел, чтобы это стало известно. Ну и ну. С каждым часом обнажались скрытые пружины, которые приводили в движение мир взрослых. Машина остановилась перед каркасным домом, стоящим поодаль от тротуара.

— Едва ли ты ее знаешь, — сказал Тайри, трижды просигналив автомобильным гудком. — Ее зовут Глория Мейсон.

Минуту спустя из дома показалась молодая мулатка и, торопливо стуча каблуками, покачивая бедрами, направилась к машине. Глаза и губы у нее были подкрашены.

— Впусти-ка ее, Пуп, — велел Тайри.

Рыбий Пуп выскочил из машины и придержал дверцу. Женщине было лет двадцать шесть. Пышногрудая, смешливая, с золотистой кожей и карими веселыми глазами — у него прямо дух захватило. И нарядная, он еще никогда не стоял с такой рядом.

— Познакомься, Пуп, это Глория, — представил ее Тайри.

— Очень приятно, — сказал Рыбий Пуп.

— Рада с тобой познакомиться, Пуп. — Глория пожала ему руку и села в машину. — В школу едешь? — сказала она, взглянув на его учебники. — Много приходится заниматься?

— Порядком, — протянул Рыбий Пуп. Он сел рядом, держась поближе к дверце.

Машина тронулась. Счастливый человек Тайри, думал Рыбий Пуп. Что захочет, то и делает. Но ничего, настанет день, когда и у него так будет. Удивительно разговаривает эта Глория, совсем не тем плаксивым голосом, каким обыкновенно говорят черные. Голову держит высоко, четко произносит слова, вся ее повадка дышит уверенностью. В голове пронеслась мысль о Вере и слова Тайри, что когда-нибудь, вспомнив ночку у Мод Уильямс, он будет помирать со смеху! Он вел себя с этой потаскушкой Верой как с принцессой, но теперь ему не нужно доказывать, что с нею нечего больше встречаться, — он найдет себе гораздо лучше.

Глория повергла его в замешательство не только тем, что походила на белую женщину, но и тем, что держалась как белая. Постой, что значит держаться как белые? Она прекрасно держится. Ну а что значит прекрасно? Да уж во всяком случае, черная женщина так держаться не будет. В чем же разница? Он вспомнил, как в давно минувший вечер подрался с Сэмом под газовым фонарем на углу и как Сэм говорил, что такое черные люди, а что — ниггеры… К этой Глории, во всяком случае, никак не подходит такая кличка. Она ведет себя в точности как белые продавщицы из больших магазинов в центре города, куда он ходит покупать галстуки.

Рыбий Пуп был в состоянии судить о Глории лишь по меркам Черного пояса, а в эти мерки она не укладывалась. Волей-неволей приходилось подбирать ей сравнения, основываясь на том, что ему удавалось украдкой подглядеть в мире белых. Рядом с этой Глорией, у которой лицо просится на рекламную картинку, Вера выглядела бы дешевой девкой. Опять он увидел полицейскую машину, белую официантку, подающую прохладительный напиток полицейским, которые угрожали его кастрировать, вспомнил, как давился непрожеванным клочком бумаги с фотографией улыбающейся белой красотки, и совсем запутался.

— Приехали, Пуп, — сказал Тайри. — Вылезай.

Рыбий Пуп вышел из машины и захлопнул дверцу.

— Пока, пап. — Он посмотрел на Глорию. — Счастливо.

— До свидания, Пуп, — с улыбкой сказала Глория.

— Слышь-ка, Пуп. — У Тайри лукаво заискрились глаза.

— Чего?

— Как тебе Глория?

Рыбий Пуп даже вздрогнул. Тайри словно читал у него в мыслях. На него накатила отчаянная бесшабашность.

— Обалдеть можно. — Он двинулся к школе, слыша, как вслед ему несется смех. Рыбий Пуп обернулся и завистливо посмотрел, как машина скрывается за углом. Да, вот это женщина!

— Эй, Пуп!

Он повернул голову. К нему со стопкой учебников в руках, скаля зубы, шел Зик.

— А, привет, — сказал Рыбий Пуп.

— Это кто сидел с твоим папой? — спросил Зик, глядя на него во все глаза. — Объедение!

— Будь здоров девочка, да? — восхищенно сказал Рыбий Пуп.

— И где только он откопал такую.

— Интересно, сестренки нет у нее? — Рыбий Пуп завел вверх глаза.

— Ох, я бы такой не дал скучать.

Зазвенел звонок на уроки.

— Айда, опоздаем, — смеясь, позвал приятеля Рыбий Пуп.

— Ну его на фиг, давай смоемся, — неожиданно предложил Зик.

Это звучало заманчиво. Рыбий Пуп встрепенулся.

— И чего будем делать?

— Я знаю, куда сходить, шикарно проведем время. — Зик подхватил приятеля под руку и потянул за собой. — У знакомой твоего папаши такая упаковочка, что ни один предмет не полезет в голову.

Они шли в тени раскидистых, отягощенных густою листвой персидских мелий. Рыбий Пуп не первый раз прогуливал школу, но никогда еще ради того, что имел в виду Зик.

— Куда мы идем? — спросил он.

— В «Пущу», куда ж еще.

— Да там закрыто, голова!

— А вот и нет, — с уверенностью сказал Зик. — Там круглые сутки открыто. Надо только постучаться с черного хода.

— Ну посмотрим.

Хорошо, стряхнув с себя тягостную повинность отбывать часы на скучных уроках, шагать утром по солнечным улицам, видеть, как торопятся к рабочему месту у плиты в белых домах черные девушки, как тащат туго набитые сумки черные почтальоны и черные дворники длинной метлой сметают в кучу палые листья. Тонкая пыль, рассеянная в воздухе, несла с собою аромат земли.

— А кто хозяин этой самой «Пущи»? — спросил Рыбий Пуп.

— Доктор Брус, — сказал Зик. — Только про это мало кто знает. О докторе пошла бы дурная слава, если б узнали, что он промышляет живым товаром. Девочек в «Пуще» — навалом… Заправляет там негр, по кличке Брюхан, мужчина крутой, но для тебя он всегда расстарается.

Слова Зика воскресили знакомое видение: безжизненное тело Криса под незащищенной электрической лампочкой, и доктор Брус объясняет, как Крис встретил смерть. Значит, доктор втихую зарабатывает на «Пуще» тем же манером, как Тайри — на «Номерах» Мод Уильямс!

— Часто ты там бывал? — спросил Рыбий Пуп.

— Всего раз. Хватит, чтоб захотелось еще.

Дойдя до городской окраины, они свернули на мощеную дорогу, проложенную в густом лесу, прошли милю и за крутым поворотом увидели громоздкое, похожее на большой сарай строение, к которому вела уже грунтовая дорога. Со всех сторон, растопырив увешанные космами серого мха ветви, его обступили дубы и вязы, рядом с которыми дом выглядел игрушечным. Вокруг щетинились заросли бурьяна. Там и сям, отливая мрачной зеленью вощеных листьев, насыщая воздух приторным запахом мертвенно-белых призрачных цветов, стояли магнолии. Дверь спереди, дверь сзади, высоко над ней — крошечное слуховое окно, и больше ни окон, ни дверей; бревна и доски, образующие остов здания, отстояли друг от друга дюймов на пять, обшивка же была выполнена из материала, необычного как по фактуре, так и по замыслу. «Пуща» работала только в летнее время, и с крутизны ее сверкающей железной кровли густо перевитыми плетями свисал серый мох, окаймляя по карнизу всю крышу и сплошь покрывая с четырех сторон стены здания — праздничное убранство, придающее этому полуамбару-полудансингу живописное и дикарское своеобразие.

— И много денег приносит доку эта «Пуща»? — спросил Рыбий Пуп.

— Это, парень, золотое дно. — Зик покрутил головой.

— Что ж, док торгует живым товаром, твой отец — бакалейным, мой — гробами… Вещи нужные. Можно не бояться, что прогорим, — рассуждал вслух Рыбий Пуп.

— Вот именно. Кто без этого обойдется.

Зик вошел на ступеньки заднего крыльца, и Рыбий Пуп уловил приглушенные звуки рояля — кто-то наяривал буги-вуги.

— Ловко шпарит, — невольно поддаваясь музыке, уронил он.

— Ух и повеселимся, чертям станет тошно, — промурлыкал Зик, раскачиваясь в такт музыке, и три раза постучал в дверь.

— Девочки-то здесь чистые? Или какие на каждом углу?..

— Что ты, здесь девочки с гарантией.

— Это в каком смысле?

— Подцепишь сифилис или еще что, док тебя вылечит за так.

— Ей-богу?

— Серьезно. И потом, учащихся здесь обслуживают со скидкой.

— Мамочки мои родные! — прыснул Рыбий Пуп. — Не отстает док от жизни!

Дверь открыл грузный черный мужчина высокого роста, с красными воспаленными глазами, в грязном белом фартуке.

— Зик, привет.

— Здоров, Брюхан.

— Это кто же, дружок твой? — спросил Брюхан, подозрительно покосившись в сторону Пупа.

— Рыбий Пуп, сын Тайри, — представил приятеля Зик.

Брюхан округлил глаза, его лицо просветлело.

— Скажи на милость! Дождались! Ну заходи, кавалер. Давным-давно пора.

Они вошли в тесный коридорчик, откуда вела наверх крутая лестница. Под лестницей были как попало навалены бочонки, ящики из-под пива.

— Про тебя уже тут спрашивали, Пуп, — сказал Брюхан.

— С чего бы это?

— Ну как же, сынок Тайри. Сколько девочек только того и ждут, чтобы с тобой познакомиться.

— Тогда скажите, пускай приготовятся, я — вот он, — пропел Рыбий Пуп.

Все рассмеялись. Брюхан повел их наверх, в главное помещение — огромный зал с высоким потолком, пропахший пивом и затянутый сизым табачным дымом. Железное перекрытие крест-накрест оплетали изнутри связки мха. Посреди зала лениво топтались три пары танцующих; костлявый черный музыкант в рубахе и без пиджака, поставив рядом с собою стакан виски и не выпуская изо рта сигарету, барабанил по клавишам. За столиками сидело десятка два девушек.

— Видал? — Зик повел головой в их сторону.

— Да, брат ты мой. — Рыбий Пуп протянул Зику сигареты. — Закуривай.

— Что будем пить? — спросил Брюхан.

— Тащи пару пива, — распорядился Зик. Он чиркнул спичкой, поднес ее Пупу, закурил сам и, не погасив, кинул через плечо на пол.

— Эй ты, соображаешь? — крикнул Брюхан, затаптывая тлеющую спичку. — Мох-то сухой, как черт-те что. Нам только пожара не хватало.

Он отошел, переваливаясь, и приятели, сев за столик, стали оглядывать девиц. Скрипнули стулья по дощатому полу, три девушки в тесных, обтягивающих грудь тонких свитерочках встали и, не торопясь, направились к ним. По клавишам рояля плясали звуки буги-вуги.

— Потанцуем? — слабо улыбнувшись, спросила одна, высокая, с очень светлой кожей.

— Надо бы сперва промочить горло, — сказал Рыбий Пуп. — Выпьете с нами пивка?

— Спасибо, — хором ответили все три.

— Присаживайтесь, — пригласил Зик, с усмешкой рассматривая девушек.

Они сели. Одна — низенькая, черная как смоль толстуха. Другая — пухлая, с желтой кожей. Третья — та, что заговорила первой, была стройна, как тростинка, и почти белокожа.

— А вы, видать, свои мальчики, — улыбаясь, отметила чернокожая.

— Прогуливаем? — спросила вторая, трогая их учебники.

— Почему, просто проходим анатомию, — сказал Рыбий Пуп.

Девушки захохотали, учуяв заработок.

— Остряки, — сказала толстуха и, оттопырив влажные губы, нацелила большие глаза на Зика.

Рыбий Пуп угостил девушек сигаретами; Брюхан подал пиво и проворно принес еще три бутылки.

— Меня зовут Глэдис, — сказала светлокожая.

— А меня — Рыбий Пуп.

Рыбий Пуп определил свой выбор с первого взгляда. Было жутковато, что Глэдис так похожа на белую, но он знал, что опасаться нечего, что она доступна, и это волновало его.

— А меня зовут Мейбелл, — сказала черная.

— Меня — Бет.

— В Дугласовской учишься? — спросила Глэдис.

— Ага, правда, недолго осталось.

— Кончаешь? Я тоже там кончала, четыре года назад.

— Не совсем так. Бросаю. Только пусть это будет между нами.

— Ох, я тебя понимаю, — смеясь, сказала Глэдис. — Сама была рада без памяти отвязаться от этих чертовых учителей.

— Чем же они тебе насолили?

— Познакомимся получше, скажу, — с горечью ответила она.

— Нет, ты скажи сейчас, — попросил он, наклонясь к ней ближе.

Она взглянула на него, помолчала и решилась:

— Учитель английского сделал мне ребеночка, — прошептала она ему на ухо. — Это он мне так хорошо объяснял про глаголы…

— Джефферсон?

— Он самый, подлец, — сказала она, глядя куда-то мимо печальными глазами.

Она нравилась ему все больше; она была не так хороша, как Глория, и все же он находил в них что-то общее. Во взгляде ее карих, влажных, почти неизменно опущенных глаз была боль и покорность судьбе, от всего ее облика веяло усталостью много испытавшего человека. Она по-хозяйски просунула руку ему под локоть.

— Потанцуем, не хочешь?

— Давай. — Рыбий Пуп повел ее на середину зала.

Прислушиваясь не столько к музыке, сколько к прикосновениям партнерши, Рыбий Пуп не обратил внимания, что Зик пошел танцевать с Бет. Обернувшись, он увидел, что Мейбелл сидит в одиночестве, заметил, как она вынула сигарету из его пачки. Музыка кончилась, и, ведя Глэдис назад к столику, он крикнул:

— Брюхан, еще четыре пива!

— Сию минуту! — отозвался из-за стойки Брюхан.

— А как же я? — с вызовом спросила Мейбелл, глядя ему прямо в глаза.

Над столиком повисла напряженная тишина. Мейбелл оказалась лишней, и по какой причине — было яснее ясного. С виноватым чувством Рыбий Пуп глядел в ее выпученные, налитые кровью глаза.

— То есть, я хотел сказать, пять бутылок, Брюхан! — поправился он.

— Не надо! Подавись своим поганым пивом! — Мейбелл презрительно скривила толстые губы.

— Мейбелл, — укоризненно сказала Глэдис, — мальчики выбрали, кого им хочется…

— Катись ты к дьяволу, сука белесая! — с неожиданной яростью завизжала Мейбелл и, вскочив из-за стола, с грохотом смахнула на пол бутылки. — Я не слепая покамест! Вижу, что выбрали! Польстились на белое мясо! Только вы-то шлюхи — не белые! Ниггеровы дочки, как и я! Просто им белей вас взять неоткуда, они и выбирают, что хотя бы похоже! — Она резко обернулась к Зику и Пупу. — Если вас так уж тянет на белое, что ж вы не ходите на тот конец города, там одним только беленьким и торгуют. Не хотите говорить? Тогда я вам скажу! Боитесь, что убьют, как собак! Сидишь с ними, сволочами, а они на тебя взглянуть гнушаются, сами черней гуталина, а подавай им желтое да белое!

— Но ты-то, Мейбелл, — черная, — через силу улыбнувшись, сказала Бет.

— И горжусь этим! — вскинулась Мейбелл.

— Тебе только и осталось, что гордиться, — негромко сказала Глэдис.

— Эй, что у вас тут за шум? — Брюхан поставил перед Мейбелл бутылку пива и тяжело затопал обратно.

Мейбелл перевернула бутылку вниз горлышком, и пиво пенной струей хлынуло на пол.

— На, лакай, — ядовито бросила она Пупу.

— Не стыдно, Мейбелл? — сказала Бет. — Выливаешь чужое пиво…

— Напилась и завидует, вот и все, — сказала Глэдис.

— Кому — тебе, белохвостая сука? — злобно огрызнулась Мейбелл. — Никогда в жизни я тебе не позавидую.

Звуки буги-вуги умолкли. Рыбий Пуп еле сдерживался, в руки ему словно вставили стальные пружины — подняться бы сейчас и двинуть эту девку кулаком по потной черной роже. Все понимали, что происходит, он это знал, но зачем говорить об этом вслух. Стыдно, когда про такое говорят вслух.

— Дай людям быть, с кем им нравится, — прорычал он.

— Во-во! — немедленно подхватила Мейбелл, нагибаясь к нему через стол и брызжа пьяной слюной. — Дали ему белые Джимом Кроу по черной заднице, так нет же, ему все мало!

— Шла бы ты, а, Мейбелл? — сказала Бет. — Уши вянут от этих разговоров!

— Я здесь такое же право имею находиться, как ты, желтая тварь! — визжала Мейбелл.

— Я тебе не тварь. — Бет встала.

— А я и не говорю — тварь. Я говорю — желтая тварь!

Зик потянул Бет обратно на стул.

— Убирайся, черная зараза, чтоб я тебя больше не видела! — крикнула Бет.

— Верно! Черная! — пронзительно вопила Мейбелл. — И кабак этот — для черных! Не нравится здесь — ступай в кабаки для белых… что не идешь? А то, что ходу нет! И рада бы, да не подступишься!

— Черт знает что, — буркнул Рыбий Пуп. — С меня хватит.

— А ты не стесняйся, сердечный! — мигом перекинулась на него Мейбелл. — Я хоть и женщина, но с таким, как ты, справлюсь, будь спокоен!

— Брюхан! — позвал Рыбий Пуп.

— Зачем беспокоить человека? — не унималась Мейбелл. — Самому, что ль, слабо?

— Я здесь! — Брюхан вперевалку подошел к столику, глаза его смотрели недобро. Он тоже был черный. — Что тут у вас стряслось?

— Уберите отсюда эту девку, покуда я ей не съездил, — сказал Рыбий Пуп.

— Съезди! Попробуй только!..

— Не хотите, чтоб она сидела за вашим столиком? — спросил Брюхан, хотя спрашивать было излишне.

— С нами уже сидят две девочки, — беспомощно объяснил Зик.

— Девочки? — на весь зал разнесся полный яда голос Мейбелл. — Ха-ха! Скажи лучше — проститутки! — Она повернулась к Бет. — Я — проститутка, и ты — такая же! — Она опять обратилась к Зику: — Все у нее то же самое! На ощупь — одно и то же. Одинаковая сласть. По-твоему, у ней все лучше, потому только, что белей, так ведь не белое все равно. Своего же цвета стыдишься! Заклинились на белом, дураки черные, вот и хапают, что для них понаделали белые в Черном поясе! Валяйте, подонки, подбирайте объедки после белых!

— Все, Мейбелл, хватит, — спокойно сказал Брюхан.

— Ты еще будешь на меня гавкать, черный пес, — набросилась на него Мейбелл.

Кинув поднос, Брюхан подскочил к ней, ухватил одной рукой за шиворот, другой — за ногу и без особой натуги вскинул вверх.

— Опусти сейчас же! — визжала Мейбелл, барахтаясь и молотя руками воздух.

— Вышвырни отсюда эту стерву! — крикнул кто-то.

— Вышвырни вон! — подхватили другие.

Держа Мейбелл на поднятых руках, словно подушку, набитую перьями, Брюхан пошел через зал. Мейбелл брыкалась и рыдала, барабаня кулаками по его спине. С клавиш рояля опять полетели звуки буги-вуги. Один из официантов, забежав вперед, открыл Брюхану дверь, и тот стал спускаться по лестнице.

— Пошла вон, и, пока не протрезвишься, чтоб не показывалась! — донесся голос Брюхана. Хлопнула дверь, и он вернулся. — Нализалась, и все дела.

— Язык у нее без костей, — сказала Глэдис.

— Выпьем-ка лучше еще пива, — сказал Зик.

— Точно, — поддержал его Рыбий Пуп.

Тяжелой поступью подошел Брюхан, неся еще четыре бутылки.

— Ну, порядок теперь?

— Нормально, — сказал Рыбий Пуп.

Но понадобились еще три бутылки, чтобы смыть изо рта привкус услышанного от Мейбелл. После он уже был под хмельком, и ему стало все равно, и в самое время Глэдис, прижавшись к нему, когда они танцевали, спросила шепотом:

— Пойдем со мной, хочешь?

— Деньжат при себе маловато, девочка.

— Я тебе ничего не говорила про деньги. Приходи ко мне почаще, больше мне ничего не надо. Я ведь одна…

— Договорились, пойдем. Ты мне нравишься.

— И ты мне.

— Живешь далеко отсюда?

— Две минуты ходу.

Рыбий Пуп обернулся к Зику.

— Мы пошли!

— Мы тоже уходим, — сказал Зик.

Рыбий Пуп расплатился за пиво, и они вчетвером вышли наружу, щурясь от солнца. Вышли и остановились от неожиданности. Черная Мейбелл, откинув точеную черную голую ногу, согнутую в колене, уютно положив голову на полную руку, лежала ничком на траве, куда ее бросил Брюхан. Толстые губы ее приоткрылись, щеки увлажнились от пота, она похрапывала, и солнце било ей прямо в лицо.

— Господи! — вырвалось у Бет.

— Брюхан! — позвала Глэдис.

Брюхан показался на пороге.

— Забери эту поганку с солнца, — скомандовала Глэдис.

Брюхан глянул и почесал в затылке.

— Черт, а я думал, она ушла! А она — нате вам, где ее кинули, там и уснула… Лежит себе, отсыпается — чистый младенец, верно? Проснется, будет как шелковая.

Он взял Мейбелл на руки и потащил в дом.

— Бедненькая, — сказала Глэдис и, обняв Пупа за пояс, пошла с ним по тропинке.

— Ой, а учебники! — воскликнул Зик, останавливаясь.

— Ничего, полежат пока у Брюхана, — сказала Глэдис. — Не волнуйся. Никто не стащит ваши учебники, потому что никто здесь никогда не читает…

 

XVIII

Рыбий Пуп проснулся. В затененной комнате стояла тишина, и, вдыхая теплый сырой воздух, он услышал, как по дранке барабанят капли дождя. В необъяснимой и внезапной тревоге он приподнялся на локте и огляделся кругом.

— Пуп, — долетел до слуха знакомый шепот.

— Глэдис. — Он облегченно вздохнул. — А я не сразу понял, где я есть.

— Хорошо дремалось?

— Угу. — Он зевнул.

В теплом сумраке его взгляд остановился на ее белокожем лице, на ее губах, еле тронутых грустной улыбкой, которую нечасто удавалось вызвать даже ласками, — улыбкой, рожденной, казалось, не радостью, а скорее неизбывной скорбью. На ней были только нейлоновые трусики, а в тусклом свете лампочки бутонами рдели соски на ее крепкой груди. Никогда и ни с кем он не знал такого покоя, как с нею, а между тем посреди этого покоя что-то неизменно точило его.

— Спал как убитый, — сказала она.

— Очень устал.

— Я люблю смотреть, как ты спишь, — тихо сказала она.

— Да? Интересно. — Он вскинул на нее глаза. — С чего это?

— Не знаю. Ты прямо как маленький, когда спишь.

Он фыркнул и по-кошачьи потянулся в полутьме.

— До сих пор на меня никто не любовался во сне.

— Неужели и впрямь никто? — лукаво спросила она.

— Я бывал до тебя с другими женщинами, Глэдис, но ни с одной не спал. — Он покаянно усмехнулся. — Знаешь, как водится:

Она засмеялась, не разжимая губ.

— У каждого мужчины есть женщина, которая смотрела, как он спит, — сказала она, глядя мимо него в пространство.

— Если только мама, когда я был маленький… Слушай, а пива не осталось? Пить охота.

— Приберегла для тебя холодненького. — Она вынула из оцинкованного ведра со льдом бутылку пива.

— Умница, — благодарно сказал он. Опорожнив бутылку наполовину, он поставил ее на стол возле кровати.

Глэдис, низко нагнув голову, чинила юбку; освещенные маленькой лампой, стоящей у нее под рукой, блестели шелковистые завитки ее волос, матово золотилась кожа. Рыбий Пуп нагнулся вперед и стянул со спинки стула свои брюки.

— Уже идешь? — спросила она.

Он не ответил. Достал из кармана четыре зеленые бумажки, протянул ей.

— Возьми, девочка, здесь тринадцать долларов… Десять от папы, и еще три выклянчил у матери.

Она встала, взяла деньги и сунула под дорожку на комоде.

— Спасибо, Пуп. Теперь будет чем заплатить за квартиру.

— Мало я тебе даю, я знаю, — сокрушенно сказал он.

Она отозвалась добродушно:

— Я не жалуюсь.

Ничего не было хуже этих минут, когда он давал ей деньги. Хотелось расспросить, хватает ли ей на жизнь — одеваться, есть, платить за жилье, давать матери, которая растит ее незаконнорожденного ребенка, но что спрашивать, если он все равно не может давать ей больше? Он знал, чем она зарабатывает, и гнал от себя мысли об этом, потому что от них был готов проклясть ее. Приходилось довольствоваться тем, что ему, по ее словам, отдают предпочтение. Ссутулясь на краю кровати, он силился превозмочь чувство вины перед нею, потому что не имел на него права. Как случилось, что она, такая красивая, угодила в этот омут?

— Глэдис, а у тебя отец жив? — спросил он вдруг, закуривая сигарету.

— Чего? — Она резко вскинула голову, склоненную над рукодельем, и распахнула ему темную глубину своих глаз. — Да, жив, — и опять согнулась над шитьем.

— И чем занимается?

— Торгует лесом.

— Он что, белый?

— Ага, — сказала она тихо.

— Не захотел взять за себя твою маму?

— Ты что это мне устраиваешь допрос? — В ее голосе слышалось раздражение.

— Я же не знаю тебя, Глэдис, — сказал он с затаенной мольбой. — Встречаемся, а я ничего о тебе не знаю…

— Чтоб белый женился на черной, да еще на Юге? — Иронический вопрос не требовал ответа.

— Могли бы и на Север податься. — Он старался говорить не слишком запальчиво.

— Он уже был семейный.

— Любил он твою мать?

Она долго не отвечала.

— А что это — любовь? — почти неслышно проговорила она наконец, не поднимая глаз.

— Он здесь в городе живет?

— Ага.

— Видитесь вы с ним?

— Да нет.

— И из семьи его ни с кем не встречаешься?

— Какое там. Они же белые. Я — черная…

— Ничего ты не черная, — сказал он, словно обвиняя ее в чем-то.

Дождь все стегал по крыше. Глэдис поднесла ткань к лицу, перекусила зубами нитку и, отмотав с катушки новую, стала вдевать в иголку, держа ее у самых глаз.

— Хорошо хоть здесь мама, есть на кого оставить ребенка. — Она завязала узелок на конце нитки.

— Я бы на твоем месте уехал на Север.

— Это зачем?

— Зажила бы тогда как хочется.

Она взглянула на него, удивленно приоткрыв рот.

— А я так и живу.

У него оборвалось что-то внутри. Значит, она смирилась с тем, что произошло! Она равнодушна к миру белых, не таит на него обиды за зло, которое он ей нанес. Вот он, не столкнувшись еще, по сути дела, близко с этим миром, уже ненавидит его. А может быть, нет? Ненавидит, когда начинает здраво рассуждать, а когда замечтается — любит… Разве он приставал бы к ней сейчас с расспросами, если б не преклонялся перед этим белым миром, не чтил бы его втайне?

— А где живет твой папочка, не знаешь?

Пальцы Глэдис вцепились в материю, она с горечью засмеялась сквозь плотно стиснутые губы.

— Как не знать, только в субботу ходила к ним обедать.

Он невольно рассмеялся тоже, но резко оборвал смех.

— Слушай, этот учитель, Джефферсон, знал, что у тебя отец белый?

— Что отец белый? — переспросила она. — Знал… Скажи, зачем ты все это выспрашиваешь? Может, я не нужна тебе больше?

— Ты же знаешь, что не в том дело. — Он досадливо поморщился.

Ну да, она боится, что не нужна ему, потому что родилась вне брака, потому что обстоятельства ее рождения свели в ней на нет принадлежность к белым. Он потушил сигарету и растянулся на кровати. Он знал, что ее почти никогда не тревожат мысли о мире белых, — зато его они не покидают. А расспрашивал он Глэдис потому, что и она, и ее мать, и этот, то ли существующий, то ли нет, белый мужчина, который ей доводится отцом, вошли смутными образами в его сознание, и он пытался проследить, каковы связи между этими образами и им самим, его жизнью. В тот первый день Мейбелл спьяну говорила, будто бы черные подбирают объедки после белых, которые сходятся с черными женщинами. По цвету кожи Глэдис была такая же, как белые, а между тем ей было до них дальше, чем ему, — так далеко, что она даже не давала себе труда думать о них. И конечно, учитель Джефферсон склонил ее к сожительству потому, что она почти белая и незаконнорожденная и за нее некому заступиться. Белый мужчина сошелся с черной женщиной, у черной женщины родилась внебрачная, почти белая, дочь, и, так как всем известно, что отец у этой незаконнорожденной, почти белой, девушки — белый, за этой девушкой стали увиваться черные мужчины. И у нее, этой почти что белой девушки, тоже родится незаконнорожденное дитя, за которое тоже не вступится ни белый, ни черный. Мужчин такая девушка себе найдет, мужа — едва ли.

— Тебе бы к закону притянуть этого Джефферсона, пусть бы его заставили заботиться о ребенке.

— Пуп, я ведь со многими гуляла, — откровенно сказала она, вздохнув. — Девочка от него, но как докажешь? Похожа на отца как две капли воды, жена Джефферсона и то про это знает…

Он закурил опять. Что-то станется с дочкой Глэдис? Ведь Джефферсон тоже светлокожий. Вырастет еще одна почти белая девушка, затерянная, как Глэдис, в черном мире.

— Верхний свет зажечь, мой хороший?

— Не надо.

Она встала и пошла в дальний угол комнаты — оттуда, из темноты, она казалась совсем белой. Из-за женщины такого цвета, как Глэдис, убили Криса.

— О чем ты, милый, задумался?

— А? Так, ни о чем.

Лицо женщины на снимке, которым он давился в полицейской машине, улыбалось — Глэдис улыбается редко.

— Глэдис, ты никогда не слыхала про парня, которого звали Крис Симз?

— Крис Симз? — медленно повторила она. — Н-нет… А что?

— Его убили.

— Кто?

— Да белые.

— А-а, это тот! — воскликнула Глэдис. — Нет, я его не знала. Слышать слышала, даже видела один раз. Ой, да ведь ты не знаешь! Я же одно время в прислугах служила у женщины, с которой он встречался…

— Что-о?

— Ну да. Это когда она еще была замужем. А уже после занялась ремеслом…

Ух, до чего он ненавидел это слово. Он предупреждал, что не желает слышать от нее слово «ремесло». И как только она может его выговаривать с таким спокойствием.

— Какая она из себя?

— Что значит — какая? На что тебе?

— Фигурой на тебя похожа?

— Нет. Ниже ростом, полней… Волосы совсем светлые. Пила она без удержу. Потому и муж от нее ушел.

— А мужчин у нее было много?

Глэдис криво улыбнулась.

— Когда занимаешься нашим ремеслом, мужчин всегда много… — Она пристально посмотрела на него: — Зачем ты все это спрашиваешь?..

— И с нашими она тоже якшалась?

— С какими это «нашими»?

— С черными, — многозначительно сказал он.

— По-моему, до этого случая с Крисом — нет. Только для чего это тебе?..

— Выходит, она с Крисом зналась из-за денег?

— В нашем ремесле со всяким знаешься из-за денег, — сказала Глэдис.

Рыбий Пуп допил пиво до дна и опять вытянулся на кровати.

— Зачем тебе понадобилось знать про эту женщину? — спросила она. — Обыкновенная шлюха, ничего в ней нет.

— А я и сам не знаю. Взбрело что-то в голову, — негромко, отрывисто сказал он.

Они замолчали. В парном воздухе стоял монотонный стрекот дождя.

— Глэдис.

— А?

— Поди сюда.

Она отложила рукоделье и подошла к нему.

— Поцелуй меня, — сказал он.

Она нагнулась, и, обнимая ее, целуя ее, он яростно, изо всех сил старался заглушить неясный страх, тлеющий в нем. Если уж суждено, чтобы когда-нибудь и его опалил огонь, то, может быть, исподволь приучить себя к его жару, окунаясь в похожее пламя. Напрасно — вынырнув, он был все так же далек от цели и все так же горел в его крови лихорадочный, гложущий, неуемный страх. Ничуть не меньше прежнего был притягателен и страшен белый огонь.

 

XIX

После школы, а чаще — после затянувшихся на полдня свиданий с Глэдис Рыбий Пуп сидел в конторе у Тайри, отвечал на телефонные звонки, записывал адреса, по которым нужно заехать за покойником, и говорил Джиму, а Джим в свою очередь давал указания Джейку и Гьюку, водителям катафалка, который одновременно служил и санитарной машиной. Он уже знал, как принимать заплаканных посетителей, печально улыбаться, когда того требуют обстоятельства, изображать на лице снисходительное соболезнование убитому горем клиенту, а между тем толковать о своем:

— Да, что поделаешь, теперь мы должны позаботиться о том, чтоб приготовить ложе…

И он извлекал красочно изданный каталог с цветными снимками гробов и указателем цен.

— Выбирайте, какой вам больше подходит, у нас имеются в наличии любые, я покажу вам.

Новая роль кружила ему голову, давая ощущение власти. Он был полномочным представителем Тайри, и ему это страшно нравилось. Тайри поручал ему заказывать стеклянные кружки и шприцы, канистры с жидкостью для бальзамирования, искусственный дерн для могил, гробы разных сортов, косметику для усопших, женские платья, мужские костюмы и так далее. Кроме того, ему вменялось в обязанность следить, чтобы Джейк и Гьюк не упивались до бесчувствия, пока не справятся с работой.

Всю зиму и весну Рыбий Пуп, забросив занятия, не переставал встречаться с Глэдис. Он знал, что провалится на экзаменах и вынужден будет остаться на второй год. Как-то утром, сидя в «Пуще» с Глэдис и потягивая пиво, он услышал, как открылась дверь черного хода, и, охваченный недобрым предчувствием, повернул голову. Вошли Тайри с Глорией, и его пальцы невольно сжали пивную бутылку. Опасаясь, что его ждет позорное разоблачение при всем народе, он сидел, глядя в одну точку, и старался держаться как можно более независимо. Тайри, нахмурясь, прошел мимо и стал рядом с Глорией у стойки. Рыбий Пуп вздохнул свободней. Он давно ждал минуты, когда откроется его обман, — что ж, вот наконец и выплыло наружу, что он пропускает школу. Слава Богу, что Глэдис не знакома с Тайри и ничего не заметила.

Над столиком навис с непроницаемым лицом Брюхан.

— Тебя просят подойти к стойке.

Рыбий Пуп непринужденно прошествовал через зал. Тайри стоял у стойки, глядя в пивную кружку.

— Здравствуйте, — сказал Рыбий Пуп Глории. — Привет, папа.

— Здравствуй, Пуп. — Глория улыбнулась.

— Ты отсюда куда собираешься? — холодно цедя слова, спросил его Тайри.

— В заведение, пап. Как всегда, — с улыбкой отвечал Рыбий Пуп.

— Чтобы к пяти часам был на месте.

— Само собой. — Он старался говорить как ни в чем не бывало. — Это все?

Тайри не ответил. Ясно, теперь ему выдадут. Он вернулся к своему столику.

— Что-то твой приятель не больно тебе обрадовался, — заметила Глэдис.

— Нет, просто у него дело ко мне, — улыбаясь, соврал Рыбий Пуп.

Спустя немного Тайри вышел, пропустив вперед Глорию.

— Господи, вот мне бы так одеваться, — сказала Глэдис.

— Хороша, правда?

— А этот, кавалер ее, он кто?

— Так, один папин знакомый. — Что ему оставалось, как не врать дальше?

— Не знала, что среди здешних негров есть такие богачи.

— Водятся и у негров денежки, — проворчал он.

Не перестанет ли теперь Тайри давать ему на карманные расходы? Не попросит ли доктора Бруса, чтобы его больше не пускали в «Пущу»?

— Что ты улыбаешься, мой хороший? — спросила Глэдис.

— Да ничего, — сказал он с улыбкой.

— Я тебя знаю, Пуп. Когда ты улыбаешься, что-то не так.

— Почему, все так, — сказал он, продолжая улыбаться.

Он досидел в «Пуще» до четырех часов и медленно побрел в похоронное бюро. Войдя к отцу, он увидел, что Тайри и Джим сидят за письменным столом, склонясь над конторскими книгами.

— Хватит на сегодня, Джим, — сказал Тайри. — Кончим завтра утром. Сейчас мне надо потолковать с сыном.

— Есть, Тайри. — Джим встал. — Пуп, здорово.

— Здравствуй, Джим.

— Как дела в школе?

— Ничего, нормально, — посмеиваясь, соврал Рыбий Пуп.

— Учись, старайся. Дело требует.

Проклятье, даже Джим знает…

Джим вышел. Рыбий Пуп сидел, улыбаясь, — он ничего не мог с собой поделать. Он был напуган и понимал, что сейчас умней всего притвориться, будто он согласен на все, чего бы ни потребовал Тайри. Свесив голову, Тайри все так же сидел за столом. Наконец он резким, пружинистым движением повернулся к сыну.

— Слышал, что сказал Джим?

Не зная еще, велика ли грозящая ему немилость, Рыбий Пуп решил на всякий случай прикинуться дурачком.

— Насчет чего, пап?

— А я думал, на тебя можно положиться, — сурово сказал Тайри.

— О чем ты, папа? — по-прежнему вилял Рыбий Пуп.

— Неужели ты не видел, что я никаких расчетов не делаю без Джима? — беспомощно разведя руками, спросил Тайри жалобным голосом.

— Как же. Видел. Да, он работает на тебя…

— Я не о том говорю, и ты это очень хорошо знаешь!

— А-а… — Рыбий Пуп сделал вид, будто до него только теперь дошло. — Он тебе помогает…

— А ПОЧЕМУ? — загремел Тайри.

Рыбий Пуп знал почему, но говорить об этом вслух было неловко.

— Потому что я неученый! — гневно признался Тайри. — Я плачу ему деньги, чтобы он читал заместо меня…

— Я буду вместо тебя читать, папа.

— Молчи ты! — крикнул Тайри. — Ты понимаешь, о чем разговор! Я-то надеялся, что в скором времени передам дела сыночку, а сыночек знай себе гоняется за девками! Что с тобой творится, Пуп? — Тайри вплотную приблизил к нему лицо. — Ты что, без бабы уже дня прожить не можешь?

От страха Рыбий Пуп лишился и красноречия, и бойкости.

— Могу.

— Ты с каких пор повадился в «Пущу»?

— Тебе про все уже доложил Брюхан, я не собираюсь отнекиваться, — убито сказал Рыбий Пуп.

— Далеко у вас зашло с этой Глэдис?

— Просто она моя девушка, вот и все.

— Не начинил ты ее, случаем, или еще что?

— Нет. Она хорошая, пап, чистоплотная и…

— Она подстилка, только и всего! — загремел Тайри. — До нее мне дела нет! Мне до сына моего есть дело, до тебя! — Тайри встал и надвинулся на него. — Сколько раз ты прогулял школу?

Рыбий Пуп окончательно смешался — он давно потерял счет пропущенным урокам.

— Хватает, — неопределенно пролопотал он. И поспешно прибавил: — Да я наверстаю.

— Елки зеленые, Пуп! — Тайри сплюнул. Он подошел к окну, посмотрел в него, стоя спиной к сыну, круто обернулся. — Я хотел, чтобы ты получил образование…

— Я получу, папа, — оправдывался Рыбий Пуп.

— Где? В «Пуще»?

— В «Пуще» — навряд ли, — честно сказал Рыбий Пуп. — Это я так, для разрядки. — Он пристыженно засмеялся, отводя глаза.

— Посмейся мне, я тебе шею сверну, паршивец!

— Я не смеюсь, пап. Я виноват. — Он заискивающе улыбнулся и тут же стал серьезным. — Но я возьмусь за ум.

— Пуп, не запускай, Христа ради, учение из-за девчонок, — умоляюще сказал Тайри. — Я тебя стараюсь вывести в люди, а ты топчешься на месте. И тут на белых валить не приходится, сам себе вредишь. Я нанимаю людей думать за меня, а ты этим временем ухлестываешь за бабьем. Я считал, что ты умней… Неужели у тебя нет охоты чего-то добиться в жизни?

— Есть.

— Чего же — за ляжками гоняться? — сказал Тайри с презрением. — На это особой грамотности не требуется… Крепко ты меня подвел, Пуп. — У него сорвался голос.

Тайри был недалек от слез, и это проняло Пупа, как ничто другое.

— Я тебя не подведу, папа, — сказал он горячо. — Клянусь тебе.

— Что ж ты теперь думаешь делать? — спросил Тайри с несвойственным ему оттенком безнадежности.

— Я исправлюсь! Прямо с сегодняшнего дня! — уверял Рыбий Пуп.

— Беседовал я с директором школы, — сказал Тайри. — Говорит, ты завалишь экзамены за этот год. Он думал, я тебя забираю из школы и хочу определить к себе на работу. Знаешь, Пуп, и разжевать можно за другого, и в рот ему положить, но глотать человек должен сам. Хочешь прожить всю жизнь черным забулдыгой — я этому помешать не в силах.

— Папа, я сию минуту сажусь заниматься. Ничего больше не нужно говорить, я все понял.

— Все в твоих руках, сын, — сказал Тайри, беря шляпу. — Не меня ты дурачишь, имей в виду, — ты себя же оставишь в дураках… — Он глотнул и покачал головой. — Ну, я пошел… До вечера.

— Ага. А я буду сидеть заниматься.

Тайри ушел. Рыбий Пуп сел за стол и загляделся в пустоту. Да, сейчас он начнет заниматься. В коридоре раздались чьи-то шаги. Он оглянулся. В дверях стоял Джим.

— Пуп, — окликнул его Джим.

— Да, слушаю, — небрежно уронил Рыбий Пуп.

— Малыш, я не хочу вмешиваться, но все же иди-ка ты давай в школу и…

— Я и так собираюсь ходить в школу, Джим, — отрезал он.

— Если ты не кончишь школу, не получишь лицензию, ты не сможешь повести отцово дело…

— Да знаю я, — досадливо сказал Рыбий Пуп.

— У тебя хороший отец…

— Слушай! — взорвался Рыбий Пуп. Вся злость, которую он сдерживал в присутствии Тайри, обратилась сейчас против Джима. — Ты хоть и образованный, а работаешь на папу! Вот и я буду нанимать таких, как ты, чтобы вели за меня дело!

На щеках у Джима обозначились желваки.

— С тобой бесполезно говорить. — Он вышел.

Катись он, этот Джим… Рыбий Пуп раскрыл учебник по государственному устройству и принялся бессмысленно водить глазами по строчкам. Вспомнилась Глэдис, какой он видел ее сегодня утром. Он вздохнул, помедлил немного, потом снял телефонную трубку и набрал номер.

— «Пуща». Брюхан у телефона.

— Брюхан, это Пуп. Глэдис у вас?

— Нет. Вышла только что. Сам знаешь… скоро будет.

Он передернулся, ужаленный ревностью, понимая, что означает ее отсутствие.

— Передайте, когда вернется, что я ее через час буду ждать на углу Боумен и Розовой. Ладно?

— Угол Боумен и Розовой. Хорошо. Все?

— Все.

Он положил трубку, взял шляпу и постоял в нерешительности.

— Джим! — позвал он.

Джим подошел к дверям конторы.

— Я ухожу.

— Как знаешь. — Джим отчужденно взглянул на него и покачал головой.

— Ну и черт с вами, — прошептал Пуп себе под нос и вышел на улицу.

 

XX

Долговязый, с обманчиво вызывающей манерой держаться, Рыбий Пуп встретил свой шестнадцатый день рождения, остро переживая недавний провал на экзаменах. Он предвидел, что поражение неизбежно, однако, когда оно наступило, понял, что не учитывал всего, что оно повлечет за собою. Первый раз в жизни он признался себе, что ненавидит школу. Он не страдал умственной отсталостью, вовсе нет, — факты, которые ему преподносили в классе, он усваивал с легкостью, он просто убедился, что школьная премудрость слишком далека от насущных забот его действительной жизни. Теперь он принял дерзкое решение, на какое еще не отваживался никогда: бросить школу и посвятить себя настоящей жизни. Он знал без всяких подсказок, что самый важный урок — не то, о чем говорят учителя, а то, что диктует окружение, в котором он живет. Каждый день его жизни был школой, где постигают суровую науку, не предусмотренную никакими учебными программами.

После того как объявили результаты экзаменов, он направился в «Пущу», избегая встречи с Зиком, Тони и Сэмом, и был неприятно поражен, застав их там.

— Садись, Пуп, выпей с нами пива, — позвал его Тони. Рыбий Пуп сидел кислый, настороженный, было тягостно, что друзья старательно обходят молчанием его неудачу, уж лучше бы, кажется, высмеяли прямо в лицо.

— А у нас для тебя новость, — сказал Тони.

— Как же, знаю. Вы с Зиком идете в колледж.

— И для тебя тоже, — обратился Тони к Сэму.

— Но ведь Сэм сдал экзамены, — сказал Рыбий Пуп.

— Не про ученье речь, — мягко сказал Зик.

Рыбий Пуп чувствовал себя посторонним; отныне их дороги разошлись. Если опять идти в школу, придется высидеть еще один год в том же классе, а на это он не согласится ни за что на свете. Он дулся, слушал, как Зик, Тони и Сэм наперебой делятся друг с другом планами на будущее.

— Не, ребята, мне подавай право, — объявил Сэм.

— Я лично хочу стать администратором, — сказал Зик.

— А я еще не выбрал, — сказал Тони. — Да и все равно, это когда еще будет… — Он повернулся к Зику. — Куда, полагаешь, вас направят проходить основной курс подготовки?

— Кто их ведает. Дай Бог, чтоб не на Юг, — процедил Зик.

Рыбий Пуп так и подскочил на месте.

— Вы о чем это? — спросил он, боясь поверить, что понял.

— Да тебе битый час толкуют, — сказал Тони. — Мы идем в армию.

— Серьезно? Это когда же решилось?

— Сегодня утром получили повестки.

— Ты тоже, Сэм? Вроде мы с тобой с одного года…

— Я — нет. Молод, выходит, — обиженно сказал Сэм.

Ощущение одиночества усилилось. Мало того что со школой не вышло, так теперь еще отнимают закадычных друзей. Ох ты, черт, армия — это решение всех вопросов, но для армии он не дорос, вот и Сэм — тоже… Он спросил еще пива, раздумывая, как бы набраться духу сообщить Тайри о том, что он провалился. Голос Зика вернул его к действительности.

— Четвертого июля у нас здесь, в «Пуще», отвальная, — говорил Зик. — Ты обязательно приходи.

— Что? А, ну да. Приду, конечно.

— Кончай глядеть волком, — попенял ему Зик. — Там такое будет! Потанцуешь, развеешься!

— Да ладно, — отмахнулся Рыбий Пуп.

— Подзубришь за лето, а осенью пересдашь, — сказал Тони.

— Нет, я бросаю школу.

Его друзья встревоженно задвигались на стульях.

— Мне бы отец не позволил, — сказал Зик.

— Мне тоже, — сказал Тони.

— Я хоть и работаю, а учиться не брошу, — заявил Сэм.

— Пусть отец говорит, что хочет, а я ухожу, — торжественно произнес Рыбий Пуп. Друзья примолкли, оглушенные его решением, и он воинственно оглядел их. — Брюхан, виски, — потребовал он.

— Гляди, окосеешь, — предостерег его Зик.

— А я того и хочу.

Ему было нечего терять. Он одним духом опрокинул виски и спросил себе еще. Друзья уходят в армию, а он провалился, но сегодня вечером он вырвет себе свободу. И пропадай оно все…

— Тайри тебя за это не погладит по головке, — сказал Сэм.

— Погладит, будьте покойны, — пробормотал Рыбий Пуп себе в стакан.

Да, он будет держаться до последнего, не дрогнет перед Тайри. Он хватил еще виски и объявил:

— С завтрашнего дня я вольный человек!

— Ты скажи, — завистливо протянул Зик. — Начнешь жить как мужчина.

— Еще бы, когда у папаши денег куры не клюют, — ворчливо сказал Сэм.

— Вот и подсобим ему их зашибать и просаживать. — Рыбий Пуп был уже под парами.

— Ну что, пропустим по такому случаю? — сказал Тони.

Рыбий Пуп плавал в хмельном блаженстве, он все же вернул приятелей в свой мир.

— Брюхан, подать сюда бутылку виски! — заорал он.

— Сию минуту, Пуп!

— Вот так, — сказал Рыбий Пуп, обводя стол тяжелым взглядом. — Пить так пить!

 

XXI

Рыбий Пуп петлял по вечерним улицам, выстраивая свои доводы в стройную систему, перед которой не устоит Тайри. Все будет — и бурное негодование, и брань, и жалкие слова, но в конце концов, если твердо стоять на своем, Тайри, наверное, даст согласие, чтобы он покончил с учением.

Он вошел в контору, где Тайри исподволь обхаживал миссис Фелтон, заплаканную вдову, у которой только что умер от воспаления легких сын Дэйв. Рыбий Пуп знал этого мальчика и сочувственно покивал его матери. В конторе были выставлены два гроба: серый с бронзовыми ручками, который залежался в заведении с незапамятных времен и стоил 300 долларов, и простой, сосновый, какие идут по 150 долларов. Рыбий Пуп знал, что Тайри, естественно, норовит сбыть тот, который стоит 300…

— Вы поглядите, миссис Фелтон, какое чудесное ложе для Дэйва, — соловьем заливался Тайри, оглаживая ладонью атласную подбивку гроба.

— Да, но цена! — упиралась миссис Фелтон, виновато моргая заплаканными глазами.

Рыбий Пуп следил за нею, как кошка, готовая к прыжку. Миссис Фелтон явно «клевала» на дорогой, полагая, что, купив дешевый, проиграет в общественном мнении.

— Цена по товару, серый — вещь настоящая. — Тайри давал понять, что, не послушав его совета, миссис Фелтон выбросит деньги на ветер.

— Но как же, если серый мне не по средствам! — жалобно возражала миссис Фелтон.

Рыбий Пуп шагнул вперед.

— Папа, Дэйв был славный мальчик, мы с ним дружили. Надо пойти миссис Фелтон навстречу. Почему бы нам ей не ссудить 150 долларов? 150 она заплатит сейчас, а еще 150 долларов останутся за ней. Сможет возвращать по пятерке в неделю…

— Если б так, я бы купила! — воскликнула миссис Фелтон.

Тайри закусил зубами сигару. Рыбий Пуп первый раз позволил себе вмешаться в переговоры с покупателем и в два счета успешно их завершил.

— Джим оформит кредит, — объяснил Рыбий Пуп. — Шесть процентов за рассрочку.

— Ну да, это как я плачу за телевизор, — понимающе вставила миссис Фелтон.

— Точно так же, — подтвердил Тайри, стараясь не выдать свое изумление.

— Да вы присядьте, миссис Фелтон, — сказал Рыбий Пуп, пододвинув к ней стул.

— Спасибо, сынок. Какой внимательный, — вздохнула она, садясь.

Джим выписал документ и, получив с миссис Фелтон 150 долларов, показал, где ей расписаться.

— Если у вас еще будут затруднения, обращайтесь прямо к нам, не стесняйтесь, — напутствовал ее Рыбий Пуп.

— Спаси тебя Господь за твою доброту, — прослезилась миссис Фелтон.

Когда посетительница, улыбаясь сквозь слезы, скрылась за дверью, Тайри хлопнул сына по плечу.

— Ай да Пуп! Елки зеленые! Я сколько годов бьюсь, чтобы сбыть этот треклятый ящик, а ты в минуту сплавил!

— Подумаешь, велика хитрость, — небрежно сказал Рыбий Пуп. — Товар — он и есть товар, будь то хоть гроб, хоть уголь или там сахар, или картошка…

— Это ты верно, — согласился Тайри, жуя сигару. Он опустился в кресло и похвалил сына. — А у тебя, брат, есть голова на плечах, ничего не скажешь.

Судьба, как нарочно, послала ему счастливый случай в подтверждение того, в чем он собрался убеждать Тайри — что он умеет вести себя тактично, умеет обходиться с людьми, умеет найти выход из затруднительного положения — короче, что, несмотря на молодые годы, он созрел для настоящей работы. Едва только Джим удалился в заднее помещение, как Рыбий Пуп взял быка за рога.

— Пап, у меня к тебе разговор, только, боюсь, он тебя не обрадует.

— Неужели какую-нибудь девку обрюхатил? Нет уж, пока ты не женишься, я не собираюсь в деды. Я не потворщик такому беспутству.

— Совсем не то, папа. Нам сегодня объявили оценки. — Он посмотрел Тайри прямо в глаза. — Я провалился.

— Допрыгался, черт возьми, — с отвращением сказал Тайри.

— Пап, ну так получилось.

— Не ожидал я, что ты из-за гульбы лишишься разума, — ведь сколько положено труда, чтоб ты научился правильному подходу к этому делу!

— Дело не в этом. Провалился, вот и все.

Тайри хлопнул себя по колену.

— Пуп, если тебе не одолеть школы, то не управиться и с похоронной конторой, — сказал он, глядя себе под ноги. — Это в прежние времена можно было браться бальзамировать трупы, не имея образования. Теперь нет. Что же — не будет меня, и конец моему заведению? Глупо себя ведешь, парень. Останешься в том же классе, потеряешь целый год…

— Нет, папа! — Он глотнул, подавляя волнение. — Я, пап, не собираюсь быть бальзамировщиком. Я ухожу из школы, хочу работать у тебя…

Тайри вскочил на ноги и хватил кулаком по столу.

— Я этого не желаю, елки зеленые!

— И все-таки я поступлю именно так, — подытожил Рыбий Пуп.

— А как же с образованием, опомнись!

— Ты посмотри, как я сбыл с рук этот ящик. Зачем мне образование? Без него обойдусь.

— Неучем хочешь остаться, как вся эта шваль кругом?

— Кой-чего я знаю, и с меня хватит, — стоял на своем Рыбий Пуп. — Давай поработаю у тебя, если увидишь, что я ни на что не годен, можешь мне не платить.

— Я для тебя хотел другого. Думал, поступишь в университет, потом пойдешь дальше.

— Ничего он не дает, этот университет. Много ли стоит в глазах белых негр с университетским образованием?

— Времена меняются, Пуп!

— Папа, я хочу зарабатывать деньги. Только они имеют значение!

— Пуп, я тебя устрою в любую школу, в какую можно попасть за деньги…

— Тогда я пойду работать к кому-нибудь другому, — сказал Рыбий Пуп.

Тайри смотрел на него, потрясенный, рот у него подергивался. То, что он услышал, было декларацией полной независимости. Он знал, что теперь криками и бранью только оттолкнешь сына еще больше. Он сел за стол, моргнул и закрыл лицо руками. Потом выпрямился, жалко улыбнулся.

— Если ты начнешь работать у кого-нибудь еще, я тебя удушу…

— Пап, не принимай ты это так близко к сердцу, — взмолился Рыбий Пуп. — Я стану твоей правой рукой. Ты мне можешь доверять.

Тайри вздохнул. Рыбий Пуп понял, что стоит на пороге победы.

— Я знаю, что тебе можно доверять, Пуп.

— Тогда будем считать, что договорились?

Тайри уловил в голосе сына отчаянную надежду и по чувствительности, свойственной ему, не решился на то, чтобы убить ее.

— Ладно, Пуп. Раз уж ты так надумал…

Рыбий Пуп от радости взвился со стула.

— Спасибо, папочка!

— Только, слышь, Пуп, тебе придется нелегко.

— Знаю, знаю!

— А ну сядь! И слушай, что я скажу.

Рыбий Пуп сел; его распирало от возбуждения.

— Я не об этом мечтал, Пуп. Но я не тот человек, чтобы идти поперек натуры и силком приневоливать людей к тому, что им немило. Если сердце не лежит к чему, все равно из этого путного не выйдет. А что тебе по душе, это тебе знать, не мне… Я беру тебя на работу, понял? И ты у меня будешь работать, черт побери, вкалывать день и ночь, покуда ноги держат. Я — твой хозяин! А ты с этой минуты — взрослый мужчина! И попадись ты мне в «Пуще» в дневное время, я тебе, елки-палки, голову оторву!

— Ага.

— Жалованье положу тебе такое же, как у Джима, полсотни в неделю. Но уж ты мне за него попотеешь. Придется иной раз и ночку поработать…

— Пап, а как же насчет машины?

— Нет-нет… Погоди, Пуп. Не все сразу.

— Мне бы хоть завалященькую, а? Сам бы ее содержал в порядке и…

— Ну разве что подвернется по дешевке…

— Папа, теперь я с тобой до гробовой доски, — весело присягнул на верность отцу Рыбий Пуп.

— И вот что, Пуп, — наберись терпения, приглядывайся, вникай. Я тебе хочу много открыть такого, о чем ты не имеешь представления. Много важного. Помаленьку буду открывать, сперва одно, потом другое, ясно? Сынок, я не люблю хвалиться попусту, но среди черных я — сила, хотя им это по большей части невдомек. И оно лучше так-то, иначе я не знал бы от них покоя ни на минуту. Когда, к примеру, решается, какому негру у нас в городе садиться за решетку, а какому нет, тут много значит мое слово. В нашей жизни надо хорошо знать, что ты делаешь, куда одной ступить ногой, куда — другой. Белые меня уважают, Пуп. Спрашивают меня, чего им делать в Черном городе, а чего не след. И я им говорю. И слово мое крепко.

— Понимаю, папа.

— Твоя работа спервоначалу — собирать квартирную плату. Каждую субботу будешь ходить на Боумен-стрит и смотреть, чтобы эти черные прощелыги платили за квартиру. Не заплатят — вручишь уведомление и пускай выкатываются на улицу. Эти скорей пропьют деньги, а за квартиру платить не станут…

— Я эту публику тоже знаю, пап.

— На первый раз я пойду с тобой… А в ночь на воскресенье, часа в два, будешь получать с Мод Уильямс. Ты, надо думать, не забыл ее?

— Нет, помню.

— С нее тебе каждый раз причитается сто двадцать долларов. Двадцать — плата за помещение. Сто идет нам и полиции. Начальнику полиции пятьдесят. Пятьдесят остается нам. Понял? Поровну делим.

— Понял.

— Но никому про это, Пуп. Выплывет — поплачусь жизнью…

— Что ты. Я не дурак.

— И не давай Мод Уильямс канителить. Пусть платит день в день, а то полиция прикроет ее малинник.

— Хорошо.

— С Мод гляди в оба. Хитрющая баба. Будет прельщать тебя своим товаром, девок напустит на тебя. Не поддавайся. Не впутывай женский пол в денежные расчеты. Увидишь хорошую девочку — плати наличными, если понравилась. Гульба гульбой, а дело делом.

— Точно.

— Ну, все покуда. — Тайри сморщился и простонал: — Елки зеленые, и что бы тебе не учиться в школе! Но раз не учишься, берись за работу.

— Ладно, папа.

Опьяненный свободой, он не шел, а летел домой. Наконец-то он самостоятельный человек, равный среди своих черных собратьев. И нет второго такого отца, как Тайри. А эти недомолвки — за ними тайны, власть, связи с белыми! Черт возьми! Скоро и его посвятят во все.

— Кому еще у нас в городе так повезло, как мне, — шептал он про себя. — Заведу себе машину. Пятьдесят монет в неделю. Заберу Глэдис из этой «Пущи», сниму для нее квартиру на Боумен-стрит… — Но сейчас он об этом ей не скажет, скажет, когда купит машину, приоденется… — И буду содержать Глэдис, как папа — Глорию, — прошептал он в бархатную теплую темноту.

 

XXII

Тайри сдержал слово. Целый месяц с утра до поздней ночи Рыбий Пуп работал, пока не валился с ног, и, когда наконец попадал домой, у него ломило кости, голова была как чугунная, челюсть отвисала, не хватало сил поесть.

— Слишком круто берешь, — выговаривала ему за столом мать. — В школе куда было вольготней. Молод ты впрягаться в мужскую работу.

— Слушай, Эмма, не приставай к нему, — останавливал ее Тайри. — Я знаю, что делаю.

Субботние сборы квартирной платы были как страшный сон. Считать ступеньки вверх-вниз по шатким лестницам, стучаться в хлипкие двери, морща нос от запахов подгорелой свинины и вареной капусты, видеть людей одного с ним цвета кожи у них дома, расхристанными, полуодетыми, терпеть, когда тебе бросают проклятья и угрозы, выслушивать, страдая, что не можешь заткнуть себе уши, злобные жалобы на то, что течет крыша, разбито окно, развалилась уборная во дворе, вышел из строя водопроводный кран.

Вечер в пятницу уходил на то, чтобы проверить ведомости, заполнить и подписать квитанции, которые предстоит вручить жильцам, а в субботу к шести утра он уже подходил к двери, из-за которой раздавались громкие голоса семейства Бентли.

— За квартирной платой! — стучась в дверь, говорил он.

Наступала мгновенная тишина, и недовольный мужской бас гудел:

— Кого там черти принесли ко мне под дверь?

— ЗА КВАРТИРУ ПОЛУЧИТЬ! — громче говорил Рыбий Пуп.

— Повадился, дьявол, по нашу душу, — раздавался ехидный голос миссис Бентли.

— Нечего тебе тут делать! Не припасено у нас для тебя ни черта! — воинственно рявкал Бентли.

И Рыбий Пуп ломал голову, придумывая достойный ответ.

— Оставляю вам уведомление, в течение пяти дней освободите квартиру, — предупреждал он, так ничего и не придумав.

— А мы все равно плевать хотели! — визгливо объявляла миссис Бентли.

— Уведомление подсуну под дверь! — угрожающе говорил он.

Молчание. Потом дверь распахивалась, и из-за двери, голый по пояс, сжимая в черном кулаке бутылку пива, зловеще поблескивая спрятанными в подушках жира красными глазками, источая мускулистым телом едкий запах мускуса, черной горой высотою в шесть футов четыре дюйма выдвигался железнодорожный рабочий мистер Бентли.

— Хватает же у Тайри нахальства подсылать ко мне за квартирной платой сопливых херувимчиков, — рычал мистер Бентли. — Брысь отсюдова, постная рожа, а то двину — и кишки всмятку! Ни единого цента вам от меня не дождаться, ни ломаного гроша! Пусть-ка Тайри еще мне приплатит, что соглашаюсь жить в его вшивом курятнике. Ни шиша я не заплачу за такое жилье. Ни шиша, ни на этой неделе, ни на другой, черт возьми!

— Тогда вот вам уведомление, мистер Бентли, просьба освободить квартиру, — говорил Рыбий Пуп, протягивая бумажку.

— Хе-хе! А на что оно мне? — с убийственной иронией осведомлялся мистер Бентли. — В уборной употребить или, может, дыру на обоях заклеить?

А за спиною у Бентли, сгрудясь вокруг плиты, служащей одновременно и кухонным столом, маячили члены его семейства: расплывшаяся неряха Сью со своим чернокожим выводком, младшенький — от горшка два вершка, старший — почти шестифутового роста. На открылке плиты были наставлены тарелки, и семейство, стоя, кормилось, отправляя еду в рот руками. Голый дощатый пол затоптан, окна занавешены изодранными шторами, по затхлым углам распихано заношенное белье.

Рыбий Пуп стоял с вымученной улыбкой, нервно куря сигарету за сигаретой, выслушивая это дурацкое зубоскальство, даже делая изредка вид, будто ему смешно, и теребил в руках злополучное уведомление. Наконец Бентли натягивал на долговязое тело грязную робу, надвигал на налитой кровью правый глаз мятый козырек засаленной кепки и, поджав в нитку губы, пригвождал посетителя к месту свирепым взглядом. (Однажды, безрезультатно окатив незваного гостя ушатом словесных помоев, Бентли стал для устрашения палить в потолок из своего тридцать второго.)

— Платить или не платить? — вопрошал Бентли, обращаясь словно бы к самому себе, но так, чтобы Рыбий Пуп слышал тоже. — Нет, дьявол! Не буду платить! — И, бесцеремонно отпихнув Пупа в сторону, уходил, хлопнув дверью.

Рыбий Пуп выдавливал из себя улыбку, а семейство Бентли валилось друг на друга, помирая со смеху.

— Слышал, что" сказано? Ни гроша тебе не будет за эту неделю, — вопила миссис Бентли, дожевывая кусок свиной отбивной, которую держала прямо жирными черными пальцами.

Ее потомство, заводя черные, полные слез глаза, билось в истерике. Дверь приоткрывалась, в нее осторожно заглядывал Бентли и, увидев, что Рыбий Пуп еще здесь, восклицал с притворным удивлением:

— Ты что, ниггер, делаешь в моем доме? Тебя кто сюда звал?

— Ой, только не я! — взвизгивала Сью, стыдливо прикрывая лицо недоеденной отбивной.

— Он не спросясь зашел! — кричали ее детки.

Бентли входил и почесывал затылок, буравя Пупа хитрыми глазками.

— Стало быть, пока я работаю, ты, ниггер, втихаря пробираешься ко мне в дом баловаться с моей бабой?

И Сью, не выпуская отбивной, вскидывала руки, переминалась с ноги на ногу и виляла всем телом, туго надув черные щеки, словно удерживая смех. Но смех все-таки прорывался наружу, и она вскрикивала:

— Господи, вот это влипли!

Хихикающий молодняк пускался в дикий пляс, а Бентли, выхватив у Пупа уведомление, лез в карман, вытаскивал хрустящую десятку и с размаху припечатывал к ладони Рыбьего Пупа со словами:

— Вот тебе, ниггер, плата за квартиру! И учти, это — не тебе, это — папочке твоему! И передай ему, что не глядели бы на него, стервятника, мои глаза до самого до смертного часу. А когда они закроются и не будут его видеть — тогда, милости просим, пусть приходит за моим бренным телом!

Под раскаты хохота Рыбий Пуп прятал деньги и выдавал Бентли квитанцию.

— Ох, Боже ты мой, обхохочешься на него! Ну и попотел он у нас! — дружно потешалось семейство.

И для чего им нужно было все это выделывать? Между тем он не смел даже намекнуть, как глупо они себя ведут, ибо Тайри предупреждал, что стоит им почуять в нем осуждение — и дверь их дома для него закроется навсегда.

— Не спрашивай, Пуп, почему да отчего так поступают люди, — говорил ему Тайри. — У нашего народа это в крови. Чем тебе не резон.

Следующей была мисс Хансон, седенькая семидесятилетняя старушка, бывшая учительница, которая жила одна-одинешенька в единственной комнатке, насквозь пропахшей дезинфицирующими средствами. Каждую субботу она поджидала его с утра, вся в черном, в очках, съехавших на кончик приплюснутого коричневого носа, обнажив в улыбке вставные зубы, желтоватые, как слоновая кость, а на столе у нее уже стояли блюдечко с мисочкой и в них лежали деньги за квартиру.

— Доброе утро, мисс Хансон, — здоровался он. — Мне бы с вас получить за квартиру, если вы не возражаете.

— Возражаю, но деньги — вот они, — кудахтала мисс Хансон.

И каждое субботнее утро он наблюдал, как совершается один и тот же диковинный обряд. Вооружась пинцетом, мисс Хансон выуживала из блюдечка с дезинфицирующим раствором мелочь. Затем, тоже пинцетом, извлекала из мисочки одну за другой четыре долларовые бумажки.

Разинув рот, Рыбий Пуп следил, как мисс Хансон вытирает деньги полотенцем.

— Вот, получите, мистер Таккер, — говорила она, указывая на деньги.

— Спасибо, мэм, — говорил Рыбий Пуп, засовывая деньги в карман. — С меня пятнадцать центов.

— Совершенно верно.

И под ее испуганным взглядом он отсчитывал сдачу.

— Боже мой, да как вы можете? — с ужасом шелестела мисс Хансон.

— Мисс Хансон, почему это вы так боитесь денег? — спрашивал Рыбий Пуп.

— Потому что они грязные! — вскрикивала мисс Хансон. — Эти деньги прошли через руки каждого негра в городе. Они кишат микробами. Если вы не перестанете трогать руками деньги, вам не уберечься от болезней.

— Это вам просто кажется. — Рыбий Пуп с улыбкой протягивал ей квитанцию.

Подцепив монеты пинцетом, мисс Хансон бросала их в раствор.

— Одного я не могу понять, — жалобно приговаривала она. — Люди принимают ванну, чистят зубы, носят свежее белье, моют продукты перед тем, как употребить их в пищу, а после целый день трогают деньги — деньги, которые, может быть, побывали в руках даже у проституток с Боумен-стрит, зараженных всеми венерическими болезнями. Подумать только! Мистер Таккер, деньги — это переносчик микробов! Неужели вам этого не подсказывает здравый смысл?

— Похоже, что так, — бормотал он, невольно поддаваясь.

— Вот посмотрите — вы стоите и курите сигарету. Кладете ее в рот теми же пальцами, которыми отсчитывали мне сдачу. Да вы же глотаете микробов пачками, мистер Таккер!

— Ничего, ведь не убили они меня до сих пор, — храбрился он.

— Непременно убьют, если вы не будете соблюдать осторожность, — предрекала мисс Хансон.

Вот чудачка, думал Рыбий Пуп, выходя из ее дома. Однако, едва очутившись на улице, он почему-то сразу испуганно бросал себе под ноги недокуренную сигарету и тщательно вытирал руки носовым платком, бормоча:

— Черт, ну и жарища сегодня!

Ему на многое открылись глаза в эти субботние походы за долларами: так, например, он точно установил, отчего его дружок Сэм, как никто, остро воспринимает проявления расовой несправедливости. Никогда не бывало, чтобы, придя к Сэму в дом, он получил плату за квартиру, не выслушав от Сэмова отца лекцию о величии и превосходстве черных людей на протяжении человеческой истории. Мистер Дэвис, косоглазый, маленький, в чем душа держится, обладал гипнотическим воздействием на слушателя.

— Пуп, верь слову, ты еще увидишь на своем веку, как черный человек вернет себе право первородства, когда расправит крылья Эфиопия… Час пробил. Настало наше время. Было время желтокожих людей, смуглокожих, белокожих — теперь пришло время черного человека. Читай Библию, сынок. Господь завел часы истории, и бьет наш час… Оглянись — и ты увидишь, как во всем мире поднимают голову черные… Повсюду поднимают, кроме Америки. Душа обливается кровью, когда глядишь, как черные кланяются и угождают самой распоследней белой голытьбе — ведь когда-то мы были королями в Гане, великом черном государстве Африки… Гордись, что ты черный, сынок. Живи, как черный, и умри, как черный, ешь, спи, продавай, покупай, как черный, люби, как черный… Нас белый человек тем подмял, что заставил стыдиться самих себя, своих волос, носов, кожи — стыдиться того, что есть в нас от Африки. А в прежние времена черные были в почете! Надо больше читать, Пуп. У меня много книг, хочешь, дам почитать, они тебе такое расскажут, что ты будешь гордиться своей черной кожей… Выше голову, Пуп! Известно тебе, что египтяне были черные? Что у короля Англии была черная жена? Что у Бетховена в жилах текла черная кровь? То-то. Читай, Пуп.

— Хорошо, — неловко мямлил Рыбий Пуп. — Я когда-нибудь попрошу у вас почитать такую книжку. Сейчас совсем некогда.

… — Новости, — ворчал он, когда уходил. — На фиг мне сдалось читать про Африку. Мне деньгу надо заколачивать, черт возьми.

Тяжелей всего было ходить за квартирной платой в дом Агги Уэста, который стал теперь органистом Елеонской баптистской церкви. Сам Агги редко бывал дома, когда Рыбий Пуп являлся за причитающейся ему пятеркой, зато всегда была миссис Сара Уэст, которая ходила к белым стирать, стряпать и присматривать за детьми. Твердыня церковного прихода, певчая в хоре, миссис Уэст получала от Всевышнего постоянные, хоть и не очень внятные указания, а впрочем, она надеялась, что со временем смысл этих указаний прояснится. Дело в том, что она обращалась к небесам с ходатайством — подыскать работу Агги и исцелить его младшего брата Банни, малоумного калеку, который только и знал, что день-деньской сидеть на солнышке у окна гостиной. В Черном городе считали, что закаченные под лоб глаза Банни, его слюнявый рот, судорожно искривленное туловище — дело рук Господних, и, сказать правду, слабоумие Банни служило для миссис Уэст источником тайной гордости, как своего рода свидетельство того, что Господь из собственных неведомых соображений отметил ее своим вниманием.

Миссис Уэст не заставляла себя ждать ни с квартирной платой, ни с навязчивыми просьбами.

— Мистер Таккер, — начинала она слезливо, — помогите мне с Агги, сделайте божескую милость. Мальчику так нужна работа, а его никто не берет. Почему? Ума не приложу. Ведь какой хороший сын — и сошьет, и сготовит, и бельишко простирнет да погладит сам, всю работу делает по дому. Отродясь не бывало, чтобы матери хоть на минуту доставил неприятность. Вежливый, аккуратный, все на нем блестит. И хоть бы кто взял на работу! Скажите, справедливо это, мистер Таккер?

— А что Агги умеет делать, миссис Уэст? — спросил как-то раз Рыбий Пуп.

— Да, кажется, все на свете, — горячо сказала она.

Но это «все на свете» означало, что Агги умеет играть на рояле, и только…

— Ладно, я поспрошаю при случае, — обещал Рыбий Пуп.

— Ой, дай-то Господи, — вздохнула миссис Уэст.

Все же ему не верилось, чтобы миссис Уэст не знала, что именно с Агги обстоит «не так», — это «не так» бросалось в глаза при первом взгляде на ее воспитанного, жеманно учтивого сына. Когда Агги был рядом, волей-неволей хотелось либо стукнуть его, либо поднять на смех. Однажды Рыбий Пуп спросил:

— Работу еще не нашел, Агги?

Агги подбоченился и, вращая глазами, воскликнул:

— Ах, нет!

— А не найдется для Агги дело в похоронном бюро? — спрашивала миссис Уэст. — Он не боится покойников.

Но когда Рыбий Пуп завел об этом разговор с Тайри, тот вскочил на ноги и раскричался:

— Ни-ни, Пуп! Никогда этому не бывать! Что подумают люди, если мы приставим педа к мертвякам? Да нас с грязью смешают! Нужен нам Агги, как дырка в голове. Ни один мужчина не пожелает, чтобы мы его хоронили, будь он сто раз покойник… Пуп, у людей странные понятия насчет того, что делается в похоронных заведениях. Привезли мне, был случай, обряжать покойницу девятнадцати лет. Померла от слабого сердца. Мамаша божилась, что она девушка. Кто его знает, может, и правда. Но ты поверишь, пока мы ее не схоронили, мамаша никуда не отлучалась, так у меня в заведении и сидела. Моя, говорит, дочь — девушка, и мне желательно знать наверняка, что ее и похоронили девушкой… Так что — нет, Пуп, таким, как Агги, к нам в заведение ход заказан.

Снимали у Тайри квартиру Джейк и Гьюк, горькие пьянчуги, в чьем ведении находился катафалк, он же санитарная машина, и каждый раз Рыбий Пуп обязан был выслушивать от их жен полный перечень семейных горестей. Жена Гьюка, затурканная, щуплая и пугливая, как мышонок, была матерью четырех ребятишек мал мала меньше и начинала обычно с одного и того же вопроса:

— Мистер Таккер, сильно Эд Гьюк выпивает на работе? Боже милостивый, уж и не придумаю, что мне делать с мужиком! Стараешься быть ему хорошей женой — не помогает. Ведь он, вы знаете, было время, работал на почте и прилично зарабатывал, а как пристрастился жрать виски, так и рассчитал его дядя Сэм. Сколько зла нашей семье из-за этого виски. Сколько я слез пролила, на колени становилась перед Эдом, а он знай себе хлещет без удержу. Мне бы столько долларов, сколько он вылил в себя бутылок, то и работать не надо, без того хватило бы на прожитие… С чего это он, мистер Таккер? Думается, не иначе это его забота грызет… Мистер Таккер, у меня к вам вопрос, очень серьезный, и про что я спрошу, пусть то останется между нами, ладно? Слышала я от людей, что будто у нас, у черных, мозги не так устроены, как у белых, вроде у белых в голове мозги впереди, а у черных — сзади… Правда это, мистер Таккер, как вы скажете? Вам-то небось известно. Вы же видите, как там чего у покойников. Если у черных мозги позади, тогда, выходит, им никак невозможно правильно думать, а, мистер Таккер? Перепутаются мысли, пока дойдут сзаду наперед, да половину растеряешь по дороге и не будешь знать, чего тебе делать. Может, и Эд Гьюк поэтому забывает, когда ему велишь не пить? Господи, хоть бы мне излечить как-нибудь муженька от пьянства. А то ведь на хлеб не хватает. За квартиру наскребешь кое-как, и все. Детишкам одеться не во что. И все оттого, что Эд выпивает…

И Рыбий Пуп уходил, обещая, что последит, чтобы Эд Гьюк не пил, а заодно и выяснит, в какой части головы, передней или задней, у черных людей находится мозг.

Донимала его и жена Джейка Лэма, у которой был свой камень на душе. Миссис Лэм, женщина предприимчивая, открыла у себя в гостиной парикмахерский салон. Стоя в клубах горелого масла, миссис Лэм продиралась раскаленным железным гребнем сквозь сальные курчавые патлы волос, паля их домертва, чтобы выпрямить и сделать похожими на волосы белых людей.

— Мистер Пуп, — начинала она, — когда говорят «цветные», это как понимать — африканцы, или американцы, или же попросту черные? Как бы мне это повернее узнать? Раньше-то, когда мы приехали из Африки, мы были черные, но ведь какой только крови в нас не намешано с тех пор — и красной, и белой, и черной, и коричневой… Про нас и «белые» не скажешь, поскольку кожа у нас другого цвета, но и черными уже тоже не назовешь. Вот прозвали нас белые люди «цветными», а не потому ли это, что не знают, какое у нас правильное название? Ведь как-то надо нас называть? И что я думаю, мистер Пуп, — возможно, из нас получилась новая раса, как, к примеру, из индонезийцев… Тогда нам и название нужно найти новое, как вы полагаете? И коли найдем, оно тогда, может, все и образуется, а, мистер Пуп? — И миссис Лэм в задумчивости проводила горячим гребнем по длинным прядям курчавых волос, выпрямляя их.

Поздно вечером, подавленный и усталый как собака, Пуп однажды пожаловался Тайри:

— Знаешь, пап, хожу, собираю квартирную плату — и вот что я вижу. У всех у наших поголовно одна болезнь… Какого ни встретишь черного, обязательно у него свет клином сошелся на белых, одна забота — про белых говорить день и ночь. Пускай он смеется, пускай поет, пляшет, все равно ему нет покоя.

— Это ты, Пуп, выброси из головы. Твое дело — собирать деньги. Сколоти побольше долларов, и век не будешь знать забот. Доллар, он все вопросы решает. Наживи миллион, и я посмотрю, какие у тебя останутся заботы. А до той поры даже не поминай мне про белых и черных.

Рыская за долларами, Рыбий Пуп заново открывал для себя мир Черного пояса, изо дня в день ощущая под ладонями нити убожества и чахлой надежды, из которых соткана его жизнь. Все более яркие и отчетливые очертания обретала вселенная его расы, это странное образование на огромном теле, именуемом миром белых, за счет которого оно существует и познать который по-настоящему его людям не дано.

Как-то утром директор школы Батлер полушутя-полусерьезно дал бывшему ученику ключ к пониманию устройства этой вселенной, открыв ему истоки ее своеобразной силы и происхождение ее непостижимого бессилия.

— Ну что ж, милый Пуп, жаль мне было узнать, что ты покидаешь школу, — сказал Батлер. — Но уж если ты действительно задумал идти работать, я ни в коем случае не стану тебя отговаривать. Я тебе дам на дорогу один стишок, и пусть он поможет тебе понять твой народ. Правда, придумал его не я… а впрочем, вот послушай:

Вдумайся в этот стишок, Пуп, и ты увидишь, что он многое объясняет. На спине у наших людей сидят белые, а наши сидят на спине у своих же, и да поможет Бог черному горемыке, которого угораздило попасть в самый низ.

Рыбий Пуп посмеялся этой прибаутке, но теперь, ныряя в пыльные улочки по душу неплательщиков, проталкиваясь сквозь толпу в дансингах, обегая бары, пивнушки, харчевни, он убедился, что в ней больше мудрости, чем юмора. То, что он видел и слышал, наводило его на мысль, что негры живут словно во сне. Он чувствовал, как глубоко укоренилось в них вялое безразличие и тупая бесцельность, как ужасающе скуден и узок круг их духовной деятельности. Постель — церковь — пивная. Он видел, как они теряют равновесие, как они готовы вспылить, взорваться по любому пустому, ничтожному поводу. Его Черный пояс был рассадником преступлений, направленных против человеческой личности: то нападение на улице, то перестрелка, то поножовщина, рожденная в пьяной сваре. Бьем своих же и сами того не видим, поражаясь, говорил он себе.

Неспособный пока еще подняться до беспристрастных суждений, он не мог и выделить в жалкой жизни, которую наблюдал, самых существенных ее черт и направлений — что-то тут было в корне неправильно, но что именно, он не представлял себе. Его жестоко и грубо коснулся своею рукой непостижимый для него мир белых, заронив ему в душу ощущение неловкости за тот образ жизни, который ведут он и ему подобные, однако его пониманию остались недоступны взгляды, господствовавшие в этом чуждом мире, который заставил его почувствовать себя чужаком и в своем собственном. Волей-неволей, примиряясь с тем, что в глазах белых он неотделим от своего народа, он в глубине души как будто побаивался этого народа и, говоря на его языке, разделяя его радости и печали, все же какой-то частью своего существа сторонился его, словно бы стыдясь.

Собирая у обитателей Черного пояса доллары и выдавая взамен квитанции, он незаметно для себя делил их всех на два основных разряда: «самостоятельные» негры и «несамостоятельные». «Несамостоятельные» работали на белых, в них Рыбий Пуп ощущал робость, запуганность. «Самостоятельные» работали на собственной ферме, содержали собственное дело или имели образование и хорошую специальность, им было в большей степени присуще чувство собственного достоинства и готовность постоять за себя, хоть эта готовность и была чаще всего направлена против своих, а не против белых. Впрочем, он знал, что жизнь «самостоятельных» и «несамостоятельных» в равной мере зависит от того, по какому руслу направит ее белый мир.

Рыбий Пуп узнал, что из десяти тысяч черных клинтонвильцев около тысячи живут там же, где его семья, — в Аддисоновой слободе. У многих из них были свои дома, причем в одних случаях это означало скромную хибарку, построенную наспех, а в других — нарядный особняк с верандой. К таким относились люди, подобные Тайри, доктору Брусу, отцу Зика, мистеру Джордану, — владельцы закусочных и ресторанов, продуктовых магазинов, мелочных лавок, содержатели парикмахерских, похоронных контор и так далее, а также кое-кто из школьных учителей, почтовых служащих и проповедников. Ограниченные как на деловом поприще, так и в выборе развлечений рамками черного гетто, лишенные права считать своим достоянием самые насущные блага общества, в котором они живут, отстраненные силой или угрозами применить силу от участия в работе правительства, которое поставлено над ними, иные из этих черных домовладельцев, в том числе и Тайри, с ненасытной алчностью смотрели, как сочится из белого мира в мир черный скудный ручеек заработанных тяжким трудом долларов — долларов, добытых в поте лица прачками, горничными, дворецкими, — и изыскивали пути и способы выудить из этой тощей струйки кое-что для собственного кармана, пока она не повернула вспять и не потекла из Черного пояса обратно в карманы белых.

Остальные девять тысяч черного населения Клинтонвиля жили по Фордову бугру или в его окрестностях, где главной улицей была Боумен-стрит. Народ большей частью неграмотный или полуграмотный — рабочие, домашняя прислуга, мойщики машин, носильщики, лифтеры, рассыльные, ночные сторожа — и живущий по преимуществу только что не впроголодь. Эти ютились по многоквартирным развалюхам или лачугам, так ненадежно поставленным на красноватой земле, что казалось: их сдует первым же крепким ветром…

— Честное слово, пап, не поймешь, как только негры умудряются жить, — говорил Рыбий Пуп отцу.

— Не беспокойся, Пуп. Это они как бы в спячке до времени. Негры — народ выносливый. Их вон даже белым не истребить.

Однажды утром, пробегая с каким-то поручением от Тайри мимо своей школы, Рыбий Пуп увидел, что во дворе, в ознаменование начала летних занятий, выстроились его бывшие соученики. На него нашла тоска — какие-нибудь две недели минули, как он бросил школу, а почудилось, будто целая вечность. Директор Батлер звякнул колокольчиком, давая школьникам знак запевать.

ДИНЬ-ДИННЬ…

С трепетным упованием поднялись, хватая за сердце, звонкие голоса в пронизанный солнцем воздух:

Пение стихло, но Рыбий Пуп все стоял с затуманенным взглядом, и дыхание стеснилось у него в груди. Для него детство кончилось, он стал взрослым, и этот наивный напев разбередил ему душу своим несоответствием с тем, что ему приходилось наблюдать в домах Черного пояса. Он посмотрел, как учащиеся под удары колокольчика шагают в школу, и пробормотал, покачав головой:

— Попросили бы лучше, чтоб дева Мария поплакала о них, да подольше поплакала, потому что, видит Бог, круто им придется в этом мире…

При сборе квартирной платы самым тяжелым испытанием были женщины, они всегда стремились расплачиваться по крохам, один доллар сегодня, другой — в среду. Многие вообще не отпирали, пока он не просовывал под дверь требование освободить в пятидневный срок квартиру. Другие умоляли простить им в этот раз с тем, что в следующий они заплатят вдвое. Тайри предупреждал, что ему придется с этим столкнуться.

— Рассуди, Пуп, если ей в эту субботу негде достать пятерку, откуда же у нее в следующую возьмется десятка? Не давай им спуску, гадюкам. Это такие изворотливые бестии — в штопоре спрячутся, не найдешь, от них даже тень не ложится, как от нечистой силы, до того черны душой, а уж пронырливы — сласть добудут из пряника и корочку при том не порушат… Задолжает она тебе, паскудина, полсотни долларов, ты потребуешь, чтобы она очистила помещение в пять дней, а она, не будь дура, пойдет да и подыщет другую квартиру. Тут, Пуп, одно железное правило — заставляй платить безо всяких. Действуй наверняка. Помни, мы черные, нам на белых жильцов рассчитывать не приходится. Значит, хочешь заработать — прижимай своих.

Попадались среди женщин и такие, которые были готовы заплатить за квартиру своим телом и, когда он стучался, уже поджидали его в полутемной комнате раздетые, крича ему с кровати в приоткрытую дверь:

— Войдите, мистер сборщик!

И он заходил, вдыхая тяжелый воздух, делая вид, будто не замечает попыток женщины его соблазнить. Он знал, что стоит хотя бы на миг показать ей, что он все видит, как ее старания удесятерятся. А дотронься он до нее, и не видать ему платы за квартиру как своих ушей. Поэтому в ответ на все плотоядные заигрывания он только твердил:

— Время дорого, мэм, я жду денег.

Кончалось тем, что одни говорили:

— Да вот они, под дорожкой на комоде.

А другие:

— Они тут, у меня под подушкой. Вам нужно, вы и доставайте.

И он шарил под подушкой, стараясь не встречаться глазами с зазывающим цепким взглядом женщины.

Да и Мод Уильямс, верная обычаям своего древнего ремесла, вечно торговалась, норовя подсунуть ему вместо денег — ну пусть половины, ну четверти, ну десятой части того, что с нее причитается, — новую девицу.

— Эй, Би! — выкликала она кого-то из спальных лабиринтов своего деревянного помещения. — Би! Выдь сюда!

И желтокожая складненькая Би послушно выплывала в чем мать родила, глядя на него как ни в чем не бывало широко открытыми глазами.

— Что, мэм, — врастяжку говорила Би.

— Ну, Пуп, видал ты когда-нибудь в жизни такую красотку? — спрашивала Мод.

И Би — Марта, Клара, Айрин — одаряла его милой улыбкой.

— Девочка славная, Мод, но я-то пришел получить деньги, — говорил он.

— Нет, вы послушайте, как он разговаривает! — прикидывалась уязвленной Мод. — И что только сделал Тайри из парня! Ступай к себе, Би. Чего уж тут, если человек не понимает, что есть хорошего на свете.

В конце концов она задирала подол, спускала с толстой черной ноги чулок, вытаскивала пачку зеленых бумажек и отсчитывала ему в руку доллары, еще хранящие тепло ее тела.

— Знаешь, Мод, не всякий стал бы браться руками за эти деньги, если б увидел, откуда ты их достаешь, — как-то заметил Рыбий Пуп субботней ночью.

— Хе-хе, — заквохтала Мод. — К денежкам грязь не пристает, сынок. — Она хитро покосилась на него. — Ох и деловой ты малый, Пуп. Ничем тебя не собьешь, да, сынок? Только когда-нибудь я тебе предъявлю такую девочку, что у тебя все вылетит из головы, чему тебя учили в воскресной школе. Не родился еще тот мужчина, чтобы его никакая не занозила. Пускай он хоть сто раз женатый и никогда жене не изменял, а придет такой день, что и он не удержится. Тут все зависит, какая она будет из себя и какой на него нападет стих… Тебе-то, известное дело, оно уже не в новинку, не то что в ту первую ночь, когда Тайри тебя приволок…

— Ничего он меня не волок! — возмутился Рыбий Пуп.

— Притащил за шиворот, словно кутенка мокрого, — закатывалась Мод. — Но погоди, ты у меня еще оступишься. Будет ночка, я тебе выведу такую, что для тебя на ней весь свет сойдется клином… Уж и посмеюсь я тогда вволюшку!

Постепенно Рыбий Пуп черствел под прикрытием неизменной улыбки, пряча за сочувственными интонациями цинизм, выработал в себе привычку взирать на людское убожество с нарочитым безразличием, научился скрывать порывы, рожденные состраданием, потому что иначе собирать деньги с жильцов было бы невозможно. С Глэдис ему удавалось видеться лишь урывками, мимоходом. Зато, когда этот жуткий первый месяц подошел к концу, Тайри объявил, обнимая его:

— Я, Пуп, с тобой буду говорить как проповедник, елки зеленые! «Похвально, сын мой!» Выдержал испытание! Я прямо понять не мог, как это тебя хватает. Швырнул тебя в воду — дай, думаю, посмотрю, потонет или выплывет. Выплыл, стервец. Надо теперь дать тебе маленько оклематься. Четвертое июля на подходе… Бери себе отгул денька на два и проветрись, отведи душу.

— Пап, я себе приглядел старенькую машину. Ты не посмотришь, как она тебе…

— Пускай Джим посмотрит. Он разбирается в машинах. Если скажет, что дело стоящее, купи. Но раскошеливаться будешь сам, мое дело тут сторона.

— А как же, пап, — радостно подхватил он.

Вот оно, заветное привольное житье, — рукой подать!

 

XXIII

Машина была куплена, куплены кой-какие обновки, и четвертого июля он во второй половине дня заехал за Глэдис.

— Попляшем сегодня вечером в «Пуще», девочка, — сказал он. — Тони с Зиком уходят в армию, отколем по этому случаю буги-вуги.

— А я уж думала, ты меня бросил, — укоризненно сказала Глэдис.

— Работал день и ночь. Много есть чего рассказать. — Он подводил ее к главному издалека. — Все начинаю сначала. И ты со мной на пару. — Он повернулся, как манекенщик, показывающий новые модели. — Как тебе мой костюмчик?

— С ума сойти, Пуп. — Она пощупала ткань. — Неужели настоящий твид?

— Он самый, английского производства, — похвастался Рыбий Пуп. — Лучше не увидишь ни на одном белом в нашем городе. А на улице — колымага с мотором, и тоже моя собственная.

— Вот здорово, Пуп. Давай съездим покатаемся, — оживилась она.

— Я как раз то же самое хотел сказать. Сегодня мы гуляем. А то мне досталось за это время…

— Всего четыре разочка в этом месяце виделись…

— Ничего, детка, наверстаем, — примирительно сказал он, ведя ее к машине. — Не «роллс-ройс», но нас с тобой доставит куда надо и обратно привезет.

От его ласкового обращения у нее распрямились чуть понурые плечи, в глубине печальных глаз затеплился неяркий блеск. Она забралась в машину и, отбросив с лица непослушные каштановые кудри, взглянула на мир веселей.

— Только вид у меня неподходящий для Четвертого июля, — сказала она с сомнением, одергивая на себе куцую юбчонку.

— А мы тебя приоденем, — сказал он, трогаясь. — Ну, куда едем?

— В самый центр, — с детским задором отозвалась она.

— Будет сделано.

Чернокожие мальчишки швыряли на пыльные улицы фейерверочные ракеты, и они взрывались под колесами "машины. Как ему нравилась ее смугловатая кожа, наклон ее головы; вдали от дымного полумрака «Пущи» яснее проступали гибкие очертания ее тела, ее гордый профиль. Под треск шутих они быстро миновали Черный пояс и выехали на чисто подметенные, обсаженные деревьями улицы белой части города.

— Хорошо здесь, — сказала Глэдис.

— Еще бы. Чисто живут. Нас десять тысяч, а белых — пятнадцать, налоги платим одинаково, но наши улицы не содержат в такой чистоте. И места они занимают в четыре раза больше нашего. Мы в дыре теснимся, они живут на просторе…

Она промолчала. Он затормозил на красный свет у аптеки, возле которой околачивалась стайка белых подростков в джинсах. Рыбий Пуп видел, как они уставились на Глэдис, подталкивая друг друга локтями, как с их лиц сползали улыбки. Глаз светофора мигнул, переключаясь с красного света на зеленый, и машина тронулась дальше, а вслед ей полетел издевательский выкрик:

— На черненькое потянуло!

Его руки вцепились в баранку, он оглянулся на Глэдис — она все так же безмятежно смотрела на дорогу. Неужели для нее ничего не значит это оскорбление?

— Это они про тебя, — мягко сказал он.

— Я слышала. — Глэдис легонько фыркнула, но не изменилась в лице.

Ее ответ задел его за живое. Удовольствие ей, что ли, доставляет такая роль?

— И как ты смотришь на эти вещи?

— Они меня не задевают, — сказала она с достоинством.

Нет, его определенно не устраивала подобная позиция.

— К тебе никогда не привязываются белые?

— Так я им и позволила, — независимо сказала она.

Это была пощечина. Даже такой человек, как Тайри, склонялся перед силой белых, а тут сидит эта беззащитная фитюлька и гордо заявляет, что не позволит им себя задевать. Может быть, просто кривит душой, чтобы прихвастнуть лишний раз своей белой кожей? Что же, ей дела нет, каково приходится остальным черным? Или она хочет показать, будто никогда не выходит из себя? Возможно, у нее не хватает воображения постигнуть истинную суть того, что происходит?

— Удавил бы их, сволочей! — злобно бросил он.

— Мальчишки, что с них взять, — спокойно отозвалась она. — Дурь в голове.

— Ничего себе дурь, — сказал он. — За их дурь люди жизнью расплачиваются.

— Они сами не понимают, что делают. — У нее в голосе послышалось раздражение.

— Не понимают? Как бы не так! — скривился он.

— Миленький, не будем об этом, — попросила Глэдис. — Я так рада, что мы сюда выбрались…

Рыбий Пуп сидел как в воду опущенный. Она заступается за белых! Воображает, может быть, что сама белая! А что, на вид похожа. Уж нет ли у нее привычки наведываться в эту часть города? Что ей мешает разгуливать сколько душе угодно по этим улицам наравне с белыми, и кто обязан про это знать в Черном поясе. Черт, а вдруг у нее и клиенты имеются среди белых! Такая возможность никогда еще не приходила ему в голову, и при одной мысли об этом в нем сильней разгорелась ненависть к цвету ее кожи. Он за то и любил ее, что она почти белая, а между тем в нем крепло ощущение, что белизна уводит ее от него, хоть она и сидит здесь с ним в машине, хоть и позволит ему сегодня ночью держать ее в объятиях.

— Не приходилось тебе выдавать себя за белую? — вдруг спросил он негромко. Она долго не отвечала, и он подумал, что она не расслышала. — Скажи, Глэдис, — допытывался он, и теперь его голос звучал уже резче. — Ты себя за белую не выдавала?

— Не знаю. — Глэдис по-прежнему смотрела на дорогу, шелковистые волосы развевались у нее за спиной на горячем ветру. — Во всяком случае, не всерьез.

Рыбий Пуп так ее ненавидел в эту секунду, что впору было ухватить пригоршню этих наполненных ветром волос и вышвырнуть ее из машины. Он увидел, как тонкие белые пальцы Глэдис изящно убирают с глаз трепаные пряди и отводят назад, и прямо почувствовал копну собственных волос — волос, которые были специально выпрямлены, — и устыдился их. Небось влюблена в свои окаянные волосы, подумал он злобно.

— Это как понимать — «не всерьез»? — язвительно передразнил он.

— По своей воле никогда не выдавала, — объяснила она. — А когда зайдешь в магазин купить чего-нибудь, обращаются как с белой, и пусть, я не запрещаю. Начнешь объяснять, выйдет себе дороже… В общем, сам знаешь.

— Не знаю и знать не хочу.

— Ладно тебе, Пуп!

— Не говоришь, что белая, но и про то, что черная, тоже помалкиваешь, выходит? — Ему хотелось задеть ее побольней.

— Пойми, Пуп. Для меня так проще, вот и все. Не скажешь, что цветная, принимают за белую, — нехотя сказала она.

— Вот ты и не говоришь, да? — не унимался он.

Ее щеки залились гневным румянцем.

— Что же мне, по-твоему, делать? Объявление на себя повесить: Я — ЦВЕТНАЯ?

— Ладно, все, — процедил он.

— Что это с тобой, мой золотой?

— Сказано тебе, все, — отрезал он.

— Не злись на меня, Пуп.

— Да кто злится. — Он немного смягчился от ее просительного голоса.

— Когда знают, что я — не белая, со мной обращаются в точности как с тобой, — сказала она.

— Только не мужчины, — не удержался он.

— Да, правда, — согласилась она. — Мужчины меня оскорбляют на улице. — Она говорила без гнева, с задумчивым выражением в глазах.

Поток машин стал плотней, и Рыбий Пуп сбавил ход — машины шли в два ряда, и в каждой сидели белые. Рядом с ними оказался большой черный «бьюик», и Рыбий Пуп увидел, как разглядывает их с Глэдис сидящее в нем белое семейство.

— Глядите, чтоб у вас глаза повылазили, — пробормотал он.

— Не надо, Пуп, не обращай внимания.

Передняя машина проехала вперед, он двинулся следом и стал рядом с белым мужчиной, сидящим в «форде». Мужчина с любопытством высунул из окна голову, и на миг, точно из полузабытого сна, перед Пупом возникло видение: окровавленное лицо белого, которого в далекий летний день придавил к земле в придорожном лесу опрокинувшийся «олдсмобил», — он в упор, не мигая, ответил на взгляд белого мужчины, сидящего в «форде», и видение растаяло.

— Откуда едете? — бесцеремонно спросил белый.

— Из Китая! — презрительно бросил ему Рыбий Пуп и, не дожидаясь, пока он опомнится, рванул вперед.

— Ловко отбрил! — смеясь, крикнула ему Глэдис.

Проклятье… Что тут смешного, черт подери! Неужели ей непонятно, что этот белый хотел установить, вправе ли он вмешаться, поднять на него толпу? Неужели она не знает, что черному достаточно проехать в машине рядом с женщиной такого цвета, как она, чтобы его могли убить? Или для нее это все детские забавы? Надо, видимо, просветить ее кое в чем, растолковать ей, каков счет в поединке черных и белых. Они мчались сейчас по окраине города, мимо зеленых газонов, на которых виднелись особняки белых богачей.

— Заедем к Генри, выпьем чего-нибудь, — предложил он.

— Давай, — сказала Глэдис.

Генри содержал самый известный в Черном поясе бар, но в этот предвечерний час там было почти безлюдно. Они сели за столик в углу. Рыбий Пуп посмотрел на свою спутницу. Он собирался взять эту женщину целиком на свое попечение, однако придется на многое открыть ей глаза, придется заглянуть ей в душу и выяснить, как она все-таки смотрит на отношения между белыми и черными. Может ли быть, чтобы она не знала, что он должен испытывать? Чтоб не догадывалась? Или знать-то знает, да не придает значения?

— Глэдис, как ты смотришь на белых?

— О чем это ты?

— По-моему, я тебя ясно спросил…

— Пуп, они — белые, и больше ничего, — ответила она искренне.

В эту минуту ему открылось, что, в сущности, он, чернокожий, по образу мыслей стоит ближе к белым, чем когда-либо будет стоять она, хотя она и белей его по цвету кожи. Глэдис недоставало воображения, чтобы подойти к себе, к жизни, которую она ведет, с теми мерками, какие применяют к черным белые люди, какие они применили на деле по отношению к нему, — мерками, которые ему хорошо известны. В нем все восставало против того, чтобы белые расценивали его по этим меркам, их отношение порождало в нем мучительное чувство собственной неполноценности, и, чтобы доказать себе и им, что он не хуже их, он вынужден был стремиться стать таким же, как они. А между тем в самих его усилиях уподобиться белым уже таился подвох, ибо, чтобы подняться над своим положением, он должен был сперва признать и принять, что это положение существа неполноценного, низшего. Поразительно, что Глэдис ничего этого не чувствует и не сознает. По складу ума она в известном смысле куда ближе к черным, чем он, хоть внешне и похожа на белую! Он задумчиво поглядел в открытую дверь бара на улицу, где с треском взрывались шутихи и волновался под горячим дуновением ветерка американский флаг.

— Не случалось, чтоб тебя белые когда-нибудь обидели? — спросил он ее.

— Да нет. Что ты все волнуешься, Пуп?

Он остолбенел. Вся жизнь ее теперь и прежде — сплошная вереница смертельных обид, нанесенных белыми, а она преспокойно говорит: «Нет!» Это она-то никогда не видела обид от белых, она — рожденная вне брака полубелая проститутка, сама родившая вне брака полубелую дочь, которой, скорей всего, тоже суждено, когда она вырастет, родить такую же, как она, полубелую девочку, и эта девочка вырастет и тоже станет проституткой! Может быть, Глэдис просто не знает, что называется обидой? Может, ей кажется, что просто ей не повезло, а так, вообще, все устроено правильно? Он понял вдруг, что она уже сказала ему всю правду: она согласна с белыми! Они правы, она виновата! Волею случая она оказалась заброшенной по ту сторону расового барьера и, вздохнув, примирилась с этим, как будто настанет день, когда другой случай исправит эту оплошность и сполна возместит нанесенный ей ущерб. В повседневной жизни Глэдис имела возможность быть — в определенных рамках — либо белой, либо черной, и, оттого, что она могла иной раз сойти за белую, она считала правильным, что в белой части города улицы чистые, а раз у белых чистые улицы, то, стало быть, белые и правы. У белых — деньги, слово белых решает все — это ли не доказательство их правоты.

— По-твоему, они с нами обращаются правильно? — спросил он, потягивая виски.

— Пуп, что тебе о них беспокоиться, — сказала она. — Смотри, у тебя есть машина. Есть деньги. И одет ты лучше, чем те голодраные белые мальчишки возле аптеки, которые мне орали глупости…

— Ты думаешь, если есть деньги, это все? — спросил Рыбий Пуп.

— Деньги много значат.

— У моего отца есть деньги, а он живет как ниггер и держит себя как ниггер…

— Нехорошо так говорить про родного отца, — сказала она укоризненно.

— Но это правда, — упрямо сказал он. — Разве с нами обращаются справедливо?

— В каком смысле, Пуп? — спросила она, просительно глядя на него.

— Тьфу, черт, да ты что — не видишь? Мы ходим в школы для черных, их школы лучше наших…

— А, ты об этом, — сказала она тихо, просто.

— Да, об этом, — едко сказал он, зная, что ее пониманию недоступна нехитрая премудрость, на которой все построено. — И притом они, между прочим, нас убивают.

— Кто же это кого собрался убивать? — обиженно спросила она.

— Вот Криса, например, убили…

— А-а! — Она внимательно посмотрела на него. — Ты уж говорил про него как-то, — сказала она с недоумением. — Вы с ним в родстве были или как?

Его взяло такое зло, что расхотелось вести разговор. До нее ничего не доходит. А ведь он ее любит. Ему хочется быть с нею. Возможно, как раз эта неискушенность и привлекает его в ней? Или то, может быть, что в ней — и белой, и не белой — ему видится образ некоего примирения? Или все дело в том, что она похожа на белую, но жить, как и он, вынуждена в Черном поясе?.. Заглядевшись на янтарную влагу в стакане, он пытался представить себе, с какими понятиями подходит к жизни, к отношениям между людьми различных рас Глэдис. Если убитый белыми чернокожий тебе отец или брат, тогда тебя это трогает, если же убит чужой тебе черный — тебе и дела нет… Бедная маленькая Глэдис. Женщина, одно слово, что она понимает. Он выбрал эту женщину себе, и он вразумит ее.

— Глэдис, — шепнул он.

— Да, мой хороший. Ты не волнуйся…

— Я хочу тебе сказать что-то очень серьезное.

— Ну что ж.

Он упивался сознанием своей власти над нею — по тому, как она отвечала, было видно, что она не догадывается, о чем он сейчас будет говорить.

— Ласточка, я тебя забираю из «Пущи».

Она поняла не сразу, столь непостижима, столь неожиданна была для нее эта мысль. Но вот голова ее вскинулась вверх, капризные губы приоткрылись в изумлении.

— То есть как это, Пуп?

— Я тебе снял квартиру из трех комнат на…

— Пуп! — Ее карие влажные глаза сделались совершенно круглыми. — Правда?

— Ага. На Боумен-стрит.

— Пуп, ты меня не разыгрываешь? — спросила она срывающимся шепотом.

— Нет, девочка, я серьезно.

Ее губы беззвучно шевельнулись, как будто ей было страшно заговорить.

— Пуп, я тебе правда нужна? — спросила она недоверчиво.

— Еще как.

Ее белые руки вспорхнули над столиком и крепко, судорожно ухватились за него.

— А родные что скажут, Пуп?

— Мама не будет знать. А папа не против. Он мне ни в чем не препятствует, лишь бы обходилось без неприятностей.

— От меня неприятностей не будет. Клянусь. Я тебя буду слушаться!

На улице, взрываясь одна за другой, пулеметной очередью затрещали шутихи, и Глэдис, вздрогнув всем телом, тесно прижалась к нему.

— Я хочу, чтоб ты была дома и не встречалась ни с кем, кроме как со мной.

Слезы хлынули у нее из глаз, она порывисто обняла его.

— Как ты скажешь, так и будет.

— Только я там не смогу проводить все время.

— Я тебя буду ждать, Пуп, — проговорила она, часто дыша. — Я никогда не думала, что у тебя это настолько серьезно. Не верила, что со мной может так быть… — Она взглянула на него сквозь слезы и печально, через силу, улыбнулась. — Я буду тебе готовить. Я и шить умею. Купи мне швейную машину, ладно? — Не дожидаясь ответа, она беспокойно передвинулась на стуле. — Я что хочу попросить, дорогой…

— Что?

— Можно я туда заберу свою девочку?

— Черт, ты хозяйка, ты и…

— Ой, Пуп! — простонала она. Она обняла его крепче. — И скажи еще… — Она с мольбой подняла на него глаза. — Ты ведь знаешь, какая я, — сказала она скороговоркой, как в воду бросилась. — Ты… — У нее вырвалось рыдание, она не договорила.

— В чем дело, маленькая?

Она крепко зажмурилась.

— Ты не станешь меня попрекать, что я была такая?

Он притянул ее к себе.

— Что было, то прошло, — сказал он. — Все это для тебя теперь позади.

Она открыла глаза — они молили об избавлении, о спасении — и посмотрела на него.

— Пуп, я старше тебя. Я не прошу, чтоб ты женился…

— Жениться отец мне все равно не даст. Да я и сам не готов еще, — чистосердечно, но с нежностью признался он.

— Почему… почему же ты м-молчал до сих п-пор? — всхлипывая и запинаясь, спросила она.

— Не знал, получится или нет. Скажи, а ты-то ничем не связана, можешь сделать, как я прошу?

— Ничем! Ничья, только твоя — твоя, пока нужна тебе, — горячо сказала она.

— Ясно. Завтра с утра пораньше пришлю к тебе грузовик за вещами.

— Хорошо. Как скажешь, Пуп.

Закинув голову, она посмотрела куда-то в сторону и вытерла мокрые глаза скомканным носовым платком. Ему еще не приводилось наблюдать, как в женщине совершается воскресение, не приводилось видеть, какой свет на лице у женщины, судьба которой изменилась в мгновение ока. Усталые складки по углам ее рта разглаживались у него на глазах. Внезапно она поглядела на него с испугом.

— Пуп, ты ведь не будешь шутить такими вещами?

— Что ты! Конечно, нет!

— Если ты это в шутку, я просто лягу и умру, честное слово…

— Я забираю тебя на содержание. С «Пущей» покончено.

Она опять обхватила его и расплакалась.

— Давай еще раз напоследок сходим в «Пущу», — вдруг попросила она лукаво. — Мне хочется потанцевать. А после я тебя уведу к себе, и кончено!

— Идет.

Он расплатился, и они вышли из бара. Когда они подъезжали к «Пуще», уже смеркалось, и, свернув на грунтовую дорогу, они окунулись в приторное благоухание магнолий, в неистовство джаза, заполняющее сумерки.

— Скорее танцевать! — возбужденно вскричала Глэдис.

Рыбий Пуп поставил машину, и, вбежав в зал, они, изгибаясь и клонясь, заскользили в кругу танцующих, подхваченные уже с порога ритмом музыки.

— Я как во сне, — шепнула Глэдис.

— Ты сама как сон, — сказал он. — Ты мне приснилась наяву.

— Никто никогда не узнает, до чего я сегодня счастлива, — вздохнула она.

Они пошли танцевать второй раз. В «Пуще» было жарко, как в бане. Закрыв глаза, тряся головами, исступленно играли взмокшие от пота черные музыканты.

— Ты только посмотри на лабухов, — сказала Глэдис. — Как их разбирает, а?

— В полном отпаде ребята.

Снаружи летнюю ночь сотрясали взрывы ракет. Рыбий Пуп устал.

— Пошли на воздух, — сказал он. — Здесь дышать нечем.

— Пошли, если хочешь.

Он двинулся к выходу, ощущая боком упругие толчки ее тела. На улице веял ветерок. Они нашли себе поросшее травой местечко под вязом и сели, глядя в небо, где горели желтые крупные звезды.

— Слушай, мой дорогой… Если я завтра съезжаю, надо сейчас же предупредить Брюхана. Он человек опасный и, если тянуть до последней минуты, чего доброго, взбеленится, что неожиданно остался без меня, понимаешь? С Брюханом связываться страшно, не зря он столько сидел в тюрьме.

— Ну да? А я и не знал, что Брюхан сидел.

— Как же, раз пять, — сказала Глэдис.

— Тогда не удивительно, что ему нипочем справляться со здешним хозяйством, — задумчиво сказал Рыбий Пуп. — Ну что ж. Поди скажи. Я тебя подожду здесь.

Он встал и потянул ее с земли. Она поцеловала его по-новому, самозабвенно, как никогда не целовала раньше. Потом она отстранилась.

— Какой ты хороший, Пуп, — сказала она. — Мне до сих пор не верится!

Легко, как тень, она скользнула по окутанной темнотой поляне и скрылась за задней дверью «Пущи». Изнутри сквозь деревянные балки и густые плети моха, свисающие с железной крыши, светились золотые огни. Властно набегали раскаты джаза. Рыбий Пуп сел и закурил. Он устал, но все для него складывалось как нельзя лучше. Он добился своего, они с Глэдис будут вместе. Не навечно, но пока довольно и этого — это то, чего он хочет. А с Глэдис он еще поговорит, она станет другой, поймет, каково жить, когда над головой день и ночь нависает белая туча.

После месяца каторжной работы Рыбий Пуп оживал теперь, чувствуя, как с него сползает усталость. Он растянулся на траве, выпуская из ноздрей струйки табачного дыма. Где-то вдали хлопнула шутиха. Следом возникло вкрадчивое шипение, от которого по коже побежали мурашки.

— Четвертое июля, — пробурчал себе под нос Рыбий Пуп. — Ракету кто-то запустил.

Он вдруг заметил, что над ним брезжит какой-то непонятный свет, как будто сквозь темную гряду облаков пробилась полная луна. Он с недоумением посмотрел, как расплывается по небу сияние, и в нем шевельнулось смутное беспокойство. Послышался невнятный многоголосый гомон, и Рыбий Пуп насторожился. Ему показалось, что он различил заглушенный вопль, а впрочем, может быть, только показалось. Он повернул голову и увидел, что «Пуща» ярко озарена изнутри. В какой-то миг — он не запомнил точно в какой, но только что — музыка смолкла. Ветерок обдал его запахом дыма. Да, это странное сияние отбрасывает на небо ярко освещенная «Пуща». До его слуха доносились бессвязные выкрики. Что происходит? А, понятно, — это включили мощные прожектора, как обычно, когда кто-нибудь из джазистов исполняет забористое соло. Да нет же! Музыки не слышно! Он вскочил на ноги, пристально вглядываясь в оплетенное мхом строение, невольно сделал шаг вперед и остановился. «Пуща» внезапно окуталась мягким зеленоватым ореолом — ореолом, который быстро сгустился, поголубел. Теперь Рыбий Пуп отчетливо слышал пронзительные вопли, а сизое свечение выплеснулось наверх морем огненно-рыжих языков, и они заплясали, устремляясь к небу.

— Пожар устроили, идиоты! — сказал он вслух.

Не отдавая себе отчета в том, что делает, Рыбий Пуп опрометью бросился к «Пуще». Из танцзала со всех сторон повалили клубы дыма, горой громоздясь в вышину, за ними парусом вырвалось алое пламя, и на том месте, где стояла «Пуща», воздвигся исполинский столб живого огня, огонь заполонил весь мир, с ураганным ревом взметая все выше потоки искр.

— Господи, горит, — задохнулся он на бегу.

Он кинулся к задней двери «Пущи», за которой скрылась Глэдис, — и остановился как вкопанный. Распахнутая дверь была плотно забита нагромождением человеческих тел. Лица людей были перекошены, рты открыты, но из них не вылетало ни звука. Это было похоже на жуткий сон. За телами сплошной стеной рвалось ввысь пламя.

— Глэдис! Глэдис! — закричал он.

В лицо ему ударило адским жаром. В глубокой тишине было слышно лишь, как потрескивает дерево, облизанное огнем. Только что раздавались вопли — теперь из недр бушующего пламенем танцзала не доносился ни один голос. Казалось, черные лица, пробкой заткнувшие дверной проем, хватают ртами воздух. Жар крепчал с такой быстротой, что Рыбий Пуп попятился. Сознание отказывалось отзываться на то, что он видел, — нет, такого не может быть… Но ведь это так…

Ослепительный блеск мятущегося пламени выедал ему глаза.

— Глэдис! — крикнул он снова и подождал, содрогаясь всем телом.

Господи, неужели она там! Только сейчас до него дошло, что рядом бесцельно, медлительно кружат людские тени, топчутся, что-то бессмысленно лопочут. Он обернулся, вгляделся — люди передвигались словно бы одурманенные, словно во сне. В одном Рыбий Пуп узнал Кларенса, буфетчика из «Пущи», и, подскочив, схватил его за плечо.

— Кларенс, ты Глэдис не видел? — спросил он напряженным шепотом, чувствуя, как его хлещут по спине волны жара.

— А? Я сам только выбрался… — забормотал Кларенс. — Шатает. Ох, голова… Слушай, у тебя не найдется спички?

От этого вопроса на него нашло какое-то затмение. Он машинально похлопал себя по карманам, нащупал книжечку картонных спичек, зажег одну и поднес Кларенсу, глядя, как тот с жадностью затягивается сигаретой, как освещает его черное лицо неудержимо кипящая огненная лава.

— Спасибо. — Кларенс отошел, не замечая, по всей видимости, что в двадцати футах от него беснуются кривые языки огня.

Рыбий Пуп разом очнулся от оцепенения — только сейчас до него по-настоящему дошло, что «Пуща» горит и что он не знает, где Глэдис. Он точно попался в невидимые тенета. Надо только заставить себя сосредоточиться, собраться с мыслями — и окажется, что никакого пожара нет, и жизнь вернется в обычную колею. Как же так… Он вновь подбежал к дверям «Пущи» — за грудой тел раскаленными валами вставал огонь. О боже… Нет!

Он как безумный кинулся бегом вокруг этого пылающего, дымящегося ада, не понимая, отчего изнутри не доносится ни звука, и, не добежав футов двадцати до парадной двери, остановился. Эта дверь была тоже завалена телами, с некоторых была сорвана почти вся одежда. Ясно, что, устремясь наружу, люди сталкивались, давили друг друга. Палящий жар не подпускал его ближе к двери. Рыбий Пуп потерял голову. Там, внутри, — Глэдис, он должен пробиться к ней и вывести ее наружу! Но как? В «Пуще» всего две двери, он видел обе, и та и другая наглухо забиты неподвижными телами. Он в отчаянии огляделся. Ах да, вспомнил — на задней стене под самой крышей есть слуховое оконце. Тяжело дыша, он кинулся назад к черному ходу и взглянул наверх — из полыхающего оконца выбивались раскаленные огненные перья.

Не помня себя, он стал озираться, вглядываясь в тех, кому удалось спастись. Кто-то негромко скулил, кто-то стоял, как в столбняке, вперив немигающие глаза в объятое пламенем строение. Чернокожая девушка с плачем пробиралась сквозь толпу, выкрикивая:

— Где Боб? Господи! Боб! Неужели не успел?

Рыбий Пуп видел, как подбежал Тедди, остановился, глядя на пожар, и истошно закричал:

— Там Сьюзи!

Боже ты мой, Сьюзи! Сестренка Тедди… Тедди рванулся к пылающей «Пуще», но несколько человек перехватили его, не пуская.

— Туда нельзя, глупый! Ты же сам…

— Сьюзи! Мне надо к ней! — Тедди с воплем вырвался и метнулся к задней двери. Огромного роста мужчина загородил ему дорогу и двинул его кулачищем по скуле.

— Держите его, дурака! Сгорит к чертовой матери…

Рыбий Пуп смотрел, как обезумевшего Тедди, не обращая внимания на его крики и стоны, оттащили в сторону и повалили на землю, не давая ему подняться.

Прихрамывая, проковыляла коричневая девушка, едва прикрытая остатками платья. Рыбий Пуп знал, что ее зовут Сесиль.

— Сесиль! — позвал он.

Девушка не откликнулась, только посмотрела на него пустым взглядом и заковыляла дальше, волоча правую ногу. Догнав ее, он схватил ее за руку и прокричал в самое ухо:

— Ты там не видела Глэдис?

— Я только что вылезла… Ой, нога болит… — Сесиль, сощурясь, взглянула ему в лицо. — Ах, Глэдис… Да, видела… — Голос ее замер.

Рыбий Пуп застонал, у него подломились колени. Значит, Глэдис потеряна? Не может быть… Он еще раз обежал «Пущу», видя и не видя, как вокруг, точно в полусне, бродят людские тени. Зато у него обострился слух — до этой минуты ему как будто заложило уши от потрясения. Огонь все разрастался, кольцом охватывая здание, с гулом рвался вверх закрученными пылающими лентами.

— Горит!

— Люди же там!

— Господи, да сделайте что-нибудь! — взмолилась какая-то старушка.

— Надо вызвать пожарных! — подал голос кто-то из мужчин.

— Как это случилось-то? — спросил у него Рыбий Пуп.

— Раз — и загорелось, вот так. — Мужчина прищелкнул пальцами. — Люди там, ты понимаешь? Люди…

Рыбий Пуп глухо замычал, он не мог, он отказывался верить. Он едва удерживал крик. Глэдис погибла? НЕТ! Чья-то рука легла ему на плечо, он обернулся. Это был Бак, один из швейцаров, который работал сегодня в ночную смену.

— Боже милостивый, Пуп, все остались там! — прорыдал он. — Все до единого!

— А Глэдис не видел? — спросил Рыбий Пуп.

— Это все мох проклятый, — причитал Бак. — Вспыхнул в одну секунду…

— Глэдис не видел? — закричал Рыбий Пуп.

— А? Нет… Не знаю я, — бессвязно залепетал Бак.

В первые минуты те, кому удалось спастись от пожара, как бы одеревенели от неожиданности, теперь со всех сторон слышались вопли. Рыбий Пуп, пригнувшись, безмолвно стоял перед ревущей лавиной огня, его окатывало нестерпимым жаром, тесня все дальше назад. О том, чтобы проникнуть в это пекло, не могло быть и речи — стоит сделать шаг, и от тебя останутся головешки. Красные огненные языки взлетали все выше, трепеща, колыхались на фоне черного неба, затмевая звезды, широким веером осыпая на землю искры.

Пупа во второй раз охватило ощущение, что ему это снится, что, пробудившись, он вновь увидит «Пущу» такой, как всегда.

Где-то в самой сердцевине пожара раздался взрыв, это начали рушиться балки, и Рыбий Пуп опять отступил под новым напором палящего зноя. На самой верхушке из пламени высунулось огненное жало и поплыло по кривой, пылая пурпуром, изогнулось каленым острием косы, толчками рассекая черноту деревьев.

Трещала, лопаясь, древесина. Завывал огонь, рождая потоки ветра, которые стегали Пупа по сведенному напряжением, разгоряченному лицу. Ночь полнилась людскими воплями. Откуда-то к ним бежал человек, в слепящем свете его лицо блестело, точно черная маска.

— Ломай стену! — кричал он. — Еще не поздно! Тащите шест кто-нибудь!

— Зачем шест? — не понимая, встрепенулся Рыбий Пуп.

— Пожарную команду еще не вызвали? — спросил кто-то.

— Слушайте, у меня тут машина. Кто съездит за пожарными? — спросил Рыбий Пуп.

— Давай я, — вызвался Бак.

Рыбий Пуп бросил ему ключи и показал на свою колымагу.

— Езжай скорей!

Бак побежал к машине.

От деревьев отделился мужчина, который с усилием волок за собой длинный тяжелый шест, он отдувался, приоткрыв рот, в свете пожара блестели его зубы.

— Попробуем обрушить стену! — крикнул он.

Рыбий Пуп и еще несколько добровольцев ухватились за шест, подались немного назад и с разбега всадили шест, словно шомпол, в сквозную бревенчатую стенку. Дым застлал им глаза. После второй попытки они отступили назад неверными шагами, скорчась в три погибели, задыхаясь, обливаясь слезами от шквальных порывов зноя. Рыбий Пуп видел, как одному начисто спалило брови, как тлели красные искры в курчавых волосах другого. В последний раз, кашляя и спотыкаясь, они подступили к горящему зданию с шестом, но разъяренные огнедышащие потоки не подпустили их близко. Ветер подхватил раскаленный до предела воздух и швырнул им навстречу — они, дрожа, приросли к земле, не в силах вздохнуть, не в силах вымолвить ни слова. Уронив шест, они ползком отступили назад. «Пуща», изрыгая огонь, пылала точно огромный факел.

За спиною раздался леденящий душу вопль. Рыбий Пуп оглянулся — рядом, воздев руки, стояла на коленях старая женщина и кричала не переставая, ее глаза, отсвечивающие бликами пламени, были прикованы к пожираемому огнем зданию, на морщинистых щеках рубиново рдели капельки слез.

— Наверно, из родных кто-нибудь там остался, — потрясенный, сказал про себя Рыбий Пуп.

— А все этот мох окаянный, — беспомощно приговаривал поблизости кто-то из мужчин.

— Много там осталось народу? — спросил Рыбий Пуп.

— Полно. Очень мало кто выбрался. Застряли в дверях, ни туда ни сюда, загородили дорогу остальным, — объяснил мужчина. — Валторну мою поминай как звали.

Джазист поднял потухшие воспаленные глаза на рокочущее пламя.

— Что же нам делать? — отчаянно выкрикнул Рыбий Пуп.

Из багровой темноты вынырнула Мейбелл, она бежала прямо на него, но пробежала мимо, не узнавая. Рыбий Пуп устремился за ней с криком:

— Мейбелл! Где Глэдис? Мейбелл, постой! Где Глэдис?

Он догнал ее и резко повернул к себе. Она уставилась на него широко открытыми испуганными глазами.

— Где Глэдис?

— Что? — Она моргнула.

— Глэдис… Ты не видела ее? — спросил он, пытаясь откашляться от удушливого дыма.

Мейбелл покачала головой, ее черная кожа отливала блеском полированного металла.

— Нет. Я была дома…

— Так, может, и Глэдис дома?

— Не знаю, — растерянно протянула Мейбелл.

Черт, может быть, Глэдис дома! Рыбий Пуп обежал «Пущу», держась подальше от прожорливых языков огня", от испепеляющего зноя, глядя, как распускаются в ночи и осыпаются дождем соцветия багряных искр, и нашел тропинку, ведущую к дому Глэдис. Он мчался, поминутно оглядываясь, словно не веря, что там, за спиной, свирепствует огненная стихия, к которой не подступишься близко. Тропинка свернула, картина пожара скрылась из виду, и теперь Рыбий Пуп мысленно видел лишь то, что ему хотелось, — как Глэдис сидит дома в спальне и пудрится. Он добежал до ее дома и изо всех сил затряс ручку входной двери. Дверь была заперта.

— Глэдис! Глэдис! Глэдис! — орал он, дубася в дверь кулаками.

Никакого ответа. Он скрипнул зубами — вдруг он напрасно теряет время? Вдруг там, позади, где к небесам рвется пламя, еще не поздно предпринять что-то? Он отступил на несколько шагов и с разбегу навалился на дверь. Доски хрустнули, но дверь устояла. Он налетел на нее еще раз — дверь подалась и, соскочив с петель, легла плашмя. Рыбий Пуп вошел, нашарил в темноте выключатель.

— Глэдис! — разнесся по дому его голос.

У него мелькнуло скверное предположение, и на секунду его замутило. Что, если она забежала домой по-быстрому обслужить клиента? Мысль была отвратительна, и все же он обрадовался бы, если б она подтвердилась. Натыкаясь на предметы, зажигая по пути свет, он обследовал одну комнату за другой, дошел до кухни, но и там было пусто. Господи! Только что были покой и надежда, и вот, в одну минуту, пожар — и нет ничего, кроме горя. Пошатываясь, он прошел через дом обратно и вышел на крыльцо — перед глазами, обращая ночь в день, вздымалось багровое пламя. Рядом и в отдалении раздавались людские вопли, гудки автомобилей, слышно было, как по дороге проносятся машины. Он вспомнил, что Глэдис пошла в танцзал говорить с Брюханом… Как же он не подумал! Надо немедленно найти Брюхана! Он понесся назад. На пожар набежала толпа народу, но это была притихшая, бездеятельная толпа.

Ему опять попалась на глаза Мейбелл, похоже было, что она успела прийти в себя.

— Это все мох виноват, Пуп, — сказала она со слезами. Тысячу раз предупреждали из пожарной охраны…

— Мейбелл, вспомни… Ты не видела Глэдис?

— Не знаю. Сегодня вроде нет, Пуп, — сказала она. — Я пошла с одним к себе, когда там еще танцевали. Брюхан говорил, набилось человек сто, я сама слышала. Выбралось пятьдесят, может быть. Остальные застряли…

— А Брюхана видела?

— Там — видела, а больше нет.

— О Господи! — У него вырвалось рыдание, он крепко зажмурил глаза. — Бедная Глэдис…

— СМОТРИ! — крикнула Мейбелл, хватая его за рукав.

— Что ты? — Рыбий Пуп открыл глаза и увидел, что она показывает куда-то.

— СМОТРИ — РУКИ!

Теперь он увидел тоже. Мох в верхней части охваченного огнем здания сгорел дотла, и из широких просветов между досками высовывались черные руки и ноги.

— Двигаются, еще живые, — прошептала Мейбелл.

Он пригляделся внимательнее — пляшущее пламя отбрасывало подвижные тени, и создавалось впечатление, будто руки и ноги шевелятся. Он подошел чуть ближе. Нет… Это руки и ноги тех, кто с отчаяния пробовал протиснуться наружу между досками… Стиснув ладони, Рыбий Пуп смотрел на них с таким чувством, будто перед ним бездыханное тело Глэдис.

Огонь ревел, не унимаясь, биение зноя отдавалось в барабанных перепонках, сушило пот на лице. Снизу, из-под огня, раздался глухой взрыв, за ним другой, третий, и воздух быстро наполнился удушливыми, вонючими спиртными парами.

— Бочки с пивом лопаются, — определил кто-то.

Чья-то дрожащая рука порывисто сжала Пупу локоть, он оглянулся — полная чернокожая женщина, сама не замечая, что делает, цеплялась за него. Он постоял минуту, потом мягко высвободил локоть из ее судорожно сжатых пальцев и отошел на несколько шагов, а она осталась с поднятой рукой на том же месте, тщетно перебирая пальцами в пустоте, и буйство пламени отражалось в ее выпученных, остекленелых глазах.

Издалека донеслось завывание пожарных сирен, но Рыбий Пуп знал, что пожарные опоздали. Одно никак не укладывалось у него в сознании — откуда в танцзале эта жуткая тишина, ведь вначале слышались крики, почему же они так быстро замерли… Непрестанно подъезжали все новые и новые машины, буксуя в дорожной пыли, пронзая темноту желтыми копьями фар.

— Глэдис, — в последний раз жалобно позвал Рыбий Пуп и, содрогаясь, уступил нахлынувшему отчаянию.

Теперь люди в полной мере осознали размеры бедствия, и к полыхающей «Пуще» неслись из толпы безудержные рыдания, призывы, стоны. Вой сирен нарастал. Рыбий Пуп сдерживался из последних сил, хотелось ломать, крушить, положить конец этому кошмару.

Он увидел, как подъехал его драндулет и из него выскочил Бак.

— Едут, — сказал Бак. — Вышел оттуда кто-нибудь?

— Нет… Стой, Бак, подумай… Ты не видел Глэдис?

— Слушай, Брюхан велел мне сходить за льдом. Я пошел. Набрал ведро, иду назад — вижу, горит, ну я и выскочил пулей…

— А Глэдис снаружи не показывалась?

— Пуп, я не видел.

Казалось, будто сквозь жар, палящий в лицо, его окатили ледяной водой. Он невольно опустил глаза и увидел, что пиджак на нем разодран, руки с тыльной стороны — в ссадинах и волдырях. В левой ноге толчками билась боль.

— Малость стихает, — послышался мужской голос.

Пламя и дым опадали, под ними огненным слитком светилась в ночи железная крыша. С визгом подлетали пожарные машины, вспарывая воздух воем сирен, врезаясь в темноту прожекторами. Круто тормозили, поднимая колесами тучи глиняной пыли, оседающей на деревья. Белые пожарные спрыгивали на землю, и Рыбий Пуп видел, как они с лихорадочной поспешностью приводят в готовность шланги.

— Мать моя родная! — воскликнул один.

— Уже не спасешь! — сказал другой.

Рыбий Пуп смотрел, как они протянули к «Пуще» рукав, из него сверкающей струей ударила вода и, описав дугу, обрушилась на раскаленную крышу, с яростным свистом и шипением отскакивая от рдеющего железа, обдавая оглушенную толпу ливнем горячих брызг.

— Осади назад! — крикнул один из пожарных.

— Есть там кто? — спросил белый верзила в каске.

— Полон дом народу, все больше молоденькие, — еле слышно ответил из толпы черный мужчина.

— Господи помилуй! — сказал пожарный.

Кто-то схватил Пупа за плечо и повернул к себе. Это был Зик.

— Зик!

— Слава те Господи! — сказал Зик, глядя на него во все глаза. — А я уж опасался… Слушай, ты видел Бет?

— Не видел. А разве она не с тобой?

— Нет. О Боже.

— А Глэдис? Не видел?

— Нет. Что, она там была?

— Зик, она зашла туда, а минут через пять все началось, — простонал Рыбий Пуп. — Проклятье… — Он спохватился. — А Тони, Сэм?

— Сейчас будут. Мы уговорились, что встретимся с девочками тут…

Они смотрели друг на друга, не в силах сказать ни слова. Зик отвернулся с трясущимися губами и побрел прочь.

Вода из брандспойтов молотила по горячей железной крыше, шипя, вскипая, подымаясь в ночи столбами радужного тумана, оседая на землю обжигающей изморосью. На грунтовой дороге царило столпотворение, белые и негры валом валили к «Пуще». Тонким, не таким, как у других, голосом взвыла сирена.

— Начальство едет, — сказал кто-то.

Затормозив так резко, что ее занесло, остановилась маленькая красная машина, из нее выскочил ширококостый белый мужчина с седой головой.

— Перекрыть воду! — крикнул он.

Тугие белые струи бессильно поникли и иссякли, роняя на землю капли.

— Давно горит? — спросил начальник пожарной охраны.

— Считанные минуты, начальник, — ответил один из пожарных. — Но — пропащее дело.

— Народу захватило много?

— Обе двери забиты людьми. И внутри осталось будь здоров.

— Причина?

— Мох вспыхнул, нельзя было подойти близко, — объяснил пожарный.

— Предупреждал я этих ниггеров, так нет, все равно нарушают, — проворчал начальник. — Ладно! — Он повысил голос: — Пустить воду и очистить площадку от людей!

Теперь по крыше, клокоча, отлетая ввысь, загрохотали струи из десяти брандспойтов.

— Живых там никого нет, это уж точно, — сказал, покачивая головой, начальник. — Кто не сгорел, тот задохнулся.

К нему подошел пожарный.

— Тут, думается, все быстро решилось, начальник… — доложил он. — Мох — он что порох. Сразу перестал поступать воздух, ну и дым сделал свое дело. Минуты две, и задохлись напрочь.

— Сволочь пожар, нарочно не придумаешь, — буркнул начальник, снимая шляпу.

Рыбий Пуп отвернулся. Через несколько минут он опомнился — ноги вели его куда-то по грунтовой дороге, из глаз текли слезы.

— Глэдис… Зачем я ее отпустил туда?!

Он заставил себя повернуть обратно, глядя сквозь слезы на облака пара, плывущие ему навстречу. Начали прибывать полицейские машины, оглашая ночь сиренами, в которых тонули крики пожарных и вопли, летящие из толпы. Подъезжали частные автомобили, из них высыпали мужчины и женщины, черные, белые, кидались вперед — и останавливались, не добежав до танцзала, встававшего у них на пути сплошной глыбой беспощадного зноя. Струилась вода, деревья скрылись за завесой пара, и Рыбий Пуп почуял странный запах, он заглушал аромат магнолий, перебивал вонь испаряющегося пива, даже едкий смрад дыма отступил перед ним.

— Узнаю, чем несет, будь оно неладно, — сказал кто-то из пожарных. — Не горят они там, они варятся!

Рыбий Пуп почувствовал, что его сейчас вырвет, его больше не держали ноги. Он залез в машину и лег щекой на баранку, глядя, как бьет из пожарных шлангов вода. Слух, помимо сознания, ловил обрывки разговоров:

— …задохлись, говорят, почти все…

— …много их там было-то?..

— …говорили, вроде человек пятьдесят…

— …все черные?..

— …ниггеры, все как есть ниггеры…

— …ничего себе встретили Четвертое июля…

— …где ж это слыхано, чтоб танцзал убирали мхом?..

— …кто хозяин, не слыхали?..

— …врач один черный, Брус, не то еще как…

— …огонь, гляди-ка, сбили, к передней двери подбираются…

Рыбий Пуп опять подошел к остову, который прежде был танцзалом. Внутри все еще клокотал огонь, однако снаружи зной стихал, и люди подступали ближе, заслоняя лица от жара ладонями, вглядывались, шушукались, показывали друг другу на дверной проем, закупоренный беспорядочным нагромождением обугленных тел. Пожарные, над головами которых схлестывались водяные струи, пытались разобрать его.

— Эй, подсобили бы кто-нибудь, — крикнул один.

Несколько черных мужчин выскочили вперед и принялись растаскивать трупы в стороны, высвобождать и укладывать на траве. Рыбий Пуп видел, как у одной из погибших распалась рука, мясо уже не держалось на костях. Он передернулся. Пожарные сгрудились в дверях и, тесня пламя водой, понемногу продвигались внутрь. Рыбий Пуп сунулся было за ними, чтоб отыскать Глэдис, но белый пожарный отпихнул его, цыкнув:

— Куда лезешь, ниггер! Гляди, какой дым!

Больше Рыбий Пуп не пробовал. Увидев, где стоит начальник пожарной охраны, он незаметно подошел и встал рядом. Из дверей, спотыкаясь и откашливаясь, вышел пожарный, весь красный, со слезящимися глазами.

— Ну как там, Боб? — спросил начальник.

— Сорок два трупа.

— Врешь!

— Точно, сэр! В большинстве погибли от удушья… Мало кто от ожогов. Горело-то сильней всего кругом и сверху. Удивительное дело. Все этот чертов мох, пересох, сатана… Начисто закрыл доступ воздуху.

— Поплатится за это кто-нибудь, помяни мое слово, — прорычал начальник.

На полянах, застланных дымом и паром, толклись люди, глядели на догорающие развалины, боязливо ступали между трупами, простершимися на траве. Пламя бледнело, и пожарные устанавливали прожекторы, чтобы продолжать работу при их свете. Откуда-то вывернулась Мейбелл.

— Пуп! — позвала она. — Брюхан нашелся. Вон там лежит, в лесу.

— В лесу? Мертвый?

— Нет. Но плох уж очень. Пошли к нему.

В нем опять шевельнулась надежда. Может быть, и Глэдис найдется где-нибудь, живая… Он пошел вслед за Мейбелл в лесок по левую сторону от «Пущи». В одном месте люди сбились в кучку над чем-то, лежащим на земле. Это был Брюхан. Он корчился от боли и тяжело дышал.

— Брюхан, — тихо позвал Рыбий Пуп.

Брюхан повел глазами в его сторону.

— А, Пуп, — прошелестел он.

— Как ты?

— Да паршиво.

— Ты Глэдис не видел?

Брюхан покачал головой. Рыбий Пуп опустился рядом с ним на колени.

— А там она была? — спросил он.

— С-сказала, надо п-поговорить… А тут телефон… Говорю — п-погоди, пошел ответить… Смотрю, г-горим… Кругом огонь… Вышиб доску под лестницей… Пролез наружу… П-побежал… Упал… С-сил не хватило… Дальше не помню… — Шепот оборвался.

Вот он и поговорил с последним, кто видел Глэдис живой, — надежды больше не оставалось. Он подождал, пока Брюхана положили на носилки и понесли к санитарной машине, и поплелся сам не зная куда, бессмысленно глядя в пространство померкшими глазами, ничего не видя, кроме расплывчатых черт улыбающейся белой женщины со снимка, который он в тот памятный день насильно заставил себя проглотить, сидя в полицейском автомобиле. Глэдис, белая и черная; она была живой мечтой, которая рассеялась теперь как дым, он думал, что в ней может обрести искупление, — и вот ее не стало. Между тем нить воображения уж повлекла его вслед за нею, память призывала ее из небытия, чувства воссоздавали ее образ, как путеводную звезду его будущих исканий.

К нему подбежала Мейбелл, ее черное лицо было перекошено гневом.

— Что творят, суки! — закричала она со слезами. — Белый врач говорит, Брюхану нужно переливание крови, причем срочно! Тут в двух шагах больница для белых, так нет же, им, сволочам, надо тащить его за десять миль в черную больницу! Ну, не подлость? Будь они прокляты, эти белые!

Конечно, подлость, что Брюхану отказали в срочной медицинской помощи, но Рыбий Пуп был слишком убит собственным горем, остальное не задевало его по-настоящему. Его все еще неотступно преследовала мысль о Глэдис, он бесцельно кружил в толпе, не в силах расстаться с последними крохами надежды. Что, если она, как Брюхан, лежит где-нибудь в лесу и мучается? Он опять пошел в лес. Вдруг он замер. Впереди виднелась знакомая фигура. Он подошел ближе.

— Пуп! — Это был голос доктора Бруса.

— Док! — воскликнул Рыбий Пуп. — Это вы?

— Ш-ш, — предостерегающе шикнул доктор Брус.

Мокрое, перепачканное лицо врача покрывала пепельная бледность. Для чего он забрался в лес, когда он нужен там, у «Пущи»?

— Что это вы, док?

— Не хочу, чтобы меня тут увидел кто-нибудь, — сказал доктор Брус. У него тряслись руки. — Пуп, сколько человек погибло от пожара?

— Начальнику пожарной охраны докладывали, что сорок два…

— Не может быть! Боже ты мой! — Доктор Брус пошатнулся и схватился за дерево, дрожа всем телом.

Рыбий Пуп увидел, как он вынул из кармана пузырек, высыпал в трясущуюся ладонь пригоршню белых пилюль и поднес к губам. Безотчетно Рыбий Пуп рванулся вперед и шлепнул врача по руке, выбив из нее пузырек, — его содержимое рассыпалось по земле.

— Не надо, док! — крикнул он.

— Ты ничего не понимаешь! — простонал доктор Брус. — Ответственность за погибших лежит на мне, Пуп!

— Вы не виноваты. — Ища слов утешения, Рыбий Пуп обнял доктора Бруса за плечи. — Не убивайтесь так сильно, док.

Понемногу к врачу вернулось самообладание.

— Ох, не знаю, — сказал он. — Где Брюхан?

— Брюхан тоже пострадал. Его повезли в больницу…

— А Тайри ты не видел?

— Нет, сэр… Док, я свою девушку потерял на этом пожаре… — Он разрыдался.

— Тише, Пуп, успокойся. — При виде чужого горя в докторе Брусе опять проснулся врач. Он нагнулся и поднял с земли пузырек.

— Да не надо же, док! — опять остановил его сквозь слезы Рыбий Пуп.

Доктор Брус вытряхнул себе на руку две таблетки и бросил пузырек в бурьян.

— Прими одну, не повредит, — сказал он, подавая таблетку Пупу. — А вторую приму я.

— От ч-чего они, док?

— Успокоишься немного, — сказал врач и, положив таблетку в рот, проглотил ее.

Рыбий Пуп нерешительно проглотил свою.

— Пуп, мне необходимо повидаться с Тайри. Он не в конторе сейчас?

— Не знаю. Может, и там.

Доктор Брус пошел прочь, неуверенно пробираясь в темноте среди деревьев. Рыбий Пуп провожал его взглядом, пока он не скрылся из виду.

— До смерти перетрухал бедный док, что столько народу погибло на пожаре, — пробормотал он.

Когда он вернулся на пожарище, ему встретился Бак.

— Пуп! — Бак схватил его за руку. — Слушай, Глэдис нашли.

— Где?

— Там положили, на траве…

— Нет! Нет!

Подтвердилось самое страшное. Нет больше этого светлого лица, нет этой грустной улыбки, их поглотило пламя. Неизвестно откуда, на него нашло спокойствие, должно быть, подействовало принятое лекарство. Он двинулся за Баком, перешагивая через трупы, а потом оказалось, что он стоит над нею, глядя сверху вниз на ее лицо. Она лежала, словно спала, приоткрыв капризные губы, хранящие тень улыбки. Ни следа увечий, только крошечный порез слева на подбородке. Ее открытые карие глаза были подернуты тусклой пеленой, и, если б не это, можно было бы подумать, что она сейчас заговорит.

— Нет, теперь ей никогда уже не заговорить…

Он всхлипнул, отвернулся и, спотыкаясь, побрел в темноте на дорогу. По пути он прошел мимо Бет, она лежала на спине, а на плечах у нее было нечто огромное, вдвое больше обычной человеческой головы.

— Бедный Зик, — прошептал он. — Слава Богу, что ему идти в армию…

Рыбий Пуп любил Глэдис, и за одну эту ночь он нашел и потерял ее. В нем как-то вдруг все обмякло — да, это, наверно, таблетка, которую ему дал доктор Брус, потому что и в голове тоже совсем прояснилось. Он безучастно обвел глазами мертвые тела, разбросанные там и сям по поляне, безучастно вдохнул запах смерти: «варятся ниггеры…» Он перевел взгляд на белых зевак, вполголоса обменивающихся впечатлениями, обращаясь сознанием к повседневности, покоряясь ее законам. Эти тела следует предать земле, а предавать земле усопших — ремесло его отца. Он увидел начальника полиции, человека, который еженедельно получает от Тайри взятки. Да, с ним-то и надо разговаривать. Рыбий Пуп подошел к начальнику полиции и остановился перед ним.

— Начальник, — вкрадчиво заговорил он.

— А? Тебе что, малый?

— Я — Пуп, сэр. Сын Тайри.

— А-а, Пуп Таккер. Похож на папашу. Он сам-то где?

— Не знаю, сэр.

— Не мешало бы ему поинтересоваться, что тут делается, — сказал начальник полиции.

— Начальник, а трупы куда повезут?

— Ума не приложу. В нашем морге столько черных не поместится.

— Знаете, сэр, у нас в школе есть спортзал…

— А что, пожалуй, дело говоришь.

— Там и вода проведена, и вообще…

— Ну-ну?

— Можно туда всех положить для опознания…

— Ну?

— Там есть столы для массажа, на них удобно бальзамировать. А прямо над ними вешалки для одежды, там бы развесить стеклянные кружки с песком. Трупов, я слыхал, вроде сорок два… На каждый идет два часа. Всего выходит восемьдесят четыре часа работы, если, конечно, днем и ночью… Надо бы приниматься сразу, сэр, в такую жару.

— Все верно, — процедил сквозь зубы начальник полиции, покачиваясь с каблука на носок и глядя на него немигающими глазами.

— Вы, может, сказали бы следователю, пусть выпишет нам свидетельства о смерти, и мы всех обработаем, вы же папу знаете.

— Обработаете, стало быть?

— Да, сэр.

Начальник полиции обернулся и гаркнул:

— Эй, Дюпри!

— Да-да?

К ним подошел средних лет мужчина, коренастый, в очках.

— Ну-ка, Дюпри, послушай, поскольку ты следователь… Вот это — Пуп Таккер, сын Тайри. Он уж успел все обмозговать. Под морг, говорит, можно временно занять спортзал в негритянской школе. Если бы ты, говорит, как проведешь осмотр трупов, выписал все свидетельства о смерти и отослал Тайри…

Дюпри заморгал глазами.

— Много я чего слышал на своем веку, но такого…

— Все равно кому-то их надо хоронить, начальник, — стоял на своем Рыбий Пуп.

— Тебя что, Тайри послал ко мне? — спросил начальник полиции.

— Нет, сэр.

— Неужели так-таки взял да сообразил сам?

— Ну да, сэр. Это наше дело, мы же похоронщики.

Хмыкнув, начальник полиции поглядел на дымящиеся развалины «Пущи».

— Будь по-твоему, отдам их вам, — зловеще сказал он. — С твоей стороны, Дюпри, возражений нет?

— Я — как скажете, начальник, — с натянутой улыбкой сказал Дюпри.

— Спасибо вам, сэр, — сказал Рыбий Пуп.

— Черт возьми, при такой ловкости и наглости ты всякого труполова в здешних местах заткнешь за пояс. — Начальник полиции рассмеялся.

— Передай отцу, пускай явится в муниципалитет, мы на него медаль повесим, — сказал, отходя, следователь.

— Да, деловые вы с отцом ребята, — сказал начальник. — И живым товаром торгуете, и мертвечиной не брезгуете, и дома сдаете внаем…

— Разве мы кому-нибудь мешаем, начальник? — растерянно спросил Рыбий Пуп. — Мы тихо, мирно…

— То-то и беда, что тихо, мирно. Ну, да чего там. Получай, твое. — Начальник полиции обвел рукой усеянную трупами поляну. — Желаю вам нажить на них миллион. — Он усмехнулся и, отворачиваясь, прибавил вполголоса: — Тем более Тайри бы сейчас миллион пришелся ох как кстати.

Рыбий Пуп ничего не понимал. Почему с ним так разговаривают? Ладно, что бы там ни было, а выгодный заказ обеспечен. Тайри останется доволен. Пожар совсем догорел, только лохмотья белого дыма еще парили в воздухе, цепляясь за ветви опаленных деревьев. Он поднял голову — на небе зажигалась заря. В вышине бледнели редкие звезды. Ночь пронеслась, хоть это казалось невероятным. Рыбий Пуп поплелся по пыльной дороге, обессиленный, охваченный непонятным безразличием, как будто утратив способность чувствовать. Дойдя до своей машины, он остановился в изумлении — в ней, ссутулясь, сидел Тайри и в упор глядел на него.

— Папа!

Тайри выскочил и, подбежав к сыну, изо всех сил прижал его к себе.

— Сынок! Господи, а я уж думал, что потерял тебя! Тебя никто не видел!

— Как же так, я все время был здесь.

— Кого я только не спрашивал…

— А ты бы сам приехал посмотрел…

— Живой, — хрипло прошептал Тайри, словно пропустив мимо ушей его слова. — Ну и все, это главное…

— Папа, у меня больше нет Глэдис…

Он разрыдался — теперь это было можно. До сих пор среди черно-белой толпы, собравшейся на поляне возле «Пущи», он сдерживался, но теперь, когда рядом был отец, можно было дать себе волю.

— Ничего. Все обойдется, — приговаривал Тайри, гладя его по спине.

— Нам было так хорошо с ней.

— Я понимаю, сынок…

— Мы уже и квартиру сняли…

— Бедный Пуп. — Тайри вздохнул.

— Как она радовалась…

— Ну, будет, — вдруг сказал Тайри другим голосом. — Идем к моей машине. И побыстрей. Свою оставь здесь, Джейк после приведет… Я знаю, каково тебе сейчас, но дела не ждут.

Рыбий Пуп сквозь слезы заглянул ему в лицо, зная по опыту, что вопросы задавать бесполезно. Почти бегом они достигли того места, где стояла машина Тайри, сели и через несколько минут уже катили по улицам Черного пояса. На восточном краю небосвода огненно-красным шаром повисло солнце. Повсюду чувствовался переполох, вызванный пожаром, на каждом углу кучками стояли и судачили люди.

— Проклятье, — вырвалось у Тайри.

— А что такое, папа?

— Так, ничего.

— Мне ведь ты можешь сказать! — настаивал Рыбий Пуп.

— Тебе своего хватает, Пуп. У тебя своя беда…

— Между прочим, тебя искал доктор Брус. Он прятался в лесу у «Пущи». Знаешь, пап, он чуть не покончил с собой…

Тайри резко тормознул, они стали.

— Когда это было?

— Да только что. Это он из-за пожара. Он потом сказал, что вам надо поговорить.

— Возможно, ждет меня в конторе, — сказал Тайри.

— Да, а трупы поступят к нам! — возбужденно объявил Рыбий Пуп. — Все до единого!

— Какие трупы?

— Ну, кто погиб на пожаре. Я попросил начальника полиции, чтобы следователь все свидетельства о смерти передал нам. Под морг займут школьный спортзал…

— И много трупов? — спокойно спросил Тайри.

— Больше сорока, пап. А начальник сказал, дай тебе Бог на них нажить миллион.

Тайри, не отрываясь, смотрел в одну точку, по лицу его струился пот.

— Ты его прямо там попросил, на пожаре?

— Ну да. Я подошел к нему с этим первый, раньше всех, — объяснил Рыбий Пуп. — Он удивился слегка, но сказал — хорошо.

— М-гм, — промычал Тайри.

Что-то было не так. Тайри почему-то не обрадовался.

— Пап, я неправильно сделал?

— Нет-нет, сынок. Все нормально, — наигранно бодрым голосом сказал Тайри.

В молчании они двинулись дальше. Где же он оплошал? Разве положено теряться, когда выгодное дело само плывет к тебе в руки? Тайри открыл отделение для перчаток и достал пистолет. У Пупа по коже побежали мурашки — он вспомнил, при каких обстоятельствах отец последний раз вот так же вынимал оружие…

— Что все-таки происходит, папа?

— Большие неприятности, Пуп, — тяжело роняя слова, сказал Тайри.

— С белыми?

— Вроде того. Тут много всякого.

— И нам угрожает что-нибудь?

— Сынок, погибло больше сорока человек. За такое кто-то должен поплатиться…

— Начальник пожарных сказал то же самое, слово в слово.

Тайри, вздрогнув, поглядел на него и ладонью правой руки отер со лба пот. В его налитых кровью глазах появился стеклянный блеск.

— Начальник пожарной охраны? Он так сказал?

— Да, а что? Хоть и пожар, но мы-то ни при чем!

— Ах, дьявол. — Тайри закусил губу.

— Папа, н-но ведь мы тут ни при чем?..

— И ни при чем и при чем, сынок, — шепотом сказал Тайри.

— Как это, пап? Непонятно.

— Тут длинная история. — Тайри вздохнул. — Ты знай держись меня, и все станет понятно. Трудно нам будет, страшное дело…

— Только я устал. Мне бы сперва поспать…

— Спать некогда, Пуп, — сурово сказал Тайри. — Ты говорил, что хочешь быть мужчиной. Вот и держись как мужчина. С этой минуты и покуда не кончится вся заваруха твое место рядом со мной, днем и ночью. Драка пойдет не на жизнь, а на смерть. Проиграю я, значит, и ты проиграл. Я сейчас дерусь за тебя, сын. Если меня одолеют, придется тебе заступать на мое место и ворочать делами, как ты ни зелен. — Тайри глотнул и помолчал. — Возможно, оно и к лучшему, что ты бросил школу, потому что в такой крайности, как сейчас, я не могу положиться ни на кого в мире, кроме как на родного сына, на свою кровь и плоть.

Рыбий Пуп виновато потупился — как же у него хватило совести волноваться о себе, когда он позарез нужен Тайри.

— Прости, папа. Я останусь с тобой, при тебе… Только в чем дело?

— Держись поближе ко мне, смотри, слушай. Увидишь, — сказал Тайри, с жалостью взглянув на сына. — Ты сейчас горюешь о Глэдис, но о ней надо попросту забыть, сынок, иначе нельзя.

Не выпуская из правой руки пистолет, держа левую на баранке, Тайри обернулся, вглядываясь в заднее окно машины.

— Кто-нибудь что-то затевает против нас? — опять спросил Рыбий Пуп.

— Не знаю, Пуп, ни за что не поручусь, — признался Тайри.

— Белые, да?

— Все может быть.

— Пап, ну скажи мне! — Рыбий Пуп изнывал от тревоги. — И потом, мне тоже нужно оружие!

— Э, нет!

— Но у тебя-то есть! А так нас будет двое!

— Если дойдет до стрельбы, сынок, стрелять буду один я.

Рыбий Пуп вздохнул, наблюдая за измученным отцовским лицом — оно осунулось, постарело, но никогда еще он не видел это лицо таким живым, обнаженным. Боится… Но чего? Вот квартал, где похоронное бюро, но они едут дальше.

— Куда это мы?

— Сиди спокойно, Пуп.

Он отодвинулся на сиденье и притих. Машина стала у дома, где жила Глория. Тайри полез в карман, вытащил плоский пакет, обернутый коричневой бумагой, и покосился на закрытые темные окна.

— Как думаешь, встала она?

— Хочешь, я сбегаю посмотрю?

— Давай. Позвони в дверь. Выйдет, скажешь, что мне ее надо на два слова. Быстро, ну!

Рыбий Пуп выскочил из машины, пересек тротуар и, взбежав на деревянное крыльцо, нажал большим пальцем на кнопку звонка. Никто не отозвался. Он позвонил еще, на этот раз дольше.

— Кто там? — донесся голос Глории.

— Я. Пуп. Откройте.

Из полутемного коридора выступило белокожее лицо, и на мгновение его ошпарило страхом — но лишь на мгновение. Глория была в купальном халате.

— Ты что, Пуп?

— Там, в машине, — отец. Вы ему нужны. Скорее!

Глория на секунду замялась.

— Ну, хорошо.

Он подошел за ней к машине. Задняя дверца была открыта, Тайри придерживал ее рукой. Глория мешковато опустилась на краешек сиденья и обратила к Тайри встревоженное лицо.

— Что случилось, милый мой?

— Слушай, что я скажу, Глория, и все исполни в точности, — сдержанно начал Тайри. — Времени у меня в обрез, понимаешь? Мы с доком попали в беду. На вот этот пакет вострит зубы начальник полиции… В нем чеки, которые он от меня получал, погашенные, за последние пять лет…

— Боже мой! А какая беда, Тайри?

— Глупая, ни о чем не спрашивай. Твое дело — убрать эти чеки подальше, спрятать в надежное место, и чтоб никто не видел. Найдется у тебя такое?

Глория задумалась, покусывая губы.

— Есть старый колодец в сарае, высохший. Разве спустить в ведре? Там никто не додумается искать. Колодец сверху завален дровами, так что…

— Как раз то, что надо. Все, детка.

— Тайри, но что случилось? — умоляюще повторила Глория.

— Ты что, не слыхала? «Пуща» сгорела сегодня ночью.

— Больше сорока человек погибло, — прибавил Рыбий Пуп.

Глория закусила сжатый кулак.

— Господи помилуй, — простонала она. Ее округлившиеся от страха глаза, не отрываясь, глядели на Тайри. — Бедный ты мой…

— Ладно, все образуется, — проворчал Тайри. — Ты ступай-ка спрячь чеки, да поскорей. И если не увидимся на этих днях, причина тебе известна.

Глория с надеждой повернулась к его сыну.

— Смотри, Пуп, береги отца…

— Да уж я от него ни на шаг ни днем, ни ночью.

Сунув пакет под халат на груди, Глория вылезла из машины.

— Ты, дорогой, все же давай о себе знать, хорошо?

— Обязательно. Беги.

Она торопливо пошла по дорожке к дому и скрылась за дверью.

— Одно дело сделано. — Тайри вздохнул.

Теперь, когда стало ясно, что Тайри прячет вещественные доказательства, изобличающие начальника полиции в лихоимстве, Рыбий Пуп был полон мрачных опасений. Ему припомнились недобрые шуточки, которыми начальник ответил на его просьбу предоставить им с отцом право похоронить сорок две жертвы пожара.

— Пап, зря я полез набиваться с похоронами?

— Брось, неважно, — коротко ответил Тайри.

Они повернули обратно, к похоронному бюро. У дверей ждал Джим. Увидев их, он сбежал с крыльца к машине.

— Тайри, тебе уже час названивает начальник полиции.

— Знаю. — Тайри вышел из машины и заговорил с расстановкой: — Вот что, Джим. Бери у Пупа ключи от его тачки, мы ее бросили у «Пущи». Скажи Джейку, пусть приведет. После для тебя есть серьезное дело. Надо обработать больше сорока трупов…

— Ого! — Джим присвистнул. — Это все пожар?

— Он. Свидетельства о смерти передадут нам. Это Пуп постарался. Но тут, понимаешь, нельзя, чтобы стали завидовать другие похоронщики. Ты всех обзвони, из других городов тоже, договорись, что соберетесь у следователя. Поделишь покойников на всех и чтоб по совести. С этим пожаром не оберешься шуму, нехорошо, если пойдет слух, что будто мы на нем нагрели руки. Будь пообходительней с родными покойных. Обыкновенно кому передали свидетельство о смерти, тому семья и доверит похороны. Но в этот раз, Джим, если кто из родственников не пожелает иметь дело с нами, ты не перечь. Мы с доком крепко влипли, и нам ни к чему разговоры, что вот, дескать, ниггеры сперва наживались на «Пуще», а теперь наживаются на тех, кто там погиб… Положение не из легких, Джим. Как, справишься?

— Попробую, Тайри, — отозвался Джим.

— Скажи Кэрли Миксу, Джо Нэшу, Джиму Поплару и Дику Пейли, пускай захватят с собой что надо для бальзамирования. И чтоб ни с кем никаких пререканий. Начнут что спрашивать, всех отсылай ко мне. Дальше. Все трупы, Джим, нужно доставить в школу и разместить для опознания в спортзале. Договорись, чтобы гробовщики тебе ссудили на это время сколько надо грузовых автомашин, на такую прорву покойников катафалков не хватит во всем городе. Формалина потребуется намного больше обычного, консервирующей жидкости, гипса… Заказывай без промедления. И еще, Джим. Расценки мы снизим на десять процентов, поскольку хоронить будем, как бы сказать, оптом, ясно? Какие грузовики пойдут на кладбище, те, я полагаю, неплохо бы обтянуть черным крепом. Джим, и делать все это одному тебе: доставать кружки, шприцы, и во что обряжать покойников, и грим — все тебе. Я буду занят другим. Этот пожар наделал делов…

— Да уж, — протянул Джим. — Шарахнуло вас. Между прочим, тебя в конторе дожидается доктор Брус.

— Серьезно? Тогда вот что, Джим… Покуда мы с доком не кончим разговор, меня для начальника полиции здесь нету, понял?

— Как не понять, Тайри, — удрученно сказал Джим.

Следом за Тайри Рыбий Пуп вошел в контору, где, понурясь, безмолвно сидел доктор Брус. Хозяин и гость встретились молча. Рыбий Пуп сел, переводя взгляд с одного на другого, пытаясь угадать, что же происходит. Один был врач, другой — похоронщик, один приводился ему отцом, другой был его другом; один, неграмотный, был изворотлив и хитер, другой, ученый человек, был сейчас весь во власти страха. Рыбий Пуп знал, что, когда они заговорят, ему откроется, что это все значит — и страх, и шепот, и вороватые шаги во тьме…

 

XXIV

В окно все сильней било солнце, и Тайри опустил штору и зажег настольную лампу — ее свет выхватил из затененной комнаты три черных лица. Он снял трубку с телефона, достал бутылку виски, три стакана и поставил на стол. Рыбий Пуп знал, что речь пойдет о чем-то ужасном, что должно быть принято решение жизненной важности, и ему было заранее жутко.

— Наливайте на свой вкус, док, — сказал Тайри, наполняя на треть свой стакан.

— Да, надо выпить. — Доктор Брус дрожащей рукой налил себе виски, залпом выпил, не разбавляя, и поднял пустые от страха глаза. — У нас совсем мало времени, Тайри.

— Знаю. Я поэтому и отключил телефон. Сперва разберемся между собой, а уж потом будем толковать с другими, верно?

— Тайри, начальник полиции и начальник пожарной охраны с утра уже три раза наведывались ко мне домой, начал доктор Брус.

— Давайте смотреть правде в глаза, док, — мягко сказал Тайри. — Вас заберут. Когда гибнут скопом сорок два человека, тут всякий перетрухнет.

— Козел отпущения им нужен, — сказал доктор Брус. — И это буду я.

— Вы только не убивайтесь, док. Я вас в беде не брошу. Наймем самолучших адвокатов и будем драться, до Верховного суда дойдем, если надо…

— Бросьте, Тайри, — глухо сказал доктор Брус. — Какие там адвокаты. Все говорит против меня…

— Говорить будут деньги, черт возьми! — повысил голос Тайри.

Доктор Брус вскочил на ноги, лицо у него подергивалось.

— Тайри, не трудитесь нести эту околесицу! Я черный! Они от меня не отступятся! Они…

— А я на что, чудак-человек! — яростным шепотом крикнул Тайри. — За вами буду стоять я!

— Адвокатов собираетесь нанимать? А мне тем временем заживо гнить в тюрьме? — язвительно осведомился доктор Брус. — Ну нет, не выйдет!

— Да вы не волнуйтесь, док, — с неловкостью сказал Тайри. — К чему вы это мне говорите?

— Тайри, мы с вами компаньоны. «Пущу» мы содержали на половинных паях…

Вот оно! До последней минуты Рыбий Пуп надеялся на чудо. Его бросило в жар, во рту пересохло.

— Верно, — миролюбиво подтвердил Тайри. — Только я-то — компаньон негласный. Разве не такой был уговор? Мы как уславливались? Мое имя с «Пущей» не связано!

— Так я и знал! — прошипел доктор Брус с перекошенным от негодования лицом. — Как что-то неладно — так сразу в кусты! Не получится, Тайри! Большое жюри предаст меня суду по обвинению в убийстве, и я не желаю отвечать один за смерть сорока двух человек! Мы делили пополам барыши, значит, и ответственность будем делить пополам! Мы с вами в этой беде повиты одной веревочкой!

— Не надо горячиться, док, — обеспокоенно сказал Тайри. — Давайте все обмозгуем помаленьку…

Рыбий Пуп сидел как пришибленный, боясь поверить тому, что слышал. Тайри — совладелец «Пущи»! С глубоким вздохом, похожим на стон, он откинулся на спинку стула. Теперь понятно, почему доктор Брус прятался в лесу, почему он пытался покончить с собой, понятен пристальный взгляд начальника полиции и его слова: «При такой ловкости и наглости ты всякого труполова в здешних местах заткнешь за пояс». Тайри — совладелец «Пущи», в которой лишились жизни сорок два человека, а его сыночек хлопочет, как бы обстряпать на погибших выгодный заказ для отцовского похоронного заведения. Наверно, этот белый меня за сумасшедшего посчитал. И тут до его сознания дошло еще одно: его семья, а значит, и он сам жили за счет того, что зарабатывала, продавая себя, Глэдис! Деньги, которыми он покупал себе право лечь с нею в постель, кружным путем возвращались к нему же в карман! Он повесил голову, изнемогая от стыда. Это уж получалось какое-то сверхсутенерство. А он еще осуждал Глэдис, что она не разделяет его отношения к белым!.. Прошли долгие мгновения, пока он почувствовал себя в силах поднять голову и прислушаться, о чем с таким злобным ожесточением переругиваются Тайри и врач.

— Будем говорить прямо! — гремел Тайри. — Вы этой треклятой «Пуще» хозяин, а не я! Я только давал половину денег на содержание…

— Тайри, вам доставалась и половина дохода! — кричал доктор Брус. — Де-факто вы мой компаньон.

— Что это еще, док, за дефакта? — сощурясь и недобро поблескивая глазами, спросил Тайри.

— Это значит, раз ты на самом деле компаньон, то и в глазах закона — тоже, — пояснил Рыбий Пуп.

— Вот именно, — наступал доктор Брус. — Перед судом вам от этого не отпереться.

— Да много ли толку, если я тоже сяду? — попытался зайти с другого бока Тайри. — За решеткой связи в ход не пустишь. Вы, док, чересчур расстроились. Успокойтесь. Это у вас со страху…

— Не смейте меня оскорблять. — Доктор Брус весь трепетал от возбуждения. — Мне пятьдесят лет, а за эти сорок две жизни могут присудить десять лет тюрьмы…

— Но я ж вам говорю, до этого не дойдет, — пытался обнадежить его Тайри.

— Тайри, я не знаю тех, кто сидит в муниципалитете. Вы — знаете. Они с вами в дружбе. И потому, видит Бог, в этой передряге вы будете рядом со мной. — Доктор Брус был непреклонен. — Я могу доказать, что вы были моим компаньоном. Так уж лучше признайтесь сами!

Доводы доктора Бруса были убедительны, и все же Рыбий Пуп подумал, что Тайри вправе настаивать на соблюдении первоначальных условий договора.

— Ну, не обязательно нам решать прямо сейчас, — попробовал вильнуть в сторону Тайри.

— Нет, обязательно, черт побери! Только сейчас! — взвизгнул доктор Брус. — С минуты на минуту меня арестуют… И Я НЕ ДОПУЩУ, ЧТОБЫ МНЕ ПРИШЛОСЬ ОТДУВАТЬСЯ ЗА ВСЕ ОДНОМУ, ТАЙРИ!

Наступило молчание. Тайри осушил свой стакан и уперся взглядом в пол. Оглушительно тикали в тишине маленькие настольные часы. Рыбий Пуп посмотрел на них — почти двенадцать. От неожиданного стука в дверь все трое вздрогнули.

— Кто там? — крикнул Тайри.

— Я, Джим!

Тайри встал и отпер дверь. Джим нагнулся к нему.

— К тебе супруга, Тайри, — зашептал он. — Прямо на себя непохожа. Ей никто не дал знать…

— Ох, елки зеленые, — простонал Тайри. — Совсем из ума вон…

— Тайри! Тайри! — разнесся по коридору обезумевший голос Эммы. — Где Пуп? Боже милостливый, где мой бедный мальчик?.. Скажи, Тайри!

— Заходи, Эмма! — Тайри повернулся к сыну. — Мать с ума сходит из-за тебя.

Боязливыми нетвердыми шажками Эмма вошла в контору, обратила мокрое от слез лицо сперва к одному, потом к другому, третьему и, рыдая, опустилась на пол.

— Сыночек мой! Я уж думала, тебя нет в живых, — с плачем проговорила она. — Хоть бы мне кто словечко сказал!

— Пуп цел и невредим, Эмма, — мягко сказал Тайри. — Ты извини, я тут закрутился как пес…

Рыбий Пуп подошел к матери и бережно помог ей подняться.

— Смотри — вот он я, живой-здоровый.

— Не повредил себе ничего, не поранился? А костюм в каком виде! Здесь разодрано, там прожег дыру…

— Это так, мам. Помогал на пожаре, вот и все.

— И будет, Эмма. Тебе здесь находиться нельзя. У нас серьезные дела. Джим тебя проводит до машины, Джейк отвезет домой.

— Есть, Тайри, — сказал Джим.

— Ступай с ним, мама, — сказал Рыбий Пуп. — А мы как здесь управимся, так тоже домой…

— Родимый ты мой… Уж и не чаяла, что увижу в живых, — всхлипывала Эмма, пока Джим вел ее из комнаты.

Тайри, нахмурясь, закрыл дверь.

— Вот напасть, всегда что-нибудь да упустишь, — крякнул он.

— Так как же, Тайри, — компаньон вы мне или нет? — опять ринулся в наступление доктор Брус.

По телу Тайри прошла дрожь, глаза стали затравленные, остекленели. Он налил себе еще, выпил, пристально посмотрел на сына, потом на доктора Бруса и вновь уперся взглядом себе под ноги.

— А что мне, дьявол, еще остается, коли вы желаете, чтобы только так? — угрюмо проговорил он, сдаваясь.

— Тогда будем драться вместе! — из глаз врача брызнули слезы. — Больше мне ничего не надо, Тайри. Только не отрекайтесь от меня…

— Будь по-вашему, — убито пробормотал Тайри.

— Как будем защищаться? — сдержанно спросил доктор Брус.

— Разные есть возможности, док, — сказал Тайри.

— Какие именно?

— Ну, например, у меня есть улики против начальника полиции.

— А какая нам от них польза?

— Пугнуть его, чтобы нас вызволил.

— А еще что?

— Еще можно подыскать человека, чтобы отсидел заместо нас.

— Кого же это?

— Не знаю… Ну что, не передумали тянуть меня в суд? На свободе я пригодился бы вам больше…

— Вы должны быть со мною, Тайри. Просто должны.

Раздался громкий стук в парадную дверь. Тайри подкрался к окну и заглянул в щелку у края шторы.

— Начальник полиции, — шепнул он.

— Что же нам делать? — с ужасом спросил доктор Брус.

— Что делать? — презрительно передразнил его Тайри. — Пойти впустить его. А вы думали — что?

Доктор Брус приподнялся и тотчас снова сел, поводя безумными глазами.

— Да держитесь вы, док, — пренебрежительно бросил Тайри. — Таблетку бы какую приняли, что ли.

И он вышел из конторы.

 

XXV

Вошел начальник полиции, за ним, подобострастно пригибаясь, — Тайри. Начальник встал, большой, тяжелый, обвел взглядом контору. Он был, как положено по службе, в синей форме, на левом рукаве поблескивала золотом нашивка за долгую службу. Серые глаза остановились на докторе Брусе.

— Мои люди вас обыскались, док, — сказал он.

— А я тут с приятелем сижу, выпиваю.

Начальник перевел взгляд на Тайри, потом на его сына.

— Что ж, Тайри, работенка тебе обеспечена, — сказал начальник, закуривая сигарету. — Покойники еще остыть не успели, а Пуп уже хвать-похвать их себе. Хо-хо!..

В конторе нависла неловкая тишина, и в ней пушечными залпами бухали настольные часы. Ненависть, страх, тревога прятались за улыбками на лицах. Тайри хлопнул сына по спине и с деланным смехом промурлыкал:

— А как же, начальник. Пуп — моя правая рука. Верно я говорю, сынок?

— Верно, папа, — смиренно отозвался Рыбий Пуп, стараясь унять стук сердца.

— И левая тоже, — дернув краем рта, проворчал начальник полиции.

С той минуты, как он появился, Рыбий Пуп, охваченный душевным смятением, воспринимал происходящее точно во сне. Все то, о чем здесь яростно спорили, все их неистовые и напыщенные речи имели смысл только с поправкой на этого посланца от мира белых. Его приход перечеркнул действительность их жизни, ибо сидящие здесь черные люди не распоряжались собою. Рыбий Пуп знал, отчего Тайри ступает сейчас сутуля плечи и согнув колени, отчего с его потного лица не сползает ухмылочка, а красные от усталости глаза все время смотрят исподлобья — во всем этом повинно присутствие белого. Тайри прячет свои истинные побуждения, чтобы провести белого человека, получить над ним перевес, и для этого он разыгрывает из себя воплощение угодливости, преображается в оскопленную человекоподобную тень, всегда готовую на все соглашаться. Рыбий Пуп знал также, как сильно подействовали на начальника полиции слова доктора Бруса, что они с Тайри приятели, — по его застывшему взгляду было видно, какая для него неожиданность, что двое черных выступают единым фронтом. Какие ответные ходы вынашивает эта белая громадина? Прикидывает, не замышляют ли что против него два ниггера, сказал себе Рыбий Пуп, чувствуя, как что-то съеживается, замирает у него внутри перед лицом этого белого недруга, который незримо властвует над Черным поясом, торгует справедливостью, правами, свободой, чье слово решает, что можно, а что нельзя.

— Глоточек не хотите пропустить, начальник? — предложил Тайри.

— Не откажусь. — Начальник полиции налил себе четверть стакана и выпил. — Хорошее виски, Тайри.

— Угощайтесь на здоровье. — Тайри выжал из себя усмешку.

— Спасибо. — Начальник полиции прочистил горло, встал, бесцельно прошелся по комнате, потом решительно снял куртку и повесил ее на спинку стула. — Тайри, — негромко сказал он.

— Слушаю вас, начальник, — с преувеличенной готовностью пропел Тайри.

— С кем я сейчас имею дело? С одним тобой или с тобой и доком?

— Да это самое… — замялся Тайри.

— Мы с ним компаньоны, начальник, — твердо сказал Брус.

— Что этому ниггеру известно, Тайри? — ледяным голосом спросил начальник полиции, заложив большие пальцы за пояс и поигрывая рукояткой пистолета.

— То есть как это? — Тайри широко открыл невинные глаза.

— Положение до крайности опасное, — отчеканил белый. — На тебя положиться можно, я знаю, ты выдюжишь… Ты уже три раза побывал перед этим самым большим жюри и не ляпнул лишнего. Но лекарь — это для меня непредвиденное обстоятельство, ясно тебе? Но допустим. Лекарь как лекарь. Только что ему известно?

— Известно? — простодушно вскричал Тайри. — А вам, начальник, известно, что нам известно.

Рыбий Пуп весь подобрался при слове «ниггер», но, когда Тайри пропустил его незамеченным, немного расслабился. Он понял, что начальник полиции нарочно прощупывает, сколько стерпят из раболепия его черные собеседники.

— Послушай, Тайри, давай начистоту, — с раздражением сказал начальник. — Ты расплачивался со мной чеками. Я предупреждал тебя, что не надо. И все же, как последний осел, брал их, полагаясь на то, что знаю тебя. Так вот, погашенные чеки банк в конце каждого месяца посылает тебе. Где они, Тайри, эти погашенные чеки? Я потому спрашиваю, что пожар этот окаянный все разворошил к чертям собачьим. Тебя опять заставят давать свидетельские показания, и, уж конечно, специально назначенный окружной прокурор поинтересуется, как это вышло, что, несмотря на все предупреждения о нарушении противопожарных правил, «Пуща» продолжала работать… Что ты будешь говорить, если тебя прижмут? Я знаю людей, Тайри. Ты попал в серьезную передрягу. Но если у тебя в голове завелась мыслишка сунуть им погашенные чеки, а взамен выйти сухим из воды — вернее, из полымя, — то забудь об этом…

Рыбий Пуп сидел ни жив ни мертв. Голос начальника полиции был убийственно холоден, беспощаден. Он увидел, как Тайри взвился со стула, выпучив глаза от неописуемого страха, какого, как знает всякий черный, от черных ждут белые.

— Начальник! — истошно заголосил Тайри. — Вы меня знаете двадцать годов! Вы можете мне доверять, начальник! Я тыщу раз вам говорил, что сжигаю эти чеки! — лгал Тайри с вдохновением прирожденного лицедея.

— Ты в каком месте держишь бумаги и чековые книжки?

— Здесь и держу. В конторе, — как бы ничего не подозревая, сказал Тайри. — А что?

— Открой сейф и покажи, что у тебя там, — приказал начальник полиции. — Если тебе прятать нечего, покажешь…

— Что же это делается! — с надрывом громко зашептал Тайри. — Вы мне не верите? Ну и ну! Да ради Бога. Смотрите, сколько душе угодно. Чеки прятать… Да у меня, начальник, и в мыслях такого не бывало. Ведь вы мой друг. Господи помилуй, вас послушать, так подумаешь, пожалуй, что вы мне больше не доверяете, — Тайри уже чуть не плакал. — Пожалуйста, смотрите, мне от вас таить нечего. Ну-ка, Пуп, отомкни начальнику сейф.

— Сейчас, пап. — Рыбий Пуп поднялся и снял со стены календарь, которым была занавешена дверца сейфа.

— У вас есть ордер на такой обыск? — непослушными губами выговорил доктор Брус.

Начальник полиции повернулся к нему на каблуках.

— Я этого ждал! — зарычал он. — Я нахального ниггера чую с ходу! На кой мне черт нужен ордер? Соображать надо, ниггер, — Тайри мой друг. — Он оглянулся на Тайри. — Верно я говорю, нет?

— Истинная правда, начальник! Смотрите, мне от вас прятать нечего! — взахлеб распинался Тайри. — А вы, док, не мешайтесь не в свое дело! — с перекошенным от напускного возмущения лицом набросился он на доктора Бруса. — Не для чего зря распускать язык. Мы с начальником между собой уж как-нибудь да разберемся. — Он обернулся к сыну. — Отомкнул сейф, Пуп?

— Кончаю. — Дрожащими пальцами Рыбий Пуп повернул диск.

— Ишь, ордер ему подавай, — с издевкой сказал начальник полиции. — Ты, ниггер, ходи да оглядывайся, — прибавил он, угрожающе понизив голос.

— Готово, открыл. — Помня, что чеки спрятаны у Глории, Рыбий Пуп со спокойной душой отступил от сейфа. Злорадно улыбаясь, он наблюдал, как начальник полиции роется в сейфе, швыряя на стол пачки зеленых бумажек.

— Это просто деньги тут у меня, — осторожно подал голос их владелец.

— Меня не деньги твои интересуют, Тайри, — сказал начальник полиции. Вдруг он остановился. — Ага, вот оно! — воскликнул он, резко оборачиваясь и поднимая руку, в которой был зажат погашенный чек. — А говорит, негодяй, что сжигает! Что ж ты этот не сжег, сукин сын?

Рыбий Пуп зажмурился, у него подкосились ноги. Как же это?

— Где? — с воплем вскинулся Тайри. — Покажите!

— Морочишь меня, Тайри?

— Господи Боже ты мой! — жалобно запричитал Тайри. — Этот позавчера только вечером пришел, честно говорю… Недосуг было сжечь. Ей-богу, правда! Да вы, начальник, поищите еще! Увидите, ни одного больше нету! — Тайри протянул руку. — Давайте сюда этот чек. Смотрите, что я с ними делаю! — Он выхватил чек, чиркнул спичкой, поднес бумажку к огню и, поворачивая ее в пальцах, пристальным, немигающим взглядом следил, как она пылает. Недогоревший клочок бросил в пепельницу, и там он почернел, покоробился, съежился в обугленный шарик. — Вот так, начальник. Кабы не этот пожар проклятый, я, видит Бог, сжег бы его вчера вечером. — Он с собачьей преданностью заглянул в глаза белому. — Если б я вас замышлял провести, я бы все убрал оттуда. Я — человек верный, начальник.

Начальник полиции вздохнул с заметным облегчением, его губы тронула скупая усмешка.

— И то верно, — сказал он. — Если бы ты их зажимал мне во зло, ты бы и этот, конечно, сплавил. — Он грузно опустился на стул и налил себе еще. — Учти на будущее — чтоб никаких больше чеков.

— Как скажете, начальник, — согласно прожурчал Тайри.

— Так нужен мне был на это ордер, а, ниггер? — обратился начальник полиции к доктору Брусу.

— Ордер? — Тайри затрясся в приступе притворного смеха. — Вы же знаете, начальник, — со мной вам ордера без надобности!

Как все-таки могло получиться, что Тайри упустил из виду этот чек, думал Рыбий Пуп.

— Начальник, — сдавленным, робким голосом позвал Тайри.

— Да, Тайри?

Тайри поднялся, сел опять, закрыл глаза и опустил голову на руки; потом он выпрямился и посмотрел на белого. Рыбий Пуп знал отцовскую повадку — это означало, что Тайри готов к ответному удару. Чем тише, нерешительнее держался отец, тем он был опасней.

— Начальник, раз вы сюда пришли искать чеки, стало быть, что-то должно случиться, и вам это известно. — Обвинение было высказано без укоризны.

— Слушай, Тайри, окружного прокурора этого, то есть Лу Белла, нашему синдикату не подмазать. Положим, у нас найдутся свои люди, которые имеют отношение к большому жюри, но диктовать самому жюри мы не можем. Это означает, что тебя будут судить. И дока тоже. С этим чертовым пожаром дело ясное, тут как ни кинь — все клин. Пока что выпустят под залог. Когда же дойдет до суда, синдикат примет меры, чтобы ты отделался как можно легче.

Рыбий Пуп похолодел. Он знал, что начальник полиции полез в сейф из страха, как бы у Тайри под нажимом не развязался язык. По вине этих черных сгорела «Пуща», они попались, и вызволить их было едва ли во власти даже начальника полиции. Но, чтоб добиться некоторого послабления себе, Тайри мог изобличить своих сообщников.

— Ох, грехи, — простонал Тайри.

— Что такое? — насторожился начальник полиции.

— Я насчет чего опасаюсь, начальник, — укоризненно зашептал Тайри. — Невозможно мне идти давать показания, когда я так много знаю! Как я смогу выгородить и нас с доком, и в то же время вас?..

— Тебя что смущает, Тайри?

— Станут допытываться, как это получилось, что, невзирая на столько пожарных нарушений, «Пуща» все равно работала…

— И что ты на это скажешь? — резко спросил начальник полиции.

— А что мне остается говорить? — ответил ему вопросом Тайри.

Рыбий Пуп сидел, сцепив зубы. Вот оно, самое главное. Как может Тайри, не впутывая начальника полиции, объяснить большому жюри, почему «Пуща» при всех нарушениях противопожарных правил оставалась открытой? Белый просит, чтобы Тайри выгораживал его в своих показаниях, суля взамен помощь, когда дело поступит в суд.

— За тобой стою я, ничего тебе не будет, — обнадеживал начальник полиции.

— Когда вызовут свидетелем, начальник, то и правду выболтаешь — виноват, и смолчишь — опять виноват. Что же я им скажу?

— Держись в своих показаниях пожара, и точка, — холодно посоветовал начальник полиции. — Больше ты знать ничего не знаешь.

Три пары черных глаз заметались, словно ища способа заглянуть в будущее. Сможет ли начальник полиции подкупить присяжных, когда дело передадут в суд? Захочет ли? Возможно ли в такой мере полагаться на белого? Или осмелиться намекнуть, что против него припрятаны улики и их пустят в ход, если он не приложит все усилия, чтобы помочь? А с другой стороны, не будет ли начальник полиции стремиться их убить, если заподозрит о такой вероятности… Черные лица взмокли от пота.

— Я согласен с начальником, — вдруг сказал доктор Брус.

— Работает голова у лекаря, — процедил белый.

Рыбий Пуп знал, что доктор Брус прячется за спиною Тайри в расчете, что, защищая себя, начальник полиции будет вынужден защищать и Тайри.

— Эх, и неохота же мне идти давать показания. — Тайри прикрыл глаза и правдоподобно содрогнулся. — А ну как этот окружной прокурор заставит меня говорить…

Рыбий Пуп заметил, как в глазах у белого мелькнул страх.

— Вот и говори о пожаре, а насчет наших дел — помалкивай, — с настойчивостью сказал он. — Да вызволим мы тебя. Всегда же до сих пор вызволяли… Весь город перебаламутил этот пожар. И ведь семь раз присылали доку предупреждения из пожарной охраны…

— Я их в глаза не видел! — уверенно произнес доктор Брус.

— Тьфу, дьявол! — вскипел начальник полиции. — Как вы, ниггеры, не хотите понять? О каждом факте нарушения правил существует запись! Люди желают знать, по вашей вине произошел пожар или по недосмотру пожарной охраны. — Начальник полиции встал и приложил ладони к груди. — Меня, во всяком случае, за пожар не вините, не из-за меня он начался. А вот владельцам «Пущи» большое жюри завтра предъявит обвинение. Это точно.

У Тайри вырвался вздох, похожий на стон, и, как бы сдаваясь на милость этого белого, которому доверял меньше всех на свете, он спросил:

— Как же нам быть, начальник?

Начальник полиции сощурил глаза и вынес приговор:

— Продай все, что есть за душой, и готовь себе защиту!

Рыбий Пуп передернулся. Сказанное могло означать что угодно. Тайри отдадут под суд, а пока будет тянуться разбирательство, белые из него выкачают все, что ему только удалось сколотить за свою жизнь. Но какие бы замыслы ни вынашивал этот белый, разве не должно крыться за ними горячее желание избавить Тайри от тюрьмы, чтобы и дальше каждую неделю получать от него мзду?.. Брюхан раз пять садился, всплыли вдруг в его памяти слова Глэдис. А правда, почему бы не упрятать за решетку Брюхана, ведь для такого, как он, сидеть в тюрьме — дело привычное? Навести их на эту мысль?

— Папа, — подал он голос.

— Да-да, Пуп? — ободряюще отозвался Тайри.

— Глэдис мне кое-что рассказывала про Брюхана… Похоже, он сидел раз пять. Скажем, что предупреждения от пожарников попадали к Брюхану, а он их выбрасывал… Он же не знал, что в них написано, ведь он не умеет читать.

— Как — Брюхан не умеет читать? — с надеждой и возмущением спросил Тайри.

— Да, верно, — сказал доктор Брус. — Ему хоть пиши его имя на заборе трехфутовыми буквами — не узнает.

— Тогда это то, что надо, — твердо сказал Тайри.

— Хм-м. — Начальник полиции в задумчивости переменил положение. — Помню я этого Брюхана. Дрянь ниггер…

— Дрянь, дрянь, — подхватил Тайри. — Обязательно на девяносто девять цветных выищется один ниггер, уж это иначе не бывает! За Брюханом и стрельба, и поножовщина, и по части наркотиков нечисто. — Во взгляде Тайри выразилось воинственное озлобление, замешанное на страхе. — Надо этого ниггера брать, начальник.

— М-да, этот ниггер в каких только передрягах не побывал, — с расстановкой сказал начальник полиции.

— Ну так как насчет Брюхана, а, начальник? — с нетерпеливым блеском в глазах сказал Тайри.

— Что ж, не исключено, — кривя рот, ответил начальник полиции.

— А много он получит, если признается, что пожар начался по его вине? — выспрашивал Тайри.

— Лет пять, возможно, при том, что сколько-то еще скостят за хорошее поведение, — подсчитал начальник полиции.

— Ну, это не так страшно, — рассудил Тайри. — Брюхан, он к тюрьмам человек привычный.

Они обменялись взглядами, взвешивая новую возможность.

— Брюхан — малый не дурак. Бывалый, — предостерег начальник полиции. — Вы ему лучше посулите как следует, не жмитесь.

— Тысячи две, — предложил доктор Брус.

— Пообещайте четыре, — сказал начальник полиции. — Тогда, может, клюнет.

— Четыре тысячи? Идет. Я согласен, — сказал Тайри.

— Хотите, я с ним поговорю? — спросил доктор Брус. — Я врач, меня к нему пропустят…

— Погоди, — сказал начальник полиции. — Будет лучше, если сперва с ним повидаюсь я, обомну маленько. Пошуровать у Брюхана в прошлом, чтобы покоя лишился, — шелковым станет к тому времени, как к нему придет док.

— Договорились, — кивнул доктор Брус. — Давайте прямо сразу позвоним, выясним, пускают ли к нему посетителей. Он сейчас в больнице Букера Вашингтона.

— Можно, — сказал начальник полиции.

— Вот теперь видно, что у нас на плечах головы, а не вешалки для шляп, — прожурчал Тайри. Он с обезьяньим проворством метнулся по комнате, схватил телефон и, вороватым движением положив трубку обратно на рычаг, протянул аппарат белому. — Держите, начальник.

— Ага, давай. Поможем вашему горю. Упеку этого ниггера в тюрягу, и дело с концом, — сказал начальник полиции. Он набрал номер и, дожидаясь, пока ответят, вкрадчиво уронил: — Надо бы, Тайри, мне сколько-то подкинуть на расходы.

— Ясное дело, начальник. Сколько? — Тайри оскалил зубы в притворной улыбке.

— Скажем, полсотни на первое время.

— Господи, о чем разговор. — Тайри вытащил бумажник и, достав из него пятьдесят долларов, подал начальнику полиции.

— Постой-ка, — сказал начальник полиции. — Здравствуйте, — проговорил он в трубку.

— …

— Сидите не двигайтесь, начальник, — ласково прошептал Тайри, засовывая ему деньги в нагрудный карман рубахи.

— Спасибо, Тайри, — шепотом отозвался начальник полиции. — С вами говорит Джералд Кантли, начальник полиции… Да-да. Мне надо знать, лежит ли у вас ниггер по кличке Брюхан… Сейчас, одну минуту. — Он оглянулся на доктора Бруса. — Как его по фамилии, док?

— Браун, — пересохшими губами выговорил доктор Брус.

— По кличке — «Брюхан», по фамилии — Браун, — опять заговорил в телефон начальник полиции. — Правильно. Пострадал вчера вечером на пожаре в «Пуще»… Ага. Хорошо. — Начальник полиции обернулся к Тайри и доктору Брусу. — Сейчас проверят…

Взгляды сидящих в комнате затеплились надеждой. Только бы получилось, молился Рыбий Пуп, только бы удалось подменить Тайри и доктора Бруса Брюханом…

— Да, слушаю, — сказал в трубку начальник полиции.

— …

— Вот оно что. Это точно?

— …

— Ах так! Понятно. Ну, до свидания.

Он положил трубку, взял стакан и выпил его до дна.

— Не выгорело, — сказал он. — Час назад Брюхан умер.

— Ну что ты будешь делать, — вырвалось у Тайри. Он бессильно опустился на стул. — Начинай теперь снова здорово.

Рыбий Пуп взглянул на измученное, потное отцовское лицо и скрипнул зубами.

— У тебя ко мне еще что-нибудь, Тайри? — Начальник полиции встал и надел мундир.

Рыбий Пуп крепился, сдерживая слезы. Господи, не может быть, чтобы все так кончилось!

— Ничего не попишешь, надо завтра посылать за вами, — сказал начальник полиции. — С утра заседает большое жюри. Если будет решение передать дело в суд, придется мне часиков в двенадцать вас забрать. — Начальник полиции поджал губы, глядя в пространство. — Хотя нет… Ни к чему, чтобы тут видели, Тайри, как тебя арестуют. Я тебе звякну насчет того, какое вышло решение, и вы приедете в муниципалитет сами. Бежать тебе некуда, вон у тебя сколько тут добра. Я-то лично уверен, что тебя еще засветло освободят под залог.

— Начальник, — высоким, отчаянным голосом протянул Тайри.

— Ну что, Тайри. — В устремленном на Тайри взгляде белого сквозила жалость.

— Я знаю, что делать! — монотонно и в нос заголосил Тайри. — Мне только боязно!..

— Чего боязно?

— Боюсь, не поможете вы мне.

— Сказано тебе, помогу.

Тайри и начальник полиции смотрели друг на друга. Пустые глаза белого не выражали ничего — ни страха, ни к чему-либо обязывающего душевного движения. Во взгляде черного, уклончивом, полном недоверия, совершалась сложная, хоть и неуловимая работа. Рыбий Пуп знал, что Тайри пытается определить, можно ли вверять исход дела белому. Внутренний голос говорил: нельзя. Не лучше ли выступить против него с таким оружием, как погашенные чеки? Почему судить должны только черных, если в равной мере виновен и белый, если «Пуща» могла работать в нарушение всех противопожарных правил только при пособничестве полиции? И что произойдет, если Тайри, чтобы облегчить участь себе и доктору Брусу, откроет, что не кто иной, как чин полиции, состоял с ним в доле? Ведь если бы на скамье подсудимых рядом с ним оказался начальник полиции, насколько меньше вины лежало бы на его плечах. Да, но сорвать личину с тех, кто сидит в муниципалитете, — такое может стоить жизни. А если после решения большого жюри его освободят под залог, начальник полиции сможет под всяким благовидным предлогом вновь и вновь приходить к нему, требуя денег, и всякий раз их придется давать. Нет, довериться полиции нельзя и выступить против нельзя тоже, но, может быть, заставить белого хотя бы пойти на уступки? Тайри свесил голову, распустив приоткрытые губы. Он медленно попятился к стулу и сел, глядя себе под ноги.

— Я что хочу сказать, начальник, — прошептал он.

— Ну-ну, выкладывай.

— Только слушайте, вы поймите меня как надо…

— Постараюсь. Так что?

Противоречивые побуждения с такою силой боролись в Тайри, что он встал, беспокойно прошелся по комнате, подошел к завешенному окну, потом опять вернулся к начальнику полиции. Надтреснутым от напряжения голосом он заговорил:

— Начальник, вы меня знаете двадцать годов, я человек солидный, положительный…

— Ну да, — сказал начальник полиции, медленно смаргивая, стараясь понять, к чему клонит Тайри.

— Вы же знаете, я не смутьян, верно я говорю?

— Верно, Тайри. Знаю.

— И не подстрекатель, так?

— Ты правильный человек, Тайри, — кивая головой, сказал начальник полиции.

— Три раза я давал показания большому жюри и ни разу вас не подвел. Уж как меня уламывал окружной прокурор выступить в пользу обвинения — никто, говорит, тебя пальцем не тронет, если…

— Я все это знаю, Тайри.

— А теперь вы говорите, меня будут судить…

— Ну да. Но это же разные вещи. Наши дела — одно, пожар — другое…

— Сманивал меня окружной прокурор пойти против вас, а ведь не сманил…

— Тайри, у нас с тобой синдикат, у нас уговор был такой!

— А под суд меня одного толкаете, начальник!

— Ты что, ниггер, хочешь изменить свои показания большому жюри? — напрямик спросил начальник полиции.

— Упаси меня Бог, начальник, что вы! Я вас не выдам! Только, видит Бог, мне теперь нужна помощь…

— А мы и собираемся тебе помочь, Тайри!

— Кто-кто, а я вас не обману… Вот скажите, начальник, верите вы мне? — Его голос сорвался на писклявой высокой ноте.

— Верю, Тайри.

— Послушайте, начальник, я в политику не лезу, вы знаете. — Тайри запнулся и глотнул, подбирая нужные слова. — Я — что? Мне бы только шкуру спасти, — продолжал он, неотрывно глядя на белого. — Спасти, что сколотил за свой век для родного сына, — вот он сидит перед вами, смотрите. Он молодой, у него вся жизнь впереди. И есть, начальник, один-единственный способ меня спасти, другого нету… Ох, прямо язык не поворачивается сказать. Никогда о таком не говорил с белыми…

— Говори, Тайри. Что у тебя на уме?

— Я отродясь не стоял за равные права для белых и черных. Вы и сами это знаете — да, начальник?

— Ну, допустим, — задумчиво протянул начальник полиции. — Но при чем тут?..

— Вы только пять минуточек послушайте, что я буду говорить, и обещайте, что не перебьете, ладно? — подвывая, молил Тайри; по его лицу струился пот, сами собой подобострастно подламывались колени.

— Пожалуйста. Только к чему это ты клонишь? — нахмурясь, спросил начальник полиции.

— Не остановите, дадите договорить? — добивался своего Тайри, уходя от прямого ответа.

— А зачем это тебе? — Теперь начальник полиции насторожился.

— Нет, вы обещайте, что не остановите, покамест не договорю! — вскричал Тайри.

— Не остановлю, Тайри. Говори, — с невольной жалостью сдался начальник полиции.

Тайри глубоко вздохнул, набирая побольше воздуху, помедлил и сдавленным, дрожащим, не по-мужски тонким голосом заговорил.

— Что они про нас знают, начальник, — начал он. — Да ничего.

— Кто? — озадаченно спросил начальник полиции.

— Белые, — страшным шепотом сказал Тайри, как будто открывал великую тайну. — Он глотнул и прищурился. — Вы обещали, что дадите договорить, обещали же…

— А я тебя и не останавливаю. — Негромкий голос белого звучал натянуто.

— Начальник, в законе что-то сказано, что вроде судят человека присяжные, равные ему… — Тайри помедлил, следя, не изменился ли белый в лице. — Известное дело, не про нас, черных, писан этот закон, никто ничего не говорит…

Начальник полиции часто замигал и в задумчивости потер подбородок.

— …а все же про нас, черных, вы не знаете — чем мы дышим, что чувствуем, как должны изворачиваться, чтобы жизнь прожить… — Тайри окинул начальника полиции испытующим взглядом. — Одни только черные, начальник, могут понимать черных. Начальник. Я не хочу, чтобы меня судили по вашему белому закону. Вот если б только, как начнется наш суд, посадить к присяжным шесть человек черных — меня то есть судить, понимаете? — только шесть человек, начальник…

Начальник полиции встал, открыл рот, но Тайри, вскинув руки, подскочил к нему:

— Не надо, начальник! Пожалуйста! Вы же обещали! Дайте только договорю! Если что не так, поправите. Я вас послушаю, а как же иначе… — Полный страсти голос сорвался, Тайри подошел к столу и отхлебнул виски. — Сроду в этом городе не бывало черных присяжных. Что, я не знаю? Знаю, начальник. И не собираюсь я проповедовать, чтобы черные мешались с белыми. Я — что? Мне лишь бы шкуру свою спасти… А какого черного ни посади к присяжным — хоть в городе возьмите, хоть во всей округе, — этот черный меня спасет и вас! Посадите к присяжным шесть черных — и вот оно, наше спасение! Не родился еще тот черный, чтобы у него хватило дурости признать меня виновным — тем более что дурня к присяжным и не посадят. Вдумайтесь только, начальник. Ясно вам, о чем речь?

Начальник полиции со вздохом опустился на стул.

— Ну и ну, — глядя в сторону, заметил он. — Не думал я, Тайри, что когда-нибудь услышу от тебя такие слова. — Он бросил на черного удивленный взгляд и внушительно продолжал: — О чем речь, я знаю, но это же просто невозможно, черт возьми. Никогда этому не бывать. Дичь ты порешь несусветную…

— Один бы только единственный раз, — бесцветным голосом умолял Тайри. — Один разочек, для меня.

— Хм-м, — задумчиво проворчал начальник полиции. — В суде царь и бог — судья Мун, а он куклуксклановец. Он черных на дух не переносит. Это тебе не я. Ему даже черную мантию в суде надевать противно. Ему только заикнись, что ты тут надумал, дурья голова, так, пожалуй, пулей вылетишь из города. Понимать-то я тебя понимаю, да ничего путного выйти из этого в наших местах не может. Так что забудь об этом.

— Один разок, может, и вышло бы, — прорыдал Тайри. — И тогда я свободен. Да и вам было б не о чем беспокоиться… — Он понимающе округлил полные слез глаза. — А после, начальник, все опять пошло бы по-старому, и были бы присяжные опять белехоньки, а? Одно одолжение, больше я ничего не прошу у моих добрых белых друзей — особое одолжение, личное. А равенство — это совсем другая песня…

— Знаешь что, только не делай из меня дурака, — с неожиданным бешенством взревел начальник полиции. — Где они сидеть будут, твои ниггеры, — небось на той же скамье, что и белые? А это и есть равенство!

— Так ведь судья мог бы объявить, что это особый случай, один такой, вроде как Пасха или День благодарения…

— Умом ты тронулся, ниггер. — Начальник полиции с отвращением сплюнул.

— Или можно доску приделать к скамье присяжных, и будут белые с черными сидеть поврозь, как в автобусах и трамваях, к примеру, — всхлипывая, пошел на уступку Тайри.

— Э, Тайри, что ты такое лопочешь, прямо как младенец…

— Каждый день я хороню покойников на черном кладбище, а за стеной, тут же, под боком, хоронят белых. — Тайри пытался подать свою мысль как нечто обыденное и привычное.

Рыбий Пуп слушал, и все сильней его охватывало отчаяние. В душе он не мог не согласиться с начальником полиции, что просьба Тайри — ребячество, Тайри и впрямь обращался к белому, как обращается к родителям ребенок. Даже если б отец добился своего, эта победа обернулась бы для него поражением.

— Чушь несусветная, Тайри, — сказал начальник полиции. Он покосился на застывшее лицо доктора Бруса. — От дока слышать бы такие бредни — еще куда ни шло, но от тебя…

На короткий миг Тайри окаменел в молчании, потом одним упругим прыжком очутился рядом с белым и, цепляясь за его ноги, сполз на пол.

— Конец мне! — вскричал он. — Двадцать годов я был вам другом, а вы отвернулись от меня!

— Пусти, Тайри! — с изумлением, но беззлобно сказал начальник полиции.

— Я был вам верным другом, что — нет? Не можете вы допустить, чтобы меня сгноили в тюрьме…

— Проклятье, да что я могу поделать? — крикнул начальник полиции чернокожему, который скорчился у его ног. — Опомнись, вреда наделаешь и себе, и мне!

— Пускай подсадят к присяжным черных, начальник, скажите им. Один только раз, для меня, для бедного старого Тайри… — Широко открыв глаза, он запрокинул к белому потное лицо. — Грех будет вам позволить, чтобы со мной так обошлись, — произнес он чуть ли не с достоинством. И тотчас, словно убоявшись, испустил протяжное стенание, совсем как женщина, когда она молит мужа, чтоб не бросал ее с малыми детьми.

— Да отвяжись ты, Христа ради! — загремел начальник полиции. — Что это ты вытворяешь? — Он стряхнул с себя цепкие руки Тайри, шагнул на середину комнаты и стал, дико озираясь, как будто опутанный кольцами невидимого удава.

Внезапно Рыбий Пуп заметил, как холодно, трезво следят за смятенным лицом белого красные, заплаканные глаза Тайри.

— Будь оно все трижды неладно! — Начальник полиции грохнул кулаками по столу так, что, ударясь о бутылку виски, звякнули стаканы.

Рыбий Пуп был потрясен. И это — его отец? Не может быть. А между тем это так… Значит, есть два Тайри: один — полный смертельной решимости постоять за себя, хотя и неспособный претворить эту решимость в действие; и другой Тайри — лицедей и притворщик, Тайри, который молил и плакал и был орудием в руках того, первого. Черный пустил в ход стоны и жалобы, чтобы поймать на этот крючок белого, и белый расчувствовался. Интересно знать, что так тронуло начальника полиции. Почему он не остался равнодушным к призыву, облеченному в такую диковинную форму? Рыбий Пуп глотнул и беспокойно задвигался на стуле, оробев при виде столь бурного кипения страстей. Тайри пробудил в сердце белого сострадание — да только какое и глубоко ли оно? Начальник полиции так же виноват, как виноваты Тайри с доктором Брусом — ведь он брал от них взятки. Но в эту минуту все тайные расчеты и контррасчеты были забыты. Раб собрался с духом и вышел померяться силами с господином. В ужасном взгляде белого было поровну ненависти и сострадания — не понять, что сейчас случится: то ли начальник полиции выхватит пистолет и выстрелит в Тайри, то ли обнимет его.

— По-другому нельзя, начальник! Нельзя вам меня не спасти! — рыдал Тайри, медленно приближаясь и покачивая головой.

Остановись, готов был крикнуть ему Рыбий Пуп. А между тем он понимал, что у Тайри нет другого способа бороться, защитить себя.

— Папа, — не сдержался он, глотая слезы стыда.

— ПРОПАДИ ТЫ ПРОПАДОМ, ТАЙРИ! — выкрикнул начальник полиции, и был то, как ни поразительно, вопль о пощаде.

— Пожалейте меня, начальник, — молил Тайри, чувствуя, что добился маленького перевеса, и стремясь его закрепить. — Если меня должны посадить, вы уж лучше убейте меня! Стреляйте, какая разница!

Начальник полиции густо побагровел. Он поднял сжатые кулаки и яростно забарабанил по столу, выдавливая сквозь зубы:

— Эх, провались оно все к чертям на этом свете! Все к чертовой матери, все!

Теперь Тайри рассчитывал каждый свой ход; свесив голову, он исподлобья наблюдал за растроганным, взволнованным белым — так кот следит за бестолковой возней мышонка, загнанного в угол. Начальник полиции обернулся, ни на кого и ни на что не глядя. Рыбий Пуп знал, что Тайри в эту минуту взвешивает, стоит ли нажать еще или хватит; на этот раз он промолчал, только шмыгнул носом. Начальник полиции вперевалку подошел к стулу и грузно сел.

— Пес его ведает, Тайри, — сказал он тоскливо. — Попробую скажу им. — Он предостерегающе выпрямился. — Да только не пойдут они на такое, ни в жизнь не пойдут!

— Ради меня, начальник, — зажурчал Тайри. — Очень вас прошу…

Понимая, что совершается нечто непристойное, Рыбий Пуп увидел, как у Тайри судорожно поднялась и опустилась грудь.

— Тайри, я слово в слово передам судье Муну, что ты сказал. Спрошу, нельзя ли сделать в этом случае исключение. Исключение лично для тебя… Потому что ты — малый что надо, хоть и ниггер.

— Вот спасибочки, начальник. — Тайри шумно выдохнул, раздувая ноздри.

— Так полагаешь, черные на скамье присяжных тебя признают невиновным? — спросил начальник полиции, подняв брови.

— Передушу, коли не признают, — со слезой в голосе пригрозил Тайри.

— Ну, значит, так, — вздохнул начальник полиции. — Теперь жди вестей.

В сопровождении Тайри он вышел. Вернувшись в комнату, Тайри бессильно рухнул на стул.

— Все, док, — прошептал он. — Весь выложился.

— Что правда, то правда, — с огромным уважением подтвердил доктор Брус. — Оттого, Тайри, я и хотел, чтоб вы были со мной.

— Уметь надо обращаться с этими белыми, чтоб им пусто было, — проворчал Тайри. — Фу ты, просто мочи нет. Весь как избитый.

— А я из-за вас натерпелся страху, — сказал врач. — Подумал было, что вы и в самом деле припрятали погашенные чеки.

Тайри взглянул на него с сожалением и презрительно фыркнул.

— Док, я белого человека наизусть выучил. Этот единственный чек я оставил в сейфе нарочно. Если б там не нашлось ничего, вот тогда начальник точно знал бы, что я ему вру. А так он думает, я просто позабыл про один чек… И конечное дело, воображает, будто ему ничего не грозит. — Растопырив локти, Тайри резким движением поддернул штаны и зычным, мужественным баском прибавил: — А у меня, док, на него, на поганца, столько припрятано, что и за десять лет не отсидишь!

Минут через пять они стояли бок о бок на парадном крыльце. Яркое солнце нещадно светило на их запавшие щеки, ввалившиеся глаза. Справа показался грузовик, на его кузове было выведено: ФИРМА ПОХОРОННЫХ ПРИНАДЛЕЖНОСТЕЙ «ЗОЛОТАЯ ДОЛИНА». Он, громыхая, подъехал к дому и скрылся за его углом.

— Гробы привезли, — хрипло сказал доктор Брус, отирая потное лицо.

— Где-то мы будем завтра в это время, — вздохнул врач. — Хорошо, если не в тюрьме.

— Да уж, — рассеянно отозвался Тайри. — Ну, док, покуда.

Доктор Брус сел в машину.

— До завтра, Тайри. Счастливо, Пуп, — бросил он, отъезжая.

— До свидания, — крикнул ему вслед Рыбий Пуп. — Едем, пап. Ты устал. Давай я тебя отвезу на своей колымаге.

— Нет, сынок, — покачал головой Тайри. — Поедем на моей машине. У тебя в кабриолете сидишь точно на юру. Мне так надо ехать, чтоб пистолет держать на коленях.

 

XXVI

Дома их со слезами встретила Эмма, долго упрашивала поесть, но им, обессиленным всем, что пришлось пережить, кусок не лез в горло. Тайри, не обращая внимания на ее расспросы, что стряслось, растянулся на диване в гостиной и молча уставился в потолок. Рыбий Пуп слонялся по комнатам, всякий раз возвращаясь к отцу, курил одну сигарету за другой и удрученно размышлял, чем бы помочь. Он знал, что придает уверенность начальнику полиции: из страха навлечь на себя возмездие белых Тайри не выдаст своих сообщников из полиции. Но с какой стати начальнику полиции ходить себе с легкой душой, а Тайри — брести в одиночку, сгибаясь под бременем страха? Даже среди мошенников, видно, проходит четкая граница меж черным и белым… Во всяком решении, какое бы у него ни наметилось, Рыбий Пуп поневоле исходил из того, что судьбою черных распоряжаются белые. Он не раз рисовал себе в воображении, как будет геройски сражаться на поле расовой брани, но ни одна картина расовых битв не представлялась ему похожей на эту. Мечты неизменно сводили его в поединке с живым и осязаемым врагом, но сейчас облик неприятеля не имел четких очертаний, выходило, что враг не только белый, но и чернокожий; враг был везде и нигде, рядом и в тебе самом, а с ним — его союзники: исстари заведенный обычай, привычный жизненный уклад, общепринятый взгляд на вещи. В остром приступе сострадания начальник полиции способен был поцеловать Тайри, но с равной легкостью мог и убить его. Рыбий Пуп понимал теперь, что, если б не пожар, ему никогда не открылось бы подлинное отношение полицейского начальника к его отцу. Белые жили бок о бок с черными, делили с ними земные блага, работали с ними вместе и все же не считали себя обязанными признавать в них людей.

— Пап, я чего хочу спросить?

— Что, сынок?

— Начальник этот… Он добрый? Помогал он тебе когда-нибудь?

— Белые швыряют нам объедки, Пуп, — вот это у них и называется доброта, — сказал Тайри, глядя на сына со слабой и оттого тем более горькой усмешкой.

— Он ведь тебе вроде друг, этот начальник. Скажи, будь ты белый, разве он не старался бы избавить тебя от тюрьмы?

— Ха, — хмыкнул Тайри. — Белые думают, что тюрьмы как раз и построены для таких, как мы.

С виноватым чувством Рыбий Пуп вспомнил, как предложил принести в жертву Брюхана, чтобы тот сел в тюрьму вместо Тайри. Он был готов поступить с одним из своих не лучше, чем поступали с ними белые. Любопытно, что должен был подумать при этом начальник полиции?

— Стало быть, начальник смотрит на нас точно так же, как на простых черных, вроде Брюхана? — спросил Рыбий Пуп.

— Да нету для белых простых ниггеров и непростых, — устало процедил Тайри. — Все мы для них одинаковые. Они тебя только тогда отличают, когда из тебя можно что-то вытянуть.

Сейчас Тайри говорил ему правду — слишком ясно чувствовалось, что в его словах заключена жестокая логика жизни. Рыбий Пуп томился желанием помочь, и в своем нетерпении был готов ухватиться за любую возможность, даже если все в его душе восставало против нее.

— А нельзя найти способ им услужить, а они за то нам помогут?

— Почему нельзя? — сказал Тайри, поднося к губам бутылку виски. — Мы с доком сядем за решетку. Чем не способ им услужить. Тогда, по крайности, смогут больше не опасаться, что еще где-нибудь сгорит танцзал.

Рыбий Пуп вздохнул в угрюмом раздумье. Он устал; сидя в кресле, он задремал, изредка вздрагивая во сне…

К вечеру зашли попрощаться Зик и Тони, оба ночным поездом уезжали служить в армию. Друзья держались скованно, слова не шли у них с языка — у всех трех пожар унес дорогих им людей.

— Черт, и почему только мне с вами нельзя, — сказал Рыбий Пуп.

— Хорошо, что я уезжаю, — признался Зик. — Невмоготу здесь торчать после этого пожара.

— И мне, — сказал Тони.

— Писем от вас, голубчиков, небось век не дождешься, — укоризненно сказал Рыбий Пуп.

— Это ты зря, брат. Мы будем писать, — обещал Тони.

— Мы старых дружков не бросаем, — подтвердил Зик.

— А вас куда погонят, как пройдете подготовку? — спросил Рыбий Пуп.

— Кто его знает. Возможно, в Германию. Или, может, во Францию, — сказал Тони.

— Неровен час, и Париж навестим, — высказал предположение Зик.

— Болтают — невредный городишко, — вздохнул Рыбий Пуп.

— Я слыхал, в Париже вино горчит, зато женщины — одна сласть, — улыбнулся Зик.

— И цветных там, говорят, никто не трогает, — сказал Тони.

— Ты скажешь! Да такого места не найдешь в целом свете, — с хмурой усмешкой проворчал Рыбий Пуп.

— В Париже, рассказывают, белые с черными запросто гуляют вместе по улице, — подхватил Тони с боязливой надеждой.

— Увижу своими глазами — тогда поверю, — сказал Зик. Он тронул пальцами край стула. — На всякий случай постучим по дереву.

Вскоре Зик и Тони ушли, им пора было на вокзал, а Рыбий Пуп после их ухода почувствовал себя вдвойне покинутым. Он опять пошел к Тайри и увидел, что отец открывает непочатую бутылку виски.

— А не хватит, папа?

— Я свою меру знаю, сынок.

Из конторы позвонил Джим доложить, как подвигаются дела в школьном спортзале, спросить совета. Эмма бесшумно, как призрак, кружила по дому, то и дело проходя мимо двери в гостиную, проверить, в каком настроении ее муж и сын, но не осмеливаясь узнать подробней, что случилось. В семь часов она робко предложила, что принесет им поесть. Тайри согласился. Сидя на диване, отец и сын ели, поставив на колени тарелки с едой, молча жевали, глотали, не разбирая вкуса. Очистив тарелку, Тайри еще раз приложился к бутылке.

— Ты что, сынок, не идешь спать?

— Неохота. Я лучше побуду с тобой.

— Ах ты, миляга. — Тайри потрепал сына по плечу. — Ничего, не бойся. Все обойдется. Я еще и не такое видывал.

В десять часов они услышали, как у ворот остановилась машина, опять тронулась с места и подъехала к дому.

— Поди глянь, кто там, Пуп, — велел Тайри. Приподнявшись, он достал из-под диванной подушки пистолет и сунул в карман.

Рыбий Пуп подскочил к окну и выглянул наружу.

— Чей-то «бьюик», папа, — зашептал он. — Здоровенный. С черным шофером. Сзади сидит белый, видно важная птица… Вот вылез, идет к дверям.

Тайри встал и натянул пиджак. Заливисто затрезвонил звонок. По коридору торопливыми шагами прошла Эмма.

— Погоди, пускай Пуп откроет, — остановил ее Тайри.

Эмма, тревожно блеснув глазами, скрылась к себе в комнату. Рыбий Пуп открыл дверь — перед ним стоял высокого роста дородный белый мужчина, одетый в черное.

— Тайри дома?

— Простите, сэр, а кто спрашивает?

— Мэр Уэйкфилд, — сказал мужчина.

— Батюшки, да никак это мой старый друг мистер мэр! — раздался громкий, радостный и фальшивый голос Тайри. — Заходите, мистер мэр! Давненько же, сэр, я вас не видел!

— Благодарю. — Озираясь по сторонам, мэр Уэйкфилд прошел в гостиную. — Красиво живешь, Тайри.

— Не жалуюсь, мистер мэр. Для бедного человека и так сойдет. — Тайри оскалил зубы в притворной улыбке. — Не желаете промочить горло, сэр?

— Да нет, Тайри. Я к тебе всего на два слова. — Не снимая шляпы, мэр сел и, взглянув туда, где стоял Рыбий Пуп, вопросительно поднял брови.

— Сынок мой, — с гордостью пропел Тайри. — Он же — компаньон и лучший друг. Старею, мистер мэр, да вот, слава Богу, будет кому в назначенный срок заступить на мое место.

— Понятно, — сказал мэр. Он резко повернул голову к Тайри. — А кстати, Тайри, сколько тебе? Мы с тобой, кажется, примерно одного возраста?

— Мне-то, мистер мэр? Хе-хе! Сорок восемь сравнялось в марте, — посмеиваясь непонятно чему, отвечал Тайри.

— С возрастом человеку полагается набираться разума, — заметил мэр.

— Истинная правда, мистер мэр. — Тайри просто сочился деланной веселостью. — Известно, чем старше, тем разумней. — Он глотнул и замолк, выжидая.

Рыбий Пуп настороженно прислушивался: к его отцу приехало в дом самое важное должностное лицо в городе, однако от этой чести стало только еще тревожней.

— Тайри, — начал мэр. — До меня дошли странные слухи.

— Вы про что, мистер мэр? — едва шевеля губами, спросил Тайри, мгновенно застыв в раболепном напряженном полупоклоне.

— Ко мне час тому назад приезжал судья Мун, — сказал мэр, — и весьма расстроенный. Из разговора с начальником полиции он узнал, что ты якобы ратуешь за то, чтобы на скамье присяжных сидели негры…

— Ни в коем случае, сэр! — вскричал Тайри, выпрямляясь. — Бог свидетель, мистер мэр, не было этого! Я, конечно, не собираюсь вам прекословить, сэр, но только я вовсе не это хотел сказать.

— Что же ты, черт подери, в таком случае хотел сказать? — грубо спросил мэр.

— Это ошибка, мистер мэр, меня совсем не так поняли…

— Тайри, — сурово перебил его мэр, — ты что, связан с коммунистами?

Тайри с дурашливым видом поморгал глазами и облизнул сухие губы.

— Что вы, мистер мэр, Господь с вами, — с кротким отчаянием выдохнул он. Он шагнул вперед и, сгорбясь, смиренно заглянул мэру в лицо. — Не знаю я никаких куманистов, мистер мэр. И знать не желаю. А встретил бы куманиста — дух бы из него вышиб, видит Бог. — Тайри осекся и поспешил поправиться: — Если б, конечно, он не был белый… На белого у меня никогда не поднимется рука…

— Вот это другой разговор, — сказал мэр. — Похвально, когда от черного слышишь такие речи.

— Нет, уж вы будьте покойны, мистер мэр, — проникновенно обнадежил белого Тайри. — Я не из тех, кто мешается в политику. Мистер мэр. — Тайри заискивающе понизил голос. — Я безвинно попал в беду. А виноват Брюхан — это через него столько народу сгорело в «Пуще», это он получал предупреждения из пожарной охраны, да сам читать-то не умел. Ему было невдомек, о чем написано в этих предупреждениях. Вот он и выбрасывал их, а док их даже в глаза не видел…

— И что же? — холодно спросил мэр.

— А теперь большое жюри будет требовать, чтобы нас с доком судили за убийство…

— Естественно! Вы допустили халатность! — Четко и сухо, как удары хлыста, прозвучали слова мэра.

— Но я же не повинен ни в каком убийстве, — жалобно всхлипнул Тайри.

— Ты ведь тоже владелец этого танцзала, так?

— Нет, сэр, я не владелец. Владелец док…

— А ты давал деньги; ты получал половину барышей.

— Но не я заправлял «Пущей», — со слезами на глазах вскричал Тайри. — Тут я ни при чем!

— Разве не от вас с этим лекарем Брюхан получал распоряжения? — спросил мэр.

Тайри молчал.

— Отвечай мне!

— От нас, сэр, — простонал Тайри.

— Что же ты ноешь, в таком случае?

Без всякого перехода, точно на плохо смонтированной кинопленке, Тайри преобразился. Он поднял голову и прикрыл глаза.

— Большое жюри признает меня виновным, в чем я не виноват! — всхрапнув от отчаяния, Тайри неожиданно пустил петуха наподобие горестной тирольской трели. — Почему я и помянул в разговоре с начальником, что, дескать, нельзя ли кого из наших тоже посадить в присяжные. Нет, я не куманист, мистер мэр, и не о равных правах я толкую. Вы знаете, — мы, черные, всем довольны… И нету у этих куманистов врага лютей меня. Я просто что сказал начальнику — мол, если бы раз, ОДИН только раз, и только на одном этом суде шесть присяжных были бы черные — тогда бы я мог добиться справедливости…

— С ума ты сошел, ниггер, — коротко сказал мэр. Он пристально посмотрел на Тайри и с пренебрежительной усмешкой прибавил: — И как же ты предполагал добиться, чтобы шесть черных присяжных высказались в твою пользу?

— Они, мистер мэр, просто не стали бы высказываться против, — убитым голосом ответил Тайри.

— Хочешь понасажать в наши суды ниггеров, чтобы они решали дела в пользу ниггеров?

— Если ниггеры решат дело в мою пользу, это будет по справедливости, — всхлипнул Тайри. — Мистер мэр, не судите меня таким судом, как своих. Я черный! А вам известно, что значит быть черным у нас на Юге. Я не жалуюсь, но мне нужна помощь… Скажите, сэр, Христа ради, что мне делать?

— Продай имущество и подготовь себе защиту. Тебе грозят большие неприятности, Тайри. А этот вздор о том, что на скамье присяжных могут сидеть черные, ты выкинь из головы, в нашем штате такому не бывать. Можешь передать то же самое своему черному лекарю.

Тайри нагнулся и положил лоб на ручку дивана.

— Мм-м, — промычал он с бессловесной мольбой.

— Перестань хныкать, — оборвал его мэр, — и будь готов ответить за то, что натворил. Тебе еще предъявят иск родные покойных. Ты об этом задумывался?

— Никто бы ничего не предъявлял, если б меня оправдали, — рыдал Тайри. — Откудова у меня такие деньги…

— У тебя-то? Да ты первый богач в Черном городе, — скривясь, сказал мэр. — А как ты им стал — одному Богу известно. Много у тебя денег, Тайри?

Зажмурясь, раскачиваясь всем телом, Тайри ничего не отвечал. Рыбий Пуп знал, что Тайри играет, но эта игра была до того похожа на правду, что его обожгло стыдом.

— Ну что ты, будет! — мягко воскликнул мэр.

— Я вам служил верой и правдой! Все исполнял, о чем ни попросите! В Библии что сказано? «Вот ты убиваешь меня; но я тебе буду верить!» А как мне понадобились друзья, так мои белые от меня отвернулись, — закрыв глаза, причитал Тайри.

Мэр встал и долго молча смотрел, как рыдает чернокожий. Потом покосился на дверь, словно собравшись уходить, но вместо этого снова сел. Повел плечами, вздохнул.

— Я подумаю, что можно сделать, Тайри, — сказал он медленно. И, словно бы обращаясь к самому себе, продолжал: — Что ты будешь делать с этими ниггерами?.. Но вот что, Тайри. Ты эту ересь забудь насчет черных присяжных!

— Да я раньше в жизни про такое не заводил речи. — Тайри встал, размазывая по лицу пот и слезы. — Только вы уж спасите меня, мистер мэр…

— Тебя отпустят под залог. Придешь ко мне, скажешь, какими ты располагаешь средствами, и посоветуемся, как расхлебать эту кашу, — с улыбкой сказал мэр.

— Хорошо, сэр. Спасибо, — не поднимая глаз, пролопотал Тайри.

— Ну, мне пора. Приводи-ка в порядок свои дела.

— Спасибочки, сэр. — Тайри удрученно вздохнул. — Пуп, поди проводи мистера мэра… Будьте здоровы, мистер мэр.

— До свидания, Тайри.

Рыбий Пуп выпустил мэра через парадную дверь и смотрел, как он садится в машину. Черный шофер распахнул перед мэром дверцу. Когда они отъехали, Рыбий Пуп вернулся в гостиную и с удивлением увидел, что Тайри надевает шляпу.

— Ты куда, папа?

— Слушай, Пуп. — В воспаленных глазах Тайри полыхала злоба. — Не нравится мне, как тут разговаривал этот сукин сын. Теперь все ясно. Зависть их гложет, вот что. Удумали раздавить меня. Надо повидаться с доком. Эти белые рассчитывают, что я не пойду против них. А я пойду, я так буду драться, что им небо покажется с овчинку, видит Бог! Когда тебя спрашивают, сколько у тебя денег, это значит, тебя метят обобрать дочиста, все отнять до последнего гроша. А этого я не допущу. Я скорей подохну!

— Тише, — остановил его Рыбий Пуп. — Мама услышит.

— Пошли, — сказал Тайри, направляясь к двери.

— Тайри, — послышался скорбный голос Эммы. — Что творится, скажи мне?

— После, Эмма. Ложись спать, — сказал Тайри, увлекая за собою сына.

Через минуту они уже сидели в машине.

Заурчал мотор, и Тайри вырулил на улицу, прерывисто бормоча в отчаянии:

— Я их скорей передушу всех, чем лишиться денег… Перестреляю как бешеных собак!

 

XXVII

— Что же мы будем делать, папа?

— Перво-наперво, Пуп, надо забрать у Глории погашенные чеки, — твердо сказал сквозь зубы Тайри. — Придется пустить их в ход. И — сейчас, потом будет поздно. Уж если будут судить меня, то и начальник этот, сволочь, тоже не минует скамьи подсудимых!

Рыбий Пуп ощутил, как у него на миг занялось дыхание. Итак, Тайри отважился выступить против тех, кому в городе принадлежит власть, надеясь, что после такого удара тяжесть вины с ним разделят другие. Что предпримет в ответ на это начальник полиции? Конечно же, он не остановится ни перед чем, ведь его честь и служебное положение окажутся под угрозой. Рыбий Пуп со вздохом подумал, как все шатко и ненадежно в жизни его народа. Сейчас им остается только одно: драться. Такова простая истина. Тайри мог бы тянуть время, а пока продать имущество и уехать. Уехать — куда? На Север? Нет. Его ничего не стоит вернуть… Или, может быть, в чужую страну, где люди говорят на другом языке, не то едят, не так живут? Рыбий Пуп не представлял себе, что это за мир, этот мир лежал за пределами его воображения.

— Пап, а ты подумал, стоит ли?

— А ты сам подумал, охота тебе голодать и жить в нужде? — парировал Тайри. — А ведь к этому все и сводится. Либо драться и победить, либо сидеть сложа руки и проиграть. Причем ты проиграешь тоже. Если сидеть и ждать, меня обдерут как липку. Что ж, значит — вся жизнь побоку; значит — пожалте, забирайте все, что добыто? Прожил жизнь и остался ни с чем? Нагим и черным я привел тебя в этот мир, и я не брошу тебя в нем нагим и черным, голодным, обиженным, одиноким. Это не по совести. Ты видишь, как я лью слезы и клянчу, — что ж, это тоже прием в драке. А когда этим приемом ничего не добиться, тогда надо применить другой.

— Я понимаю, папа, ты только не хвати через край.

— Раз надо, значит, ты делаешь, что надо, — сказал Тайри. — Если ты человек.

Доехав до дома Глории, они стали.

— Возьми у Глории тот пакет, — приказал Тайри, — спрячь в карман и возвращайся сюда. Если вдруг нагрянут из полиции, я уеду, а ты тогда отнеси пакет назад, скажешь Глории, пусть спрячет обратно. Понял?

— Ясно, пап.

— И пускай Глория тебя не провожает сюда.

— Ладно.

Ему открыла Глория в купальном халате. Услышав, что ему надо, она на мгновение словно лишилась речи и способности двигаться. Потом сказала:

— Я хочу поговорить с Тайри.

— Он сюда не зайдет, и вам не велел выходить.

— Но это слишком рискованно! — вскричала она.

— Глория, он ждет в машине. Мы спешим.

— Я должна ему сказать…

— Папа не станет с вами разговаривать!

— Христа ради, Пуп, не давай ему делать глупости. Раз ему понадобились чеки, значит, он потерял голову. Я знаю Тайри. Но Господи Боже мой, разве полицию одолеешь! Его убьют!

— Слушайте, папа знает, что делает.

Закусив губу, Глория закрыла глаза.

— Нельзя так поступать, нельзя, — повторила она.

— Папа ждет, Глория, — сказал он напряженно.

— Что ж, пусть, — безнадежно махнув рукой, сдалась она. — Подожди здесь.

Она выбежала из комнаты. Он стоял, глядя на постель, еще хранящую очертания ее тела, потом перевел взгляд на туалетный столик — румяна, пудра, губная помада, духи. Какой порядок! Какая спокойная, размеренная жизнь, в сравнении с неистовым кипением, в котором проходила жизнь Тайри!

Вернулась Глория с круглыми от ужаса глазами, прижимая пакет к груди, точно не в силах с ним расстаться. Она опустилась на кровать, неподвижно глядя в одну точку.

— Ох, не надо бы отдавать, — жалобно проговорила она, смаргивая слезы.

— Ничего, давайте сюда, — скомандовал он.

Резким безотчетным движением Глория скорчилась над пакетом. Прошла долгая минута. Она выпрямилась и с плачем подала ему пачку чеков.

— Ничего с папой не случится, — попытался он утешить ее.

— А что вообще происходит? — спросила она тонким голосом.

— Как бы не пришлось папе сесть в тюрьму, — сказал Рыбий Пуп. — Если сейчас не помешать, большое жюри передаст дело в суд.

— Пусть Тайри ничего не предпринимает, скажи ему, — яростно прошептала она. — Все равно ничего не добьется. Ему надо уезжать!

— Но нельзя же сдаваться без боя…

— Да не одолеть ему белых, — рыдала она. — У них оружие, закон, суд — все на их стороне!

Здравый ум этой женщины, ее белая кожа, безукоризненно правильная речь наделяли ее в его глазах теми же сверхъестественными свойствами, тем же изощренным коварством, какими обладали представители мира белых, и Рыбий Пуп начал поневоле поддаваться ее доводам. Может быть, Тайри действительно следует не сопротивляться, а бежать…

— Пуп, скажи Тайри, что драться бесполезно, — умоляюще настаивала она.

— Но его же посадят, да еще и деньги все отберут…

— Пусть берут! — исступленно выкрикнула она.

— Ладно, Глория… Он ждет…

Рыбий Пуп торопливо вышел — после этого разговора на душе у него стало еще тяжелей. Он влез в машину и опустился на сиденье рядом с отцом.

— Ты что так долго? — спросил Тайри.

— Да она там совсем расстроилась. Не хотела отдавать.

— Ага. Я так и думал. — Тайри вздохнул и включил зажигание. — Женщины такого не понимают.

Он вел машину по темным, притихшим улицам, держа на баранке левую руку, сжимая правой рукой пистолет — время от времени, когда надо было переключать передачу, он клал его на колени. За квартал до того места, где жил доктор Брус, они остановились. Тайри вышел из машины, внимательно посмотрел направо, потом налево.

— Идем, Пуп.

Они зашагали к дому и, обогнув его, подошли к заднему крыльцу.

— Еще увидит кто из белых, что я у дока, — проворчал Тайри, — а это ни к чему. Сообразят, сучьи дети, что у нас тут сговор. — Он легонько побарабанил по оконному стеклу. — Откройте, док! Скорей! Это Тайри!

Через минуту доктор Брус открыл дверь.

— Что случилось?

— Есть разговор, док.

— Заходите, Тайри, — сказал доктор Брус. — Только для начала я вас кое с кем познакомлю. Тут у меня один газетчик…

— Черт, нам еще только репортеров не хватало, — досадливо крякнул Тайри. — Белый или ниггер?

— Из наших… С Севера приехал, — объяснил доктор Брус. — Он уже написал о нас статью.

— И что в ней говорится?

— Пишет, что мы нарушали противопожарные правила…

— Тьфу ты, елки зеленые! Нас уже, рады стараться, до суда осудили! — взорвался Тайри.

— Вот и надо объяснить ему, как обстоит на самом деле, — сказал доктор Брус. — Он излагает факты, как ему их преподнесли в муниципалитете.

— Не лежит у меня душа к газетчикам, — ворчал Тайри, проходя вслед за доктором Брусом в приемную.

Высокий сухопарый человек с темной кожей, держа в руке карандаш и листы бумаги, поднялся им навстречу.

— Очень приятно. Симпсон, — сказал он. — А вы, по-видимому, мистер Таккер?

— Он самый. Так что это вы там помещаете про нас в газетах? И между прочим, от какой вы газеты? — воинственно начал Тайри.

— «Чикаго гардиан», — сказал Симпсон. — Не более как изложение фактов…

— Любой факт, какой ни напечатай, будет работать против меня, — объявил Тайри. — Напечатайте про меня правду — и завтра к утру меня не будет в живых.

— Тайри, давайте будем считаться с действительностью, — сказал доктор Брус. — Сообщение о пожаре уже обошло всю страну.

— А, черт. — Тайри поморщился. — И с какой вас радости понесло в муниципалитет выдаивать белых? Чего сразу к нам не пришли? Вам все одно не доказать, что пожар начался по нашей вине. Мы, что ли, отвечаем, если этот Брюхан не умел читать…

— Я вас не обвиняю, мистер Таккер, — сказал Симпсон. — Я хочу знать, как было на самом деле.

Рыбий Пуп разглядывал черного из Чикаго, отмечая про себя, как он свободно держится — независимо, с достоинством.

— Сколько вреда от вас, писак, — брюзжал Тайри. — Я бы лично тысячу долларов не пожалел, чтобы эта статья не попала в газеты…

— Я как раз пишу еще одну, — рассмеялся Симпсон. — Хотите, уступлю ее вам за тысячу долларов, мистер Таккер?

— Ишь какой хитрый! — Тайри тоже рассмеялся. — Не по нутру мне никакая писанина, а уж в особенности — если про меня… Ну а насчет этой заварухи с пожаром, в ней много такого, чего простым глазом не увидишь…

— А именно?

— Эх, друг, да разве я могу рассказать, что знаю, — вздохнул Тайри. — Живешь тут с этой белой сволочью, как в мышеловке.

— Если позволите, я попытаюсь разъяснить вам, Симпсон, в каком мы положении, — сказал доктор Брус. — Мы здесь все черные, верно? Будем же говорить начистоту.

— Ценю вашу искренность, — сказал Симпсон.

— Я — врач, — начал доктор Брус. — Я лечу черных больных. Денег у этих людей мало. Я не могу заработать себе на жизнь врачебной практикой. Большинство пациентов лечится у меня почти даром. Вот почему так много черных специалистов стремятся найти себе побочный доход. Такой побочный доход, позволяющий нам сводить концы с концами, приносит обычно какое-нибудь коммерческое заведение. Точно так же обстоит дело с Тайри… Прошу вас понять, какие побуждения толкают нас на то, чтобы, скажем, содержать танцзал — это важно…

— Картина вполне обычная, — сказал Симпсон. Он повернулся к Тайри. — Мистер Таккер, если верить слухам, вы требуете, чтобы наших людей вводили в состав присяжных заседателей на суде…

— Тут, Симпсон, такое дело, — протянул Тайри. — В наших местах ниггерам не бывать присяжными. Во всяком случае — в настоящее время. У белых все карты подтасованы против нас, и я для того лишь упомянул про присяжных, чтоб показать, что нам это известно. Можете это напечатать в вашей газете, только не ссылайтесь на меня. А то я на вас в суд подам за клевету.

По комнате пробежал нервный смешок.

— Ну что ж, пожалуй, все, — сказал, вставая, Симпсон. — Постараюсь сделать, что могу.

Доктор Брус пошел проводить Симпсона; Тайри, насупясь, расхаживал из угла в угол. С каждым новым событием в нем все сильней нарастало возбуждение. Рыбий Пуп боялся, что еще немного, и отец окончательно утратит над собой власть. Вернулся доктор Брус.

— Док, ко мне сегодня заезжал мэр, — сказал Тайри.

— Боже великий! Этому что понадобилось?

— Для меня теперь, док, вся раскладка ясна. Нас собрались обобрать дочиста, скрутили нас быстренько и теперь, пока не выжмут досуха, не отпустят.

— Этого я и боялся, — угрюмо сказал доктор Брус.

— Мэр говорил, чтобы я продавал имущество. И вам то же велел передать.

— Как нам быть, Тайри? — спросил врач. — Мне поздновато начинать сначала.

— А я и не собираюсь начинать сначала, — зловеще отозвался Тайри. — Если меня задумали потопить — я их тоже утяну за собой, видит Бог.

— Каким образом?

Тайри швырнул на диван пачку погашенных чеков.

— Док, я все раскрою, как есть.

Доктор Брус судорожно глотнул. Сделав несколько бесцельных шагов по комнате, он сел.

— Полагаете — стоит, Тайри? — спокойно спросил он.

— Как отдадут под суд, трепыхаться будет поздно, — рассудительно сказал Тайри.

— Это верно, — со вздохом согласился доктор Брус.

— Сейчас остается только поднять такой шум, чтоб чертям стало тошно, иначе их не остановишь!

— Да, но как? Кто возьмет эти чеки и согласится пустить их в ход? Ведь если б начальник полиции хотя бы заподозрил, что вам такое придет в голову, он убил бы вас как…

— Об этом я и пришел говорить, — сказал Тайри.

Доктор Брус взял пачку погашенных чеков, развязал и принялся перебирать, вытаскивая наудачу то один, то другой, потом опять связал их и бросил на диван.

— Тут речь пойдет о жизни или смерти, Тайри, — сказал он.

— У этого начальника врагов — что собак нерезаных, — напомнил ему Тайри.

— Да, и каждый боится его как огня.

— Вы только скажите, есть в этом городе хоть один такой белый, чтоб не боялся? — спросил Тайри.

— Ну, допустим, — сказал доктор Брус. — Есть такой Макуильямс. Соперник мэра на прошлых выборах. Чистосердечный человек, сторонник преобразований. Только захочет ли он вмешаться? В конце концов, он тоже белый, и тоже из штата Миссисипи. Девяносто процентов за то, что он к нам относится не лучше начальника полиции.

— И все же выбора нет, надо решаться, — отчаянным голосом сказал Тайри.

— В таком случае более подходящего человека, чем Макуильямс, не найти. Ни у кого другого не хватит пороху. — Врач покачал головой. — А что, если Макуильямс возьмет чеки, а после пойдет на сделку с тем же начальником — в каком мы тогда окажемся положении?

— По-вашему, совсем нет надежды, док?

— Очень возможно.

Тайри встал. Лицо у него подергивалось, губы дрожали.

— Если так, черт возьми, мне за это дорого заплатят! — Закричал он не помня себя. — Я их всех за собой утяну! Порешу эту белую пакость к чертям собачьим, а не поддамся! Богом клянусь!

Рыбий Пуп видел, что Тайри дошел до последней точки.

— Папа, — позвал он укоризненно.

Тайри выхватил пистолет и яростно потряс им в воздухе.

— Я не трус! Убью, и рука не дрогнет!

— Тайри! — прикрикнул доктор Брус.

— Я просто так не покорюсь, док, — неистовствовал Тайри. — Я двадцать лет щерил зубы, вкалывал как проклятый, гнул спину, наскребал по крохам, любую обиду глотал, какую человеку и пережить невозможно, — только чтоб чего-то добиться, а теперь отдай это все? Ну нет! Сдохну — не отдам!

— Сядьте, Тайри, — властно сказал доктор Брус. — Успокойтесь. Нате-ка вот, примите… — Он протянул Тайри таблетку и стакан воды. — В таком состоянии ничего толкового из ваших решений не выйдет.

Дико поводя глазами, Тайри проглотил таблетку и вдруг разразился судорожными рыданиями. Доктор Брус похлопал его по плечу.

— Вот так-то лучше. Вам сейчас полезно выпустить пар.

Рыбий Пуп сидел рядом, глядя, как сотрясается от слез тело Тайри, и ненавидел эти слезы, он знал, что плакать сейчас — последнее дело. Глория права, лучше им подобру-поздорову уносить ноги… Господи, как убоги их взгляды, их возможности, их надежды! Почему всякий час, отпущенный им на земле, должен быть горячечно прожит в пределах жизненного пространства, отведенного для них белыми? Он вдруг всеми силами души пожелал оторваться от этой тупой безнадежности, унестись от нее как можно дальше. Но едва только мозг его попытался охватить представление о чем-то ином, как в нем возникла пустота. Рыбий Пуп слыхал, как скитаются средь чужих народов евреи, как странствуют беженцы по белу свету, и только черные зимой и летом, в годину войны и в мирное время остаются на том же месте; приемлют законы, установленные белыми, или же норовят их обойти, но сами никуда не двигаются, разве что от одних белых хозяев к другим. Они привыкли воспринимать своих белых истязателей как неотъемлемую часть вселенной, как воспринимают деревья, реки, горы — или солнце, звезды, Луну… Ну что ж, раз уж их все равно не хватит на то, чтоб бежать, остается хотя бы разить вслепую что-нибудь — неважно что.

— Правда, покажем эти проклятые чеки Макуильямсу, — сказал Рыбий Пуп. — Все же лучше, чем ничего.

— И то верно, — сказал Тайри.

— А что нам еще остается? — сказал доктор Брус.

Теперь Рыбий Пуп совсем испугался: слишком быстро с ним согласились. С отчаяния он предложил им первое, что пришло в голову, и они ухватились за это. Хотя, с другой стороны, почему бы и нет? Любой поступок лучше, чем эта разъедающая душу неуверенность.

— Если отдавать, то лучше побыстрей, прямо сегодня. Пусть у Макуильямса будет время обмозговать это все, — сказал он.

— Я хоть сейчас готов, — сказал Тайри.

Доктор Брус помялся в нерешительности.

— А вы представляете себе, что это значит? Мы переносим сражение во вражеский лагерь…

— Да больше-то, милый человек, сражаться негде, — объявил Тайри.

— Если белые передерутся между собой, может, на нас не так навалятся, — вставил Рыбий Пуп.

Доктор Брус взял телефонную книгу и полистал ее.

— Вот его номер. Хотите, чтоб я позвонил?

— А как мы ему скажем? — спросил Тайри.

— Он, разумеется, слышал о пожаре, — сказал доктор Брус. — Скажу, что в этой связи мы имеем сообщить нечто, представляющее для него как для политической фигуры известный интерес.

Они помолчали. Они ставили на карту все, и им нужна была уверенность, что они ставят на верную карту.

— Интересно бы знать, — с расстановкой сказал Рыбий Пуп, — кто для этого Макуильямса хуже — черные или полицейские начальники, которые берут взятки?

— Пока это одному Богу известно, — сказал доктор Брус. — Придется самим выяснить. Можно предполагать, что пациент болен раком, однако полной уверенности не будет, пока его не разрежешь. Я — за операцию.

Тайри горько усмехнулся.

— Согласен, док. Пропадай все пропадом. Операция — так операция!

 

XXVIII

Доктор Брус набрал номер. Макуильямс оказался дома и с большим вниманием выслушал полные недомолвок объяснения доктора Бруса. Да, все это определенно представляет для него интерес, он хочет видеть погашенные чеки. Когда он мог бы повидаться с доктором Брусом и Тайри? Сейчас. Прямо сейчас. Хорошо, через полчаса он будет у них. Только говорить об этом никому не нужно. Доктор Брус повесил трубку.

— Сейчас приедет. Похоже, чрезвычайно заинтересовался, а впрочем — как знать.

— Ничего, сообща оно лучше, — решительно сказал Тайри. — Макуильямс — белый, и нам он не друг… Он — за то, чтоб у власти были честные люди, и все такое. Ладно, мы вручим ему это хозяйство и попросим передать большому жюри. А между прочим, я вот так уверен, что начальник от своего улова кое-что отваливал и своему начальству. Стало быть, если судить нас, значит, должны судить и всех остальных прочих, верно я говорю? А этого нам и надо. Не по той причине сгорела «Пуща», что кто-то нарушал пожарные правила, и женщины не потому занимались своим ремеслом, и народу не потому столько погибло. «Пуща» работала с дозволения закона, а закону за то платили. — Он понизил голос. — Конечно, нас это не избавит от тюрьмы, но только пускай и они, заразы белые, сядут со мной на одну скамью и тоже ответят суду. Оправдают их — значит, и я оправдан. Вины на нас поровну.

— Безумие чистой воды, — сказал доктор Брус. — Но другого выхода у нас нет.

Зазвонил телефон. Все трое переглянулись. Доктор Брус взял трубку.

— Доктор Брус у телефона. — Он помолчал, слушая, и бросил быстрый взгляд на Тайри. — Понятно, — промямлил он, блуждая глазами по комнате. — Мы посоветуемся и решим. Если да, мы у вас будем через полчаса. Если через полчаса нас нет, значит, не придем вообще. Все хорошо. — Он повесил трубку.

— Кто звонил? — спросил Тайри.

— Макуильямс. Говорит, что не может приехать. Что будет лучше, если мы сами приедем к нему…

— Никуда я не поеду! — вскричал Тайри. — Как все они, белые, так и этот себя ведет. Подумал получше — и сдрейфил.

— Уверяет, что крайне заинтересован, — сказал доктор Брус, потирая висок. — Что-то я тут не понимаю. — Он с озадаченным видом прикрыл глаза. — Чеки-то ему нужны, как видно. Почему же он не хочет приехать за ними?

— Ловушка, думаете? — спросил Рыбий Пуп.

— Все может быть, — сказал Тайри. — Белые не зовут ниггеров к себе домой. Если уж кто к кому приезжает, то белые — к нам. Я вот у мэра в доме отродясь не бывал, а он у меня — сколько разов.

— Вообще говоря, можно отказаться от этой затеи — или положиться на судьбу и ехать, — подытожил доктор Брус. Он посмотрел на часы. — Спасибо еще ночь на дворе. А то знаете, в каком шикарном районе у Макуильямса дом. Сам начальник полиции живет неподалеку. — Он скривился, оскалив зубы. — А может, и правда, продать все, сжечь эти подлые чеки да махнуть отсюда к чер…

— Некуда бежать, док, — сказал Тайри. — Нас повсюду достанут.

Воцарилась тишина, такая глубокая, что каждому было слышно, как дышат другие. Изредка кто-нибудь беспокойно менял положение, шурша ногами по ковру. Неожиданно на крышу обрушился ливень, и они вскинули головы на резкий стрекот дранки. Доктор Брус закрыл окна, и в тот же миг темноту прочертила молния и по небу от края до края раскатился грохот и, урча, замер вдали. Словно в ответ ему на столе затрещал телефон, и все трое вздрогнули. Доктор Брус взял трубку.

— Доктор Брус слушает.

— …

— Одну минуту, мистер Макуильямс. — Он прикрыл ладонью трубку. — С вами хочет говорить, Тайри.

— Дайте-ка сюда, — сказал Тайри. Он приложил к уху трубку. — Добрый вечер, мистер Макуильямс.

— Я вас жду, — сказал Макуильямс. — Вместе с бумагами.

— Да это самое, мистер Макуильямс… Хе-хе! Мы ведь, знаете, черные, — напомнил Тайри смиренно. — Лучше бы вы к нам приехали.

— Почему, не понимаю?

— Вот и я не понимаю, зачем это вам, чтоб в ваш дом посреди ночи ввалилась орава черных? — грубо спросил Тайри.

— Чего вы боитесь? — спросил Макуильямс. — Я — не боюсь. Приезжайте.

У Тайри открылся рот. Никогда еще с ним так не говорил ни один белый.

— Так вы полагаете, это будет ничего, мистер Макуильямс?

— Приезжайте, Тайри, — плавно лился из трубки голос Макуильямса. — Но должен вас честно предупредить. Я не за вас буду драться, Тайри. Я ведь знаю, какая о вас идет слава. Я буду драться за справедливость в нашем городе. Готовы ли вы довериться мне на таком основании?

Тайри моргнул.

— За кого, сэр, простите, вы будете драться?

— За справедливость, — сказал Макуильямс. — Буду отстаивать правосудие в этом городе.

Тайри раздумывал. Этот белый отстаивает правосудие и не желает драться за него. Он, Тайри — «ослушник», он живет как бы вне закона. Но он — черный, и сейчас правосудие преследует его, пытаясь отнять у него свободу. Так не удастся ли ему то же самое правосудие натравить и на полицейского начальника?

— Думается, надо ехать, — прошептал Тайри доктору Брусу.

— Как скажете, Тайри, — вздохнул доктор Брус.

— Сейчас приедем, мистер Макуильямс, — проговорил Тайри в трубку. — До скорого свиданьица.

Он встал и похлопал себя по карману, в котором лежал пистолет.

— Хочешь тоже поехать, Пуп?

— Я, папа, буду все время при тебе, никуда не уйду, — сказал Рыбий Пуп.

— Выводите машину, док, — обратился Тайри к доктору Брусу. — Мою больно хорошо знает полиция.

Вскоре они уже неслись в машине доктора Бруса по мокрым от дождя ночным улицам. Рыбий Пуп пытался привести в порядок свои мысли. Правильно они сейчас поступают, нет? И тут же с отчетливостью осознал, что в их жизни таких понятий, как «правильно» или «неправильно», не существует. В жизни надо драться — драться, чтобы тебя не убили, не бросили за решетку, не поставили в нестерпимо позорное положение. У Тайри и доктора Бруса есть лишь один выбор. Либо так — либо бежать.

— Вот он, его дом, — показал доктор Брус.

— Машину поставьте тут, — посоветовал Тайри. — Дальше дойдем пешком. — Он помедлил. — С черного хода зайдем, как полагаете?

— Зайдем с парадного, — сказал доктор Брус.

Они подошли к дому и поднялись на каменное крыльцо.

— Уж если войдем, обратно пути не будет, — предупредил врач.

— Чего там, раз надо, значит, надо, — сказал Тайри. — Звони, Пуп.

Рыбий Пуп поднес палец к белой кнопке звонка, но нажать не успел — дверь уже распахнулась.

 

XXIX

На пороге стоял Макуильямс, и Рыбий Пуп со смутной тревогой ощутил сердечность и прямодушие, которыми веяло от этого человека. Макуильямс был без пиджака, в одной рубахе, высокий, в очках, лет сорока на вид.

— Прошу ко мне в кабинет, — пригласил он, и первым пошел по коридору.

Рыбий Пуп никогда до сих пор не бывал в доме белого и чувствовал себя не в своей тарелке. Он поплелся за Тайри, который шел, не отставая от доктора Бруса. Макуильямс сел за письменный стол.

— Садитесь, пожалуйста, — сказал он.

— Благодарю, — сказал, садясь, доктор Брус.

Рыбий Пуп пристроился подле Тайри на диванчике, сбоку от стола.

— Это Пуп, мистер Макуильямс, мой сын.

Макуильямс кивнул и, нахмурясь, вышел из-за стола.

— Я, вероятно, представляю себе, что вам нужно, — начал Макуильямс, — но я хочу быть уверен. Прежде всего я — адвокат, это моя специальность. Вы желали бы нанять меня своим защитником или как?

Доктор Брус и Тайри переглянулись.

— Да я как-то не знаю, сэр, — пробормотал Тайри.

— Если вы не знаете, кто же тогда знает? — спросил Макуильямс.

— Придется, видимо, с вами говорить без утайки, сэр, никуда не денешься, — сказал Тайри, не ведая, сколько цинизма в его вкрадчивых словах. — Вы насчет пожара в «Пуще» слыхали?

— Если верить тому, что пишут в газетах, на пожаре погибли от удушья сорок два человека. Кажется, имели место серьезные нарушения противопожарных правил, — сказал Макуильямс.

— Так вот послушайте, сэр, как оно все обстоит. «Пущу» содержали мы с доком, — начал Тайри. — Как вы есть адвокат, то вам можно начистоту рассказать, на чем у нас все держалось. «Пуща» давала хорошие деньги. И работала с дозволения начальника полиции…

— Вы доказать это можете, Тайри? — резко прервал его Макуильямс.

— Доказательство — вот оно, — сказал Тайри, показывая ему пакет.

— То есть чеки, которые вы давали полицейскому начальнику?

— Да, сэр.

— За что?

— А чтоб он давал нам делать, что хотим, — сказал Тайри.

— И что же вы делали? — спросил Макуильямс. — Только слушайте, вы здесь не на допросе. Вы не обязаны отвечать.

— Сейчас уже скрывать не имеет смысла, — пробурчал Тайри, раздосадованный тем, что вынужден пускаться в подробности. — Сейчас остается говорить одну чистую правду, больше ничем не поправишь дело… Начальник не мешал «Пуще» работать, не беспокоил нас — понимаете?

— Он ведь знал, что там у вас происходит, да? — спросил Макуильямс.

— Да, сэр. Знал.

— Ну и что же там происходило?

— Девочки там работали, работали круглые сутки, — вполголоса отвечал Тайри. — Это самое… Обслуживали мужчин… Заправлял заведением Брюхан, получал с девочек деньги. А когда пожарники подымали шум насчет нарушений, начальник затыкал им рот.

— А сколько он брал за услуги? — спросил Макуильямс.

— Сто долларов в неделю, сэр.

— Ого! — Макуильямс изумленно присвистнул и снял очки. — А за что еще он с вас получал?

— Еще, сэр, есть одна женщина, Мод Уильямс. Она, как бы это выразиться, содержит квартиру. С девочками… С этого заведения начальник от меня получал полсотни в неделю…

— А еще?

— Ну еще десять долларов для него набегало с четырех других заведений. И если где игра шла по большой — нет-нет да и тоже подкинешь ему. В покер, знаете, или в кости…

— Дайте-ка сюда эти чеки, — сказал Макуильямс.

Тайри подал ему пакет. Макуильямс надел очки и стал рассматривать продолговатые листки бумаги.

— Они что, выписаны на его имя? — спросил Макуильямс.

— Ага, сэр. Это его доля.

— Как же у него хватило глупости принимать чеки?

— А он мне верил, сэр. — Тайри скромно улыбнулся. — Как-никак я ему двадцать годков был другом.

Макуильямс стал внимательно рассматривать чеки с обратной стороны.

— Даже расписывался собственным именем, — заметил он с удивлением.

— А кто ему без подписи выдавал бы деньги?

Макуильямс сосредоточенно изучал один чек за другим.

— Здесь платежи за пять лет, м-м?

— Да, сэр. Но шло у нас с ним так десять лет.

Макуильямс сгреб чеки в стопку и посидел в молчании, глядя то на Тайри, то на доктора Бруса. Наконец его взгляд остановился на их спутнике.

— Ваш сын тоже замешан в этом?

— Куда ему, сэр. Ему еще семнадцати нету. Он просто работает у меня.

— Поразительно, что в цветной части города существуют столь прибыльные заведения, — сказал Макуильямс.

— Как же, сэр, у нас, ниггеров, денежки водятся, — подтвердил Тайри.

— Почему вы употребляете слово «ниггеры»? — спросил Макуильямс.

— Да я это… хе-хе! — забормотал Тайри, глуповато посмеиваясь. — Так уж, знаете, говорится, сэр.

— А эти девушки, которые, как вы выражаетесь, у вас работали, — из них кто-нибудь погиб на пожаре?

— Да, сэр. Человек десять.

— Что представляли собой эти девушки?

— Да ничего особенного, сэр. Просто бедные девочки, вот и все.

Макуильямс потер ладонью лицо и покрутил головой.

— Сколько вы получали с них?

— Что заработают на клиентах, из того половина шла нам, — объяснил Тайри.

— За что же это?

— Так ведь мы смотрели за ними, сэр. Брюхан то есть смотрел.

— Что вы имеете в виду под словом «смотрели»?

— Заботились о них, не давали в обиду. Если какую заберут, вызволяли на свободу. Тут пособлял начальник полиции…

— Была у этих девушек возможность при желании покинуть «Пущу»?

— Как же, сэр. Конечное дело. Только у них не имелось такого желания.

— Мне лично глубоко отвратительна мысль о купле и продаже, когда речь идет о женщинах, — медленно сказал Макуильямс, — независимо от цвета кожи или…

— Так ведь, не будь нас, был бы еще кто-то. Бизнес, как всякий другой. Ему, сэр, нельзя положить конец. Он все едино будет продолжаться. Ну а мы его вроде как упорядочили, чтобы все, знаете, солидно, основательно… — Чувствуя, что ступил на зыбкую почву, Тайри торопливо прибавил: — Никогда такого не было, сэр, чтоб, к примеру, в «Пуще» обобрали пьяного клиента. Притом и док смотрел за девочками по своей части…

— Все они были здоровы, — не поднимая глаз, сказал доктор Брус.

— Чего же вы хотите от меня? — спросил со вздохом Макуильямс.

— Хотим, сэр, чтобы вы передали эти чеки большому жюри. Мне после этого несдобровать, но мне так и так несдобровать. Три раза я давал большому жюри неверные показания, так что, выходит, я уже виноват как лжесвидетель. Но пусть меня лучше за это судят, чем за непредумышленное убийство… Начальник полиции говорит, продай все, чем владеешь, деньги давай мне, и тогда я тебя выручу. Только не верю я ему, мистер Макуильямс. С какой ему радости выручать меня, когда он уже приберет к рукам мои деньги. Так не бывает…

— Вы что, намерены показать на своих сообщников? — спросил Макуильямс.

— Совершенно верно, сэр, — сказал Тайри.

— Начальник полиции брал взятки, этому есть доказательства, — негромко сказал Макуильямс, — но ведь кто-то и давал ему эти взятки?

— Да. Я давал, — твердо сказал Тайри. — Без взяток такие заведения, как «Пуща» или квартира Мод Уильямс, не продержатся и дня…

— Подкупать представителей власти противозаконно, — сказал Макуильямс.

Тайри прищурился.

— Так ведь белый человек — это и есть закон.

— И тем не менее подкупать его противозаконно, — настаивал Макуильямс.

— Но он же брал взятки, этот белый, — доказывал свое Тайри. — Есть один закон — закон белых, другого нету… Вы говорите, давать взятки — это против закона, но ведь белые их берут!

— А теперь, стало быть, вы не желаете, чтоб белые вымогали у вас деньги? — спросил Макуильямс.

— Почему только мы одни должны пострадать и идти за решетку? — спросил в свою очередь доктор Брус.

— Справедливый вопрос, — сказал, кивая, Макуильямс. — Однако неужели вы не сознаете, что поступали нечестно?

— А нам не оставалось ничего другого, — запальчиво сказал Тайри.

— Для суда это не довод, — сказал Макуильямс.

Тайри встал и посмотрел ему в лицо.

— Белые устанавливают законы, а когда надо от нас поживиться, сами же позволяют их нарушать, — сказал он.

— Это не меняет дела, — сказал Макуильямс. — Вы все-таки нарушили закон.

Рыбий Пуп видел, что отец накален до предела и едва сдерживает распирающее его ожесточение. У Тайри тряслись руки. Что за человек этот Макуильямс? С ним он или против него? Заладил одно и то же: закон да закон! Закон — это начальник полиции, этот закон разговаривает, как все люди, он способен действовать, ему можно дать взятку. Когда тебе что-то нужно, ты обращаешься к белому, белый отвечает «да» или «нет» и говорит тебе, сколько это будет стоить.

— Как же так, ведь я платил белым, — в недоумении упорствовал Тайри.

— Это не имеет значения, — стоял на своем Макуильямс. — Преступно брать взятки, и не менее преступно их давать.

— Я — не преступник, — возмутился Тайри.

— А кто же вы? — спросил Макуильямс. — Вы сами только что признали…

Тайри сжал кулаки; он вышел на середину комнаты, стал, и слова хлынули из него неудержимо и буйно, точно поток воды, несущийся по камням:

— Мистер Макуильямс, я не преступник. Я — черный. Черные — не преступники. У черных нет других прав, кроме тех, какие они себе покупают. Вот вы говорите, с моей стороны нечестно покупать себе права. А как, по-вашему, нам, черным, иначе жить? Мне нужна жена. Нужна машина. Нужен дом, жилье. У белого все это есть. Почему же тогда у меня не должно быть? А когда я это себе добыл — тем средством добыл, какое только и есть у меня, — вы говорите, я преступник. Мистер Макуильямс, если нам, черным, не покупать себе правосудие у белых, то нам его вовек не добиться. Какие у меня права? Да никаких! И у отца никаких не было, и у отцова отца сроду тоже — и у него вот, у сынка моего, нет и не будет никаких правов, если он себе их не купит. Послушайте, мистер Макуильямс. Сколько годов я покупал себе у белых права, чтоб завести свое дело! У меня есть дом. Есть машина. А теперь те же люди, кто мне продавал мои права, говорят — отдай нам все свои деньги… — Тайри задохнулся от подобной несправедливости, гнев на мгновение лишил его речи. — Меня загнали в мышеловку, черт возьми! Да, сэр, загнали! — Он уже кричал в голос. — Но и они попадут в мышеловку вместе со мной! Я им не позволю себя выдоить досуха! Я скорей жив не буду — слышите? Мистер Макуильямс, я не имею права голосовать на выборах. Ни на одной выборной должности в городе вы не найдете черного. Мы бессильны, и, чтоб иметь хоть какую-то защиту, нам остается ее только покупать. Возможно, я и преступник, но кто сделал из меня преступника? Кто брал взятки? Законная власть. А власть — белая. Я вот живу в Черном городе, это белые его так окрестили… Не я, мистер Макуильямс, придумал Черный город. Его придумали белые. Хорошо. Я говорю: «Пусть так». Но, черт возьми, дайте же мне жить в Черном городе! И не говорите, что я преступник, если живу так, а не по-другому, потому что по-другому мне не прожить. Ясное дело, я поступал не по правде. Только моя неправда — она правильная; когда человек делает не по правде, потому что иначе ему не прожить, тогда неправда и есть самая правда… Зато от меня никто еще в этом городе не видел худа. Вы поспрошайте-ка у белых в муниципалитете. Всякий скажет, Тайри — честный человек. Я держу слово. Сказал, что буду каждую субботу выкладывать этому чертову начальнику сто девяносто монет, — и выкладывал. У девок, у картежников отбирал — и отдавал ему. А он брал и говорил спасибо. А теперь, когда я через этот пожар вроде как оказался в виноватых, он хочет забрать у меня все деньги. Так нет же, дьявол. Как Бог свят, не видать их ему! Я его сперва прикончу своими руками. Вот оно как, мистер Макуильямс. Я на вас не обижаюсь. Просто вам надо знать, как все есть на самом деле. Что вам проку со мной толковать насчет закона да правосудия. До меня это все никак не касается. Если б закон действовал по справедливости, не сидел бы я сейчас у вас в доме и не вел бы такие разговоры… Разве мои слова не понятны, мистер Макуильямс? Ну да, вот так я живу. Приходится, потому и живу. Нет, я не жалуюсь. Я принял закон белого человека и жил по нему. Это плохой закон, и все же я к нему приноровился с толком для себя, для своей семьи, для сына… Так не говорите же мне, чтоб я взял и отдал это все. Не отдам! Никогда не отдам, что добыто потом и кровью!

Тайри замолк с сухим рыданием и сел. Первый раз слышал Рыбий Пуп из отцовских уст слова о позоре и славе своего народа, о его унижении и гордости, отчаянии и надежде. Почему, почему не сказал ему все это Тайри прежде? Почему должен был его сын дождаться минуты смертельной опасности, чтобы узнать правду о своем отце? Он увидел, как, приоткрыв рот, впился в Тайри взглядом Макуильямс, как во все глаза, словно видя впервые в жизни, смотрит на него доктор Брус.

— Боже мой. — Макуильямс со вздохом снял очки. — Я никогда не представлял себе это все в таком свете.

— А мы со всем этим живем изо дня в день, — сказал Тайри.

— Вы разделяете эти взгляды? — спросил Макуильямс доктора Бруса.

— Я врач, сэр, — сказал доктор Брус. — Однако думаю, что изложить суть дела с таким блеском я не мог бы.

— Тайри, я не хочу сделать вам ничего дурного, — сказал Макуильямс. — Вы должны мне поверить.

— Мне, мистер Макуильямс, тогда сделали дурное, когда родили на свет в Миссисипи с черной кожей и пустым брюхом, — с горечью сказал Тайри.

— Я могу поступить, как вы хотите, — сказал Макуильямс. — Не могу только поручиться, что это не поставит вас в еще худшее, чем теперь, положение. В этом-то и весь вопрос. В глазах закона вы виновны в не меньшей мере, чем другие. После того, что я услышал от вас, мне понятно, почему вы так вели себя. Но с точки зрения закона это не оправдание. Я готов признать, что ваш народ довели до крайности. Сначала было рабство, потом — ненависть белого к освобожденному рабу. Ваш народ вынужден был приспособиться, притерпеться к нетерпимому положению вещей. С этим мы и столкнулись в данном случае. К сожалению, нужна поистине Соломонова мудрость, чтобы распутать этот клубок. Ваши оправдания обоснованны. Но что я могу тут поделать? Допустим, я выведу наружу эту грязь. Допустим, начальника полиции прогонят со службы. Но вы-то будете в опасности!

— Мы и так уже в опасности, мистер Макуильямс, — тихо проговорил Тайри.

— Пускай хотя бы судят всех виновных, не только черных, — сказал доктор Брус.

— Согласен, — сказал Макуильямс. — Хотя, признаться, это странный способ добиться справедливости… — Он посмотрел на Тайри долгим, пристальным взглядом. — Извините, что я спросил, почему, говоря о своих, вы употребляете слово «ниггеры». Теперь я, по-моему, знаю.

— Кто же мы, как не ниггеры, если ничего не можем делать свободно, — сказал Тайри.

— Говорят, бандиты из муниципалитета уже пытаются оказать давление на большое жюри, — сказал Макуильямс. — Кстати, полицейский начальник — человек опасный. Он ни перед чем не остановится. — Макуильямс встал.

Тайри, Рыбий Пуп и доктор Брус последовали его примеру.

— Что ж, спасибо, что приехали, — сказал Макуильямс.

Когда они вышли на улицу, все еще шел дождь. В молчании они двинулись в сторону Черного пояса.

— Ну как вам Макуильямс, Тайри? — спросил доктор Брус.

— Ха! Занятный человечек, для белого, — сказал Тайри.

— Дурного-то он нам не желает, — сказал Рыбий Пуп. — Да может ли он нам помочь?

— То-то и оно. — Тайри вздохнул.

Рыбий Пуп и Тайри вышли из машины врача и стали под дождем.

— Худо ли, хорошо ли, а мы ответили на удар, — сказал Тайри.

— Да-а, — протянул врач. — Но теперь будьте осторожны.

— Еще бы. Ну, всего, док.

— Спокойной ночи, — крикнул Рыбий Пуп.

Когда они приехали домой, Тайри сказал с нежностью:

— Давай-ка мы с тобой, сынок, выспимся. Думается, это нам не помешает.

 

XXX

В ночи, яростно шумящей дождем, Рыбий Пуп вошел к себе в комнату и мешком плюхнулся на кровать. Его сковала усталость, хотелось лечь и заснуть прямо так, в чем есть. Он все же встряхнулся, заставил себя раздеться и нырнул под простыню. Возбуждение, вызванное тем, что начальнику полиции объявлена война, на время вытеснило из его памяти ужасную смерть Глэдис, заслонило мысль о том, что, если только Макуильямс не сотворит чуда, Тайри по-прежнему грозит застенок, а может быть, и смерть. Теперь, когда тайна погашенных чеков перестала быть тайной, он не мог не задуматься о том, что, возможно, вынужден будет столкнуться с будущим один на один. И тут другая мысль поразила его: как ужасающе мало они достигли тем, что побывали у Макуильямса. Они призвали на помощь все свое мужество, чтобы нанести удар, который, в сущности, ничего не решил. Поспешив выскочить вперед с погашенными чеками, они нашли не столько избавление от опасности, сколько средство потешить уязвленное самолюбие. То был вызов, продиктованный скорее горьким отчаянием, нежели мудрой рассудочностью.

До сих пор Рыбий Пуп только и мечтал о том, чтобы ни от кого не зависеть; однако вероятность страшной свободы, навязанной отсутствием Тайри, привела его в смятение, заставила искать способа оттянуть ее приход. Да, он хотел наслаждаться свободой, но лишь с одобрения живого отца, который все позволит и все простит. Если Тайри посадят, ему придется с помощью Джима взять на себя его дела, а для этого он еще молод — слишком молод. И потом, если не будет Тайри, как он сумеет выстоять против белых? Со смятенным чувством он вспомнил, что, не считая одного столкновения с полицией, оставившего столь болезненный след в его душе, он еще и не нюхал по-настоящему, что значит иметь дело с белыми. Как-то он будет держаться, когда жизнь сведет его с ними всерьез? При одной мысли об этом он передернулся. Может быть, перенять приемы Тайри, пытаться разжалобить их, растрогать — пытаться внушить к себе доверие, забавлять их? «Нет!» — громко вырвалось у него, и он вздохнул во влажной темноте, слушая, как ветер швыряет в оконное стекло охапки дождя. Нет, хныкать, клянчить, скалить зубы — это не для него, уж лучше совсем не жить…

И еще — способность ясно представлять себе, каким его должны видеть белые, внушила ему уверенность, будто белым ничего не стоит распознать в нем ту неотличимую от обожания ненависть, которую он к ним питает, и, почуяв в нем эту ненависть, уничтожить его… Интересно, откуда у него столь твердая убежденность в том, с каким чувством должны относиться белые к черным людям? А вот откуда — в глубине души он считал, что белые правы, он только не мог примириться с тем, что сам принадлежит к той части человечества, которую они презирают! Это было, скорей, не сознание, а ощущение, рожденное не мыслью, но наитием в минуты прозрения. В этом они сходились с Тайри; разница заключалась в том, что Тайри принимал подобное положение вещей, не рассуждая, и добровольно строил на нем свои действия. Рыбий Пуп также принимал существующее разграничение, но принимал осознанно и потому никогда не мог бы действовать на такой основе. Если бы этот город был целиком черный, Рыбий Пуп со спокойной душой работал бы во имя успеха и процветания похоронного дела, основанного его отцом. Будь город целиком белый (с тем, разумеется, что будет белым и он сам!), он тоже работал бы, приумножая успех отцовского предприятия, и считал бы это вполне естественным. Но он живет в черно-белом городе, ему придется продолжать дело Тайри в условиях, которые создали и презирают белые, и, если он примет эти позорные условия, попытается подогнать себя под установленную ими мерку, белые будут смотреть на него с ненавистью и пренебрежением — ненавистью и пренебрежением, которые он втайне разделяет! А между тем он был себе отвратителен за то, что их разделяет, — ведь он же черный.

Он вдруг сел в постели и откинулся на подушку, слушая, как дубасит в стены дома гроза, глядя на синие мгновенные вспышки молний за краем шторы. «Что же мне делать?» — с тоской прошептал он в темноту. Если пуститься в дорогу наудачу, когда кругом такой густой мрак, его наверняка убьют, как убили Криса. Лучше бежать куда-нибудь, где его не настигнут, — земля велика. Только куда?.. Он совсем запутался, пытаясь решить задачу, которая не укладывалась у него в голове.

И все же, черт возьми, выход, пожалуй, есть. Он будет вести себя с белыми сдержанно, действовать так же осмотрительно, как они, будет держаться на расстоянии; тогда они увидят, что в нем есть достоинство и гордость, что он не из тех, кто пресмыкается. Только признают ли за ним всерьез право на такие чувства, как достоинство и гордость? Нет! Положа руку на сердце он в это не верил. Почему? Потому что он черный.

Все, что у него есть за душой, нажито Тайри, черным ястребом, угодливым стервятником, который нагуливает себе жир за счет лишь черной стороны человеческой жизни, — Тайри, который хоронит только черных покойников, продает тела живых и только черных женщин белым и черным покупателям, а на деньги, вырученные от этих гнусных сделок, покупает правосудие, покровительство, житейские удобства и называет это словом «бизнес». Все мужское естество возмутилось в нем, когда он снова вспомнил, что в долларах, которые он тратил, были и центы, заработанные несчастной Глэдис. Он вскочил с постели, чтобы не видеть ее печальной улыбки, и встал, прижимаясь пылающей щекой к стене.

— Господи Иисусе! — простонал он.

Он снова повалился на кровать с таким чувством, как будто все кругом: и родной дом и весь Черный пояс — запятнано, изгажено, изъедено порчей.

Он крепко зажмурился, пытаясь вызвать в воображении привычный образ мира, подвластного его отцу — такому, каким всегда знал его. Эх, если б только отец был другим человеком!.. И Рыбий Пуп понес с собою в сон вопросы, которыми терзался наяву…

…он сидел за столом в отцовской конторе и выписывал квитанции за квартирную плату как вдруг дверь за спиной отворилась он оглянулся и увидел что в контору мило улыбаясь вошли Глэдис и Глория подошли поцеловали его открыли сумочки и стали пачками вытаскивать деньги и складывать их на столе он сказал: «Но это не мои деньги» а Глория и Глэдис говорили с улыбкой: «Глупости, это все твое» тогда он спросил: «Но откуда вы взяли эти деньги?» и обратил внимание до чего они обе похожи на белых а они опять заулыбались и зашептали: «Мы их украли для тебя у белых мужчин» «Не может быть» сказал он а они ему: «Не дури, хватай и прячь» тогда он стал рассовывать пачки денег по карманам приговаривая: «Вот и разбогател, черт возьми!» но тут послышался громкий стук в дверь и он в ужасном испуге шепотом спросил у Глории и Глэдис: «Кто это там?» а они сказали со смехом: «Не пугайся! Это один наш приятель» он открыл дверь и вошел начальник полиции со словами: «Ну вот что, ниггер. Ты украл сорок две пачки денег!» а он сказал: «Нет, сэр!» но Глория и Глэдис в один голос закричали: «Они у него спрятаны в карманах!» «Выворачивай карманы, ниггер!» приказал белый и он принялся вытаскивать из карманов зеленые бумажки а начальник полиции спросил: «Говори, где взял эти деньги?» «Заработал» сказал он «Это мы сейчас проверим» сказал начальник полиции взял со стола одну бумажку и объявил: «Эти деньги меченые… Видал? Попался ты, Рыбий Пуп, на удочку!» и он увидел что с каждой бумажки улыбается лицо белой женщины «Ах вы, суки!» бросил он Глории и Глэдис «Вы провели меня!» а в ответ на это по всему похоронному заведению разнесся их смех «Ты черный, — сказали Глэдис и Глория, — а мы белые, и что мы только ни скажем — ты всему поверишь?» тогда он кинулся к начальнику полиции с криком: «Это они виноваты! Арестуйте их!» а начальник полиции презрительно фыркнул и сказал: «Ниггер, а туда же лезет болтать о правосудии!» и достал пару наручников но Рыбий Пуп увернулся у него из-под руки и выскочил из конторы в заднюю комнату заставленную гробами и увидел что там его мать она подзывала его к себе шепча: «Скорее, Пуп, — прячься сюда, в гроб!» он залез в пустой гроб вытянулся словно покойник и едва закрыл глаза как в комнату с топотом вбежал начальник полиции и Рыбий Пуп почувствовал что кто-то стоит над ним и смотрит ему в лицо он боролся с желанием открыть глаза и посмотреть догадывается ли начальник полиции что он жив а когда сдерживаться стало невмоготу он все-таки открыл глаза и оказалось что начальник полиции Глэдис и Глория глядят на него и смеются «Ну вот что, ниггер, — сказал начальник полиции, — если ты помер, то мы тебя похороним, а если нет — вылезай и шагом марш в тюрьму!»

Он пробудился в темноте, глотнул, чувствуя, как что-то подступает к горлу, и заморгал, пытаясь отогнать непрошеные видения. Стряхнув с себя тяжкую одурь, он вновь забылся беспокойным, прерывистым сном, поскрипывая иногда зубами.

 

XXXI

Рыбий Пуп открыл глаза; серенькое пасмурное утро сочилось в комнату из-за краев шторы. Он зажег свет и посмотрел на будильник: десять часов. Он кубарем скатился с кровати, накинул халат и бегом бросился в гостиную. На диване с измученным лицом сидел Тайри, уже совсем одетый, и теребил в руках утреннюю газету.

— Почему меня не разбудили? — спросил Рыбий Пуп. — Пап, ну какие новости?

— Тебе надо было выспаться, — сказал Тайри, протягивая ему газету. — Здесь что-то есть насчет Макуильямса и большого жюри. Погляди, чего там?

Рыбий Пуп прочел вслух:

— МАКУИЛЬЯМС ОБВИНЯЕТ ГОРОДСКИЕ ВЛАСТИ В ТЕМНЫХ МАХИНАЦИЯХ. СЕГОДНЯ УТРОМ НА ГЛАЗАХ У ВСЕХ СОВЕРШЕНО НАПАДЕНИЕ НА СЕКРЕТАРЯ СУДА. ЗАСЕДАНИЕ БОЛЬШОГО ЖЮРИ ОТЛОЖЕНО.

Адвокат Харви Макуильямс, соперник мэра Уэйкфилда на минувших выборах в городские органы власти, сделал сегодня утром следующее заявление: некие оставшиеся неизвестными личности насильственным путем захватили исключительной важности вещественные доказательства, которые он обещал передать большому жюри.

Мистер Макуильямс утверждает, что вчера поздно вечером он позвонил по телефону старшине большого жюри Сэмюелу Брайту и сообщил, что располагает доказательствами, изобличающими коррупцию в полицейских органах города. Сегодня рано утром старшина Брайт направил к Макуильямсу секретаря суда Альберта Дэвиса, который получил от Макуильямса запечатанный конверт, адресованный старшине большого жюри.

За квартал от дома Макуильямса на Альберта Дэвиса напали трое неизвестных, которые силой отняли у него конверт.

«Преступное нападение на секретаря суда Дэвиса свидетельствует о том, что коррупция в верхах достигла вопиющих размеров», — утверждает Макуильямс.

Макуильямс заявил, что подобная вылазка могла быть подготовлена только теми, у кого есть причины опасаться разоблачения.

Мистер Дэвис, говоря о людях, совершивших нападение, подчеркнул, что они прекрасно знали, чего хотят от него:

«Через пять минут после того, как я вышел из дома мистера Макуильямса, рядом со мной остановился черный «седан», и из него выскочили трое мужчин. Двое из них схватили меня за руки, третий открыл мой портфель и вынул из него конверт, который мне только что вручил Макуильямс. Все это совершалось открыто, на виду у прохожих, которые не сразу поняли, в чем дело, а когда спохватились, было слишком поздно. Неизвестные вскочили в машину и скрылись с такой быстротой, что никто не успел даже заметить их номер».

Мэр Уэйкфилд заявил, что он ошеломлен. Неслыханное дело, чтобы кто-либо, в одиночку или сообща, открыто и преступно совершил наглое нападение на служащего суда. Он обещал, что срочно проведет тщательное расследование.

Старшина присяжных Сэмюел Брайт заявил, что заседание большого жюри, которое должно было состояться сегодня утром у судьи Огастеса Муна, будет отложено. Большое жюри занимается выяснением вопроса о том, действительно ли, как то утверждают, существует связь между лицами, состоящими на службе в полиции, и содержателями домов терпимости и игорных притонов…

— Господи, да что же это! — вырвалось у Пупа; у него тряслись руки.

Тайри сидел с каменным лицом и молчал, глядя в одну точку.

— Думаешь, пап, это чеки перехватили?

— Не знаю, сын, — тяжело роняя слова, сказал Тайри. — Что-то не сработало… Но дело уже не поправишь. — Он встал с тем же помертвелым, суровым лицом. — Ну-ну, успокойся, Пуп. Ступай оденься, выпей кофе и приходи сюда. Надо посидеть, поговорить.

— Нет, папа, это все про нас в газете. Я знаю. Что теперь делать?

Иссера-бледное лицо Тайри не дрогнуло.

— Ступай сделай, как я сказал. И гляди, ни слова про это матери. Нам сейчас еще только женского рева не хватало.

— Хорошо, — сказал Рыбий Пуп, чувствуя всеми порами, как яростно сопротивляется страху Тайри. Чеки пропали! Кому они могли понадобиться, кроме как начальнику полиции? А если чеки угодили к начальнику полиции, Тайри погиб. И Тайри это знает. Выследили их, что ли? Он непослушными руками натянул одежду и пошел к Эмме на кухню пить кофе.

— Как спалось, сынок? — спросила она.

— Да ничего.

— Я так волнуюсь, Пуп. Что там у Тайри? — От слез и страха у нее дрожали губы.

— Ничего, мама. Почему ты плачешь?

— Ты хоть последи, сынок, не натворил бы Тайри глупостей, — прошептала она.

— О чем это ты? — Он едва сдерживал крик.

— Боюсь я за него, — всхлипнула она, хватаясь за его плечо.

— Мам, перестань! — одернул он ее, чувствуя, что вот-вот сорвется сам.

— Поосторожней вы, ради Бога, — рыдала она. — Не злите белых. Они — сила, против них не…

— Слушай, зачем это ты завела? — Он скрипнул зубами.

Она приникла к нему, и он ощутил у себя на щеках ее горячие слезы.

— Их когда хоронят, тех, кто погиб на пожаре?

— В пятницу, — сказал он.

— Сынок, если чего не ведаешь сам, обрати свой взор к Господу.

— Не бойся, ничего не будет, — буркнул он. — Он допил кофе и встал, пряча от нее глаза. — Пойду, надо с папой поговорить. — Он порывисто вышел.

В гостиной он сел рядом с Тайри и поднял на него сочувственный взгляд.

— Папа, на шаг к себе сегодня не подпускай ни одного белого.

— Ты, главное, не бойся, Пуп, — спокойно сказал Тайри. — И вот что… Я тут говорил Эмме, что, возможно, должен буду отсидеть какое-то время. Больше ей ничего не рассказывай. А случится что, становись на мое место, принимай заведение на себя. Джим пособит. Да и не внове тебе оно все.

— Эх, пап! — горестно вырвалось у него.

— А с мамой, Пуп, ты уж как-нибудь помягче, — посоветовал Тайри. — Она, бедная, и так ничего не понимает.

— Конечно, папа.

Зазвонил телефон. Рыбий Пуп взял трубку. Из нее послышался голос Джима:

— Тут телеграмма пришла на имя Тайри.

— Читай, Джим, чего там, я передам ему.

— Есть, — сказал Джим. — Ты слушаешь?

— Да-да.

— СЕГОДНЯ ВАШЕ ПРИСУТСТВИЕ МУНИЦИПАЛИТЕТЕ НЕ ТРЕБУЕТСЯ. КАНТЛИ.

— И это все?

— Да, все.

Рыбий Пуп положил трубку и повернулся к Тайри:

— Начальник полиции прислал телеграмму, что сегодня тебе являться незачем.

Отец и сын молча посмотрели друг на друга.

— Он все знает, этот начальник, — негромко сказал Тайри.

— Откуда он мог узнать? — страдальчески сдвинув брови, спросил Рыбий Пуп. — Видно, сейчас неподходящее время тебя забирать. Он же понимает, что ты молчать не будешь.

— Вот именно.

— Тогда что нам теперь делать?

— Ждать, сынок. Больше ничего не остается.

Снова раздался телефонный звонок. Звонил Макуильямс. Рыбий Пуп передал трубку Тайри.

— Тайри, вы уже знаете, что сегодня в утренних газетах? — спросил Макуильямс.

— Да, сэр. Знаю.

— Вы понимаете, что это значит?

— Видимо, чеки попали к начальнику полиции. Верно я понял, мистер Макуильямс?

— Верно. Но доказать мы ничего не можем.

— Как он узнал, что они у вас, мистер Макуильямс?

— Есть три возможности, Тайри. Во-первых, что-то могло просочиться из большого жюри. Кроме того, я допускаю, что Кантли установил за вами обоими слежку. Ну и потом, вполне вероятно, что ваши телефонные разговоры подслушиваются… Вот что, Тайри, получается, я вас подвел. Но я это дело так не оставлю. Пока я не разворошу всю эту грязь и не докопаюсь до самой сути, я не отступлюсь. Я вам звоню, чтобы предостеречь вас. Вы в опасности. Будьте осторожны.

— Да, сэр. Понимаю.

— Вы не считаете разумным прибегнуть к защите полиции?

— Полиции?! Ну нет, сэр! Мне сейчас белые не нужны под боком.

— Ясно… Тогда вам, может быть, уехать из города, пока что-то не прояснится?

— Я не собираюсь бежать, мистер Макуильямс. Бежать — значит расписаться в виновности. А я не виновен.

— Ну смотрите, Тайри. Творится черт знает что, это нападение на Альберта Дэвиса — верх подлости. Я не сложу оружия, буду драться до последнего.

— Да, сэр. Всего доброго, сэр.

— Как только наметится что-то определенное, я дам вам знать. До свидания.

Тайри пересказал, что слышал от Макуильямса.

— Выследили они нас, вот что, — упавшим голосом пробормотал Рыбий Пуп.

В третий раз позвонил телефон. Это был доктор Брус, он тоже получил от начальника полиции телеграмму, что не нужно являться в муниципалитет. И ему тоже звонил Макуильямс.

— Что это, док, нас раздумали брать под стражу? — спросил Тайри.

— Если чеки заполучил начальник полиции, мы ему понадобимся только для одной цели: чтоб нас убить, — сказал доктор Брус. — Ради Бога, Тайри, пока все хоть чуточку не уляжется, будьте как можно меньше на виду. У белых сейчас пошла грызня между собой, и, как знать, не даст ли это нам возможность вздохнуть немного свободней. Держите пистолет под рукой и не показывайтесь за пределами Черного пояса.

— Есть, док. Не пропадайте, ладно? Пистолет со мной. И кроме как в контору, я никуда ни ногой.

Тайри повесил трубку.

— Слушай, этот начальник полиции что-то замышляет, — тревожно сказал Рыбий Пуп. — Я чувствую.

— Не беда, сын, — сказал Тайри. — Что ни случись, мы все же выиграли немало. Денег им из меня больше не вытянуть. А теперь — едем в контору.

Когда они проезжали по пасмурным улицам Черного пояса, Тайри запустил руку в карман пиджака и вытащил длинный белый конверт.

— Положи-ка к себе в карман, сынок, — рассеянно сказал он. — И береги. Если что со мной стрясется, тогда прочтешь. У Хита, адвоката моего, тоже есть такой.

— Да, папа.

Он был сокрушен — Тайри передал ему свое завещание.

— Пап, ну давай уедем…

— Нет. Мы остаемся. И мы должны быть ко всему готовы.

— Нет, нет! — Его начала бить дрожь, из глаз брызнули слезы.

Тайри остановил машину и обернулся к нему.

— Немедленно прекрати, Пуп, — угрожающе сказал он.

— Папа, но ведь тебя…

— ПУП, ПРЕКРАТИ РЕВЕТЬ!

— Ага, — давясь слезами, прошептал Рыбий Пуп.

— Плакать стоит, когда это тебе дает что-нибудь, — сказал Тайри, вновь трогая машину. — Сейчас лить слезы нет смысла.

Тайри прощался с ним на всякий случай, отдавал ему в руки все, что добыто за целую жизнь ценой жестокой борьбы. Что было сказать на это? Ничего. Когда такое происходит, нет подходящих к случаю слов. Но как же может Тайри бросить его так сразу… «Нельзя, не надо!» — кричало в нем все. Отец облек его невидимою мантией власти, переложил свои полномочия на его плечи в знак доверия, которое простиралось за пределы звуков и образов живого мира. Какое-то набожное чувство хлынуло ему в душу — Тайри свершил обряд, который связывал живого обязательством перед мертвым. Рыбий Пуп смотрел из окна машины на хорошо знакомые улицы с таким ощущением, как будто видит их впервые. Суеверное чувство в его душе только усилилось, когда он услышал, как Тайри, словно сбросив с себя непосильное бремя, принялся негромко насвистывать модную песенку.

— Тогда давай хоть делать что-нибудь, — просительно прошептал Рыбий Пуп.

— Все будет хорошо, сынок.

Переступив порог конторы, они увидели Джима.

— Здоров, Джим! — бодро проговорил Тайри. — Ну как в морге, нормально?

— Да вроде со всем управились, — сказал Джим.

— Джим, если кто спросит — меня тут нет. Понял?

— Есть, Тайри. Как у вас там с начальником?

— Порядок, — безмятежно пропел Тайри. — Со старым завязал, играю в открытую. Узнаешь из газет.

Все это тревожное утро Рыбий Пуп ни на минуту не отлучался от Тайри. Он только дивился, когда видел, как Тайри, словно забыв свои страхи и подавив в себе чувство вины перед жертвами пожара, с азартом принялся устраивать из массового погребения достопамятное событие. Он обзвонил всех черных проповедников, какие были в городе, и после долгих уговоров вынудил их дать согласие на то, чтобы отслужить общую заупокойную службу в самой большой из церквей Черного пояса — Елеонской баптистской церкви, где пастырем был Амос Джатланд Рагланд. Как бы не замечая, что он — предмет всеобщих подозрений, он задумал заказать «в память о всех несчастных, кто погиб на этом страшном пожаре», исполинский венок из живых цветов. Рыбий Пуп обобрал дочиста все цветочные лавки в городе, не только черные, но и белые, скупая оптом сотни тубероз, гладиолусов, лилий, гвоздик, пионов, георгинов…

— Мне чтобы эту самую церковь не видать было спереди за цветами, — с угрюмым упоением повелел Тайри. — Мне чтобы такой венок отгрохать, какого не видывали в этом городе… Из собственного кармана выложу пятьдесят долларов — пусть все знают, какая у меня душа.

Когда явились родные и близкие покойных и неуверенно, робко подступились к нему с расспросами, по какой причине и по чьей вине вспыхнул пожар, Тайри не отмалчивался, а, воздев к небесам черный перст, объявил:

— Слушайте правду, и пусть меня Бог накажет, если хоть слово солгу. Плюньте тому в глаза, кто без стыда и совести станет вам наговаривать, что будто я причастен к пожару! Елки зеленые, мой сын, моя плоть и кровь, уцелел по чистой случайности, еще пять минут — и он тоже очутился бы в пекле. И лежал бы сейчас мой Пуп холодный, бездыханный и накачанный формальдегидом, как все другие прочие. Неужели, по-вашему, я допустил бы до пожара, когда там же мог сгореть мой родной сын? Да что вы, очумели! И про дока не верьте никому, он тоже тут ни при чем. Это все белые слухи распускают по злобе, сукины дети. Сколько было говорено Брюхану, чтоб доглядывал, — так нет же. Пьянствовал, чертов сын, небось без просыпу. Чист я перед вами, люди, а если кто сомневается — смотрите: по своей доброй волюшке я скостил десять процентов с каждого покойника. Тайри — человек честный, это вам всякий скажет.

На оглушенных, растерянных клиентов его доводы действовали, и к одиннадцати часам последний заплаканный посетитель покинул контору. Подготовка к самым пышным похоронам, какие когда-либо знал Клинтонвиль, шла полным ходом.

— Ну и ну, — изумлялся Рыбий Пуп. — Думается, по похоронной части ловчей папы и человека нет на свете.

Мирно, чересчур даже мирно, тянулись часы. Следить, как подвигается дело с бальзамированием, распорядиться, где устроить временно лишние прощальные комнаты, — а так обычный будничный день.

— Что-то уж очень тишь да гладь, — тревожно ворчал Тайри. — Не нравится это мне.

Рыбий Пуп зорко следил, что происходит на улицах Черного пояса, но нет — ни одного белого лица, ни единой полицейской машины.

— Папа, послушай, что я скажу, — начал он.

— Что? В чем дело?

— Уедем на несколько дней, а?

— Это все равно как признать, что мы виноваты. А мы виноваты не больше ихнего.

— Пересидели бы денька три-четыре в Мемфисе, а приедем назад — уже что-нибудь да прояснится, — настаивал Рыбий Пуп.

— Пуп, мне нельзя бежать. Все мое — здесь. И сам я останусь здесь.

За несколько минут до двенадцати к Пупу подошел Джим в белом халате, который он надевал для бальзамирования, и зашептал:

— Пуп, покойников почти всех положили в спортзале, но Глэдис Тайри велел положить в нашей прощальной. Хочешь пойти поглядеть?

Окаменев на мгновение, Рыбий Пуп закрыл глаза, потом поднялся и покорно пошел вслед за Джимом в прощальную комнату. Глэдис в простом белом платьице лежала в простом сером гробу, стоящем в одном ряду с другими. Он смотрел на восковое бескровное лицо, хранящее след грустной улыбки, и вспоминал, как она не могла понять, что значит быть черным, — а вот теперь ее нет. У него затуманились глаза, в ушах вновь зазвучали страстные обличения Тайри, услышанные им вчера вечером в доме Макуильямса, а в душу вползло сомнение, не они ли с Тайри виновны в том, что Глэдис погибла… «Я принял закон белого человека и жил по нему. Это плохой закон, но я к нему приноровился с толком для себя, для своей семьи…» Как обычно, как всякий раз, когда он что-нибудь пытался осмыслить в жизни, он поймал себя на том, что ломает себе голову над непостижимой сущностью белого человека. Он вернулся в контору и положил руку на плечо Тайри.

— Я хочу, чтобы Глэдис положили в другой гроб. Получше, — всхлипнул он.

— Конечно, — сказал Тайри. — Положим ее, в какой ты захочешь. — Он вынул изо рта сигару. — Джим, — позвал он и мягко подтолкнул сына к стулу. — Сядь посиди, сынок.

В дверях появился Джим.

— Переложи Глэдис в гроб, какие у нас идут по высшему разряду… Погоди-ка. — Тайри встал и подошел к двери. — Я сам покажу. — Он вышел из конторы, Джим за ним.

Рыбий Пуп положил голову на стол и дал волю слезам. Спустя немного он почувствовал, как ему легла на плечо ладонь Тайри.

— Жизнь — тяжелая штука, сынок, но в ней есть и хорошее. Не надо все портить себе из-за того, что случилось, ладно?

— Постараюсь, — еле выговорил дрожащими губами Рыбий Пуп.

Они поехали домой завтракать. Держа пистолет на колене, Тайри вел машину, то и дело озираясь по сторонам. Эмма подавала на стол, отворачивая заплаканное лицо. Сама она есть не стала, сославшись на то, что у нее болит голова. Когда они вернулись в контору, позвонил доктор Брус сказать, что у него все идет без происшествий.

— Ох, не к добру это, — проворчал Тайри. — Уж больно все тихо.

— Папа, уедем! Пошли сядем в машину и…

— Нельзя бежать! Ничего это не даст! — в третий раз отказался Тайри.

В шесть с чем-то доктор Брус позвонил опять. В его возбужденном голосе звучало беспокойство.

— Тайри, Мод стало плохо, — сказал он. — Только что звонила Вера. Какой-то приступ. Сейчас еду, погляжу, в чем дело. Хотел, чтоб вы знали, где я нахожусь, понятно?

— Все ясно, док, — сказал Тайри. — А что там с ней такое?

— Пока не знаю, надо посмотреть.

— Звоните, если что, — сказал Тайри. Он обернулся к сыну. — Мод что-то захворала. Док едет к ней. Не иначе занемогла из-за этой передряги. Оно и понятно — если большое жюри круто повернет, ее заведению крышка.

Медленно ползли часы. Под самый вечер на несколько мгновений выглянуло солнце, залив золотом мокрые улицы. Джим объявил, что кончили бальзамировать последний из сорока двух трупов.

— Согласно заключению следователя, у всех смерть наступила в результате несчастного случая, а какого характера — это предстоит определить, — прибавил он.

— Значит, надо понимать, еще не решили, так? — спросил Тайри, глядя на него с каменным лицом.

— Выходит так.

— Что ж, чему быть — того не миновать, — сказал Тайри. — Джим, я знаю, ты устал. Тебе за эту работу причитается отдельно. Два дня и две ночи на ногах…

— Старался, как мог, Тайри, — скромно сказал Джим. — Для тебя.

— А не двинуть нам домой, Пуп? — предложил Тайри.

— Давай, папа.

Когда они уже уходили, зазвонил телефон. Рыбий Пуп взял трубку.

— Пуп? — долетел до него неуверенный голос доктора.

— Да, док.

— Дай-ка мне Тайри.

— Сию минуту, док. Тебя, пап — док, — крикнул он Тайри.

Рыбий Пуп передал телефон Тайри со смутным чувством, что в привычном течении времени нечто застопорилось, дало сбой, хоть он не мог бы указать, что именно. Он прислушался к тому, что говорит Тайри:

— Да, док.

— …

— Что-что? — воскликнул Тайри.

— …

— Умерла? Когда?

— …

— Час назад? Господи Иисусе Христе! А что с ней было?

— …

— Ах, сердце — понятно…

— …

— Вы еще застали ее в живых?

— …

— Что там, папа? — спросил Рыбий Пуп.

— Минутку, док. — Тайри обернулся к сыну. — Умерла Мод Уильямс, час назад — упала и умерла. Сердце отказало.

— Умерла? Мод Уильямс?

— Так что, док? — вновь заговорил в трубку Тайри.

— …

— Да-да, понял. Бумаги, да? Вы там побудьте до меня. Раз Мод просила передать мне бумаги, значит, в них что-нибудь да есть не для посторонних глаз. Ясно вам? А тут еще эта заваруха, так что вернее будет, если я заберу их… Где Вера?

— …

Наступило молчание. Тайри с расстроенным лицом оглянулся вокруг.

— Ах ты, елки зеленые. А ведь какая была здоровенная кобылища. Кто мог подумать, что так запросто откинет копыта. — Он опять заговорил в трубку: — Да, слушаю. Это ты, Вера?

— …

— Вера, голубка, душевно сочувствую… Ну понятно. Сейчас буду. Слушай, пусть только никто там ничего не трогает из вещей Мод, ладно?

— …

— Ну-ну. Я не прощаюсь.

Тайри положил трубку, потер глаза ладонью и прошелся по конторе.

— Ждешь одного, так на тебе, валится другое. И как это ее угораздило взять да помереть? — Он мрачно поглядел в окно. — Вот незадача. Вере не поднять дело, больно молода… На такую работенку требуется крепкая баба. — Тайри подошел к двери. — Джим, — позвал он.

Вошел Джим, все еще в белом халате.

— Слышь, Джим, час назад померла Мод Уильямс, — объявил Тайри.

— Господи! — охнул Джим. — От чего?

— Док говорит, что-то с сердцем.

— Что ж, Тайри, случается и такое, — рассудительно заметил Джим. — Послать за ней? Выписал доктор Брус свидетельство о смерти?

— Док сейчас там. Почитай, тридцать годов я знал Мод. Надо ехать. — Тайри надел шляпу. — Пуп, посиди тут, пока я вернусь. Я скоро.

— Я хочу с тобой, пап.

— Лишнее. Это же тут, под боком. Притом в Черном поясе. Да и док там, — сказал Тайри. — Просто не надо, чтоб кто-нибудь рылся в вещах Мод, покуда неизвестно, кто это кругом шныряет, такой прыткий.

— Ты только, Христа ради, осторожней!

— Хорошо, хорошо… Джим, скажи там, пускай Джейк и Гьюк через полчасика подадут к Мод катафалк, ладно?

— Есть, Тайри, — озабоченно сказал Джим.

Тайри задержался в дверях, сунул в рот свежую сигару и поднес к ней зажженную спичку.

— Ох и устал я, — проворчал он.

— Пап, ну давай я это проверну вместо тебя, — попросил Рыбий Пуп.

— Нет, Пуп. Тут нужно, чтоб я сам.

— Ну, как хочешь.

— Жди, я недолго.

Рыбий Пуп задумчиво проводил глазами его машину, ясно представляя себе, как Тайри кладет на колено пистолет, когда переключает передачу. Да. Наяву и во сне ты живешь, ты дышишь страхом. Где-то там, в серой пустоте, вечно подстерегает враг, это он распоряжается твоей судьбой, укорачивает крылья твоим стремлениям, определяет твои цели, клеймит каждый твой шаг чуждым тебе толкованием. Все дни твои ты проводишь в стане врага. Поклоняешься его кумирам, говоришь на его языке, сражаешься его оружием и умираешь чаще всего тою смертью, какую он изберет для тебя. Неужели всегда так будет, думал Рыбий Пуп. Чернокожие платят людям с белой кожей такую дань, какою не удостаивают даже Бога — ведь Бога можно порой забыть, но о белом недруге нужно помнить постоянно. Бог только после смерти воздаст тебе по делам твоим; суд белого ты чувствуешь на себе ежечасно.

Рыбий Пуп устало опустился на стул, придавленный тяжестью этих дней, урожайных на смерть. А теперь вот еще Мод Уильямс… Просто в голове не укладывается. Он сухо усмехнулся одними губами, вспомнив ночь, когда Тайри поднялся с ним на бугор, чтоб показать Черный город, а потом повел его в объятья Веры — и каким лукавством искрились глаза Мод, когда она спросила, понравилось ли ему у нее… Бывают на свете люди, над которыми, кажется, не властна смерть, из их числа была и Мод Уильямс, со своим кудахтающим смехом, похабными шуточками, вольными понятиями, со своею хитростью и деловой хваткой.

Рыбий Пуп услышал, как на крыльцо бросили вечернюю газету, и сходил за ней. Он прочел:

ВЫСШИЕ ЧИНЫ ПОЛИЦИИ ОТРИЦАЮТ СВОЮ СВЯЗЬ С ВОРОТИЛАМИ ПРЕСТУПНОГО МИРА.

Сегодня, вслед за нападением со стороны неизвестных лиц, которому подвергся утром секретарь суда Альберт Дэвис, в муниципалитете царил переполох. Обвинения в адрес высших городских властей сменялись контробвинениями.

Мэр Уэйкфилд открыто призвал Харви Макуильямса огласить во имя общих интересов имена, фигурирующие в документах, которые он в качестве вещественных доказательств обещал передать в большое жюри. По-видимому, именно эти документы находились в запечатанном конверте, изъятом сегодня утром на улице у секретаря суда Альберта Дэвиса.

Мистер Макуильямс отказался дать подобную информацию, утверждая, что в противном случае он поставил бы под угрозу жизнь тех, от кого ее получил.

Начальник полиции Джералд Кантли заявил, что из слов Макуильямса следует, будто всякий, кто захочет помочь работе большого жюри, подвергает опасности свою жизнь, и эти слова нужно расценивать как попытку бросить тень на работников полицейского ведомства…

Рыбий Пуп понимал, что это означает: начальник полиции вызывал Макуильямса на то, чтобы прямо назвать Тайри, и намекал, что никакого Тайри не будет в помине, если раскроется, что Тайри предал его. Да, грызня между белыми шла вовсю… С тех пор как уехал Тайри, прошло больше часа. В конторе зазвонил телефон. Рыбий Пуп взял трубку.

— Похоронное бюро Таккера слушает.

— Пуп, это ты? — раздался знакомый женский голос, и Рыбий Пуп почувствовал, как волосы у него на голове встают дыбом.

— Кто говорит? — спросил он с таким ощущением, что погружается в страшный сон.

— Пуп, это Мод…

— Что-о? — заорал он. По спине у него побежали мурашки, все поплыло перед глазами. Не сознавая, что делает, он вскочил и крепче вцепился в телефонную трубку.

— Это Мод, — жалобно повторил голос. — Тебе надо ехать сюда… Срочно!

— Кто говорит, я спрашиваю? — повторил он медленно, чувствуя, как все путается у него в голове.

— ДА МОД ЖЕ, СКАЗАНО! — крикнули в трубке. — Случилось несчастье! Приезжай сию минуту!

— Н-но, слушай… Как же так… А док звонил… И Вера тоже сказала, что ты у-умерла… Шутки вы шутите, что ли? — спросил он, чуя, что неминуемая беда уже подкралась совсем близко.

— Пуп. — Голос у Мод был прерывистый, задыхающийся. — Я сейчас не могу объяснять. Ты, главное, приезжай! Тайри ранен! Его сюда заманили, Пуп!

У Пупа глаза полезли на лоб.

— Г-где папа? — тупо спросил он, напрасно стараясь собраться с мыслями.

— Приезжай скорей, Пуп! Тайри ранили полицейские!

Пол качнулся и стал уходить у него из-под ног. Голова трещала от натуги. МОД ЖИВА! События этого вечера промелькнули у него перед глазами: от Мод позвонил доктор Брус сказать, что она умерла, и Тайри кинулся к Мод…

— Г-где папа? Я с папой хочу говорить…

— Господи, Пуп, ты что, не понимаешь? — взвизгнула Мод. — Это было подстроено! Тайри ранен! Он у меня! Господи, мы не виноваты… Тайри хочет поговорить с тобой. Он не знает, сколько продержится, сколько еще протянет…

Правда разорвалась бомбой в его оцепенелом мозгу, и Рыбий Пуп выпустил из рук трубку. Его тело разом подобралось, мышцы напряглись. Док позвонил, что Мод умерла, Тайри кинулся к ней на квартиру, и полицейские подстрелили его! Если бы в эту минуту он мог единым махом разнести земную твердь, она разлетелась бы на куски. Вот он — ответный удар белых! Рыбий Пуп сжал кулаки и испустил хриплый, похожий на рычание стон.

— Сволочи! Если папу убили, я их всех перебью! Умоюсь их поганой кровью! Все кишки их поганые выпущу наружу! — Он схватил телефон и заорал в трубку: — Алло! Алло, ты слушаешь? — В трубке стояло глухое молчание. Он отшвырнул от себя телефон. — Джим! — пронзительно закричал он, бросаясь в заднюю комнату и задевая на бегу гробы, в которых лежали покойники. — Джим! Джим!

— Я тут, Пуп. — Джим выбежал ему навстречу. — Что с тобой?

— Папа! Его подстрелили!

— Что? — Джим остановился как вкопанный.

— Мод говорит…

— Мод? — спросил Джим, сверкнув глазами.

— Она только что звонила…

— Но Тайри сказал, что Мод Уильямс умерла!

— Я знаю, Джим… — Рыбий Пуп зарыдал. — Это нарочно подстроили. Ох, будь оно все трижды проклято на этом проклятом свете! Говорил я ему — уедем! Этого надо было ждать!

— Но доктор Брус…

— Он папу заманил в полицейскую ловушку, этот чертов доктор, убить его мало! — Рыбий Пуп метнулся к стене и забарабанил в нее кулаками. — Господи Боже ты мой! Давить их, душить, кромсать, стрелять, резать их, этих белых собак, сколько их ни на есть на этой проклятой Богом земле! — В исступлении он схватил молоток, лежащий на одном из гробов, и принялся как безумный крушить все, что ни подвернется под руку: гроб — так гроб, стол — так стол, стул — так стул. — Истреблять их, зверюг, истреблять!

— Пуп! — перекрывая его голос, крикнул Джим. — Ты что, опомнись!

— Дай мне пистолет, Джим!

— Кончай орать. — Джим обхватил его руками.

— Отпусти, слышишь! — в неистовстве вопил Рыбий Пуп.

Джим прижал его к стене.

— Пусти, говорю! — кричал, сопротивляясь, Рыбий Пуп. — Где Мод? Убью ее, суку вонючую!

Джим с силой встряхнул его.

— Пуп, брось махать молотком, я тебя не пущу с ним на улицу, — сказал он.

Рыбий Пуп разом сник, содрогаясь от рыданий.

— Соберись, не теряй голову, — урезонивал его Джим. — Что сказала Мод?

— Сказала, что папу заманили в ловушку… Ах, как же это мы прохлопали…

— Тогда, Пуп, надо ехать к Тайри.

— Да-да. Только и ты со мной, Джим!

Выбежав из конторы, они вскочили в его старенькую машину и, выжимая из нее все, на что она способна, помчались на Боумен-стрит.

— Все равно я убью этого начальника… — рыдал, ведя машину, Рыбий Пуп. — И доктора прикончу…

— А ты уверен, что это Мод звонила? — спросил Джим.

— Уверен. Я ее голос из тысячи отличу!

— А где доктор Брус?

— Не знаю… И как это я папу отпустил, дурак! — со слезами ярости ругал он себя. — Снюхались с ниггерами, падлы белые, и через них нас обошли! Горло бы им всем перегрызть!

— Посмотрим сперва, что случилось, — благоразумно заметил Джим, трогая его за плечо. — Мод говорит, Тайри тяжело ранен?

— Сказала, неизвестно, сколько протянет…

Прерывисто дыша, Рыбий Пуп гнал машину по улицам, расплывчатым и нечетким за пеленою его слез. Свернув на Боумен-стрит, он увидел, что перед домом Мод собралась кучка зевак.

— Значит, правда, значит, все правда, — выдохнул он на одной ноте.

Затормозив, он выскочил из машины; Джим вышел за ним. Белый полицейский преградил им дорогу.

— Вас куда несет, ниггеры?

— Я — сын Тайри. Он вон там, в этом доме. С ним несчастье.

— А ты? — обратился полицейский к Джиму.

— Он у отца работает, бальзамировщик, — ответил за Джима Рыбий Пуп.

— Капитан Хант, — позвал полицейский.

К ним подошел худой мужчина в полицейской форме, белобрысый, с широким румянцем на щеках.

— В чем дело? Кто эти ниггеры?

— Это сын Тайри, а этот у них работает. Просятся войти в дом, — объяснил полицейский.

Быстрым движением капитан Хант провел рукой по их карманам, проверяя, есть ли там оружие.

— Чем ошиваться здесь, пускай уж лучше идут в дом, — бросил он, указывая им на дверь взмахом руки.

Оглянувшись, Рыбий Пуп увидел катафалк, посланный Тайри за Мод, и зарыдал с новой силой. В два прыжка он взлетел по ступеням. Дверь отворилась; перед ним — большая, черная, с мокрым от слез лицом — стояла Мод.

— Господи, приехал, сынок! — и с этим воплем она заключила его в объятия.

 

XXXII

Пытаясь оторвать от себя рыдающую Мод, Рыбий Пуп ступил в полутемную прихожую, и в тот же миг к нему кинулась Вера с красными, заплывшими от слез глазами.

— Пуп, ты не подумай на нас! — умоляюще вскрикнула она. — Мы не виноваты!

— Где папа? — с недобрым предчувствием спросил он.

— Ты не знаешь, что мы сегодня вытерпели, — простонала Мод.

— Я хочу к папе, — сказал он жалобно.

— Да тут он, — рассеянно уронила Мод, оглаживая его неловкими пальцами. — Пуп, ты не поверишь, ей-богу… Наставили пистолеты — куда нам было деваться.

— Кто? — спросил он тупо.

— Полицейские, кому ж еще, — прошептала Мод. — Целый день здесь сидели.

— Ты ведь знаешь, мы бы Тайри никогда не сделали зла, — лепетала сквозь слезы Вера.

Мешая друг другу, они двинулись по темному коридору. Рыбий Пуп силился вникнуть в бессвязные, отрывистые речи женщин.

— И на дока ты тоже не сетуй, — сказала Мод. — Не по своей воле он звонил, заставили…

Его окатило горячей волной ненависти.

— А где док?

— Забрали, — прошептала Мод. — Бог ведает куда увезли…

Теперь он понял — да, Тайри сюда заманили, но доктор Брус не участвовал в сговоре. Мод остановилась, показывая ему пятно на стене.

— Глянь, — сказала она.

— Что?

— Видишь, след от пули.

— Где папа? — теряя терпение, взмолился он.

— Прямо в гостиной и подстрелили его, — всхлипнула Мод.

Было похоже, что его вопросы не доходят до их воспаленного сознания; Рыбий Пуп схватил Мод за плечи и тряхнул ее.

— Я хочу видеть папу! — закричал он.

— Да тут он, говорю, — сказала Мод. — Идем.

На мгновение ее деловитый ответ пробудил в нем надежду, однако трезвый голос рассудка подсказывал, что Мод обеспокоена не столько состоянием Тайри, сколько тем, чтобы доказать свою невиновность. Холодея, он только сейчас обратил внимание, что она говорит о Тайри так, словно его уже нет! Он толкнул плечом дверь ее спальни и замер, пораженный внезапной мыслью: Тайри лежит раненый в публичном доме! Щурясь, Рыбий Пуп шагнул в затененную комнату. Шторы на окнах были опущены, и в первую минуту он ничего не увидел. Затем различил на кровати очертания Тайри. Он бросился к отцу и опустился возле него на колени.

— Папа! — плача, он схватил Тайри за вялую, влажную руку.

Тайри не шевельнулся, не ответил. Мод зажгла тусклый ночник, Рыбий Пуп увидел усталое, потное, подернутое зеленоватой бледностью лицо Тайри.

— Это я, папа! Тебе очень больно?.. О, Господи!

— Ты, Пуп! — тяжело ворочая языком, выдавил из себя Тайри.

— Я, папа, я с тобой. Как себя чувствуешь? — Он стиснул руку Тайри, словно желая перелить в нее часть собственной силы.

— Со мной разделались, кончено, — вздохнул Тайри.

Мод и Вера разразились громким плачем.

— Тс-с! — знаком остановил их Рыбий Пуп. — Дайте нам с ним поговорить… — Он нагнулся к уху Тайри, пытаясь что-то сказать, но непослушные губы так и не смогли выговорить ни слова. Наконец он спросил: — Врач тебя смотрел уже?

Тайри качнул головой, и его тусклые глаза закрылись.

— Я поехал за врачом, — решительно объявил Рыбий Пуп, рывком поднимаясь с колен.

— Пуп, полиция никого не впускает в дом, — предупредила его Мод.

— Но ему нужен врач! — возмутился Рыбий Пуп.

— Ты что, совсем ничего не понимаешь! — прикрикнула на него Мод.

— Но ему плохо! — Он тоже повысил голос. — Он теряет кровь!

— Пуп, мы звонили в больницу, оттуда прислали врача, но полиция его не впустила. Сказали, что Тайри при оружии, опасно…

— Это они нарочно так задумали, чтоб он истек кровью! — кричал он. — Я все равно достану ему врача!

— Не ходи, ты ничего не понимаешь, — плакала Вера. — Выйдешь, тебя тоже пристрелят!

Рыбий Пуп посмотрел на нее остановившимся взглядом. Как помочь Тайри, когда что ни шаг, то натыкаешься на угрозы, одну страшнее другой. Видно, начальник полиции все предусмотрел для того, чтобы Тайри истек кровью.

— НО ПАПЕ НУЖЕН ВРАЧ! — заорал он в беспамятстве.

Мод, рыдая, повисла на нем, словно бы заслоняя его собой от опасности, и он понял, что для этих женщин вопрос уже решен: Тайри должен умереть, не дождавшись врачебной помощи, — умереть в соответствии с повелениями белого «закона», они беспрекословно подчинялись белому «закону», как бы горько ни оплакивали тех, кого этот «закон» карает. Отчаяние обессилило его; схватив Тайри за руку, он рухнул вновь на колени возле кровати.

— Сын, — шепнул Тайри.

— Да, папа.

— Мне конец… Крови потерял слишком много… Ослаб… С этой постели мне не встать… Так что не поднимай зря шума… Все равно ни к чему…

— Это тебя док обманул?

Тайри опустил веки, как бы говоря, что теперь уже неважно, кто и как его предал. Рыбий Пуп резко обернулся и взглянул на горестно притихших женщин.

— Как все было? — спросил он подавленно, вновь обретая способность связно мыслить.

— Только мы позавтракали, — зачастила Мод, — глядим, полицейские, все с пистолетами, ведут дока. Оба раза насильно его приневолили звонить Тайри… Потом наставили Вере к затылку пистолет и подсказывают, чего говорить в трубку. Как отпустили ее, бедняжечку, — так она и хлоп без памяти…

— Ой, Пуп, ты не представляешь! — плачущим голосом вставила Вера.

В дверь громко позвонили. Мод посмотрела на него и перевела взгляд на Джима. Тайри приподнялся было, но снова поник на кровать.

— Не иначе начальник, — пробормотала Мод. — Может, теперь хоть врача дадут позвать. Пойти взглянуть…

Она выбежала из комнаты. Рыбий Пуп увидел, как Тайри шевельнул пересохшими губами, словно собираясь заговорить; но тут же веки у него затрепетали, голова свесилась набок.

— И что же дальше? — опять спросил Рыбий Пуп, смаргивая слезы.

— Привели дока сюда, а он плачет, — скороговоркой зашептала Вера, округлив глаза, будто заново видела все, что произошло. — Думал, его собрались убить. Приставили ему к голове пистолет и говорят: звони Тайри, скажи, Мод захворала. А второй раз велели сказать, что будто мама померла и чтоб Тайри приезжал за мамиными бумагами. Если б док не сделал, как велят, его бы застрелили.

Да, верно… То-то он тогда удивился, отчего у доктора Бруса такой странный голос! Рыбий Пуп вытер глаза; они с Тайри ждали беду с одной стороны, а она подкралась с другой.

— Потом стали меня принуждать, — продолжала Вера. — Я реву, слова не могу выговорить, а они мне — вот и хорошо, что ревешь, больше похоже на правду… Ох, Пуп, а у меня уже прямо ноги подламываются. Упала и ничего не помню. Потом чувствую, мне мама в лицо брызгает водой… Полицейские все поминали про какие-то чеки… Тут скоро приезжает Тайри. Доку надели наручники и заперли его на кухне, а меня заставили идти открывать дверь. Я Тайри шепчу, а он не слышит… Спрашивает: «Где Мод?» А я ему: «Там, в гостиной…» Не говорю, что померла, думаю, может, он догадается. А он — нет… Как открыл дверь в гостиную, так в него сразу и выстрелили. Только и ждали того. И сразу — вон из дома. Стали на улице и всех предупреждают, что в дом заходить нельзя, пока не приедет начальник. — Вера умолкла и нагнулась к Тайри: — Тайри, скажи ему, так все было?

Рука на покрывале двинулась и вновь легла неподвижно.

— И давно это все было? — спросил с порога Джим.

— Уже больше часа прошло, — тихо сказала Вера.

— Сколько же крови он потерял за это время, — простонал Рыбий Пуп. Он обернулся к Джиму. — Посмотри, если это начальник, может, он даст нам позвать врача.

— Доктора Адамса надо, — подсказала Вера. — Он тут близко.

— Ладно. — Джим вышел.

Рыбий Пуп накрыл ладонью холодный, влажный лоб Тайри и уткнулся лицом в одеяло.

— Не надо, сынок, все равно ничего не поделаешь, — с трудом проговорил Тайри.

В коридоре послышался громкий мужской голос. Рыбий Пуп встал и подбежал к двери. Перед ним, суровый и неприступный, стоял начальник полиции Кантли.

— А-а, это Пуп здесь.

— Сэр, к папе надо вызвать врача, — умоляющим голосом сказал Рыжий Пуп. — Пожалуйста.

— Прежде всего успокойся и возьми себя в руки, — холодно оборвал его начальник полиции. — Не надо распаляться. Чтобы не получилось, как с Тайри… В него никто не собирался стрелять — понятно? — если б он сам очертя голову не кинулся на моих людей с пистолетом. Так что остынь. Джим этот ваш уже пошел за врачом.

Рыбий Пуп еле сдержался, чтобы не крикнуть: «Вранье!», но только прошептал с упреком:

— Он уже больше часа истекает кровью.

— Ну и сам виноват, черт возьми, — отрезал начальник полиции. — Налетел на моих людей с пистолетом, его и угостили. Когда ниггер взбесится, пусть от нас не ждет потачки.

Рыбий Пуп глотнул, зная, что все было не так. Но Тайри уже предупредил его, что ничего не поделаешь. Он вздохнул, отвернулся и пошел назад; Тайри, приподнявшись на локте, смотрел на него в упор запавшими, красными, потухшими глазами. Он понял, что отец слышал его разговор с начальником полиции.

— Подойди поближе… — с натугой прошептал Тайри. Он опять бессильно поник на подушку. — Надо кой-что сказать…

— Папа, — снова расплакался Рыбий Пуп.

— Сынок, ты их не береди… Увидят, что ты собрался мутить воду, — убьют. Молчи про то, что они надо мной сотворили.

— Не нужно, пап. Не говори ничего. Сейчас придет врач…

— Сынок, ведь наша взяла! — страстно зашептал Тайри. — Я победил! И денежки мои им не достались, и начальнику этому теперь каюк… Вот увидишь. Я с ним, гадом, и лежа в могиле сквитаюсь. А ты, смотри, держись без меня. Что загубили они меня, про то ты не думай. Мы победили, вот что главное…

Одышливое бормотание Тайри нагнало на Пупа такой страх, что он оглянулся через плечо удостовериться, нет ли рядом начальника полиции. Но в комнате, широко раскрыв измученные, полные страха глаза, стояла одна Вера. Рыбий Пуп прильнул к руке Тайри, глядя, как под ним растекается лужа теплой крови. Слезы хлынули у него из глаз с новой силой.

— Они нарочно хотят, чтоб ты истек кровью, — выдавил он, стиснув зубы.

— Тс-с! — остановил его Тайри; видно было, что его покидают силы. — Я сейчас тебя спасаю, сын. Делай, что они скажут. Пока им нечего бояться тебя, они к тебе не привяжутся… Нужды ты никогда знать не будешь… Видишь, конверт? Это мое завещание. Что тебе будут говорить — ты показывай, будто всему веришь. Погоди, покуда все уляжется…

— Хорошо, папа.

— Доктор пришел. — В комнате появилась Мод, за ней — коричневый старичок с черным саквояжем в руке.

— Кто ж это тут у нас? — спросил врач. — Ба, Тайри?

— Он самый, — еле слышно отозвался Тайри.

— Э, милый, местечко-то здесь для вас совсем неподходящее, — сказал врач и, опустив на пол саквояж, примостился на краю кровати. Он взял руку Тайри, нащупал пульс и стал молча считать, глядя на часы. Потом бережно положил обратно безвольную руку, расстегнул на Тайри рубашку, внимательно осмотрел окровавленную грудь и поднял голову.

— Позвоните в больницу, пусть пришлют сделать переливание крови, — распорядился он.

— Я позвоню, — сказал Джим и вышел из комнаты.

За дверью маячила рослая фигура начальника полиции; Рыбий Пуп знал, что белый дожидается, когда умрет Тайри. Живой Тайри был сейчас опасен, как никогда: ведь он мог рассказать, при каких обстоятельствах в него стреляли. Боже мой, с какой наглой уверенностью держится человек, заманивший в засаду его отца! Он вздохнул. Как могло получиться, что ни он, ни Тайри не заподозрили подвоха, когда позвонил доктор Брус? Просто отупели от усталости, подумал он.

— Давайте-ка, Мод, снимем с него рубашку, — сказал врач.

Рубаху разрезали, и Рыбий Пуп увидел на груди у Тайри две зияющие раны, из которых с каждым ударом сердца толчками сочилась кровь.

— По пуле в каждом легком, — проворчал доктор, прикладывая к ранам марлевые тампоны, чтобы остановить кровь. Накрыв Тайри простыней, он встал, ласково взял Пупа за руку и вывел из комнаты.

В коридоре им встретился Джим.

— Сейчас машину пришлют из больницы, — сказал он.

— Ну, слава Богу, — прошептал Рыбий Пуп.

— Ты матери, сынок, дал знать? — спросил доктор.

— Нет еще, сэр. Я сам только что приехал.

— Тогда ее надо вызвать…

— Может быть, пускай папу сперва перевезут в больницу? — спросил Рыбий Пуп. — Мне не хочется, чтобы мама приезжала сюда.

Поджав губы, врач посмотрел мимо него.

— Как бы не опоздать, сынок, — сказал он.

Рыбий Пуп прижал ко рту кулак; он услышал смертный приговор Тайри. Джим шагнул вперед.

— Джим, бери мою машину, съезди за мамой… — Рыбий Пуп запнулся и прибавил: — И побыстрей.

— Есть. — Джим вышел за дверь.

Вслед за врачом Рыбий Пуп опять вошел в комнату и стал у кровати. Было слышно, как с каждым тяжким вздохом у Тайри хрипит в груди; полуоткрытые глаза его казались незрячими.

— Пуп, — слабо позвал Тайри.

— Да, папа. Я здесь. — Став на колени, Рыбий Пуп наклонился ближе к отцу.

— Устал я, сынок. — Тайри повел головой в его сторону и затих. — Пуп, — шепнули опять его губы.

— Да, папа, — ответил Рыбий Пуп и прислушался.

Грудь Тайри тяжело поднялась, опустилась, тело обмякло. Его губы тронула дрожь, он кашлянул.

— Папа, — тихо сказал Рыбий Пуп.

Врач положил пальцы на запястье Тайри, нащупывая пульс. Веки Тайри еле заметно затрепетали, рот приоткрылся.

— Папа! — снова позвал Рыбий Пуп.

Старый доктор опустил руку Тайри на кровать, встал и снял очки, съехавшие ему на кончик носа.

— Папа, — жалобно повторил Рыбий Пуп.

— Он тебя больше не слышит, сынок, — тихо сказал доктор. — Отошел…

— Нет! Господи, нет! — закричал Рыбий Пуп.

Он вскочил, дико озираясь. У порога стоял начальник полиции.

— Ну-ну, полегче, Пуп! — предостерегающе произнес он. — Спокойно!

Подскочила Мод и, обхватив Пупа, крепко прижала его к себе.

— Сиротка ты моя бедная! — запричитала она.

— Вам бы лучше всем выйти отсюда, — сказал врач, гася тусклый ночник.

— Пойдем, Пуп, — сказала Мод, пытаясь увести его из комнаты.

— Отстань, пусти меня! — взвизгнул он, стараясь вырваться от нее.

— Без шума, ниггер! Не буянить! — грубо прикрикнул на него начальник полиции.

Прощальным долгим взглядом Рыбий Пуп посмотрел на неподвижное черное лицо Тайри и уже не противился, когда Мод повела его из спальни на кухню. Оглушенный горем, он мало что замечал вокруг, но, увидев на кухне трех белых полицейских, насторожился. Вошел начальник полиции.

— Посади его за стол, Мод, — приказал он.

— Хорошо, сэр, — сказала Мод.

Рыбий Пуп сел и медленно обвел глазами лица стоящих кругом людей.

— А ну, налей ему чашку кофе!

— И то, начальник, — сказала Мод. — Вера, согрей-ка кофейку.

— Сейчас, мама. — Вера послушно пошла к плите.

— Не надо мне кофе, — с трудом проговорил Рыбий Пуп.

— Еще как надо, — сказала Мод, ласково поглаживая его по плечу.

— Ничего, выпей, — сказал начальник полиции. — Тебе сейчас не повредит.

Рыбий Пуп смотрел на него, не видя, зная, что слова бесполезны. Полуживой от горя, он вдруг в какую-то минуту поразился выражению устремленных на него глаз; Вера, Мод, три полицейских, полицейский начальник смотрели на него без грусти, без злобы, трезвым расчетливым взглядом. Он пригнулся к коленям в новом приступе рыданий… Когда он поднял голову, Вера уже поставила перед ним чашку кофе.

— Пей, пей, — резко бросил начальник полиции. — Потолковать с тобой надо.

Безотчетно подчиняясь чужой воле, Рыбий Пуп протянул к чашке дрожащие черные пальцы, поднес ее к влажным губам, глотнул раз, другой. От горячей жидкости дрожь у него слегка унялась.

— Пуп, — наставительно и веско заговорил начальник полиции. — Слушай меня и запомни каждое слово.

— Хорошо, сэр, — машинально ответил Рыбий Пуп.

— Что тут случилось, то меньше всего касается тебя, — сказал начальник полиции. — Усвой это крепко, не прогадаешь. Твой отец был хороший человек. Он был мне другом. Но он потерял голову. А когда люди теряют голову, они за это расплачиваются… Пуп, если ты подойдешь к этому происшествию по-глупому, ты испоганишь себе навек всю жизнь. Подойдешь по-умному — принимай на себя дела и заступай на место Тайри… Понял меня?

— Да, сэр, — отвечал он бессознательно, не понимая ни одного слова.

— Пуп, он по-отцовски с тобой разговаривает, — глубокомысленно кивая, произнесла Мод. — Ты его слушай.

— Да, конечно, — согласился он, не вдумываясь в то, что говорит.

— Гринхаус! — позвал начальник полиции.

— Я, сэр! — отозвался толстый полицейский.

— Расскажи-ка этому малому, как было дело! — приказал начальник полиции.

— Слушаю, начальник, — сказал полицейский, отводя глаза. — Беседовали мы здесь с хозяйкой, с этой самой Мод. Вдруг — звонок в дверь. Хозяйская дочка — Вера ее звать, да? — пошла открывать. — Врывается этот ниггер, Тайри, в руке пистолет — ну, Гас и залепил в него три раза. А не залепил бы, так этот ниггер нас тут никого бы не оставил в живых, уж это точно. Сильно он ранен, нет ли, мы не знали, мы выскочили на улицу. Он же был при оружии, тут только зазевайся — и тю-тю. Вот мы и не стали заходить обратно в дом и других никого не пускали, покуда неизвестно, опасен он еще или нет. Вот и все, начальник.

Ледяная глыба давила на грудь, мешая дышать; хотелось вскочить и крикнуть: «Лжете!», но в ушах звучало предсмертное наставление Тайри: что будут говорить — показывай, будто веришь… Все равно ничего не поделать…

— Все слыхал, Пуп? — спросил начальник полиции.

— Да, сэр, — неслышно отозвался он. Кричи не кричи — какая разница? Он со вздохом отодвинул от себя чашку кофе и положил горячую голову на стол, не в силах удержать прерывистые рыдания, теснящие ему грудь. Он не заметил, как трое полицейских ушли. Когда он наконец поднял голову, начальник полиции все еще стоял на кухне.

— Я вижу, Пуп, с тобой будет порядок, — сказал он и вышел, морща рот в жесткой усмешке.

Мод жалостливо стояла за его стулом. Напротив, за столом, сидела Вера, уставив в пол пустой, ничего не выражающий взгляд.

— Ничего, Пуп, детка, все обойдется, — елейным голосом протянула Мод.

Открылась задняя дверь, и на кухню вошли две девушки с шоколадной кожей. Пуп их видел здесь не в первый раз.

— Сегодня и завтра не работаем, — объявила Мод. — Умер Тайри. Он был мой друг и скончался у меня в доме.

— Да. Мы знаем, — сказала одна, мерным движением челюсти разминая во рту комок жевательной резинки.

— Жаль Тайри, черт возьми, хороший был человек, — сказала другая.

— Типун тебе на язык, лахудра черная, — кипя благородным негодованием, напустилась на нее Мод. — Думать надо, какие слова говоришь! В доме покойник!

— Извиняюсь, — потупясь, пробурчала девица.

— Да, Тайри был хороший человек, солидный, такому можно было доверять, — внушительно продолжала Мод, как будто кто-то с ней спорил. — Ты, Пуп, гордись Тайри. Никогда не слушай, если про него что станут болтать. Теперь тебе вести его дела. Слышишь?

Он вздохнул, понимая, к чему это все говорится. Ему не просто выражали сочувствие, речь шла о чем-то большем: речь шла о деле! Его провозглашали новым хозяином, ему присягали на верность, показывали свою готовность повиноваться. Теперь он знал, зачем начальнику полиции понадобилось обращаться к нему с напутствиями — это был приказ, чтоб он становился на место Тайри; намек, что, если он вытравит из сознания то, что случилось с его отцом, все может идти как прежде. В память о Тайри на одну ночь и один день приостановлена торговля живым товаром, но уже послезавтра купля-продажа опять пойдет заведенным порядком.

— Ты пойми, Пуп, жизнь — она идет дальше, — с печальной полуулыбкой сказала Мод. — Тайри первый тебя не похвалил бы, если б ты сел и сидел сложа руки. Зато он был бы рад и счастлив, если бы знал, что ты двигаешь его…

В дверь кухни негромко постучали.

— Да, что там? — раздраженная тем, что ее прервали, крикнула Мод.

Дверь приоткрылась, в нее просунулась голова Джима.

— Прошу прощения, — сказал он. — Пуп, там твоя мама у дверей.

— Скажи, пусть заходит сюда, — сказал Рыбий Пуп.

— М-да… Ты того… ты лучше сам пойди поговори, — сказал Джим. — А то, знаешь…

Рыбий Пуп вышел за ним. В коридоре было не протолкнуться: молоденькие черные проститутки, старый врач, два врача-практиканта в белых халатах. Слышался приглушенный говор. Вся обстановка была исполнена уважения к Тайри; скорби не было.

Джим открыл входную дверь, и Рыбий Пуп увидел, что в кучке людей, сбившихся у подножия ступенек, держась ближе к катафалку, у которого возились двое работников Тайри, стоит Эмма.

— Мама! — Рыбий Пуп бросился к ней и хотел ее обнять.

— Не надо, Пуп, — отступив назад, сухо остановила его Эмма.

— В чем дело? — спросил он, не веря своим ушам.

— За что Тайри так со мной обошелся? — горько и беспомощно сказала она.

— Мама, — повторил он с упреком, протягивая к ней руку.

— Нет, Пуп! — Она выпрямилась, и не горем, а скорей оскорбленной добродетелью горели ее сухие глаза. Ее мужа убили в публичном доме — такую обиду простить было невозможно.

— Мама, ведь папа умер, — сказал он.

— А его шлюха Глория не замешана в этом? — холодно спросила она.

Рыбий Пуп остолбенел. Значит, ей было известно про Глорию… Перед ним была новая Эмма — Эмма, наконец-то выступившая на свет из тени, которую бросал на ее жизнь Тайри. Неужели эта непокорная женщина и есть то безответное существо, которое съеживалось при первом звуке властного голоса Тайри? Как искусно таила она в себе ненависть к Тайри — даже он, ее сын, ничего не подозревал! Возможно, ему придется теперь пойти к ней под начало, а он не привык слушаться женщин. Рыбий Пуп насторожился; он был молод, но жизнь уже многому научила его.

— Ты что же, так и не взглянешь на папу до того, как его увезут? — спросил он с невольным ощущением, что он тоже в чем-то виноват. Эмма покачала головой, отчужденно глядя на сына широко открытыми печальными глазами.

— Нет. Здесь — не хочу, — сказала она со значением.

Чернокожие зеваки подались ближе к ним, с любопытством прислушиваясь. За их спинами обозначилась долговязая, худая словно жердь фигура; достопочтенный Ра гланд подошел ближе, и Рыбий Пуп увидел, как Эмма разрешила ему то, в чем отказала родному сыну, — проповедник обнял его мать за плечи.

— Храни вас Господь, сестра Таккер! — сказал он.

— Спаси и помилуй! — в первый раз всхлипнула Эмма.

Кто-то коротко заржал в толпе, и Рыбий Пуп понял, почему смеются люди: Тайри умер в публичном доме. Он напружинился, готовый броситься на всякого, кто посягнет на достоинство его отца.

— Никогда в жизни я не ступлю ногой в этот грязный вертеп, — звучным, твердым голосом объявила Эмма. — Я вышла замуж за Тайри, чтобы делить с ним радость и горе, не оставлять его в дни болезни и в смертный час. Но чтоб идти за ним к блудницам — такого уговору не было.

— Папа не ожидал, не поверил бы, что ты так можешь! — укорил ее Рыбий Пуп.

— Сын мой, не заставляй свою мать делать то, что она не хочет, — сказал проповедник.

— Никто никого не заставляет, — кисло сказал он.

— Что Тайри тут делал? — спросила Эмма.

Рыбий Пуп уловил злорадную усмешку на лице белого полицейского, который притаился поблизости. Он нагнулся к уху Эммы и яростно зашептал:

— Его сюда заманили обманом, мама. Белые.

— А что он сделал? — безучастно спросила Эмма.

Рыбий Пуп отвернулся, подавляя желание ударить ее по лицу.

— От Бога, сынок, не укрылось, что творил Тайри, — объявила Эмма. — Господь все вывел на чистую воду.

— Аминь, — нараспев произнес достопочтенный Рагланд.

— Молчи, мама! Ты сама не знаешь, что говоришь! — вступился Рыбий Пуп за отца. — Не папина вина, если…

— Я умею отличить добро от зла, — уверенно сказала Эмма, не заботясь о том, что ее могут слышать посторонние. — Я никогда ногой не ступлю в дом блуда, и с Божьей помощью ты тоже больше не ступишь. А Тайри я успею увидеть, когда его выставят в церкви.

С крыльца спустился доктор Адамс и, увидев Эмму, снял шляпу.

— Глубоко вам сочувствую, миссис Таккер, — сказал он. — Кто бы мог ждать… — Он повернулся к Пупу. — Тайри забирают в морг, чтобы следователь произвел осмотр тела. Вам его, вероятно, выдадут завтра в течение дня.

Он отошел. Рыбий Пуп вопросительно взглянул на Джима, который скромно держался в стороне.

— Ты сейчас домой, Пуп? — спросила Эмма.

— Не-а! — строптиво и неприязненно ответил он, весь клокоча от несказанной обиды. — Заверну в контору, там без папы дел невпроворот.

— Я отвезу сестру Таккер домой, — предложил проповедник Рагланд.

— Вот спасибо, — сказал Джим.

Рыбий Пуп смотрел, как проповедник подводит Эмму к своей машине, как они садятся, отъезжают. Он перехватил взгляд Джима, устремленный на него, и скрипнул зубами.

— Куда это катафалк запропастился? — с раздражением спросил он; он прекрасно знал, где катафалк, просто надо было что-то сказать.

— Да вот он, — сказал Джейк, водитель катафалка. — Уж три часа как здесь стоит.

— Ты на кого голос подымаешь, — прорычал Рыбий Пуп. — Тебя спрашивают, где он…

— Он здесь, а голос никто не подымает, — обидчиво проворчал Джейк.

— Кончай пререкаться и делай что положено, — беззлобно, но твердо распорядился Джим.

Джейк поплелся к катафалку, а Рыбий Пуп продолжал кипеть от гнева.

— Чертов сын, — буркнул он себе под нос. Мир черных сделался внезапно так же враждебен, как белый мир, исполнился угрозы; Тайри ушел, оставив после себя огромную пустоту и страх, что эту пустоту никогда не удастся заполнить. Его терзало ощущение, что он ничего не умеет; он знал, что все вокруг: родная мать, Джим, Мод, достопочтенный Рагланд, полицейские — глядят на него испытующе, оценивая его каждый со своим корыстным расчетом, готовясь нанести удар по слабому месту. Он пошел к своей машине. — Я поехал в контору, Джим.

К нему вразвалку, не торопясь, подошел белый полицейский.

— Держи хвост трубой, Пуп, не поддавайся! — сказал полицейский.

Катись ты к дьяволу, мысленно ответил ему Рыбий Пуп и, нажав на акселератор, пулей вылетел на улицу. Слезы жгли ему глаза. Обиженный, несчастный, он тоскливо шептал: «Если они мной собрались помыкать, пускай лучше не надеются». Правой рукой он нащупал в боковом кармане пиджака толстый белый конверт, который утром дал ему Тайри. «Папа доверил мне все, и будь я проклят, если не справлюсь, и пусть лучше ни одна собака не попадается мне на пути!»