Итак, я убежден, что деятельность Иисуса в роли пророка, возвещавшего приближение Царства Божьего, следует изучать в контексте современной ему иудейской культуры. В частности, я уверен, что для негo самого оно означало истинное возвращение изгнанников на родину, ставшее возможным благодаря его собственному служению. Иисус прекрасно понимал революционный характер своей проповеди. Он противопоставил себя не только Риму и сторонникам Ирода (а следовательно, и всей храмовой иерархии),но и революционерам–националистам. Все это, по моему мнению, отражено и в притчах Иисуса, и в общей истории. Его проповедь Царства, даже в кратчайших формах, неотделима от этой истории, для которой она стала кульминационной точкой в развитии сюжета. В настоящей главе я хотел бы взглянуть на все это немного иначе, с точки зрения символики.
Всякие символы неизбежно порождает споры. Если ваши друзья достаточно терпимы, вы можете сколько угодно подтрунивать над ними по поводу их национальности, но это не то же самое, что поджигать их национальный флаг. Прихожане зачастую очень терпимо относятся к новым учениям и даже необычному поведению своих священников, но попробуйте только переставить в другое место привычную вазу с цветами, и вы увидите, какие страсти могут разгореться вокруг символов. Отвечая на первые два вопроса, — м принадлежности Иисуса к иудейской культуре и преследуемых целях — я одновременно закладываю основание для ответа на вопрос: «За что умер Иисус?» и собираюсь показать, что Иисус подверг прямой или косвенной критике все, что стало символом иудейского мировоззрения эпохи второго Храма. В его представлении эти символы не были вредны сами по себе, Однако они устарели и потеряли всякую значимость теперь, когда приблизилось Царство Божье и над миром взошла заря нового дня. Кроме того, символы его собственного служения многим казались вызывающими. Они постоянно демонстрировали, что суть Израиля как Божьего народа начала меняться, и что происходило это в прямой связи с личностью и служением самого Иисуса.
Прежде, чем углубиться в подробности, необходимо сказать несколько вступительных слов о противоречиях, существовавших между Иисусом и его окружением. В традиционном прочтении Евангелий Иисус предстает перед нами в роли проповедника любви и благодати, внутренней созерцательности, а не внешнего соблюдения законов. Подобное прочтение предполагает, что фарисеи отвергли учение Иисуса, поскольку сами проповедовали закон и религиозные обряды и не могли допустить даже мысли о безвозмездном прощении, любви и благодати. Такие взгляды, как все чаще отличается в последние годы, во многом обязаны своим происхождением спорам, разгоревшимся в ходе Реформации XVI века. Протестанты объявили себя сторонниками любви, благодати и искренней веры в противоположность католикам, которые, по их мнению, проповедовали закон, религиозные обряды и человеческие заслуги. Свою роль в формировании этих взглядов сыграли также идеи просветителей и романтиков. Одни выдвигали на первый план идеи, вторые — чувства; то и другое в ущерб внешним атрибутам и действиям. Особенно активно выражает свое несогласие с традиционным прочтением известный современный богослов Э. П. Сандерс, основывая свои возражения на его предполагаемой исторической неправдоподобности. По заявлению Сандерса, Иисус не «высказывался против закона», и потому его слова едва ли могли вызвать гнев фарисеев. Главные евангельские сюжеты, настаивает Сандерс, принадлежат перу более поздних церковных авторов и отражают скорее их собственные столкновения с иудаизмом, нежели полемику Иисуса с фарисеями.
О столкновении этих двух точек зрения можно сказать многое. Однако мне придется ограничиться лишь несколькими моментами. Прежде всего, сторонники критики форм Евангелий допускают грубoe преувеличение, утверждая, будто в Евангелиях скорее описывается жизнь ранней церкви, недели Иисуса. Множество жизненно важных для ранней Церкви вопросов даже не упомянуты в Евангелиях, например, обрезание или говорение на языках. И напротив, евангельские повествования зачастую уделяют самое серьезное внимание проблемам, которые едва ли занимали большое место в жизни ранней Церкви. Кроме того, нам не так уж много известно о более поздних противоречиях, возникавших, как утверждают некоторые, между Церковью и иудеями.
В частности, образы Иисуса и фарисеев, начертанные Сандерсом, идеи которого приобрели большое влияние, не соответствуют имеющимся свидетельствам. Я позволю себе кратко остановиться на четырех основных моментах.
Прежде всего, фарисеи не были, как утверждает Сандерс, малочисленной группой людей, живших исключительно в Иерусалиме. В исследуемый нами период их, без сомнения, насчитывалось несколько тысяч, причем имеются достоверные свидетельства деятельности фарисеев в Галилее и других местах.
Во–вторых, фарисеев этого периода заботили не только вопросы непорочности, собственной или чужой. Есть доказательства того, чтo если не все, то, по крайней мере, большинство из них, начиная с хасмонейского и Иродова периодов вплоть до войны 66 — 70 годов в действительности стремились к тому, что символизировала эта непopoчность, — политической борьбе за сохранение национальной самобытности и воплощению в жизнь мечты о независимости Израиля. Большинство иудеев до 70 года нашей эры составляли шамаиты. Легендарная строгость их нравов была не просто стремлением к сохранению ритуальной чистоты, но желанием очистить и защитить Израиль от язычества, о чем свидетельствует пример Савла из Тарса. Более терпимые последователи Гиллеля, которые, подобно Гамалиилу, старались жить в мире сами и давать жить другим, окончательно заняли главенствующие позиции лишь после двух разрушительных войн бб — 70 и 132 — 135 годов, подорвавших моральный дух их более требовательных соратников.
В–третьих, Сандерс прав, подчеркивая тот факт, что славившиеся своей строгостью фарисеи не были официальными «стражами мысли» и что принадлежность к фарисейской партии не обеспечивала им правительственных постов. Савлу из Тарса пришлось обратиться к первосвященникам за разрешением на свои крестовые походы против первых христиан. Но тем не менее это не мешало им оказывать неофициальное давление на нарушителей иудейского закона, Торы, выискивая их по собственной инициативе. В отрывке из работы Филона Александрийского, не упомянутом Сандерсом, говорится о тысячах людей, «ревностно охраняющих законы», «суровых стражах древних традиций». Эти выражения часто использовались как Филоном, так и Иосифом Флавием в описании фарисеев, неусыпно преследовавших преступников и безжалостных к восставшим против закона.
В–четвертых, Сандерс постоянно упрощает вопрос, пытаясь свести его к следующему: «Так высказывался Иисус против закона или нет?» Но главное ведь не в этом. Если бы Иисус просто объявил Тору ненужной , то тот факт, что в ранней Церкви не утихали споры по поводу ее действенности, был бы по крайней мере странным. Вместо этого Иисус, как в ином контексте признает сам Сандерс, возвестил наступление нового дня. Царство Божье и в самом деле стояло при дверях, и все теперь должно было измениться самым коренным образом. Рассуждения Павла о законе не сводились к вопросу о его необходимости. Они скорее касались условий, на которых язычники могли стать частью народа Божьего, а по этому поводу Иисус вообще ничего не говорил.
Итак, основное значение имела не религия, а эсхатология, — не нравственность, а приближение Царства. Возвестив о последнем, Иисус обратился к своим современникам с призывом: «Откажитесь от привычного понимания традиций, которое толкает вас к верной гибели , и примите новую трактовку, Вам может показаться, будто путь к поражению, но в действительности только он приведет вас к истинной победе». Я полагаю, что именно этот призыв, подкрепленный символизмом, стал поводом для горячих споров между Ииусом и фарисеями, которые, в конце концов, вылились в покушения на жизнь Иисуса.
Не последнее место в этой полемике занимала тема нравственной чистоты. Однако, как мы уже отмечали, нравственные принципы касались не только личной непорочности, но, по данным социологических исследований антропологов, символизировали чистоту и поддержание жизни племени, рода или нации. Один за другим иудейские авторы того времени, как, впрочем, и современные ученые, подчеркивали, что иудейские законы не были предназначены стать некой «служебной лестницей», по которой соблюдавшие их могли бы взобраться на небеса. Они скорее определяли границы для народа, находившегося во враждебном окружении. Причина столкновений Иисуса с фарисеями заключалась не в том, что он, отвергая общественную мораль, проповедовал оправдание по вере, тогда как фарисеи надеялись оправдаться делами. Дело скорее в том чmo eгo представление о Царстве Божьем mpeбовало om Израиля отказа om безумных попыток добиться независимости, на кomopыe его вдохновляли приверженцы древних традиций и законов. Вместо этого Израилю надлежало исполнить свое npизвание — быть светом мира и солью земли. Потому я полагаю, что столкновения между Иисусом и его соотечественниками, в частности фарисеями, следует рассматривать в контексте различных политических взглядов, порожденных, в свою очередь, различными эсхатологическими убеждениями и ожиданиями. То, каким образом Иисус возвещал о приближении Царства Божьего, не утверждало, но ставило под сомнение революционный пыл, охвативший, прежде всего, влиятельные слои фарисейства. Неудивительно, что при этом он подверг сомнению и особую значимость символов, ставших оплотом чаяний его современников.
Принимая это во внимание, рассмотрим основные символы иудаизма того времени и попытаемся понять отношение к ним Иисуса.
Иисус и символика иудаизма
Cyббoтa
Изучая отрывки, описывающие противоречия, возникавшие по поводу субботы (наиболее известный из них — M«. 2, 23 — 3, 6), я вновь вынужден не согласиться с Сандерсом и его последователями. Сандерс считает эти истории невероятными, поскольку фарисеи, пo его словам, не собирались в группы и не бродили по полям в надежде застигнуть кого–то за совершением мелких проступков. В данном случае Сандерс позволил еще одно отступление от своей основной позиции, согласно которой Иисус был пророком эсхатологии иудейского возрождения. Если мы признаем, что Иисус стоял во главе какого–то общественного движения, тем более такого, цели которого расходились с целями фарисеев, вполне вероятно, что кто–то из них готов был взять на себя задачу следить за ним. В своей книге «Иисус и победа Бoгa» я упомянул, ясно сознавая возможную несостоятельность современных аналогий, о людях, которые в наше время, не будучи избраны или назначены на государственные посты, присваивают себе право вмешиваться в жизнь общественных деятелей и подвергать их критике, особенно тех из них, которые придерживаются непопулярных взглядов. Я предположил даже, что журналисты — я, разумеется, имел в виду именно их — готовы идти на край света и скрываться в местах, гораздо менее удобных, чем галилейские поля, желая раздобыть фотографии, компрометирующие членов королевской семьей. Написав эти строки в 1996 году, я не знал, что спустя один год вооруженные фотоаппаратами журналисты в буквальном смысле загонят до смерти самую известного из современных принцесс. Если предположить, будто фарисеи и в самом деле представляли собой неких религиозных «блюстителей идейной чистоты», то их евангельское изображение выглядит поистине нелепым. Но я предлагаю рассматривать их как группу людей, взявших на себя право оказывать общественное давление и имеющих свои вполне определенные цели. Подозрительно относясь к другим общественным движениям, чьи планы расходились с их собсвеными, и стремясь «поставить на место» всех претендующих на какое–то влияние в обществе, они, несомненно, готовы были не только следить за Иисусом, но и окончательно расправиться с ним.
Подобные действия сосредотачивались вокруг общепризнанных символов, воплотивших надежды и чаяния народа. Шел ли он под тем же флагом? Соблюдал ли он Тору, как надлежит правоверному иудею. (Следует еще раз напомнить, что задававшие этот вопрос не пытались выяснить, надеялся ли Иисус заслужить делами оправдание, милость Божью — высоконравственным поведением. Речь шла о том, совершал ли он все те символические действия, посредством которых каждый правоверный иудей выражал свою благодарность Богу.) Одним из основных символов являлось почитание иудеями субботы. Об этом было известно даже невежественным язычникам. Если даже сегодня в некоторых районах Иерусалима вас могут побить камнями, увидев за рулем автомобиля в субботу, кому покажется странным, что в первом веке в Галилее страсти по этому поводу бушевали с не меньшей силой?
Здесь же все указывает на то, что Иисус ощущал полную свободу в отношении субботы. Более того, объясняя свое поведение, он отнюдь не стремился отвести от себя подозрения в бунтарстве. В ответ на возмущенный ропот (Мк. 2, 24–28) он сравнивает себя с Давидом, истинным царем и помазанником Божьим, который, скрываясь от Саула, взял запрещенные хлебы предложения. Фарисеи в данном случае вели себя подобно Доику Идумеянину в 1 Цар. 21, тайно следившему за Давидом, дабы впоследствии сообщить о его действиях Саулу. Сын Человеческий есть господин субботы. Вне всяких сомнений, смысл этих слов для многих оставался столь же загадочным, как и для некоторых современных богословов. Однако, возможно, были и такие, кто услышали в них весть о том, что именно Иисус был истинным представителем Израиля, Силы зла ополчились против него, но Бог Израилев обещал ему свою защиту и спасение.
Два сюжета в Евангелии от Луки о несоблюдении Иисусом субботы подчеркивают значение этого дня, как наиболее подходящего для исцелении именно он символизировал освобождение от рабства и плена. Иисус желал показать, что с его приходом для Израиля наконец наступала долгожданная суббота. Речь шла не об абстрактной «религии» или «этике» Суть вопроса заключалась в эсхатологии и поставленных целях. Иисус вновь заявил о призвании Израиля, его вере в Бога и эсхатологических ожиданиях. Однако средоточием призвания, веры и устремлений должны были стать новые символы, достойные наступившего нового дня.
Трапезы
То же можно сказать и о сложной для понимания седьмой главе Евангелия от Марка, которой соответствует пятнадцатая глава Евангелия от Матфея и где помимо многого другого речь заходит о правилах очищения, в частности перед приемом пищи. Подобно соблюдению субботы они были призваны служить границей между иудеями и окружавшими их язычниками. И вновь главный вопрос заключался не в тонкостях закона, но в том, оставался ли Иисус верен старинным традициям, отделявшим Израиль от язычников.
Очень важно не начать рассматривать это разногласие, как будто оно происходило во времена Марка, и не пытаться таким образом оправдать поступки Иисуса. В начале главы Марку пришлось пояснять своим слушателям суть законов об омовении рук, на что не было бы никакой необходимости в церкви, в которой бы еще не утихли серьезные споры по поводу иудейских диетических законов. Подобное заключение позволяет сделать еще одна особенность повествования, не оставляющая сомнений в его подлинности. У Марка не было оснований хранить в тайне взгляды Иисуса на принятие пищи и соблюдении ритуальной чистоты. Но по его свидетельству Иисус в данном случае соблюдает обычный порядок: за загадочным публичным высказыванием следует его более полное разъяснение узкому кругу людей (7, 14–23). Если бы Иисус во всеуслышание провозгласил, что данные Богом запреты, выделявшие иудеев из среды язычников, утратили свою значимость, дело могло бы закончиться восстанием. Его целью было завуалированно, нo весьма определенно заявить о том, что с наступлением нового дня cвоей истории, Израиль был уже пе вправе ревностно хранить свет Божий от других народов. Пришло время нести этот свет в мир.
Hарод и земля
Наряду с почитанием субботы и принятием пищи Иисус поставил под удар два других национальных символа, драгоценных для каждого израильтянина. Общее происхождение евреев от Авраама, а также запрет принимать пищу с язычниками и вступать с ними в брак хотя и тратили отчасти характер абсолютной истины, все же сохранили достаточное значение для иудеев (чему есть немало свидетельство. Поэтому некоторые высказывания и поступки Иисуса могли показаться совершенно возмутительными на фоне этих убеждений. Ощущение своей принадлежности к семейному кругу было для иудеев главным и жизненно важным символом, тогда как некоторые высказывания Иисуса ставят его значимость под сомнение: «Предоставьте мертвым хоронить своих мертвецов, а сами следуйте за мной и возвещайте приближение Царства Божьего. Человек, не явившийся на похороны родителей, и в паше время навлек бы на себя всеобщее осуждение. Аля современников же Иисуса долг перед умершим отцом по значению превосходил даже ежедневную трехразовую молитву «Шема». И тем не менее, убеждал Иисус, проповедь Царства Божьего еще важнее. Вспомним также его вопрос: «Кто мои мать и братья?», Нам было бы странно услышать эти слова из уст молодого еврея даже в условиях современной ассимиляции. Но в иудейском обществе первого века, где семейная, а значит, и национальная принадлежность имели решающее значение, такое невозможно было даже представить. Он сказал; «Я пришел разделить человека с отцом его, и дочь с матерью ее». Желающие наследовать век грядущий должны были оставить семью. Иисус призывал своих последователей проявить полное безразличие к одному из главных символов иудейского мировоззрения.
Этот призыв был неразрывно связан с заповедно об отказе от своего имущества, в которой обычно усматривается призыв к монашескому отречению, высшему проявлению личной веры. Во времена Иисуса и, я думаю, в его собственном понимании эта заповедь звучала совсем по–иному. Главным богатством в том обществе была, разумеется, земля, которая, в свою очередь, являлась еще одним из основных символов иудейского самосознания.
Сопровождаемые двойным предостережением о готовности Израиля достойно встретить предстоящие ему испытания, призывы оставить свою землю и семью одновременно звучат в сложном для понимания отрывке в конце Лк. 14. Народ продолжал усердно трудиться над строительством Храма, но будет ли оно когда–нибудь завершено? Они так жаждали священной войны, но смогут ли они одержать в ней победу? Иисус обращался к своим современникам с призывом пренебречь символами, неотделимыми от их национального самосознания, чтобы в погоне за достижением своих целей, народ не лишился всего, что имел.
Сказанное выше подводит нас к разговору о важнейшем из символов и об отношении к нему Иисуса. Речь идет, конечно же, о Храме.
Храм
В своих работах большинство современных богословов справедливо отводят много места вопросам о Храме, о поведении в нем Иисуса, и о том, чем все это закончилось. В тот период Храм находился в самого сердце общественной жизни иудеев, оставаясь важнейшим из символов, вокруг которого вращалось все остальное. Там пребывал сам Яхве, по крайней мере, в прошлом, и туда он должен был вернуться вновь. Это было местом жертвоприношений, где, наряду с прощением грехов, происходило непрерывное и бесконечное общение и единение Израиля со своим Богом. Именно это сделало Храм центром национальной и политической жизни Израиля. Управлявшие им первосвященники вместе с едва державшейся у власти династией Ирода под неусыпным надзором Рима управляли также всей страной.
Кроме того, история Храма была неотделима от истории иудейских царей. Спроектированный Давидом, построенный Соломоном и восстановленный Езекией и Иосией, в начале своего существования он являлся зримым воплощением величия ранней израильской монархии. Зоровавелю надлежало восстановить его по возвращении народа из вавилонского изгнания. Невыполнение им своей миссии, без сомнения, тесно связано с его неудачной попыткой возрождения в Израиле монархии. Иуде Маккавею и его соратникам удалось очистить Храм после разгрома сирийцев и основать династию, продержавшуюся у власти целое столетие, хотя никто из них не претендовал на принадлежность к роду Давида. Ирод, перестроив Храм, в немалой степени надеялся таким образом узаконить cвою власть в контексте традиционных иудейских понятий. Менахем Галилеянин и Симон бар Гиора, двое из многочисленных «Мессий», призывавших к войне с Римом (66 — 70 годы нашей эры), публично явились в Храм перед своей гибелью. Один из них погиб от рук своих соперников–иудеев, второго убили римляне во время триумфа Тита. Последний великий «Мессия» своего времени Бар–Кохба приказал чеканить монеты (что само по себе считалось актом неповиновения) с изображением переднего фасада Храма. Его намерения восстановить Храм и занять израильский трон были очевидны. Храм и Мессианство были неразрывно связаны друг с другом.
В то же время многие иудеи не одобряли Храм в том виде, в каком он тогда существовал. Ессеи выступали против современной им правящей элиты (именно это в первую очередь и побудило их к отделению), а следовательно и против Храма как политической опоры своих противников. Ессеи ожидали постройки нового Храма, которым должны были управлять они сами. Фарисеи к тому времени уже открыто высказывали идею о том, что благословения, обычно сопровождавшие посещение Храма, можно получить, изучая Тору и живя по ее законам. «Если двое вместе изучают Тору, на них снисходит Божественное Присутствие». Этот ранний раввинский постулат означал, что пребывать в присутствии Божьем можно, находясь не только в Храме, но где угодно. Это богословское учение, предназначенное прежде всего для иудеев, живших в рассеянии и не имевших возможности посещать Храм, получило признание после 70–го года нашей эры и, вероятно, помогло раввинам, преемникам фарисеев, выжить и восстановить силы после этой ужасной катастрофы. Итак, хотя фарисеи не выступали против Храма в том виде, в каком он тогда существовал, ценность его была, в их представлении, весьма относительной. Это служило дополнительной причиной для преследования и порицания ими Иисуса, предлагавшего свою альтернативу Храму.
Другие иудеи имели не столько богословские, сколько социально–экономические основания для недовольства Храмом. Существуют убедительные свидетельства того, что для неимущих слоев населения Храм символизировал их угнетателей — коррумпированную верхушку богатых аристократов, а также царящую в обществе несправедливость. Такое восприятие предельно ясно выразилось в действиях повстанцев во время войны. Захватив Храм, они совершили то, что в древности могло соответствовать уничтожению главного банковского компьютера, — сожгли все долговые расписки.
Хотя поведение Иисуса в Храме следует рассматривать в контексте распространившегося недовольства, оно выходит далеко за его рамки и переходит совсем в другое измерение. Eгo отношение к Храму не выражалось словами: «Он нуждается в реорганизации), или «У власти стоят недостойные люди», или, наконец, «Поклонение Богу возможно и в других местах». Восприятие Иисусом Храма носило эсхатологический характер: настало время, когда Бог будет судить институт Храма как таковой. Он стал олицетворением несправедливости, насквозь пропитавшей израильское общество, выражением его отказа от призвания быть светом мира и городом, построенным на вершине холма, к которому стекались бы все породы земли.
Все это возвращает нас к вопросу о том, как Иисус вел себя в Храме и что означали его действия. По этому поводу существует целый спектр мнений. Многие считают, что Иисус предпринял попытку реорганизовать сложившуюся систему и очистить Храм. Другие воспринимают его действия как инсценировку притчи о разрушении Храма. Точка зрения последних в настоящее время, по–моему, более аргументирована. Однако расхождение во взглядах по–прежнему достаточно велико. Если своим поведением Христос желал выразить осуждение, то на каком основании и с какой целью. Сандерс вновь предложил свою версию, которая уже приобрела определенный вес. По его мнению, Иисус инсценировал разрушение Храма, поскольку предвидел возведение нового Храма, возможно даже руками самого Бога. (Следует заметить, что как в древности, так и в наши дни мысль о каких–либо действиях Бога, включая постройку Храма, в представлении иудеев не отменяла возможности участия злодей, в данном случае — архитекторов и строителей )
Я уже высказывал предположение, что во время своего галилейского служения Иисус говорил и действовал так, словно был, в определенном смысле, призван исполнять роль Храма. Чтобы получить предложенное им прощение, не требовалось посещения Храма и жертвоприношения. В наши дни это можно было бы сравнить с предложением частного лица выдать кому–либо паспорт или водительское удостоверение. Своими действиями Иисус разрушал сложившийся порядок, заявляя таким образом о замене его новым. Кроме того, мы уже убедились, что большая часть предсказаний грядущего суда была сосредоточена вокруг Храма. Думаю, мне удалось показать, что поведение Иисуса в Храме было своеобразным пророчеством о его разрушении. С появлением Иисуса в Иерусалиме город стал, если можно так выразиться, слишком тесен для них обоих. Главный символ общественной жизни Израиля находился в опасности, и, если народ не покается, он падет под натиском язычников. Иисус верил, что Бог Израилев готовил наказание и искупление своего народа и что это событие должно было ознаменовать собой решающий момент в истории Израиля. Наказание выразилось в разрушении Храма римлянами. За ним (вопреки мнению Сандерса) должно было последовать не возведение нового материального Храма, а основание мессианского сообщества во главе с Иисусом, которому суждено было навсегда занять место Храма.
Что же сказать об обвинении: «Вы сделали его вертепом разбойников»? (Мк. 11, 17). Разве оно не указывает на то, что основной мотив, побудивший Иисуса к нападкам на Храм, был связан с экономической эксплуатацией? Разве не наводит оно на мысль о стремлении Иисуса очистить Храм, а не изобразить символически его разрушение? Здесь, как и во многих других случаях, решающее значение приобретает соответствующий ветхозаветный отрывок (Иер. 7, 3–15). Иеремия не выступал за реформу Храма, он предсказывал его разрушение. Греческое слово «lestes», переведенное в Евангелии как «разбойники», Иосиф Флавий нередко использовал в значении «мятежники», «повстанцы». Дважды упоминая о «пещерах, где скрывались lеstаi», он говорил о настоящих пещерах, служивших убежищем отчаявшимся революционерам.
Это свидетельствует о том, что главное обвинение, предъявленное Иисусом Храму, касалось не финансового мошенничества, хотя и таковое, возможно, имело место. Так же как и во время Иеремии, Храм стал оплотом националистов в их страстном желании противостать власти Рима. Несмотря на то что управлявшие им люди по убеждению революционеров сами были частью проблемы, Храм представлял собой нечто большее. Именно там, верили они, обещал пребывать Бог Израилев, и оттуда оп должен был восстать на защиту своего народа. Учитывая все это, Храм уже не мог символизировать, как надлежало, по словам Исаии, желание Бога сделать его лучом надежды, светом для народов и городом, построенным на вершине холма. Для Иисуса отношение народа к Храму стало страшным символом того, что Израиль забыл о своем истинном призвании. Символ, значение которого было столь ужасно искажено, необходимо было уничтожить. Гора, предположительно Сион, должна быть, образно выражаясь, поднята и низвергнута в море.
Зачем же тогда Иисус изгнал из Храма торговцев. Без сбора храмового налога не могли продолжаться ежедневные жертвоприношения. Без храмовых денег верующие не могли купить чистых жертвенных животных. Без животных жертвоприношение было невозможно. Без жертвоприношений существование Храма, хотя бы на час или два, утратило всякий смысл. Действия Иисуса символизировали его уверенность в том, что по возвращении на Сион Яхве не будет обитать в Храме, где его присутствие оправдывало бы действия первосвященников, а также националистские устремления, тесно связанные с этим местом. Прекращение жертвоприношений, что пришлось позднее осознать и Флавию, означало намерение Бога использовать римские войска как орудия наказания, которое служители Храма навлекли на себя своей нечистотой, а также поддержкой националистских выступлений. Незначительный сбой, внесенный поступком Иисуса в привычный уклад храмовой жизни, символизировал разрушение, которое очень скоро должно было постигнуть всю систему.
Итак, о Храме можно сказать то же, что и о почитании субботы, принятии пищи, об институте семьи и о земле. Символичные действия Иисуса, а также загадочные разъяснения, которые он предлагал, добавляют штрихи к портрету Иисуса–пророка, подобного Иоанну Крестителю или Иеремии, и в то же время превосходящего их обоих. Он возвещал о приближении Царства Божьего, которого так долго ждал Израиль, однако предсказывал скорее неизбежный суд, чем скорое избавление. Позволю себе повториться: я не пыталось утверждать, будто Иисус выступал против символов иудаизма, потому что считал их негодными или сомневался в их божественном происхождении. Он знал, что приблизилось Царство Божье и его принципы были прямо противоположны тем, в соответствии с которыми использовались в то время символы национальной принадлежности Израиля, служившие прикрытием для разного рода несправедливости. Иисус, будучи пророком, устами которого говорил сам Бог Израилев, словом и делом торжественно провозгласил неотвратимость Божьего суда. Господь, в прошлом не раз предававший Храм своему суду, должен был теперь вынести ему окончательный приговор.
Иисус и символы Цapствa
Обратимся теперь к символам, которые Иисус утверждал своими собственным служением. Как уже указывалось в предыдущей главе, различные поступки Иисуса (я приводил в пример призвание двенадцати учеников) красноречивее всяких слов повествуют о его целях и принципах. Теперь мы знаем о них еще больше. Отвергая традиционное символическое значение земли, семьи, Торы и Храма, Иисус наполнял старые символы новым смыслом, так что они указывали теперь на его собственные цели и дела.
Земля и народ
Иисус очень четко осознавал символизм географического положения (если мы с удовлетворением отмечаем способность евангелистов использовать такие термины, было бы странно отказывать в этом Иисусу). Выбор мест, где он произносил свои основные речи и совершал свои главные дела, свидетельствует о его готовности использовать приверженность иудеев географическому символизму в своих целях. Наглядными примерами тому могут служить Храм и Елеонская гора.
Однако библейские тексты, на которые опирался Иисус, обнаруживали тесную связь между возрождением земли как частью процесса возвращения пленных на родину и возрождением сокрушенных, исстрадавшихся людей. В Ис. 35 пустыня и сухая земля ликуют, ибо пришло время слепым прозреть, глухим — слышать, хромым – скакать, как олень, а немым — петь. Исцеление Иисусом больных, ставшее одним из наиболее широко используемых им символов, не следует считать «доказательством его божественности», как это делали некоторые из ранних отцов Церкви. Не было оно и простым свидетельством его сочувствия страждущим, хотя Иисус не мог его не испытывать. Прежде всего исцеление больных символизировало востановление Израиля Иисусом. Этот факт становится очевидным, если сравнить поведение Иисуса с принципами Кумранской общины. Прочтите так называемый Мессианский Устав кумранитов. Слепые, хромые, глухие и немые не допускались в сообщество возрожденного народа Божьего. Строгое, даже беспощадное, соблюдение законов о непорочности делало это сообщество закрытым и недоступными для большинства людей. Иисус учил противоположному. Исцеление больных свидетельствовало о его готовности принять и утешить всех без исключения. Речь шла не о современном попустительстве и вседозволенности, а о стремлении добраться до самой сути проблемы и дать начало истинно обновленному и возрожденному сообществу людей. Именно ему предстояло символизировать и олицетворять Царство, о котором говорил Иисус.
Семья
Словом и делом Иисус вызывал к жизни новый народ, одновременно переосмысливая поднятие семьи. «Вот матерь Моя и братья Мои; кто будет исполнять волю Божию» (Мк. 3, 34–35). Это сообщество возрожденных, «семья», собравшаяся вокруг Иисуса, была дocтупнa всем и каждому. Единственным условием была верность Иисусу и его проповеди Царства. Она облекла откровение Иисуса в плоть и кровь, бросив вызов, хотя бы косвенно, сторонникам фарисейского и ессейского учений. Подобно новой политической партии, возникшей прямо на глазах давно признанных, она неизбежно воспринималась как угроза. Но, собирая и прославляя эту новую семью, Иисус открывал людям новый мир Божий, повсюду несущий исцеление и благословение — могущественное сочетание в мире, где сила всегда ассоциировалась с опасностью.
Тора
Наряду с символическим переосмыслением понятия народа Божьего, Иисус вводил новые символы возрожденного Израиля, заменившие Тору. В частности, нельзя не отметить, сколь важное место занимает в учении Иисуса прощение. Его не следует воспринимать как еще один недостижимый нравственный критерий. Это вопрос, прежде всего, эсхатологический. Чтобы пояснить свою мысль, позвольте мне немного отвлечься от темы.
Как я уже подчеркивал, современники Иисуса с нетерпением ожидали истинного конца изгнания. Но главные пророки, а также Ездра, Неемия и Даниил, неизменно указывали па изгнание как наказание Израиля за грех, Потому стремление Израиля получить прощение грехов нельзя рассматривать как желание каждого отдельного человека успокоить свою совесть. Предсказания пророка Исаии (гл. 40 — 55) о том, что Яхве покончит с грехами Израиля, совершенно однозначны. Прощение греха, повлекшего за собой изгнание, должно было означать его конец. Итак, прощение грехов не как направленность мысли или со стояние сердца, но как со событие – стало новой гранью эсхатологических ожиданий.
Предлагая прощение, Иисус тем самым объявлял, что с его явлением к людям приблизилось Царство Божье. В равной степени (и именно это я хотел бы подчеркнуть) требование взаимного прощения, предъявлявшееся Иисусом к своим последователям нельзя рассматривать как абстрактную нравственную норму. Оно является частью, если можно так выразиться, эсхатологической Торы. Последователи Иисуса верили, что он положит конец изгнанию и дарует народу прощение грехов. Отказать ближнему в прощении для них означало бы отрицать приближение этого великого и долгожданного события. Образно выражаясь, им пришлось бы пилить сук, на котором они сидели.
Я полагаю, именно это лежит в основе поражающих своей суровостью предостережений людям, не желающим прощать и потому не заслуживающим прощения. Если трапезы Иисуса заменили собой законы о принятии пищи, — то требование прощения вошло в определение новой семьи, нового народа Божьего. Иными словами, оно стало частью обновленной символической Торы. Само по себе, хотя в данный момент у меня нет возможности дальше развивать эту мысль, оно по праву занимает центральное место в молитве, которую Иисус дал своим ученикам в качестве примера. В свою очередь, эта молитва, как понял Иеремиас еще поколение тому назад, стала важнейшим символом, выраженным в практике, для последователей Иисуса как обитателей Царства, проповедников прощения, истинных сынов и дочерей Бога Израилева, проводя черту отличия между »ими и другими движениями внутри иудаизма, утверждая их в положении нового народа Царства, народа прощения, истинных сынов и дочерей Бога Израилева.
Xpaм
По мере того, как эти новые символы дают нам более широкое представление о намерениях Иисуса, мы вновь убеждаемся в их сосредоточенности вокруг Храма. В Евангелиях мы находим указания на желание Иисуса дать людям понять, что Бог Израилев пребывает и действует в нем и его учениках так же, как он делал это в Храме. Это весьма очевидно означало несовместимость его учения с учением фарисеев. Подобная альтернатива неизбежно таила в себе угрозу.
Обратимся, например, к вопросу о посте. Различие между учениками Иисуса и последователями Иоанна Крестителя или фарисеев, о котором кратко рассуждается в Мк. 2, 18–22, никак не связано с религиозными обрядами. Его суть заключалась не в том, что (как полагают многие) последние лишь соблюдали внешний порядок вещей, тогда как Иисус заботился о человеческом сердце. В тот период пост для иудеев не был простым упражнением в аскетизме. Он отражал положение самого народа: Израиль по–прежнему томился в изгнании. Особенно прочной была связь поста с разрушенным Хромому Захария (8, 19) обещал, что дни поста в память о разрушении Храма сделаются «радостью и веселым торжеством. Однако для этого Яхве должен был возродить былую славу и процветание Израиля, что, прежде всего, означало восстановление Храма в его первозданном виде. Именно это более всего волновало Захарию и других пророков по возвращении из вавилонского пленения. Но Иисус в своей притче говорил о гостях на свадебном пиру, которые не могли поститься, пока жених был с ними. Мессианский пир, нашедший символическое выражение в праздничных застольях Иисуса, был в полном разгаре, и гостям не пристали хмурые лица. Господь приступил к исполнению своих обещаний. Конец изгнания, возвращение Яхве к своему народу и восстановление Храма — все эти благословения принадлежали теперь людям, способным их разглядеть.
Итак, задавшись вопросом об отношении Иисуса к основным иудейским символам своего времени, а также о символах, избранных им самим, мы убеждаемся в преобладающем влиянии Храма и Торы. В отношении их обоих Иисус оставался приверженцем славной традиции общественной критики. И критика эта была суровой. Неверное понимание израильтянами своих национальных символов привело их на гибельный путь. Иисус делал все возможное, чтобы предостеречь своих современников, одновременно призывая всех готовых к покаянию последовать за ним по пути истинного возрождения Израиля.
Результатом предпринятых мною исследований стало выявление двух великих символических действий. Одно из них мы уже рассмотрели и вернемся к нему еще: поведение Иисуса в Храме объясняется его критической оценкой иудейской символики. Настало время перейти ко второму. Желая собрать воедино положительные символы, избранные самим Иисусом, представим себе молодого провозвестника Царства, отмечающего со своими двенадцатью ближайшими учениками величайший из израильских праздников, символизирующий освобождение, Исход, завет и прошение. Если отрицательные символы, ставшие воплощением критической оценки Иисусом своих современников, вылились в изгнание торговцев из Храма, то положительные символы его собственного подвига сошлись воедино в пасхальной горнице. Осознание этого подводит нас к главной теме следующей главы.
Заключение
Чтобы подвести итоги последних трех глав, позвольте мне в трех пунктах изложить результаты наших исследований.
Прежде всего, в свете сказанного не следует удивляться, что в представлении многих Иисус «совращал народ с пути истинного» Иудеи обладали целым арсеналом определений для людей, проповедовавших чуждые учения и совершавших чудеса и знамения с целью заставить израильтян нарушить верность традициям предков. Лжепророк, непокорный священник, непокорный сын — многое свидетельствует о том, что в определенный момент времени Иисусу было брошено каждое из этих обвинений. В частности, раввины более позднего периода изображали Иисуса неким чародеем, выступавшим в роли лжепророка. В основании этого, вероятно, лежит один из моментов суда Каиафы.
Во–вторых, теперь у нас есть возможность ответить на один из древнейших вопросов о Божьем Царстве «С точки зрения Иисуса и в свете его служения, к какой эпохе принадлежало Царство Более, к настоящему или будущему?» С учетом места, которое, наряду с другими проповедниками царства и предводителями пророческих и мессианских движений, занимал в контексте иудаизма первого века пашей эры сам Иисус, ответ на этот вопрос очевиден. Задав его Бар–Кохбе в 133 году нашей эры, вы бы услышали: «Верно и то, и другое. Отрицать то, что Царство относится к настоящему времени, означало бы отрицать роль его самого как истинного вождя, призванного даровать искупление Израилю. Если Царство Божье еще не приблизилось, почему тогда он датировал свои монеты первым годом? В то же время отрицать его принадлежность будущему времени было бы абсурдно. Окончательное торжество Царства Божьего должно было ознаменоваться поражением римлян и восстановлением Храма. Осознание неразрывной связи Царства Божьего не только с религией и моралью, но и с эсхатологией и политикой, а также с богословием, сводящим все воедино, может положить конец затянувшимся ученым спорам.
И наконец, что же можно сказать по отношению первых двух вопросов, которые стоят перед нами? В чем выражалась принадлежность Иисуса иудейской культуре своего времени? К достижению каких целей он стремился? По моему убеждению, личность и служение Иисуса неотделимы от современного ему иудаизма. Он выступал в роли пророка, предостерегая Израиль от гибельного пути и предлагая взамен нечто совершенно иное. Eгo стремлением было возрождение народа Божьего, истинное возвращение его из плена в Царство Божье. Однако этого невозможно было достичь, просто повторяя его откровения и символические действия, чтобы убедить как можно больше людей. Это должно было свершиться в ходе решающих событий, на которые указывали два его великих символических акта. Происшедшее в Храме свидетельствовало о мессианстве, Тайная Вечеря указывала на крест. Наше внимание теперь волокно обратиться к этому странному сочетанию идей, более значимому, но и более разрушительному в условиях того времени, чем все изученное нами ранее.