Евангелие Иуды посвящено только одному ученику Иисуса: Иуде Искариоту. Главное, что известно каждому об Иуде Искариоте, это то, что он предал Иисуса. Но совершал ли он это? И если предал, то почему?

Нам необходимо сделать большой шаг назад и вернуться в очень важный период истории — в начало I века. Четыре канонических евангелия солидарны в том, что Иисус Назарянин выбрал двенадцать особых учеников, предположительно, чтобы провозгласить преобразование древнего народа Божьего, рода Израилева, двенадцати колен, начавшихся (по крайней мере, так считается) от двенадцати сынов Иакова.

Среди этих особых учеников, сообщают нам канонические евангелия, были двое, носившие одно из самых прославленных имен в истории еврейского народа: Иегуда. Так звали четвертого сына Иакова. Форма «Иуда» — просто греческий вариант этого имени. Имя «Иегуда» буквально означает «хвала Господу»; мать Иегуды, жена Иакова Лия, родив сына, объявила, что отныне ему суждено «хвалить» Яхве, Бога Израиля. Более того, колено Иегуды стало считаться царским.

Царь Давид был потомком Иегуды. Согласно древнему пророчеству, из этого рода должны были произойти истинные цари Израиля. Одним из самых знаменитых иудейских вождей задолго до рождения Иисуса был Иуда Маккавей; хотя он и не принадлежал к колену Иегуды, он возглавил необычайно успешное восстание против язычников сирийцев, очистив Иерусалимский храм. Этого было достаточно, чтобы он смог основать династию, продолжающуюся сто лет. Вероятно, знаменитое имя тоже в этом помогло.

Так что нам не следует удивляться тому, что во многих семьях сыновьям давали имя Иегуда. В любом случае похоже, что у палестинских евреев I века наблюдалась нехватка мужских имен, по крайней мере в соответствии с современными английскими или американскими стандартами. Мы знаем об этом немало благодаря обширным исследованиям израильского ученого Таль Илана, перебравшего кучу древнееврейских надписей, не в последнюю очередь — сделанных на надгробиях и погребальных урнах. Затем эти исследования послужили Ричарду Бокхэму и другим ученым, раскрывшим значение этих имен в раннем христианстве. Что интересно, в еврейских семьях детям обычно не давали имен первых двенадцати патриархов, в отличие от имен, прославивших род Маккавеев (Маттафия, Иоанн, Симон, Иуда, Елеазар и Ионафан). В указателе сборника трудов древнего иудейского историка Иосифа Флавия можно найти не меньше 21 человека с именем Иисус, 29 человек — Симон и 19 — Иуда. Один из братьев Иисуса также носил имя Иуда; некоторые предполагают, что он был автором «Послания Иуды», включенного в Новый Завет.

Это объясняет, почему того самого Иуду, который предал Иисуса, постоянно дополнительно наделяют прозвищем «Искариот», хотя нет точных сведений о том, что это прозвище означает (Член группировки «сикариев», т.е. «кинжальщиков», городских террористов? Человек из города Кериоф? Может быть, это производное от слова, означающего «предатель»?) Практически каждый палестинец знал несколько человек по имени Иуда, и хотя родители, выбравшие ребенку такое имя, могли знать о его историческом и патриотическом смысле, в повседневной жизни, услышав его, люди вряд ли сразу думали об Иуде Маккавее, так же как в наше время люди, услышав о человеке по имени Джордж, едва ли сразу подумают об одном из английских королей, носивших это имя, или о Джордже Вашингтоне.

Нам следует помнить об этом, поскольку осуждение христианами предателя Иуды Искариота оставило свой след на столетия, и само имя Иуда (только подумайте, насколько иначе оно звучало бы, если бы мы называли его Иегудой) стало мрачным синонимом предательства. Читатели, достигшие определенного возраста, возможно, помнят момент, когда кто–то прокричал «Иуда» в адрес поэта и певца Боба Дилана за то, что тот посмел использовать на сцене электрогитару, тем самым предав традиции жанра фолк–музыки. И уже когда ранние христиане пересказывали историю Иисуса и его учеников, они перечисляли последних таким образом, что при любом порядке имя Иуды Искариота оказывалось в конце, с комментарием, что он был предателем.

Но конечно, при жизни Иисуса, вплоть до того трагического момента в Гефсиманском саду, никто не думал об Иуде как о предателе. Когда во время Тайной вечери Иисус предупредил учеников, что один из них предаст его (выдав властям их тайное убежище на склоне Елеонской горы — место, где стражники могли практически беспрепятственно арестовать его), никто из апостолов не сказал: «Мы знаем, кто это», и не показал на Иуду. Вместо этого они были неподдельно встревожены: «Уж, наверное, это не я буду, Господи!»

Аналогичным образом, когда представители ранней церкви составляли списки Двенадцати и помещали Иуду в конце, с ремаркой о его роли предателя, там не содержалось ни малейшего намека на то, что на эту роль каким–либо образом указывало само имя или что такое имя и факт предательства имели какое–то отношение к принадлежности «иудеям». Сама такая мысль смехотворна. Разумеется, он был иудеем. Как и все остальные.

Причины предательства Иуды остаются неясными. Хочется рассмотреть его на фоне общих иудейских устремлений I века. Фарисеи ожидали прихода царства Божьего и надеялись ускорить его наступление ревностным соблюдением законов. Саддукеи желали сохранения существующего статус–кво. Ессеи удалились в пустыню, чтобы следовать особому учению основателя их секты и ждать всеобщего суда. Представители «четвертой философии», известные как «зелоты», будучи, можно сказать, крайне правым крылом фарисейского движения, вдохновляясь примером пророка Илии, Финееса и героев рода Маккавеев, стремились приблизить наступление царства Божьего с помощью священной войны против ненавистных язычников и тех, кто им потворствовал. Если Иуда был «кинжальщиком», одним из «сикариев», то это указывает на его принадлежность к последнему из четырех перечисленных движений, но мы не можем быть в этом уверены.

Печально известно, что первосвященники заплатили Иуде тридцать серебренников за информацию и содействие, но, хотя есть факты, указывающие на его чрезмерную любовь к деньгам (Иисус назначил его ответственным за общинную казну), не ясно, получение платы за предательство было его единственным или главным мотивом. Что до его мотивов, то многие пытались заполнить эту брешь самыми разными предположениями: возможно, Иуда сделал это, поскольку был убежден, что Иисус планировал поднять военный мятеж против римлян, и не мог понять, почему после решительных действий в Храме Иисус продолжал проповедовать, вместо того чтобы наращивать свое превосходство. Может быть, он тайно завидовал Иисусу; может быть, он надеялся, что если Иисуса не станет, то появится новое движение за обретение царства Божьего, которому понадобится новый лидер, может быть, некто с историческим царственным именем… и т.д. Мы не знаем, что двигало Иудой, и, вероятно, не узнаем никогда. То же самое касается смерти Иуды: Матфей сообщает, что он повесился, а Лука, что у него лопнул живот, и попытки привести эти две версии в соответствие казались большинству читателей начиная, по крайней мере, с Оригена в III столетии предвзятыми.

В канонических евангелиях есть еще один интересный поворот: Сатана, сообщают они, вошел в Иуду и заставил его предать Иисуса. Это не просто означает, что «Иуда был одержим дьяволом», как будто он совершил зло не по собственной воле. Слово «Сатана» на иврите означает «обвинитель»; в Книге Иова «Сатана» предстает генеральным прокурором небесного суда. Иуда играет очень специфическую «обвинительную» роль: именно он произносит «вот этот человек», запустив цепь событий, в результате которых Иисус оказывается перед несправедливым судом и приговаривается к смерти по подтасованным обвинениям. Другие упоминания в Новом Завете не решают очевидной богословской проблемы: если воля Бога заключалась в том, что Иисус должен был погибнуть за грехи нашего мира, и если к этому привело предательство Иуды, то с какой стати его винить? С аналогичной проблемой мы встречаемся и во многих других областях: на ум приходит удивительный роман Джорджа Стейнера, в котором Адольф Гитлер, пойманный охотниками за нацистами в амазонских джунглях спустя много лет после окончания войны и привлеченный к суду, объявляет, что поскольку благодаря его действиям появилось новое Государство Израиль, то может быть, несмотря ни на что, он является Мессией… Нас волнует вопрос, как увязать намерение Бога, согласно которому Иисус обрекался на смерть ради искупления грехов мира, с порочностью тех, кто принес ему смерть; но такой вопрос явно не волновал раннюю церковь.

Что совершенно ясно из евангелий, так это то, что предательство Иуды никак не связано с его принадлежностью к еврейскому народу. Само предположение об этом совершенно нелепо: Иисус был иудеем, все апостолы были иудеями, их деятельность проходила преимущественно в иудейском обществе, и они возглавляли специфическое, находящееся в рамках иудаизма движение за обретение царства Божьего. Они заявляли — и это было обоснованием деятельности движения, — что благодаря их миссии иудейский Бог осуществляет приход своего царства в соответствии с древними иудейскими пророчествами. Поэтому, если уж на то пошло, решение Иуды расправиться с Иисусом можно истолковать как антииудейскую акцию, отчаянную попытку остановить на полпути это движение за обретение царства Божьего. Но это слишком невероятно. В таком контексте вопрос об этнических (тем более, расовых) предрассудках просто анахроничен.

И аналогичным образом, достаточно лишь задуматься, чтобы увидеть, насколько смехотворно предполагать, как это сделал один нынешний апологет иудаизма, будто Иуда Искариот на самом деле — вымышленный персонаж, придуманный ранними христианами, чтобы взвалить вину за все «на евреев». Также нелепо утверждение еще одного ученого, что Иисус выбрал Иуду своим посредником для организации тайной конфронтации с властями и что все просто пошло крайне неудачно.

Безусловно, история предательства Иуды никак не может быть выдумкой ранних христиан. Его образ слишком прочно вплетен в материал самых ранних письменных источников. И (поскольку, пока не прошло несколько веков, никто не собирался превращать его в шаблонный «еврейский» объект для ненависти) у ранних христиан не было причин смущаться, узнав, что человек, предавший Иисуса, принадлежал к их кругу. Нет. Иуда Искариот — историческая фигура, хотя (как в случае с множеством исторических персонажей, включая некоторых современных) мы не можем быть уверены, что понимаем мотивы его поступков. Однако у нас нет веских причин сомневаться в том, что Иуда действительно был одним из двенадцати апостолов, или в том, что он действительно привел представителей власти под покровом темноты туда, где Иисуса можно было арестовать без помех.

В свете недавно обнаруженного Евангелия Иуды интересно отметить, что в древних писаниях помимо Нового Завета встречаются еще упоминания об Иуде в том же гностическом ключе. Впрочем, во всех них Иуда изображен сугубо негативно. В книге «Деяния Фомы» III века описывается, как дьявол хвалится тем, что надоумил Иуду предать Христа. В книге содержится предупреждение читателям, чтобы те не поддавались алчности, из–за которой их судьба может стать подобной. В других легендах, появившихся примерно в тот же период, говорится, что Иисус встречается с Иудой в аду и осуждает его за поклонение дьяволу под личиной змеи. Ввиду всего этого еще более примечательным выглядит тот факт, что в Евангелии Иуды все перевернуто, и Иуда предстает в нем героем. Какой в этом может быть смысл?

Предсказание Иисуса о предательстве Иуды (Ин 13:20–28). Синайский кодекс. IV век.

Главное, о чем нужно знать, приступая к рассмотрению нового документа, это то, что Иуда в самом деле в нем герой — но история совершенно другая. Это история не о Боге Израиля, создающем свое царство на земле, как на небе, освобождающем Израиль и открывающем эпоху справедливости и мира. Это история не об Иисусе, взваливающем на свои плечи весь груз мирового зла, умирающем, чтобы зло исчезло, и возносящемся, чтобы положить начало новому миру. В Евангелии Иуды говорится не о спасении для этого мира, а лишь о спасении от этого мира. В этом евангелии сам Иисус — первый, кто обретает «спасение», освобождается от пут материального тела. И Иуда предстает героем, потому что Иисус велит помочь ему обрести это самое спасение.

Таков особый — и совершенно поразительный — подход, выраженный в новом документе, ко всей истории Иуды Искариота. В отличие от многих гностических «евангелий», эта книга представляет собой нечто большее, чем просто собрание изречений Иисуса. В ней есть определенный сюжет со специфической развязкой. Но весь сюжет завязан (в отличие от евангелий от Матфея, Марка, Луки и Иоанна) не на пророческих обещаниях о пришествии царства Божьего, а на гностической философии, уже рассмотренной нами ранее. С самого начала в книге есть четкое разграничение между двумя группами людей и «богом», которому они поклоняются. Сразу становится понятно, что одна группа — это апостолы (кроме Иуды), поклоняющиеся Богу Творцу, Богу Израиля, а вторая группа — это как минимум Иисус и Иуда. Они знают, что Бог Творец, Бог Израиля, сущность более низкого ранга, которую можно презрительно называть «Саклас» («глупец»). Они принадлежат к «великому поколению», «поколению Сифа» — т.е. к поколению людей, узнавших, что в них есть настоящая божественная искра, и которые, просветившись этим знанием, могут равнодушно смотреть на происходящее в физическом мире и ждать счастливой бестелесной жизни в будущем, даже если в настоящем они отвергаются теми, кто по–прежнему поклоняется Богу Творцу.

Поэтому–то Иисус и смеется над теми, кто все еще остается невеждой. Этот нюанс Евангелия Иуды привлек внимание ученых, и некоторые даже предполагали, что в этом документе, в отличие от мрачноватых канонических евангелий, Иисусу присуще чувство юмора. Если ответить на это в том же ключе, как это было сделано в прессе, что канонические евангелия на самом деле полны причудливого юмора (верблюды, проходящие через игольные ушки, Иисус, придумывающий забавные прозвища ученикам, и т.д.), то можно упустить суть. Иисус смеется в Евангелии Иуды не над «слабостью учеников и абсурдом человеческой жизни», как предполагает Мейер, повинуясь капризу моды; Иисус открыто и презрительно высмеивает апостолов за то, что они по–прежнему поклоняются Богу Творцу, причем совершая таинство евхаристии. Он вновь смеется над ними, когда они спрашивают о «великом поколении», в которое им практически никогда не войти. И еще он смеется над блужданием звезд, которым предстоит быть уничтоженными, что предположительно относится и к людям, пребывающим в своем земном заблуждении. Должен оговориться, что попытки интерпретировать эти места так, будто они указывают на дружелюбие, благожелательность и жизнерадостность такого «Иисуса», излучающего божественную мудрость, в отличие от мрачной страдающей фигуры, изображенной в канонических евангелиях, в лучшем случае можно назвать односторонними, а в худшем — упрямым нежеланием понять, о чем же в действительности идет речь в тексте.

Кроме того, игнорируется глумливое свойство этого смеха, очевидно параллельное тексту из Наг–Хаммади, известному как «Апокалипсис Петра». Там «реальный Иисус» смеется во время распятия, потому что на кресте висит другой, всего лишь плотский «Иисус», которого распинают вместо настоящего. Здесь текст вполне красноречив: «реальный Иисус» презрительно насмехается над неведением тех людей, которые «рождены слепыми» — т.е. над простыми людьми, не имеющими возможность увидеть «духовную истину». Его смех язвителен; это — реакция посвященного на тех, кто не знает того, что знает он. Очень похожий момент есть в книге, названной «Второй трактат великого Сифа» — еще одном тексте из библиотеки Наг–Хаммади. Иудаистский ученый Гай Струмса резюмирует его так:

Иисус смеется, глядя на глупость «правителей» — ангелов зла. Они действуют по велению бога Сакласа, Бога Израиля, создателя нашего порочного материального мира. Саклас и его приспешники намереваются распять Иисуса, но им удается лишь убить его материальное тело, пустую оболочку, которую этому освободителю духа удалось успешно покинуть до наступления беды. И поэтому Иисус смеется. [42]

Странно то, что Мейер, как и Илейн Пейглс прекрасно все это знает. Но тогда почему он и другие пытаются использовать идею смеха, чтобы выставить такого «Иисуса» дружелюбным и привлекательным? Это — важный вопрос, и попытку ответить на него я отложу до следующей главы.

Все это подводит читателя к кульминации истории, наступающей, когда Иисус сообщает Иуде, что тот должен передать его в руки властей, чтобы через смерть он смог покинуть этот ужасный материальный мир, человеческую сущность и стать духовным существом, каким он на самом деле и является:

Сказал Иисус: «Истинно говорю я тебе, Иуда, что приносящие жертву Сакласу […] Бог [утрачено три строки] всякие злые дела. Ты же превзойдешь их всех, ибо человека, который носит Меня в себе, ты принесешь в жертву» . [44]

«Человека, который носит Меня в себе»: это — ключевая фраза; она отражает саму природу истории, в которой Иуда оказывается скорее героем, нежели злодеем. Редакторский комментарий к тексту написан прямо и по существу:

Иисус поручает Иуде помочь ему, принеся в жертву плотское тело («человека»), который носит в себе истинную духовную сущность Иисуса. Смерть Иисуса, наступающая при содействии Иуды, воспринимается как освобождение внутренней духовной личности. […] Сделав смерть возможной для Иисуса, Иуда позволяет божественной искре внутри Иисуса покинуть материальные оковы в виде его тела и вернуться в небесное обиталище. Иуда — герой, а не злодей. [45]

Другими словами, автор этого текста поступил с Иудой — «злодеем» евангельского повествования — так же, как другие гностические авторы — с Каином — «злодеем» первых глав Книги Бытия. Выраженное таким образом мировоззрение совершенно ясно и понятно. Более того, едва ли что–то может являть собой более полную противоположность мировоззрению канонических евангелий, да и всему христианству I века, о котором у нас есть прямые свидетельства.

Но есть еще кое–что. В свое время Иуде предстоит последовать за Иисусом. Конечно, ему будет трудно это сделать; все остальные апостолы отвергнут его, и он станет «тринадцатым», а его место среди Двенадцати займет кто–то другой. Но способ ухода Иуды из материального мира состоит в следовании его звезде, той звезде, которая ведет в Небесное царство:

«И тогда поднимется образ великого поколения Адама, ибо до неба и земли и ангелов пребывает это поколение благодаря эонам. Вот, тебе рассказано все. Подними свои глаза, и ты увидишь облако и свет, который в нем, и звезды, окружающие его, и звезду путеводную. Это твоя звезда».

Иуда же поднял глаза, увидел светлое облако, и вошел в него. Стоящие на земле услышали исходящий из облака голос, говоривший: […] великое поколение […] образ […] [47] .

Этот фрагмент уже вызвал появление некоторых комментариев — как по поводу древнего происхождения идеи, что каждый человек (или, по крайней мере, каждый «просвещенный» человек) имеет свою собственную звезду, так и по поводу значения такой идеи для современности. И в самом деле, по поводу этой сцены в повествовании Кросни заявляет, что данному эпизоду «присущ столь же мощный драматизм, какой содержится в канонических евангелиях». Мейер указывает, что идея наличия у каждого человека «родной звезды» принадлежит к космологии того же рода, что и в диалоге Платона «Тимей». Она имеет некоторое сходство с идеей «астрального бессмертия» — представления, популярного в Древнем мире, да и в современном тоже (когда погибла принцесса Диана, то в некоторых некрологах выражалась вера в то, что она покинула мир, чтобы либо присоединиться к собственной звезде, либо даже стать звездой). Но по–настоящему красноречив комментарий Герберта Кросни в конце его книги о Евангелии Иуды. По его словам, идея, содержащаяся в этой книге,

…переворачивает с ног на голову давнее и общепринятое представление о том, что Иуда предал своего учителя, и потому книга призывает нас пересмотреть учение Иисуса. Следование за собственной звездой — идея, сегодня столь же актуальная, как и в те времена. [50]

Вот что мы имеем: спасение путем самоанализа или, возможно, спасение по методу Синатры [«Я поступал по–своему» (строка из песни Фрэнка Синатры «My Way»)]. Хочется задать вопрос, действительно ли были нужны такие усилия и расходы, чтобы мы смогли узнать, что некий писатель II века заявляет то, во что многие люди в США и в других странах верят и так? Мне это напоминает кульминацию мюзикла «Звездный экспресс», где в конце зрителям открывают тайну: «внутри тебя горит звездный свет!»

Конечно, такое сравнение несправедливо, поскольку рассматриваемый нами текст гораздо более тонкий по содержанию. Но оно указывает на нечто, свойственное той культурной и религиозной атмосфере, в которой Евангелие Иуды было опубликовано, и наводит на вопрос, касающийся как самого текста, так и его интерпретаторов. Но прежде чем мы зададимся этим вопросом, нам обязательно нужно снова вернуться к тексту евангелия, в частности, к рассуждениям космологического характера.

Даже при том, что Барт Эрман, комментируя Евангелие Иуды, хочет, чтобы этот документ рассматривали как замечательный текст, достойный пристального внимания из–за содержащейся в нем новой и ценной информации, тем не менее вынужден признать, что некоторые части текста «чрезвычайно запутанны и причудливы», а также «приводят в замешательство». По определенным строкам можно составить четкое впечатление (квадратные скобки обозначают места, где текст отсутствует полностью или частично):

И был Адамас в первом облаке света, в том, которого не видел ни один ангел из тех, кого все называют богами. И […] этот […] образ […] и по подобию этих ангелов. Он явил нетленное поколение Сифа […] двенадцати […] двадцать четыре […] Он явил семьдесят два светила из поколения нетленного по воле Духа, и семьдесят два светила явили триста шестьдесят светил из поколения нетленного по воле Духа, чтобы стало их число — пять для каждого. И это их Отец.

Двенадцать эонов двенадцати светил, и во всяком эоне шесть небес, чтобы стало семьдесят два неба семидесяти двух светил. И в каждом из них пять твердей, чтобы стало всего триста шестьдесят твердей. Дана им власть и великое воинство ангелов бесчисленное для прославления и служения […] еще девы духовные для прославления и служения всем зонам и небесам и твердям. [52]

Когда я впервые прочитал приведенный и некоторые подобные ему фрагменты, мне это кое–что напомнило. Признаюсь, здесь есть личный интерес: будучи епископом, я регулярно получаю письма, написанные в таком же стиле. Некоторые письма написаны от руки и в основном зелеными чернилами. Другие же письма напечатаны и состоят из множества страниц с бесконечными космологическими спекуляциями, в которых все чаще встречаются слова с заглавными буквами или подчеркнутые. Я был бы абсолютно не прав, если бы заключил, что аналогичные рассуждения автора Евангелия Иуды можно поставить в один ряд с несусветно запутанными блужданиями нынешних умов. Он лишь иногда погружается в эти дебри, и отчасти его можно оправдать, зная, что вопросы, кажущиеся непонятными нам (за исключением, пожалуй, некоторых из моих корреспондентов), вполне могли быть очевидны для его читателей. [Однако я не настолько оптимистичен в отношении комментариев Мейера (надеюсь, он меня извинит). Мейер цитирует книгу «Три версии предательства Иуды» Хорхе Луиса Борхеса и делает вывод, что все сводится к вопросам политики: если бы мировое господство принадлежало Александрии, а не Риму, то мы все воспитывались бы как раз на таком писании.] Впрочем, это не особенно подкрепляет подразумеваемый тезис, который Мейер, Эрман и другие всерьез и невзирая ни на что пытаются выдвинуть и который сводится к тому, что Евангелие Иуды — это именно документ, необходимый, чтобы можно было отказаться от традиционной ортодоксии ради чего–то более интересного.

Есть еще много чего, что можно сообщить о самом документе. Но все это будет сказано далее, когда мы будем рассматривать два главных вопроса, стоящих сейчас перед нами. Во–первых, что мы можем сказать о взаимосвязи этого нового евангелия и канонических евангелий — а также остальной частью раннего христианского учения? И во–вторых, что мы можем сказать о том энтузиазме, с которым представляют новую находку Мейер, Эрман и их коллеги?